Луна доктора Фауста

- Почему? - подозрительно спросил Циммер.- Чем тебе не по нраву твои природные господа? А может быть, ты из тех смутьянов, которые своими крамольными речами подстрекают крестьян к бунтам и кровавым мятежам?

- О нет, сударь! Ничто не прельщает меня так мало, как политическая борьба и участь власть имущих.

- Изволь объясниться! - сдвинул брови Циммер.

- Причина проста, ваша светлость! Для того чтобы предсказать будущее сильных мира сего, как и будущее самых ничтожных простолюдинов, нет нужды обращаться к расположению звезд.

В этот миг раздался гневный голос тучного монаха:

- Граф Циммер! Довольно глумиться над правосудием и чинить препоны его служителям! Ваше противодействие Святейшей Инквизиции подозрительно! Князьям познатнее вас случалось испытывать на своей шкуре пепелящий огнь нашего гнева! Солдаты! Взять колдуна под стражу!

- Остановитесь! - вскричал Гуттен, выпрямляясь во весь рост.- Я Филипп фон Гуттен, слуга императора, приближенный его высочества эрцгерцога Фердинанда, сын Бернарда фон Гуттена, брат самого Морица, каноника Вюрцбургского и епископа Эйхштадтского. Не трогайте этого человека! Он невиновен!

- Простите, ваша светлость! - с испугом воскликнули инквизиторы.- У нас, верно, разум помутился, если мы не догадались, кто перед нами.

Монахи и стража поспешно удалились, а старик стал перед Гуттеном на колени и поцеловал у него руку.

- Благодарю, ваша светлость. Где и когда смогу я предостеречь вас от той опасности, которая будет грозить вам по прошествии трех лет?

- Как ты можешь знать об этом,- неприветливо отозвался Гуттен,- если не составлял мой гороскоп и даже не гадал мне по руке?

- Мефистофель подсказал мне,- отвечал старик, показав на своего пса.

- Неужели и впрямь в собаку вселился бес? - допытывался Циммер.

- Точно так, сударь. Сатана одолжил мне Мефистофеля, чтобы он послужил людям.

Циммер, пропустив его слова мимо ушей, властно изрек:

- Тебе надлежит немедля покинуть Штауфен. Как только мы уедем, инквизиция снова примется за тебя.

- Без сомнения,- невозмутимо кивнул старик.

- Ты можешь укрыться в моем замке. Поворожишь нам, а?

- Вы запамятовали, сударь, что я не могу войти под своды княжеского замка. Мефистофель потеряет чутье, а я - благоразумие.

- Что ж, тогда вот тебе немного денег на дорогу. Поторапливайся!

Таинственный старик склонился перед Гуттеном:

- Да охранит вас сатана от святых, благородный и чистый духом юноша! Остерегайся измены! Сторонись распутниц!

Едва старик скрылся из виду, Циммер закричал:

- Эй, хозяин! Две кружки пива и стакан воды для этого юноши, да поживей! Занятный старикашка. Как его зовут?

- Фауст,- отозвалось несколько голосов.

- Фауст? - удивленно переспросил граф.

- Доктор Фауст? - расхохотался Даниэль Штевар.- Тот самый, что смастерил себе крылья на манер Икаровых и летал над Венецией? Тот самый, что проглотил какого-то крестьянина с телегой, а потом изверг его тем же способом, как мы очищаем желудок? Тот даже не слишком отсырел... Так это он?

- Он и есть, ваша милость,- ответил кто-то из посетителей.- Это величайший волшебник всех времен.

- Он творит неслыханные чудеса! - с готовностью подхватил трактирщик.

- Я слыхал, что ему перевалило за сто лет,- продолжал Штевар.

- Да, это так,- подтвердил Циммер.- Мой дед в бытность свою при дворе Людовика Одиннадцатого повстречал там Фауста - он продал королю какую-то книгу.

- Так, значит, этот Фауст - сподвижник Гутенберга! - заключил Штевар, в возбуждении царапая шпорой землю.

- Ты прав! - отозвался граф, трижды отхлебнув пенящегося пива.

- Выходит, он знает тайну бессмертия? На вид ему лет пятьдесят, в ту пору было не меньше двадцати... Вот и получается добрая сотня.

- Это оттого, что он продал душу дьяволу,- таинственным тоном пояснил трактирщик.

Гуттен медленно поднял голову.

- Отчего же тогда он не прибег к своим чарам, когда эти монахи хотели сцапать его?

Все расхохотались, а Гуттен смутился и покраснел.

- Ими еще и не пахло,- принялся объяснять трактирщик,- а старик уже знал, как повернется дело. Мы слушали россказни Ганса-рудокопа, а он вдруг прервал его такими словами: "Трое сильней шестерых".

- Да-да, все так и было,- кивнул парень с провалившимся носом.- Я рассказывал о своих приключениях, а он возьми и произнеси эти странные слова. Мы попросили растолковать, к чему это он, а старик загадочно сказал: "Шестеро грядут по мою душу: четверо - в латах, двое - в сутанах. Но я сделаю так, что три князя освободят меня".

- Истинное чудо! - вскричал Циммер, склонный к преувеличениям, как и все люди, любящие пиво.

- Он и вправду великий чародей,- сказал Штевар.

- А ведь меня не очень томила жажда, когда мы проезжали мимо этой харчевни,- с довольным видом заметил граф.- Но внезапно я почувствовал, что мне до смерти хочется пива. Нет сомнения, это была уловка Фауста: он задержал нас, чтобы с нашей помощью выпутаться из этой передряги. Каково? Вот мне уже и не хочется пить!

- Ничего удивительного,- отвечал Штевар.- Ты выпил десять с половиной пинт.

- Так или иначе, это необыкновенное происшествие подтверждает его всесветную славу. Ну да ладно, оставим это. Расскажи-ка нам, Филипп, о Вельзерах, о стране, называемой Венесуэла, и о Доме Солнца.

- Им несладко пришлось,- начал юноша,- но теперь, когда прибудет Федерман, станет полегче...

- Не люблю я твоего Федермана,- перебил граф.- Отец его был купцом, а сам он, как поговаривают, сторонник Лютера. К тому же любит читать, а наше рыцарство не слишком подвержено подобному пороку.

- Он отважен, сведущ и находчив,- снова покраснев, вступился за него Филипп.

- Рассказывают, что в том краю кровли домов из чистого золота, а стены до половины - из серебра,- с обычной своей насмешливостью добавил Штевар.Послушаешь этот вздор - поневоле припомнятся побасенки о похождениях Амадиса Галльского и его сына Эспландиана.

- Напрасно ты смеешься над "Амадисом",- молвил Гуттен.- Это любимая книга нашего государя. Долгими зимними вечерами я читывал роман вслух, доставляя императору пищу для ума и отдохновение для души.

- Уж не знаю, как там насчет отдохновения, но этот твой Федерман двурушник и предатель! - с внезапной злостью воскликнул граф.

Глаза юноши потемнели. Устремив взгляд прямо в лицо Циммера, он твердо сказал:

- Прошу прощения, что осмеливаюсь перечить вам, но я отменно хорошо знаю Николауса Федермана и свидетельствую, что он порядочнейший человек, достойный всяческого уважения и приязни.

- В тебе говорит юношеская пылкость, Филипп, ты неопытен и не можешь проникнуть его душу. Николаус Федерман - величайший мошенник, какого мне доводилось встречать за всю мою долгую и трудную жизнь. Он - лжец самого низкого разбора, шарлатан и обманщик, но распознать его удается не сразу, ибо сам сатана, должно быть, наделил его даром обольщения. Упаси тебя бог поддаться его чарам!

- Я не думаю, что наши пути когда-нибудь Пересекутся,- отвечал юноша, которого явно тяготил этот разговор.

- Не зарекайтесь, ваша милость! - голосом доктора Фауста отозвалась из своей клетки сорока.

2. ТУРОК

Через неделю Гуттен и Штевар приехали в Ульм. , Высокие стены, окружающие город в устье Дуная, отблескивали темно-красным в лучах послеполуденного солнца. Путники проникли в город через восточные ворота и немедля поняли, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Повсюду виднелись кучки оживленно переговаривающихся людей - самый воздух, казалось, насыщен тревожным ожиданием.

- Господи, спаси и сохрани нас! - испуганно воскликнул какой-то старик, выслушав известие, принесенное офицером.

- Что стряслось, лейтенант? - спросил Гуттен.

- Турки, сударь, турки! - прерывающимся от важности сообщения голосом отвечал тот.- Турки наступают на Вену! Их двести пятьдесят тысяч, и предводительствует ими сам Сулейман.

Гуттен рассеянно теребил бороду.

- Надо сей же час отправляться в Вену,- сказал он Штевару.- Я нужен отчизне и эрцгерцогу.

- Полно, Филипп! Куда тебе ехать? Через два часа стемнеет. Давай-ка лучше зайдем в эту харчевню - тут довольно чисто - да поужинаем. Переночуешь, а на рассвете тронешься в путь со свежими силами.

Они сели за широкий стол и принялись за сочного жареного гуся. Сидевший напротив белобрысый веснушчатый крепыш то и дело приветливо посматривал на них, словно ожидая возможности вступить в разговор. Гуттен не обращал на него внимания и горячо доказывал Штевару, что должен выехать сегодня же в ночь.

- Прошу прощения, сударь! - не выдержал наконец крепыш.- Я невольно подслушал ваши слова. Вам нужно попасть в Вену? Нет ничего проще. Я капитан быстроходного парусника, который через два часа снимется с якоря. Если угодно, могу взять вас на борт.

- Как славно! - просиял, позабыв свою надменность, Гуттен.- Принимаю ваше предложение.

- Меня зовут Андреас Гольденфинген,- представился моряк.- Ручаюсь вам: быстрей, чем на моей посудине, вы ни на чем до Вены не доберетесь, тем паче что Дунай сейчас полноводен, а ветер попутный.

Он пустился было в пространные объяснения, но тут за спиной у Гуттена раздался голос, при звуке которого он так и подскочил на стуле:

- Здорово, толстяк! Здорово, старый плут!

Гольденфинген радостно облобызался с новоприбывшим - рыжеволосым статным молодым человеком лет двадцати восьми.

- Как я рад нашей встрече, господин Федерман!

- Клаус! - вскричал, обернувшись, Гуттен.

А Штевар впился в лицо гостя внимательным взглядом. Федерман был среднего роста, волосы его и борода были тщательно подстрижены. Портило его лишь легкое судорожное подергивание головы - она то и дело откидывалась к левому плечу. Швабское наречие, на котором он говорил, звучало в его устах так певуче и музыкально, что Даниэль, хоть и был предубежден против Клауса, памятуя нелестный отзыв графа Циммера, почувствовал, что веселость гостя поневоле передается ему. Федерман приветствовал его с дружелюбной непринужденностью, не дожидаясь, пока ревнитель этикета Гуттен церемонно представит их друг другу. Все снова уселись за стол, бегло обмениваясь новостями. Кто-то сослался в разговоре на графа Циммера, и Федерман лукаво спросил у Штевара:

- Мне было и невдомек, сударь, что вы понимаете язык зверей! Как это вы сумели объясниться с этим боровом? - И, не получив ответа, повернулся к Гольденфингену: - Ну, поговорим о вещах более приятных. Скажи мне, толстяк, в добром ли здравии оставил ты свою красавицу Берту? Во всей империи не сыскать трактирщицы милее. А уж стряпня ее и вовсе чудо из чудес.

- Спасибо на добром слове,- поклонился моряк.- Непременно передам жене.

- Что занесло тебя в Ульм? - спросил Гуттен, дотоле молчавший.- Я полагал, ты уже плывешь в Венесуэлу.

- Отчаливаем завтра на рассвете. Я приехал проститься с матерью и отцом. Со мной несколько латников и двадцать четыре силезских рудокопа. Ну, а ты что намерен делать? Неужели так до старости и будешь бегать с поручениями их величеств?

- Ради бога, замолчи, Клаус! - взмолился Филипп.- Разве тебе не ведомо, что моя служба зиждется на строжайшем соблюдении тайны?

- Да какая там тайна! Здесь, в Ульме, каждая собака знает, кто ты и чем занимаешься. На рыночной площади один из моих латников сказал мне: "Только что прибыл Филипп фон Гуттен, любимый государев гонец". А когда я спросил у какого-то старика, где тебя найти, он не только указал мне эту харчевню, но и добавил: "Он - вылитый Альбрехт Дюрер в молодости". Ты видел в Нюрнберге его автопортрет? Действительно, похож как две капли воды: темно-русые длинные волосы и скорбный лик Христа. А почему бы тебе не отправиться со мной в Индии? - внезапно перебил он себя.- Может, там твое счастье? Вернешься, обретя и деньги, и опытность.

- И думать нечего! Турки собираются осадить Вену, угрожают Европе. Мое место - подле императора и эрцгерцога.

- Ах, это старо как мир: Восток воюет с Западом. Сулейман ничем не лучше и не хуже Аттилы или Чингисхана. Скоро ему надоест это все, и он опять заберется в свое логово. Едем-ка лучше со мной в Индии, Филипп фок Гуттен!

- Сударь,- почтительно напомнил Гольденфинген,- нам пора.

Они не спеша дошли до пристани. Солнце садилось. Матросы отдали швартовы, и судно двинулось вниз по течению. Федерман весело крикнул на прощанье:

- Прощай, рысачок!

Свежий вечерний ветер, задорная дунайская волна несли парусник. Гуттен хмуро смотрел на воду.

- "Рысак их величеств"! - горестно бормотал он.- С восьми лет прилипло ко мне это прозвище. Я не слезаю с седла, я живу на коне, только кони эти все время разные, и ни один из них не принадлежит мне. Каждое утро я пересаживаюсь на нового, а если везу сообщение особой срочности, меняю коней до трех раз за сутки. Сегодня Ульм, завтра Регенсбург или Штауфен, Лион, Толедо или Севилья. Я передаю секретные сведения от эрцгерцога императору, от императора - эрцгерцогу. Ни разу не отдыхал я больше трех недель, ни разу не оставался в одном месте дольше трех месяцев. Двести миль покрыл я только для того, чтобы осведомиться у графа Циммера, любит ли он государя. Пятнадцать дней бешеной скачки - и все для того, чтобы задать ему один-единственный вопрос. Гонцу прославиться не суждено.

- Сударь,- окликнул его Гольденфинген,- нравится ли вам наша река в этот вечерний час?

- Нравится,- вяло отвечал он.

- Дунай - главная дорога Европы. До войны я ходил до самого Черного моря, в Крым. Теперь, правда, довольствуюсь тем, что плаваю от Ульма до Вены.

- И вам не надоела такая жизнь? Вечно в дороге, хоть дорога эта сама движется под вами?

- Боже сохрани! Нисколько не надоела, хоть я и женат на самой красивой женщине во всей Швабии - господин Федерман сказал вам чистую правду. На паях с моим отцом она держит постоялый двор на Аугсбургской дороге, и это приносит нам недурной барыш.

- Позволь тебя спросить тогда: зачем же, имея хорошую жену и выгодное дело, бултыхаться в этом корыте?

- Скажу вам по совести: мне непременно надо встречать закат в одном месте, а восход - в другом. И как ни люблю я свою Берту и старика отца, а больше недели с ними рядом не выдерживаю. Что-то гонит меня в дорогу, словно я от самого себя убегаю или в меня вселяется бес.

- А что жена на это говорит?

- Не противится. Мне с ней чертовски повезло,- довольно засмеялся он.Она, сознаюсь вам, одержима тем же недугом. Не может долго быть бок о бок с одним мужчиной. Первый ее муж - она прожила с ним четыре года - держал ее на своей мызе чуть ли не взаперти, она, кроме уток да кур, никого и не видела. Впору было отчаяться, но тут, на счастье, господь прибрал супруга. Она и поклялась, что выйдет замуж только за того, кто от времени до времени будет отпускать ее на волю. Вот потому мы и живем с нею так мирно и счастливо.

Гуттен, заинтересованный и в то же время слегка раздраженный, спросил, желая найти причину своему недовольству:

- А дети у вас есть?

- Бог не дал.

Гуттен нахмурился.