Куда уж хуже?

Да, он был завсегдатаем ипподрома.

Тем не менее, он не разорился. Вижу, сестра даже прислала тебе подарок от него с мемориальной ценностью.

После дяди Гида вряд ли осталось много. К тому же он кучу раз был женат. В основном, на женщинах, которых встретил на скачках.

Тогда удивительно, что у него вообще что-то сохранилось. Что это за кольцо?

Откуда я знаю? — Мэй пожала плечами. — Оно до сих пор в коробке.

Что, ты не помнишь его? — Дортмундер был сбит с толку. — А как же мемориальная ценность и все такое прочее? Я полагал, что у тебя что-то связано с этим кольцом.

У меня — вряд ли. Впрочем, давай-ка посмотрим на него.

Коробочка не была завернута или запечатана. Это был просто

маленький черный ящик с пружинкой внутри — чтобы не откры­валась крышка. Мэй поддела ее, и они увидели облако белой ваты. Она потрясла коробку, и внутри что-то загремело. Тогда Мэй перевернула ее и стукнула по днищу, и вместе с ватой оттуда что-то выпало на стол.

Действительно, кольцо. Оно выглядело золотым, но, похоже, в лучшем случае это была медь. Его верхушка была плоской и пятиугольной, как эмблема с буквой S на груди у Супермена. Только вместо S там располагались три тонкие линии из крошеч­ных камней, которые на первый взгляд казались алмазами, но, скорее всего, были просто стеклом. Верхняя линия прерывалась в середине, а две другие были сплошными. Выглядело это так:

- Ну и какие чувства оно должно у тебя вызывать? — поинте­ресовался Дортмундер.

Понятия не имею, — призналась Мэй. Она надела кольцо на средний палец левой руки, затем наклонила ее, и кольцо соско­чило в вовремя подставленную правую ладонь. — Не удивлюсь, если он нашел его в коробке с овсяными хлопьями.

И поэтому назвал его «кольцом удачи», — подхватил Дортмундер.

Настоящая цель, которую преследовала Джун этой посыл­кой, — заявила Мэй, надевая кольцо на средний палец правой руки, — чтобы я позвонила ей.

Но ты не собираешься?

Мэй наклонила правую руку. Кольцо упало в подставленную левую ладонь.

Ни в коем случае. Если честно, я теперь долго вообще не подойду к телефону. — Повертев кольцо в руках, она констатиро­вала. — А выглядит симпатично.

Да, ничего, — согласился Дортмундер. — По крайней мере, не ожидаешь такого от завсегдатая ипподрома.

Оно мне велико. — Мэй протянула кольцо Дортмундеру. — Попробуй ты.

Но оно же твое. Мне твой дядя Г.Г. ничего не прислал.

Мне оно велико. И знаешь, Джон... м-м-м... как бы получше это сказать?

Что? — Дортмундер совершенно не собирался таскать этот нежданный подарок, вне зависимости от того, что скажет Мэй.

Тебе не помешало бы чуть побольше удачи.

Продолжай.

У тебя есть все. Знания, способности, профессионализм, замечательные опытные партнеры. Но еще немножко удачи не повредило бы. Примерь его.

В итоге он надел кольцо на безымянный палец правой руки. Любое кольцо на безымянном пальце левой руки напоминало ему про неудачный брак с танцовщицей из ночного клуба в Сан- Диего, которая выступала под артистическим псевдонимом Хони-бан Базум и являлась полной противоположностью Мэй.

Удивительно, но кольцо пришлось точно впору. Дортмундер опустил руку, затем потряс ей, но оно сидело, как влитое, и вызы­вало даже некие приятные ощущения.

Хм, — произнес он.

Теперь оно твое, — сказала Мэй. — Твое кольцо удачи.

Спасибо, Мэй.

И тут зазвонил телефон.

Мэй неприязненно посмотрела на него.

А вот и Джун. С вопросами, получила ли я посылку, понра­вилось ли мне кольцо и помню ли я старые добрые времена.

Я могу ответить, — предложил Дортмундер. — Скажу, что тебя нет дома, и спрошу, что передать.

Отлично.

Конечно, это не обязательно должна была звонить сестра Мэй, и поэтому Дортмундер по обыкновению нахмурился и с большим подозрением произнес в трубку:

- Алло?

Джон, это Гас. Нет желания нанести небольшой визит?

Дортмундер улыбнулся. Во-первых, потому что Мэй будет рада

узнать, что это не ее сестра. А во-вторых, потому что услышанное можно было перевести так: давний знакомый Гас Брок, с которым ему уже приходилось работать, предлагал посетить какое-то место, где в данный момент никого нет, и уйти оттуда не с пустыми руками.

Вполне вероятно, — ответил Дортмундер и уточнил на вся­кий случай. — Насколько небольшой?

Осложнений не предвидится.

Это было уже лучше.

- Ага. Где?

Небольшое местечко на Лонг-Айленде. Называется Карр- порт, не доводилось слышать?

Надо же, какое совпадение, — заметил Дортмундер и посмо­трел на кольцо удачи дяди Гида, красующееся у него на пальце. Казалось, удача уже пришла. — Этот городишко мне задолжал.

Да ну?

Ладно, проехали. Когда ты хочешь нанести визит?

Как насчет прямо сейчас?

- Хм.

Есть поезд в 19:22, отправляющийся с Центрального вок­зала. Обратным транспортом озаботимся на месте.

Еще лучше. Некое транспортное средство, которое они при­хватят на обратном пути, в дальнейшем тоже можно будет кон­вертировать в наличные. Просто прекрасно.

До 19:22 оставалось час и двенадцать минут.

Увидимся в поезде. — Дортмундер повесил трубку и обра­тился к Мэй. — Я начинаю любить твоего дядю Гида.

Любить его на расстоянии — это очень мудро.

3

Если бы Калеб Эдриан Карр, китобой, предприниматель, тор­говец, искатель затонувших кладов и иногда — пират, а в пенси­онном возрасте — законодатель штата Нью-Йорк, увидел сегодня город, который он основал в 1806 году на южном побережье Лонг-Айленда и назвал своим именем, то он долго бы плевался. Не исключено, что даже серой.

Лонг-Айленд, длинный узкий остров к востоку от Нью-Йорка, в качестве девиза взял известное изречение епископа Реджи­нальда Хебера[6]: «Все в природе прекрасно, и только люди ужасны». Когда-то покрытый лесистыми холмами и белыми пляжами, омываемый множеством прозрачных речушек, населенный тру­долюбивыми индейцами и мириадами лесных животных, сегод­няшний Лонг-Айленд — это сплошное царство асфальта и летних коттеджей, насколько хватает глаз.

На самой южной оконечности острова, между беззаботным веселым округом Нассау и модным сверкающим Хэмптоном, лежит Каррпорт, анклав, населенный свежеиспеченными бога­чами, напоминающий на первый взгляд, как любят говорить местные обитатели, старый китобойный порт в Новой Англии. Они охотно соглашаются друг с другом, хотя практически никто из них в Новой Англии никогда не был.

Эти нынешние жители Каррпорта — в основном, выскочи, для которых дом в бухте Карра — уже третий, четвертый, а то и пятый по счету. Они не могут претендовать на родословную обитателей северного побережья (где у многих, как минимум, уже прадед был весьма состоятельным человеком), но при этом имеют достаточно самомнения (и денег), чтобы не якшаться со всякими голодранцами с восточного побережья. Короче говоря, они никогда не позволят себе общаться с человеком из мира шоу- бизнеса, если тот, по крайней мере, не конгрессмен.

Обитатели Каррпорта не всегда были такими. Когда Калеб Карр построил дом и причал в бухте Карра (угадайте, кто и в честь кого ее назвал?), он планировал, что в этом месте будет жить его семья и станут учитываться и складироваться рыба, подводные клады и награбленное, которые он регулярно привозил из своих морских походов. Его родственники и члены команды также воз­двигли на берегу бухты дома для своих семейств. Один инициа­тивный юнец из второго поколения Карров, страдавший морской болезнью в особо тяжелой форме, сбежал на материк, где вскоре открыл первый в стране универсальный магазин.

Калеб Карр умер в 1856 году (его последнее выступление про­тив аболиционизма[7] было напечатано «Нью-Йорк Таймс» в одном номере с его же некрологом), знатный, любимый семьей, уважае­мый согражданами и очень богатый. К этому времени у всех его семерых детей и четырех внуков были собственные дома в Карр- порте, и даже на смертном одре он был уверен, что потомки поне­сут его имя, идеалы и философию сквозь века.

Но не тут-то было. Еще полвека Каррпорт пребывал в дремоте, нисколько не меняясь, но вот потом...

Каждое следующее поколение нью-йоркцев производит новую волну нуворишей, наиболее отвязанная часть которых устрем­ляется на Лонг-Айленд, чтобы основать там очередное модное горячее тусовочное место, где так классно отрываться по выход­ным! Бухта Карра подверглась подобному нашествию в двадца­тые годы, когда сюда хлынули юнцы с Уолл-стрит с замашками Гэтсби и их бойкие подружки-нимфетки, которые приходили в экстаз от одного вида огоньков с кораблей, так хорошо разли­чимых с берега: наверняка же это контрабандисты! И они везут над темными океанскими безднами выпивку, которую им пред­стоит вкусить в следующую пятницу. (По правде говоря, это были преимущественно рыбаки, а тот алкоголь, который предстояло потребить обитателям Каррпорта в ближайшие выходные, в дан­ный момент булькал в чанах на складах Бронкса).

Но давно отправились на свалку истории многочисленные Гэтсби со своими нимфетками. Легкий аромат беспутства, столь любимый тусовщиками былого, сменился в Каррпорте стойким запахом денежной основательности. Здесь начали селиться солид­ные владельцы крупных торговых компаний, и вскоре окрестно­сти Каррпорта, как, впрочем, и весь Лонг-Айленд, до горизонта были застроены летними коттеджами. (Сегодня остров больше всего напоминает пейзажные картины до открытия перспек­тивы). Разыскиваемый адвокатами Фредерик Альберт Маллинз и его сосед с подозрительной фамилией Эммалайн Анадарко тоже когда-то жили там, на Ред-Тайд-стрит. Но по-прежнему украша­ющие берега бухты старинные дома морских капитанов — про­сторные и опрятные, с черепичной кровлей, мансардами и огром­ными верандами — ныне принадлежат управляющим крупных корпораций, а порой и самим корпорациям.

Сегодняшние обитатели Каррпорта — по большей части акулы бизнеса и светские львы, для которых летний дом служит просто дополнением к пентхаусу на Манхэттене. Фактически эти люди живут в Лондоне, Чикаго, Сиднее, Рио, Гштаде, Кап д’Антибе, Аспене... И бесполезно спрашивать, где расположен их настоящий дом. Они просто пожмут плечами: «Простите, но об этом знает только мой бухгалтер».

В настоящее время шесть больших старинных зданий на берегах бухты принадлежат корпорациям и используются, если верить этим самым бухгалтерам, для « встреч, семинаров, кон­сультаций с клиентами и опросов фокус-групп». Это также оазисы для отдыха и восстановления больших боссов, когда кто-то из них вдруг возжелает смотаться сюда на солнечные выходные из Бостона, Нью-Йорка или Вашингтона.

Одно из этих зданий, дом номер 27 по Виста-драйв, принад­лежит «ТрансГлобал Юниверсал Индастриз» (или «ТЮИ», как она известна на Нью-Йоркской фондовой бирже), а точнее Максу Фербенксу — миллиардеру, крупнейшему медиамагнату и деве­лоперу, владеющему значительной частью нашей планеты и про­изводимой на ней продукции через многочисленные сложно взаимосвязанные компании. Но только очень опытные финанси­сты смогли бы распутать весь клубок, который в конечном счете вывел бы их на корпорацию «ТЮИ» и ее единственного хозя­ина — Макса Фербенкса.

У которого явно не задался год. Сорвались несколько крупных сделок, не удалось подкупить ряд политиков в разных странах мира, а прогнозы, сделанные его аналитиками, большей частью не сбылись.

Наличные текли рекой, но, увы, не в том направлении. Резервы были вложены в дело, когда все еще было нормально, и сейчас, когда потребовалось растрясти жирок, выяснилось, что жирка-то и не осталось. Макс Фербенкс был далеко не беден (от бедных людей его отделяли, как минимум, несколько световых лет), но финансовые проблемы загнали его в угол и вынудили его бухгалтеров перейти к решительным мерам.

4

Он попал под Главу 11[8], — сказал Гас Брок.

Это человек или книга? — удивился Дортмундер.

Они ехали в пригородном поезде на Лонг-Айленд, отпра­вившемся в 19:22 с Центрального вокзала. За окном мелькали пригороды, а вокруг сидели многочисленные трудоголики, по-прежнему не способные оторваться от служебных бумаг. Гас, грубоватый коренастый парень с густыми нестрижеными усами, которые, казалось, тянут его голову вниз, словно состоят из чего-то более тяжелого, нежели волосы, пояснил:

Это значит — банкротство.

Так этот парень — банкрот? — Дортмундер нахмурился. — Он разорился, а мы едем его грабить? Да что у него там осталось?

Много чего. Денег, которые Макс Фербенкс тратит каждый день, мы с тобой за всю жизнь не видели.

Тогда какого черта он — банкрот?

Это особый вид банкротства, который считается наиболее гуманным, — пояснил Гас. — Например, когда страну объявляют банкротом, это не значит, что тут же появляется аукционист и рас­продает ее города, реки и имущество. Это значит, что суд берет на себя управление финансами этой страны, платит по ее долгам по восемь центов за доллар, а через некоторое время все становится на прежние места. Этот парень заключил точно такую же сделку.

Дортмундер покачал головой. Его понимание экономики сво­дилось к тому, что ты идешь и крадешь деньги, чтобы купить на них еду. Как вариант — ты сразу крадешь еду. Все остальное было для него чересчур сложным. Поэтому он предположил:

То есть это — один из тех хитрых способов, благодаря кото­рым богачи обворовывают нас всех безо всяких взломов.

Точно.

Но если он получил все, что хотел, и по-прежнему распола­гает огромным состоянием, какая нам разница, под какую главу закона он подпадает?

Да потому, что Макс Фербенкс находится под действием Главы 11. Согласно ей дом в Каррпорте, принадлежащий его корпорации, находится под контролем Суда по делам о банкротстве, им никто не имеет права пользоваться и, таким образом, он сей­час пустует.

О’кей. И это все?

Все.

Мне нравится эта работа, — заметил Дортмундер.

Просто конфетка, — согласился Гас.

5

Макс, Макс, ты плохой мальчик, — произнес Макс Фербенкс.

Водянистые голубые глаза, мягко смотревшие на него из зер­кала в ванной комнате, были понимающими, сочувствующими, слегка озорными; они прощали плохого мальчика.

С незапамятных времен любимым занятием Макса Фербенкса было прощать Макса Фербенкса за его неразборчивость в сред­ствах, склонность к темным делишкам и прочие мелкие недо­статки. Ему было уже за шестьдесят, и, родившись где-то и когда-то (скорее всего, к востоку от Рейна и, очевидно, в середине 1930-х; не лучшее сочетание), он с раннего детства понял, что ласковое слово зачастую может не только отвратить гнев, но и обрушиться на голову врага похлеще любого кирпича. Кнут и пряник в разум­ном сочетании; Макс пользовался этим рецептом давным-давно, особенно когда на кону стояло слишком многое, и теперь, после многих лет успеха, не видел причин от него отказываться.

Как и многие из тех, кто добился всего в этой жизни само­стоятельно, он начал карьеру, женившись на деньгах. Когда ему исполнилось двадцать лет, он еще не был Максом Фербенксом. Вообще его настоящее имя, очевидно, знали только родители, но об их судьбе ему ничего не было известно. А тогда, в 1950-х, ока­завшись в Лондоне под именем Бэзил Руперт, он быстро влюбил в себя Элси Брестид, дочку состоятельного пивовара. Ее папаша Клемент, в отличие от доченьки, поначалу не проникся к потен­циальному зятю нежными чувствами, пока тот, умело сочетая лесть и жестокость, не продемонстрировал, как можно заставить пабы, принадлежащие пивоваренной компании «Биг Би», прино­сить гораздо больше доходов.

Предыдущая глава

2

Следующая глава