Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере.

Методы лечения Морелла были столь же впечатляющими, как и его диагнозы: кислородная ингаляция, клизмы из настоя ромашки, за которыми следовали инъекции печеночного экстракта, витамины, кальций и септоиодин (средства, облегчавшие дыхание), тонофоспан (другое тонизирующее средство) и инъекции тестоверона, способствующего мужской потенции, к которому прибегали, по всей видимости, в угоду Еве Браун.

Несмотря на такое лечение, разлитие желчи уменьшилось, но не уменьшились происки Бормана. Брандт сначала был уволен, а потом изгнан с позором: Борман заклеймил его как предателя, обвинив Брандта в том, что тот отправил свою семью в относительно безопасное место, опасаясь наступления советских войск. Потребовалось вмешательство Гиммлера, чтобы спасти Брандта от расправы, фон Хассельбах был также успешно отстранен в результате того, что в компании кого-то из гитлеровских адъютантов он, вероятно, неосторожно высказался по поводу компетентности Морелла.

Было немало предположений о той грязной роли, которую сыграл Гиммлер в этой медицинской интриге. Почти все такие предположения явились результатом слишком вольного истолкования некоторыми историками замечаний заместителя Гиммлера Вальтера Шелленбер-га, когда война шла к концу, а затем следователям союзных войск, которые допрашивали его. Шелленберг, похоже, был совершенно убежден, что Гитлер будет в нужный момент отравлен. Однако Гиммлер не имел никакого отношения к назначению Морелла, которого порекомендовал Гитлеру его фотограф Хейнрих Хоффман. Точно так же профессор Гебхардт, эсэсовский врач Гимлера, не имел никакого отношения к Мореллу или к лечению Гитлера.

Когда у Гиммлера спросили совета по поводу проблем, поднимаемых Брандтом и Гизингом, он обратился к Геб-хардту. Результатом стало назначение 31 октября 1944 года профессора Людвига Штумпфеггера, эсэсовского ортопеда ростом в 190 см, на место Брандта.

Нет никаких причин предполагать что-либо зловещее в назначении Штумпфеггера, если не учитывать, что он весьма быстро установил полный контакт с Мореллом, который получил возможность по-прежнему осуществлять свое влияние.

Когда в предвидении советского наступления Морелл попросил разрешения уехать из Берлина, ответственность за здоровье Гитлера легла на Штумпфеггера и Хаасе. На их попечении в бункере оказался преждевременно постаревший, слабеющий с каждым днем, сгорбленный, еле передвигающийся, частично парализованный, страдающий бессонницей человек. Человек-карикатура, испачканный объедками, описавшийся, неспособный подписаться, который не мог читать висевшую на стене карту даже с помощью увеличительного стекла, у которого все в глазах расплывалось, а свет причинял боль. Человек, который большей частью был погружен в меланхолию, с трудом мог промямлить свои желания и при всем при том парадоксально способный приходить в ярость, разражаться грязной руганью в адрес людей, которых не видел и боялся в молодости. Фюрер, чье физическое состояние ухудшилось до такой степени, что он мог по два дня лежать, словно в спячке, как нильский крокодил, будучи изолирован от внешних обстоятельств, ничего не понимая, которым цинично манипулировали, с готовностью расшифровывали его бормотание, чью подпись подделывали подхалимы, прибиравшие к своим рукам власть по мере того, как физическая слабость Гитлера сопровождалась теперь уже видимым ухудшением его умственного состояния.

Глава 2 УМСТВЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ГИТЛЕРА

«Когда нервы отказывают, не остается ничего другого, как признать, что не владеешь ситуацией, и застрелиться».

«Когда у человека нет семьи, которой он мог бы завещать дом, лучшее, что он может сделать, это сжечь его со всем содержимым — великолепный погребальный костер».

«Мы никогда не капитулируем, мы потащим за собой весь мир, весь мир будет пылать».

«Мы не оставим в живых никого, кто мог бы торжествовать победу над Германией».

Все эти высказывания Гитлера часто использовались в качестве свидетельств его намерения — даже потребности — покончить жизнь самоубийством. Взятые отдельно, они звучат вполне убедительно, если забыть о контексте, в котором они были произнесены, — тогда это ведет к совершенно неправильному их пониманию. В них звучит нигилизм нацистов: слава или смерть, никаких компромиссов или уступок. Их повторяют, чтобы добавить событиям в бункере блеск мифологической интенсивности. Но в действительности такой блеск абсолютно отсутствует.

Точно так же — одно восхваление за другим, один банальный монолог за другим — Геббельс продолжал до последнего своего горького часа приукрашать и распространять этот абсурд своего фюрера, готовя в то же время, как мы убедимся, пути к собственному спасению.

Внутри бункера все чувства выродились до слабоумной тоски по прошлому и скрытой истерии. Летчица-испытатель Ханна Рейч оставила печальные до слез свидетельства лояльности обитателей бункера; судя по ее воспоминаниям, она оставила их 29 апреля в полной уверенности, что они собираются устроить пышное массовое самоубийство. А вместо этого чувство самосохранения продиктовало совсем иное — массовое бегство, которое и произошло.

В последующие полстолетия облик нацизма и самого Гитлера был подвергнут тотальному пересмотру. Его признал военным гением даже британский военный стратег Бэзил Лиддел-Харт, его объявили социальным реформатором и непонятным мечтателем, вряд ли ответственным за несчастные, хотя и незначительные эксцессы его последователей, приведшие к «весьма преувеличенному» массовому уничтожению евреев. Другие историки, как, например, Ганс Дитрих Реттер предлагает «переоценить» личность Гитлера, полагая, что он был разрушен болезнью и внешним давлением.

Однако историки до сих пор терпели неудачу, пытаясь правильно оценить, не говоря уже о том, чтобы переоценить самый главный феномен XX века. Прежде чем заглянуть в сумеречный мир бункера и проанализировать медицинские свидетельства, нам важно понять психологию человека, вокруг которого был построен этот бункер.

ГИТЛЕР В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ИСТОРИКОВ

Ни одно исследование психики Гитлера не было написано историками, обладавшими каким-либо объективным опытом или знанием того, что считается нормальным или может быть должным образом засвидетельствовано. Большинство исследований запутаны фрейдистами и неофрейдиетами и за редким исключением оказались беспомощной мешаниной бессмысленных описаний.

Английские историки, в частности, почти все потерпели неудачу в попытках найти решение проблемы. Вместо этого они пытались выработать так называемые «отвечающие здравому смыслу» утверждения о состоянии рассудка Гитлера. К сожалению, здравый смысл не компенсирует недостаток знаний о предмете.

Как утверждает Эй. Дж. Тейлор, Гитлер в действительности был нормальным человеком, традиционным немецким вождем, который был не «более жесток или неразборчив в средствах, чем любой современный государственный деятель», а его идеи были «рядовыми». Для Тейлора наиболее поразительной чертой характера Гитлера оказалось «его терпение».

Хью Тревор-Ропер, похоже, считал, что Гитлер в основном был нормален, но жесток — был кровожадным тираном. У историка было очень мало времени для анализа крайностей немецкого характера, позволивших появиться такому тирану. Он критикует то, что представляется ему германской тенденцией предаваться «туманной немецкой риторике», «расплывчатой метафизике» и «нордической глупости». Это может стать оправданной критикой нации, которая, потеряв самоуважение в 1918 году, пыталась на словах вновь обрести баланс, но такое поведение отнюдь не редкое явление в истории — или среди историков.

Не больше света проливают и сами германские историки. Покойный исследователь феномена Гитлера профессор Перси Эрнст Шрамм демонстрирует некоторую растерянность в отношении ответственности своего раздела истории. Будучи не в состоянии справиться с огромным количеством ненормальностей, проявляемых его предметом исследования, он приходит к весьма удобному выводу, что психиатрия и психология не могут определить, был ли Гитлер сумасшедшим или нормальным.

Карл Дитрих Брачер в своем капитальном исследовании о Гитлере приходит к выводу, что «бессмысленно обсуждать» умственное состояние фюрера. Это еще один пример, когда непрофессионал терпит полное поражение в попытке понять характер распада личности, пытаясь объяснить поведение Гитлера рациональными терминами нормального менталитета, не вдаваясь в эмоциональные глубины и причуды, которые могут вызвать распад личности.

Совершенно очевидно, что случай Гитлера показывает ограниченность традиционного исторического метода исследования. Хотя упомянутые выше историки высокомерно отказывались обращаться к проблеме умственного состояния Гитлера, историки меньшего масштаба с готовностью принимали на веру мрачные версии о его ненависти к отцу, следы орального и анального секса и другие фрейдистские фантазии, для того чтобы объяснить мотивы Гитлера.

Однако Гитлер слишком важный феномен, чтобы оставлять его без объяснений, и эти объяснения не нужно облекать в нелепые термины.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ГИТЛЕРА

Гитлер происходил вовсе не из социально отверженных низов, как предполагают некоторые, а из нижних слоев среднего класса. Даже если его детстве прошло в бедности, это никак не объясняет его как личность. Тем не менее многое можно почерпнуть из того места в «Майн кампф», где Гитлер описывает сцену, когда заброшенная, озверевшая жена встречает пьяницу-мужа на глазах у детей.

«Когда он в конце концов заявляется домой... пьяный и грубый, но всегда без гроша в кармане, тогда да простит Бог за те сцены, которые за этим следуют. Я лично сотни раз бывал свидетелем таких сцен и с самого начала смотрел на это с отвращением и негодованием».

Когда вспоминаешь замкнутость юного Гитлера — вряд ли у него был хоть один близкий друг, —трудно представить себе, что он видел подобные сцены где-либо, кроме как в своем доме.

Продолжает Гитлер свой пассаж многозначительным предсказанием того, что произойдет:

«Да и все остальное, что слышал мальчик в своем доме, не способствовало его уважению к окружающим. Ничего хорошего, что рождало бы у него восприятие гуманности, ни одна установка не вызывала у него уважения; начиная с учителя и кончая главой государства, будь то религия или мораль, будь то государство или общество — все низвергалось испорченным сознанием в грязь самым отвратительным образом».

Все это можно было бы воспринимать как риторику, рассчитанную на то, чтобы вызвать сочувствие. К счастью, большинство детей, выросших в подобных семьях, не становятся чудовищами. Обстоятельства детства Гитлера могли бы как-то улучшить его отношение к миру, но, даже если такие безобразные сцены имели место, они сыграли весьма незначительную роль в формировании его личности.

Много выводов делалось из предположения, что у Г итлера было всего одно яичко. Однако единственное свидетельство этого исходит от советских медиков, проводивших вскрытие трупа, идентифицированного как труп Гитлера. Поскольку существует ряд неясностей по поводу идентификации этого трупа, было бы несколько опрометчиво основывать исследование психологической природы Гитлера на одном только этом «факте». Во всяком случае, большинство юношей, у которых имеется только одно яичко, отнюдь не испытывают психологического страдания по этому поводу, разве только некоторое смущение. Ни один нормальный мальчик не выказывал никаких психических отклонений из-за такого недостатка.

Тем не менее американцы, допрашивавшие после войны врачей Гитлера, были изумлены, узнав, что он ни за

что не соглашался показывать кому-нибудь свои гениталии. Даже «венеролог» доктор Морелл утверждал, что никогда не видел Гитлера, обнаженного ниже пояса. Позднее доктор фон Хассельбах говорил, что «Гитлер не показывал никому свое голое тело. Вероятно, его камердинер Эмиль Мауриц мог бы дать какую-то информацию о том, были ли половые органы Гитлера деформированы, —он намекал на это, когда мы были с ним вместе в заключении».

Единственный заслуживающий внимания фактор его юности, который мог сыграть существенную роль в проявившемся позднее крайнем антисемитизме Гитлера, — это вопрос о том, не был ли он сам на четверть евреем.

Единственным свидетельством раннего антисемитизма Гитлера являются неопубликованные воспоминания некоего Августа Кубичека, жившего в одной комнате с Гитлером в Вене, хранящиеся в Главном архиве Австрии в Линце. Из них мы узнаем, что в апреле 1908 года Гитлер вступил в антисемитское общество. Слухи о том, что в Гитлере, возможно, текла еврейская кровь, поддерживали промышленник и писатель Франц Тиссен и историк Ганс Йорген Келер, писавшие, что австрийский канцлер Доль-фус приказал австрийской полиции расследовать, не был ли Алоиз, отец Гитлера, незаконным сыном барона Ротшильда, в доме которого, как предполагается, служила мать Алоиза. Предполагается, что Гитлер приказал в 1934 году убить Дольфуса, чтобы добыть документы, питающие эти слухи, которые Дольфус грозил опубликовать. Однако прямых свидетельств этому нет.

Тем не менее отношение общества и в Австрии, и в Баварии, колыбели, из которой Гитлер начал свое восхождение, было резко антиеврейским, и родиться евреем означало конец политической карьеры любого человека. Даже возможность того, что в слухах есть какая-то доля правды, была бы смертельной для молодого Гитлера и его намечавшейся карьеры. (Мы являемся свидетелями жарких споров относительно происхождения русского политика Владимира Жириновского.)

Имеются свидетельства того, что не только генерал Уильям Донован, глава американской разведки, считал эти слухи достаточно серьезными и назначил поэтому собственное расследование, но и соперники Гитлера тоже вели поиски в этом направлении. Ирония судьбы заключается в том, что, когда шло расследование Донована, свое расследование вел и Генрих Гиммлер. По его поручению Готглоб Бергер собрал несколько первых донесений гестапо, которые в настоящее время наконец-то увидели свет. Эти донесения датированы 1935,1938,1941,1942,1943 и 1944-м годами, свидетельствуя о незатухающем интересе к этой проблеме в закулисной борьбе за власть в Третьем рейхе.

Таким образом, происхождение Гитлера приоткрывает один-единственный возможный источник беспокойства, влиявший на его поведение в молодости, — страх оказаться евреем. Страх этот был чисто прагматическим: быть евреем значило лишиться права заниматься политической деятельностью. Нет никаких свидетельств того, что Гитлер был еще каким-то иным образом травмирован антисемитизмом, и одно только это нельзя представлять в качестве объяснения характера Гитлера.

ПОВЕДЕНИЕ ГИТЛЕРА

Мы можем заглянуть в личность Гитлера, основываясь на свидетельствах людей, знавших его на различных этапах его карьеры. Проблемы с этими свидетельствами заключаются в том, что они зачастую написаны задним числом и людьми, у которых имелись все основания выстраивать свои версии того, что происходило, с тем чтобы оправдать собственные поступки. Даже здравомыслящий министр вооружений Альберт Шпеер скрывает свои амбиции, ссылаясь на то, что над ним довлел магнетизм Гитлера. Он категорически, хотя и весьма неубедительно, отрицает, что фюрер не проявлял бы свой магнетизм столь успешно, если бы не обладал властью награждать, что становится совершенно очевидным из того, как подхалимничал сам Шпеер.

Тем не менее Шпеер дает непосредственное и очень важное описание того, насколько груба и недоразвита была повседневная речь Гитлера. Она была почти на уровне школьника. Незаконченные фразы, вспышки угроз почти всегда по одним и тем же поводам, использование одних и тех же выражений: «Я врежу ему», «Я с ним расправлюсь», « Я собственными руками всажу пулю ему в голову», «Я растопчу его», — таковы были обычные его словечки в адрес враждебных ему людей, но, надо полагать, что только задним числом Шпеер мог характеризовать такие чувства как «чрезмерные и лишенные смысла». Когда же дела шли хорошо, речь Гитлера характеризовалась словами и фразами, демонстрирующими его силу духа и решимость: «абсолютно», «непоколебимо», «железная настойчивость» и тому подобные выражения, которые всегда сопровождались резкими жестами.

Шпеер отмечал также, что Гитлер избегал обычных мирных разговоров. «Оглядываясь назад, я думаю, что это его черта заставляла большинство его знакомых чувствовать себя стесненно. Думаю, я понимал, что это странность, я знал, что он человек сверхъестественный, я просто не хотел признаваться себе в этом».

Свидетельства тех, кто знал Гитлера в начале его карьеры и чьи отзывы были записаны в те времена, к сожалению, тоже дают искаженную картину, ибо они были написаны и содержали критику в адрес Гитлера или впечатления о нем, когда их авторы разошлись с ним или пострадали от него. Тем не менее ранние свидетельства нацистов— соперников Гитлера Эрнста Рема и Отто Штрассера, а также самозваного руководителя отдела по общению с иностранной прессой Пуци Ханфштенгла остаются бесценными, тем более имея в виду скудость других критических оценок.

По воспоминаниям и Рема и Штрассера, Гитлер питал такое отвращение к критике, что убегал с любых совещаний, где хоть как-то оспаривалась его точка зрения. Примечательно, что Гитлер терпеть не мог встреч с промышленниками, которые отличались самоуверенностью, которую давали большие деньги, самоуверенностью, мешающей стремлению Г итлера быть главным действующим лицом на любой сцене. Штрассер утверждает, что это было результатом того, что Гитлеру не хватало апломба и уверенное! и в себе; он не терпел, когда оказывался не главным специалистом в вопросе, который обсуждался. Более того, он очень болезненно относился к своему скромному происхождению и к тому, что малообразован. Всю свою жизнь Гитлер поносил интеллектуалов, осуждая «чересчур образованных людей, набитых знаниями и интеллектом, но у которых отсутствует хоть один основной инстинкт».

И в этом он стал настолько несговорчив, что его советники быстро научились не высовываться со своей эрудицией. Умственный уровень этих советников соответственно снижался. Они вынуждены были выслушивать обычные суждения Гитлера об этих «наілых негодяях, которые всегда знают все лучше всех», или еще более откровенное: «Интеллект вырос на почве аристократии и стал болезнью»

На Гитлера большее впечатление производили люди с умом, приносившим моментальную выгоду. В 20-х годах человек, обладавший таким талантом, произвел на Гитлера такое впечатление, что он стал брать у него уроки публичных выступлений. Человек этот, по фамилии Хануссен, был к тому же астрологом и предсказателем будущего, короче говоря, мошенником. По воспоминаниям Штрассера, Хануссен научил Гитлера тому, как важно театрально выглядеть на сцене политических собраний, чтобы добиться максимального эффекта. Хануссен отстаивал также идею пробуждения мистицизма, необходимого для овладения германской душой.

Взрослому человеку, тем более не немцу по национальности, трудно слушать записи «речей Гитлера», не изумляясь при этом тому, какой эффект эти речи производили на аудиторию тех лет. Фразы были построены, речи длинны, в них сплошные повторы, так что читать их очень трудно, и тем не менее они сильно воздействовали на немецких слушателей. Для скептически настроенного внешнего мира, где циничные репортеры сообщали об этом феномене в сжатых недоуменных фразах, подобное явление оставалось необъяснимым. Журнал «Ньюсуик» писал, что «женщины падают в обморок, когда он с побагровевшим от напряжения лицом наклоняется к аудитории». Журналистка Джэнет Фланнер отмечала: «Его красноречие заключалось в распущенном галстуке, прилипшей ко лбу челке, остекленевших глазах — он походил на загипнотизированного человека, выкрикивавшего свою речь в исступлении». Расположение людей на сцене, сосредоточенность, восприятие аудитории, стремившейся услышать то, что она жаждала услышать, готовой поддаться массовой истерии, в значительной мере объясняют этот феномен, но не совсем. Другим фактором являлась «отличимость» Гитлера. Промышленник и политик из Восточной Пруссии Герман Раушиинг писал: «Каждый, кто сталкивался с этим человеком лицом к лицу, обращал внимание на его рассеянный взгляд, пустой и холодный, глаза казались жесткими и смотрящими куда-то вдаль, каждый ощущал, что человек этот странный, ненормальный». Адъютант Герхард Болдт вспоминал за несколько месяцев до конца «непередаваемый, мерцающий его взгляд, который одновременно потрясал и выглядел совершенно неестественным». Даже сам Гитлер упоминал, что люди считали его ненормальным: «Они всегда говорили, что я безумен».

«Отличимость» была фактором, который имелся и у Муссолини, но в его случае это проявлялось в смехотворном позировании и напыщенности, в сочетании с театральным запрокидыванием головы, которое угрожало свернуть ему шею, но подчеркивало его любимый характерный атрибут — подбородок.

У Гитлера не было такого выдающегося вперед подбородка, и по сравнению с Муссолини он выглядел не столь комичным. Тем не менее кинохроника того времени демонстрирует его чудовищную, абсурдную поглощенность собой — вряд ли это было естественное поведение. Плечи всегда расправлены, грудь вперед, руки перед собой, кисти постоянно вращаются, вызывая представление о человеке, собирающемся взлететь. Многие его телодвижения выглядели смешными, напыщенными, неуместными. Частенько его походка и принимаемые позы напоминали одного из героев диснеевских мультфильмов. И тем не менее аудитории они нравились — их воспринимали как признак решительности. Однако у Гитлера бывали и моменты неуверенности — он начинал сомневаться, является ли в действительности такой великой фигурой. В кадрах ранней кинохроники и в более редких фильмах последних лет легко заметить эту неуверенность: неуверенные движения рук, вытянутые вперед ладони, как это обычно делают женщины, и взгляд, о котором говорил Раушнинг.

Этот взгляд вызывал у врачей чувство неловкости, поскольку, как отмечал Раушнинг, это был странный взгляд — не взгляд нормального человека. Необычность этого взгляда становилась особенно очевидной, по словам Шпеера, когда Гитлер нападал на кого-то. Шпеер отмечал также, что речь Гитлера страдала недостатками, и Шпеер считал, что это выдает степень неуверенности Гитлера в себе: «Гитлер часто повторял одну и ту же фразу три или четыре раза, то и дело обрывая себя и возвращаясь к начатому в одних и тех же словах, особенно когда он сердился или был в дурном настроении». Тем не менее:

«Он был мастером повторений и изматывающих монологов. Никто из нас не осмеливался прервать или подсказать, и горе было тому, кто по глупости своей решался на такое. Оглядываясь на прошлое, я думаю, что именно мы, его приближенные, про которых он знал, что мы ждем каждого его слова, хотели, чтобы все его изречения были великими, в то время как иногда они были просто бессвязными».

Взгляд Гитлера многократно использовал Геббельс в многочисленных тщательно срежиссированных фотографиях, чтобы упрочить мнение, что фюрер все видит, что его взгляд проникает в душу. Фотографии отбирались очень вдумчиво, потому что, хотя Раушнинг находил глаза Гитлера безжизненными и затуманенными, многие кадры кинохроники демонстрируют его мрачный взгляд. Совершенно очевидно, что это связано с характерными ограничениями движений головы, словно Гитлер страдал от сдвига шейных позвонков, его голова слегка наклонена вперед, а взгляд устремлен куда-то вверх. Даже допуская, что он сознательно принимал мелодраматические позы, тело его выдает заболевание паранойей — выражает типичную для шизофреников и схожих психопатических больных конфигурацию, которая весьма редко встречается у полностью нормальных индивидуумов.

Весьма рано, в 30-х годах, Гитлер высказывал сам о себе публично мнение, которое никак нельзя считать нормальным. Мартин Фуш сообщал, что Гитлер в Берхтесга-дене спросил австрийского политика Курта фон Шушни-га: «Вы осознаете, что находитесь сейчас в обществе величайшего немца всех времен?» И сам же ответил: «Мне не требуется ваше подтверждение моей убежденности в моем историческом величии».

К этому времени Гитлер уже думал о себе как о Мессии, призванном очистить землю, как о гневном Иисусе, призванном осуществить Бессмертную Миссию. Задуманный им мавзолей, подходящий для такого великого императора, выглядел не менее грандиозно, чем пирамиды фараонов, но он, правда, казался бы несколько неуместным в Европе, непривычной к такой пышности. Такая концепция исторического бессмертия выглядела бы составной частью мифа, если бы ее не распространял сам Гитлер и высказывал это как свое собственное, выношенное мнение.

Большинство людей, одержимых подобными убеждениями, сталкиваясь с действительностью, как ее воспринимают окружающие, быстро оказываются в больших, специально для этого построенных зданиях, где их стараются спасти от их же мании. Однако это была не просто мания, это стало частью необычного общественного сознания, поощряемой эйфорией власти. Если бы Гитлер выиграл войну, такие идеи могли бы обрести более конкретные формы вне зависимости от того, чего они стоили.

В нацистской Германии каждое грандиозное предложение фюрера встречалось не каменным молчанием или смущением, а одобрением, согласием и даже восторгом. Такие идеи смущали бы даже самых упрямых шизофреников — хотя, как мы убедимся, Гитлер не вполне подходил под это определение, — но он без всякого труда согласился бы облечь себя в тогу величия, предлагаемую ему льстецами.

Заняв место вождя, окруженного придворными подхалимами, Гитлер стал обращаться к оппозиции с тирадами, произнося которые он весь сотрясался от ярости. Это вселяло ужас как в тех, кому была обращена эта тирада, так и в посторонних, опасавшихся быть обвиненными в симпатиях к его противникам. В результате создавалось впечатление, что оппозиция уже уничтожена, а те, кто решался на сопротивление, отказались от дальнейших действий.

Раушнинг считал этот феномен хитростью — «технической уловкой, с помощью которой он повергал в смятение всех окружающих хорошо поставленными приступами ярости и тем самым приводил их к послушанию».

Карл фон Виганд сообщал, что среди гитлеровского штаба существовало негласное соглашение: «Бога ради, не возбуждайте фюрера», — а это означало: «Не приносите ему дурных вестей». Предположение, что приступы ярости были заранее отрепетированы, подкрепляется тем, что на ранней стадии политической карьеры Гитлера такие приступы ярости случались редко.

Говорили, что в исключительно трудных обстоятельствах Гитлер предлагал покончить с собой, но к этим сообщениям следует подходить с осторожностью, поскольку, к сожалению, эти его предложения всегда отвергались. Первое такое предложение со стороны Гитлера имело место в 1923 году в доме Ханфштангля после провала путча, в ходе которого Гитлер хотел захватить контроль над правительством Баварии; второй раз — во время последовавшего за этим провалом пребывания Гитлера в тюрьме Ландсберг. Говорят, что угроза покончить с собой была повторена после странной смерти его племянницы Гели в 1930 году, и снова в 1932 году в ответ на попытки Штрассера расколоть партию. В 1933 году Гитлер опять угрожал покончить жизнь самоубийством, если его не назначат канцлером, и еще раз в 1936 году в истерическом припадке, сопровождающимся опять же угрозами покончить с собой, если сорвется оккупация Рейнской области.

Подобные незрелые, часто повторяющиеся жесты, как правило, делаются в надежде привлечь к себе внимание и, даже когда они сопровождаются физическими попытками, почти всегда оказываются безуспешными. В начале жизни такие эмоциональные срывы часто сопровождаются истерическим параличом или чем-то вроде того. В случае с Гитлером имел место не вполне достоверный эпизод с временной слепотой, но он мог быть отнесен к скрытой истерии.

В равной степени представляют интерес приступы депрессии у Гитлера, о которых говорил Рейнгольд Ханти, бродяга, проживавший однажды вместе с Гитлером: «Я больше никогда не видел такой беспомощности и отчаяния». Но описания этих приступов страдают отсутствием ясности и клинических показаний, как и предположения Ханса Менда о приступах депрессии у Гитлера, когда они служили вместе во время Первой мировой войны.

Эти случаи депрессии так интересуют психиатров потому, что диагноз депрессии может означать шизофреническое состояние. Существует много типов депрессий, и один из интригующих аспектов жизни Гитлера, с которым сталкиваются и историки, и психиатры, состоит в том, что даже теперь очень мало известно о так называемом закрытом периоде его жизни — до двадцати лет и несколько позже, — когда он мог страдать от депрессии, а окружающие не обращали на это внимания.

О пребывании Гитлера в Вене и Мюнхене в период его возмужания известно, но весьма мало известно о нем самом, за исключением того, что он был вялым, слонялся без воякой цели и первое время жил на доставшееся ему маленькое наследство, а когда промотал его, то изворачивался как мог. Мы знаем, что он чрезвычайно болезненно относился к тому, чтобы хоть кто-нибудь знал о его прошлом, — настолько, что историки, например, Иоахим Фест, утверждают, что в 1938 году Гитлер приказал выследить Рейнгольда Ханиша и убить его, потому что тот слишком много знал.

В 60-е годы стали доступны документы, пролившие свет на другой неизвестный аспект юности Гитлера. Совершенно очевидно, что он уклонялся от воинской службы во время Первой мировой войны, в связи с чем его разыскивала полиция. Гитлер уехал из Вены и перебрался в Мюнхен, где зарегистрировался как лицо без гражданства, чтобы его не схватила австрийская полиция, пока он не решит вступить в армию. Если бы тогда Гитлера поймали и арестовали, его будущая карьера никогда бы не состоялась. Впоследствии в «Майн кампф» Гитлер фальсифицировал дату своего отъезда из Вены: в действительности он покинул этот город весной 1913 года, а не в 1912-м, как он утверждал. В марте 1938 года Гитлер лично занялся отчаянными поисками этих документов — безрезультатно.

Похоже, что у Гитлера в юности было многое, что мото вызывать депрессию, но эта депрессия была замечена некоторыми его современниками, как утверждали они после окончания Второй мировой войны, и она могла предполагать некоторую ненормальность, нечто большее, чем угрюмость. Все, что можно сказать с какой-то степенью уверенности, это то, что для молодого человека, только перешагнувшего свое двадцатилетие, страдать от явной депрессии уже само по себе ненормально — возможно, это было предвестием более серьезного умственного заболевания.

Существуют и другие стороны характера Гитлера, которые заинтересовали психиатров и привлекли к себе наибольшее внимание, особенно со стороны прессы.

И первое — это сексуальная жизнь Гитлера. Эта проблема имеет малое, а то и вообще никакого отношения к его нормальности. Шизофреники и психопаты не испытывают заметных трудностей с зачинанием детей, а так как все еще нет общего консенсуса в вопросе о том, что считать сексуально нормальным, а что сексуально ненормальным, остается только строить догадки о сексуальных наклонностях Гитлера при почти полном отсутствии каких-либо свидетельств из первых рук. Все сказки о гомосексуальных наклонностях Гитлера основывались только на слухах, а эти слухи распространялись клеветниками.

Тем не менее мы знаем, что в отношении Гитлера к мужчинам всегда отсутствовала теплота, а в последние месяцы его жизни стало особенно заметным, что он предпочитает и получает удовольствие от общества женщин — своих секретарш, поварихи и Евы Браун.

Мы также знаем, что отношения его с Евой Браун были настолько близкими, насколько позволяло явное отсутствие у Евы какого-либо интеллекта и ее поведение школьницы, но в последние три года их совместной жизни начиная с 1943-го — физическая импотенция Гитлера усилилась, о чем, по словам Шпеера, ему говорила сама Ева.

Однако прежде чем приходить к какому-либо заключению о психике Гитлера до того, как он на последнем этапе поселился в берлинском бункере, мы должны рассмотреть тот факт, что на протяжении большей части своей карьеры он демонстрировал завидную целеустремленность и упорство.

Несмотря на множество свидетельств случавшихся с ним приступов нерешительности и апатии — Рем утверждал, что худшей проблемой Гитлера было стремление откладывать решение: «Обычно он принимал решение в последнюю минуту, когда проблема становилась нетерпимой и опасной только из-за его колебаний», — нельзя отрицать, что Гитлер был деятельным и решительным лидером, добившимся весьма ощутимых результатов. Было ли это результатом «психопатического» блеска на фоне слабости других европейских лидеров? Он хвастался своей беспощадностью в этом вопросе: «Я пришел в этот мир не для того, чтобы сделать людей лучше, а для того, чтобы использовать их слабости», — лозунг психопата.

Есть вполне убедительные свидетельства его выдающейся памяти на военные события, что характеризует его умственные способности в тех областях, которые его интересовали, как выходившие за рамки обычного. Покойный Бэзил Лиддел-Харт, один из крупнейших английских военных стратегов и историков, сделал Гитлеру комплимент, назвав его, «возможно, одним из величайших военных стратегов всех времен». Я вряд ли могу спорить с Бэзилом Лид-дел-Хартом, но я провел немало часов, обсуждая с его сыном Адрианом существо оценки, данной его отцом Гитлеру.

Эти обсуждения выявили один факт — факт, упоминаемый Шпеером и другими, — что примерно до 1941 года Гитлер предоставлял другим возможность говорить, слушал их, потом медлил неопределенное время, предоставляя им возможность давать ему советы. И только когда он был удовлетворен, он действовал решительно. Гений, превозносимый Бэзилом Лиддел-Хартом, был весьма информированным гением — стоит ли удивляться, что стратегия Гитлера срабатывала?

По словам Шпеера, такая позиция Гитлера все более и все заметнее изменялась в ходе войны, в особенности когда вести с русского фронта стали приводить его в крайнее замешательство.

Прежде всего эта перемена выразилась в том, что Гитлер отказывался выслушивать любые новости, которые не вписывались в его ауру непогрешимости. Меньше чем за неделю до того, как генерал Фридрих фон Паулюс вынужден был 31 января 1943 года капитулировать в Сталинграде, Гитлер созвал совещание, на котором пространно рассуждал о строительстве в Нюрнберге огромного стадиона, на котором будет праздноваться победа над Россией.

Во-вторых, эта перемена нашла свое выражение в том, что он все больше раздражался, когда его поправляли или противоречили ему, и эта раздражительность имела катастрофические последствия для фронтовых командиров, поскольку он окружил себя подхалимами, которые говорили ему только то, что он хотел услышать.

Адриан Лиддел-Харт ссылается на действия Гитлера до того, как его стали плохо информировать, до того, как он утратил представление о реальности, не говоря уже о военной стратегии, до того, как он оказался пленником своей мании величия и, следует добавить, пленником и своего физического состояния, которое усугубляло его изоляцию. Решения Гитлера— принимаемые с запозданием, слишком поспешно, без необходимых консультаций — отражали убывание его способности быстро решать и давали повод для утверждений о возможности его умственной деградации.

Мы должны прийти к выводу: поскольку состояние умственных способностей Гитлера к концу войны установить не представляется возможным, то нельзя и поставить диагноз «умственная деградация». Даже если поддаться искушению и сравнить высокопарного, самоуверенного Гитлера 1940 года с нерешительным Гитлером конца войны, это будет скорее сопоставление обстоятельств, а не перемен в человеке.

Что же мы имеем для определения умственного состояния фюрера перед этими последними днями? Проявляются ли в нем симптомы, дающие основания для психиатрического диагноза?

ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ГИТЛЕРА

Термин «психиатрия», вероятно, впервые был введен в обиход Иоганном Кристианом Рейлом (1759—-1818). Имея дело с людьми, которые вели себя странно, он предложил новый метод лечения, когда врач использовал свой интеллект и «псих» (греч. — «душа») в качестве терапевтического средства. Аналогичные разработки были предприняты во Франции Филиппом Пинелем и в Англии Уильямом Тью-ком, но они называли свой метод лечения «моральным лечением». Не следует удивляться, что термин «психиатрия» звучал менее резко и был принят с большей готовностью.

В течение более двух столетий клиницисты во всем мире постепенно получили возможность классифицировать различные симптомы этого заболевания и разделить людей с умственным расстройством на невротиков — больных, которые способны причинить вред себе, и пси-хотиков — тех, кто может причинить вред другим. Все симптомы внутри этих двух групп характеризуются определенными особенностями поведения.

Что можно сказать в этом плане о Гитлере? Прежде всего важно отбросить предположение, что он был настоящим шизофреником.

Шизофрения является сердцевиной психиатрии, ее смыслом, ибо может оказаться более пагубной для общества, чем рак. Шизофрения впервые была описана в 1400 году до нашей эры в индийской «Аурведе». Однако первое точное описание появилось только в конце XVIII века, и потребовалось еще целое столетие, чтобы шизофрения была охарактеризована с исчерпывающей полнотой. Это сделал мюнхенский профессор Эмиль Крепелин в пятом издании своего учебника 1896 года. В 1911 году швейцарский психиатр Эуген Блейлер придумал термин «шизофрения», или «расщепленное сознание».

Следующим важным прорывом в Германии в 40-х годах стала так называемая классификация Шнайдера, давшая минимальные критерии подлинной шизофрении. До тех пор существовала трудность не только в определении симптомов, но и их трактовки, фиксирования и степени важности. Шнайдер выделил главные по значимости симптомы, которые он считал весьма существенными и которые должны были проявляться у пациента, с тем, чтобы ему можно было поставить диагноз «шизофрения». В число этих симптомов входили слуховые галлюцинации и действия, когда больной думает, что его кто-то контролирует извне, что в его голову проникают мысли, внушаемые кем-то, и ощущения, испытываемые больным в результате внешнего вмешательства. Эта классификация стала краеугольным камнем немецкой психиатрии.

Гитлер никогда не претендовал на то, что им управляют неведомые голоса, за исключением одного случая, когда Бог по ошибке сказал ему, чтобы он выбирался из окопа во время Первой мировой войны, — снаряд попал в окоп сразу же после того, как Гитлер вылез из него. Но этот рассказ не более чем рассказ, а Гитлер, насколько известно, не утверждал ничего подобного.

Речь таких шизофреников имеет отчетливый характер недоразвитости, что оправдывает критику по поводу речей Гитлера, недостатки которых, как я уже писал, отмечал и Шпеер. Некоторые его речи отличались примитивностью, ассоциируемой с шизофренией, помимо многочисленных грамматических ошибок (психолог Эрик Эриксон подчеркивал, что Гитлер произносил, к примеру, в женском роде некоторые слова мужского рода); были и другие отклонения от нормы. Однако новые лингвистические концепции, такие, как согласованность, лексическая насыщенность и несогласованность, не применялись, насколько я знаю, к анализу речей Гитлера, и, кроме того, подобная примитивная речь типична и для других заболеваний, а не для одной только шизофрении.

Гитлер не был шизофреником. Не прилагаем к нему и диагноз шизофренического расстройства. Термин «шизофреническое расстройство» был впервые введен в обращение американцем Дж. Казанином в 1933 году и с тех пор стал широко применяться по той простой причине, что многие пациенты, демонстрирующие странное поведение, оказывались подвержены также депрессии или мании. Казанин дал определение шизофренического расстройства, идя от обратного: «Это случаи, отмеченные сменой настроений, или тяжелой депрессией, или только манией, которые не выказывают симптомов чистой шизофрении, но больной не страдает от галлюцинаций в течение по крайней мере двух недель, когда нет никаких оснований подозревать другие органические факторы». Совершенно очевидно, что Гитлер не проявлял никаких признаков подобного поведения.

Я уже отмечал оборонительную позицию Гитлера и его напыщенные позы, зафиксированные в кадрах кинохроники. Соединение мании преследования и ощущение собственного величия является весьма характерным для паранойи. Однако это не означает, что Гитлер был параноиком, как не означает и то, что Гитлер был параноидальным шизофреником.

Если паранойя стабильна и не прогрессирует, параноидальные шизофреники могут годами существовать, не проявляя признаков психоза: они не слышат голосов, не получают инструкции извне, или испытывают какие-то особые чувства, или каким-нибудь другим образом теряют связь с реальностью. Но паранойя является одновременно симптомом других расстройств. Параноики обычно напряжены и ощущают надвигающуюся опасность, они с трудом устанавливают тесные взаимоотношения, они, как это называют, «общественно некомпетентны», они сосредоточены на себе и очень резко реагируют на всякую критику. И хотя Гитлер проявлял некоторые признаки паранойи, это только одна из граней его расстроенной личности.

Как же тогда можно классифицировать это расстройство личности?

Большинство людей придерживаются только одного всеобъемлющего термина — термина, постоянно применявшегося к Гитлеру, — психопат Однако, хотя многие его действия носили психопатический характер, его поведение не дает оснований для диагноза психопатии.