Помоги проекту - поделись книгой:
– Я задаю себе этот же вопрос. Конечно, всегда найдутся фанатики или безумцы. И все же я полагаю, что Эрст страдает профессиональной деформацией зрения. Если хочешь знать мое мнение, то нужно быть одновременно и фанатиком, и безумцем, чтобы организовать покушение во время церемонии вроде той, что состоится на следующей неделе.
– Ты так считаешь?
– Ну сама подумай. Мобилизованы абсолютно все службы, и даже если они и упустят какую-нибудь деталь вроде тех же самых строительных лесов, то все равно маловероятно, что убийца сможет реализовать свой план. Во всяком случае, если ему это и удастся, у него не будет никаких шансов ускользнуть от полиции. Приняты буквально все меры, чтобы в мгновение ока заблокировать квартал.
– Все?
– По крайней мере, так утверждает Эрст, – непринужденным тоном произнес фотограф. – А уж он-то наверняка осведомлен как никто другой.
Наступила продолжительная пауза. Не имеющая существенного значения тема казалась исчерпанной, и вроде бы ни у него, ни у нее не возникало желания что-либо добавлять к сказанному. На самом же деле Марсиаль Гор напряженно обдумывал свою следующую фразу, на первый взгляд невинную, которая должна была как бы естественно завершить легкую беседу. Он интуитивно чувствовал, что она, эта фраза, станет весьма важным камнем, положенным в основание некоего сооружения, начавшего выстраиваться в его подсознании.
Словно виртуоз-музыкант, дабы придать особую значимость своей сольной партии, он вставил эту фразу между двумя довольно долгими паузами. Этот точно рассчитанный ход не только не помешал, а напротив, добавил естественности его тону, помог ему с непринужденным видом произнести:
– Ведь с таким президентом, как Пьер Маларш, который известен своей привычкой нарушать суровую дисциплину Елисейского дворца и независимым духом, что нередко приводит в отчаяние его телохранителей, преступнику наверняка представятся более легкие и гораздо менее опасные возможности…
Венчание прошло без инцидентов. Были сделаны тысячи фотографий президента, выходящего из церкви под руку с молодой женой, но все они были похожи одна на другую и ни в одной из них не звучала та неожиданная нота, которая только и могла соблазнить такого эстета, как Гор. Он даже не соизволил прийти на площадь и наблюдал за церемонией по телевизору. Будучи уверенным в том, что она пройдет без помех, он все же испытал глубокое облегчение, когда все закончилось. Президент остался живым и невредимым и, надо полагать, он так никогда и не узнал, какому риску подвергалась его персона.
Был еще один человек, у которого гора свалилась с плеч, когда Пьер Маларш покинул церковь, и особенно после того, как в конце дня президент удалился в свои апартаменты. Эрст позвонил Марсиалю буквально через пятнадцать минут после окончания его дежурства.
– Ну и как?
– Одно слово: уф!
– В самом деле?
– Ты даже представить себе не можешь, какое облегчение я сейчас испытываю. Все прошло как нельзя лучше. У меня впереди как минимум две свободные недели, поскольку какое-то время он не будет появляться на публике. Хочу повидаться с тобой. Возможно, я сделаю тебе интересное предложение, но прежде всего я хочу тебя поблагодарить.
– Поблагодарить?
– Да. Кажется, в том доме со строительными лесами и вправду затевалось что-то подозрительное.
– Да что ты говоришь!
– Я тебе расскажу.
Они договорились встретиться в баре. Когда пришел Марсиаль, Эрст, уже опорожнивший свою рюмку, отвел друга в спокойный уголок, где им был зарезервирован столик.
– Сегодня я угощаю, – объявил телохранитель. – Это просто мой долг. Да будет тебе известно, твой взгляд фотографа, возможно, оказал нам огромную услугу. Тот дом, который ты заметил, очень подозрителен.
– Не может быть!
Это сообщение не доставило никакого удовольствия Марсиалю Гору, который в этот момент испытывал скорее даже острое чувство досады. Он вовсе не хотел ареста виновных и потому с замиранием сердца стал расспрашивать о подробностях.
– Владелец упомянутого дома увильнул от расследования. Он таинственным образом исчез, и есть все основания полагать, что он просто скрылся за границей. С другой стороны, кажется, доказано, что он принадлежал к одной мятежной группировке. Странное совпадение, ты не находишь?
– Возможно. А нет более определенных следов?
– Полиция продолжает расследование. И насколько мне известно, еще не завершила его.
Гор залпом опорожнил свой бокал и после минутного раздумья спросил:
– А что еще ты хотел мне сказать? Ты говорил, что у тебя есть для меня интересное предложение.
– Которое скорее всего тебя заинтересует. Ты помнишь одинокую прогулку Маларша в лесу?
– Конечно. И я хотел бы снова поблагодарить тебя за то, что ты сообщил тогда мне о ней.
– Так вот, я надеюсь предоставить тебе нечто в этом же роде.
– Нечто столь же благоприятное?
– Более благоприятное.
Сердце Марсиаля забилось сильнее.
– Более? Старина, это очень по-братски. Если ты сделаешь это для меня…
– Не надо слов. Повторяю: ты это заслужил.
Случай, на который только что намекал Эрст, действительно был для фотографа удачей. Речь шла о верховой прогулке Пьера Маларша, об одной из тех эскапад, которые время от времени любил совершать президент к вящему отчаянию своих телохранителей. Эрст, который был в какой-то степени его доверенным лицом в такого рода делах, сообщил об этом Гору накануне, зная, что друг придержит язык за зубами и будет на вершине счастья оттого, что ему представится возможность одному воспользоваться столь важной информацией. Укрывшись в зарослях, Марсиаль смог сделать довольно удачный снимок, который впоследствии был опубликован на первой странице одного еженедельника. Маларш поверил в то, что фотография была случайно сделана любителем, и не стал придираться. Он дорожил своей репутацией спортсмена, человека, окруженного ореолом независимости, и публикация снимка, подтверждающего это, не могла вызвать его неудовольствия, тем более что свидетель ему не докучал.
Эрст, разумеется, не мог часто делать такие дружеские жесты, опасаясь поставить под сомнение свое умение хранить тайны. Но время от времени это было возможно.
– Теперь я припоминаю. В тот день, когда мы с тобой встретились у церкви, ты пообещал мне устроить что-то в этом роде.
– Мне казалось, что это лучший способ развеять твои черные мысли. Так вот, уточним: ты знаешь о том, что президент собирается отправиться в длительную поездку по югу Франции, во время которой он задержится в родных местах, на средиземноморском побережье?
– Я об этом что-то слышал.
– Это официальное турне, но в то же время и своего рода свадебное путешествие. Он вместе со своей нежной половиной хочет воспользоваться оказией, чтобы устроить себе маленькие каникулы. А для него это означает, что он сможет свободно дышать, ходить куда вздумается и, конечно, купаться – он обожает это занятие, как, впрочем, и его жена – без постоянного присутствия официальной свиты и, главное, без присмотра банды таких зануд, как папаша Эрст и его «гориллы».
– Я очень хорошо его понимаю.
– Да и я тоже в глубине души. Но совсем без присмотра все равно не получится. В таких делах ему не обойтись без доверенного лица, и он уже предупредил меня о том, что я должен буду организовать для него несколько подобных эскапад. Вот так я, получается, становлюсь организатором тайного досуга. И мне это доставляет немало хлопот!.. Итак, если у тебя не будет других дел и ты случайно окажешься там в то время, когда президенту взбредет в голову «сбежать с уроков», я почти уверен, что смогу шепнуть тебе на ушко интересную информацию… Ну что, разве я не друг?
– Не просто друг, ты брат…
Марсиаль Гор с неподдельным волнением пожал протянутую руку. Славный Эрст! С тех пор как они знают друг друга, со времен Сопротивления, он никогда не упускал случая, как только выпадала такая возможность, сообщить ему сведения, представляющие интерес для фотографа.
– Будь спокоен. Я поеду следом и буду поддерживать с тобой связь. Ты даже не можешь себе представить, как много для меня значит подобная возможность. Мне в таких случаях кажется, что я все еще существую, что я перестаю быть просто старым, никому не нужным инвалидом.
Эрст пожал плечами.
– Если уж я в неоплатном долгу перед тобой после этой истории со строительными лесами, то Маларш – тем более. Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что он весьма многим тебе обязан, может быть, даже жизнью. И будет вполне справедливо, если он, косвенным образом, выразит тебе свою признательность.
– В конце концов, так оно и есть, – задумчиво произнес Марсиаль Гор.
Он проснулся и ощутил легкую боль в голове. Накануне ночью он довольно поздно расстался со своим другом и выпил с ним больше обычного. Оба они находились в том блаженном состоянии, которое требует допинга: Эрст – потому что он на какое-то время освободился от забот и от бремени ответственности, Гор – потому что ему вдруг показалось, что события, которым он придал легкий импульс, стали развиваться в нужном направлении.
Он заказал себе кофе и выпил две чашки, размышляя об обещаниях Эрста, и вскоре почувствовал, что в голове у него посветлело, а взгляд стал более острым, настолько острым, что, встав, он тут же заметил одну ускользнувшую от него накануне деталь: четвертый провод, тот, что вел к микрофону, исчез. Проверив, он обнаружил, что исчез и сам микрофон. Только несколько кусочков отпавшей краски свидетельствовали о проделанной Ольгой работе. Это открытие поначалу вызвало у Марсиаля досаду, потом улыбка тронула его губы. Очевидно, Ольга решила, что теперь их близость сделала излишними эти аксессуары детективного романа. Они даже стали опасными, ибо их случайное обнаружение могло повредить установившимся между ними отношениям. Она поступила правильно. Гор так обрадовался, что решил сегодня же утром пойти к Турнетту и отнести ему сверхчуткий микрофон, взятый у него несколько дней назад и лежавший с тех пор в чемодане.
Была еще одна причина, побуждавшая его искать встречи со старым другом, которого он по-прежнему считал своим учителем. До сего времени он действовал интуитивно или под давлением событий. А сегодня он вдруг почувствовал в себе какую-то неуверенность: правомочен ли он влиять на ход событий, верно ли избрано им направление собственных действий? Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы просить у Турнетта совета. Марсиаль Гор никогда и ни у кого не просил совета, даже у своего наставника, и тем не менее сейчас ему было трудно самому ясно и четко обозначить зревший в его подсознании замысел. Однако ему казалось, что уже само общество старого чудака, его идеи, которые тот не упускал случая развить всякий раз, как только для них находился какой-нибудь благодарный слушатель, помогут ему преодолеть свои сомнения. Даже самые сильные личности порой испытывают потребность искать поддержку своим мыслям.
Когда он пришел, Турнетт фотографировал розу, извлеченную им из букета, цветок, который не привлек бы внимания профана, но старый мастер обнаружил в его лепестках какое-то необычное движение. Гор знал, что, когда учитель погружался в такого рода работу, его нельзя было беспокоить. А потому Марсиаль сел в углу комнаты и, улыбаясь, стал наблюдать за своим другом. Глядя, как тот хлопочет возле цветка, он испытывал своеобразное удовлетворение и в то же время получал интеллектуальную разрядку. Быть может, Турнетт был единственным существом, которым он по-настоящему восхищался, к которому относился как подмастерье к мастеру.
Полуслепой (он использовал для своей работы дюжину очков и постоянно ворчал, что никак не может добиться цветовой гаммы, необходимой для полного видения одновременно целого и деталей), старик больше не покидал своей комнаты и, коротая время, перебирал воспоминания о былом, рассматривал свои коллекции или же иногда, как, например, в это утро, делал снимки для собственного удовольствия. Некогда знаменитый в мире фоторепортеров, добившийся потом известности в области художественной фотографии, теперь он, почти всеми забытый, жил отшельником. Гор был единственным, кто более или менее регулярно его навещал.
Сейчас Турнетт всецело погрузился в подготовку своей композиции. Он то и дело менял положение розы. Добавив немного воды в вазу, отступил назад, надел другие очки и тут же с раздражением снял их. После недолгого осмотра цветка он бросился к окну и несколько раз поправил складки шторы. Затем переместил ширму и стал поочередно смотреть на розу через различные оптические приборы, в том числе совсем незнакомые Гору. Казалось, Турнетт был чем-то озадачен, и на его морщинистом лице появилось выражение крайней сосредоточенности. Схватив один из фотоаппаратов, он стал искать наиболее удобную для правильной наводки точку, приемлемый для съемки угол, но, похоже, у него ничего не получилось. Он то пытался забраться на табуретку, то опускался на четвереньки; вынужденный несколько раз останавливаться и перевести дыхание, он использовал эти передышки, чтобы заменить цветной светофильтр, проверить фокус, уточнить композицию или в очередной раз поменять освещение, которое, очевидно, его не удовлетворяло.
Погруженный в эти занятия, он, однако, не молчал, а дрожащим голосом произносил короткие фразы; часто они были цитатами из французских и зарубежных авторов, классиков, писавших о фотографии и представленных в его библиотеке исчерпывающим образом. Эта появившаяся у него с возрастом привычка иногда раздражала Гора, но сегодня он слушал старого фотографа с особым вниманием.
– In a perfect photograph, there will be as many beauties lurking unobserved as there are flowers that blush unseen in forest and meadows[1].
– Кто это сказал?
– Американский писатель Оливер Уэнделл Холмс. В 1859 году. Он одним из первых разглядел возможности фотографии.
Турнетт снова засуетился, сменил очки и, наконец, решил сделать перерыв.
– Но Холмс видел не все. Он даже не сумел увидеть главного. Способность фотоснимка выявлять детали, которые в реальной жизни человеческий глаз не замечает. Обычно говорят, что фотограф должен заранее видеть целостную картину, которая останется запечатленной на будущем снимке. Но видеть и даже предвидеть – это еще далеко не все, этого без особого труда может добиться обыкновенный опытный любитель. Главное для нас, Марсиаль, – это творить. Творить, ты понимаешь меня? Это как раз то, чего раньше не понимали. Да и теперь многие все еще не понимают. Речь идет не о том, чтобы рабски копировать… Я не люблю этого слова – «фотография». Оно уничижительное. Фотограф должен быть творцом в такой же степени, как и художник. Я знаю, ты будешь мне возражать…
– Конечно, буду. По той простой причине, что часто этого невозможно достичь.
– Невозможно! – с возмущением воскликнул старик.
Гор знал эти аргументы наизусть и развлекался тем, что поддразнивал своего наставника, чтобы раззадорить его еще больше.
– Это сегодня легко для вас и в какой-то мере для меня. Но это невозможно для фоторепортера, который должен мгновенно запечатлевать событие, в большинстве случаев неожиданное, непредсказуемое. Приходится радоваться уже тому, что удается точно зафиксировать его…
– Неверно! – взревел старый Турнетт. – Всегда существует возможность, ты меня слышишь, всегда, даже когда имеешь дело с неожиданно возникшей сценой, есть возможность преобразить реальность, преодолеть ее границы. Это то, что отличает настоящего художника от хорошего ремесленника. Так вот, например, я…
Раздражение заставило его отказаться от намерения продолжить свою работу, он закрыл окно и убрал аппаратуру.
– Сегодня не получится, – пробормотал он. – Свет плохой. Попытаюсь завтра… Так вот, я, значит, говорил, что художник, достойный называться художником, должен работать так, чтобы его фирменный знак угадывался на любом, даже на самом мимолетном снимке. Не веришь? Послушай. Ты помнишь мою фотографию Сандры?
Марсиаль Гор вздрогнул. В свое время эта фотография стала сенсацией, и о ней до сих пор вспоминали в профессиональных кругах, хотя ее автор давно уже был забыт. Она вызывала зависть у всех репортеров того поколения, к которому принадлежал Турнетт.
Сандра была одной из самых знаменитых актрис мирового кино, отличавшаяся необыкновенной красотой, редким талантом и известная своими любовными связями. Находясь на вершине славы, точнее, оставив эту вершину немного позади, она, похоже, стала жертвой приступа безумия, и, поднявшись на крышу одного частного особняка, где обычно жила, когда приезжала в Париж, Сандра постояла там несколько минут, раздумывая, – за это время на тротуаре возле дома успела собраться толпа зевак – а потом бросилась вниз и разбилась.
Турнетт, который бродил наудачу вокруг дома, подкарауливая знаменитую актрису, в момент ее падения оказался в первом ряду. Тогда-то он и сделал этот кадр, признанный выдающимся из-за необычайно выразительного взгляда кинозвезды. Сандра умерла несколько мгновений спустя.
– Ты никогда не задумывался над выражением ее глаз, которое мне удалось тогда уловить? Ты не спрашивал себя, чем оно было вызвано?
– Все же вам очень сильно повезло. Случай привел вас на ту улицу и позволил запечатлеть ее последний взгляд.
– Дитятко ты неразумное!.. Повезло? Случай? Что касается моего присутствия на той улице в подходящий момент, то это, конечно, везение, хотя сам я скорее назвал бы это чутьем. Но этого же недостаточно. Другим ведь тоже везет. И другие тоже могут обладать чутьем. Другие тоже могли бы заснять взгляд умирающей кинозвезды, но только понимаешь, то был бы совсем другой взгляд.
Глаза старика сверкали необычным блеском. Он был возбужден воспоминанием о своем успехе, и в его голосе, в его горячности появились какие-то торжественные нотки.
– Это выражение, которое придало ценность моему творению и благодаря которому снимок был растиражирован по всему свету…
Турнетт нисколько не преувеличивал. От взгляда Сандры исходило какое-то почти сверхъ-естественное сияние, это была поразительная смесь тревоги, страдания и отчаяния, одно из тех загадочных явлений, которые возбуждают толпы, трогают наивные души и души пресыщенных людей, вызывают приступ лихорадки у главных редакторов газет и журналов, толкают их на безрассудные действия, заставляют дрожащей рукой снимать телефонную трубку, чтобы приказать печатникам немедленно остановить изготовление почти законченного номера, перетряхнуть, если потребуется, сверху донизу всю верстку только для того, чтобы поместить великолепный фотодокумент на первой полосе. Марсиалю Гору ни разу не удавалось добиться подобного триумфа.
– Это выражение
Оказавшись во власти воспоминаний, старый фотограф понизил тон и продолжил глухим голосом, повернув голову к Марсиалю, не сводившему с него глаз:
– Когда я подошел к телу, то увидел невыразительное лицо, оцепеневшее от удара. Мой аппарат был наготове. Я, конечно, тут же сделал первый снимок, но он не имел никакой ценности, и я никогда не публиковал его. Я уже говорил, что черты лица были инертны.
Но, перезаряжая аппарат, я вдруг заметил, что ресницы у нее дрогнули, может быть, то был просто рефлекс, вызванный щелчком камеры… Потрясенные зеваки не осмеливались приближаться к телу. А я сохранял присутствие духа и ясность ума. Я наблюдал и размышлял, и можешь мне поверить, все мои чувства были обострены до предела. Я понял, что она еще не полностью лишилась всех чувств, и во мне блеснул лучик надежды.
– Да, может быть, и в самом деле оставалась еще какая-то надежда, – согласился Марсиаль, продолжая пристально смотреть на своего наставника. – И что же вы тогда сделали?
– На меня снизошло вдохновение, – продолжал старый фотограф, не в силах скрыть гордости, которую он испытывал, вспоминая подвиг своей молодости, – у меня сработала интуиция, одна из тех вспышек, которые озаряют время от времени жизнь артиста и за которые мне нередко случалось благодарить провидение.
Мне, как и всем остальным, были известны любовные приключения Сандры, особенно последнее, с едва вышедшим из отроческого возраста сыном богатых, знатных родителей, который, как поговаривали, собирался вот-вот покинуть ее ради более молодой актрисы. Эта новая звезда еще только начинала сиять на небосводе, в то время как блеск Сандры уже начинал слегка тускнеть… Говорю тебе, точно само небо подсказало мне это. Такое со мной случалось всего два раза в жизни. Я выбрал нужный для съемки угол. Навел свой аппарат, держа палец на спуске, и громко произнес имена соперницы Сандры и ее неверного любовника.
Вот в этот момент, Марсиаль, она и открыла глаза. Вот тогда-то я и смог зафиксировать навечно это выражение безнадежности. Ни одного нюанса не пропало. И в этом не было никакой случайности, никакого везения. Ее взгляд оказался именно таким, каким я его пожелал.
После чего я убежал. Я бежал бегом до самого дома. И я не находил себе места от волнения, пока не проявил пленку. Я боялся, как бы что-нибудь не сорвалось. Но мое беспокойство оказалось напрасным. Снимок получился великолепным.
Старый Турнетт замолчал. Молчал и Марсиаль, перебирая в уме свои собственные воспоминания. Он с горечью подумал о том, что если ему и случалось улавливать взгляд умирающего, то снимка, сопоставимого с удачей его друга, у него не было. То ли ему не так везло, то ли, если согласиться с Турнеттом, не тот у него талант. Вдруг у Марсиаля мелькнула мысль, что их разговор не совсем похож на беседу нормальных людей и что любой посторонний человек, услышь он его, наверняка бы возмутился. Словно угадав его мысли, старик в заключение произнес одну из своих обычных сентенций:
– Фотограф – это художник. А художник должен уметь быть бесчеловечным.
После этого Марсиаль Гор еще долго сидел, не произнося ни слова. Его старый учитель представлялся ему жителем далекой планеты, посланным на землю высшими существами с предписанием создать образную документацию об обычаях и поступках населяющих ее странных существ.
Его вывел из задумчивости вопрос Турнетта, пригодился ли ему сверхчуткий микрофон.
– Да, очень даже пригодился, – рассеянно ответил Гор. – Благодарю вас. Он отлично сработал, и я ничего не упустил из интересовавшей меня беседы.
– И ты думаешь, эта беседа позволит тебе сделать ценный снимок?
Марсиаль использовал именно этот предлог, когда просил своего друга одолжить ему прибор. Он начал было отвечать тем же рассеянным тоном:
– Это не исключено. Я…
Но вдруг замолчал, словно ему в глаза ударил яркий свет. Обрывки смутных, еще только рождавшихся мыслей, которые кружились в его голове в течение вот уже нескольких дней, внезапно слились, как ему показалось, в единое, компактное и логически завершенное целое. И он закончил фразу с неожиданной горячностью, которая заставила старого Турнетта, узнавшего в интонации его голоса необычный молодой задор, словно эхо энтузиазма былых времен, приподнять голову и с удивлением посмотреть на него поверх очков.
– Кто знает, кто знает?
Поделиться книгой: