Помоги проекту - поделись книгой:
И стихи больше не сочинялись. Засохли на корню.
Зима выдалась длинной и дождливой. Алевтина выращивала у себя на кухне помидоры. Мне нравится запах их зеленых стеблей. Они пахли горько, как мимоза. Это аромат чего-то несбывшегося.
Зима. Жизнь без дневника
Майя Филимоновна объясняла, что материки движутся вследствие теории литосферных плит, другими словами – мобилизма. Если исходить из этой теории, Европа может уплыть в Африку. Не за один день, конечно, но всё равно ничего хорошего.
Гигантские плиты-горы подныривают одна под другую и поглощаются мантией Земли. Саша даже поежилась: «Брр-р, просто американский триллер какой-то!» Она попыталась представить себе эту мантию – на 70 километров внутрь земной коры, рядом с раскаленным ядром..
Мальчишки хором загудели, оживились – они любят триллеры. А Саше отчего-то Васипов представился: что он там делает в интернате? Другая теперь у него жизнь, отдельная от них.
Хотя, если разобраться, он всегда был на расстоянии от общества. Поглотила его судьба, как мантия Земли – малую песчинку.
Румянцева вздохнула. Тяжко, на весь класс. Коровы так вздыхают на лугу, в душный полдень. Священные животные, между прочим. Пусть и не на нашем лугу, а в Индии. Но всё равно.
С Румянцевой всегда так. К теориям нормальные люди подходят с точки зрения ума, холодно вникают и анализируют. А Саша всё через чувства… Буквально всё!
– С точки зрения чувства сейчас даже замуж никто не выходит, дурашка, иначе не будет всё о́кей! – поведала Саше на днях Инка Пескарик.
Инка до Саши стала снисходить, поэтому иногда жизни учит. У Инки-то как раз всё о́кей. И с мозгами, и с внешностью, и с денежными средствами. Только красота ее чересчур четкая, словно на приборе выверенная, ничего лишнего. Пластика как у змеи. Да и говорит она всегда в растяжку, шепотом, точно шуршит словами.
Но Васипов, должно быть, недаром Саше привиделся в ее мрачных фантазиях.
После физики появилась Серафима, их классная, и, сияя, внесла предложение:
– Кто хочет увидеть Валеру Васипова? Школа дает автобус, и мы едем в его интернат с концертом. Путь не ближний: интернат почти за городом. Но желающих от уроков освободим. Желающие, поднимите руку!
Ну что за вопрос? Факт, все едут! Кто это в наше время от выходных отказывается? Генка Метлищев вызвался даже на баяне сыграть. Вот номер! Кто бы мог подумать, что он на дуде игрец!
Волова ни с того ни с сего подкинула Саше идею:
– Помнишь, кино такое было, детское, «Королевство кривых зеркал»? Давай так: я буду Оля, а ты – Яло, мое отражение. А Туполев сыграет зеркало. И мы с тобой будем в нем отражаться. Эффектно, правда? Пьеска для интернатских малышей!
«Дичь какая-то! При чем тут зеркала с отражениями? – ошарашенно подумала Саша. – Мы с Воловой совершенно разные люди. Непохожие! А вообще… Пусть отражаются как хотят. Главное, Васипова навестим! Это всё равно что гору раздвинуть, толщу одиночества в земной коре».
– Слова тогда учи! – мрачно велела она Воловой.
– Да что слова?! – искренне удивилась Волова. – Скажу чего-нибудь. На сцене самое важное – внешний вид.
Саша махнула на нее рукой. Пошла в библиотеку, взяла книжку. В. Губарев – автор. «В» – это Виталий. Виталий почти что Валерий. Может, Васипов тоже писателем станет? А что, вырастет, преодолеет свои несчастья и переплавит их в литературу. Он ведь способный, сочинения вон какие писал, Серафима их вслух читала…
Утром седьмой «Б» потянулся к автобусу муравьиным ручейком. Кто с баяном, кто с книжкой, кто с апельсином-гостинчиком. А Волова ото всех отдельно продефилировала, точно муравьиная королева, – медленно и важно.
Саша посмотрела на нее и ахнула: кос-то нет! Вместо белой гривы сосульки свешиваются.
– Градуированное каре, – раздуваясь от удовольствия и важности, объясняла Ганна направо и налево, – самый модный силуэт стрижки.
– Какая стрижка? Ты обалдела, что ли, Волова? – возмутилась Саша. – Я же твое отражение!
– А раз отражение – значит, надо соответствовать, кошечка! – усмехнулась Инка Пескарик. – У кого есть ножницы? Искусство требует жертв!
Это было иезуитство какое-то, как в Средние века. Саша закусила губу.
И вдруг Слонов выдал:
– А давайте я ее подстригу! Я маму всегда стриг.
Все замерли. Серафима почему-то покраснела. Инка сощурила глаза до щелок. Не глаза у нее сделались, а металлические прорези в почтовом ящике.
Пожарская с Воловой надулись, как две огромные лягушки. Их душу стала разъедать зависть. Зависть – настоящая ржавчина. Не успеешь ахнуть – «в утиль» попадешь. А Гущенко, та не растерялась.
– Слонов, – говорит, – подстриги и меня. Я конферансье, как-никак.
– А я пока не профессионал, – нашелся Слонов. – Мне двоих не успеть. Работаю-то я медленно.
Гущенко осталась не солоно хлебавши.
Спектакль, который они дали потом в интернате, и в сравнение не шел с тем действом, что происходило в автобусе по дороге. Все, вытянув шеи, таращились на переднее сиденье, где колдовал Слонов. Саша никогда не предполагала, что из ее жалких хвостиков может выйти такой царственный одуванчик.
– Олег! Ты настоящий талант! – с восторгом воскликнула Серафима. – Как ты это сделал? Ножницы же тупые. А ровненько до чего! – И всплеснула руками. – Сашенька, ты стала настоящей красавицей!
Теперь Румянцевой раззавидовались уже не только Пожарская с Воловой, но и все представители женского населения автобуса. Кроме, пожалуй, Серафимы (но та почти старушка) и Алевтины (но та подружка). Алевтина взирала на разыгравшуюся канитель с умудренным видом и загадочно улыбалась.
А дальше было грустно. Дальше был интернат. Он был похож на больницу и в то же время на вокзал. Холодно, бесприютно, но шумно.
Во всех палатах сразу же раскрылись настежь двери, молва разнеслась мгновенно, как новость по железнодорожной станции:
– К Васипову приехали!
За Сашей увязались двое малышей. Они преданно заглядывали ей в глаза и каждую минуту спрашивали:
– А ты меня к себе не возьмешь? А что ты мне дашь? Дашь что-нибудь?
Саша протянула им бутерброды с сыром и свежим огурчиком – они накинулись на них, точно галчата. Метлищев отдал свои жвачки – не пожалел, а Пожарская – коробку зефира.
Только Гущенко не расставалась с апельсином до самой васиповской спальни.
Спальня была огромная и пустая. Койка и тумбочка, койка и тумбочка… Ничего лишнего. Окна без занавесок. И воздух какой-то тяжелый.
Васипов сидел на кровати и смотрел в окно. За окном шел снег.
– Эй, Васипов! – закричала Гущенко. – Вставай! Мы к тебе приехали в гости. Апельсин привезли.
– И вообще гостинцы. Зефир там, – пролепетала Волова. – У нас с Пожарской две коробки.
– Валера, ты что, нас не узнаешь? Это мы, – участливо и тихо сказала Серафима.
Васипов повернул голову, и тогда все увидели, что он плачет. Слезы его текли бесшумно, как падающий снег за окном.
Апельсин выпал из рук Гущенко и, подпрыгнув оранжевым шариком, закатился под кровать.
Все замерли, будто экспонаты в Музее восковых фигур.
– А пойдемте, это… порепетируем? – прорезалась вдруг Волова. – Васипов, у вас есть зал? Ты придешь на концерт?
И, не дожидаясь ответа, все потихонечку заструились в коридор. Почему-то на цыпочках. Все, кроме Саши, которая не смогла сойти с места. Так и осталась рядышком с Серафимой. Учительница погладила Васипова по голове, как малыша.
– Успокойся, Валера. Расскажи, как ты живешь, что читаешь, появились ли у тебя тут друзья?
– Меня здесь никто не слышит, – тихо произнес Васипов. – У всех голоса громкие, на семь человек рассчитаны, в палате тут по семь человек. А я так не умею – не привык. Но хуже всего, что одному побыть негде – всё время на людях.
– Вот горе-то!.. – пробормотала Серафима.
А Саша деревянным голосом выдавила из себя:
– Смотри, Васипов, снег идет. Снег какой белый…
И правда, снег падал на грязную окраину, неправдоподобно сияющий, преображая ее на глазах, точно волшебный «королевский» грим – какую-нибудь замарашку. Со снегом всё стало выглядеть светлее: и улица, и комната, и лица. Так они и сидели, а снег всё шел, и где были в это время остальные, Саша не помнит.
Весна. Дневник
Незаметно проклюнулась весна. Солнце теперь долго отражается в теплых лужах, пока они не закроются на ночь тонким ледком. Как окошечком!
Кажется, что в воздухе пахнет лесным костром. Хочется поскорее снять пальто!
Все люди катаются на велосипедах до ночи. Вчера я шла из булочной и видела Слонова. А он никого не замечал. Отец катал его на мотоцикле.
Слонов держал отца за шею и, когда они заворачивали направо, поднял правую руку, как настоящий мотоциклист. Они мчались так, что от них шел ветер. И лицо у Слонова совсем не было похоже на лицо второгодника, а было счастливое-пресчастливое.
Девчонки хвастаются черемухой. Они важно приносят в школу веточки, якобы мальчишки не из нашего класса (из старшего конечно же!) таскают им из леса букеты. Но свидетелей у девчонок нет. Только Ганне-Галине (это все видели!) Туполев подарил букет. Конечно, он ездил в лес. У него прекрасный велосипед, взрослый «Турист».
И за что Воловой такое счастье? На математике я взглянула на нее и тихонечко вздохнула.
А сегодня-то! Вот это да! Слонов притащил откуда-то охапку черемухи.
Слонов воткнул веточки в парту и громко провозгласил:
– Моська, у нас сад!
Серафима ничего не сказала. Девчонки не сводили с нашей парты глаз и громко шептались. А Эллочка (гадина она!) – сразу кривые улыбочки, хмыканья.
– Что за заросли? – спрашивает.
Вызывает Слонова к доске уравнение решать и ехидничает:
– Давай, давай, Слонов! Хотя все равно не решишь. Правда, может, по лесу прогулялся и мозги проветрил!
Олег начал молча собирать все свои винтики-шпунтики с парты, а я стала помогать ему засовывать их ему в карман. Руки у меня заметно тряслись, и Эллочка ядовито вставила:
– Вот-вот, разве только Румянцева тебе и поможет.
Я чуть не заревела от обиды.
Но Слонов уравнение решил. Думаю, на нервной почве. Все-таки он очень неожиданный человек. Но его в классе все уважают. Мне это почему-то очень приятно.
Когда я возвращалась домой из школы, моя черемуха пахла на всю улицу.
До чего весной на Пороховых красиво! Даже не верится, что это город. Всё цветет: яблони, вишни, груши. А у нас во дворе рябинка. Папа из леса пересадил. И прижилась! Цветки у нее снежно-мохнатые, как бабочки.
А над кинотеатром «Звездочка» вьются пчелы. Потому что рядом липы. Кинотеатр у нас маленький, а название над ним огромное. Похоже на детский рисунок. Будто ребенок домик нарисовал и надпись написал. «Звездочку» все называют ласково – «Звездулькой».
Желания заниматься нет никакого. (Но я себя переломила – готовилась к годовой контрольной по алгебре на скамейке под рябиной.) Оказывается, не у меня одной нет такого желания!
Назавтра все решили с алгебры сбежать, но не просто так, а культурно. Гущенко, как сорока, принесла на хвостике новость: в нашей «Звездульке» испанская картина «Королева „Шантеклера"»! Главную роль играет знаменитая Сара Монтьель – и поет, и танцует, и красоты неземной. Ну, Гущенко вообще-то часто преувеличивает…
Лично я против прогулов. Какой в них смысл? Мне интересно учиться. Но в то же время на Эллочку лишний раз смотреть…
Короче, только мы навострились на выход, как навстречу математичка, собственной персоной. Наш пострел везде поспел! Обозрела толпу и сразу смекнула, в чем дело. Моментально быка за рога:
– Что, слинять решили? Может, поделитесь – куда?
Волова купилась на ее неожиданно дружеский тон и брякнула про «Королеву „Шантеклера"». А Эллочка – вот аферистка-то! – тут же спрашивает на полном серьезе:
– А меня с собой возьмете?
Все просто обомлели. Такого в нашей школьной жизни еще не было.
– Вы думаете, мне огромное удовольствие с вами на алгебре сидеть? – говорит нам «пе-да-гог». – Я тоже желаю на Сару Монтьель. Правда, перед контрольной это последнее занятие, но ведь перед смертью не надышишься. Вы все равно ничего не знаете. Только учтите: толпой двигаться глупо: попадетесь. Рассредоточиться нужно, а я к вам в хвост пристроюсь. Надеюсь, это останется нашей тайной.
Поделиться книгой: