Помоги проекту - поделись книгой:
– Они как будто с любопытством ожидают, что я скажу что-то интересное, – подумал он.
– Пикей, я приготовил для тебя особые блюда, – объявил шеф-повар и низко поклонился, как будто бы в дверь вошел государственный деятель.
– Но кто они все? – спросил Пикей, указывая на людей.
– Журналисты, – ответил повар и улыбнулся. – Они хотят знать, что она говорила.
Один репортер из «Навабхарат Таймс» отделился от группы и попросил об интервью. Пикей охотно отвечал на вопросы. Он наслаждался вниманием и вопросами о том, что сказала и сделала премьер-министр страны. Теперь он чувствовал себя важным. Тем не менее ему казалось, что журналисты хотели бы представить встречу значительно важнее, чем она была на самом деле. При том, что с влиятельной пожилой дамой он всего лишь говорил об искусстве. Ясно, что это была не просто какая-то пожилая дама. Но это, пожалуй, не было и чем-то фантастическим, не так ли?
На протяжении всей первой встречи с Индирой Ганди он был неуверен и боялся. В конечном счете, все люди вокруг него почитали премьер-министра как богиню. Он не знал, как должен вести себя. Были еще встречи с Индирой. Всего три, об этом позаботился Хаксар. Когда они встретились во второй раз, страх ослабел, и она показалась ему действительно симпатичным человеком. Ему не нужно было бояться. Во время третьей встречи они вместе с Индирой Ганди и группой неприкасаемых из Ориссы сфотографировались в саду ее дома. Фотограф Индиры сделал фотографии, которые на следующий день были опубликованы на первых страницах нескольких газет. На картинке красуется элегантная Индира в своем желтом, как львиная шкура, сари, с вьющимися волосами, цвет которых переливается от изящного светло-серого к черному. Неприкасаемые подданные сидят на газоне, как будто бы они ее ученики.
После газетных статей о Пикее и Индире Ганди в гостевом доме в Ориссе разнеслась молва, что «мать земли» – так называли ее – усыновила Пикея. Его матерью больше не была Калабати, женщина из народа, умершая несколько лет назад. Его мать звали теперь Индира Ганди.
Лотта не относилась к тем людям, кого смущали сложности. Если дождевые тучи сгущались на небе, ее это не заботило, она шла дальше в поисках тех мест, где светило солнце. «Здесь и сейчас – вот что важно», – обычно думала она. Не нужно избегать говорить о неприятном, но также нельзя примерять к себе все невзгоды. Много людей просто повторяют чью-то судьбу и живут прошлым. Это почти так же, как будто бы человек мог существовать только с болью, но не со счастьем. Когда она начала заниматься йогой, она думала, что нашла философию, которая ей подходит. В медитациях и дыхательных упражнениях находилось все, что она уже выработала для себя: умение открываться для чего-то иного, чем то, кем ты уже являешься, и перестать быть всю жизнь рабом своих собственных чувств. «Все люди хотят развиваться и быть счастливыми, но тяжело жить по этим принципам и постоянно нужно помнить об этом, чтобы не застыть», – думала Лотта. Но как можно стать счастливым, если люди обращаются друг с другом так, что только умножают в мире несправедливость? Да, на самом деле следовало бы заняться политикой и принимать в ней активное участие, но это как-то не случилось. Она чувствовала, что едва ли смогла бы принимать идеологию, которая была выдумана кем-то другим. И она не могла сказать от всей души, что была христианкой, сторонницей индуизма или буддисткой, придерживалась консервативных, либеральных или социалистических взглядов. «Я возьму себе немного отовсюду», – думала она.
Несмотря на мать-христианку и ее собственное любопытство к йоге и азиатской жизненной философии, она критически относилась к религиям. Она была гуманисткой. Этого должно было быть достаточно. «Все люди имели одинаковую жизненную энергию, независимо от того, откуда они были родом и какого цвета была их кожа. Если так мыслить, то нельзя быть расистом», – думала Лотта.
На те деньги, что Пикей зарабатывал рисованием портретов, он купил краски и холст и теперь мог рисовать картины большего размера и в более разнообразной технике. Основную часть своих картин он продавал у фонтана или в индийском кафе иностранным туристам. Хаксар обещал присмотреть для него квартиру, но для этого требовалось время. На деньги, которые у него теперь были, он мог себе позволить снимать небольшую комнату в Лоди Колони, в одном из самых лучших пригородов, расположенном прямо на юге города, рядом с большим тенистым парком, в котором находился величественный мавзолей с останками правителей средневекового Дели-Султаната. Его новый дом был непривлекательным на фоне других. Одна кровать и тумбочка, три крючка на голых бетонных стенах, на которые он мог повесить одежду, и несколько квадратных метров площади, где он мог разместить своих бездомных друзей. Сейчас он учился уже на третьем, последнем, курсе художественной академии, его часто обсуждали в академической столовой и все чаще воспринимали в качестве гуру. Студенты, преподаватели и опытные художники, которые зачастую были вдвое его старше, приходили к нему, чтобы получить ответы на свои вопросы. Его спрашивали, как он делает то или иное, о чем думает, какие материалы использует, были ли его мать и отец известными художниками, каково его отношение к искусству вообще и какой была Индира Ганди.
Среди тех, кто каждый день приходил к нему за советом, была девушка, которая совсем недавно начала учиться в академии.
Он заметил, что у нее было странное выражение лица, как будто бы она думала о чем-то, о чем не смела говорить. В конце концов она представилась ему. «Меня зовут Пуни, – мягко сказала она, словно стыдилась своей прямоты. – Не хочешь пообедать со мной?» Как обычно, Пикей самопроизвольно ответил «да», он редко отказывался. Но Пуни, похоже, сомневалась в его искренности.
– Я не мешаю? – с тревогой спросила она.
– Напротив, – ответил он, – ты мешаешь! Ты действительно мешаешь моей работе, но быть приглашенным тобой на обед – приятная помеха.
После обеда в столовой академии она пригласила его к себе домой.
– Моя мать с удовольствием познакомилась бы с тобой, – сказала она. – Ты можешь прийти в воскресенье?
– Твоя мать? Зачем же? Зачем она хочет познакомиться со мной?
– Она хочет, чтобы ты нарисовал ее.
Движение дипломатических автомобилей, причудливо и беспорядочно раскрашенных грузовиков и ветхих городских автобусов текло по главной магистрали Старого Дели густо, как холодный сироп. Рядом тек поток велорикш, просочившихся с маленьких улочек вокруг мечети Джама.
Пикей устроился на пассажирском сиденье одного из велорикш, смотрел на хаос движения, толпы людей и чувствовал себя очень странно. Никогда раньше он не управлял велотакси, никогда не сидел и не наблюдал, как другой человек двигает транспортное средство вперед, прикладывая свою силу. Он думал о землевладельцах, торговцах и брахманах, которые привыкли к тому, что их обслуживают другие люди, будто их жизнь более ценна. В этот момент он почувствовал, словно и его жизнь стоит больше, чем жизнь человека впереди него, управлявшего рикшей.
Они прорывались сквозь все более плотную толпу на Чандни-Чоук, которая теснилась перед ювелирными лавками и магазинами тканей, они проезжали мимо рекламных щитов охлажденной воды из-под крана и фотографов с ящичными фотоаппаратами, снимавших людей на тротуарах. Потом они спешили по переулкам, где велорикша должен был уворачиваться от других велосипедистов, беспризорных коз, велосипедных повозок, шатающихся коров, лающих собак, женщин в серых платках и мужчин в вязаных колпаках. Они проезжали мимо проемов в стенах, где были выставлены для продажи джутовые мешки с мукой и перцем.
Он наслаждался всем, что видел. Базары Дели мальчику из маленькой деревни в джунглях до сих пор казались экзотическим сказочным миром. Город нес в себе историю и власть, тесноту и бедность. Черная, вязкая масса в открытых каналах между переулками и стенами домов пахла ужасно, но зловоние смешивалось со сладким запахом благовония пачули, который исходил из внутренних двориков с манговыми и фиговыми деревьями. Наконец, они доехали. Он спешился, дал достойные чаевые, чтобы заглушить укоры совести, и постучал в темную деревянную дверь очень старого дома.
– Заходите! – послышался голос.
Пуни подошла к двери. Она выглядела более напряженной, чем в академии, не улыбалась, но быстро предложила купить для него холодного лимонада.
– Воды достаточно, – ответил Пикей. Она нервно засмеялась.
– Тогда чай или кофе?
– Может быть, позже.
В квартире было по-прежнему тихо. Он осмотрелся. На стенах висели фотографии кинозвезд, известных индийских кумиров, а на журнальном столике лежали журналы о моде и стиле. Пуни вернулась с подносом, на котором стоял стакан воды. По запаху, распространившемуся в комнате, можно было определить, что она прошла через ванную и еще подушилась. Она была окутана сладким туманом аромата жасмина и розы. Он посмотрел на нее. Она выглядела иначе, чем недавно в столовой академии. Прихорошилась, надела блестящие шаровары, на щеках ее были румяна, а на губах красная помада. Из-за ее изменившегося наряда и нового макияжа у него создалось впечатление, что она хотела выглядеть старше своего возраста. Простая, застенчивая, но непосредственная студентка из художественной академии исчезла. Он быстро осушил стакан воды. «Где твоя мать? Могу ли я начать сейчас?» – нетерпеливо спросил он.
Он наслаждался всем, что видел.
«Ах, маме пришлось уйти как раз перед тем, как ты пришел. Что-то случилось срочное, связанное с ее работой». Он сразу понял: что-то не так.
– Нужно подождать, она скоро вернется, – сказала Пуни нежным голосом. Но у него возникли подозрения, и он решил не ждать ни минуты.
– Воскресенье – мой лучший день у фонтана. Клиенты ждут. Я должен идти и зарабатывать деньги. До свидания! – сказал он и покинул дом.
– Доброе утро!
Он узнал этот голос, который прозвучал позади в коридоре Делийского колледжа искусств. Он обернулся. Это снова была Пуни.
– Все в порядке? – спросил он.
– Нормально, – ответила она.
– Мама сказала, что купила билеты в кино на поздний сеанс сегодня в «Плаза». Но у нее изменились планы, и она сама не пойдет. Ты хочешь?
– Это хороший фильм?
– Моя мама покупает билеты только на хорошие фильмы.
– Дай мне немного времени подумать над твоим предложением. Поговорим за обедом. Он пошел в мастерскую колледжа, чтобы убрать художественные принадлежности, оставленные с предыдущего дня: закрутил колпачки у некоторых тюбиков с краской, вытекшей на рабочий стол; выбросил одну засохшую кисть, почистил две другие терпентином[29]; посмотрел на свою наполовину законченную картину и на все эскизы, разбросанные по полу. Взял кисть и начал рисовать.
Он пытался думать о Пуни, но у него не получалось. Великое мистическое спокойствие наполняло его. Затем он услышал приглушенный звук, потом еще один, более звонкий. Казалось, краски с картины разговаривали с ним, как если бы они были людьми. Никаких произнесенных слов – яркий аккорд со звуками, олицетворявшими различные чувства. Он рисовал быстро – его единственным желанием было желание трудиться. В колледже прозвенел звонок. Это был перерыв на обед. Но Пикей продолжал, словно ничего не произошло. Вдруг он заметил, что в комнате находится кто-то еще: увидел движение слабой тени, отразившейся на мокром холсте, но продолжал рисовать, делая вид, что ничего не замечает. Он знал, кто это был, и не был рад этому, что удивило его. У него было сильное ощущение, что она мешала ему, и он хотел, чтобы его оставили в покое.
– Это действительно фантастическая картина, – польстила она ему и вышла на свет больших окон мастерской. Он повернулся и посмотрел на нее.
– Хочешь пойти со мной? – спросила она. Он усмехнулся.
– Подожди-ка! – сказал он и побежал в коридор, вниз по лестнице, в мастерскую Тарека этажом ниже. Тарек сидел за столом и работал над иллюстрацией. «Пуни с первого курса хочет пойти куда-нибудь сегодня вечером со мной… – начал Пикей. Тарек взглянул на него. – Как ты считаешь, мне стоит пойти? – продолжал он взахлеб. – Она хочет в кино».
Он призывно посмотрел на своего друга. Тарек вздохнул.
– Боже мой, Прадьюмна, она не похитит тебя! Просто пойди с ней и насладись вечером!
Они наняли рикшу-мопед и поехали в кино. Фильм назывался «Аджанабе» и рассказывал про юношу из среднего класса, который влюбляется в богатую и красивую девушку из высшего класса. Кино о невозможной любви. Они уселись в конце зала на диван для двоих с разорванной мягкой обивкой. Фильм начался с драматической музыки. Сюжет потрясающий: девушка из высшего общества забеременела, но хотела отдать ребенка («О боже, боже! Как неиндийский», – подумал он). Вместо того, чтобы сосредоточиться на карьере модели, девушка вернулась к своему отцу («Какой позор», – подумал он). Ему понравились сцены на природе, пение и танцы. Это был самый романтичный фильм, который показывали сейчас в кинотеатрах, это было ясно. На какое-то время он забыл, где находится и сколько сейчас времени, но вернулся к реальности, когда Пуни стала своей рукой искать его руку. Их пальцы переплелись. «Моя мама спросила меня, где ты хранишь деньги, которые зарабатываешь как «фонтанный художник», – прошептала она ему на ухо. – Если хочешь, она может сохранить эти деньги для тебя». – «Не надо, я открыл счет в банке», – прошептал он в ответ. В течение нескольких минут они сидели молча. Любовная сцена заполнила экран. Герой поцеловал героиню таким типичным для индийского кино поцелуем, при котором можно только догадываться, что происходит. Романтичное зрелище смутило его, он чувствовал себя неловко и начал дрожать, как будто замерз. Она сжала его руку крепче.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего, – ответил он коротко.
– Но ты дрожишь.
– Холодно, я замерз.
Она положила голову ему на плечо.
– Здесь не холодно.
– Нет?
– Нет, но я люблю тебя, – сказала она, тяжело вздохнув. Он смутился, почувствовал недовольство и слабость.
– Я не думал о… любви, – нерешительно сказал он.
– Тогда ты можешь начать прямо сейчас, – сказала она.
– Но…
Он пытался сказать: «Но в моем роду считают, что ты не можешь любить кого-либо, если не состоишь с ним в браке». В фильме усатый герой выстрелил в человека и украл его сумку, полную драгоценностей.
– О, это не трудно, – сказала она. – Напиши письмо отцу, а я спрошу своих родителей. Моя мама любит тебя, она убедит отца, а потом мы поженимся. – Она продолжила: – Ты зарабатываешь деньги как художник, а я… ну, я тоже стану художником. О, мы можем быть очень счастливы вместе.
Он не знал, что ответить. Все эти мечты и планы. Но, возможно, она права? Может, она – его будущее? Может, он должен написать своему отцу и попросить разрешения жениться? Он не был уверен в своих чувствах, но все могло произойти, потому что так предрешено. Тривиальная мысль: всё имеет свой смысл. Ближе к концу фильма трагедия вновь сменилась мелодрамой – и было счастье! В противном случае он начал бы плакать. В финале влюбленные воссоединились.
О, мы можем быть очень счастливы вместе.
Рука об руку Пикей и Пуни вышли из театра, запрыгнули на мопед-рикшу и поехали, дребезжа, по блестящей от дождя Вивекананда-Роад в Старый Дели. Пуни сошла у одной из больших мечетей, а Пикей попросил рикшу повернуть на юг и поехал к своей комнате в пригороде. Дома он сразу же начал писать письмо отцу. Несмотря на противоречивые эмоции, он был совершенно уверен, что предложение Пуни было хорошей идеей. Она была той самой! Той женщиной, о которой говорил астролог. Не из его деревни или его местности, это правда. Хоть и не из другой страны, как предсказал гороскоп, но ведь почти, подумал он. В письме он рассказал о девушке, которая любит его, и что она хотела бы выйти за него замуж. Он попросил благословения отца. Потом потер глаза и посмотрел на часы. Половина первого ночи. Он лег в кровать. Мысли вертелись в голове, на улице дикие собаки с лаем пробегали мимо. Звук скрипучего велосипеда появился и исчез. Дождь прекратился, и в окно на его грязный бетонный пол просочился молочно-белый лунный свет. «Это предопределено», – была его последняя мысль в этот день.
В вестибюле дома Пуни пахло едой. Соблазнительные ароматы сильно приправленных специями блюд. Паратха[30], куриный карри, палак панир[31], алу гоби[32]. Пикей был в хорошем настроении, но чувствовал себя странно. Он думал, что вся эта еда была приготовлена специально для него, что семья Пуни очень старалась. Обеденный стол был полон всевозможных блюд. Там не было даже места для салфеток, которые предупредительная хозяйка все же положила на покрытый скатертью с цветочными узорами сервант. Пикей был очень голоден. «Намасте», – сказал он, собрав ладони, и наклонился, чтобы прикоснуться к ногам отца Пуни – приветствие, которым он должен был бы удовлетворить требования родителей к порядочности и достоинству.
– Добро пожаловать, брат, поднимись, – ответил отец Пуни и пожал ему руку на западный манер.
– Мы современные люди, которые пожимают друг другу руки. В комнате, помимо родителей Пуни, были также два ее брата и их жены. Сама Пуни сидела в соседней комнате перед дверной нишей, которая была отделена стенным ковриком. Он предположил, что она, вероятно, подслушивала разговоры в большой комнате.
Он знал, что это так, и чувствовал абсурдность ситуации. Его будет оценивать и одобрять ее отец, будто это было собеседование при приеме на работу. «При этом я должен жениться на Пуни, а не на ее отце», – подумал он. Первый вопрос отца был: «Какой ты касты?» Он почувствовал, что краснеет. Это было плохое начало. Он знал, что семья принадлежала к высокой касте. Если бы они подходили традиционно, то не приняли бы его происхождение. Но ведь отец только что сказал, что они современные люди. Он ответил вопросом на вопрос: «Придерживаетесь ли вы кастовой системы? – Он не ждал ответа и продолжал, идя в контратаку, чувствуя, что это было его единственным шансом! – Какую роль уже играют касты? – спросил он. – Даже если бы я родился в регионе коренных жителей и мой отец был бы неприкасаемым, то у меня, конечно, тоже текла бы красная кровь в жилах, как у вашей дочери, не так ли? У нее те же интересы, что и у меня. Я надеюсь, что мы можем быть счастливы в жизни». Отец посмотрел ему в глаза. Двери еще не были закрыты. Все было по-прежнему возможно.
– Ты происходишь из семьи неприкасаемых из коренного населения? – Он не ответил на этот вопрос. – И моя дочь уже влюбилась в тебя? Все в комнате молчали. Никто не двигался. Не было слышно даже кашля. Он услышал тихие вздохи отца и биение своего собственного пульса. Пикей огляделся. Все улыбки исчезли. Все вокруг неуверенно смотрели друг на друга. Тишина была нарушена матерью Пуни – ударив себя рукой по лбу, та воскликнула: «О, боже мой!» Отец поднялся, указал на дверь и прорычал: «Будь так добр, покинь мой дом. Немедленно! И не смей когда-либо еще хоть раз встречаться с моей дочерью!» Пикей встал и, понурив голову, двинулся к двери, где чуть слышно прошептал: «До свидания».
Рыдая, он бросился на кровать в своей лачуге в Лоди Колони и лежал там еще долго после испытанного унижения, уставившись в потолок и чувствуя себя опустошенным и маленьким. Воспоминания о школе в Атмолике, ощущение чужеродности вернулись снова. Как будто чувство неполноценности где-то неглубоко скрывалось и только ждало, чтобы вновь вырваться наружу. Сейчас оно стучало, горело и болело. Он дрожал, как будто от лихорадки или как если бы только что избежал смертельной опасности. Остаток ночи ему на ум снова и снова приходила только одна мысль: почему, почему, почему я родился в семье неприкасаемых в джунглях?
Газеты из Бомбея сообщали о «Далит пантер»[33], писали, что их вдохновила партия «черных пантер» из США. «Далит пантер» издали манифест, в котором заявили, что брахманы, правившие Индией, были хуже английских колонизаторов, – точно так об этом всегда говорили отец и дед Пикея. «У лидеров индусов, – так писала «Далит пантер», – в руках, в конечном счете, был и весь государственный аппарат, и унаследованная феодальная власть». «Мы больше не будем довольствоваться мелкими крохами, только маленькими хижинами в стенах брахманов», – стояло в манифесте. В собственной газете неприкасаемых «Далит Войс» «Далит пантер» сравнила дискриминацию в отношении неприкасаемых в Индии с расизмом против чернокожих в Соединенных Штатах: «Афроамериканцы должны знать, что их борьба за свободу не завершена до тех пор, пока их братья и сестры страдают в Азии. Это правда, что афроамериканцы также страдают, но мы сейчас там, где афроамериканцы были 200 лет назад».
Несколько дней спустя, когда он пил чай в кафе колледжа, то снова увидел ее. Пуни беседовала с каким-то студентом и отвернулась, когда он подошел. Он пожелал ей доброго утра, но она не ответила и удалилась бок о бок со своим спутником. Во время обеденного перерыва они встретились вновь. На этот раз Пуни повернулась к нему.
– Забудь меня скорее! – сказала она. Она объяснила, что не только не придерживается кастовой системы, как ее отец, это ее вообще не волнует. – Но я не могу идти против моего отца».
Ему не хватало слов.
– Ты видел молодого человека, с которым я говорила? – спросила Пуни. – Он учится на инженера. Папа уже выбрал его для меня, но он был готов отказаться от него, потому что я объяснила, что влюблена в тебя. Это было до того, как мой отец узнал о твоем происхождении». Пикей смотрел на нее с удивлением. Пуни, которая так энергично пыталась заполучить его, как подменили.
– Сейчас этот вопрос решается. Я буду выходить за него замуж. И скоро! – сказала она.
– Ты любишь его? – спросил он.
– Да, – ответила она, не моргнув глазом.
«Что это за любовь? – подумал он, – Она лжет, потому что не хочет спорить с отцом».
– Пуни, послушай меня! Я готов бороться. С юридической точки зрения никто не может остановить нас. Никто, ни твой отец, ни твои родственники. Мы можем пожениться без родственников или священника и тогда можем поехать в место, где никто нас не найдет, о котором никто не знает и о котором никто не спрашивает. Она повернула голову, ее глаза бегали туда-сюда, пока он говорил. Потом она прервала его на полуслове: «Не пытайся снова заговорить со мной. Забудь меня!»
– Я тебе не нравлюсь?
– Напротив, ты нравишься мне, но я не могу выйти за тебя замуж.
– Почему нет, Пуни?
– Я не могу сделать несчастным своего отца.
Один в своей комнате в Лоди Колони Пикей закричал: «Ваши брахманы и все другие высшие касты – снобы! Что мы вам сделали?» Его одолевала ненависть, он долго не мог заснуть, а потом проснулся в четыре утра и все думал о произошедшем три часа до рассвета. После гнева пришли горечь и жалость к себе. На ночном столике лежала тонкая зеленая книга из пожелтевшей бумаги, неровно напечатанная, с косыми строками текста. Когда он не мог заснуть, то всегда читал эту книгу, чтобы не думать о Пуни.
«Я не могу сделать несчастным своего отца».
Из этой книги он узнал, что, по легенде южно-индийского штата Керала, Шива однажды решил преподать брахманам урок. «Ах, вот это прекрасно», – подумал Пикей и продолжил читать. Шива хотел изгнать тщеславие из брахманов и решил унизить наиболее высоко стоящего и умнейшего из брахманов Керала, духовно возвышенного учителя Ади Шанкахария. Учителю не так далеко было до просветления. Единственное, что отделяло еще Ади от освобождения и круговорота перерождений, было его высокомерие и гордость, он противился мысли, что состоял из той же плоти и крови, что и все люди на Земле, независимо от их касты или социального положения. Шива и его жена Парвати хотели сыграть с этим человеком злую шутку и превратились в бедную пару из касты неприкасаемых Пуллайя. И сын богов Нандикесан был одет как нищенствующий ребенок. Они выглядели словно поденщики, их одежды были пропитаны грязью и глиной с полей.
При помощи колдовства Шива добился, чтобы от него пахло мясом и алкоголем, что непозволительно для праведного брахмана. Шива шатался так, как если бы он пил всю ночь. Для пущей правдоподобности он нес под мышкой графин пальмового вина и держал в руке полскорлупы кокосового ореха с вином. В таком состоянии Шива, Парвати и их сын встретились уважаемому Ади Шанкахария на пути по земляному валу на рисовом поле. Теперь обычай диктует, что неприкасаемый должен покинуть вал и прыгнуть в грязь или воду, если встретит здесь брахмана. Но Шива и его семья продолжали идти прямо к Ади и попросили его отойти в сторону, чтобы они могли пройти.
Замечательный Ади был страшно зол. «Как смеет семья, подобная вашей, нечистая, зловонная, пьяная, наевшаяся мяса, идти по тому же пути, как чистый и безупречный брахман? От вас пахнет так, будто вы не мылись ни разу в жизни. Такого я еще никогда не видел!» – гремел Ади и угрожал казнить всех троих, потому что это преступление, которое не могли бы простить даже боги. Шива ответил: «Я признаю, что выпил один-два стакана, и действительно прошло некоторое время с тех пор, как я мылся. Но прежде чем я попаду в грязь на рисовом поле, ты должен мне объяснить разницу между тобой, чистым и высокопоставленным брахманом, и моей семьей, которую называешь грязной».
Переодетый Шива объяснил, что если Ади ответит на его вопрос, то он со своей семьей упадет в омут и даст ему пройти мимо.
– Если я порежу свою руку, а ты порежешь свою, ты увидишь, что у нас обоих красная кровь, – так объясни мне, в чем тогда разница? – начал Шива.
– Мой второй вопрос: не едим ли мы рис, выращенный на одном поле? Мой третий вопрос: не приносишь ли ты в дар богам бананы, которые выращивают неприкасаемые? Мой четвертый вопрос: не используете ли вы в качестве украшения для богов гирлянды из цветов, которые плетут наши жены? Мой пятый вопрос: вода, которую вы используете в храмовых ритуалах, не из тех ли колодцев, что вырыли неприкасаемые? У Ади не было ответа ни на один из этих вопросов, тогда Шива продолжил: «Тот лишь факт, что вы едите с медных тарелок, а мы – с банановых листьев, не говорит о том, что мы отличаемся. Вы, брахманы, ездите верхом на слонах, мы – на буйволах, но это не значит, что вы – слоны, а мы – буйволы». Вопросы не только привели Ади в безмолвное оцепенение, они совершенно запутали его. Как такое возможно? Как этот неграмотный человек, лишенный всяческих привилегий, едва ли учившийся в школе, как он умудряется задавать столь глубокомысленные философские вопросы? Не сходя с места, Ади начал медитировать до тех пор, пока не открылось его седьмое чувство. Тогда он понял: грязная семья Пуллай отошла на задний план, их место заняли боги. Перед ним стояли Шива, Парвати и их сын Нанди во всем своем величии.
Ужаснувшись своему поступку, Ади тотчас упал в грязное рисовое поле и начал читать мантру во славу Шивы. Шива простил его. Ади спросил его, почему именно ему, самому преданному почитателю Шивы, явился он в образе неприкасаемого.
– Ты мудрый человек, и ты находишься на пути к спасению души и просветлению, – ответил Шива. – Но тебе никогда не достичь своей цели, пока ты не поймешь, что все люди заслуживают уважения и сострадания. Ты должен бороться с предрассудками и невежеством и стремиться помогать людям из любой касты, а не только своим друзьям-брахманам. Лишь тогда ты достигнешь просветления. Согласно легенде, это случилось много тысяч лет назад – так было написано в книге.
Пикей узнал, что и сегодня Шива в образе неприкасаемого почитается на празднике в Северной Керале как один из главных богов. Он понял – надежда еще есть. В Керале, прочел он, есть люди, которые рассматривают учение Карла Маркса как продолжение учения освобождения Шивы. Пикей понял, что религия может использоваться не только для угнетения бедных, но и для того, чтобы положить конец высокомерию и изменить мир.
Поделиться книгой: