Помоги проекту - поделись книгой:
Мари Осмундсен
Благие дела
Роман
Перевод Т. Доброницкой
Mari Osmundsen, Gode gjerninger
Oslo, 1984
©Oktober 1984
Часть первая
Карианна
Мир спасают благие дела.
1
Невероятно. Карианна не представляла себе, что у Мимми в квартире скопилось такое количество
Неужели шкаф в спальне всегда был набит коробками из-под ботинок? Обуви в них, правда, не было. В одной коробке лежала пряжа: оранжевые мотки, желтые, оливково-зеленые, мотки бежевые и темно-коричневые. Нитки были тонкие, для вышивания. В другой коробке сложены кружева, в третьей — цветастые лоскутки.
Пол в гостиной был завален одеждой. Отдельно — белье: трусики, комбинации, нижние юбки, все цвета сомо. В другой кучке — платья и халаты: тут и бирюзовый креп, и красный акрил, узоры, кружева, белое в синий горошек, серое.
Чулки. Толстые и тонкие, многие с аккуратно заштопанными носками и пятками. Колготок ни одной пары.
В прихожей на комоде ворох верхней одежды, зеркало завешено пледом в красную клетку.
Старые письма и старые фотографии, счета за много лет (оплаченные — у Мимми всегда был порядок в делах), шпильки, заколки, украшения (в основном из тех, что продаются крон за двадцать в любой парфюмерии), горшки с цветами, диванные подушки. Саго.
Саго. Пакетик с саго, завалявшийся между проводами за Радио.
Серебро. Красивый обеденный сервиз с золотым ободком. Два деревянных блюда, расписанных в национальном стиле (сервиз и блюда стояли в секретере), фарфоровая статуэтка, изображающая собаку, еще одна фигурка, очевидно, тоже изображающая собаку, но мало похожая на нее (опять-таки в секретере), лебедь синего стекла.
Карианна покрепче зажмурилась и сложила статуэтки в картонную коробку, до половины наполненную прочими безделушками и картинками.
А вот и еще картинки: у Мимми над кроватью висит натюрморт — фрукты и ваза с пионами и ромашками. А на противоположной стене — три плачущих ребенка, один с черными локонами, другой светленький и третий с кошкой.
В коробку их всех.
И при этом Карианна не кричит и не убивается. Даже в глубине души не стонет из-за того, что приходится опустошать квартиру, в которой человек прожил тридцать пять лет кряду, — как не стонет и по другим поводам. Нет, Карианна не такая, она сняла свое тоненькое золотое колечко и положила на стеклянную полку в ванной, рядом с Мимминой сеткой для волос, ее зеленой расческой и стаканчиком, на котором затейливой вязью выведено «Мама», рядом с ее голубой щеткой и тюбиком зубной пасты «Солидекс». Карианна не стонет. Она методично делает свое дело.
Но уж очень сегодня жарко и уж очень много приходится разгребать. Слишком много тут
Около половины первого Карианна переоделась в бикини, натянула сверху свою юбку и велюровую кофточку с коротким рукавом и вышла на улицу, а там купила себе стакан кока-колы, яблоко и иллюстрированный журнал и отправилась в Стенспаркен, где улеглась на травке позагорать — и расслабилась, задремала.
Ей виделись разные
Бокалы для вина, стопочки для водки, рюмки для коньяка.
Черный телефон в бархатистом зеленом чехле.
Резиновые прокладки для стеклянных банок: большие — красные — для банок с вареньем, поменьше — коричневые — для… для чего? Да для чего угодно. Самоклеющиеся этикетки, конверты, карандаши (4М, 2М, ТМ, 2Т), бумажные мячики на резинке. Рядом на полке мука: ситная пшеничная в двухкилограммовой расфасовке, ситная пшеничная в однокилограммовой расфасовке, крупчатка в однокилограммовых пакетах, крупчатка второго размола, ржаная мука, картофельная мука, пластины желатина, лак для волос, какао, замороженные рыбные крокеты; несметные запасы молока, сыра и масла в самой разной упаковке, бечевка, дезодорант и присыпка для младенцев, консервированные кальмары (португальские) и крахмал «Крэкфри», на пачке которого было почему-то помещено сине-белое изображение Карианниной матери, многократно повторенное, с застывшей улыбкой. От этого Карианна и пробудилась, поскольку не могла взять в толк, как бедняжку маму угораздило кончить свои дни в виде рекламы для крахмала.
Да нет, умерла все-таки не мама, а Мимми…
Вероятно, на ее же счет надо было отнести и последовавший за Карианниным пробуждением досадный эпизод — Мимми ведь действительно умерла, а покойные, недавно кремированные бабушки обычно не сидят на скамейках в Стенспаркене, греясь на солнышке. Одурманенная солнцем, дремотой и своими видениями, Карианна приняла за бабушку сидевшую на скамейке пожилую даму.
У Мимми были точно такие же волосы: густые седые волосы с золотистым отливом. Ни одной парикмахерше Мимми не позволила подкрасить свои кудри голубым.
Но Мимми была особой весьма полной и преклонных лет. Дама же на скамейке оказалась довольно стройной хорошо ухоженной и лет шестидесяти, во всяком случае, ненамного старше. Она старательно меняла пеленку пухлому малышу нежно-шоколадного цвета, с курчавыми черными волосами и светлыми ладошками.
Карианна поднялась с травы, завязала на себе индийскую юбку из хлопка и надела через голову кофточку; мимоходом она бросила взгляд на женщину с ребенком, причем сделала это просто и буднично, совершенно естественно, как нечто само собой разумеющееся.
Во всем было виновато солнце… и еще Мимми. Карианна отнюдь не имела такой привычки — затевать разговоры с пожилыми дамами, которые сидят на лавочке и меняют пеленки своему шоколадно-коричневому внуку.
Внуку… Вот еще! Он ей никакой не внук! Дама просто приглядывает за ним… После чего следует длинная история, торопливый, сбивчивый рассказ, сопровождаемый неизменной улыбкой. Правда, он красавчик? Все так говорят… Они с Карстеном прекрасно поладили, ну да, его зовут Карстен, конечно, он приемный, да-да, она знакома с его родителями, вернее, с приемными родителями, очень симпатичная пара, мать еще училась в одном классе с ее дочкой, а дочка вышла замуж за архитектора из Тронхейма, так что внуков она видит очень редко, а теперь няня, к которой водили Карстена, заболела, и бедная мать, сами понимаете, сбилась с ног, то есть не настоящая мать, а приемная. И ясное дело, надо было помочь, а ей от этого одно удовольствие, малыш всегда в хорошем настроении, они с ним большие друзья, он такой баловник и такой музыкальный…
Если тебе все время улыбаются, трудно остаться в стороне, от тебя как бы требуют дополнительного усилия, отдачи. Карианна улыбалась в ответ. Да-да, говорила она. И: Подумать только, и: Пожалуй.
Невероятно. Жаркий летний день в Осло, припекающее солнце покрывает серый асфальт тонким слоем позолоты, словно пленкой, словно корочкой, за которой скрывается суть: тоннели, прорытые в горе у тебя под ногами, толстые кабели, проводящие ток в тридцать тысяч вольт, канализационные трубы. Они бок о бок шли по тропинке, круто пускавшейся к Фагерборгской церкви, и улыбались друг другу — седовласая дама в голубом свитере с узором и белой плиссированной юбке, темнокожий младенец в коляске и Карианна в босоножках и с простодушным загорелым личиком выглядывавшим из-под светлой, выгоревшей челки. И с узкой полоской на безымянном пальце правой руки, от кольца, оставшегося лежать на стеклянной полке в ванной, в квартире у Мимми.
Карианна всегда располагала к себе пожилых дам. У нее был свежий, опрятный вид, крепкие белые зубы, и она улыбалась.
Седовласая дама тоже улыбалась. И продолжала болтать. Карианна перестала слушать, что та рассказывает: она отключилась и впоследствии не могла точно разобраться, что дама говорила, а чего не говорила, что было сказано раньше, что позже, а что вообще было плодом ее собственного воображения.
Нет, так не бывает, думала она, такого не случается в реальной жизни, с реальными людьми, такое невозможно с человеческими чувствами, с
Однако было бы еще более абсурдно, если бы Карианна задрала голову к солнцу, разинула рот, выставив напоказ все пломбы в своих крепких белых зубах, сжала руки в кулаки, закрыла глаза — и завыла бы, как ошалевший от света волк. Нет, так никто не поступает жарким летним днем посреди Тересесгате. Во всяком случае, Карианна так не умеет. Как не в состоянии она плюнуть человеку в лицо, как не могла бы размазать свежее собачье дерьмо по белоснежной плиссированной юбке, тем более когда юбка эта принадлежит незнакомой пожилой даме с волосами такого же цвета, как у Мимми.
Ничего подобного и не произошло, да и вообще не случилось ничего особенного, если не считать того, что двое посторонних друг другу людей раскланялись и с улыбкой разошлись, одна в один конец Тересесгате, другая — в другой, одна с лежащим в коляске курчавым малышом, другая с сумкой через плечо, в босоножках и с обнаженными сильными руками.
— Зачем ты завесила зеркало одеялом? — спросил Бьёрн.
Она промолчала, для нее было сюрпризом, что нужно иметь объяснение для каждого своего поступка.
— Все фокусничаешь! — пробормотал он.
Карианна наконец вспомнила, где видела красный фломастер — на подоконнике, за Мимминым цветком под названием Мать-и-тысяча-детей. Она достала фломастер и на последнем ящике, куда были сложены туфли, сумки, плащи и шляпы, сделала надпись: «Армия Спасения».
— Тебе помочь? — спросил он из соседней комнаты.
— Спасибо, не надо, — отвечала она. — Я уже справилась.
Она вышла и поцеловала его в лоб, она любила целовать его в лоб, ей нравился его лоб. Бьёрн опустился в одно из двух громоздких зеленых кресел и сидел там боком, перекинув длинные ноги через подлокотник: красивый, в белой рубашке с шейным платком, в сандалиях и облегающих джинсах.
Он критически оглядел Карианну.
— Тебе не мешает принять душ, — заметил он.
Она и сама это знала.
Карианна пошла и приняла душ.
— Мне не хочется домой, — прокричала она ему, вытирая голову, — я бы лучше куда-нибудь сходила.
— Прекрасно, — отозвался он из гостиной. — Роберт с Нуттой празднуют сегодня новоселье, я могу позвонить и сказать, что мы придем.
На самом деле она имела в виду вовсе не это. Она имела в виду: мне хочется пройтись… одной… побыть одной… побродить одинокой волчицей… потанцевать, выпить, опять-таки одной…
Она была голодная и злая.
Но объяснять ничего не стала. Она вышла в гостиную, вынула из сумки щетку для волос.
— Тогда скорее одевайся и пойдем! — сказал он.
В квартире стоял приторный, едва ли не тошнотворный запах старой женщины.
— Я уже оделась, — сказала Карианна и, вытянув правую руку, продемонстрировала надетое на палец кольцо.
Бьёрн сдвинул брови, усмехнулся, покачал головой.
— У тебя что, эти дела начинаются?
Ничего не ответив, она опять удалилась в прихожую, нашла свои вещи, оделась. Бьёрн уже снял с зеркала клетчатый плед. Она осклабилась своему отражению. Бьёрн тоже вышел из комнаты и, встав рядом, обнял Карианну за плечи, в зеркале появилась симпатичная, обыденная картинка: молодая, довольно интересная пара, он выше ее, в белой рубашке, подпоясанный кожаным ремнем, с «благородной» сединой в волосах и открытым мужественным лицом; она с детской полуулыбкой, в юбке и чистой белой блузке, с волосами цвета меди, с крупным ртом, большими глазами и вздернутым носом. Все как у людей.
Смотреть противно.
Она не стала снова завешивать зеркало. Чмокнув Бьёрна в щеку, она повернулась, первой вышла на площадку, подождала его и заперла дверь.
— Вы уже решили, как быть с квартирой? — спросил Бьёрн на лестнице.
— Да, — отвечала она, хотя они вовсе ничего не решили.
Они доехали на велосипедах до Грюнерлёкки, он позвонил Роберту и Нутте, и они отправились на вечеринку.
Впрочем, как выяснила Карианна, придя туда, это оказалась не вечеринка, а светский прием: шестнадцать взрослых и двое детей при полном параде, в костюмах и элегантных туалетах. Дом Роберта располагался в Кампене и был недавно отремонтирован, так что еще попахивал краской и свежеструганым деревом; две светлые, просторные комнаты, цветы, яркие краски. Гостей рассадили вокруг огромного старинного стола и потчевали жареной телятиной с красным вином, дети благовоспитанно ели на кухне курицу и запивали лимонадом. После обеда подали сыр. И другое вино. Нутта выступала в роли хозяйки, она была в длинном платье, русые волосы красивой косой уложены вокруг головы. Роберт сел за пианино, один из гостей — муж Нуттиной подруги — достал флейту, и они сыграли вдвоем какую-то классическую пьесу, которую Карианна не узнала. И еще она чувствовала неловкость из-за того, что неподходяще одета. Индийская юбка с белой блузкой годились для работы. Здесь подобный наряд был слишком непритязателен, слишком дешев.
Карианна сидела на диване рядом с Бьёрном. Он улыбался и что-то рассказывал. Он не глядел на нее, не обращался к ней, и тем не менее она знала, что ему будет не по-себе, если она вдруг встанет и пройдет в другую комнату, во всяком случае, если она там задержится: он хотел, чтобы она была здесь, присутствовала рядом.
Поэтому она продолжала сидеть (так было спокойнее), пила вино, переговаривалась с Дидди, младшей сестрой Нутты, была в меру учтива. По крайней мере старалась много не смеяться.
Она понимала, что никогда не сумеет изобразить ему происходящее здесь в виде модели, в виде схемы, а схема тут, несомненно, была, вполне наглядная и очевидная, при том что ее невозможно было описать, выразить словами. Карианна видела присутствующих как ряд фотографий, как персонажей комикса.
И между всеми этими Леве и Мовинкелами затесалась Карианна.
Рядом с ней сидел на диване не кто иной, как Бьёрн Магнус. Тот самый Бьёрн Магнус, с которым она жила, с которым они были обручены (в угоду родителям обоих) и которому она к тому же обещала выйти за него замуж, как только убедит свое строптивое тело забеременеть.
Карианна не могла описать эту модель, хотя отчетливо видела ее перед собой. Но ведь надо суметь объяснить!
Роберт играл на пианино «Bridge over Troubled Water»[1]. Нутта с сестрой пели. Кто-то завел пластинку, и Роберт перестал играть. Через широкие двери Карианне открылся вид в столовую, где Пиппа танцевала с кем-то из мужчин ага, с мужем Бибби… Они пытались изобразить нечто вроде вальса, но оба нетвердо держались на ногах, Пиппа хихикала.
Они даже в подпитии умудряются танцевать так, что это не выглядит вульгарно, позавидовала Карианна. У нее разболелась голова — пожалуй, она выпила лишнего.
За стенами, обшитыми белыми панелями, нависла летняя ночь, оставшийся снаружи страждущий город таил в себе угрозу этому сытому дому, однако здесь, внутри, никто не ощущал никакой угрозы. Все разговаривали. Смеялись. Пили вино. Карианна не представляла себе, о чем они думают, она не разбирала слов, когда люди шевелили губами, обращаясь к ней, не слышала ни звука, когда на их лицах появлялась гримаса смеха. Ей было непонятно и куда девалось все вино, которое постепенно испарялось из бокалов и бутылок. Время от времени гости как будто выходили в уборную, но Карианна не очень верила в то, что им это требуется. Интересно, у таких людей идет кровь, если они поранятся?
Она поднялась с дивана.
— Я… мне нехорошо, — сказала она, — пойду-ка я лучше домой.
— Давай останемся еще, — попросил Бьёрн, выходя за ней в прихожую.
— Может, ты сам останешься? — предложила Карианна. Она обняла Бьёрна, прильнула к нему. — Мне правда нехорошо, — продолжала она, — я немножко перепила. Надо выйти на воздух, и все как рукой снимет.
— А я радовался, что мы в кои-то веки выбрались вместе в гости, — сказал он.
Она запрокинула голову, посмотрела на него. На красивом лице — разочарование и мольба; ей стало неловко.
— Это твои друзья, — проговорила она. — Так что оставайся.
— Не только мои, но и твои, — возразил он.
— Со мной они мирятся ради тебя, — уточнила она.
— Зачем ты так, Карианна? — сказал он. — Они любят тебя.
— Пожалуйста, отпусти меня, — попросила она. — Я же не обязана быть тут!
Он покорился и отпустил.
Карианна постояла в саду, давая себе отдышаться: теплый ночной воздух, темно, безлюдно. Она прошла по дорожке к ограде, в воротах обернулась и посмотрела назад.
Деревянный особняк в Кампене: только что после ремонта, красный, с белыми рамами, он казался снаружи небольшим и старомодным, внутри же был вместителен и оборудован по последнему слову техники, хотя старинный стиль сохранился, во всяком случае, так было задумано — сохранить дух старины. Отдельные колоритные детали. Сочетание антикварной и современной мебели. Изысканно. Даже более изысканно, чем в Бьёрновом ателье в Грюнерлёкке.
Дом был, конечно, красивый. Кто откажется жить в таком?
Но кто может себе такое позволить?
Светлые прямоугольники окон, голоса и движение за занавесками.
Поделиться книгой: