Красный квадрат [СИ]

Грим

КРАСНЫЙ КВАДРАТ 

1

Дом двадцать пять. Второй подъезд. Улица Чехова. Кириллов вздохнул. Хорошо ему было, Чехову, под прикрытием вышних сил. Чего тебе, Чехов? Таланту? На! Обо мне же раденье ангельское — непрерывное преступление против меня.

Войдя в лифт, взглянул на часы. Было немного за полдень. Опаздываю, отчего-то волнуюсь, отметил он. На площадке унял дыхание и позвонил. Ему тут же открыли. Словно этот Вадим сразу за дверью его приход караулил.

— Входи. Только быстро. Охранника я за пиццей послал. На все про все у нас двадцать минут. Деньги с собой?

Был он лет восемнадцати, невысок. Говорил быстро, сминая гласные, отчего Кириллову еще часом ранее показалось, что его телефонный абонент несколько пьян.

Однако алкоголем не пахло. В квартире еще остался запах от прежних жильцов — залежавшихся бумаг, книг, каких-то сухих трав, старого дерева и просто неспешной старости. Но его уже вытеснял новый — дух утилитаризма, пластика и предприимчивости. В одной из комнат затевался ремонт.

Следуя за Вадимом, он мимоходом удивился обострившемуся обонянию.

— Деньги сразу нужны, — бубнил тот, не оборачиваясь. — Никаких авансов, заморочек, отсрочек.

— Все в порядке с деньгами, — успокоил Кириллов. — Получишь наличкой. Здесь и сейчас.

Значит, сделка состоится тайком от родителей, догадался он. Хотя какое это имеет значение?

В просторном зале были хвастливо развешаны десятка три разномастных картин. То, что хозяин не знаток живописи, да и не порядочный коллекционер, было заметно сразу. Картины располагались в геометрическом порядке, то есть по формату, по размеру рам, более никакой другой логики в их расположении не наблюдалось. Передвижник соседствовал с импрессионистом, рисунок углем с иконой в окладе, а Коровин настолько явно демонстрировал свою поддельную сущность, что даже такой посредственный ценитель, как Кириллов, с первого взгляда липу в нем распознал.

— Откуда картины? — спросил Кириллов.

— От прежних жильцов остались, — объяснил пацан.

— А прежним жильцам от кого?

Любопытство его не было праздным.

— Съехали, — уклонился от ответа Вадим.

Малевич же был — тот! От него исходили флюиды. «Я, наверное, ошибся номером. Или номер ошибся мной. Нет, со мной такого везения не бывает».

Бывает, успокоил себя Кириллов. Достаточно припомнить всю цепь совпадений и обстоятельств, что его сюда привели. Бывает и не такое, кроме того.

— Я считал… что «Красный квадрат»… в Русском музее висит, — запинаясь, пробормотал он.

— Это одна из версий. В Русском висит холст, а это картон. И на холсте левый уклон, а на картоне — правый. Но этот квадрат не хуже, чем тот, в Русском. И по размеру больше, — не упустил случая набить цену Вадим.

Известно, что Арбенин и Малевич встречались. По крайней мере, однажды. И даже здорово поднабрались на пароходе «Красавец Грузии». Нет-нет, не кровей — шустовского. И этот квадрат художник в считанные минуты времени изобразил и подарил меценату. И не исключено, что сам про него забыл, протрезвев.

— Побыстрее определяйся, — поторопил Вадим. — Охранник будет вот-вот…

— Картины охраняет?

— Меня.

Ясно. Вот почему он не назначил встречу где-нибудь на скамейке. Посажен родителем под домашний арест.

— Что же твой секьюрити тебя одного оставил?

— А куда я без денег сбегу?

— А с деньгами?

— С деньгами я, не выходя из квартиры, сбегу. Тело здесь, а меня нет. Понял?

— Ясно, — сказал теперь уже вслух Кириллов. — Чем отец занимается?

— Промышленностью.

Кириллов отметил это отрадное обстоятельство. Еще одно совпаденьице. Арбенин тоже промышленник был.

— Дай поближе взглянуть, — деревянным голосом, за которым скрывалось неимоверное усилие победить дрожь, сказал Кириллов.

— Не бойся, подлинник. И заключение экспертизы есть.

— Э-э-э… Так Коровина ты подменил? — вдруг догадался Кириллов.

— Коровин не продается, — сурово отрезал потомок промышленника.

— Подделка топорная. Сам рисовал?

— Да ты что? — то ли на «сам», то ли на «подделку», то ли на «топорную» возмутился Вадим.

— Ну, Малевича сам намалюешь. И не заметит никто, если не пользоваться фломастером. Я и рамочку тебе оставить могу, — пошучивал Кириллов, однако даже Вадим, ненаблюдательный, отметил легкую дрожь в его пальцах, когда он в руки Малевича взял.

И принаглел. Голос его стал уверенней.

— У тебя еще пятнадцать минут, — сказал он. — Либо бери, либо проваливай. Костолом с пиццей заявится — обоим влетит. Примет силовое решение и выбросит тебя вон, — заодно припугнул он Кириллова.

Костолом, скорее всего, ни при чем. Не терпится пацану отовариться и вколоться. Учитывая такое, можно и поторговаться, цену сбить. Сам Кирилов опиатами не увлекался. Горе маковое. Мыкать его. Он даже алкоголь позволял себе разве что изредка.

Захотелось что-то немедленно сделать с картиной. Что-то брутальное, на примитивном, физиологическом уровне. Сжечь, чтобы вдышать дым. Пепел с водой размешать и выпить. Или, например, съесть.

Повинуясь порыву, он поднес картину к лицу и коснулся ее языком. И тут же укол почувствовал, как будто язык на иглу наткнулся, через которую что-то впрыснули в организм. Дрожь прошла по всему телу. Языку стало прохладно, словно на него ментолом капнули. Он онемел, причем сразу в обоих смыслах. Кириллов вдруг его потерял, перестал, ощущать, воспринимать, как после местной анестезии.

— Эй, т-ты чего… — услышал он голос Вадима и понял, что не может от картины язык оторвать, что тот прилип к ее поверхности накрепко, как тогда в каторге ли, в сибирском остроге — вдруг возникло в его голове видение — когда, исполняя зарок, что, мол, не выдаст, не подведет, на крепком морозе лизнул топор, предназначенный для убийства охранника.

Картинка была настолько правдоподобная, что Кириллов оторопел. Словно этот фрагмент от века существовал в мозгу, в закоулках его бессознательного, и вот теперь почему-то всплыл.

Или таким образом начинает проявляться его гениальность, обещанная барышней со змеями на животе? Надо включить этот эпизод в сюжет в качестве приквела. Мол, закатали в Акатуй Володьку Арбенина — за растрату да за подлог, ибо карточный долг — долг чести, все прочее долги — не долги. А там… Вручили топор: мол, будь другом, а не то будешь трупом к утру. Мертвый охранник. Бежали люди опасные, уголовные, да двое поляков с ними, однако никто на себя крови солдатика взять не захотел.

Впрочем, он был почему-то уверен, что фрагмент относился к доакатуйскому периоду сибирской каторги. И географический регион другой. Небо выше, чем в Нерчинском горном округе. Равнина, насколько хватает глаз. Более западная, нежели Забайкалье, Сибирь. Или Восточно-Казахстанские степи.

Интенсивность и правдоподобность пережитого Кирилловым инсайта и напугала его, и обрадовала.

Реальная же картина выглядела довольно комично: испуганный и одновременно сердитый Вадим, рвущий от лица Кириллова картину Малевича с прилипшим к ней языком, да литератор Кириллов, находящийся под вдохновением, некстати ушедший в сюжетные перипетии своего романа. С нарастающей ясностью осознающий, что композицию придется переделать, героя перекроить — путь его более неправеден и кровав, чем ему представлялось доселе.

Кириллов замычал и крепче ухватился за рамку «Квадрата», стараясь сохранить язык. Рот наполняла слюна и стекала по подбородку. И возможно, что это естественное увлажнение способствовало тому, что «Квадрат», наконец, отпустил многострадальный язык литератора.

Вадим с осторожностью вертел и рассматривал картину. Кириллов, мыча, отошел к зеркалу. Язык выглядел удовлетворительно. Разве что красен был больше обычного. И немного прохладен — даже на ощупь. Даже в голове было прохладно, а ко всему — небывалый прилив энергии и веселости переполнял Кириллова, восхитительное ощущение всемогущества и безнаказанности, и даже не ощущение, а твердая уверенность в ней.

На картине же осталось отчетливое пятно.

— Ты что наделал? Куда я ее повешу теперь? — едва не плача бормотал Вадим, в то время как Кириллов был занят новыми ощущениями.

Он с трудом подавил желание взять за горло этого недоумка, прижать к стене, придушить — не до конца, а так, ради острастки.

Обоняние еще более обострилось. Да и прочие чувства — все пять или шесть. Он вдруг услышал, как в дальней комнате шелестит кулер компьютера. Почувствовал вонь от хныкающего потомка. И он вдруг понял, что эмоции и страсти имеют запахи. И желание героина пахнет сильнее, чем страх.

— Ну что ты расплакался? Расплачусь… — скаламбурил Кириллов, вынимая деньги и пересчитывая. Торговаться не стал. Язык все еще казался распухшим и ворочался во рту с трудом.

— Зачем лизнул-то? — недоверчиво глядя ну кучку купюр, спросил Вадим.

Знать бы… Кириллов не знал. Эта собачья выходка смутила его самого.

— Проверял на подлинность, — тем не менее, сказал он, приняв из рук Вадима картину и направляясь к двери.

От «Квадрата» определенно исходил вибрации. Кириллов всеми фибрами их ощущал. Красное Дурево. Возле такого ширева проживаешь (теперь уже — проживал), а на суррогат тратишься, мысленно посетовал он Вадиму.

— Знаю я одного, Додика, — сказал Вадик, придерживая стальную дверь, — у него есть настоящий Коровин. Хошь?

— Пока, мастер-фломастер, — сказал Кириллов, игнорируя предложение.

Коровин ему, Кириллову, был ни к чему.

Всю дорогу до дома он пребывал в приподнятом настроении, весело размышляя о вновь открывшихся возможностях и обстоятельствах. О своем блестящем литературном будущем. Тема есть. И талант. И даже фамилия таланта сего — Кириллов — словно бы намекает на виртуозное владение кириллицей. Теперь, хвала Мефодию, со славянской письменностью дело пойдет.

Тот факт, что фамилия прототипа — Арбенин — тоже была литературная, в свою очередь его вдохновлял.

Он вылез из машины и направился к своему подъезду. Пес, сидевший у входа, дружелюбно ему кивнул.

2

Кириллов привык доверять знакам судьбы. Он знал, что многие известные и даже великие люди не были чужды подобной доверчивости. Феллини, например, мог отказаться от съемок фильма, если что-то в окружающих знаках его не устраивало. Пушкин от черных кошек шарахался. Гоголь — от хорошеньких женщин и от чертей, считая, что это одно и то же. А знакомый Кириллову, но уже довольно знаменитый поэт, чтобы этих знаков не видеть, регулярно напивался пьян.

И это свое суеверие он тоже считал особенным знаком. Оно роднило его с великими. Вводило в круг подобных светил.

Сюжет для его романа ему тоже судьба подбросила. Самым неслучайным образом. Свою бабку, заставшую Серебряный век, Кириллов помнил достаточно хорошо. Эта загадочная старуха обитала одна в прокуренной коммунальной комнате — в этой самой, которая теперь Кириллову принадлежит — дымя «Беломором» фабрики имени Урицкого и попивая дешевый советский, а потом и послесоветский портвейн. Жила долго, тянула со смертью, словно всё кого-то ждала-ждала, да отчаялась. И умерла в 104 года — «от табаку», как диагностировала соседка, Парфенова, тоже недавно скончавшаяся, в шестьдесят два, от старости.

О своих отношениях с Арбениным она никогда не упоминала — при юном Кириллове, по крайней мере — да и вообще немногословна была. Однако в семье бытовали предания. История этих отношений, по мненью Кириллова, должна была заинтересовать издателей. Не столько из-за Софьи Валерьевны, сколько из-за Арбенина. Личность загадочная, о коей неизвестно почти ничего широкой публике. Разве что узкому кругу лиц. Эзотерически узкому. Достаточно сказать, что ходили среди современников слухи о том, что Арбенин — вампир. Кириллов этому совершенно не верил, однако решил этих домыслов не опровергать. И даже наоборот, подать своего героя в легкой готической ауре — для занимательности и раскупаемости тиража.

К моменту смерти старушки подростку Кириллову было тринадцать лет, а когда пришла ему пора повзрослеть, то он и переселился в осиротевшую комнату из родительского гнезда. Тогда же и наткнулся на потрепанную газетку, сложенную в несколько раз и протершуюся на сгибах, из газеты выпала фотография, Кириллов сунул все это обратно в картонный короб и забросил на антресоль. И вновь обнаружил их лишь полгода назад, то есть как раз к тому времени, когда затевал свой первый роман. Так почему б и не о романтических отношениях этих двух? А какая грунтовка, какой фон: Серебряный век, декаданс, смена эпох. Тем более, что главная героиня доводилась ему бабкой. А точнее — пра. Так что право имею.

Чем больше он размышлял, тем более уместной представлялась ему мысль копнуть эту тему. И если даже отставить, отворотить, то знаки куда? Ее величество госпожа удача и его высочество случай пренебрежения к их дарам не простят.

Газета была датирована августом 1915-го. На фотографии был изображен брюнет с пронзительными глазами. В газете же сообщалось, что промышленник Арбенин идет на войну.

«На наши вопросы г-н Арбенин отвечал, что отправиться на войну его зовет патриотический долг.

О вампиризме же только сказал горько, что на втором году кровавой войны такие вопросы задавать непорядочно и не сердечно.

Там ведь стреляют. Не опасаетесь, что убьют? — Я только следую знакам судьбы, — туманно отвечал бывший промышленник.

Обязан упомянуть, что г-н Арбенин щедро субсидировал наши изыскания о бедных кули в Китае. Кроме того, все свое миллионное состояние пожертвовал на защиту отечества.

Что ж, одно из преимуществ истинного вампира — жить по иным экономическим законам, нежели все, — остроумничал автор корреспонденции. — Собственность — это кража, в конце концов».

Вампирскую тему особенно охотно муссировала оппозиционная пресса. Что, мол, кровь из рабочих пьет этот заводчик. Что эти рабочие у него подозрительно сыты. А сытость, как известно, способствует кроветворению. Да, но кто из богатых, по мнению социалистов, не вампир? Впрочем, это метафора. Однако по мере углубления в тему, подобная аттестация в отношении Арбенина приобретала для Кириллова все большую правдоподобность, что его даже немного пугало.

Возможно, впрочем, что Арбенин и сам способствовал распространению этих слухов. Для романтизма, ибо нравился женщинам, а на фоне подобных слухов — в особенности. Богат. Довольно еще молод. Собой недурен. Вампир. О таком мужчине только мечтать можно. Так что вовсе не исключено, что все это — невинный, как бы сейчас выразились, пиар.

Газетное интервью Кириллов практически без изменений включил в свою книгу, которая по его замыслу должна была стать романизированной биографией отношений Арбенина и нашей богемной бабушки. То есть не документальным исследованием, но и не чистым вымыслом, а где-то промеж. Нечего заискивать перед истиной. Надо творить ее самому. Перестукивая корреспонденцию на монитор, он обратил внимание на заметку, которую всё хотел просмотреть, да откладывал. В ней сообщалось о выставке художника Малевича.

Ну как же, супрематист. Известный своими квадратами. Но кроме всеобщей известности была и локальная, в пределах семейства Кирилловых. Якобы одним из его полотен бабка владела, да не уберегла. Время от времени в семье с сожалением вспоминали об этой утрате.

Спрятавшийся за псевдонимом автор делился свежими впечатлениями. В центре его внимания был «Красный квадрат».

«Замораживая, завораживая, побуждая воображение, он полагает иной мир — мир вампиров и полых существ, алый мир крови. Не случайно он явлен нам именно здесь и сейчас, этот красный квадрат, свихнувшийся по периметру. Левый уклон и общая асимметричность создают впечатление аритмичной пульсации, зрителю кажется, что давление с той стороны вот-вот прорвет воспаленную ткань перикарда, и хлынет кровь, кровь… Дверь, открывающая кровотечение», - обдавал предчувствиями автор статьи.

Поэтесса Цветаева всерьез полагала, что художнику пророчествами не следует злоупотреблять. Плохие непременно сбудутся. Впрочем, в то время подобные настроения носилось в воздухе. Можно было на пустом месте найти зловещие признаки.

Более ничего, что могло бы пролить дополнительный свет на фигуру мастера Казимира в этой пространной статейке не было. Но кому-то она показалась интересной, и этот кто-кто обвел ее красным карандашом. Впрочем, красное выцвело и едва розовело, но еще можно было разобрать: тел. 38–44. Наверное, порывшись в соответствующих архивах, можно было уточнить абонента. Или хотя бы выяснить, к какой эпохе относится этот четырехзначный телефонный номер. Но вместо того, чтоб пуститься на поиски, Кириллов взял и набрал эти цифры. Отдавая себе отчет в том, что телефонировать по столь запоздалым номерам — сущее сумасшествие.

Однако ему ответили.

— Поздравляю! — раздался бодрый девичий голосок. Бодрый-то бодрый, но и несколько укоризненный. — Вы наш первый абонент за целую тыщу лет. Ну, может и не за тыщу, но где-то за сто. Но все равно, очень приятно. Вам причитается.

— Что причитается? — удивился Кириллов.

В трубке фонило.

— Выигрыш! Приз! — прорывался голос девицы сквозь шум и потрескивания. — Деньги!

Кириллов за время работы над романом изрядно поиздержался. Так что деньги были бы кстати. Да и в любом случае на дороге они не валяются, умоляя поднять.

— Сколько?

— Вам будет вполне достаточно. Запишите наш адресок.

Глуша глас недоверия, прячась за самоиронией, наутро он сел в свой заржавелый фольксваген, присохший шинами к асфальту стоянки. Контора располагалась в облезлом подъезде. Интерьер тоже был изрядно обшарпанный: стены в разводах, потрескавшаяся кадка с неким растением в левом углу, вместо хотя бы какой-то офисной мебели — исцарапанный письменный стол. Словно его визита действительно много лет дожидались. Однако девица, сидящая за столом, выглядела вполне современно, причем на все сто. Кроме нее в конторе никого не было. К изумлению Кириллова, она действительно вручила ему по предъявлении паспорта две пачки тысячерублевых купюр. Он небрежно рассовал по карманам халявные 200 тысяч.

— Знаете что, — сказала эта блондинка. — Я не советую вам тратить деньги на пустяки. Вот, — она выложила на стол газету, в которой маркером — красным! — было подчеркнуто свежее объявление.

«Продам Красный квадрат Малевича. Спросить Вадима». И телефон. На этот раз номер был современный.

Еще одно совпадение, встрепенулся Кириллов. Пресловутая синхронистичность, как ее преподнес К.Г.Юнг. Эхо события едва ль не столетней давности. И как знать, может, арбенинское влечение к человеческой крови подобным же эхом отзовется во мне? Он тут же припомнил, что и сам к вампирской версии не отнесся всерьёз.

Однако сказал:

— Я недавно прочел, что этот квадрат как-то связан с миром вампиров. Конечно, подразумевалась метафора, но… Но вдруг это как-то косвенно…

— Боитесь, что втянет вас этот квадрат в историю? — перебила блондинка. — Я вам не навязываю. Я б и сама взяла, да не хочет до завтра подождать, мерзавец. А сегодня у меня денег нет. Кончились.