Дон Хуан (СИ)

— Кажется, мы с ребятами видели в деревеньке у форта хижину, возле которой сушился поварский фартук — ну точно такой же, как у тебя. Миленький домик. И довольно большой. Много детишек, значит?

— Что? — повар мигнул. Лоб у него стал весь мокрый.

У меня что-то случилось с лицом — оно словно лопнуло, перестало слушаться мышц и вроде как обвисло.

— А зачем столько детей человеку, который не умеет принимать правильные решения? Выйду, пожалуй, во двор, свистну своим ребятам — пускай начинают именно с твоей халупы. Я думаю, солдатики не успеют туда добежать, если что. Нет, не успеют. Счастливо оставаться, сеньор бездетный вдовец.

Я сделал шаг назад. Удушливо пахло подгоревшими помидорами.

«Недурно, парень. Не на пять с плюсом, но недурно».

— Стойте!

Нож — да нет, настоящий тесак! — полетел на пол. Лицо у повара было — хуже не придумаешь.

— Господи, пожалуйста! — он не упал на колени, но ноги явственно тряслись. — Сэр, ради всего святого, что у вас есть, не трогайте их!

— А нет у меня ничего святого, парень, — сказал я, приближаясь. — Нету.

— Постойте, — повторил он уже тише. Вытер лоснящееся лицо. Губы у него тоже дрожали, слова превращались в кашу. — Что вам нужно? Вам же что-то нужно, так?

«Вот ты и почти на месте, парень. Как хорошо получилось, верно?»

— Три вещи, сеньор, — показал я на пальцах, что их действительно три. — Первое: ваше имя.

— З-зачем?

— За шкафом, — широко улыбнулся я, и повар — ей-ей! — проникся.

— Рональд Кук.

— Кук! Не врешь?

— Нет, сэр.

— Кок по имени Кук, — покачал головой я. — Надо же. Или тебя называть «шеф»?

— Не знаю, сэр.

— Так и есть, будешь шефом. Итак, шеф Кук, вторая вещь, очень важная: я хочу, чтобы ты убрал эту сковороду с помидорами с огня.

— Сэр?

— Помидоры, тонто! Лос томатес! Здесь воняет.

Сковородку он тоже сдвинул довольно быстро.

— Ну и последнее, самое простое, — сказал я, прислушиваясь к парню в голове. — Расскажи, что это за солдаты толпятся на стрельбище вон там, и чего от них хочет этот зловещий офицер, этот пес гордо.

— А, эти… — он скосил глаза за окно. — Лейтенант Куртц вчера обнаружил, что кто-то из солдат сговорился с контрабандистами и собирался переправить им фургон с оружием, вон тот.

— Один из этих бедолаг — тот самый мерзавец?

— С вашего позволения, сэр, тот самый мерзавец был расстрелян на рассвете. Это возможные сообщники.

— Суровый парень этот лейтенант. Тогда вот что — последняя просьба. Понимаю, что я обещал всего три, но так уж сложилось, вроде как бонус. Минут через пять-семь к тебе сюда подтянутся эти самые солдатики. Они будут перепуганы и растеряны. Ты уж позаботься, чтобы им в голову пришли только правильные мысли. Например, об отдыхе и хорошем послеполуденном сне. А никак не о погоне со стрельбой и прочими ненужными излишествами. Совсем несложно, согласись. Особенно учитывая возможную альтернативу.

— Капитану я скажу, что в тебе было семь футов росту, — повар больше не трясся, он, похоже, сделал свой выбор. — Кулачищи пудовые, глаза налиты кровью, вылакал пинту рома за один присест. Я простой кок, что я мог тебе противопоставить?

— Верное решение, шеф Кук. Думаю, ты справишься — и с ромом, и со всем прочим. Вот только… — Я приблизился вплотную. От шефа пахло вареными овощами, потом и страхом. — Я могу тебя убить. Прямо сейчас, прямо вот этими руками. И дернуться ты не успеешь. И семью твою прирежу — от мала до велика. Прирежу, и зайду в ближайшую таверну, и плотно пообедаю. Ты мне никто. Черт, да и все остальные на этой чертовой земле мне никто. Я хочу, чтобы ты это понимал.

— Понимаю, — ответ прошелестел как сухие листья по полу заброшенной хибары.

— Ты можешь, конечно, попробовать ударить мне в спину. Или, скажем, натравить на меня погоню. Но подумай вот о чем. Сейчас мне нужен только этот фургон. А погоня… что ж, убить меня не убьют, но тогда у меня появится причина вернуться. И разговоры разговаривать, и давать разные смешные обещания я тогда не буду. Это тебе тоже следует понимать. И рассказать тем парням, которые в скором времени сюда вломятся.

«Ну, прямо мои слова, дружище, — одобрительно отозвался из головы тот парень. — Просто с языка снял».

Вот я вижу, что вы мне сейчас не доверяете, сомневаетесь в моей способности разобраться с каким-то жалким десятком солдат, да еще с офицером во главе. И мне, должен сказать, довольно обидно это слышать. Разве из всего произошедшего ранее вы так и не сумели сделать нужный вывод? Но я прощаю вас. Вы попросту невнимательны, вы пропустили самую суть этой истории. Впрочем, я тоже ее пропустил, за что искренне прошу прощения. Я самую малость подустал. Я не спал два дня. Но все еще в норме. Угрюмый мексиканец Хуан держит ситуацию под полным контролем.

Задняя дверь кухни. Ну и вонища, они что здесь, помои едят? Короткий переход в соседний двор, на этот раз без охраны. Оно и к лучшему, притомился я что-то глотки резать. В небе чокнутым мародером буйствует солнце, весь чертов форт затоплен ослепительной жарой. От нее тянет в сон, но это ничего. Это подождет. Ветхая калитка хорошо смазана — не скрипит. Зато впереди… впереди слышны голоса.

— В последний раз задаю вопрос, обезьяны! Кто из вас, упырей, помогал покойному рядовому Блэку?

Невнятное бормотание.

— Не слышу!

— Мы ничего не знаем, сэр.

— Чертова ложь, не будь я лейтенант Куртц! Один из вас, а возможно и больше, знает куда больше, чем говорит. А точнее, не говорит! В общем так, макаки: последний шанс. Я даю вам ровно минуту, одну чертову минуту для того, чтобы сделать признание. Никто не признается — что ж, придется расстрелять всех шестерых, в рамках укрепления дисциплины. Время пошло, но хронометра у меня нет, так что соображайте быстрее.

Вот еще что всегда меня поражало. Солдат шестеро, хотя и безоружных, а лейтенант всего один. Если хотя бы трое бросятся на него одновременно, застрелить всех он ни за что не успеет. Черт, да у него даже револьвер не взведен, настолько он уверен в себе. Но никто не бросается. Голова среднего солдата всегда забита размышлениями о возможных последствиях: что потом сказать капитану, как объяснить ситуацию. Не придется ли отправиться на каторгу? Грядущее переселение в небытие их, похоже, заботит куда меньше. А может, в чьей-то тупой голове еще теплится отчаянная вера, что виновный сейчас во всем признается?

Напрасные надежды, в любом случае. Очень удачно, что у них есть я.

Я крадусь у стены ближайшего сарая — черт его знает, для чего он предназначен, но у меня на него большие планы. Дверь не заперта. Внутри пыльно и темно — счастье, что у меня на лице шейный платок, а в темноте я вижу не хуже какого-нибудь волка. Окна всего два, и одно из них выходит как раз на тот злополучный двор, где лейтенант Куртц планирует осуществить массовую казнь. Теперь главное играть убедительно. Хороший расчет времени — и дело может выгореть.

— Что ж, гамадрилы, — сухой и жесткий голос лейтенанта хлыстом полосует жаркую тишину. — Я давал вам возможность остаться в живых, вы ей не воспользовались. Некого винить, кроме самих себя. Это армия. Должна быть дисциплина.

Солдатики тем временем совсем приуныли — мокрые от пота тени едва-едва разбавляют сухой песок. Стадо. Безвольное и тупое стадо. Мне нужны сейчас именно такие.

Лейтенант взводит курок, то же самое делаю и я. Звуки сливаются в один и не привлекают внимания.

— Да смилуется господь в своей неизбывной доброте над этими глупыми крестьянами, — говорит лейтенант. Я не говорю ничего и мягко тяну за спусковой крючок.

Тут мне не везет. Вернее сказать, не везет одному из солдат. Слишком долгий мертвый ход у моего револьвера, а пристрелять его как следует все руки не доходили. Поэтому лейтенант все же успевает выстрелить первым, ствол его револьвера окутывается облаком вонючего синего дыма, а одна из фигур в застиранной серой форме шатается и валится оземь.

— А-а-а-ах, — выдыхает кто-то из оставшихся стоять на ногах.

Прошу прощения, мертвый парень, ты был незапланированной жертвой и ты пал не от моей руки. Если тебе так легче, то убийца понесет заслуженное наказание.

Бах!

Вот так.

Практически, между выстрелом лейтенанта и моим, пробившим ему грудь с левой стороны, проходит самое большее секунды три.

— Что это? — говорит он своим скрипучим голосом, одновременно разворачиваясь и медленно оседая. Лейтенант битый волк, старая школа, он еще пытается держать марку и проигрывать достойно, но револьвер в его руке дрожит и смотрит стволом в землю.

— О, ничего особенного, — отвечаю я, выходя из своего укрытия. — Не задерживай очередь, парень, получил свою пулю — отваливай. Харон уже заждался.

— Абер дох… нур айнцих… ферфлюхте хунд… — он бормочет что-то еще, валяясь в пыли и скребя по земле сапогами, но меня это уже не занимает. Это отнюдь не конец, и на меня теперь смотрит пять пар перепуганных черных глаз. Ситуация щекотливая, и одно неправильное слово, одна лишняя интонация могут закончиться совсем нехорошо. Убить, конечно, не убьют — без оружия-то — но с фургоном можно будет распрощаться навсегда. С первым в моей жизни здесь контрактом.

Важный момент: лейтенант уже выбыл из игры, но его положение в цепочке командования понятно, и за убийство офицера предусмотрено вполне конкретное наказание. А вот меня в этой цепочке нет совсем, и что им обломится за мою смерть — пока неясно. Именно этим, а вовсе не их бараньей покорностью перед лицом смерти, я склонен объяснить тот факт, что я все еще жив. Предпочитаю не думать о людях плохо.

— Лейтенанта больше нет, — говорю я негромко. — И сделал это я.

Ноль реакции. Парни обалдело пялятся то на тело товарища, то на валяющегося на земле офицера. Наконец один хрипло выдавливает:

— Он застрелил Уилла!

— Именно так, — соглашаюсь я. — Лейтенант Куртц застрелил Уилла, а я застрелил его. Такой уж я человек — не могу пройти мимо несправедливости. И теперь он мертв, а вы, наоборот, живы.

— Я… еще… — доносится откуда-то сбоку. Живучий парень, даже завидно.

Рядовые смотрят хмуро.

— А нам-то что? — цедит наиболее догадливый. — Как теперь?

— Обыкновенно, воины, — радую открытием я. — Пять минут назад у вас был один путь, в неглубокую песчаную могилку за воротами форта. Сейчас появились варианты. Скажу честно: я здесь не по его душу и не по вашу. Мне нужен только этот фургон. Покойный рядовой… как его… Блэк — вот, он был мой человек. Но раз его нет, справлюсь сам. Мешать мне не следует — мне что одного положить, что вас всех, глаз не моргнет и рука не дрогнет. Если броситесь вместе, то вы меня, конечно, завалите, но как минимум трое об этом никогда не узнают.

— Что от нас нужно? — ну, хотя бы за одного парня можно сказать спасибо его родителям, не полный идиот получился. Соображает.

— Не мешать мне. Организованно отступить в кухню — ваш повар тоже работает на меня, как и парни за этими воротами.

— Повар Кук твой человек?

— Точно. Он расскажет, что делать. Придумаете легенду — историю, которую будете рассказывать потом капитану и подслеповатому каптенармусу. Я бы советовал вот что: в оружейный двор неожиданно ворвался бешеный громила с дробовиком наперевес. Косматый, рыжий, рычащий на непонятном языке — возможно, русский, их неудивительно встретить в этих местах после ликвидации Форт-Росс в Калифорнии… Негодяй обезоружил героического лейтенанта Куртца и убил из его револьвера беднягу Уилла, после чего изрешетил и самого лейтенанта. Далее направился к фургону, но вы залегли и больше ничего не видели. Красивая история. Даже жаль, что все было не так.

— Солдаты, — прохрипел из пыли Куртц. — Вы же давали присягу… Убейте этого мерзавца немедленно… это приказ!

— Помолчи, Ганс, — отмахнулся я. — Скучный ты какой-то. И кстати, отдай-ка сюда свой револьвер, нужно же соответствовать легенде… О, «Кольт Уокер», хорошая вещь, оставлю себе.

— Вообще-то, его благородие зовут Вальтер, — рассудительно сказал догадливый рядовой. — И это… может, пристрелить его?

— Боец, ты невнимателен, — пожурил я парня. — Во-первых, это лишний расход патронов, во-вторых, выбивается из талантливо придуманной мной истории. Ладно, парни, поговорили и хватит, здесь наши дороги расходятся. Шуруйте к повару, повторите легенду, а мне пора.

Они молча, гуськом втягиваются в открытый рот задней кухонной двери, и мне почему-то становится их жалко.

— Да, вот еще что, — вспоминаю я. — Скажете, что безуспешно пытались оказать помощь смертельно раненому лейтенанту, но было уже слишком поздно. Он истек кровью и погиб как герой. Ему все равно, а кому-то из вас, возможно, обломятся сержантские нашивки. Все. Счастливо!

И я вижу одну или две поднятые в прощальном взмахе руки.

* * *

Я подождал, пока из крохотного прудика стечет иссиня-черная после купания Бата вода и искупался сам. Погоня, ярясь взмыленными лошадьми и стреляя в воздух из револьверов, так и не объявилась — да, слабо в этих местах с несением службы. Мексиканцы могли бы снова отвоевать весь штат себе обратно — да только в их войсках творится такая же чертовщина. Но я, как говорится, буду последним, кто станет на это жаловаться.

Мы перекусили какой-то легкой снедью, которую предусмотрительный пройдоха умудрился стянуть из деревни, и отправились дальше. Солнце, для разнообразия, было на нашей стороне — оно упряталось за тонкую пелену облаков, а ветер гонял по прерии пыльные смерчи, затрудняющие наблюдение. Вдали — но уже куда ближе, чем раньше — вырастали желтоватые, морщинистые, как стариковская кожа, горы.

— Мистер Хуан?

— Можешь опускать обращение, парень, кроме нас двоих здесь все равно никого нет. Кроме того, это вовсе не мое настоящее имя.

Настоящего я все еще не помнил.

— Похоже, из форта за нами нет погони.

— Все ждал, пока ты заметишь.

— Это потому, что ты… что вы… там всех…

— Убил? Именно так, парень. Что мне тамошняя рота ленивых и еле живых от жары ненес? На один зуб. Порешил их там всех. Выпотрошил, как куриц. А потом сожрал.

На самом деле, когда я отпирал ворота там, в форте, я был весь мокрый, словно мышь. Потому что за спиной, на кухне, в компании шефа Кука, сидело пятеро здоровых деревенских парней, и, как я и говорил, в голову им могли прийти самые неправильные мысли. И все мое безумное, нечеловеческое везение мне бы не помогло. Поэтому брус, запирающий ворота, я снимал очень неторопливо и аккуратно, и открывал их тоже медленно, с полным пониманием протирающих в спине дыру полудюжины злых глаз.

А потом просто уселся на козлы, хлестнул вожжами застоявшихся лошадок и, не мешкая, укатил, сделав знак ожидавшему снаружи с заводными лошадьми Бату следовать за мной. В галоп мы сорвались уже чуть позже, метров через сто. Играть роль неуязвимых и дерзких демонов следовало тщательно.

— Я бы не удивился, сэр, — замечает Бат, совершая челюстью жевательные движения. — Нет, сэр, не удивился бы. И однако, грех жаловаться. Погони нет, груз при нас, и при всем этом — ни царапины, ни самой завалящей ссадины! Дело, конечно, скверно пахнет, да и без мокрухи не обошлось наверняка, но на моих руках крови нет. Нет, сэр, ни капли.

— Рад за тебя, Батхорн. Тот, кто боится замарать руки, напоминает мне человека, который хотел бы поесть, но не желает брать в руки ложку. Можно, конечно, есть и так, но цивилизованные люди давно придумали более удобные инструменты. Не стесняйся их использовать, здесь все свои.

Сквозь вязкую дневную тишину проклевывался острым цоканьем перестук копыт — мы медленно въезжали на плоскогорье. Скорость теперь придется сбросить — этот фургон определенно не предназначался для гонок — но и торопиться больше не нужно, любую погоню мы увидим теперь издалека.

— Черт!

— Накаркал, парень, — я приглядываюсь. Так и есть, со стороны перевала приближались трое всадников. Формы не видать, только это ничего не значит по нынешним временам — может, регулярная армия, потрепанная в пограничных стычках, может милиция, а может, простые бандиты. Честно говоря, на наше дальнейшее общение эта разница не очень сильно повлияет.

— Стоять! — повелительно поднимает руку передний всадник. Здоровенный могучий детина, заросший пыльной бородой, в широкополой шляпе и желтоватом плаще. Как ему не жарко на солнце-то? Хотя здесь, вроде бы, климат чуть холоднее — не равнина все же. — Кто такие, куда направляетесь?

— Торговцы мы, — заискивающе улыбается Бат, сверкнув мелкими зубами. — Направляемся из Форта-Стенли в… впрочем, куда нас занесет в своем всеведении Господь наш Иисус.

— Аминь, парень, — хмуро отвечает бородатый. — Мы разыскиваем опасного преступника, перерезал уйму людей в Абсолюшене и других местах. Особенно не жалует одиноких путников.

Он спешивается. Поганые дела, значит, будет досматривать фургон. Уравняем шансы.

Спешиваюсь тоже.

— Вы рассказываете ужасные вещи, сеньор. Как же выглядит этот жестокий каброн, этот брибон десграсьядо?