Дон Хуан (СИ)

— Чья вахта этой ночью? — спросил кто-то. — Хесус, что бы я сейчас отдал пор уна ботейя де ликор мас мало…

— Кьен сабе? — такое впечатление, пожал плечами кто-то второй. — По-моему, стоять придется тебе. Потому что остальные уже и на ногах не будут держаться. Толстый боров Родриго обещал поставить целый ящик де бебида мехор — вроде бы у него сегодня день рождения.

— Тогда и я тоже напьюсь! — обрадовался первый голос. — Какой смысл оставаться трезвым, когда все вокруг либо боррачо, либо ресакоса! Черт побери, хоть одна хорошая новость за день!

Я мог бы подсказать радостному парню еще одну хорошую новость — было очень похоже, что сегодня он останется жить. Но не стал этого делать. Видит бог, люди в последнее время перестали ценить хорошие новости.

Крадучись, я обогнул пристройку с другой стороны. Ага, вот это длинное здание, судя по всему, солдатские казармы, с противоположной стороны которых меня ждет мой фургон с оружием. Вопрос — как добраться до него не заходя в здание? Ответ — никак. Человек послабее духом сейчас начал бы биться в истерике, а человек попроще принялся бы планировать обходные пути. Но я не таков. Я пойду напрямик.

Благодаря тому, что любители потрепаться насчет выпивки и неведомого Родриго с его днем рождения по-настоящему увлеклись составлением планов на вечер, мой путь до нужной двери оказался довольно простым. Я бесшумно приоткрыл дверь, ступил внутрь, и, все так же не издавая ни единого звука, закрыл ее за собой. Обернулся.

И чуть не получил сердечный приступ. Прямо передо мной на трехногом табурете сидел старик в форме и безразлично глядел куда-то в стену. Именно по этому взгляду я и понял, что сегодня явно мой удачный день — полуслепые старики просто так на твоем пути не выскакивают.

— Что? А? — резко спросил у стены старик. — Кто вошел? Какой взвод?

Здесь не нужно было много ума, чтобы подыграть.

— Сэр! — молодцевато вскричал я. — Здесь рядовой Джон, сэр!

— А? Что? Джонс? Это ты, Джонс?

— Сэр, так точно, сэр!

Должно быть, это и был тот самый каптенармус, о котором болтал покойный Андре.

— Что ж, удачно, что ты зашел, рядовой, — продолжал старик. — Я, кажется, обронил свои очки. Помоги их найти. И побыстрее — я как раз принялся заполнять журнал!

— Есть, сэр! Полагаю, мне следует поискать вон в том коридоре, сэр!

— Ищи где хочешь, парень, — буркнул каптенармус, — но через пять минут очки должны быть у меня на носу.

— Будет сделано, сэр!

Коридор вывел меня к длинному ряду комнат, в которых частью спали, а частью пили и сквернословили остальные солдаты славного Форт-Стенли. Искушение ввалиться внутрь какой-нибудь из них и устроить вместо попойки кровавую баню оказалось неожиданно сильным. С ним пришлось справиться, всего-то перерезав горло часовому, патрулирующему маленький дворик с противоположной стороны коридора.

Нет, но в самом деле, какой смысл ходить по крохотному пространству, когда вся человеческая природа призывает оседлать коня и лететь на нем сквозь туманные просторы, голубые реки и мокрые луга, поросшие великолепной травой, срываться в овраги и приникать губами к ледяным источникам, пересекать моря и озера, видеть неописуемые красоты горных пиков и чудовищных водопадов, и с восхищенной усмешкой оставлять их за спиной? Может мне кто-нибудь объяснить это?

Я так и думал.

Но и моя удача должны была когда-нибудь закончиться. И она, паскуда такая, выбрала для этого очень неудачный момент. Дальнейший мой путь лежал через здание кухни — или камбуза, черт его знает, как правильно назвать — такое выбеленное, с закопченной жестяной трубой сверху. За ним уже виднелся оружейный двор, несколько пушек, какие-то ящики, истыканные пулевыми отверстиями мишени… У самых ворот стоял мой фургон, уже запряженный парочкой довольно смирных с виду лошадок. Казалось бы, чего еще желать простому контрабандисту и убийце?

Вот только во дворе было полно народу — с полдюжины солдат, не меньше, среди которых как минимум один офицер с револьвером наголо. И он не выглядел довольным.

Часть 5

— Черт! Это было близко! — я все нахлестывал лошадей, хотя чисто технически в этом не было особой необходимости, фургон и так несся во весь опор, подпрыгивая на камнях и угрожая окончательно развалиться на доски и гвозди примерно через полмили. Лошади хрипели и косились назад дикими выпученными глазами, взбивая мучную пыль выше развевающихся хвостов. Минут через десять они устанут окончательно и пойдут шагом.

Но организму нужно было сбросить бушующий адреналин.

— Да? Расскажи мне об этом! — взвинченный Бат даже забыл о своей обычной вежливости. Худое лицо блестело от пота, глаза бессмысленно обшаривали горизонт.

— Сарказм?

— Что ж еще!

— Ладно.

— А ты вовсе не безграмотный мексиканец, парень, — он коротко и остро взглянул на меня. — Во всяком случае, не такой уж безграмотный, каким хочешь иногда казаться. Кстати — придержи коней.

— К черту, все еще возможна погоня.

— Придержи, говорю. Я вижу родник, нужно умыться. Да и лошадки уже языки за спины начинают закидывать.

Это был не совсем родник, скорее маленькая рощица, спрятавшаяся в узком разломе. Зеленая трещина в жухлом желтом теле пустыни. Посреди нее, прямо из яркой топкой лужайки, бил несильный, но чистый источник, превращающийся в ручей чуть ниже.

Бат спрыгнул с козел фургона — так называемой «шхуны прерий», также известной, как «Конестога» — длинной, грузоподъемной, крытой плотной тканью конструкции. Повезло, что она нам досталась, и повезло, что утащили — эта тварь тяжелая, скорость набирает медленно, но и инерцию имеет приличную. Счастье, что солдаты оказались слишком испуганы, чтобы организоваться и продолжать погоню. Видно, тот повар оказался талантливым актером.

Счастье? Ха. Не самое распространенное слово в последнее время. Да и там, откуда я явился, оно, такое впечатление, тоже употреблялось нечасто. Чертовы провалы в памяти. Кем я был раньше? Где я был до того, как очнулся в Сан-Квентине посреди удушливой жары пустыни?

Вопросы звенели стальными колокольчиками в разных уголках моего мозга, распространяя странное темное эхо. Ответа не было. Но я не принадлежал этому месту, это было совершенно очевидно.

Я поглядел искоса на Бата, тот фыркал и плескался в ручье, от брызг на шесть футов вокруг стояла радуга.

— Кем ты был раньше, Батхорн?

Фырканье и радуга поутихли.

— В каком смысле?

— Ну, для меня почти очевидно, что ты не был чудовищем с головой быка, да и водяной гидрой мне тоже тебя представить малость затруднительно. Это оставляет последний вариант — на кого ты учился перед тем, как принять блестящую карьеру коммивояжера? Ведь не секрет, что по популярности с ней может соперничать разве что ремесло трубочиста или городского ассенизатора.

— Трубочисты занятные парни, — пробормотал Бат.

— Серьезно?

— А? Нет-нет… Я учился на актера, конечно. Университет Лойолы, славный город Балтимор, три долгих года, тянувшихся, словно античные трагедии какого-нибудь Фукидида… Или то был Еврипид?

— Так ты, значит, актер? Ха. Ха.

— Что смешного?

— С чего ты взял, что мне смешно?

— Просто так — выстрел во тьме. Чужая душа потемки.

В этом был какой-то смысл, какие-то тайные символы, они словно плавали передо мной, на секунду выныривали из вязких глубин сознания, на долю секунды повисали в воздухе, показывая белое брюхо, и тут же снова с шумом и плеском уходили в глубину, под присмотр мыслей побольше и поугрюмее, эдаких затаившихся Левиафанов, мерцающих глазами-лампами в кромешной липкой тьме.

Темные души. Перемещение. Наказание.

— Откуда ты, Батхорн?

— Чикаго, я же говорил. Родина известного в этих местах адвоката Эйба Линкольна.

— Родился там?

— А, вот ты о чем. Нет, мы с родителями прибыли в сию обетованную землю из Британии. Слыхал про такую?

— А я-то думал, что мне напоминает твой выговор… Англичанин!

— Ирландец, с вашего позволения… Лет пятнадцать назад кто-то в Парламенте решил, что ирландцев в Империи уже слишком много — плодятся что твои кролики. И, с присущим им гуманизмом, отравили всю направляемую в Ирландию еду.

— Как отравили?

— Ядом, — хладнокровно объяснил Бат. Не было ли в его темных глазах какого-то странного огонька? Нет, должно быть, просто отраженный от поверхности воды солнечный зайчик. — Умер каждый четвертый. Хвала моим родителям — умнейшие были люди, ну вот точно как я — подхватили меня в охапку и сели на первый же пароход Дерри — Лондон и Лондон — Балтимор. Полагаю, тогда-то я так и похудел. На самом-то деле мне повезло — хорошо, что не умер. На пароходе тогда люди мерли словно мухи…

Он скорчил какую-то непонятную гримасу, набрал в ладони воды и с уханьем зарылся в них лицом, словно тема была исчерпана, и не о чем было больше говорить. Может, так оно и обстояло.

Я с удовольствием вдохнул свежий воздух, напоенный влагой и все еще не искрящий извечной пылью, к которой я за минувшие дни уже почти что притерпелся. Огляделся вокруг. А красиво здесь — вот именно в этом конкретном месте. Крошечная рощица, десяток жадно тянущихся к воде деревьев, дюжина кустов, ковер из влажной травы под ногами, переплетенные ветви над головой…

Наверное, это заложено где-то глубоко в подсознании каждого человеческого существа — получать наслаждение от созерцания своей естественной среды обитания. Заметьте — как мало людей готовы вечно смотреть на бесконечные ледяные поля Антарктиды. Наблюдателей ползучих сахарских барханов тоже днем с огнем не сыщешь. А здесь — вот, пожалуйста, даже конченный подонок вроде меня блаженствует, разлегшись на травке посреди этого оазиса. Покой и умиротворение, и даже мысли какие-то дивные приходят, чужие. Остепениться, забросить эту чокнутую гонку за чужими головами, взять красивую бойкую девчушку — да вон хотя бы ту самую милую Изабеллу из больницы — и зажить себе ранчером на своей земле… А что, возможно, было бы и…

— Господь наш Отец-вседержитель, до чего ж хорошо, — Бат вылез из воды и принялся энергично растираться какой-то дерюгой, которую мы нашли в фургоне. — Кстати, мистер Хуан, не подумай, что я слежу за тобой, но я просто не мог не отметить, что ты никогда не упоминаешь о Господе.

— А должен?

— Хм… скажу так, это необычно. Все пройдохи и душегубы, которых я встречал на своем веку, обязательно были с ног до головы обвешаны настоящими и вытатуированными крестами и молились каждые полчаса. Просили у Отца Небесного прощения за те непотребства, что только что сотворили. Вероятно, волновались насчет попадания в Царствие Его. А тебя этот вопрос, как я погляжу, совсем не интересует?

— Не особенно. Видишь ли, я точно знаю, что бога нет.

Скользкий Бат покачал головой.

— Как ирландцу и католику, мне больно слышать эти слова, но поскольку шансов побороть тебя в рукопашной схватке у меня нет, ограничусь лишь кротким вопросом, сделавшим бы честь самому Спасителю: «как так?»

— Наш несчастный, погрязший в злобе и грехе мир, как ты, наверное, знаешь, вовсе не стоит посреди небесной тверди, — сказал я. — Он несется в темной и холодной пустоте, черном ужасе бесконечного и равнодушного космоса. За нами никто не присматривает, никто не отвечает на наши молитвы и вопли страха. Мы одни застряли на этой крошечной планетке. Совсем одни. И знаешь…

Он перестал прыгать на одной ноге, вытряхивая воду из уха.

— Что?

— Если бы люди чуть пошире открывали свои глаза, снимали шляпы и выбивали дурь из собственной тупой башки, они бы и сами это увидели. Что нет никакой разницы, христианин ты, иудей или, скажем, мормон. Твои поля всегда засыхают, куры дохнут, а посевы сжирает саранча. Твои родные всегда умирают, порой в муках, как бы сильно они ни молились. Младенцев уносит лихорадка, а праведники заканчивают свои дни в петле.

— Это…

— Чистая правда. Торжествует невежество и жестокость. А, у соседа Джона град побил весь маис? Он плохо молился, бог наказал его! А, у меня перестали доиться коровы? Это испытание господне, ведь я добрый христианин! Но истина в том, что всегда кому-то хорошо, и всегда кому-то плохо. И для осознания этого простого факта вовсе не нужно читать сотни страниц книги, написанной на мертвом языке тысячи лет назад. Дела обстоят куда проще. В каждый момент нашей жизни кто-то страдает, а кто-то наслаждается. Таков порядок вещей. И в моих интересах наслаждаться этим порядком как можно дольше.

Ручей журчал. В зеленых кронах посвистывал легкий ветерок.

— И что же, — вежливо проговорил Бат, лицо темное от гнева, — по-твоему выходит, что нами руководит чистый случай?

— По-моему, — сказал я, — нами руководим мы сами. Наши мысли и дела. А случай — это то, что большинство олухов вокруг принимают за бога.

* * *

В общем, ситуация складывалась неважная. Мыслей в голове не было — ни одной. На голову давило тяжелое солнце, заливая за шиворот горячие струйки, по воздуху из кухни разливался запах какой-то стряпни вроде каши, вразнобой перекликалась отдыхающая смена за спиной — и тикали, тикали часы. Каждая минута, что я проводил в размышлениях, приближала меня к провалу, и каждую минуту у меня становилось минутой меньше.

Мыслей, как перестрелять шестерых вооруженных солдат и офицера, не поднять тревогу и не привлечь ничьего внимания, а также увести со двора фургон с оружием, как я уже говорил, не было.

Никаких.

Тогда-то и проснулся тот парень. Тот самый голос в голове. Он всегда мне помогал.

«Что-то я проголодался», — сказал он. — «Не мешало бы перекусить».

«Какого черта…»

«Делай что я говорю».

Сознание реагировало странно — в глазах ползали будто бы черные пятна, озаряемые временами болезненно-яркими вспышками. Голова казалась горячей, словно кастрюля с рагу.

«Двигайся!»

Пошатываясь, я направился к зданию кухни. Запахи все усиливались — похоже, это и правда было овощное рагу. Редкие деревца бросали жидкую тень на белый от солнца двор. Дверь оказалась не заперта.

«В кухне вряд ли много народу. Черт, да готов спорить, что повар здесь один-одинешенек!»

«Что за дьявольщина…»

«Помалкивай. Говорить будешь, когда стану говорить я».

Помещение было тесным и душным — по сравнению с ним снаружи, можно сказать, царил арктический холод. Ряды столов с раскрытыми дверцами, кастрюли, сковородки и какие-то жестянки строились рядами непослушной армии на полках и столешницах. На плите, вокруг которой все было измазано углем чуть ли не до потолка, суетился и что-то бормотал плотный человек в грязном фартуке. На голове, исключая возможные толкования, возвышался самый настоящий поварский колпак.

«Нож».

Я перехватил нож поудобнее.

— Обед будет через час, — не оборачиваясь, отрезал парень в поварском колпаке. — А если снова за ромом или текилой, то катитесь к дьяволу. Они для соусов и настоек, а не ваших пьяных харь.

«Повторяй за мной…»

— У тебя большая семья, сеньор? — повар чуть не подпрыгнул, оборачиваясь. Я и сам был удивлен — мой голос будто загустел в жарком, пропитанным паром и запахами воздухе, — он тянулся будто расплавленный сахар. Вот только ничего сладкого в нем не было.

— Что? — он пригляделся. — Какого черта, ты не из наших!

— Сеньор очень наблюдателен, да, сэр, — согласился я. — Соблаговолите взглянуть на этот нож. На нем довольно крови, сеньор, но вашей пока нет. И так оно может и остаться, понимаете, о чем я толкую, э, амиго?

— Мародер, значит? — ощерился повар, разворачиваясь уже полностью. В руке у него тоже обнаружился нож, вроде бы кухонный, но длинный и даже на вид острый. Настоящий тесак. — Большая ошибка, что ты зашел сюда, мексиканская падаль!

Я прислушался к интересным штукам, что нашептывал мне голос в голове.