Помоги проекту - поделись книгой:
Лежать было все так же холодно, но Карстнер знал, что теперь он уже не замерзнет. Острые сучки кололи бока, сухие иглы немилосердно щекотали. Но Карстнер не шевелился, боясь нечаянно разрушить свое временное жилье.
Он закрыл глаза и попытался уснуть. Но после большого нервного напряжения или хронического недосыпания никогда не удается уснуть сразу. Временами Карстнер куда-то проваливался, забывался в глубоком, как омут, оцепенении. Но сейчас же нервно вздрагивал, ошалелыми, затравленными глазами всматривался в дырявый сумрак шалаша, не понимая, где он и что с ним. Сознание возвращалось медленно. Он облегченно вздыхал, щупал потаенный карман с компасом и облизывал запекшиеся губы. Хотелось пить. Потом опять он куда-то проваливался. Порой мучительную границу беспамятства и смутной одури разрывали вспышки глухих кошмаров. Карстнер видел себя бредущим по гулким ослизлым коллекторам городской канализации. Бежали шумные черные воды, дробился в лоснящихся стенках огромных каменных труб случайный подземный свет.
Спасаясь от преследования, Карстнер спустился однажды в открытый люк канализации и двое суток бродил, как тень, прислушиваясь к шуму грязной, зловонной воды.
Мучительными, из-за перехватывающей дыхание бессильной ненависти, были и воспоминания об аресте… Лиззи, длинноногая Лиззи с загадочными зелеными глазами. Кошечка Лиззи, младшая сестра жены. Она указала гестаповцам тайник. Бачок с двойными стенками. Чугунный бачок в уборной.
С шумом срывается спущенная вода, гулко падает тяжелая крышка. Или это шумят воды в подземных магистральных каналах? Бьют в рельс на аппельплаце?.. Нет, это шумит выливаемая из ведра вода в комнате 307-й полицейпрезидиума. Это с гулом и свистом возвращается сознание, возвращается только затем, чтобы опять можно было ощущать боли.
Поют, гудят, свистят, воют радиоволны. Стучит, стучит, стучит ротапринт… Шуршат листовки под пиджаком Они так сильно шуршат, что, наверное, слышно даже в конце улицы. Почему же никто не обращает внимания? Они же так шуршат!
Или это умирает ветер в голых кустах на лесной опушке?..
…До хутора Карстнер добрался уже поздно ночью. Не найдя калитки, он лег на землю и прополз под осиновой жердью изгороди. С трудом поднялся и медленно побрел к дому, давя гниющую ботву. Окна были темны. Под ногами похрустывал тонкий ледок. Высоко в небе тускло блестели далекие звезды. Дойдя до крыльца, Карстнер огляделся и прислушался.
Пахло навозом и гнилым картофелем. Хлев отбрасывал четкую кромешную тень. Изредка поскрипывал жестяной флюгер.
Карстнер постучал. Стук отозвался в его ушах громовыми ударами. Сердце прыгало у самого горла. Он сел на ступеньку. В доме было по-прежнему тихо. Карстнер собрался постучать еще раз, когда за дверью послышались тихие, как вздохи, шаги.
— Кто?
— Привет от Янека!.. Откройте.
Щелкнул замок. Дверь бесшумно отворилась. Карстнер увидел сначала расширяющуюся световую щель, потом чью-то белую фигуру с керосиновой лампой. Огонек под стеклом едва теплился.
— Привет от Янека! — сказал Карстнер и попытался подняться.
Огонек подскочил вверх, и Карстнер понял, что упал. Боли он не чувствовал и думал о себе, как о ком-то постороннем. Последнее, что он увидел, был шаткий язычок красноватого пламени. Кто-то поставил коптящую лампу вровень со щекой Карстнера.
— Привет от Янека! — еще раз сказал Карстнер, а может быть, он только хотел сказать так…
…Пошарив рукой, Карстнер нащупал бутылку молока и хлеб с яблочным повидлом. Пить лежа оказалось неудобно, и он слегка приподнялся на локте. В трюме было темно, хотя вверху светились щели рассеянного дневного света. Когда рука затекла и ее стали покалывать тысячи электрических иголочек, Карстнер уперся ногами в шпангоут и попытался сесть. Вверху кто-то стучал железом. Иногда в щели сыпался песок, и Карстнер накрывал хлеб ладонью. Еле слышно рокотала вода… Впрочем, это случилось уже потом, когда его отправили на барже по Эльбе. Сначала же был Маллендорф.
…Четверо суток он отъедался и отсыпался в Маллендорфе. Ничем не интересовался и ни о чем не спрашивал, стремясь продлить как можно дольше упоительное ощущение тепла, сытости и безопасности.
Хозяин хутора — сухощавый мрачный старик — дал Карстнеру одежду, которая сразу же превратила его в типичного рабочего гамбургских верфей. Лагерное тряпье старик сжег.
— Больше вам здесь оставаться нельзя, — сказал он однажды утром, ставя перед Карстнером кастрюлю дымящегося картофеля. — Того и гляди здесь появится бауэрфюрер. Он может что-нибудь пронюхать.
— Хорошо. Я сегодня уйду… Когда стемнеет.
— Куда вы уйдете без документов!
Карстнер пожал плечами и, отправив в рот последний кусочек пареной брюквы, потянулся за картофелиной.
— Мы ждали другого и приготовили документы для него… Но пришли вы… Для вас у меня нет документов.
Карстнер опять ничего не ответил и, взяв еще одну картофелину, посыпал ее крупной сероватой солью.
— Придется переправить вас в Гамбург так… Там вам сделают документы.
— Боюсь, что на всех дорогах сейчас пикеты.
— Да, — согласился старик. — Но я думаю, что можно будет подняться по Эльбе на барже. Только вам придется не высовывать носа из трюма.
— Для меня это пустяки.
— А в случае чего, — казалось, старик просто размышляет вслух, — вы накроетесь овчиной, и вас слегка присыплют песком.
— Баржа с песком?
— С песком.
— Надеюсь, что меня не задавит.
— Нет. Вас только чуть присыплют. У ребят есть опыт…
…Карстнер сошел на берег севернее Гестахта. Оттуда до Гамбурга ходил трамвай. Поднявшись по откосу, Карстнер миновал лесопилку и вышел к трамвайному парку. Он шел вдоль побеленного бетонного забора, стараясь держаться непринужденно. Изогнутые трамвайные дуги, дойдя до пересечения проводов, трещали, и на лоснящийся булыжник мостовой осыпались синие искры. И каждый раз это заставляло Карстнера вздрагивать. Он не мог забыть, как однажды ночью бросился на проволоку хефтлинк № 14271 Лео Брунес. Послышалось противное шипение, и тоже посыпались искры. Только не голубые, а оранжевые. И запах…
Потом на всех вышках зажглись прожекторы, пулеметы взяли проволоку на прицел, и ток отключили. Отключили, чтобы снять Лео Брунеса.
Пронзительно заклекотал звонок. Карстнер вздрогнул и шарахнулся в сторону. Он чуть было не попал под трамвай. Грохочущий вагон пронесся мимо. Но звон все стоял в ушах. Точно Крамер колотил в рельс, висящий на аппельплаце.
Сумерки быстро сгущались. Зажглись фонари. Они мерцали в дрожащем воздухе, как звезды. Появилась луна. Белый забор парка стал голубым. В воздухе пахло бензином и гарью. Карстнер с наслаждением вдыхал этот специфический городской запах. На углу, возле небольшой пивной «Трильби», он увидел выползающий из парка трамвай. Сел во второй вагон и взял билет до Баденхауза. Получив сдачу с трех марок, поднял воротник и сделал вид, что дремлет.
Пока вагон тащился до Баденхауза, уже совсем стемнело. Карстнер видел в окне свое полупрозрачное отражение, сквозь которое просвечивали уходящие назад дома, улицы, каналы, мосты. Город выглядел глухим и темным.
Карстнер пересел на седьмой автобус. Свободных мест не было, и он сразу же прошел вперед, к шоферу. Прижался лбом к стеклу. Ему казалось, что чей-нибудь внимательный взгляд разгадает в нем хефтлинка. Но никому не было до него дела. Многие выглядели теперь такими же усталыми, равнодушными дистрофиками. За спиной шофера висела черная куртка из эрзац-кожи, в карман которой был засунут сверток.
«С прискорбием и гордостью сообщаем, что ваш сын… пал смертью героя за фюрера и рейх…» — автоматически прочел Карстнер изломанные строчки. Смысл их не дошел до его сознания. Он только удивился, что есть мир, где еще читают газеты и пьют кофе. Потом усмехнулся: «Желудевая бурда с сахарином и „Фелькишер беобахтер“, в который заворачивают черный хлеб с лярдом».
Вошел инвалид в синих очках, с запорошенной пороховой синью щекой. Какая-то женщина уступила ему место. Протиснулся к выходу фронтовик с забинтованной головой. Задел локтем Карстнера. Извинился. Карстнер видел все с кинематографической четкостью, но не мог отрешиться от странного ощущения, что это происходит во сне или на дне моря.
— Малерштрассе! — объявил кондуктор.
Карстнер вышел. Его слегка поташнивало. Он несколько раз глубоко вздохнул и огляделся. Стекла домов были крест-накрест залеплены полосками бумаги. Над входом в бомбоубежище горела синяя лампочка. Мимо прошли два старика с повязками противовоздушной обороны. На всей улице горел один фонарь. Было тихо и безлюдно. Дойдя до перекрестка, Карстнер свернул налево и пошел по Генрих Гиммлер-штрассе, бывшей Дрейкирхенштрассе. Каждый шаг гулко отдавался в ушах. Лунные тени крыш ложились на асфальт причудливыми косыми узорами. Темные окна мансард, узкий зазубренный силуэт костела, трагическое переплетение безлистных ветвей — это напоминало черно-белый эскиз декораций. «Принцесса Мален», — подумал Карстнер и вдруг удивился. Он не мог вспомнить, откуда знает это имя… Принцесса Мален!
С громом распахнулась дверь. На асфальт упала широкая световая дорожка. Зеркальные стекла подъезда осветились рыжеватой ночной радугой. Из подъезда вышли два эсэсовских офицера. Один застегивал перчатки. Другой, засунув руки в карманы шинели, покачивался с каблуков на носки. Покачивался серебряный череп на фуражке. Офицеры были навеселе. Смеялись.
Карстнер продолжал идти им навстречу. Только шаг его сделался гораздо короче. Так идут с закрытыми глазами. Рука в кармане стала горячей и мокрой. Пальцы ожесточенно перебирали серые пфенниги военного времени. За четыре шага Карстнер сошел с тротуара, с каменным лицом прошел мимо эсэсовцев и вновь вернулся на тротуар.
Шаг его сделался еще короче. Заныло в позвоночнике. Опять болезненное ощущение нацеленной в спинной мозг авиабомбы. Впрочем, началось это раньше. Гораздо раньше…
— …Лицом к стене! — скомандовал штурмовик.
Карстнер увидел закопченный кирпич брандмауэра. Рядом стояли какие-то люди. Тоже лицом к стене. Он чувствовал их локти и плечи. Напряженные оцепенением до внутренней дрожи. Здесь только что стреляли в какого-то нацистского бонзу. Схватили первых попавшихся. Обыскали. Кого-то увели. Истошно кричала какая-то женщина. Карстнер стоял лицом к стене. Когда все кончилось и он мог уйти, ему открылся весь брандмауэр — высокий и грязный. За ним чернела глухая стена дома. Маленькие окошки фасада были забраны решетками. Почти на каждом укреплен флажок со свастикой. Это было назавтра после референдума [референдум 1933 года о присоединении Саарской области].
Свежий ветер трепал красные лоскутки, корчились черные свастики в белом круге. Их было много, и они казались живыми. Тогда Карстнер неотвратимо понял, что нацисты победили.
И еще раз он стоял лицом к стене. Не у самой стены, а почти посредине комнаты. К нему подходили сзади и били его по лицу. И нельзя было оборачиваться. Слева спрашивали, справа били. Потом отливали водой. А в лагере ощущение, что кто-то нацелился в спину, почти не оставляло его. Особенно остро он чувствовал это там, на лесной поляне под бомбами…
…Карстнер знал, что со спины он особенно беззащитен. Он споткнулся, точно увидел перед собой внезапно появившуюся стену, и побежал. Он бежал и с ужасом думал, что не надо было этого делать. Все равно они догонят.
Он не сомневался, что эсэсовцы смотрели ему вслед и теперь станут преследовать его. Он оглох от собственного бега и ударов сердца. Оно почему-то трепыхалось сверху вниз, как паровой молот. Не переставая бежать, он оглянулся.
Эсэсовцы махали ему руками и что-то кричали. Они были посреди мостовой. Один из них доставал револьвер. Карстнер не слышал ничего. На него снизошло какое-то странное спокойствие. «Сейчас они меня убьют», — подумал он и интуитивно сделал скачок в сторону. Грохнул выстрел. Карстнер споткнулся, коснулся коленом и ладонями мостовой, резко оттолкнулся и возобновил бег. Ему показалось, что они опять выстрелили — может быть, даже несколько раз.
Добежав до перекрестка, Карстнер автоматически повернул направо. Так же автоматически он отметил, что этого не следовало делать. Нельзя было наводить их на след. Но вызубренный в Маллендорфе адрес так четко отпечатался в его памяти, что в эти напряженные минуты, Карстнер уподобился самолету, ведомому сквозь огонь зениток одним лишь автопилотом. Поравнявшись с домом № 3, он, не отдавая себе отчета, вбежал в подъезд. Он почувствовал, что его сейчас вырвет. Все в нем тряслось. Опаленные легкие жадно, но безуспешно хватали воздух. Он уже не бежал, а, упав грудью на перила, тащился вверх, цепляясь руками и вяло перебирая ногами.
На шестом этаже он услышал пушечный удар двери внизу и бряцание подковок по гулкому каменному полу. Он знал, что на седьмом этаже есть ход на чердак. Выскочив на крышу, нужно добежать до пожарной лестницы. Спуститься на брандмауэр. Прыгнуть на соседнюю крышу, а там будет глухой дворик с тремя подворотнями. Главное — выиграть хоть несколько шагов.
Остро закололо в боку. Но Карстнер, сморщившись, как от лимона, заставил себя сделать прыжок сразу через три ступеньки. Лег на перила и, перевешивая тяжесть своего стремящегося упасть тела, выпрямился. Оставался еще один пролет. Потом восемь ступеней и чердачный лаз. Дверь почти наверняка открыта. На случай налета. «Там должен быть ящик с песком тушить зажигалку, — отметил Карстнер, — может, опрокинуть на них?.. Нет, не осилю…»
Последняя ступенька — и он на площадке. Теперь пробежать площадку и свернуть налево…
Перед Карстнером белела глухая стена. Гладкая, как лист бумаги. Точно лакированная, а не покрытая штукатуркой.
«Может быть, я перепутал подъезд? — подумал он. — Хотя теперь это не имеет значения… Обидно».
Он стоял лицом к стене, не решаясь обернуться. Покачнулся и, выставив вперед руки, упал. Он больно ударился локтем о край ступеньки. Стена куда-то исчезла. Дверь на чердак была открыта. Он пополз вверх на четвереньках. Дотянулся пальцами до двери, но не смог подняться. Сел, чтобы передохнуть и собраться с силами.
«В крайнем случае одного из них я сумею ударить ногой в живот».
Загремели кованые сапоги. Эсэсовцы вбежали на площадку. Карстнер подтянул ноги к груди и обернулся. Восемь ступенек вели вниз на площадку седьмого этажа. За ними была белая стена. Выход на площадку исчез. Карстнер не мог уже ни удивляться, ни действовать. Наступила реакция. Голова его бессильно упала на грудь, и он медленно осел набок, цепляясь непослушными пальцами за дверной косяк.
Точно сквозь вату, он слышал, как эсэсовцы гремели сапогами по площадке, кричали, колотили в двери, звонили, врывались в квартиры и вновь выбегали на площадку. Потом был гомон голосов: мужских, женских, детских. Все они были где-то рядом, за этой стеной. Они искали его. Они хотели его убить. Карстнер не почувствовал, как чьи-то руки подняли его и понесли. Сначала вверх по лестнице, потом по какому-то длинному коридору и, наконец, вниз…
…Первое, что он ощутил, когда пришел в себя, это острый и свежий запах озона. Он лежал на большом кожаном диване, укрытый теплым клетчатым пледом. В комнате горела электрическая лампа. Карстнер посмотрел на часы они стояли. Окон не было. Полуоткрытая дверь вела в смежную комнату. Там что-то непрерывно полыхало дымным белым светом. Слышались странное жужжание, приглушенные голоса, отрывистые фразы.
В комнату, ослепительно улыбаясь, вошел человек с красивым молодым лицом, пышной шевелюрой. Виски у него были совершенно белые.
— Ну, как вы себя чувствуете у нас? — спросил он, присаживаясь на краешек дивана.
— Где я? — спросил Карстнер.
— Не волнуйтесь, вы у друзей.
Человек улыбнулся еще шире и ослепительней.
— Я не волнуюсь… Как я сюда попал?
— О! Совершенно случайно. Вам, очевидно, стало нехорошо. У вас уже бывало такое? Нет? Ну, тем лучше. Вы были без сознания, и я решился доставить вас сюда, пока вам не станет лучше.
— А где… они? Те двое?
— Кого вы имеете в виду? — Человек искренне изумился. Его блестящие черные глаза смеялись.
Карстнер пожал плечами.
— Вам показалось, что вас кто-то преследует? — Человек не переставал улыбаться, и на его щеках играли симпатичные ямочки. — Это, знаете ли, бывает, перед приступом.
— На каком этаже я нахожусь?
— В цокольном. Вы предпочитаете бельэтаж?
— Это дом три?
— У вас есть тут знакомые?
— На седьмом этаже есть выход на чердак?
— Конечно. Вы уполномоченный противовоздушной обороны?
— И он не замурован белой стеной?
— Может быть, вы еще немного поспите? А потом мы с вами поговорим.
— Так вы сказали, цокольный этаж? И попасть к вам можно через чердак?
— Ну, зачем же обязательно так сложно? Можно и со двора, через черный ход.
— Это квартира 18-б?
— Вы проявляете поразительную осведомленность.
— Так да или нет?
— 18-б.
— Разрешите мне самому в этом убедиться.
— Пожалуйста. Я помогу вам подняться… Раз вы через весь город шли в гости… только для того, чтобы передать привет, должны же вы удостовериться, что попали по адресу.
Карстнер откинулся на подушки и прикрыл глаза.
— Да, я принес вам привет… От Янека… Слава богу, что все так кончилось… Что это была за стена?
— Какая стена?
— Перед чердачной лестницей. Я уж думал, что мне конец. Только она вдруг исчезла… А потом появилась опять.
— Наверное, у вас был жар. Никакой стены перед чердачной лестницей нет.
— Но она была…
— Ее не было.
Человек с седыми висками больше не улыбался. Спокойно и уверенно он смотрел на Карстнера.
Поделиться книгой: