Море Дирака [Чёрный ящик Цереры] [с иллюстрациями]

Михаил Емцев, Еремей Парнов

МОРЕ ДИРАКА [Чёрный ящик Цереры]

«КОСМОС-**» — СООБЩЕНИЕ ТАСС

В Советском Союзе 14 марта 19** года запущен очередной искусственный спутник Земли «Космос-**».

На борту его — научная аппаратура, предназначенная для продолжения исследования структуры космического пространства в соответствии с программой, объявленной ТАСС 3 сентября 19** года. Спутник выведен на орбиту с параметрами:

— Начальный период обращения — 88,8 минуты.

— Максимальное расстояние от поверхности Земли (в апогее) — 237 километров; минимальное (в перигее) — 192 километра.

Все намеченные со спутником эксперименты успешно выполнены. Координационно-вычислительный центр ведет обработку поступившей со спутника информации.

1

В открытых дождю и ветру кустах замер голодный, затравленный зверь.

В эпоху, еще более отдаленную, чем юра или мезозой, у него было имя. Крупные политические статьи он подписывал полностью: Август Карстнер; корреспонденции и фельетоны — А.Карстнер; короткие заметки — просто А.К.

Теперь же он откликался только на номер. Все остальное погребли мертвые геологические пласты. Мир сузился до линии горизонта. Существовало только то, что можно было слышать, осязать, обонять, видеть.

Он осторожно раздвинул упругие елочки и медленно приподнял голову. Шоссе блестело, как матовое серебро. Прибитая ночным дождем трава пахла осенью. За автострадой лежала кочковатая болотистая низина, тонувшая в насыщенном водяной пылью тумане.

Он поежился при одной только мысли, что ему еще предстоит идти по этой низине, догоняя съеденный туманом горизонт. Ботинки его были разбиты вконец, брюки мышиного цвета с желтым лагерным кантом промокли и отяжелели от налипшей глины. Нервное напряжение постепенно спадало. Карстнер почувствовал усталость и боль в ногах. Ему захотелось опять прижаться щекой к мокрой пожухлой траве, бессильно распластать руки и никуда не стремиться. Но еще больше ему захотелось есть.

Он подумал, что через какой-нибудь час в лагере начнут раздавать горячий кофе и липкий, тяжелый хлеб. При этом он ощутил даже некоторое сожаление. Но острая спазма в желудке и судорога в гортани отвлекли его от мыслей о лагере. Он закрыл глаза и с усилием проглотил скупую слюну. Стало легче. Туман постепенно таял. Карстнер закашлялся. Уткнувшись в рукав мокрого, пахнущего псиной ватника, он заглушил сотрясавший его кашель и вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза.

До темноты оставалось часов девять, и Карстнер не знал, сумеет ли он дождаться ночи. Дотянувшись, зубами до елки, он откусил хвоинку и с наслаждений ем ощутил ее вкус. Рот сейчас же наполнился жадной горячей слюной. Карстнер проглотил ее и откусил еще одну жесткую и колючую иглу.

Он уже давно научился не замечать хода времени. Время обладает способностью тянуться, как вязкая смола, и утекать быстрыми струйками воды. Нужно уметь не думать о том, как течет время. Карстнер закрыл глаза и выскочил из времени. Оно стало обтекать его. Сквозь дремоту он слышал журчание воды в кювете. А может быть, это журчал ручеек минут, в который гулко и стеклянно падали холодные секунды. Карстнеру представилось, что дно кювета обязательно должно быть глинистым. Вязкая и желтая, как олифа, глина не дает идти. Нужно большое усилие, чтобы оторвать ногу, и нога тяжелая-тяжелая…

…Абладе-команду, в которой был Карстнер, повезли на ночные работы. Кузов грузовика представлял собой большую клетку, и заключенные оказались предоставлены, самим себе: можно было говорить сколько хочешь и о чем хочешь. Штурмфюрер Шерра и эсэсман Вурст сидели в кабине рядом с шофером. Правда, на передней скамье покачивались два проминента с зелеными треугольниками уголовников — Туфолка и Коппенблут, но наедине с заключенными они старались вести себя прилично. Прорывая завесу дождя, фары гнали перед машиной пузырящуюся, вспененную воду. Скользившие в небе лучи прожекторов освещали серебристые колбасы аэростатов. Призрачные световые блики пробегали по мокрым лицам, маслянисто блестели на толстых прутьях клетки и гасли в стремительно падающих каплях дождя.

Машина остановилась перед автошлагбаумом. Одноколейка тонула в черном невидимом лесу. Хлопнула дверца. Кто-то грузно прыгнул на мокрую землю. Еще раз хлопнула дверца. Эсэсовцы перекинулись несколькими фразами, и стало тихо. Потом вспыхнул фонарик. Световой круг, ослепляя, пробежал по лицам.

— Все в порядке? — хрипло спросил Вурст.

— В порядке, — отозвался Шерра.

Лязгнули цепи, и задний борт отвалился. Потом звякнул ключ и со скрежетом поползла задвижка. Вурст открыл клетку. Люди замерли и насторожились.

— Живо! В колонну по четыре! Живо!

Заключенные прыгали на скользкую упругую землю, ничего не видя, прямо на слепящий свет.

— Смирно!

Орднунгдинст Коппенблут проверил людей и выровнял шеренги. Карстнер уловил запах сигаретного дыма. Ноздри его затрепетали. Красный огонек дрогнул и, рванувшись в темноту, описал параболу. Карстнер заметил место, куда упал окурок. Но поднять его не пришлось. Люди побрели вдоль одноколейки.

— Живей!

Они пошли быстрее, но стали чаще спотыкаться. Когда кто-нибудь падал, все останавливались, и Коппенблут пускал в ход дубинку. Но не сильно, а так, для отвода глаз. Зато ругался громко и преувеличенно энергично.

Шли минут сорок. Впереди загорелся огонек. Три раза мигнул и погас. Шерра приказал остановиться и пошел на огонь. Через некоторое время он вернулся и велел идти дальше. Карстнер смотрел себе под ноги, но ничего не мог различить. Он боялся поднять голову — ему почему-то казалось, что он тогда неминуемо споткнется и упадет. Когда команда остановилась, он огляделся.

На деревьях висели светильники. Лампочки тускло освещали большую поляну и медленный дождь над ней. Мокрым блеском отливали буксы четырех товарных вагонов. От светильников тянулись провода в резиновой изоляции. Точно лианы, опутывали они сосновые стволы и пропадали где-то в черноте невидимого леса. Очевидно, в лесу стояла передвижная электростанция. Одноколейка обрывалась прямо на поляне. Отцепленные вагоны стояли почти у самого конца полотна. Несколько поодаль пыхтела автомотрисса, возле которой покуривали двое эсэсовцев в мокро блестевших резиновых плащах.

Шерра и Вурст подошли к эсэсовцам. До Карстнера долетел смех. Потом они подозвали к себе Туфолку. Вытянувшись в струнку, он замер в четырех шагах от автомотриссы. И по тому, как время от времени вздрагивала его грудь, Карстнер понял, что Туфолка откликается на указания начальства бравым «Jawohl!». Шелест дождя гасил звуки. Веки сделались тяжелыми. Хотелось спать.

Вернулся Туфолка и начал разбивать команду на бригады. Карстнер вместе с пятью другими хефтлинками должен был разгрузить вагон. Второй слева.

— Понятно? — спросил Туфолка.

— Так точно! — ответил Карстнер.

Где-то забухали зенитки. Завыла сирена. В небе скрестились чахлые ходули прожекторов.

— Стой! Назад! — заорал Шерра.

Команда вновь выстроилась в шеренги по четыре.

Шерра велел всем лечь лицом вниз.

— Если хоть одна сволочь шевельнется, перестреляем всех. Стрелять будем без предупреждения, — услышал над собой Карстнер тихий, спокойный голос.

Холодные капли неторопливо долбили затылок. Когда промокла вся спина, Карстнер перестал чувствовать отдельные капли.

Над ним гудели самолеты. Разрывы зенитных снарядов больно отдавались в барабанных перепонках. Тарахтели крупнокалиберные пулеметы. Земля пахла прелой хвоей.

Потом послышался свист. Нарастающий и неотвратимый. Казалось, что он отзывается в спинном мозгу. Карстнер опять различил холодные удары отдельных капель. И вдруг стало светло. Карстнер увидел рыжие травинки, спаренные сосновые иглы, полусгнившую черную шишку. Что-то рвануло. Уши забило нестерпимой болью. Карстнер раскрыл рот. Мокрая трава сделалась малиново-красной. Яркий свет сменился дымной тенью, и вновь полыхнул свет. В ветвях зашелестели осколки. На землю стали падать гравий, щепки, горящая бумага.

— Verfluchte scheisebande! — услышал Карстнер, и сейчас же пророкотал автомат.

— Не стреляйте! Это я так… Меня придавило, — обреченно выдохнул кто-то.

Карстнер опять услышал автоматную очередь, и опять послышался нарастающий свист.

Карстнера мягко приподняло с земли и куда-то швырнуло. Он больно ударился обо что-то головой и покатился неведомо куда сквозь хлещущие по лицу мокрые голые ветви.

Когда он поднял голову, вокруг было сумрачно и тихо. Горло щипал едкий железный запах. Карстнер открыл рот и попытался откашляться. В ушах что-то щелкнуло, точно вылетели пробки из детской двустволки. Дождь все еще тускло шуршал в опавшей листве. До Карстнера долетел тихий стон. Он прислушался. Стонали где-то рядом.

— Кто это? — спросил Карстнер.

— Хефтлинк номер 17905… Я, кажется, ранен… Не могу встать.

— Где вы? Это я, Карстнер. Август Карстнер из восьмого блока. Где вы?

— Карстнер?.. Кажется, я кончаюсь, Карстнер. Ползи ко мне.

Где-то полыхало далекое зарево. В малиновом сумраке Карстнер увидел, что в нескольких метрах от него лежит человек.

— Что с вами? — спросил Карстнер.

— Я ничего не вижу… И нога… Нога сильно болит. Посмотри, что у меня с ногой.

— Я сам почти ничего не вижу.

— Тогда дела не так плохи. А то я решил, что ослеп… Перевяжи мне ногу. Может быть, я смогу встать.

Карстнер нащупал грудь раненого и осторожно повел свою руку к его ногам.

— Больно? — спросил он.

— Другая нога…

Карстнер передвинул руку. Раненый застонал мучительно и глухо. Карстнер скользнул ладонью к колену. Рука его неожиданно упала на землю во что-то скользкое и липкое.

— Ну?.. Что там? — спросил раненый, корчась от боли. — Пощупай ступню… Мне кажется, что у меня раздроблена ступня.

— У тебя нет ступни, — глухо ответил Карстнер и облизал потрескавшиеся губы, — и ноги тоже нет.

— Так… — отозвался раненый.

— Я перевяжу тебя. Сейчас! Я быстро…

— Не надо! Так будет скорее… Ты политический?

— Да.

— Коммунист?

— Нет. Социал-демократ.

— За что?

— Саботаж.

— Срок?

— Бессрочно.

— Так.

Раненый замолчал. Дышал он тяжело и влажно, с присвистом.

— Что ты думаешь делать, Карстнер?

— Не знаю…

— Тебя все равно расстреляют. За попытку к бегству… если найдут, конечно.

— Да.

— Кем ты был раньше?

— Журналистом.

— Опыт подпольной работы имеешь?

— Очень небольшой. Меня скоро взяли.

— Так… Распори подкладку… Вот здесь… Нашел?

— Нашел!

— Спрячь. Здесь кроки и компас… Иди все время на север, пока не выйдешь к автостраде на Гамбург. Тогда воспользуешься кроками… Хутор Маллендорф. Там тебе помогут. Только не забудь передать привет от Янека. Понял?

— Да.

— Вот и хорошо…

— А как же вы?.. Я…

— Со мной все кончено. Я действительно ничего не вижу… Не забудь про Янека. Это пароль. Понял?

— Да…

Карстнер открыл глаза. В тумане высветлился слепящий бледно-латунный диск солнца. Было часов двенадцать, а темнеть начинало в шесть. Пронесся «опель-адмирал». Карстнер успел заметить забрызганные грязью крылья и матовую водяную тень на черном лаке.

Проскрипела телега с копной сена. Проехала машина Красного Креста. Шоссе местами просохло, и сквозь колючую хвою отчетливо виднелись черные трещины на серых проталинах. Эфирным контуром, как на недодержанном негативе, проявилась силосная башня. Карстнер достал компас и взял азимут. Туман таял. День обещал быть хорошим. В подсыхающих лужицах на шоссе отражалось чуть тронутое желтоватым оттенком небо.

Карстнер отполз назад. Осторожно приподнялся и, пригибаясь, пошел обратно в лес. Кисловатый запах прелой дубовой листвы и хвои опять вызвал ощущение голода. Чтобы согреться и не думать о еде, Карстнер стал собирать сухой валежник. Спичек у него не было, да он и не решился бы разжечь костер. На поиски хвороста и рыжих высушенных елок его толкала жажда хоть какой-то деятельности.

Когда набрался целый ворох, Карстнер выстлал ветви сосновым лапником. Получилось высокое пружинящее ложе. Карстнер критически оглядел его и принялся снимать лапник. Найдя в небольшом ельничке сухое место, он тщательно покрыл этим лапником усыпанную ломкими иглами песчаную землю. Потом, отвязав разлохмаченную веревку, придерживавшую оторванную подметку, он скрепил ею верхушки двух отдельно стоящих елочек. Получилось нечто вроде арки. Часа полтора ушло на вязку фашин. Они выглядели лохматыми и очень непрочными. Но Карстнер остался доволен. Соорудив из фашин ограду вокруг арки, он осторожно укрыл свое шаткое сооружение большими ветками, которые потом засыпал мелким хворостом и оставшимся лапником. Только после этого он прополз в заранее оставленный лаз и закрыл его изнутри фашиной.