Романтика, стихи, чувства — все слилось в единую прекраснейшую любовь, которая вот-вот должна была перерасти в более прочную связь, в брак. Я жила мечтами о том дне, когда он сделает мне предложение, мечтами об эмиграции, о лучшей жизни где-нибудь в Вене или Париже.
И вот, наконец, он сказал мне, что завтра непременно должен поговорить со мной о чем-то очень важном.
— А сейчас? — спросила я, понимающе улыбаясь. — Что мешает нам поговорить сейчас? К чему откладывать важные вещи?
— Не знаю, но — завтра. Не могу объяснить, — отозвался он. — Просто шестое чувство подсказывает мне, что завтрашний день будет каким-то необыкновенным в моей жизни.
Я промолчала с улыбкой. Я опустила глаза. Он говорил еще что-то, а я уже погрузилась в мысли о завтрашнем дне, о том, что надеть, как держаться, что отвечать. У меня не было сомнений.
И вот назавтра перед выступлением, повинуясь какому-то фатальному предчувствию, я впервые решила пройтись пешком, не дожидаясь машины, которую присылали за мной каждый вечер.
Я свернула за угол, и тут-то мы с ней столкнулись.
Маленькая пигалица в обносках. Она упала. Мне стало неловко в своих мехах перед этой бедняжкой, и я подала ей руку, помогая подняться.
Руки у нее были ледяные…
То ли она была такая жалкая, то ли от предстоящего счастья я ощущала себя безусловно высшим существом. (Да к тому же существовала еще и совершенно прозаическая причина: моя горничная была на сносях и я часто думала о том, как бы избавиться от нее и нанять новую, более расторопную девку.)
— Мне так неловко, — прошептала она, поднимаясь, — просто голова закружилась.
И пошатнулась.
— Где вы живете? — спросила я. — Может быть, вас проводить…
— Нет-нет, — она тут же отняла у меня руку, но, чтобы не упасть, ухватилась за стену дома. — Мне уже лучше! Гораздо лучше!
— Перестаньте лгать, — сказала я ей прямо. — Дайте угадаю — вам некуда идти и с утра вы ничего не ели. Так?
Она слабо усмехнулась.
— Со вчерашнего дня, — поправила она. — А идти мне и вправду некуда. Я приехала на работу, но вакансия моя оказалась занятой… А денег на обратный билет нет, я сюда-тo с трудом наскребла.
— Идите за мной, — велела я и повернула назад, к своему дому.
По дороге мне подумалось — не воровка ли она и что оставлять ее у себя — полное безумие. Одно дело — когда и в домоуправлении придется представиться, и с кухаркой поладить… Что она с радостью согласиться служить у меня, сомнений я не испытывала. Да и она, мне кажется, понимала мое намерение, поэтому и пошла за мной.
Я так и не решила, что же с ней делать. Выручил автомобиль, который как раз отъезжал от моего подъезда.
— Розалия Сергеевна, голубушка, — выскочил взъерошенный Пяткин. — А мне сказали — ушли вы. Я вот назад уже собирался. Как же так — не дождались! Раньше прикажете заезжать?
Говорил со мной, а сам косил на мою подопечную, явно недоумевая, что у меня за компания.
— Вот и прелестно, что мы не разминулись. Поедем.
Я, не оглядываясь, махнула девчонке. Она решительно сунула ридикюль Пяткину и юркнула за мной в машину.
Вряд ли она когда-нибудь в такой ездила. Глаза ее горели восторгом. На щеках проступил румянец. Мы поехали.
Далее — нагромождение случайностей и моя опрометчивость. Если бы знать! Но — были, были же тревожные звоночки, которых я не услышала или не поняла. Разве села бы обычная уличная девчонка вот так запросто в авто, не задав ни одного вопроса, с восторгом глядя в окно и отдавшись на волю Бога? Не поблагодарив и даже не удивившись.
Она была дерзкой, эта девчонка, вот чего я не разглядела с самого начала. Она не ведала страха. А я ее молчание по дороге приняла за восторженное смятение, а потому лишь высокомерно улыбалась время от времени, представляя, что сейчас творится в ее душе. Я судила по себе — это первая моя ошибка. Она была совсем другой. Совершенно из другого теста! К тому же я была влюблена, а значит — близорука, я была уверена в своем счастье, а значит, и в себе в этот день необычайно. В конце концов, я была мудрой, взрослой, богатой и известной женщиной, а она — девчонкой-оборвашкой, подобранной мною на улице.
Пока мы ехали, я и думать о ней забыла. Меня одолевали грезы. Он сделает сегодня предложение. Я тонула в блаженстве от одного предвкушения. Он был единственным смыслом моим в этой жизни. И с сегодняшнего дня нам предстояло объединить свои судьбы навек. Чтобы даже смерть не разлучила нас.
Выйдя из машины у театра, я подумала, что стою в двух шагах от своего счастья, которое теперь никогда не кончится.
Я забыла о ней.
Не дожидаясь моего приглашения, она самостоятельно выбралась из автомобиля и, задрав голову, рассматривала лепнину над аркой.
— Пойдем, — я слегка кивнула ей, чтобы шла за мной.
Только теперь мне пришла в голову мысль о том, что именно сегодня девчонка-то мне и ни к чему. Вдруг он захочет провести вечер и ночь у меня? К чему мне ее присутствие? Может быть, оставить ее ночевать в гримерной? Комната просторная, к тому же есть удобная софа. Почему бы нет? Нужно только договориться с администрацией, а завтра я ее заберу.
Мы прошли через пустой еще зал, где сонно слонялись официанты. Я увидела Николая и направилась прямо к нему, кивнув лишь бегло в знак приветствия хозяину заведения — Илье Петровичу. Я протянула ему обе руки, и он поднял их выше, к своим губам. Но поцелуй был не такой как вчера — длинный, со значением. Он удивленно смотрел на мою попутчицу, которая — нужно же быть такой идиоткой! — стояла прижавшись ко мне и во все глаза рассматривала Николая.
— А кто это с тобой? — спросил он улыбаясь.
— Эльза, — ответила она вместо меня и протянула ему руку… для поцелуя.
Он не просто смутился — опешил. Это было очевидно. Но как человек воспитанный, к тому же приняв несносную девчонку за мою родственницу, конечно, он поднес ее руку к губам и поцеловал.
— Совершенно ледяные руки, — сказал он ей и, обернувшись, крикнул: — Семеныч, принеси-ка нам чаю, да погорячее.
А тут уже и Илья Петрович извечно плотоядным взглядом рассматривал девчонку, перехватывая ее руку у Карского и касаясь кончиков пальцев губами.
— У-у-у — тут чаем не обойдешься, верная мерзлота какая-то. Семеныч, водки тащи. Вы, брарышня, не местная, что ли? Пальтишко на вас совсем не по сезону, да и перчатки поди. Так и обморозить руки-то недолго. Да и губы у вас, простите меня, синие, как у покойницы.
Она расхохоталась как ребенок. Стояла себе в центре нашей компании, словно в центре вселенной, и смеялась.
Я уже несколько раз пыталась вступить в разговор, предупредив всех, что бойкое существо с синими губами и с таким неподходящим для нее вычурным именем Эльза — без двух минут моя новая горничная. Но тут подоспел Семеныч с самоваром и с графином водки. Николай наливал чай, а Илья Петрович растирал Эльзе руки водкой, с удовольствием глядя, как она морщится от боли и прикусывает нижнюю губу.
— А как ты хотела, душа моя, — терпи теперь, терпи…
Я вдруг подумала, что все это похоже на водевиль, с вечным избитым сюжетом, где все принимают простолюдинку за графиню, ведут себя с ней подобающе, а она оказывается на поверку служанкой, и все стыдятся своих усилий. Хорошо, пусть еще немного поусердствуют, а потом уж я выведу ее на чистую воду, и этот водевиль мы закончим.
— А теперь внутрь, внутрь, душа моя, тогда уж никакая холера тебя не возьмет.
Илья Петрович налил Эльзе водки и с энтузиазмом знатока женских слабостей совал стаканчик к лицу, а она морщилась, крутила головой:
— Да я отродясь этой гадости не пила…
— А лекарство горькое пила, когда болела? Так вот это тоже лекарство, тоже горькое, но гораздо лучше, — подмигнул он Карскому, — против него никакая болезнь не устоит.
— Но я же не больна!..
— Так заболеешь, коли не выпьешь!
Она с ужасом посмотрела сначала на меня, потом на Николая. И он сказал ей отеческим тоном:
— Нужно!
Эльза мужественно отхлебнула из стакана, закашлялась.
— До дна, до дна, — подначивал Илья Петрович. — Иначе какой же в ней смысл?
Она еще раз посмотрела на Николая и выпила водку залпом, на этот раз даже не поморщившись, а лишь с шумом переведя дух.
— А теперь усаживайтесь и — чаю, — подвинул ей чашку с блюдцем Карский.
А неугомонный Илья Петрович уже вертелся возле меня.
— Богиня наша, а за вами-тo и поухаживать некому, — он принял мою шубку, передал Семенычу. — А у меня беда, знаете ли…
Мы с ним одновременно присели за стол, при этом я не сводила глаза с Николая, а он — с Эльзы.
— Танцовщица наша, Любка, помните ли ее? Ногу сломала, злыдня! Это в самый разгар сезона. Где ж я ей теперь замену-тo найду?! Все приличные танцорки уже ангажированы. К балетным сунулся, так те такие деньги заломили, что впору ресторан продавать. Уж и не знаю, как выкручиваться…
— К чему вы клоните, Илья Петрович? — строго спросила я.
— Голубушка, недели на две не выручите ли? Что вам стоит кроме своих трех дней остальные — ну хотя бы по часику…
— О, уважаемый! Да вы хотите, чтобы я как на службу к вам ходила. Шесть дней в неделю — один выходной? Голос ведь вещь хрупкая!
— Ну уважьте старика, — бормотал Илья Петрович, который стариком вовсе не был, зато страстно любил глупые купеческие обороты. — Я не постою за ценой, в разумных пределах, естественно, но для вас…
Он нагнулся к самому моему уху и прошептал:
— Для вас ничего не пожалею.
— Нет! Я слишком себя уважаю, чтобы вот так разбазаривать свой талант. К тому же у меня совсем иные планы…
Об этих иных планах я не забывала ни на минуточку все это время: у меня венчание, у меня медовый месяц, а вы тут со своим кабаком лезете! — хотелось мне выкрикнуть ему.
— …иные планы, — сказала я и посмотрела на Николая.
А он будто только и ждал этого.
— Я как раз хотел вставить словечко — ты позволишь?
У меня сердце в пятки ушло. Неужели прямо сейчас, при всех он раскроет наши планы и…
— Лиза может вам помочь, — сказал он.
Ни я, ни Илья Петрович сразу и не поняли кто такая Лиза, как именно и кому из нас она может помочь. Девчонка между тем молча вперилась в Илью Петровича, словно хотела его загипнотизировать, а Карский продолжил:
— Ее зовут Елизавета, Лиза. Эльза — это ее сценическое имя. Она танцовщица.
Новость была настолько для всех нас ошеломительная, что никто не решался вымолвить слово, чтобы не расхохотаться быть может. Поэтому несколько секунд все мчали, и только слышно было, как стучат ножи и вилки в руках официантов, накрывающих столы к ужину.
— Танцовщица? — В голосе Ильи Петровича радости совсем не было, один только скепсис.
Он разглядывал маленькую девчонку с птичьим личиком и птичьей фигуркой, сравнивая ее с роскошной пышнотелой Любкой. «Ни одного шанса! — мысленно поставил он ей оценку. — Ни единого!»
— А где вы танцевали? — осведомился он кисло.
— Можно я покажу? — Лиза почему-то обратилась с этим вопросом не к Илье Петровичу, а к Николаю.
— Почему нет? — улыбнулся он.
И только тогда она перевела взгляд, полный мольбы, на Илью Петровича.
— Хорошо, — сказал он без всякого энтузиазма.
Несмотря на кажущуюся словоохотливость, он вовсе не был любителем тратить время попусту. Одно дело — обхаживать нужного ему артиста, и совсем другое — смотреть на пропащую танцовщицу, которая — он мог бы определить с одного только взгляда! — конечно же, не подойдет ему.
Но он не смирился с моим отказом заменить Любку и собирался, вероятно, затеять щепетильный разговор о гонорарах, а потому девчонка на сцене была в его пользу. Не крайняя ситуация, видите ли, есть варианты, а потому и гонорар мой за дополнительные выступления можно было бы и не задирать особенно.
— Хорошо, посмотрим. Нужен вам реквизит какой-нибудь? — продолжил он вставая и подзывая Семеныча.
— Ридикюль, — Лиза уставилась теперь на меня. — Мой ридикюль.
— Может быть…
— Там мой костюм! Принесите, — обратилась она властно к Семенычу.
Тот бросился исполнять. Лиза направилась за ним, а Илья Петрович вслед ей крикнул:
— Музыку какую прикажете?
— Канкан, — обернулась она, сверкнув глазами, и вышла.
Илья Петрович рухнул на стул, замычал как-то невнятно, то ли смех изображая, то ли слезы. Налил в стаканчик водки, опрокинул, взял щипчиками кусочек сахара, забросил в рот и, подперев голову руками, уставился на меня.
— Голубушка, — сказал он тоскливо, — где вы ее взяли?
Момент истины наступил.
— На улице, — ответила я просто.
— Как на улице? Что значит на улице? — залопотал Илья Петрович. — А я-то думал, ваша родственница какая-нибудь дальняя. На улице… Хм… Это как-то все меняет, знаете ли… Может, и смотреть не станем, ну ее. Какая из нее Любка? Она ей и в подметки не годится.
Я могла бы сказать ему: конечно, не будем. И никогда бы больше не увидела эту девчонку. Но она настолько расстроила мои планы, что мне захотелось покуражиться над ней.
Канкан, говоришь? Прекрасно. Посмотрим на твой русский народный деревенский канкан. Нет ничего смешнее бездарности. А потом я обязательно соглашусь на предложение поработать в те вечера, когда выступала Люба. За двойную оплату. Нет, за тройную. У меня ведь венчание скоро. И только две недели. А потом — хоть потоп!
— Пожалуй, оставлю вас, — поднялась я, понимая, что поговорить с Карским наедине сейчас не удастся. — Мне пора готовиться к выходу.
