Когда она меня убьет [СИ]

Тогда я окунулся с головой в ночные клубы, рестораны, дискотеки. В то короткое белое питерское лето в моей жизни было столько женщин, сколько не было в пересчет на остальные годы. Они будто ждали меня, роясь в ярких, как цветы, кафе, оккупируя набережные с разведенными мостами в душные вечера. Им был нужен как воздух мой азарт поиска, потому что не я, а именно он соответствовал их вибрациям. Они тоже искали и тоже не знали чего именно. Тоже готовы были принять случайную встречу за знак Провидения. Легкость встреч, готовность к страсти и хладнокровное стирание очередного номера в моем мобильном сводили меня с ума. В каком-то глупом угаре я принимал первое время их уступчивость за свое могущество. Пока, растратив запас внутреннего терпения, не соскучился как-то вдруг, поняв, что цель моя не достигнута: работа стоит, и теперь я испытываю к ней еще меньше охоты, чем прежде. Женщины вдохновляли на безделье, на трату денег, на пустую болтовню, но ни одна не принесла вожделенного вдохновения, которого я так жаждал. Даже искры его.

Я решил, что женщины подворачиваются не те. Я стал строже в выборе, определеннее в беседах. Нетерпение зажглось в моих глазах. Я сменил приманку и стал притягивать только отчаянных, балансирующих на лезвии крайности, одержимых и оголтелых. Начались тяжелые бои без правил, по утрам теперь я просыпался измученным, но, кроме катастрофической потери сил, никаких перемен со мной не происходило.

Однажды мне пришла в голову совершенно шальная мысль — отыскать мою музу, ту, с черешневыми губами. Но после первого же осторожного вопроса, заданного сокурснику, я пожалел об этом. Душа моя вылетела из университета за прогулы в том семестре, когда завершился наш роман, подсела со временем на тяжелые наркотики и полгода назад тихо скончалась где-то в Вологодской области у родителей.

Последнее известие произвело на меня столь удручающее впечатление, что я впал в мрачную апатию да так до сих пор ничего не смог с ней поделать. А что прикажете делать, если сама судьба унизила и уничтожила мою единственную музу, не оставив мне шанса даже в воспоминаниях.

После окончания аспирантуры прошла осень, миновала зима, а я так и слонялся по квартире — бывший аспирант, не в силах подыскать работу или даже подумать о предстоящем трудоустройстве.

4

Перед самым Новым годом меня одолело желание начать все с нуля, все переменить в своей жизни, в надежде, быть может, на то, что и в голове все переменится. Я затеял переезд в квартиру, которую подарили мне родители. Подарили давно. Она уже год ждала своего хозяина. Но мне все было недосуг, я едва ли побывал там пару раз с момента получения документов и ключей. Благо у моих драгоценных родителей тоже не было времени проверить, насколько я оценил их щедрый дар. Они как обычно были в отъезде.

Отсутствовали они практически всегда, кочуя по миру из одной страны в другую, проживая в каждой маленькую жизнь, перевозя ее потом в ворохе прочих воспоминаний в чемоданах, пересыпанную пряной ностальгией.

Мой отец — вечный отличник, стал в свое время самым молодым доктором наук Технологического института и к тридцати пяти годам был одним из наиболее востребованных специалистов в разных уголках земного шара. Там он и проводил свою жизнь, вместе с мамой — верным помощником, вечной ассистенткой и боевой подругой. Некоторое время я тоже колесил с ними по миру, путая языки и имена быстро сменяющихся приятелей, присматривающих за мной студенток и пожилых дам, учителей, названия улиц, пока однажды не было решено вернуть меня на историческую родину, где я вместе с полным одиночеством обрел и полную самостоятельность…

В пятнадцать лет меня приютил дед, но через три года он покинул этот мир, и я оказался предоставленным самому себе.

С тех пор я претерпел трансформацию наподобие гусеницы с ее коконом. Не скажу, что превратился в прекрасную бабочку, но основательно изменился — это факт.

Сегодняшний день мало чем отличался от остальных. Шатания по квартире ничего не давали, ничего не меняли. Но улица за окном гремела кошмаром, я плотно задвигал шторы, баюкал себя чтением Геродота, перелистывал страницы дипломной работы и ровным счетом ничего не предпринимал, хотя в душе без всяких к тому причин все росло и росло беспокойство.

Когда кофейные чашки перестали умещаться в мойке, я все-таки попытался реанимировать былую беспечность: сделав глубокий вдох, добежал до ближайшего супермаркета, чтобы запастись провизией еще на неделю. На обратном пути взглянул на свой почтовый ящик и выругался: ворох разноцветных бумажных листов больше не вмещался в его узкой щели, жэковская квитанция валялась на полу вместе с письмом.

Подобрав письмо и квитанцию, я освободил ящик от тонны хорошо утрамбованных рекламных материалов, переместив их в мусоропровод, который ими едва не подавился.

Голубой конверт… Возможно, сейчас весь мир такими пользуется, но я не пишу писем, и некому, стало быть, мне отвечать, а потому ничего про конверты не знаю. Странный голубой конверт. И на нем напечатаны были мой адрес и мое имя. Все — обо мне и — ничего — об отправителе. Даже штемпеля не было.

«Она мне прислала письмо голубое», — вспомнился Северянин, и на ум тут же пришла Анастасия Павловна, научный руководитель моей никак не желающей состояться диссертации, грузная женщина пятидесяти девяти лет, до странности порой сентиментальная. Только она, пожалуй, могла бы облечь деловое письмо в столь сомнительную оболочку.

Я не стал ждать лифт и, поднимаясь по ступенькам, надорвал конверт. Достал листок без обращения и подписи. Послание было коротким.

«Ваша жизнь в опасности! Вам остался месяц или два. Будьте предельно осторожны!»

Перечитывая письмо, я повернул к последнему маршу. На широком подоконнике сидела девчонка.

— Привет, — сказала она. — Ты ведь из шестнадцатой квартиры?

— Здравствуйте, — ответил я ей нарочито вежливо в ответ на ее «ты». — С кем имею честь?

Она усмехнулась:

— Я — за ключами.

— За чем, простите? — Я прошел мимо нее, поднимаясь к своей двери.

Она двинулась за мной.

— Мама оставила мне ключи, — ответила она.

Я открыл дверь, бросил на пол пакеты с продуктами и повернулся к ней:

— Это что, такой новый способ знакомиться?

Я как-то быстро увязал ее появление с письмом. А почему нет? Странное письмо и такая же странная девочка со странными притязаниями на несуществующие ключи.

— С тобой?! — Она так искренне удивилась, будто я действительно был последним человеком на свете, с которым ей пришло бы в голову искать знакомства.

И протянула мне записку.

«Тети Нади нет дома, поэтому ключи оставлю в шестнадцатой. Буду поздно».

Мы посмотрели друг на друга. Она явно была расстроена.

— Значит, не оставила… Н-да, стоило от нее ожидать.

— От кого?

— От мамочки. Наверняка квартиру перепутала. Можно я позвоню? У меня еще и трубка села.

Я прошел в комнату и протянул ей телефон, она набрала номер:

— Это Ева, — сказала она зло, — попросите ее подойти к телефону.

Ее абонента, вероятно, искали долго, но все-таки нашли. Потому что она снова заговорила:

— Да, мне вздумалось вернуться домой.

Затем она мрачно выслушала ответ и сказала:

— За это время можно долететь до Парижа.

Она надолго замолчала. Не дожидаясь окончания ее переговоров, я прошел на кухню, с педантичной аккуратностью, обычно мне совсем не свойственной, расставил продукты на полке и даже, по какому-то странному наитию, принялся тереть дверцу холодильника губкой, пока не стал сам себе противен. Что происходит? Я ощущаю неловкость из-за присутствия школьницы в моей квартире? Будто это я напросился к ней позвонить, а не она ко мне.

Когда я вышел, она резко поднялась, и стопка не разобранных после переезда книг, стоявшая на полу, рассыпалась.

— Как обычно — неловкая, — сказала она, впрочем не сделав ни единого движения в сторону устроенного беспорядка.

Подхватила рюкзачок и вот уже застегивает сапожки у двери.

— Спасибо, вы были весьма любезны, — сообщила она мне на прощание и показалась гораздо старше, чем прежде.

В глазах ее мелькнула насмешка. Совсем не детская.

— Пока.

Чувствуя, как холодное раздражение от такого наглого вторжения закипает внутри, я лишь кивнул и закрыл за нею дверь. Прошел в комнату и опустился на колени, не зная, разобрать ли книги, которые уже месяц здесь пылятся, или просто задвинуть как есть, грудой в угол, чтобы не мозолили глаза.

И я сразу увидел нечто инородное.

Большой альбом, обтянутый потертым бархатом, лежал сверху.

Я раскрыл его, бегло взглянул на незнакомый почерк. Мне не нужно было особенно напрягаться, чтобы сообразить, что у меня никогда такого не было до сегодняшнего дня, схватил его и быстро вышел на лестничную площадку.

Она стояла у лифта, двери медленно открывались. Заметив меня, она слегка отпрянула, взгляд заледенел.

— Вы кое-что забыли, — я протягивал ей альбом и глупо пояснял, потому, наверно, что она ничего не понимала, — эту вещь. Вы забыли. У меня. Это — ваше.

Смешно, но она выглядела насмерть перепуганной. Дверцы лифта дрогнули и закрылись. Она нажала кнопку снова, спросила:

— Вы уверены?

Вошла в лифт. Я все еще протягивал ей альбом.

— Это не мое, — сказала она.

Двери закрылись, лифт пошел вниз.

Когда она стояла там, залитая светом… Кому пришло в голову вкрутить туда лампочку в сто пятьдесят ватт?! Так вот, когда она там стояла, я вдруг подумал, что она практически моя ровесница. Почему же сначала она показалась мне ребенком?

Ева…

Я вернулся в квартиру, но желание приниматься за какие-то дела испарилось начисто. Мне всегда казалось, что случайностей не бывает. Раз уже началось все с глупого письма и продолжилось этим нелепым визитом, значит, лучше вовсе ничего не предпринимать сегодня, как говорил мой дед, «путного не жди». И все-таки что за ахинея на меня свалилась?

Кофе и сигареты — лучший способ уничтожения дневного времени. На кухне я оказался по привычке. Но вдруг понял, что сейчас совсем не хочу этого. Прислушался к своему беспокойству и с удивлением отметил, что готов бежать за ней вниз, обгоняя лифт, чтобы спросить, какого черта она на меня так смотрела?!

А потом увидел ее из окна. Она вышла из подъезда и направилась в сторону остановки. Пока она не свернула за угол, я смотрел ей вслед. Пока она не скрылась за углом, я успел понять, что подошел к окну не случайно… Сознание зависло. Не оторваться.

Но тут я вспомнил про альбом. Чужой альбом в моем доме.

Внимательно рассмотрев его, я пришел к выводу, что он, должно быть, очень старый и, вероятно, вполне мог бы принадлежать моему покойному деду. Вспомнив, как только что с упрямой настойчивостью совал его незнакомой девице, я едва не расхохотался. Может быть, этот альбом затесался между книгами — библиотека практически полностью принадлежала деду. Возможно, я просто забыл, как упаковывал его. Мне почему-то очень захотелось, чтобы именно этот альбом стал тем, о чем я забыл, оказался той темной точкой в моей голове, которая должна была в один прекрасный момент преподнести мне какой-нибудь отвратительный сюрприз.

От альбома исходил дух тления. Я зажмурился. Запах показался мне знакомым. Ммм… Так пахнут мальтийские церкви с их святыми из папье-маше. Мне не раз приходилось работать со старинными документами в архивах, и я мог бы поспорить, что альбому лет сто — никак не меньше. Уголок первой же страницы оказался у меня на пальцах и рассыпался, как крылья бабочки, неумело высушенной для детской коллекции. Необходимо было отложить чтение и принять меры, чтобы он не осыпался прежде, чем удовлетворит мое любопытство. И я даже собирался встать поискать специальную пластиковую закладку, которой обычно пользовался, работая со старинными документами, но глаза мои уже не могли оторваться от первых строк:

«Это не первая моя жизнь. Из тех, что помню, — вторая. В ней все не так, как в первой, но в главном — все повторяется, все повторилось. Ты живешь уже третью жизнь, и именно на тебя вся моя надежда. Возможно, именно тебе удастся разорвать порочный круг и сделать так, чтобы все мы выбрались, наконец, из этой истории, по крайней мере — живыми

Однажды я гуляла по Смоленскому кладбищу и наткнулась на могильную плиту с удивительной эпитафией: «Господи, уповаю я лишь на то, что лежу здесь до дня своего воскресения!» Я давно утратила всякие связи с Богом. Мы — утратили. Ты это поймешь потом… Когда придет время. Я уповаю лишь на тебя. Даже сейчас, когда ты читаешь мой дневник, из могилы уповаю. Ты — мой единственный Бог. Потому что ты — это я. Ты — моя живая душа, прошедшая сквозь ужас смерти в новую жизнь. И ты это уже знаешь. Мой дневник подскажет или напомнит тебе все, что я не смогла пронести в следующую жизнь

Ты уже догадываешься или знаешь наверняка, что я не сумасшедшая, возможно, в памяти твоей хранится даже воспоминание о том, как я сижу сейчас за столом и пишу эти строки. Но если вдруг ты не помнишь, и тебе нужны доказательства трезвости моего рассудка, то скажу тебе сразу главное: как бы ты ни жила, чем бы ни занималась до первого дня весны твоего двадцатипятилетия, главное событие твоей жизни произойдет именно в этот день. Событие, которое перевернет все вверх дном, сделает тебя убийцей и заставит умереть через два месяца

Первого марта ты попадешь в заколдованный круг, и, если не сумеешь из него выбраться, тебя не станет

Я не смогла. Даже сейчас, перед уходом, с трепетом и ужасом оглядываясь назад, я не понимаю, где снова совершила ошибку. В эту свою жизнь я пришла знающей все наперед. Мне казалось, что теперь-то я имею власть над событиями. Как я ошибалась! Судьба обладает гораздо большей властью над нами, чем нам, вечно беспечным существам, это представляется. Судьба? Или тот, кто там, наверху? Иногда я думаю, что именно он подстроил эту ловушку, чтобы все мы попадали в нее снова и снова. Но я все-таки надеюсь…

Впрочем, ты все это знаешь, и у тебя было достаточно времени подумать. Целая жизнь. Надеюсь, ты сумеешь одолеть Его. Я прочла все книги, в которых говорилось о свободе воли человеческой перед Ним

Твое главное событие произойдет первого марта в семь часов вечера»

Навязчивое повторение даты заставило меня, изначально увлеченного лишь оценкой степени шизофреничности повествования, вдруг осознать, что именно сегодня первое марта, а значит, началась весна. Я бросил взгляд на часы и замер. Стрелка на моих глазах дрогнула, дернулась, перескочила на одно деление и показывала теперь ровно на двенадцать, тогда как часовая замерла на семи.

Меня охватило мистическое оцепенение, показалось на миг, что вся эта история, о которой одна женщина пишет в своем дневнике другой, возможно не существующей (Да что со мной?! Конечно — не существующей!), имеет какое-то отношение ко мне. Ведь каким-то странным образом затесался среди моих книг этот дневник. И если предположить, что он имеет отношение к моему деду, к подруге его юных дней, то, возможно, имеет все это власть и надо мной. И ведь надо же такому случиться, что дневник этот попался мне на глаза именно сегодня, первого марта, почти что в семь часов вечера.

5

Я непроизвольно затаил дыхание, ожидая неизвестно чего; того, быть может, что разверзнется бездна или рухнет на меня потолок. А что? Такое вполне возможно при нашем строительстве…

Даже сердце мое стало биться чуточку тише, как-то вдруг иссяк поток машин за окном, и потому наступившая тишина показалась зловещей. И в этой тишине я услышал едва уловимый звук, доносившийся из глубины моей пустой квартиры.

Минуту я соображал, что бы это могло быть. Отбросив в сторону дневник, как гремучую змею, я встал и, пытаясь двигаться бесшумно, пошел в сторону неизвестного звука.

Через мгновение мои мистические настроения рассеялись, а бытовые проблемы, которых я опасался больше любых мистических чудовищ, накрыли с головой. Сквозь пластиковые панели потолка в ванной сочилась вода, капли бились о кафельный пол, звук усиливала акустика просторной пустой комнаты. Вот тебе и ужас первого дня весны, а заодно и конец тихого вечера, который я собирался провести.

Взлетев по лестнице на верхний этаж, я приготовил постную мину и отточенные изысканной вежливостью ругательства, которые копились во мне с детства, не были обронены ни разу, а потому напитались ядом. Теперь они имели полное право на свободное хождение.

На первый, довольно продолжительный, звонок мне никто не ответил, а потому я прижал палец к кнопке звонка намертво, ожидая, когда же у хозяев сдадут нервы. Минута ничего не дала. Вторая прошла также бездарно, но мне не хотелось сдаваться, а потому я не отнимал палец от кнопки звонка целых три минуты, после чего в сердцах ударил дверь кулаком, и… О, чудо! Дверь открылась.

Я бы совсем не удивился, если бы увидел за дверью перепуганного ребенка или странную девчонку, которая сегодня изволила меня навестить. Да что там! В глубине души я был уверен, что увижу за дверью именно ее. И не столько потому, что мне хотелось все странности сегодняшнего дня списать на ее появление в моей жизни, сколько поймать ее за руку и доказать ей же самой, что она просто-напросто хотела со мной познакомиться.

Уж не знаю, почему мне в голову влетела эта шальная мысль, но мне не только не хотелось проверить ее истинность, как я поступал с любой другой гипотезой, мне хотелось отыскать неопровержимые доказательства ее истинности, вопреки здравому смыслу. Во мне проснулся вдруг азарт игрока, который пусть и принимает собственное наитие за прозрение, отдавая предпочтение красному перед черным, но испытывает абсолютную уверенность, что стальной шарик судьбы сегодня с ним заодно.

То, что за дверью никого не оказалось, смутило меня лишь на миг. Я шагнул в темный коридор и щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнула одинокая лампочка, болтающаяся на белом проводе. Под ногами был голый цемент, по потолку тянулись широкие трубы вентиляции, лишь наполовину заделанные гипроком. Приблизительно так же выглядел мой коридор в начале ремонта. Вероятно, виновниками моего затопления стали нерадивые рабочие. Такое уже случалось в нашем новом доме, где три года к ряду шли бесконечные ремонты и сутками гремели дрели.

Я бросился к ванной комнате, навстречу ручейку воды, выбивающемуся из-под красивой двери, неуместной в ободранном коридоре.

— Господи! — громко произнес за дверью женский голос. — Скорее же!

Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что, кроме меня, в коридоре никого нет, я глупо спросил:

— Здесь есть кто-нибудь?

— Конечно же есть! — раздраженно ответила женщина из-за двери. — Скорее выпустите меня!

Осторожно подергав дверь, я убедился, что она заперта изнутри.

— Я не могу вас выпустить, вы ведь заперлись.

— Да, я заперлась, — капризно ответила моя невидимая собеседница, — а замок сломался. И мне теперь отсюда не выбраться. Ломайте же дверь, чего вы ждете? Я сижу здесь уже битый час!

Я отошел на несколько шагов и обрушился на дверь тяжестью собственного тела. Это не помогло. Тогда я, изображая матерого каратиста, стукнул ногой куда-то в область замка, и лишь легкий треск был мне наградой, тогда как нога заболела всерьез. Дверь не желала сдаваться моим жалким потугам.

— Она мне не по зубам! — крикнул я. — Может быть, позвонить вашим рабочим?

— Вы с ума сошли, — взвизгнула женщина, — сегодня вечер пятницы, вряд ли кто-то из них еще лыко вяжет. Пожалуйста, милый человек, не бросайте меня, — ее голос стал медовым.

Таким голосом можно уговорить ограбить ювелирторг или зарезать лучшего друга. Я почти сдался.

— Попробуйте еще раз, там что-то уже хрустнуло, — посоветовала она деловито.

Я разбежался, прыгнув на дверь с размаху, пребольно стукнулся о ручку, но чудо все-таки свершилось, потому что я влетел в ванную и по инерции заскользил по мокрому кафелю, поймав по пути в охапку незадачливую хозяйку, закутанную в белое пушистое полотенце.

Проехав вместе с моей драгоценной добычей — огромные синие глаза на загорелом лице, какой-то божественный запах, шелковая кожа — до округлого края огромной ванной, стоявшей в углу, я приложил все усилия, чтобы не свалиться на пол, и это мне удалось.

— Ах, — выдохнула она мне в лицо, когда инерция моего разбега наконец иссякла, и я замер, стиснув ее в объятиях возле зеркального шкафчика.

Возникла пауза. Если мое положение и было нелепым, то назвать его неприятным я никак не мог. Мятное ее «ах» еще щекотало губы, а тонущее в пушистом облаке полотенца тело вызывало неподдельный интерес.

Она первой встрепенулась и, выскользнув из моих рук, рассыпалась в благодарностях. Я сообщил ей, что вода заливает мой коридор, и предложил поискать утечку…