Школа корабелов

— Вы сами виноваты в том, что я вас ударила. Нельзя сказать, что вы вели себя вежливо.

— Вы меня вынудили к грубости. Дело, о котором я хочу с вами говорить, для вас важнее, чем для меня.

Наташе примирительно протянула руку.

— Не будем ссориться. Если я вас обидела, прошу прощения.

Саша неловко пожал маленькую руку и быстро заговорил:

— Меня зовут Александром… Сашей Поповым. Родителей у меня нет… Кажется, я не то говорю… Не с того конца начал. Словом, в училище немало таких, как я, нищих… Попали мы туда случайно и, если нам удастся его закончить, мы станем инженерами. Трудная наша жизнь в школе, а самое худое в ней то, что учат нас плохо. Вот, кабы отец ваш пить перестал…

Наташа вздрогнула, как от удара. В длинных ресницах при свете луны блеснули слезинки. Закусив губу, она силилась удержать слезы, с минуту крепилась, а затем разрыдалась и повернулась к Саше спиной.

Чуткий к чужому горю, Попов не знал, как ее утешить. Врожденный такт подсказал ему, что лучше дать ей выплакаться.

Он стоял нахмурившись, сунув руки в карманы и молча глядел на вздрагивающие плечи девушки.

— Если бы вы знали, Саша, как тяжело мне смотреть на отца, каждый день видеть его таким несчастным! — всхлипывая, говорила Наташа, вытирая платком глаза. — Отец для меня все. Я так люблю его, что не в силах бороться со страшным пороком, который губит его.

— Андрей Андреевич вас любит?

— Странный вопрос. На всем свете у него нет никого, кроме меня.

— А коли так, скажите ему: пусть выбирает: либо вы, либо водка. Скажите, что вы достаточно натерпелись горя и больше так жить не в силах.

— Что вы говорите, Саша? Он ведь больной человек. Он уверяет, что и недели не проживет без водки.

— Всем пьяницам так кажется. Я на Охте повидал их много. Голову даю на отсечение, что ничего с ним не сделается. От твердости вашего характера теперь многое зависит. Андрей Андреевич допился до того, что ему долго не протянуть. Тут выбора нет.

— Хорошо, я попробую.

— Вот это — другой разговор. Мы будем бороться за вашего отца вместе, вы — дома, а мы — в школе.

— Спасибо вам, Саша. А теперь мне надо спешить. До свиданья.

Наташа шла улыбаясь.

Встреча с Сашей наполнила ее радостью, сердце подсказывало, что она приобрела в нем друга, способного вернуть ее отцу прежнее уважение.

На Сашу девушка произвела не менее сильное впечатление. Он вспомнил, как ею товарищи бросались к окнам, когда она показывалась на улице, и подумал, что теперь ему самому трудно будет удержаться, чтобы не глянуть на Наташу, хотя бы в окно.

Глава четвертая

ОТЕЦ И ДОЧЬ

1

Весна в Петербурге капризна: теплые дни внезапно сменяются морозами, дожди — вьюгами и метелями.

В первый же теплый солнечный день Путихов приказал прекратить топку печей. Точно в отместку, началась пурга. Ледяной ветер свирепо рвался в разбитые и кое-как заткнутые окна. Температура в классах упала до восьми градусов.

Окоченевшие воспитанники с трудом досидели до конца урока английского языка. Теперь можно бы выбежать в темный коридор, где казалось теплее, разогреться в борьбе либо в кулачном бою, сыграть в знакомую всем мальчикам веселую игру «куча мала».

Как ни заманчива была такая возможность, никто, кроме камчатцев, не покинул класс. Все с нетерпением ожидали прихода учителя словесности. Сдержала ли Наташа слово или спасовала перед отцом? Этот вопрос со вчерашнего вечера оживленно обсуждался охтенцами.

Встретить Редкозубова решили торжественно. Попов стал у двери и приготовился отдать рапорт, чего прежде никогда не делали. На приветствие учителя должен был последовать четкий и дружный ответ, отрепетированный заранее.

Но все получилось не так, как ожидали. Андрей Андреевич вошел в класс растерянный, с болезненным, отечным лицом, отмахнулся от рапорта и, пошатываясь, добрался до учительского места. На учеников он даже и не взглянул, сел за стол, прикрыл лицо руками и застыл в этой позе.

Водкой от него не пахло. Саша заметил это сразу. «Значит, Наташа выдержала характер, — подумал он. — Почему же учитель выглядит еще более несчастным, чем вчера? Дурак! — мысленно выругал себя Попов. — Ты хотел, чтобы человек в один день переродился. Нет, брат, так не бывает. Лучше помоги ему А как ему поможешь? Спросить разве опять с Радищева?»

— Господин учитель, — громко сказал Саша, — разрешите обратиться?

Андрей Андреевич не шевельнулся. Саша повторил вопрос, но учитель, казалось его не слышал. Воспитанники с любопытством переводили взгляд с Попова на Редкозубова, интересуясь, что их атаман предпримет дальше.

Саша подошел к учительскому столику, взял Андрея Андреевича за руки и отвел их от его лица. Учитель вздрогнул и мутными, полными слез, глазами посмотрел на ученика.

— Господи, что вам от меня нужно?

— Многое нужно, господин учитель, — ответил Попов.

— Неужели вы так жестоки, что не можете оставить в покое больного человека? — снова спросил Редкозубов. Теперь его голос звучал не так тихо и печально.

— Нет, господин учитель, в покое мы вас не оставим, потому что вы нам нужны, очень нужны.

— Кому я нужен?

— Нам всем! Всем, — дружно отозвался класс.

Редкозубов откинулся на спинку стула. На его лице отразилось выражение удивления и недоверия.

— Для чего я вам, господа, понадобился?

— Известно для чего! Учиться хотим! — зашумели воспитанники.

— Учиться хотите? Разве вы не из-под палки уроки учите?

В классе поднялся шум. Взмахом руки Саша потребовал тишины.

— Хлопцы, дайте спокойно поговорить с господином учителем. Господин учитель, вы рассказали нам об угнетенных и обездоленных. Мы еще хорошо не разобрались, что к чему, будто в тумане смутном, но сквозь туман тот ваши слова, как солнышко, проглядывают. Нас ведь не силком в школу тащили, как тащат дворянских недорослей. Мы сами сюда пришли, да вот беда: топчемся в науках на одном месте, учить нас некому.

Андрей Андреевич не отрываясь смотрел на Попова. У воспитанника были такие горящие глаза, так умно и убедительно он говорил, что каждое его слово западало в душу. Десятки лет преподавал Редкозубов в разных учебных эаведениях Екатерининского и Павловского времени и никогда не встречал таких учеников.

«Как же я проглядел Попова, Осьминина, всех этих замечательных мальчиков?» — подумал он, позабыв о том, что его мучает жажда, а в голове еще минуту назад стоял шум, словно у самых ушей немилосердно стучали в барабан. Вчера он горько раскаивался в своих неосторожных словах на уроке, почти не сомневаясь в том, что ученики донесут на него, и ждал крупных неприятностей. И ему стало стыдно за это подозрение, стыдно за то, что по его вине ученики ничему не научились за год. Ему казалось, что он один виноват в этом. Но в его душе росло и крепло чувство облегчения, схожее с тем, которое бывает у человека, проснувшегося после тяжелого кошмара. Вспомнилась крупная ссора с дочерью, впервые громогласно заявившей протест против созданной им невыносимой жизни.

Редкозубов шагнул к Саше и дрожащей рукой провел по его курчавой голове.

— Садись на место, Попов, — ласково сказал он. — Я хочу вам сказать, мальчики… Нет, ничего не надо говорить. Не будем терять времени, начнем урок.

Два часа занятий пролетели столь быстро, что Андрей Андреевич удивился, услышав звонок. В первый раз за весь год он покидал класс с сожалением. Он прошел в канцелярию, где раздевались учителя. Писарь и матрос Мефодий играли в шашки. Редкозубов спросил у писаря, чем будет заниматься после обеда верхний класс.

— Кто его знает? — последовал ответ. — Скорее всего ничем. Три часа под черчение отведено, однако ни бумаги, ни прочих принадлежностей к черчению покамест не закуплено. Опять же господин Путихов по своим делам выбыли-с и ждать не приказывали.

— Так передайте в верхний класс, что я с ними после обеда заниматься буду.

— А чего им об этом передавать? — писарь удивленно посмотрел на Редкозубова. — Их дело маленькое. Не было еще такого, чтобы уведомлять их…

— Не было, так будет, — сердито оборвал писаря Редкозубов. — Сказано передать, — выполняй без разговоров.

Из училища Андрей Андреевич направился не домой, а в парикмахерскую. Вертлявый французик изрядно потрудился над его косматой головой и заросшими до глаз щеками. Зато, когда Редкозубов вышел на улицу, его трудно было узнать. Наташа, увидев отца, бросилась ему на шею и прижалась лицом к гладко выбритой щеке.

— Пусти, дочка, задушишь. Ну, право же, пусти, — смущенно бормотал Андрей Андреевич, стараясь освободиться из ее объятий. — Накрой-ка лучше на стол и накорми отца. Мне опять на урок идти надо.

За обедом Андрей Андреевич рассказал дочери о событиях в верхнем классе, о своих мыслях и переживаниях.

— Ах, какой народ — эти мальчики с петербургской окраины — говорил он. — Любознательные, умные, добрые, чуткие. Есть, например, там среди них Александр Попов…

— Попов! — воскликнула Наташа и густо покраснела.

— Да, Попов. Он у них авдитор, вроде старшего в классе. Ты его знаешь?

— Да. Я познакомилась с ним недавно.

— Чудесный парень, талантливый, не по годам умный. Знаешь. Наташенька, он мне чем-то Ломоносова напоминает.

— Нет, папочка, он совсем не похож на Ломоносова.

— Да, конечно. Но я говорю не о внешнем сходстве, а о таком же благородном стремлении к знаниям.

— Мне кажется, папа, что ты его чересчур хвалишь. Обыкновенный охтенский мальчишка, невоспитанный и грубый.

— Нет, нет, Наташа, ты совсем не разбираешься в людях. Я приглашу его к нам, обязательно приглашу. Ты убедишься, что я был прав.

Наташа поймала себя на мысли, что она была бы рада приходу Саши. Но эту мысль сразу же вытеснили другие, более важные. Отцу необходимо сшить новый сюртук. Тот, который на нем, уже не поддается штопке. Нехороши и панталоны, протертые насквозь и давно вышедшие из моды. Теперь, когда жалование не будет уходить на вино, может быть, и она сумеет обзавестись новым платьем к пасхе. Но об этом пока не стоит думать.

Главное — одеть отца, пополнить его ветхий гардероб бельем и обувью. На это потребуется много денег… Да, денег! Завтра опять провизию не на что покупать, придется еще раз брать в долг у Апацкого. Как неприятно просить деньги у человека, который оказывает тебе чересчур большое внимание!..

2

Дни шли за днями. Учитель словесности втянулся в работу и все больше сживался с учениками. Пользуясь частым отсутствием других учителей, Редкозубов две трети учебного времени занимал своими уроками Уже были пройдены грамматика Ломоносова, его литературные труды. Андрей Андреевич приносил в класс сочинения Державина, Фонвизина, Новикова, Шекспира, познакомил воспитанников с историей русского государства, изучал с ними географию, помогал им решать задачи по арифметике, объяснял основы алгебры и геометрии.

Спустя три месяца Редкозубов, к великому своему огорчению, убедился, что в математике и физике исчерпал все свои познания.

Немец Дейч, который вел предметы, продолжал топтаться на месте. На любознательные вопросы учеников он отвечал розгами и добился того, чего хотел: его оставили в покое.

В штате училища была вакантная должность профессора математики. Редкозубов знал об этом и не мог понять, почему начальство не предпринимает никаких попыток заместить ее. Правда, профессоров в Петербурге не так уж много, но и школ инженерных в России единицы. Почему бы Академии наук не оказать им помощь?

Как-то Андрей Андреевич остановил в коридоре Путихова и заговорил с ним об учениках верхнего класса, о необходимости пригласить для них профессора.

— Евлампий Тихонович, — сказал он, — мальчики делают успехи в математике. Пришло время использовать профессорское жалованье по назначению.

Редкозубов и не подозревал, что попал не в бровь, а в глаз. Путихов сам расписывался в ведомости за профессора. Он вспылил.

— А тебе какое дело? Уж не ты ли на оную должность метишь?

— Побойся бога, Евлампий Тихонович. Могу ли я об этом думать? Об учениках забочусь.

— Что-то ты в последнее время чересчур усердствуешь, Андрей Андреевич. Учителя даже обижаться начали. Свои порядки заводишь, — смотри не прошибись. А профессор мне не нужен.

— Евлампий Тихонович, училище не твоя вотчина, я к директору пойду.

— Ты… ты? На кого хвост поднимаешь? На меня? — разволновался Путихов. — Кто тебя из грязи вытащил, кто тебе службу дал? Околел бы под забором, кабы я тебя не поддержал.

Редкозубов замотал головой, втянутой в плечи, точно слова Путихова хлестали его по щекам.

Ничтожный чинуша, неуч, вправе безнаказанно издеваться над ним.

Андрей Андреевич представил себе, как опускался перед титулярным советником на колени, как целовал ему руку. Хлынуло чувство презрения к себе, ненависти к Путихову, мелькнуло желание сделать что-нибудь непоправимое: разбить себе голову о стену или броситься на Евлампия и душить, душить его до смерти.

Редкозубов беспомощно оглянулся и вдруг увидел группу учеников и среди них Сашу Попова. Мальчики стояли в сторонке и явно прислушивались к перебранке. Улыбка сочувствия и одобрения на лице Попова вернула учителю самообладание. В глазах, поднятых им на Путихова, не было и тени робости.

— Как хочешь, Евлампий Тихонович, — твердо сказал он, — а я буду говорить с директором.

— И ты это заявляешь мне, мне? — Путихов вытянул шею, лицо его побагровело. — Ты не знаешь, что я в особом, отменном доверии генерала? Только слово скажи, — пулей вылетишь из училища, из квартиры выгоню, на весь Петербург ославлю.

На крик титулярного советника из канцелярии выскочили учителя Семен Апацкий подбежал к Путихову и взял его за руку.

— Евлампий Тихонович, дорогуша, успокойся! Право слово, неловко, ученики кругом… Эй вы, марш отсюда! — крикнул Апацкий и, повернувшись к Редкозубову, спросил: — Чем это вы, Андрей Андреевич, прогневали господина Путихова?

Редкозубов ничего не ответил, махнул рукой и пошел к выходу. Мичман последовал за ним. Пока они шли до квартиры учителя, Апацкий выведал о причинах стычки. Дверь им открыла Наташа. По озабоченному лицу отца она догадалась, что у него неприятности.

— Папочка, случилось что-нибудь? — встревожилась девушка, не заметив приветствия мичмана. — Ну, пожалуйста, говори скорей, — что произошло? Тебя уволили со службы?