Жизнь на двоих

Кем бы ты ни была, жить с тобой как раньше и делать вид, что ничего не произошло — невозможно. И это подводит меня ко второму вопросу. Что делать?

Самый простой, очевидный и правильный вариант — переехать. Такое иногда случалось, что соседи по комнате не могли ужиться Особенно — соседки. Девчонки… Мало ли что могли не поделить…

Обратиться к коменданту. По-хорошему, с презентом. Она тетка вредная, но умеренно. Не все ли ей равно, в конце концов. Совру что-нибудь, на крайний случай. Что ты храпишь. Или — что у меня ценные заколки стали пропадать.

Перееду в другую комнату. И больше не буду тебя видеть. Вот тут вздыхаю, ибо понимаю две вещи.

Во-первых, тебе надо как-то сказать об этом. Как? Что придумать? Мне вообще тошно делается при мысли, что мне надо будет как-то объясняться с тобой по поводу своего отъезда из комнаты. Тебе же про храп и заколки не скажешь. Как сказать человеку, которого два года считала своим лучшим другом, что он тебе больше не друг. Что сказать? Правду? Я знаю, Даря, что ты по мне сохнешь. Что ты, бля, чертова извращенка! Тошнит уже по-настоящему… Нет, я не смогу! Не смогу выдержать этот разговор. Есть вариант — приехать раньше и просто молча все порешать с переездом. Вещей моих там не осталось, чего ждать, собственно? И что ты почувствуешь, Дарина, когда увидишь новую соседку по комнате? Переключишь свое внимание на нее? Будешь сохнуть по другой? Рискнешь предпринять по отношению к ней активные действия? Странную реакцию вызывают эти вопросы у меня в голове. За твою гипотетическую новую соседку по комнате абсолютно спокойно, ибо откуда-то точно знаю — ТАК ты реагируешь только на меня. И какое-то странное чувство удовлетворенности этим фактом. Мне не по фигу ли должно быть? Должно быть, но отчего-то вдруг приятна мысль, что для тебя не все равно — кто… И откуда я это знаю? Без понятия, знаю — и все тут. А еще — что ты будешь переживать. Что тебе будет больно. И что ты, я тебя знаю, просто так это не оставишь. Ты же будешь выяснять, что случилось, ибо недосказанности не выносишь. И это приводит нас к факту номер два.

Во-вторых, не видеть тебя — не получится. Ты меня найдешь, обязательно. Чтобы спросить — куда и какого хера? И поэтому — факт выяснения отношений неизбежен. Ну не бросать же из-за тебя университет?

Может, снять квартиру? А что, как вариант… Сразу вспоминаю про Антона. Сказать тебе, что Антон решил снять для нас квартиру. На самом деле, понимаю, что Антон этого не сделает. Не потому, что денег жалко. Просто вдруг, на фоне перетряхнувшей меня истории с тобой, отрешенно понимаю — я для него всего лишь симпатичная кукла. И каких-либо серьезных отношений у нас с ним не будет. Ты была права. Почему ты, черт побери, всегда права?!

И как я буду жить без тебя? Без человека, которому я могла доверить абсолютно все. Я уже за два года так привыкла к этому, что при мысли о том, что из моей жизни исчезнет человек, который теперь уже значил так много, стал таким нужным и близким, мне становится тошно и горько.

Дарька, дьявол тебя раздери! Что ты наделала?! В этот момент я разревелась…

Мне было жалко всех — себя, потому что лишилась самой близкой и дорогой подруги, тебя — ты лишаешься еще большего. Зная, как ты умеешь любить (я видела, как ты фанатично предана своей семье), вдруг отчетливо (пропади пропадом моя буйная фантазия!) представляю, какую ты испытаешь боль, когда поймешь, что я исчезла из твоей жизни. Какое-то время с садистским удовольствием (а легкая степень садизма свойственна моей натуре, вы в этом вскоре убедитесь. А, возможно, и не такая уж легкая) живописую в своем воображении всю степень твоих страданий. Результатом этого действа становится то, что рыдать я начинаю совсем уж безудержно — благо, никого нет дома. Тебя становится просто нереально жалко — больше, чем себя. Но… что я могу сделать?

Родители оказались не в восторге от моей идеи снять квартиру. Вопрос, конечно же, уперся в деньги.

— Лерочка, ну сейчас совсем туго…. Надо Полину к школе собрать, столько денег…

— Да в чем дело-то? — в разговор вмешивается папа.

— Лера говорит — очень беспокойно в общежитии. Учиться мешает, шум, да и условия плохие.

— Мы же учились — и ничего, — ворчит папа, но я знаю — он беспокоится за меня. И рад бы что-то сделать, но, похоже, действительно — столько и сразу у них нет, ведь потребуют наверняка заплатить за несколько месяцев вперед.

— Послушай, Лера, — оживляется мама, — а если вам с Дариной на двоих снять? Это мы, наверное, с отцом потянем.

Офигительное предложение. Из огня да в полымя… Ошарашено молчу, не знаю, что и сказать.

— Ты поговори с ней! Если что — так и не поздно будет… В сентябре переедете.

— Хорошо, мам, — покорно бормочу я. Что тут еще скажешь. Кроме как сказать матери правду про тебя. Но… маму мне еще больше жалко — боюсь, она может принять это известие… слишком близко к сердцу.

Столько, сколько я думала в то лето — я даже на выпускных и вступительных экзаменах не думала. Моя блондинистая голова просто трещала. Думала, думала — и так ничего и не надумала. И в конце августа вернулась в общагу. К тебе, Дарина.

* * *

Все оказалось не так уж и страшно. Ты была — такая, как всегда. Чуть, сверх обычного, ехидная и задумчивая. А так — та же ироничная, замкнутая и все чаще молчаливая Дарька. Если бы я не помнила тех слез, того взгляда. И если бы можно было заставить себя забыть…

Но я не забывала. Ни в коем случае. И редко, иногда, но замечала. Косой тоскливый быстрый взгляд. Подавленный при самом своем рождении судорожный вздох. Чуть заметная дрожь пальцев. Всего несколько раз, и то — если знать, на что обращать внимание. Неудивительно, что я два года ни о чем не догадывалась. Ну… может и не два. Кто тебя знает — когда ты съехала с катушек? Но что это был вопрос не пары недель — точно.

Теперь я знала, куда смотреть. И на что обращать внимание. И, знаешь, что? Ты офигенно держалась. Не представляю, чего тебе это стоило. Точнее — представляю. И от этого страшно. А еще — не понимаю, что пробило тогда, в тот последний перед отъездом на каникулы день, броню твоей железной сдержанности. Наверное, просто устала. И на каких-то несколько минут — расслабилась.

Между тем, к моему огромному удивлению, Антон за лето не забыл обо мне. И с удвоенной энергией принялся за осаду неприступной крепости под названием «Лера Кузнецова».

Частые встречи, подарки, жаркие прощания в его машине, от которых запотевали стекла. Сдерживать его напор становилось все труднее. Антон с каждой встречей становился все… горячее.

А, с другой стороны, ты от меня становилась все дальше. То ли это слово, подходящее? Не знаю. Мы виделись редко, несмотря на то, что жили в одной комнате. Утром разбегались по занятиям. После занятий ты вечно где-то пропадала — то на тренировках, то в библиотеке, то в компьютерном классе. Приходила ты лишь к вечеру, и то — часто, поздним вечером. Как правило — отказывалась ужинать, в душ, и в кровать — с книжкой или спать. Была больше обычного молчалива и неразговорчива.

Меня это должно было обрадовать? Успокоить? Должно было. А вместо этого…

Мне до сих пор за те свои поступки стыдно.

Я стала очень активно знакомить тебя с подробностями нашего романа с Антоном. Учитывая стремительную, от раза к разу возраставшую пылкость Антона — было о чем рассказать. Или продемонстрировать очередной, подаренный им, комплект белья. Или спросить у тебя совета — уже пора? Сколько можно парня динамить.

Ты терпела. Молча слушала, изредка отделываясь ничего не значащими фразами. «Решай сама, Лер… Только будь осторожней… Помни о себе… Не давай себя использовать».

И когда мне уже начинало казаться, что я не видела ТОТ твой взгляд, что броня твоей выдержки непробиваема, когда я уже начинала злиться… Я замечала. Наконец-то. Бешено дергающуюся на виске жилку и совершенно спокойный голос. Улыбку на лице и красные полумесяцы следов от ногтей на ладонях. И как много и часто ты стала курить.

Зачем я это делала — не могла себе объяснить. Даже запретила себе думать об этом. Просто бесконечно провоцировала тебя — не могла остановиться. Как будто — я чего-то добивалась. Как будто — чего-то ждала. Добилась. Дождалась.

* * *

Антон пригласил меня на родительскую дачу. Природой любоваться и все такое. Ага, знаем мы эту природу. Вид на два Леркиных холма третьего размера, спешите видеть…

— Дарь, мне ехать?

— Если хочешь, — отвечаешь ты, не отрывая глаз от книги в руках.

— Даря! — я начинаю стремительно заводиться, старательно игнорируя причину этого эмоционального всплеска. Подхожу и сажусь на твою кровать, злорадно замечая, как ты подтягиваешь свои длиннющие ноги, отодвигаясь от меня. — Ты на меня обиделась?

— Нет, конечно, с чего ты взяла?

— Ты не обращаешь на меня внимания! А мне так нужен твой совет.

— Извини, — вздыхаешь, кладешь книжку раскрытыми страницами на подоконник. — Я слушаю.

— Я собираюсь ехать сегодня с Антоном на дачу. Ты же понимаешь…

— Понимаю, — слегка поморщившись, отвечаешь ты. Но это не та, совсем не та реакция, которую я хочу (хочу?!) видеть.

— Это все, что ты скажешь?

— Резинок побольше возьми.

— Даря?!

— Что ты от меня хочешь? — чуть повышаешь голос ты. Но не то, все равно — не то!

— Считаешь — стоит ехать?

— Лера, — смотришь на меня, серьезно и грустно, — ты же уже все решила.

— Не возражаешь?

— С какой стати? У тебя было целое лето подумать. Большая девочка — не хуже меня все понимаешь.

Ах, вот как?

— Значит, решено — еду! — резко встаю с кровати. — Ты мне только посоветуй — в этом поехать или другое надеть, бордовое?

С этими словами начинаю торопливо, боясь передумать, раздеваться. Пара минут — и остаюсь стоять перед тобой в подаренном Антоном черном кружевном комплекте — бюстгальтер с низко вырезанными чашечками, едва прикрывающими соски, и кружевные полупрозрачные шортики.

Успеваю поймать на секунду твой взгляд — горящий, сумасшедший, выдающий тебя с головой взгляд! — а потом ты отводишь глаза, тянешься за оставленной на подоконнике книгой.

— Так какое, Дарь? Это? Тебе нравится?

Прокашливаешься. Взгляд от книги не отрываешь.

— Какая разница — нравится мне или нет. Главное — чтобы нравилось… ему.

— Ты можешь свое мнение сказать?! Посмотри и скажи — это оставить? Или бордовое одеть, которое он весной подарил? Подожди, сейчас покажу, — завожу руки за спину, демонстрируя намерение снять лифчик.

Один твой взгляд — темный, почти ненавидящий.

— Не надо! Это оставь. Красиво. Черное на белом. Ему… должно понравиться

— Точно?

— Точно! — ты быстро поднимаешься на ноги, обходишь меня. — Я в душ пойду, не буду мешать тебе собираться. Ключ не забудь. Удачи.

Я не успеваю ни подумать, ни сказать ничего. Раз — и тебя уже нет в комнате. Стою в белье и размышляю. Я… мне… удалось зацепить тебя? Или ты непробиваема? Тебе что — все равно?!

Вспоминаю твой стремительный уход. Помыться тебе приспичило? И блеск, едва замеченный мною подозрительный блеск глаз, когда ты быстро прошла мимо меня. Да неужели…

Одеваюсь я еще быстрее, чем раздевалась до этого. И — бегом к душевым.

Вода шумит только в одной кабинке. И рядом никого нет. Поэтому — подхожу ближе, почти прижимаюсь ухом и слушаю. Ты там?

Вода шумит, просто — шумит вода. Это если не знать, кто там. Но я, внезапно обострившимся слухом … или не слухом… а, например, сердцем — оно умеет слышать, сердце?.. или еще чем-то… не знаю — чем… но! слышу. Сквозь шум льющейся воды — глухие, едва слышимые, отчаянные рыдания. Ноги подкашиваются. Банально — подкашиваются ноги от этих звуков, тихо сползаю по дверце вниз. И звуки — звуки становятся слышнее. Значит — ты сидишь на полу душевой и плачешь. Забилась в угол, обхватив себя руками, уткнувшись лицом в колени, капли воды барабанят по твоим мокрым волосам, по плечам. И плачешь. Рыдаешь. Ревешь. Ни одно из этих слов не способно передать, что я чувствую, слыша эти звуки. Не очень громкие — из-за воды и из-за того, что ты явно пытаешься хоть как-то сдержаться и не рыдать в голос. Но все равно — отчаянные, ибо они рвутся из самого сердца, и ты давишься ими, глотаешь эти рыдания, иногда переходя на хрип и какое-то жалобное поскуливание. Ты! Там! Сидишь на полу под лупящими сверху струями воды и скулишь от боли и отчаяния.

Лера, ты самая распоследняя жестокая и подлая тварь! Мерзкая сучка. В этот момент остро, до помутнения сознания ненавижу себя.

Как можно ТАК поступать с дорогим тебе человеком?! Как можно ТАК мучить близкого человека? Что она тебе сделала? В чем ее вина? Чтобы вот ТАК — целенаправленно и методично бить человека в больное для него место! В чем, объясни, чистая непорочная Лера, в чем ее вина? Кто ты такая, чтобы судить ее? Она ни разу — ни словом, ни поступком, — не причинила тебе вред. Кто поддерживал тебя последние два года? Кто был твоим лучшим другом, самой близкой подругой? Что бы она к тебе ни чувствовала, и как бы ты к этим ее чувствам ни относилась… Такое мое поведение оправдать нельзя. Ничем.

Худо. Очень худо. Такого эмоционального потрясения со знаком «минус» я не испытывала никогда до этого. Меня грызут, разрывают в клочья муки проснувшейся совести, подогреваемые твоими еле слышными рыданиями и тем, что я вдруг вспоминаю все то хорошее, что у нас было. А ведь было — сколько всего хорошего было.

Хочется забиться в угол, обнять себя руками — и рыдать с другой стороны от двери с тобой за компанию, пока не станет хоть немного легче.

Или дернуть на себя эту дверь посильнее, выломав на хер хлипкий шпингалет, и шагнуть к тебе, прямо под струи душа, упасть рядом на колени, обнять за плечи и шептать: «Прости меня… Прости». И рыдать, опять рыдать, пока не станет легче.

Но ни то, ни другое сделать нельзя. Абсолютно. Зато я вдруг неожиданно, учитывая мое совершенно разбитое состояние, холодно и отрешенно понимаю, что должна сейчас сделать. Помогая себе руками, встаю с пола на ватных ногах. Счастье, что никто так и не решил воспользоваться душем в эти минуты. Кончиками пальцев глажу дверь. И шепчу тихо: «Даря, ты там держись, ладно?». После — ухожу. Мне нужно позвонить.

* * *

— Антон, привет.

— Лерочка, привет. Я уже почти собрался. Заеду за тобой, как договаривались.

— Видишь ли, в чем дело…

— Лера!!! Только не говори мне, что передумала!

— Просто…

— Что — «просто»!? Лера, ну сколько можно! — Антон почти кричит в трубку.

Что ему сказать? Говорю первое, что приходит в голову:

— У меня месячные начались.

Пара непечатных слов. Молчание. Потом, с легким, еле слышным смешком:

— Ну, хорошо хоть, ты правильно понимаешь, зачем мы едем на дачу…

— Чего тут не понимать, — отвечаю. И про себя добавляю: «Вам всем одно нужно».

— Ну, раз так… — после паузы продолжает Антон, — если ты такая понятливая… тогда это не должно помешать нашим планам.

— В смысле? Ты не понял, наверное — у меня …

— Я все понял, — перебивает меня он, — ну и что? Поработаешь ртом. А я тебе потом… хм… отплачу… взаимной услугой. Когда тебе… можно будет.

Молчу. Рушатся последние иллюзии. Но мне почти не больно.

— Или… можно попробовать альтернативный… вход.

Вот тут не выдерживаю.

— Что?!

— Не пробовала? — Антон коротко хохотнул. — Вот и попробуем. Вдруг тебе понравится? Задница у тебя зачетная. А крем специальный я возьму, не бойся — больно не будет.

Мне с трудом верится, что ЭТО говорит Антон. Что вообще — этот диалог происходит на самом деле. Вспоминаю твои слова о том, что он жестокий. И о том, что ты там плачешь. А я тут трачу время на этого…

Понимаю, что уже какое-то время не слушаю, что там говорит Антон.

— Антон?

— Ну, наконец-то! Куда пропала? Говорю, говорю с тобой — а ты ноль реакций! К шести будешь готова?

— Я не поеду.

— Лерка, не дури! Ну, не хочешь в ж*пу давать — не надо. По-другому развлечемся.