Улыбка Фортуны

— Викочка, в лице этого человека ты видишь историческую личность, потому что он продукт...

И Сутулин пересказал жене свои рассуждения на моральные темы, анализируя положение с преступностью в Советском Союзе, в Америке, а затем и в Италии. Его речь пестрела сравнениями: «у нас»... «у них...», длилась довольно долго и свелась к тому, что «у них» там все еще существуют мафии, синдикаты, кланы, которые режут, вешают, насилуют, а у нас в гостях сидит осколок изничтоженной преступности, вещественное доказательство общественного прогресса. Виктория Викторовна в это время обстоятельно изучала Серого. Когда Сутулин сделал передышку, она перевела разговор:

—      А скажите, это страшно ночью в чужую квартиру входить? Вот, например, в нашу квартиру как лучше всего забраться? — И, не дожидаясь ответа, стала просить: — Расскажите, пожалуйста, что-нибудь интересное.

Глаза ее загорелись жаждой услышать... Что? Конечно же, что-нибудь страшное, чего не услышишь ни в очереди за мясом, ни в поликлинике, ни от мужа, ни от домработницы. «Ладно, — решил Серый,— чесану им застольную историю, пусть себе смакуют».

— Если не возражаете, — сказал он, — я вам расскажу об одном побеге. Только рассказчик я не ахти, так что...

— Ничего, ничего, — в один голос ободрили его Сутулины.

— Не входя в подробности,— начал Серый,— бежали мы втроем. Собственно, история эта даже не о том, как мы бежали, а о том, как мы там одного слопали. Извините... скушали.

— То есть, как слоп... скушали? Кого? — также в один голос спросили Сутулины.

— Да Андрюшку Жирного. Это его кличка была. Он и на самом деле жирный был, мы его потому и прихватили. Итак... Бежали мы втроем: Гришка, друг стало быть, Андрюшка и я. Дорога предстояла дальняя, а с харчами плохо, и попробуй их нести, когда за тобой погоня. Тяжело! А тут удобно — харч сам бежит рядом.

Глаза супругов предельно расширились. Но Серый увлеченно продолжал. У него было железное правило: если уж рассказывать, так с увлечением.

— На третий день Гришка мне говорит: «Ты гляди, похудел он как, зараза! Чего это он так быстро доходит, как думаешь? Наверное, кончать надо, не то от него одни кости останутся, что тогда жрать будем?»

— Может, не надо больше, а? — робко попросила побледневшая хозяйка дома.

Сутулин воскликнул:

— Неужели вы че-че-ловека слоп... съели?

— А что,— продолжал Серый невинно.— Не сразу, конечно. Сначала половину, что там помягче, остальное с собой взяли.

Виктория Викторовна побледнела совсем. Сутулин произнес:

— Гм-гм!..

Серый почувствовал себя отомщенным и за «продукт», и за тощую селедку и решил, что все-таки бессовестно пугать людей. Поэтому он объяснил Сутулиным, что пошутил, хотя вообще-то в арестантской среде, особенно на севере, такие легенды очень распространены, и что ему лично один вор рассказал, будто в одном побеге в тундре, когда кончились продукты, три вора, понимая безвыходность положения — или всем погибать от голода или одному, — по-справедливому бросили жребий и того, кто вытянул несчастливый, съели.

— Что же касается вашей квартиры, — сказал он еще, — сюда лучше всего забраться через двор, имея в кармане ключ. Но если такое случится, вот вам совет: не дорожите барахлом, придет грабитель — бессовестный, антигуманный элемент, и если вы начнете защищать шмотки, он отнимет у вас и жизнь. А жизнь, сами понимаете, дороже самого лучшего барахла.

Простились Сутулины с ним сухо, а через несколько дней Серого вызвал новый директор базы и вежливо сказал, что работа на базе — сезонная и в настоящее время необходимо сократить штаты. Постоянных рабочих сокращать он не может, поэтому придется уйти Серому. А осенью, когда, наоборот, будут расширять штаты, его снова примут, потому что работник он будто бы неплохой и зерно не ворует.

Серый отправился к Тростовскому и начал таскать мешки на мельнице. Хотя эти мешки были намного тяжелее предыдущих, таскал он их с большим рвением. Его бригада теперь состояла всего из четырех человек. К двоим подходит определение «дядя» — дядя Саня и дядя Тимоша. Дядя Саня чем-то похож на Рыжего, только если у Рыжего отношение к миру высокомерно-презрительное, у дяди Сани оно снисходительное, презрение крепкого трудового мужика ко всем некрепким и нетрудовым. Оба дяди долговязые, медлительные, хотя движения их рук, когда они завязывают мешки, напоминают вязание на спицах — весьма ловко. Дядя Тимоша носит очки, которые ему приходится ежеминутно протирать от мучной пыли. Еще был сильный парень, которого звали просто Ванька. Как и все остальные, он был исключительно молчалив, без перерыва грыз семечки, которые совал, извлекая из бездонных карманов, всем встречным как бы в порядке трубки мира. Эти степенные, неразговорчивые, грубоватые люди работали спокойно, со сноровкой, и опыт свой передавали Серому терпеливо, помогая, когда было нужно. Работали на складе, а работа эта — не для зевак. Мешки летали, как снаряды. Серый таскал их по узкому деревянному трапу на бурты. Не дай бог зазеваться — получишь мешком по голове и полетишь. А если уже здесь образуется завал... бедный будешь.

Первые несколько дней он бедный и был и товарищи не раз помогали ликвидировать завалы. Однажды Серый один работал у стола, на который сверху по деревянному желобу мчались вниз мешки. Вдруг словно прорвало плотину, мешки летели с такой скоростью, что Серый оказался сбит с ног и завален ими. За этим шквалом последовала тишина, затем из-за буртов одна за другой показались иронические рожи бригадников. Словно ничего не случилось, стали растаскивать мешки, только Ванька миролюбиво заржал и сунул Серому горсть семечек, дескать, на, жуй, поскольку ты хлопец ничего... Это, оказывается, был своеобразный экзамен на выдержку.

Привык он быстро, и эта работа ему даже нравилась, симпатичны были люди, и сам он как бы сильнее стал физически.

Когда-то в тюрьме он открыл для себя закон: чтобы поесть с удовольствием, нужно как следует проголодаться. Теперь на мельнице окончательно подтвердился другой закон, открытый им: кто хочет по-настоящему отдохнуть, должен сначала по-настоящему устать.

Отдыхать же было где: у Серого образовалось два дома. Один в садах, другой — в микрорайоне, где они с Кирой начали совместную жизнь. Они понимали, что решились на это, быть может, слишком быстро, но они нравились друг другу. Кира уже была замужем, она вышла несколько лет тому назад за молодого инженера, отравившегося через год после свадьбы ядовитыми газами при эксперименте. Родителей Киры, проживающих в другом городе, Серый еще не знал. Кира почему-то не хотела его с ними знакомить и оказалась права: ее родителям он не понравился. Кира все-таки сообщила им о его существовании и об их намерении зарегистрироваться. День его знакомства с ними стал последним днем их с Кирой совместной жизни.

Родители нагрянули неожиданно, рано утром. Было воскресенье.

Разбудил Серого стук в дверь. Кира накинула халат и ворча пошла открывать. И они вошли. Молодожены были поражены, но родители вели себя вполне разумно, так, словно ничего особенного не случилось.

— Что ж, молодые люди, — сказал папа, — принимайте гостей.

Надо сказать, Серый в это время еще находился в укрытии — под

одеялом, а чтобы выбраться из постели, нужно было сначала одеться. Папа и мама смотрели на него выжидаючи. Побледневшая Кира тоже. Серый хлопнул себя ладонью по пузу, звук этот разрядил обстановку.

— Ну что, мать, — сказал папа,— погуляем немного. Они нас ведь не ждали...

Это был солидный седовласый человек лет шестидесяти, бывший военный, руководящий работник крупного завода. Кирина мама была лет на пятнадцать моложе супруга. Она оказалась энергичной, властной женщиной с серыми быстрыми глазами и крашеными белыми волосами.

Потом женщины — мать и дочь — начали готовить завтрак, а мужчины —отец и... зять, стало быть, отправились по магазинам преодолевать бытовые трудности. Шагая рядышком, с авоськой в руках, отец Киры допрашивал Серого о его намерениях в отношении Киры, и тот все чистосердечно рассказал: и о том, что сидел, и о положении в настоящее время, и о перспективах, которые себе представлял весьма туманно. Он понимал (и Кирин отец тоже понимал), что ему не семнадцать лет... Пока чего-нибудь добьется, немало времени пройдет, а до тех пор мешки, семьдесят пять рублей в месяц, прогрессивка и какая- нибудь случайная работа — не жирно.

Понимая, какое невыгодное впечатление производит его рассказ, Серый буркнул о своей готовности поехать куда-нибудь на Дальний Восток, чтобы поработать на море, одним словом — за длинным рублем, нужным ему, чтобы создать Кире приличные условия. Откровенно говоря, подобного намерения у него никогда не было, просто хотелось как-то успокоить человека, показать, что он стремится быть хорошим мужем и зятем.

— Это все хорошо, — сказал отец Киры. — Но... Надо бы вам пока жить отдельно. Вот расписались бы, тогда... А сейчас нехорошо получается. А когда думаете ехать туда... на Восток?

Серый понимал: папаша был бы рад отправить его хоть на Северный полюс, лишь бы подальше от Киры.

За завтраком состоялся крупный разговор, превратившийся в бурное совещание. Серому поставили на вид его аморальное поведение, выразившееся в незаконном сожительстве с Кирой, и предложили: а) перейти на прежнее место жительства; б) воздержаться от встреч с Кирой до тех пор, пока не распишутся; в) не расписываться, пока на это не согласятся родители. Чтобы все три пункта нарушены не были, Кирина мама объявила, что остается жить у дочери, а посему после завтрака, нежно расцеловавшись с Кирой, Серый покинул приютивший его дом и, унося свой жалкий скарб, от души ругал глупого, наивного кота Мурчика.

В доме Ольги Сергеевны его возвращению несказанно обрадовались. Пират совершал прыжки, Мурчик вился около ног. Ольга Сергеевна, забыв, что Серый в курсе дела, еще раз извлекла из сундука пальто на меху и подробно рассказала его историю.

С Кирой он стал встречаться недалеко от аптеки и только тогда, когдаее не конвоировала мама. И каждый раз они расставались, полные решимости бороться за свое будущее.

Несостоявшаяся любовь

Примерно недели через две после прихода Серого на мельницу выбыл из строя дядя Саня — тот, что похож на Рыжего. Образовалось вакантное место. Стали прикидывать, кого бы привлечь. Всем хотелось, чтобы новый человек был «свой парень», чтоб не был плаксой или филоном, потому что коллектив небольшой и должен быть дружным.

Серый рассказал им про Рыжего, про его физическую силу. Но бригадники не загорелись его предложением, почесались, поморщились, не сказали ни «за», ни «против». Серый же все-таки прямо с работы отправился к Рыжему.

Рыжий был дома — небритый, взлохмаченный. Не человек, а чучело. Он грыз хлеб, запивая чаем. В квартире полно пыли, везде разбросана одежда. «Вот как выглядит по-настоящему одинокий человек», — подумал Серый. Из окна был виден кран строящегося дома. Подняв свой хобот, он вертелся вокруг себя, будто журавль, стоящий на одной ноге в болоте, высматривая добычу. На лесах о чем-то перекликались рабочие, был слышен их смех.

Рыжии был хмур и не очень приветлив. Даже не пригласил сесть.

— Пойдем к нам на мельницу, — предложил Серый с ходу.

Рыжий спокойно продолжал грызть корочку.

— У нас не хватает рабочих, один заболел... — продолжал Серый. — Народ у нас мировой, а работа — не для слабаков.

Рыжий посмотрел на него исподлобья. Серый, вздохнув, привычно предложил дернуть по стаканчику винца. На это Аркадий рявкнул:

— А монета?!

Пошел Серый за вином. Принес. Разлили. Дернули.

— Ну, как она там? — это о Лариске.

— Пока ничего, — сказал Рыжий, — я ей курицу приволок.

— Курицу!

Оказывается, он не поленился подняться с утра и встать в очередь, которая продвигалась медленно, потому что женщины в очереди привередничали, выбирая кур, — тянули их за ножки, крылышки, принюхивались. Рыжий отнес добычу сначала дворничихе — та ее изжарила, — затем в больницу.

Путь до больницы проходил мимо чистого, уютного парка, где мамы гуляли с детьми — провались он, парк! — и мимо любимого местечка в тупике у глухой стены большого дома — ветхой лачуги Барабана с составным названием «Пиво — Воды».

Но где же он? Рыжий как вкопанный встал — нету павильона. На том месте, где он еще недавно стоял, — груда мусора, гнилые доски, побитый кирпич и... следы трактора. Кучка мужчин поодаль так же, как Рыжий, с прискорбием изучала обстановку. Видно, они с разных концов города целеустремленно спешили сюда...

«Как же так?! — немо вопрошал Рыжий. — И это отняли, гады!» Он испытывал желание дать кому-нибудь, чтобы брызги полетели. Сперва он как следует обругал случайного прохожего. Получасом позже, не испытывая особой любви к животным, он попытался погладить маленького беленького пуделя, выведенного на прогулку. Это не понравилось ни пуделю, ни его хозяйке — чопорной даме. Пудель его чуть не укусил, а дама на него накричала. И он с удовольствием ударом ноги отшвырнул пуделя на середину улицы.

— Лариска пока нормально, — сказал Рыжий Серому.

— А дом-то почти достроили, — показал Серый в окно, — вот дают!

Рыжий промолчал. Серый тоже.

— Директор у нас мужик толковый, — сказал Серый. — Без всякого бюрократизма. А ребята... настоящие. Ну, как?

Рыжий сопел.

— Я пошел, — сказал Серый. — Привет!

На другое утро Серый пришел к Тростовскому домой, потому что было воскресенье. На звонок никто не открывал, и он уже хотел идти, но по привычке толкнул дверь, и она открылась. Вошел.

В прихожей валялась груда досок. Перелез через нее и очутился в комнате. Здесь не оказалось ни Тростовского, ни Образины. Изогнувшись, он проскочил мимо чьих-то рогов и ударился головой о миномет времен Отечественной войны. С беспокойством думая о возможном присутствии в доме мины, протиснулся через узкую щель между шкафом и чучелом акулы и оказался в другой комнате, где увидел Тростовского в трусах. «Бедный, бедный, — подумал он с сочувствием, — до чего тебя, несчастного, квартира довела... И зачем тебе, сухопутнейшему из сухопутных, не умеющему плавать даже по-собачьи, все эти морские штучки?»

— Привет, старина! Рад, что ты пришел. — Тростовский нагнулся и поднял десятикилограммовые гантели. Видимо, он занимался утренней зарядкой.— Радикулит лечу, — сказал он, бросив гантели. — Ты, старик, посиди. Я сейчас... — и он скрылся между якорями. Скоро, уже одетый, он вынырнул и сказал: — Сейчас завтракать будем. Мистер с соседской девчонкой гуляет, скоро придут. Каким ветром тебя занесло?

Не любил Серый тянуть кота за хвост и сразу же приступил к делу. Рассказал о том, что есть на свете человек, который женился, что называется, неудачно, ибо жена ему попалась неважнецкая — простая баба, учительница с грошовым заработком, когда ему нужно совершенно другое: дочка миллионера, например. Работать этому человеку глубоко противно, и грозит ему голодная смерть. К тому же он того и гляди отцом станет, а это уже совсем меняет дело.      -

Разумеется, он объяснил Тростовскому, что человек этот не такая уж бестолочь, чтобы ничего в жизни не умел. Воровал когда-то как бог и в тюрьмах сидел не хуже других. Но теперь ему это надоело и он не знает, куда податься. Одним словом, закончил Серый, парень — первый сорт.

— Да уж видно, — согласился Тростовский, — ему только рогов не хватает...

Дальше Серый продолжал в таком плане: мол, нельзя ли его как- нибудь пристроить к легкой работенке, например, мешки таскать, ну, уговорить, конечно. А затем заговорили о футболе.

Тут и Мистер пожаловал с маленькой, годков десяти, девочкой. Мистер тут же поспешил к своей миске. Затем приготовили кофе с бутербродами. Соседская девчонка бесстрашно шлепнула Мистера, мешавшего ей пройти, и ушла домой, чтобы не сердить маму.

— А ты... молодец, — похвалил Серого Тростовский. — Сильный должен помогать слабому, иначе зачем ему сила?

Черт возьми, Серому приятно было чувствовать свое духовное превосходство. Чем больше Тростовский говорил на эту тему, тем сильнее росло в Сером самоуважение. Он это прямо физически ощущал.

И Тростовский все продолжал.

— Если ты хороший друг, — говорил он, — старайся передать ему лучшее, что у тебя есть. И, уважая тебя, он в чем-то станет на тебя похож. Ты человечный — и он таким станет. Недаром говорят: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу — кто ты». Нет, конечно, идеальных людей, но успокаивать себя этим — проявление слабости. Человек говорит: «Если бы люди были безгрешны, они были бы не люди, а боги». Человек пытается оправдать свою слабость, соглашается с ней...

Воодушевленный беседой, Серый прямо от Тростовского снова пошел к Рыжему, поднял его со сна. Заговорить о мельнице не решился. Позевали. Потом Серому дурацкая, по мнению Рыжего, идея пришла: помыться. Вот захотелось ему под душем постоять, потому что дома у него душа нет. Рыжий сопротивлялся, ворчал, но был вынужден согласиться. Серый ему напомнил, как он сам у Женьки когда-то в ванне полоскался.

— Мойся, — согласился он, — кто тебе запрещает.

Разделся Серый, полез в ванну. А она такого цвета изнутри, как будто в ней сапожный крем варили. Он Рыжему насчет этого замечение отпустил, Рыжий его в ответ на образа послал. Однако человек — не свинья, чтобы в таком корыте мыться. Нашел Серый порошок и давай драить ванну, выдраил, затем помылся. А чем вытереться? Полотенец чистых у Рыжего не оказалось.

— Давай стирать полотенца, — воспламененный беседой Тростовского, сказал Серый, вспомнив тюремную камеру, где когда-то зажег людей энтузиазмом. — Я к тебе и завтра мыться приду, а чем вытираться?

— Что у меня, баня?! — рявкнул Рыжий свирепо. — Ты что! Больше тебе мыться негде?

Точно так среагировала камера в тюрьме на его предложение сделать уборку...

Серый спокойно объяснил, что в бане платить надо, что лучше на эти деньги стакан вина выдуть, и начал стирать полотенца. Вяло и нехотя Рыжий стал помогать.

Постирали полотенца, сняли и замочили парочку простынь. Аппетит приходит во время еды. Пока простыни мокли в растворе стирального порошка — бухнули в ванну две полные пачки, и там творилось невообразимое — Серый подмел квартиру. Рыжий демонстративно лег спать и тут же и захрапел. Серому это не понравилось. Ему не терпелось испытать свое духовное превосходство и расшевелить Рыжего, вселить в него уважение к себе и своему труду. Когда он пинком поднял спящего, говоря: «Вставай, брат, сделай дело и спи смело», тот лениво присел, затем встал и резко ударил Серого ногой в живот. Удар был настолько мощным, что Серый, перелетев через всю комнату, ударился о стенку головой. Прежде чем потерять сознание, он услышал несколько малоуважительных эпитетов, которыми его чествовал Рыжий, уничтожая этим малейшую надежду на пользу духовного превосходства.

Удар Рыжего был не первым в жизни Серого, кроме того, тяжелая работа на лесоповале тоже оставила свой след, не говоря о том, что был он счастливым обладателем язвы желудка — известной болезни, и в результате из-за своего «духовного превосходства» он попал в больницу.

В больнице Серого определили на место, расположенное из-за перегрузки в коридоре. Доктора решили делать ему срочную операцию. Он возражать не стал. Раз надо — пусть режут. И пошло дело: разрезали живот, зашили, и через пару недель он уже, хоть и кривобоко, но слонялся по больнице.

Приходили к нему Сашко и Марина, приносили яблоки и хорошее настроение. Считая, что желтый — цвет радости, Сашко перекрасил в желтое полы своего дома, подоконники, двери, сумку Марины, ее босоножки и свой портфель. Марина очень надеялась, что он снова увлечется мотоциклом. А Серый хохотал и пытался объяснить другу, что несправедливо навязывать людям свои вкусы, ибо, хотя Сашко с Мариной — одно целое, в этом целом каждый имеет право на личную свободу. Было весело.

Приходил Тростовский, принес «Персидские письма» Монтескье, велел Серому знакомиться с серьезной литературой. Почти через день навещала его Ольга Сергеевна, приносила цветы, фрукты, старушечью озабоченность и немного грусти. Пока Серый находился в больнице, в садах произошли печальные события: погиб Пират, попав под машину, и украли дорогое пальто из сундука Ольги Сергеевны.

— Да ладно, — вздохнула старушка, вытирая глаза. — Собаку жалко, живое существо.

— Я вам найду другую, — утешал Серый,— хорошую собачку, умную.

Кира навещала его несколько раз тайком от матери. Почти через

день она писала длинные письма, а сестры часто приносили букетики цветов, переданные ею. В основном же общался он с ней по телефону, установленному в коридоре на лестничной площадке. Звонил в аптеку. Каждый день подолгу терпеливо дожидался своей очереди, говорил несколько минут, потом получал выговоры от врача и сестры, ходить ему не рекомендовали. После второй операции Кира сообщила, что уезжает в отпуск вместе с мамой. На прощание прислала ему коробочку конфет. На коробочке ее детским почерком было написано: «Такого верного сердца ты не найдешь нигде».

Три месяца, как три года, провел он в больнице. После второй операции ожидал третью. Время он проводил в основном у телефона. Отпуск Киры, по его подсчетам, затянулся — в аптеке ее все не было.

Приходили товарищи по работе — шумные, веселые, советовали скорей выздоравливать. Знакомый директор зоопарка прислал письмо с приветами от своих питомцев, которые Серого якобы заждались. Сведения о Кире принес ему Сашко: оказалось, что она в городе, только работает в другой аптеке. Сашко же раздобыл ему номер телефона. Серый тут же ей позвонил. Кира подошла к аппарату сама.

Серый сообщил ей радостную весть о своем выздоровлении и о том, что его на днях выпишут. Но на том конце было тихо. Тогда он сказал:

— Здравствуй! Ты меня хорошо слышишь?

И услышал ее голос:

— Хорошо! — Было действительно слышно хорошо.

Она сказала бодро, весело: «Здравствуй!» И снова помолчала.