Помоги проекту - поделись книгой:
— Хорош гусь! — проворчал Рыжий, когда вышли от Антона. — «Доживи до весны»... Ему что? Скоро свинью зарежет. Мясо жрать будет, а мы, значит, весну ждать должны...
И он разразился ругательствами в адрес Антона.
— Он бы меня в два счета выгнал, — сказал Рыжий, — но боится.
Я ему еще несколько лет назад мозги вправил. А теперь ему и милиции вроде боязно, потому что не прописан я. Но и меня тоже.
Петро
В тот вечер рассчитывать на приличную постель Серому не приходилось: в залах ожидания не только лечь — сесть было негде. Скамейки, прилавки буфетов и «Союзпечати», подоконники — все было занято, в залах духота — не продохнуть. «А ведь раньше ты не был таким барчуком, —посмеивался над собой Серый, — раньше тебе любой товарный вагон хорош был. На чердаках чувствовал себя по-домашнему, на колокольне церковной, помнится, недурно переспал. Дровяными сараями не брезговал, а тут...»
Перешел виадук, направился на запасные: пути. Там стояли порож-
ние составы. Подошел к пассажирскому, однако попасть вовнутрь не так-то просто: двери заперты, до окон высоко, не достать. Ходил от вагона к вагону и, наконец, нашел лазейку. Впрочем, дверь в тамбур была закрыта, но у неё было разбито стекло. Тут-то он и залез.
Внутри пахло масляной краской и даже в темноте чувствовалось, что в вагоне чисто. Видно, состав только что из ремонта. Так называемый рабочий поезд. Рядом стояли составы дальнего следования и мягкие вагоны. Но Серый решил не привыкать к роскоши. Снял одежду, свитер подстелил, а брюки повесил на верхнюю полку, под голову устроил ботинки — совсем как в былые времена. Улегся — красота!
Уснул сразу. Но через час проснулся. Прислушался — сомнения нет, кого-то черт принес. В нос ударил едкий запах махры, послышались тяжелые шаги. Это мог быть железнодорожник. А вдруг милиционер?
— Кто здесь? — спросил он громко, но на всякий случай вежливо.
— А ты кто? — ответил из темноты строгий голос.
Человек подошел и поскреб спичкой по коробке, осветил Серого.
— Я... проездом. В гостинице нет мест, на вокзале тоже... Вот здесь временно устроился,— объяснял Серый. Еще он добавил, что временно не работает, что его вопрос решается в исполкоме, что лично начальник милиции с ним знаком, и жена его, и еще что-то собрался добавить, но...
— И я... то же самое... проездом, — произнес строгий голос незнакомца.
Снова зажглась спичка, и теперь Серый рассмотрел неряшливо одетого человека лет под пятьдесят. Человек был высокий, худой, обросший, с Широким лбом, глаза умные; на нем тельняшка, на ногах — кирзовые сапоги.
— Меня Петро зовут, — представился пришедший, расстегивая куртку.
— Какого черта спать мешаешь! — от вежливости Серого осталось немного. — Отправляйся в любой номер и ложись. Гостиница бесплатная, а я тебе не администратор.
Человек рассмеялся и, буркнув «извини», послушно последовал совету, но через несколько минут появился снова.
— Не спишь? — спросил он.
— Нет.
— Поговорить охота.
— Давай.
Серый тоже назвал свое имя. Неудобно все же: человек, видимо, с открытой душой. Помаленьку разговорились. Собственно, секретов у Серого не было, тем более от таких парней, как этот. Незнакомец о себе, однако, неохотно говорил, скупо. Он предложил заварить чифирку и извлек толстую свечу и пакетик с чаем. Только теперь Серый заметил у него полевую сумку, из которой появилась еще и алюминиевая кружка, почерневшая изнутри и снаружи от постоянного чифироварения.
— Индийский, высший сорт. Но закус... засосать ничего такого особого нету.
Имелось ввиду что-нибудь солененькое.
— Только вот хвост засушенной трески,— сказал Петро, — но большой трески. Большой хвост. Хватит на двоих.
Осталось раздобыть воду. Как по заказу пошел дождь. Открыли окно, высунули кружку, набрали воды. Остальное было делом нескольких минут. Пили по очереди из одной кружки, дав ей остыть немного, небольшими глоточками — по два глоточка каждый.
— Глотаешь, как настоящий чифирист, — заметил Петро, любовно обнимая ладонями кружку.
Серый признался, что не очень это любит из-за сердца — бережет, но что пил когда-то, так что привычка сохранилась, И спросил незнакомца, откуда он.
— Сюда я издалека приехал,— сказал тот, — из Новосибирска считай, а в Новосибирск — из Томска. Но это не значит, что я-в Томске живу. В Томск я приехал из Омска, а в Омск — из Челябинска. Но и в Челябинске я не живу. Туда я приехал... М-да, конца этому -не будет. Да и какая разница, откуда я.
Пришлось согласиться, что разницы никакой нет.
— Ты грамотный? — спросил он вдруг. И, видя недоумение на лице Серого, добавил: — Писать умеешь? Мне письмо одно заделать надо. Сам я неграмотный. Читать умею, а писать вот не научился.
Он объяснил, что есть у него друг, которому непременно нужно написать, но подходящего человека до сих пор не попадалось. Бумага у Серого всегда имелась, и писать он любил. ‘
— Что писать-то?
— Я говорить буду, а ты пиши.
И Серый писал. Петро говорил медленно, степенно, не останавливаясь.
«Здравствуй, Коля... пиши — Николай Гаврилович!
Что ты с Катей переписку держишь, я еще давно знал. Сам ее письма к тебе читал, когда ты в тюрьме загорал, а я на твоих нарах спал. Только ты ее от всех скрывал, прятал. Я и смолчал. А как мы сговорились бежать-то, ты ей, верно, и написал о том. А она всем сердцем к тебе рванулась, и такие письма от нее пошли, что и чурбан бы не выдержал. Ну, и ты качнулся — нет тебе охоты с нами бежать. А отказаться боялся, и нам сказать о том — трус ты, молодой еще. Я и решил, что тебе помочь надо. Вот потому и запер тебя в ту ночь в школе, где ты один остался науку одолевать. А ты небось всю ночь там перестрадал. Теперь зато, дурень, поумнел и понял, что я тебе не зла, а добра желал и от «крытки» спас (закрытой тюрьмы). А благодарность твоя мне не нужна. Ее благодари. Одно тебе скажу: из всех нас у тебя одного ОНА была, а с ней и воля и все твои мечтания об учении.
Наказ у меня к тебе. Выйдешь на волю — не воруй. Ну, а если жизнь тебе, может, не дорога, только словчи еще хоть разик, не жить тебе. До первой колонии доедешь, моей рукой тебя первый вор покарает и будет тебе «вышка» без суда и следствия за то, что ее обманешь, и она уже больше в нашего брата не уверует. Детей своих наделаешь, им скажи: Петро такой был. Велел Екатерину слушаться и на воле всю жизнь жить, нашей каторги не знать. Счастливо тебе, Николай! Наказ я тебе, как старший, даю. А Григория в расход пустили, царство ему небесное!
— И все! На том и кончай.
Петро замолк.
— Адрес я писать научился, — добавил он тут же. — Как достану конверт, так и пошлю...— Еще одно письмо сделаем?
Серый вырвал еще лист из тетради и приготовился.
«Уважаемая Екатерина Сергеевна! — начал Петро.
Я Вам пишу и надеюсь, что Вы и есть такая, как я о Вас думал в то время, когда расстался с Николаем, который есть бывший мне друг по несчастью. Так потому, что я о Вас думаю хорошо, я Вам пишу это письмо. Есть у меня к Вам слово. Все меня считают сейчас человеком конченым. Срок у меня еще сидеть двенадцать лет. А сижу я с небольшим перерывом уже пятнадцать, и я уже теперь человек и впрямь конченый, потому что, наверное, дадут мне «вышак» за одно дело. Но только хочу сказать — я человеком остался и ценить добро умею. Вам за Николая, за Ваше отношение к нему — мой нижайший поклон. И не побрез-
гуйте Николаем, в нем человек есть, за что я его и любил, как друга и сына. Говорю Вам это сердцем. Хотя и нет никому дела до меня, хоть и отбросом я стал, а сердце-то у меня есть. С ним и помру.
Я в жизни ни перед кем не кланялся и не унижался, а Вам бы стал не только служить, а и прислуживать, потому что не побоялись Вы за Николая поручиться, срок ему сбавить помогли. Поверили ему и этим его спасли от червоточины в нем, так как он до Вас вор был, а теперь есть и будет человек. А что он Вас обмануть может — не бойтесь, не обманет, он не такой. И еще я Вам обещаю, чтобы Вы не волновались, — писать я ему больше не буду и беспокоить. Не по пути ему со мной.
Взяв письма, он молча начал очищать кружку от чая, хозяйство в порядок приводить. Глядя на заросшую физиономию нечаянного спутника, Серый повторял про себя строки только что продиктованных писем и, казалось, все еще слышал спокойный, степенный, немного строгий голос их автора.
— Ну вот, теперь тебе уже ясно, откуда я,— равнодушно сказал Петро. И предложил: — А что, будем спать? Спасибо за услугу.
Но теперь уже Серому спать не хотелось, и он спросил, действительно ли может Петро покарать этого Николая чьей-то рукой.
— Не знаю, не смогу, наверное, — сказал Петро. — Но ему об этом полезно не знать. Он, конечно, не дурак и сам все понимает и в жизнь воровскую уже не уверует. Но мне... верит. Знает: что сказал Петро — твердо.
— А почему тебе «вышак», — спросил Серый напрямик, — и за что пустили в расход Григория?
— Григория в беге смольнули. А меня почему?.. Что ж, парень, знать
мы один другого не знаем. Встретились ночью, а утро нас, может, в разных местах поймает. Потому, хоть и ни к чему тебе это, могу сказать. Человека я из охраны решил, случайно убил, когда бежали. И что плохо — человек тот хороший был, тоже молодой, службу нес, а к нам без злобы относился. И мы его за это уважали. А резал я его оттого, что темно было, не не узнал, да и узнал бы, все равно. В засаде он был и вдруг на нас вышел.
Серому хотелось узнать многое: куда он едет, что думает предпринять? Он снова, как раньше, почти физически ощущал безвыходность положения этого человека. И все же он ни о чем больше не спросил — неприлично. Однако Петро сам, будто в раздумье, произнес:
— Старика повидать хочу. Отец у меня еще жив... Старый уже совсем. И я не молод, с ним как будто ровесники. Крестьяне мы. И я крестьянином когда-то был... — Он тяжело вздохнул. — Мечта у меня была сделать кому-нибудь хорошо. Не вышло... Ну, спокойной тебе ночи. Ты. свою дорогу правильно решил, будь только понастырней. Сейчас у тебя дорога впереди, хочешь — тормознешь, хочешь — в сторону свернешь, твое дело. А только... сейчас время другое...
Пожав Серому руку, он ушел в соседний отсек.
Серый лежал с открытыми глазами, слушал шум дождя в ночи и думал.
«Этот человек — вор, — подумал он о Петре, — и все-таки человек. Но почему он стал вором? Почему оставил «старика», ведь он, видно, отца всю жизнь любил и едет к нему сказать свое последнее «прощай»? Он убийца. Для него все кончено. Он еще жив, но уже за смертью числится. Он сам это знает, и я знаю это, и все, кому станет известно, что он совершил убийство при побеге из тюрьмы,— все это знают. Но сейчас он еше жив, понимает, что дни его сочтены, и все-таки заботится об одном из тех, кто останется жить!.. Была бы такая сила, которая могла его
освободить от страшного груза совести, мучающего его, наверное, больше, чем страх перед расплатой, была бы такая сила, которая простила бы ему его жестокую жизнь с бесконечными сходками, убийствами, кражами, — он бы не ловчил больше, не искал легкой жизни, подобно Рыжему и Евгению, он бы стал пахать, не жалея живота, построил бы дом и сделал бы «кому-нибудь хорошо», чтобы хоть как-то, хоть частично расплатиться за постоянную жестокость вокруг него и в нем самом... «Не вышло». Он прозрел тогда, когда жизнь потерял, но почему не раньше?! Неужели нужно прожить жизнь, чтобы в конце ее осознать: я жил неправильно, если бы можно было сначала...
Послышался громкий разговор, беззаботный молодой смех, и опять по вагону загромыхали шаги. Тут же тихо, как тень, появился Петро и крикнул:— Кто идет?!
Шаги и голоса замерли, из чего можно было заключить, что это, должно быть, «свои».
Петро осветил прибывших. Перед ними стояли два совсем молодых и мокрых от дождя парня. Один — в обыкновенном дешевом костюме. Зато другой... Лет семнадцати, светловолосый, широкоплечий, он был одет в широчайшие штаны и куртку, похожую на фрак. Верхнюю губу его покрывал темный пушок, левую половину лица украшал здоровенный синяк. Он стыдливо отворачивался от спички, которой Петро освещал их, и его приятель объяснил:
— Он стеснительный.
Оба они были пьяны. Уложили их спать — места всем хватало. Но Серого злило, что обнаруженную им щель так запросто находили все кому не лень.
Пытаясь уснуть, прислушиваясь к пьяному шепоту юнцов, он почувствовал дикий приступ злобы. Какого черта, спрашивается, шляются эти тут по вагонам? Общество ведет борьбу с ворами, с профессионалами, такими, как Петро, например, но это еще полдела. «Честного» вора не стало, а вот такие «кильки», как выражается Рыжий, «желторотики», которые о «законе» и не слышали, шляются по вагонам пьяные. А где их мамы и папы? Небось в институтах заседают, на собраниях или дома кофеек пьют и беседуют насчет того, в какой из западных
стран меньше хулиганства и больше воровства, или наоборот, и что говорят ученые-криминалисты по этому поводу. Дискутируют!
На практике же простой милиционер эти проблемы решает, за теоретиков и родителей отдувается, и пить ему кофеек совершенно недосуг.
Серый представил себе молодого, здорового и беззаботного франта с синяком уже немолодым, уставшим, он даже по-своему набрался мудрости, но жизнь промотал, потерял ее, как Петро. Эти ребята еще молоды и сильны, они еще не устали. Им сейчас нужна разрядка физической энергии, нужен бокс, бег, самбо, танцы. Им так же, как когда-то Серому, нужны приключения — все равно какие и во имя чего. Потом... Уже потом человек начинает крепнуть умом.
А сейчас... Можно пугануть их тюрьмой, сказать, что в тюрьме плохо. Но что толку от этого? Тюрьма тому, кто в ней не был, неведома. Но «желторотики» слыхали, что в тюрьмах находятся «отчаянные» люди, вот этих-то «отчаянных» и хочется посмотреть. Понимали бы они, что тюрьма — вне времени и поэтому страшна, знали бы, что из себя представляют «отчаянные» люди... Вот это и нужно им каким-то образом показать, рассказывать об этом — бесполезно. И пусть Серый сам только что выскочил из тюрьмы, он — человек и не может не думать о судьбе этих юнцов. Он просто обязан дать этим молокососам надолго запоминающийся урок, пусть узнают, кто такие «отчаянные» и романтические люди, ночующие в пустых вагонах. С этим решением он встал, подобрал короткую доску, оставленную, наверное, кем-то из вагоноремонтников, и, подойдя к спящим юнцам, принялся нещадно лупить их. Они вскочили и дико заревели с перепугу. Появился Петро, и Серый ему коротко объяснил свои педагогические раздумья. Пока он был занят этим, желторотых как ветром сдуло. Насмеявшись, они с Петро легли снова, и теперь Серый заснул мгновенно.
Но эта ночь не была предназначена для отдыха. Вдруг ребра Серого ощутили ритмичный перестук колес на стыках рельс, до сознания дошло: «гостиницу» угоняют! Караул! Соскочив, он схватил в охапку одежду и ботинки и помчался на тамбурную площадку. Петро здесь не оказалось. Он крикнул в вагон: «Петро!», но ответа не последовало. Побежал искать — не нашел. Вспомнил его слова: «А утро нас в разных местах поймает»... Ушел, видно, раньше.
Прыгать пришлось на ходу, дорога была каждая минута: поди знай, куда уже занесла тебя эта чертова «гостиница». Обошлось все благополучно. Тут же на рельсах под дождем со снегом оделся и потопал обратно, в город. За час дошел. Дождь перестал, рассвело, и настроение улучшилось. Отдохнуть и согреться решил в бане.
Маленькие успехи
В тот же день Серого разыскал Карась, который сообщил, что искал его всюду, потому что нашел для него временную работу. Недалеко от пивнушки Барабана, на углу, стояла будка чистильщика обуви — старого инвалида дяди Вани. Серый с Карасем нередко там торчали, миролюбиво перебраниваясь со стариком, любителем пошутить, иногда вином его угощали, а иногда важно восседали напротив него на сиденье и позволяли почистить себе ботинки.
Дело у дяди Вани шло не очень бойко, слишком он увлекался международным положением и вообще политикой. Он целый день читал газеты, от доски до доски прочитывал все центральные, и клиента замечал только тогда, когда тот, уже взгромоздившись на сиденье, совал ему под нос свою ногу. Зарабатывал, конечно, не шибко. Зато спроси у дяди Вани про международную ситуацию, объяснит детально.
И вот он заболел. Вчера Карась из жалости к старику чистил за него ботинки и выклянчил для Серого ключи и право занимать будку до его возвращения.
Так Серый получил неожиданную возможность не только слегка заработать, но и спать без помех. Правда, лежать в этой конуре было исключительно неудобно. Примостив доску на сиденье, он спал на ней, ноги приходилось задирать вверх, зато... никого вокруг — красота! А насчет того, чтобы заманить клиента...
Во-первых, он действовал на гигиенические чувства -прохожих. «У чистоплотного человека,— говорил он,— всегда начищенная обувь...», «О ваших ногтях, сеньор, пусть вам говорит ваша жена, но вашим ботинкам определенно стыдно за вас...» А во-вторых, завлекал анекдотами: «Слушай, земляк, куда летишь? Садись, недорого анекдот продам. Ты слыхал про капиталистического зайца?..»
Клиент об этом зайце не слыхал. Заинтригованный, останавливается и садится. Рассказывая анекдот, Серый хватает его ногу и эдак между прочим чистит. Потом, между прочим, пожалуйста, полтинничек... «Почему полтинник? Положено двадцать?» Тут, милый, все в порядке: двадцать — за чистку (это Ване), тридцать — за анекдот (это Серому).
И какие только ноги не проходили перед ним! Чередовались ноги и ножки, а последние навели его на исключительно лирический лад, и он сочинил стих:
Поделиться книгой: