Бремя колокольчиков

Скажи идти мне или не идти?

Уйду - хлебнем мы точно горя,

А останусь, может, вдвое.

The Clash[12] [13], «Should I stay or should I go?»

По дороге из монастыря Глеб решил заехать к Антону. Тот уехал из Питера и жил теперь у какого-то друга на даче недалеко от Лавры. Найти дачу было нелегко. Занесённая снегом улица, номера домов если и были, то теперь их стало не видно совсем. Встретилась бабулька.

   -  Не подскажите, где здесь Антон живёт... у друга... кажется, Виктор его зовут... или Вадим...

   -  А! Это бородатые чудики такие?

   -  Не знаю... да, наверное... - он ещё не видел Антона с бородой, и мог лишь представить, что ударившись в церковную жизнь, тот наверняка бороду отпустил.

   -  Да вона там дом, направо и по тропинке. У них ещё забор завалился весь...

Дверь отворил высокий парень с всклокоченной бородой.

   -  Чё надо? - неприветливо спросил он.

   -  А Антон здесь живёт? - неуверенно поинтересовался Глеб.

   -  Заходи... Жрать будешь?

   -  Ну... если вы будете, то - можно.

-Я- буду... Иди пока, вон в той комнате он...

Глеб зашёл в комнату. Антон сидел у иконы с кисточкой в руках. Творческий беспорядок, как в его питерской мастерской, только теперь кругом фото икон и храмов, а не Уорхола , рок-групп и обнаженки.

   -  О! Глебка! А тя как занесло? Пургой?

   -  Да вот... К старцу за благословением рукополагаться ездил. А на обратном пути, думаю, дай заеду. Ты ж сам адрес мне прислал.

   -  А, ну да... И чё старец?

   -  Ну, вроде благословил, но как-то непонятно... почти ничего и не сказал, всё отвлекался на других, а со мной всё походя. Говорит: «Надо самим учиться принимать решения и ответственность за них нести, отвечать за то, что выбираете» Но это понятно всё, да и не мне он это говорил...

   -  И где священнослужить собрался?

   -  Отец Георгий, тоже из наших, зовёт к себе на соседний приход. Там и дом дать обещали, и места чистые... Ты ж знаешь отца Георгия?

   -  Ещё бы! Мы ж у него храм расписывали, первая наша работа с Виктором и бригадой! Хороший батюшка, строгий, православный, без всего этого либерального и католического, но и не без приколов... Ему, знаешь, храм вернули в нормальном таком состоянии: стены, окна, иконостас даже почти цел, только крыша текла и роспись на стенах пооблетела...Так вот, заходим, а над иконостасом надпись: «Живи, душа!!!» Как транспарант на Первое мая! Мы аж обалдели, чё за рок-н-ролл? Оказалось, отец сначала местного художника, что в клубе киноафиши писал, позвал храм расписать, тот и спросил: «Чего, батюшка, рисовать?» А Георгий ему: «Да чё сердце русское в творческом порыве подскажет!» Тот и налепил... Собственно, он больше ничего и не сделал, богомаз этот деревенский, - в запой ушёл... К нам потом захаживал, всё поучал по-ветерански, как надо храмы расписывать, и на пиво стрелял... Ну а мы-то хорошо поработали... и отдыхали славно, самогон там, эх!... И жили душа в душу, Виктор даже посетовал: «Эх, братцы! Жаль, что мы не пидоры, а то-б так и жили!»

   -  Этот Виктор? Хозяин дома? Злой он какой-то...

   -  Да это мы с ним посрались на днях. Теперь он меня от кухни отлучил за непослушание и кражу последней бутылки пива. А я не крал! Выпил просто без заявлений для прессы. Но это у нас так, время от времени... То молимся, то пьём и ругаемся, чтоб гордыня не обуяла...

   -  И как у тебя так всё поменялось? Ведь в Питере богемная жизнь была, всё пучком, работы продавались, тусовки прикольные...

   -  Ты не знаешь разве? Я ж подтарчивал[14] всё время. Как-то пришёл домой с концерта, Курёхин[15] так отмачивал классно... Я перед концертом дунул[16] [17] [18], а

л 1

после ничего, кроме колёс не нашёл... Pink Floyd поставил Wish you were here. Там на обложке человек с пламенем за спиной. Вот как-то меня потащило да так, что я таких маленьких огненных человечков увидел, и так мне захотелось таким же стать... В общем, поджег я мастерскую свою. Хорошо - там панк один спал. Он проснулся и меня вытащил. Говорит: «Всё зло от хиппей! Недаром Джонни Роттен[19] на майке Pink Floyd «ненавижу!» написал...» М-да... а я после пожара в монастырь подался. А там - к отцу Зинону попал. От него и иконописи научился, и древлему благочестию. Мы ж по-старому молимся. Акафиста[20] [21] только три признаём, зато канонов[22] много... Знаешь, вся эта богемщина - сплошной дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия и ничего больше. Нормальные люди долго-то не выдерживают там. Либо ссучишься, либо сопьёшься, либо копыта двинешь, либо всё разом... В церкви - благодать! Здесь не так всё... Порой физически эту радость чувствуешь и простоту настоящую... и это совсем другое, чем весь этот драг и драйв с эзотерикой и понтами.

   -  Это - да...

   -  Идите жрать, пожалуйста, - раздался грозный голос Виктора.

   -  Чё? И мне дашь? - удивился Антон.

   -  Подруливай давай! Только не тормози.

   -  О! Я ж говорю - человек! - обрадовался бывший питерский художник, быстро вытирая кисти. - Иди, садись, а я за тобой, руки отмыть надо...

   -  Очи всех на Тя, Господи уповают... - начал на кухне молиться хозяин

дома.

Сели за стол Виктор и Глеб, хозяин стал раскладывать картошку.

   -  Слышал, ты в попы собрался и за благословением ходил?

-Да.

   -  Ты б лучше не к монастырским, а к отцу Павлу съездил.

   -  Я слышал о нём.

   -  Он сидел за веру, и на приходе много чего видел, жизнь знает, и не только церковную... Я к нему поехал, спрашиваю: «Батюшка! Я бригадир иконописцев, денег беру с попов по полной, скидок не даю» А он мне: «Бери! Попы нынче богатые: пьют, курят, блядуют... Бери!»

   -  Что?! Так и сказал?

   -  А то! Он за словом в кармане не лезет! Чё видит - то и говорит! А видит, порой, не то, что все видят.

   -  Всё! Отмылся! - с энтузиазмом сказал Антон, живо придвигая стул и накладывая картошку, - спасибо, Вить!

Тот внимательно смотрел, как товарищ накладывает в тарелку, и, когда ложка уже была поднесена к антонову рту, вымолвил:

Да, слушай, ты ж причащаться завтра собрался? А я картошку сливочным маслом заправил... Хошь - ешь, хошь - нет...

Глеб навсегда запомнил то безмятежное наслаждение, с которым бригадир смотрел на медленно опускавшуюся ложку и так и оставшийся открытым рот Антона.

Еаставник молодёжи

Гроб вполне хорошая посуда.

Во гробу мне было бы не худо.

Моя хата будет с краю.

Ничего, скажу, не знаю

Хвост и АущЫон[23] [24], «Прогцальная».

   -  Ну что? Принесли картошку? - спросил, снимая в сенях старое увесистое пальто, отец Георгий.

   -  После твоего слова пять мешков принесли! А я сколько ни просил - ничего, - отвечал, встречая гостя, пару месяцев как рукоположенный в священники отец Глеб, - как это ты, отче, так умеешь? А на Казанскую ты как сказал! Вывернул с праздника на то, что самое ненужное, что без дела валяется в храм нести надо, а кончил, что, если самое дорогое от сердца не оторвать и Богу в жертву не принести, то не будет России спасения от иноверцев. И всё так складно у тебя вышло, логично и убедительно. Я так не умею...

   -  А надо научиться. Тут в деревне народ простой, но к нему подход нужен. Им всё разжевывать надо, а где и продавить, показать, что уважаешь их, объяснить, что им нужно и в чем они обязаны; силу здесь чтут, а вся эта городская застенчивость с уговорами и приседаниями здесь непонятна и только раздражает.

   -  Ох не знаю... Как-то это всё в голове менять надо. Вроде и язык один, а понимание разное, - сетовал молодой священник, доставая печенье и собираясь ставить на плиту чайник.

Глядя на это сорокалетний наставник поморщился.

   -  Ты б закуску лучше приготовил: лучок, капусточку. Мне Петрович самогонку свою пожертвовал - слеза! А чай мы уж потом попьем!

Отец Г еоргий тоже был москвичом, работал в разных храмах, то алтарником, то сторожем, хотя имел высшее образование и до того был многообещающим молодым специалистом в каком-то КБ .

Когда он захотел поступить в семинарию, то его пригласили на собеседование. Упитанный гражданин в штатском убеждал, что Георгий Александрович, как человек грамотный и образованный, из добропорядочной советской семьи, лидер, к которому тянутся люди, мог бы сделать в церкви хорошую карьеру, и что у него будет поддержка, если он обязуется сотрудничать и помогать выявлять антисоветски настроенных элементов,

распространителей нелегальной религиозной литературы и других недостаточно надежных граждан.

   -  Шпионов ловить? - спросил Георгий, наклоняясь к сотруднику органов.

   -  Ну, или их вольных и невольных пособников. В широком смысле можно и так сказать, - ответил тот.

   -  Я, как парашютиста увижу, сразу к вам побегу, вы мне телефончик оставьте, - отвечал громким шепотом бывший ученый с безуминкой во взгляде, прищуриваясь и глядя прямо в глаза сотруднику органов.

После этого путь в семинарию ему был закрыт.

Ещё через несколько лет Г еоргий подкатил на престольном празднике[25] [26] в московском храме к одному провинциальному епископу, принялся рассказывать, насколько он хотел бы быть под началом столь замечательного и

30

крепкого в своем православии владыки и, что мечтает лишь о беспрекословном послушании столь великому светочу Истины. Владыка был покорён настолько, что уговорил местного уполномоченного по делам религий не препятствовать рукоположению не вполне благонадежного, с подозрительными выходками москвича.

Отцу Георгию достался дальний деревенский приход, а в начале 90-х к нему прикрепили ещё один не существующий в реальности храм в соседней деревне. Именно в этот храм и был поставлен отец Глеб, по рекомендации отца Г еоргия быстро прошедший все формальные процедуры перед

рукоположением, благо с падением Советского Союза уполномоченные исчезли и вопросы поставления новых клириков решались исключительно в епархии[27]. Старший товарищ ещё натаскивал ученика и частенько приезжал к нему на службу или звал новобранца к себе.

После второй рюмки Глеб решил, что самое время поговорить о делах: не рано, и не поздно. И начал.

   -  Я насчет крещения хотел уточнить... Мне в воскресенье первый раз крестить. Боюсь, чего накосячу...

   -  Не боись, я к те приеду - помогу. Ты, главное, ничего не сокращай, а детали я тебе покажу.

   -  В Москве, знаю, многие отцы сокращают, особенно запретительные молитвы на оглашении... для скорости и вообще, как не главное...

   -  Не главное! - передразнил наставник, - это же заклинательные молитвы на самого дьявола! Вот ты думаешь, почему сейчас самоубийств много?

   -  Ну, неверие, отчаяние, разочарование в жизни...

   -  Ты рассуждаешь, как Московский комсомолец, а ты - поп! Молитвы эти сокращают на крещении - вот и нет у человека должной защиты! А кругом, - выразительно поднял указательный палец отец Георгий - соблазны мира, наполненного бесами и масонами.

Мало кто мог сразу определить, когда отец Георгий переходит с серьёзного на стёб и обратно, возможно, он и сам это не всегда знал. Как-то он смог убедить целую толпу друзей, среди которых были и обладатели научных степеней, что птица Сирин существовала, и что в журнале Наука и жизнь была опубликована фотография её скелета, найденного нашими археологами. Кто-то даже побежал доставать указанный батюшкой номер от 1978-го года, и, когда искомое фото дивного скелета так и не было обретено там, отец Г еоргий без тени улыбки или намёка на смущение заявил, что номер изъяли и подменили масоны, после чего тут же предложил выпить за победу русского духовного оружия.

Самогон допили, и отец Глеб таки поставил чайник. Он всё вспоминал, что он ещё хотел спросить наставника из области практического пастырства. Наконец вспомнил.

   -  Отче, бывает люди в чём-то таком исповедуются, в чём-то особенном, тяжком... и ты должен, вроде, епитимию назначить строгую, дабы на себя не брать, но понимаешь, что не понесёт человек... Да и вообще, бывают же случаи, когда не знаешь, как надо. По правилам и канонам всё равно не выйдет, а как

быть?

   -  Когда не знаешь, как поступать и что сказать, поступай и говори по любви. Между правилами и любовью выбирай последнее, - ответил бывший сотрудник советского КБ и засобирался, так и не попив чай.

Отец Глеб вышел его проводить. Заморозка не было, и ноябрьская деревенская грязь полновластно овладела дорогами и тропинками.

На двери тёмно-синей Нивы отца Георгия, сквозь грязь просвечивала выведенная серебрянкой, доставшейся батюшке после покраски колхозного памятника Ленину, надпись: «Масоны виноваты!» [28]

У дер евенского стар ца

Научи меня жить, научи меня что-нибудь делать,

Сочтены мои ночи, и дни, словно сны, коротки.

А то, что любит сквозь сон, то, что дышит от имени тела, Это только тень на горячем песке у ленивой реки... Воскресение[29], «Научи меня жить».

   -  Да, молод ты, отец Глеб, но и я не многим старше был, когда на этот приход приехал почти уж полвека назад.

Старый и молодой священники сидели за столом в избушке и пили чай. За окном был виден угол храма, а за ним расстилались леса, поля, холмы; снег и бескрайняя тишина.

   -  Я, - продолжал отец Леонид, сухенький старичок с одновременно острым и спокойным взглядом, - конечно, не из столичных был, но и не из деревенских, в райцентре всё же вырос. Недокормленное военное поколение. Выжил-то чудом, а когда в армию из-за нехватки веса не взяли, в институт местный педагогический поступил. Тогда, после войны, священников некоторых с зоны Сталин выпустил. Вот сюда, в это захолустье, отца Михаила и направили служить. Он десять лет отсидел... Сам старой школы, со многими знался из той, ещё дореволюционной церковной интеллигенции, о ком сейчас книжки пишут. Народ к нему сюда из города потянулся за молитвой и советом, так и я к нему попал. Многим он всю жизнь рассказывал...

   -  Прозорливым был отец Михаил. Я слышал, что и чудеса творил! - перебил только рукоположенный, отец Глеб, которому было двадцать с небольшим. Его назначили на восстановление, точнее на строительство храма почти с нуля в одной из соседних деревень.

   -  Да не знаю... Опыт у него большой был, мудрость, знание жизни, людей... Понять и обогреть умел. А чудеса... Я не видел, так чтоб точно утверждать... Да и о людях всё сказать не из прозорливости, а из опытности можно, - отвечал отец Леонид. - Да... По его рекомендации я в семинарию поступил, а потом дьяконом сюда вернулся. Позже и священником стал. А после смерти отца Михаила и настоятелем здесь остался. Так и служу... Только ноги - никуда. Я десять лет на велосипеде из города ездил, чтоб суставы работали, но болезнь берёт своё...

Отец Леонид встал за чайником. В глаза бросалось, как тяжело ему ходить.

   -  Ты, отец Глеб, человек городской, здесь тебе надо к другой жизни привыкать. Если надеешься, что бабки твоей матушке с детём по хозяйству сами помогать будут, то зря. Все эти рассказки про добрый народ... нет, встречаются, конечно, как и везде, но не часто. Бабы здесь жизнью и мужьями- алкоголиками битые, часто озлобленные и не очень-то далёкие... Ты ж поди всё по-другому представлял.

Отец Глеб потупился. Старый священник помолчал и продолжил.

   -  Людей подлинно Духом живущих, вообще очень мало. Даже среди святых, заметь, не все такие. Возьми хоть даже древних: мученик Вонифатий уж совсем крайний случай... А если в жития вчитаться, то и увидишь, что большинство лямку свою тянуло по жизни, терпели, мучились, ошибались, падали, унывали, глупости даже говорили и делали, от природы своей и воспитания, а святыми их Господь сотворил. Не без их старания, но и не всегда прям уж по их заслугам. Жить, лямку тянуть, стараться не ломаться под тяжестью, с искушениями бороться. Хотя отлетающим уж больно в дали заоблачные и надломы на пользу бывают, кому-то их и не избежать... М-да... Главное не забывать, что на земле ты, а не в небе. И здесь, в деревне, это особо...

   -  Да! Отче! - перебил молодой священник. - Мы с отцом Георгием давеча одно место из Лествицы34 обсуждали...