Помоги проекту - поделись книгой:
Праздничный вихрь подхватывает Савку. Тёмная изба кажется светлой.
- Бабушка, а праздник-то нынче какой?
- Большой, внучек! Большой! - серьёзно отвечает бабка. - Работник в семье прибавился…
Савка на секунду цепенеет и лишается дара слова: неужто о нём речь? Неужто он работник? Сладко замирает сердце, какие-то новые, большие думы мелькают в голове… Но долго раздумывать не приходится: ребята, толкаясь и ужимая друг друга на «плохие», далёкие от чашки места, уже рассаживаются за столом. Припоздавшему Савке достаётся место в конце стола. Но бабка легонько подталкивает его к отцу, сидящему по праву хозяина в «переднем углу», под иконами, и указывает глазами на свободное место рядом с ним. В переднем углу всегда свободно: там, кроме отца и гостей, никому сидеть не положено. Савка это отлично знает и нерешительно топчется, несмотря на приглашение бабки. Отец тихо смеётся, видя смущение сына, и говорит, хитро подмигивая глазом:
- Садись, сынок, садись! Нынче твой праздник, и ты же у нас гостем будешь: полгода дома-то не был.
Все ребятишки облегчённо вздыхают: конфликт улажен без нарушения традиций. Савка - нынче гость.
В это время являются Марфушка с Поляхой, уже «ходящие в няньках», и начинается завтрак. Нет, не завтрак, а пир горой. По уверению Петьки, «как у царей». Петька - грамотей, ходит в школу третий год, прочёл уйму сказок и в вопросе о царских повадках является авторитетом.
Долго семья наслаждается «царскими» пирогами, лапшой и курёнком… Не часто это случается в её жизни. Все сыты и довольны. Но вот бабка подаёт ещё пирог: круглый, с завитушками. Бабка режет его крест-накрест и раздаёт всем по маленькому треугольнику. Все пробуют и поражаются необыкновенной сладости начинки… Из чего она?
- Из яблок, - выражает предположение Марфуша.
- Откуда им быть! - резонно возражает Петька.
- Из моркови! Из мёду!
Не то! Не то! Наконец младший братишка, Пашка, не выдерживает тайны и возвещает:
- Из свёклы!
Хитрющая и вездесущая Апроська сплоховала на этот раз: дрыхла, когда бабушка ночью пироги стряпала, а Пашка - нет! И всё видел. Вот!
Завтрак кончен. Первым, как всегда, встаёт отец.
- Ну, мать, накормила ты нас нынче по-царски!
Видно, последний пирог заставил и его присоединиться к петькиному мнению.
- После такой еды и не разогнёшься, не то чтобы работать. Царям-то хорошо: поел да и в постельку! А вот как молотить пойдёшь с таким брюхом?!
- Протрясёшь, - смеётся бабка. - Небось, на ходу-то сразу всё на место уложится!
И точно: за столом Савке казалось, что он наелся по самое горло, даже дышать было трудно. А слез с лавки, стал стоймя - полегчало! Побежал для пробы - совсем хорошо! И тогда, крикнув остальным ребятам: «Айда к телушке!», - Савка бросился вон из избы, накрещивая себя на бегу мелкими крестиками - таких больше получалось - и стараясь, чтобы бабушка их видела. Но сегодня та против обыкновения рассеянна и не замечает савкиных хитростей.
Кресты эти - просительные до еды и благодарственные после - были одной из неприятностей савкиной жизни. Савка никак не мог уяснить себе их необходимость и постоянно о них позабывал, так как не видел никакой связи между богом и едой: рожь сеял отец, а не бог и не на небе, а в поле. Картошку сажали бабка и старшие ребята на огороде. Убирали опять сами. При чём тут бог? Когда среди зимы кончается свой хлеб, то отец и другие бедняки тащатся с санками не к богу за хлебом, а к кулакам. Те дадут мешок, а в новину отдавай два или работай «за одолжение» чуть ли не всё лето.
А после одного случая в савкиной жизни бог и вовсе вышел у него из доверия.
Так было дело…
Ушёл отец зимой хлеб добывать. Как всегда, в доме - хлеба ни куска. Одна картошка. А бабка взяла да и заболела… Лежит пластом, ребят не узнаёт, по ночам лопочет невесть что!… Печка не топлена, есть нечего, ребята плачут с тоски и с голоду. И решил тогда Савка свести свои счёты с богом: много савкиных крестов накопилось, так пускай же за них бог хоть бабку поднимет с постели!… И принялся Савка молить об этом бога. Сколько он новых крестов накрестил, да не чета нынешним, а настоящих: с толком, с чувством, вдавливая пальцы в лоб!… Сколько хороших слов богу наговорил, все коленки поклонами отстукал, а бабка не встала… И хлеба ни корочки с неба не свалилось. Так бы и померли они либо замерзли, кабы не соседка Анисья. Узнала про их беду - хлеба добыла и печку топила каждый день, пока отец не пришёл. А бабка только к весне встала… Совсем пропали было.
Обиделся тогда Савка на бога. И теперь он крестится только для бабки, чтоб по затылку не щёлкала…
Но сегодня бабушка ничего не замечает, не провожает внуков обычными упрёками в недостатке благодарности к богу. Не суетится, не стучит рогачами.
Молча стоит она в опустевшей избе возле
неубранного стола и думает… Вспоминает ли она свою первую работу у хозяев? Или думает о будущей, только что начавшейся работе своего внука? Кто знает! «Молод, не надорвать бы», - предостерегающе говорит ей измождённый вид внука. «А как же иначе?» - говорит нужда. А бог молчит. Его хата с краю во всех бабкиных переживаниях. Нет от него беднякам поддержки, да и впредь не предвидится, как видно.
Тяжело вздыхает старая бабушкина грудь, и привычный крест ложится на неё вяло, мимоходом - тем же взмахом руки, что стирает скупые слёзы с глаз.
Следующий день был уже будничным. После завтрака отец и Петька стали собираться на работу: крыть крышу соседу. Савка живо оделся и стал у дверей с явным намерением идти с ними.
Вздохнула бабка, потупился отец. «Отдохнуть бы ему после такого лета», - подумал каждый, но вслух не сказали ни слова.
Едоков-то десять, а земельный надел - на четыре «души»1. [1 Царское правительство давало наделы только на «души мужского пола», и притом наделы были такие маленькие, что их еле хватало для прокормления одной «души».] Значит, шестеро женских «душ» в семье самим законом обрекались на голодание, если семья не подработает добавочного хлеба у людей. А сейчас ещё телушка… О ней сердце болит больше всего.
Бабушка молча отыскала поясок и подпоясала Савку. Одёрнула кацавейку. Поправила шапку. Савка понял это молчаливое согласие и сразу оживился.
- Бабушка! А я старую-то солому с крыши на огород перетаскаю, если хозяин отдаст: телушке на подстилку годится! Бабушка! А я тебе…
- Ладно, ладно! - перебила бабка. - Иди уж… работник!
…Наступили трудные дни. Руки, ноги, спина не успевали за ночь отдохнуть, а с утра опять молотьба, возка снопов, кладка омётов… Возили лес, крыли крыши, копали погреба. Да мало ли на что годились работящие крестьянские руки!
И всё-таки дни мелькали, как воробьи на току. Никто их не считал. Только Петька, украдкой поглядывая на школу, соображал, сколько ребята пройдут без него, как догонять пройденное. Правда, сельские школы начинали занятия позже городских: по окончании уборки урожая, учитывая нужду в детских руках в хозяйстве. Но и при такой отсрочке далеко не все ребята являлись в срок: кто работал «на людей», опаздывал. По явке ребят можно было судить и о степени обеспеченности семьи. Петька всегда являлся одним из последних, а в этом году, верно, будет самым последним…
Наконец надобность в его детских руках миновала, и можно было подумать о школе.
Однажды за ужином отец сказал:
- Ну, Петька, шабаш работе! Завтра пойдёшь в школу.
Петька поперхнулся от радости… Плохо спал ночь и утром чуть свет, счастливый, полетел в школу, как на крыльях.
Савка побежал за ним вслед, проводить. А может, удастся и в окошко поглядеть, когда учитель станет к окну спиной.
Савка не смел и мечтать об ученье, пока учится Петька: двоим-то разве можно из хозяйства уходить? Отец и зимой ходит по людям, сестры в няньках, дома одна мелкота. А теперь ещё и телушка!… Где же бабке управиться?
Из школы Петька вернулся не такой весёлый, как ушёл… По арифметике многого но понял, хотя учитель говорил ясно и просто, как всегда, и остальные ребята отлично его понимали. Диктант написал с ошибками… Здорово отстал, значит…
А тут и ещё беда: встретил его учитель ласково, как всегда, но сам-то был уже не прежний, не весёлый, как в прошлые годы. Кашляет и говорить стал, задыхаясь.
Петька ждал, что оставит его учитель после уроков и начнёт подгонять с ним пройденное, как в прошлые годы. Но учитель еле довёл урок до конца: трясло его. Отпустил всех домой, а Петьку на минуту задержал за плечо и сказал, глядя ему в лицо с виноватой улыбкой: «Ты, Пётр, позанимайся сегодня дома, сам, без меня: нездоров я… Ребят поспрошай, сам подумай, малый ты мозговитый», - и, закашлявшись, ушёл за свою перегородку…
И вот теперь, наскоро пообедав, Петька уселся к окну готовить уроки. Прежде всего открыл задачник: Петька больше всего любил арифметику и с наслаждением занимался задачами. Бывало, с увлечением спорит сам с собой, если в чём сомневается, а докопавшись до сути, говорит с торжеством: «Ну вот: я тебе говорил, что решу!»
Но сегодня Петька молча и хмуро смотрит в задачник. В десятый раз читает условие задачи и ничего не понимает. Слова-то, конечно, понятные, знакомые: купили, продали, коровы, овцы, - но «души» задачи Петька не понимает. Пробует механически применить знакомые действия - получается чепуха: корова продаётся дешевле овцы и каждый раз по новой цене.
Петька уже не борется с задачей весело, как с добрым другом, а бьётся изо всех сил, как с злейшим врагом… И не может одолеть! Задача ускользает от Петьки, чужая, непонятная.
Петька угнетён…
Савка отлично понимает его состояние. Он колет лучину и искоса наблюдает за братом, но помочь ничем не может. Тогда он решается на крайнюю меру:
- Айда к телушке! А завтра ещё учителя послушаешь - и решишь!
Петька рад предложению… Напряжение разряжено…
Через неделю Петька входит в школьную колею, дружба с задачником восстанавливается.
Савкины дела хуже… Если бы кто знал, как ему хочется учиться! Как манят его к себе книги! Савка много раз пытался понять: каким способом книга говорит Петьке такие умные и интересные вещи? Заглядывал в книгу через петькино плечо, раз даже вынул книгу украдкой из сумки, но ничего, кроме крючков и кружков, не увидал.
Савка надеялся, что когда-нибудь книга заговорит и для него. Но пока что книга молчала…
Бабушка редко намечала себе цели, выходящие за пределы её ежедневных домашних дел. Но раз наметив, шла к избранной цели неуклонно, как бы труден ни был путь. Ещё в тот день, когда привели телушку, она надумала что-то и в последующий месяц упорно к чему-то готовилась, не говоря о том никому ни слова. Начала она с пересмотра старья, на каком спали за неимением постельных принадлежностей. Вырезала из каждого «обноска» более или менее крепкие места. Что-то кроила, шила. Закончив, долго беседовала о чём-то с отцом, когда ребята спали.
Утром Савка «ковырял» себе лапти. Апроська чистила с бабкой картошку. Отец, как всегда, задал телушке корму, принёс бабке воды, потом вдруг стал переодеваться в «праздничное»: старую, но чистую поддёвку, чистые обмотки и новые чуни… Ребята смотрели во все глаза: что дальше будет? Когда же отец попросил гребёнку и стал расчёсывать свои от бани до бани не чёсанные волосы, ребята застыли в изумлении и убедились окончательно, что что-то должно произойти.
И произошло! Отец сказал:
- Так я, мать, пошёл!
- Иди! Договаривайся! - ответила бабка. Екнуло савкино сердчишко при этих словах. Заныли все летние болячки, зачесались пятки. Почему так рано? Зима ведь! Но он и виду не подал, что испугался. Не спросил: «С кем договариваться?» Только шмыгнул носом, по обыкновению. А когда отец вышел за дверь, втихомолку выскочил за ним следом: куда отец пойдёт?
А отец ушёл напрямик, через выгон… прямо к школе… К школе! Затрепетало савкино сердце, запрыгало! Заплясали босые ноги по осенней поздней грязи, пулей влетел он в избу. Бабка, улыбаясь, подманила молчком к себе (по лицу увидела, что догадался) и надела «обновку». Штаны были широки, пиджак длинен и из разных кусков, но всё тёплое и сшито крепко.
«Вот только онучей нет», - подумал Савка, и затихшая было ненависть к кулаку вспыхнула с новой силой… Но радость пересилила.
А бабушка уже подавала ему холщовую сумку, заботливо сшитую для его будущих учебников, отцовскую шапку и новые портянки.
- Бабушка! А у меня и лапти новые! - ликовал Савка. - Я их уже доплёл… Только верёвочки привязать!
Бабка ещё вчера выкупала внука - а ему и невдомёк было, к чему! - и сейчас, одевши его в «обновы», любовалась будущим школьником.
Савка вертелся, как юла, метался по избе за различными принадлежностями своего костюма, опасаясь опоздать к приходу отца. Но вот сборы кончены… Савка чувствует себя таким нарядным, что ему даже совестно перед Пашкой: у того штаны худые-худые… Ему становится жаль Пашку, но он тотчас же находит выход.
- А я, как из школы-то приду, так и буду ему штаны давать, пущай носит на здоровье!
Тут он представляет себе маленького Пашку в длинных, волочащихся по полу штанах и заливается смехом…
В это время входит отец. По лицу его видно, что всё в порядке.
- Э-э! Да ты, Савка, готов уже?! Ну, пойдём, коли так: велел приводить, - весело сказал отец.
Радость, возбуждение, опрятная одежда помолодили его, и из хаты сейчас вышли два «добрых молодца», как сказал бы знаток сказок Петька.
На бугре показывается школа.
Савка начинает дрожать мелкой дрожью и прижимается к отцу, не отводя от школы расширенных глаз… Подходят к школе как раз во-время: там начинается перемена.
Переступают порог…
Савка настолько потрясён, что не отвечает на приветствие учителя, не замечает сдержанных смешков ребят, смеющихся над его растерянностью. Прячется за отцовскую спину.
- Ну, Сапронов-второй, - шутливо говорит учитель («первый-то - Петька», - соображает Савка), - садись вот тут: здесь твой класс, - и показывает на угол, где больше всего ребят. - А вот здесь ты будешь сидеть в будущем году, коли не заленишься: здесь второй класс. А вот здесь ты сядешь на третий год, если твоему отцу не заблагорассудится взять тебя из второго класса.
Учитель весел: он сегодня относительно здоров и, кроме того, всегда очень рад приходу нового ученика.
Перемена кончена.
Отец кланяется последними низкими поклонами и уходит.
Савка остаётся один…
Громадная комната поражает его своими размерами. Он никогда таких не видал. И если бы не тяжкий «дух», состоящий из кислого запаха непросыхающих овчин, заношенных портянок, ребячьих «невежеств» и дыхания полутораста человек, комната показалась бы Савке сказочным дворцом.
Поделиться книгой: