Помоги проекту - поделись книгой:
- А ты побудь у нас, пока всё успокоится… А там видно будет, - проговорила Оришка.
Раненый ничего не ответил и вскоре уснул.
Три дня жил в подвале графского дома матрос гвардейского экипажа Иван Дроздов. На четвёртый - дворник принёс ему лапти и лохмотья. Матрос переоделся, перекинул через плечо котомку и попрощался со своими спасителями.
Бабка Горпина вытерла слёзы, проводила Ивана за порог и тихо сказала ему:
- Ты, сынок, пробивайся на Москву. Там художник Тропинин живёт… Он нашего атамана Кармалюка выручал, он и тебя приголубит… Только не ходи, сынок, столбовой дорогой, а то поймают. Пробивайся окольными путями, по сёлам да хуторам, подальше от тракта. Может, где и на работу наймёшься, поработаешь годик, пока всё поутихнет… Пересиди у людей это лихолетье…
- Спасибо вам, - матрос поклонился старухе и ушёл.
Весть о восстании на Сенатской площади и кровавой расправе царя всколыхнула всю Россию. Устим Кармалюк услышал об этом ещё в Сибири. Той же зимой ему удалось бежать.
Летом Кармалюк добрался до Нижнего Новгорода, где узнал о казни руководителей восстания. Двинуться на Украину он не мог. Полиция разыскивала его по всем трактам. Пришлось скрываться, оттягивать время, чтобы полиция на Украине начала забывать о нём и сообщение о бегстве его из Тобольска положили под сукно.
Кармалюк нанялся грузчиком на волжский причал. Волосы на голове его давно отросли и закрывали след каторжного клейма, да и само клеймо постепенно начало бледнеть.
Прошло некоторое время. Розыски как будто прекратились. Кармалюк ушёл из Нижнего Новгорода и направился на Украину. Бумаги и паспорт у него были теперь в полном порядке, и при встрече Устим смело шёл на полицию.
В Москве на постоялом дворе какой-то человек сказал ему, будто в соборе Василия Блаженного каждый день читают богомольцам царские бумаги о восставших.
Устим пошёл в собор. Утренняя служба уже началась. У входа плакали и причитали юродивые, толпились богомольцы в лаптях. В соборе плыл синеватый дым кадильниц, сладко пахло ладаном и свежими красками. Кармалюк остановился в крайнем притворе и стал класть земные поклоны.
- Боже мой милостивый! - шептал Устим. - Сколько люду бедного стоит перед тобой на коленях!… А ты и не видишь. Смилуйся хоть теперь над нами, грешными…
Наконец служба кончилась, и в соборе настала тишина. Громовой голос с амвона зазвучал над головами людей. Поп громко читая царские бумаги о повстанцах:
- «…Черниговского пехотного полка подполковник Муравьёв-Апостол, по сделанным открытиям и показаниям соучастников, оказался одним из главных злоумышленников, стремящихся к всеобщему беспокойствию и разрушению благосостояния государства. В то самое время, как по открытии сего преступления приступлено было к арестованию подполковника Муравьёва-Апостола, он нанёс несколько ран полковому своему командиру подполковнику Гебелю и успел возмутить часть Черниговского пехотного полка. Он арестовал посланных за ним фельдъегеря и жандармов, ограбил полковую казну, освободил закованных каторжных колодников, содержащихся в Васильевской городской тюрьме, и предал город неистовству низших чинов. Он двинулся с войском через Фастов на Белую Церковь в надежде успеть овладеть у графини Браницкой значительной суммой. Но со всех сторон он был окружён у деревни Устимовки, где мятежники защищались. Подполковник Муравьёв ранен, брат его застрелился, один офицер убит, кроме других раненых и убитых…»
Голос попа звучал под сводами собора всё громче и громче. Царь обещал прощенье раскаявшимся… Но Устим Кармалюк уже не верил этому. Он сам встречал на Волге беглых солдат из Петербурга, которые спасались от царской кары за выступление на Сенатской площади. Они рассказывали, что царь в тот день расстрелял из пушек сотни солдат. Кто же отплатит за смерть тех, кто сложил свои головы перед царским дворцом? Кто поможет их жёнам и детям?
Теперь Кармалюк знает, что повстанцы в Петербурге были не одиноки. Они поднялись против царя и там, на Украине, за широким Днепром.
«А про грабёж неправда! - хочется крикнуть Кармалюку. - Новый царь врёт так же, как старый. Не мог подполковник Муравьёв грабить казну для себя. Не мог! Он для солдат и для бедных людей брал! Боже мой! А сколько же их ещё, этих раненых и убитых! Об этом в царских бумагах не говорится ничего».
А он, Кармалюк, в это время спокойно сидел на Волге и грузил на баржи мешки с хлебом. Почему ему не посчастливилось быть там, в Василькове, под Киевом, где хоть несколько дней люди были свободны? Нет, так нельзя. Скорее туда, на Украину, где его ждут верные побратимы, грозные мстители за людскую неволю, борцы за народное счастье!
Глухим и равнодушным голосом поп читает приговор царского суда. Пять человек повешены в Петербурге: Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Муравьёв-Апостол, Каховский. Многие осуждены на вечную каторгу в Сибирь.
«Боже мой! Что ты делаешь на этом свете?» - думает Устим.
Кармалюк вышел из церкви, чтобы скорее найти дом графа Моркова, где обязательно должна быть дворовая челядь с Подолья. Там он узнает обо всём, что делается на Украине.
Устим разыскал этот дом в тихом переулке, куда не долетал ни гам торговых рядов, ни крики торговок баранками и разносчиков мелкого товара. Кармалюк сел на каменную тумбу у чёрного хода ч медленно раскурил трубку. Его сразу же заметил дворник в белом переднике с метлой.
- Проходи отсюда, братец, тут сидеть не велено.
- Простите, барин, я земляков ищу, - Кармалюк нарочито величает дворника барином и, снимая шапку, низко кланяется ему.
Это нравится дворнику, и он, смягчившись, уже ласково спрашивает:
- Каких земляков?
- С нашей Украины, с Подолья, как раз оттуда, где имения графа Моркова. Не слышали ли вы про Василия Андреевича Тропинина? Я служил при них, когда они церковь расписывали у нашего барина.
Лицо дворника расплывается в добродушной улыбке, он высоко поднимает брови:
- Э-э, Тропинин уже три года, как не живёт у нас. Вольную получил и даже без выкупа. Теперь он сам себе барин. Дом у него свой и всё такое прочее…
- А где же он сейчас, где? - быстро спрашивает Кармалюк.
Дворник подходит ближе и угощает Устим а понюшкой табаку из перламутровой табакерки.
- Раньше жил в Петербурге, да не захотел, и сейчас проживает здесь, на Волхонке. Там спросишь, тебе всяк охотно укажет.
После долгих поисков Кармалюк наконец поднялся на резное деревянное крыльцо. Как всё изменилось! Был художник Тропинин дворовым крепостным, а теперь стал вольным! И без выкупа! Что же это значит? Может, скоро и всем людям воля выйдет? Может, новый царь одумается? Нет, навряд ли это произойдёт по доброй воле царя.
Кармалюк тихонько стучит. Дверь приоткрывается, и бородатый швейцар говорит:
- Не принимают. Не велено никого пускать.
- А вы скажите, что я с Украины… Господин Тропинин меня рисовал и приказал придти к нему, - решительно говорит Устим, и бородач, удивлённо пожимая плечами, прикрывает за собой дверь.
Через некоторое время за дверью слышатся быстрые шаги, глухое покашливание, и на пороге появляется Тропинин в красном бархатном жилете. С тех пор, как Кармалюк видел Тропинина на Украине, он сильно изменился: пополнел, лицо округлилось, и над высоким розоватым лбом появилась лысина.
- В чём дело, братец? - спрашивает он, и Кармалюк радуется. Вот так так! Тропинин не узнаёт его! Стало быть, его трудно будет узнать и полиции и шляхте там, на Украине.
- Простите, пане, - говорит Устим, - но как-то я одалживал у вас в церкви сто злотых. Вы тогда иконостас у господина Ханенко расписывали. Теперь я хочу…
- Боже мой! Прошу в дом, - Тропинин широко распахивает дверь и ведёт гостя мимо бородатого швейцара по скрипучим ступенькам на второй этаж. - Это, право, похоже на сон, - говорит Тропинин. - У меня сегодня такой день! Одна неожиданность за другой. А вы один пришли? За вами никто не следил?
- Кому же следить? Если даже вы меня не узнали, так куда уж полиции! Это в Сибири приходилось бояться, а здесь много вольного народу шатается, не страшно, - отвечает Кармалюк.
В мастерской царил прозрачный синеватый полумрак. Широкое, в полстены, окно было затянуто шторой. На мольберте стоял незаконченный портрет какой-то дородной женщины, наверно, купчихи. На стенах были развешаны портреты знатных дворян. И тут же портреты простых людей. Особенно заинтересовал Кармалюка карандашный набросок: сгорбленная женщина в очипке и старой запаске жала серпом рожь. Усталая, худая, она напомнила Кармалюку жену, и он тяжело вздохнул.
Тропинин подошёл к пёстрой ширме, которая отгораживала угол в мастерской, и сказал:
- Ну, Иван, выходи и познакомься! У него такая же судьба… Вас обоих, я думаю, одна мать на свет родила - барская неволя.
Послышался кашель, ширма покачнулась, и из-за неё вышел человек в лохмотьях с котомкой через плечо. Лицо его заросло густой бородой, и он очень походил на портрет старого нищего, висевший в мастерской.
- Матрос Иван Дроздов. В декабре был на Сенатской площади. В него стреляли и ранили, - сказал Василий Андреевич. - Он долго скитался по глухим сёлам, прятался от полиции… Кстати, на случай, если придёт непрошенный гость, - продолжал Тропинин, - помните: вы мои натурщики. Я нашёл вас на Хитровом рынке.
Они сели у круглого, на гнутых ножках столика. Волнуясь, Василий Андреевич обратился к Кармалюку:
- Какие это люди!… Много их сослано в Сибирь. И Пушкин обращается к ним с такими словами… Вот, слушайте!
Тропинин встал и, раскрыв толстую тетрадь в чёрной обложке, тихо стал читать строки пушкинского послания «В Сибирь»:
…Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
После того, как он закончил читать, в мастерской некоторое время царило напряжённое молчание. Потом матрос сказал:
- Дайте мне эту песню. Я перепишу её на память.
Кармалюк с завистью посмотрел на Дроздова. Свободно разговаривая на русском, украинском, польском и еврейском языках, он был неграмотен. На всех судебных бумагах вместо своей подписи Кармалюк неизменно ставил крестик.
Василий Андреевич снял с мольберта покрывало.
- Смотрите, господа, вот он, Пушкин. Я уже заканчиваю его портрет.
Управитель Комаровецким имением Тадей Заремба был мрачен. Теперь оч редко ночевал в своём кабинете. Каждый вечер Заремба приказывал стелить себе то в столовой, то в бильярдной, а чаще всего в гостиной, окна которой выходили в сад. Даже дворовые не знали, где сегодня ночует управитель. Господский дом надёжно охранялся. Но всё равно управляющий по ночам дрожал от страха. Он ждал страшных и мстительных гостей, зная наверняка, что они придут, придут неожиданно и обязательно ночью.
За две недели таких ожиданий Тадей Заремба заметно похудел. Он проклинал себя за то, что после суда над Кармалюком не уехал вместе со своим паном в Варшаву, а согласился, дурак, остаться здесь и управлять имением среди этих дикарей. Они и так на него волком смотрят, а как услышат о возвращении этого головореза Кармалюка - и вовсе голову поднимут. Что может поделать с ними Тадей Заремба, если до ближайшего имения добрых два десятка вёрст? Он сделал всё, что было в его силах, принял все возможные меры предосторожности, и всё-таки на душе у него было неспокойно. Снова и снова припоминал он всё до мельчайших подробностей: когда и как пришла к нему эта страшная весть?
Сперва он услышал о возвращении Кармалюка в Летичевском костёле, но только отмахнулся да ещё и посмеялся.
Но в тот же день в Комаровцы примчался верховой из Головчинец. Он привёз коротенькую записку от соседнего помещика Ханенко, который приглашал Зарембу Немедленно приехать к нему: дело очень важное для обоих и не терпит отлагательства.
Когда Заремба подъехал к Головчинецкому имению, он был поражён тем, как изменился внешний вид роскошного имения Ханенко, расположенного на высоком холме. Вокруг усадьбы и винокурни выросла каменная стена. Наверху торчали железные прутья с заострёнными концами. На месте прежних, лёгких ворот поднимались массивные железные. Тадея Зарембу поразило и то, что прибывших долго не впускали во двор, хотя стража и узнала своего гайдука, которого Ханенко посылал к Зарембе. Был вечер, и господин Ханенко приказал никого не впускать в имение.
Беседа с Ханенко продолжалась не более получаса, но домой Тадей Заремба ехать уже не решился. Ханенко сообщил ему, что полиция имеет точные сведения о том, что Кармалюк бежал из Сибири, и голытьба уже знает об этом. К Кармалюку уже собирается крепостной дворовый люд.
Так к Тадею Зарембе пришла первая бессонная ночь. Он припомнил, как выслеживал Кармалюка, вспомнил первую встречу с ним в лесу. Потом перед Зарембой возникла картина суда в Каменце, где Кармалюк выдавал себя за беглого солдата Гавриленко. Все факты и события, связанные с Кармалюком, были ещё свежи в памяти Тадея Зарембы, но сам атаман виделся ему неясно, как в тумане. Зарембе казалось, что он не сможет узнать Кармалюка, и это пугало его, оглушало, бросало в дрожь.
Вернувшись от Ханенко, управитель приказал согнать в Комаровецкую усадьбу всех крепостных. И вскоре вокруг господского дома выросла огромная каменная стена ещё крепче, чем у Ханенко, с высокой сторожевой башней над воротами.
Хотя Кармалюк и не появлялся в Комаровцах, молва о нём росла. Говорили, что он бродит где-то за Литыном, неожиданно налетает на имения, в одну ночь чинит расправу над панами в различных Сёлах. Обескураженная полиция сбивалась с ног. Но Кармалюк был неуловим. Облавы по лесам и плавням кончались ничем. Расставленная по хуторам и сёлам стража не могла обнаружить Устима.
Приближалась жатва. Тадей Заремба с трудом нашёл с десяток батраков из оброчных крепостных, отпущенных обедневшими помещиками на заработки. Батраков принимали в имение осторожно. Увидав их возле ворот, старший гайдук сам выходил навстречу. Принимая оброчных на работу, он у каждого отбирал отпускную грамоту и допрашивал, не видали ли Кармалюка по дороге в Комаровцы.
И вот сегодня прибыло еще пятеро оброчных. Они стоят, опустив головы, мнут в руках соломенные брыли, низко кланяются. Гайдук стоит перед ними, похлопывая плетью по голенищу сапога, высокомерный, надутый.
- Чего надо? - равнодушно спрашивает он.
- Наниматься пришли. На срок хотим, - отвечает стоящий впереди.
- А откуда вы будете?
- Издалёка. Из-под Умани, пане…
- Бумаги у всех есть?
Они молча шарят за пазухой и вынимают завёрнутые в чистые тряпицы, старательно сложенные бумажки - отпускные грамоты своих хозяев. Гайдук долго рассматривает бумаги, словно он в самом деле грамотен и может прочесть хоть одно слово в них. Потом плотно прикрывает железные ворота и трижды поворачивает в замке большой ключ.
- Ждите меня тут. Я доложу пану, - говорит он и направляется к дому.
Надев брыли, батраки садятся на траву у стены. Неподалёку от них расхаживает караульный дворовый с высоким посохом. Батраки равнодушно смотрят на тихое село, отсюда им видно господское поле пшеницы. На горизонте зыблется синеватое марево жаркого летнего дня.
Молчание нарушает старший из пришельцев.
- Человиче, - обращается он к дворовому. - А зачем это пан вокруг такие стены нагородил? Разбойников боится, что ли?
- Кой чёрт разбойников! - говорит дворовый и, таинственно оглядевшись вокруг, шепчет: - Кармалюк опять объявился - вот что!…
Поделиться книгой: