Помоги проекту - поделись книгой:
- Мать, ты что это? «Прошу меня уволить!…» Ты что, с работы уходишь?
- Ухожу, - ответила Марфа Тихоновна, - и с работы ухожу и из колхоза ухожу.
Прохор сел с ней рядом:
- Ну, с работы, конечно. Уж не молоденькая! И отдохнуть пора. Но вот из колхоза?… Это что же означает?
Марфа Тихоновна, приподняв брови, устало глядела в сторону:
- То и означает. Без работы я жить не могу, а делать мне здесь больше нечего. К Нюше пойду, у неё дети маленькие. С ними нянчиться буду. А что мне здесь делать?
Прохор полил плечами:.
- В доме всегда дело найдётся!
Настя не подозревала, о чём разговаривают отец с бабушкой. А мать, делая вид, что читает газету, стояла у кухонных дверей и слушала. Тонкие чёрные брови её сошлись от напряжения, губы сжались.
Марфа Тихоновна подумала, помолчала…
- Нет уж, - сказала она, - не хочу. Не хочу я в этом колхозе оставаться. Пускай работают без меня. Пускай Катерина лучше сделает. А вот ещё что в районе им на это скажут, мы ещё посмотрим! Всё-таки на почётной доске я первая из всего района была!
Марфа Тихоновна взяла перо и снова начала ставить одну к другой крупные, твёрдые буквы.
- Ну, если ты с председателем не поладила, то мы-то тут при чём? - обиделся Прохор. - Почему же и от нас бежать? Далее перед народом совестно: что скажут…
- Мне всё равно, что скажут. А я уйду.
- Ну что ж, воля твоя… - Прохор встал. - Хочется к Нюше - иди.
- И уйду!
Дед Антон, услышав на другой день, что старуха Рублёва подала заявление об уходе, далее растерялся от неожиданности.
- Ты что это задумала? - закричал он, войдя в телятник. - Да с чего ж это ты?
- Поработала, хватит, - ответила Марфа Тихоновна.
И сколько ни уговаривал её дед Антон, сколько ни убеждая, ничего другого от неё не услышал.
Вечером к Рублёвым зашёл председатель.
- Что ж тебя вынуждает, Марфа Тихоновна, так круто поступать? - спросил он. - Давай поговорим, может, договоримся?
«Испугались!. - усмехнулась про себя Марфа Тихоновна. - Заговорили!»
Председатель подметил эту усмешку и нахмурился:
- Я работать тебя не неволю и задерживать не имею права, из годов ты уж вышла. Но думаю, что поработать ты ещё можешь, организатор ты хороший, чего ж дело зря бросать? Вот к новому году в новый двор переберёмся…
- В телятник без печек… - договорила Марфа Тихоновна. - Нет уж, - ответила она на все речи председателя, - нет уж, отпусти. Ничего у нас с тобой не выйдет. Вы по-моему работать не хотите. А я по-вашему не могу. Стара я уже. На покой нора. Ну, а если вам что от райкома будет, меня не вините!
Напоминание о райкоме словно ударило председателя/ Он встал.
- Хорошо, - сказал он, - я сейчас зайду в правление, подпишу твою просьбу. И па собрании буду голосовать, чтобы тебя отпустили. За то, что помогла нам в трудные годы, спасибо. А насчёт райкома, я думаю, райком сам разберётся, кто прав, кто виноват.
И, заметив Настю, которая стояла, прижавшись к притолоке, и слушала их разговор, улыбнулся ей:
- Ну что, шеф? Уходит бабка-то. Придётся тебе на смену выходить. А?
Настя хотела ему что-то ответить, но вдруг опустила голову и залилась слезами. Председатель искоса взглянул на Марфу Тихоновну: она сидела ещё более гордая, ещё более замкнутая, с горькой и насмешливой улыбкой в уголках тонкого рта. Никита Степанович понял, что старуха глубоко уязвлена его скорым согласием отпустить её и теперь сговориться с ней уже нет никакой возможности.
Миновало ещё несколько дней. И вот наступило утро, когда Марфа Тихоновна встала, как всегда, до зари, оделась и села на лавку, не зная, за что взяться. От работы её освободили, из колхоза отпустили… Живи, как душе хочется!
В доме ещё спали. Марфа Тихоновна неслышно вошла в горницу, задумчиво поглядела кругом. Так же неслышно вышла на улицу… Вся жизнь прошла в этом доме, под этими берёзами. И хорошее и плохое. Это был её дом, её двор, её палисадник…
После завтрака Марфа Тихоновна стала собирать свои вещи - платье в клеточку, которое надевала по праздникам, полотенце с широкими кружевами, кофты, платки…
Невестка, забыв, что на столе стоит немытая посуда, молча смотрела, как
«Неужели и в самом деле уйдёт? - думала невестка. - Неужели решится?»
Но когда заскрипели у крыльца полозья пошевней и голос Прохора остановил лошадь, она вдруг поняла, что старуха действительно уходит из дому.
- Мамаша! Мамаша! - порывисто сказала она. - Да что же вы делаете? Да что вы, одумайтесь! Из своего дома!… Из своего колхоза!… Как будто выгнанная… на старости лет! Да бросьте вы это! Останьтесь с нами.
Но Марфа Тихоновна уже надела своё новое синее с рыжей лисицей пальто. С каменным лицом, не глядя в глаза невестке, она поклонилась ей:
- Прощайте. Не поминайте лихом. А что ж мне колхоз? Там тоже колхоз есть. - И вышла на улицу.
Невестка, накинув платок, последовала за ней.
Стоя на крыльце, она долго смотрела вслед убегающим пошевням. Рядом с крупной, широкоплечей фигурой Прохора Марфа Тихоновна казалась маленькой, слабой… И что-то такое понурое было в её опущенных плечах и вдруг поникнувшей голове, покрытой большой тёмной шалью, что у невестки больно сжалось сердце.
- Ах, человек! - расстроенно прошептала она. - Никогда, никогда она уступить не может! И людей и себя до смерти замучит… И прежде всего себя!
Настя пришла из школы. И сразу почувствовала какую-то неясную перемену в доме. Бабушкиного полотенца, которое всегда висело у двери, не было, шали её тоже не было…, Только полушубок, в котором бабушка ходила в телятник, висел на гвоздике - старый и уже никому не нужный.
Мать что-то шила, сидя в кухне у окна.
- Доставай суп из печки, - сказала она Насте, - молоко в кринке на лавке.
Настя тревожно обернулась к матери:
- Мама, бабушка уехала?
- Уехала, - ответила мать. - Совсем?
- Совсем.
- Как же… Как же это совсем? - у Насти задрожал голос. - Мама, что же ты её не уговорила?
Мать невесело усмехнулась:
- А разве нашу бабушку можно уговорить?
- Можно! - горячо возразила Настя. - Если бы я дома была, я бы уговорила! Я бы ни за что её не отпустила, ни за что! А отец её повёз?
- Повёз.
- Ну зачем же он её повёз? Не надо бы!
- Ну, так она пешком ушла бы. Садись, обедай!
Настя нехотя поела. Она даже и не заметила, что суп её любимый - с грибами - и что в молоке плавает толстая румяная пенка.
- Мама, - сказала она, отставляя кружку с недопитым молоком, - а что если мне туда сбегать, а?
- Куда?
- Ну, к тёте Нюше! За бабушкой! А? Уговорю её, она и приедет обратно.
Мать подняла от шитья свои тёмные мягкие глаза.
- Сейчас ты её не уговоришь… А вот пройдёт несколько деньков, тогда и сходим…
- А ты думаешь, что соскучится? Мать улыбнулась:
- Думаю, что соскучится… - И, вспомнив понурые плечи и опущенную голову сидевшей в санях Марфы Тихоновны, добавила: - Сердце-то у неё не каменное.
После обеда Настя вышла на улицу. Сверкал и блестел морозный денёк. Яркосинее небо, ярко-синие тропки среди розовых сугробов, искристые огоньки на снегу…
Далеко видно кругом в ясный день. Улица лежит, озарённая солнцем, будто праздничная. Ребятишки катаются с горки, кричат, смеются… Промчался на Ласточке конюх Тимоша, снежные комья разлетелись из-под копыт…
На душе у Насти было тяжело. Уехала и не простилась со своей внучкой!
Настя долго стояла у калитки. Нужно было идти к Наде Черенковой, сговорились вместе делать уроки, но Настя почувствовала, что ей сейчас и не до Нади и не до уроков.
- Пойду к Катерине, - решила она, - расскажу ей…
Насте почему-то казалось, что именно Катерина знает, как ей быть и как вести себя в такую тяжёлую минуту, и что именно Катерина скажет ей сейчас самые нужные слова…
Около нового двора собрался народ - доярки, телятницы… Тут же стоял председатель Никита Степанович, разговаривал с техником. А вот и Катерина вышла из телятника в накинутой на плечи чёрной жакетке - белолицая, сероглазая, с морозным румянцем на свежих щеках. Увидев Настю, она приветливо улыбнулась ей:
- Редко, редко навещаешь нас, дорогой шеф! Пора бы за работу как следует браться! Это что ж такое? Пионеров в колхозе не сочтёшь, а животноводством никто не интересуется.
- Да нет, Катерина! - прервала Наста, и её тёмные, как вишенки, глаза засветились. - У нас теперь животноводов много! После моего доклада о Костроме - помнишь? - у нас много ребят записалось за телятами ходить… Но только мы пока занимаемся теорией - читаем, доклады делаем. Мы хотим подготовиться как следует, понимаешь?
- А практикой что же, не хотите заняться?
- А потом и практикой. И мы всё бабушке доказали бы… Только вот, Катерина, как же теперь быть? - Настя заглянула в глаза Катерине. - Ведь бабушка-то ушла!
Катерина чуть-чуть нахмурилась. В словах Насти ей почудился упрёк, словно это она выжила из колхоза старую телятницу.
- Ну, что ж теперь делать? - возразила она. - И напрасно, конечно, ушла. Но ведь телята-то остались. К тётке Надежде приходите, теперь тётка Надежда вместо бабушки.
Телятница Надежда, услышав своё имя, обернулась. Худощавое лицо сё было озабочено и заплакано.
- Ну; что ж,
- Ну, что ты, Надежда! - стараясь подбодрить её, сказала Катерина. - Да разве ты одна? У тебя вон Паша - опытная работница. И потом, как ты думаешь, не вернётся ли Марфа Тихоновна к нам обратно? Может, посмотрит, что у нас дела хорошо идут, увидит, что неправа была, поверит нам, да и вернётся.
У Пасти заблестели глаза. Она взяла Катерину под руку и прижалась к ней.
- Вернётся? - Надежда покачала голо-. вой. - Ну, нет! Марфу Тихоновну знать надо. Хоть и увидит, что неправа была, так не вернётся. Характер не позволит.
- А мне калится, что вернётся, - задумчиво сказала Катерина, - уж очень она горячо своё дело любит. Неужели она может так вот всё бросить и успокоиться? Не поверю, не поверю! Она теперь сгоряча умчалась. А пройдёт день - два - и начнёт думать и начнёт беспокоиться: а как-то там Белянка? А как там Атлас, а
- Я-то не смогу, - ответила Надежда, - а, может, другие и могут.
- Только равнодушные люди могут, - возразила Катерина, - а такие, как наша Марфа Тихоновна, нет. Такие не могут!
Настя, крепче прижав к себе катеринину руку, снова заглянула ей в глаза:
- Катерина, ты правда думаешь, что бабушка вернётся?
- Правда, думаю, - твёрдо ответила Катерина. - Да, правда, думаю.
Все замолчали, задумались…
- Ну, что ж, приходите! - обратилась Надежда к Пасте. - Приучайтесь, будьте нашей сменой!
НАША ОСЕНЬ
Поделиться книгой: