Помоги проекту - поделись книгой:
Героический вождь, первый среди равных дружинников (отличавшийся от них только чистотой одежд), Святослав демонстрирует поведение, наиболее соответствующее скандинавским религиозным представлениям: культ войны и оружия, презрение к роскоши при стремлении к богатству как доказательству избранности и удачливости. Согласно этим представлениям, павшие геройски воины попадают в Вальхаллу, а дрогнувшие навеки покрывают себя позором. Неслучайно знаменитый призыв Святослава к дружине, устрашенной видом превосходящих сил противника, −
Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым не ведом позор. Если же побежим — позор нам будет.
− является практически расширенной цитатой из поэмы «Беовульф», созданной в Англии в начале VIII века недавними англо-саксонскими выходцами из Скандинавии, в которой герой Виглаф обращается к бежавшим с поля битвы воинам:
Суровой речью их встретил воин, мужей трусливых, бежавших от битвы…: «…Уж лучше воину уйти из жизни, чем жить с позором!»
Кажется, что Святослав начинает совершать набеги без особого плана, ради самих набегов:
И пошел на Оку реку и на Волгу, и набрел [в оригинале: «налѣзе»] на вятичей, и спросил вятичей: «Кому дань даете?»
В дальнейшем он разорил Волжскую Булгарию, богатые внутренние территории Хазарского каганата, чем фактически привел его к краху, обложил данью славянский племенной союз вятичей в бассейне Оки (историки спорят о фактической последовательности этих предприятий Святослава). После этого он отправился воевать в Дунайскую Болгарию и даже объявил Переяславец (Малый Переслав) на нижнем Дунае своей столицей.
Историки, воспринимающие походы Святослава в качестве проявления активной «внешней политики» «Киевской державы», забывают о том, что само разделение государственной политики на «внешнюю» и «внутреннюю» является поздним феноменом. Оно предполагает не только фиксацию внешних территориальных границ государства, но и четкое разделение населения на «свое» и «иностранное», а также различие внешней и внутренней политики по методам и целям. В отличие от Ольги, озабоченной организацией управления землями первоначальной конфедерации племен вдоль Волжско-Балтийского и днепровского торговых путей, Святослав демонстрирует не территориальное, а «процессуальное» понимание владений: они там, где в настоящий момент находятся князь с дружиной, извлекая доход силой оружия. Именно различия в понимании смысла княжеской власти стали темой последнего спора Ольги и Святослава накануне ее смерти по версии летописца, когда Святослав заявил:
Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — паволоки, золото, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха, и воск, и мед, и рабы.
Для Ольги Рѹськая земля — это уже определенная территория, от Киева до Новгорода, которую она пытается скрепить единой системой управления, через сеть административных и символических (княжеские охотничьи угодья) представительств. Действия Святослава демонстрируют иное, ставшее уже архаичным к тому времени понимание Рѹськой земли как зоны господства дружины (рѹси), экстерриториальной в том смысле, что контроль осуществляется не над людьми («племенами») или историческим регионом, а над потоками материальных ресурсов. Так же и Рюрик мог сказать про Ладогу, а Аскольд-Дир — про Киев: «там середина земли моей, [ибо] туда стекаются все блага». При этом Святослав не считал себя правителем болгар, на землях которых пытался утвердиться с дружиной, не имел он и никакого контроля над огромной территорией от низовьев Дуная до Киева. Его власть — «точечная» в пространстве и «дискретная» во времени, то есть существующая только там и в тот момент, где он находится с дружиной, и только пока победоносен.
С точки зрения экономической логики и антропологии власти старой варяжской дружины, действия Святослава рациональны, а сам он воплощает идеал вождя. Он постоянно ведет дружину в новые богатые места, за новой добычей, вместо того, чтобы заботиться о равномерном поступлении доходов с уже покоренного населения. С точки зрения Рѹськой земли как территориального целого, «внешняя политика» Святослава бессмысленна и прямо губительна.
Так, в 968 г. в его отсутствии печенеги осадили и едва не захватили Киев, и только подоспевший отряд «людей» с противоположного (северского) берега Днепра под командованием воеводы Претича вынудил печенегов снять осаду и отойти вниз по Днепру. Святославу же на Дунай отправили письмо с красноречивым упреком:
Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою потеряешь, нас ведь чуть было не взяли печенеги, и мать твою и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?
Из этих слов явствует, что сами киевляне считали, что Святослав действует не в интересах Киева, и что «своя земля» для него была актуальна только как «отчина» — заботился он не о ней. Еще более интересно, что, судя по всему, Святослав увел с собой в поход всю дружину профессиональных воинов (поэтому чуть не пал Киев, осада снята «людьми» под командованием воеводы со славянским именем Претич, и посылают на далекий Дунай за Святославом, чтобы окончательно прогнать печенегов). Но это значит, что огромная территория Рѹськой земли управлялась Ольгой без помощи дружины (в смысле особой военной организации, самостоятельной общины воинов), только через систему погостов и при помощи местных воевод, вроде Претича. Авантюра Святослава на Дунае сделала Киев уязвимым для нападения врагов, но при этом в мирное время нужды в святославовой дружине — как и дунайских завоеваниях — в Киеве не испытывали.
Еще бессмысленнее и вреднее с «внешнеполитической» точки зрения были набеги Святослава на Волжскую Булгарию и Хазарский каганат. Никому из предшественников Святослава не приходило и в голову отправиться грабить основного торгового партнера на Волжско-Балтийском пути, ворота для потока серебра из Багдада и Хорезма. Притом, что Булгар располагался много ближе и был гораздо слабее, чем Константинополь, против которого из Киева не раз выступало огромное войско на тысячах ладей. Хазарский каганат, некогда собиравший дань с не организованных еще в конфедерацию племен на левой стороне Днепра (то есть осуществлявший политическое доминирование над ними), с конца IX века перестал представлять прямую военную угрозу для новых правителей Киева. Уход венгерских племен, проход через их земли печенегов просто физически, территориально изолировал Рѹськую землю от Хазарии. Нанеся смертельный удар по уже ослабленному каганату, Святослав уничтожил ключевой промежуточный центр караванной торговли по Волге и на северном маршруте Великого шелкового пути, а также окончательно разрушил барьер, на протяжении столетий сдерживавший миграцию кочевых племен из-за Урала. После падения Хазарии печенеги оказались безраздельными хозяевами степи от Волги до Дуная, уничтожая оседлые поселения лесостепи (в том числе и славянские), которые процветали под защитой Хазарии. Степняки становятся основной внешней угрозой подвластных Киеву земель на многие столетия.
При этом, несмотря на свои дерзкие рейды в зоне византийского влияния (воюя как в союзе с Византией, так и против нее, совместно с бывшими врагами), Святослав подписал в июле 971 г. — спустя 30 лет после неудачного похода на Константинополь князя Игоря — очередной договор с Византией. Как всегда, летопись представляет подписание договора как вырванную у византийцев экстраординарную уступку, однако текст его выглядит совершенно стандартным для договоров предшествующих тридцатилетий:
Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими [в оригинале никакого подданства нет: «иже суть подо мною Русь»], с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всеми великими цесарями греческими… до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним.
Краткий текст договора, приведенный в летописи, отличается от текста 945 года только расширением союзнических обязательств по отношению к Византии, а также представлением Рѹськой стороны. В 945 г. договор подписан 23 послами и 29 купцами от лица «Игоря, великого князя русского, и от всех князей, и от всех людей Русской земли», причем помимо самого Игоря, собственными послами были представлены его жена Ольга, сын Святослав, племянник Игорь, а также еще три высокопоставленных лица. Святослав подписывает договор единолично — что естественно, учитывая обстоятельства. Но он и не считает нужным указать, что выступает от чьего-либо имени, кроме подчиняющейся ему дружины. Вероятно, так, по его представлению, должен был поступить истинный государь, не обремененный сетью обязательств, обусловливающих его абсолютную власть.
Последовавшая вскоре гибель Святослава символизировала маргинальность идеального государя без государства: он был убит в схватке с печенегами у днепровских порогов, на «ничейной земле», то ли медля вернуться в Киев после краха его дунайской экспедиции, то ли ожидая там прибытия подкрепления из Киева для продолжения южных набегов. По легенде, печенеги изготовили кубок из черепа Святослава для своего хана Кури, как было принято в «Великой Скифии»: согласно Геродоту и Страбону, так поступали с врагами и сами скифы, а в 811 г. болгарский хан Крум приказал изготовить себе кубок из черепа убитого в сражении византийского императора Никифора I.
2.5. Государь как государственный институт
Через пять лет после гибели Святослава началась распря за власть между его сыновьями Ярополком, Олегом и Владимиром: они сражались друг с другом во главе собственных дружин, осаждали и захватывали города и убивали друг друга. Как ни странно, но этот сюжет, столь типичный для средневековой истории Восточной Европы (и, разумеется, не только Восточной Европы) в первый раз возникает в хронике «Повести временных лет» под 977 годом — почти 120 лет спустя после начала правления рѹських князей. Даже по летописной хронологии конфликт между наследниками Святослава разразился только в четвертом поколении правителей, если же исходить из демографических стандартов эпохи (брачный и детородный возраст, продолжительность жизни), то речь может идти на деле о пятом или даже шестом поколении. Ситуация должна была усугубляться наличием множества детей в семьях варяжских вождей от разных жен и наложниц и возможностью признания законным права на часть отцовского наследства детей, рожденных даже рабыней. Тем не менее, из летописи создается впечатление, что у Рюрика не было других сыновей, кроме Игоря, «малолетнего» к моменту смерти Рюрика после 17 лет княжения; что княгиня Ольга родила первого и единственного сына, Святослава, в 942 г., через 39 лет после своей свадьбы с Игорем.
Проверить эти данные нет возможности, но они свидетельствуют о том, что вплоть до последней четверти Х века вероятное соперничество между наследниками правителя ни разу не выходило на уровень открытой политической борьбы за власть над Рѹськой землей. Единственное объяснение этому — само полуизолированное друг от друга сосуществование конфедерации племен-пактиотов и общины воинов-дружинников как держателей верховной власти над этими землями. Князем Рѹськой земли становился вождь дружины, а за это звание бесполезно вести братоубийственную борьбу, вербуя сторонников и подкупая противников. Дружина как община, живущая по правилам военной демократии, сама выбирает себе вождя, сама является гарантом устойчивости более сложных и шатких политических конструкций (например, в случае совместного правления представителя рода прежнего харизматичного вождя как символической фигуры — и нового предводителя дружины как реального властителя). Даже усиление внутренней стратификации дружины и возможность раскола на «партии» не может привести к масштабной войне за власть, да еще исключительно между наследниками умершего вождя (к тому же, вероятнее всего, крайне юными).
Конфликт 977 года стал возможен потому, что еще при жизни Святослава было принято беспрецедентное решение:
Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега у древлян. В то время пришли новгородцы, прося себе князя: «Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя»... И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород, а Святослав в Переяславец.
Летопись помещает этот рассказ под 970 годом, сразу вслед за сообщением о смерти Ольги, поэтому обычно его воспринимают как описание последнего распоряжения Святослава перед уходом из Киева на Дунай. Однако не исключено, что перед нами не одномоментное решение, а поэтапный процесс назначения сыновей Киевского князя наместниками в общинные центры подвластных племен. Неслучайно один из сыновей Святослава отправляется к древлянам, чью правящую верхушку (какова бы ни была там форма правления) Ольга уничтожила в ходе многоступенчатой и широкомасштабной мести за убийство Игоря и которые могли после этого оказаться под прямым правлением киевского наместника. Прецедентом также могло послужить княжение самого Святослава в Новгороде, упоминаемое Константином Багрянородным около 950 г., в то время, когда Ольга занимала княжеский престол в Киеве.
Так или иначе, решение о передаче отдельных земель в управление сыновьям Киевского князя оказывается единственным, в равной степени соответствующим логике правления как Ольги, так и Святослава. С одной стороны, таким образом многократно усиливалось влияние верховной власти, причем княжич в качестве наместника должен был вызывать меньший протест у местных общинных лидеров, чем обычный чиновник, коль скоро они и так признавали верховную власть рѹського князя. Собственно, наверное, поэтому и отправляли на местное княжение даже малолетних сыновей князя (Святославу не было и 10 лет, когда его правление в Новгороде упомянул Константин Багрянородный), от имени которых правил старший родич или иное доверенное лицо (Владимир отправляется в Новгород с дядей): чтобы сделать власть наместника более легитимной в глазах местного населения. С другой стороны, с точки зрения идеала сакрального вождя-героя, его избранность богами не только является залогом процветания подданных, но и передается по наследству детям. Поэтому они получают возможность реализовать свой божественный дар во главе новых дружин, на других землях — собственной дружиной и «своей» землей в Болгарии Святослав делиться не собирался ни с кем, даже с сыновьями.
Таким образом, Ярополк Святославович (как предполагают, старший из братьев) занимает престол Киевского князя: то ли на время похода Святополка на Дунай (подобно тому, как Игорь оставался в Киеве, пока Олег ходил в поход на Константинополь), то ли постоянно (как Ольга при возмужавшем Святославе). Олег Святославович становится князем Древлянской земли, что является менее престижным, но и менее двусмысленным назначением: ему не грозит потеря власти в случае возвращения Святослава. Судя по летописи, неожиданностью стало требование новгородцев отправить и к ним князя, подкрепленное угрозой «добыть» князя в ином месте в случае отказа. Новгородцы точно пришли перед отъездом Святослава, когда и Ярополк, и Олег уже получили свои назначения. Если прежде существовал порядок, по которому представителем Киевского князя в Новгороде (во «внешней Росии») назначался младший в роду, озабоченность новгородцев можно понять. Назначение Олега древлянским князем повышало статус Древлянской земли, а перспектива получить наместника из числа княжеских слуг или, в лучшем случае, старших дружинников означала понижение престижа Новгорода относительно других земель. Приглашением конунга в Скандинавии и князя в Восточной Европе занималось народное собрание (тинг, вече), которое выбирало из предложенных кандидатов и заключало с ним договор (ряд), по которому конунг или князь обещали соблюдать законы (уставы) и защищать край. Новгородские старейшины имели полное право искать князя на стороне, если им не предлагал своего кандидата Киевский князь.
Согласно летописи, ни Ярополк, ни Олег не захотели отказаться от своих княжений ради Новгорода. Положение спас дружинник Добрыня, предложивший новгородцам пригласить третьего сына Святослава — Владимира, чья мать была служанкой княгини Ольги и (по удачному совпадению) сестрой самого Добрыни. Ни новгородцев, ни Святослава не смущала «незаконнорожденность» Владимира и низкое происхождение его матери, однако ясно, что изначально Святослав не собирался делать Владимира (в то время примерно десятилетнего) правителем какой-то земли.
Итак, Святослав покидает Киев, а через два года погибает. Рѹськая земля остается под управлением Киевского князя Ярополка при том, что в соседней Древлянской земле княжит его брат Олег, а в далеком Новгороде сидит младший по возрасту или, во всяком случае, по статусу Владимир. Несмотря на многочисленные спекуляции профессиональных и самодеятельных историков, доподлинно неизвестно, правили ли остальными племенами Рѹськой земли свои князья. Летопись упоминает только, что в это время в Полоцке (у кривичей) был князь Рогволод, а в Турове (у дреговичей) князь Тур:
Этот Рогволод пришел из-за моря и держал власть свою в Полоцке, а Тур держал власть в Турове, по нему и прозвались туровцы.
Рогволод достаточно уверенно может идентифицироваться как Ragnvald Olafsson, побочный сын конунга Олафа Харальдсона (Olaf Haraldsson) из Западной Готландии, родившийся в 925 г. в Осло. Личность Тура не установлена и многими считается даже легендарной, хотя кажется вполне вероятным, что это был также варяжский конунг с популярным именем Thor (названный в честь бога Тора подобно знаменитому норвежскому путешественнику ХХ века Туру Хейердалу). Исключение — упоминание только двух местных князей — может подтверждать правило: статус приглашенных князей со своей дружиной (что в тех условиях означало варягов) был выше, чем у собственных племенных вождей и старейшин. Игнорирование летописью собственных «славянских» или «финских» князей может поэтому свидетельствовать либо об их отсутствии, либо просто о недостаточности их полномочий для упоминания наряду с варяжскими лидерами.
В обоих случаях речь идет скорее о сознательной и весьма рациональной политической стратегии, чем о неразвитости или «низкопоклонстве» перед заморскими конунгами. Со времен Рюрика приглашенные князья позволяли решать ключевую задачу: поддерживать разделение власти и владения на уровне племенного союза или конфедерации союзов, добиваясь сложной политической организации сравнительно невысокой ценой: варяжские князья с дружинами не претендовали на землю племени, довольствуясь данью. В этом состояло важное отличие Рѹськой земли от франкских королевств, где короли «всех франков» и военные герцоги совмещали верховную «племенную» власть с претензией на верховное владение территорией племени. Развитие собственных князей из числа старейшин и военных вождей было чревато таким же сращиванием власти и владения, угрожавшей суверенитету общин и союзов общин. В то же время приглашенный варяжский князь «владел» лишь своей общиной-дружиной, поэтому даже спустя несколько поколений сохранялся дуализм власти князя и суверенитета племени, проявлявшегося в сохранении идентификации территорий по племенной принадлежности, а не по имени правителя или династии. «Частная» власть князя, который пришел «из ниоткуда» как носитель определенного объема авторитета (подкрепленного личными качествами и размером дружины), была отделена от «частного» владения племенным коллективом родовой территорией по праву колонизации (оформленного в верованиях и обычаях).
И вот в этой системе происходит переворот, потому что дискретность (разделенность) власти и владения Рѹськой землей оказывается в определенной степени нарушена.
С одной стороны, одновременное княжение членами одной семьи в трех разных племенных центрах стирает отдельность племенных территорий, каждая из которых прежде подчинялась напрямую князю Рѹськой земли в индивидуальном порядке. Более того, поскольку князья Святославичи были не приглашенными из-за моря чужаками-варягами, а наследниками князя Рѹськой земли, то их власть опиралась не только на дружины, но и на зачаточные государственные институты, учрежденные княгиней Ольгой. Таким образом, двусторонние отношения князя и пригласившего его на вече племени трансформируются: князь-наместник верховной власти действует не только в интересах племени и своей дружины, но еще и государства как коллективного и публичного субъекта власти, не ограниченного территорией отдельного племени. Власть теряет прежний характер частных двусторонних отношений и становится всеобщей и коллективной — а значит, и подчинение утрачивает прежний индивидуальный характер, и подчинённые — свою обособленность самостоятельной группы.
С другой стороны, представляющие единую государственную власть князья сталкиваются с проблемой ее распределения. В отличие от прежних времен, братья и почти ровесники Ярополк и Олег оказываются в положении скорее двух самостоятельных князей, чем традиционных соправителей, принадлежащих к разным поколениям (как Олег и Игорь, Ольга и Святослав). Более того, оказавшись властителями разных территорий, все еще четко обособленных по племенному принципу, они не распределяют полномочия и функционально, как распределяли каган и бек в Хазарском каганате. Общая причастность государственной власти усиливает их полномочия как местных князей, но и делает уязвимыми: ведь от лица государства в «их» земле может выступить и другой Святославич…
Структурный конфликт универсальности государственной власти и частного характера приглашенного «племенного» князя, в обоих случаях представленных одной и той же персоной, неизбежно вел к столкновению. Скупые детали, сообщаемые летописью, подтверждают именно политическую, а не личностную подоплеку вражды братьев.
В 977 г. княжащий в Киеве Ярополк пошел войной на своего брата Олега в Древлянскую землю. Единственным объяснением этого похода в летописи оказывается обида, нанесенная Ярополку еще в 975 г.: на охоте Олег сознательно убил сына воеводы Ярополка, Свенельда:
Однажды Свенельдич, именем Лют, вышел из Киева на охоту и гнал зверя в лесу. И увидел его Олег и спросил своих: «Кто это?». И ответили ему: «Свенельдич». И, напав, убил его Олег, так как и сам охотился там же. И с того началась вражда между Ярополком и Олегом, и постоянно подговаривал Свенельд Ярополка, стремясь отомстить за сына своего: «Пойди на своего брата и захвати волость его».
Не слишком убедительное предположение летописи о том, что Ярополк два года собирался отомстить брату за убийство младшего дружинника, вызвало у многих позднейших читателей столь же беспочвенные интерпретации конспирологического и психологического характера. (Если Свенельд, служащий Ярополку, — тот самый Свенельд, позавидовав добыче которого дружина Игоря ограбила древлян 30 лет назад с роковым для себя последствиями, то Олег убил «Свенельдича», чтобы отомстить за отца.) Оснований для сколько-нибудь обоснованной реконструкции конкретных событий и межличностных отношений эпизод с охотой не дает, зато он является бесценным свидетельством напряженности в сфере разграничения суверенитета князей.
Как мы помним, княгиня Ольга установила границы княжеских охотничьих угодий на земле каждого из бывших племен-пактиотов как важный символ присутствия власти князя всей Рѹськой земли, то есть как претензию на часть суверенитета над племенной территорией. Точно так же после завоевания норманнами Англии в 1066 г., когда власть оказалась столь же «экстерриториальной» по отношению к местному населению и его вождям, как и в Рѹськой земле, правовая система королевского леса оказалась одним из немногих новых институтов, полностью выведенных из обычного права и распространенных на все королевство (тем самым распространяя на него власть короля). Королевские охотничьи угодья огораживались по всей стране, лесное право регулировалось лично королем, за нарушение его полагались жестокие наказания, как за покушение на власть монарха. Так, по закону Вильгельма Завоевателя полагалось ослепление за убийство оленя, а его сын Вильгельм II ввел в лесное право смертную казнь. За сто лет площадь королевских охотничьих угодий достигла одной трети всей территории страны, в зоне действия лесного права оказывались прилегающие к угодьям деревни и даже небольшие города. Собственно, лес стал называться «forest» после того, как пользование им начали выводить за пределы местного права (лат. foris — вне, снаружи), подчиняя нормам королевского лесного права.
Древлянская земля граничила с территорий полян недалеко от Киева, поэтому нет ничего удивительного, что сын воеводы Киевского князя, увлекшись преследованием зверя, оказался на территории, подвластной соседнему князю. Необычна мотивировка поступка Олега: выяснив, кто перед ним, «убил его Олег, так как и сам охотился там же». Вряд ли охотники не поделили лес, более вероятно, они не поделили охотничьи угодья, установленные княгиней Ольгой для пользования исключительно князем и дружиной. Передача управления отдельными племенными территориями сыновьям князя Рѹськой земли оставила открытым вопрос о том, как распределяются между ними «государственные» полномочия. Если Киевский князь — не просто правитель города и прилегающей Полянской земли, а князь всей Рѹськой земли подобно Игорю или Ольге, не принадлежит ли ему и его дружине право на охотничьи угодья во всех подвластных землях? Но если Олег древлянский (и Владимир в Новгороде) по рождению имеют те же права, что и Ярополк в Киеве, не являются ли охотничьи угодья в пределах их юрисдикции исключительной привилегией местного князя? Другими словами, спор о праве охоты оказался частным случаем (вероятно, наряду с распоряжением погостами) общей проблемы: является ли разделение власти между сыновьями Святослава вопросом разных масштабов (территории) ее применения или разных полномочий?
Сын киевского воеводы Свенельда считал, что дружина Киевского князя имеет права на верховную власть, а потому он мог охотиться повсюду. Олег, выяснив, что Лют «Свенельдич» не принадлежит к его дружине, убил Люта как нарушителя суверенитета древлянского князя. Каковы бы ни были личные отношения между этими людьми, правовой рамкой их конфликта стал спор о разграничении суверенитета: права верховной власти на данной территории.
2.6. Политическая и культурная консолидация Рѹськой земли
Спустя два года после инцидента на охоте Киевский князь Ярополк пошел с войсками на своего брата Олега. Князь древлян проиграл сражение и в спешке отступления дружины под защиту крепостных стен княжеской столицы Овруча упал с моста в крепостной ров и погиб, придавленный падавшими сверху лошадьми. Ярополк оплакал гибель брата, согласно летописцу, винил в его смерти Свенельда, а Владимир, узнав о походе Ярополка, бежал из Новгорода «за море» к королю Норвегии Хакону Могучему. Очевидно, всем была понятна политическая подоплека похода Ярополка как единственного выхода из создавшегося двусмысленного положения: принудить силой братьев-князей признать исключительность полномочий Ярополка как верховного князя Рѹськой земли.
В 978 г. Владимир возвращается в Новгород с варяжской дружиной (летопись, возможно ошибочно, датирует возвращение 980 годом), изгнав посадников (наместников) Ярополка — вероятно, не без поддержки новгородцев, которые предпочитали иметь собственного князя. Возвращение с дружиной означало конфронтацию с Ярополком. На пути к Киеву лежал Полоцк, где княжил упоминавшийся уже Рогволод/Ragnvald, союз с которым мог увеличить шансы Владимира на победу. Владимир сватается к дочери Рогволода Рогнеде (Ragnheið или Regneide в другой транскрипции), получает оскорбительный отказ (Рогнеда предпочла Ярополка Владимиру как «сыну рабыни»), захватывает Полоцк и убивает отца и братьев Рогнеды, а ее насильно берет в жены. После этого осаждает Киев, хитростью выманивает Ярополка из крепости, а во время переговоров варяги Владимира убивают Ярополка. Владимир становится единовластным правителем Рѹськой земли, устранив не только братьев, но и по крайней мере одну династию приглашенных варяжских князей в важном городе.
Может показаться, что Владимир как правитель следовал по стопам своего отца Святослава: он опирается на варяжскую дружину, отвоевывая не принадлежащую ему «свою землю», в дальнейшем возглавил военные походы, повторяющие маршруты Святослава (в том числе на булгар и хазар), бросал вызов Византии, демонстрировал приверженность язычеству (и даже устраивал гонения на христиан в Киеве) и посадил своих сыновей княжить в разных городах Рѹськой земли. Однако это скорее зеркальное отражение политики Святослава, и не только потому, что Владимир, в отличие от отца, постоянно стремившегося прочь из Киева, делает Киев центром всех своих начинаний; и не потому лишь, что сластолюбивый Владимир (летописец насчитывает у него несколько сот наложниц, содержащихся в гаремах в трех загородных резиденциях) был далек от идеала сурового воина−предводителя боевого братства. Трудно сказать, в какой степени Владимир действовал осознанно и целенаправленно, а в какой демонстрировал стихийную политическую интуицию, но результатом его 37-летнего правления стало последовательное воплощение в жизнь определенного сценария, основы которого были заложены еще княгиней Ольгой. Причем последовательность усилий Владимира проявилась в равной степени в трех взаимосвязанных сферах, основополагающих для Рѹськой земли: в институте дружины, в религиозно-культурной сфере, и в системе организации княжеской власти. Явное несоответствие его личных пристрастий и биографических обстоятельств многим принимавшимся Владимиром решениям лишний раз подчеркивает неслучайность и целенаправленность его действий.
Владимир был обязан всем варяжской дружине, которую привел в Новгород после своего бегства к норвежскому правителю Хакону Могучему. Собственно, неизвестно, планировал ли Ярополк поход на Новгород после победы над Олегом, существовала ли вообще какая-то непосредственная угроза для Владимира за тысячу с лишним километров от древлянского Овруча — летопись сообщает только, что Владимир бежал «за море», едва услышал про гибель Олега. Вполне возможно, что он с самого начала планировал наступательный поход на Киев, сомнительный с точки зрения легитимности, а потому предпочел опереться не на местное ополчение, а на варягов. (Вряд ли новгородцы отказались бы защищать своего князя в случае нападения Ярополка, другое дело — поддержать его в захвате власти законного правителя Киева.) Варяги, честно выполнившие задание, ожидали законной добычи:
После всего этого сказали варяги Владимиру: «Это наш город, мы его захватили, — хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека.»
Однако Владимир повел себя совершенно нетипично для вождя дружины: целый месяц он тянул время, а потом, не заплатив, спровадил свое воинство на службу в Византию. Да еще отправил специального гонца к императору с письмом просто предательского содержания:
«Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе натворят тебе такое же зло в городе, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни единого.»
При этом на протяжении всего своего княжения Владимир постоянно упоминается летописцем вместе со своей дружиной, ему приписывается организация непрерывных пиров для дружинников, для которых он даже не поскупился заказать серебряные ложки, говоря:
«Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец мой с дружиною доискались золота и серебра». Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах страны.
Эти слова резко контрастируют с поведением Владимира по отношению к своим варяжским приспешникам, что объясняется одним: Владимир считал себя государем страны, опирающимся на дружину, а не предводителем общины профессиональных воинов, правящим там, где в данный момент находится его отряд. Изменилась и сама дружина: из экстерриториальной племенной общины скандинавских воинов она превратилась в социальный институт Рѹськой земли, даже структурно воспроизводящий специфику этого надплеменного политического образования. Описание дружинных пиров князя Владимира, отнесенных летописцем к 996 году (то есть спустя 16-18 лет после занятия Владимиром престола в Киеве) содержит подробную номенклатуру разных категорий дружинников:
…[В]елел он по всем дням недели на дворе своем в гриднице устраивать пир, чтобы приходить туда боярам, и гридям, и сотским, и десятским, и лучшим мужам — при князе и без князя.
Обозначающий старшую дружину термин «бояре» являлся тюркским заимствованием из эпохи, предшествовавшей переселению части болгар на Дунай из прикаспийских степей (болг. «бай» — господин, + «ари» — благородный муж, исходно из др. иранского). У дунайских болгар звучало как «боляре». «Гриди» — младшая дружина, скандинавский термин, с изначальным значением «воин, княжеский телохранитель», первоначально распространенный только во «внешней Росии», в Новгороде. Гридница — «казарма», помещение для служилых людей князя. «Сотские» и «десятские» (командующие соответствующими контингентами ополчения) — славянские термины, но сам принцип десятичного членения населения как потенциального ополчения всех вооруженных мужчин является типичным для тюркских кочевых обществ. И хазары, и венгры использовали эту систему, в том числе и для организации отрядов славянских подданных. Таким образом, «коллективный портрет» дружины периода расцвета княжеской власти Владимира демонстрирует «межплеменной» характер ее организации, далеко ушедшей от первоначальной варяжской модели. Археологические данные конца X века также свидетельствуют о культурном синтезе славянских, варяжских и степных элементов, когда наиболее выраженным проявлением скандинавской специфики оказываются в погребениях дружинников лишь мечи со скандинавскими рукоятями.
Собственно, сильнейший удар по изначальной варяжской дружинной культуре должен был нанести еще князь Святослав, пытавшийся воплотить собой идеал норманнского конунга, истово поклоняющегося северному богу Одину. Постоянно воюя вдали от Киева, а тем более от Балтики, он не только был открыт влиянию воинской культуры степной зоны от Волги до Дуная, но и должен был пополнять потери среди дружинников за счет местных воинов: булгар, хазар, печенегов. Сражаясь на Дунае, Святослав набирал болгарских воинов в свою армию. Неслучайно позднейшие историки «узнавали» в описании внешнего вида Святослава казаков раннего Нового времени — «степных рыцарей» низовий Днепра, воплотивших в себе как элементы культуры и быта тюркских и кыпчакских кочевников, так и славянских земледельцев.
Перестав быть скандинавской общиной воинов, княжеская дружина не стала «славянской». Из племенной общины она трансформировалась в ключевой политический и социальный институт, основу княжеской администрации, действовавший на территории всей Рѹськой земли, а потому и открытый для всех групп местного населения. Подобным же образом, когда в 988 г. князь Владимир озаботился защитой Киева от набегов печенегов, он обратился к племенной знати («лучшим людям») разных земель, не переживая из-за их «инаковости»:
И сказал Владимир: «Это плохо, что мало городов вокруг Киева». И стал ставить города на Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал набирать мужей лучших от славян [«словенъ»], и от кривичей, и от чуди, и от вятичей и ими населил города, так как была война с печенегами.
При этом Владимир вполне ясно отдавал себе отчет в существовании самой проблемы племенной (языковой, культурной, религиозной) разницы.
На каком языке говорил князь Владимир? Ответ будет зависеть, очевидно, от уточняющего вопроса — с кем именно? С киевскими старейшинами-полянами, с новгородскими словенами или с приютившим его норвежским ярлом? Нет сомнений, что по крайней мере с этими людьми Владимир говорил без переводчика-толмача, но для жителей новгородской земли (в которой почти десять лет княжил Владимир) актуальным было также знание языка финской чуди, а северцы и поляне регулярно взаимодействовали с южными соседями: хазарами, венграми, позже — печенегами. Описывая первую осаду Киева печенегами в 968 г., летописец рассказывает о том, каким образом удалось подростку («отроку») проникнуть через лагерь печенегов, чтобы привести помощь с другого берега Днепра:
И сказал один отрок: «Я смогу пройти». Горожане же обрадовались и сказали отроку: «Если знаешь, как пройти, — иди». Он же вышел из города, держа уздечку, и прошел через стоянку печенегов, спрашивая их: «Не видел ли кто-нибудь коня?». Ибо знал он по-печенежски, и его принимали за своего.
Нельзя забывать и о том, что сотни рѹських купцов проживали одновременно в Константинополе, туда отправлялись посольства, так что греческий язык был также достаточно распространен. Принявшая христианство княгиня Ольга, бабка Владимира, вероятно, владела греческим.
Поэтому нет ничего удивительного, что внук князя Владимира, Всеволод Ярославич (1030−1093), по свидетельству его сына, «дома сидя, знал пять языков» (то есть не покидая своей страны). По предположению историков, кроме славянского, речь могла идти о шведском (скандинавском, языке его матери), греческом (языке жены), половецком и, возможно, английском (языке невестки — хотя для занимавшего почти два десятилетия стол ростовского князя Всеволода финский язык местного населения мери был гораздо актуальнее). Еще в середине IX века члены конфедерации славянских и финских племен вдоль Волжско-Балтийского торгового пути настолько хорошо понимали друг друга, что смогли договориться о приглашении общего князя. Спустя тысячу лет в этих краях по-прежнему было принято говорить: «он (она) не говорит на трех языках», имея в виду, «что человек может худо-бедно изъясняться на трех языках». Многоязычие населения и пористость племенных границ были нормой в Северной Евразии вплоть до распространения национальных государств в начале ХХ века, что существенно облегчало спонтанные процессы социальной мобильности, но затрудняло установление централизованной государственности.
Очевидно, Владимир прекрасно осознавал эту проблему: первым его действием после захвата Киева, согласно летописцу, было установление пантеона языческих божеств, представлявших верования разных племен Рѹськой земли:
И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса и Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами…
Уже сама идея пантеона являлась необычной, крайне избирателен был и его состав. Из древнейшего (индоевропейского) пласта славянской мифологии, уходящего корнями в I тысячелетие до н.э., в пантеон Владимира попал Перун — громовержец и покровитель боевой дружины, почти идентичный по имени богу-громовержцу балтов (ср. лит. Perkūnas, латыш. Pērkons). Также в пантеон была включена Мокошь — славянская богиня, покровительница женщин; Даждьбог — общеславянский бог солнца и плодородия; Стрибог — ветер или, по некоторым интерпретациям, Небо-отец.
При этом оказались проигнорированы такие важные представители этой категории божеств, как Велес — бог скота и потустороннего мира, особенно почитаемый у ильменских словен, именем которого, наряду с Перуном, клялись рѹсы, подписывавшие договоры с Византией, а также Ярило, сын Перуна, связанный с круговоротом времени, луны, сезонов, циклом смерти и возрождения.
Зато в пантеон попали божества ираноязычного населения хазарской степи. Вообще важное влияние ираноязчных кочевников (скифов, сарматов, позже — алан) на верования славян прослеживается уже к середине I тысячелетия н.э. Так, у них было заимствовано само слово «бог», заменившее общее индоевропейское обозначение божества *divъ. Поэтому и Даждьбог, и Стрибог уже несут на себе иранское влияние. Но Хорс и Симаргл являются полностью иранскими заимствованиями: Хорс — «сияющее солнце» (перс. xuršēt), Симаргл, вероятно, — Симург, вещая «птица с вершин», царь всех птиц, присутствующий также в мифологии тюркских народов Средней Волги. Учитывая, что даже на территории Киева археологи обнаружили следы проживания ираноязычных алан — подданных Хазарского каганата, а один из кварталов города назывался «Козаре» (Хазары), включение «иранских» божеств в пантеон Владимира свидетельствует о весомом присутствии степного фактора на культурной карте Рѹськой земли.
Впрочем, известно, что в Киеве существовала и иудейская община выходцев из Хазарии. Сохранилось письмо на иврите, написанное в Х веке в Киеве и подписанное 11 членами общины. Среди них особенно выделяются Гостята бар Киабар Коген и Иуда Северята, чьи имена представляют настоящие шарады, дающие основания для самых смелых интерпретаций. Так, человек с типично славянским именем Гостята был выходцем из хазарского племени кавар (кабар), ушедшего с венграми за Дунай — при этом называл себя Коген, то есть принадлежал к закрытому иудейскому жреческому роду коэнов, одним из табу которого являлся брак с нееврейкой по рождению. Напротив, Иуда — древнее еврейское/иудейское имя, но прозвище Северята указывает на его родину в Северской земле, вплоть до конца IX века находившейся в сфере влияния Хазарии. Судя по письму, киевская иудейская община была немногочисленна и небогата, но ведь и в самом Хазарском каганате иудаизм не имел массового распространения.
Там же, на «Козаре», были построены первые христианские церкви (что известно из договора 945 года с византийцами). Как поясняет летописец, «так как много было христиан среди варягов». Характерно, что жертвами антихристианских гонений в Киеве, последовавших за учреждением языческого пантеона, стали именно варяги Федор и Иоанн, на которых якобы выпал жребий для жертвоприношения. При этом, рассказывая про договор 945 года, летописец называет церковь Св. Ильи, где присягали христиане-варяги, соборной, из чего можно сделать предположение, что она не была единственной. Принятие христианства княгиней Ольгой спустя десять лет должно было еще больше усилить престиж и влияние христианства в Киеве. Существует предположение (основанное на археологических свидетельствах), что распространение христианства в этот период носило отчетливый «феминистический» характер: новую религию принимали, в первую очередь, варяжские женщины (или жены варягов), недовольные языческим регулированием брака.
С одной стороны, скандинавские женщины раннего средневековья пользовались беспрецедентным для других культур того времени юридическим и бытовым равноправием. Они полностью сохраняли право на имущество, приносимое в семью после заключения брака, и в случае расторжения брака возвращали его себе. К ним также переходили младшие дети, а старшие делились между бывшими супругами. При этом даже дети наложниц находились под юридической защитой и на равных участвовали в разделе наследства отца (примером может служить сам князь Владимир). Женщины наравне с мужчинами могли принимать участие в походах и даже сражениях, известны случаи, когда женщины возглавляли отряды викингов. В то же время обычай требовал ритуального убийства жены в случае смерти супруга и совместного погребения (что описано свидетелями и полностью подтверждается археологическими данными). В случае высокопоставленных особ роль ритуальной жены выполняла рабыня-наложница, но, очевидно, такой выход существовал далеко не у всех. Сама узаконенность содержания наложниц и юридическое признание права их детей на долю в семейном имуществе являлись важным стимулом обращения к христианству. Парадоксальным образом патриархальный режим монотеистической религии (христианства) оказывался предпочтительнее в первую очередь для тех язычниц, которые были готовы отказаться от коллективного равноправия женщин как социальной группы ради защиты индивидуальных прав конкретных женщин.
Святослав не последовал выбору Ольги, полностью полагаясь на поддержку языческих (скорее всего, скандинавских) богов, и даже, по некоторым сведениям, казнил болгар-христиан в своем войске на Дунае, решив, что удача отвернулась от него именно из-за них. Владимир также мало подходил на роль человека, способного следовать хотя бы одной из десяти заповедей. Тем не менее, согласно достаточно условной летописной хронологии, в 988 г. Владимир принял крещение в византийском Херсоне в Крыму (Корсуни русских летописей), а вернувшись в Киев, повелел разрушить языческое капище, а всем жителям города — креститься.
В описании этого события переплелись реальные обстоятельства и литературные сюжеты, самый известный из которых — «выбор веры», публичная презентация представителями разных конфессий достоинств своих религий и критическое сравнение их выбирающей стороной. Согласно летописцу, Владимир выбирал не просто из трех монотеистических религий (иудаизма, ислама и христианства), но и отдельно между византийским православием и «латинской» верой, на несколько поколений предвосхищая раскол церкви. Напоминая схожие сюжеты выбора веры волжскими булгарами и хазарами, выбор веры киевским князем также не является всего лишь литературным «бродячим сюжетом»: существовала сама структурная ситуация выбора монотеистической религии, да еще и в совершенно новом для Рѹськой земли статусе «государственной» конфессии. Важно и то, что испытание разных религий хронологически и сюжетно разведено в летописи с самим решением Владимира креститься — да и первоначальная инициатива сравнить достоинства разных религий приписывается летописцем вовсе не Владимиру.
Согласно летописи, в 986 г. в Киев прибыло посольство из Волжской Булгарии, предлагая Владимиру принять ислам. Этому событию предшествовал поход на Булгар 985 года, итогом которого стало заключение «вечного мира», прочность которого, с точки зрения булгар, была бы много выше, будь Киевский князь мусульманином, а не язычником. Предложение булгар заинтересовало Владимира настолько серьезно, что он потребовал провести легендарное испытание альтернативных монотеистических религий. Однако лишь спустя два года, в 988 г. (по другим данным — уже на следующий, 987 г.) Владимир отправился в поход на крымские владения Византии, осадил и захватил Херсон (Корсунь) — то ли заранее планируя именно там принять крещение, то ли дав обет креститься в случае успеха осады. Условием заключения мира с императорами Василием II и Константином VIII Владимир поставил женитьбу на их сестре Анне, получив встречное условие: принять христианство.
Византийские и ближневосточные источники помещают эти события в более широкую перспективу: очередного военного мятежа в Византии, обращения императора к Киевскому князю за военной помощью с обещанием выдать замуж сестру, отправку Владимиром экспедиционного корпуса (армянским хронистом называется цифра в 6000 воинов). До сих пор не вполне понятна очередность всех этих событий, а также захватывал ли вообще Владимир Херсон-Корсунь или пришел туда на правах союзника. Однако очевидна общая структура отношений: стратегический выбор Византии как приоритетного партнера, оказание союзнической помощи — при сохранении ставки на силовую политику как барьера против символического поглощения старшим партнером. В летописном каноне восприятие христианства от Византии предстает как главный военный трофей, вырванный победоносным киевским князем у побежденного императора…
Отказ князя Владимира и его дружины от язычества в принципе подрывал основание традиционного культа, ориентированного на старейшин и князя как главных жрецов и воплощений силы богов-покровителей. Однако степень ослабления позиций язычества напрямую зависела от авторитета киевского князя, принявшего христианство, в данной земле. Судя по всему, в самом Киеве массовое крещение жителей не вызвало активного протеста, но уже в Новгороде крещение состоялось только в 990 году. На недавно присоединенных землях мери — в Ростове и Муроме — формальная христианизация заняла более ста лет. Даже в городах этого края идолы языческих богов простояли до 1070-х годов.
Процесс распространения и укоренения собственно религиозного христианского мировоззрения на территории Рѹськой земли занял не одно столетие, вступая в сложные отношения с прежним культурным кодом, включая пережитки языческих верований. Однако связанные с этим процессом культурные и политические последствия проявились почти сразу. Единство Рѹськой земли, прежде определяемое через подданнические отношения с дружиной рѹси (а позднее — с дружиной-русью), переопределяется в культурных категориях общей земли христиан. Последовавший в 1054 г. раскол Западной и Восточной христианской церкви окончательно подтвердил совпадение культурных и политических границ страны Киевского князя, окруженной землями язычников, мусульман или католиков.
Принятие монотеизма как духовной системы, основанной на книжном знании, привело к распространению и даже институциализации грамотности на общем для всех земель языке книжного церковно-славянского языка:
И по другим городам стал ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них, ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых.
Осваивавшие новый — универсальный — культурный канон дети «лучших людей» местных племен теряли связь с местными особыми традициями, «умирали» для них, участвуя в формировании новой культуры и новой — общей — традиции.
Это не означало, что прежнее разнообразие земель и племен было нивелировано и преодолено с распространением христианства: такое впечатление складывается только у тех, кто воспринимает немногие сохранившиеся литературные тексты той эпохи, создававшиеся в узкой прослойке культурной элиты, за представительный портрет духовного мира всего населения Рѹськой земли. Сформированное под влиянием литературных текстов эпохи представление о том, что все это население разговаривало на общем древнерусском языке, подобно предположению о том, вся средневековая Европа разговаривала на латыни (коль скоро книжники писали только на латыни). Неписьменные культурные традиции и местные языки различных славянских, финских, балтских, иранских и пр. племен сохранялись и продолжали развиваться, но параллельно нарастало общее культурное пространство надплеменной универсалистской культуры восточного христианства. Не отменяя необходимость владения «по крайней мере тремя языками», это новое общее культурное поле создавало совершенно новый контекст для развития политических форм.
Едва захватив власть в Киеве, Владимир предпринимает серию походов, во многом повторяющих маршруты его отца Святослава. Однако даже по скупой информации летописца очевидна разница между двумя правителями: Святослав грабил добычу для дружины, Владимир пытался подчинить земли.
Так, в 981 г. «победил Владимир и вятичей и возложил на них дань — с каждого плуга, как и отец его брал». Действительно, 15 лет назад «Вятичей победил Святослав и дань на них возложил» — но отчего-то Владимиру пришлось их заново покорять. Более того, на следующий (982) год «Поднялись вятичи войною, и пошел на них Владимир и победил их вторично». Впервые — со времен попытки древлян сбросить даннические отношения после смерти князя Олега в 913 г. — в летописи рассказывается о восстании подчиненного народа. Выступление вятичей через год после похода на них означает, что Владимир пытался заставить вятичей признавать власть Киевского князя и выплачивать дань на регулярной основе. Святослав же никогда больше не вернулся в землю вятичей после разового набега — но и не создал механизма удержания их в подчинении в свое отсутствие.
Та же логика прослеживается в походах Владимира на Волжскую Булгарию и Хазарию. Описание похода на булгар 985 года прямо отвергает предположение о грабительской цели экспедиции: Святослав был бы поражен, узнав, что сын его отказывается от идеи обложить данью народ, показавшийся ему слишком богатым!
Пошел Владимир на болгар в ладьях с дядею своим Добрынею, а торков привел берегом на конях; и так победил болгар. Сказал Добрыня Владимиру: «Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не платить — пойдем, поищем себе лапотников». И заключил Владимир мир с болгарами, и клятву дали друг другу, и сказали болгары: «Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель — тонуть». И вернулся Владимир в Киев.
Вместо разорения Булгарии Владимир заключает с эмиром договор (и серьезно размышляет о принятии ислама). По договору 1006 года купцы обеих стран получали возможность свободной торговли в соседних землях. В 1024 г. именно к булгарам обратились голодающие жители верховий Волги:
Был мятеж великий и голод по всей той стране; и пошли по Волге все люди к болгарам, и привезли хлеба, и так ожили.
Тот же прагматизм проявился в отношении со слабеющей Хазарией, которую в 985 г. Владимир обложил данью (то есть привел к политической зависимости), а сына своего Мстислава посадил правителем в хазарской Тмутаракани (Тумантархан на Таманском полуострове). Фактически таким образом Владимир заявил свои претензии на политическое наследие Хазарского каганата, земли которого оказались в разной степени зависимости от Рѹськой земли — разумеется, за существенным исключением степных просторов, полностью контролировавшихся теперь печенегами.
Для того чтобы удерживать единство старых и новоприсоединенных территорий, Владимир интегрирует в формирующийся государственный аппарат местных родовых и племенных старейшин как «сотских» и «тысяцких» городов, делая их частью унифицированной «гражданской» иерархии, параллельной военной дружинной иерархии. Он также прибегает к способу, опробованному его отцом (с печальными последствиями): раздачу земель в управление своим сыновьям. Любвеобильный и плодовитый Владимир имел по крайней мере 13 сыновей, 12 из которых получили в управление разные области — но их княжества не совпадали со старыми племенными территориями, а формировались вокруг значительных городов. Согласно хронологии летописи, это было первое, что предпринял Владимир после принятия христианства, создав таким образом тройную систему интеграции Рѹськой земли: через единое культурно-конфессиональное пространство, управляемое членами одной княжеской семьи и структурированное в большей степени по административному, чем племенному принципу. Чтобы исключить паралич государственной власти, подобный кризису 977 года, Владимир установил политически-генеалогическую иерархию: в Киеве правит Великий князь всей Рѹськой земли, местные князья подчинены ему. Киевский стол занимается в порядке старшинства: старшему брату наследует следующий по старшинству брат, за ним еще более младший и т.д., затем править начинает старший сын старшего брата, и последовательность наследования повторяется. Этот «лестничный» принцип наследования был совершенно незнаком скандинавским князьям, чужд славянам, но характерен для тюркских кочевников. Очевидно, он был сознательно перенят Владимиром, и именно как «технологический» сценарий власти, поскольку не опирался (в отличие от кочевого общества) на соответствующие структуры родства в славянских, финских или скандинавских родах.
Столь же осознанно Владимир перенял и другой элемент политической культуры кочевого общества: автор составленного около 1040 г. «Слова о законе и благодати» Киевский митрополит Иларион называет его «каганом», и этим же титулом называет правившего во время написания «Слова» великого князя Ярослава Владимировича. В дипломатических отношениях Хазарии и Византии предполагалось, что «каган» эквивалентен «императору» как правителю отдельных князей и царств. Арабские и европейские авторы называют рѹських князей «каганами» еще в IX веке, однако трудно сказать, насколько адекватно передавался первоначальный смысл, который вкладывали в этот титул сами его обладатели, после нескольких этапов культурного и буквально лингвистического перевода (и точно ли использовали его сами). В случае же Илариона мы встречаем младшего современника Владимира, носителя его языка и культуры, обращающегося к князю «каган», несмотря на двойное христианско-славянское отчуждение от иудейско-хазарской (тюркской и ираноязычной) политической культуры каганата. Тем не менее и православному митрополиту Илариону, и князю славяно-финско-скандинавской Рѹськой земли было понятно, что созданное Владимиром единое культурно-политическое пространство, объединяющее разные племена и местные политические союзы, несопоставимо с обычным, даже очень большим княжеством, и правитель его достоин наивысшего титула Северной Евразии: каган.
Поделиться книгой: