Застывшее время

– Не жалуются?

– Ну, Сибил говорит, что миссис Криппс говорит то, что мистер Йорк слышит, что говорит мисс Бут.

– О господи!

Когда они сели в загруженную покупками машину, Хью вдруг сказал:

– Как думаешь, детям стоит оставаться на месте?

– Ты про наших ребят? – удивленно переспросил Руперт.

– Да.

– Ну, а куда их еще? Точно не в Лондон.

– Отправить в глубь страны. Подальше от побережья. Что, если начнется вторжение?

– Ох, право слово, мы не можем заглядывать так далеко. Прикури мне сигаретку, а?

– Что думает Сибил? – продолжил Руперт, когда брат выполнил просьбу.

– Она колеблется. Хочет в Лондон, за мной приглядывать. Я на такое, разумеется, не согласен. И мы чуть не поссорились, – добавил Хью, вновь изумляясь тому, как это было непривычно и жутко. – В конце концов я заткнул ее словами, что поселюсь с тобой. Ложь, конечно, ведь я знаю, что тебя в Лондоне не будет. А Сибил не в курсе. Она просто слегка на взводе. Семье лучше держаться вместе. Я-то все равно буду приезжать по выходным.

– А ночевать будешь у вас дома?

– Посмотрим. Если найду прислугу. А если нет, то у меня всегда есть клуб. – И перед глазами Хью пронеслась череда бесконечных тоскливых вечеров в компании тех, с кем ему совершенно не хотелось эти вечера проводить.

Руперт, знающий, насколько брат любит семейный уют, тоже на краткий миг представил одинокого беднягу Хью в клубе и сказал:

– Ты ведь можешь ездить туда-сюда в поездах вместе со Стариком.

Хью покачал головой.

– Кто-то должен оставаться в Лондоне на ночь – это самое время для авианалета. Не могу же я заставлять парней одних справляться со всем на причале.

– Тебе будет не хватать Эдварда, верно?

– И тебя тоже. Все равно таким развалинам, как я, выбирать не приходится.

– Но кто-то ведь должен поддерживать огонь в домашнем очаге.

– Знаешь, старина, сейчас его лучше притушить. – Немного помолчав, Хью вдруг добавил: – Ты единственный из моих знакомых, кто пыхтит во время смеха.

– Ужас, правда? Меня в школе дразнили Заводом.

– Ни разу не слышал.

– Потому что тебя почти всегда не было.

– Ох, ну, скоро мы поменяемся местами.

Тон Хью, такой горький и при этом кроткий, тронул Руперта, и тот машинально бросил взгляд на обернутую в черный шелк культю, что лежала на колене брата. Господи! Ему представилось, каково это – на всю жизнь остаться без кисти, которую оторвало взрывом. Рука, конечно, все-таки левая… Но я-то левша, думал Руперт, и мне пришлось бы куда тяжелее. Эти мысли заставили его слегка устыдиться собственного эгоизма, и он, желая подбодрить брата, произнес:

– Твоя Полли – настоящее сокровище. И с каждым днем становится все краше.

И Хью, чье лицо просветлело, тут же отозвался:

– Разве она не прелесть? Только, бога ради, ей об этом не говори.

– Я и не собирался, но почему бы и нет? Всегда говорю такие вещи Клэри.

Хью открыл было рот, чтобы сказать, мол, это другое дело, но передумал. С его точки зрения, хвалить красоту тех, кто ею на самом деле не обладает, – вполне приемлемо. А вот действительно красивым людям говорить такое нельзя.

– Не хочу внушать ей разные мысли, – расплывчато пояснил он.

И Руперт, зная, что на языке Казалетов это означает «задирать нос» – ведь и он был взращен с синдромом единственного-и-неповторимого, – счел, что лучше – или проще – согласиться.

– Разумеется.

* * *

Реймонд Касл и его старшая дочь сидели в «Лайонз» на Тоттенхэм-Корт-роуд.

– Папочка, в сотый раз повторяю: у меня все в полном порядке. Честно.

– Пусть так, но мы с твоей матерью хотели бы забрать тебя за город, к нам и остальным членам семьи.

– А я очень хотела бы, чтобы вы перестали относиться ко мне как к ребенку. Мне уже двадцать!

Да знаю, подумал Реймонд. Если бы он действительно считал ее ребенком, то попросту приказал собрать чертовы сумки, сесть в машину и ехать вместе с ним, старой перечницей и гувернанткой. А теперь ограничивается каким-то «хотелось бы»…

– И в любом случае сегодня я не могу никуда поехать. У меня вечеринка.

Воцарилось молчание, во время которого Реймонд привычно и, как это часто бывало, неудачно пытался не вспылить, а потом устало понял, что сил на это у него все равно уже не осталось. Дочь победила – ведь она так обескураживающе напоминала Джессику в те времена, когда он на ней женился, правда, без той романтичной невинности и юной неискушенности, что так его пленили. Золотистые волосы Анджелы, которые она еще год назад очаровательно стригла «под пажа», теперь были зачесаны с ровным пробором по центру и заплетены в тугую косу, открывая лицо с идеально выщипанными бровями, аккуратным неброским макияжем и алыми губами. Сегодня Анджела была в приталенном льняном пальто светло-серого цвета с пятном янтарного шифонового шарфика на бледной шее. Выглядела она очень модно – изящно, как назвал это Реймонд, – однако держалась крайне отстраненно. Что тоже помогло ей одержать над ним победу – она совершенно равнодушно уходила от разговора, лишь бросала в ответ на любые вопросы пустые, избитые клише. «Я в порядке». «Ты их не знаешь». «Я уже не ребенок». «Ничего особенного». «А какая разница?»

– Хорошая вечеринка?

– Не знаю. Я на ней еще не была, – отозвалась Анджела, не глядя.

Она допила свой кофе и выразительно уставилась на чашку отца, желая поскорее уйти – покончить с тем, что, как ему казалось, считала лишь праздным любопытством. Подозвав официанта, Реймонд заплатил по счету.

Мысль нагрянуть прямо в квартиру, которую Анджела делила с неизвестной подругой, и отвести дочь на обед пришла ему в голову, пока он ехал по мосту Ватерлоо за леди Райдал и гувернанткой. «Взнос в копилку хороших дел на неделю, старина», – заметил Эдвард, но Реймонд был только рад взяться за это поручение: он не любил ситуации, над которыми не имел власти, а в Суссексе всем заправлял Старик. Итак, если заявиться без предупреждения, можно узнать, что там творится у Анджелы. Реймонд, хоть убей, не мог понять, почему она так секретничает – разве что ей действительно есть что скрывать. Задумавшись, не надо ли было позвонить заранее, Реймонд понял, что этим только лишит всю затею смысла. А смысл заключался… В чем? Ну, он все-таки отец, и не следует Анджеле в нынешних обстоятельствах оставаться в Лондоне одной. А значит, он должен уговорить ее уехать с ним в Суссекс. Потому-то он и намеревался с ней встретиться. Кроме того, он бы ужасно себя чувствовал, проделав весь этот путь и оставив дочь в городе, где она рискует умереть под бомбами. На смену неловкости пришла уверенность – Реймонд был из тех, кто редко сомневался в правильности своих решений. Нажав кнопку верхнего звонка дома на Перси-стрит, он прождал целую вечность, однако никто так и не вышел. Он вновь надавил на кнопку и на этот раз не стал ее отпускать. «Что вообще, черт возьми, происходит?» – раз за разом спрашивал он себя, и в голове возникали всевозможные жуткие предположения. К тому времени, как из верхнего окна высунулась девица – не Анджела – и воскликнула: «Кто там?!» – Реймонд успел порядком разозлиться.

– Я пришел к Анджеле! – крикнул он в ответ, с трудом спустившись с крыльца, чтобы разглядеть девицу.

– Ага, но кто вы? – отозвалась та.

– Передайте, что пришел ее отец.

– Отец? – Девица скептически рассмеялась. – Ладно. Как скажете.

Едва Реймонд собрался вновь подняться по ступенькам, вернее, попытаться преодолеть их – из-за ноги, как опять расслышал голос девицы.

– Анджела спит, – произнесла она так, словно собиралась на этом завершить разговор.

– Ну, так впустите меня и разбудите ее. Именно в таком порядке, – велел Реймонд.

– Ладно. – Девица покорно согласилась.

Реймонд глянул на часы, как будто понятия не имел, который час. Вернее, он не знал точного времени, но помнил, что уже хорошо за двенадцать. Полдень, а она все в постели? Господи!

Дверь ему открыла девушка с прямыми каштановыми волосами и маленькими карими глазами.

– Тут лестница, – произнесла она, заметив, как он хромает.

В доме слегка пахло кошками. Реймонд поднялся за девушкой на два пролета, покрытых протертым линолеумом, и попал в комнату, где обнаружились, помимо прочего, незастеленная постель, газовый камин, перед которым на полу лежал поднос с остатками еды, небольшая раковина с капающим краном, грязный ковер цвета морской волны и небольшое просевшее креслице – в нем свернулся крупный рыжий кот.

– Слезай, Орландо. Присаживайтесь.

Камин, в котором виднелись какие-то почерневшие обломки, громко гудел.

– Я делаю тосты, – продолжила девица и с сомнением глянула на Реймонда, полагая, что он вряд ли захочет присоединиться. – Все в порядке. Я ее разбудила. Мы вчера пошли на вечеринку, а вернулись ну очень поздно. Я-то проснулась раньше только потому, что молоко закончилось, да и ужасно захотелось чего-нибудь съесть.

Воцарилось долгое молчание.

– Продолжайте, – произнес Реймонд, и девица тут же принялась нарезать хлеб.

А потом, не поднимая головы, спросила:

– Вы и правда ее отец, да? Теперь я вас узнала. Простите, – добавила она.

За что? За тот смешок? За Анджелу, чей папаша – старый негодяй и пришел без предупреждения?

– И часто ваши гости притворяются отцами?

– Ну, не то чтобы часто… – начала девица, но закончить фразу ей не дало появление босой Анджелы в халатике. При этом дочь оказалась чудесным образом накрашена и вдобавок успела сделать замысловатую прическу.

– Заехал пригласить тебя на обед, – произнес Реймонд, стараясь придать голосу уверенности и веселья.

Анджела позволила поцеловать ее в щеку, а затем, с отвращением оглядев комнату, сказала, что сейчас переоденется.

Уже на улице Реймонд спросил:

– Куда отправимся?

– Я не голодна, – пожала плечами Анджела. – Выбирай сам.

В конце концов они прошли по Перси-стрит, а затем и по Тоттенхэм-Корт-роуд к «Лайонз», где Реймонд с удовольствием уничтожил тарелку жареного ягненка с картофелем и морковью, пока Анджела медленно потягивала кофе.

– Так и не соблазнишься порцией «Никербокер глори»? – спросил Реймонд. Когда-то давно Анджела считала эту внушительную смесь мороженого и фруктов лучшим в мире угощением. Но сейчас она глянула на отца как на умалишенного и сказала: «Спасибо, нет». Потом он принялся с энтузиазмом рассказывать, что должен забрать ее бабушку и мисс Миллимент, при упоминании о которой лицо Анджелы посветлело, и Реймонд только тогда понял, насколько сильно дочь до этого злилась.

– Мисс Миллимент мне очень нравилась, – произнесла Анджела, и на ее лице промелькнуло непонятное выражение – настолько мимолетное, что Реймонд едва успел его заметить. В тот момент он и попросил прощения за свой внезапный визит.

– Ну и зачем ты пришел? – поинтересовалась Анджела. Извинения, казалось, были приняты, и Реймонд, ухватившись за эту возможность, тут же рассказал о своем желании вывезти ее из Лондона.

А теперь они уже уходили – встреча обернулась провалом. Когда они подошли к машине, припаркованной около жилища Анджелы, Реймонд произнес:

– Может, маме позвонишь? Она в новом доме. Уотлингтон, три-четыре.

– У нас нет телефона, но я постараюсь. Спасибо за кофе.

Анджела подставила отцу щеку для поцелуя, а потом взбежала по ступенькам. Обернулась она лишь на пороге – убедиться, как показалось Реймонду, что он сядет в машину и уедет. Он так и сделал.

Под конец этого напряженного дня Реймонд наделал массу глупых ошибок. Первым делом забрал свою тещу – леди Райдал сочла оскорблением, что ее везут в Сток-Ньюингтон за мисс Миллимент, гувернанткой, чей багаж было необычайно сложно уместить в машине, – там уже лежали чемоданы леди Райдал. Поэтому Реймонду пришлось привязывать вещи мисс Миллимент к верхнему багажнику, и он провозился с этим целую вечность. Затем на выезде из туннеля Блэкволл закончился бензин, а на холме около Севенокса пробило колесо, в чем Реймонд был не виноват, но для леди Райдал это стало последней каплей. И на протяжении сего кошмарного, утомительного дня Реймонд раз за разом прокручивал в голове печальную встречу со своей старшей дочерью. В ее поведении он со всей невыносимой очевидностью видел самого себя: мужчину среднего возраста, вспыльчивого и разочарованного, никчемного во всем, что его когда-либо интересовало, изводящего других, чтобы им тоже стало неуютно и беспокойно – особенно своих детей. Джессику он не трогал. Да, он мог выйти из себя, но никогда не тиранил ее. Потому что любил – души в ней не чаял. И всякий раз, утратив самообладание, он затем сокрушался и часами, а иногда и днями окружал Джессику преданной заботой, бичуя себя за дрянной нрав и чертово невезение, а она – благослови Господь ее доброе сердце! – всегда его прощала. Всегда…

Теперь его вдруг поразила схожесть всех этих случаев – в них было нечто… ритуальное. И как это он не заметил, что за последний год ответы Джессики стали машинальными? Волновало ли ее все это? Или, может, Реймонд ей наскучил? Всю жизнь он боялся, что его не любят. Отец считал недостаточно способным, мать обожала лишь Роберта, его старшего брата, погибшего на войне. Но когда Реймонд встретил Джессику, в которую сразу же безумно влюбился, и она ответила взаимностью, ему стало все равно, испытывают ли к нему симпатию остальные. Он был всецело и полностью поглощен любовью сего вожделенного создания. Жениться на Джессике мечтали десятки мужчин, однако она предпочла его. О, как Реймонда переполняли мечты и рвение преуспеть ради нее! Какие планы он строил, чтобы заработать денег и подарить ей жизнь в роскоши и романтичной праздности! Реймонд пошел бы ради Джессики на что угодно… Однако все его задумки почему-то терпели фиаско. Пансион, птицеферма, выращивание грибов, курсы для глупых мальчишек, передержка собак… После каждого провала затеи становились все менее масштабными и все более отчаянными. Реймонд ничего не смыслил в коммерции – попросту не был ей обучен – и, как ему самому пришлось признать, плохо ладил с людьми, – со всеми, за исключением Джессики. Когда у них появились дети, он начал ревновать – ведь они отнимали все ее время. После рождения Анджелы – спустя всего лишь год, как Реймонда комиссовали, – Джессика и думать не могла ни о чем другом. Анджела была сложной малышкой – никогда не спала больше часа или двух подряд, а значит, ни Джессика, ни Реймонд не могли как следует выспаться по ночам. Новорожденную Нору Анджела так возненавидела, что Джессика даже на минутку боялась оставить их наедине. А позволить себе нянечку или постоянную прислугу они, разумеется, не могли.

Когда родился Кристофер, Реймонд обрадовался было появлению наследника, но тот оказался худшим из всех отпрысков. У него вечно все шло наперекосяк: плохое зрение, слабый желудок, в пять лет чуть не умер от мастоидита. Джессика так его разбаловала, что Кристофер превратился в еще бо́льшего рохлю и труса – боялся буквально всего. Что бы Реймонд ни делал, ситуация не менялась. Он вспомнил, как запускал для детей фейерверки, и Кристофер, которому не понравились громкие звуки, поднял рев; как отвел их в зоопарк, где можно было покататься на слоне, а Кристофер отказался лезть ему на спину и закатил жуткую сцену – прямо на людях! Джессика постоянно твердила, что мальчик всего лишь чувствительный. Но Реймонд считал его неженкой, и это пробуждало в нем наихудшие черты. Где-то в глубине души он понимал, что обращался с сыном плохо, и в итоге исполнялся ненависти и к себе, и к нему. Да мальчишка же напрашивался! Эти его трясущиеся руки, неуклюжесть, безмолвие, когда его бранили, доводили Реймонда до непреодолимой ярости, которую он если и мог умерить, то лишь до раздражительности. Когда Реймонда за недостаточный ум критиковал его собственный отец, он всякий раз выходил из себя и делал что-нибудь другое – и, черт возьми, делал отлично. Получал высшие награды по регби и гребле, стал первоклассным стрелком и лучшим ныряльщиком в учебном заведении – папаше было чем гордиться, если бы он только задумался. Однако он и дальше заставлял Реймонда чувствовать себя идиотом потому, что тот не понимал ненужных ему вещей. Чудесным спасением стала армия. Там дела Реймонда шли прекрасно – к началу войны он уже стал капитаном, потом майором, получил ордена, женился на Джессике и провел с ней божественные две недели в увольнении в Корнуолле. А потом случился Ипр, третья битва – где он и потерял ногу. Ему казалось, что наступил конец света – и это, несомненно, был конец его карьеры. Реймонд бесчисленное количество раз сражался с жалостью к самому себе и думал, что победил, но, наверное, в итоге стал жестче к остальным – ко всем этим счастливчикам с двумя ногами, которые ни малейшего понятия не имели, каково приходится ему. Джуди они с Джессикой вообще не планировали. Реймонду пришлось устроиться в школу, чтобы, как учителю, меньше платить за обучение Кристофера. Тетушка Лина время от времени помогала с девочками – правда, никогда не предупреждала о своих намерениях, поэтому Реймонд и Джессика ни в чем не были уверены. Зато сейчас, после смерти тетушки Лины, им досталось некоторое количество денег и хороший дом. К сожалению, случилось это слишком поздно. Дети, которые – как теперь осознал Реймонд – в детстве его боялись, теперь становились просто равнодушными.

Вели они себя по-разному. Анджела смотрела на отца с пренебрежением, ясно давая понять, что он ей наскучил. Кристофер его изо всех сил избегал, а если не мог, то держался нарочито вежливо. Нора и Джуди всегда разговаривали с ним особым услужливым и покладистым тоном – Джуди, как подозревал Реймонд, подражала Норе, а та, в свою очередь, копировала Джессику, которая проявляла подобное непреклонное спокойствие всякий раз, как Реймонд становился раздражительным. Его словно отстраняли от семьи, от их общей жизни.

Он наконец сменил шину и запихнул проколотую в багажник, забитый под завязку, а затем сел в машину к своим молчаливым попутчицам. Мисс Миллимент, улыбнувшись, пробормотала что-то вроде извинений за свою бесполезность, а леди Райдал, которой мысль быть кому-либо полезной в жизни бы не пришла в голову, уничижительно выдала:

– Ей-богу, мисс Миллимент! Не думаю, что в обязанности гувернантки входит знание о том, как сменить колесо машины!

А потом, помолчав, добавила:

– Проколотая шина – ничто в сравнении с тем, с чем нам придется мириться.

Весь остаток пути Реймонд в злобном отчаянии жалел, что он не один, что едет не в дом тетушки Лины в Френшэме, где его на лужайке ждала бы с чашечкой чая Джессика (и больше никто другой), и что вместо этого он вынужден везти старую каргу и гувернантку в загородный дом Казалетов.

* * *

К четырем часам все той же субботы Сибил и Вилли пришлось сделать перерыв – у них закончился материал. Сибил пожаловалась, что умирает от желания выпить чая, а Вилли ответила, что с боем прорвется на кухню и приготовит его.

– Знаешь, «с боем» было верным выражением, – заметила она, выйдя спустя несколько минут с подносом на лужайку, где Сибил уже выставила пару лежаков. – Луиза с Норой стряпают ужин для нянечек, а Эмили сидит в своем плетеном кресле и делает вид, что их там нет. Они такие храбрые, я бы вот не выдержала. Я уже говорила Эмили, что ситуация экстренная, но она лишь посмотрела на меня так, словно я все выдумываю.

– Думаешь, она заявит об увольнении?

Вилли пожала плечами:

– Вполне возможно. Она так уже поступала. Но она обожает Эдварда, поэтому не уходит. Хотя Эдварда здесь не будет. Правда, сомневаюсь, что ее прельщает перспектива жить в сельской местности и готовить на целую ораву женщин и детей.

– Эдвард действительно собрался на войну?

– Если сможет. То есть если его возьмут. Хью не возьмут, – добавила Вилли, заметив выражение Сибил. – Наверняка скажут, что он должен заниматься фирмой.

– Он все равно собирается жить в Лондоне, – произнесла Сибил. – А я заявила, что не позволю ему оставаться в том доме в одиночку. Я ведь с ума сойду от беспокойства.