Марселино Хлеб-и-Вино. Большое путешествие Марселино

Едва прокричав это, Марселино побежал прятаться за дровяным ящиком, совсем рядом с дверью на кухню. Почти сразу он увидел, как вышел брат Кашка, бормоча что-то себе под нос. Тут Марселино со скоростью молнии бросился в кухню, схватил первое, что увидел из еды и побежал вверх по лестнице. Одним духом он влетел на чердак и, подойдя к большому распятию, протянул руку, предлагая Христу то, что принёс.

— Понимаешь, это только хлеб, — объяснил он, вытягивая руку так высоко, как только мог. — Больше ничего не нашёл, так торопился.

Тогда Господь опустил одну руку и взял хлеб. И прямо там, где висел, начал есть. Марселино поднял палку и сандалии, толкнул ставень и осторожно вышел, сказав тихонько Господу:

— Понимаешь, мне идти надо, а то я обманул брата Кашку. Но завтра я Тебе ещё принесу.

И, закрыв дверь, он бросился вниз по лестнице в поисках монаха. Марселино был доволен. Да, теперь у него был ещё один друг, кроме Мура, козы и — увы! — воображаемого Мануэля.

Глава четвёртая

Тут как раз подоспело время, когда Марселино стало трудно навещать нового друга: началась новенна[19]святому Франциску и приближался большой праздник[20]. Монахи раньше возвращались домой, а еда стала хуже, потому что все они были очень заняты молитвой. Для Марселино святой Франциск Ассизский тоже был добрым другом, с которым его давно познакомили братья, и мальчик знал об этом святом гораздо больше, чем многие взрослые. (Единственно в чём Марселино никак не мог согласиться с Франциском — что тот продал свою лошадь[21]. Лошади — они же такие громадные и красивые! Иногда жандармы, смотревшие в округе за порядком, привязывали таких у монастырских ворот). Марселино был обязан присутствовать день за днём на молитвах новенны вместе с монахами и проводил время, рассматривая большой образ святого в алтаре[22], который братья, понятное дело, в эти дни украсили наряднее, чем всегда.

Однажды ночью опять началась гроза, и нашему Марселино, который то дрожал от страха, то вспоминал своего друга с чердака, пришлось гораздо тяжелее, чем всегда. Он чуть было не решился пойти наверх, несмотря на страх и молнии, чтобы укрыть Господа одеялом, — Тот ведь совсем раздет и обречён мёрзнуть от холодного ветра и дождя, залетающего на чердак через едва прикрытое окошко!

Наконец гроза закончилась, а вместе с ней как раз подошла к концу новенна, и наступил великий день святого Франциска. Братья, покончив со своими каждодневными обязанностями в монастыре и за его пределами, торжественно отмечали праздник своего покровителя. Они даже ели немного подаренного мяса и открыли пару бутылок местного красного вина, хранимого для особых случаев.

В этом году им привезли на телеге, великого праздника ради, больше половины коровьей туши. Ни Марселино, ни Мур не отказались от нежного и жирного мяса, какого никогда ещё не видели. Но потом, когда Марселино отпустили погулять в поле после обеда, ему, при мысли о Человеке наверху, поперёк горла встало с таким удовольствием съеденное мясо. У Того-то не было ни мяса, ни хлеба, и даже нисколечко воды, и Марселино ломал голову, как же Он, собственно, живёт столько времени на той краюшке хлеба, что он сам Ему отнёс самое меньшее две недели назад. Думая об этом, Марселино вернулся на кухню и увидел, что там оставалось ещё очень много принесённого мяса. Он сразу понял, что и назавтра, и несколько дней спустя мясо не кончится. Эта мысль так его утешила, что остаток дня он посвятил любимым своим проделкам, и не было никакого покоя от его шалостей ни старому Муру, ни самой козе-кормилице, ни мирным ящеркам с монастырской стены.

По завершении новенны и праздника святого Франциска в монастыре возобновилась повседневная жизнь. Братья вновь предались заботам о приближающейся зиме. Они часто уходили и возвращались, а кладовая, по милости Господней, постепенно наполнялась, как всегда в это время года. Вышло так, что мясо на монастырском столе продержалось дольше, чем в памяти Марселино задержалась мысль о его несчастном друге с чердака. Прошло немало дней, и как-то Марселино с неожиданным страхом заметил, что оставшегося мяса едва-едва хватало, чтобы ещё раз поесть всем вместе, и совесть стала укорять его при мысли о голодном бедняге, таком бледном и слабом, прибитом ко кресту. Он решил навестить его в тот же день, несмотря ни на что, подхватил свою длинную палку и стал ждать возможности уйти не с пустыми руками. Брат Кашка ни на минуту не покидал кухни, и Марселино опять пришлось нелегко, пока, улучив минутку, он не сумел припрятать в карман здоровый кусок жареного мяса, а потом большой ломоть хлеба, того самого, какой особенно охотно ели братья, когда он им доставался. Запасшись провизией, Марселино набрался храбрости и, привыкнув к благополучному исходу своих затей, взобрался по лестнице, не снимая сандалий, хоть и стараясь шагать осторожно, чтоб не производить подозрительных звуков. Он уже не боялся входить на чердак, так что направился прямо к окну, открыл его, сразу увидел, что человек пребывает во всегдашней своей позе, подошел к нему вплотную и заговорил так:

— Сегодня на обед мясо было, вот я и пришёл.

А про себя подумал: «Хорошо ещё, Он не знает, что мясо было столько дней подряд, а не только сегодня!» Но Господь промолчал, да и Марселино не придал этому молчанию значения. Он просто достал мясо и хлеб из кармана, положил их на стол, который чудом держался на ножках, и сказал, не глядя на собеседника:

— Ты мог бы сегодня спуститься оттуда и съесть всё это сидя.

Сказано — сделано: мальчик пододвинул к столу стоявшее неподалёку старое кресло, ужасно тяжёлое и слегка кривое.

Тогда Господь поднял голову и посмотрел на него очень ласково. А потом спустился с креста и встал у стола, не сводя с Марселино глаз.

— Не боишься? — спросил Господь.

Но Марселино думал о другом и, в свою очередь, спросил:

— Ты не замёрз в ту ночь, когда была гроза? Господь улыбнулся и повторил:

— Ты совсем Меня не боишься?

— Нет, — заверил Его мальчик, глядя совершенно спокойно.

— Так ты знаешь, кто Я? — настаивал Господь.

— Да, — ответил Марселино, — Ты Бог. Тогда Господь сел за стол и принялся есть хлеб и мясо, разломив их сперва тем особым движением, как только Он умеет[23]. Марселино дружески положил руку на Его голое плечо.

— Ты голодный? — спросил он.

— Очень, — ответил Господь.

Доев мясо и хлеб, Иисус снова посмотрел на Марселино и сказал:

— Ты добрый мальчик, спасибо тебе. Марселино живо возразил:

— Я с Муром так же делаю, и с другими со всеми.

Но он опять подумал о другом и задал новый вопрос:

— Слушай, у Тебя много крови на лице, и на руках и ногах. Тебе больно?

Господь снова улыбнулся и тихо спросил, кладя, в Свою очередь, руку на голову собеседника:

— Знаешь, кто нанёс Мне эти раны? Марселино подумал и сказал:

— Да. Это сделали плохие люди. Господь опустил голову[24], и тут Марселино, улучив момент, осторожно снял с Него терновый венец[25]и положил на стол. Господь не противился и смотрел на него с такой любовью, какой Марселино никогда ещё не видел ни в чьих глазах. И неожиданно Марселино заговорил, показывая на раны:

— А давай я Тебя вылечу! Бывает такая шипучая вода, ею помажешь — и всё проходит. Меня всегда так лечат.

Иисус покачал головой:

— Ты можешь Меня вылечить, но только если будешь вести себя очень хорошо.

— А я уже, — быстро сказал Марселино. Сам того не желая, он прикасался к ранам Христа, и на его пальцах оставались следы крови.

— Слушай, — сказал мальчик, — а что, если я Тебе и гвозди выну?

— Тогда Я не удержусь на кресте, — ответил Господь.

А потом Он спросил Марселино, хорошо ли тот помнит Его историю, и Марселино сказал, что вообще-то да, но лучше бы теперь услышать её от Самого Христа, чтобы знать, правда ли это. Тогда Иисус начал рассказывать, как был мальчиком и помогал отцу-плотнику. И как однажды потерялся, и как Его нашли беседующим с городскими старейшинами[26]. И как Он вырос, и что тогда делал, и о чём проповедовал, и какие у Него были ученики и друзья, и как Его потом избили, оплевали и распяли на глазах у Матери[27]. Становилось поздно, темнело, и наконец Марселино попрощался и сказал, что назавтра непременно придёт. Глаза у него были заплаканные, и Иисус Сам провёл пальцами по его щекам, чтобы братья не заметили слезинок. Марселино спросил ещё:

— Ты хочешь, чтоб я завтра пришёл, или Тебе все равно?

Иисус, поднимаясь, чтобы вернуться на Свой крест, ответил:

— Очень хочу. Обязательно приходи завтра, Марселино.

С чердака Марселино спустился в некотором ошеломлении, размышляя, как это Господь знает, что его зовут именно Марселино, а не как-нибудь иначе, как, скажем, брата Хиля или брата Кашку, или вовсе даже как Мура. И ещё думал о том, как это у него сами по себе исчезли с пальцев пятна крови.

Марселино отлично выспался, и ничего ему не снилось, ни букашки, ни гроза, ни даже вкусное мясо, которое было на обед. Назавтра он проснулся и тут же вспомнил, что обещал Человеку на чердаке, и всё утро раздумывал, как бы взять столько всего и остаться при этом незамеченным, и какую еду он может сегодня принести, чтобы накормить своего Друга.

Неожиданно всё сложилось исключительно удачно, а именно, в один из походов на кухню он обнаружил, что она пуста. Как правило, брат Кашка встречал его там не очень-то дружелюбно, прекрасно зная по опыту, что Марселино никогда не приходил просто так, а всегда пробовал унести чего-нибудь съестного. Но в этот раз на кухне никого не было, и Марселино спокойно засунул в карман большой кусок хлеба, а потом принялся осматриваться — что бы такое взять в придачу. Правда, ничего он не увидел, кроме большого котла над огнём, да ещё нашёл бутылку вина, полную почти до половины, и безусловно, оставшуюся от прошедших праздников. Тогда мальчик быстро ухватил жестяной стакан, наполнил его доверху и уверенно направился к лестнице — он уже привык к ней и подниматься теперь не боялся. По дороге он вспомнил, что по счастью оставил свою палку на чердаке, — значит, будет чем открыть окно, — и смело вошёл. В темноте он поздоровался, и Господь со Своего креста ответил:

— Добрый день, милый Марселино.

Свет проник на чердак через узкое окошко. Марселино подошёл к столу и поставил на него сперва вино, которое всё-таки немножко пролилось, а потом и хлеб. Господь уже молча спустился с креста и теперь просто стоял рядом с ним.

— Слушай, — сказал Ему Марселино, слизывая с пальцев капли вина, — не знаю, понравится ли Тебе вино, но монахи говорят, что от него теплее делается. Да, и кстати, — продолжил он, не дав Господу ответить, — я подумал, что снова будет зима, как в том году, и что… — тут он замолчал, внимательно глядя на Господа.

— И что, Марселино? — ободрил его Иисус.

— Ну… — замялся Марселино, — в общем, я Тебе одеяло принесу, чтоб Ты накрываться мог хоть немножко и не мёрз бы тут так, вот только не знаю, не воровство ли это.

Господь уже сел, а Марселино стоял рядом с Ним и смотрел, как Тот ест хлеб и время от времени подносит к губам жестяной стаканчик. Потом Христос заговорил:

— Вчера Я рассказал тебе Мою историю, а ты Мне всё никак не расскажешь свою.

— Моя история, — начал мальчик, — она коротенькая совсем. Родителей у меня не было, и монахи меня подобрали, когда я маленький был, и выкормили молоком старой козы и кашками, которые варил мне брат Кашка, и мне пять с половиной лет, — потом смолк и вновь продолжил, в то время как Господь по-прежнему глядел на него:

— Мамы у меня нет… — и прервав рассказ, спросил Господа:

— У Тебя есть мама, правда?

— Да, — ответил Тот.

— А где она? — спросил Марселино.

— С твоей, — ответил Иисус.

— А какие они, мамы? — стал выспрашивать мальчик. — Я всё время думал про мою, и больше-больше всего на свете хотел бы её увидеть, ну хоть на минуточку.

И тогда Господь рассказал ему, какие бывают мамы, что они ласковые и красивые. И всегда любят своих детей, и отказывают себе в пище, питье и одежде, чтобы отдать всё это детям. Когда Марселино слушал Господа, глаза его наполнялись слезами, и он думал о своей незнакомой маме и представлял, что волосы у нее мягче, чем шерсть Мура, а глаза гораздо больше, чем у козы, и ещё ласковее, и думал о Мануэле, — у него была мама, и он звал её «мамочка», когда заплакал, оттого что Марселино сильно потянул его за нос бельевой прищепкой.

Наконец Марселино настало время уходить — колокол зазвонил к обеду, и Господь вернулся на Свой крест. Мальчика так захватил рассказ о мамах, что он забыл снять с Иисуса терновый венец, но дал себе слово впредь не забывать, и даже сломать его раз и навсегда, чтобы он больше не мучил Христа.

Что-то странное творилось с Марселино: когда он не мог подняться к своему Другу, хоть и думал о Нём всегда, он шёл в часовню и там, на большом образе святого Франциска, на кресте, который был в руках святого, узнавал черты Человека с чердака и вспоминал, что Тот говорил ему. От этого Марселино становилось легче, но братьям такое поведение казалось несколько подозрительным, — они совсем не привыкли видеть мальчика в часовне.

— Ты что тут делаешь? — недовольно спросил его как-то ризничий, брат Бим-Бом.

Ещё много раз Марселино лазил на чердак и иногда приносил Господу самые странные угощения, от орехов до слегка подгнивших виноградин и чёрных хлебных корок. Однажды он даже пришёл с куском рыбы, слегка припорошенным землёй, потому что уронил его; но Иисус совершенно не капризничал и всё съедал, к величайшему удовольствию Марселино. Но чаще всего мальчик приносил Ему хлеб и вино. Он заметил, что их заполучить легче всего (ему удалось открыть несколько бутылок из непочатых ящиков, стоявших в чулане); кроме того, Господь более всего радовался именно этой еде. Однажды Иисус даже сказал ему, широко улыбаясь:

— Теперь тебя будут звать Марселино Хлеб-и-Вино.

Марселино имя понравилось, а Господь объяснил ему, как Он Сам, чтобы остаться с людьми и после распятия, пообещал всегда быть среди них под видом хлеба и вина на алтаре[28]. Эти-то хлеб и вино — а на самом деле Тело и Кровь Христовы — священники раздают на Мессе. Марселино гордился тем, что его уже звали не просто Марселино, а Марселино Хлеб-и-Вино, и даже как-то сообщил во время обеда, в тишине монастырской трапезной, очень громко, чтобы услышали все:

— А меня зовут Марселино Хлеб-и-Вино!

Одни монахи посмотрели на него с улыбкой, а другие — сердито: ведь в монастырях, в присутствии отца-настоятеля и всё такое, за едой не разговаривают. А сам настоятель о чём-то задумался и так внимательно посмотрел на Марселино, что тот задрожал, потому что этот взгляд, казалось, проникал внутрь и достигал его самых тайных мыслей и воспоминаний.

Марселино беспрепятственно продолжал дружить с Иисусом и по-прежнему носил Ему на чердак еду, и даже смог принести обещанное одеяло, уже не беспокоясь о том, не краденое ли оно. Он гораздо меньше возился с ползучими тварями, а старому Муру теперь самому приходилось искать его. Охоту на мелких зверюшек мальчик забросил, и все его банки с водой и коробки с дырочками валялись по углам. Со стороны Марселино выглядел задумчивым и немного грустным, он привык заходить в часовню… В общем, братья обратили внимание, что мальчик разительно изменился, начали что-то подозревать и принялись наблюдать за ним гораздо внимательнее, хотя сам он ничего не замечал. Марселино размышлял о таинственных вещах, и совсем позабыл про Мануэля, и уже неделю не навещал ни козу, свою кормилицу, ни брата Негодного, и не разыгрывал брата Кашку… Отец-настоятель беспокоился за мальчика и всем братьям советовал присматривать за ним; тут-то и начались кухонные происшествия.

Глава пятая

Отец-настоятель всё больше беспокоился за Марселино. Брат Негодный жаловался, что Марселино уже никогда не заходит к нему в гости. Коза места себе не находила, а Мур неожиданно умер, и Марселино похоронил его, как велели монахи, в углу огорода, не пролив ни одной слезинки. Брата Ворота и брата Крестного он вдруг стал называть их настоящими именами, а брату Бим-Бому вызвался помогать в ризнице, — ничего подобного не случалось с тех пор, как началась история Марселино. Добрый же брат повар, по прозванию Кашка, совсем, видимо, поглупел и потерял память, если судить по тому, что каждый день у него пропадала одна порция из двенадцати, или тринадцати с учётом Марселино, которые он стряпал на обед. Другим братьям тоже казалось, что Марселино сильно изменился, и всё в монастыре с некоторых пор шло из-за этого кувырком.

Наконец в один прекрасный день отец-настоятель собрал всю братию, кроме одного брата Хиля, которому было велено пойти с Марселино в деревню под предлогом покупки учебников, потому что приближалась зима. Настоятель изложил все свои сомнения и попросил совета, потому что, скорее всего, не ему одному были видны перемены в Марселино.

— Мне кажется, он стал серьёзнее, почти как взрослый, — сказал брат Крёстный.

— Мне кажется, он стал добрее и меньше шалит, — сказал брат Ворота.

— Мне показалось, он молится старательнее, — сказал брат Бим-Бом.

Последним заговорил отец-настоятель.

— Наш Марселино уже не тот, что прежде, — заключил он.

— Его баночки с коробочками теперь всегда пустуют, — сказал ещё один монах.

— На днях я видел, как он молился возле ограды, где раньше ловил ящериц, — вспомнил брат, которого звали Пио[29], что очень смешило Марселино.

— Молился? — заинтересованно переспросил отец-настоятель.

— Ну, — слегка замялся брат Пио, — говорил он про Христа, и вроде как бы с Ним, — тут брат Пио зачем-то потуже затянул на поясе верёвку. — Наверное, я дурно поступил, но я спрятался за деревом и услышал, как он сказал: «Слушай, я не хочу, чтобы Ты носил эту корону, и поломаю её прямо сейчас».

Глубокое молчание воцарилось среди братии, а настоятель неожиданно обернулся к брату Кашке, который за всё время не проронил ни слова:

— Послушайте, брат, — сказал он, — как вы думаете, не может ли быть, чтобы порцию, которая пропадает у вас каждый день, потихоньку уносил Марселино, а вы этого не замечали?

Брат молча кивнул, и настоятель завершил совет:

— Давайте еще внимательнее смотреть за мальчиком, и пусть так поступают все. Вы же, брат, следите за вашей кухней и не позволяйте такому малышу обводить себя вокруг пальца.

Настоятель наметил план самого внимательного наблюдения, и все монахи загрустили, размышляя, не захворал ли мальчик чем-то странным, будучи лишён общения с ровесниками. Если это и вправду так — как бы не пришлось вскоре, для его же блага, пойти на болезненное, но необходимое расставание…

После отца-настоятеля, — а он был святой, — и старенького брата Негодного, который давно уже вроде бы лежал при смерти и очень от этого уставал, брат Кашка был, наверное, самым лучшим. Эти трое больше всех любили Марселино. С того самого дня, как настоятель собрал всю общину, брат Кашка решил следить за мальчиком, и не было случая, чтобы тот вошёл в его владения, а брата при этом бы не было. История с ежедневно пропадавшим обедом изрядно беспокоила брата Кашку: он был твёрдо уверен, что хлеб приготовлял для тринадцати, мясо или рыбу — для тринадцати, суп или олью[30]— для тринадцати, фрукты, если было им время, — тоже на тринадцать человек. Всегда тринадцать: двенадцать братьев да Марселино.

— Двенадцать братьев да Марселино, — приговаривал добрый брат Кашка.

И однажды его бдительность принесла плоды. Мальчик крутился рядом, когда брат повар в очередной раз сосчитал приготовленные порции, и получилось их, как и положено, тринадцать. Только он вышел — а порций-то двенадцать! Значит, Марселино это и был. Повар недосчитался хлеба и рыбы. Он принялся искать Марселино, обошёл весь монастырь, но не нашёл и следа. В обед же мальчик сел за стол со всегдашним аппетитом; как-то не верилось, чтобы он недавно съел большой кусок хлеба и целую рыбину. Брат Кашка решил усилить наблюдение, — и на следующий день история повторилась. Вернее, на сей раз пропал только хлеб, потому что единственным блюдом были тушёные овощи, а они продолжали тушиться. И хлеб исчез как раз тогда, когда Марселино вышел из кухни. Впервые брат Кашка решил рассказать о своём открытии отцу-настоятелю.

— Теперь надо узнать, что же он делает со съестными припасами, — решил настоятель. — Когда в следующий раз заметите мальчика с едой, последуйте незаметно за ним.

Брат Кашка послушался, и в один прекрасный день с удивлением заметил, как мальчик, хорошенько набив карманы, направился к чердачной лестнице, невзирая на давно известный запрет. Добрый брат в недоумении последовал за ним и остановился перед дверью. Сквозь щели он увидел, как осветился чердак, когда мальчик открыл, как обычно, ставни. Но больше он ничего увидеть не смог: внезапно у него так закружилась голова, что он почти потерял сознание и чуть не грохнулся на пол. Брат Кашка, человек уже старый, на ощупь спустился по лестнице и вернулся на свою кухню. Неизвестно, почему добрый брат заподозрил в происходившем какое-то искушение, но на следующий день он провёл в молитве куда больше времени, чем обычно. «Помилуй меня, Господи, — просил он, — не допусти, чтобы такой старый монах оказался совсем уж старым дурнем, таким глупцом, и не сумел уследить за маленьким мальчиком!»

Марселино не заставил себя долго ждать. В тот день снова были тушёные овощи, и стянуть удалось только большой кусок хлеба. Монах начал преследование, но в этот раз чуть не попался, так как мальчик прямо направился в чулан, и брат Кашка увидел, как он склонился над одним из ящиков, в которых монахи хранили вино для особых случаев. Поскольку мальчик, наполнив стакан, вернулся на лестничную площадку, монах был вынужден спуститься, чтобы тот его не увидел, и снова случай пропал даром.

Но в книгах обычно на третий раз всё получается; так же произошло и в нашей истории не далее как на следующий день. На обед у монахов было, кроме хлеба и горячего бульона, штук тридцать печёных яблок, и брат Кашка, заметив всегдашнюю недостачу куска хлеба и двух яблок, тут же пустился вслед воришке, дошёл за ним до чердачной двери и остался там наблюдать, сам находясь в укрытии. О том, что видел брат Кашка сквозь щели, и как голова у него закружилась от увиденного, сказать можно немногое. Вот разве только вспомнил добрый брат, несколько часов спустя, как однажды мальчик неожиданно спросил его:

— А ты тоже с Богом разговариваешь?

Сильно удивился тогда брат, но всё же смог ответить, что это с ним случалось в молитве, — а только таким способом люди и могут говорить с Богом, если они, конечно, не святые.