Владивосток-3000

— Нет, не в будущее. В настоящее. Другое настоящее. Все владивостокцы живут во Владивостоке-3000, но не все об этом знают. А те, кто уехал на запад… Там вообще другая планета, и им это понять еще сложнее.

— Я в параллельный мир попал, что ли? Как в фантастических фильмах? — не понимает Пришелец. — Вы как-то можете мне по сути пояснить?

Каптри улыбается, покачивает головой, глянув на Каплея.

— Настоящая фантастика — это те фильмы, которые выдают себя за реалистические, — говорит он. — Параллельный… Ну, для тебя параллельный, да. Так тебе будет проще. Считай, что ты попал в иное измерение, скажем так. Помнишь Кэрролла, «Алису в стране чудес»? Вот у нас здесь — зазеркалье. Только не совсем параллельный… Параллели — это такие прямые, которые никогда не пересекаются. Или пересекаются в бесконечности, что, в общем, одно и то же… Здесь скорее можно говорить о перпендикулярном мире.

Каптри одним глотком допивает из кружки остывший кофе и продолжает:

— У жизни, у любой жизни, всегда много вариантов. Обычно мы выбираем только один вариант. Ты тоже до сих пор знал только один вариант своей жизни. Может быть, он неплох, но это не единственный вариант. Владивосток-3000 — это настоящий Владивосток. Куда более настоящий, чем твой.

— Как это? — не понимает Влад.

— Помнишь старую историю об Атлантиде? — включается в разговор Каплей. — Владивосток-3000 — это тоже Атлантида, только скорее… Пацифида. Иногда… очень редко… у человека получается перезагрузить свою судьбу и переключиться на другой вариант. У нас пока слишком мало информации, чтобы делать какие-то выводы, но мы знаем, что иногда… Иногда к нам попадают люди из Владивостока-2000. Как ты. Только вот почему и как именно — мы пока точно не знаем.

Каптри расстегивает рубашку, встает и берется за электрический пластмассовый чайник с логотипом «Завод Изумруд».

— Ну хватит грузить уже гостя, — говорит он. — Может быть, кофе попьем? У меня «Максим». Настоящий, японский — ребята подогрели.

— Ты запарил уже со своим «Максимом». Купил бы кофеварку, делал нормальный кофе…

— Мне такой нравится. Да и ребята подгоняют все равно, не выбрасывать же.

— Знаю я твоих ребят. Контрабандисты! Оборотень, блин, в погонах.

— А кому сейчас легко! — Каптри улыбается. Трое пьют кофе.

— Я слышал что-то… Давно слышал, с детства, — тихо говорит Влад. Он сжимает кружку с дымящимся кофе, но не пьет. Его голос становится необычно серьезным, обычные улично-гопнические интонации куда-то деваются. — Я никогда не верил… У нас в детстве было много легенд — про подводные ходы на остров Русский, про таежных летающих людей на сопке Пидан, про спрятанный в катакомбах секретный флот, но я думал, что все это просто легенды…

— Для некоторых и море — легенда, — говорит Каплей.

— Я всегда думал, что все эти мифы — так, фантастика…

Офицеры молчат.

— Это и есть, — наконец говорит Каптри и замолкает. После паузы продолжает чуть нараспев:

— Это и есть. Фан-та-сти-ка…

4

В штормовые 80-е и 90-е годы ХХ столетия великая страна оказалась неспособной жить по-старому. Далекая тихоокеанская окраина страны, носившая название «Приморский край» (в самом этом названии уже присутствовало нечто уничижительное — край, окраина, дыра… Тот же самый нежелательный оттенок носила и формулировка «Дальний Восток», содержащая в себе хорошо спрятанное, но все же пренебрежение — сродни выражению «долгий ящик»), жить по-старому тоже не могла. Но жить вместе со всей страной по-новому не захотела тоже. Это был недолгий бурный период пожирания суверенитетов, когда всем скомандовали: «Можно!». Некоторые части некогда единого организма объелись, и их долго еще рвало этим непереваренным суверенитетом. В Приморском крае все сложилось, можно сказать, снайперски четко: идеально совпали место, время, персоналии, желания и возможности. Воспользовавшись моментом, командование Тихоокеанского флота, ранее входившего в систему Военно-морского флота Советской империи, объявило о самостоятельности и провозгласило Тихоокеанскую республику. Метрополии, выронившей из рук рычаги власти и вынужденной из-за событий на Кавказе, в Прибалтике и Приднестровье действовать на несколько фронтов, пришлось с этим смириться, тем более что войсковые части, которыми был буквально напичкан юг Дальнего Востока (от Тихоокеанского флота с его авианесущими крейсерами и атомными подводными ракетоносцами до мотострелковых дивизий и подразделений космических войск), поддержали новую власть и пообещали защищать от любого внешнего врага ее «вплоть до».

Войны, к счастью для всех, не случилось, если не считать смешных попыток острова Рейнеке отделиться и учредить маленький местный Тайвань. Для возвращения Рейнеке в конституционное поле Тихоокеанской республики хватило одного взвода морпехов — выяснилось, что всю бучу с самоопределением рейнековцев заварил один местный полусумасшедший изобретатель. Были еще выступления со стороны удэгейцев и других немногочисленных аборигенов, но они успокоились, получив гарантии сохранения тайги, широкую автономию в составе республики и право заниматься традиционными промыслами — рыбалкой и охотой. Агрессивных поползновений извне не было: Тихоокеанский флот, космические и ракетные войска были хорошим противоядием от подобных соблазнов.

Владивосток всегда был городом неочевидной судьбы. Он мог бы вообще не возникнуть, а мог появиться в другом облике — как английский Порт-Мей или китайский Хайшеньвэй. Однажды в своей истории он уже существовал в качестве «порто-франко», в какой-то период был занят разномастными интервентами; он менял судьбу несколько раз, потому что никакой заранее предначертанной судьбы у Владивостока не было. Он совершал исторические зигзаги с легкостью подростка, путешествующего автостопом и «вписывающегося» в случайные жилища. Военно-морской Владивосток-3000 возник именно так — с одной стороны, закономерно, с другой — случайно.

Позднейшие попытки Москвы объявить новую власть Тихоокеанской республики «хунтой» и «пиночетовщиной» так и ограничились пустыми заявлениями. Даже недоверчивые международные наблюдатели признали, что уровень поддержки власти со стороны жителей республики весьма высок, а с правами человека и гражданскими свободами дело в бывшем Приморье обстоит куда лучше, чем в «материковой» России (сами тихоокеанцы, подобно жителям Камчатки, начали называть Россию «материком»; «поехать на материк» означало поехать в «большую Россию»). Странное сочетание военно-морского порядка и вольницы «порто-франко» (Владивосток вновь стал свободным портом) превратило Тихоокеанскую республику в свободную, веселую, драйвовую, процветающую страну. Это многих привлекало во Владивосток — пожить, позажигать, подышать свежим морским воздухом. Сюда нередко бежали от прогрессирующего безумия московской, да и других мировых властей. Здесь наблюдался удивительный правопорядок, хотя на улицах почти не было видно милиции.

Многие решали остаться здесь навсегда. Владивосток-3000 относился к таким мигрантам тепло. При всех дипломатических миссиях республики действовали специальные службы натурализации, помогавшие получить тихоокеанское гражданство. Действовала специальная программа, в соответствии с которой каждый вновь натурализовавшийся получал не только «подъемные», но и морской надел, как когда-то при царе — земельный. На современном этапе истории борьба шла уже не за деньги, предприятия, участки истощившейся земли или даже нефтяные скважины — а за акватории, на которых можно выращивать неограниченное количество живой, первоклассной белковой энергии. Мидии, гребешки, трепанги, анадары, трубач… Морские огороды выступали настоящим мерилом состоятельности тихоокеанца. Возникло идиоматическое выражение «до последнего яруса» — имелся в виду ярус морского огорода как экономическая единица. Слово «ярус» заменило такой устаревший термин, как «баррель». Вместо «истратил все до копейки» здесь стали говорить «до последней капли моря» (те же слова присутствовали в тексте военно-морской присяги). Марикультура стала одной из основных и даже стратегических отраслей республики. Не случайно на одной из центральных площадей Владивостока появился Дворец марикультуры. Секреты отрасли охраняли силы национальной безопасности. Возникли и смежные, синтетические дисциплины: маринаука и мариискусство.

Море стало источником недорогой и экологически чистой энергии. Тихоокеанцы постепенно отходили от гидроэлектростанций, губивших реки и затапливавших территории, и тем более от угольных ТЭЦ, отравлявших воздух и оставлявших после себя инфернального вида язвы — золоотвалы. Помимо использования солнечной и ветровой энергии владивостокцы внедрили инновационную технологию — создали у берегов морские электростанции на основе живых батарей из скатов.

Во Владивостоке-3000 никому не приходило в голову запрещать праворульные автомобили, манипулировать часовыми поясами, выгонять китайцев с барахолок или бороться с народным челночным бизнесом. Никто не разгонял митинги ОМОНом, не заставлял юношей отправляться воевать со своими же соотечественниками на Кавказ, не душил стариков монетизациями, молодых — налогами, а предпринимателей — бесконечными проверками алчных контролеров. Здесь начали действовать правила свободной экономической зоны, получившей название СЭЗ «Владивосток-3000». Это название, первоначально обозначавшее количество резидентов СЭЗ, со временем превратилось в нечто большее и не совсем понятное посторонним. Правительство Тихоокеанской республики назвали «Комитетом-3000». В него входит 3000 человек, если считать вместе со всеми представителями на местах. Ключевые посты заняты военно-морскими офицерами. Это же число фигурирует и в ряде других сфер и документов, из-за чего вторым официальным названием Тихоокеанской республики (ведь Тихий океан слишком велик, чтобы только одна, даже самая замечательная республика единолично называлась «Тихоокеанской») стало «Владивосток-3000», что отражено в республиканской Конституции.

Здесь реформировали школу, сократив продолжительность обучения до пяти лет и основательно изменив как учебную программу, так и методики обучения — было решено, что нельзя отнимать у юных сразу десять лет, и каких лет! Упор был сделан на развитие гармоничной личности, выявление и поощрение индивидуальных талантов. Призыв в армию сдвинулся на пару лет, и шестнадцатилетние парни шли туда гораздо охотнее, чем восемнадцатилетние в «большой России», куда их приходилось загонять пинками. На острове Русском, отделенном от материкового Владивостока проливом Босфор-Восточный (через него не так давно построили мост), разместился впечатляющим амфитеатром Международный тихоокеанский университет. Гигантский кампус, выстроенный в демилитаризованной северо-восточной части острова, на берегах красивейших бухт Аякс и Парис, стал своего рода близнецом или параллельным двойником Дальневосточного федерального университета из Владивостока-2000 — одно из замечательных совпадений-рифм между двумя мирами, существующими каждый со своей неповторимой судьбой. Как и в «том» мире, в университете Владивостока-3000 взяли курс на изучение и освоение тайн Тихого океана, сделали особый акцент на биологических технологиях и востоковедении. Отдельным подразделением МТУ стал Морской институт, образованный на базе существовавших ранее Дальрыбвтуза и Дальневосточного высшего инженерного морского училища. Отсюда выходили моряки торгового и рыболовецкого флотов, тогда как военных моряков готовили отдельно — в Тихоокеанском военно-морском институте и многочисленных частях-«учебках». Другую нишу занимало такое подразделение МТУ, как Коммерческий институт с уникальными курсами «мерчандао», то есть торгово-финансовых наук с неизбежным здесь ориенталистским уклоном. Если москвичи нередко испытывали трудности межкультурной коммуникации при попытке завязать деловые отношения с японскими, например, партнерами, то курсы мерчандао успешно помогали снять этот коммуникативный барьер.

Высочайшее качество владивостокского образования позволило МТУ заслуженно занять достойные позиции в ведущих мировых рейтингах, благодаря ему во Владивосток на Русский остров устремились студенты не только Дальнего Востока, но и зарубежья — ближнего, которым здесь считалась прежде всего «большая Россия» вместе с соседними Китаем-Кореей-Японией, и дальнего. Уровень образованности населения Тихоокеанской республики был очень высок из-за сделанной руководством ставки на накопление интеллектуального капитала. Так что республика с полным правом могла именоваться не только военно-морской, но и информационной или инновационной. Что до военно-морского уклона, то он был здесь только плюсом, потому что «оборонка», как это всегда бывает, стимулировала развитие целого комплекса отраслей — от геологоразведки и металлургии до электроники и атомной энергетики.

Наличие местного Академгородка, повышенного в статусе до ТАН — Тихоокеанской академии наук, — позволило сделать ставку на развитие биотехнологий, связанных с ресурсами океана. Из местных моллюсков и водорослей ученые Института биоорганической химии делали лекарства и добавки, породившие новое направление под названием «тихоокеанская медицина». Ряд технологий, имеющих отношение к выращиванию и генетической модернизации таких морских существ, как трепанг и гребешок, были строго-настрого засекречены. Они приносили немалый доход в республиканский бюджет. Другой статьей дохода стал экспорт нефтепродуктов (на местном шельфе оказались вполне приличные для сравнительно небольшой республики запасы нефти и газа), вольфрамового концентрата со здешних месторождений, боро- и фторопродуктов. Во Владивостоке появились двух- и трехъярусные дороги, новые насыпные (взятые в долг у моря по японской технологии) территории и особое горное метро — своеобразный гибрид настоящего метро и фуникулера, получивший название «метрокулер», или «надземка».

После образования Тихоокеанской республики здесь заметно улучшился климат. Расположенный на широте черноморских курортов, Владивосток ранее отличался куда более суровой погодой, чем Сочи. Местные остряки давно объяснили это поговоркой «широта крымская, долгота колымская». Теперь рок колымской долготы словно бы перестал нависать над Владивостоком: зимы стали мягче, а лето и осень здесь и так всегда были чудесными. Море стало еще теплее, теперь в него чаще заходили разноцветные яркие тропические рыбы. Частенько стали встречаться и смертельно ядовитые фугу, но к ним быстро привыкли, и разве что неопытные туристы издалека нет-нет да становились жертвами этих коварных рыб-собак. Поговаривали, что главная причина потепления в отдельно взятом Приморье — огромные водоросли-ламинарии, расплодившиеся в диком количестве в Татарском проливе между Сахалином и материком. Теперь холодному течению из Охотского моря был закрыт путь к берегам Приморья, и их стало омывать теплое течение Куросио. Море вокруг Владивостока совсем перестало замерзать, на несколько месяцев удлинился купальный сезон. Изучив климатические карты, руководители республики решили пойти дальше и построили рукотворный хребет на севере Приморья — Великую Приморскую стену. Теперь он не пускал в республику холодные воздушные массы из Якутии, и во Владивостоке стало еще теплее. Сюда начали правдами и неправдами стремиться жители дальневосточных «северов», а то и жители западных российских регионов, сейчас оказавшиеся в другом государстве. У республики появился и свой северный анклав — Магаданская свободная экономическая зона, перешедшая под юрисдикцию Тихоокеанской республики. Здесь, в бухте Нагаева, базировалась Колымская флотилия военно-морского флота республики. То и дело разговоры о возможном присоединении к Тихоокеанской республике возникали и на Сахалине, что неизменно вызывало крайне нервозную реакцию официальной Москвы.

Тайфуны, впрочем, из этих мест никуда не ушли, зато в приморской тайге появились бамбуковые рощи, как в соседней Японии. На улицах городов высадили пальмы, в садах появилась хурма. Амурским тиграм стало проще переносить суровые зимы. Их численность заметно выросла, благо бесконтрольные вырубки кедрача и браконьерство новая власть сразу же пресекла. Появился даже новый подвид тигра — «меамурский тигр», подробно описанный тихоокеанскими учеными. Полосатый красавец был объявлен неприкосновенным животным, тотемом Тихоокеанской республики. Преступления против тигра, выделенные в отдельную главу Уголовного кодекса ТР, относились к тягчайшим.

5

Старый по владивостокским меркам дом — вероятно, он был построен в начале ХХ века. Таких домов в городе осталось немного, только в центре. «Светланская, 73» — говорит вывеска на углу дома, продублированная на английском и китайском. Балкон, выходящий на центральную улицу, уже бодро шелестящую с утра автомобильными моторами. На балконе стоит человек. Он затягивается сигаретой, облокотившись на балконные перила. Ему, должно быть, около сорока, но вряд ли больше, при желании о его возрасте можно сказать что угодно — от «уже не мальчик» до «молодой еще». Возможно, он огорчен чем-то или размышляет о неких непростых вещах, а может быть, просто толком не проснулся еще или, кто его знает, вообще не спал. У него усталые глаза, тяжелый взгляд, плотно сжатые губы и чуть впалые щеки.

Перед глазами человека — улица, за ней угадываются мачты, причалы, очертания судов — это бухта Золотой Рог. По улице проходят один за другим двое — сначала мужчина, потом женщина, оба одеты в форму, напоминающую военно-морскую, но чем-то от нее отличающуюся. По противоположной стороне идет колоритный немолодой человек, похожий элементами одежды на моряка. Это известный всему городу Вечный Бич. Вот он останавливается и совершает странные движения руками — какие-то широкие жесты, явно исполненные смысла. Человек внимательно наблюдает за Бичом и обнаруживает, что старик подает знаки кому-то еще на противоположной стороне улицы. Тот, в свою очередь, отвечает Бичу такими же размашистыми угловатыми жестами. Человек на балконе переводит взгляд в сторону бухты, потом провожает глазами удаляющегося по своим делам Вечного Бича, но ему явно не до них, он погружен в какие-то свои мысли. Вынимает из кармана рубашки мобильный телефон, коротко смотрит на экран, прячет телефон назад. В этот момент телефон начинает звонить. Мужчина резким движением снова выхватывает телефон, бросает сигарету и нажимает клавишу.

— Ну, привет! Как поживает Инопланетный Гость? — говорит трубка чуть игривым женским голосом.

— Привет-привет! Как раз думал о тебе, Оль…

— Что думал?

— Это не телефонный разговор.

— Вот прямо не телефонный?

— Не телефонный.

— Правда-правда?

— Абсолютно. Ты как, вечером сможешь выбраться?

— Еще не знаю, сегодня много работы.

— Постарайся, а? Я заеду… В общем, я тебе позвоню после обеда, и решим. Хорошо?

— Ну звони.

— Позвоню, позвоню. Целую!

Человек, названный Инопланетным Гостем, прячет телефон и снова затягивается сигаретой. Вдруг он встречается взглядом с пожилой женщиной, глядящей на него с соседнего балкона.

— Не местный, что ли? — спрашивает она.

— Что? С чего вы взяли? — грубовато отвечает он.

— Ты откуда такой?

— Ну, предположим, из Москвы, — отвечает Гость.

— Оно и видно, — говорит женщина. — У нас так не принято!

Женщина скрывается за балконной дверью. Мужчина озадаченно смотрит на ее балкон, потом на свою сигарету в руке. Бросает окурок и возвращается с балкона в комнату, покусывая нервно нижнюю губу. Включает ноутбук. Пока тот прогревается, нажимает клавишу поттера. Тот сразу начинает шуметь. Рядом с чайником — картонная коробка с надписью «Птичье молоко». Гость усаживается за стол, на котором установлен ноутбук, и начинает быстро-быстро стучать по клавишам.

Он действительно Инопланетный Гость. Он прибыл из Москвы, оказавшейся теперь за линией государственной границы Тихоокеанской республики. Он говорит всем, что приехал во Владивосток с деловыми целями, что он — бизнесмен, заинтересованный в продукции марикультуры, столь активно развивающейся во Владивостоке-3000. Он вроде бы хочет наладить поставки в Россию местного гребешка и трепанга, а еще лучше — освоить технологии его выращивания на морских фермах и, возможно, открыть нечто подобное на каком-нибудь западном море.

В действительности Гость — кадровый разведчик, попросту — шпион, в звании подполковника. Бизнесмен, интересующийся марикультурой, — это легенда. На самом деле он собирает разнообразные политэкономические данные о молодой Тихоокеанской республике. На основе этих разведданных московские аналитики попробуют по возможности объективно оценить потенциал Тихоокеанской республики — ее действительную военную и экономическую мощь, уровень политической стабильности, социальные механизмы, на которых держится Владивосток-3000.

С развитием космических технологий, когда небо заполнилось сотнями разнообразных спутников и любой сарай стало можно рассмотреть в деталях при помощи общедоступных гугл-карт, традиционный шпионаж, знакомый нам по старым фильмам, отошел на второй план. Без всяких «легалов» и «нелегалов» прекрасно видно, где стоит «секретный» завод, где базируется флот и куда нацелены ракеты. Но что-то важное в Тихоокеанской республике оставалось таинственным и недоступным — даже для подготовленного наблюдателя. Она воспринималась со стороны поистине как иная планета, и тихоокеанцы, по-прежнему использовавшие русский язык в качестве основного, словно говорили с москвичами на другом языке, для которого еще не нашлось адекватного переводчика. Подходить к республике с традиционным аналитическим инструментарием оказалось неправильным и малоперспективным. Инопланетный Гость, заброшенный во Владивосток под заурядной легендой предпринимателя с не менее заурядной фамилией Максимов, должен был совершить глубокое погружение и попытаться изнутри рассмотреть все нервы и артерии, составляющие основу жизни тихоокеанцев. Провести, если угодно, вскрытие, которое всегда что-нибудь покажет. В Москве «ястребы», упрямо не признававшие независимость востока, не отказались от мысли со временем присоединить Тихоокеанскую республику к России и восстановить былое влияние в Азиатско-Тихоокеанском регионе — если не в лоб и пока без прямых военных операций, то по крайней мере экономически, информационно, путем перевербовки местных элит, по «абхазскому», «южноосетинскому» или какому-то еще сценарию. Это называлось у московских стратегов «Операция „Владивосток-3000“». Москве, уже практически потерявшей Кавказ и Крым, был остро нужен выход к теплому морю, которое теперь оказалось у тихоокеанцев. Нельзя было потерять и Сахалин, где сепаратистские настроения становились все сильнее. Но для того, чтобы приступать к операции по наращиванию экспансии в регионе, республику нужно было понимать, иметь исчерпывающую информацию о том, чем и как она живет, выявить все ее уязвимые точки. Максимов считался одним из лучших разведчиков, и на него возлагались очень серьезные надежды.

С Ольгой он познакомился не случайно, хотя она об этом не знала. Ее отец — крупный ученый в Тихоокеанской академии наук — занимался как раз морской биологией и считался знатоком марикультурных технологических нюансов. Максимов рассчитывал, используя свои профессиональные навыки обаяния, «подкатить» через Ольгу к ее отцу-профессору. Но профессор, похоже, не очень-то посвящал дочь в свои секреты. Работала она в какой-то туристической, что ли, фирме и от гребешков с трепангами была далека. Главное же — по части обаяния она могла легко дать фору Максимову, хотя и не обучалась, как он, в спецшколе особым приемам воздействия на человеческую психику. Он почувствовал это с самого начала и с удивлением понял, что влюбляется, хотя уже давно не позволял своим эмоциям выходить из-под контроля. Вот и сейчас он безумно хотел снова встретиться с Ольгой — хрупкой, стройной, темноволосой и темноглазой, чем-то неуловимо напоминавшей японку, хотя никакой японской крови в ней быть вроде бы не должно было. Он боялся признаваться себе, что хочет ее видеть просто так, а не из профессиональных целей. Причем боялся он не самой Ольги, не возможного романа и не предполагающихся осложнений, а только своей увеличивающейся зависимости от этой молодой женщины. В то же время потерять ее Максимов боялся еще больше.

«Горы здесь называют сопками, — пишет Максимов в своем очередном донесении, стуча по клавишам лэптопа. — Таких словечек в тихоокеанском диалекте русского языка хватает. Например, „очкурами“ зовутся разного рода задворки и черные ходы, БАМом — не Байкало-Амурская магистраль, а один из районов Владивостока, причем никто не знает почему. „Медведками“ называют существ вроде креветок, только крупнее и в жестких костяных панцирях. Вкусная штука, кстати».

Эти словечки поразили его во вторую очередь после прибытия во Владивосток. В первую он был удивлен левосторонним движением — он, конечно, знал об этой особенности республики, но в первые дни никак не мог привыкнуть к тому, что при переходе дороги следует сначала смотреть направо и только потом — налево. «Введение левостороннего движения на автодорогах республики после отделения от России было скорее ритуальным шагом, нежели какой-то практически оправданной мерой, — сообщал он в Москву в одном из первых своих донесений. — Правый руль здесь считается категорией политической и культурной, на одной из городских площадей даже установлен памятник Правому Рулю, называемому тихоокеанцами символом свободы. В то же время левый руль здесь не запрещен и даже считается у некоторых чудаков особым шиком, как и в Японии. Интересная деталь, кстати: при нумерации домов здесь выпадает цифра 4. Вроде бы потому, что она считается на востоке недобрым предзнаменованием, как у суеверных европейцев — 13. Соответствующий иероглиф, если я правильно понял, обозначает „смерть“… На улицах очень много людей в форме. Сначала я решил, что здесь такая мода или же наши сведения о численности военно-морского флота республики сильно приуменьшены, но, как выяснилось, все объясняется проще. В форму наподобие военно-морской, но с некоторыми ведомственными различиями здесь одето каждое должностное лицо…».

Инопланетный Гость прерывается. Наливает кипятка в чашку, заваривает какого-то зеленого китайского чая, который купил накануне у старика в китайском квартале за десять «тихоокеанок» — местных денежных единиц, именуемых также «крабами» из-за изображения республиканского герба. «Очень вкусно, корефана!» — уверял тот. Пробует. Черт его разберет, этот зеленый… К нему надо привыкнуть. Берет из коробки с надписью «Птичье молоко» конфету. Продолжает сочинение отчета: «Из-за легендирования в качестве бизнесмена, занятого вопросами марикультуры, я в первую очередь познакомился с предприятиями соответствующего профиля — „ПриМорская капуста“, „Гребешок Пасифик“ и другими. Вместе с тем какого-то явного интереса со стороны местных предпринимателей на предмет налаживания поставок их продукции в Москву или продажи ноу-хау я почему-то не вижу. Предложения о выгодных „откатах“ их тоже не возбудили. Вообще, с коррупцией здесь как-то подозрительно: взяток никто не берет и не предлагает. Не совсем представляю, как такое возможно, — не исключено, что мне просто незнакомы некие местные неписаные коррупционные правила. Но, с другой стороны, эталоном тотальной коррумпированности в свое время, как мы знаем, считалась Грузия, а потом оказалось, что даже в Грузии эту напасть можно побороть очень быстро, было бы только желание. Опять же — хрестоматийный пример Сингапура и курс Ли Кван Ю…».

Максимов снова выходит на балкон и закуривает. Кто изобрел для него такую легенду, при чем тут вообще марикультура? Этих тихоокеанцев не поймешь: на словах все готовы сотрудничать, но когда доходит до реального дела… «Мы подумаем», «мы позвоним» — Максимов уже знает, что у японцев эти вежливые формулировки означают категорический отказ, так же как вопрос «Не желаете ли еще риса?» подразумевает, что надоевшему гостю пора убираться восвояси. Может, они переняли у японцев этот долбаный восточный этикет? Но почему они, черт побери, не хотят торговать своим гребешком в Москве и Питере — насколько там больше рынок сбыта! — ругается про себя Максимов. Ему уже предложили наладить поставки в Москву «доширака» — местной чудо-лапши якобы с антиканцерогенным эффектом, и даже «химки» — легкого наркотика, приготовляемого из местной конопли. А вот с гребешком… Ну и придумали бы ему другую легенду — про лес там или хоть рыбу. Минтай какой-нибудь или камбалу.

Максимов даже начинает подозревать какой-то подвох. Возможно, гребешок — это вовсе не тот обычный моллюск, каким он кажется. Возможно… Впрочем, его подозрения пока не имеют никаких сколько-нибудь внятных очертаний, поэтому в своих донесениях в Москву он о них ничего не говорит. Тем более что Москву вся эта марикультура на самом-то деле не очень-то интересует. Максимов продолжает собирать сведения об экономике, армии, повседневных привычках тихоокеанцев… Но сильнее всего разведчика интересует один-единственный тихоокеанец. Вернее, тихоокеанка.

6

Каплей рассказывает Владу о жизни во Владивостоке-3000 — проводит ликбез. Они снова едут на зеленом Land Cruiser, у Каплея продолжается рабочая смена. Джип проезжает перевал в районе Трудовой, слева внизу остался забор воинской части — учебного отряда подводного плавания. Каплей направляет машину в сторону Школьной и дальше, налево, в направлении площади Луговой.

— Ёптить, почему ты едешь по встречке? — наконец осеняет Пришельца. — Гаишников не боишься? Ксива, да?

— Ничего страшного. Нормально еду, какая еще «ксива». У нас же зазеркалье, я тебе говорил. Во Владивостоке давно левостороннее движение, не знал разве? А гаишников мы разогнали. Упразднили как класс.

— Лихо… — восхищается Влад. — А как же там, ну, безопасность дорожного движения и все такое?

— А ваши гаишники у вас что — безопасностью занимаются? — Каплей скептически смотрит на Влада.

Тот усмехается.

Машина пролетает Луговую. На площади выстроена гигантская, но изящная развязка, напоминающая ленту Мебиуса. Пришелец удивленно ее рассматривает — он и узнает, и не узнает эту местность. Такое бывает во сне, когда пространство искривляется как хочет и ландшафты южного города могут вдруг дополниться тундрой или тайгой, причем сама местность делает вид, что так и надо.

— Что вы со мной теперь будете делать? — Влада больше интересует собственная судьба, чем особенности общественного устройства и правил дорожного движения во Владивостоке-3000.

— Тебя надо адаптировать к этой жизни. Я на самом деле за тебя рад: это случается редко, очень редко… Возможно, ты — наш, просто произошла ошибка, и вот теперь она исправлена и ты возвращен в свою жизнь. В ту жизнь, которой ты и должен жить по замыслу. Ты жил во Владивостоке-2000 по ошибке, привыкай к этой мысли. Это, — Каплей кивает головой на город за окном, — твоя страна. Наши исследования параллельных — или перпендикулярных — перемещений еще в самом начале, но известен уже целый ряд таких случаев. Вроде бы зафиксированы и обратные перемещения, но о них мы знаем еще меньше, потому что случаи возвращения оттуда нам неизвестны.

— А как же моя Наташа? Почему она сюда не попала? Почему один я?

— Откуда мне знать. Так получилось.

— Адаптировать, говоришь… Это значит — я буду здесь жить?

Влада, похоже, такой расклад не очень воодушевляет.

— Думаю, да. Ты же студент, да? Вот и считай, что пока у тебя каникулы. Поездишь со мной, а там посмотрим. Сам скажешь, что тебе ближе… Поступишь в университет, будешь жить на Русском. У вас ведь тоже ваш этот Дальневосточный федеральный университет — на Русском. А то смотри — к нам на службу тебя возьмем. Какой, ты говоришь, у тебя адрес?

Влад называет адрес, добавляя:

— Но это — там, в том Владивостоке…

— Поехали, посмотрим.

Джип едет по центру Владивостока, по Светланской. Слева мелькает бухта Золотой Рог в ломаных спичках портовых кранов, похожих на удивленно склоненные головы жирафов. Видны мачты учебных парусников, свинцовые борта кораблей, доки. Площадь Борцов Революции, памятник Правому рулю. По бухте ползут паром и буксир.

— Слушай, а че у вас столько народу в форме? — спрашивает Влад. — У нас как бы тоже порт и база, но не столько же.

— Так принято. У нас в форме ходят не только военные. Госслужащие, например, тоже. Железнодорожники. Летчики. Водители автобусов. Вообще все должностные лица.

— А почему все в военно-морской?

— Не в военно-морской, это тебе с непривычки так кажется. Ты присмотрись к фасону, к шевронам, к погонам. У каждого — свое, — в своей обычной неторопливой, рассудительной манере отвечает Каплей.

На Железнодорожный вокзал прибывает скоростной поезд с заостренной локомотивной головой. Над Морским вокзалом нависает гигантская туша прибывшего откуда-то круизного лайнера — «Аквамариновой принцессы». Автомобиль едет в сторону Эгершельда: Первая Морская, Бестужева, Верхнепортовая…

— Сюда? — спрашивает Каплей.

— Сюда… — Пришелец не очень понимает, что к чему. Они приехали к дому, где он жил в той, привычной для него реальности, которую здесь называют Владивостоком-2000.

— Ну? Какой подъезд?

— Этот. Только у нас тут была кодовая дверь…

— А у нас нет кодовых дверей. Без надобности. Некоторые и в квартиры двери не закрывают, — сообщает Каплей. — Пошли-пошли, чего испугался?

Мужчины выходят из машины, поднимаются на нужный этаж, останавливаются перед дверью квартиры. Она заперта.

— Ключи у тебя есть? Так открывай, — говорит Каплей.

Пришелец понимает, что следует подчиниться человеку, который лучше знает законы этой, еще не понятной ему действительности. Он достает из кармана ключи и открывает дверь.

— Это моя квартира, — ошеломленно сообщает он Каплею. — Моя квартира, слышишь?

— Ну так входи. Естественно, твоя, чья же еще. Нормальный такой кубарь.

Мужчины входят внутрь квартиры. Каплей стоит в прихожей. Пришелец обходит комнаты, веря и не веря.

— Что это значит? — спрашивает он, наконец убедившись, что не ошибся, и вернувшись к Каплею. — Откуда у вас такая же квартира? Я видел такое только в «Иронии судьбы», где пьяного Мягкова отправили в Ленинград…