Полководец [litres]

– Это как так? – вскинулся Дмитрий и даже на мгновение замер на месте.

– Да помолчите вы, бестолочи, – заставляя продолжить движение, толкнул его в спину сослуживец, явно настроенный решительно.

Впрочем, имелись причины для подобного поведения. Вот не было у него желания страдать из-за чьей-то чрезмерной болтливости.

– Потом языками почешете, не ровен час, начальство приметит, – поддержал другой сослуживец.

Угу. Замечание вовсе не лишено смысла. Сержант и десятники страсть как не любят, когда кто-то нарушает эту самую, как ее… Ага. Дисциплину. Как один провинится, так обязательно весь десяток бегает, прыгает, таскает да наизнанку выворачивается. А то и целому взводу достается. Это у них называется «один за всех и все за одного». Но пока чаще получается: один нагадил, а все подтираются. А чтобы один за всех, такого еще не бывало…

– Господин капитан, рядовой третьего взвода второго десятка Агап Дорохин, дозвольте обратиться! – Парень замер, едва войдя в канцелярию командира роты и закрыв за собой дверь.

Рука вскинута к обрезу кепки. Вытянут в струнку. Не косая сажень в плечах, но и далеко не плюгав. Подтянут, опрятен, вид молодцеватый. Вот только взгляд все время съезжает на гостя.

Вообще-то Рыбин набирал себе пополнение строго из разведвзводов, созданных в каждом полку. Там парни уже успевали нахвататься кое-какого специфического опыта, ну и комплектовались взводы отборными бойцами из линейных частей. Вот лучших из лучших, да еще и сугубо на добровольной основе, и отбирали в лешаки. Как, впрочем, и в разведчики. Много у них общего. Отличия только в самой службе. Как уже говорилось, лешакам и в мирное время покоя не было.

– А чего это ты по имени представляешься? – спросил Рыбин.

– Так двое нас Дорохиных. Братья мы, и оба в одном десятке, – пояснил Агап.

– О как. Тогда понятно. – Удовлетворив любопытство, командир лешаков откинулся на спинку стула, потеряв к рядовому всяческий интерес.

– Ну, чего замер как истукан? – окинул его взглядом капитан Горский.

– Так это… – начал было и тут же запнулся парень.

– Чего ты тут мямлишь? Толком сказывай, – подбодрил его командир роты.

– Ну, я это… Вещички-то собирать?

– Какие вещички?

– Ну, я это… Я ить прошение подавал о переводе в разведку.

– Ага. Вот теперь понял. То есть ты решил, что настолько хорош, что тебя сразу в лешаки заберут. Нет, ну как же они, бедолаги, без вот такой подмоги! Григорий Семенович, ить вам без него никак.

– Ты, Сильвестр Петрович, меня в свои ротные дела не мешай. А что до моих, то, слава тебе господи, в роте вакансий нет. А то ведь сам ведаешь, как они появляются.

– Ведаю. Дневальный!

– Я, господин капитан! – В канцелярию тут же вбежал дежуривший солдат.

– Сержанта Родионова ко мне.

– Слушаюсь.

Рыбин глянул на часы, висевшие на стене, и недовольно скривился, словно отведал клюквенного сока.

– Сильвестр Петрович, мы идем или как? – посмотрел он на капитана Горского.

– Да погоди уж. Не видишь, нужно вразумить заблудшую овцу.

– А что, парень, небось хорош в учебе, коли решил, что я непременно за тобой пожаловал?

– Негоже мне о себе сказывать, – понурился Агап.

Он окончательно понял, что выпросил себе на голову целую кучу неприятностей. И за куда меньшее, чем обращение к командиру роты не по команде, стирают на плацу нещадно. В солдат буквально вколачивают основы порядка и дисциплины. Но вот показалось ему, что свершилось, и не утерпел. Оно так бывает: когда очень чего-то хочешь, то непременно начинаешь в это верить.

– Из лучших будет в новом пополнении, – между тем ответил Горский.

При этих словах Агапу порадоваться бы. Не всякому удается услышать такую похвалу из уст капитана. Но… Вот не хотелось бы слышать ее именно так-то.

– А скажи-ка, братец, чего это ты вдруг возжелал податься в лешаки? – поинтересовался Рыбин.

– Видел, как они малым числом сошлись с ротой драгун. И вообще, слышал много всего чудного, – шмыгнув носом, пробурчал парень.

– И? – приподнял бровь командир лешаков.

– Воем таким стать хочу, – а вот теперь тяжкий вздох.

– Господин капитан, командир третьего взвода сержант Родионов по вашему приказанию прибыл, – войдя в канцелярию, доложил командир Агапа.

Парень покосился в его сторону и, встретившись взглядом, вновь тяжко вздохнул. Вот и горюшко его заявилось. Что-то теперь будет…

– Вот что, сержант, рядовому Дорохину за обращение не по команде два наряда вне очереди.

– Слушаюсь! – Родионов поднял руку к козырьку.

– Да, Аркадий Иванович, увольнения его не лишай. Глупость глупостью, но право на побывку он своим усердием и потом заработал.

– Слушаюсь, господин капитан.

– Все, забирай свое чудо.

Едва вышли из канцелярии, как сержант отвел парня в сторону. Странное дело. Обычно в таких случаях Родионов не рассусоливал. Строил взвод и объявлял взыскание. Да еще тут же претворял наказание в жизнь. Хотя чего спешить? Сейчас что-нибудь удумает.

Подумаешь, капитан сказал не лишать увольнения. Это ведь за обращение не по команде. А тут ведь дело какое. Был бы человек, а наказание сыщется. Уж у сержантов с этим не заржавеет. Не за то, так за другое. Вот и получится, что и приказ выполнил, и умника, из-за которого получил выволочку, наказал.

Но если по правде, то выволочку сержанту капитан не устраивал. Никто не упомнит, чтобы офицеры наказывали сержантов и десятников. Даже худого выговора им никогда не делали. Солдаты вообще были уверены, что сержантам ничего не будет, хоть прибей они подчиненного насмерть.

– Ну, сказывай, за каким лядом поперся к капитану?

– Капитан Рыбин… он ить и на полосе штыкового боя был… А я, значит, прошение…

– Ясно. Что, так хочется в лешаки?

– Да хоть в разведку. Но в лешаки…

– Бестолочь ты младая, вот что я тебе скажу. Ладно. От себя ничего добавлять тебе не стану. Но на будущее учти. Ранее чем через полгода службы и думать нечего, чтобы попасть в разведку. Да и то коли будут места. А уж о лешаках и вовсе промолчу. Туда не раньше полугода уж в разведке. И еще. Ты в голове своей держи, что прошение тобой подано. Напоминать о том не стоит. В разведку-то берут добровольцев, да только просись – не просись, а новобранцев они набирают сами. И из кого выбрать, у них есть. Уяснил?

– Уяснил.

– Вот и ладушки. Пойдем тогда получать заслуженную награду.

Не сказать, что тащить внеочередные наряды – такое веселое занятие. Ну да сам дурак. И что это на него нашло? Куда горше пришлось со старшим братом. Не гляди, что разница всего-то год. Он старший, и весь тут сказ. И по поводу блажи Агапа Дмитрий высказался однозначно. Нечего ерундой маяться.

И плевать, что жалованье там выше. В разведку и лешаки записывались минимум на пять лет. И жениться в течение этого срока им было запрещено. А вот сгинуть там проще простого. Поговаривают, как швед в Новгород припожаловал, так и полковые разведчики начали хаживать к нему в гости. Да только те не больно-то и рады. А потому встречали горячо, свинцом да сталью.

Ладно еще идти служить в дружину. Тут и выбора, по сути, нет, и дело это в прибыток обернется. Потому как жалованье солдату полагалось нешуточное. И всего-то слить бочку пота. Чай, в поле и поболее надрываться приходилось. А вот так, костлявую дразнить… Шалишь!..

В первый же день, как пересекли псковскую границу, их всех провели через две палатки, над которыми развевались белые флаги с красными православными крестами. Отдельно баб и мужиков. Там оказались лекари, которые заставили всех без исключения раздеться.

Убедившись, что никто не принес никакую болячку, всем сделали прививку. Оно, конечно, народ не желал ничего делать. Но разговор был коротким. Либо прививаешься от оспы и получаешь двадцать пять копеек. Либо вот тебе Бог, а вот порог. Угу. После того как наблюдали столбы дыма от сгоревших деревенек да наслушались рассказов беглецов, возвращаться особого желания не возникло.

Вот только, как выяснилось, это еще не все. Всяк мужик от восемнадцати и до сорока годочков должен записываться в солдаты. Поначалу-то народ наотрез отказался. Но доводы опять были весьма убедительные. Солдат брали на полный котловой и имущественный кошт. А кроме того, выплачивалось годовое жалованье в размере десяти рублей восьмидесяти копеек.

Большая сумма для крестьянской семьи. Да что там – огромная. Не всякий земельный надел мог принести такую прибыль. На такие деньги семья могла прожить год, не испытывая нужды.

Опять же, близких никто не собирался выбрасывать на улицу. Всем предоставлялся дом с огородом. Выделялись клин пахотной земли, сенокос, выпас, инвентарь, лошадь, семена и корова. Не бесплатно, само собой. Но выплатить ту задолженность можно в рассрочку, за несколько лет. И служба в дружине – хорошее в том подспорье.

Поползли разговоры о том, что их хотят загнать в долги и похолопить. Но людишки боярина не дремали. Ходили, разъясняли, что это не так. Мол, есть солдатское жалованье, которое легко покроет проживание семьи в течение года. Инвентарь и лошадь с семенами можно не брать. Ну проживут близкие как-нибудь год на служилую деньгу. А там и хозяин вернется.

Да только глупость это все. В Пскове нынче житье совсем иное. В свою пору можно землицу пахать, а в межсезонье – отхожим промыслом пробавляться. Они-то, чай, теперь не новгородцы. Стало быть, могут болотную руду добывать и сдавать на плавильный завод. Тем приработком уж сколько крестьянских семей из кабалы вынулось.

Словом, убедительно речи звучали. И верить хотелось в лучшую долю. А главное, сами люди говорили о том, как все пригоже устроено в землях боярина Карпова и как он ратует за то, чтобы по всей Псковской земле такие порядки установились. Но ведь им-то предлагали осесть именно на его землях. Признаться, выбор не особо велик. Либо так, либо возвращаться под шведа. Некуда им деваться. Нигде их не ждут. Так что надо устраиваться.

– Господин Псков, нешто ослеп ты и не видишь, что происходит? Швед обложил нас со всех сторон и рушит торговлю. А чем мы исстари живем, как не торговлей?

– Антип, а когда ты успел купцом-то стать? – послышалось из толпы вечевиков. – Вроде с утра был из ткацкого конца!

– И был, и есть, и с младых лет у станка стою, – кивая в такт своим словам, подтвердил поднявшийся на помост мужчина средних лет.

– Так а чего тогда печалишься о делах купеческих?

– А как мне не печалиться, как у нас в ткацком конце уж все амбары тканями да парусиной забиты? А канатная мануфактура, а кузнечный конец? Да и иные. Не выкупают купцы нынче наши товары. Потому как девать им его некуда. И иноземные купцы этим летом не больно-то нас посещают. А потому воск, сало, кожа, пенька и иное остаются в Пскове мертвым грузом. Нужда к нам в дом пока еще не стучится. Но то дело времени. Попомните мои слова.

– Ты к чему ведешь-то? Толком сказывай. О том, что дело не к добру и товар в закромах пылится, мы и так ведаем. Чай, не глупые. Какой выход ты видишь? – громко спросил дюжий мужик.

Да оно и понятно. Кузнец по определению не может быть худосочным. Профессия такая, что только сильный и сдюжит. А какое сложение, такая и речь. Этот же вдобавок ко всему еще и представитель кузнечного конца. Нет, понятно, что для лидерства не обязательно выделяться статью и впечатлять трубным гласом. Но люди – они ведь такие. Им не только ум подавай, но и чтобы любо-дорого посмотреть. Чтобы гордость распирала за своего вечевика, мол, эвон какой красавец от нас слово держит.

Лука Демьянович был всем угоден. И статен, и силен, да так, что одним ударом быка повалит, и умом Господь не обидел. И в руках талант имеется. А главное, честен безмерно.

– А говорю я это к тому, господин Псков, что всем вам ведомо. Да только говорить о том опасаетесь. Год уже, как швед пытался пригнуть Псков. И купцов наших в узилища побросали, и войной идти были готовы. А всему причиной боярин наш Карпов.

– Эка тебя занесло. На боярина напраслину решил возвести. Иль есть чем закрепить свои словеса? Ты сказывай. Глядишь, и мы прозреем, – подпустив в голос подозрительности, произнес Лука.

Всем ведомо, что с самого начала кузнец не принял боярина Карпова. И сейчас не приемлет, всякий раз выступая ему в пику. Но не бездумно и голословно, а по надобности и разумению. Предложил боярин станы для кузнечного конца, так кузнец не встал в гордую, неприступную позу, а посчитал и ударил с боярином по рукам.

Да только дела торговые ему вовсе не мешали всякое предложение боярина встречать сомнением и каверзными вопросами. Ох и сильно же нужно было постараться, чтобы убедить Луку Демьяновича в своей правоте. Но коли тот видел, что ошибался, то не чурался признать это прилюдно.

Однако надо заметить, случалось подобное далеко не всегда. И порой он противился до последней возможности, оставаясь при своем суждении. Даже когда вече принимало решение, противное его мнению. Оттого и закрепилась за ним слава извечного противника боярина.

– А чего сказывать-то? И без того все яснее белого дня. Обложил нас швед со всех сторон, – продолжал гнуть свое ткач. – Был у нас речной ход на Москву, так и нет его теперь. Ходили купцы иноземные к нам, дабы свой товар переправить в Русское царство, а нынче и дорогу позабыли. Потому как Карл канал стережет. И от всего этого нам разорение. Пусть и не видите вы его, но то пока. Аукнется нам еще ссора с Карлом.

– Так ты чего предложить-то хочешь, Антип? – спросил кузнец.

– Я так разумею. Ежели Иван Архипович поделится частью своих секретов с Карлом, то и торговые пути откроются. А как он боярин псковский, то в первую голову о народе думу должен иметь. И случись, то ради обчества и своим ему поступиться не грех.

– Эвон ты как загнул. А что, господин Псков, может, выслушаем боярина Карпова? Пусть расскажет вечу, что он о том думает, – обратился Лука к вечу.

– Пусть говорит!

– Слово боярину!

– Облаять да помоями облить всяк может!

– Говори, Иван Архипович!

– Здравия тебе, господин Псков, – выйдя на помост и отвесив степенный поклон, произнес Карпов.

При этом едва сдержался, чтобы не чихнуть. Порывом ветра подняло клуб пыли и бросило в толпу. Задело и его. Засвербело в носу. А вот чихать никак нельзя. Это сразу же ударит по его облику представительного боярина, явив собранию обычного человека. И даром не надо такого. Пусть это республика и все тут вроде как равны, всяк должен видеть и осознавать, что Карпов – один из первых среди равных. Угу. Полного равенства не было никогда и нигде. Даже среди двоих обязательно найдется лидер.

Здание вечевого собрания уже строилось. Но когда его еще закончат. Поначалу-то ничего не хотели ставить. Потом решили сладить деревянную постройку. Затем предложили выстроить каменные палаты. Причем каменные в прямом смысле этого слова, из известняка. Но Ивану удалось все же продавить нормальное кирпичное строение с высокими окнами, затейливым фасадом и украшениями. Ну хватит уже этой старины седой.

Пока же приходилось собираться, как от веку велось. На свежем воздухе, со всеми вытекающими. Хорошо хоть дождя не случилось. А то ведь дело к осени, так что очень даже возможно. Хотя-а… Может, оно было бы и к лучшему.

– Ну что я могу сказать. Есть правда в словах Антипа Никодимовича. Не во всем. Но есть. Швед и впрямь обложил нас, почитай, со всех сторон. И торговлишку нашу решил порушить. Все это так. Вот только что касаемо моих секретов, так тут все немного иначе. Карл согласен получить их в довесок к земле Псковской. Вы спросите, с чего я это взял? Так я отвечу. Год назад Новгород подписал со Швецией договор о вечной дружбе. А сегодня новгородцы уж стонут под каблуком Карла, – забыв упомянуть о союзе Новгорода с Данией и Саксонией, произнес Иван.

Но мало ли кто и с кем в какие союзы вступает? Главное, что не новгородцы напали на шведов, а очень даже наоборот. Вот на это и надо обращать внимание. Остальное – детали, которые можно опустить. Не соврал же он в самом-то деле. Просто не обо всем упомянул. То грех невеликий.

– И не пошел швед на нас только потому, что опасается псковских полков, – обведя взглядом вече, продолжил Иван и с нажимом уточнил: – Пока опасается. Иначе бы уже вторгся в наши пределы. Вот и выходит, что главное – не секреты, а захват новых земель.

Иван выдержал паузу под возбужденное гудение толпы, предоставляя возможность осознать его слова. И услышал именно то, что хотел услышать. Возмущенные поведением шведов, псковичи выказывали поддержку боярину. Значит, пока все идет так, как надо. Правильно Лиза рассчитала. Умничка.

И Лука, и Антип были в сговоре с Карповым. Иное дело, что друг про друга они не ведали. Ну да оно им и не надо. Тем лучше исполнят свою роль. Великая княгиня Трубецкая предложила сыграть на опережение. Нужно быть идиотом, чтобы не предположить, что кто-то решит разыграть карту недовольства в отношении Ивана. Ни он, ни Елизавета дураками не были. Э-эх. Ее бы сюда. Вот у кого талант мозги вправлять.

Хотя ей и нужды бы не было кого-то там в чем-то убеждать. Народ в нее попросту влюблен и буквально ловит каждое слово. И верит всему, что она ни скажет. Не все, конечно, но подавляющее большинство.

– Далее, господин Псков, – продолжил Иван. – Я понимаю мастеровых, у коих начал залеживаться в амбарах товар. Карл нам сильно подгадил, перекрыв речной путь на Москву. К тому же еще и Великие Луки прибрал к рукам. Но это вовсе не значит, что купцы не могут вести торговлю. Путь через Инфлянтское воеводство и Литву открыт. И дело тут даже не в том, что они боятся потерять из-за кружного и более тяжкого пути. В конце концов, это они восполнят, увеличив цену в Русском царстве. Тут иное. Под Карла с его происками они ведь могут сбить закупочную цену в Пскове. Вот и получается, кому беда, а кому и мать родная.

Нарастал гул. Пришлось малость помолчать, выжидая, пока разволновавшееся вече успокоится. Ну вот не было желания надрывать глотку. И потом, пускай накрутят друг дружку да перемоют косточки торгашам. Готовили враги такой удар. Иван точно это знал. Просто решил опередить. Они могли выставить и куда более умелого оратора, но сейчас уже поздно. Выйди даже трижды искусный краснобай, раззадорить толпу не получится. Ответив на более слабый выпад и заполучив одобрение веча, Иван ослабил все последующие удары.

– Господин Псков, – подняв руку, призывая к молчанию, вновь заговорил он, – трудности, о которых я сказал, касаются торговли с Русским царством. Что до европейских держав, то на сухопутных путях все остается так, как и было. Разве что со шведами торговли нет. Но то они себе хуже делают, потому как им приходится перекупать наш товар у соседей. А вот с морской торговлей совсем худо. То верно. Но причина в том, что Карл нынче ведет войну против саксонцев. А его моряки под этим предлогом потрошат каждого встречного торговца. И так было всегда. Потому и наши купцы не выходят в море. Опасаются похмелья в чужом пиру. И правильно делают. Но кто, я вас спрашиваю, в том повинен, если не Карл?

И вновь буря возмущения. Нашлись даже горячие головы, которые требовали накостылять шведу, как это уже было в прошлом году. Тут же подали голос иные, начав одергивать зарвавшихся. И спор сам собой свернул в иную плоскость.

Вновь припомнились новгородцы, которым псковичи так и не пришли на помощь. Кто-то помянул было Карпова и его дружину, трусливо отсиживавшуюся в сторонке, пока их давних союзников крушили. Да тут же его заткнули, припомнив предательство новгородцев.