Томек в Гран-Чако

– Это котинги[30], – объяснил Смуга. – Известно о них мало, потому что они очень пугливые и живут в верхних ярусах леса. Вот уже их и нет!

Котинги стаей вспорхнули с деревьев и пропали в чаще. Смуга с Новицким вернулись к развешиванию гамаков.

– Надо бы перекусить перед отдыхом. В пузе бурчит, – вздохнул Новицкий. – Вроде ты говорил, у тебя вяленая рыба есть…

– Есть. Но лучше пока что поберечь наши скудные запасы, – предупредил Смуга. – В джунглях следует жить по примеру индейцев. Они приспособились к здешним условиям.

– Золотые слова, – согласился Новицкий. – С волками жить – по-волчьи выть.

– Ну тогда не побрезгуй индейским деликатесом. Его здесь сколько угодно.

– Наверняка какая-нибудь гадость, но ты же знаешь, я человек непривередливый, – напомнил Смуге Новицкий. – Это ты морщился, когда мы пили масато, а я сейчас с удовольствием глотнул бы его.

– Ну, раз так, поищем в кладовке, – сказал Смуга, простукивая гниющие стволы поваленных деревьев.

– Уж не трухой ли ты меня накормить хочешь? – недоверчиво спросил Новицкий.

– Можешь быть спокоен, – ответил Смуга. – Дай-ка лучше нож.

Он склонился над толстым замшелым бревном. Отрезал широкую полосу коры, отодрал ее от ствола. Под ней было множество дырочек. Из одной такой дырочки он извлек жирную личинку кремового цвета, очень похожую на шелкопряда. Оторвал ей голову и, мельком взглянув на своего приятеля, выдавил из личинки себе в рот густую беловатую жидкость. Облизнувшись, предложил Новицкому:

– Чего ждешь, капитан, угощайся!

– Ты что же, червяками меня потчевать вздумал? – недовольно спросил Новицкий. – Прямо как в Азии, там меня один китаец угощал засахаренными пиявками. Ну, видимо, здесь, в Америке, можно разнообразия ради попробовать и червяков. Как же они называются?

– Личинки короеда. Обитают в гниющих стволах деревьев, прогрызают в них ходы, – объяснил Смуга. – Нет, правда, они очень даже ничего на вкус, попробуй!

Новицкий неторопливо вытащил из дырочки довольно крупную толстую личинку, зажмурившись, проглотил дарованный природой «деликатес». Его настороженность вмиг как рукой сняло. Он тут же потянулся за следующей личинкой.

– Ну, капитан, и как тебе? – хитровато осведомился Смуга.

– В целом нормально. Напоминает кокосовое молоко или даже топленое масло. Червячок-то сытный – у меня и желудок успокоился.

– Индейцы считают личинок короеда питательным продуктом и в первую очередь дают его вождям и старикам, – пояснил Смуга.

– Сколько стран, столько и обычаев, – назидательно проговорил Новицкий. – Я слышал, дикари в джунглях поедают все, что движется. Термитов, муравьев, саранчу, пресмыкающихся и – не поверишь – даже вшей. Но сам я никогда в жизни не мог представить, что буду уминать червяков за обе щеки.

– Эти бедняги считают, что любой дар богов всегда на пользу, – сказал Смуга. – Самый страшный враг человека – голод.

– Не спорю, не спорю, но все же это слишком – считать червяков деликатесом! Представляю себе, как высказался бы мой папаша дома, на Повислье, если б ему преподнесли на обед такой тропический деликатес, а мои старики, да и я вместе с ними, – не из богатеев. По мне, нет ничего лучше, чем добрая свиная отбивная с кислой капустой, а запивать ее не иначе как ямайским ромом!

– Я тоже могу себе представить, что бы он сказал! – расхохотался Смуга. – Ну ладно, пора прилечь. Ближе к вечеру надо будет сниматься с места. Но я должен тебе рассказать, как перед побегом я ходил за вещами.

– Как раз хотел тебя расспросить, – оживился Новицкий. – Давай рассказывай, как это ты отхватил кольты и золото, а я пока пожую этих твоих червячков.

Смуга помолчал, словно размышляя, а затем заговорил:

– Как тебе известно, кампа согласились, чтобы я прогуливался по этим руинам. Времени у меня было предостаточно, поэтому я сумел пронюхать кое-что такое, что и не всем кампа известно.

– Потайные ходы и переходы? – вставил Новицкий.

– Не только, капитан!

Явно заинтересованный, Новицкий оставил в покое личинок и не удержался от восклицания:

– Ну и ну! И что же ты там пронюхал?

– В замаскированных подземельях я обнаружил гробницы инков и сокровищницу, а в ней – все, что они спрятали от грабителей-испанцев.

Лицо Новицкого застыло. Он не сразу обрел дар речи. Наконец сдавленным голосом спросил:

– Ты рассказал об этом нашему молодняку?

– Одному только Томеку. Я показал ему гробницы и сокровищницу.

– А он что? Что он сказал?

– Сказал, над этими богатствами тяготеет проклятие – кровь зверски убитых инков. Он наотрез отказался брать что-нибудь из них. Мы решили, что об этом открытии вообще никому не скажем.

Растроганный до глубины души, Новицкий зарделся:

– Ах ты, мальчишечка мой родной! Ни на минуту не сомневался – он так и поступит. Уж я-то его знаю!

– Признаюсь, я был того же мнения о нем, – произнес Смуга.

– Так зачем же ты надумал показать Томеку эти сокровища?

– Видишь ли, Томек признался, что ты решил продать подаренную тебе индийской махарани яхту, только бы раздобыть деньги для моего спасения. А я знал, что для тебя значит эта яхта, ну и…

– Братец, как тебе такое в голову могло прийти? – Слова Смуги явно обидели Новицкого. – Да я ради тебя башку на отсечение дам, а ты мелешь тут о какой-то яхте! И если ты поэтому дал мне горсть золота, а вы сами с Томеком его не взяли, так я сейчас же выброшу его куда подальше, и все тут!

Вскочив, он выхватил из кармана узелок и стал его развязывать. Глаза Смуги влажно заблестели, голос предательски дрогнул:

– Да подожди ты! Не горячись! А теперь я тебя вот о чем спрошу: как ты мог подумать, что я нарушил наше с Томеком решение?

– Но ведь ты забрал золото! – выкрикнул Новицкий.

– Ничего я не забирал! – с горячностью возразил Смуга. – В том-то и дело, что не забирал.

– Что-то я не пойму. Тогда откуда оно у тебя?

– Мне подарил его потомок инков.

– Кто? Сто дохлых китов! Кто тебе его подарил?

– Успокойся, капитан, успокойся! – охладил его пыл Смуга. – Ни за что не догадаешься.

– Кто?! – снова выкрикнул Новицкий.

– Супруг твоей обожаемой поклонницы, шаман Онари собственной персоной.

Новицкий тупо уставился на друга. Потребовалось время, чтобы он пришел в себя.

– Шаман? Этого не может быть! Как так?

Смуга подробно рассказал, что произошло, когда он направился к тайнику за одеждой и снаряжением. Слушая его, Новицкий невольно даже пару раз ущипнул себя, дабы удостовериться, не сон ли это. Когда Смуга закончил, Новицкий медленно произнес:

– Получается, Онари даже тебя поразил своим поступком. Я тогда сразу заметил, что ты вернулся каким-то не таким, каким обычно бываешь. Да, этот дикарь нас с тобой не на шутку удивил. Мало кто из белых отважился бы на подобное. Нет, у меня теперь язык не повернется назвать его дикарем. Так, значит, оставленная для нас лодка – тоже его благодеяние?

– Несомненно, – кивнул головой Смуга. – Агуа действовала с ведома мужа. Они оба вернули тебе долг благодарности. Ну и как теперь ты относишься к этому золоту?

Новицкий только отмахнулся в ответ:

– Да мне от него ни жарко ни холодно! Онари тебе его отдал, ты им и распоряжайся. Я рад только тем деньгам, которые честно заработал своим трудом. Мой любимый папаша говаривал: от денег у людей в голове такие штуки происходят, что…

– Я поделился с тобой тайной, которую мы с Томеком ради этих несчастных индейцев решили не доверять никому. Сейчас она известна троим.

– Твои слова влетели мне в одно ухо, а из другого вылетели. Уже ничего и не помню. Ладно, давай все же чуток поспим.

Развесив гамаки между пальмами, беглецы положили под голову дорожные мешки и легли спать, держа штуцеры под рукой.

Простодушный и беззаботный Новицкий уснул, едва закрыв глаза. Но это был не тот глубокий сон, который освежает и бодрит, а состояние полудремы, поверхностного забвения привыкших к постоянной опасности людей. После невероятного рассказа Смуги ему снились Агуа и ее странный и непонятный муж. Индианка уговаривала Новицкого взять ее с собой, а стоявший рядом Онари злобно поглядывал на них. Новицкий как мог пытался отговориться. Ему было жалко миловидную Агуа, и, кажется, он решился поддаться ее уговорам, как вдруг будто из ниоткуда возник Томек и, подмигивая приятелю, подзадоривал его: «Бери ее с собой, Тадек, бери! Женись на ней, а она будет кормить тебя вкусненькими червячками. Ты же не дурак поесть!» А шаман тем временем щелкнул пальцами, и у него на ладони появилась длинная, как бычий цепень, личинка. Он цепко удерживал ее за хвост, лицом личинка как две капли воды походила на Агуа. Она изгибалась, шепча Новицкому: «Ну съешь меня, съешь! Чего ждешь?» Она уже почти коснулась его губ… Агуа вскрикнула и… Тут Новицкий проснулся, открыл глаза.

На деревьях верещали обезьяны, их растревожило необычное зрелище – птица на длинных ногах и с длинной шеей пыталась ухватить клювом змею. Пучок перьев над ее изогнутым клювом воинственно вздыбился. Птица неотрывно следила за движениями извивавшейся змеи, вовремя уворачиваясь от укусов. Улучив момент, она бросилась на змею, когтями прижала ее к земле и нанесла удар клювом как раз в основание шеи. Схватка тут же закончилась. Птица не торопясь поедала добычу, к великой радости обезьян, которые, как и люди, одни из немногих в животном мире чувствуют и отвращение к змеям, и страх перед ними.

Новицкий мельком взглянул на Смугу. Тот тоже наблюдал за единоборством. Когда оно закончилось, Новицкий заметил:

– Серьезная птичка! Располосовала змею не хуже африканского змеееда под названием секретарь.

– Точно, точно! Они немного похожи. Это кариама[31] из тропической Америки, вид почти вымирающий. Ты заметил, что пучок перьев у нее на голове спереди, у основания клюва, а у секретаря – сзади, на голове?

– А как же! Янек, а не пора ли нам сниматься с места?

– Сейчас отправимся. Хочешь еще личинок?

– Нет уж, хорошенького понемножку, – буркнул Новицкий. – После твоего индейского деликатеса такой сон мне приснился… В путь! Вот только нарву немного этих якобы орехов.

VIII

На реке

Солнце клонилось к закату. Над рекой снова появились белоснежные цапли, розовые фламинго, разноцветные попугаи и грозные черные стервятники. У берега беззаботно ныряли водяные курочки. Монотонную предвечернюю песню завели цикады.

Смуга с Новицким все чаще посматривали на высокие, крутые берега, покрытые непроходимой чащей, подыскивая подходящее для ночлега место. Но оба берега казались неприступными. Изредка показывались узенькие полоски песчаных пляжей, но уж слишком они бросались в глаза, да к тому же на них, словно бревна, лежали крокодилы с широко раскрытыми пастями[32]. Только быстрокрылые птицы осмеливались проскользнуть между громадными тварями – на песчаных отмелях им было легче схватить рыбу или краба.

– Ах, проглоти вас акула! – злился Новицкий. – Вот-вот стемнеет, а места для ночевки как не было, так и нет.

– На поиски времени уже не остается, – согласился с ним Смуга. – Видимо, придется ночевать на реке.

– В темноте разобьем лодку! – забеспокоился Новицкий.

– Плыть мы не станем, что ты! Просто уляжемся в лодке где-нибудь у берега под нависающими кронами.

– Лишь бы крокодилы или анаконды не надумали нами поужинать, – скептически бросил Новицкий. – Наша лодка для них скорлупка. А эти разинутые пасти! Ужас, да и только!

– Все ты верно говоришь, капитан. Из-за крокодилов и анаконд индейцы никогда не ночуют в лодках. Но у нас нет выхода, будем по очереди дежурить. Пока не стемнело, поверни ближе к левому берегу.

– Давай вон туда, там вроде поменьше отмелей с этими тварями.

Откладывать поиски места для ночлега было уже нельзя. Солнце окрасило джунгли розоватыми лучами. В любую минуту могла сгуститься ночь. Новицкий уверенными, сильными движениями весла направил лодку к берегу. Вскоре они плыли под склонившимися над водой ветвями деревьев. Здесь царил полумрак. Раскидистые кроны склонялись почти до самой воды, гребцам приходилось почти ложиться на дно лодки. Влажный, тяжелый воздух был пропитан запахом гнили.

У берега течение было значительно спокойнее. Смуга, отложив весло, подыскивал место для ночлега, но вдруг снова схватил его, и они вместе с Новицким стали энергично грести, продвигаясь вперед.

– Откуда эта вонища, черт бы ее побрал? – недовольно пробурчал Новицкий, брезгливо отворачиваясь от берега.

– Где-то неподалеку гниет издохший крокодил, – в тон ему ответил Смуга.

– Но воняет мускусом! – возразил Новицкий.

– Я тебе и говорю, что гниет крокодил, – повторил Смуга, – у этой твари железы выделяют сильный мускусный запах.

– Черт, а я и запамятовал, верно. Тошнит меня от этого смрада. Эх, сейчас бы глоточек ямайского рома. Хоть бы Томек не забыл прихватить!

Несколько минут спустя они остановились под склоненным над водой раскидистым деревом.

– Приставай к берегу, капитан!

Новицкий привязал лианами нос и корму лодки к ветвям деревьев, убедился, что завязанные им морские узлы в случае надобности можно будет развязать одним движением, и, довольный собой, уселся в лодке. Положил штуцер справа от себя, приготовил кольт, внимательно огляделся. Только лишь убедившись, что в памяти четко запечатлелась топография окрестностей, Новицкий стал жевать выложенную Смугой вяленую рыбу.

Птиц над рекой уже не было. Небо на закате темнело. Все звуки в джунглях смолкли, наступила предвечерняя тишина. И тут же, будто кто-то выключил солнце, как лампочку, наступила субтропическая ночь.

Смуга и Новицкий, изнуренные ночным переходом через джунгли и дневным сплавом по бурной реке, неподвижно сидели в лодке. Даже говорить и то не хотелось. Новицкий, борясь с накатывавшим сном, раздвинул свисавшие ветви раскидистого дерева и устремил взгляд в усеянное звездами бархатно-черное небо. Длинной перламутровой лентой изогнулся Млечный Путь, а на его краю сияло самое известное созвездие Южного полушария – Южный Крест. Из-за темной кромки леса показалась луна. В ее серебристом свете все выглядело не так, как днем, – загадочнее, таинственнее.

В джунглях, где во время полуденного зноя все замирало, начиналась ночная жизнь. Из дебрей доносились шорохи, ворчание, свист, жалостливые стоны, тревожные вскрики и трепетание крыльев. У берега стали подавать голос большие лягушки[33], квакали они не так, как их мелкие собратья, а с характерным присвистом.

Заглядевшийся на небо Новицкий вздрогнул, тут же позабыв о звездах. Сон как рукой сняло. Высоко над ним разразилась продолжительным тоненьким смехом какая-то ночная птица. И тут же, где-то совсем рядом на берегу, раздалось кудахтанье, потом ворчание, и в конце концов все звуки заглушило глуховатое жуткое рычание. Из прибрежной чащобы донеслось шуршание, затем послышался плеск воды, как будто что-то тяжелое шлепнулось в воду.

– Это кайманы сцепились между собой из-за добычи, – шепотом комментировал Смуга. – Наверно, лакомятся той самой падалью.

– Судя по звукам, их там целая группа – и старички, и помоложе[34], – тоже шепотом отозвался Новицкий.