Помоги проекту - поделись книгой:
— Посадка-а-а!
Рванулись шинели, тулупы, куртки, ушастые узлы — самоваръ въ обмѣнъ, мѣшки, галантерея, тряпье, трухлявые гнилые потроха наружу — рванулись толпой, полкомъ, арміей. Приступъ.
— Осади!
Куда тутъ! Смыли милицейскаго, онъ самъ теперь таранъ — локоть, плечо, упоръ. Трахъ! Дверь поддалась. Пустой составъ — чего глядѣть? Въ окна, въ щели, тормазъ, крыша. Дипломатическій набили до скрипа стѣнъ. Высоко, въ сѣткѣ — гдѣ кактусы у моря и «ежедневно файвоклокъ», повисли вмѣстѣ старуха и мѣшокъ. Изъ мѣшка — на голову — щепотка соли. Старуха взвизгнула:
— Эхъ, сколько! Кружка молока!
Еще щепотка инеемъ запорошила. Не вытерпѣла старая, пустила соленую слезу.
На перронѣ водоворотъ. Полъ-Луи напрасно ищетъ курьерское ажуръ-пальто. Милый, о кризисѣ вѣдь говорилъ! Бараньи шкуры. Морозъ. Рыжій чемоданъ — дощечкой средь волнъ подпрыгнулъ, завертѣлся. Бутылочка разбилась. Средь гари и собачины запахло садомъ. Мальчишка, пробираясь къ тормазу, и по дорогѣ облегчая пузатые карманы, гдѣ зажигалки, бумажная рвань, корка хлѣба, а иногда махорка и рыжій обсосанный кусочекъ сахарку, левкой учуялъ:
— Ишь, напустилъ какъ!.. Сразу видно… краснозадый!..
Исчезъ. Но рыжій, съ булькавшимъ «Ирисомъ», съ наклейками «Hotel Adlon» и «Majestic», нырнувъ подъ ноги, тоже скрылся.
Поль-Луи хочетъ подумать, взглянувъ на костяки вагоновъ, семафоровъ, трубъ, найти дорогу въ неприступную Москву. Но гдѣ здѣсь думать! Милицейскій, отчаявшись, пальнулъ — такъ, въ воздухъ. Шарахнулись. Закувыркались. Подхватили Поль-Луи. Несутъ.
Опомнился въ надышанномъ годами залѣ. Чадъ махорки, мокрый мѣхъ, портянки, потъ. Ни лечь, ни сѣсть, ни шагу сдѣлать — живой коверъ. Арбузы — головы, подушками зады, замлѣвшіе обрубки поджатыхъ ногъ. На стѣнѣ плакаты. Вглядѣлся. Огромная черная вошь. Въ бронѣ. Сотни желѣзныхъ лапъ. Щипцы. Пила. Хирургъ, палачъ, могнльщикъ. Еще одинъ — и снова вошь.
«Товарищи, вотъ врагъ революціи!»
Поль-Луи почувствовалъ, какъ сойдя съ картинки, заходила вотъ такая, скребомъ поскребла, щипцами ухватила холеное тѣло подъ кальсонами «зефиръ».
Дѣвушка — у самыхъ ногъ. Въ жару. Мелкая густая сыпь. Хочетъ встать — нѣтъ силъ. Только прыгаетъ на мѣстѣ, какъ курица безъ головы. И кажется — голова отдѣлилась — шаръ — придетъ псаломщикъ Лыковъ, и пальцемъ, — палецъ съ версту — его загонитъ въ лузу.
— Пить!
Не пробраться къ крану. Кто-то сердобольный, чайникъ пригнулъ, и въ ротъ — теплую, рыжую отъ ржави воду. Мерзко во рту. Уйти бы на морозъ! Ноги не могутъ, только голова — наверхъ. И тихо, какъ изъ носика жестянаго, протухшая вода течетъ назадъ на кожаную куртку, на полъ, на лакированные штиблеты Поль-Луи.
Возлѣ вши на стѣнкѣ — генералъ съ танкомъ, польскій панъ (усы и штыкъ), голодъ — голый, коробка — черепъ, двѣ дыры. Всѣ приползли, ерзаютъ, щиплютъ.
Подпрыгивая по кочкамъ животовъ, цѣпляясь за сухіе сучья выпростанныхъ рукъ, какой-то мальченокъ добрелъ до Поль-Луи, — издали отмѣтилъ — штиблеты, воротникъ — подастъ.
— Товарищъ, явите Божескую!..
Поль-Луи не понимаетъ. Мальчикъ пальцемъ — карманъ Луи, свой распахнувшійся, слюнявый ротъ.
Понялъ. Вспомнилъ. Въ карманѣ должны быть рижскіе сухарики — пакетъ. Досталъ. Кругомъ заволновались. Но мальчикъ не уступитъ. Глотаетъ цѣликомъ. Сухіе — застреваютъ. Нѣтъ времени жевать — отнимутъ. Отъ напряженія вылупилъ глаза. Всю пачку. Опустился, икнулъ, разокъ подпрыгнулъ, закрылъ глаза. Деревянный.
И снова сонный полъ взрываетъ:
— Посадка!
Бабка — желѣзнодорожнику:
— Ну посади! Христомъ тебя молю!..
— Нельзя. Запрещено. Декретъ.
И тихо:
— Оно, конечно, можно съ запасныхъ, да только… Идемъ въ сторожку, вотъ что… Повожусь недолго. Поспѣешь.
Быстро, находу, заледенѣвшей большущей рукавицей — за пазуху. Она — визжитъ.
Въ углу подъ граммофономъ — трубу мазурики стянули, теперь Шаляпину не пѣть — рабочій нараспѣвъ читаетъ газету — «Гудокъ»:
— «И прочіе, но мы не поддадимся…»
Отъ себя:
— Вотъ это правильно загнулъ. Не под-да-димся! На-ка, выкусь!
Закачался. Залаялъ. Кровавый сгустокъ выплюнулъ, и грустно на полъ сѣлъ.
Посадка!
Снова прибой. Поль-Луи далеко. Снѣгъ. Шпалы. Пусто. Вдругъ окрикъ:
— Это съ принудительныхъ отбился. На очистку выгнали.
— Вы, гражданинъ… того…
Поль-Луи не понимаетъ — отчего кричать? Поль-Луи не знаетъ, зачѣмъ ему въ руку суютъ большую неуклюжую лопату? Глядитъ — стопудовый снѣгъ, бѣлый камень, смерть.
Объяснили — сгребать. Конечно, могъ бы отказаться. Та дама понимаетъ по французски. Сказать: пріѣхалъ, рыжій чемоданъ, газета, конференція и резюме на триста строкъ. Конечно, могъ бы. Но какъ будто заразился. Забылъ сафьяновую книжку. Знаетъ — надо. Даютъ лопату и бери. Молчи. Храбро взрываетъ толщь бѣлаго чудовищнаго мяса. Тяжело. Рука гудитъ. Пальцы въ лайкѣ отдѣляются и пропадаютъ, какъ будто ихъ и не было совсѣмъ. Снѣгъ — врагъ. Вошь. Сыпь. Мальчишка. Польскій панъ. Все тверже — не прорвать.
Рядомъ дама. Три платка — слоеная. Варежки и валенки. Ковыряетъ. Обвалы глазъ, надъ ними птичій летъ и плескъ бровей. Поль-Луи летитъ въ пустоты. Не голосъ — выдохъ, сонъ:
— Вы изъ Парижа?.. Въ декабрѣ у Сены — синь, туманъ, легко…
Налегла на лопату. Поль-Луи опять въ глаза — не выдержалъ:
— Въ Парижъ!.. Хотите?.. Я могу устроить…
— Вы думали, что это жалоба? Мнѣ хорошо. Я научилась. Многому и тяжести. Вотъ снѣгъ. Лопата. Разжечь печурку. «Обезьянку» на плечи — паекъ. Фунгъ гороха, и дрожитъ внутри, поетъ «спасибо». Приходитъ Артамоновъ голодный, смерзшій, одурѣлъ оть десяти комиссій. Я — руку. Вотъ эту.
Стаскиваетъ варежку. Видно — прежде маникюрша, ногти въ три вершка, обтачивали, обливали лакомъ, пудрой обсыпали, терли замшей — теперь — шкура слоновья, раскрылась — уголь, пила, жиръ кастрюли — только что трава изъ щелей не растетъ, волдыри, отмороженный вспухшій мизинецъ.
— Да, вотъ эту. Нѣтъ большей радости — тогда, вдвоемъ, наперекоръ… Не поняли? Простите…
Нѣтъ, Поль-Луи ужъ что то понимаетъ. И понимаетъ ясно, что лучше бы совсѣмъ не понимать. Какъ будто въ вѣсѣ удвоился. Неслыханно отяжелѣлъ.
Костеръ — погрѣться. Ноги отъ тепла вернулись, затомились.
На мигъ — кафэ «Версаль». Жаровни. Терраса. Жермэнъ вздуваетъ угли губъ. «Поцѣлуй! еще»! Дѣвушка съ гвоздиками: «Два су! возьмите»!
Снѣгъ. Упасть въ костеръ! Схватить гвоздику! Въ даму кинуть, чтобы было — угли и легко.
Усмѣхается красноармеецъ — квадратъ скуластый. Скулы медленно ползутъ. Придутъ. Проглотятъ, какъ сухарь, и резолюціи, и чолку и его.
Ну, что-же, снова за работу! Ужъ знаетъ слово — «товарищъ». Но пальцы не сгибаются, ноги прочь. Въ сугробъ.
— Такъ вотъ она какая!..
Выяснилось. Освободили. Теперь Поль-Луи въ Наркомземѣ. Какъ попалъ — неясно. Второй несчастный случай — хуже посадки — въ бумагахъ оказалось мало важныхъ словъ. Поль-Луи думалъ — газета, соціалистическій билетъ, и наконецъ, онъ самъ — смѣется, негодуетъ, пишетъ, скинувъ воротничекъ до пота хрипитъ, какъ Мунэ Сюлли въ «Эдипѣ», словомъ, — трибунъ. Оказывается — мало. Легковѣсенъ, никакого піетета, даже наоборотъ: откуда такой взялся? Смущеніе. Выяснить, провѣрить, запросить. Какой-то желчный управдѣлъ, въ дамскихъ ботикахъ, до крайняго дошелъ: удостовѣрить подпись.
Такъ выясняютъ. Ужъ шестое мѣсто. Вначалѣ были внятныя: Коминтернъ, Наркоминодѣлъ. Потомъ пошло по волѣ сокровенной: Цикъ, Управленіе Домами Цика, Жилищно-Земельный, Наркомземъ. Велъ не человѣкъ, а крохотная бумажонка — «исходящая». Полнилась отмѣтками, печатями, тщательными строчками регистраторшъ, красными громовыми росчерками «завовъ» — «переслать», «отобрать», «отказать», Наполнялась силой ибо росла числомъ. Въ Коминтернѣ была 67-ой, вышла изъ Жилищнаго 713-ой и въ Наркомземѣ принята подъ знакомъ 3911. Выйдетъ пятизначной. Знаетъ куда итти. Поль-Луи за ней плетется. Его не замѣчаютъ даже — такъ толчется кто-то. А бумага? Бумага важная. Необходимо выяснить откуда, куда, дать заключеніе и на подпись.
Ходитъ. Откровенно говоря, забылъ объ интервью. Хорошо бы — комнату и съѣсть чего нибудь. Нельзя — все зависитъ отъ исходящей. Нуженъ ордеръ. Объ этомъ толковали и въ Управленіи Домами и въ Жилищномъ. У Наркомзема вѣдь земля, не комнаты. А впрочемъ, все можетъ быть!.. Изъ кармана вытряхнувъ крохи сухарика въ передней слизнулъ. Чтобъ пообѣдать — надо прикрѣпиться. Это объяснили. Ясно. Но прикрѣпиться можетъ только исходящая. Она же, не смущаясь, несется натощакъ и хочетъ стать стозначной.
Толкотня. Барышни. Ходоки. Разверстка. Косы. Голодъ. Бородачъ трясется:
— До васъ! Мы все свезли. А тутъ пришли и отобрали. Который, говорятъ, не середнякъ…
И паренекъ, худой — глаза и кость — изъ калужскихъ, только на войнѣ обтесанъ — отчаянно руками плещетъ:
— Какъ въ такого всадишь красный энтузіазмъ?..
Машинки же стучать:
«Разверстка. Голодъ. 308. Назначить. Отобрать».
Отстучали. Откричали. Бородача тихонько вытолкали. Парень, куснувъ колючій хлѣбъ, пошелъ на Ярославскій — подталкивать вагоны. Тихо стало. Поль-Луи въ углу ждетъ исходящую.
Выбѣжала дѣвица, — зеркало изъ куртки, — пудритъ носъ. Поль-Луи обрадовался — къ ней. Знаетъ:
— Да, да, была бумага. Занятія кончены. Зайдите завтра.
Но гдѣ же спать? Дѣвица добрая, согласна, ищетъ. Конецъ! Она, то-есть исходящая, исчезла. Ушла одна, оставивъ Поль-Луи въ углу подъ діаграммой посѣвной площади. Всѣ папки, всѣ ящики обысканы. Улизнула.
Поль-Луи ничего не говоритъ. Зачѣмъ слова? Нѣтъ бумаги — нѣтъ его. Понялъ — какой онъ, въ брюкахъ и съ цѣпочкой, легкій, маленькій, ничтожный. На землѣ его держала она: 67, 713, 3911. Теперь же онъ — песчинка. Не говоритъ, но передъ изумленной дѣвицей ручкой машетъ — можетъ полетѣть.
Дѣвица выбѣжала — и пришло спасенье. Вѣскій, важный, коммунистъ товарищъ Шуринъ: единственный мужчина. Женскій субботникъ — шить рубахи для Красной Арміи. Надо показать примѣръ, вдохнуть живое, заразить. Шуринъ остался, хоть шить не умѣетъ. Если пуговица съ дырками, то можетъ, а нѣтъ — бѣда: на булавочкѣ висятъ штаны. Чтожъ дѣлать? У мужчинъ субботники наладились — вагоны толкаютъ. А барышни совѣтскія исключительно по части распредѣленія билетовъ. Съ утра волненіе — Буховой на балетъ, а Данкиной въ какой-то районный смотрѣть «Коммуну». Тоже! Удовольствіе. Такъ и теперь. Для виду шьютъ, а сами на часы. Только Шуринъ героически съ подъемомъ, прокалывая пальцы, прикусивъ старательно языкъ, иглу втыкаетъ, вытаскиваетъ, водитъ.
Узнавъ объ исходящей, вышелъ къ Поль-Луи. Разговорился, даже иглу забылъ.
Парижъ? Онъ жилъ шесть лѣтъ въ Парижѣ. На рю-Гласьеръ. Къ сожалѣнію, сильны синдикалисты. Надо принять двадцать одинъ пунктъ — тогда пойдетъ на ладъ.
— Вотъ наша партія…
Оживился — влюбленный имя милой выговорилъ. Замеръ. Потомъ — какая она. Сила. Дисциплина. Все государство — на ней. Надо на фронтъ, и всѣ изъ библіотекъ, изъ архивовъ, завсегдатаи кофеенъ Каружа и Монсури — съ винтовками. Разъ-два! Сынъ Шурина убитъ на фронтѣ, возлѣ Астрахани. Конечно, былъ партійнымъ. Надо — транспортъ — всѣ въ Наркомпуть, на узловые, въ депо. Собрать разверстку — здѣсь. Съ утра и до утра — три года. Еще была жена — Внудѣлъ. Сыпнякъ. Теперь одинъ.
Поль-Луи глядитъ: плюгавый, щуплый. Имя знаетъ — читалъ статьи — изысканія, цыфры, абстракція. Брюки — барроко бахромой. Вспоминаетъ — «партія». Митингъ. Залъ Ваграмъ. Ленты. Рыкъ. Оркестръ. А послѣ — кафэ, огни, смѣхъ. На мизинцѣ Шурина наперстокъ. Конечно, не на мизинецъ нужно, но женскій — на другіе не налѣзъ.
Потомъ — объ исходящей. Шуринъ хмурится — все недочеты механизма. Нѣкоторый бюрократизмъ. Вотъ скоро, скоро управимся, исправимъ. Исходящей все же нѣтъ. Но это и не важно. Оказывается, ее могло-бъ совсѣмъ не быть. Напутали. Теперь назадъ придется. Въ Жилищный, — если не выйдетъ — въ Цикъ, а послѣ въ Коминтернъ. Вверхъ по ступенькамъ.
Но Поль-Луи не можетъ — хоть бы булочку, или рогаликъ. Тошнитъ. Робко намекнулъ: нельзя-ли прикрѣпиться?
Шуринъ засуетился. Какъ не подумалъ самъ? Съ дороги. Новичекъ. Бѣда — здѣсь даже хлѣба нѣтъ — третій день не выдаютъ — заносы. Подвозъ. Грузы. М. П. О. Наркомпродъ.
— Вотъ что — вы карточку мою возьмите и обѣдъ получете. А мнѣ нельзя. Отсюда на комиссію. Потомъ въ парткомъ. Гдѣ-нибудь чайку попью. Идите. Я по телефону вамъ ночлегъ устрою.
Загибаетъ пальцы:
Позвонить въ Коминтернъ. Комиссія о профсоюзахъ — отчетъ въ районѣ. Новый планъ обсѣмененія. Инструкція губкомамъ. Статья…
Не кончивъ, мигнувъ мизинцемъ въ серебряномъ наперсткѣ — за иглу. Но нитка убѣжала. Ловитъ, сучитъ — не входитъ. Запотѣлъ.
А Поль-Луи съ карточкой, доброй, съѣдобной уже стоитъ въ хвостѣ. Не удивился даже, почуялъ запахъ льняного масла и помоевъ, карточкой махнулъ, чтобъ не прогнали, сталъ.
Какъ песъ голоденъ, а ѣсть не можетъ. Ложкой зачерпнулъ и дрогнулъ отъ духа воблы, кислой капусты, жести. Сосѣдъ припухшій съ картофельнымъ разсыпчатымъ лицомъ мигомъ проглотилъ и супъ и кашу. Началъ внимательно глядѣть на миску Поль-Луи. Уйдетъ — тогда… Вѣрно пять пайковъ, прохвостъ, получаетъ. Но Поль-Луи не уходитъ — куда? здѣсь все-таки теплѣе. Сосѣдъ — писатель Яхинъ, ученый секретарь, изъ Тео, въ отчаяніи рѣшается:
— Вы, что товарищъ, не ѣдите?.. Позвольте въ такомъ случаѣ?..
Поль-Луи не понимаетъ. Яхинъ растерянно:
— Вамъ это странно?.. Я отвѣтственный, по вечерамъ работаю. А съ пайка сняли.
Глядитъ, какъ мальчикъ на вокзалѣ. Поль-Луи взглядъ ловитъ. Понялъ. Головой — да, да — и по французски что-то. Молча, быстро Яхинъ вливаетъ жижу, вталкиваетъ сухое жесткое пшено. Крупинки подобравъ, улыбается:
— Ахъ, вы французъ… недавно… вотъ что! Страшно интересно! Мы готовимъ празднества на площадяхъ. Колесницы. Ристалища. Аѳины. Динамика.
И въ дверь. Поль-Луи пытается туда же. Крикъ, скандалъ:
— Вотъ этотъ ложку стибрилъ. Глухимъ прикидывается, — видѣли такихъ!
Долго шумятъ. Наконецъ, кто-то показываетъ Поль-Луи: надо ложку взять со стола и при входѣ вручить. Чтобы не крали государственнаго достоянія. Контроль. И виновато:
— У насъ, товарищъ, еще много несознательныхъ элементовъ.
Ристалище. Яхинъ — докторъ ГІанталонэ. Динамика. Еще — далеко, дальше этихъ чахлыхъ звѣздъ — нѣкая планета — Парижъ. Училъ въ лицеѣ: лучъ пробѣгаетъ миріады лѣть. Гдѣ ты, Жермэнъ?
Общежитіе. Прежде меблированные комнаты «Лиссабонъ», предпочтительно на часъ, но можно и на ночь. Теперь семейственность — издали слышно вопитъ грудной секретарши эстонской секціи Тисса. Когда его носила, пайковъ не выдавали — родился безъ ногтей, безъ пуха и слѣпъ. Вопитъ.
Еще — внизу у комендантской два хвоста. Поль-Луи не знаетъ въ какой нырнуть. Правый за хлѣбомъ. Бухарецъ въ клеенчатомъ халатѣ — будто душъ беретъ. Полфунта получивъ, глубоко поклонился, руку къ сердцу, снѣгами чалмы сверкнулъ. Румынъ Маріулъ, дважды ловко захвостившись, цѣлый фунтъ стянулъ, и не въ силахъ скрыть радости, засвистѣлъ «торреадоръ». Ему сегодня надо подкрѣпиться — изъ комнаты двѣнадцатой товарищъ Вишинъ уходитъ на ночное дежурство въ Инодѣлъ. Женѣ Вишина румынъ обѣщалъ занести немного заграничной пудры — нѣмка делегатка отсыпала на засѣданіи въ коробку отъ спичекъ. Занести, остаться… Что полфунта лишнихъ? — Вишинъ уходитъ рѣдко, и несмотря на строй и убѣжденія, за женой смотритъ въ оба, провѣряя даже цвѣтъ лица. Но порцій двадцать семь. И делегатъ Татреспублики, высокій татаринъ, застѣнчиво улыбается. Не будетъ ѣсть сегодня. Развѣ въ этомъ дѣло? Онъ занятъ однимъ — во всѣхъ наркоматахъ, въ переднихъ, даже на улицѣ… Комендантъ:
— Кто-же взялъ вашу долю?.. Вы теперь…
Поделиться книгой: