Павел Абсолют
НЕВОЛЬНИЦА МИРА
Сборник стихов
I. ТАК ЗАДУМАЛ ТВОРЕЦ
* * * Деревья без листвы срослись с оградой, Прохожих вовлекая в переплёт. Небесный плащ заштопывать не надо — Пусть снего-дождь метёт себе и льёт. Ни нищеты, ни роскоши, ни зги — Не разглядеть. Асфальт уныл и сер, Лишь рядом ветхой вечности шаги Покорны ритму поднебесных сфер. Что я тебе, потрёпанная Вечность? Бродячий арлекин, бездомный волонтёр… Со стёршихся подошв соскабливаю нечисть, Не покидая жизни скотный двор. Бегу, раскинув руки на ветру, И не могу унять сердцебиенье. Безумный мир, прости, когда я вру О прелестях щедрот Нечерноземья. О чём Я? Ну конечно, о любви — Той истовой, внезапной и небесной. Мне лишь её не стыдно предъявить Пред тем, как раствориться и исчезнуть. * * * Так задумал Творец. Всё сбылось: этот взлёт Белой птицы и мёд Наших слов, наконец, Пожелавших ложиться строкой, Чуть небрежной, как вздох, Как шептанье впотьмах, Той воды ключевой. Пой же сонная птица: Как заплакали сосны в бору, Как метнулась в нору Рыжим всплеском лисица, Как испуганный вечер Полыхнул, задохнулся, притих, И о том, как в объятьях твоих Пропадаю навечно. * * * Музыкант — гений тайного звука, невидимый мне, Приютивший любовь в заколдованном круге разлуки, Там, в твоём волшебстве, возникает и падает снег, Растворяется вечность и утро рождается в звуке. Шум ночного прибоя и сонные скрипы сосны Ты смыкаешь в пространстве, и рушится хаос, и веет Одиночеством мира над смутным роптаньем волны, А в густых небесах спит луны восковая камея. Музыкант, ты себя забываешь в смертельной тоске По далёкому дому, которого нет и в помине. Тает клавишей стайка, к твоей прикасаясь руке, Чтоб родившийся звук становился бессмертным отныне. Оставаясь навечно рабыней и пленницей слов, Я вдохну эту музыку, полную страсти и муки — Мне до боли близки: и твоя неземная любовь, И великая тайна последней и вечной разлуки. * * * Слушай, Валдай, я тебе расскажу про любовь: Это не сказка, не выдумка — это полёт Поздним апрелем над светлой сумятицей снов, Паникой улиц, попавших со мной в переплёт. Это порыв, притяженье, касанье, ожёг, Химия, древняя мистика… Не прекословь Мне, мой Валдай, и не путай сплетеньем дорог, Дай удержать это странное чудо Любовь! Ветер сникает, наметился звёздный расклад. Я, затаившись в прохладной шкатулке твоей, Ночью бессонной смогу разглядеть звездопад — Мне не помеха языческий росчерк ветвей. Утро вспыхнет стихами! Ты слышишь, Валдай? В них сияет апрель, и, оставив пенаты твои, Я, невидимой птицей, покину растерянный край, Навсегда растворяясь в своей невозможной любви. * * * Бедное сердце! Таятся и плавятся звуки: Музыка выхода ищет — не может пролиться… Теплые губы твои и летящие руки, Вижу, касаюсь, теряю, ищу… и как птица: С ветки на ветку и выше — но небо без края…. Мечутся тени земные и плещутся звуки, То, повторяя твой голос, то просто играя… Сердце моё, не боли, не печалься в разлуке! * * * Что там в этой тьме озерной, Глубине немой и чёрной: Сон уступов дна неровных, Бденье тварей хладнокровных, Шорох тёмных берегов, Маята ничьих шагов?.. Утром — окрик белой чайки, Промельк памяти случайный: Наважденье, март и ты, Берег, желтые цветы… Лодка ищет дном песок, Ветка трогает висок… Шаг один, одно движенье — Неземное притяженье! Вечер чертит знак луны… Наши встречи сочены. * * * И если вдруг, случайно позовёт Меня твой взгляд, где скрыта тайна неба, Туман рассвета в отраженье вод — Я отпущу отяжелевший невод. Одаренному — больше не к чему Вчерашние никчёмные уловы. Останусь верной взгляду твоему И твоему бесхитростному слову. * * * Назойлив потолка холодный свет, Как призрак затянувшейся разлуки. И сумерки, и скомканный билет В Великие и крохотные Луки… Но, кажется, сейчас открою дверь И так внезапно время отодвину, Что сотни вёрст — Валдай, Торжок и Тверь Спрессую, как податливую глину. А что там дальше? Пригород, свистки, Трамвайные звонки, хмельные грозы… А может просто дрожь твоей руки И дождь, как неожиданные слёзы. * * * Молчи, любовь, молчи! Ведь параллели Не сходятся… Уже пустеет двор, Поблекли травы, замерли качели… И кажется пустынным коридор Туда, где непривычное для зренья, Лежит совсем иное измеренье. Но я осталась здесь, на берегу, В краю своих восходов и закатов, В слезах дождя расстаться не могу С моей весной, к которой нет возврата, Но всё ж игрою суггестивных строк, Любовь моя, вернусь на твой порог. * * * Я прошу тебя, милый: пусть наши не кончатся сны — В них струится любовь сквозь безликие дни и недели. Наши тайные мысли, как травы в степи сплетены И шальные ветра их ещё остудить не успели. Я кричу тебе, милый: ты только меня удержи! Пусть горит эта ночь — тёмным пламенем плещется небо, За открытыми окнами звёздное поле дрожит, И летит через тьму эта странная быль… — Эта небыль! * * * Как давно я с тобой говорю, не сказав и полслова. Сквозь ненужные слёзы гляжу уходящему вслед: Полумрак, полусвет, ускользающий промельк былого Серебро, седина — совмещённые отсвет и свет. Снегопад, гололедица, лестница к выходу-входу… Взмах руки растворился — дымится, сгущается, смог. О какую, Всевышний, ты нам уготовил погоду! Лишь незрячие звёзды ложатся на стылый порог. Мы с тобой словно птицы, давно потерявшие зренье: Всё вслепую, на ощупь, на оклик случайный, на слух. Как нежданно искрится, в кромешной ночи оперенье, И к земной тишине неземной приближается звук. Заблудись в трёх соснах — за спиной все дороги безлики! Позабудь имена из случайных видений и снов. Наклонись и отведай, с ладоней моих, голубики — Пусть небесным огнём снизойдёт, обжигая, любовь. * * * За туманом ближние леса, Мокрая дороги полоса, Птиц неразличимы голоса… Мы одни в языческом затишье… Только крест шитьём кленовым вышит, Да в траве бугрятся корневища. Вы, в каком кочевье берендеи? Вашим кодом речи не владея, Мы окликнуть прошлое не смеем. Меж стволов, в туманные просветы, Никогда не глянет ваше лето… Только я сегодня не про это. Я про то, что сбудется, возможно: Ты руки коснешься осторожно — Остальное угадать несложно… * * * И мается, как метроном, Любовью раненное сердце. Резвись отчаянное скерцо, Во тьме меж бдением и сном, Не закрывайся к небу дверца! Лишь ожиданием живу, Стихом стихию усмиряя, Разлукой время отмеряя — Развоплощаясь наяву В равнину русскую без края. РАЗГОВОР
А. Евдокимову
А наш разговор не окончен. Он даже не начат. Вопросы, ответы, простого участья следы, Случайное слово, которое много не значит Для тех, кто не видел зияющей бездны беды. А где-то не бред и не явь, и едва ли похоже на сон, И время споткнувшись, то жизни, то смерти подвластно… Лишь Божьи часы вынуждают стучать в унисон Изменчивый пульс, а не просто идут беспристрастно. О, что там привидится двум, побеждающим смерть? Кто выронит нить оборваться готового звука?.. Я плачу, я лишняя — мне не дано разглядеть Ни пота, ни крови — одна бесконечная мука В щемящем и вязком пространстве с названием «день». Ужели расплата за горькие грешные мысли?.. Как терпок коньяк, как несносна зловещая тень, Как спутана память и тягостны хладные выси. И наш разговор не закончен. Он даже не начат… Всё тёмное в прошлом… а там уж лечи, не лечи — Как выведет Бог… Ну, а если вдруг выведет, значит Совсем не напрасны молитвы в тревожной ночи. * * * Замело, занесло, запорошило. Приглянулся февраль январю. Ах, любовь, за мгновенья хорошие Постою у судьбы на краю. То ли слёзы, снежинки ли талые… Эта сладкая боль, как ожёг. Тихой радости искорки малые Гаснут в снежной пыли у дорог. Мы ещё не бежим, не прощаемся, Замирая у счастья в плену… Всё когда-то пройдёт, всё кончается — Нам пока это знать не к чему. Замело, занесло, запорошило. Приглянулся февраль январю. Ах, любовь, за мгновенья хорошие — Постою у судьбы на краю… * * * Кавказ задохнулся от приступов зноя. Над нами качается небо иное И галька картавит при встрече с волною. И сходятся руки, как ветви магнолий, Пусть парится Рим и его Капитолий — Нам хватит Кавказа, пока он позволит Сгореть без остатка в тени водопада, Когда бесполезны вода и прохлада И радуги бриза не надо, не надо… Мы напрочь забыли слова о разлуке, Теряя себя в заколдованном круге, Сливаясь с землёй, пропадая друг в друге. * * *В. Куклеву.
Случайное смещение погод, Неровное дыхание туманов, Чередованье штилей и невзгод, Небрежность истин, суета обманов — Всё изначально, всё живёт во мне: Тревожит, изменяется и длится, И где-то в глубине, на самом дне Тревога потаённая теснится. Пускай, ещё не явны холода — Неумолимо времени смещенье. Слоистая прохлада, как вода, Целебна и чиста, как на Крещенье. Послушай воркованье голубей: Там только о любви и о погоде, И я тебе напомню о себе Звучанием эоловых мелодий. Всё остальное сплетни и навет. Войне меж воробьиными мирами, Уже давно конца и края нет: Кто не убит — унижен или ранен. А осень утекает вдоль дорог… Торопятся озябшие рябины Краснеть кистями. Отчий край продрог От голых крон до самой сердцевины. Костры погасли, сгинули дымы, Бесшумно осень закрывает створы… Слетает первый снег, и только мы О вечном продолжаем разговоры. II. ПЕРВРЦВЕТ
* * * Чуть светает. Иду сквозь плывущий туман, Меж стеклянных стволов, к берегам, валунам, Сквозь песчаное время и прошлого хлам, Вопреки предсказаньям и снам. Воздух бледен и чист, только даль холодна, И от мысли: «раздеться» сжимается плоть. Но над водами руки возводит Господь, Облака поднимая со дна. Там, за соснами сразу, качнётся вода. Вижу ангелов белых, летящих ко мне, Сквозь меня… Это блики небес на волне, Или Божьих чудес череда?… О, бродячий мой ангел — мой маленький Эльф, Мой, летящий, туманный, сквозной, Твоё тихое пенье, шептанье, как хмель Ворожит надо мной. * * * Как дикий зной семь дней подряд, Как едкий дым, как листопад, Как бунт небес, где град горошин Пучком созвездий кем-то брошен — Бурлят и выкипают будни… Я принимаю всё, что будет, Но жить сподручней налегке! А выгулы на поводке Не для меня. Пустые траты На персональные зарплаты. Легко по жизни кочевать, Доверившись судьбе-шептунье. Так сладко милых целовать В хмельные ночи полнолунья, И молодое пить вино за счастье преданного друга… Но время нам отведено Для созиданья и досуга. Мне любо, с вечностью вразрез, Не помня прошлого уроки, Переживая транс и стресс, Ловить из будущего строки. * * *Е. Степанову
Волчица ночи — черная молва, Послушница в устах безумной черни. Мне, нелюбимой, льстят твои слова, Глумись и скалься, захлебнись, отвергни! Мне всё равно! Я принимаю мир С тобой и без тебя — с любым обличьем. В тревожном небе, в жерлах черных дыр, Читаю всё — там ничего о личном… Быть может скоро млечная река Пробьёт протоки в дебрях запредельных, Как пробивает тьму невзгод строка, Хотя об этом позже… и отдельно… Прольётся свет и обозначит даль. Очистится душа и станет белым Февральский скит, и вымерзнет печаль, И отстраненность будет править телом. Но до поры. Всё ближе синева Невидимого глазом Рубикона, За коим сгинет черная молва — Не долетит ни ропота, ни стона… И кто-то, раздающий благодать, Уже не обойдёт своим участьем. До первых перемен рукой подать! Не мной монетка брошена на счастье В попытке уберечься от судьбы. Уже горит неведомое слово, Не принимая знаков ворожбы, Не ожидая случая и зова. Взойдёт, неотвратимо, как рассвет, И станет от дождей свежо и ново, Задышит, задымится первоцвет — Ещё никем не сказанное слово. МОРЕ
Ты, море, где-то за налётом речи, Наплывом снов, покачиваешь свод. Плывущие определят наречьем Смыканье берегов твоих и вод. А мне не плыть, не ощущать прибоя, Чья ласковая пена солона, Забыть о том, что я была тобою — Морская своевольная волна. Ты всё бунтуешь, извергая смерчи, Срывая дамбы, руша корабли… Тебя считают вольной частью речи На всех несметных языках земли Что до меня, мой поводок свободы Так короток. По кругу, по судьбе Несут, сменяясь, проклятые годы… Нет, море, я забуду о тебе! * * *А. Ширяеву
Пусть вопросы без ответа, — Эквадором пахнет лето! Солнца всполох, крики чаек Не случайны. Не случайно Стонут сосны в Коктебеле, И скорбят, не по тебе ли? Да и русские метели За тобой не доглядели. Но холодными крестами По России бродит память, И прочерчена неброско Жизни узкая полоска. ОБСУЖДЕНИЕ
Всё равно уж голову на плаху! Ну а там последнюю рубаху Снимут, обсудив стяжки и швы… Скажут: «что-то нитки не новы, Край не ровен, узок поясок, Пуговки — и те наискосок И пришиты левою рукой — Прямо, чистый ребус, а не крой! Но, смотрите — с вырезом спина — Там как будто, родинка видна, Не одна — какой — то странный код… Стоп! Бросай топор — пускай живёт»! III. НА ПЛОСКОСТИ КОСМИЧЕСКИХ ВЕСОВ
* * * Невольница Мира — горошина в ловких в тисках Бетонных мостов через воды с названием Волга. Кому до внезапной твоей седины на висках, Другому, живущему тяжко, сумбурно, недолго? В нелепом клубке из загадок, запретов, вериг Легко ли скользить по мерцающей, реющей нити? И даже простого прозренья единственный миг Искать и искать… и внезапно найти по наитью. * * * Не просто брошена, а брошена вовне Из чрева той земной и Божьей дщери. Обречена вслепую биться в двери, Открытые кому-то, но не мне, Молитву чтить и в Воскресенье верить. Не просто брошена — обречена терпеть Капризы и превратности природы, Панты морали, униженья годы И ложь родни, и правосудья плеть. Свои молитвы отпущу под своды Небес всевышних на всевышний зов, За край равнин и мнимость биосферы, Где в небесах, как белое на белом, На плоскости космических весов, Лежит моя бесхитростная вера. * * * Отпусти, мегаполис, туда, где роса Оставляет слезу поутру. Твоя горькая пыль забивает и гасит глаза… Даже жалкий Гуру, Что нарёк себя всуе посланником Божьим, Оставляет столицу в дыму И идёт, перепутав пути с бездорожьем, Мимо гари во тьму. И мерещится море, и падает в памяти снег Пеленой оберега. Оглянись: может время замедлило бег По ту сторону снега? * * * Позабуду о времени. Брошу весло — По течению легче дорога. Вот осенняя осыпь ложится светло, Заметая леса понемногу. Продолжается день и не кончился путь — Стылым инеем светятся травы… Мне бы, Господи, в очи твои заглянуть, Да не знаю конца переправы. СНЕГ ПАДАЛ НА БОЛОТНОЙ И ТВЕРСКОЙ
Всё просится на волю, даже снег Летит к земле не для пустых утех. Он кружит над Болотной и Тверской, Среди надежды алчущего люда, Не для того, чтобы пришла остуда, А чтобы окунуться в непокой. И катится тревожная волна По площади, и скалит сатана Свои насквозь прокуренные зубы… Ему отраден непокой, как блуд: Лишь заволнуются — он тут как тут. О, как ему любые смуты любы! И Божий снег становится тревожен — Он мечется, пречист… Но невозможен Неясный путь в безвыход, в никуда… Стихает гул толпы, и навороты Речевок, надоевших до зевоты, Уходят в водостоки, как вода. А мы с тобой уйдём туда, где снова Прильнут друг к другу музыка и слово, И вечер нашей встрече будет рад. И память возродит иные встречи, Благословит и примет наши речи, Былых видений открывая ряд. Ты говори, не ведая печали, О том, как чайки вольные кричали И что шептал шиповник у оград, Как к полночи, в копилеще просторном, Лежало небо — чёрное на чёрном Морском лугу, забыв про звездопад. БЕЛЫЙ ЯГУАР[1]
Отбросишь суету, притянешь даль, Пригубишь вечности густого хмеля, Пересчитаешь дни — уже февраль — Один короткий месяц до апреля… Теперь совсем забудь календари: И солнечный и древний ритуальный, Пока звезда безвестная горит И будоражит свет её печальный. А где-то там, под мраком пирамид, Конца цивилизации олмеков, Рисунок неразгаданный сокрыт: Кольцо — коллайдер нынешнего века. Ищи пути в тоннелях чёрных дыр, Предчувствуя вселенной вероломство — Уже светило падает в надир И Белый ягуар принёс потомство! ЧИТАЯ КАСТАНЬЕДУ
Загадочный, причудливый дымок — Туманный джин из трубки Дон Хуана, Окутай! Русский путник изнемог — Он шел сквозь ночь. Уже бела поляна, Вчерашняя, что так была пестра, Душистым мхом вдыхавшая пространство, Причудница России и сестра, Измученного распрями славянства. Вернись дымок! Невыносима быль. В дурманном сне все прошлое растает. Упав, как в бездну в сохнущий ковыль, Усталый путник сладкий дым вдыхает. Но скоро он очнётся у дорог, Стократ обматерённых дураками. А Дон Хуан, и трубка и дымок За северными сникнут облаками. В ВАРШАВЕ
Осенним утром, терпким сентябрём Твой взгляд в окне гостиницы ловлю… Усталый бармен чистит серебро, А стрелка приближается к нулю — Тому нулю, что после единицы… В столице — десять. Я давно не сплю, Тебе, Варшава, продолжая сниться Той каплей польской крови, той моей, Что хочет быть травой у древних стен И задохнуться от твоих дождей. Сентябрь наших встреч благословен, Моя Варшава. Знаю — ты услышишь Как я, приемля добровольный плен, Родство окликну именем Всевышним. В ИТАЛИИ
Там, под балконом, столики, дымок, Весёлый парень выпекает питцу… Наш Савиньон вспотел и изнемог Желанием запомнить наши лица. Играет итальянское вино. Уже сместилось медленное время. Кружится говорка веретено. Хмельная терпкость веселит и греет. Тугая тьма легко сползает гор. Торопится поток бурлящ и колок… Ночной невероятный разговор еще вершится, страстен, но недолог. Нам нечем заплатить за эту ночь — За ближний шепот и за дальний шорох, И лучше промолчать и превозмочь Желание запутаться в повторах. * * * Вид с лоджии: зима, река в снегу, Прохожие на тропках туренкура… А где-то там, на дальнем берегу, Ранима даль и роща белокура. Гуляет солнце — ореол размыт Трепещущей, сквозящей атмосферой. Всё так объёмно… Бог даёт кредит, А в погашенье принимает веру. Отсюда, сверху, от витых перил, От шторы, всколыхнувшейся волною, Не снега наст, а вечности настил Мерещатся у ветра за спиною. Поверю голосу, окликну свет, Пока гортань для звука не помеха, В надежде на сомнительный ответ — Косноязычный краткий отклик эха. Нет, не запомню смутного числа Взлетевших птиц, как не запомню часа… О, Боже, как вселенная мала, А память нерадива и напрасна! * * * В предутренний, неповторимый сон Я ухожу по странным лабиринтам. Шаги, нездешним звукам в унисон, Сливаются с потусторонним ритмом. И голос, вдруг срывается на крик, И видятся родные коридоры, И двери открываются на клик Нетерпеливой мышки монитора. Там на окне мерещится герань. Полы натерты, кресла угловаты. В смятенье время перешло за грань Реальную, и бесполезны даты. Зато я вижу каждую деталь: Пальто в прихожей с ватною подкладкой, Стекло в узорах — за окном февраль, В стакане чай холодный и не сладкий… Крест-накрест в окнах — символом война. Вот-вот в подвалы позовёт серена… В простенке фотография видна Того, кому не вырваться из плена. Но крик вороний обрывает сны… Харон — провидец размыкает вежды: Усталый мир откинул шлейф войны, Как женщина, совлекшая одежды. * * * Бог ипостаси тех широт, Где длилась молодость. И детство, Приемля бедности соседство, Ещё к пустым окошкам льнёт, Где в глинозёме спят «схоронки», С фольгой и ветошью цветной, И, словно клад, хранят девчонки Свой рай бумажно-слюдяной. Мой тёплый Бог послевоенный, Смешной одышкой поражен, Ты мечешься в силках вселенной, Устав от множества имён, Которым славу воссылают За тишину среди разрух. Как жаль, твой слух не принимает Земную славицу за звук. Ты не живёшь и не стареешь, И полубденье, полусон Существованием не смеешь Назвать, велик и вознесён. Займи в душе моей пространство, Поросшее полынь-травой. Я не раба вегетарианства, Но нынче пост приемлю твой. Любуясь летней пасторалью, Перевожу твои стихи, Благослови мои старанья, Мой Боже, и прости грехи. * * * Память: русская равнина, Лог, туманная низина, Гребень леса, дух костра… Сон из детства: прятки, Нина — Незабвенная сестра. В штопаной авоське лета — Воздух, добела нагретый, Грозы, радуги, ветра, В тополиный пух одеты Золотые вечера. Слово каждое волнует… Вздохи, шепот, поцелуи — В каждом привкус ворожбы… Позабыто всё, что всуе — Свет на краюшке судьбы! ЕМУ
Что он думал, когда просыпаясь в бреду? Видел дрожь полумрака и серую пропасть рассвета? Он забыл, что сломался и запил себе на беду, И глядел в пустоту сквозь нелепость лубочного лета. А когда от печальных видений слипались глаза, Он метался во сне, ожидая любви отголоска, Опускался на дно, и на миг, прозревая в слезах, Видел странную женщину — руки из мёда и воска. Он придумал её. И её неземная печаль Показалась ему воплощеньем вселенской печали… У Полярного круга дробился холодный хрусталь, А у самых окон, как безумные, птицы кричали… И она, поднимая свою кружевную вуаль, Позвала за собой в голубые сады Персефоны, Где сквозь морок и прах ледяная маячила даль И навеки смолкали земные раскаты и звоны. * * * Мается, вокзал мой столичный — Суетен и слеп. Ночь двулична. Сон и стон, и храп, споры, ссоры… Подождём, Москва, скоро «Скорый»! Только мимо нас время — вешки, Поистлели шпал головешки, Отступил перрон. Хитрым взором Глянул семафор — хищный ворон. Матушка Москва, спит Россия: Наплывают сны: белый, синий, Красный, как заря — утром мечен! Отчий «триколор» переменчив… Плавают в дыму привокзальном Лязги поездов ближних, дальних… Светятся огни, снег белеет. Запад иль восток? — Лотерея! Утро настаёт с Новым годом. Люд честной идет крестным ходом — Это Рождество, слышишь звоны? Матушка Москва! — Нам зелёный. IV. ПРОВИНЦИЯ
Забуду смешное шуршанье столичных причуд И россыпь неоновых звёзд на ночном развороте Благие желанья нелепых свершений не ждут, Тревога угаснет на тёмной сникающей ноте. Свершилось, скупую молитву услышал Господь! Валдайских лесов принимаю языческий оклик. В сосновом настое душа растворится и плоть Готова сменить полинявший от времени облик. Изменится время — откажется течь невзначай. В озера луна упадёт, поплывёт, раздвоится… А утром дымком вдоль дорог воспарит иван-чай, Года сосчитает кукушка, незримая птица. РОССИЯ
Били молотом, жали серпом, Хоронили в колодце слепом В алом пламени бились сады — Твой народ поседел от беды, Когда избы палились дотла… Только ты удержалась, смогла И на выжженном поле пустом Возвела свой бревенчатый дом. Поутихла о прошлом молва, Схоронили церквей купола, Но из самого чрева земли Купола твои вновь проросли. * * * Прости меня, мой город, ясный мой. Всевышний купола твои озвучил! И мне столичный гомон не наскучил, Но на Валдай уеду, как домой. Там сквозь листву проглядывает Рай, Сквозит в ветвях туманная полоска, А вдоль оград горят такие флоксы, Что, кажется, задуматься пора: Не их ли брал с собою Одиссей, Чтоб освещать угрюмый путь к Аиду? За накипью прибрежной полосы Миры иные, но пока не видно Путей и тропок в странные края, В озерное тугое зазеркалье… Сегодня я твои приемлю дали, Российская провинция моя!
