Сумасшедший репортер [СИ]

— А вот его и насыпала, — старуха кивнула на миску, — сахар.

— А я думал, снег, — глупо хохотнул Генка и подмигнул Безсонову.

— Так у нас этого сахара как снега! — похвасталась бабка Тэтяна. — Ульян большущую машину пригнал!

— Где?! — взревел водитель и едва не прыгнул на побелевшую от страха старуху.

— Господь с тобой, сынок! Там он, сахар, в сарае, — бабка Тэтяна махнула рукой в сторону наполовину занесенной снегом постройки.

Генка, по-молодецки лихо перепрыгивая через сугробы, помчался к сараю.

— Стоять!! Никакого сахара! Немедленно бегите к машине! — рявкнул вдогонку Шубин.

— Да пошел ты!.. — не оборачиваясь, огрызнулся Генка. — Это для тебя — сахар! А для меня — куча баксов, которые у меня стырили! За них мне в Харькове яйца оторвут!

Дверь в сарай была настежь распахнута, Генка, не замедляя бега, влетел в него. Не прошло и минуты, как из сарая донеслась какая-то возня, затем грохот, сопровождаемый стоном и воплями.

— Что там происходит? — Шубин перевел гневный взгляд с сарая на морщинистое лицо старухи, такое же ветхое, как постройка, в которой сейчас разыгрывалась невидимая отсюда драма. — Где мой сын, старая… ведьма? — невольно вырвалось у Шубина. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не вцепиться в усохшие, как две старые клумбы, старушечьи груди. Может, он так бы и сделал, если бы не крик Безсонова: «Андрей Васильевич, Тарас!!»

В дверях сарая, пятясь спиной, возник Генка. Вслед за ним, шатаясь, появился Тарас. Его глаза были завязаны тряпкой. Хлопец издавал нечленораздельные жуткие звуки, размахивал перед собой руками, чем напомнил Безсонову медведя, которого охотники выживали из пещеры. Одновременно тряпка на Тарасовых глазах делала его похожим на игрока в жмурки. У Безсонова похолодело в груди: казалось, еще шаг — и Тарас-шатун поймает незадачливого водителя. Но Генка оказался расторопным: ловко увернувшись от слепых рук хлопца, он отпрыгнул в сторону.

— Где мой сын? — понизив голос, зло повторил Шубин.

— А я почем знаю? Ульяна поспрошайте, — глядя на раненого, мечущегося, точно подбитый зверь, Тараса, старуха покачала головой и гневно сверкнула глазами, остановив взгляд почему-то на Безсонове. — Изверги, что ж вы с Тарасиком сделали?! Он мне за место сына! Да вы… да вы все одно, что Ульян мой! — кинув жалостливый взгляд на хлопца, бабка Тэтяна запричитала. — Боже, прибери его поскорей!..

Шубин, не дослушав старуху, устремился к колодцу, черной ягодой проклюнувшемуся из снежного теста. Но уже шагов через десять он остановился и, схватившись за правый бок, беспомощно осел в снег.

— Вот гады, все почки отбили!

— Сейчас, Андрей Васильевич! — высоко задирая ноги, Безсонов побежал к колодцу. «Да мальчишка давно замерз!» — донесся до Безсонова Генкин голос. Женька машинально обернулся: Генка, подбросив на спине мешок, понес его к машине. — Вот козел!

На колодезный валок была намотана ржавая цепь, заканчивающаяся старым помятым ведром. Увидев ведро и тонкий пар, поднимавшийся над срубом колодца, Женька, еще не добежав до него, понял, что искать надо не здесь. Заглянув в колодец, он разглядел в сырой глубине черный, дышащий стужей квадрат. Холодное солнце зажгло один его угол — там блестела живая вода.

«Динамо», — вздохнул Женька и, крутанув ручку, отправил ведро вниз. Раздался мягкий, словно виноватый шепот ребенка, всплеск воды.

— Что там? — крикнул Шубин.

— Ничего! Вода! — Безсонов развел руками и быстро пошел обратно. Он усиленно вспоминал запись, которую «лесные братья» крутили на мониторе: колодец (ведра на нем Женька не помнил), черный высохший (как казалось при просмотре) шурф, чумазое лицо мальчика… Чумазое. Есть!

— Андрей Васильевич, я догадываюсь, где нужно искать вашего сына. Бежим в дом!

Возле крыльца бабка Тэтяна из крошечного тазика умывала Тараса. Хлопец сидел на низком табурете и тихо скулил. При появлении Женьки и Шубина он замолчал и повернул голову в их сторону. На Женьку смотрели кровоточащие слепые глазницы. «Боже, это же я сделал!» — пронеслось в сознании Безсонова, отразившись болью в висках.

— Бабусю, чи цэ воны?.. Падлюки!! — Тарас вскочил, выбив тазик из рук старухи, и, хрипло вопя, швырнул табурет. Тот пролетел в метре от Шубина.

— Уважаемая, нам нужно в дом, — сказал Шубин.

— Чего вы там забыли? — недовольно буркнула старуха.

— Я ищу своего сына. Я должен обыскать этот дом!

Старуха, опустив голову, промолчала. Тарас, вытянув вперед руки, шагнул было к Шубину, но споткнулся обо что-то и тяжело рухнул лицом в снег.

— Падлюки! Хай вам грэць!

7

Пройдя темные сени, полные немых сумерек и незнакомых запахов, нырнув под штопаную холстину, которой был завешен вход, Безсонов оказался в большой комнате.

— Не жарко тут, — поежился шедший первым Шубин. — Хоть и печь вон какая громадная!.. Вчера меня отдубасили здесь на славу! — невесело пошутил он.

Печь, занимавшая, наверное, четвертую часть комнаты, находилась напротив входа. Слева от порога струило молочный свет расписанное морозными узорами окно, справа темнел громоздкий древний буфет с разбитым стеклом.

— Но дымом пахнет… А вы видели, чтобы из трубы дым шел? — подумав, спросил Безсонов.

— Нет. А вы?

— И я нет… Ага, зато я вижу буржуйку! — Женька обошел буфет и заглянул за край, ближний к печи и невидимый с порога. Возле небольшой, с тумбочку, буржуйки была сложена горка душистых поленцев и щеп, к ним прислонена старая кованая кочерга. Сбоку из буржуйки под прямым углом выходила жестяная труба. Она была короткой, не больше метра, из нее вился тонкий дымок. Он, как чья-то безымянная душа, поднимался к потолку и там исчезал в отверстии размером с хороший мужской кулак, грубо вырубленном в стене. «Вот откуда тянет холодом», — подумал Безсонов. Он потрогал бок буржуйки — он был горячим, открыл дверцу с литыми узорами — на него сверкнули уютным огнем угли. Потом Женька перевел взгляд на печь, коснулся ее стенки: «Холодная!» И вдруг, неожиданно даже для самого себя, рванул заслонку. Из печи раздался испуганный детский вскрик.

— Сынок!! — Шубин бросился к печи.

— Папа! — отозвался слабый мальчишеский голосок, и на свет показалось чумазое худенькое личико. — Папа, ты нашел меня!

Шубин схватил сына в объятия, он то осыпал его голову поцелуями, то крепко прижимал к груди. Безсонов почувствовал, как наворачиваются слезы, и отвернулся.

— Нашли его все-таки, мальчишечку-горемыку! — на пороге стояла бабка Тэтяна. В руках у нее был знакомый чугунок. — Я знала, что так будет.

— Что же вы не помогли? — стараясь сдерживать поднимавшуюся в душе ненависть к этой старой несчастной женщине, спросил Безсонов.

— На все воля Господня.

— Когда-то сгорела ваша мать. Это тоже была воля Господня или, может, виной тому ваша преступная, порочная душонка?

— И душа моя в руках Господа нашего! Соткана на веретене его небесном. Как пример греха и поступков непотребных! — назидательным тоном произнесла старуха. Выдвинув из буфета доску и таким образом соорудив импровизированный столик, она поставила на него чугунок и направилась к выходу.

— Сейчас сахару принесу. Кукуруза без сахара как любовь без греха.

— Это ж надо — кукуруза в Рождество! — снова восхитился Безсонов. Шубин молчал. Он целовал, целовал сына и, что-то тихо шепча, гладил его спутанные, слипшиеся волосы.

— Дядя, дайте мне кукурузку, — глядя на Безсонова, попросил Сережа. Женька выхватил из еще горячего бульона золотистый початок и протянул его ребенку: — Держи, малыш!

— Стой! А вдруг она отравлена? — Шубин перехватил Женькину руку.

— Перестаньте, Андрей Васильевич, кабы старуха хотела — давно бы нас на тот свет отправила!

— Да, вы правы. Простите, — почему-то извинился Шубин и отдал сыну кукурузу. — Ешь, сынок, и мы поедем домой.

Безсонов прошелся по комнате, рассматривая потрескавшиеся от старости, изъеденные какими-то насекомыми бревенчатые стены. Они были побелены в светло-синий цвет. Когда-то синева стен, наверное, была чиста и свежа, как небесная лазурь, сейчас в одних местах она поблекла, в других потемнела, покрывшись грязными пятнами. Стены тут и там были увешаны пучками сухой травы, золотыми косами цибули, связками носатого красного перца и крутобокого чеснока.

Слева от окна, привязанный к бечевке, висел радиоприемник «Филипс», на нем, за рыжим огарком свечи в самодельном подсвечнике, поместилась малюсенькая иконка. Под иконкой стоял детский гроб, крышка на нем была сдвинута в сторону, сквозь щель блестела пустая бутылка из-под шампанского. Безсонов включил приемник, он тут же ожил, настроенный на одну из сумских FM-станций. Из динамика ворвалась в дом песенка, воскрешенная известной поющей парой: «…Ты сказала: „Поверь, долгий путь нельзя пройти без потерь…“».

Безсонова заинтересовал старый буфет. Сверху на нем, одинокая и неживая, замерла елочка из крашеных спичек. Множество осколков стекла валялось на липком полу рядом с буфетом.

— Похоже, недавно разбили, — предположил Безсонов.

— Вчера, когда я ударил Ульяна по лицу. Старик отлетел и разбил плечом стекло, — сказал Шубин.

— Па, я слышал, как тебя били. Мне было так страшно! Я хотел отомстить за тебя! — воскликнул Сережа.

Женька наугад открыл одну из четырех дверец буфета с сохранившимся мутноватым, как водка с лимонным соком, стеклом и наткнулся на старую выцветшую фотокарточку. На черно-белом фото замерли трое подростков — двое мальчишек и девочка лет десяти-двенадцати. Она на полголовы была выше пацанов. Волосы у одного из них были белые-белые, как шапка одуванчика. Мальчишка сложил руки лодочкой, в них уткнулся мордочкой (видимо, что-то ел из них) маленький белый козленок с черным пятном на боку. Повинуясь необъяснимому порыву, Безсонов спрятал карточку во внутренний карман куртки. Потом подошел к буржуйке, подбросил в нее поленцев, поворошил их кочергой и минуту смотрел на оживший беспокойный огонь. Из трубы густо повалил дым, какая-то часть его таяла в дыре под потолком, другая заполняла комнату. Сережа закашлял.

— Андрей Васильевич, чего мы ждем? — забеспокоился Женька. — Надо поторопиться, иначе…

— Да-да, надо спешить, — согласился Шубин. Счастливое оцепенение, овладевшее им в тот момент, когда он увидел сына, прошло. Лицо его вновь приняло деловито-суровое выражение. — Пойдем, сынок, а то сейчас придет баба-яга…

Словно дожидаясь этих шубинских слов, в комнату вошла старуха. Она внесла миску с белоснежной горкой сахара.

— Не пойду, — неожиданно заупрямился мальчик. — Я есть хочу!.. Баба Таня, я еще хочу кукурузки!

Бабка Тэтяна улыбнулась виноватой улыбкой, щедро обмакнула в сахар золотой початок и молвила нежно:

— Вот, Сереженька, тебе сладкая кукурузка! На дворе мороз крепкий трещит, за щеки хватает, а кукурузка сама на языке тает. Сумела я ее сохранить мягкой и душистой, как редкие старики сохраняют свою душу юной да отзывчивой. Тебе по вкусу, Сереженька? Ну кушай на здоровье! Теперь ты…

В сенях раздался шум, холстина, прикрывавшая вход, взметнулась как от внезапного сквозняка, и в комнату, дико размахивая топором, ввалился разъяренный Тарас. Глаза его (точнее, то, что осталось от них) были завязаны белым вафельным полотенцем, на нем, будто линии жизни на бледной ладони, растекались алые разводы.

— Ну шо, собаки тру слыви? Без ок мэнэ залышилы, так мрийитэ, шо я вас нэ зачиплю?!.. Я вас, падлюк, сэрцэм видчую й пошматую всих до одного!..

Тарас еще долго выкрикивал проклятия, упрямо стараясь кого-нибудь зацепить топором. Все молчали, оцепенев и следя за взмахами топора.

— Дяденька, вы в такие жмурки играете? — вдруг спросил Сережа. — Как вы будете меня ловить? У вас же руки заняты!

— У-у-у! — зарычал хлопец и слепо кинулся на голос. Старуха кинулась ему под ноги, заслонив на долю секунды собой мальчишку. В следующую секунду на нее обрушился топор. Истошный детский крик взрывным эхом потряс хату: «Баба Таня!!» Шубин резко развернул за плечи сына и прижал к себе. Безсонов ощутил холодную пустоту в руках — ружье-то он оставил на чердаке! — но не растерялся: мигом подхватил с пола кочергу и со всей силы въехал Тарасу в правое ухо. Хлопец вздрогнул, покачнулся, как только что срубленное дерево на лесоповале, и грузно повалился на старуху. Женька пару секунд смотрел, как Тарас неподвижно распластался на бабке Тэтяне, потом нагнулся, порываясь скинуть с нее тяжелое тело парня, но замер — рядом с головой старухи растекалось акварельная лужица крови.

— Ей уже ничем не поможешь, — сказал Шубин. — Пошли. Нужно торопиться. Вот-вот вернутся «лесные братья».

Увидев согбенного под тяжестью мешка Генку, Безсонов пришел в ярость. Он слетал на чердак, схватил ружье, минуты две, злясь на самого себя, искал сумку с патронами, зарядил первыми попавшимися под руку, потом, едва не сорвавшись с лестницы, спустился.

— Эй ты, барыга! — Безсонов орал не своим голосом. — Я тебе сейчас башку разнесу, если ты не бросишь свой говенный сахар!

Генка, не останавливаясь, что-то буркнул и на ходу поправил мешок. «Ах ты хрен можайский!..» Безсонов вскинул ружье, затаил дыхание, кое-как прицелился… От хлесткого звука выстрела Сережа испуганно вздрогнул и заплакал: «Па, мне страшно!» Шубин, держа на руках жалобно всхлипывающего сына, крикнул: — Вы что, рехнулись, Евгений?! Немедленно возьмите себя в руки!

Генка, опустив на снег мешок, с недоумением рассматривал огромную дыру в его боку. Засунув в дыру руку, он минуту копался в сахаре, потом достал дробину миллиметров пять в диаметре. Глянул на опирающегося на ружье Безсонова.

— Придурок, это же картечь! Ты мог меня замочить!

— Это было предупреждение. Сейчас, если ты не…

— Хватит! Геннадий, заводите машину, сейчас едем! — приказал Шубин.

— Еще пять минут. Одиннадцать мешков осталось. А если поможете — быстрей…

— Я все сказал! — жестко оборвал Шубин. — А вы, Евгений, выберите патроны с картечью!

— Откуда я знаю, какие из них с картечью, — пожал плечами Безсонов.

— Значит, возьмите гильзы того же цвета, которого был патрон, предназначенный для водителя…

8

«Мерседес», живо урча двигателем, будто и его обрадовало бегство из плена, поднялся из яра и, слегка покачиваясь, несся по снежной дороге. Время от времени кабину хлестали тяжелые сосновые и еловые ветки, словно стараясь помешать их побегу. На коленях у Шубина, сидевшего посредине, пригрелся Сережа. Он тихо рассказывал отцу, как ему страшно было сидеть в черном брюхе печи, как бабка Таня принесла ему чипсов и жареных карасей… На душе у Безсонова было тревожно, ему не давала покоя тяжесть патронов, которыми были набиты его карманы.

Оттого что вокруг черно-белой стеной стоял зимний лес, казалось, что у дороги нет ни конца, ни начала. Время сжалось, сконцентрировалось до дрожи тахометра и теперь измерялось не секундами и часами, а десятками метров, оставляемых за собой мощным трейлером.

Безсонов вспомнил, что скоро должен быть поворот, где вчера по дороге на хутор они встретили голубоглазого старика с козой. Наконец показался тот поворот, он, как и следовало ожидать, был безлюден, лишь сосны-великаны открыли путникам свои мохнатые объятия. Машина миновала поворот, отъехав от него метров сто, как вдруг Сережа, глянув в окно, потянул отца за рукав: — Па, коза!

— Где?! — почти одновременно воскликнули Шубин и Женька. Безсонов посмотрел в боковое зеркало и увидел быстро удалявшегося от них деда Лешу и его неразлучную козу. Елянул вопросительно на Шубина.

— Нет! — сразу отрезал он, потом уже мягче сказал. — Здесь дом старика. А нам, Евгений, нужно спешить. Чтобы живыми добраться до своего дома.

Разговаривать Женьке не хотелось, тем более возражать…

До трассы оставалось с полкилометра, не больше, когда, будто из снега, на дороге вырос «опель».

— Не сбавляй газу, — спокойно предупредил Шубин. — Продолжаем движение с той же скоростью.

«Опель» быстро приближался. Дорога была узкой, и разойтись двум встречным машинам, казалось, нет никакой возможности. «Неужели будем таранить?» — пронеслось в голове Безсонова. Метрах в двадцати-тридцати от них, когда уже можно было разглядеть папаху сидящего за рулем Ульяна, «опель», притормозив, съехал на край дороги, зарывшись капотом в заснеженные кусты. В ту же секунду правая дверца его распахнулась и лес огласили сочные звуки пистолетной пальбы. С верхушек деревьев посыпался снег на стрелявшего. Радик, бесшумно открывая рот, держал в вытянутых руках пистолет и изрыгал из него красноватые вспышки. Женьке стало не по себе, струйка холодного пота сбежала под левой подмышкой.

Громко звякнуло, обдав осколками, лобовое стекло. «Ой, больно!» — взвизгнул Сережа. Генка как-то странно хмыкнул и, запрокинув голову, повалился на Шубина. Тот едва успел ухватиться за руль, нажал на тормоз, но не сумел справиться с управлением, и «мерседес», подмяв под себя несколько тонких осинок, неуклюже ткнулся в сосну.

Безсонов неожиданно успокоился. Схватив ружье, он выпрыгнул из кабины. Нагнувшись, Женька заглянул под трейлер и увидел бегущего на него Радика. Длинные волосы парня развевались, делая его похожим на бас-гитариста «Дип Перпл» с обложки одного из ранних альбомов этой группы, которую Безсонов в юности очень любил. Лежа под брюхом «мерседеса», Женька, быстро прицелившись, выстрелил залпом. «Вот так бы я охотился на зайцев», — совершенно некстати подумалось ему. Радик как-то неуклюже изогнулся на бегу, выронил пистолет и, несколько мгновений борясь с собой, упал боком на снег.

Безсонов перезарядил ружье, выбежал из-за машины и, чуть замедлив и без того затрудненный глубоким снегом шаг, выстрелил по очереди из обоих стволов.

— Евгений, бросьте! Едемьте скорей! — раздался за Женькиной спиной голос Шубина. Тот, газанув, попытался подать назад трейлер. Но Женька не услышал директора, оглушенный ружейной пальбой и ревом двигателя. Безсонов снова зарядил и, вскинув ружье, выстрелил по «опелю».

Безсонов уже прошел мимо неподвижно лежавшего Радика, разукрасившего снег свежей кровью, как вдруг, испытав мощный удар сзади, сам полетел в снег. Сильная боль пронзила его левый бок, в глазах потемнело, но он нашел в себе силы — приподнял голову и оглянулся. Увиденное произвело на него столь сильное впечатление, что он встрепенулся, порываясь вскочить, но боль тут же жестоко напомнила о себе, и он беспомощно ткнулся лицом в снег.

Коза с окровавленным правым рогом подошла к Безсонову и, шумно вдыхая воздух, обнюхала Женьку. Потом наклонила голову и попыталась поддеть его рогами. «Ну чего тебе надо?» — застонал Женька. Совсем близко от него, заслонив полнеба, смотрели на Безсонова глаза зверя. На несколько мгновений с них спала алая поволока, и, как в вымытом стекле, отразился крошечный лик голубоглазого мальчугана со снежной, как у одуванчика, головой. Подле ног пацана замер белый козленок.

И тут Безсонова осенило. Он полез за пазуху, нащупал листочек плотной бумаги и, собрав все силы, швырнул фотокарточку прочь от себя. Коза, победно заблеяв, побежала вдогонку за карточкой, упавшей в снег, но, проскакав мимо нее, не остановилась и, как живой снаряд, понеслась в сторону «опеля». Вскоре страшный грохот донесся до слабеющего Женькиного слуха. Безсонов, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, вынул из нагрудного кармана сложенный пополам лист бумаги, другой рукой ощупал вокруг себя снег и наконец отыскал то, что хотел — пустую ружейную гильзу…

Полуденное рождественское солнце, хоть и не в силах согреть, всячески старалось поддержать Женьку Безсонова. Перескакивая с ветки на ветку, оно, точь-в-точь как покойная бабка Тэтяна, то виновато улыбалось ему, то озорно подмигивало, словно стараясь отвлечь от нестерпимой боли.

Громыхнул над головой безымянный выстрел, вторя ему, раздались чьи-то крики, кто-то, кажется, голосом Шубина, отчетливо позвал Безсонова. Женьке так не хотелось прерывать безмолвную беседу с солнцем, но что-то, скорее всего инстинкт самосохранения, заставило его приподнять окоченевшую от въевшегося снега щеку. Он увидел быстро приближающуюся к нему, подпрыгивающую на бегу папаху, а под ней — искаженное яростью лицо старика. Безсонов инстинктивно потянулся к ружью. До него оставалось сантиметров десять (их могло быть гораздо больше — 20, 50, 100 — Женька уже не различал очертания предметов, тянулся к оружию с закрытыми глазами), когда…

Солнце кружилось в небесном хороводе, быстро, очень быстро, глаза не поспевали за ним, деревья спешили подставить ему свои зеленые ветви. Солнце, не замедляя свой танец ни на секунду, стекало с ветки на ветку, с листка на листок, как капля расплавленного золота, и расточительно блистало!.. Вдруг светило встрепенулось желтогрудой пичужкой и, резво слетев, опустилось доверчиво на плечо старику. Глаза у деда Лешего были безупречного голубого цвета, взгляд добродушный и одновременно назидательный. Но, слава Богу, чувствовалось, что укор в них скоро угаснет, сменится стариковской жалостью к нему, еще молодому Женьке Безсонову.

Растянувшись в беспамятстве на снегу, Безсонов не видел, как Ульян, в двадцати метрах от него вхолостую щелкнув курком пистолета, отшвырнул бесполезный «Макаров», как бежавший навстречу Шубин, опередив старика, выдрал из снега ружье и ударил залпом по ногам лесного бандита…