Сумасшедший репортер [СИ]

— Понимаю. Чего тут непонятного? — Генка вздохнул. — Но жить все равно хочется.

Пленники замолчали, прислушиваясь к новым шагам, приближавшимся по скрипучим ступеням. Щелкнул замок, нерешительно отворилась дверь, и раздался усталый голос старухи, совершенно не различимой на фоне обезжизненного ночного неба.

— Не спите, сынки?

— Так вы ж спать не даете! Деретесь! — проворчал Генка. Старуха бросила на пол какие-то вещи, чиркнула спичкой, раз, другой — и уголок чердака осветило нервное пламя свечи. Старуха подняла с пола черный тулуп на овечьем меху и укрыла им лежавшего без каких-либо признаков жизни Шубина.

— Это страдальцу. А то замерзнет, бедолага. Мороз-то на дворе все крепчает!.. А это вам, — старуха протянула второй тулуп Безсонову, — будете греться друг за дружкой.

— Вы к нам очень добры… не знаю, как вас по имени, — сказал Женька.

— Мать покойная меня Тэтяной называла. А Ульян привык все больше ведьмой да старой каргой обзывать. Один только Леша помнит еще мое настоящее имя.

— Леша? — переспросил Безсонов и подвинулся к старухе, в руках у которой появился вдруг маленький чугунок.

— Это мой второй брат. Он полоумный, но добрый, как ребенок.

Безсонов вспомнил голубоглазого старика, кормившего сегодня посреди дороги козу. Старуха сняла с чугунка крышку, и тут же из него пахнуло чем-то давно забытым — теплым и вкусным прошлым.

— Состряпала немного кутьи. Сегодня ж Рождество Спасителя нашего. Вот, угощайтесь с Богом! — старуха протянула мужчинам ложки.

Глядя, как они уминают кашу, бабка Тэтяна замолчала. Потом вдруг продолжила рассказ:

— Годков так шестьдясят назад на хуторе, кроме нас, жили еще две семьи. У них были злые и глупые дети. Мы в то времечко тоже были детьми. Соседские не любили Алешу, били его частенько и дразнили «лешим»…

— Это же оливки! — выплюнув на ладонь косточку и поднеся ее близко к глазам, удивился Женька.

— В кутью изюм кладут да чернослив. Но откуда у меня чернослив?.. Сколько раз просила Ульяна, но он всегда ругается, кричит на меня. Вот привез соленых слив, пришлось их в кутью добавлять.

— А почему люди покинули хутор? — спросил Безсонов.

— Испугались нашего горя, — вздохнула бабка Тэтяна и перекрестилась, глядя на дверь. Безсонов переглянулся с Генкой и вопросительно посмотрел на старуху.

— Ох, давно это было, сынки, так давно! Уж боль прошла-позабылась, а с ней и жизнь моя, — всхлипнула старуха. — От всего-то века моего бабьего — сухая седая прядь волос!.. А в юности — знали бы вы, сынки, какие у меня были локоны! Густые, непокорные! И я вся шальная, непокорная!.. Мать не знала, что со мной делать. Однажды она меня сильно наругала, и я озлилась… и убила ее… Давняя история, сынки, и темная. А горела хата сильно! Те, кто видел наш пожар, будучи в тот час в лесу, говорили потом: «Казалось, будто солнце встает с того света!..»

Безсонов и Генка, давно забыв про кутью, внимательно слушали бабку Тэтяну, не отрывая взгляда от ее восковых пальцев, беспокойно теребивших старый пуховый платок. Во сне тихонько постанывал Шубин.

— Ну ты, бабка, даешь! — очнувшись от странного наваждения, присвистнул Генка. — Может, ты нам в кутью мышьяка сыпанула?

— От горя Алеша тронулся умом, — не обидевшись на Генкин вздор, продолжала старуха, — а Ульян покрыл меня, не выдал милиции, облепившей хутор, как осы ворованное варенье. С тех пор Ульян мне житья не дает, правит моей судьбой, как черный монах!..

— Страшно! Но все это дела давно минувших дней, — сказал Женька. — Сейчас же, пока вы рассказываете свою историю, замерзает, погибает маленький мальчик! И вы будете причастны к его смерти! Вы станете дважды убийцей!

— Ну что ты, сынок! Чтоб я дозволила погубить Сереженьку? Господь с тобой! — взволновалась бабка Тэтяна. — Сейчас он в надежном месте… Да, это место не для ребенка, страшно и низко держать его там! Но там он хоть защищен от лютого холода!.. Сынки, спасите Сереженьку!

— Но как? — подался вперед Безсонов.

— Убейте их! — зловещим шепотом обдала его старуха, отчего Женька невольно отпрянул. Бабка Тэтяна тотчас сникла. Порывшись за пазухой, где-то возле сердца, она вынула маленькую иконку.

— Вот иконка Пресвятой Богородицы. Уж не знаю, какой. Молитесь и молите Бога о пощаде!

С этими словами старуха вышла.

Безсонов поставил иконку рядом со свечой и нерешительно перекрестился.

— Ну и денек! Начали за упокой, за упокой и закончили! — возмутился несправедливостью судьбы Генка.

— Не святотатствуй! Как-никак Рождество сегодня.

6

Перед тем как лечь, Безсонов вынул диктофон и, подумав несколько секунд, стал нашептывать в крошечную, словно от фильтра, решетку диктофона: «Сегодня Рождество, Его день рождения… А меня и еще троих ни в чем не повинных людей приговорили… Страшно! Закон сохранения жизней действует! Закон жертвоприношения! Рождение Бога сопровождают смерти людей!..» Тут Женька заметил, что кассета не вращается. «Диктофон отказал. Самовольно решил не записывать мой ночной бред! Хм, — Безсонов невесело ухмыльнулся, — что ж ты, Жека, делаешь? Выговорил простому шоферу, а сам покруче его богохульствуешь?!»

Женька на ощупь отыскал в сумке блокнот и при колышущемся свете свечи записал: «В праздник всех православных хочется верить: утро вечера мудренее. Прошу у Бога силы и надежды. Надежда, как известно, умирает последней. Надежда не умирает…»

Потом Безсонов долго мостился в стылом сене, наконец притих, прижавшись к литому боку давно уж храпевшего водителя «мерседеса». Задремал. Женьке снился его сын. Малыш стоял в какой-то яме и тянул к Женьке свои покрасневшие от ветра ручонки, а Безсонов упрямо снимал его на видео. Рядом проносились невидимые машины — был слышен лишь гул их моторов. Вдруг под ногами ребенка вспыхнул огонь, сынишка в отчаянии выбросил вверх руки, схватил Женьку за плечи и сильно потянул на себя…

— Вставай, мил человек! С Рождеством тебя Христовым! Они уехали час назад! Пора, не залеживайся!

Рассветало. Свет, вливаясь в оконце, подобно ручью, струился в чердачном пространстве, темном, как омут, в виде золотых, волнующих душу водорослей. В чердаке-аквариуме зарождалось новое утро. Голубоглазый старик улыбался плохо соображавшему спросонья Безсонову.

— Вот тебе посох, а вот — котомка полезная! И Бог тебе в помощь!

Сказал и, пока Женька зевал и продирал очи, исчез. Как будто его и не было вовсе! Почудилось, что ли? Безсонов огляделся. По-прежнему похрапывал Генка, неотрывно смотрел в оконце больными глазами Шубин, да слышались со двора чьи-то пьяные бормотания.

— Андрей Васильевич, как вы?.. Я уж грешным делом подумал, что вы больше не встанете.

— Надо бежать, — вместо ответа глухо отозвался Шубин.

— А договор? — стараясь скрыть в голосе внезапно нашептанный сердцем укор, спросил Безсонов. Он вплотную подполз к Шубину.

— Я и в самом деле подписал контракт. Но… — директор улыбнулся той улыбкой, которая порой бывает красноречивей иных многословных фраз. Из глаз, морщинок, губ Шубина, как из частичек мозаики, сложились вдруг в его улыбке затаенная грусть, мудрость, горечь, чувство вины и другое чувство, очень схожее с чувством благодарности — той редкой благодарности (по сути, адресованной неизвестно кому), которая бывает вызвана случайным везением или неожиданным счастьем.

Шубин оживился, обращаясь к Женьке, вдруг перешел с ним на вы:

— Они не заметили подвоха! Понимаете, Евгений, мне в этот раз ужасно повезло!

Помните, есть масса фильмов про шпионов, которые, встречаясь, вместо пароля протягивают друг другу рваные половинки одной и той же денежной купюры? Без второй половинки соратника они никто, вместе — страшная сила!.. Я не вспомню сейчас ни одного названия такого фильма. Но дело, собственно, не в этом. В моем случае роль подобной «второй половинки» должна была сыграть подпись синьора Мадзони. На бланке контракта его должность и имя напечатаны в самом низу и, по просьбе самого Мадзони, довольно мелким шрифтом. Чтобы обратить на эту строку внимание, нужно быть либо очень внимательным, либо хорошо знать английский и суметь прочесть документ целиком. Да, текст контракта, регламентирующего мои права как руководителя завода по закупке оборудования у того или иного предприятия (в том числе и украинского), набран на английском. Условия контракта таковы, что он должен быть подписан тремя сторонами — заводом-покупателем, предприятием-поставщиком и организацией, финансирующей инвестиционный проект. В моем случае в качестве последней стороны выступает фонд, возглавляемый синьором Мадзони. А без подписи синьора, повторяю, контракт не имеет юридической силы. Это значит, что, пока я не получу от итальянца его бесценного автографа, банк ни за что не переведет деньги со счета завода на счет «лесных братьев»!

— Но это ведь рано или поздно откроется?! — воскликнул Безсонов.

— Сегодня же, — согласился Шубин. — Я слышал, как среди ночи завелась и отъехала их машина. Поэтому, пока «лесные братья» отсутствуют, нужно как можно быстрее найти моего мальчика и уносить отсюда ноги. Надо действовать!

— Но как?

Безсонов поднялся, хрустнув костьми, потянулся, обошел чердак, подергал дверь — она громыхнула снаружи тяжелым замком.

— Ух ты, а это что? — Женька уставился на продолговатый, длиной чуть больше метра, предмет, завернутый в черную ветхую тряпицу. Предмет стоял, прислоненный к стене в шаге от двери.

— Вечером его не было… — и в тот же миг Безсонова осенила догадка. — Неужто это посох Лешего?!

— Какой еще посох? — подал сонный голос Генка, разбуженный Женькиным вскриком. — Журналист, ты от страха заговариваться начал!

— Разверните, Женя! — тихо попросил Шубин.

Безсонов протянул к вещице руку, и в ту же секунду тряпица поползла вниз от одного прикосновения его пальцев и упала, как покрывало с открываемого обелиска…

— Ох, ни хрена себе! — первым отреагировал на увиденное Генка.

— «ИЖ-58» или «ИЖ-54», «бескурковка», с горизонтальными откидными стволами, — попытался определить модель Шубин. — Старенькое, но надежное. Чье?

— Чье? — задумчиво повторил Безсонов и мотнул головой, постаравшись избавиться от наваждения. — Старик Леший сказал: «Вот тебе посох!» — и исчез… Вспомнил: там еще котомка должна быть! — Женька стал озираться по сторонам.

— Парень, да ты спятил! Какой к ядреной фене Леший?! Какая котомка?! — взорвался Генка. — Приди в себя! Перестань байки сочинять! Мы на чердаке бандитской хаты, и скоро нас пустят на холодец!

— Но ружье-то он не выдумал, — задумчиво произнес Шубин. — Постой… Котомка, говоришь.

У меня вот под головой сумка, не знаю, откуда взялась…

Безсонов взял в руки двустволку, неуверенно переломил ее, заглянул в пустые зрачки стволов, потом резко защелкнул, опустил предохранитель и, неожиданно наведя на Генку, нажал на спусковой крючок.

— Ты што, совсем обалдел?! — попятился от него Генка и, упершись спиной в кучу сена, попытался даже немного зарыться в нее. Шапка сена упала на него, водрузившись на голове нелепым вороньим гнездом.

— Не транди! — коротко ругнулся Безсонов.

— Ого, в Евгении проснулся человек с ружьем! — удивился Шубин и тут же осуждающеироничным тоном осадил. — Держите себя в руках, дружище!

— Ладно. Я неудачно пошутил, — с досадой в голосе отозвался Безсонов и взял из рук Шубина полотняную сумку. Сумка была небольшой, старенькой, штопанной вдоль и поперек (сто лет тому назад русские художники любили рисовать с такими сумками наших неутомимых ходоков) и неожиданно тяжелой. Сумка оказалась крепко перевязанной бечевкой.

— Ну у тебя и юморок, журналист! Черный, как резина на моем «мерсе»! — Генка беззлобно ворчал. — Кстати, как он там, бедолага? Эх, не видать трейлер отсюда!

Генка, стоя у оконца, наблюдал, как бабка Тэтяна, проходя по двору с желтой, как головка сыра, миской, остановилась у какого-то красного ящика (в таких обычно хранят противопожарные принадлежности — песок, топор, ведро), откинула его крышку и зачерпнула миской что-то белое и сыпучее.

— Снег у нее там, что ли? — гадал Генка. — Какой-то ящик внизу стоит, чем-то белым до краев наполнен.

— Вау! — вдруг издал победный клич Безсонов, наконец развязав сумку. — Генка, не знаю, что там у бабки в ящике, а у ее братца… Господа, — Женька торжествующим взглядом посмотрел на Шубина и водителя, — сумка набита охотничьими патронами!

— Неужели?! — машинально потянулся к Женьке Шубин.

— Значит, будем мочить бандитов! — довольно крякнул Генка, по-прежнему глядя в оконце. Старуха, набрав в миску белой массы неизвестной природы, исчезла из Генкиного поля зрения. Спустя минуты две-три, на лестнице, ведущей на чердак, раздались шаги. Кто-то тяжело и долго поднимался к пленникам.

Безсонов, вспоминая, как это делается, заряжал ружье. Генка вдруг предложил:

— Давай грохнем старуху!

— Причем тут она?!

— В самом деле! — поддержал Женьку Шубин. — Старуха доживает свой век, и Бог ей судья!

Дверь с шумом рывком отворилась — и на чердак завалил, едва удержав равновесие, Тарас. Он был сильно пьян, но все же крепко стоял на ногах. От хлопца разило плохим самогоном и редким здоровьем, сейчас воплотившимся в бездумной, опасной силе.

— Ну шо, хлопци! Витаю вас з Богом новонародженным! Вин мэни на вухо прошэпотил… благословив, отжэ… — смачно, словно нарочно, икнул Тарас, — шо б я вас сего дни прышив! — и хлопец разразился низким смехом вперемежку с частым иканием.

«Ты смотри, будто собака Баскервилей лает! Не то простудилась, не то налакалась дряни — и лает,» — подумал Женька. Его рука непроизвольно легла на кнопку предохранителя. Мягкий щелчок и…

— Ну-ка, ну-ка, дурэнь, шо цэ у тэбэ? — Тарас шагнул к Безсонову. — Оцэ так тоби — рушныця!

Безсонов, продолжая сидеть на охапке сена, медленно стал поднимать ружье. Тарас ринулся на него и попытался ногой выбить ружье. Удар пришелся на край ствола, ружье круто вздернулось, и в этот момент Безсонов выстрелил из обоих стволов. И тут же повалился на спину, перекинутый сильной отдачей ружья. Оно вылетело из рук и плюхнулось где-то в темном углу чердака.

Голова Тараса резко откинулась назад, будто он пропустил невидимый апперкот, хлопец заорал не своим голосом и резко закрыл, будто ударил, лицо руками. В ту же секунду меж растопыренных пальцев брызнула кровь, закапала на золотое от утреннего света сено.

— Шо ж ты наробыв, дурэнь?! Я ж тэбэ розирву на шматкы, собака ты погана!

Хлопец, как волчок, закрутился на месте, оступился, ударился головой о бревенчатую стену и, воя, бросился к лестнице, неловко сорвался со ступеней и кубарем, грохоча, скатился вниз. Поднялся и, продолжая подвывать и сыпать проклятия, поковылял прочь.

— Живучий какой гад! — изумился Генка, глядя Тарасу вслед. — Влепили целый заряд дроби, а ему хоть бы хны!..

Шубин жестко, почти грубо оборвал водителя: — Кончай разговоры! Вперед! Нельзя мешкать! — и подтолкнул водителя к лестнице. Обернулся к Безсонову: — Евгений, пойдете со мной, поможете найти моего сына! Геннадий, поспешите к машине! Разогрейте двигатель и ждите нас!

Шубин выкрикивал фразы, словно отдавал подчиненным приказы.

— Ага, как же, побежал! — заартачился Генка. Он спускался по лестнице, а потом встал как вкопанный. — Те-то двое, старик и пацан, зрячие еще. Увидят меня и подстрелят как зайца!

— Не увидят. Они уехали ночью в Сумы. Я слышал, как отъезжала машина. Давайте, Геннадий, не стойте!

— На хрена им ночью понадобилось тащиться в город? — Генка продолжал упрямиться.

— Вчера я подписал контракт, и они направились, видимо, к юристу, чтобы он провел экспертизу.

— Значит, ваши денежки тю-тю? — Генка жалостливо глянул на директора. — Наверное, если бы и меня так били… Да хрен бы я им отдал! Денежки мои! Да потому что их у меня никогда не было! — и громко загоготал. Шубин и Женька невольно улыбнулись.

Шубин оглядывался по сторонам, соображая, в какую сторону бежать.

— Действуем очень быстро. Скоро «лесные братья» вернутся и о-о-чень злые! Если нас застанут — нам несдобровать!

У Генки взметнулась левая бровь: — Не понял. Теперь-то чего им психи гонять?

Тут уже не выдержал Безсонов и заорал на водителя: — Гена, быстрей к машине! Заводи и жди нас!.. Ну что ты вылупился?.. Не хватает в договоре еще одной подписи! А без нее Ульяну не видать денег как собственных ушей!

— Так бы сразу и сказали.

Генка помчался к «мерседесу», зад которого виднелся из-за края заброшенной хаты, и чуть не сбил старуху, идущую им навстречу. Бабка Тэтяна несла чугунок и миску.

— С Рождеством вас, сынки! Вот, позавтракайте кукурузкой с сахарком!

— Кукуруза — зимой?! Ничего себе! — удивился Безсонов.

— Бабуль, а что ты там насыпала из ящика? — спросил, посмеиваясь, Генка.