Помоги проекту - поделись книгой:
Джеймс Бонд: Официальная биография агента 007
1. «Это — коммандер Бонд»
Для МЕНЯ СТАЛО НЕОЖИДАННОСТЬЮ узнать, на какой самолёт купил мне билет Уркхарт. Он единственный из сотрудников обладает чувством юмора (которое считает неприемлемым для употребления в том сером, похожем на морг, здании на Риджентс-парк, где работает) и, заказывая для меня билет, он, конечно, знал, на какой именно он рейс. Самолёт должен был покинуть аэропорт Кеннеди в 16.00, направляясь к Бермудам. О чём мнене сообщил Уркхарт, так это о том, что он был специальным предложением для новобрачных, направляющихся отдыхать в свой медовый месяц.
Два часа по прилёту из Лондона я провёл в зале ожидания аэропорта Кеннеди, в окна которого бил настоящий Нью-Йоркский дождь со снегом, в эту холодную январскую субботу. А теперь три часа должен был провести в обществе людей, совершающих свой первый брачный полёт. Розы, калифорнийское шампанское — всё это было не для меня.
«Добро пожаловать на борт, дамы и господа! Вас приветствует „Пан Америкэн” — самая опытная авиакомпания в мире, капитан и экипаж которой желают вам приятного полёта в этом поистине незабываемом в вашей жизни путешествии!» Вежливый смех. Чьи-то восторженные аплодисменты. И сидя в своём месте у прохода, я стал волноваться по поводу
Г де заканчивалось чувство юмора старины Уркхарта?
Между мной и иллюминатором сидела молодая пара, всецело поглощённая друг другом. Он был в тёмно-сером, она — в розовом. Никто из них ничего не говорил. Их молчание было тревожащим, будто в неодобрение моей так называемой миссии.
Подали обед — четыре блюда в пластиковой упаковке — триумф космической эры. Уплетая своего цыплёнка по-мэрилендски с хрустящей корочкой, я внезапно испытал острую тоску. Однако ещё в Лондоне Уркхарт сказал, что по прибытию на место назначения обо мне позаботятся. Там это умеют делать довольно хорошо.
Я выпил, потом ещё, и пока большой самолёт гудел в ночном небе, совершая свой путь к тропикам, я попытался восстановить в уме события, предшествовавшие этому полёту.
Всё началось два года назад — после того как я опубликовал мою книгу «Жизнь Яна Флеминга». После неё я получил множество писем — от японцев, занимающихся баллистикой, от французских подростков-бондофилов, от шведов — любителей детективов, а также от дипломированных американцев, пишущих свои диссертации на тему триллеров. Я постарался ответить всем. Но было одно письмо, которое поставило меня в затруднительное положение. Оно было из Вены, от женщины, подписавшейся как Мария Кюнцлер.
Письмо было длинным, немного сентиментальным, и написанным фиолетовыми чернилами. В ней говорилось о довоенной зиме, проведённой с Яном Флемингом на горнолыжном курорте в Кицбюэле. В моей книге я не придал особого значения этому периоду жизни Флеминга, описав его лишь вкратце. Флеминг побывал на этом курорте несколько раз, и впервые это произошло в 1920 году, когда он провёл там время с парой по фамилии Форбес-Деннис (г-жа Форбес-Деннис оказалась, кстати, писательницей Филлис Боттом). Теоретически Флеминг изучал там немецкий язык, хотя на практике большую часть своего времени он наслаждался горами и местными девушками. Из письма следовало, будто бы мисс Кюнцлер была одной из них. Её информация о Флеминге казалась подлинной; в своём письме она упоминала о друзьях из Кицбюэля, у которых я когда-то брал интервью для своей книги. Но больше всего я был озадачен, когда прочёл последний абзац её письма. Звучал он следующим образом: «Теперь вы можете понять то возбуждение, которое чувствовали мы все, когда симпатичный юноша Джеймс Бонд появился в Кицбюэле. Оказалось, что ему довелось побывать в доме Яна в Итоне — и это несмотря на то, что он был намного моложе Яна. Уже в то время Джеймс занимался своего рода шпионской деятельностью, и Ян, который любил разыгрывать людей, использовал это по отношению и к Джеймсу, выуживая у него, таким образом, нужную ему информацию. Джеймс был очень зол на него за это».
Прочтя это, я, конечно же, решил, что мисс Кюнцлер была немного не в себе, по крайней мере, она явно украсила факты домыслами. Я вежливо поблагодарил её за письмо и написал, что её анекдот о Джеймсе Бонде приятно меня позабавил.
Здесь я должен сразу же оговориться, что в процессе написания «Жизни Яна Флеминга» я ничуть не сомневался в том, что Джеймс Бонд — это и есть Ян Флеминг, и Ян создал этот образ из своих мечтаний и воспоминаний своего детства. Я знал Флеминга лично в течение нескольких лет, причём тех самых лет, когда он писал свои первые книги о Бонде. В то время мы вместе работали в «Санди Таймс», и в романах о Бонде я нашёл множество параллелей между героем и его автором. Флеминг даже наделил Бонда своими личными качествами — предпочтениями в одежде, еде, даже в том, как он выглядел. Именно поэтому, когда я представлял себе лицо Джеймса Бонда, то видел Флеминга (а не Шона Коннери).
Однако существовали и некоторые факты, шедшие вразрез с тем, что Бонд — это Флеминг. Несмотря на то, что сам Флеминг это отрицал — категорически. Речь шла о том, что чем внимательнее вы читали книги, тем больше начинали замечать факты, относящиеся к жизни Джеймса Бонда
Одна теория состояла в том, что «настоящий» Джеймс Бонд был капитаном королевской морской пехоты, личность и подвиги которого вдохновили Флеминга. Другая — в том, что Флеминг тщательно изучил карьеру двойного британского агента Джеймса Мортона, тело которого было обнаружено в отеле «Шеферд» в Каире в 1962 году. Были и другие слухи. Однако никакие из них не выдерживали критики, и не могли заставить меня изменить своё отношение к тому, что Джеймс Бонд — это и есть Ян Флеминг. Тогда я получил второе письмо от таинственной мисс Кюнцлер из Вены. Оно прибыло спустя приблизительно три месяца после того, как я написал ей ответ, и в нём мисс Кюнцлер извинялась за задержку, сославшись на проблемы со здоровьем. (По всем данным, на тот момент ей было около шестидесяти пяти). На сей раз письмо было более коротким. В нём указывалось, что последний раз мисс Кюнцлер видела Джеймса Бонда на празднике в Кицбюэле в 1938 году. Также она добавила, что он написал ей несколько писем после праздника, и всё. Когда ей станет лучше, она найдёт их и перешлёт мне, приложив к ним и некоторые фотографии. И несомненно, должны быть люди, знавшие Джеймса Бонда в Итоне. Почему бы мне не связаться с ними? Я ответил ей немедленно, прося выслать мне указанные письма. Ответа не последовало.
Я написал ей ещё несколько раз — опять безуспешно. Тогда, следуя её совету, я решил проверить возможные свидетельства относительно юного Бонда в Итоне. Флеминг объявился в Итоне осенью 1921 года. Данных о возрасте Джеймса Бонда у меня не было, кроме, разве что, высказывания мисс Кюнцлер о том, что он был моложе Флеминга. Я проверил все данные за двадцатые годы. Отдельные Бонды мне попадались, но ни одного из них не звали Джеймсом, и никто из них не побывал в старом доме Флеминга. Было ясно, что мисс Кюнцлер ошибалась, однако заинтригованный, я решил проверить и тридцатые годы. Неожиданно я
Я написал восемнадцати из них. Шестеро ответили, сказав, что помнят такого. Равнодушного к учёбе, но физически сильного, тёмноволосого и довольно буйного. Друзей у него не было, и он никого не боялся. О его домашней жизни и о его родственниках никакой информации не было. «У меня было подозрение, — писал один из респондентов, — что мальчик пережил какую-то семейную потерю. Я не знаю подробностей, но судя по душевному состоянию парня, было похоже, что всё обстояло именно так».
Читатели книг Флеминга, конечно, помнят факты из некролога о Джеймсе Бонде, предположительного составленного М., в романе «Живёшь лишь дважды». Согласно этому некрологу, карьера Джеймса Бонда в Итоне была «кратка и непримечательна».
Ни в одном из писем не была указана причина, по которой Джеймс Бонд покинул Итон (которая по версии М. была «проблемой с гувернанткой одного из учащихся»). Но были две другие интересные параллели.
Согласно М., родители Бонда погибли, совершая восхождение в Альпы, и мальчику тогда было всего одиннадцать лет. Также в некрологе было отмечено, что парень был атлетического сложения и склонным к уединению.
Конечно, всё это могло быть лишь совпадением, но всё же весьма странным. И я решил проверить данные некролога. Согласно им, после проблем в Итоне, провинившийся Бонд был переведён в Феттес, в школу, в которой учился его отец. Естественно, я написал секретарше той школы письмо с просьбой дать мне какую-либо информацию о Бонде — мальчике, который, возможно поступил в их школу в 1936-ом. Но прежде чем я получил ответ, прибыло другое письмо, которое изменило всё. В большом коричневом конверте со штампом венской почты было короткое официальное сообщение от австрийского адвоката. В нём говорилось, что его клиент фрейлейн Кюнцлер, проживающая по адресу Фридрих-плац, 27, скончалась от болезни три недели назад. Разбираясь с её документами, он обнаружил записку о том, что в мой адрес необходимо было выслать некую фотографию. Фотография прилагалась. Это был увеличенный чёрно-белый снимок туристов на фоне гор. Одним из туристов была симпатичная молодая блондинка, а рядом с ней стоял человек, в котором я без труда узнал Яна Флеминга. По другую сторону от девушки был высокий симпатичный темноволосый парень, лет восемнадцати-девятнадцати. Все трое выглядели очень серьёзными. Я повернул фотографию. «Это единственное фото, которое я смогла найти, — было указано на обороте. — Писем я так и не нашла, но эти два человека и есть Джеймс и Ян в Кицбюэле в 1938-ом. Девушка — это я, хотя сейчас вы вряд ли признаете в ней меня».
Бедная мисс Кюнцлер…
Итак, если молодым парнем действительно являлся Джеймс Бонд, то женщина говорила правду. Тогда что же случилось с ним в 1938-ом? Как долго использовал его Флеминг в качестве персонажа для своих романов?
Не дожидаясь известия из Феттеса, я решил навести справки у друзей Флеминга, проживающих в Кицбюэле. Однако вскоре мне позвонил человек, назвавшийся Хопкинсом. Судя по тону — полицейский. Он уже слышал, что я навожу справки об одном человеке. Не могли бы мы с ним встретиться и обсудить это за ленчем? Например, в Национальном либеральном клубе на Уайтхолл Плэйс.
Мистер Хопкинс оказался необычным либералом: крупным, лысым, и с пышными бровями — таким увидел я его, когда он ожидал меня в фойе клуба возле бюста Гладстона* /
— Я из Министерства обороны, — сказал Хопкинс, прихлёбывая поданный ему коричневый виндзорский суп. — Вы должны немедленно прекратить все свои поиски.
— Это почему же? — спросил я.
— Поскольку они противоречат национальным интересам.
— В каком смысле?
— Если я говорю вам, что противоречат, значит это так.
— А если я этого не сделаю?
— Тогда мы применим по отношению к вам закон о государственной тайне.
Даже так.
После коричневого виндзорского супа нам подали пастуший пирог — запеканку из мяса и картофельного пюре — очевидно, любимое либералами блюдо; питательное, но не очень располагающее к разговору. Я попытался выяснить у Хопкинса, кто конкретно стоит за ним, но так и не получил ответа. «Помните о государственной тайне, — сказал он мне напоследок. — Нам не нужны неприятности». «Скажите это мистеру Гладстону», — ответил я.
В итоге я остался неудовлетворённым. Если и существовала какая-то серьёзная причина на то, что о Джеймсе Бонде следовало помалкивать, то я чувствовал, что имею право знать её. Может быть, стоит обратиться к более лояльной персоне, чем Хопкинс?
Через несколько дней я получил новое приглашение на ленч — в ресторан «Кеттнерс». Я ответил, что не приеду, если мне вновь будут угрожать. «Угрожать? — послышался удивлённый голос на другом конце провода. — Помилуйте, это будет всего лишь интеллектуальным общением».
На этот раз это был Уркхарт — очень худой человек, плешивость которого сочеталась с густой чёрной растительностью на его руках. В отличие от своего коллеги, он не поскупился на бутылку респектабельного кьянти. Ещё до того, как мы закончили лазанью, я протянул ему присланную мне из Вены фотографию.
— Очень интересно, — отреагировал он. — Симпатичный парень. Каким и остаётся до сих пор, конечно.
— То есть, вы хотите сказать, что Джеймс Бонд всё ещё жив?
— Конечно. Иначе бы не было этой нашей встречи.
— Поэтому, наверное, Хопкинс и говорил мне о государственной тайне. Он почти угрожал мне тюрьмой.
— Старина немного передёрнул. У него проблема на проблеме — грыжа замучила, да ещё и анемия у жены. — Уркхарт улыбнулся, показав свои огромные зубные протезы. — Некоторые мужчины рождены, чтобы страдать. А Бонд… все эти фильмы о нём… нет, в жизни он совершенно другой. Ему, кстати, понравилась ваша книга — «Жизнь Яна Флеминга». Он смеялся, читая её, хотя между нами — чувство юмора — не самое сильное его звено. Да что там говорить, все мы чрезвычайно благодарны вам за вашу книгу.
— Но где же Бонд сейчас, и чем он занимается?
Вновь улыбка.
— Всему своё время. Спешить мы не будем. Кстати, как вам этот кьянти? «Бролио», а не «брольо», как в своё время называл его Флеминг. На самом деле Ян не очень разбирался в винах. Раздувал теории о шампанском, а в реальности не мог отличить «Боллинджер» от водопроводной воды.
Мы так и проговорили о Флеминге — до конца ленча. Оказалось, что Уркхарт работал с ним во время войны, и, как и все, кто знал его лично, был очарован противоречивой личностью этого человека. Мне показалось, что он ставил на этом акцент специально, чтобы не говорить о Джеймсе Бонде. «Мы будем на связи, — сказал он в конце. — Но свои поиски Бонда вам всё же следует прекратить. Они действительно могут доставить нам неприятности, если будут обнародованы, да и грыже Хопкинса это не понравится».
Я дал уклончивое обещание остановить поиски и, выходя из ресторана, подумал о том, что если выполню его, то Уркхарт больше меня не побеспокоит. Как показали дальнейшие события, я ошибался. Через несколько недель он позвонил мне снова, пригласив в свой офис.
Это был первый раз, когда я посетил серое здание на Риджентс-парк, которое Флеминг называл «Юниверсал экспорт». Я ожидал чего-то более грандиозного, однако, как и все секретные службы, здание имело некоторые признаки маскировки. Атмосфера в нём была гнетущей — серые коридоры, серые офисы, серые люди. Когда я вошёл к Уркхарту, он предложил мне ментоловую сигарету, и закурил сам.
— Итак, по поводу Джеймса Бонда, — сказал он. — Я поговорил с некоторыми влиятельными людьми, и мы решили сделать вам предложение, которое может заинтересовать вас. — Он сделал паузу, подправив зубной протез дешёвой шариковой ручкой. — Поймите меня правильно: просьба прекратить поиски этого человека возникла не на пустом месте. Вы не первый, кто им интересуется, и с некоторыми журналистами у нас были проблемы. Когда тайное становится явным — это всегда плохо для Секретной службы. Поэтому освещать такие вещи нужно с определённой долей ответственности.
— То есть подвергать цензуре?
— Ну зачем сразу такие грубые слова? История этого сотрудника очень интересна, и все мы гордимся ею. Я бы даже сказал, что это один из самых потрясающих феноменов в нашей работе. Не исследуя его полностью, невозможно понять, насколько он замечателен.
Я не ожидал от Уркхарта такого красноречия, а поэтому попросил его быть более конкретным.
— Ах, простите, — ответил тот. — Я думал, вы меня понимаете. Я предлагаю вам написать полную историю жизни Джеймса Бонда. Если вы согласитесь на это, то получите необходимое сотрудничество со стороны нашего отдела. Вы сможете встретиться с его коллегами. И конечно же, увидитесь с Бондом лично.
Позже я узнал, что в планах Уркхарта было нечто большее, чем казалось поначалу. Он был сложным человеком, а годы, проведённые им в шпионской деятельности, сделали его ещё и скрытным. Оказалось, что в настоящий момент Бонд переживал довольно трудный период своей жизни. За последний год он перенёс какое-то сложное заболевание, которое сделало невозможным его активную работу в отделе. Болезнь привела его к моральному и физическому упадку сил, какой порой случается у слишком загруженных работой людей, и они сдают свои позиции уже в среднем возрасте. Прошлым сентябрём Бонд больше месяца провёл в военном госпитале Короля Эдварда VII, под чужим именем (под каким именно — я так и не узнал). Лечился он по поводу острого гепатита, и в настоящее время находился в стадии выздоровления. Как полагается в таких случаях, тяжёлых нагрузок ему следовало избегать. Врачи настаивали на том, что для полного выздоровления Бонд должен был всецело посвятить себя физическому и умственному отдыху — как от работы, так и от лондонской зимы. Сам Бонд, однако, мыслил иначе.
Он говорил, что был уже здоров, и требовал разрешения вернуться на службу. Коллеги, казалось, поддерживали его, но Джеймс Мэлони — невропатолог и старый друг Бонда — советовал ему повременить. А чтобы Бонд не скучал во время своего выздоровления, он посоветовал сотрудникам придумать для него такое занятие, которое бы его не слишком обременяло. «В случае с печенью вас убивает не болезнь, — говорил он, — а кровавая скука».
Удивительно, но М., редко когда понимавший простых смертных, сейчас принял довольно необычное решение этой проблемы.
Одним из людей, которых он уважал в огромном мире Секретной службы, был сэр Уильям Стивенсон, так называемый «тихий канадец», некогда успешно руководивший филиалом британской разведки в Нью-Йорке в годы войны. В последнее время этот миллионер-пенсионер жил на верхнем этаже роскошного отеля на Бермудах. И Бонд, и Флеминг знали его хорошо. «Почему бы Бонду, — предложил М., — не съездить к нему? Там он смог бы поплавать, пострелять, и ходить под парусами, сколько ему захочется». Сэр Джеймс одобрил идею Бермуд, добавив, что будет также полезно занять чем-то и ум.
Тогда один из преподавателей Оксфорда и по совместительству историк Секретной службы высказал идею предложить Бонду написать мемуары. «Бонд? Мемуары? — скептически усмехнулся М. — Да я у него нормального отчёта не мог получить после задания.» Здесь Уркхарт и предложил отправить на Бермуды меня. «Вот увидите, они сработаются, — сказал он. — В результате историк получит нужную ему информацию, а я и Хопкинс будем избавлены от беспокойства за то, что кто-нибудь сможет выудить у Бонда несанкционированные сведения». «И вы позволите этому писателю всё это издать?» — недоверчиво спросил М. «Если он этого не сделает, — ответил Уркхарт, — то в ближайшее время этим обязательно займётся кто-нибудь из журналистов. А так это будет замечательная возможность описать вашу личность, личность Флеминга и 007 в удобном для нас виде. Утрём нос оппозиции».
Уркхарт чувствовал, что М. был восприимчив к лести — как и большинство стариков. С некоторой неохотой он согласился. И вот я лечу к Бермудам. Их огни уже замерцали далеко внизу в темноте. Как будто не очень верилось, что скоро я увижусь с самим Джеймсом Бондом. Вскоре шасси коснулось посадочной полосы. Перед нами лежал Гамильтон. Выход из самолёта казался началом мечты: пальмы и гибискус, тёплый ароматный воздух. Я уже начинал завидовать новобрачным. Следуя за ними, я чувствовал себя выделяющимся на их фоне и ужасно одиноким. Уркхарт и Лондон казались мне сейчас очень далёкими. Уркхарт сказал, что в аэропорту меня встретят. Я не спросил его, кто. Я даже не знал адреса, куда мне следует идти.
Когда я показал свой паспорт таможеннику, тот посмотрел на меня подозрительно, а потом просигнализировал кому-то стоящему сзади. Ко мне тут же направилась симпатичная темнокожая девушка, улыбнулась и сказала, чтобы я прошёл за ней — к выходу — туда, где темнокожий таксист уже укладывал мой багаж в «Кадиллак» золотистого цвета. После меланхоличного приветствия он открыл для меня заднюю дверь, а потом повёз вдоль моря. Моя попытка заговорить с ним не увенчалась успехом. Тогда я спросил его, куда мы едем. «Увидите, — ответил он. — Скоро прибудем».
Мы ехали по дороге, окружённой пальмами и отражающимися от моря огнями, и, проехав через высокие ворота, оказались перед отелем, выдержанным в старинном стиле. Розовые стены, белые ставни, колонны по бокам от дверей. В освещённом бассейне плавали отдыхающие, некоторые сидели на террасе. Швейцар в цилиндре и жёлтом жилете взял мой скромный багаж и направился к лифту.
Уркхарт сказал, что по прибытию на место назначения обо мне позаботятся, и причём довольно хорошо. Так оно и оказалось: ванна уже наполнялась водой, напитки ждали на столе, а вежливый служащий спросил меня, не желаю ли я заказать еду из ресторана.
Я ответил, что нет, и налил себе виски «Глен Грант» со льдом. «Сэр Уильям просил передать, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома, — сказал служащий. — Когда будете готовы, позвоните мне, и я отведу вас к нему».
Я принял душ, переоделся в лёгкую одежду, которую приобрёл за три дня до этого на средства, выделенные мне Уркхартом, и после ещё некоторого количества «Глена Гранта» позвонил. Служащий появился тут же. Провёл меня по коридору, а потом открыл дверь, за которой был частный лифт. Едва мы вошли в него, он поднял трубку находившегося внутри телефона. «Это Августус, — сказал он в неё. — Принимайте гостя».
На том конце провода кто-то тихо ответил. Лифт медленно пошёл наверх. Когда он остановился и двери открылись, я шагнул в большую комнату, большей частью неосвещённую. Три стены занимали широкие окна, в которых было видно ночное море. Вдоль четвёртой стояли стулья, радиопередатчик и две настольные лампы, отбрасывающие вокруг зелёный мрачный свет. В нём я смог разглядеть находящегося в комнате пожилого седовласого человека.
— Я — Уильям Стивенсон, — сказал человек. — Лондон уже предупредил меня о вас. — Он указал на стоящего в тени комнаты другого человека. — А это
— коммандер Бонд.
2. Детство шпиона
ИТАК, ЧЕЛОВЕКОМ в ТЕНИ БЫЛ Джеймс Бонд. До тех пор мне казалось, что я знаю его довольно хорошо — по книгам. Я всегда представлял его чем-то вроде супермена. Однако первое, что я сразу же почувствовал, увидев его — это некоторая скрытость и сдержанность. Лицо его было мне незнакомым, но, безусловно, твёрдым и решительным. Глаза были сероголубыми, рот не улыбался. Знаменитый шрам тянулся через всю левую щеку — от угла глаза до линии подбородка. Надо лбом нависала запятая тёмных, уже пронзённых сединой волос. Да, Флеминг описывал его именно таким. Но было ещё кое-что, к чему я не был подготовлен: к атмосфере некоторой напряжённости, витавшей вокруг этого человека. Он производил впечатление того, кто когда-то пострадал и сейчас обеспокоен возможным возвращением проблем.
После того как сэр Уильям представил нас, мы пожали друг другу руки.
— Настоящее искреннее рукопожатие, — сказал я.
Бонд не отреагировал. Вместо ответа он достал сигарету и закурил. Потом сказал:
— Не думаю, что смогу оказаться вам сколько-нибудь полезным. О моей личной жизни в общих чертах уже написал Ян. Я смогу добавить немного, и вообще вся эта затея кажется мне высосанной из пальца.
— Ваша личная жизнь интересует этого господина в последнюю очередь, — вставил Уильям. — Он скорее хотел бы поговорить с вами о Флеминге.
Услышав такое, Бонд смягчился.
— Как хорошо вы его знали? — спросил я.
— Достаточно хорошо — насколько хорошо можно было знать такого человека, как Флеминг.
— И вы не были против того, чтобы он писал о вас в своих книгах?
Бонд выдержал паузу.
— М. дал добро на то, чтобы я рассказал вам об этом?
— Да.
— Невероятно. Что ж, в таком случае и у меня нет возражений, хотя в реальности они есть. Я расскажу вам. Но не думайте, что я согласился на использование меня в книгах Флеминга из тщеславия. Если б вы знали, сколько проблем доставили мне эти книги.
— Однако в своё время они были неплохим тактическим ходом, — вновь вмешался Уильям. — В некотором смысле даже спасли вам жизнь. Разве не так?
В ответ Бонд лишь фыркнул.
— Каковы ваши планы? — спросил его я.
— Мое будущее, вы имеете в виду? — пожал плечами Бонд. — Хороший вопрос. Я тоже хотел бы знать ответ на него. Официально я теперь слишком стар для активной службы. Хотя возраст — понятие относительное. Вон, Абель*, например, предстал перед судом в пятьдесят пять — а это на три года больше, чем мне сейчас. Так что всё зависит.
— От кого?
— В основном от сэра Джеймса Мэлони. Помните такого? Флеминг о нём писал. Главный психиатр Секретной службы и профессионал своего дела. Моё будущее — в его руках. Скоро он прибудет сюда. Если он решит, что я уже годен к службе — я пулей помчусь в Лондон.
Понизив голос, Бонд уставился на океан за окном. Маяк на холме вспыхнул и погас.
— А дело, в принципе, не в возрасте, — продолжил он. — Да, с возрастом ты уже не так вынослив, но зато становишься хитрее. Вся суть в том, чтобы хватило смелости. Что же касается вашего дела, то я хотел бы закончить его как можно быстрее. Билл*, что ему можно говорить? /
— Всё. У него высшая категория допуска.
— И главный офис будет проверять то, что он напишет?
— Конечно.
— Это облегчает дело. Когда начнём?
— Завтра утром, если это вас устраивает, — ответил я.
— И с чего вы хотите, чтобы я начал?
— С самого начала.
Поделиться книгой: