В людях - русский и английский параллельные тексты

Maksim Gorky	А.М.Горький
In the World	В людях
CHAPTER I	I
I WENT out into the world as "shop-boy" at a fashionable boot-shop in the main street of the town.	Я - в людях, служу "мальчиком" при магазине "модной обуви", на главной улице города.
My master was a small, round man. He had a brown, rugged face, green teeth, and watery, mud-colored eyes.	Мой хозяин - маленький, круглый человечек; у него бурое, стёртое лицо, зелёные зубы, водянисто-грязные глаза.
At first I thought he was blind, and to see if my supposition was correct, I made a grimace.	Он кажется мне слепым, и, желая убедиться в этом, я делаю гримасы.
"Don't pull your face about!" he said to me gently, but sternly.	- Не криви рожу,- тихонько, но строго говорит он.
The thought that those dull eyes could see me was unpleasant, and I did not want to believe that this was the case. Was it not more than probable that he had guessed I was making grimaces?	Неприятно, что эти мутные глаза видят меня, и не верится, что они видят,- может быть, хозяин только догадывается, что я гримасничаю?
"I told you not to pull your face about," he said again, hardly moving his thick lips.	- Я сказал - не криви рожу,- ещё тише внушает он, почти не шевеля толстыми губами.
"Don't scratch your hands," his dry whisper came to me, as it were, stealthily.	- Не чеши рук,- ползет ко мне его сухой шопот.
"You are serving in a first-class shop in the main street of the town, and you must not forget it.	- Ты служишь в первоклассном магазине на главной улице города, это надо помнить!
The door-boy ought to stand like a statue."	Мальчик должен стоять при двери, как статуй...
I did not know what a statue was, and I couldn't help scratching my hands, which were covered with red pimples and sores, for they had been simply devoured by vermin.	Я не знаю, что такое статуй, и не могу не чесать рук,- обе они до локтей покрыты красными пятнами и язвами, их нестерпимо разъедает чесоточный клещ.
"What did you do for a living when you were at home?" asked my master, looking at my hands.	- Ты чем занимался дома? - спрашивает хозяин, рассматривая руки.
I told him, and he shook his round head, which was closely covered with gray hair, and said in a shocked voice:	Я рассказываю, он качает круглой головой, плотно оклеенной серыми волосами, и обидно говорит:
"Rag-picking! Why, that is worse than begging or stealing!"	- Ветошничество - это хуже нищенства, хуже воровства.
I informed him, not without pride:	Не без гордости я заявляю:
"But I stole as well."	- Я ведь и воровал тоже.
At this he laid his hands on his desk, looking just like a cat with her paws up, and fixed his eyes on my face with a terrified expression as he whispered:	Тогда, положив руки на конторку, точно кот лапы, он испуганно упирается пустыми глазами в лицо мне и шипит:
"Wha - a - t?	- Что-о?
How did you steal?"	Как это воровал?
I explained how and what I had stolen.	Я объясняю - как и что.
"Well, well, I look upon that as nothing but a prank.	- Ну, это сочтём за пустяки.

But if you rob me of boots or money, I will have you put in prison, and kept there for the rest of your life."	А если ты у меня украдёшь ботинки али деньги, я тебя устрою в тюрьму до твоих совершенных лет...
He said this quite calmly, and I was frightened, and did not like him any more.	Он сказал это спокойно, я испугался и ещё больше невзлюбил его.
Besides the master, there were serving in the shop my cousin, Sascha Jaakov, and the senior assistant, a competent, unctuous person with a red face.	Кроме хозяина, в магазине торговал мой брат, Саша Яковлев, и старший приказчик - ловкий, липкий и румяный человек.
Sascha now wore a brown frock-coat, a false shirt-front, a cravat, and long trousers, and was too proud to take any notice of me.	Саша носил рыженький сюртучок, манишку, галстук, брюки навыпуск, был горд и не замечал меня.
When grandfather had brought me to my master, he had asked Sascha to help me and to teach me. Sascha had frowned with an air of importance as he said warningly:	Когда дед привёл меня к хозяину и просил Сашу помочь мне, поучить меня,- Саша важно нахмурился, предупреждая:
"He will have to do what I tell him, then."	- Нужно, чтоб он меня слушался!
Laying his hand on my head, grandfather had forced me to bend my neck.	Положив руку на голову мою, дед согнул мне шею.
"You are to obey him; he is older than you both in years and experience."	- Слушай его, он тебя старше и по годам и по должности...
And Sascha said to me, with a nod:	А Саша, выкатив глаза, внушил мне:
"Don't forget what grandfather has said."	- Помни, что дедушка сказал!
He lost no time in profiting by his seniority.	И с первого же дня начал усердно пользоваться своим старшинством.
"Kashirin, don't look so goggle-eyed," his master would advise him.	- Каширин, не вытаращивай зенки,- советовал ему хозяин.
"I- I 'm all right," Sascha would mutter, putting his head down. But the master would not leave him alone.	- Я - ничего-с,- отвечал Саша, наклоняя голову, но хозяин не отставал:
"Don't butt; the customers will think you are a goat."	- Не бычись, покупатели подумают, что ты козёл...
The assistant smiled respectfully, the master stretched his lips in a hideous grin, and Sascha, his face flushing, retreated behind the counter.	Приказчик почтительно смеялся, хозяин уродливо растягивал губы, Саша, багрово налившись кровью, скрывался за прилавком.
I did not like the tone of these conversations. Many of the words they used were unintelligible to me, and sometimes they seemed to be speaking in a strange language.	Мне не нравились эти речи, я не понимал множества слов, иногда казалось, что эти люди говорят на чужом языке.
When a lady customer came in, the master would take his hands out of his pockets, tug at his mustache, and fix a sweet smile upon his face - a smile which wrinkled his cheeks, but did not change the expression of his dull eyes.	Когда входила покупательница, хозяин вынимал из кармана руку, касался усов и приклеивал на лицо своё сладостную улыбку; она, покрывая щёки его морщинами, не изменяла слепых глаз.

The assistant would draw himself up, with his elbows pressed closely against his sides, and his wrists respectfully dangling. Sascha would blink shyly, trying to hide his protruding eyes, while I would stand at the door, surreptitiously scratching my hands, and observing the ceremonial of selling.	Приказчик вытягивался, плотно приложив локти к бокам, а кисти их почтительно развешивал в воздухе, Саша пугливо мигал, стараясь спрятать выпученные глаза, я стоял у двери, незаметно почесывая руки, и следил за церемонией продажи.
Kneeling before the customer, the assistant would try on shoes with wonderfully deft fingers.	Стоя перед покупательницей на коленях, приказчик примеряет башмак, удивительно растопырив пальцы.
He touched the foot of the woman so carefully that his hands trembled, as if he were afraid of breaking her leg. But the leg was stout enough. It looked like a bottle with sloping shoulders, turned neck downward.	Руки у него трепещут, он дотрагивается до ноги женщины так осторожно, точно он боится сломать ногу, а нога - толстая, похожа на бутылку с покатыми плечиками, горлышком вниз.
One of these ladies pulled her foot away one day, shrieking:	Однажды какая-то дама сказала, дрыгая ногой и поёживаясь:
"Oh, you are tickling me!"	- Ах, как вы щекочете...
"That is - because - you are so sensitive," the assistant explained hastily, with warmth.	- Это-с - из вежливости,- быстро и горячо объяснил приказчик.
It was comical to watch him fawning upon the customers, and I had to turn and look through the glass of the door to keep myself from laughing.	Было смешно смотреть, как он липнет к покупательнице, и чтобы не смеяться, я отворачивался к стеклу двери.
But something used to draw me back to watcli the sale. The proceedings of the assistant were very interesting, and while I looked at him I was thinking that I should never be able to make my fingers move so delicately, or so deftly put boots on other people's feet.	Но неодолимо тянуло наблюдать за продажей,- уж очень забавляли меня приемы приказчика, и в то же время я думал, что никогда не сумею так вежливо растопыривать пальцы, так ловко насаживать башмаки на чужие ноги.
It often happened that the master went away from the shop into a little room behind it, and he would call Sascha to him, leaving the assistant alone with the customer.	Часто, бывало, хозяин уходил из магазина в маленькую комнатку за прилавком и звал туда Сашу; приказчик оставался глаз на глаз с покупательницей.
Once, lingering over the foot of a red-haired woman, he took it between his fingers and kissed it.	Раз, коснувшись ноги рыжей женщины, он сложил пальцы щепотью и поцеловал их.
"Oh," breathed the woman, "what a bold man you are!"	- Ах,- вздохнула женщина,- какой вы шалунишка!
He puffed out his cheeks and emitted a long-drawn-out sound:	А он надул щеки и тяжко произнес:
"0 - 0 - hi"	- Мм-ух!
At this I laughed so much that, to keep my feet, I had to hang on to the handle of the door. It flew open, and my head knocked against one of the panes of glass and broke it.	Тут я расхохотался до того, что, боясь свалиться с ног, повис на ручке двери, дверь отворилась, я угодил головой в стекло и вышиб его.
The assistant stamped his foot at me, my master hit me on the head with his heavy gold ring, and Sascha tried to pull my ears. In the evening, when we were on our way home, he said to me, sternly:	Приказчик топал на меня ногами, хозяин стучал по голове моей тяжёлым золотым перстнем, Саша пытался трепать мои уши, а вечером, когда мы шли домой, строго внушал мне:

"You will lose your place for doing things like that.	- Прогонят тебя за эти штуки!
I 'd like to know where the joke comes in."	Ну, что тут смешного?
And then he explained: "If ladies take a fancy to the assistant, it is good for trade.	И объяснил: если приказчик нравится дамам -торговля идёт лучше.
A lady may not be in need of boots, but she comes in and buys what she does not want just to have a look at the assistant, who pleases her.	- Даме и не нужно башмаков, а она придёт да лишние купит, только бы поглядеть на приятного приказчика.
But you - you can't understand!	А ты - не понимаешь!
One puts oneself out for you, and - "	Возись с тобой...
This incensed me. No one put himself out for me, and he least of all.	Это меня обидело,- никто не возился со мной, а он тем более.
In the morning the cook, a sickly, disagreeable woman, used to call me before him. I had to clean the boots and brush the clothes of the master, the assistant, and Sascha, get the samovar ready, bring in wood for all the stoves, and wash up.	По утрам кухарка, женщина больная и сердитая, будила меня на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда.
When I got to the shop I had to sweep the floor, dust, get the tea ready, carry goods to the customers, and go home to fetch the dinner, my duty at the door being taken in the meantime by Sascha, who, finding it lowering to his dignity, rated me.	Придя в магазин, подметал пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар, ходил домой за обедом; мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня:
"Lazy young wretch!	- Увалень!
I have to do all your work for you."	Работай вот за тебя...
This was a wearisome, dull life for me. I was accustomed to live independently in the sandy streets of Kunavin, on the banks of the turbid Oka, in the fields or woods, from morning to night.	Мне было тягостно и скучно, я привык жить самостоятельно, с утра до ночи на песчаных улицах Кунавина, на берегу мутной Оки, в поле, и в лесу.
I was parted from grandmother and from my comrades. I had no one to speak to, and life was showing me her seamy, false side.	Не хватало бабушки, товарищей, не с кем было говорить, а жизнь раздражала, показывая мне свою неказистую, лживую изнанку.
There were occasions on which a customer went away without making ' a purchase, when all three would feel themselves affronted.	Нередко случалось, что покупательница уходила, ничего не купив,- тогда они, трое, чувствовали себя обиженными.
The master would put his sweet smile away in his pocket as he said:	Хозяин прятал в карман свою сладкую улыбку, командовал:
"Kashirin, put these things away."	- Каширин, прибери товар!
Then he would grumble:	И ругался:
"There's a pig of a woman!	- Ишь нарыла, свинья!
The fool found it dull sitting at home, so she must come and turn our shop upside down!	Скушно дома сидеть дуре, так она по магазинам шляется.
If you were my wife, I 'd give you something!"	Была бы ты моей женой - я б тебя...
His wife, a dried-up woman with black eyes and a large nose, simply made a doormat of him. She used to scold him as if he were a servant.	Его жена, сухая, черноглазая, с большим носом, топала на него ногами и кричала, как на слугу.

Often, after he had shown out a frequent customer with polite bows and pleasant words, they would all begin to talk about her in a vile and shameless manner, arousing in me a desire to run into the street after her and tell her what they said.	Часто, проводив знакомую покупательницу вежливыми поклонами и любезными словами, они говорили о ней грязно и бесстыдно, вызывая у меня желание выбежать на улицу и, догнав женщину, рассказать, как говорят о ней.
I knew, of course, that people generally speak evil of one another behind one another's backs, but these spoke of every one in a particularly revolting manner, as if they were in the front rank of good people and had been appointed to judge the rest of the world.	Я, конечно, знал, что люди вообще плохо говорят друг о друге за глаза, но эти говорили обо всех особенно возмутительно, как будто они были кем-то признаны за самых лучших людей и назначены в судьи миру.
Envious of many of them, they were never known to praise any one, and knew something bad about everybody.	Многим завидуя, они никогда никого не хвалили и о каждом человеке знали что-нибудь скверное.
One day there came to the shop a young woman with bright, rosy cheeks and sparkling eyes, attired in a velvet cloak with a collar of black fur. Her face rose out of the fur like a wonderful flower.	Как-то раз в магазин пришла молодая женщина, с ярким румянцем на щеках и сверкающими глазами, она была одета в бархатную ротонду с воротником черного меха,- лицо её возвышалось над мехом, как удивительный цветок.
When she had thrown the cloak off her shoulders and handed it to Sascha, she looked still more beautiful. Her fine figure was fitted tightly with a blue-gray silk robe; diamonds sparkled in her ears. She reminded me of "Vassilissa the Beautiful," and I could have believed that she was in truth the governor's wife.	Сбросив с плеч ротонду на руки Саши, она стала ещё красивее: стройная фигура была туго обтянута голубовато-серым шёлком, в ушах сверкали брильянты,- она напоминала мне Василису Прекрасную, и я был уверен, что это сама губернаторша.
They received her with particular respect, bending before her as if she were a bright light, and almost choking themselves in their hurry to get out polite words.	Её приняли особенно почтительно, изгибаясь перед нею, как перед огнём, захлёбываясь любезными словами.
All three rushed about the shop like wild things: their reflections bobbed up and down in the glass of the cupboard.	Все трое метались по магазину, точно бесы; на стёклах шкапов скользили их отражения, казалось, что всё кругом загорелось, тает и вот сейчас примет иной вид, иные формы.
But when she left, after having bought some expensive boots in a great hurry, the master, smacking his lips, whistled and said:	А когда она, быстро выбрав дорогие ботинки, ушла, хозяин, причмокнув, сказал со свистом:
"Hussy!"	- С-сука...
"An actress - that sums her up," said the assistant, contemptuously.	- Одно слово - актриса,- с презрением молвил приказчик.
They began to talk of the lovers of the lady and the luxury in which she lived.	И они стали рассказывать друг другу о любовниках дамы, о её кутежах.
After dinner the master went to sleep in the room behind the shop, and I, opening his gold watch, poured vinegar into the works.	После обеда хозяин лёг спать в комнате за магазином, а я, открыв золотые его часы, накапал в механизм уксуса.
It was a moment of supreme joy to me when he awoke and came into the shop, with his watch in his hand, muttering wildly:	Мне было очень приятно видеть, как он, проснувшись, вышел в магазин с часами в руках и растерянно бормотал:
"What can have happened?	- Что за оказия?
My watch is all wet.	Вдруг часы вспотели!

I never remember such a thing happening before. It is all wet; it will be ruined."	Никогда этого не бывало вспотели! Уж не к худу ли?
In addition to the burden of my duties in the shop and the housework, I was weighed down by depression. I often thought it would be a good idea to behave so badly that I should get my dismissal.	Несмотря на обилие суеты в магазине и работы дома, я словно засыпал в тяжёлой скуке, и всё чаще думалось мне: что бы такое сделать, чтоб меня прогнали из магазина?
Snow-covered people passed the door of the shop without making a sound. They looked as if on their way to somebody's funeral. Having meant to accompany the body to the grave, they had been delayed, and, being late for the funeral procession, were hurrying to the graveside.	Снежные люди молча мелькают мимо двери магазина,- кажется, что они кого-то хоронят, провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать гроб.
The horses quivered with the effort of making their way through the snow-drifts.	Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы.
From the belfry of the church behind the shop the bells rang out with a melancholy sound every day. It was Lent, and every stroke of the bell fell upon my brain as if it had been a pillow, not hurting, but stupefying and deafening, me.	На колокольне церкви за магазином каждый день уныло звонят - великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь от этого.
One day when I was in the yard unpacking a case of new goods just received, at the door of the shop, the watchman of the church, a crooked old man, as soft as if he were made of rags and as ragged as if he had been torn to pieces by dogs, approached me.	Однажды, когда я разбирал на дворе, у двери в магазин, ящик только что полученного товара, ко мне подошел церковный сторож, кособокий старичок, мягкий, точно из тряпок сделан, и растрепанный, как будто его собаки рвали.
"Are you going to be kind and steal some goloshes for me?" he asked.	- Ты бы, человече божий, украл мне калошки, а? -предложил он.
I was silent.	Я промолчал.
He sat down on an empty case, yawned, made the sign of the cross over his mouth, and repeated:	Присев на пустой ящик, он зевнул, перекрестил рот и снова:
"Will you steal them for me?"	- Украдь, а?
"It is wrong to steal," I informed him.	- Воровать нельзя! - сообщил я ему.
"But people steal all the same.	- А воруют, однако.
Old age must have its compensations."	Уважь старость!
He was pleasantly different from the people among whom I lived. I felt that he had a firm belief in my readiness to steal, and I agreed to hand him the goloshes through the window.	Он был приятно не похож на людей, среди которых я жил; я почувствовал, что он вполне уверен в моей готовности украсть, и согласился подать ему калоши в форточку окна.
"That's right," he said calmly, without enthusiasm.	- Вот и ладно,- не радуясь, спокойно сказал он.
"You are not deceiving me?	- Не омманешь?
No, I see that you are not."	Ну, ну, уж я вижу, что не омманешь...
He was silent for a moment, trampling the dirty, wet snow with the soles of his boots. Then he lit a long pipe, and suddenly startled me.	Посидел с минуту молча, растирая грязный, мокрый снег подошвой сапога, потом закурил глиняную трубку и вдруг испугал меня:
"But suppose it is I who deceive you?	- А ежели я тебя омману?

Suppose I take the goloshes to your master, and tell him that you have sold them to me for half a ruble?	Возьму эти самые калоши, да к хозяину отнесу, да и скажу, что продал ты мне их за полтину?
What then?	А?
Their price is two rubles, and you have sold them for half a ruble.	Цена им свыше двух целковых, а ты - за полтину!
As a present, eh?"	На гостинцы, а?
I gazed at him dumbly, as if he had already done what he said he would do; but he went on talking gently through his nose, looking at his boots, and blowing out blue smoke.	Я немотно смотрел на него, как будто он уже сделал то, что обещал, а он всё говорил тихонько, гнусаво, глядя на свой сапог и попыхивая голубым дымом.
"Suppose, for example, that your master has said to me, 'Go and try that youngster, and see if he is a thief?	- Если окажется, напримерно, что это хозяин же и научил меня: иди испытай мне мальца - насколько он вор?
What then?"	Как тогда будет?
"I shall not give you the goloshes," I said, angry and frightened.	- Не дам я тебе калоши,- сказал я сердито.
"You must give them now that you have promised."	- Теперь уж нельзя не дать, коли обещал!
He took me by the arm and drew me to him, and, tapping my forehead with his cold fingers, drawled:	Он взял меня за руку, привлёк к себе и, стукая холодным пальцем по лбу моему, лениво продолжал:
"What are you thinking of, with your 'take this' and 'take that'?"	- Как же это ты ни с того, ни с сего,- на, возьми?!
"You asked me for them yourself."	- Ты сам просил.
"I might ask you to do lots of things.	- Мало ли чего я могу попросить!
I might ask you to come and rob the church. Would you do it?	Я тебя попрошу церкву ограбить, как же ты -ограбишь?
Do you think you can trust everybody?	Разве можно человеку верить?
Ah, you young fool!"	Ах ты, дурачок...
He pushed me away from him and stood up.	И, оттолкнув меня, он встал.
"I don't want stolen goloshes. I am not a gentleman, and I don't wear goloshes.	- Калошев мне не надо краденых, я не барин, калошей не ношу.
I was only making fun of you.	Это я пошутил только...
For your simplicity, when Easter comes, I will let you come up into the belfry and ring the bells and look at the town."	А за простоту твою, когда пасха придёт, я те на колокольню пущу, звонить будешь, город поглядишь...
"I know the town."	- Я знаю город.
"It looks better from the belfry."	- С колокольни он краше...
Dragging his broken boots in the snow, he went slowly round the corner of the church, and I looked after him, wondering dejectedly and fearfully whether the old man had really been making fun of me, or had been sent by my master to try me.	Зарывая носки сапог в снег, он медленно ушёл за угол церкви, а я, глядя вслед ему, уныло, испуганно думал: действительно пошутил старичок или подослан был хозяином проверить меня?

I did not want to go back to the shop.	Идти в магазин было боязно.
Sascha came hurriedly into the yard and shouted:	На двор выскочил Саша и закричал:
"What the devil has become of you?"	- Какого чорта ты возишься!
I shook my pincers at him in a sudden access of rage.	Я замахнулся на него клещами, вдруг взбесившись.
I knew that both he and the assistant robbed the master. They would hide a pair of boots or slippers in the stovepipe, and when they left the shop, would slip them into the sleeves of their overcoats.	Я знал, что он и приказчик обкрадывают хозяина: они прятали пару ботинок или туфель в трубу печи, потом, уходя из магазина, скрывали их в рукавах пальто.
I did not like this, and felt alarmed about it, for I remembered the threats of the master.	Это не нравилось мне и пугало меня,- я помнил угрозу хозяина.
"Are you stealing?" I had asked Sascha.	- Ты воруешь? - спросил я Сашу.
"Not I, but the assistant," he would explain crossly. "I am only helping him.	- Не я, а старший приказчик,- объяснил он мне строго,- я только помогаю ему.
He says, 'Do as I tell you,' and I have to obey. If I did not, he would do me some mischief.	Он говорит - услужи! Я должен слушаться, а то он мне пакость устроит.
As for master, he was an assistant himself once, and he understands.	Хозяин! Он сам вчерашний приказчик, он всё понимает.
But you hold your tongue."	А ты молчи!
As he spoke, he looked in the glass and set his tie straight with just such a movement of his naturally spreading fingers as the senior assistant employed.	Г оворя, он смотрел в зеркало и поправлял галстук теми же движениями неестественно растопыренных пальцев, как это делал старший приказчик.
He was unwearying in his demonstrations of his seniority and power over me, scolding me in a bass voice, and ordering me about with threatening gestures.	Он неутомимо показывал мне своё старшинство и власть надо мною, кричал на меня басом, а приказывая мне, вытягивал руку вперёд отталкивающим жестом.
I was taller than he, but bony and clumsy, while he was compact, flexible, and fleshy.	Я был выше его и сильнее, но костляв и неуклюж, а он - плотненький, мягкий и масляный.
In his frock-coat and long trousers he seemed an important and substantial figure in my eyes, and yet there was something ludicrous and unpleasing about him.	В сюртуке и брюках навыпуск он казался мне важным, солидным, но было в нём что-то неприятное, смешное.
He hated the cook, a curious woman, of whom it was impossible to decide whether she was good or bad.	Он ненавидел кухарку, бабу странную,- нельзя было понять, добрая она или злая.
"What I love most in the world is a fight," she said, opening wide her burning black eyes. "I don't care what sort of fight it is, cock-fights, dog-fights, or fights between men. It is all the same to me."	- Лучше всего на свете люблю я бои,- говорила она, широко открыв чёрные, горячие глаза.- Мне всё едино, какой бой: петухи ли дерутся, собаки ли, мужики - мне это всё едино!
And if she saw cocks or pigeons fighting in the yard, she would throw aside her work and watch the fight to the end, standing dumb and motionless at the window.	И если на дворе дрались петухи или голуби, она, бросив работу, наблюдала за дракою до конца её, глядя в окно, глухая, немая.
In the evenings she would say to me and Sascha:	По вечерам она говорила мне и Саше:

"Why do you sit there doing nothing, children? You had far better be fighting."	- Что вы, ребятишки, зря сидите, подрались бы лучше!
This used to make Sascha angry.	Саша сердится:
"I am not a child, you fool; I am junior assistant."	- Я тебе, дуре, не ребятишка, а второй приказчик!
"That does not concern me.	- Ну, этого я не вижу.
In my eyes, while you remain unmarried, you are a child."	Для меня, покуда не женат, ребёнок!
"Fool! Blockhead!"	- Дура, дурья голова...
"The devil is clever, but God does not love him."	- Бес умён, да его бог не любит.
Her talk was a special source of irritation to Sascha, and he used to tease her; but she would look at him contemptuously, askance, and say:	Её поговорки особенно раздражали Сашу, он дразнил её, а она, презрительно скосив на него глаза, говорила:
"Ugh, you beetle! One of God's mistakes!"	- Эх ты, таракан, богова ошибка!
Sometimes he would tell me to rub blacking or soot on her face when she was asleep, stick pins into her pillow, or play other practical jokes on her; but I was afraid of her. Besides, she slept very lightly and used to wake up frequently. Lighting the lamp, she would sit on the side of her bed, gazing fixedly at something in the corner.	Не однажды он уговаривал меня намазать ей, сонной, лицо ваксой или сажей, натыкать в её подушку булавок или как-нибудь иначе "подшутить" над ней, но я боялся кухарки, да и спала она чутко, часто просыпаясь; проснётся, зажжёт лампу и сидит на кровати, глядя куда-то в угол.
Sometimes she came over to me, where I slept behind the stove, and woke me up, saying hoarsely:	Иногда она приходила ко мне за печку и, разбудив меня, просила хрипло:
"I can't sleep, Leksyeka. I am not very well. Talk to me a little."	- Не спится мне, Лексейка, боязно чего-то, поговори-ка ты со мной.
Half asleep, I used to tell her some story, and she would sit without speaking, swaying from side to side.	Сквозь сон я что-то рассказывал ей, а она сидела молча и покачивалась.
I had an idea that her hot body smelt of wax and incense, and that she would soon die.	Мне казалось, что горячее тело её пахнет воском и ладаном и что она скоро умрёт.
Every moment I expected to see her fall face downward on the floor and die.	Может быть, даже сейчас вот ткнётся лицом в пол и умрёт.
In terror I would begin to speak loudly, but she would check me.	Со страха я начинал говорить громко, но она останавливала меня:
" 'S-sh!	- ТТТттт!
You will wake the whole place up, and they will think that you are my lover."	А то сволочи проснутся, подумают про тебя, что ты любовник мой...
She always sat near me in the same attitude, doubled up, with her wrists between her knees, squeezing them against the sharp bones of her legs.	Сидела она около меня всегда в одной позе: согнувшись, сунув кисти рук между колен, сжимая их острыми костями ног.
She had no chest, and even through the thick linen night-dress her ribs were visible, just like the ribs of a broken cask.	Грудей у неё не было, и даже сквозь толстую холстину рубахи проступали рёбра, точно обручи на рассохшейся бочке.
After sitting a long time in silence, she would suddenly whisper:	Сидит долго молча и вдруг прошепчет:

"What if I do die, it is a calamity which happens to all."	- Хоть умереть бы, что ли, такая всё тоска...
Or she would ask some invisible person,	Или спросит кого-то:
"Well, I have lived my life, haven't If	- Вот и дожила - ну?
"Sleep!" she would say, cutting me short in the middle of a word, and, straightening herself, would creep noiselessly across the dark kitchen.	- Спи! - говорила она, прерывая меня на полуслове, разгибалась и, серая, таяла бесшумно в темноте кухни.
"Witch!" Sascha used to call her behind her back.	- Ведьма! - звал её Саша за глаза.
I put the question to him:	Я предложил ему:
"Why don't you call her that to her face?"	- А ты в глаза скажи ей это!
"Do you think that I am afraid to?"	- Думаешь, побоюсь?
But a second later he said, with a frown:	Но тотчас же сморщился, говоря:
"No, I can't say it to her face.	- Нет, в глаза не скажу!
She may really be a witch."	Может, она вправду ведьма...
Treating every one with the same scornful lack of consideration, she showed no indulgence to me, but would drag me out of bed at six o'clock every morning, crying:	Относясь ко всем пренебрежительно и сердито, она и мне ни в чём не мирволила,- дёрнет меня за ногу в шесть часов утра и кричит:
"Are you going to sleep forever?	- Буде дрыхнуть-то!
Bring the wood in!	Тащи дров!
Get the samovar ready!	Ставь самовар!
Clean the door-plate!"	Чисти картошку!..
Sascha would wake up and complain:	Просыпался Саша и ныл:
"What are you bawling like that for?	- Что ты орёшь?
I will tell the master. You don't give any one a chance to sleep."	Я хозяину скажу, спать нельзя...
Moving quickly about the kitchen with her lean, withered body, she would flash her blazing, sleepless eyes upon him.	Быстро передвигая по кухне свои сухие кости, она сверкала в его сторону воспалёнными бессонницей глазами:
"Oh, it's you, God's mistake?	- У, богова ошибка!
If you were my son, I would give you something!"	Был бы ты мне пасынок, я бы тебя ощипала.
Sascha would abuse her, calling her "accursed one," and when we were going to the shop he said to me: "We shall have to do something to get her sent away.	- Проклятая,- ругался Саша и по дороге в магазин внушал мне: - Надо сделать, чтоб её прогнали.
We'll put salt in everything when she's not looking. If everything is cooked with too much salt, they will get rid of her.	Надо, незаметно, соли во всё подбавлять,- если у неё всё будет пересолено, прогонят её.
Or paraffin would do.	А то керосину!
What are you gaping about?"	Ты чего зеваешь?
"Why don't you do it yourself?"	- А ты?

He snorted angrily:	Он сердито фыркнул:
"Coward!"	- Трус!
The cook died under our very eyes. She bent down to pick up the samovar, and suddenly sank to the floor without uttering a word, just as if some one had given her a blow on the chest. She moved over on her side, stretched out her arms, and blood trickled from her mouth.	Кухарка умерла на наших глазах: наклонилась, чтобы поднять самовар, и вдруг села на пол, точно кто-то толкнул её в грудь, потом молча свалилась на бок, вытягивая руки вперёд, а изо рта у нее потекла кровь.
We both understood in a flash that she was dead, but, stupefied by terror, we gazed at her a long time without strength to say a word.	Мы оба тотчас поняли, что она умерла, но, стиснутые испугом, долго смотрели на неё, не в силах слова сказать.
At last Sascha rushed headlong out of the kitchen, and I, not knowing what to do, pressed close to the window in the light.	Наконец Саша стремглав бросился вон из кухни, а я, не зная, что делать, прижался у окна, на свету.
The master came in, fussily squatted down beside her, and touched her face with his finger.	Пришёл хозяин, озабоченно присел на корточки, пощупал лицо кухарки пальцем, сказал:
"She is dead; that's certain," he said.	- Действительно умерла...
"What can have caused it?"	Что такое?
He went into the corner where hung a small image of Nikolai Chudovortz and crossed himself; and, when he had prayed he went to the door and commanded:	И стал креститься в угол, на маленький образок Николы Чудотворца, а помолившись, скомандовал в сени:
"Kashirin, run quickly and fetch the police!"	- Каширин, беги, объяви полиции!
The police came, stamped about, received money for drinks, and went. They returned later, accompanied by a man with a cart, lifted the cook by the legs and the head, and carried her into the street.	Пришёл полицейский, потоптался, получил на чай, ушёл; потом снова явился, а с ним - ломовой извозчик; они взяли кухарку за ноги, за голову и унесли её на улицу.
The mistress stood in the doorway and watched them. Then she said to me:	Заглянула из сеней хозяйка, приказала мне:
"Wash the floor!"	- Вымой пол!
And the master said:	А хозяин сказал:
"It is a good thing that she died in the evening."	- Хорошо, что она вечером померла...
I could not understand why it was a good thing.	Я не понял, почему это хорошо.
When we went to bed Sascha said to me with unusual gentleness:	Когда ложились спать, Саша сказал мне необычно кротко:
"Don't put out the lamp!"	- Не гаси лампу!
"Are you afraid?"	~ Боишься?
He covered his head with the blanket, and lay silent a long time.	Он закутал голову одеялом и долго лежал молча.
The night was very quiet, as if it were listening for something, waiting for something. It seemed to me that the next minute a bell rang out, and suddenly the whole town was running and shouting in a great terrified uproar.	Ночь была тихая, словно прислушивалась к чему-то, чего-то ждала, а мне казалось, что вот в следующую секунду ударят в колокол и вдруг все в городе забегают, закричат в великом смятении страха.

Sascha put his nose out of the blanket and suggested softly:	Саша высунул нос из-под одеяла и предложил тихонько:
"Let's go and lie on the stove together."	- Давай ляжем на печи, рядом?
"It is hot there."	- Жарко на печи.
After a silence he said:	Помолчав, он сказал:
"How suddenly she went off, didn't she?	- Как она - сразу, а?
I am sure she was a witch.	Вот тебе и ведьма...
I can't get to sleep."	Не могу уснуть...
"Nor I, either."	- И я не могу.
He began to tell tales about dead people - how they came out of their graves and wandered till midnight about the town, seeking the place where they had lived and looking for their relations.	Он стал рассказывать о покойниках, как они, выходя из могил, бродят до полуночи по городу, ищут, где жили, где у них остались родные.
"Dead people can only remember the town," he said softly; "but they forget the streets and houses at once."	- Покойники помнят только город,- тихонько говорил он,- а улицы и дома не помнят уж...
It became quieter and quieter and seemed to be getting darker.	Становилось всё тише, как будто темнее.
Sascha raised his head and asked:	Саша приподнял голову и спросил:
"Would you like to see what I have got in my trunk?"	- Хочешь, посмотрим мой сундук?
I had long wanted to know what he hid in his trunk.	Мне давно хотелось узнать, что он прячет в сундуке.
He kept it locked with a padlock, and always opened it with peculiar caution. If I tried to peep he would ask harshly:	Он запирал его висячим замком, а открывал всегда с какими-то особенными предосторожностями и, если я пытался заглянуть в сундук, грубо спрашивал:
"What do you want, eh?"	- Чего тебе надо? Ну?
When I agreed, he sat up in bed without putting his feet to the floor, and ordered me in a tone of authority to bring the trunk to the bed, and place it at his feet.	Когда я согласился, он сел на постели, не спуская ноги на пол, и уже тоном приказания велел мне поставить сундук на постель, к его ногам.
The key hung round his neck with his baptismal cross.	Ключ висел у него на гайтане, вместе с нательным крестом.
Glancing round at the dark corners of the kitchen, he frowned importantly, unfastened the lock, blew on the lid of the trunk as if it had been hot, and at length, raising it, took out several linen garments.	Оглянув тёмные углы кухни, он важно нахмурился, отпер замок, подул на крышку сундука, точно она была горячая, и, наконец приподняв её, вынул несколько пар белья.
The trunk was half-full of chemist's boxes, packets of variously colored tea-paper, and tins which had contained blacking or sardines.	Сундук был до половины наполнен аптечными коробками, свёртками разноцветной чайной бумаги, жестянками из-под ваксы и сардин.
"What is it?"	- Это что?
"You shall see."	- А вот увидишь...
He put a foot on each side of the trunk and bent over it, singing softly:	Он обнял сундук ногами и склонился над ним, напевая тихонько:

"Czaru nebesnui "	- Царю небесный...
I expected to see toys. I had never possessed any myself, and pretended to despise them, but not without a feeling of envy for those who did possess them.	Я ожидал увидеть игрушки: я никогда не имел игрушек и относился к ним с наружным презрением, но не без зависти к тому, у кого они были.
I was very pleased to think that Sascha, such a serious character, had toys, although he hid them shame-facedly; but I quite understood his shame.	Мне очень понравилось, что у Саши, такого солидного, есть игрушки; хотя он и скрывает их стыдливо, но мне понятен был этот стыд.
Opening the first box, he drew from it the frame of a pair of spectacles, put them on his nose, and, looking at me sternly, said:	Открыв первую коробку, он вынул из неё оправу от очков, надел её на нос и, строго глядя на меня, сказал:
"It does not matter about there not being any glasses. This is a special kind of spectacle."	- Это ничего не значит, что стёкол нет, это уж такие очки!
"Let me look through them."	- Дай мне посмотреть!
"They would not suit your eyes.	- Тебе они не по глазам.
They are for dark eyes, and yours are light," he explained, and began to imitate the mistress scolding; but suddenly he stopped, and looked about the kitchen with an expression of fear.	Это для тёмных глаз, а у тебя какие-то светлые,-объяснил он и по-хозяйски крякнул, но тотчас же испуганно осмотрел всю кухню.
In a blacking tin lay many different kinds of buttons, and he explained to me with pride:	В коробке из-под ваксы лежало много разнообразных пуговиц,- он объяснил мне с гордостью:
"I picked up all these in the street.	- Это я всё на улице собрал!
All by myself!	Сам.
I already have thirty-seven."	Тридцать семь уж...
In the third box was a large brass pin, also found in the street; hobnails, worn-out, broken, and whole; buckles off shoes and slippers; brass door-handles, broken bone cane-heads; girls' fancy combs,	В третьей коробке оказались большие медные булавки, тоже собранные на улице, потом -сапожные подковки, стёртые, сломанные и цельные, пряжки от башмаков и туфель, медная дверная ручка, сломанный костяной набалдашник трости, девичья головная гребёнка,
"The Dream Book and Oracle"; and many other things of similar value.	"Сонник и оракул" и ещё множество вещей такой же ценности.
When I used to collect rags I could have picked up ten times as many such useless trifles in one month.	В моих поисках тряпок и костей я легко мог бы собрать таких пустяковых штучек за один месяц в десять раз больше.
Sascha's things aroused in me a feeling of disillusion, of agitation, and painful pity for him.	Сашины вещи вызвали у меня чувство разочарования, смущения и томительной жалости к нему.
But he gazed at every single article with great attention, lovingly stroked them with his fingers, and stuck out his thick lips importantly. His protruding eyes rested on them affectionately and solicitously; but the spectacles made his childish face look comical.	А он разглядывал каждую штучку внимательно, любовно гладил её пальцами, его толстые губы важно оттопырились, выпуклые глаза смотрели умилённо и озабоченно, но очки делали его детское лицо смешным.
"Why have you kept these things?"	- Зачем это тебе?

He flashed a glance at me through the frame of the spectacles, and asked:	Он мельком взглянул на меня сквозь оправу очков и спросил ломким дискантом:
"Would you like me to give you something?"	- Хочешь, подарю что-нибудь?
"No; I don't want anything."	- Нет, не надо...
He was obviously offended at the refusal and the poor impression his riches had made. He was silent a moment; then he suggested quietly:	Видимо, обиженный отказом и недостатком внимания к богатству его, он помолчал минуту, потом тихонько предложил:
"Get a towel and wipe them all; they are covered with dust."	- Возьми полотенце, перетрём всё, а то запылилось...
When the things were all dusted and replaced, he turned over in the bed, with his face to the wall.	Когда вещи были перетёрты и уложены, он кувырнулся в постель, лицом к стене.
The rain was pouring down. It dripped from the roof, and the wind beat against the window.	Дождь пошёл, капало с крыши, в окна торкался ветер.
Without turning toward me, Sascha said:	Не оборачиваясь ко мне, Саша сказал:
"You wait! When it is dry in the garden I will show you a thing - something to make you gasp."	- Погоди, когда в саду станет суше, я тебе покажу такую штуку ахнешь!
I did not answer, as I was just dropping off to sleep.	Я промолчал, укладываясь спать.
After a few seconds he started up, and began to scrape the wall with his hands. With quivering earnestness, he said:	Прошло ещё несколько секунд, он вдруг вскочил и, царапая руками стену, с потрясающей убедительностью заговорил:
"I am afraid - Lord, I am afraid!	- Я боюсь... Господи, я боюсь!
Lord, have mercy upon me!	Господи помилуй!
What is it?"	Что же это?
I was numbed by fear at this. I seemed to see the cook standing at the window which looked on the yard, with her back to me, her head bent, and her forehead pressed against the glass, just as she used to stand when she was alive, looking at a cock-fight.	Тут и я испугался до онемения: мне показалось, что у окна во двор, спиной ко мне, стоит кухарка, наклонив голову, упираясь лбом в стекло, как стояла она живая, глядя на петушиный бой.
Sascha sobbed, and scraped on the wall.	Саша рыдал, царапая стену, дрыгая ногами.
I made a great effort and crossed the kitchen, as if I were walking on hot coals, without daring to look around, and lay down beside him.	Я с трудом, точно по горячим углям, не оглядываясь, перешёл кухню и лёг рядом с ним.
At length, overcome by weariness, we both fell asleep.	Наревевшись до утомления, мы заснули.
A few days after this there was a holiday. We were in the shop till midday, had dinner at home, and when the master had gone to sleep after dinner, Sascha said to me secretly:	Через несколько дней после этого был какой-то праздник, торговали до полудня, обедали дома, и, когда хозяева после обеда легли спать, Саша таинственно сказал мне:
"Come along!"	- Идём!
I guessed that I was about to see the thing which was to make me gasp.	Я догадался, что сейчас увижу штуку, которая заставит меня ахнуть.
We went into the garden.	Вышли в сад.

On a narrow strip of ground between two houses stood ten old lime-trees, their stout trunks covered with green lichen, their black, naked branches sticking up lifelessly, and not one rook's nest between them.	На узкой полосе земли, между двух домов, стояло десятка полтора старых лип, могучие стволы были покрыты зелёной ватой лишаёв, чёрные голые сучья торчали мёртво. И ни одного вороньего гнезда среди них.
They looked like monuments in a graveyard. There was nothing besides these trees in the garden; neither bushes nor grass. The earth on the pathway was trampled and black, and as hard as iron, and where the bare ground was visible under last year's leaves it was also flattened, and as smooth as stagnant water.	Деревья - точно памятники на кладбище, кроме этих лип, в саду ничего не было, ни куста, ни травы; земля на дорожках плотно утоптана и черна, точно чугунная; там, где из-под жухлой прошлогодней листвы видны её лысины, она тоже подёрнута плесенью, как стоячая вода ряской.
Sascha went to a corner of the fence which hid us from the street, stood under a lime-tree, and, rolling his eyes, glanced at the dirty windows of the neighboring house.	Саша прошёл за угол, к забору с улицы, остановился под липой и, выкатив глаза, поглядел в мутные окна соседнего дома.
Squatting on his haunches, he turned over a heap of leaves with his hands, disclosing a thick root, close to which were placed two bricks deeply embedded in the ground.	Присел на корточки, разгрёб руками кучу листьев,- обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные в землю.
He lifted these up, and beneath them appeared a piece of roof iron, and under this a square board. At length a large hole opened before my eyes, running under the root of the tree.	Он приподнял их - под ними оказался кусок кровельного железа, под железом - квадратная дощечка, наконец предо мною открылась большая дыра, уходя под корень.
Sascha lit a match and applied it to a small piece of wax candle, which he held over the hole as he said to me:	Саша зажёг спичку, потом огарок восковой свечи, сунул его в эту дырку и сказал мне:
"Look in, only don't be frightened."	- Гляди! Не бойся только...
He seemed to be frightened himself. The piece of candle in his hand shook, and he had turned pale. His lips drooped unpleasantly, his eyes were moist, and he stealthily put his free hand behind his back.	Сам он, видимо, боялся: огарок в руке его дрожал, он побледнел, неприятно распустил губы, глаза его стали влажны, он тихонько отводил свободную руку за спину.
He infected me with his terror, and I glanced very cautiously into the depths under the root, which he had made into a vault, in the back of which he had lit three little tapers that filled the cave with a blue light. It was fairly broad, though in depth no more than the inside of a pail.	Страх его передался мне, я очень осторожно заглянул в углубление под корнем,- корень служил пещере сводом,- в глубине её Саша зажёг три огонька, они наполнили пещеру синим светом.
But it was broad, and the sides were closely covered with pieces of broken glass and broken earthenware.	Она была довольно обширна, глубиною как внутренность ведра, но шире, бока её были сплошь выложены кусками разноцветных стёкол и черепков чайной посуды.
In the center, on an elevation, covered with a piece of red cloth, stood a little coffin ornamented with silver paper, half covered with a fragment of material which looked like a brocaded pall. From beneath this was thrust out a little gray bird's claw and the sharp-billed head of a sparrow.	Посредине, на возвышении, покрытом куском кумача, стоял маленький гроб, оклеенный свинцовой бумагой, до половины прикрытый лоскутом чего-то похожего на парчовый покров, из-под покрова высовывались серенькие птичьи лапки и остроносая головка воробья.

Behind the coffin rose a reading-stand, upon which lay a brass baptismal cross, and around which burned three wax tapers, fixed in candlesticks made out of gold and silver paper which had been wrapped round sweets.	За гробом возвышался аналой, на нём лежал медный нательный крест, а вокруг аналоя горели три восковые огарка, укреплённые в подсвечниках, обвитых серебряной и золотой бумагой от конфет.
The thin flames bowed toward the entrance to the cave. The interior was faintly bright with many colored gleams and patches of light.	Острия огней наклонялись к отверстию пещеры; внутри её тускло блестели разноцветные искры, пятна.
The odor of wax, the warm smell of decay and soil, beat against my face, made my eyes smart, and conjured up a broken rainbow, which made a great display of color.	Запах воска, тёплой гнили и земли бил мне в лицо, в глазах переливалась, прыгала раздробленная радуга.
All this aroused in me such an overwhelming astonishment that it dispelled my terror.	Всё это вызвало у меня тягостное удивление и подавило мой страх.
"Is it good?"	- Хорошо? - спросил Саша.
"What is it for?"	- Это зачем?
"It is a chapel," he explained.	- Часовня,- объяснил он.
"Is it like one?"	- Похоже?
"I don't know."	- Не знаю.
"And the sparrow is a dead person.	- А воробей - покойник!
Perhaps there will be relics of him, because he suffered undeservedly."	Может, мощи будут из него, потому что он невинно пострадавший мученик...
"Did you find him dead?"	- Ты его мёртвым нашёл?
"No. He flew into the shed and I put my cap over him and smothered him."	- Нет, он залетел в сарай, а я накрыл его шапкой и задушил.
"But why?"	- Зачем?
"Because I chose to."	- Так...
He looked into my eyes and asked again:	Он заглянул мне в глаза и снова спросил:
"Is it good?"	- Хорошо?
"No."	- Нет!
Then he bent over the hole, quickly covered it with the board, pressed the bricks into the earth with the iron, stood up, and, brushing the dirt from his knees, asked sternly:	Тогда он наклонился к пещере, быстро прикрыл её доской, железом, втиснул в землю кирпичи, встал на ноги и, очищая с колен грязь, строго спросил:
"Why don't you like it?"	- Почему не нравится?
"I am sorry for the sparrow."	- Воробья жалко.
He stared at me with eyes which were perfectly stationary, like those of a blind person, and, striking my chest, cried :	Он посмотрел на меня неподвижными глазами, точно слепой, и толкнул в грудь, крикнув:
"Fool, it is because you are envious that you say that you do not like it!	- Дурак! Это ты от зависти говоришь, что не нравится!

I suppose you think that the one in your garden in Kanatnoe Street was better done."	Думаешь, у тебя в саду, на Канатной улице, лучше было сделано?
I remembered my summer-house, and said with conviction:	Я вспомнил свою беседку и уверенно ответил:
"Certainly it was better."	- Конечно, лучше!
Sascha pulled off his coat and threw it on the ground, and, turning up his sleeves, spat on his hands and said:	Саша сбросил с плеч на землю свой сюртучок и, засучивая рукава, поплевав на ладони, предложил:
"If that is so, we will fight about it."	- Когда так, давай драться!
I did not want to fight. My courage was undermined by depression; I felt uneasy as I looked at the wrathful face of my cousin.	Драться мне не хотелось, я был подавлен ослабляющей скукой, мне неловко было смотреть на озлобленное лицо брата.
He made a rush at me, struck my chest with his head, and knocked me over. Then he sat astride of me and cried:	Он наскочил на меня, ударил головой в грудь, опрокинул, уселся верхом на меня и закричал:
"Is it to be life or death?"	- Жизни али смерти?
But I was stronger than he and very angry. In a few minutes he was lying face downward with his hands behind his head and a rattling in his throat.	Но я был сильнее его и очень рассердился; через минуту он лежал вниз лицом, протянув руки за голову, и хрипел.
Alarmed, I tried to help him up, but he thrust me away with his hands and feet. I grew still more alarmed.	Испугавшись, я стал поднимать его, но он отбивался руками и ногами, всё более пугая меня.
I went away to one side, not knowing what else to do, and he raised his head and said:	Я отошёл в сторону, не зная, что делать, а он, приподняв голову, говорил:
"Do you know what you have brought on yourself?	- Что, взял?
I will work things so that when the master and mistress are not looking I shall have to complain of you, and then they will dismiss you."	Вот буду так валяться, покуда хозяева не увидят, а тогда пожалуюсь на тебя, тебя и прогонят!
He went on scolding and threatening me, and his words infuriated me. I rushed to the cave, took away the stones, and threw the coffin containing the sparrow over the fence into the street. I dug Out all the inside of the cave and trampled it under my feet.	Он ругался, угрожал; его слова рассердили меня, я бросился к пещере, вынул камни, гроб с воробьём перебросил через забор на улицу, изрыл всё внутри пещеры и затоптал её ногами. - Вот тебе, видел?
Sascha took my violence strangely. Sitting on the ground, with his mouth partly covered and his eyebrows drawn together, he watched me, saying nothing. When I had finished, he stood up without any hurry, shook out his clothes, threw on his coat, and then said calmly and ominously:	Саша отнёсся к моему буйству странно: сидя на земле, он, приоткрыв немножко рот и сдвинув брови, следил за мною, ничего не говоря, а когда я кончил, он, не торопясь, встал, отряхнулся и, набросив сюртучок на плечи, спокойно и зловеще сказал:
"Now you will see what will happen; just wait a little!	- Теперь увидишь, что будет, погоди немножко!
I arranged all this for you purposely; it is witchcraft.	Это ведь я нарочно сделал для тебя, это -колдовство!
Aha!"	Ага?..
I sank down as if his words had physically hurt me, and I felt quite cold inside.	Я так и присел, точно ушибленный его словами, всё внутри у меня облилось холодом.

But he went away without glancing back at me, which accentuated his calm - ness still more.	А он ушёл, не оглянувшись, ещё более подавив спокойствием своим.
I made up my mind to run away from the town the next day, to run away from my master, from Sascha with his witchcraft, from the whole of that worthless, foolish life.	Я решил завтра же убежать из города, от хозяина, от Саши с его колдовством, от всей этой нудной, дурацкой жизни.
The next morning the new cook cried out when she called me:	На другой день утром новая кухарка, разбудив меня, закричала:
"Good gracious! what have you been doing to your face?'	- Батюшки! Что у тебя с рожей-то?..
"The witchcraft is beginning to take effect," I thought, with a sinking heart.	"Началось колдовство!" - подумал я угнетённо.
But the cook laughed so heartily that I also smiled involuntarily, and peeped into her glass. My face was thickly smeared with soot.	Но кухарка так заливчато хохотала, что я тоже улыбнулся невольно и взглянул в её зеркало: лицо у меня было густо вымазано сажей.
"Sascha did this?" I asked.	- Это - Саша?
"Or I," laughed the cook.	- А то я! - смешливо кричала кухарка.
When I began to clean the boots, the first boot into which I put my hand had a pin in the lining, which ran into my finger.	Я начал чистить обувь, сунул руку в башмак,- в палец мне впилась булавка.
"This is his witchcraft!"	"Вот оно - колдовство!"
There were pins or needles in all the boots, put in so skilfully that they always pricked my palm.	Во всех сапогах оказались булавки и иголки, пристроенные так ловко, что они впивались мне в ладонь.
Then I took a bowl of cold water, and with great pleasure poured it over the head of the wizard, who was either not awake or was pretending to sleep.	Тогда я взял ковш холодной воды и с великим удовольствием вылил её на голову ещё не проснувшегося или притворно спавшего колдуна.
But all the same I was miserable. I was always thinking of the coffin containing the sparrow, with its gray crooked claws and its waxen bill pathetically sticking upward, and all around the colored gleams which seemed to be trying unsuccessfully to form themselves into a rainbow.	Но всё-таки я чувствовал себя плохо: мне всё мерещился гроб с воробьём, серые, скрюченные лапки и жалобно торчавший вверх восковой его нос, а вокруг - неустанное мелькание разноцветных искр, как будто хочет вспыхнуть радуга - и не может.
In my imagination the coffin was enlarged, the claws of the bird grew, stretched upward quivering, were alive.	Гроб расширялся, когти птицы росли, тянулись вверх и дрожали, оживая.
I made up my mind to run away that evening, but in warming up some food on an oil-stove before dinner I absentmindedly let it catch fire. When I was trying to put the flames out, I upset the contents of the vessel over my hand, and had to be taken to the hospital.	Бежать я решил вечером этого дня, но перед обедом, разогревая на керосинке судок со щами, я, задумавшись, вскипятил их, а когда стал гасить огонь, опрокинул судок себе на руки, и меня отправили в больницу.
I remember well that oppressive nightmare of the hospital. In what seemed to be a yellow - gray wilderness there were huddled together, grum - bling and groaning, gray and white figures in shrouds, while a tall man on crutches, with eyebrows like whiskers, pulled his black beard and roared:	Помню тягостный кошмар больницы: в жёлтой, зыбкой пустоте слепо копошились, урчали и стонали серые и белые фигуры в саванах, ходил на костылях длинный человек с бровями, точно усы, тряс большой чёрной бородой и рычал, присвистывая:

"I will report it to his Eminence!"	- Пре-освященному донесу!
The pallet beds reminded me of the coffin, and the patients, lying with their noses upward, were like dead sparrows.	Койки напоминали гробы, больные, лёжа кверху носами, были похожи на мёртвых воробьёв.
The yellow walls rocked, the ceiling curved outward like a sail, the floor rose and fell beside my cot. Everything about the place was hope - less and miserable, and the twigs of trees tapped against the window like rods in some one's hand.	Качались жёлтые стены, парусом выгибался потолок, пол зыбился, сдвигая и раздвигая ряды коек, всё было ненадёжно, жутко, а за окнами торчали сучья деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
At the door there danced a red-haired, thin dead person, drawing his shroud round him with his thin hands and squeaking:	В двери приплясывал рыжий, тоненький покойник, дергал коротенькими руками саван свой и визжал:
"I don't want mad people."	- Мне не надо сумасшедших!
The man on crutches shouted in his ear:	А человек на костылях орал в голову ему:
"I shall report it to his Eminence!"	- Пре-освящен-ному-с...
Grandfather, grandmother, and every one had told me that they always starved people in hospitals, so I looked upon my life as finished.	Дед, бабушка да и все люди всегда говорили, что в больнице морят людей,- я считал свою жизнь поконченной.
A woman with glasses, also in a shroud, came to me, and wrote something on a slate hanging at the head of the bed. The chalk broke and fell all over me.	Подошла ко мне женщина в очках и тоже в саване, написала что-то на чёрной доске в моём изголовье,- мел сломался, крошки его посыпались на голову мне.
"What is your name?"	- Тебя как зовут? - спросила она.
"I have no name."	- Никак.
"But you must have one."	- У тебя же есть имя?
"No."	- Нет.
"Now, don't be silly, or you will be whipped."	- Не дури, а то высекут!
I could well believe that they would whip me; that was why I would not answer her.	Я и до неё был уверен, что высекут, а потому не стал отвечать ей.
She made a hissing sound like a cat, and went out noiselessly, also like a cat.	Она фыркнула, точно кошка, и кошкой, бесшумно, ушла.
Two lamps were lit. The yellow globes hung down from the ceiling like two eyes, hanging and winking, dazzled, and trying to get closer together.	Зажгли две лампы, их жёлтые огни повисли под потолком, точно чьи-то потерянные глаза, висят и мигают, досадно ослепляя, стремясь сблизиться друг с другом.
Some one in the corner said:	В углу кто-то сказал:
"How can I play without a hand?"	- Давай в карты играть? - Как же я без руки-то?
"Ah, of course; they have cut off your hand."	- Ага, отрезали тебе руку!
I came to the conclusion at once that they cut off a man's hand because he played at cards!	Я тотчас сообразил: вот - руку отрезали за то, что человек играл в карты.
What would they do with me before they starved me?	А что сделают со мной перед тем, как уморить меня?

My hands burned and smarted just as if some one were pulling the bones out of them.	Руки мне жгло и рвало, словно кто-то вытаскивал кости из них.
I cried softly from fright and pain, and shut my eyes so that the tears should not be seen; but they forced their way through my eyelids, and, trickling over my temples, fell into my ears.	Я тихонько заплакал от страха и боли, а чтобы не видно было слёз, закрыл глаза, но слёзы приподнимали веки и текли по вискам, попадая в уши.
The night came. All the inmates threw themselves upon their pallet beds, and hid themselves under gray blankets. Every minute it became quieter. Only some one could be heard muttering in a comer,	Пришла ночь, все люди повалились на койки, спрятавшись под серые одеяла, с каждой минутой становилось всё тише, только в углу кто-то бормотал:
"It is no use; both he and she are rotters."	- Ничего не выйдет, и он - дрянь, и она - дрянь...
I would have written a letter to grandmother, telling her to come and steal me from the hospital while I was still alive, but I could not write; my hands could not be used at all.	Написать бы письмо бабушке, чтобы она пришла и выкрала меня из больницы, пока я еще жив, но писать нельзя: руки не действуют и не на чём.
I would try to find a way of getting out of the place.	Попробовать - не удастся ли улизнуть отсюда?
The silence of the night became more intense every moment, as if it were going to last forever.	Ночь становилась всё мертвее, точно утверждаясь навсегда.
Softly putting my feet to the floor, I went to the double door, half of which was open. In the corridor, under the lamp, on a wooden bench with a back to it, appeared a gray, bristling head surrounded by smoke, looking at me with dark, hollow eyes.	Тихонько спустив ноги на пол, я подошёл к двери, половинка её была открыта,- в коридоре, под лампой, на деревянной скамье со спинкой, торчала и дымилась седая ежовая голова, глядя на меня тёмными впадинами глаз.
I had no time to hide myself.	Я не успел спрятаться.
"Who is that wandering about?	- Кто бродит?
Come here!"	Подь сюда!
The voice was not formidable; it was soft.	Голос не страшный, тихий.
I went to him. I saw a round face with short hair sticking out round it. On the head the hair was long and stuck out in all directions like a silver halo, and at the belt of this person hung a bunch of keys.	Я подошёл, посмотрел на круглое лицо, утыканное короткими волосами,- на голове они были длиннее и торчали во все стороны, окружая её серебряными лучиками, а на поясе человека висела связка ключей.
If his beard and hair had been longer, he would have looked like the Apostle Peter.	Будь у него борода и волосы длиннее, он был бы похож на апостола Петра.
"You are the one with the burned hands?	- Это - варёны руки?
Why are you wandering about at night?	Ты чего же шлёндаешь ночью?
By whose authority?"	По какому закону?
He blew a lot of smoke at my chest and face, and, putting his warm hands on my neck, drew me to him.	Он выдул в грудь и лицо мне много дыма, обнял меня тёплой рукой за шею и привлёк к себе.
"Are you frightened?"	- Боишься?
"Yes."	- Боюсь!
"Every one is frightened when they come here first, but that is nothing.	- Здесь все боятся вначале. А бояться нечего.

And you need not be afraid of me, of all people. I never hurt any one.	Особливо со мной - я никого в обиду не дам...
Would you like to smoke"?	Курить желаешь?
No, don't!	Ну, не кури.
It is too soon; wait a year or two.	Это тебе рано, погоди года два...
And where are your parents? You have none?	А отец-мать где?
Ah, well, you don't need them; you will be able to get along without them. Only you must not be afraid, do you see?"	Нету отца-матери! Ну, и не надо - без них проживём, только не трусь! Понял?
It was a long time since I had come across any one who spoke to me simply and kindly in language that I could understand, and it was inexpressibly pleasant to me to listen to him.	Я давно уже не видал людей, которые умеют говорить просто и дружески, понятными словами,- мне было невыразимо приятно слушать его.
When he took me back to my cot I asked him:	Когда он отвёл меня к моей койке, я попросил:
"Come and sit beside me."	- Посиди со мной!
"All right," he agreed.	- Можно,- согласился он.
"Who are you?"	- Ты - кто?
"I?	- Я?
I am a soldier, a real soldier, a Cossack.	Солдат, самый настоящий солдат, кавказский.
And I have been in the wars - well, of course I have!	И на войне был, а как же иначе?
Soldiers live for war.	Солдат для войны живёт.
I have fought with the Hun - garians, with the Circassians, and the Poles, as many as you like.	Я с венграми воевал, с черкесом, поляком -сколько угодно!
War, my boy, is a great profession."	Война, брат, бо-ольшое озорство!
I closed my eyes for a minute, and when I opened them, there, in the place of the soldier, sat grandmother, in a dark frock, and he was standing by her. She was saying:	Я на минуту закрыл глаза, а когда открыл их, на месте солдата сидела бабушка в тёмном платье, а он стоял около неё и говорил:
"Dear me! So they are all dead?"	- Поди-ка померли все, а?
The sun was playing in the room, now gilding every object, then hiding, and then looking radiantly upon us all again, just like a child frolicking.	В палате играло солнце,- позолотит в ней всё и спрячется, а потом снова ярко взглянет на всех, точно ребёнок шалит.
Babushka bent over me and asked:	Бабушка наклонилась ко мне, спрашивая:
"What is it, my darling?	- Что, голубок?
They have been mutilating you?	Изувечили?
I told that old red devil - "	Говорила я ему, рыжему бесу...
"I will make all the necessary arrangements," said the soldier, going away, and grandmother, wiping the tears from her face, said:	- Сейчас я всё сделаю по закону,- сказал солдат, уходя, а бабушка, стирая слёзы с лица, говорила:
"Our soldier, it seems, comes from Balakhna."	- Наш солдат, балахонский, оказался...

I still thought that I must be dreaming, and kept silence.	Я всё ещё думал, что сон вижу, и молчал.
The doctor came, bandaged my burns, and, behold! I was sitting with grandmother in a cab, and driving through the streets of the town.	Пришёл доктор, перевязал мне ожоги, и вот я с бабушкой еду на извозчике по улицам города.
She told me:	Она рассказывает:
"That grandfather of ours he is going quite out of his mind, and he is so greedy that it is sickening to look at him.	- А дед у нас - вовсе с ума сходит, так жаден стал -глядеть тошно!
Not long ago he took a hundred rubles out of the office-book of Xlist the furrier, a new friend of his.	Да ещё у него недавно сторублёвую из псалтиря скорняк Хлыст вытащил, новый приятель его.
What a set-out there was! E-h-h-h!"	Что было - и-и!
The sun shone brightly, and clouds floated in the sky like white birds. We went by the bridge across the Volga. The ice groaned under us, water was visible under the planks of the bridge, and the golden cross gleamed over the red dome of the cathedral in the market-place.	Ярко светит солнце, белыми птицами плывут в небе облака, мы идём по мосткам через Волгу, гудит, вздувается лёд, хлюпает вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты.
We met a woman with a broad face. She was carrying an armful of willow-branches. The spring was coming; soon it would be Easter.	Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы в руках - весна идёт, скоро пасха! Сердце затрепетало жаворонком.
"I love you very much. Grandmother!"	- Люблю я тебя очень, бабушка!
This did not seem to surprise her. She answered in a calm voice:	Это её не удивило, спокойным голосом она сказала мне:
"That is because we are of the same family. But - and I do not say it boastfully - there are others who love me, too, thanks to thee, O Blessed Lady!"	- Родной потому что, а меня, не хвастаясь скажу, и чужие любят, слава тебе, богородица!
She added, smiling:	Улыбаясь, она добавила:
"She will soon be rejoicing; her Son will rise again!	- Вот - обрадуется она скоро, сын воскреснет!
Ah, Variusha, my daughter!"	А Варюша, дочь моя...
Then she was silent.	И замолчала...
CHAPTER II	II
GRANDFATHER met me in the yard; he was on his knees, chopping a wedge with a hatchet.	Дед встретил меня на дворе, - тесал топором какой-то клин, стоя на коленях.
He raised the ax as if he were going to throw it at my head, and then took off his cap, saying mockingly:	Приподнял топор, точно собираясь швырнуть его в голову мне, и, сняв шапку, насмешливо сказал:
"How do you do, your Holiness? Your Highness?	- Здравствуйте, преподобное лицо, ваше благородие!
Have you finished your term of service?	Отслужили?
Well, now you can live as you like, yes.	Ну, уж теперь как хотите живите, да!
U-ugh! you - "	Эх вы-и...

"We know all about it, we know all about it!" said grandmother, hastily waving him away, and when she went into her room to get the samovar ready she told me:	- Знаем, знаем, - торопливо проговорила бабушка, отмахиваясь от него, а войдя в комнату и ставя самовар, рассказывала:
"Grandfather is fairly ruined now. What money there was he lent at interest to his godson Nikolai, but he never got a receipt for it. I don't quite know yet how they stand, but he is ruined; the money is lost.	- Теперь - начисто разорился дедушка-то; какие деньги были, всё отдавал крестнику Николаю в рост, а расписок, видно, не брал с него, - уж не знаю, как это у них сталось, только - разорился, пропали деньги.
And all this because we have not helped the poor or had compassion on the unfortunate. God has said to Himself, 'Why should I do good to the Kashirins?' and so He has taken everything from us."	А всё за то, что бедным не помогали мы, несчастных не жалели, господь-то и подумал про нас: для чего же я Кашириных добром оделил? Подумал да и лишил всего...
Looking round, she went on:	Оглянувшись, она сообщила:
"I have been trying to soften the heart of the Lord toward us a little, so that He may not press too hardly on the old man, and I have begun to give a little in charity, secretly and at night, from what I have earned.	- Уж я все стараюсь господа задобрить немножко, чтобы не больно он старика-то пригнетал, - стала теперь от трудов своих тихую милостыню подавать по ночам.
You can come with me today if you like. I have some money - "	Вот, хошь, пойдём сегодня - у меня деньги есть...
Grandfather came in blinking and asked:	Пришёл дед, сощурился и спросил:
"Are you going to have a snack?"	- Жрать нацелились?
"It is not yours," said grandmother.	- Не твое, - сказала бабушка.
"However, you can sit down with us if you like; there's enough for you."	- А коли хочешь, садись с нами, и на тебя хватит.
He sat down at the table, murmuring:	Он сел к столу, молвив тихонько:
"Pour out -"	- Налей...
Everything in the room was in its old place. Only my mother's corner was sadly empty, and on the wall over grandfather's bed hung a sheet of paper on which was inscribed in large, printed letters:	Всё в комнате было на своём месте, только угол матери печально пустовал, да на стене, над постелью деда, висел лист бумаги с крупной подписью печатными буквами:
"Jesus save. Life of the world!	"Исусе Спасе едино живый!
May Thy holy name be with me all the days and hours of my life!"	Да пребудет святое имя твоё со мною по вся дни и часы живота моего".
"Who wrote that?"	- Это кто писал?
Grandfather did not reply, and grandmother, waiting a little, said with a smile:	Дед не ответил, бабушка, подождав, сказала с улыбкой:
"The price of that paper is - a hundred rubles!"	- Этой бумаге сто рублей цена!
"That is not your business!" cried grandfather.	- Не твоё дело! - крикнул дед.
"I give away everything to others."	- Всё чужим людям раздам!
"It is all right to give now, but time was when you did not give," said grandmother, calmly.	- Раздавать-то нечего, а когда было - не раздавал, -спокойно сказала бабушка.

"Hold your tongue!" he shrieked.	- Молчать! - взвизгнул дед.
This was all as it should be, just like old times.	Здесь всё в порядке, всё по-старому.
In the corner, on a box, in a wicker basket, Kolia woke up and looked out, his blue, washed-out eyes hardly visible under their lids.	В углу на сундуке, в бельевой корзинке, проснулся Коля и смотрел оттуда; синие полоски глаз едва видны из-под век.
He was grayer, more faded and fragile-looking, than ever. He did not recognize me, and, turning away in silence, closed his eyes.	Он стал ещё более серым, вялым, тающим; он не узнал меня, отвернулся молча и закрыл глаза.
Sad news awaited me in the street. Viakhir was dead. He had breathed his last in Passion Week. Khabi had gone away to live in town. Yaz's feet had been taken off, and he would walk no more.	На улице меня ждали печальные вести: Вяхирь помер - его на страстной неделе "ветряк задушил"; Хаби - ушёл жить в город, у Язя отнялись ноги, он не гулял.
As he was giving me this information, black-eyed Kostrom said angrily:	Сообщив мне всё это, черноглазый Кострома сердито сказал:
"Boys soon die!"	- Уж очень скоро мрут мальчишки!
"Well, but only Viakhir is dead."	- Да ведь помер только Вяхирь?
"It is the same thing. Whoever leaves the streets is as good as dead.	- Всё равно: кто ушёл с улицы, тоже будто помер.
No sooner do we make friends, get used to our comrades, than they either are sent into the town to work or they die.	Только подружишься, привыкнешь, а товарища либо в работу отдадут, либо умрёт.
There are new people living in your yard at Chesnokov's; Evsyenki is their name. The boy, Niushka, is nothing out of the ordinary.	Тут на вашем дворе, у Чеснокова, новые живут -Евсеенки; парнишка - Нюшка, ничего, ловкий!
He has two sisters, one still small, and the other lame. She goes about on crutches; she is beautiful!"	Две сестры у него; одна ещё маленькая, а другая хромая, с костылём ходит, красивая.
After thinking a moment he added:	Подумав, он добавил:
"Tchurka and I are both in love with her, and quarrel."	- Мы, брат, с Чуркой влюбились в неё, всё ссоримся!
"With her r	- С ней?
"Why with her?	- Зачем?
Between ourselves.	Промежду себя.
With her - very seldom."	С ней - редко!
Of course I knew that big lads and even men fell in love. I was familiar also with coarse ideas on this subject.	Я, конечно, знал, что большие парни и даже мужики влюбляются, знал и грубый смысл этого.
I felt uncomfortable, sorry for Kostrom, and reluctant to look at his angular figure and angry, black eyes.	Мне стало неприятно, жалко Кострому, неловко смотреть на его угловатое тело, в чёрные сердитые глаза.
I saw the lame girl on the evening of the same day.	Хромую девушку я увидел вечером, в тот же день.

Coming down the steps into the yard, she let her crutch fall, and stood helplessly on the step, holding on to the balustrade with her transparent, thin, fragile hands.	Сходя с крыльца на двор, она уронила костыль и беспомощно остановилась на ступенях, вцепившись в струну перил прозрачными руками, тонкая, слабенькая.
I tried to pick up the crutch, but my bandaged hands were not much use, and I had a lot of trouble and vexation in doing it. Meanwhile she, standing above me, and laughing gently, watched me.	Я хотел поднять костыль, но забинтованные руки действовали плохо, я долго возился и досадовал, а она, стоя выше меня, тихонько смеялась:
"What have you done to your hands?" she said.	- Что это с руками у тебя?
"Scalded them."	- Сварил.
"And I- am a cripple.	- А вот я - хромаю.
Do you belong to this yard?	Ты с этого двора?
Were you long in the hospital?	Долго в больнице лежал?
I was there a lo-o-ong time."	А я лежала там до-олго!
She added, with a sigh,	Вздохнув, она прибавила:
"A very long time."	- Очень долго!
She had a white dress and light blue overshoes, old, but clean; her smoothly brushed hair fell across her breast in a thick, short plait.	На ней было белое платье с голубыми подковками, старенькое, но чистое, гладко причёсанные волосы лежали на груди толстой, короткой косой.
Her eyes were large and serious; in their quiet depths burned a blue light which lit up the pale, sharp-nosed face.	Г лаза у неё - большие, серьёзные, в их спокойной глубине горел голубой огонёк, освещая худенькое, остроносое лицо.
She smiled pleasantly, but I did not care about her.	Она приятно улыбалась, но - не понравилась мне.
Her sickly figure seemed to say,	Вся её болезненная фигурка как будто говорила:
"Please don't touch me!"	"Не трогайте меня, пожалуйста!"
How could my friends be in love with her?	Как могли товарищи влюбиться в неё?
"I have been lame a long time," she told me, willingly and almost boastfully.	- Я - давно хвораю, - рассказывала она охотно и словно хвастаясь.
"A neighbor bewitched me; she had a quarrel with mother, and then bewitched me out of spite.	Меня соседка заколдовала, поругалась с мамой и заколдовала меня, назло ей...
Were you frightened in the hospital?'	В больнице страшно?
"Yes."	- Да--
I felt awkward with her, and went indoors.	С нею было неловко, я ушёл в комнату.
About midnight grandmother tenderly awoke me.	Около полуночи бабушка ласково разбудила меня.
"Are you coming?	- Пойдём, что ли?
If you do something for other people, your hand will soon be well."	Потрудишься людям - руки-то скорее заживут...
She took my arm and led me in the dark, as if I had been blind.	Взяла меня за руку и повела во тьме, как слепого.

It was a black, damp night; the wind blew continuously, making the river flow more swiftly and blowing the cold sand against my legs.	Ночь была чёрная, сырая, непрерывно дул ветер, точно река быстро текла, холодный песок хватал за ноги.
Grandmother cautiously approached the darkened windows of the poor little houses, crossed herself three times, laid a five-copeck piece and three cracknel biscuits on the window-sills, and crossed herself again. Glancing up into the starless sky, she whispered:	Бабушка осторожно подходила к тёмным окнам мещанских домишек, перекрестясь трижды, оставляла на подоконниках по пятаку и по три кренделя, снова крестилась, глядя в небо без звёзд, и шептала:
"Holy Queen of Heaven, help these people!	- Пресвятая царица небесная, помоги людям!
We are all sinners in thy sight, Mother dear."	Все - грешники пред тобою, матушка!
Now, the farther we went from home, the denser and more intense the darkness and silence became.	Чем дальше уходили мы от дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг.
The night sky was pitch black, unfathomable, as if the moon and stars had disappeared forever.	Ночное небо, бездонно углублённое тьмой, словно навсегда спрятало месяц и звёзды.
A dog sprang out from somewhere and growled at us. His eyes gleamed in the darkness, and I cravenly pressed close to grandmother.	Выкатилась откуда-то собака, остановилась против нас и зарычала, во тьме блестят её глаза; я трусливо прижался к бабушке.
"It is all right," she said; "it is only a dog. It is too late for the devil; the cocks have already begun to crow."	- Ничего, - сказала она, - это просто собака, бесу -не время, ему поздно, петухи-то ведь уже пропели!
Enticing the dog to her, she stroked it and admonished it:	Подманила собаку, погладила её и советует:
"Look here, doggie, you must not frighten my grandson."	- Ты смотри, собачонка, не пугай мово внучонка!
The dog rubbed itself against my legs, and the three of us went on.	Собака потёрлась о мои ноги, и дальше пошли втроём.
Twelve times did grandmother place "secret alms" on a window-sill. It began to grow light: gray houses appeared out of the darkness; the belfry of Napolni Church rose up white like a piece of sugar; the brick wall of the cemetery seemed to become transparent.	Двенадцать раз подходила бабушка под окна, оставляя на подоконниках "тихую милостыню"; начало светать, из тьмы вырастали серые дома, поднималась белая, как сахар, колокольня Напольной церкви; кирпичная ограда кладбища поредела, точно худая рогожа.
"The old woman is tired," said grandmother; "it is time we went home.	- Устала старуха, - говорила бабушка, - домой пора!
When the women wake up they will find that Our Lady has provided a little for their children.	Проснутся завтра бабы, а ребятишкам-то их припасла богородица немножко!
When there is never enough, a very little comes in useful.	Когда всего не хватает, так и немножко - годится!
O Olesha, our people live so poorly and no one troubles about them!	Охо-хо, Олёша, бедно живёт народ, и никому нет о нём заботы!
"The rich man about God never thinks; Of the terrible judgment he does not dream; The poor man is to him neither friend nor brother; All he cares about is getting gold together.	Богатому о господе не думается, О Страшном суде не мерещится, Бедный-то ему ни друг, ни брат, Ему бы всё только золото собирать
But that gold will be coal in hell!	А быть тому злату в аду угольями!

"That's how it is.	Вот оно как!
But we ought to live for one another, while God is for us all.	Жить надо - друг о дружке, а бог - обо всех!
I am glad to have you with me again."	А рада я, что ты опять со мной...
And I, too, was calmly happy, feeling in a confused way that I had taken part in something which I should never forget.	Я тоже спокойно рад, смутно чувствуя, что приобщился чему-то, о чём не забуду никогда.
Close to me shivered the brown dog, with its bare muzzle and kind eyes which seemed to be begging forgiveness.	Около меня тряслась рыжая собака с лисьей мордой и добрыми виноватыми глазами.
"Will it live with us?"	- Она будет с нами жить?
"What?	- А что ж?
It can, if it likes.	Пускай живёт, коли хочет.
Here, I will give it a cracknel biscuit. I have two left.	Вот я ей крендель дам, у меня два осталось.
Let us sit down on this bench. I am so tired."	Давай сядем на лавочку, что-то я устала...
We sat down on a bench by a gate, and the dog lay at our feet, eating the dry cracknel, while grandmother informed me :	Сели у ворот на лавку, собака легла к ногам нашим, разгрызая сухой крендель, а бабушка рассказывала:
"There's a Jewess living here; she has about ten servants, more or less.	- Тут одна еврейка живет, так у ней - девять человек, мал мала меньше.
I asked her,	Спрашиваю я её:
' Do you live by the law of Moses?'	"Как же ты живешь, Мосевна?"
But she answered, I live as if God were with me and mine; how else should I live?' "	А она говорит: "Живу с богом со своим - с кем иначе жить?"
I leaned against the warm body of grandmother and fell asleep.	Я прислонился к тёплому боку бабушки и заснул.
Once more my life flowed on swiftly and full of interest, with a broad stream of impressions bringing something new to my soul every day, stirring it to enthusiasm, disturbing it, or causing me pain, but at any rate forcing me to think.	Жизнь снова потекла быстро и густо, широкий поток впечатлений каждый день приносил душе что-то новое, что восхищало и тревожило, обижало, заставляло думать.
Before long I also was using every means in my power to meet the lame girl, and I would sit with her on the bench by the gate, either talking or in silence. It was pleasant to be silent in her company.	Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую девочку, говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, - с нею и молчать было приятно.
She was very neat, and had a voice like a singing bird. She used to tell me prettily of the way the Cossacks lived on the Don, where she had lived with her uncle, who was employed in some oil-works. Then her father, a locksmith, had gone to live at Nijni.	Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут казаки на Дону: там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец её, слесарь, переехал в Нижний.
"And I have another uncle who serves the czar himself."	- А ещё дядя, второй, так тот служит при самом царе.

In the evenings of Sundays and festivals all the inhabitants of the street used to stand "at the gate." The boys and girls went to the cemetery, the men to the taverns, and the women and children remained in the street.	Вечерами, по праздникам, всё население улицы выходило "за ворота", парни и девушки отправлялись на кладбище водить хороводы, мужики расходились по трактирам, на улице оставались бабы и ребятишки.
The women sat at the gate on the sand or on a small bench. The children used to play at a sort of tennis, at skittles, and at sharmazL The mothers watched the games, encouraging the skilful ones and laughing at the bad players.	Бабы рассаживались у ворот прямо на песке или на лавочках и поднимали громкий галдёж, ссорясь и судача; ребятишки начинали играть в лапту, в городки, в "шар-мазло", - матери следили за играми, поощряя ловких, осмеивая плохих игроков.
It was deafeningly noisy and gay. The presence and attention of the "grown-ups" stimulated us; the merest trifles brought into our games extra animation and passionate rivalry.	Было оглушительно шумно и незабвенно весело; присутствие и внимание "больших", возбуждая нас, мелочь, вносило во все игры особенное оживление, страстное соперничество.
But it seemed that we three, Kostrom, Tchurka, and I, were not so taken up with the game that we had not time, one or the other of us, to run and show off before the lame girl.	Но как бы сильно ни увлекались игрою мы трое -Кострома, Чурка и я, - всё-таки нет-нет да тот или другой бежит похвастаться перед хроменькой девушкой.
"Ludmilla, did you see that I knocked down five of the ninepins in that game of skittles?"	- Видела, Людмила, как я все пять чушек из города вышиб?
She would smile sweetly, tossing her head.	Она ласково улыбалась, кивая головой несколько раз кряду.
In old times our little company had always tried to be on the same side in games, but now I saw that Kostrom and Tchurka used to take opposite sides, trying to rival each other in all kinds of trials of skill and strength, often aggravating each other to tears and fights.	Раньше наша компания старалась держаться во всех играх вместе, а теперь я видел, что Чурка и Кострома играют всегда в разных партиях, всячески соперничая друг с другом в ловкости и силе, часто - до слёз и драки.
One day they fought so fiercely that the adults had to Interfere, and they had to pour water over the combatants, as if they were dogs.	Однажды они подрались так бешено, что должны были вмешаться большие, и врагов разливали водою, как собак.
Ludmilla, sitting on a bench, stamped her sound foot on the ground, and when the fighters rolled toward her, pushed them away with her crutch, crying In a voice of fear:	Людмила, сидя на лавочке, топала о землю здоровой ногой, а когда бойцы подкатывались к ней, отталкивала их костылём, боязливо вскрикивая:
"Leave off!"	- Перестаньте!
Her face was white, almost livid; her eyes blazed and rolled like a person possessed with a devil.	Лицо у неё было досиня бледное, глаза погасли и закатились, точно у кликуши.
Another time Kostrom, shamefully beaten by Tchurka in a game of skittles, hid himself behind a chest of oats In the grocer's shop, and crouched there, weeping silently. It was terrible to see him. His teeth were tightly clenched, his cheek-bones stood out, his bony face looked as if it had been turned to stone, and from his black, surly eyes flowed large, round tears.	Другой раз Кострома, позорно проиграв Чурке партию в городки, спрятался за ларь с овсом у бакалейной лавки, сел там на корточки и молча заплакал, - это было почти страшно: он крепко стиснул зубы, скулы его высунулись, костлявое лицо окаменело, а из чёрных, угрюмых глаз выкатываются тяжёлые, крупные слёзы.
When I tried to console him he whispered, choking back his tears:	Когда я стал утешать его, он прошептал, захлёбываясь слезами:

"You wait! I'll throw a brick at his head. You'll see."	- Погоди... я его кирпичом по башке... увидит!
Tchurka had become conceited; he walked in the middle of the street, as marriageable youths walk, with his cap on one side and his hands in his pocket. He had taught himself to spit through his teeth like a fine bold fellow, and he promised:	Чурка стал заносчив, ходил посредине улицы, как ходят парни-женихи, заломив картуз набекрень, засунув руки в карманы; он выучился ухарски сплёвывать сквозь зубы и обещал:
"I shall leam to smoke soon.	- Скоро курить выучусь.
I have already tried twice, but I was sick."	Уж я два раза пробовал, да тошнит.
All this was displeasing to me.	Всё это не нравилось мне.
I saw that I was losing my friends, and it seemed to me that the person to blame was Ludmilla.	Я видел, что теряю товарища, и мне казалось, что виною этому Людмила.
One evening when I was in the yard going over the collection of bones and rags and all kinds of rubbish, she came to me, swaying from side to side and waving her right hand.	Как-то раз вечером, когда я разбирал на дворе собранные кости, тряпки и всякий хлам, ко мне подошла Людмила, покачиваясь, размахивая правой рукой.
"How do you do?" she said, bowing her head three times.	- Здравствуй, - сказала она, трижды кивнув головой.
"Has Kostrom been with you?	- Кострома с тобой ходил? - Да.
And Tchurka?"	- А Чурка?
"Tchurka is not friends with us now.	- Чурка с нами не дружится.
It is all your fault. They are both in love with you and they have quarreled."	Это всё ты виновата, влюбились они в тебя и -дерутся...
She blushed, but answered mockingly:	Она покраснела, но ответила насмешливо:
"What next!	- Вот ещё!
How is it my fault?"	Чем же я виновата?
"Why do you make them fall in love with you?"	- А зачем влюбляешь?
"I did not ask them to," she said crossly, and as she went away she added: "It is all nonsense.	- Я их не просила влюбляться! - сказала она сердито и пошла прочь, говоря: - Глупости всё это!
I am older than they are; I am fourteen.	Я старше их, мне четырнадцать лет.
People do not fall in love with big girls."	В старших девочек не влюбляются...
"A lot you know!" I cried, wishing to hurt her.	- Много ты знаешь! - желая обидеть её, крикнул я.
"What about the shopkeeper, Xlistov's sister? She is quite old, and still she has the boys after her."	- Вон лавочница, Хлыстова сестра, совсем старая, а как путается с парнями-то!
Ludmilla turned on me, sticking her crutch deep into the sand of the yard.	Людмила воротилась ко мне, глубоко всаживая свой костыль в песок двора.
"You don't know anything yourself," she said quickly, with tears in her voice and her pretty eyes flashing finely.	- Ты сам ничего не знаешь,- заговорила она торопливо, со слезами в голосе, и милые глаза её красиво разгорелись.
"That shopkeeper is a bad woman, and I- what am I?	- Лавочница - распутная, а я - такая, что ли?
I am still a little girl; and - but you ought to read that novel,	Я ещё маленькая, меня нельзя трогать и щипать, и всё... ты бы вот прочитал роман

'Kamchadalka," the second part, and then you would have something to talk about."	"Камчадалка", часть вторая, да и говорил бы!
She went away sobbing.	Она ушла, всхлипывая.
I felt sorry for her. In her words was the ring of a truth of which I was ignorant.	Мне стало жаль её - в словах её звучала какая-то неведомая мне правда.
Why had she embroiled my comrades?	Зачем щиплют её товарищи мои?
But they were in love; what else was there to say?	А ещё говорят влюблены...
The next day, wishing to smooth over my difference with Ludmilla, I bought some barley sugar, her favorite sweet, as I knew well.	На другой день, желая загладить вину свою перед Людмилой, я купил на семишник леденцов "ячменного сахара", любимого ею, как я уже знал.
"Would you like some?"	- Хочешь?
She said fiercely:	Она насильно сердито сказала:
"Go away! I am not friends with you!"	- Уйди, я с тобой не дружусь!
But presently she took the barley sugar, observing:	Но тотчас взяла леденцы, заметив мне:
"You might have had it wrapped up in paper. Your hands are so dirty!"	- Хоть бы в бумажку завернул, - руки-то грязные какие.
"I have washed them, but it won't come off."	~ Я мыл, да уж не отмываются.
She took my hand in her dry, hot hand and looked at it.	Она взяла мою руку своей, сухой и горячей, посмотрела.
"How you have spoiled it!"	- Как испортил...
"Well, but yours are roughened."	- А у тебя пальцы истыканы...
"That is done by my needle. I do a lot of sewing."	- Это - иголкой, я шью много...
After a few minutes she suggested, looking round:	Через несколько минут она предложила мне, оглядываясь:
"I say, let's hide ourselves somewhere and read 'Kamchadalka.' Would you like it?"	- Слушай, давай спрячемся куда-нибудь и станем читать "Камчадалку" хочешь?
We were a long time finding a place to hide in, for every place seemed uncomfortable.	Долго искали, куда спрятаться, везде было неудобно.
At length we decided that the best place was the wash-house. It was dark there, but we could sit at the window, which over-looked a dirty corner between the shed and the neigh - boring slaughter-house. People hardly ever looked that way.	Наконец решили, что лучше всего забраться в предбанник: там - темно, но можно сесть у окна -оно выходит в грязный угол между сараем и соседней бойней, люди редко заглядывают туда.
There she used to sit sidewise to the window, with her bad foot on a stool and the sound one resting on the floor, and, hiding her face with the torn book, nervously pronounced many unintelligible and dull words.	И вот она сидит, боком к окну, вытянув больную ногу на скамье, опустив здоровую на пол, сидит и, закрыв лицо растрёпанной книжкой, взволнованно произносит множество непонятных и скучных слов.
But I was stirred.	Но я - волнуюсь.

Sitting on the floor, I could see how the grave eyes with the two pale-blue flames moved across the pages of the book. Sometimes they were filled with tears, and the girl's voice trembled as she quickly uttered the unfamiliar words, running them into one another unintelligibly.	Сидя на полу, я вижу, как серьёзные глаза двумя голубыми огоньками двигаются по страницам книжки, иногда их овлажняет слеза, голос девочки дрожит, торопливо произнося незнакомые слова в непонятных соединениях.
However, I grasped some of these words, and tried to make them into verse, turning them about in all sorts of ways, which effectually prevented me from understanding what the book said.	Однако я хватаю эти слова и, стараясь уложить их в стихи, перевёртываю всячески, это уж окончательно мешает мне понять, о чём рассказывает книга.
On my knees slumbered the dog, which I had named "Wind," because he was rough and long, swift in running, and howled like the autumn wind down the chimney.	На коленях у меня дремлет собака, я зову её -Ветер, потому что она мохнатая, длинная, быстро бегает и ворчит, как осенний ветер в трубе.
"Are you listening?" the girl would ask.	- Ты слушаешь? - спрашивает девочка.
I nodded my head.	Я молча киваю головой.
The mixing up of the words excited me more and more, and my desire to arrange them as they would sound in a song, in which each word lives and shines like a star in the sky, became more insistent.	Сумятица слов всё более возбуждает меня, всё беспокойнее моё желание расставить их иначе, как они стоят в песнях, где каждое слово живёт и горит звездою в небе.
When it grew dark Ludmilla would let her pale hand fall on the book and ask:	Когда стало темно, Людмила, опустив побелевшую руку с книгой, спросила:
"Isn't it good?	- Хорошо ведь?
You will see."	Вот видишь...
After the first evening we often sat in the wash-house.	С этого вечера мы часто сиживали в предбаннике.
Ludmilla, to my joy, soon gave up reading	Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась читать
"Kamchadalka."	"Камчадалку".
I could not answer her questions about what she had read from that endless book - endless, for there was a third book after the second part which we had begun to read, and the girl said there was a fourth.	Я не мог ответить ей, о чём идёт речь в этой бесконечной книге, - бесконечной потому, что за второй частью, с которой мы начали чтение, явилась третья; и девочка говорила мне, что есть четвертая.
What we liked best was a rainy day, unless it fell on a Saturday, when the bath was heated.	Особенно хорошо было нам в ненастные дни, если ненастье не падало на субботу, когда топили баню.
The rain drenched the yard.	На дворе льёт дождь, - никто не выйдет на двор, не заглянет к нам, в тёмный наш угол.
No one came out or looked at us in our dark comer.	Людмила очень боялась, что нас "застанут".
Ludmilla was in great fear that they would discover us.	- Знаешь, что тогда подумают? - тихонько спрашивала она.
I also was afraid that we should be discovered.	Я знал и тоже опасался, как бы не "застали".

We used to sit for hours at a time, talking about one thing and another. Sometimes I told her some of grandmother's tales, and Ludmilla told me about the lives of the Kazsakas, on the River Medvyedietz.	Мы просиживали целые часы, разговаривая о чём-то, иногда я рассказывал бабушкины сказки, Людмила же - о жизни казаков на реке Медведице.
"How lovely it was there!" she would sigh.	- Ой, как там хорошо! - вздыхала она.
"Here, what is it?	- Здесь - что?
Only beggars live here."	Здесь только нищим жить... Я решил, что, когда вырасту, непременно схожу посмотреть реку Медведицу.
Soon we had no need to go to the wash-house. Ludmilla's mother found work with a fur-dresser, and left the house the first thing in the morning. Her sister was at school, and her brother worked at a tile factory.	Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра уходила из дому, сестрёнка училась в школе, брат работал на заводе изразцов.
On wet days I went to the girl and helped her to cook, and to clean the sitting-room and kitchen. She said laughingly:	В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась:
"We live together - just like a husband and wife.	- Мы с тобой живём, как муж с женой, только спим порознь.
In fact, we live better; a husband does not help his wife."	Мы даже лучше живём - мужья женам не помогают...
If I had money, I bought some cakes, and we had tea, afterward cooling the samovar with cold water, lest the scolding mother of Ludmilla should guess that it had been heated.	Если у меня были деньги, я покупал сластей, мы пили чай, потом охлаждали самовар холодной водой, чтобы крикливая мать Людмилы не догадалась, что его грели.
Sometimes grandmother came to see us, and sat down, making lace, sewing, or telling us wonderful stories, and when grandfather went to the town, Ludmilla used to come to us, and we feasted without a care in the world.	Иногда к нам приходила бабушка, сидела, плетя кружева или вышивая, рассказывала чудесные сказки, а когда дед уходил в город, Людмила пробиралась к нам, и мы пировали беззаботно.
Grandmother said:	Бабушка говорила:
"Oh, how happily we live!	- Ой, хорошо мы живем!
With our own money we can do what we like."	Свой грош - строй что хошь!
She encouraged our friendship.	Она поощряла нашу дружбу.
"It is a good thing when a boy and girl are friends.	- Мальчику с девочкой дружиться - это хорошее дело!
Only there must be no tricks," and she explained in the simplest words what she meant by "tricks."	Только баловать не надо... И простейшими словами объясняла, что значит "баловать".
She spoke beautifully, as one inspired, and made me understand thoroughly that it is wrong to pluck the flower before it opens, for then it will have neither fragrance nor fruit.	Г оворила она красиво, одухотворённо, и я хорошо понял, что не следует трогать цветы, пока они не распустились, а то не быть от них ни запаху, ни ягод.
We had no inclination for "tricks," but that did not hinder Ludmilla and me from speaking of that subject, on which one is supposed to be silent.	"Баловать" не хотелось, но это не мешало мне и Людмиле говорить о том, о чём принято молчать.

Such subjects of conversation were in a way forced upon us because the relationship of the sexes was so often and tiresomely brought to our notice in their coarsest form, and was very offensive to us.	Г оворили, конечно, по необходимости, ибо отношения полов в их грубой форме слишком часто и назойливо лезли в глаза, слишком обижали нас.
Ludmilla's father was a handsome man of forty, curly-headed and whiskered, and had an extremely masterful way of moving his eyebrows.	Отец Людмилы, красивый мужчина лет сорока, был кудряв, усат и как-то особенно победно шевелил густыми бровями.
He was strangely silent; I do not remember one word uttered by him.	Он был странно молчалив, - я не помню ни одного слова, сказанного им.
When he caressed his children he uttered unintelligible sounds, like a dumb person, and even when he beat his wife he did it in silence.	Лаская детей, он мычал, как немой, и даже жену бил молча.
On the evenings of Sundays and festivals, attired in a light-blue shirt, with wide plush trousers and highly polished boots, he would go out to the gate with a harmonica slung with straps behind his back, and stand there exactly like a soldier doing sentry duty.	Вечерами, по праздникам, одев голубую рубаху, плисовые шаровары и ярко начищенные сапоги, он выходил к воротам с большой гармоникой, закинутой на ремне за спину, и становился точно солдат в позиции "на караул".
Presently a sort of "promenade" would be - gin past our gate. One after the other girls and women would pass, glancing at Evsyenko furtively from under their eyelashes, or quite openly, while he stood sticking out his lower lip, and also looking with discriminating glances from his dark eyes.	Тотчас же мимо наших ворот начиналось "гулянье": уточками шли одна за другой девицы и бабы, поглядывая на Евсеенка прикрыто, из-под ресниц, и открыто, жадными глазами, а он стоит, оттопырив нижнюю губу, и тоже смотрит на всех выбирающим взглядом тёмных глаз.
There was something repugnantly dog-like in this silent conversation with the eyes alone, and from the slow, rapt movement of the women as they passed it seemed as if the chosen one, at an imperious flicker of the man's eyelid, would humbly sink to the dirty ground as if she were killed.	Было что-то неприятно-собачье в этой безмолвной беседе глазами, в медленном, обречённом движении женщин мимо мужчины, - казалось, что любая из них, если только мужчина повелительно мигнёт ей, покорно свалится на сорный песок улицы, как убитая.
"Tipsy brute! Brazen face!" grumbled Ludmilla's mother.	- Выпялился козёл, бесстыжая харя! - ворчит мать Людмилы.
She was a tall, thin woman, with a long face and a bad complexion, and hair which had been cut short after typhus. She was like a worn-out broom.	Тонкая и высокая, с длинным, нечистым лицом, с коротко остриженными - после тифа волосами, она была похожа на изработанную метлу.
Ludmilla sat beside her, unsuccessfully trying to turn her attention from the street by asking questions about one thing and another.	Рядом с нею сидит Людмила и безуспешно старается отвлечь внимание её от улицы, упрямо расспрашивает о чём-нибудь.
"Stop it, you monster!" muttered the mother, blinking restlessly. Her narrow Mongol eyes were strangely bright and immovable, always fixed on something and always stationary.	- Отстань, назола, урод несчастный! - бормочет мать, беспокойно мигая; её узкие монгольские глаза светлы и неподвижны, - задели за что-то и навсегда остановились.
"Don't be angry, Mamochka; it doesn't matter," Ludmilla would say.	- Ты не сердись, мамочка, всё равно уж, - говорит Людмила.
"Just look how the mat-maker's widow is dressed up!"	- Ты погляди-ка, как рогожница разоделась!
"I should be able to dress better if it were not for you three. You have eaten me up, devoured me," said the mother, pitilessly through her tears, fixing her eyes on the large, broad figure of the mat-maker's widow.	- Я бы получше оделась, кабы вас троих не было, сожрали вы меня, слопали, - безжалостно и точно сквозь слёзы отвечает мать, вцепившись глазами в большую, широкую вдову рогожника.

She was like a small house. Her chest stuck out like the roof, and her red face, half hidden by the green handkerchief which was tied round it, was like a dormer-window when the sun is reflected on it.	Она похожа на маленький дом, грудь у неё выпятилась, подобно крыльцу; красное лицо, прикрытое и срезанное зелёным платком, напоминает слуховое окно, в час, когда стёкла его отражают солнце.
Evsy - enko, drawing his harmonica to his chest, began to play.	Евсеенко, перекинув гармонию на грудь, играет.
The harmonica played many tunes; the sounds traveled a long way, and the children came from all the street around, and fell in the sand at the feet of the performer, trembling with ecstasy.	На гармонии множество ладов, звуки её неотразимо тянут куда-то, со всей улицы катятся ребятишки, падают к ногам гармониста и замирают в песке, восхищённые.
"You wait; I'll give you something!" the woman promised her husband.	- Погоди, свернут тебе башку, - обещает Евсеенко мужу.
He looked at her askance, without speaking.	Он молча косится на неё.
And the mat-maker's widow sat not far off on the Xlistov's bench, listening intently.	А рогожница камнем села неподалеку, на скамью у Хлыстовой лавки, и, склонив голову на плечо, слушает, пылая.
In the field behind the cemetery the sunset was red. In the street, as on a river, floated brightly clothed, great pieces of flesh. The children rushed along like a whirlwind; the warm air was caressing and intoxicating.	В поле, за кладбищем, рдеет вечерняя заря, по улице, как по реке, плывут ярко одетые большие куски тела, вихрем вьются дети, тёплый воздух ласков и пьян.
A pungent odor rose from the sand, which had been made hot by the sun during the day, and peculiarly noticeable was a fat, sweet smell from the slaughter-house - the smell of blood. From the yard where the fur-dresser lived came the salt and bitter odor of tanning.	Чем-то острым дышит нагретый за день песок, особенно слышен жирный, сладковатый запах боен - запах крови; а со дворов, где живут скорняки, солоно и едко пахнет мездрой.
The women's chatter, the drunken roar of the men, the bell-like voices of the children, the bass melody of the harmonica - all mingled together in one deep rumble. The earth, which is ever creating, gave a mighty sigh.	Бабий говор, пьяный рёв мужиков, звонкие крики детей, пение басовитой гармоники - всё сливается густым гулом, мощно вздыхает неутомимо творящая земля.
All was coarse and naked, but it instilled a great, deep faith in that gloomy life, so shamelessly animal.	Всё - грубо, обнажённо и внушает большое, крепкое чувство доверия к этой чёрной жизни, бесстыдно-животной.
At times above the noise certain painful, never-to-be-forgotten words went straight to one's heart:	Хвастаясь своими силами, она тоскливо и напряжённо ищет, куда излить их. И сквозь шум порою доходят до сердца, навсегда укрепляясь в памяти, какие-то особенно жуткие слова:
"It is not right for you all together to set upon one. You must take turns."	- Одного всем сразу нельзя бить - надо по очереди...
"Who pities us when we do not pity ourselves?"	- Кто нас пожалеет, коли сами себя не жалеем...
"Did God bring women into the world in order to deride them?"	- Али бог бабу на смех родил?..

The night drew near, the air became fresher, the sounds became more subdued. The wooden houses seemed to swell and grow taller, clothing themselves with shadows.	Ночь близко; свежее воздух, тише гул, деревянные дома пухнут, растут, одеваются тенями.
The children were dragged away from the yard to bed. Some of them were already asleep by the fence or at the feet or on the knees of their mothers.	Детей растащили по дворам - спать, иные заснули тут же под заборами, у ног и на коленях матерей.
Most of the children grew quieter and more docile with the night.	Ребятишки побольше становятся к ночи смирнее, мягче.
Evsyenko disappeared unnoticed; he seemed to have melted away. The mat - maker's widow was also missing. The bass notes of the harmonica could be heard somewhere in the distance, beyond the cemetery.	Евсеенко незаметно исчез, точно растаял, рогожницы тоже нет, басовитая гармоника играет где-то далеко, за кладбищем.
Ludmilla's mother sat on a bench doubled up, with her back stuck out like a cat.	Мать Людмилы сидит на лавке, скорчившись, выгнув спину, точно кошка.
My grandmother had gone out to take tea with a neighbor, a midwife, a great fat woman with a nose like a duck's, and a gold medal "for saving lives" on her flat, masculine-looking chest.	Бабушка моя ушла пить чай к соседке, повитухе и сводне, большой, жилистой бабе с утиным носом и золотой медалью "за спасение погибавших" на плоской, мужской груди.
The whole street feared her, regarding her as a witch, and it was related of her that she had carried out of the flames, when a fire broke out, the three children and sick wife of a certain colonel.	Вся улица боится её, считая колдуньей; про неё говорят, что она вынесла из огня, во время пожара, троих детей какого-то полковника и его больную жену.
There was a friendship between grandmother and her. When they met in the street they used to smile at each other from a long way off, as if they had seen something specially pleasant.	У бабушки с нею - дружба; встречаясь на улице, обе они ещё издали улыбаются друг другу как-то особенно хорошо.
Kostrom, Ludmilla, and I sat on the bench at the gate. Tchurka had called upon Ludmilla's brother to wrestle with him. Locked in each other's arms they trampled down the sand and became angry.	Кострома, Людмила и я сидим у ворот на лавке; Чурка вызвал брата Людмилы бороться, -обнявшись, они топчутся на песке и пылят.
"Leave off!" cried Ludmilla, timorously.	- Перестаньте! - боязливо просит Людмила.
Looking at her sidewise out of his black eyes, Kostrom told a story about the hunter Kalinin, a gray-haired old man with cunning eyes, a man of evil fame, known to all the village.	Скосив на неё чёрные глаза, Кострома рассказывает про охотника Калинина, седенького старичка с хитрыми глазами, человека дурной славы, знакомого всей слободе.
He had not long been dead, but they had not buried him in the earth in the grave-yard, but had placed his coffin above ground, away from the other graves.	Он недавно помер, но его не зарыли в песке кладбища, а поставили гроб поверх земли, в стороне от других могил.
The coffin was black, on tall trestles; on the lid were drawn in white paint a cross, a spear, a reed, and two bones.	Гроб чёрный, на высоких ножках, крышка его расписана белой краской, - изображены крест, копьё, трость и две кости.
Every night, as soon as it grew dark, the old man rose from his coffin and walked about the cemetery, looking for something, till the first cock crowed.	Каждую ночь, как только стемнеет, старик встаёт из гроба и ходит по кладбищу, всё чего-то ищет вплоть до первых петухов.
"Don't talk about such dreadful things!" begged Ludmilla.	- Не говори о страшном! - просит Людмила.

"Nonsense!" cried Tchurka, breaking away from her brother. "What are you telling lies for?	- Пусти! - кричит Чурка, освобождаясь от объятий брата её, и насмешливо говорит Костроме: - Что врёшь?
I saw them bury the coffin myself, and the one above ground is simply a monument.	Я сам видел, как зарывали гроб, а сверху - пустой, для памятника...
As to a dead man walking about, the drunken blacksmith set the idea afloat."	А что ходит покойник - это пьяные кузнецы выдумали...
Kostrom, without looking at him, suggested:	Кострома, не глядя на него, сердито предложил:
"Go and sleep in the cemetery; then you will see."	- Поди переспи на кладбище, коли так!
They began to quarrel, and Ludmilla, shaking her head sadly, asked:	Они начали спорить, а Людмила, скучно покачивая головой, спрашивала:
"Mamochka, do dead people walk about at night?"	- Мамочка, покойники по ночам встают?
"They do," answered her mother, as if the question had called her back from a distance.	- Встают, - повторила мать, точно издали отозвалось эхо.
The son of the shopkeeper Valek, a tall, stout, red-faced youth of twenty, came to us, and, hearing what we were disputing about, said:	Подошёл сын лавочницы, Валёк, толстый, румяный парень лет двадцати, послушал наш спор и сказал:
"I will give three greven and ten cigarettes to whichever of you three will sleep till daylight on the coffin, and I will pull the ears of the one who is afraid - as long as he likes. Well?"	- Кто из трёх до света пролежит на гробу -двугривенный дам и десяток папирос, а кто струсит - уши надеру, сколько хочу, ну?
We were all silent, confused, and Ludmilla's mother said:	Все замолчали, смутясь, а мать Людмилы сказала:
"What nonsense!	- Глупости какие!
What do you mean by putting the children up to such nonsense?"	Разве можно детей подбивать на этакое...
"You hand over a ruble, and I will go," announced Tchurka, gruffly.	- Давай рубль - пойду! - угрюмо предложил Чурка.
Kostrom at once asked spitefully:	Кострома тотчас же ехидно спросил:
"But for two greven - you would be afraid?"	- А за двугривенный - трусишь?
Then he said to Valek: "Give him the ruble. But he won't go; he is only making believe."	- И сказал Вальку: - Дай ему рубль, всё равно не пойдет, форсит только...
"Well, take the ruble."	- Ну, бери рубль!
Tchurka rose, and, without saying a word and without hurrying, went away, keeping close to the fence.	Чурка встал с земли и молча, не торопясь, пошёл прочь, держась близко к забору.
Kostrom, putting his fingers in his mouth, whistled piercingly after him.; but Ludmilla said uneasily:	Кострома, сунув пальцы в рот, пронзительно свистнул вслед ему, а Людмила тревожно заговорила:
"O Lord, what a braggart he is! I never!"	- Ах, господи, хвастунишка какой... что же это!
"Where are you going, coward?" jeered Valek.	- Куда вам, трусы! - издевался Валёк.
"And you call yourself the first fighter in the street!"	- А ещё первые бойцы улицы считаетесь, котята...

It was offensive to listen to his jeers. We did not like this overfed youth; he was always putting up little boys to do wrong, told them obscene stories of girls and women, and taught them to tease them. The children did what he told them, and suffered dearly for it.	Было обидно слушать его издёвки; этот сытый парень не нравился нам, он всегда подстрекал ребятишек на злые выходки, сообщал им пакостные сплетни о девицах и женщинах; учил дразнить их; ребятишки слушались его и больно платились за это.
For some reason or other he hated my dog, and used to throw stones at it, and one day gave it some bread with a needle in it.	Он почему-то ненавидел мою собаку, бросал в неё камнями; однажды он дал ей в хлебе иглу.
But it was still more offensive to see Tchurka going away, shrinking and ashamed.	Но ещё обиднее было видеть, как уходит Чурка, съёжившись, пристыженный.
I said to Valek:	Я сказал Вальку:
"Give me the ruble, and I will go."	- Давай рубль, я пойду...
Mocking me and trying to frighten me, he held out the ruble to Ludmilla's mother, who would not take it, and said sternly:	Он, посмеиваясь и пугая меня, отдал рубль Евсеенковой, но женщина строго сказала:
"I don't want it, and I won't have it!"	- Не хочу, не возьму!
Then she went out angrily.	И сердито ушла.
Ludmilla also could not make up her mind to take the money, and this made Valek jeer the more.	Людмила тоже не решилась взять бумажку; это ещё более усилило насмешки Валька.
I was going away without obtaining the money when grandmother came along, and, being told all about it, took the ruble, saying to me softly:	Я уже хотел идти, не требуя денег, но подошла бабушка и, узнав, в чём дело, взяла рубль, а мне спокойно сказала:
"Put on your overcoat and take a blanket with you, for it grows cold toward morning."	- Пальтишко надень да одеяло возьми, а то к утру холодно станет...
Her words raised my hopes that nothing terrible would happen to me.	Её слова внушили мне надежду, что ничего страшного не случится со мною.
Valek laid it down on a condition that I should either lie or sit on the coffin until it was light, not leaving it, whatever happened, even if the coffin shook when the old man Kalinin began to climb out of the tomb.	Валёк поставил условием, что я должен до света лежать или сидеть на гробе, не сходя с него, что бы ни случилось, если даже гроб закачается, когда старик Калинин начнёт вылезать из могилы.
If I jumped to the ground I had lost.	Спрыгнув на землю, я проиграю.
"And remember," said Valek, "that I shall be watching you all night."	- Гляди же, - предупредил Валёк, - я за тобой всю ночь следить буду!
When I set out for the cemetery grandmother made the sign of the cross over me and kissed me.	Когда я пошёл на кладбище, бабушка, перекрестив меня, посоветовала:
"If you should see a glimpse of anything, don't move, but just say, 'Hail, Mary.' "	- Ежели что померещится - не шевелись, а только читай богородицу дево радуйся...
I went along quickly, my one desire being to begin and finish the whole thing.	Я шёл быстро, хотелось поскорее начать и кончить всё это.
Valek, Kostrom, and another youth escorted me thither.	Меня сопровождали Валёк, Кострома и ещё какие-то парни.
As I was getting over the brick wall I got mixed up in the blanket, and fell down, but was up in the same moment, as if the earth had ejected me.	Перелезая через кирпичную ограду, я запутался в одеяле, упал и тотчас вскочил на ноги, словно подброшенный песком.

There was a chuckle from the other side of the wall.	За оградой хохотали.
My heart contracted; a cold chill ran down my back.	Что-то ёкнуло в груди, по коже спины пробежал неприятный холодок.
I went stumblingly on to the black coffin, against one side of which the sand had drifted, while on the other side could be seen the short, thick legs. It looked as if some one had tried to lift it up, and had succeeded only in making it totter.	Спотыкаясь, я дошёл до чёрного гроба. С одной стороны он был занесён песком, с другой - его коротенькие, толстые ножки обнажились, точно кто-то пытался приподнять его и пошатнул.
I sat on the edge of the coffin and looked around. The hilly cemetery was simply packed with gray crosses; quivering shadows fell upon the graves.	Я сел на край гроба, в ногах его, оглянулся: бугроватое кладбище тесно заставлено серыми крестами, тени, размахнувшись, легли на могилы, обняли их щетинистые холмы.
Here and there, scattered among the graves, slender willows stood up, uniting adjoining graves with their branches. Through the lace-work of their shadows blades of grass stuck up.	Кое-где, заплутавшись среди крестов, торчат тонкие, тощие берёзки, связывая ветвями разъединённые могилы; сквозь кружево их теней торчат былинки - эта серая щетина самое жуткое!
The church rose up in the sky like a snow-drift, and in the motionless clouds shone the small setting moon.	Снежным сугробом поднялась в небо церковь, среди неподвижных облаков светит маленькая, истаявшая луна.
The father of Yaz, "the good-for-nothing peasant," was lazily ringing his bell in his lodge. Each time, as he pulled the string, it caught in the iron plate of the roof and squeaked pitifully, after which could be heard the metallic clang of the little bell. It sounded sharp and sorrowful.	Язёв отец - Дрянной Мужик - лениво бьёт в сторожевой колокол; каждый раз, когда он дёргает верёвку, она, задевая за железный лист крыши, жалобно поскрипывает, потом раздаётся сухой удар маленького колокола, - он звучит кратко, скучно.
"God give us rest!" I remembered the saying of the watchman.	"Не дай господь бессонницу", - вспоминается мне поговорка сторожа.
It was very painful and somehow it was suffocating. I was perspiring freely although the night was cool.	Жутко. И почему-то - душно, я обливаюсь потом, хотя ночь свежая.
Should I have time to run into the watchman's lodge if old Kalinin really did try to creep out of his graved	Успею ли я добежать до сторожки, в случае если старик Калинин начнёт вылезать из могилы?
I was well acquainted with the cemetery. I had played among the graves many times with Yaz and other comrades.	Кладбище хорошо знакомо мне, десятки раз я играл среди могил с Язём и другими товарищами.
Over there by the church my mother was buried.	Вон там, около Церкви, похоронена мать...
Every one was not asleep yet, for snatches of laughter and fragments of songs were borne to me from the village.	Ещё не всё уснуло, со слободы доносятся всплески смеха, обрывки песен.
Either on the railway embankment, to which they were carrying sand, or in the village of Katizovka a harmonica gave forth a strangled sound. Along the wall, as usual, went the drunken blacksmith Myachov, singing. I recognized him by his song:	На буграх, в железнодорожном карьере, где берут песок, или где-то в деревне Катызовке верещит, захлёбываясь, гармоника, за оградою идёт всегда пьяный кузнец Мячов и поёт - я узнаю его по песне:
"To our mother's door One small sin we lay.	А у нашей маменьки И грехи-то маленьки,
The only one she loves Is our Papasha."	Она не любя никого, Только тятю одного...

It was pleasant to listen to the last sighs of life, but at each stroke of the bell it became quieter, and the quietness overflowed like a river over a meadow, drowning and hiding everything.	Приятно слышать последние вздохи жизни, но после каждого удара колокола становится тише, тишина разливается, как река по лугам, все топит, скрывает.
One's soul seemed to float in boundless and unfathomable space, to be extinguished like the light of a catch in the darkness, be - coming dissolved without leaving a trace in that ocean of space in which live only the unattainable stars, shining brightly, while everything on earth disappears as being useless and dead.	Душа плавает в бескрайней, бездонной пустоте и гаснет, подобно огню спички во тьме, растворяясь бесследно среди океана этой пустоты, где живут, сверкая, только недосягаемые звёзды, а всё на земле исчезло, ненужно и мёртво.
Wrapping myself in the blanket, I sat on the coffin, with my feet tucked under me and my face to the church. Whenever I moved, the coffin squeaked, and the sand under it crunched.	Закутавшись в одеяло, я сидел, подобрав ноги, на гробнице лицом к церкви, и, когда шевелился, гробница поскрипывала, песок под нею хрустел.
Something twice struck the ground close to me, and then a piece of brick fell near by. I was frightened, but then I guessed that Valek and his friends were throwing things at me from the other side of the wall, trying to scare me.	Что-то ударило о землю сзади меня раз и два, потом близко упал кусок кирпича, - это было страшно, но я тотчас догадался, что швыряют из-за ограды Валёк и его компания - хотят испугать меня.
But I felt all the better for the proximity of human creatures.	Но от близости людей мне стало лучше.
I began unwillingly to think of my mother.	Невольно думалось о матери...
Once she had found me trying to smoke a cigarette. She began to beat me, but I said:	Однажды, застав меня, когда я пробовал курить папиросы, она начала бить меня, а я сказал:
"Don't touch me; I feel bad enough without that. I feel very sick."	- Не трогай, и без того уж мне плохо, тошнит очень...
Afterward, when I was put behind the stove as a punishment, she said to grandmother:	Потом, наказанный, я сидел за печью, а она говорила бабушке:
"That boy has no feeling; he doesn't love any one."	- Бесчувственный мальчишка, никого не любит...
It hurt me to hear that.	Обидно было слушать это.
When my mother punished me I was sorry for her. I felt uncomfortable for her sake, because she seldom punished me deservedly or justly.	Когда мать наказывала меня, мне было жалко её, неловко за неё: редко она наказывала справедливо и по заслугам.
On the whole, I had received a great deal of ill treatment in my life. Those people on the other side of the fence, for example, must know that I was frightened of being alone in the cemetery, yet they wanted to frighten me more.	И вообще - очень много обидного в жизни, вот хотя бы эти люди за оградой, - ведь они хорошо знают, что мне боязно одному на кладбище, а хотят напугать ещё больше.
Why?	Зачем?
I should like to have shouted to them,	Хотелось крикнуть им:
"Go to the devil!" but that might have been disastrous. Who knew what the devil would think of it, for no doubt he was somewhere near.	"Подите к чорту!" Но это было опасно, - кто знает, как отнесётся к этому чорт? Он, наверное, где-нибудь близко.

There was a lot of mica in the sand, and it gleamed faintly in the moonlight, which reminded me how, lying one day on a raft on the Oka, gazing into the water, a bream suddenly swam almost in my face, turned on its side, looking like a human cheek, and, looking at me with its round, bird-like eyes, dived to the bottom, fluttering like a leaf falling from a maple-tree.	В песке много кусочков слюды, она тускло блестела в лунном свете, и это напоминало мне, как однажды я, лёжа на плотах на Оке, смотрел в воду, вдруг, почти к самому лицу моему всплыл подлещик, повернулся боком и стал похож на человечью щеку, потом взглянул на меня круглым птичьим глазом, нырнул и пошёл в глубину, колеблясь, как падающий лист клёна.
My memory worked with increasing effort, recalling different episodes of my life, as if it were striving to protect itself against the imaginations evoked by terror.	Память работала всё напряжённее, воскрешая различные случаи жизни, точно защищаясь ими против воображения, упрямо создававшего страшное.
A hedgehog came rolling along, tapping on the sand with its strong paws. It reminded me of a hob-goblin; it was just as little and as disheveled-looking.	Вот катится ёж, стуча по песку твёрдыми лапками: он напоминает домового - такой же маленький, встрёпанный.
I remembered how grandmother, squatting down beside the stove, said,	Вспоминаю, как бабушка, сидя на корточках перед подпечком, приговаривала:
"Kind master of the house, take away the beetles."	- Ласковый хозяин, выведи тараканов...
Far away over the town, which I could not see, it grew lighter. The cold morning air blew against my cheeks and into my eyes.	Далеко за городом - не видным мне - становилось светлее, утренний холодок сжимал щёки, слипались глаза.
I wrapped myself in my blanket. Let come what would!	Я свернулся калачиком, окутав голову одеялом, -будь что будет!
Grandmother awoke me. Standing beside me and pulling off the blanket, she said:	Разбудила меня бабушка - стоит рядом со мной и, стаскивая одеяло, говорит:
"Get up!	- Вставай!
Aren't you chilled?	Не озяб ли?
Well, were you frightened?"	Ну, что - страшно?
"I was frightened, but don't tell any one; don't tell the other boys."	- Страшно, только ты не говори никому про это, ребятишкам не говори!
"But why not?" she asked in amazement.	- А почто молчать? - удивилась она.
"If you were not afraid, you have nothing to be proud about."	- Коли не страшно, так и хвалиться нечем...
As he went home she said to me gently:	Пошли домой, и дорогой она ласково говорила:
"You have to experience things for yourself in this world, dear heart.	- Всё надо самому испытать, голуба душа, всё надо самому знать...
If you can't teach yourself, no one else can teach you."	Сам не поучишься - никто не научит...
By the evening I was the "hero" of the street, and every one asked me,	К вечеру я стал "героем" улицы, все спрашивали меня:
"Is it possible that you were not afraid?"	- Да неужто не страшно?
And when I answered,	И когда я говорил:
"I was afraid," they shook their heads and exclaimed,	"Страшно!" - качая головами, восклицали:

"Aha I you see!"	- Ага! Вот видишь?
The shopkeeper went about saying loudly:	Лавочница же громко и убеждённо заявила:
"It may be that they talked nonsense when they said that Kalinin walked.	- Стало быть, врали, что Калинин встаёт.
But if he did, do you think he would have frightened that boy?	Кабы вставал, - разве испугался бы мальчишки?
No, he would have driven him out of the cemetery, and no one would know v/here he went."	Да он бы его смахнул с кладбища и не видать куда.
Ludmilla looked at me with tender astonishment. Even grandfather was obviously pleased with me. They all made much of me.	Людмила смотрела на меня с ласковым удивлением, даже дед был, видимо, доволен мною, всё ухмылялся.
Only Tchurka said gruffly:	Только Чурка сказал угрюмо:
"It was easy enough for him; his grandmother is a witch!"	- Ему - легко, у него бабушка - ведьма!
CHAPTER III	III
IMPERCEPTIBLY, like a little star at dawn, my brother Kolia faded away.	Незаметно, как маленькая звезда на утренней заре, погас брат Коля.
Grandmother, he, and I slept in a small shed on planks covered with various rags. On the other side of the chinky wall of the out-house was the family poultry-house. We could hear the sleepy, overfed fowls fluttering and clucking in the evening, and the golden, shrill-voiced cock awoke us in the morning.	Бабушка, он и я спали в маленьком сарайчике, на дровах, прикрытых разным тряпьём; рядом с нами, за щелявой стеной из горбушин, был хозяйский курятник; с вечера мы слышали, как встряхивались и клохтали, засыпая, сытые куры; утром нас будил золотой горластый петух.
"Oh, I should like to tear you to pieces!" grandmother would grumble when they woke her.	- О, чтоб тебя ро'зорвало! - ворчала бабушка, просыпаясь.
I was already awake, watching the sunbeams falling through the chinks upon my bed, and the silver specks of dust which danced in them. These little specks seemed to me just like the words in a fairy-tale.	Я уже не спал, наблюдая, как сквозь щели дровяника пробиваются ко мне на постель лучи солнца, а в них пляшет какая-то серебряная пыль, - эти пылинки - точно слова в сказке.
Mice had gnawed the planks, and red beetles with black spots ran about there.	В дровах шуршат мыши, бегают красненькие букашки с чёрными точками на крыльях.
Sometimes, to escape from the stifling fumes which arose from the soil in the fowl-house, I crept out of the wooden hut, climbed to the roof, and watched the people of the house waking up, eyeless, large, and swollen with sleep.	Иногда, уходя от душных испарений куриного помета, я вылезал из дровяника, забирался на крышу его и следил, как в доме просыпались безглазые люди, огромные, распухшие во сне.
Here appeared the hairy noddle of the boatman Phermanov, a surly drunkard, who gazed at the sun with blear, running eyes and grunted like a bear.	Вот высунулась из окна волосатая башка лодочника Ферманова, угрюмого пьяницы; он смотрит на солнце крошечными щёлками заплывших глаз и хрюкает, точно кабан.
Then grandfather came hurrying out into the yard and hastened to the wash-house to wash himself in cold water.	Выбежал на двор дед, обеими руками приглаживая рыженькие волосёнки, - спешит в баню обливаться холодной водой.

The garrulous cook of the land - lord, a sharp-nosed woman, thickly covered with freckles, was like a cuckoo. The landlord himself was like an old fat dove. In fact, they were all like some bird, animal, or wild beast.	Болтливая кухарка домохозяина, остроносая, густо обрызганная веснушками, похожа на кукушку, сам хозяин - на старого, ожиревшего голубя, и все люди напоминают птиц, животных, зверей.
Although the morning was so pleasant and bright, it made me feel sad, and I wanted to get away into the fields where no one came, for I had already learned that human creatures always spoil a bright day.	Утро такое милое, ясное, но мне немножко грустно и хочется уйти в поле, где никого нет, - я уж знаю, что люди, как всегда, запачкают светлый день.
One day when I was lying on the roof grandmother called me, and said in a low voice, shaking her head as she lay on her bed:	Однажды, когда я лежал на крыше, бабушка позвала меня и негромко сказала, кивнув головой на свою постель:
"Kolia is dead."	- Помер Коля-то...
The little boy had slipped from the pillow, and lay livid, lanky on the felt cover. His night-shirt had worked itself up round his neck, leaving bare his swollen stomach and crooked legs. His hands were curiously folded behind his back, as if he had been trying to lift himself up.	Мальчик съехал с кумача подушки и лежал на войлоке, синеватый, голенький, рубашка сбилась к шее, обнажив вздутый живот и кривые ножки в язвах, руки странно подложены под поясницу, точно он хотел приподнять себя.
His head was bent on one side.	Голова чуть склонилась набок.
"Thank God he has gone!" said grandmother as she did her hair.	- Слава богу, отошёл, - говорила бабушка, расчёсывая волосы свои.
"What would have become of the poor little wretch had he lived?"	Что бы он жил, убогонький-то?
Treading almost as if he were dancing, grandfather made his appearance, and cautiously touched the closed eyes of the child with his fingers. Grandmother asked him angrily:	Притопывая, точно танцуя, явился дед, осторожно потрогал пальцем закрытые глаза ребёнка; бабушка сердито сказала:
"What do you mean by touching him with unwashen hands?"	- Что трогаешь немытыми-то руками?
He muttered:	Он забормотал:
"There you are! He gets born, lives, and eats, and all for nothing."	- Вот - родили... жил, ел... ни то ни сё...
"You are half asleep," grandmother cut him short.	- Проснись, - остановила его бабушка.
He looked at her vacantly, and went out in the yard, saying:	Он слепо взглянул на неё и пошёл на двор, говоря:
"I am not going to give him a funeral; you can do what you like about it."	- Мне хоронить не на что, как хошь сама...
"Phoo! you miserable creature!"	- Тьфу ты, несчастный!
I went out, and did not return until it was close upon evening.	Я ушёл и вплоть до вечера не возвращался домой.
They buried Kolia on the morning of the following day, and during the mass I sat by the reopened grave with my dog and Yaz's father.	Хоронили Колю утром другого дня; я не пошёл в церковь и всю обедню сидел у разрытой могилы матери, вместе с собакой и Язёвым отцом.

He had dug the grave cheaply, and kept praising himself for it before my face.	Он вырыл могилу дёшево и всё хвастался этим передо мной.
"I have only done this out of friendship; for any one else I should have charged so many rubles."	- Это я только по знакомству, а то бы - рубль...
Looking into the yellow pit, from which arose a heavy odor, I saw some moist black planks at one side.	Заглядывая в жёлтую яму, откуда исходил тяжелый запах, я видел в боку её чёрные, влажные доски.
At my slightest movement the heaps of sand around the grave fell to the bottom in a thin stream, leaving wrinkles in the sides.	При малейшем движении моём бугорки песку вокруг могилы осыпались, тонкие струйки текли на дно, оставляя по бокам морщины.
I moved on purpose, so that the sand would hide those boards.	Я нарочно двигался, чтобы песок скрыл эти доски.
"No larks now!" said Yaz's father, as he smoked.	- Не балуй, - сказал Язёв отец, покуривая.
Grandmother carried out the little coffin. The "trashy peasant" sprang into the hole, took the coffin from her, placed it beside the black boards, and, jumping out of the grave, began to hurl the earth into it with his feet and his spade.	Бабушка принесла на руках белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом с чёрными досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и ногами и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило.
Grandfather and grandmother also helped him in silence.	Дед и бабушка тоже молча помогали ему.
There were neither priests nor beggars there; only we four amid a dense crowd of crosses.	Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
As she gave the sexton his money, grandmother said reproachfully:	Отдавая деньги сторожу, бабушка сказала с укором:
"But you have disturbed Varina's coffin."	- А ты всё-таки потревожил Варину-то домовину...
"What else could I do?	- Как иначе!
If I had not done that, I should have had to take some one else's piece of ground.	И то я чужой земли прихватил.
But there's nothing to worry about."	Это - ничего!
Grandmother prostrated herself on the grave, sobbed and groaned, and went away, followed by grandfather, his eyes hidden by the peak of his cap, clutching at his worn coat.	Бабушка поклонилась могиле до земли, всхлипнула, взвыла и пошла, а за нею - дед, скрыв глаза под козырьком фуражки, одёргивая потёртый сюртук.
"They have sown the seed in unplowed ground," he said suddenly, running along in front, just like a crow on the plowed field.	- Сеяли семя в непахану землю, - сказал он вдруг, убегая вперёд, точно ворон по пашне.
"What does he mean?" I asked grandmother.	Я спросил бабушку: - Чего он?
"God bless him!	- Бог с ним!
He has his thoughts," she answered.	У него свои мысли, - ответила она.
It was hot. Grandmother went heavily; her feet sank in the warm sand. She halted frequently, mopping her perspiring face with her handkerchief.	Было жарко, бабушка шла тяжело, ноги её тонули в тёплом песке, она часто останавливалась, отирая потное лицо платком.

"That black thing in the grave," I asked her, "was it mother's coffin?"	Я спросил её, понатужась: - Чёрное-то в могиле - это материн гроб?
"Yes," she said angrily.	- Да, - сказала она сердито.
"Ignorant dog!	- Пёс неумный...
It is not a year yet, and our Varia is already decayed!	Года ещё нет, а сгнила Варя-то!
It is the sand that has done it; it lets the water through.	Это всё от песку, - он воду пропускает.
If that had to happen, it would have been better to - "	Кабы глина была, лучше бы...
"Shall we all decay?"	- Все гниют?
"All.	- Все.
Only the saints escape it."	Только святых минует это...
"You - you will not decay!"	- Ты - не сгниешь!
She halted, set my cap straight, and said to me seriously:	Она остановилась, поправила картуз на моей голове и серьёзно посоветовала:
"Don't think about it; it is better not.	- Не думай-ка про это, не надо.
Do you hear?'	Слышишь?
But I did think of it.	Но я думал:
How offensive and revolting death was!	"Как это обидно и противно - смерть.
How odious!	Вот гадость!"
I felt very badly about it	Мне было очень плохо.
When we reached home grandfather had already prepared the samovar and laid the table.	Когда пришли домой, дед уже приготовил самовар, накрыл на стол.
"Come and have some tea. I expect you are hot," he said.	- Попьём чайку, а то - жарко, - сказал он.
"I have put in my own tea as well.	- Я уж своего заварю.
This is for us all."	На всех.
He went to grandmother and patted her on the shoulder.	Подошёл к бабушке и похлопал её по плечу.
"Well, Mother, well?"	- Что, матъ, а?
Grandmother held up her hands.	Бабушка махнула рукой.
"Whatever does it all mean?"	- Что уж тут!
"This is what it means: God is angry with us; He is tearing everything away from us bit by bit.	- То-то вот! Прогневался на нас господь, отрывает кусок за куском...
If families lived together in unity, like fingers on a hand -"	Кабы семьи-то крепко жили, как пальцы на руке...
It was long since he had spoken so gently and peaceably.	Давно не говорил он так мягко и миролюбиво.

I listened, hoping that the old man would extinguish my sense of injury, and help me to forget the yellow pit and the black moist boards in protuberance in its side.	Я слушал его и ждал, что старик погасит мою обиду, поможет мне забыть о жёлтой яме и чёрных, влажных клочьях в боку её.
But grandmother cut him short harshly:	Но бабушка сурово остановила его:
"Leave off, Father!	- Перестань-ка, отец!
You have been uttering words like that all your life, and I should like to know who is the better for them?	Всю жизнь говоришь ты эти слова, а кому от них легче?
All your life you have eaten into every one as rust corrodes iron."	Всю жизнь ел ты всех, как ржа железо...
Grandfather muttered, looked at her, and held his tongue.	Дед крякнул, взглянул на неё и замолчал.
In the evening, at the gate, I told Ludmilla sorrowfully about what I had seen in the morning, but it did not seem to make much impression on her.	Вечером, у ворот я с тоскою поведал Людмиле о том, что увидел утром, но это не произвело на неё заметного впечатления.
"Orphans are better off.	- Сиротой жить лучше.
If my father and mother were to die, I should leave my sister to look after my brother, and I myself would go into a convent for the rest of my life.	Умри-ка у меня отец с матерью, я бы сестру оставила на брата, а сама - в монастырь на всю жизнь.
Where else should I go?	Куда мне ещё?
I don't expect to get married, being lame and unable to work.	Замуж я не гожусь, хромая - не работница.
Besides, I might bring crippled children into the world."	Да ещё детей тоже хромых нарожаешь...
She spoke wisely, like all the women of our street, and it must have been from that evening that I lost interest in her. In fact, my life took a turn which caused me to see her very seldom.	Она говорила разумно, как все бабы нашей улицы, и, должно быть, с этого вечера я потерял интерес к ней; да и жизнь пошла так, что я всё реже встречал подругу.
A few days after the death of my brother, grandfather said to me:	Через несколько дней после смерти брата дед сказал мне:
"Go to bed early this evening, while it is still light, and I will call you. We will go into the forest and get some logs."	- Ложись сегодня раньше, на свету разбужу, в лес пойдем за дровами...
"And I will come and gather herbs," declared grandmother.	- А я - травок пособираю, - заявила бабушка.
The forest of fir - and birch - trees stood on a marsh about three versts distant from the village.	Лес, еловый и берёзовый, стоял на болоте, верстах в трёх от слободы.
Abounding in withered and fallen trees, it stretched in one direction to the Oka, and in the other to the high road to Moscow.	Обилен сухостоем и валежником, он размахнулся в одну сторону до Оки, в другую - шёл до шоссейной дороги на Москву, и дальше, за дорогу.
Beyond it, with its soft, black bristles looking like a black tent, rose the fir-thicket on the	Над его мягкой щетиной чёрным шатром высоко поднималась сосновая чаща -
"Ridge of Savelov."	"Савёлова Грива".

All this property belonged to Count Shuvalov, and was badly guarded. The inhabitants of Kunavin regarded it as their own, carried away the fallen trees and cut off the dried wood, and on occasion were not squeamish about cutting down living trees.	Все это богатство принадлежало графу Шувалову и охранялось плохо; кунавинское мещанство смотрело на него как на своё, собирало валежник, рубило сухостой, не брезгуя при случае и живым деревом.
In the autumn, when they were laying in a stock of wood for the winter, people used to steal out here by the dozen, with hatchets and ropes on their backs.	По осени, запасая дрова на зиму, в лес снаряжались десятки людей с топорами и верёвками за поясом.
And so we three went out at dawn over the silver-green, dewy fields. On our left, beyond the Oka, above the ruddy sides of the Hill of Dyatlov, above white Nijni-Novgorod, on the hillocks in the gardens, on the golden domes of churches, rose the lazy Russian sun in its leisurely manner.	Вот и мы трое идём на рассвете по зелёно-серебряному росному полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним-Новгородом, в холмах зелёных садов, в золотых главах церквей, встаёт не торопясь русское ленивенькое солнце.
A gentle wind blew sleepily from the turbid Oka; the golden buttercups, bowed down by the dew, sway to and fro; lilac-colored bells bowed dumbly to the earth; everlasting flowers of different colors stuck up dryly in the barren turf; the blood-red blossoms of the flower called "night beauty" opened like stars.	Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягчённые росою, лиловые колокольчики немотно опустились к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дёрне, раскрывает алые звезды "ночная красавица" - гвоздика...
The woods came to meet us like a dark army; the fir-trees spread out their wings like large birds; the birches looked like maidens.	Тёмною ратью двигается лес навстречу нам. Крылатые ели - как большие птицы; берёзы -точно девушки.
The acrid smell of the marshes flowed over the fields.	Кислый запах болота течёт по полю.
My dog ran beside me with his pink tongue hanging out, often halting and snuffing the air, and shaking his fox-like head, as if in perplexity.	Рядом со мною идет собака, высунув розовый язык, останавливается и, принюхавшись, недоумённо качает лисьей головой.
Grandfather, in grand - mother's short coat and an old peakless cap, blinking and smiling at something or other, walked as cautiously as if he were bent on stealing.	Дед, в бабушкиной кацавейке, в старом картузе без козырька, щурится, чему-то улыбается, шагает тонкими ногами осторожно, точно крадётся.
Grandmother, wearing a blue blouse, a black skirt, and a white handkerchief about her head, waddled comfortably. It was difficult to hurry when walking behind her.	Бабушка, в синей кофте, в чёрной юбке и белом платке на голове, катится по земле споро - за нею трудно поспеть.
The nearer we came to the forest, the more animated grandfather became. Walking with his nose in the air and muttering, he began to speak, at first disjointedly and inarticulately, and afterward happily and beautifully, almost as if he had been drinking.	Чем ближе лес, тем оживлённее дед; потягивая воздух носом, покрякивая, он говорит вначале отрывисто, невнятно, потом, словно пьянея, весело и красиво:
"The forests are the Lord's gardens.	- Леса - господни сады.
No one planted them save the wind of God and the holy breath of His mouth.	Никто их не сеял, один ветер божий, святое дыхание уст его...
When I was working on the boats in my youth I went to Jegoulya.	Бывало, в молодости, в Жигулях, когда я бурлаком ходил...
Oh, Lexei, you will never have the experiences I have had!	Эх, Лексей, не доведётся тебе видеть-испытать, что мною испытано!

There are forests along the Oka, from Kasimov to Mouron, and there are forests on the Volga, too, stretching as far as the Urals.	На Оке леса - от Касимова до Мурома, али - за Волгой лес, до Урала идёт, да!
Yes; it is all so boundless and wonderful."	Всё это безмерно и пречудесно...
Grandmother looked at him askance, and winked at me, and he, stumbling over the hillocks, let fall some disjointed, dry words that have remained forever fixed in my memory.	Бабушка смотрит на него искоса и подмигивает мне, а он, спотыкаясь о кочки, дробно сыплет сухонькие слова, засевая ими мою память.
"We were taking some empty oil-casks from Saratov to Makara on the Yamarka, and we had with us as skipper Kyril of Poreshka. The mate was a Tatar -Asaph, or some such name.	- Вели мы из Саратова расшиву с маслом к Макарию на ярмарку, и был у нас приказчик Кирилло, из Пуреха, а водоливом - татарин касимовский, Асаф, что ли...
When we reached Jegulia the wind was right in our faces, blowing with all its force; and as it remained in the same quarter and tossed us about, we went on shore to cook some food for ourselves.	Дошли до Жигуля, а хватил ветер верховой в глаза нам - выбились из силушки, встали на мёртвую, закачались, - сошли на берег кашу варить.
It was Maytime. The sea lay smooth around the land, and the waves just floated on her, like a flock of birds - like thousands of swans which sport on the Caspian Sea.	А - май на земле, Волга-то морем лежит, и волна по ней стайно гуляет, будто лебеди, тысячами, в Каспий плывут.
The hills of Jegulia are green in the springtime; the sun floods the earth with gold.	Горы-то Жигули, зелёные по-вешнему, в небо взмахнули, в небушке облака белые пасутся, солнце тает на землю золотом.
We rested; we became friendly; we seemed to be drawn to one another. It was gray and cold on the river, but on shore it was warm and fragrant.	Отдыхаем, любуемся, подобрели все друг ко другу; на реке-то сиверко, холодно, а на берегу -тепло, душисто!
At eventide our Kyril - he was a harsh man and well on in years - stood up, took off his cap, and said:	Под вечер Кирилло наш суровый был мужчина и в летах - встал на ноги, шапку снял, да и говорит:
'Well, children, I am no longer either chief or servant. Go away by yourselves, and I will go to the forest.'	"Ну, ребята, я вам боле не начальник, не слуга, идите - сами, а я в леса отойду!"
We were all startled. What was it that he was saying?	Мы все встряхнулись - как да что?
We ought not to be left without some one responsible to be master. You see, people can't get on without a head, although it is only on the Volga, which is like a straight road. It is possible to lose one's way, for people alone are only like a senseless beast, and who cares what becomes of them?	Нам ведь без ответного перед хозяином человека нельзя - без головы люди не ходят! Оно хоть и Волга, а и на прямом пути сбиться можно. Народ - зверь безумный, ему - чего жалко?
We were frightened; but he - he had made up his mind.	Испугались. А он - своё:
T have no desire to go on living as your shepherd; I am going into the forest.'	"Не хочу боле этак жить, пастухом вашим, уйду в леса!"
Some of us had half a mind to seize and keep him by force, but the others said,	Мы было - которые - собрались бить его да вязать, а - которые задумались о нём, кричат:
1 Wait!'	"Стойте!"
Then the Tatar mate set up a cry: T shall go, too!'	А водолив-татарин тоже кричит: "И я ухожу!"
It was very bad luck.	Совсем беда.

The Tatar had not been paid by the proprietors for the last two journeys; in fact, he had done half of a third one without pay, and that was a lot of money to lose in those days.	Ему, татарину, за две путины хозяином не плачено, да полпути в третьи сделал - большие деньги по той поре!
We wrangled over the matter until night, and then seven of our company left us, leaving only sixteen or fourteen of us.	Кричали, кричали до самой ночи, а к ночи семеро ушло от нас, остались мы - не то шестнадцать, не то - четырнадцать.
That's what your forests do for people!"	Вот те и лес!
"Did they go and join the brigands?"	- Они - в разбойники ушли?
"Maybe, or they may have become hermits. We did not inquire into the matter then."	- Может - в разбойники, а может - в отшельники, -в ту пору не очень разбирали эти дела...
Grandmother crossed herself.	Бабушка крестится.
"Holy Mother of God!	- Пресвятая матерь божия!
When one thinks of people, one cannot help being sorry for them."	Как подумаешь про людей-то, так станет жалко всех.
"We are all given the same powers of reason, you know, where the devil draws."	- Всем дан один разум, - знай, куда бес тянет...
We entered the forest by a wet path between marshy hillocks and frail fir-trees.	Входим в лес по мокрой тропе, среди болотных кочек и хилого ельника.
I thought that it must be lovely to go and live in the woods as Kyril of Poreshka had done.	Мне кажется, что это очень хорошо - навсегда уйти в лес, как ушел Кирилло из Пуреха.
There are no chattering human creatures there, no fights or drunkenness. There I should be able to forget the repulsive greediness of grandfather and mother's sandy grave, all of which things hurt me, and weighed on my heart with an oppressive heaviness.	В лесу нет болтливых людей, драк, пьянства, там забудешь о противной жадности деда, о песчаной могиле матери, обо всём, что, обижая, давит сердце тяжёлой скукой.
When we came to a dry place grandmother said:	На сухом месте бабушка говорит:
"We must have a snack now. Sit down."	- Надо закусить, сядемте-ка!
In her basket there were rye bread, onions, cucumbers, salt, and curds wrapped in a cloth. Grandfather looked at all this in confusion and blinked.	В лукошке у неё ржаной хлеб, зелёный лук, огурцы, соль и творог в тряпицах; дед смотрит на всё это конфузливо и мигает.
"But I did not bring anything to eat, good Mother."	- А я ничего не взял еды-то, ох, мать честная...
"There is enough for us all."	- Хватит на всех...
We sat down, leaning against the mast-like trunk of a fir-tree. The air was laden with a resinous odor; from the fields blew a gentle wind; the shave-grass waved to and fro. Grandmother plucked the herbs with her dark hands, and told me about the medicinal properties of St. John's-wort, betony, and rib-wort, and of the secret power of bracken.	Сидим, прислонясь к медному стволу мачтовой сосны; воздух насыщен смолистым запахом, с поля веет тихий ветер, качаются хвощи; тёмной рукой бабушка срывает травы и рассказывает мне о целебных свойствах зверобоя, буквицы, подорожника, о таинственной силе папоротника, клейкого иван-чая, пыльной травы-плавуна.

Grandfather hewed the fallen trees in pieces, and it was my part to carry the logs and put them all in one place; but I stole away unnoticed into the thicket after grandmother. She looked as if she were floating among the stout, hardy tree-trunks, and as if she were diving when she stooped to the earth, which was strewn with fir-cones.	Дед рубит валежник, а я должен сносить нарубленное в одно место, но я незаметно ухожу в чащу, вслед за бабушкой, - она тихонько плавает среди могучих стволов и, точно ныряя, всё склоняется к земле, осыпанной хвоей.
She talked to herself as she went along.	Ходит и говорит сама с собою:
"We have come too early again. There will be hardly any mushrooms.	- Рано опята пошли - мало будет гриба!
Lord, how badly Thou lookest after the poor! Mushrooms are the treat of the poor."	Плохо ты, господи, о бедных заботишься, бедному и гриб - лакомство!
I followed her silently and cautiously, not to attract her attention. I did not wish to interrupt her conversation with God, the herbs, and the frogs.	Я иду за нею молча, осторожно, заботясь, чтобы она не замечала меня: мне не хочется мешать её беседе с богом, травами, лягушками...
But she saw me.	Но она видит меня.
"Have you run away from grandfather?"	- Сбежал от деда-то?
And stooping to the black earth, splendidly decked in flowered vestments, she spoke of the time when God, enraged with mankind, flooded the earth with water and drowned all living creatures.	И, кланяясь чёрной земле, пышно одетой в узорчатую ризу трав, она говорит о том, как однажды бог, во гневе на людей, залил землю водою и потопил всё живое.
"But the sweet Mother of God had beforehand collected the seeds of everything in a basket and hidden them, and when it was all over, she begged the sun: 'Dry the earth from end to end, and then will all the people sing thy praises.'	- А премилая мать его собрала заранее все семена в лукошко, да и спрятала, а после просит солнышко: осуши землю из конца в конец, за то люди тебе славу споют!
The sun dried the earth, and she sowed the seed.	Солнышко землю высушило, а она её спрятанным зерном и засеяла.
God looked. Once more the earth was covered with living creatures, herbs, cattle, and people.	Смотрит господь: опять обрастает земля живым -и травами, и скотом, и людьми!..
'Who has done this against My will?' He asked.	Кто это, говорит, наделал против моей воли?
And here she confessed, and as God had been sorry Himself to see the earth bare, He said to her, 'You have done well.' "	Тут она ему покаялась, а господу-то уж и самому жалко было видеть землю пустой, и говорит он ей: это хорошо ты сделала!
I liked. this story, but it surprised me, and I said very gravely:	Мне нравится рассказ, но я удивлён и пресерьёзно говорю:
"But was that really so?	- Разве так было?
The Mother of God was born long after the flood."	Божья-то матерь родилась долго спустя после потопа.
It was now grandmother's turn to be surprised.	Теперь бабушка удивлена.
"Who told you that?'	- Это кто тебе сказал?
"It was written in the books at school."	- В училище, в книжках написано...
This reassured her, and she gave me the advice:	Это её успокаивает, она советует мне:

"Put all that aside; forget it. It is only out of books; they are lies, those books."	- А ты брось-ка, забудь это, книжки все; врут они, книжки-то!
And laughing softly, gayly,	И смеётся тихонько, весело.
"Think for a moment, silly!	- Придумали, дурачки!
God was; and His Mother was not?	Бог - был, а матери у него не было, эко!
Then of whom was He born?"	От кого же он родился?
"I don't know."	- Не знаю.
"Good!	- Вот хорошо!
You have learned enough to be able to say 1 don't know.' "	До "не знаю" доучился!
"The priest said that the Mother of God was bom of Joachim and Anna."	- Поп говорил, что божья матерь родилась от Иоакима и Анны. - Марья Якимовна, значит?
Then grandmother was angry. She faced about, and looked sternly into my eyes.	Бабушка уже сердится, - стоит против меня и строго смотрит прямо в глаза мне:
"If that is what you think, I will slap you."	- Если ты эдак будешь думать, я тебя так-то ли отшлёпаю!
But in the course of a few minutes she explained to me.	Но через минуту объясняет мне:
"The Blessed Virgin always existed before any one and anything.	- Богородица всегда была, раньше всего!
Of Her was God born, and then - "	От неё родился бог, а потом...
"And Christ, what about Him?"	- А Христос - как же?
Grandmother was silent, shutting her eyes in her confusion.	Бабушка молчит, смущённо закрыв глаза.
"And what about Christ? Eh? thV	- А Христос... да, да, да?
I saw that I was victor, that I had caused the divine mysteries to be a snare to her, and it was not a pleasant thought.	Я вижу, что победил, запутал её в тайнах божьих, и это мне неприятно.
We went farther and farther into the forest, into the dark-blue haze pierced by the golden rays of the sun.	Уходим всё дальше в лес, в синеватую мглу, изрезанную золотыми лучами солнца.
There was a peculiar murmur, dreamy, and arousing dreams.	В тепле и уюте леса тихонько дышит какой-то особенный шум, мечтательный и возбуждающий мечты.
The crossbill chirped, the titmouses uttered their bell-like notes, . the goldfinch piped, the cuckoo laughed, the jealous song of the chaffinch was heard unceasingly, and that strange bird, the hawfinch, sang pensively.	Скрипят клесты, звенят синицы, смеётся кукушка, свистит иволга, немолчно звучит ревнивая песня зяблика, задумчиво поёт странная птица - щур.

Emerald-green frogs hopped around our feet; among the roots, guarding them, lay an adder, with his golden head raised; the squirrel cracked nuts, his furry tail peeping out among the fir-trees. The deeper one went into the forest, the more one saw.	Изумрудные лягушата прыгают под ногами между корней; подняв золотую головку, лежит уж и стерёжет их. Щёлкает белка, в лапах сосен мелькает её пушистый хвост; видишь невероятно много, хочется видеть всё больше, идти всё дальше.
Among the trunks of the fir-trees appeared transparent, aerial figures of gigantic people, which dis appeared into the green mass through which the blue and silver sky shone.	Между стволов сосен являются прозрачные, воздушные фигуры огромных людей и исчезают в зелёной густоте; сквозь неё просвечивает голубое, в серебре, небо.
Under one's feet there was a splendid carpet of moss, sown with red bilberries, and moor-berries shone in the grass like drops of blood. Mushrooms tantalized one with their strong smell.	Под ногами пышным ковром лежит мох, расшитый брусничником и сухими нитями клюквы, костяника сверкает в траве каплями крови, грибы дразнят крепким запахом.
"Holy Virgin, bright earthly light," prayed grandmother, drawing a deep breath.	- Пресвятая богородица, ясный свет земной, -вздыхая, молится бабушка.
In the forest she was like the mistress of a house with all her family round her. She ambled along like a bear, seeing and praising everything and giving thanks.	Она в лесу - точно хозяйка и родная всему вокруг, - она ходит медведицей, всё видит, всё хвалит и благодарит.
It seemed as if a certain warmth flowed from her through the forest, and when the moss, crushed by her feet, raised itself and stood up in her wake, it was peculiarly pleasing to me to see it.	От неё - точно тепло течёт по лесу, и когда мох, примятый её ногой, расправляется и встаёт - мне особенно приятно это видеть.
As I walked along I thought how nice it would be to be a brigand; to rob the greedy and give the spoil to the poor; to make them all happy and satisfied, neither envying nor scolding one another, like bad-tempered curs.	Идёшь и думаешь: хорошо быть разбойником, грабить жадных, богатых, отдавать награбленное бедным, - пусть все будут сыты, веселы, не завистливы и не лаются друг с другом, как злые псы.
It was good to go thus to grand - mother's God, to her Holy Virgin, and tell them all the truth about the bad lives people led, and how clumsily and offensively they buried one another in rubbishy sand.	Хорошо также дойти до бабушкина бога, до её богородицы и сказать им всю правду о том, как плохо живут люди, как нехорошо, обидно хоронят они друг друга в дрянном песке.
And there was so much that was un necessarily repulsive and torturing on earth!	И сколько вообще обидного на земле, чего вовсе не нужно.
If the Holy Virgin believed what I said, let her give me such an intelligence as would enable me to construct everything differently and improve the condition of things.	Если богородица поверит мне, пусть даст такой ум, чтоб я мог всё устроить иначе, получше как-нибудь. Пусть бы люди слушали меня с доверием, - уж я бы поискал, как жить лучше!
It did not matter about my not being grown-up. Christ had been only a year older than I was when the wise men listened to Him.	Это ничего, что я маленький, - Христос был всего на год старше меня, а уж в то время мудрецы его слушали...
Once in my preoccupation I fell into a deep pit, hurting my side and grazing the back of my neck.	Однажды, ослеплённый думами, я провалился в глубокую яму, распоров себе сучком бок и разорвав кожу на затылке.

Sitting at the bottom of this pit in the cold mud, which was as sticky as resin, I realized with a feeling of intense humiliation that I should not be able to get out by myself, and I did not like the idea of frightening grandmother by calling out.	Сидел на дне, в холодной грязи, липкой, как смола, и с великим стыдом чувствовал, что сам я не вылезу, а пугать криком бабушку было неловко.
However, I had to call her in the end.	Однако я позвал её.
She soon dragged me out, and, crossing herself, said:	Она живо вытащила меня и, крестясь, говорила:
"The Lord be praised!	- Слава те господи!
It is a lucky thing that the bear's pit was empty. What would have happened to you if the master of the house had been lying there?"	Ну, ладно что пустая берлога, а кабы там да хозяин лежал?
And she cried through her laughter.	И заплакала сквозь смех.
Then she took me to the brook, washed my wounds and tied them up with strips of her chemise, after laying some healing leaves upon them, and took me into the railway signal-box, for I had not the strength to get all the way home.	Потом повела меня к ручью, вымыла, перевязала раны своей рубашкой, приложив каких-то листьев, утоливших боль, и отвела в железнодорожную будку, - до дому я не мог дойти, сильно ослабев.
And so it happened that almost every day I said to grandmother:	Я стал почти каждый день просить бабушку:
"Let us go into the forest."	- Пойдём в лес!
She used to agree willingly, and thus we lived all the summer and far into the autumn, gathering herbs, berries, mushrooms, and nuts.	Она охотно соглашалась, и так мы прожили все лето, до поздней осени, собирая травы, ягоды, грибы и орехи.
Grandmother sold what we gathered, and by this means we were able to keep ourselves.	Собранное бабушка продавала, и этим кормились.
"Lazy beggars!" shrieked grandfather, though we never had food from him.	- Дармоеды! - скрипел дед, хотя мы совершенно не пользовались его хлебом.
The forest called up a feeling of peace and solace in my heart, and in that feeling all my griefs were swallowed up, and all that was unpleasant was obliterated. During that time also my senses acquired a peculiar keenness, my hearing and sight became more acute, my memory more retentive, my storehouse of impressions widened.	Лес вызывал у меня чувство душевного покоя и уюта; в этом чувстве исчезали все мои огорчения, забывалось неприятное, и в то же время у меня росла особенная настороженность ощущений: слух и зрение становились острее, память - более чуткой, вместилище впечатлений - глубже.
And the more I saw of grandmother, the more she amazed me. I had been accustomed to regard her as a higher being, as the very best and the wisest creature upon the earth, and she was continually strengthening this conviction.	И всё более удивляла меня бабушка, я привык считать её существом высшим всех людей, самым добрым и мудрым на земле, а она неустанно укрепляла это убеждение.
For instance, one evening we had been gathering white mushrooms, and when we arrived at the edge of the forest on our way home grandmother sat down to rest while I went behind the tree to see if there were any more mushrooms.	Как-то вечером, набрав белых грибов, мы, по дороге домой, вышли на опушку леса; бабушка присела отдохнуть, а я зашёл за деревья - нет ли ещё гриба?

Suddenly I heard her voice, and this is what I saw: she was seated by the footpath calmly putting away the root of a mushroom, while near her, with his tongue hanging out, stood a gray, emaciated dog.	Вдруг слышу её голос и вижу: сидя на тропе, она спокойно срезает корни грибов, а около неё, вывесив язык, стоит серая, поджарая собака.
"You go away now! Go away!" said grandmother.	- А ты иди, иди прочь! - говорит бабушка.
"Go, and God be with you!"	- Иди с богом!
Not long before that Valek had poisoned my dog, and I wanted very much to have this one.	Незадолго перед этим Валёк отравил мою собаку; мне очень захотелось приманить эту, новую.
I ran to the path. The dog hunched himself strangely without moving his neck, and, looking at me with his green, hungry eyes, leaped into the forest, with his tail between his legs.	Я выбежал на тропу, собака странно изогнулась, не ворочая шеей, взглянула на меня зелёным взглядом голодных глаз и прыгнула в лес, поджав хвост.
His movements were not those of a dog, and when I whistled, he hurled himself wildly into the bushes.	Осанка у неё была не собачья, и, когда я свистнул, она дико бросилась в кусты.
"You saw?" said grandmother, smiling.	- Видал? - улыбаясь, спросила бабушка.
"At first I was deceived. I thought it was a dog. I looked again and saw that I was mistaken. He had the fangs of a wolf, and the neck, too.	- А я вначале опозналась, думала - собака, гляжу -ан клыки-то волчьи, да и шея тоже!
I was quite frightened. 'Well,' I said, 'if you are a wolf, take yourself off!'	Испугалась даже: ну, говорю, коли ты волк, так иди прочь!
It is a good thing that wolves are not dangerous in the summer."	Хорошо, что летом волки смиренны...
She was never afraid in the forest, and always found her way home unerringly.	Она никогда не плутала в лесу, безошибочно определяя дорогу к дому.
By the smell of the grass she knew what kind of mushrooms ought to be found in such and such a place, what sort in another, and often examined me in the subject.	По запахам трав она знала, какие грибы должны быть в этом месте, какие - в ином, и часто экзаменовала меня.
"What sort of trees do this and that fungus love?	- А какое дерево рыжик любит?
How do you distinguish the edible from the poisonous?"	А как ты отличишь хорошую сыроежку от ядовитой? А какой гриб любит папоротник?
By hardly visible scratches on the bark of a tree she showed me where the squirrel had made his home in a hollow, and I would climb up and ravage the nest of tlie animal, robbing him of his winter store of nuts. Sometimes there were as many as ten pounds in one nest.	По незаметным царапинам на коре дерева она указывала мне беличьи дупла, я влезал на дерево и опустошал гнездо зверька, выбирая из него запасы орехов на зиму; иногда в гнёздах их было фунтов до десяти...
And one day, when I was thus engaged, a hunter planted twenty-seven shot in the right side of my body. Grandmother got eleven of them out with a needle, but the rest remained under my skin for many years, coming out by degrees.	И однажды, когда я занимался этим делом, какой-то охотник всадил мне в правую сторону тела двадцать семь штук бекасиной дроби; одиннадцать бабушка выковыряла иглой, а остальные сидели в моей коже долгие годы, постепенно выходя.
Grandmother was pleased with me for bearing pain patiently.	Бабушке нравилось, что я терпеливо отношусь к боли.

"Brave boy!" she praised me. "He who is most patient will be the cleverest."	- Молодец, - хвалила она, - есть терпение, будет и уменье!
Whenever she had saved a little money from the sale of mushrooms and nuts, she used to lay it on window-sills as "secret alms," and she herself went about in rags and patches even on Sundays.	Каждый раз, когда у неё скоплялось немножко денег от продажи грибов и орехов, она раскладывала их под окнами "тихой милостыней", а сама даже по праздникам ходила в отрепье, в заплатах.
"You go about worse than a beggar. You put me to shame," grumbled grandfather.	- Хуже нищей ходишь, срамишь меня, - ворчал дед.
"What does it matter to you? I am not your daughter. I am not looking for a husband."	- Ничего, я тебе - не дочь, я ведь не в невестах...
Their quarrels had become more frequent.	Их ссоры становились всё более частыми.
"I am not more sinful than others," cried grandfather in injured tones, "but my punishment is greater."	- Я не более других грешен, - обиженно кричал дед, - а наказан больше!
Grandmother used to tease him.	Бабушка поддразнивала его:
"The devils know what every one is worth."	- Черти знают, кто чего стоит.
And she would say to me privately:	И говорила мне с глазу на глаз:
"My old man is frightened of devils.	- Боится старик мой чортушек-то!
See how quickly he is aging! It is all from fear; eh, poor man!"	Вон как стареет быстро, со страху-то... Эх, бедный человек...
I had become very hardy during the summer, and quite savage through living in the forest, and I had lost all interest in the life of my contemporaries, such as Ludmilla. She seemed to me to be tiresomely sensible.	Я очень окреп за лето и одичал в лесу, утратив интерес к жизни сверстников, к Людмиле, - она казалась мне скучно-умной...
One day grandfather returned from the town very wet. It was autumn, and the rains were falling. Shaking himself on the threshold like a sparrow, he said triumphantly:	Однажды дед пришёл из города мокрый весь -была осень, и шли дожди встряхнулся у порога, как воробей, и торжественно сказал:
"Well, young rascal, you are going to a new situation tomorrow."	- Ну, шалыган, завтра сбирайся на место!
"Where now?" asked grandmother, angrily.	- Куда ещё? - сердито спросила бабушка.
"To your sister Matrena, to her son."	- К сестре твоей Матрёне, к сыну её...
"O Father, you have done very wrong."	- Ох, отец, худо ты выдумал!
"Hold your tongue, fool!	- Молчи, дура!
They will make a man of him."	Может, его чертёжником сделают.
Grandmother let her head droop and said nothing more.	Бабушка молча опустила голову.
In the evening I told Ludmilla that I was going to live in the town.	Вечером я сказал Людмиле, что ухожу в город, там буду жить.
"They are going to take me there soon," she informed me, thoughtfully.	- И меня скоро повезут туда, - сообщила она задумчиво.

"Papa wants my leg to be taken off altogether. Without it I should get well."	- Папа хочет, чтобы мне вовсе отрезали ногу, без ноги я буду здоровая.
She had grown very thin during the summer; the skin of her face had assumed a bluish tint, and her eyes had grown larger.	За лето она похудела, кожа лица её стала голубоватой, а глаза выросли.
"Are you afraid?" I asked her.	- Боишься? - спросил я.
"Yes," she replied, and wept silently.	- Боюсь, - сказала она, беззвучно заплакав.
I had no means of consoling her, for I was frightened myself at the prospect of life in town.	Нечем было утешить её - я сам боялся жизни в городе.
We sat for a long time in painful silence, pressed close against each other.	Мы долго сидели в унылом молчании, прижавшись друг к другу.
If it had been summer, I should have asked grandmother to come begging with me, as she had done when she was a girl.	Будь лето, я уговорил бы бабушку пойти по миру, как она ходила, будучи девочкой.
We might have taken Ludmilla with us; I could have drawn her along in a little cart.	Можно бы и Людмилу взять с собой, - я бы возил её в тележке...
But it was autumn. A damp wind blew up the streets, the sky was heavy with rain-clouds, the earth frowned. It had begun to look dirty and unhappy.	Но была осень, по улице летел сырой ветер, небо окутано неиссякаемыми облаками, земля сморщилась, стала грязной и несчастной...
CHAPTER IV	IV
ONCE more I was in the town, in a two-storied white house which reminded me of a coffin meant to hold a lot of people.	Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на гроб, общий для множества людей.
It was a new house, but it looked as if were in ill health, and was bloated like a beggar who has suddenly become rich and has over-eaten.	Дом - новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения.
It stood sidewise to the street, and had eight windows to each floor, but where the face of the house ought to have been there were only four windows. The lower windows looked on a narrow passage and on the yard, and the upper windows on the laundress's little house and the causeway.	Он стоит боком на улицу, в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, - по четыре окна; нижние смотрят в узенький проезд, на двор, верхние - через забор, на маленький домик прачки и в грязный овраг.
No street, as I understood the term, existed. In front of the house a dirty causeway ran in two directions, cut in two by a narrow dike.	Улицы, как я привык понимать её, - нет; перед домом распластался грязный овраг, в двух местах его перерезали узкие дамбы.
To the left, it extended to the House of Detention, and was heaped with rubbish and logs, and at the bottom stood a thick pool of dark-green filth. On the right, at the end of the causeway, the slimy Xvyexdin Pond stagnated. The middle of the causeway was exactly opposite the house, and half of it was strewn with filth and over-grown with nettles and horse sorrel, while in the other half the priest Doriedont Pokrovski had planted a garden in which was a summer-house of thin lathes painted red.	Налево овраг выходит к арестантским ротам, в него сваливают мусор со дворов и на дне его стоит лужа густой, тёмно-зелёной грязи; направо, в конце оврага, киснет илистый Звездин пруд, а центр оврага - как раз против дома; половина засыпана сором, заросла крапивой, лопухами, конским щавелём, в другой половине священник Доримедонт Покровский развёл сад; в саду -беседка из тонких дранок, окрашенных зелёною краской.
If one threw stones at it, the lathes split with a crackling sound.	Если в эту беседку бросать камни - дранки с треском лопаются.

The place was intolerably depressing and shamelessly dirty. The autumn had ruthlessly broken up the filthy, rotten earth, changing it into a sort of red resin which clung to one's feet tenaciously.	Место донельзя скучное, нахально грязное; осень жестоко изуродовала сорную глинистую землю, претворив её в рыжую смолу, цепко хватающую за ноги.
I had never seen so much dirt in so small a space before, and after being accustomed to the cleanliness of the fields and forests, this corner of the town aroused my disgust.	Я никогда ещё не видал так много грязи на пространстве столь небольшом, и, после привычки к чистоте поля, леса, этот угол города возбуждал у меня тоску.
Beyond the causeway stretched gray, broken-down fences, and in the distance I recognized the little house in which I had lived when I was shop-boy.	За оврагом тянутся серые, ветхие заборы, и далеко среди них я вижу бурый домишко, в котором жил зимою, будучи мальчиком в магазине.
The nearness of that house depressed me still more.	Близость этого дома ещё более угнетает меня.
I had known my master before; he and his brother used to be among mother's visitors. His brother it was who had sung so comically:	Почему мне снова пришлось жить на этой улице? Хозяина моего я знаю, он бывал в гостях у матери моей вместе с братом своим, который смешно пищал:
"Andrei - papa, Andrei - papa - "	- Андрей-папа', Андрей-папа'.
They were not changed. The elder, with a hook nose and long hair, was pleasant in manner and seemed to be kind; the younger, Victor, had the same horse-like face and the same freckles.	Они оба такие же, как были: старший, горбоносый, с длинными волосами, приятен и, кажется, добрый; младший, Виктор, остался с тем же лошадиным лицом и в таких же веснушках.
Their mother, grandmother's sister, was very cross and fault-finding.	Их мать - сестра моей бабушки - очень сердита и криклива.
The elder son was married. His wife was a splendid creature, white like bread made from Indian corn, with very large, dark eyes.	Старший - женат, жена у него пышная, белая, как пшеничный хлеб, у неё большие глаза, очень тёмные.
She said to me twice during the first day:	В первые же дни она раза два сказала мне:
"I gave your mother a silk cloak trimmed with jet."	- Я подарила матери твоей шёлковую тальму, со стеклярусом...
Somehow I did not want to believe that she had given, and that my mother had accepted, a present.	Мне почему-то не хотелось верить, что она подарила, а мать приняла подарок.
When she reminded me of it again, I said:	Когда же она напомнила мне об этой тальме ещё раз, я посоветовал ей:
"You gave it to her, and that is the end of the matter; there is nothing to boast about."	- Подарила, так уж не хвастайся.
She started away from me.	Она испуганно отскочила от меня.
"Wh-a-at?	- Что-о?
To whom are you speaking?"	Ты с кем говоришь?
Her face came out in red blotches, her eyes rolled, and she called her husband.	Лицо её покрылось красными пятнами, глаза выкатились, она позвала мужа.
He came into the kitchen, with his compasses in his hand and a pencil behind his ear, listened to what his wife had to say, and then said to me:	Он пришёл в кухню с циркулем в руках, с карандашом за ухом, выслушал жену и сказал мне:
"You must speak properly to her and to us all.	- Ей и всем надо говорит - вы.

There must be no insolence."	А дерзостей не надо говорить!
Then he said to his wife, impatiently,	Потом нетерпеливо сказал жене:
"Don't disturb me with your nonsense!"	- Не беспокой ты меня пустяками!
"What do you mean - nonsense?	- Как - пустяки!
If your relatives - "	Если твоя родня...
"The devil take my relatives!" cried the master, rushing away.	- Чорт её возьми, родню! - закричал хозяин и убежал.
I myself was not pleased to think that they were relatives of grandmother. Experience had taught me that relatives behave worse to one another than do strangers. Their gossip is more spiteful, since they know more of the bad and ridiculous sides of one another than strangers, and they fall out and fight more often.	Мне тоже не нравилось, что эти люди - родня бабушке; по моим наблюдениям, родственники относятся друг к другу хуже чужих: больше чужих зная друг о друге худого и смешного, они злее сплетничают, чаще ссорятся и дерутся.
I liked my master. He used to shake back his hair with a graceful movement, and tuck it behind his ears, and he reminded me somehow of "Good Business."	Хозяин понравился мне, он красиво встряхивал волосами, заправляя их за уши, и напоминал мне чем-то Хорошее Дело.
He often laughed merrily; his gray eyes looked kindly upon me, and funny wrinkles played divertingly about his aquiline nose.	Часто, с удовольствием смеялся, серые глаза смотрели добродушно, около ястребиного носа забавно играли смешные морщинки.
"You have abused each other long enough, wild fowl," he would say to his mother and his wife, showing his small, closely set teeth in a gentle smile.	- Довольно вам ругаться, звери-курицы! - говорил он жене и матери, обнажая мягкой улыбкой мелкие, плотные зубы.
The mother-in-law and the daughter-in-law abused each other all day. I was surprised to see how swiftly and easily they plunged into a quarrel.	Свекровь и сноха ругались каждый день; меня очень удивляло, как легко и быстро они ссорятся.
The first thing in the morning, with their hair unbrushed and their clothes unfastened, they would rush about the rooms as if the house were on fire, and they fussed about all day, only pausing to take breath in the dining-room at dinner, tea, or supper.	С утра, обе нечёсаные, расстёгнутые, они начинали метаться по комнатам, точно в доме случился пожар: суетились целый день, отдыхая только за столом во время обеда, вечернего чая и ужина.
They ate and drank till they could eat and drink no more, and at dinner they talked about the food and disputed lethargically, preparing for a big quarrel.	Пили и ели много, до опьянения, до усталости, за обедом говорили о кушаньях и ленивенько переругивались, готовясь к большой ссоре.
No matter what it was that the mother-in-law had prepared, the daughter-in-law was sure to say:-	Что бы ни изготовила свекровь, сноха непременно говорила:
"My mother did not cook it this way."	- А моя мамаша делает это не так.
"Well, if that is so, she did it badly, that's all."	- Не так, значит - хуже!
"On the contrary, she did it better."	- Нет - лучше!
"Well, you had better go back to your mother."	- Ну, и ступай к своей мамаше.
"I am mistress here."	- Я здесь - хозяйка!
"And who am I?"	- А я кто?
Here the master would intervene.	Вмешивался хозяин:

"That will do, wild fowl!	- Довольно, звери-курицы!
What is the matter with you? Are you mad?"	Что вы-с ума сошли?
For some inexplicable reason everything about that house was peculiar and mirth-provoking. The way from the kitchen to the dining-room lay through a small closet, the only one in the house, through which they carried the samovar and the food into the dining-room. It was the cause of merry witticisms and often of laughable misunderstandings.	В доме всё было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом весёлых шуток и часто - источником смешных недоразумений.
I slept in the kitchen, between that door and the one leading to the stairs. My head was hot from the heat of the cooking-stove, but the draft from the stairs blew on my feet. When I retired to bed, I used to take all the mats off the floor and wrap them round my feet.	На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета, а спал я в кухне, против его двери и у двери на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной печи, в ноги дуло с крыльца; ложась спать, я собирал все половики и складывал их на ноги себе.
The large reception-room, with its two pier-glasses, its pictures in gilt frames, its pair of card-tables, and its dozen Vienna chairs, was a dreary, depressing place.	В большой зале, с двумя зеркалами в простенках, картинами-премиями "Нивы" в золотом багете, с парой карточных столов и дюжиной венских стульев, было пустынно и скучно.
The small drawing-room was simply packed with a medley of soft furniture, with wedding presents, silver articles, and a tea-service. It was adorned with three lamps, one larger than the other two.	Маленькая гостиная тесно набита пёстрой мягкой мебелью, горками с "приданым", серебром и чайной посудой; её украшали три лампы, одна другой больше.
In the dark, windowless bedroom, in addition to the wide bed, there were trunks and cupboards from which came the odors of leaf tobacco and Persian camomile.	В тёмной, без окон, спальне, кроме широкой кровати, стояли сундуки, шкапы, от них исходил запах листового табаку и персидской ромашки.
These three rooms were always unoccupied, while the entire household squeezed itself into the little dining-room.	Эти три комнаты всегда были пусты, а хозяева теснились в маленькой столовой, мешая друг другу.
Directly after breakfast, at eight o'clock, the master and his brother moved the table, and, laying sheets of white paper upon it, with cases, pencils, and saucers containing Indian ink, set to work, one at each end of the table.	Тотчас после утреннего чая, в восемь часов, хозяин с братом раздвигали стол, раскладывали на нём листы белой бумаги, готовальни, карандаши, блюдца с тушью и принимались за работу, один на конце стола, другой против него.
The table was shaky, and took up nearly the whole of the room, and when the mistress and the nurse came out of the nursery they had to brush past the corners.	Стол качался. Он загромождал всю комнату, и когда из детской выходила нянька с хозяйкой, они задевали углы стола.
"Don't come fussing about here!" Victor would cry.	- Да не шляйтесь вы тут! - кричал Виктор.
"Vassia, please tell him not to shout at me," the mistress would say to her husband in an offended tone.	Хозяйка обиженно просила мужа: - Вася, скажи ему, чтоб он на меня не орал!
"All right; but don't come and shake the table," her husband would reply peaceably.	- А ты не тряси стол, - миролюбиво советовал хозяин.
"I am stout, and the room is so small."	- Я - беременная, тут - тесно...
"Well, we will go and work in the large drawing-room."	- Ну, мы уйдем работать в залу.

But at that she cried indignantly:	Но хозяйка кричала, негодуя:
"Lord! why on earth should you work in the large drawing-room?"	- Господи, кто же в зале работает?
At the door of the closet appeared the angry face of Matrena Ivanovna, flushed with the heat of the stove. She called out:	Из двери клозета высовывается злое, раскалённое огнем печи лицо старухи Матрёны Ивановны, она кричит:
"You see how it is, Vassia? She knows that you are working, and yet she can't be satisfied with the other four rooms."	- Вот, Вася, гляди: ты работаешь, а она в четырёх комнатах отелиться не может. Дворянка с Гребешка, умишка ни вершка!.
Victor laughed maliciously, but the master said:	Виктор ехидно смеётся, а хозяин кричит:
"That will do!"	- Довольно!
And the daughter-in-law, with a venomously eloquent gesture, sank into a chair and groaned:	Но сноха, облив свекровь ручьями ядовитейшего красноречия, валится на стул и стонет:
"I am dying!	- Уйду!
I am dying!"	Умру!
"Don't hinder my work, the devil take you!" roared the master, turning pale with the exertion.	- Не мешайте мне работать, чорт вас возьми! -орёт хозяин, бледный от натуги.
"This is nothing better than a mad-house. Here am I breaking my back to feed you.	- Сумасшедший дом - ведь для вас же спину ломаю, вам на корм!
Oh, you wild fowl!"	О, звери-курицы...
At first these quarrels used to alarm me, especially when the mistress, seizing a table knife, rushed into the closet, and, shutting both the doors, began to shriek like a mad thing.	Сначала эти ссоры пугали меня, особенно я был испуган, когда хозяйка, схватив столовый нож, убежала в клозет и, заперев обе двери, начала дико рычать там.
For a minute the house was quiet, then the master, having tried to force the door, stooped down, and called out to me:	На минуту в доме стало тихо, потом хозяин упёрся руками в дверь, согнулся и крикнул мне:
"Climb up on my back and unfasten the hook."	- Лезь, разбей стекло, сними крючок с пробоя!
I swiftly jumped on his back, and broke the pane of glass over the door; but when I bent down, the mistress hit me over the head with the blade of the knife.	Я живо вскочил на спину его, вышиб стекло над дверью, но когда нагнулся вниз - хозяйка усердно начала колотить меня по голове черенком ножа.
However, I succeeded in opening the door, and the master, dragging his wife into the dining-room after a struggle, took the knife away from her.	Я всё-таки успел отпереть дверь, и хозяин, с боем вытащив супругу в столовую, отнял у неё нож.
As I sat in the kitchen rubbing my bruised head, I soon came to the conclusion that I had suffered for nothing. The knife was so blunt that it would hardly cut a piece of bread, and it would certainly never have made an incision in any one's skin. Besides, there had been no need for me to climb on the master's back. I could have broken the glass by standing on a chair, and in any case it would have been easier for a grown person to have unfastened the hook, since his arms would have been longer.	Сидя в кухне и потирая избитую голову, я быстро догадался, что пострадал зря: нож был тупой, им даже хлеба кусок трудно отрезать, а уж кожу -никак не прорежешь; мне не нужно было влезать на спину хозяина, я мог бы разбить стекло со стула и, наконец, удобнее было снять крючок взрослому - руки у него длиннее.

After that episode the quarrels in the house ceased to alarm me.	После этой истории - ссоры в доме больше уже не пугали меня.
The brothers used to sing in the church choir; sometimes they used to sing softly over their work. The elder would begin in a baritone:	Братья пели в церковном хоре; случалось, что они начинали тихонько напевать за работой, старший пел баритоном:
"The ring, which was the maiden's heart, I cast from me into the sea."	Кольцо души девицы Я в мо-ре ур-ронил...
And the younger would join with his tenor:	Младший вступал тенором:
"And I with that very ring Her earthly joy did ruin."	И с тем кольцом я счастье Земное погубил.
The mistress would murmur from the nursery:	Из детской раздавался тихий возглас хозяйки:
"Have you gone out of your minds?	- Вы с ума сошли?
Baby is asleep," or:	Ребёнок спит... Или:
"How can you, Vassia, a married man, be singing about girls?	- Ты, Вася, женат, можно и не петь о девицах, к чему это?
Besides, the bell will ring for vespers in a minute."	Да скоро и ко всенощной ударят...
"What's the matter now? We are only singing a church tune."	- Ну, так мы - церковное...
But the mistress intimated that it was out ox place to sing church tunes here, there, and everywhere. Besides, and she pointed eloquently to the little door.	Но хозяйка внушала, что церковное вообще неуместно петь где-либо, а тут ещё... - и она красноречиво показала рукой на маленькую дверь.
"We shall have to change our quarters, or the devil knows what will become of us," said the master.	- Надо будет переменить квартиру, а то - чорт знает что! - говорил хозяин.
He said just as often that he must get another table, and he said it for three years in succession.	Не менее часто он говорил, что надо переменить стол, но он говорил это на протяжении трех лет.
When I listened to my employers talking about people, I was always reminded of the boot-shop. They used to talk in the same way there.	Слушая беседы хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви - там говорили так же.
It was evident to me that my present masters also thought themselves better than any one in the town. They knew the rules of correct conduct to the minutest detail, and, guided by these rules, which were not at all clear to me, they judged others pitilessly and unsparingly.	Мне было ясно, что хозяева тоже считают себя лучшими в городе, они знают самые точные правила поведения и, опираясь на эти правила, неясные мне, судят всех людей безжалостно и беспощадно.
This sitting in judgment aroused in me a ferocious resentment and anger against the laws of my employers, and the breaking of those laws became a source of pleasure to me.	Суд этот вызывал у меня лютую тоску и досаду против законов хозяев, нарушать законы - стало источником удовольствия для меня.
I had a lot of work to do. I fulfilled all the duties of a housemaid, washed the kitchen over on Wednesday, cleaning the samovar and all the copper vessels, and on Saturday cleaned the floor of the rest of the house and both staircases.	Работы у меня было много: я исполнял обязанности горничной, по средам мыл пол в кухне, чистил самовар и медную посуду, по субботам - мыл полы всей квартиры и обе лестницы.

I had to chop and bring in the wood for the stoves, wash up, prepare vegetables for cooking, and go marketing with the mis - tress, carrying her basket of purchases after her, be - sides running errands to the shops and to the chemist.	Колол и носил дрова для печей, мыл посуду, чистил овощи, ходил с хозяйкой по базару, таская за нею корзину с покупками, бегал в лавочку, в аптеку.
My real mistress, grandmother's sister, a noisy, indomitable, implacably fierce old woman, rose early at six o'clock, and after washing herself in a hurry, knelt before the icon with only her chemise on, and complained long to God about her life, her children, and her daughter-in-law.	Моё ближайшее начальство - сестра бабушки, шумная, неукротимо гневная старуха, вставала рано, часов в шесть утра; наскоро умывшись, она, в одной рубахе, становилась на колени перед образом и долго жаловалась богу на свою жизнь, на детей, на сноху.
"Lord," she would exclaim, with tears in her voice, pressing her two first fingers and her thumbs against her forehead -	- Господи! - со слезами в голосе восклицает она, прижав ко лбу пальцы, сложенные щепотью.
"Lord, I ask nothing, I want nothing; only give me rest and peace, Lord, by Thy power!"	- Г осподи, ничего я не прошу, ничего мне не надо,- дай только отдохнуть, успокой меня, господи, силой твоею!
Her sobs used to wake me up, and, half asleep, I used to peep from under the blanket, and listen with terror to her passionate prayers.	Её вопли будили меня; проснувшись, я смотрел из-под одеяла и со страхом слушал жаркую молитву.
The autumn morning looked dimly in at the kitchen window through panes washed by the rain. On the floor in the cold twilight her gray figure swayed from side to side; she waved her arms alarmingly. Her thin, light hair fell from her small head upon her neck and shoulders from under the swathing handkerchief, which kept slipping off. She would replace it angrily with her left hand, muttering	Осеннее утро смутно заглядывает в окно кухни, сквозь стекла, облитые дождём; на полу, в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою; с её маленькой головы из-под сбитого платка осыпались на шею и плечи жиденькие светлые волосы, платок всё время спадал с головы; старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет:
"Oh, bother you!"	- А, чтоб те ро'зорвало!
Striking her forehead with force, beating her breast and her shoulders, she would wainame = "note"	С размаху бьёт себя по лбу, по животу, плечам и шипит:
"And my daughter-in-law - punish her, O Lord, on my account! Make her pay for all that she has made me suffer!	- А сноху - накажи, господи, меня ради; зачти ей всё, все обиды мои!
And open the eyes of my son - open his eyes and Victor's!	И открой глаза сыну моему, - на неё открой и на Викторушку!
Lord, help Victor; be merciful to him!"	Господи, помоги Викторушке, подай ему милостей твоих...
Victorushka also slept in the kitchen, and, hearing the groans of his mother, would cry in a sleepy voice:	Викторушка спит тут же в кухне, на полатях; разбуженный стонами матери, он кричит сонным голосом:
"Mamasha, you are running down the young wife again.	- Мамаша, опять вы орёте спозаранку!
It is really dreadful."	Это просто беда!
"All right; go to sleep," the old woman would whisper guiltily.	- Ну, ну, спи себе, - виновато шепчет старуха.

She would be silent for a minute perhaps, and then she would begin to murmur vindictively, "May their bones be broken, and may there be no shelter for them on earth. Lord!"	Минуту, две качается молча и вдруг снова мстительно возглашает: - И чтоб постреляло их в кости, и ни дна бы им ни покрышки, господи...
Even grandfather had never prayed so terribly.	Так страшно даже дедушка мой не молился.
When she had said her prayers she used to wake meup.	Помолясь, она будила меня:
"Wake up! You will never get on if you do not get up early.	- Вставай, будет дрыхнуть, не затем живешь!..
Get the samovar ready! Bring the wood in! Didn't you get the sticks ready overnight?'	Ставь самовар, дров неси, - лучины-то не приготовил с вечера? У!
I tried to be quick in order to escape hearing the frothy whisper of the old woman, but it was impossible to please her. She went about the kitchen like a winter snow-storm, hissing:	Я стараюсь делать всё быстро, только бы не слышать шипучего шопота старухи, но угодить ей - невозможно; она носится по кухне, как зимняя вьюга, и шипит, завывая:
"Not so much noise, you little devil!	- Тише, бес!
Wake Victorushka up, and I will give you something!	Викторушку разбудишь, я те задам!
Now run along to the shop!"	Беги в лавочку...
On weekdays I used to buy two pounds of wheaten bread and two copecks' worth of rolls for the young mistress.	По будням к утреннему чаю покупали два фунта пшеничного хлеба и на две копейки грошовых булочек для молодой хозяйки.
When I brought it in, the women would look at it suspiciously, and, weighing it in the palms of their hands, would ask:	Когда я приносил хлеб, женщины подозрительно осматривали его и, взвешивая на ладони, спрашивали:
"Wasn't there a make-weight?	- А привеска не было?
No?	Нет?
Open your mouth!" And then they would cry triumphantly: "He has gobbled up the make-weight; here are the crumbs in his teeth! You see, Vassia?"	Ну-ка, открой рот! - и торжествующе кричали: -Сожрал привесок, вон крошки-то в зубах!
I worked willingly enough. It pleased me to abolish dirt from the house, to wash the floors, to clean the copper vessels, the warm-holes, and the door-handles. More than once I heard the women remark about me in their peaceful moments:	...Работал я охотно, - мне нравилось уничтожать грязь в доме, мыть полы, чистить медную посуду, отдушники, ручки дверей; я не однажды слышал, как в мирные часы женщины говорили про меня:
"He is zealous."	- Усердный.
"And clean."	- Чистоплотен.
"Only he is very impudent."	- Только дерзок очень.
"Well, Mother, who has educated him?'	- Ну, матушка, кто ж его воспитывал!
They both tried to educate me to respect them, but I regarded them as half witted. I did not like them; I would not obey them, and I used to answer them back.	И обе старались воспитывать во мне почтение к ним, но я считал их полоумными, не любил, не слушал и разговаривал с ними зуб за зуб.

The young mistress must have noticed what a bad effect their speeches had upon me, for she said with increasing frequency:	Молодая хозяйка, должно быть, замечала, как плохо действуют на меня некоторые речи, и поэтому всё чаще говорила:
"You ought to remember from what a poor family you have been taken.	- Ты должен помнить, что взят из нищей семьи!
I gave your mother a silk cloak trimmed with jet."	Я твоей матери шёлковую тальму подарила. Со стеклярусом!
One day I said to her:	Однажды я сказал ей:
"Do you want me to skin myself to pay for the cloak?"	- Что же, мне за эту тальму шкуру снять с себя для вас?
"Good gracious!" she cried in a tone of alarm, "this boy is capable of setting fire to the place!"	- Батюшки, да он поджечь может! - испуганно вскричала хозяйка.
I was extremely surprised. Why did she say that?	Я был крайне удивлен: почему - поджечь?
They both complained to the master about me on this occasion, and he said to me sternly:	Они обе то и дело жаловались на меня хозяину, а хозяин говорил мне строго:
"Now, my boy, you had better look out."	- Ты, брат, смотри у меня!
But one day he said coolly to his wife and his mother:	Но однажды он равнодушно сказал жене и матери:
"You are a nice pair!	- Тоже и вы хороши!
You ride the boy as if he were a gelding! Any other boy would have run away long ago if you had not worked him to death first."	Ездите на мальчишке, как на мерине, - другой бы давно убежал али издох от такой работы...
This made the women so angry that they wept, and his wife stamped her foot, crying:	Это рассердило женщин до слёз; жена, топая ногою, кричала исступлённо:
"How can you speak like that before him, you long-haired fool?	- Да разве можно при нём так говорить, дурак ты длинноволосый!
What can I do with him after this?	Что же я для него, после этих слов?
And in my state of health, too!"	Я женщина беременная.
The mother cried sadly:	Мать выла плачевно:
"May God forgive you, Vassia Vassilich! Only, mark my words, you are spoiling that boy."	- Бог тебя прости, Василий, только - помяни мое слово - испортишь ты мальчишку!
When they had gone away raging, the master said to me sternly:	Когда они ушли, в гневе, - хозяин строго сказал:
"You see, you little devil, what rows you cause!	- Видишь, чортушка, какой шум из-за тебя?
I shall take you back to your grandfather, and you can be a rag-picker again."	Вот я отправлю тебя к дедушке, и будешь снова тряпичником!
This insult was more than I could bear, and I said:	Не стерпев обиды, я сказал:
"I had a better life as a rag-picker than I have with you.	- Тряпичником-то лучше жить, чем у вас!
You took me as a pupil, and what have you taught me?	Приняли в ученики, а чему учите?
To empty the dish-water!"	Помои выносить...

He took me by the hair, but not roughly, and looked into my eyes, saying in a tone of astonishment:	Хозяин взял меня за волосы, без боли, осторожно и, заглядывая в глаза мне, сказал удивлённо:
"I see you are rebellious.	- Однако ты ёрш!
That, my lad, won't suit me. N-o-o."	Это, брат, мне не годится, не-ет...
I thought that I should be sent away for this, but a few days later he came into the kitchen with a roll of thick paper, a pencil, a square, and a ruler in his hands.	Я думал - меня прогонят, но через день он пришёл в кухню с трубкой толстой бумаги в руках, с карандашом, угольником и линейкой.
"When you have finished cleaning the knives, draw this."	- Кончишь чистить ножи - нарисуй вот это!
On one sheet of paper was outlined the fagade of a two-storied house, with many windows and absurd decorations.	На листе бумаги был изображён фасад двухэтажного дома со множеством окон и лепных украшений.
"Here are compasses for you.	- Вот тебе циркуль!
Place dots on the paper where the ends of the lines come, and then draw from point to point with a ruler, lengthwise first - that will be horizontal - and then across - that will be vertical.	Смеряй все линии, нанеси концы их на бумагу точками, потом проведи по линейке карандашом от точки до точки. Сначала вдоль - это будут горизонтальные, потом поперёк - это вертикальные.
Now get on with it."	Валяй!
I was delighted to have some clean work to do, but I gazed at the paper and the instruments with reverent fear, for I understood nothing about them.	Я очень обрадовался чистой работе и началу учения, но смотрел на бумагу и инструменты с благоговейным страхом, ничего не понимая.
However, after washing my hands, I sat down to learn.	Однако тотчас же, вымыв руки, сел учиться.
I drew all the horizontal lines on the sheet and compared them. They were quite good, although three seemed superfluous.	Провёл на листе все горизонтальные, сверил -хорошо! Хотя три оказались лишними.
I drew the vertical lines, and observed with astonishment that the face of the house was absurdly disfigured. The windows had crossed over to the partition wall, and one came out behind the wall and hung in mid-air.	Провёл все вертикальные и с изумлением увидал, что лицо дома нелепо исказилось: окна перебрались на места простенков, а одно, выехав за стену, висело в воздухе, по соседству с домом.
The front steps were raised in the air to the height of the second floor; a cornice appeared in the middle of the roof; and a dormer-window on the chimney.	Парадное крыльцо тоже поднялось на воздух до высоты второго этажа, карниз очутился посредине крыши, слуховое окно - на трубе.
For a long time, hardly able to restrain my tears, I gazed at those miracles of inaccuracy, trying to make out how they had occurred; and not being able to arrive at any conclusion, I decided to rectify the mistakes by the aid of fancy.	Я долго, чуть не со слезами, смотрел на эти непоправимые чудеса, пытаясь понять, как они совершились.
I drew upon the fagade of the house, upon the cornices, and the edge of the roof, crows, doves, and sparrows, and on the ground in front of the windows, people with crooked legs, under umbrellas which did not quite hide their deformities.	И, не поняв, решил исправить дело помощью фантазии: нарисовал по фасаду дома на всех карнизах и на гребне крыши ворон, голубей, воробьёв, а на земле перед окном - кривоногих людей, под зонтиками, не совсем прикрывшими их уродства.

Then I drew slanting lines across the whole, and took my work to my master.	Затем исчертил всё это наискось полосками и отнёс работу учителю.
He raised his eyebrows, ruffled his hair, and gruffly inquired:	Он высоко поднял брови, взбил волосы и угрюмо осведомился:
"What is all this about?"	- Это что же такое?
"That is rain coming down," I explained.	- Дождик идёт, - объяснил я.
"When it rains, the house looks crooked, because the rain itself is always crooked.	- При дожде все дома кажутся кривыми, потому что дождик сам - кривой всегда.
The birds - you see, these are all birds - are taking shelter.	Птицы - вот это всё птицы спрятались на карнизах.
They always do that when it rains.	Так всегда бывает в дождь.
And these people are running home. There - that is a lady who has fallen down, and that is a peddler with lemons to sell."	А это - люди бегут домой, вот - барыня упала, а это разносчик с лимонами...
"I am much obliged to you," said my master, and bending over the table till his hair swept the paper, he burst out laughing as he cried: "Och! you deserve to be torn up and thrown away yourself, you wild sparrow!"	- Покорно благодарю, - сказал хозяин и, склонясь над столом, сметая бумагу волосами, захохотал, закричал: - Ох, чтоб тебя вдребезги разнесло, зверь-воробей!
The mistress came in, and having looked at my work, said to her husband:	Пришла хозяйка, покачивая животом, как бочонком, посмотрела на мой труд и сказала мужу:
"Beat him!"	- Ты его выпори!
But the master said peaceably:	Но хозяин миролюбиво заметил:
"That's all right; I myself did not begin any better."	- Ничего, я сам начинал не лучше...
Obliterating the spoiled house with a red pencil, he gave me some paper.	Отметив красным карандашом разрушения фасада, он дал мне ещё бумаги.
"Try once more."	- Валяй ещё раз! Будешь чертить это, пока не добьёшься толку.
The second copy came out better, except that a window appeared in place of the front door.	Вторая копия у меня вышла лучше, только окно оказалось на двери крыльца.
But I did not like to think that the house was empty, so I filled it with all sorts of inmates. At the windows sat ladies with fans in their hands, and cavaliers with cigarettes. One of these, a non-smoker, was making a "long nose" at all the others.	Но мне не понравилось, что дом пустой, и я населил его разными жителями: в окнах сидели барыни с веерами в руках, кавалеры с папиросами, а один из них, некурящий, показывал всем длинный нос.
A cabman stood on the steps, and near him lay a dog.	У крыльца стоял извозчик и лежала собака.
"Why, you have been scribbling over it again!" the master exclaimed angrily.	- Зачем же ты опять напачкал? - сердито спросил хозяин.
I explained to him that a house without inhabitants was a dull place, but he only scolded me.	Я объяснил ему, что без людей - скучно очень, но он стал ругаться.
"To the devil with all this foolery!	- К чорту всё это!
If you want to learn, learn!	Если хочешь учиться - учись!

But this is rubbish!"	А это - озорство...
When at length I learned to make a copy of the fagade which resembled the original he was pleased.	Когда мне наконец удалось сделать копию фасада похожей на оригинал, это ему понравилось.
"There, you see what you can do!	- Вот видишь, сумел же!
Now, if you choose, we shall soon get on," and he gave me a lesson.	Этак, пожалуй, мы с тобой дойдём до дела скоро... И задал мне урок:
"Make a plan of this house, showing the arrangement of the rooms, the places of the doors and win - dows, and the rest.	- Сделай план квартиры: как расположены комнаты, где двери, окна, где что стоит.
I shall not show you how. You must do it by yourself."	Я указывать ничего не буду - делай сам!
I went to the kitchen and debated. How was I to do it?	Я пошёл в кухню и задумался - с чего начать?
But at this point my studies in the art of drawing came to a standstill.	Но на этой точке и остановилось моё изучение чертёжного искусства.
The old mistress came to me and said spitefully:	Подошла ко мне старуха хозяйка и зловеще спросила:
"So you want to draw?"	- Чертить хочешь?
Seizing me by the hair, she bumped my head on the table so hard that my nose and lips were bruised. Then she darted upon and tore up the paper, swept the instruments from the table, and with her hands on her hips said triumphantly:	Схватив за волосы, она ткнула меня лицом в стол так, что я разбил себе нос и губы, а она, подпрыгивая, изорвала чертёж, сошвырнула со стола инструменты и, уперев руки в бока, победоносно закричала:
"That was more than I could stand.	- На, черти'! Нет, это не сойдется!
Is an outsider to do the work while his only brother, his own flesh and blood, goes elsewhere?"	Чтобы чужой работал, а брата единого, родную кровь - прочь?
The master came running in, his wife rushed after him, and a wild scene began. All three flew at one another, spitting and howling, and it ended in the women weeping, and the master saying to me:	Прибежал хозяин, приплыла его жена, и начался дикий скандал: все трое наскакивали друг на друга, плевались, выли, а кончилось это тем, что, когда бабы разошлись плакать, хозяин сказал мне:
"You will have to give up the idea for a time, and not learn. You can see for yourself what comes of it!"	- Ты покуда брось всё это, не учись - сам видишь, вон что выходит!
I pitied him. He was so crushed, so defenseless, and quite deafened by the shrieks of the women.	Мне было жалко его - такой он измятый, беззащитный и навеки оглушён криками баб.
I had realized before that the old woman did not like my studying, for she used to hinder me purposely, so I always asked her before I sat down to my drawing:	Я и раньше понимал, что старуха не хочет, чтобы я учился, нарочно мешает мне в этом. Прежде чем сесть за чертёж, я всегда спрашивал её:
"There is nothing for me to do?"	- Делать нечего?
She would answer frowningly:	Она хмуро отвечала:
"When there is I will tell you," and in a few minutes she would send me on some errand, or she would say:	- Когда будет - скажу, торчи знай за столом, балуйся... И через некоторое время посылала меня куда-нибудь или говорила:
"How beautifully you cleaned the staircase today!	- Как у тебя парадная лестница выметена?

The corners are full of dirt and dust.	В углах - сорьё, пыль!
Go and sweep them!"	Иди мети...
I would go and look, but there was never any dust.	Я шёл, смотрел - пыли не было.
"Do you dare to argue with me?" she would cry.	- Ты спорить против меня? - кричала она.
One day she upset kvass all over my drawings, and at another time she spilt oil from the image lamp over them. She played tricks on me like a young girl, with childish artfulness, and with childish ignorance trying to conceal her artfulness.	Однажды она облила мне все чертежи квасом, другой раз опрокинула на них лампаду масла от икон, - она озорничала, точно девчонка, с детской хитростью и с детским неумением скрыть хитрости.
Never before or since have I met a person who was so soon put into a temper and for such trivial reasons, nor any one so passionately fond of complaining about every one and everything.	Ни прежде, ни после я не видал человека, который раздражался бы так быстро и легко, как она, и так страстно любил бы жаловаться на всех и на всё.
People, as a rule, are given to complaining, but she did it with a peculiar delight, as if she were singing a song.	Люди вообще и все любят жаловаться, но она делала это с наслаждением особенным, точно песню пела.
Her love for her son was like an insanity. It amused me, but at the same time it frightened me by what I can only describe as its furious intensity.	Её любовь к сыну была подобна безумию, смешила и пугала меня своей силой, которую я не могу назвать иначе, как яростной силой.
Sometimes, after her morning prayers, she would stand by the stove, with her elbows resting on the mantel-board, and would whisper hotly:	Бывало, после утренней молитвы, она встанет на приступок печи и, положив локти на крайнюю доску полатей, горячо шипит:
"My luck! My idol! My little drop of hot blood, like a jewel! Light as an angel!	- Случайный ты мой, божий, кровинушка моя горячая, чистая, алмазная, ангельское перо лёгкое!
He sleeps. Sleep on, child! Clothe thy soul with happy dreams! Dream to thyself a bride, beautiful above all others, a princess and an heiress, the daughter of a merchant!	Спит, - спи, робёнок, одень твою душеньку весёлый сон, приснись тебе невестушка, первая раскрасавица, королевишна, богачка, купецкая дочь!
As for your enemies, may they perish as soon as they are born! And your friends, may they live for a hundred years, and may the girls run after you like ducks after the drake!"	А недругам твоим - не родясь издохнуть, а дружкам - жить им до ста лет, а девицы бы за тобой - стаями, как утки за селезнем!
All this was inexpressibly ludicrous to me. Coarse, lazy Victor was like a woodpecker, with a woodpecker's large, mottled nose, and the same stubborn and dull nature.	Мне нестерпимо смешно: грубый и ленивый Виктор похож на дятла - такой же пёстрый, большеносый, такой же упрямый и тупой.
Sometimes his mother's whispers awoke him, and he muttered sleepily:	Шопот матери иногда будил его, и он бормотал сонно:
"Go to the devil, Mamasha! What do you mean by snorting right in my face?	- Подите вы к чорту, мамаша, что вы тут фыркаете прямо в рожу мне!..
You make life unbearable."	Жить нельзя!
Sometimes she stole away humbly, laughing:	Иногда она покорно слезала с приступка, усмехаясь:
"Well, go to sleep! Go to sleep, saucy fellow!"	- Ну, спи, спи... грубиян!

But sometimes her legs seemed to give way, her feet came down heavily on the edge of the stove, and she opened her mouth and panted loudly, as if her tongue were on fire, gurgling out caustic words.	Но бывало и так: ноги её подгибались, шлепнувшись на край печи, она, открыв рот, громко дышала, точно обожгла язык, и клокотали жгучие слова:
"So-o?	- Та-ак?
It's your mother you are sending to the devil.	Это ты мать к чорту послал, сукин сын?
Ach! you! My shame! Accursed heart-sore! The devil must have set himself in my heart to ruin you from birth!"	Ах ты, стыд мой полуночный, заноза проклятая, дьявол тебя в душу мою засадил, сгнить бы тебе до рождения!
She uttered obscene words, words of the drunken streets. It was painful to listen to her.	Она говорила слова грязные, слова пьяной улицы - было жутко слышать их.
She slept little, fitfully jumping down from the stove sometimes several times in the night, and coming over to the couch to wake me.	Спала она мало, беспокойно, вскакивая с печи иногда по нескольку раз в ночь, валилась на диван ко мне и будила меня.
"What is it?"	- Что вы?
"Be quiet!" she would whisper, crossing herself and looking at something in the darkness.	- Молчи, - шептала она, крестясь, присматриваясь к чему-то в темноте.
"O Lord, Elias the prophet, great martyr Varvara, save me from sudden death!"	- Господи... Илья пророк... Великомученица Варвара... сохрани нечаянныя смерти...
She lighted the candle with a trembling hand.	Дрожащей рукой она зажигала свечу.
Her round, nosy face was swollen tensely; her gray eyes, blinking alarmingly, gazed fixedly at the surroundings, which looked different in the twilight.	Её круглое носатое лицо напряжённо надувалось, серые глаза, тревожно мигая, присматривались к вещам, изменённым сумраком.
The kitchen, which was large, but encumbered with cupboards and trunks, looked small by night.	Кухня - большая, но загромождена шкафами, сундуками; ночью она кажется маленькой.
There the moonbeams lived quietly; the flame of the lamp burning before the icon quivered; the knives gleamed like icicles on the walls; on the floor the black frying-pans looked like faces without eyes.	В ней тихонько живут лунные лучи, дрожит огонёк неугасимой лампады пред образами, на стене сверкают ножи, как ледяные сосульки, на полках - чёрные сковородки, чьи-то безглазые рожи.
The old woman would clamber down cautiously from the stove, as if she were stepping into the water from a river-bank, and, slithering along with her bare feet, went into the corner, where over the wash-stand hung a ewer that reminded me of a severed head. There was also a pitcher of water standing there.	Старуха слезала с печи осторожно, точно с берега реки в воду, и, шлёпая босыми ногами, шла в угол, где над лоханью для помоев висел ушастый рукомойник, напоминая отрубленную голову; там же стояла кадка с водой.
Choking and panting, she drank the water, and then looked out of the window through the pale-blue pattern of hoar-frost on the panes.	Захлёбываясь и вздыхая, она пила воду, потом смотрела в окно, сквозь голубой узор инея на стёклах.
"Have mercy on me, O God! have mercy on me!" she prayed in a whisper.	- Помилуй мя, боже, помилуй мя, - просит она шопотом.
Then putting out the candle, she fell on her knees, and whispered in an aggrieved tone:	Иногда, погасив свечу, опускалась на колени и обиженно шипела:
"Who loves me, Lord? To whom am I necessary?'	- Кто меня любит, господи, кому я нужна?

Climbing back on the stove, and opening the little door of the chimney, she tried to feel if the flue-plate lay straight, soiling her hands with soot, and fell asleep at that precise moment, just as if she had been struck by an invisible hand.	Влезая на печь и перекрестив дверцу в трубе, она щупала, плотно ли лежат вьюшки; выпачкав руки сажей, отчаянно ругалась и как-то сразу засыпала, точно её пришибла невидимая сила.
When I felt resentful toward her I used to think what a pity it was that she had not married grandfather.	Когда я был обижен ею, я думал: жаль, что не на ней женился дедушка, - вот бы грызла она его!.
She would have led him a life!	Да и ей доставалось бы на орехи.
She often made me very miserable, but there were days when her puffy face became sad, her eyes were suffused with tears, and she said very touchingly:	Обижала она меня часто, но бывали дни, когда пухлое, ватное лицо её становилось грустным, глаза тонули в слезах и она очень убедительно говорила:
"Do you think that I have an easy time?	- Ты думаешь - легко мне?
I brought children into the world, reared them, set them on their feet, and for what"?	Родила детей, нянчила, на ноги ставила - для чего?
To live with them and be their general servant. Do you think that is sweet to me"?	Вот - живу кухаркой у них, сладко это мне?
My son has brought a strange woman and new blood into the family. Is it nice for me?	Привёл сын чужую бабу и променял на неё свою кровь - хорошо это?
Well?"	Ну?
"No, it is not," I said frankly.	- Нехорошо, - искренне говорил я.
"Aha! there you are, you seel" And she began to talk shamelessly about her daughter-in-law.	- Ага? То-то... И она начинала бесстыдно говорить о снохе:
"Once I went with her to the bath and saw her.	- Бывала я с нею в бане, видела её!
Do you think she has anything to flatter herself about?	На что польстился?
Can she be called beautiful?"	Такие ли красавицами зовутся?..
She always spoke objectionably about the relations of husband and wife. At first her speeches aroused my disgust, but I soon accustomed myself to listen to them with attention and with great interest, feeling that there was something painfully true about them.	Об отношениях мужчин к женщинам она говорила всегда изумительно грязно; сначала её речи вызывали у меня отвращение, но скоро я привык слушать их внимательно, с большим интересом, чувствуя за этими речами какую-то тяжкую правду.
"Woman is strength; she deceived God Himself. That is so," she hissed, striking her hand on the table.	- Баба - сила, она самого бога обманула, вот как! -жужжала она, пристукивая ладонью по столу.
"Through Eve are we all condemned to hell. What do you think of that?"	- Из-за Евы все люди в ад идут, на-ка вот!
On the subject of woman's power she could talk endlessly, and it always seemed as if she were trying to frighten some one in these conversations.	О силе женщины она могла говорить без конца, и мне всегда казалось, что этими разговорами она хочет кого-то напугать.
I particularly remembered that	Я особенно запомнил, что
"Eve deceived God."	"Ева - бога обманула".

Overlooking our yard was the wing of a large building, and of the eight flats comprised in it, four were occupied by officers, and the fifth by the regimental chaplain.	На дворе нашем стоял флигель, такой же большой, как дом; из восьми квартир двух зданий в четырёх жили офицеры, в пятой - полковой священник.
The yard was always full of officers' servants and orderlies, after whom ran laundresses, house - maids, and cooks. Dramas and romances were being carried on in all the kitchens, accompanied by tears, quarrels, and fights.	Весь двор был полон денщиками, вестовыми, к ним ходили прачки, горничные, кухарки; во всех кухнях постоянно разыгрывались романы и драмы, со слезами, бранью, дракой.
The soldiers quarreled among themselves and with the landlord's workmen; they used to beat the women.	Дрались солдаты друг с другом, с землекопами, рабочими домохозяина; били женщин.
The yard was a seething pot of what is called vice, immorality, the wild, untamable appetites of healthy lads.	На дворе постоянно кипело то, что называется развратом, распутством, - звериный, неукротимый голод здоровых парней.
This life, which brought out all the cruel sensuality, the thoughtless tyranny, the obscene boastful - ness of the conqueror, was criticized in every detail by my employers at dinner, tea, and supper.	Эта жизнь, насыщенная жестокой чувственностью, бессмысленным мучительством, грязной хвастливостью победителей, подробно и цинично обсуждалась моими хозяевами за обедом, вечерним чаем и ужином.
The old woman knew all the stories of the yard, and told them with gusto, rejoicing in the misfortunes of others.	Старуха всегда знала все истории на дворе и рассказывала их горячо, злорадно.
The younger woman listened to these tales in silence, smiling with her swollen lips.	Молодая слушала эти рассказы, молча улыбаясь пухлыми губами.
Victor used to burst out laughing, but the master would frown and say:	Виктор хохотал, а хозяин, морщась, говорил:
"That will do, Mamasha!"	- Довольно, мамаша...
"Good Lord! I mustn't speak now, I suppose!" the story-teller complained; but Victor encouraged her.	- Господи, уж и слова мне нельзя сказать! -жаловалась рассказчица. Виктор поощрял её:
"Go on, Mother! What is there to hinder you?	- Валяйте, мамаша, чего стесняться!
We are all your own people, after all." I could never understand why one should talk shamelessly before one's own people.	Всё свои ведь...
The elder son bore himself toward his mother with contemptuous pity, and avoided being alone with her, for if that happened, she would surely overwhelm him with complaints against his wife, and would never fail to ask him for money.	Старший сын относился к матери с брезгливым сожалением, избегал оставаться с нею один на один, а если это случалось, мать закидывала его жалобами на жену и обязательно просила денег.
He would hastily press into her hand a ruble or so or several pieces of small silver.	Он торопливо совал ей в руку рубль, три, несколько серебряных монет.
"It is not right, Mother; take the money. I do not grudge it to you, but it is unjust."	- Напрасно вы, мамаша, берёте деньги, не жалко мне их, а - напрасно!
"But I want it for beggars, for candles when I go to church."	- Я ведь для нищих, я - на свечи, в церковь...
"Now, where will you find beggars there?	- Ну, какие там нищие!
You will end by spoiling Victor."	Испортите вы Виктора вконец.

"You don't love your brother. It is a great sin on your part."	- Не любишь ты брата, великий грех на тебе!
He would go out, waving her away.	Он уходил, отмахиваясь от неё.
Victor's manner to his mother was coarse and derisive.	Виктор обращался с матерью грубо, насмешливо.
He was very greedy, and he was always hun - gry.	Он был очень прожорлив, всегда голодал.
On Sundays his mother used to bake custards, and she always hid a few of them in a vessel under the couch on which I slept. When Victor left the dinner-table he would get them out and grumble:	По воскресеньям мать пекла оладьи и всегда прятала несколько штук в горшок, ставя его под диван, на котором я спал; приходя от обедни, Виктор доставал горшок и ворчал:
"Couldn't you have saved a few more, you old fool?"	- Не могла больше-то, гвозди-козыри!
"Make haste and eat them before any one sees you."	- А ты жри скорее, чтобы не увидали...
"I will tell how you steal cakes for me behind their backs."	- Я нарочно скажу, как ты для меня оладьи воруешь, вилки в затылке!
Once I took out the vessel and ate two custards, for which Victor nearly killed me.	Однажды я достал горшок и съел пару оладей, -Виктор избил меня за это.
He disliked me as heartily as I disliked him. He used to jeer at me and make me clean his boots about three times a day, and when I slept in the loft, he used to push up the trap-door and spit in the crevice, trying to aim at my head.	Он не любил меня так же, как и я его, издевался надо мною, заставлял по три раза в день чистить его сапоги, а ложась спать на полати, раздвигал доски и плевал в щели, стараясь попасть мне на голову.
It may be that in imitation of his brother, who often said "wild fowl," Victor also needed to use some catch-words, but his were all senseless and particularly ab - surd.	Должно быть, подражая брату, который часто говорил "звери-курицы", Виктор тоже употреблял поговорки, но все они были удивительно нелепы и бессмысленны.
"Mamasha! Left wheel! where are my socks?"	- Мамаша - кругом направо! - где мои носки?
And he used to follow me about with stupid questions.	Он преследовал меня глупыми вопросами:
"Alesha, answer me. Whv do we write 'sinenki' and pronounce it 'phiniki?	- Алёшка, отвечай: почему пишется - синенький, а говорится - финики?
Why do we say 'Kolokola' and not 'Okolokola"?	Почему говорят - колокола, а не - около кола?
Why do we say 'K'derevou' and not 'gdye plachou?"	Почему - к дереву, а не где пл'ачу?
I did not like the way any of them spoke, and having been educated in the beautiful tongue which grand -mother and grandfather spoke, I could not understand at first how words that had no sort of connection came to be coupled together, such as "terribly funny," "I am dying to eat," "awfully happy." It seemed to me that what was funny could not be terrible, that to be happy could not be awful, and that people did not die for something to eat.	Мне не нравилось, как все они говорят; воспитанный на красивом языке бабушки и деда, я вначале не понимал такие соединения несоединимых слов, как "ужасно смешно", "до смерти хочу есть", "страшно весело"; мне казалось, что смешное не может быть ужасным, весёлое - не страшно и все люди едят вплоть до дня смерти.
"Can one say that?" I used to ask them; but they jeered at me:	Я спрашивал их: - Разве можно так говорить? Они ругались:
"I say, what a teacher!	- Какой учитель, скажите?
Do you want your ears plucked?"	Вот - нарвать уши...

But to talk of "plucking" ears also appeared incorrect to me. One could "pluck" grass and flowers and nuts, but not ears.	Но и "нарвать уши" казалось мне неправильным: нарвать можно травы, цветов, орехов.
They tried to prove to me that ears could be plucked, but they did not convince me, and I said triumphantly:	Они пытались доказать мне, что уши тоже можно рвать, но это не убеждало меня, и я с торжеством говорил:
"Anyhow, you have not plucked my ears."	- А всё-таки уши-то не оторваны!
All around me I saw much cruel insolence, filthy shamelessness. It was far worse here than in the Kunavin streets, which were full of "houses of resort" and "street-walkers."	Крутом было так много жестокого озорства, грязного бесстыдства неизмеримо больше, чем на улицах Кунавина, обильного "публичными домами", "гулящими" девицами.
Beneath the filth and brutality in Kunavin there was a something which made itself felt, and which seemed to explain it all - a strenuous, half-starved existence and hard work.	В Кунавине за грязью и озорством чувствовалось нечто, объяснявшее неизбежность озорства и грязи: трудная, полуголодная жизнь, тяжёлая работа.
But here they were overfed and led easy lives, and the work went on its way without fuss or worry.	Здесь жили сытно и легко, работу заменяла непонятная, ненужная сутолока, суета.
A corrosive, fretting weariness brooded over all.	И на всём здесь лежала какая-то едкая, раздражающая скука.
My life was hard enough, anyhow, but I felt it still harder when grandmother came to see me.	Плохо мне жилось, но ещё хуже чувствовал я себя, когда приходила в гости ко мне бабушка.
She would appear from the black flight of steps, enter the kitchen, cross herself before the icon, and then bow low to her younger sister. That bow bent me down like a heavy weight, and seemed to smother me.	Она являлась с чёрного крыльца, входя в кухню, крестилась на образа, потом в пояс кланялась младшей сестре, и этот поклон, точно многопудовая тяжесть, сгибал меня, душил.
"Ah, Akulina, is it you?" was my mistress's cold and negligent greeting to grandmother.	- А, это ты, Акулина, - небрежно и холодно встречала бабушку моя хозяйка.
I should not have recognized grandmother. Her lips modestly compressed, her face changed out of knowledge, she set herself quietly on a bench near the door, keeping silence like a guilty creature, except when she answered her sister softly and submissively.	Я не узнавал бабушки: скромно поджав губы, незнакомо изменив всё лицо, она тихонько садилась на скамью у двери, около лохани с помоями, и молчала, как виноватая, отвечая на вопросы сестры тихо, покорно.
This was torture to me, and I used to say angrily:	Это мучило меня, и я сердито говорил:
"What are you sitting there for?"	- Что ты где села?
Winking at me kindly, she replied:	Ласково подмигнув мне, она отзывалась внушительно:
"You be quiet. You are not master here."	- А ты помалкивай, ты здесь не хозяин!
"He is always meddling in matters which do not concern him, however we beat him or scold him," and the mistress was launched on her complaints.	- Он всегда суется не в свое дело, хоть бей его, хоть ругай, начинала хозяйка свои жалобы.
She often asked her sister spitefully:	Нередко она злорадно спрашивала сестру:
"Well, Akulina, so you are living like a beggar?"	- Что, Акулина, нищенкой живешь?
"That is a misfortune."	- Эка беда...
"It is no misfortune where there is no shame."	- И всё - не беда, коли нет стыда.

"They say that Christ also lived on charity."	- Говорят - Христос тоже милостыней жил...
"Blockheads say so, and heretics, and you, old fool, listen to them!	- Болваны это говорят, еретики, а ты, старая дура, слушаешь!
Christ was no beggar, but the Son of God. He will come, it is said, in glory, to judge the quick and dead - and dead, mind you.	Христос не нищий, а сын божий, он придёт, сказано, со славою судить живых и мёртвых - и мертвых, помни!
You will not be able to hide yourself from Him, Matushka, although you may be burned to ashes.	От него не спрячешься, матушка, хоть в пепел сожгись...
He is punishing you and Vassili now for your pride, and on my account, because I asked help from you when you were rich."	Он тебе с Василием отплатит за гордость вашу, за меня, как я, бывало, помощи просила у вас, богатых!
"And I helped you as much as it was in my power to do," answered grandmother, calmly, "and God will pay us back, you know." <	- Я ведь посильно помогала тебе, - равнодушно говорила бабушка. - А господь нам отплатил, ты знаешь...
"It was little enough you did, little enough."	- Мало вам! Мало...
Grandmother was bored and worried by her sister's untiring tongue. I listened to her squeaky voice and wondered how grandmother could put up with it.	Сестра долго пилила и скребла бабушку своим неутомимым языком, а я слушал её злой визг и тоскливо недоумевал: как может бабушка терпеть это?
In that moment I did not love her.	И не любил её в такие минуты.
The young mistress came out of her room and nodded affably to grandmother.	Выходила из комнат молодая хозяйка, благосклонно кивала головою бабушке.
"Come into the dining-room. It is all right; come along!"	- Идите в столовую, ничего, идите! Сестра кричала вослед бабушке: - Ноги оботри, деревня еловая, на болоте строена!
The master would receive grandmother joyfully.	Хозяин встречал бабушку весело:
"Ah, Akulina, wisest of all, how are you?	- А, премудрая Акулина, как живёшь?
Is old man Kashirin still alive?"	Старичок Каширин дышит?
And grandmother would give him her most cordial smile.	Бабушка улыбалась ему своей улыбкой из души.
"Are you still working your hardest?"	- Всё гнёшься, работаешь?
"Yes; always working, like a convict."	- Всё работаю! Как арестант.
Grandmother conversed with him affectionately and well, but in the tone of a senior.	С ним бабушка говорила ласково и хорошо, но -как старшая.
Sometimes he called my mother to mind.	Иногда он вспоминал мою мать:
"Ye-es, Varvara Vassilievna.	- Да-а, Варвара Васильевна...
What a woman! A heroine, eh?"	Какая женщина была - богатырь, а?
His wife turned to grandmother and put in:	Жена его обращалась к бабушке и вставляла слово:
"Do you remember my giving her that cloak - black silk trimmed with jet?"	- Помните, я ей тальму подарила, чёрную, шёлковую, со стеклярусом?
"Of course I do."	- Как же...

"It was quite a good one."	- Совсем ещё хорошая тальма была...
"Ye-es," muttered the master, "a cloak, a palm; and life is a trickster." 1 1 A play on the words " tal'ma, cloak; pal'ma, palm; shelma, trickster.	- Да-да, - бормотал хозяин, - тальма, пальма, а жизнь - шельма!
"What are you talking about?" asked his wife, suspiciously.	- Что это ты говоришь? - подозрительно спрашивала его жена.
"I?	- Я?
Oh, nothing in particular.	Так себе...
Happy days and good people soon pass away."	Дни весёлые проходят, люди хорошие проходят...
"I don't know what is the matter with you," said my mistress, uneasily.	- Не понимаю я, к чему это у тебя? - беспокоилась хозяйка.
Then grandmother was taken to see the new baby, and while I was clearing away the dirty cups and saucers from the table the master said to me:	Потом бабушку уводят смотреть новорождённого, я собираю со стола грязную чайную посуду, а хозяин говорит мне негромко и задумчиво:
"She is a good old woman, that grandmother of yours."	- Хороша старуха, бабушка твоя...
I was deeply grateful to him for those words, and when I was alone with grandmother, I said to her, with a pain in my heart:	Я глубоко благодарен ему за эти слова, а оставшись глаз на глаз с бабушкой, говорю ей, с болью в душе:
"Why do you come here? Why?	- Зачем ты ходишь сюда, зачем?
Can't you see how they - "	Ведь ты видишь, какие они...
"Ach, Olesha, I see everything," she replied, looking at me with a kind smile on her wonderful face, and I felt conscience-stricken. Why, of course she saw everything and knew everything, even what was going on in my soul at that moment.	- Эх, Олёша, я всё вижу, - отвечает она, глядя на меня с доброй усмешкой на чудесном лице, и мне становится совестно: ну, разумеется, она всё видит, всё знает, знает и то, что живёт в моей душе этой минутою.
Looking round carefully to see that no one was coming, she embraced me, saying feelingly:	Осторожно оглянувшись, не идет ли кто, она обнимает меня, задушевно говоря:
"I would not come here if it were not for you. What are they to me?	- Не пришла бы я сюда, кабы не ты здесь, - зачем они мне?
As a matter of fact, grandfather is ill, and I am tired with looking after him.	Да дедушка захворал, провозилась я с ним, не работала, денег нету у меня...
I have not been able to do any work, so I have no money, and my son Mikhail has turned Sascha out. I have him now to give food and drink, too.	А сын, Михаила, Сашу прогнал, поить-кормить надо его.
They promised to give you six rubles a month, and I don't suppose you have had a ruble from them, and you have been here nearly half a year."	Они обещали за тебя шесть рублей в год давать, вот я и думаю - не дадут ли хоть целковый? Ты ведь около полугода прожил уж...
Then she whispered in my ear: "They say they have to lecture you, scold you, they say that you do not obey; but, dear heart, stay with them. Be patient for two short years while you grow strong.	- И шепчет на ухо мне: - Они велели пожурить тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж ты бы, голуба душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь!
You will be patient, yes?"	Потерпи, а?
I promised.	Я обещал терпеть.

It was very difficult.	Это очень трудно.
That life oppressed me; it was a threadbare, depressing existence. The only excitement was about food, and I lived as in a dream.	Меня давит эта жизнь, нищая, скучная, вся в суете, ради еды, и я живу, как во сне.
Sometimes I thought that I would have to run away, but the accursed winter had set in. Snow-storms raged by night, the wind rushed over the top of the house, and the stanchions cracked with the pressure of the frost. Whither could I run away?	Иногда мне думается: надо убежать! Но стоит окаянная зима, по ночам воют вьюги, на чердаке возится ветер, трещат стропила, сжатые морозом, куда убежишь?
They would not let me go out, and in truth it was no weather for walking. The short winter day, full of the bustle of housework, passed with elusive swiftness.	Гулять меня не пускали, да и времени не было гулять: короткий зимний день истлевал в суете домашней работы неуловимо быстро.
But they made me go to church, on Saturday to vespers and on Sunday to high mass.	Но я обязан был ходить в церковь; по субботам -ко всенощной, по праздникам - к поздней обедне.
I liked being in church. Standing somewhere in a corner where there was more room and where it was darker, I loved to gaze from a distance at the iconastasis, which looked as if it were swimming in the candlelight flowing in rich, broad streams over the floor of the reading-desk. The dark figures of the icons moved gently, the gold embroidery on the vestments of the priests quivered joyfully, the candle flames burned in the dark-blue atmosphere like golden bees, and the heads of the women and children looked like flowers.	Мне нравилось бывать в церквах; стоя где-нибудь в углу, где просторнее и темней, я любил смотреть издали на иконостас - он точно плавится в огнях свеч, стекая густозолотыми ручьями на серый каменный пол амвона; тихонько шевелятся тёмные фигуры икон; весело трепещет золотое кружево царских врат, огни свеч повисли в синеватом воздухе, точно золотые пчёлы, а головы женщин и девушек похожи на цветы.
All the surroundings seemed to blend harmoniously with the singing the choir. Everything seemed to be imbued with the weird spirit of legends. The church seemed to oscillate like a cradle, rocking in pitch-black space.	Всё вокруг гармонично слито с пением хора, всё живёт странною жизнью сказки, вся церковь медленно покачивается, точно люлька, - качается в густой, как смола, тёмной пустоте.
Sometimes I imagined that the church was sunk deep in a lake in which it lived, concealed, a life peculiar to itself, quite different from any other form of life.	Иногда мне казалось, что церковь погружена глубоко в воду озера, спряталась от земли, чтобы жить особенною, ни на что не похожею жизнью.
I have no doubt now that this idea had its source in grandmother's stories of the town of Kitej, and I often found myself dreamily swaying, keeping time, as it were, with the movement around me. Lulled into somnolence by the singing of the choir, the murmur of prayers, the breath of the congregation, I concentrated myself upon the melodious, melancholy story:	Вероятно, это ощущение было вызвано у меня рассказом бабушки о граде Китеже, и часто я, дремотно покачиваясь вместе со всем окружающим, убаюканный пением хора, шорохом молитв, вздохами людей, твердил про себя певучий, грустный рассказ:
"They are closing upon us, the accursed Tatars.	Обложили окаянные татарове
Yes, these unclean beasts are closing in upon Kitej The glorious; yea, at the holy hour of matins.	Да своей поганой силищей, Обложили они славен Китеж-град Да во светлый час, заутренний...
O Lord, our God!	Ой ли, господи, боже наш,
Holy Mother of God!	Пресвятая богородица!
Save Thy servants	Ой, сподобьте вы рабей своих

To sing their morning praises,	Достоять им службу утренню,
To listen to the holy chants!	Дослушать святое писание!
Oi, let not the Tatars	Ой, не дайте татарину
Jeer at holy church;	Святу церкву на глумление,
Let them not put to shame Our women and maidens;	Жён, девиц - на посрамление,
Seize the little maids to be their toys,	Малых детушек - на игрище,
And the old men to be put to a cruel death!	Старых старцев на смерть лютую!
And the God of Sabaoth heard,	А услышал господь Саваоф,
The Holy Mother heard,	Услыхала богородица
These human sighs,	Те людские воздыхания,
These Christians' plaints.	Христианские жалости.
And He said, the Lord of Sabaoth,	И сказал господь Саваоф.
To the Holy Angel Michael,	Свет архангеле Михаиле:
' Go thou, Michael,	- А поди-ка ты, Михайло,
Make the earth shake under Kitej;	Сотряхни землю под Китежем,
Let Kitej sink into the lake!'	Погрузи Китеж во озеро;
And there to this day The people do pray.	Ин пускай там люди молятся
Never resting, and never weary	Без отдыху да без устали
From matins to vespers.	От заутрени до всенощной
Through all the holy offices.	Все святы службы церковные
Forever and evermore!"	Во веки и века веков!
At that time my head was full of grandmother's poetry, as full as a beehive of honey. I used even to think in verse.	В те годы я был наполнен стихами бабушки, как улей медом: кажется, я и думал в форме её стихов.
I did not pray in church. I felt ashamed to utter the angry prayers and psalms of lamentation of grandfather's God in the presence of grandmother's God, Who, I felt sure, could take no more pleasure in them than I did myself, for the simple reason that they were all printed in books, and of course He knew them all by heart, as did all people of education.	В церкви я не молился, - было неловко пред богом бабушки повторять сердитые дедовы молитвы и плачевные псалмы; я был уверен, что бабушкину богу это не может нравиться, так же как не нравилось мне, да к тому же они напечатаны в книгах, - значит, бог знает их на память, как и все грамотные люди.
And this is why, when my heart was oppressed by a gentle grief or irritated by the petty grievances of every day, I tried to make up prayers for myself. And when I began to think about my uncongenial work, the words seemed to form themselves into a complaint without any effort on my part:	Поэтому в церкви, в те минуты, когда сердце сжималось сладкой печалью о чём-то или когда его кусали и царапали маленькие обиды истекшего дня, я старался сочинять свои молитвы; стоило мне задуматься о невесёлой доле моей -сами собою, без усилий, слова слагались в жалобы:
"Lord, Lord! I am very miserable!	Господи, господи - скушно мне!
Oh, let me grow up quickly.	Хоть бы уж скорее вырасти!

For this life I can't endure.	А то - жить терпенья нет,
O Lord, forgive!	Хоть удавись, - господи прости!
From my studies I get no benefit.	Из ученья - не выходит толку.
For that devil's puppet. Granny Matrena, Howls at me like a wolf, And my life is very bitter!"	Чортова кукла, бабушка Матрёна, Рычит на меня волком, И жить мне - очень солоно!
To this day I can remember some of these prayers. The workings of the brain in childhood leave a very deep impression; often they influence one's whole life.	Много "молитв" моих я и до сего дня помню, -работа ума в детстве ложится на душу слишком глубокими шрамами - часто они не зарастают всю жизнь.
I liked being in church; I could rest there as I rested in the forests and fields.	В церкви было хорошо, я отдыхал там так же, как в лесу и поле.
My small heart, which was already familiar with grief and soiled by the mire of a coarse life, laved itself in hazy, ardent dreams.	Маленькое сердце, уже знакомое со множеством обид, выпачканное злой грубостью жизни, омывалось в неясных, горячих мечтах.
But I went to church only during the hard frosts, or when a snow-storm swept wildly up the streets, when it seemed as if the very sky were frozen, and the wind swept across it with a cloud of snow, and the earth lay frozen under the snow-drifts as if it would never live again.	Но я ходил в церковь только в большие морозы или когда вьюга бешено металась по городу, когда кажется, что небо замёрзло, а ветер распылил его в облака снега, и земля, тоже замерзая под сугробами, никогда уже не воскреснет, не оживёт.
When the nights were milder I used to like to wander through the streets of the town, creeping along by all the darkest corners.	Тихими ночами мне больше нравилось ходить по городу, из улицы в улицу, забираясь в самые глухие углы.
Sometimes I seemed to walk as if I had wings, flying along like the moon in the sky. My shadow crept in front of me, extinguishing the sparkles of light in the snow, bobbing up and down comically.	Бывало, идёшь - точно на крыльях несёшься; один, как луна в небе; перед тобою ползёт твоя тень, гасит искры света на снегу, смешно тычется в тумбы, в заборы.
The night watchman patrolled the streets, rattle in hand, clothed in a heavy sheepskin, his dog at his side.	Посредине улицы шагает ночной сторож, с трещоткой в руках, в тяжёлом тулупе, рядом с ним - трясётся собака.
Vague outlines of people came out of yards and flitted along the streets, and the dog gave chase.	Неуклюжий человек похож на собачью конуру, -она ушла со двора и двигается по улице, неизвестно куда, а огорчённая собака - за нею.
Sometimes I met gay young ladies with their escorts. I had an idea that they also were playing truant from vespers.	Иногда встретятся весёлые барышни и кавалеры -я думаю, что и они тоже убежали от всенощной.
Sometimes through a lighted fortochka 2 there came a peculiar smell, faint, unfamiliar, suggestive of a kind of life of which I was ignorant. I used to stand under the windows and inhale it, trying to guess what it was to live like the people in such a house lived.	Порою, сквозь форточки освещённых окон, в чистый воздух прольются какие-то особенные запахи - тонкие, незнакомые, намекающие на иную жизнь, неведомую мне; стоишь под окном и, принюхиваясь, прислушиваясь, догадываешься: какая это жизнь, что за люди живут в этом доме?
It was the hour of vespers, and yet they were singing merrily, laughing, and playing on a sort of guitar. The deep, stringy sound flowed through the fortochka. 2 A small square of glass in the double window which is set on hinges and serves as a ventilator.	Всенощная, а они - весело шумят, смеются, играют на каких-то особенных гитарах, из форточки густо течёт меднострунный звон.

Of special interest to me were the one-storied, dwarfed houses at the corners of the deserted streets, Tikhonovski and Martinovski.	Особенно интересовал меня одноэтажный, приземистый дом на углу безлюдных улиц -Тихоновской и Мартыновской.
I stood there on a moonlight night in mid-Lent and listened to the weird sounds - it sounded as if some one were singing loudly with his mouth closed -which floated out through the fortochka together with a warm steam. The words were indistinguishable, but the song seemed to be familiar and intelligible to me; but when I listened to that, I could not hear the stringy sound which languidly interrupted the flow of song.	Я наткнулся на него лунною ночью, в ростепель, перед масленицей; из квадратной форточки окна, вместе с тёплым паром, струился на улицу необыкновенный звук, точно кто-то очень сильный и добрый пел, закрыв рот; слов не слышно было, но песня показалась мне удивительно знакомой и понятной, хотя слушать её мешал струнный звон, надоедливо перебивая течение песни.
I sat on the curbstone thinking what a wonderful melody was being played on some sort of insupportable violin - in supportable because it hurt me to listen to it.	Я сел на тумбу, сообразив, что это играют на какой-то скрипке, чудесной мощности и невыносимой - потому что слушать её был почти больно.
Some - times they sang so loudly that the whole house seemed to shake, and the panes of the windows rattled.	Иногда она пела с такой силой, что - казалось -весь дом дрожит и гудят стёкла в окне.
Like tears, drops fell from the roof, and from my eyes also.	Капало с крыши, из глаз у меня тоже закапали слёзы.
The night watchman had come close to me without my being aware of it, and, pushing me off the curbstone, said:	Незаметно подошёл ночной сторож и столкнул меня с тумбы, спрашивая:
"What are you stuck here for?"	- Ты чего тут торчишь?
"The music," I explained.	- Музыка, - объяснил я.
"A likely tale!	- Мало ли что!
Be off now!"	Пошёл...
I ran quickly round the houses and returned to my place under the window, but they were not playing now. From the fortochka proceeded sounds of revelry, and it was so unlike the sad music that I thought I must be dreaming.	Я быстро обежал кругом квартала, снова воротился по окно, но в доме уже не играли, из форточки бурно вытекал на улицу весёлый шум, и это было так не похоже на печальную музыку, точно я слышал её во сне.
I got into the habit of running to this house every Saturday, but only once, and that was in the spring, did I hear the violoncello again, and then it played without a break till midnight. When I reached home I got a thrashing.	Почти каждую субботу я стал бегать к этому дому, но только однажды, весною, снова услышал там виолончель - она играла почти непрерывно до полуночи; когда я воротился домой, меня отколотили.
These walks at night beneath the winter sky througn the deserted streets of the town enriched me greatly.	Ночные прогулки под зимними звёздами, среди пустынных улиц города, очень обогащали меня.
I purposely chose streets far removed from the center, where there were many lamps, and friends of my master who might have recognized me. Then he would find out how I played truant from vespers.	Я нарочно выбирал улицы подальше от центра: на центральных было много фонарей, меня могли заметить знакомые хозяев, тогда хозяева узнали бы, что я прогуливаю всенощные.
No "drunkards," "street-walkers," or policemen interfered with me in the more remote streets, and I could see into the rooms of the lower floors if the windows were not frozen over or curtained.	Мешали пьяные, городовые и "гулящие" девицы; а на дальних улицах можно было смотреть в окна нижних этажей, если они не очень замёрзли и не занавешены изнутри.

Many and diverse were the pictures which I saw through those windows. I saw people praying, kissing, quarreling, playing cards, talking busily and soundlessly the while. It was a cheap panoramic show representing a dumb, fish-like life.	Много разных картин показали мне эти окна: видел я, как люди молятся, целуются, дерутся, играют в карты, озабоченно и беззвучно беседуют, - предо мною, точно в панораме за копейку, тянулась немая, рыбья жизнь.
I saw in one basement room two women, a young one and another who was her senior, seated at a table; opposite them sat a school-boy reading to them.	Видел я в подвале, за столом, двух женщин, -молодую и постарше; против них сидел длинноволосый гимназист и, размахивая рукой, читал им книгу.
The younger woman listened with puckered brows, leaning back in her chair; but the elder, who was thin, with luxuriant hair, suddenly covered her face with her hands, and her shoulders heaved. The school-boy threw down the book, and when the younger woman had sprung to her feet and gone away, he fell on his knees before the woman with the lovely hair and began to kiss her hands.	Молодая слушала, сурово нахмурив брови, откинувшись на спинку стула; а постарше -тоненькая и пышноволосая - вдруг закрыла лицо ладонями, плечи у неё задрожали, гимназист отшвырнул книгу, а когда молоденькая, вскочив на ноги, убежала - он упал на колени перед той, пышноволосой, и стал целовать руки её.
Through another window I saw a large, bearded man with a woman in a red blouse sitting on his knee. He was rocking her as if she had been a baby, and was evidently singing something, opening his mouth wide and rolling his eyes.	В другом окне я подсмотрел, как большой бородатый человек, посадив на колени себе женщину в красной кофте, качал её, как дитя, и, видимо, что-то пел, широко открывая рот, выкатив глаза.
The woman was shaking with laughter, throwing herself backward and swinging her feet. He made her sit up straight again, and again began to sing, and again she burst out laughing.	Она вся дрожала от смеха, запрокидывалась на спину, болтая ногами, он выпрямлял её и снова пел, и снова она смеялась.
I gazed at them for a long time, and went away only when I realized that they meant to keep up their merriment all night.	Я смотрел на них долго и ушёл, когда понял, что они запаслись весельем на всю ночь.
There were many pictures of this kind which will always remain in my memory, and often I was so attracted by them that I was late in returning home.	Много подобных картин навсегда осталось в памяти моей, и часто, увлечённый ими, я опаздывал домой.
This aroused the suspicions of my employers, who asked me:	Это возбуждало подозрения хозяев, и они допрашивали меня:
"What church did you go to?	- В какой церкви был?
Who was the officiating priest?"	Какой поп служил?
They knew all the priests of the town; they knew what gospel would be read, in fact, they knew everything. It was easy for them to catch me in a lie.	Они знали всех попов города, знали, когда какое евангелие читают, знали всё - им было легко поймать меня во лжи.
Both women worshiped the wrathful God of my grandfather - the God Who demanded that we should approach Him in fear. His name was ever on their lips; even in their quarrels they threatened one another:	Обе женщины поклонялись сердитому богу моего деда, - богу, который требовал, чтобы к нему приступали со страхом; имя его постоянно было на устах женщин, - даже ругаясь, они грозили друг другу:
"Wait!	- Погоди!
God will punish you! He will plague you for this! Just wait!"	Господь тебя накажет, он те скрючит, подлую!..

On the Sunday in the first week of Lent the old woman cooked some butters and burned them all. Flushed with the heat of the stove, she cried angrily:	В воскресенье первой недели поста старуха пекла оладьи, а они всё подгорали у неё; красная от огня, она гневно кричала:
"The devil take you!"	- А, черти бы вас взяли...
And suddenly, sniffing at the frying-pan, her face grew dark, and she threw the utensil on the floor and moaned:	И вдруг, понюхав сковороду, потемнела, швырнула сковородник на пол и завыла:
"Bless me, the pan has been used for flesh food! It is unclean! It did not catch when I used it clean on Monday."	- Ба-атюшки, сковорода-то скоромная, поганая, не выжгла ведь я её в чистый-то понедельник, го-осподи!
Falling on her knees, she entreated with tears:	Встала на колени и просила со слезами:
"Lord God, Father, forgive me, accursed that I am! For the sake of Thy sufferings and passion forgive me!	- Господи-батюшка, прости меня, окаянную, ради страстей твоих!
Do not punish an old fool, Lord!"	Не покарай, господи, дуру старую...
The burned fritters were given to the dog, the pan was destroyed, but the young wife began to reproach her mother-in-law in their quarrels.	Выпечённые оладьи отдали собакам, сковородку выжгли, а невестка стала в ссорах упрекать свекровь:
"You actually cooked fritters in Lent in a pan which had been used for flesh-meat."	- Вы даже в посте на скоромных сковородах печёте...
They dragged their God into all the household affairs, into every corner of their petty, insipid lives, and thus their wretched life acquired outward significance and importance, as if every hour was devoted to the service of a Higher Power.	Они вовлекали бога своего во все дела дома, во все углы своей маленькой жизни - от этого нищая жизнь приобретала внешнюю значительность и важность, казалась ежечасным служением высшей силе.
The dragging of God into all this dull emptiness oppressed me, and I used to look involuntarily into the corners, aware of being observed by invisible beings, and at night I was wrapped in a cloud of fear. It came from the corner where the ever-burning lamp flickered before the icon.	Это вовлечение бога в скучные пустяки подавляло меня, и невольно я всё оглядывался по углам, чувствуя себя под чьим-то невидимым надзором, а ночами меня окутывал холодным облаком страх, - он исходил из угла кухни, где перед тёмными образами горела неугасимая лампада.
On a level with this shelf was a large window with two sashes joined by a stanchion. Fathomless, deep-blue space looked into the window, and if one made a quick movement, everything became merged in this deep-blue gulf, and floated out to the stars, into the deathly stillness, without a sound, just as a stone sinks when it is thrown into the water.	Рядом с полкой - большое окно, две рамы, разъединённые стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в окно, кажется, что дом, кухня, я - всё висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, всё сорвётся в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звёзд, в мёртвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
I do not remember how I cured myself of this terror, but I did cure myself, and that soon. Grandmother's good God helped me, and I think it was then that I realized the simple truth, namely, that no harm could come to me; that I should not be punished without fault of my own; that it was not the law of life that the innocent should suffer; and that I was not responsible for the faults of others.	Не помню, как я вылечился от этого страха, но я вылечился скоро; разумеется, мне помог в этом добрый бог бабушки, и я думаю, что уже тогда почувствовал простую истину: мною ничего плохого ещё не сделано, без вины наказывать меня - не закон, а за чужие грехи я не ответчик.

I played truant from mass too, especially in the spring, the irresistible force of which would not let me go to church.	Прогуливал я и обедни, особенно весною, -непоборимые силы её решительно не пускали меня в церковь.
If I had a seven-copeck piece given me for the collection, it was my destruction. I bought hucklebones, played all the time mass was going on, and was inevitably late home.	Если же мне давали семишник на свечку - это окончательно губило меня: я покупал бабок, всю обедню играл и неизбежно опаздывал домой.
And one day I was clever enough to lose all the coins which had been given me for prayers for the dead and the blessed bread, so that I had to take some one else's portion when the priest came from the altar and handed it round.	А однажды ухитрился проиграть целый гривенник, данный мне на поминание и просфору, так что уж пришлось стащить чужую просфору с блюда, которое дьячок вынес из алтаря.
I was terribly fond of gambling, and it became a craze with me.	Играть хотелось страстно, и я увлекался играми до неистовства.
I was skilful enough, and strong, and I swiftly gained renown in games of hucklebones, billiards, and skittles in the neighboring streets.	Был достаточно ловок, силён и скоро заслужил славу игрока в бабки, в шар и в городки в ближних улицах.
During Lent I was ordered to prepare for communion, and I went to confession to our neighbor Father Dorimedont Pokrovski.	Великим постом меня заставили говеть, и вот я иду исповедоваться к нашему соседу, отцу Доримедонту Покровскому.
I regarded him as a hard man, and had committed many sins against him personally. I had thrown stones at the summer-house in his garden, and had quarreled with his children. In fact he might call to mind, if he chose, many similar acts annoying to him.	Я считал его человеком суровым и был во многом грешен лично перед ним; разбивал камнями беседку в его саду, враждовал с его детьми, и вообще он мог напомнить мне немало разных поступков, неприятных ему.
This made me feel very uneasy, and when I stood in the poor little church awaiting my turn to go to confession my heart throbbed tremulously.	Это меня очень смущало, и, когда я стоял в бедненькой церкви, ожидая очереди исповедоваться, сердце моё билось трепетно.
But Father Dorimedont greeted me with a good-natured, grumbling exclamation.	Но отец Доримедонт встретил меня добродушно ворчливым восклицанием:
"Ah, it is my neighbor!	- А, сосед...
Well, kneel down!	Ну, вставай на колени!
What sins have you committed?"	В чём грешен?
He covered my head with a heavy velvet cloth. I inhaled the odor of wax and incense. It was difficult to speak, and I felt reluctant to do so.	Он накрыл голову мою тяжёлым бархатом, я задыхался в запахе воска и ладана, говорить было трудно и не хотелось.
"Have you been obedient to your elders?"	- Старших слушаешься?
"No."	- Нет.
"Say, 1 have sinned.' "	- Говори - грешен!
To my own surprise I let falname = "note"	Неожиданно для себя я выпалил:
"I have stolen."	- Просвиры своровал.
"How was that?	- Это - как же?
Where?" asked the priest, thoughtfully and without haste.	Где? - спросил священник, подумав и не спеша.

"At the church of the three bishops, at Pokrov, and at Nikoli."	- У Трёх Святителей, у Покрова, у Николы...
"Well, that is in all the churches.	- Ну-ну, по всем церквам!
That was wrong, my child; it was a sin. Do you understand?"	Это, брат, нехорошо, грех, - понимаешь?
"I understand."	- Понимаю.
"Say, 'I have sinned.'	- Говори - грешен! Несуразный.
What did you steal for? Was it for something to eat?"	Воровал-то, чтобы есть?
"Sometimes and sometimes it was because I had lost money at play, and, as I had to take home some blessed bread, I stole it."	- Когда ел, а то - проиграю деньги в бабки, а просвиру домой надо принести, я и украду...
Father Dorimedont whispered something indistinctly and wearily, and then, after a few more ques - tions, suddenly inquired sternly:	Отец Доримедонт начал что-то шептать, невнятно и устало, потом задал ещё несколько вопросов и вдруг строго спросил:
"Have you been reading forbidden books?"	- Не читал ли книг подпольного издания?
Naturally I did not understand this question, and I asked: '	Я, конечно, не понял вопроса и переспросил:
"What books do you mean?"	- Чего?
"Forbidden books. Have you been reading any?"	- Запрещённых книжек не читал ли?
"No; not one."	- Нет, никаких...
"Your sins are remitted.	- Отпускаются тебе грехи твои...
Stand up!"	Встань!
I glanced at his face in amazement. He looked thoughtful and kind.	Я удивлённо взглянул в лицо ему - оно казалось задумчивым и добрым.
I felt uneasy, conscience-stricken. In sending me to confession, my employers had spoken about its terrors, impressing on me to confess honestly even my slightest sins.	Мне было неловко, совестно: отправляя меня на исповедь, хозяева наговорили о ней страхов и ужасов, убедив каяться честно во всех прегрешениях моих.
"I have thrown stones at your summer-house," I deposed.	- Я в вашу беседку камнями кидал, - заявил я.
The priest raised his head and, looking past me, said:	Священник поднял голову и сказал:
"That was very wrong.	- И это нехорошо!
Now go!"	Ступай...
"And at your dog."	- И в собаку кидал...
"Next!" called out Father Dorimedont, still looking past me.	- Следующий! - позвал отец Доримедонт, глядя мимо меня.
I came away feeling deceived and offended. To be put to all that anxiety about the terrors of confession, and to find, after all, that it was not only far from terrible, but also uninteresting!	Я ушёл, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а всё вышло не страшно и даже не интересно!

The only interesting thing about it was the question about the forbidden books, of which I knew nothing. I remembered the schoolboy reading to the women in that basement room, and "Good Business," who also had many black, thick books, with unintelligible illustrations.	Интересен был только вопрос о книгах, неведомых мне; я вспомнил гимназиста, читавшего в подвале книгу женщинам, и вспомнил Хорошее Дело, - у него тоже было много чёрных книг, толстых, с непонятными рисунками.
The next day they gave me fifteen copecks and sent me to communion.	На другой день мне дали пятиалтынный и отправили меня причащаться.
Easter was late. The snow had been melted a long time, the streets were dry, the roadways sent up a cloud of dust, and the day was sunny and cheerful.	Пасха была поздняя, уже давно стаял снег, улицы просохли, по дорогам курилась пыль; день был солнечный, радостный.
Near the church was a group of workmen gambling with hucklebones. I decided that there was plenty of time to go to communion, and asked if I might join in.	Около церковной ограды азартно играла в бабки большая компания мастеровых; я решил, что успею причаститься, и попросил игроков:
"Let me play."	- Примите меня!
"The entrance-fee is one copeck," said a pock-marked, ruddy-faced man, proudly.	- Копейку за вход в игру, - гордо заявил рябой и рыжий человек.
Not less proudly I replied:	Но я не менее гордо сказал:
"I put three on the second pair to the left."	- Три под вторую пару слева!
"The stakes are on!"	- Деньги на кон!
And the game began.	И началась игра!
I changed the fifteen-copeck piece and placed my three copecks on the pair of hucklebones. Whoever hit that pair would receive that money, but if he failed to hit them, he had to give me three copecks.	Я разменял пятиалтынный, положил три копейки под пару бабок в длинный кон; кто собьёт эту пару - получает деньги, промахнётся - я получу с него три копейки.
I was in luck. Two of them took aim and lost. I had won six copecks from grown-up men.	Мне посчастливилось: двое целились в мои деньги, и оба не попали, - я выиграл шесть копеек со взрослых, с мужиков.
My spirits rose greatly.	Это очень подняло дух мой...
But one of the players remarked:	Но кто-то из игроков сказал:
"You had better look out for that youngster or he will be running away with his winnings."	- Гляди за ним, ребята, а то убежит с выигрышем...
This I regarded as an insult, and I said hotly:	Тут я обиделся и объявил сгоряча, как в бубен ударил:
"Nine copecks on the pair at the extreme left."	- Девять копеек под левой крайней парой!
However, this did not make much impression on the players. Only one lad of my own age cried:	Однако это не вызвало у игроков заметного впечатления, только какой-то мальчуган моих лет крикнул, предупреждая:
"See how lucky he is, that little devil from the Zvezdrinki; I know him."	- Глядите, - он счастливый, это чертёжник со Звездинки, я его знаю!
A thin workman who smelt like a furrier said maliciously:	Худощавый мастеровой, по запаху скорняк, сказал ехидно:
"He is a little devil, is he Goo-oo-ood!"	- Чертёнок? Хар-рошо...

Taking a sudden aim, he coolly knocked over my stake, and, bending down to me, said:	Прицелившись налитком, он метко сбил мою ставку и спросил, нагибаясь ко мне:
"Will that make you howl?'	- Ревёшь?
"Three copecks on the pair to the right!"	Я ответил: - Под крайней правой - три!
"I shall have another three," he said, but he lost.	- И сотру, - похвастался скорняк, но проиграл.
One could not put money on the same "horse" more than three times running, so I chose other nucklebones and won four more copecks. I had a heap of nucklebones.	Больше трёх раз кряду нельзя ставить деньги на кон, - я стал бить чужие ставки и выиграл ещё копейки четыре да кучу бабок.
But when my turn came again, I placed money - three times, and lost it all. Simultaneously mass was finished, the bell rang, and the people came out of church.	Но когда снова дошла очередь до меня, я поставил трижды и проиграл все деньги, как раз вовремя обедня кончилась, звонили колокола, народ выходил из церкви.
"Are you married?" inquired the furrier, intending to seize me by the hair; but I eluded him, and overtaking a lad in his Sunday clothes I inquired politely:	- Женат? - спросил скорняк, намереваясь схватить меня за волосы, но я вывернулся, убежал и, догнав какого то празднично одетого паренька, вежливо осведомился:
"Have you been to communion?"	- Вы причащались?
"Well, and suppose I have; what then?" he answered, looking at me contemptuously.	- Ну, так что? - ответил он, осматривая меня подозрительно.
I asked him to tell me how people took communion, what words the priest said, and what I ought to have done.	Я попросил его рассказать мне, как причащают, что говорит в это время священник и что должен был делать я.
The young fellow shook me roughly and roared out in a terrifying voice:	Парень сурово избычился и устрашающим голосом зарычал:
"You have played the truant from communion, you heretic!	- Прогулял причастье, еретик?
Well, I am not going to tell you anything. Let your father skin you for it!"	Ну, а я тебе ничего не скажу - пускай отец шкуру спустит с тебя!
I ran home expecting to be questioned, and certain that they would discover that I had not been to communion; but after congratulating me, the old woman asked only one question:	Я побежал домой, уверенный, что начнут расспрашивать и неизбежно узнают, что я не причащался. Но, поздравив меня, старуха спросила только об одном:
"How much did you give to the clerk? Much?"	- Дьячку за теплоту - много ли дал?
"Five copecks," I answered, without turning a hair.	- Пятачок, - наобум сказал я.
"And three copecks for himself; that would leave you seven copecks, animal!"	- И три копейки за глаза ему, а семишник себе оставил бы, чучело!
It was springtime.	...Весна.

Each succeeding spring was clothed differently, and seemed brighter and pleasanter than the preceding one. The young grass and the fresh green birch gave forth an intoxicating odor. I had an uncontrollable desire to loiter in the fields and listen to the lark, lying face downward on the warm earth; but I had to clean the winter coats and help to put them away in the trunks, to cut up leaf tobacco, and dust the furniture, and to occupy myself from morning till night with duties which were to me both unpleasant and needless.	Каждый день одет в новое, каждый новый день ярче и милей; хмельно пахнет молодыми травами, свежей зеленью берёз, нестерпимо тянет в поле слушать жаворонка, лёжа на тёплой земле вверх лицом. А я - чищу зимнее платье, помогаю укладывать его в сундук, крошу листовой табак, выбиваю пыль из мебели, с утра до ночи вожусь с неприятными, ненужными мне вещами.
In my free hours I had absolutely nothing to live for. In our wretched street there was nothing, and beyond that I was not allowed to go. The yard was full of cross, tired workmen, untidy cooks, and washer-women, and every evening I saw disgusting sights so offensive to me that I wished that I was blind.	В свободные часы мне совершенно нечем жить; на убогой нашей улице пусто, дальше - не позволено уходить; на дворе сердитые, усталые землекопы, растрёпанные кухарки и прачки, каждый вечер - собачьи свадьбы, - это противно мне и обижает до того, что хочется ослепнуть.
I went up into the attic, taking some scissors and some colored paper with me, and cut out some lace-like designs with which I ornamented the rafters.	Я иду на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из неё кружевные рисунки и украшаю ими стропила...
It was, at any rate, something on which my sorrow could feed.	Всё-таки пища моей тоске.
I longed with all my heart to go to some place where people slept less, quarreled less, and did not so wearisomely beset God with complaints, and did not so frequently offend people with their harsh judgments.	Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом.
On the Saturday after Easter they brought the miraculous icon of Our Lady of Vlandimirski from the Oranski Monastery to the town. The image became the guest of the town for half of the month of June, and blessed all the dwellings of those who attended the church.	...В субботу на пасхе приносят в город из Оранского монастыря чудотворную икону Владимирской божией матери; она гостит в городе до половины июня и посещает все дома, все квартиры каждого церковного прихода.
It was brought to my employers' house on a weekday. I was cleaning the copper things in the kitchen when the young mistress cried out in a scared voice from her room:	К моим хозяевам она явилась в будни утром; я чистил в кухне медную посуду, когда молодая хозяйка пугливо закричала из комнаты:
"Open the front door. They are bringing the Oranski icon here."	- Отпирай парадную - Оранскую несут!
I rushed down, very dirty, and with greasy hands as rough as a brick opened the door. A young man with a lamp in one hand and a thurible in the other grumbled gently:	Я бросился вниз, грязный, с руками в сале и тёртом кирпиче, отпер дверь, - молодой монах с фонарём в одной руке и кадилом в другой тихонько проворчал:
"Are you all asleep?	- Дрыхнете?
Give a hand here!"	Помогай...

Two of the inhabitants carried the heavy icon-case up the narrow staircase. I helped them by supporting the edge, of it with my dirty hands and my shoulder. The monk came heavily behind me, chanting unwillingly with his thick voice:	Двое обывателей вносили по узкой лестнице тяжёлый киот, я помогал им, поддерживая грязными руками и плечом край киота, сзади топали тяжёлые монахи, неохотно распевая густыми голосами:
"Holy Mother of God, pray for us!"	- "Пресвятая богородице, моли бога о на-ас..."
I thought, with sorrowful conviction:	Я подумал с печальной уверенностью:
"She is angry with me because I have touched her with dirty hands, and she will cause my hands to wither."	"Обидится на меня она за то, что я, грязный, несу её, и отсохнут у меня руки..."
They placed the icon in the corner of the anti-chamber on two chairs, which were covered with a clean sheet, and on each side of it stood two monks, young and beautiful like angels. They had bright eyes, joyful expressions, and lovely hair.	Икону поставили в передний угол на два стула, прикрытые чистой простынёй, по бокам киота встали, поддерживая его, два монаха, молодые и красивые, подобно ангелам - ясноглазые, радостные, с пышными волосами.
Prayers were said.	Служили молебен.
"O, Mother Renowned," the big priest chanted, and all the while he was feeling the swollen lobe of his ear, which was hidden in his luxuriant hair.	- "О, всепетая мати", - высоким голосом выводил большой поп и всё щупал багровыми пальцами припухшую мочку уха, спрятанного в пышных волосах.
"Holy Mother of God, pray for u-u-us!" sang the monks, wearily.	- "Пресвятая богородице, помилуй на-ас", - устало пели монахи.
I loved the Holy Virgin. According to grandmother's stories it was she who sowed on the earth, for the consolation of the poor, all the flowers, all the joys, every blessing and beauty.	Я любил богородицу; по рассказам бабушки, это она сеет на земле для утешения бедных людей все цветы, все радости - всё благое и прекрасное.
And when the time came to salute her, without observing how the adults conducted themselves toward her, I kissed the icon palpitatingly on the face, the lips.	И, когда нужно было приложиться к ручке её, не заметив, как прикладываются взрослые, я трепетно поцеловал икону в лицо, в губы.
Some one with pow - erful hands hurled me to the door.	Кто-то могучей рукой швырнул меня к порогу, в угол.
I do not remem - ber seeing the monks go away, carrying the icon, but I remember very well how my employers sat on the floor around me and debated with much fear and anxiety what would become of me.	Непамятно, как ушли монахи, унося икону, но очень помню: хозяева, окружив меня, сидевшего на полу, с великим страхом и заботою рассуждали - что же теперь будет со мной?
"We shall have to speak to the priest about him and have him taught," said the master, who scolded me without rancor.	- Надо поговорить со священником, который поучёнее, - говорил хозяин и беззлобно ругал меня:
"Ignoramus! How is it that you did not know that you should not kiss the lips?	- Невежа, как же ты не понимаешь, что в губы нельзя целовать?
You must have been taught that at school."	А ещё... в школе учился...
For several days I waited, resigned, wondering what actually would happen to me.	Несколько дней я обречённо ждал - что же будет?

I had touched the icon with dirty hands; I had saluted it in a forbidden manner; I should not be allowed to go unpunished.	Хватался за киот грязными руками, приложился незаконно, - уж не пройдёт мне даром это, не пройдёт!
But apparently the Mother of God forgave the involuntary sin which had been prompted by sheer love, or else her punishment was so light that I did not notice it among the frequent punishments meted out to me by these good people.	Но, видимо, богородица простила невольный грех, вызванный искреннею любовью. Или же наказание её было так легко, что я не заметил его среди частых наказаний, испытанных мною от добрых людей.
Sometimes, to annoy the old mistress, I said compunctiously:	Иногда, чтобы позлить старую хозяйку, я сокрушённо говорил ей:
"But the Holy Virgin has evidently forgotten to punish me."	- А богородица-то, видно, забыла наказать меня...
"You wait," answered the old woman, maliciously.	- А ты погоди, - ехидно обещала старуха.
"We shall see."	- Ещё поглядим...
While I decorated the rafters of the attic with pink tea-wrappers, silver paper, leaves from trees, and all kinds of things, I used to sing anything that came into my head, setting the words to church melodies, as the Kalmucks do on the roads.	...Украшая стропила чердака узорами из розовой чайной бумаги, листиками свинца, листьями деревьев и всякой всячиной, я распевал на церковные мотивы всё, что приходило в голову, как это делают калмыки в дороге:
"I am sitting in the attic With scissors in my hand, Cutting paper - paper.	Сижу я на чердаке, С ножницами в руке. Режу бумагу, режу...
A dunce am I, and dull.	Скушно мне, невеже!
If I were a dog, I could run where'er I wished; But now they all cry out to me:	Был бы я собакой Бегал бы где хотел, А теперь орёт на меня всякой:
'Sit down! Be silent, rogue, While your skin is whole!' "	Сиди да молчи, пострел, Молчи, пока цел!
The old woman came to look at my work, and burst out laughing.	Старуха, разглядывая мою работу, усмехалась, качала головой.
"You should decorate the kitchen like that."	- Ты бы вот этак-то кухню украсил...
One day the master came up to the attic, looked at my performance, and said, with a sigh:	Однажды на чердак пришел хозяин, осмотрел содеянное мною, вздохнул и сказал:
"You are an amusing fellow, Pyeshkov; the devil you are!	- Забавен ты, Пешков, чорт тебя возьми...
I wonder what you will become, a conjurer or what?	Фокусник, что ли, выйдет из тебя?
One can't guess."	Не догадаешься даже...
And he gave me a large Nikolaivski five-copeck piece.	Он дал мне большой николаевский пятак.
By means of a thin wire I fastened the coin in the most prominent position among my works of art.	Я укрепил монету лапками из тонкой проволоки и повесил её, как медаль, на самом видном месте среди моих пёстрых работ.
In the course of a few days it disappeared. I believe that the old woman took it.	Но через день монета исчезла, вместе с лапками, -я уверен, что это старуха стащила её!
CHAPTER V	V

HOWEVER, I did run away in the spring. One morning when I went to the shop for bread the shopkeeper, continuing in my presence a quarrel with his wife, struck her on the forehead with a weight. She ran into the street, and there fell down. People began to gather round at once. The woman was laid on a stretcher and carried to the hospital, and I ran behind the cab which took her there without noticing where I was going till I found myself on the banks of the Volga, with two gr evens in my hand.	Весною я всё-таки убежал: пошёл утром в лавочку за хлебом к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил её по лбу гирей; она выбежала на улицу и там упала; тотчас собрались люди, женщину посадили в пролётку, повезли её в больницу; я побежал за извозчиком, а потом, незаметно для себя, очутился на набережной Волги, с двугривенным в руке.
The spring sun shone caressingly, the broad expanse of the Volga flowed before me, the earth was full of sound and spacious, and I had been living like a mouse in a trap.	Ласково сиял весенний день, Волга разлилась широко, на земле было шумно, просторно, - а я жил до этого дня, точно мышонок в погребе.
So I made up my mind that I would not return to my master, nor would I go to grandmother at Kunavin; for as I had not kept my word to her, I was ashamed to go and see her, and grandfather would only gloat over my misfortunes.	И я решил, что не вернусь к хозяевам и не пойду к бабушке в Кунавино, - я не сдержал слова, было стыдно видеть её, а дед стал бы злорадствовать надо мной.
For two or three days I wandered by the river-side, being fed by kind-hearted porters, and sleeping with them in their shelters. At length one of them said to me:	Дня два-три я шлялся по набережной, питаясь около добродушных крючников, ночуя с ними на пристанях; потом один из них сказал мне:
"It is no use for you to hang about here, my boy. I can see that.	- Ты, мальчишка, зря треплешься тут, вижу я!
Go over to the boat which is called The Good. They want a washer-up."	Иди-ка на "Добрый", там посудника надо...
I went. The tall, bearded steward in a black silk skullcap looked at me through his glasses with his dim eyes, and said quietly:	Я пошёл; высокий, бородатый буфетчик, в чёрной шёлковой шапочке без козырька, посмотрел на меня сквозь очки мутными глазами и тихо сказал:
"Two rubles a month.	- Два рубля в месяц.
Your passport?"	Паспорт.
I had no passport. The steward pondered and then said:	Паспорта у меня не было, буфетчик подумал и предложил:
"Bring your mother to see me."	- Мать приведи.
I rushed to grandmother. She approved the course I had taken, told grandfather to go to the workman's court and get me a passport, and she herself accompanied me to the boat.	Я бросился к бабушке, она отнеслась к моему поступку одобрительно, уговорила деда сходить в ремесленную управу за паспортом для меня, а сама пошла со мною на пароход.
"Good!" said the steward, looking at us.	- Хорошо, - сказал буфетчик, взглянув на нас.
"Come along."	- Идём.
He then took me to the stern of the boat, where sat at a small table, drinking tea and smoking a fat cigar at the same time, an enormous cook in white overalls and a white cap.	Привёл меня на корму парохода, где за столиком сидел, распивая чай и одновременно куря толстую папиросу, огромный повар в белой куртке, в белом колпаке.
The steward pushed me toward him.	Буфетчик толкнул меня к нему.
"The washer-up."	- Посудник.

Then he went away, and the cook, snorting, and with his black mustache bristling, called after him:	И тотчас пошёл прочь, а повар, фыркнув, ощетинил чёрные усы и сказал вслед ему:
"'You engage any sort of devil as long as he is cheap."	- Нанимаете всякого беса, або дешевле...
Angrily tossing his head of closely cropped hair, he opened his dark eyes very wide, stretched himself, puffed, and cried shrilly:	Сердито вскинул большую голову в чёрных, коротко остриженных волосах, вытаращил тёмные глаза, напрягся, надулся и закричал зычно:
"And who may you be?"	- Кто ты такой?
I did not like the appearance of this man at all. Although he was all in white, he looked dirty. There was a sort of wool growing on his fingers, and hairs stuck out of his great ears.	Мне очень не понравился этот человек, - весь в белом, он всё-таки казался чумазым, на пальцах у него росла шерсть, из больших ушей торчали волосы.
"I am hungry," was my reply to him.	- Я хочу есть, - сказал я ему.
He blinked, and suddenly his ferocious countenance was transformed by a broad smile. His fat, brick-red cheeks widened to his very ears; he displayed his large, equine teeth; his mustache drooped, and all at once he had assumed the appearance of a kind, fat woman.	Он мигнул, и вдруг его свирепое лицо изменилось от широкой улыбки, толстые, калёные щёки волною отошли к ушам, открыв большие лошадиные зубы, усы мягко опустились - он стал похож на толстую, добрую бабу.
Throwing the tea overboard out of his glass, he poured out a fresh lot for me, and pushed a French roll and a large piece of sausage toward me.	Выплеснув за борт чай из своего стакана, налил свежего, подвинул мне непочатую французскую булку, большой кусок колбасы.
"Peg away!	- Лопай!
Are your parents living?	Отец-мать есть?
Can you steal?	Воровать умеешь?
You needn't be afraid; they are all thieves here. You will soon learn."	Ну, не бойся, здесь все воры - научат!
He talked as if he were barking.	Говорил он, точно лаял.
His enormous, blue, clean-shaven face was covered all round the nose with red veins closely set together, his swollen, purple nose hung over his mustache. His lower lip was disiiguringly pendulous. In the corner of his mouth was stuck a smoking cigarette.	Его огромное, досиня выбритое лицо было покрыто около носа сплошной сетью красных жилок, пухлый багровый нос опускался на усы, нижняя губа тяжело и брезгливо отвисла, в углу рта приклеилась, дымясь, папироса.
Apparently he had only just come from the bath. He smelt of birch twigs, and a profuse sweat glistened on his temples and neck.	Он, видимо, только что пришёл из бани - от него пахло берёзовым веником и перцовкой, на висках и на шее блестел обильный пот.
After I had drunk my tea, he gave me a ruble-note.	Когда я напился чаю, он сунул мне рублёвую бумажку.
"Run along and buy yourself two aprons with this.	- Ступай, купи себе два фартука с нагрудниками.
Wait! I will buy them for you myself."	Стой, - я сам куплю!
He set his cap straight and came with me, swaying ponderously, his feet pattering on the deck like those of a bear.	Поправил колпак и пошёл, тяжело покачиваясь, щупая ногами палубу, точно медведь.
At night the moon shone brightly as it glided away from the boat to the meadows on the left.	...Ночь, ярко светит луна, убегая от парохода влево, в луга.

The old red boat, with its streaked funnel, did not hurry, and her propeller splashed unevenly in the silvery water. The dark shore gently floated to meet her, casting its shadow. on the water, and beyond, the windows of the peasant huts gleamed charmingly. They were singing in the village. The girls were merry-making and singing - and when they sang "Aie Ludi," it sounded like "Alleluia."	Старенький рыжий пароход, с белой полосой на трубе не торопясь и неровно шлёпает плицами по серебряной воде, навстречу ему тихонько плывут тёмные берега, положив на воду тени, над ними красно светятся окна изб, в селе поют, - девки водят хоровод, и припев "ай-люли" звучит, как аллилуйя...
In the wake of the steamer a large barge, also red, was being towed by a long rope. The deck was railed in like an iron cage, and in this cage were convicts condemned to deportation or prison.	За пароходом на длинном буксире тянется баржа, тоже рыжая; она прикрыта по палубе железной клеткой, в клетке - арестанты, осуждённые на поселение и в каторгу.
On the prow of the barge the bayonet of a sentry shone like a candle.	На носу баржи, как свеча, блестит штык часового; мелкие звёзды в синем небе тоже горят, как свечи.
It was quiet on the barge itself. The moon bathed it in a rich light while behind the black iron grating could be seen dimly gray patches. These were the convicts looking out on the Volga.	На барже тихо, её богато облил лунный свет, за чёрной сеткой железной решётки смутно видны круглые серые пятна, - это арестанты смотрят на Волгу.
The water sobbed, now weeping, now laughing timidly.	Всхлипывает вода, не то плачет, не то смеётся робко.
It was as quiet here as in church, and there was the same smell of oil.	Всё вокруг какое-то церковное, и маслом пахнет так же крепко, как в церкви.
As I looked at the barge I remembered my early childhood; the journey from Astrakhan to Nijni, the iron faces of mother and grandmother, the person who had introduced me to this interesting, though hard, life, in the world.	Смотрю на баржу и вспоминаю раннее детство, путь из Астрахани в Нижний, железное лицо матери и бабушку - человека, который ввёл меня в эту интересную, хотя и трудную жизнь - в люди.
And when I thought of grandmother, all that I found so bad and repulsive in life seemed to leave me; everything was transformed and became more interesting, pleasanter; people seemed to be better and nicer altogether.	А когда я вспоминаю бабушку, всё дурное, обидное уходит от меня, изменяется, всё становится интереснее, приятнее, люди - лучше и милей...
The beauty of the nights moved me almost to tears, and especially the barge, which looked so like a coffin, and so solitary on the broad expanse of the flowing river in the pensive quietness of the warm night.	Меня почти до слёз волнует красота ночи, волнует эта баржа - она похожа на гроб и такая лишняя на просторе широко разлившейся реки, в задумчивой тишине тёплой ночи.
The uneven lines of the shore, now rising, now falling, stirred the imagination pleasantly. I longed to be good, and to be of use to others.	Неровная линия берега, то поднимаясь, то опускаясь, приятно тревожит сердце, - мне хочется быть добрым, нужным для людей.
The people on our steamboat had a peculiar stamp. They seemed to me to be all alike, young and old, men and women.	Люди на пароходе нашем - особенные, все они -старые и молодые, мужчины и женщины -кажутся мне одинаковыми.
The boat traveled slowly. The busy folk traveled by fast boat, and all the lazy rascals came on our boat.	Наш пароход идет медленно, деловые люди садятся на почтовые, а к нам собираются всё какие-то тихие бездельники.

They sang and ate, and soiled any amount of cups and plates, knives and forks and spoons from morning to night. My work was to wash up and clean the knives and forks, and I was busy with this work from six in the morning till close on midnight.	С утра до вечера они пьют, едят и пачкают множество посуды, ножей, вилок, ложек; моя работа - мыть посуду, чистить вилки и ножи, я занимаюсь этим с шести часов утра и почти вплоть до полуночи.
During the day, from two till six o'clock, and in the evening, from ten till midnight, I had less work to do; for at those times the passengers took a rest from eating, and only drank, tea, beer, and vodka.	Днём, между двумя и шестью часами, и вечером от десяти до полуночи, работы у меня меньше, -пассажиры, отдыхая от еды, только пьют чай, пиво, водку.
All the buffet attendants, my chiefs, were free at that time, too.	В эти часы свободна вся буфетная прислуга - моё начальство.
The cook, Smouri, drank tea at a table near the hatchway with his assistant, Jaakov Ivanich; the kitchen-man, Maxim; and Sergei, the saloon steward, a humpback with high cheek-bones, a face pitted with smallpox, and oily eyes.	За столом около отвода пьют чай повар Смурый, его помощник Яков Иваныч, кухонный посудник Максим и официант для палубных пассажиров Сергей, горбун, со скуластым лицом, изрытым оспой, с масляными глазами.
Jaakov told all sorts of nasty stories, bursting out into sobbing laughs and showing his long, discolored teeth.	Яков Иваныч рассказывает разные мерзости, посмеиваясь рыдающим смешком, показывая зелёные, гнилые зубы.
Sergei stretched his frog-like mouth to his ears. Frowning Maxim was silent, gazing at them with stern, colorless eyes.	Сергей растягивает до ушей свой лягушечий рот, хмурый Максим молчит, глядя на них строгими глазами неуловимого цвета.
"Asiatic!	- Аз-зиаты!
Mordovan!" said the old cook now and again in his deep voice.	Мор-рдва! - изредка гулким голосом произносит старший повар.
I did not like these people.	Эти люди не нравятся мне.
Fat, bald Jaakov Ivanich spoke of nothing but women, and that always filth - ily.	Толстый, лысенький Яков Иваныч говорит только о женщинах и всегда - грязно.
He had a vacant-looking face covered with bluish pimples., On one cheek he had a mole with a tuft of red hair growing from it. He used to pull out these hairs by twisting them round a needle.	Лицо у него пустое, в сизых пятнах, на одной щеке бородавка с кустиком рыжих волос, он их закручивает в иголку.
Whenever an amiable, sprightly passenger of the female sex appeared on the boat, he waited upon her in a peculiar, timid manner like a beggar. He spoke to her sweetly and plaintively, he licked her, as it were, with the swift movements of his tongue.	Когда на пароход является податливая, разбитная пассажирка, он ходит около неё как-то особенно робко и пугливо, точно нищий, говорит с нею слащаво и жалобно, на губах у него появляется мыльная пена, он то и дело слизывает её быстрым движением поганого языка.
For some reason I used to think that such great fat creatures ought to be hangmen.	Мне почему-то кажется, что вот такими жирненькими должны быть палачи.
"One should know how to get round women," he would teach Sergei and Maxim, who would listen to him much impressed, pouting their lips and turning red.	- Бабу надо уметь накалить, - учит он Сергея и Максима; они слушают его внимательно и надуваются, краснеют.
"Asiatics!" Smouri would roar in accents of disgust, and standing up heavily, he gave the order, "Pyeshkov, march!"	- Азиаты, - брезгливо бухает Смурый, тяжело встаёт и командует мне: Пешк'ов - марш!

In his cabin he would hand me a little book bound in leather, and lie down in his hammock by the wall of the ice-house.	В каюте у себя он суёт мне книжку в кожаном переплёте и ложится на койку, у стены ледника.
"Read!" he would say.	- Читай!
I sat on a box and read conscientiously:	Я сажусь на ящик макарон и добросовестно читаю:
" The umbra projected by the stars means that one is on good terms with heaven and free from profanity and vice.' "	- "Умбракул, распещрённый звёздами, значит удобное сообщение с небом, которое имеют они освобождением себя от профанов и пороков"...
Smouri, smoking a cigarette, puffed out the smoke and growled:	Смурый, закурив папироску, фыркает дымом и ворчит:
"Camels!	- Верблюды!
They wrote - "	Написали...
" 'Baring the left bosom means innocence of heart.' "	- "Оголение левой груди означает невинность сердца"...
"Whose bosom?"	- У кого - оголение? :
"It does not say."	- Не сказано.
"A woman's, it means.	- То значит - у баб...
Eh, and a loose woman."	Э,распутники.
He closed his eyes and lay with his arms behind his head. His cigarette, hardly alight, stuck in the corner of his mouth. He set it straight with his tongue, stretched so that something whistled in his chest, and his enormous face was enveloped in a cloud of smoke.	Он закрывает глаза и лежит, закинув руки за голову, папироса чуть дымится, прилепившись к углу губ, он поправляет её языком, затягивается так, что в груди у него что-то свистит, и огромное лицо тонет в облаке дыма.
Sometimes I thought he had fallen asleep and I left off reading to examine the accursed book, which bored me to nauseation.	Иногда мне кажется, что он уснул, я перестаю читать и разглядываю проклятую книгу - надоела она мне до тошноты.
But he said hoarsely:	Но он хрипит:
"Go on reading!"	- Читай!
"The venerable one answered, "Look! My dear brother Suvyerin -.....	- "Венерабль отвечает: посмотри, любезный мой фрер Сюверьян"...
"Syevyeverin - "	- Северьян...
"It is written Suvyerin."	I - Напечатано - Сюверьян...
"Well, that's witchcraft.	- Ну? Вот чертовщина!
There is some poetry at the end. Run on from there."	Там в конце стихами написано, катай оттуда...
I ran on.	Я катаю:
"Profane ones, curious to know our business, Never will your weak eyes spy it out, Nor will you learn how the fairies sing."	Профаны, любопытствующие знать наши дела Никогда слабые ваши очи не узрят оных. Вы и того не узнаете, как поют фреры.
"Wait!" said Smouri. "That is not poetry.	- Стой, - говорит Смурый, - да это ж не стихи!
Give me the book."	Дай книгу...

He angrily turned over the thick, blue leaves, and then put the book under the mattress.	Он сердито перелистывает толстые, синие страницы и суёт книгу под тюфяк.
"Get me another one."	- Возьми другую...
To my grief there were many books in his black trunk clamped with iron. There were	На моё горе у него в чёрном сундуке, окованном железом, много книг тут:
"Precepts of Peace,"	"Омировы наставления",
"Memories of the Artillery,"	"Мемории артиллерийские",
"Letters of Lord Sydanhall,"	"Письма лорда Седенгали",
"Concerning Noxious Insects and their Extinction, with Advice against the Pest," books which seemed to have no beginning and no end.	"О клопе насекомом зловредном, а также об уничтожении оного, с приложением советов против сопутствующих ему"; были книги без начала и конца.
Sometimes the cook set me to turn over all his books and read out their titles to him, but as soon as I had begun he called out angrily:	Иногда повар заставлял меня перебирать эти книги, называть все титулы их, - я читал, а он сердито ворчал:
"What is it all about?	- Сочиняют, ракалии.
Why do you speak through your teeth? It is impossible to understand you.	Как по зубам бьют, а за что - нельзя понять.
What the devil has Gervase to do with me? Gervase!	Гервасий! А на чорта он мне сдался, Гервасий этот!
Umbra indeed!"	Умбракул...
Terrible words, incomprehensible names were wearily remembered, and they tickled my tongue. I had an incessant desire to repeat them, thinking that perhaps by pronouncing them I might discover their meaning.	Странные слова, незнакомые имена надоедливо запоминались, щекотали язык, хотелось ежеминутно повторять их - может быть, в звуках откроется смысл?
And outside the porthole the water unweariedly sang and splashed.	А за окном неустанно пела и плескала вода.
It would have been pleasant to go to the stern, where the sailors and stokers were gathered together among the chests, where the passengers played cards, sang songs, and told interesting stories.	Хорошо бы уйти на корму там, среди ящиков товара, собираются матросы, кочегары, обыгрывают пассажиров в карты, поют песни, рассказывают интересные истории.
It would have been pleasant to sit among them and listen to simple, intelligible conversation, to gaze on the banks of the Kama, at the fir-trees drawn out like brass wires, at the meadows, wherein small lakes remained from the floods, looking like pieces of broken glass as they reflected the sun.	Хорошо сидеть с ними и, слушая простое, понятное, смотреть на берега Камы, на сосны, вытянутые, как медные струны, на луга, где от половодья остались маленькие озёра и лежат, как куски разбитого зеркала, отражая синее небо.
Our steamer was traveling at some distance from the shore, yet the sound of invisible bells came to us, reminding us of the villages and people.	Наш пароход отъединён от земли, убегает прочь от неё, а с берега, в тишине уставшего дня, доносится звон невидимой колокольни, напоминая о сёлах, о людях.

The barks of the fishermen floated on the waves like crusts of bread. There, on the bank a little village appeared, here a crowd of small boys bathed in the river, men in red blouses could be seen passing along a narrow strip of sand.	На волне качается лодка рыбака, похожая на краюху хлеба; вот на берегу явилась деревенька, куча мальчишек полощется в реке, по жёлтой ленте песка идёт мужик в красной рубахе.
Seen from a distance, from the river, it was a very pleasing sight; everything looked like tiny toys of many colors.	Издали, с реки, всё кажется приятным, всё - точно игрушечное, забавно мелко и пёстро.
I felt a desire to call out some kind, tender words to the shore and the barge.	Хочется крикнуть на берег какие-то ласковые, добрые слова, - на берег и на баржу.
The latter interested me greatly; I could look at it for an hour at a time as it dipped its blunt nose in the turbid water.	Эта рыжая баржа очень занимала меня, я целый час мог, не отрываясь, смотреть, как она роет тупым носом мутную воду.
The boat dragged it along as if it were a pig: the tow-rope, slackening, lashed the water, then once more drew taut and pulled the barge along by the nose.	Пароход тащил её, точно свинью; ослабевая, буксир хлестал по воде, потом снова натягивался, роняя обильные капли, и дёргал баржу за нос.
I wanted very much to see the faces of those people who were kept like wild animals in an iron cage.	Мне очень хотелось видеть лица людей, зверями сидевших в железной клетке.
At Perm, where they were landed, I made my way to the gangway, and past me came, in batches of ten, gray people, trampling dully, rattling their fetters, bowed down by their heavy knapsacks. There were all sorts, young and old, handsome and ugly, all exactly like ordinary people except that they were differently dressed and were disfiguringly close-shaven.	В Перми, когда их сводили на берег, я пробирался по сходням баржи; мимо меня шли десятки серых человечков, гулко топая ногами, звякая кольцами кандалов, согнувшись под тяжестью котомок; шли женщины и мужчины, старые и молодые, красивые и уродливые, но совсем такие же, как все люди, только иначе одетые и обезображенные бритьём.
No doubt these were robbers, but grandmother had told me much that was good about robbers.	Конечно, это - разбойники, но бабушка так много говорила хорошего о разбойниках.
Smouri looked much more like a fierce robber than they as he glanced loweringly at the barge and said loudly:	Смурый, более других похожий на свирепого разбойника, угрюмо поглядывая на баржу, ворчал:
"Save me, God, from such a fate!"	- Избави боже такой судьбины!
Once I asked him:	Как-то раз я спросил его:
"Why do you say that? You cook, while those others kill and steal."	- Почему это - вы стряпаете, а другие убивают, грабят?
"I don't cook; I only prepare. The women cook," he said, bursting out laughing; but after thinking a moment he added: "The difference between one person and another lies in stupidity.	- Я не стряпаю, а готовлю, стряпают - бабы, -сказал он, усмехаясь; подумав, прибавил: -Разница меж людьми - в глупости.
One man is clever, another not so clever, and a third may be quite a fool.	Один умнее, другой меньше, третий - совсем дурак.
To become clever one must read the right books -black magic and what not.	А чтобы поумнеть, надо читать правильные книги, чёрную магию и - что там ещё?
One must read all kinds of books and then one will find the right ones."	Все книги надо читать, тогда найдешь правильные...
He was continually impressing upon me:	Он постоянно внушал мне:

"Read!	- Ты - читай!
When you don't understand a book, read it again and again, as many as seven times; and if you do not understand it then, read it a dozen times."	Не поймёшь книгу - семь раз прочитай, семь не поймешь прочитай двенадцать...
To every one on the boat, not excluding the taciturn steward, Smouri spoke roughly. Sticking out his lower lip as if he were disgusted, and, stroking his mustache, he pelted them with words as if they were stones.	Со всеми на пароходе, не исключая и молчаливого буфетчика, Смурый говорил отрывисто, брезгливо распуская нижнюю губу, ощетинив усы, - точно камнями швырял в людей.
To me he always showed kindness and interest, but there was something about his interest which rather frightened me. Sometimes I thought he was crazy, like grandmother's sister.	Ко мне он относился мягко и внимательно, но в этом внимании было что-то пугавшее меня немножко; иногда повар казался мне полоумным, как сестра бабушки.
At times he said to me:	Иногда он говорил мне:
"Leave off reading."	- Подожди читать...
And he would lie for a long time with closed eyes, breathing stertorously, his great stomach shaking. His hairy fingers, folded corpse-like on his chest, moved, knitting invisible socks with invisible needles.	И долго лежит, закрыв глаза, посапывая носом; колышется его большой живот, шевелятся сложенные на груди, точно у покойника, обожжённые, волосатые пальцы рук, - вяжут невидимыми спицами невидимый чулок.
Suddenly he would begin growling:	И вдруг начнёт ворчать:
"Here are you!	- Да.
You have your intelligence. Go and live!	Вот тебе - разум, иди и живи!
But intelligence is given sparingly, and not to all alike.	А разума скупо дано и не ровно.
If all were on the same level intellectually - but they are not.	Коли бы все были одинаково разумны, а то - нет...
One understands, another docs not, and there are some people who do not even wish to understand!"	Один понимает, другой не понимает, и есть такие, что вовсе уж не хотят понять, на!
Stumbling over his words, he related stories of his life as a soldier, the drift of which I could never manage to catch. They seemed very uninteresting to me. Besides, he did not tell them from the beginning, but as he recollected them.	Спотыкаясь на словах, он рассказывал истории из своей солдатской жизни, - смысла этих историй я не мог уловить, они казались мне неинтересными, да и рассказывал он не с начала, а что на память приходило.
"The commander of the regiment called this soldier to him and asked:	- Призывает того солдата полковой командир, спрашивает:
'What did the lieutenant say to you?'	"Что тебе говорил поручик?"
So he told everything just as it had happened - a soldier is bound to tell the truth - but the lieutenant looked at him as if he had been a wall, and then turned away, hanging his head.	Так он отвечает всё, как было, - солдат обязан отвечать правду. А поручик посмотрел на него, как на стену, и отвернулся, опустил голову.
Yes - "	Да...
He became indignant, puffed out clouds of smoke, and growled:	Повар сердится, дышит дымом и ворчит:

"How was I to know what I could say and what I ought not to say?	- Разве же я знаю, что можно говорить, чего нельзя?
Then the lieutenant was condemned to be shut up in a fortress, and his mother said - ah, my God!	Тогда поручика засудили в крепость, а матушка его говорит... а, боже мой!
I am not learned in anything."	Я же не учёный ничему...
It was hot.	Жарко.
Everything seemed to be quivering and tinkling. The water splashed against the iron walls of the cabin, and the wheel of the boat rose and fell. The river flowed in a broad stream between the rows of lights. In the distance could be seen the line of the meadowed bank. The trees drooped.	Всё вокруг тихонько трясётся, гудит, за железной стенкой каюты плещет водой и бухает колесо парохода, мимо иллюминатора широкой полосой течёт река, вдали видна полоска лугового берега, маячат деревья.
When one's hearing had become accustomed to all the sounds, it seemed as if all was quiet, although the soldiers in the stem of the boat howled dismally,	Слух привык ко всем звукам, - кажется, что вокруг тихо, хотя на носу парохода матрос заунывно воет:
"Se-e-even! Se-e-ven!"	- Се-емь, се-емь...
I had no desire to take part in anything. I wanted neither to listen nor to work, but only to sit somewhere in the shadows, where there was no greasy, hot smell of cooking; to sit and gaze, half asleep, at the quiet, sluggish life as it slipped away on the water.	Не хочется принимать участия ни в чём, не хочется слушать, работать, только бы сидеть где-либо в тени, где нет жирного, горячего запаха кухни, сидеть и смотреть полусонно, как скользит по воде эта тихонькая, уставшая жизнь.
"Read!" the cook commanded harshly.	- Читай! - сердито приказывает повар.
Even the head steward was afraid of him, and that mild man of few words, the dining-room steward, who looked like a sandre, was evidently afraid of Smouri too.	Его боятся даже классные официанты, да и смиренный, скупой на слова буфетчик, похожий на судака, тоже, видимо, боится Смурого.
"Ei! You swine!" he would cry to this man.	- Эй ты, свинья! - кричит он на буфетную прислугу.
"Come here! Thief!	- Поди сюда, вор!
Asiatic!"	Азиаты... Умбракул...
The sailors and stokers were very respectful to him, and expectant of favors. He gave them the meat from which soup had been made, and inquired after their homes and their families.	Матросы и кочегары относятся к нему почтительно, заискивающе, - он давал им вываренное бульонное мясо, расспрашивал о деревне, о семьях.
The oily and smoke-dried White Russian stokers were counted the lowest people on the boat. They were all called by one name. Yaks, and they were teased,	Масленые и копчёные кочегары-белоруссы считались на пароходе низшими людьми, их звали одним именем - ягуты, и дразнили:
"Like a Yak, I amble along the shore."	- Ягу, бягу, на берягу...
When Smouri heard this, he bristled up, his face became suffused with blood, and he roared at the stokers:	Когда Смурый слышал это, он, ощетинясь, налившись кровью, орал кочегару:
"Why do you allow them to laugh at you, you mugs?	- Ты что позволяешь смеяться над собой, лыковая харя?
Throw some sauce in their faces."	Бей кацапа в морду!

Once the boatswain, a handsome, but ill-natured, man, said to him:	Как-то раз боцман, красивый и злой мужик, сказал ему:
"They are the same as Little Russians; they hold the same faith."	- Ягут да хохол - одна вера!
The cook seized him by the collar and belt, lifted him up in the air, and said, shaking him:	Повар схватил его за шиворот, за пояс, поднял на воздух и начал трясти, спрашивая:
"Shall I knock you to smithereens?"	- Хочешь - расшибу?
They quarreled often, these two. Sometimes it even came to a fight, but Smouri was never beaten. He was possessed of superhuman strength, and besides this, the captain's wife, with a masculine face and smooth hair like a boy's, was on his side.	Ссорились часто, иногда до драки, но Смурого не били, - он обладал нечеловечьей силищей, а кроме этого, с ним часто и ласково беседовала жена капитана, высокая, дородная женщина с мужским лицом и гладко, как у мальчика, остриженными волосами.
He drank a terrible amount of vodka, but never became drunk.	Он жестоко пил водку, но никогда не пьянел.
He began to drink the first thing in the morning, consuming a whole bottle in four gulps, and after that he sipped beer till close on evening.	Начинал пить с утра, выпивая бутылку в четыре приёма, и вплоть до вечера сосал пиво.
His face gradually grew brown, his eyes widened.	Лицо у него постепенно бурело, тёмные глаза изумлённо расширялись.
Sometimes in the evening he sat for hours in the hatchway, looking large and white, without breaking his silence, and his eyes were fixed gloomily on the distant horizon.	Бывало, вечером, сядет он на отводе, огромный, белый, и часами сидит молча, хмуро глядя в текучую даль.
At those times they were all more afraid of him than ever, but I was sorry for him.	В этот час все особенно боялись его, а я - жалел.
Jaakov Ivanich would come out from the kitchen, perspiring and glowing with the heat. Scratching his bald skull and waving his arm, he would take cover or say from a distance:	Выходил из кухни Яков Иваныч, потный, раскалённый; стоял, почёсывая голый череп, и, махнув рукою, скрывался или говорил издали:
"The fish has gone off."	- Стерлядь уснула...
"Well, there is the salted cabbage."	- Ну, в солянку...
"But if they ask for fish-soup or boiled fish?"	- А если уху закажут или паровую?
"It is ready.	- Готовь.
They can begin gobbling."	Сожрут.
Sometimes I plucked up courage to go to him. He looked at me heavily.	Иногда я решался подойти к нему, он тяжело передвигал глаза на меня.
"What do you want?"	- Что?
"Nothing."	- Ничего...
"Good."	- Добре...
On one of these occasions, however, I asked him:	Я всё-таки спросил его в один из таких часов:
"Why is every one afraid of you? For you are good."	- Зачем вы пугаете всех, ведь вы - добрый?
Contrary to my expectations, he did not get angry.	Против ожидания, он не рассердился.

"I am only good to you."	- Это я только к тебе добрый.
But he added distinctly, simply, and thoughtfully:	Но тотчас же добавил, простодушно и задумчиво:
"Yes, it is true that I am good to every one, only I do not show it.	- А пожалуй, верно, я ко всем добрый.
It does not do to show that to people, or they will be all over you.	Только не показываю этого, нельзя это показывать людям, а то они замордуют.
They will crawl over those who are kind as if they were mounds in a morass, and trample on them.	На доброго всякий лезет, как бы на кочку в болоте... И затопчут.
Go and get me some beer."	Иди, принеси пива...
Having drunk the bottle, he sucked his mustache and said:	Выпив бутылку, стакан за стаканом, он обсосал усы и сказал:
"If you were older, my bird, I could teach you a lot.	- Будь ты, птица, побольше, то я бы многому тебя научил.
I have something to say to a man. I am no fool.	Мне есть что сказать человеку, я не дурак...
But you must read books.	Ты читай книги, в них должно быть всё, что надо.
In them you will find all you need. They are not rubbish - books.	Это не пустяки, книги!
Would you like some beer?"	Хочешь пива?
"I don't care for it."	- Я не люблю.
"Good boy!	- Добре.
And you do well not to drink it.	И не пей.
Drunkenness is a misfortune.	Пьянство - это горе.
Vodka is the devil's own business.	Водка - чортово дело.
If I were rich, I would spur you on to study.	Будь я богатый, погнал бы я тебя учиться.
An uninstructed man is an ox, fit for nothing but the yoke or to serve as meat. All he can do is to wave his tail."	Неучёный человек - бык, его хоть в ярмо, хоть на мясо, а он только хвостом мотае...
The captain's wife gave him a volume of Gogol. I read	Капитанша дала ему том Гоголя, я прочитал
"The Terrible Vengeance" and was delighted with it, but Smouri cried angrily:	"Страшную месть", мне это очень понравилось, но Смурый сердито крикнул:
"Rubbish! A fairy-tale!	- Ерунда, сказка!
I know. There are other books."	Я знаю - есть другие книги...
He took the book away from me, obtained another one from the captain's wife, and ordered me harshly:	Отнял у меня книгу, принёс от капитанши другую и угрюмо приказал:
"Read Tarass' - what do you call it?	- Читай Тараса... как его?
Find it!	Найди.
She says it is good; good for whom?	Она говорит - хорошо... Кому хорошо?
It may be good for her, but not for me, eh?	Ей хорошо, а мне, може, и нехорошо?

She cuts her hair short.	Волосы остригла себе, на!
It is a pity her ears were not cut off too."	А что ж уши не остригла?
When Tarass called upon Ostap to fight, the cook laughed loudly.	Когда Тарас вызвал Остапа драться, повар густо засмеялся.
"That's the way!	- Это - так!
Of course!	А что ж!
You have learning, but I have strength.	Ты - учён, а я - силён!
What do they say about it?	Что печатают!
Camels!"	Верблюды...
He listened with great attention, but often grumbled:	Он слушал внимательно, но часто ворчал:
"Rubbish!	- А, ерунда!
You couldn't cut a man in half from his shoulders to his haunches; it can't be done.	Нельзя же человека разрубить с плеча до сиденья, нельзя!
And you can't thrust a pike upward; it would break it.	И на пику нельзя поднять - переломится пика!
I have been a soldier myself."	Я ж сам солдат...
Andrei's treachery aroused his disgust.	Измена Андрия вызвала у него отвращение.
"There's a mean creature, eh?	- Подлое чадо, а?
Like women!	Из-за бабы!
Tfoor	Тьфу...
But when Tarass killed his son, the cook let his feet slip from the hammock, bent himself double, and wept. The tears trickled down his cheeks, splashed upon the deck as he breathed stertorously and muttered:	Но когда Тарас пристрелил сына, повар, спустив ноги с койки, упёрся в неё руками, согнулся и заплакал, - медленно потекли по щекам слёзы, капая на палубу; он сопел и бормотал:
"Oh, my God! my God!"	- А, боже мой... боже мой...
And suddenly he shouted to me:	И вдруг заорал на меня:
"Go on reading, you bone of the devil!"	- Да читай же, чортова кость!
Again he wept, with even more violence and bitterness, when I read how Ostaf cried out before his death,	Он снова заплакал и - ещё сильнее и горше, когда Остап перед смертью крикнул:
"Father, dost thou hear?'	"Батько! Слышишь ли ты?"
"Ruined utterly!" exclaimed Smouri. "Utterly!	- Всё погибло, - всхлипывал Смурый, - всё, а!
Is that the end? EM/ What an accursed business!	Уже - конец? Эх, проклятое дело!
He was a man, that Tarass. What do you think?	А были люди, Тарас этот - а?
Yes, he was a man."	Да-а, это - люди...
He took the book out of my hands and looked at it with attention, letting his tears fall on its binding.	Взял у меня из рук книгу и внимательно рассмотрел её, окапав переплёт слезами.
"It is a fine book, a regular treat."	- Хорошая книга! Просто - праздник!

After this we read	Потом мы читали
"Ivanhoe." Smouri was very pleased with Richard Plantagenet.	"Ивангоэ", - Смурому очень понравился Ричард Плантагенет.
"That was a real king,' he said impressively.	- Это настоящий король! - внушительно говорил он.
To me the book had appeared dry.	Мне книга показалась скучной.
In fact, our tastes did not agree at all. I had a great liking for	Вообще мы не сходились во вкусах, - меня очень увлекала
"The Story of Thomas Jones," an old translation of	"Повесть о Томасе Ионесе" - старинный перевод
"The History of Tom Jones, Foundling," but Smouri grumbled:	"Истории Тома Джонса, найдёныша", а Смурый ворчал:
"Rubbish!	- Хлупость!
What do I care about your Thomas?	Что мне до него, до Томася?
Of what use is he to me?	На что он мне сдался?
There must be some other books."	Должны быть иные книги...
One day I told him that I knew that there were other books, forbidden books. One could read them only at night, in underground rooms.	Однажды я сказал ему, что мне известно - есть другие книги, подпольные, запрещённые; их можно читать только ночью, в подвалах.
He opened his eyes wide.	Он вытаращил глаза, ощетинился.
"Wha-a-t's that?	- Ш-шо такое?
Why do you tell me these lies?"	Шо ты врешь?
"I am not telling lies. The priest asked me about them when I went to confession, and, for that matter, I myself have seen people reading them and crying over them."	- Я не вру, меня про них поп на исповеди спрашивал, а до того я сам видел, как их читают и плачут...
The cook looked sternly in my face and asked:	Повар, угрюмо глядя в лицо мне, спросил:
"Who was crying?"	- Кто плачет?
"The lady who was listening, and the other actually ran away because she was frightened."	- Барыня, которая слушала. А другая убежала даже со страху...
"You were asleep. You were dreaming," said Smouri, slowly covering his eyes, and after a silence he muttered:	- Проснись, бредишь, - сказал Смурый, медленно прикрывая глаза, а помолчав, забормотал:
"But of course there must be something hidden from me somewhere.	- Конечно, где-нибудь есть... что-нибудь скрытое.
I am not so old as all that, and with my character -well, however that may be -"	Не быть его - не может... Не таковы мои годы, да и характер мой тож.. Ну, а однако ж...
He spoke to me eloquently for a whole hour.	Он мог говорить столь красноречиво целый час...
Imperceptibly I acquired the habit of reading, and took up a book with pleasure. What I read therein was pleasantly different from life, which was becoming harder and harder for me.	Незаметно для себя я привык читать и брал книгу с удовольствием; то, о чём рассказывали книги, приятно отличалось от жизни, - она становилась всё тяжелее.