Яма - русский и английский параллельные тексты

Aleksandr Kuprin	Александр Иванович Куприн
Yama: The Pit	Яма
I know that many will find this novel immoral and indecent; nevertheless, I dedicate it with all my heart to mothers and youths- A.	Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной, тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству. А.
K.	К.
Part 1	Часть первая
Chapter 1	I
A long, long time ago, long before the railroads, the stage-drivers- both government and private- used to live, from generation to generation, at the very farthest confine of a large southern city.	Давным-давно, задолго до железных дорог, на самой дальней окраине большого южного города жили из рода в род ямщики - казенные и вольные.
And that is why the entire region was called the Yamskaya Sloboda- the Stage-drivers' Borough; or simply Yamskaya, or Yamkas- Little Ditches, or, shorter still, Yama- The Pit.	Оттого и вся эта местность называлась Ямской слободой, или просто Ямской, Ямками, или, еще короче, Ямой.
In the course of time, when hauling by steam killed off transportation by horses, the mettlesome tribe of the stage-drivers little by little lost its boisterous ways and its brave customs, went over into other occupations, fell apart and scattered.	Впоследствии, когда паровая тяга убила конный извоз, лихое ямщичье племя понемногу растеряло свои буйные замашки и молодецкие обычаи, перешло к другим занятиям, распалось и разбрелось.
But for many years- even up to this time- a shady renown has remained to Yama, as of a place exceedingly gay, tipsy, brawling, and in the night-time not without danger.	Но за Ямой на много лет - даже до сего времени -осталась темная слава, как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном.
Somehow it came about of itself, that on the ruins of those ancient, long-warmed nests, where of yore the rosy-cheeked, sprightly wives of the soldiery and the plump widows of Yama, with their black eyebrows, had secretly traded in vodka and free love, there began to spring up wide-open brothels, permitted by the authorities, regulated by official supervision and subject to express, strict rules.	Как-то само собою случилось, что на развалинах тех старинных, насиженных гнезд, где раньше румяные разбитные солдатки и чернобровые сдобные ямские вдовы тайно торговали водкой и свободной любовью, постепенно стали вырастать открытые публичные дома, разрешенные начальством, руководимые официальным надзором и подчиненные нарочитым суровым правилам.
Towards the end of the nineteenth century both streets of Yama- Great Yamskaya and Little Yamskaya-proved to be entirely occupied, on one side of the street as well as the other, exclusively with houses of ill-fame.[1] Of the private houses no more than five or six were left, but even they were taken up by public houses, beer halls, and general stores, catering to the needs of Yama prostitution.	К концу XIX столетия обе улицы Ямы - Большая Ямская и Малая Ямская - оказались занятыми сплошь, и по ту и по другую сторону, исключительно домами терпимости. Частных домов осталось не больше пяти-шести, но и в них помещаются трактиры, портерные и мелочные лавки, обслуживающие надобности ямской проституции.

The course of life, the manners and customs, are almost identical in all the thirty-odd establishments; the difference is only in the charges exacted for the briefly-timed love, and consequently in certain external minutiae as welname = "note" in the assortment of more or less handsome women, in the comparative smartness of the costumes, in the magnificence of the premises and the luxuriousness of the furnishings.	Образ жизни, нравы и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница только в плате, взимаемой за кратковременную любовь, а следовательно, и в некоторых внешних мелочах: в подборе более или менее крас ив ых женщин, в сравнительной нарядности костюмов, в пышности помещения и роскоши обстановки.
The most chic establishment is that of Treppel, the first house to the left upon entering Great Yamskaya.	Самое шикарное заведение - Треппеля, при въезде на Большую Ямскую, первый дом налево.
This is an old firm.	Это старая фирма.
Its present owner bears an entirely different name, and fills the post of an elector in the city council and is even a member of the city board.	Теперешний владелец ее носит совсем другую фамилию и состоит гласным городской думы и даже членом управы.
The house is of two stories, green and white, built in the debauched pseudo-Russian style a la Ropetovsky, with little horses, carved facings, roosters, and wooden towels bordered with lace-also of wood; a carpet with a white runner on the stairs; in the front hall a stuffed bear, holding a wooden platter for visiting cards in his out-stretched paws; a parquet floor in the ballroom, heavy raspberry silk curtains and tulle on the windows, along the walls white and gold chairs and mirrors with gilt frames; there are two private cabinets with carpets, divans, and soft satin puffs; in the bedrooms blue and rose lanterns, blankets of raw silk stuff and clean pillows; the inmates are clad in low-cut ball gowns, bordered with fur, or in expensive masquerade costumes of hussars, pages, fisher lasses, school-girls; and the majority of them are Germans from the Baltic provinces- large, handsome women, white of body and with ample breasts.	Дом двухэтажный, зеленый с белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ропетовском стиле, с коньками, резными наличниками, петухами и деревянными полотенцами, окаймленными деревянными же кружевами; ковер с белой дорожкой на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шелковые тяжелые занавеси и тюль, вдоль стен белые с золотом стулья и зеркала в золоченых рамах; есть два кабинета с коврами, диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них - остзейские немки, - крупные, белотелые, грудастые красивые женщины.
At Treppel's three roubles are taken for a visit, and for the whole night, ten.	У Треппеля берут за визит три рубля, а за всю ночь - десять.
Three of the two-rouble establishments- Sophie Vassilievna's, The Old Kiev, and Anna Markovna's-are somewhat worse, somewhat poorer.	Три двухрублевых заведения - Софьи Васильевны, "Старо-Киевский" и Анны Марковны - несколько поплоше, победнее.
The remaining houses on Great Yamskaya are rouble ones; they are furnished still worse.	Остальные дома по Большой Ямской - рублевые; они еще хуже обставлены.

While on Little Yamskaya, which is frequented by soldiers, petty thieves, artisans, and drab folk In general, and where fifty kopecks or less are taken for time, things are altogether filthy and poor-the floor in the parlor is crooked, warped, and full of splinters, the windows are hung with pieces of red fustian; the bedrooms, just like stalls, are separated by thin partitions, which do not reach to the ceiling, and on the beds, on top of the shaken down hay-mattresses, are scattered torn, spotted bed-sheets and flannel blankets, dark from time, crumpled any old way, full of holes; the air is sour and full of fumes, with a mixture of alcohol vapours and the smell of human emanations; the women, dressed in rags of coloured printed calico or in sailor costumes, are for the greater part hoarse or snuffling, with noses half fallen through, with faces preserving traces of yesterday's blows and scratches and naively bepainted with the aid of a red cigarette box moistened with spit.	А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
All the year round, every evening- with the exception of the last three days of Holy Week and the night before Annunciation, when no bird builds its nest and a shorn wench does not plait her braid- when it barely grows dark out of doors, hanging red lanterns are lit before every house, above the tented, carved street doors.	Круглый год, всякий вечер, - за исключением трех последних дней страстной недели и кануна благовещения, когда птица гнезда не вьет и стриженая девка косы не заплетает, - едва только на дворе стемнеет, зажигаются перед каждым домом, над шатровыми резными подъездами, висячие красные фонари.
It is just like a holiday out on the street- like Easter. All the windows are brightly lit up, the gay music of violins and pianos floats out through the panes, cabmen drive up and drive off without cease.	На улице точно праздник пасха:, все окна ярко освещены, веселая музыка скрипок и роялей доносится сквозь стекла, беспрерывно подъезжают и уезжают извозчики.
In all the houses the entrance doors are opened wide, and through them one may see from the street a steep staircase with a narrow corridor on top, and the white flashing of the many-facetted reflector of the lamp, and the green walls of the front hall, painted over with Swiss landscapes.	Во всех домах входные двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы: крутая лестница, и узкий коридор вверху, и белое сверканье многогранного рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами.
Till the very morning hundreds and thousands of men ascend and descend these staircases.	До самого утра сотни и тысячи мужчин подымаются и спускаются по этим лестницам.

Here everybody frequents: half-shattered, slavering ancients, seeking artificial excitements, and boys-military cadets and high-school lads- almost children; bearded paterfamiliases; honourable pillars of society, in goldon spectacles; and newly-weds, and enamoured bridegrooms, and honourable professors with renowned names; and thieves, and murderers, and liberal lawyers; and strict guardians of morals-pedagogues, and foremost writers- the authors of fervent, impassioned articles on the equal rights of women; and catchpoles, and spies, and escaped convicts, and officers, and students, and Social Democrats, and hired patriots; the timid and the brazen, the sick and the well, those knowing woman for the first time, and old libertines frayed by all species of vice; clear-eyed, handsome fellows and monsters maliciously distorted by nature, deaf-mutes, blind men, men without noses, with flabby, pendulous bodies, with malodorous breath, bald, trembling, covered with parasites- pot-bellied, hemorrhoidal apes.	Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики - кадеты и гимназисты - почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности - педагоги, и передовые писатели - авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока; Ясноглазые красавцы и уроды, злобно исковерканные природой, глухонемые, слепые, безносые, с дряблыми, отвислыми телами, с зловонным дыханием, плешивые, трясущиеся, покрытые паразитами - брюхатые, геморроидальные обезьяны.
They come freely and simply, as to a restaurant or a depot; they sit, smoke, drink, convulsively pretend to be merry; they dance, executing abominable movements of the body imitative of the act of sexual love.	Приходят свободно и просто, как в ресторан или на вокзал, сидят, курят, пьют, судорожно притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнусные телодвижения, имитирующие акт половой любви.
At times attentively and long, at times with gross haste, they choose any woman they like and know beforehand that they will never meet refusal.	Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспешностью выбирают любую женщину и знают наперед, что никогда не встретят отказа.
Impatiently they pay their money in advance, and on the public bed, not yet grown cold after the body of their predecessor, aimlessly commit the very greatest and most beautiful of all universal mysteries- the mystery of the conception of new life. And the women with indifferent readiness, with uniform words, with practiced professional movements, satisfy their desires, like machines- only to receive, right after them, during the same night, with the very same words, smiles and gestures, the third, the fourth, the tenth man, not infrequently already biding his turn in the waiting room.	Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств -таинство зарождения новой жизни, И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале.
So passes the entire night.	Так проходит вся ночь.
Towards daybreak Yama little by little grows quiet, and the bright morning finds it depopulated, spacious, plunged into sleep, with doors shut tightly, with shutters fixed on the windows.	К рассвету Яма понемногу затихает, и светлое утро застает ее безлюдной, просторной, погруженной в сон, с накрепко закрытыми дверями, с глухими ставнями на окнах.
But toward evening the women awaken and get ready for the following night.	А перед вечером женщины проснутся и будут готовиться к следующей ночи.

And so without end, day after day, for months and years, they live a strange, incredible life in their public harems, outcast by society, accursed by the family, victims of the social temperament, cloacas for the excess of the city's sensuality, the guardians of the honour of the family- four hundred foolish, lazy, hysterical, barren women.	И так без конца, день за днем, месяцы и годы, живут они в своих публичных гаремах странной, неправдоподобной жизнью, выброшенные обществом, проклятые семьей, жертвы общественного темперамента, клоаки для избытка городского сладострастия, оберегательницы семейной чести четыреста глупых, ленивых, истеричных, бесплодных женщин.
Chapter 2	II
Two in the afternoon.	Два часа дня.
In the second-rate, two-rouble establishment of Anna Markovna everything is plunged in sleep.	Во второстепенном, двухрублевом заведении Анны Марковны все погружено в сон.
The large square parlor with mirrors in gilt frames, with a score of plush chairs placed decorously along the walls, with oleograph pictures of Makovsky's Feast of the Russian Noblemen, and Bathing, with a crystal lustre in the middle, is also sleeping, and in the quiet and semi-darkness it seems unwontedly pensive, austere, strangely sad.	Большая квадратная зала с зеркалами в золоченых рамах, с двумя десятками плюшевых стульев, чинно расставленных- вдоль стен, с олеографическими картинами Маковского "Боярский пир" и "Купанье", с хрустальной люстрой посредине - тоже спит и в тишине и полумраке кажется непривычно задумчивой, строгой, странно-печальной.
Yesterday here, as on every evening, lights burned, the most rollicking of music rang out, blue tobacco smoke swirled, men and women careered in couples, shaking their hips and throwing their legs on high.	Вчера здесь, как и каждый вечер, горели огни, звенела разудалая музыка, колебался синий табачный, дым, носились, вихляя бедрами и высоко вскидывая ногами вверх, пары мужчин и женщин.
And the entire street shone on the outside with the red lanterns over the street doors and with the light from the windows, and it seethed with people and carriages until morning.	И вся улица сияла снаружи красными фонарями над подъездами и светом из окон и кипела до утра людьми и экипажами.
Now the street is empty.	Теперь улица пуста.
It is glowing triumphantly and joyously in the glare of the summer sun.	Она торжественно и радостно горит в блеске летнего солнца.
But in the parlor all the window curtains are lowered, and for that reason it is dark within, cool, and as peculiarly uninviting as the interiors of empty theatres, riding academies and court buildings usually are in the middle of the day.	Но в зале спущены все гардины, и оттого в ней темно, прохладно и так особенно нелюдимо, как бывает среди дня в пустых театрах, манежах и помещениях суда.
The pianoforte glimmers dully with its black, bent, glossy side; the yellow, old, time-eaten, broken, gap-toothed keys glisten faintly.	Тускло поблескивает фортепиано своим черным, изогнутым, глянцевитым боком, слабо светятся желтые, старые, изъеденные временем, разбитые, щербатые клавиши.
The stagnant, motionless air still retains yesterday's odour; it smells of perfumes, tobacco, the sour dampness of a large uninhabited room, the perspiration of unclean and unhealthy feminine flesh, face-powder, boracic-thymol soap, and the dust of the yellow mastic with which the parquet floor had been polished yesterday.	Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах; пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, потом нездорового и нечистого женского тела, пудрой, борно-тимоловым мылом и пылью от желтой мастики, которой был вчера натерт паркет.

And with a strange charm the smell of withering swamp grass is blended with these smells.	И со странным очарованием примешивается к этим запахам запах увядающей болотной травы.
To-day is Trinity.	Сегодня троица.
In accordance with an olden custom, the chambermaids of the establishment, while their ladies were still sleeping, had bought a whole waggon of sedge on the market, and had strewn its long, thick blades, that crunch underfoot, everywhere about- in the corridors, in the private cabinets, in the drawing room.	По давнему обычаю, горничные заведения ранним утром, пока их барышни еще спят, купили на базаре целый воз осоки и разбросали ее длинную, хрустящую под ногами, толстую траву повсюду: в коридорах, в кабинетах, в зале.
They, also, had lit the lamps before all the images.	Они же зажили лампады перед всеми образами.
The girls, by tradition, dare not do this with their hands, which have been denied during the night.	Девицы, по традиции, не смеют этого делать своими оскверненными за ночь руками.
And the house-porter has adorned the house-entrance, which is carved in the Russian style, with two little felled birch-trees.	А дворник украсил резной, в русском стиле, подъезд двумя срубленными березками.
And so with all the houses- the thin white trunks with their scant dying verdure adorn the exterior near the stoops, bannisters and doors.	Так же и во всех домах около крылец, перил и дверей красуются снаружи белые тонкие стволики с жидкой умирающей зеленью.
The entire house is quiet, empty and drowsy.	Тихо, пусто и сонно во всем доме.
The chopping of cutlets for dinner can be heard from the kitchen.	Слышно, как на кухне рубят к обеду котлеты.
Liubka, one of the girls, barefooted, in her shift, with bare arms, not good-looking, freckled, but strong and fresh of body, has come out into the inner court.	Одна из девиц, Любка, босая, в сорочке, с голыми руками, некрасивая, в веснушках, но крепкая и свежая телом, вышла во внутренний двор.
Yesterday she had had but six guests on time, but no one had remained for the night with her, and because of that she had slept her fill- splendidly, delightfully, all alone, upon a wide bed.	У нее вчера вечером было только шесть временных гостей, но на ночь с ней никто не остался, и оттого она прекрасно, сладко выспалась одна, совсем одна, на широкой постели.
She had risen early, at ten o'clock, and had with pleasure helped the cook scrub the floor and the tables in the kitchen.	Она рано встала, в десять часов, и с удовольствием помогла кухарке вымыть в кухне пол и столы.
Now she is feeding the chained dog Amour with the sinews and cuttings of the meat.	Теперь она кормит жилами и обрезками мяса цепную собаку Амура.
The big, rusty hound, with long glistening hair and black muzzle, jumps up on the girl- with his front paws, stretching the chain tightly and rattling in the throat from shortness of breath, then, with back and tail undulating all over, bends his head down to the ground, wrinkles his nose, smiles, whines and sneezes from the excitement.	Большой рыжий пес с длинной блестящей шерстью и черной мордой то скачет на девушку передними лапами, туго натягивая цепь и храпя от удушья, то, весь волнуясь спиной и хвостом, пригибает голову к земле, морщит нос, улыбается, скулит и чихает от возбуждения.
But she, teasing him with the meat, shouts at him with pretended severity:	А она, дразня его мясом, кричит на него с притворной строгостью:
"There, you- stupid!	- Ну, ты, болван!
I'll- I'll give it to you!	Я т-тебе дам!
How dare you?"	Как смеешь?

But she rejoices with all her soul over the tumult and caresses of Amour and her momentary power over the dog, and because she had slept her fill, and passed the night without a man, and because of the Trinity, according to dim recollections of her childhood, and because of the sparkling sunny day, which it so seldom befalls her to see.	Но она от души рада волнению и ласке Амура, и своей минутной власти над собакой, и тому, что выспалась и провела ночь без мужчины, и троице, по смутным воспоминаниям детства, и сверкающему солнечному дню, который ей так редко приходится видеть.
All the night guests have already gone their ways.	Все ночные гости уже разъехались.
The most business-like, quiet and workaday hour is coming on.	Наступает самый деловой, тихий, будничный час.
They are drinking coffee in the room of the proprietress.	В комнате хозяйки пьют кофе.
The company consists of five people.	Компания из пяти человек.
The proprietress herself, in whose name the house is registered, is Anna Markovna.	Сама хозяйка, на чье имя записан дом, - Анна Марковна.
She is about sixty.	Ей лет под шестьдесят.
She is very small of stature, but dumpy: she may be visualized by imagining, from the bottom up, three soft, gelatinous globes- large, medium and small, pressed into each other without any interstices; this-her skirt, torso and head.	Она очень мала ростом, но кругло-толста: ее можно себе представить, вообразив снизу вверх три мягких студенистых шара - большой, средний и маленький, втиснутых друг в друга без промежутков; это - ее юбка, торс и голова.
Strange, her eyes are a faded blue, girlish, even childish, but the mouth is that of an old person, with a moist lower lip of a raspberry colour, impotently hanging down.	Странно: глаза у нее блекло-голубые, девичьи, даже детские, но рот старческий, с отвисшей бессильно, мокрой нижней малиновой губой.
Her husband- Isaiah Savvich- is also small, a grayish, quiet, silent little old man.	Ее муж - Исай Саввич - тоже маленький, седенький, тихонький, молчаливый старичок.
He is under his wife's thumb; he was doorkeeper in this very house even at the time when Anna Markovna served here as housekeeper.	Он у жены под башмаком; был швейцаром в этом же. доме еще в ту пору, когда Анна Марковна служила здесь экономкой.
In order to be useful in some way, he has learned, through self-instruction, to play the fiddle, and now at night plays dance tunes, as well as a funeral march for shopmen far gone on a spree and craving some maudlin tears.	Он самоучкой, чтобы быть чем-нибудь полезным, выучился играть на скрипке и теперь по вечерам играет танцы, а также траурный марш для загулявших приказчиков, жаждущих пьяных слез.
Then, there are the two housekeepers- senior and junior.	Затем две экономки - старшая и младшая.
The senior is Emma Edwardovna.	Старшая Эмма Эдуардовна.
She is a tall, full woman of forty-six, with chestnut hair, and a fat goitre of three chins.	Она - высокая, полная шатенка, лет сорока шести, с жирным зобом из трех подбородков.
Her eyes are encircled with black rings of hemorrhoidal origin.	Глаза у нее окружены черными геморроидальными кругами.
The face broadens out like a pear from the forehead down to the cheeks, and is of an earthen colour; the eyes are small, black; the nose humped, the lips sternly pursed; the expression of the face calmly authoritative.	Лицо расширяется грушей, от лба вниз, к щекам, и землистого цвета; глаза маленькие, черные; горбатый нос, строго подобранные губы; выражение лица спокойно-властное.

It is no mystery to anyone in the house that in a year or two Anna Markovna will go into retirement, and sell her the establishment with all its rights and furnishings, when she will receive part in cash, and part on terms- by promissory note.	Ни для кого в доме не тайна, что через год, через два Анна Марковна, удалясь на покой, продаст ей заведение со всеми правами и обстановкой, причем часть получит наличными, а часть - в рассрочку по векселю.
Because of this the girls honour her equally with the proprietress and fear her somewhat.	Поэтому девицы чтут ее наравне с хозяйкой и побаиваются.
Those who fall into error she beats with her own hands, beats cruelly, coolly, and calculatingly, without changing the calm expression of her face.	Провинившихся она собственноручно бьет, бьет жестоко, холодно и расчетливо, не меняя спокойного выражения лица.
Among the girls there is always a favourite of hers, whom she tortures with her exacting love and fantastic jealousy.	Среди девиц у нее всегда есть фаворитка, которую она терзает своей требовательной любовью и фантастической ревностью.
And this is far harder than her beatings.	И это гораздо тяжелее, чем побои.
The other one is called Zociya.	Другую - зовут Зося.
She has just struggled out of the ranks of the common girls.	Она только что выбилась из рядовых барышень.
The girls, as yet, call her impersonally, flatteringly and familiarly, "little housekeeper."	Девицы покамест еще называют ее безлично, льстиво и фамильярно "экономочкой".
She is spare, spry, just a trifle squinting, with a rosy complexion, and hair dressed in a little curly pompadour; she adores actors- preferably stout comedians.	Она худощава, вертлява, чуть косенькая, с розовым цветом лица и прической барашком; обожает актеров, преимущественно толстых комиков.
Toward Emma Edwardovna she is ingratiating.	К Эмме Эдуардовне она относится с подобострастием.
The fifth person, finally, is the local district inspector, Kerbesh.	Наконец пятое лицо - местный околоточный надзиратель Кербеш.
This is an athletic man; he is kind of bald, has a red beard like a fan, vividly blue slumbrous eyes, and a thin, slightly hoarse, pleasant voice.	Это атлетический человек; он лысоват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный голос.
Everybody knows that he formerly served in the secret service division and was the terror of crooks, thanks to his terrible physical strength and cruelty in interrogations.	Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей страшной физической силе и жестокости при допросах.
He has several shady transactions on his conscience.	У него на совести несколько темных дел.
The whole town knows that two years back he married a rich old woman of seventy, and that last year he strangled her; however, he was somehow successful in hushing up this affair.	Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело.
But for that matter, the remaining four have also seen a thing or two in their chequered life.	Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни.
But, just as the bretteurs of old felt no twinges of conscience at the recollection of their victims, even so do these people regard the dark and bloody things in their past, as the unavoidable little unpleasantness of their professions.	Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.

They are drinking coffee with rich, boiled cream- the inspector with Benedictine.	Пьют кофе с жирными топлеными сливками, околоточный - с бенедиктином.
But he, strictly speaking, is not drinking, but merely conveying the impression that he is doing it to oblige.	Но он, собственно, не пьет, а только делает вид, что делает одолжение.
"Well, what is it to be, Phoma Phornich?" asks the proprietress searchingly. "This business isn't worth an empty eggshell, now... Why, you have only to say a word... "	- Так как же, Фома Фомич? - спрашивает искательно хозяйка. - Это же дело выеденного яйца не стоит... Ведь вам только слово сказать...
Kerbesh slowly draws in half a wine-glass of liqueur, works the oily, strong, pungent liquid slightly with his tongue over the roof of his mouth, swallows it, chases it down, without hurrying, with coffee, and then passes the ring finger of his left hand over his moustaches, to the right and left.	Кербеш медленно втягивает в себя полрюмки ликера, слегка разминает языком по нёбу маслянистую, острую, крепкую жидкость, проглатывает ее, запивает не торопясь кофеем и потом проводит безымянным пальцем левой руки по усам вправо и влево.
"Think it over for yourself, Madam Shoibes," he says, looking down at the table, spreading out his hands and screwing up his eyes. "Think of the risk to which I'm exposed!	- Подумайте сами, мадам Шойбес, - говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, -подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь!
The girl through means of deception was enticed into this... what-you-may-call-it... well, in a word, into a house of ill-fame, to express it in lofty style.	Девушка была обманным образом вовлечена в это... в как его... ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом.
Now the parents are searching for her through the police.	Теперь родители разыскивают ее через полицию.
Ve-ery well.	Хорошо-с.
She gets into one place after another, from the fifth into the tenth... Finally the trail is picked up with you, and most important of all- think of it! - in my district!	Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое... Наконец след находится у вас, и главное, - подумайте! - в моем околотке!
What can I do?"	Что я могу поделать?
"Mr. Kerbesh, but she is of age," says the proprietress.	- Господин Кербеш, но ведь она же совершеннолетняя, - говорит хозяйка.
"They are of age," confirms Isaiah Savvich. "They gave an acknowledgment, that it was of their own will... "	- Оне совершеннолетние, - подтверждает Исай Саввич. - Оне дали расписку, что по доброй воле...
Emma Edwardovna pronounces in a bass, with cool accurance:	Эмма Эдуардовна произносит басом, с холодной уверенностью:
"Honest to God, she's the same here as an own daughter."	- Ей-богу, она здесь как за родную дочь.
"But that's not what I am talking about," the inspector frowns in vexation. "Just consider my position... Why, this is duty.	- Да ведь я не об этом говорю, - досадливо морщится околоточный. - Вы вникните в мое положение... Ведь это служба.
Lord, there's no end of unpleasantnesses without that!"	Господи, и без того неприятностей не оберешься!
The proprietress suddenly arises, shuffles in her slippers to the door, and says, winking to the inspector with a sleepy, expressionless eye of faded blue:	Хозяйка вдруг встает, шаркает туфлями к дверям и говорит, мигая околоточному ленивым, невыразительным блекло-голубым глазом:

"Mr. Kerbesh, I would ask you to have a look at our alterations.	- Господин Кербеш, я попрошу вас поглядеть на наши переделки.
We want to enlarge the place a bit."	Мы хотим немножко расширить помещение.
"A-ah!	-А-а!
With pleasure... "	С удовольствием...
After ten minutes both return, without looking at each other.	Через десять минут оба возвращаются, не глядя друг на друга.
Kerbesh's hand is crunching a brand-new hundred rouble note in his pocket.	Рука Кербеша хрустит в кармане новенькой сторублевой.
The conversation about the seduced girl is not renewed.	Разговор о совращенной девушке более не возобновляется.
The inspector, hastily finishing his Benedictine, complains of the present decline in manners.	Околоточный, поспешно допивая бенедиктин, жалуется на нынешнее падение нравов:
"I have a son, now, a schoolboy- Paul.	- Вот у меня сын гимназист - Павел.
He comes to me, the scoundrel, and declares: 'Papa, the pupils swear at me, because you are a policeman, and because you serve on Yamskaya, and because you take bribes from brothels.'	Приходит, подлец, и заявляет: "Папа, меня ученики ругают, что ты полицейский, и что служишь на Ямской, и что берешь взятки с публичных домов".
Well, tell me, for God's sake, Madam Shoibes, if that isn't effrontery?"	Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство?
"Ai, a?, a?! ... And what bribes can there be?	- Ай-ай-ай!.. И какие тут взятки?..
Now with me... "	Вот и у меня тоже...
"I say to him: 'Go, you good-for-nothing, and let the principal know, that there should be no more of this, otherwise papa will inform on all of you to the governor.'	-Я ему говорю: "Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края".
And what do you think?	Что же вы думаете?
He comes to me and says: 'I am no longer a son to you- seek another son for yourself.'	Приходит и поверит: "Я тебе больше не сын, -ищи себе другого сына".
What an argument!	Аргумент!
Well, I gave him enough to last till the first of the month!	Ну, и всыпал же я ему по первое число!
Oho-ho!	Ого-го!
Now he doesn't want to speak with me.	Теперь со мной разговаривать не хочет.
Well, I'll show him yet!"	Ну, я ему еще покажу!
"Ah, you don't have to tell us," sighs Anna Markovna, letting her lower, raspberry-coloured lip hang down and with a mist coming over her faded eyes. "We keep our Birdie- she is in Fleisher's high school- we purposely keep her in town, in a respectable family.	- Ах, и не рассказывайте, - вздыхает Анна Марковна, отвесив свою нижнюю малиновую губу и затуманив свои блеклые глаза. - Мы нашу Берточку, - она в гимназии Флейшера, - мы нарочно держим ее в городе, в почтенном семействе.
You. understand, it is awkward, after all.	Вы понимаете, все-таки неловко.

And all of a sudden she brings such words and expressions from the high school that I just simply turned all red."	И вдруг она из гимназии приносит такие слова и выражения, что я прямо аж вся покраснела.
"Honest to God, Annochka turned all red," confirms Isaiah Savvich.	- Ей-богу, Анночка вся покраснела, -подтверждает Исай Саввич.
"You'll turn red, all right!" warmly agrees the inspector.	- Покраснеешь! - горячо соглашается околоточный.
"Yes, yes, yes, I understand you fully.	Да, да, да, я вас понимаю.
But, my God, where are we going!	Но, боже мой, куда мы идем!
Where are we only going?	Куда мы только идем?
I ask you, what are these revolutionaries and all these various students, or... what-you-may-call-'ems? ... trying to attain?	Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или... как их там?
And let them put the blame on none but themselves.	И пусть пеняют на самих себя.
Corruption is everywhere, morality is falling, there is no respect for parents. They ought to be shot."	Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям, Расстреливать их надо.
"Well, now, the day before yesterday we had a case," Zociya mixes in bustlingly. "A certain guest came, a stout man... "	- А вот у нас был третьего дня случай, -вмешивается суетливо Зося. - Пришел один гость, толстый человек...
"Drop it!" Emma Edwardovna, who was listening to the inspector, piously nodding with her head bowed to one side, cuts her short in the jargon of the brothels. "You'd better go and see about breakfast for the young ladies."	- Не канцай, - строго обрывает ее на жаргоне публичных домов Эмма Эдуардовна, которая слушала околоточного, набожно кивая склоненной набок головой. - Вы бы лучше пошли распорядились завтраком для барышень.
"And not a single person can be relied upon," continues the proprietress grumblingly. "Not a servant but what she's a stiff, a faker.	- И ни на одного человека нельзя положиться, -продолжает ворчливо хозяйка. - Что ни прислуга, то стерва, обманщица.
And all the girls ever think about is their lovers.	А девицы только и думают, что о своих любовниках.
Just so's they may have their own pleasure.	Чтобы только им свое удовольствие иметь.
But about their duties they don't even think."	А о своих обязанностях и не думают.
There is an awkward silence.	Неловкое молчание.
Some one knocks on the door.	В дверь стучат.
A thin, feminine voice speaks on the other side of the door:	Тонкий женский голос говорит по ту сторону дверей:
"Housekeeper, dear, take the money and be kind enough to give me the stamps.	- Экономочка! Примите деньги и пожалуйте мне марочки.
Pete's gone."	Петя ушел.
The inspector gets up and adjusts his sabre.	Околоточный встает и оправляет шашку.
"Well, it's time I was going to work.	- Однако пора и на службу.
Best regards, Anna Markovna.	Всего лучшего, Анна Марковна.
Best wishes, Isaiah Savvich."	Всего хорошего, Исай Саввич.

"Perhaps you'll have one more little glass for a stirrup cup?" the nearly blind Isaiah Savvich thrusts himself over the table.	- Может, еще рюмочку, на дорожку? - тычется над столом подслеповатый Исай Саввич.
"Tha-ank you.	- Благодарю-с.
I can't.	Не могу.
Full to the gills.	Укомплектован.
Honoured, I'm sure! ... "	Имею честь!..
"Thanks for your company.	- Спасибо вам за компанию.
Drop in some time."	Заходите.
"Always glad to be your guest, sir.	- Ваши гости-с.
Au revoir!"	До свиданья.
But in the doorway he stops for a minute and says significantly:	Но в дверях он останавливается на минуту и говорит многозначительно:
"But still, my advice to you is- you'd better pass this girl on to some place or other in good time.	- А все-таки мой совет вам: вы эту девицу лучше сплавьте куда-нибудь заблаговременно.
Of course, it's your affair, but as a good friend of yours I give you warning."	Конечно, ваше дело, но как хороший знакомый -предупреждаю-с.
He goes away.	Он уходит.
When his steps are abating on the stairs and the front door bangs to behind him, Emma Edwardovna snorts through her nose and says contemptuously:	Когда его шаги затихают на лестнице и хлопает за ним парадная дверь, Эмма Эдуардовна фыркает носом и говорит презрительно:
"Stool-pigeon!	- Фараон!
He wants to take money both here and there... "	Хочет и здесь и там взять деньги...
Little by little they all crawl apart out of the room.	Понемногу все расползаются из комнаты.
It is dark in the house.	В доме темно.
It smells sweetly of the half-withered sedge.	Сладко пахнет полуувядшей осокой.
Quiet reigns.	Тишина.
Chapter 3	III
Until dinner, which is served at six in the evening, the time drags endlessly long and with intolerable monotony.	До обеда, который подается в шесть часов вечера, время тянется бесконечно долго и нестерпимо однообразно.
And, in general, this daily interval is the heaviest and emptiest in the life of the house.	Да и вообще этот дневной промежуток - самый тяжелый и самый пустой в жизни дома.
It remotely resembles in its moods those slothful, empty hours which are lived through during the great holidays in scholastic institutes and other private institutions for females, when all the friends have dispersed, when there is much leisure and much indolence, and a radiant, agreeable tedium reigns the whole day.	Он отдаленно похож по настроению на те вялые, пустые часы, которые переживаются в большие праздники п институтах и в других закрытых женских заведениях, когда подруги разъехались, когда много свободы и много безделья и целый день царит светлая, сладкая скука.

In only their petticoats and white shifts, with bare arms, sometimes barefooted, the women aimlessly ramble from room to room, all of them unwashed, uncombed; lazily strike the keys of the old pianoforte with the index finger, lazily lay out cards to tell their fortune, lazily exchange curses, and with a languishing irritation await the evening.	В одних нижних юбках и в белых сорочках, с голыми руками, иногда босиком, женщины бесцельно слоняются из комнаты в комнату, все немытые, непричесанные, лениво тычут указательным пальцем в клавиши старого фортепиано, лениво раскладывают гаданье на картах, лениво перебраниваются и с томительным раздражением ожидают вечера.
Liubka, after breakfast, had carried out the leavings of bread and the cuttings of ham to Amour, but the dog had soon palled upon her.	Любка после завтрака снесла Амуру остатки хлеба и обрезки ветчины, но собака скоро надоела ей.
Together with Niura she had bought some barberry bon-bons and sunflower seeds, and now both are standing behind the fence separating the house from the street, gnawing the seeds, the shells of which remain on their chins and bosoms, and speculate indifferently about those who pass on the street: about the lamp-lighter, pouring kerosene into the street lamps, about the policeman with the daily registry book under his arm, about the housekeeper from somebody else's establishment, running across the road to the general store.	Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе стоят теперь за забором, отделяющим дом от улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них на подбородках и на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку...
Niura is a small girl, with goggle-eyes of blue; she has white, flaxen hair and little blue veins on her temples.	Нюра - маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее белые, льняные волосы, синие жилки на висках.
In her face there is something stolid and innocent, reminiscent of a white sugar lamb on a Paschal cake.	В лице у нее есть что-то тупое и невинное, напоминающее белого пасхального сахарного ягненочка.
She is lively, bustling, curious, puts her nose into everything, agrees with everybody, is the first to know the news, and, when she speaks, she speaks so much and so rapidly that spray flies out of her mouth and bubbles effervescence on the red lips, as in children.	Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет, со всеми согласна, первая знает все новости, и если говорит, то говорит так много и так быстро, что у нее летят брызги изо рта и на красных губах вскипают пузыри, как у детей.
Opposite, out of the dram-shop, a servant pops out for a minute- a curly, besotted young fellow with a cast in his eye- and runs into the neighbouring public house.	Напротив, из пивной, на минуту выскакивает курчавый, испитой, бельмистый парень, услужающий, и бежит в соседний трактир.
"Prokhor Ivanovich, oh Prokhor Ivanovich," shouts Niura, "don't you want some?- I'll treat you to some sunflower seeds!"	- Прохор Иванович, а Прохор Иванович, - кричит Нюра, - не хотите ли, подсолнухами угощу?
"Come on in and pay us a visit," Liubka chimes in.	- Заходите к нам в гости, - подхватывает Люба.
Niura snorts and adds through the laughter which suffocates her:	Нюра фыркает и добавляет сквозь давящий ее смех:
"Warm your feet for a while!"	- На теплые ноги!
But the front door opens; in it appears the formidable and stern figure of the senior housekeeper.	Но парадная дверь открывается, в ней показывается грозная и строгая фигура старшей экономки.

"Pfui![2] What sort of indecency is this!" she cries commandingly. "How many times must it be repeated to you, that you must not jump out on the street during the day, and also- pfui!- only in your underwear.	- Пфуй! Что это за безобразие? - кричит она начальственно. - Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще - пфуй! ч- в одном белье.
I can't understand how you have no conscience yourselves.	Не понимаю, как это у вас нет никакой совести.
Decent girls, who respect themselves, must not demean themselves that way in public.	Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя так публично.
It seems, thank God, that you are not in an establishment catering to soldiers, but in a respectable house.	Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме.
Not in Little Yamskaya."	Не на Малой Ямской.
The girls return into the house, get into the kitchen, and for a long time sit there on tabourets, contemplating the angry cook Prascoviya, swinging their legs and silently gnawing the sunflower seeds.	Девицы возвращаются в дом, забираются на кухню и долго сидят там на табуретах, созерцая сердитую кухарку Прасковью, болтая ногами и молча грызя семечки.
In the room of Little Manka, who is also called Manka the Scandaliste and Little White Manka, a whole party has gathered.	В комнате у Маленькой Маньки, которую еще называют Манькой Скандалисткой и Манькой Беленькой, собралось целое общество.
Sitting on the edge of the bed, she and another girl-Zoe, a tall handsome girl, with arched eyebrows, with grey, somewhat bulging eyes, with the most typical, white, kind face of the Russian prostitute—are playing at cards, playing at "sixty-six."	Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая девушка, с круглыми бровями, с серыми глазами навыкате, с самым типичным белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в "шестьдесят шесть".
Little Manka's closest friend, Jennie, is lying behind their backs on the bed, prone on her back, reading a tattered book, The Queen's Necklace, the work of Monsieur Dumas, and smoking.	Ближайшая подруга Маньки Маленькой, Женя, лежит за их спинами на кровати навзничь, читает растрепанную книжку "Ожерелье королевы", сочинение и. Дюма, и курит.
In the entire establishment she is the only lover of reading and reads intoxicatingly and without discrimination.	Во всем заведении она единственная любительница чтения и читает запоем и без разбора.
But, contrary to expectation, the forced reading of novels of adventure has not at all made her sentimental and has not vitiated her imagination.	Но, против ожидания, усиленное чтение романов с приключениями вовсе не сделало ее сентиментальной и не раскислило ее воображения.
Above all, she likes in novels a long intrigue, cunningly thought out and deftly disentangled; magnificent duels, before which the viscount unties the laces of his shoes to signify that he does not intend to retreat even a step from his position,[3] and after which the marquis, having spitted the count through, apologizes for having made an opening in his splendid new waistcoat; purses, filled to the full with gold, carelessly strewn to the left and right by the chief heroes; the love adventures and witticisms of Henry IV- in a word, all this spiced heroism, in gold and lace, of the past centuries of French history.	Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, - словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.

In everyday life, on the contrary, she is sober of mind, jeering, practical and cynically malicious.	В обыденной жизни она, наоборот, трезва умом, насмешлива, практична и цинично зла.
In her relation to the other girls of the establishment she occupies the same place that in private educational institutions is accorded to the first strong man, the man spending a second year in the same grade, the first beauty in the class- tyrannizing and adored.	По отношению к другим девицам заведения она занимает такое же место, какое в закрытых учебных заведениях принадлежит первому силачу, второгоднику, первой красавице в классе-тиранствующей и обожаемой.
She is a tall, thin brunette, with beautiful hazel eyes, a small proud mouth, a little moustache on the upper lip and with a swarthy, unhealthy pink on her cheeks.	Она - высокая, худая брюнетка, с прекрасными карими, горящими глазами, маленьким гордым ртом, усиками на верхней губе и со смуглым нездоровым румянцем на щеках.
Without letting the cigarette out of her mouth and screwing up her eyes from the smoke, all she does is to turn the pages constantly with a moistened finger.	Не выпуская изо рта папироски и щурясь от дыма, она то и дело переворачивает страницы намусленным пальцем.
Her legs are bare to the knees; the enormous balls of the feet are of the most vulgar form; below the big toes stand out pointed, ugly, irregular tumours.	Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.
Here also, with her legs crossed, slightly bent, with some sewing, sits Tamara- a quiet, easy-going, pretty girl, slightly reddish, with that dark and shining tint of hair which is to be found on the back of a fox in winter.	Здесь же, положив ногу на ногу, немного согнувшись с шитьем в руках, сидит Тамара, тихая, уютная, хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, с тем темным и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте.
Her real name is Glycera, or Lukeria, as the common folk say it.	Настоящее ее имя Гликерия, или Лукерия по-простонародному.
But it is already an ancient usage of the houses of ill-fame to replace the uncouth names of the Matrenas, Agathas, Cyclitinias with sonorous, preferably exotic names.	Но уже давнишний обычай домов терпимости -заменять грубые имена Матрен, Агафий, Сиклитиний звучными, преимущественно экзотическими именами.
Tamara had at one time been a nun, or, perhaps, merely a novice in a convent, and to this day there have been preserved on her face timidity and a pale puffiness- a modest and sly expression, which is peculiar to young nuns.	Тамара когда-то была монахиней или, может быть, только послушницей в монастыре, и до сих пор в лице ее сохранилась бледная опухлость и пугливость, скромное и лукавое выражение, которое свойственно молодым монахиням.
She holds herself aloof in the house, does not chum with any one, does not initiate any one into her past life.	Она держится в доме особняком, ни с кем не дружит, никого не посвящает в свою прошлую жизнь.
But in her case there must have been many more adventures besides having been a nun: there is something mysterious, taciturn and criminal in her unhurried speech, in the evasive glance of her deep and dark-gold eyes from under the long, lowered eyelashes, in her manners, her sly smiles and intonations of a modest but wanton would-be saint.	Но, должно быть, у нее, кроме монашества, было еще много приключений: что-то таинственное, молчаливое и преступное есть в ее неторопливом разговоре, в уклончивом взгляде ее густо- и темнозолотых глаз из-под длинных опущенных ресниц, в ее манерах, усмешках и интонациях скромной, но развратной святоши.
There was one occurrence when the girls, with well-nigh reverent awe, heard that Tamara could talk fluently in French and German.	Однажды вышел такой случай, что девицы чуть не с благоговейным ужасом услыхали, что Тамара умеет бегло говорить по-французски и по-немецки.

She has within her some sort of an inner, restrained power.	В ней есть какая-то внутренняя сдержанная сила.
Notwithstanding her outward meekness and complaisance, all in the establishment treat her with respect and circumspection- the proprietress, and her mates, and both housekeepers, and even the doorkeeper, that veritable sultan of the house of ill-fame, that general terror and hero.	Несмотря на ее внешнюю кротость и сговорчивость, все в заведении относятся к ней с почтением и осторожностью: и хозяйка, и подруги, и обе экономки, и даже швейцар, этот истинный султан дома терпимости, всеобщая гроза и герой.
"I've covered it," says Zoe and turns over the trump which had been lying under the pack, wrong side up. "I'm going with forty, going with an ace of spades- a ten-spot, Mannechka, if you please.	- Прикрыла, - говорит Зоя и поворачивает козырь, лежавший под колодой, рубашкой кверху. -Выхожу с сорока, хожу с туза пик, пожалуйте, Манечка, десяточку.
I'm through.	Кончила.
Fifty-seven, eleven, sixty-eight.	Пятьдесят семь, одиннадцать, шестьдесят восемь.
How much have you?"	Сколько у тебя?
"Thirty," says Manka in an offended tone, pouting her lips; "oh, it's all very well for you- you remember all the plays.	- Тридцать, - говорит Манька обиженным голосом, надувая губы, - ну да, тебе хорошо, ты все ходы помнишь.
Deal ... Well, what's after that, Tamarochka?" she turns to her friend. "You talk on- I'm listening."	Сдавай... Ну, так что же дальше, Тамарочка? -обращается она к подруге. - Ты говори, я слушаю.
Zoe shuffles the old, black, greasy cards, allows Manya to cut, then deals, having first spat upon her fingers.	Зоя стасовывает старые, черные, замаслившиеся карты и дает Мане снять, потом сдает, поплевав предварительно на пальцы.
Tamara in the meanwhile is narrating to Manya in a quiet voice, without dropping her sewing.	Тамара в это время рассказывает Мане тихим голосом, не отрываясь от шитья.
"We embroidered with gold, in flat embroidery- altar covers, palls, bishops' vestments... With little grasses, with flowers, little crosses.	- Вышивали мы гладью, золотом, напрестольники, воздухи, архиерейские облачения... травками, цветами, крестиками.
In winter, you'd be sitting near a casement; the panes are small, with gratings, there isn't much light, it smells of lamp oil, incense, cypress; you mustn't talk-the mother superior was strict.	Зимой сидишь, бывало, у окна, - окошки маленькие, с решетками, - свету немного, маслицем пахнет, ладаном, кипарисом, разговаривать нельзя было: матушка была строгая.
Some one from weariness would begin droning a pre-Lenten first verse of a hymn ... 'When I consider thy heavens ... ' We sang fine, beautifully, and it was such a quiet life, and the smell was so fine; you could see the flaky snow out the windows- well, now, just like in a dream... "	Кто-нибудь от скуки затянет великопостный ирмос... "Вонми небо и возглаголю и воспою..." Хорошо пели, прекрасно, и такая тихая жизнь, и запах такой прекрасный, снежок за окном, ну вот точно во сне...
Jennie puts the tattered novel down on her stomach, throws the cigarette over Zoe's head, and says mockingly:	Женя опускает истрепанный роман себе на живот, бросает папиросу через Зоину голову и говорит насмешливо:
"We know all about your quiet life.	- Знаем мы вашу тихую жизнь.
You chucked the infants into toilets.	Младенцев в нужники выбрасывали.
The Evil One is always snooping around your holy places."	Лукавый-то все около ваших святых мест бродит.

"I call forty.	- Сорок объявляю.
I had forty-six.	Сорок шесть у меня было!
Finished!" Little Manka exclaims excitedly and claps her palms. "I open with three."	Кончила! - возбужденно восклицает Манька Маленькая и плещет ладонями. - Открываю три.
Tamara, smiling at Jennie's words, answers with a scarcely perceptible smile, which barely distends her lips, but makes little, sly, ambiguous depressions at their corners, altogether as with Monna Lisa in the portrait by Leonardo da Vinci.	Тамара, улыбаясь на слова Жени, отвечает с едва заметной улыбкой, которая почти не растягивает губы, а делает их в концах маленькие, лукавые, двусмысленные углубления, совсем как у Монны Лизы на портрете Леонардо да Винчи.
"Lay folk say a lot of things about nuns ... Well, even if there had been sin once in a while ... "	-Плетут много про монахинь-то мирские... Что же, если и бывал грех...
"If you don't sin- you don't repent," Zoe puts in seriously, and wets her finger in her mouth.	- Не согрешишь - не покаешься, - вставляет серьезно Зоя и мочит палец во рту.
"You sit and sew, the gold eddies before your eyes, while from standing in the morning at prayer your back just aches, and your legs ache.	- Сидишь, вышиваешь, золото в глазах рябит, а от утреннего стояния так вот спину и ломит, и ноги ломит.
And at evening there is service again.	А вечером опять служба.
You knock at the door of the mother superior's celname = "note" 'Through prayers of Thy saints, oh Lord, our Father, have mercy upon us.'	Постучишься к матушке в келию: "Молитвами святых отец наших господи помилуй нас".
And the mother superior would answer from the cell, in a little bass-like	А матушка из келий так баском ответит:
'A-men.'"	"Аминь".
Jennie looks at her intently for some time, shakes her head and says with great significance:	Женя смотрит на нее несколько времени пристально, покачивает головой и говорит многозначительно:
"You're a queer girl, Tamara.	- Странная ты девушка, Тамара.
Here I'm looking at you and wondering.	Вот гляжу я на тебя и удивляюсь.
Well, now, I can understand how these fools, on the manner of Sonka, play at love.	Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят.
That's what they're fools for.	На то они и дуры.
But you, it seems, have been roasted on all sorts of embers, have been washed in all sorts of lye, and yet you allow yourself foolishness of that sort.	А ведь ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости.
What are you embroidering that shirt for?"	Зачем ты эту рубашку вышиваешь?
Tamara, without haste, with a pin refastens the fabric more conveniently on her knee, smooths the seam down with the thimble, and speaks, without raising the narrowed eyes, her head bent just a trifle to one side:	Тамара не торопясь перекалывает поудобнее ткань на своем колене булавкой, заглаживает наперстком шов и говорит, не поднимая сощуренных глаз, чуть склонив голову набок:
"One's got to be doing something.	- Надо что-нибудь делать.
It's wearisome just so.	Скучно так.
I don't play at cards, and I don't like them."	В карты я не играю и не люблю.

Jennie continues to shake her head.	Женя продолжает качать головой.
"No, you're a queer girl, really you are.	- Нет, странная ты девушка, право, странная.
You always have more from the guests than all of us get.	От гостей ты всегда имеешь больше, чем мы все.
You fool, instead of saving money, what do you spend it on?	Дура, чем копить деньги, на что ты их тратишь?
You buy perfumes at seven roubles the bottle.	Духи покупаешь по семи рублей за склянку.
Who needs it?	Кому это нужно?
And now you have bought fifteen roubles' worth of silk.	Вот теперь набрала на пятнадцать рублей шелку.
Isn't this for your Senka, now?"	Это ведь ты Сеньке своему?
"Of course, for Sennechka."	- Конечно, Сенечке.
"What a treasure you've found, to be sure!	- Тоже нашла сокровище.
A miserable thief.	Вор несчастный.
He rides up to this establishment like some general.	Приедет в заведение, точно полководец какой.
How is it he doesn't beat you yet?	Как еще он не бьет тебя.
The thieves--they like that.	Воры, они это любят.
And he plucks you, have no fear?"	И обирает небось?
"More than I want to, I won't give," meekly answers Tamara and bites the thread in two.	- Больше чем я захочу, я не дам, - кротко отвечает Тамара и перекусывает нитку.
"Now that is just what I wonder at.	- Вот этому-то я удивляюсь.
With your mind, your beauty, I would put such rings-around-a-rosie about a guest like that, that he'd take me and set me up.	С твоим умом, с твоей красотой я бы себе такого гостя захороводила, что на содержание бы взял.
I'd have horses of my own, and diamonds."	И лошади свои были бы и брильянты.
"Everyone to his tastes, Jennechka.	- Что кому нравится, Женечка.
You too, now, are a very pretty and darling girl, and your character is so independent and brave, and yet you and I have gotten stuck in Anna Markovna's."	Вот и ты тоже хорошенькая и милая девушка, и характер у тебя такой независимый и смелый, а вот застряли мы с тобой у Анны Марковны.
Jennie flares up and answers with unsimulated bitterness:	Женя вспыхивает и отвечает с непритворной горечью:
"Yes!	-Да!
Why not!	Еще бы!
All things come your way! ... You have all the very best guests.	Тебе везет!.. У тебя все самые лучшие гости.
You do what you want with them, but with me it's always either old men or suckling babies.	Ты с ними делаешь, что хочешь, а у меня всё -либо старики, либо грудные младенцы.
I have no luck.	Не везет мне.
The ones are snotty, the others have yellow around the mouth.	Одни сопливые, другие желторотые.

More than anything else, now, I dislike the little boys.	Вот больше всего я мальчишек не люблю.
He comes, the little varmint; he's cowardly, he hurries, he trembles, but having done the business, he doesn't know what to do with his eyes for shame.	Придет, гаденыш, трусит, торопится, дрожит, а сделал свое дело, не знает, куда глаза девать от стыда.
He's all squirming from disgust.	Корчит его от омерзения.
I just feel like giving him one in the snout.	Так и дала бы по морде.
Before giving you the rouble, he holds it in his pocket in his fist, and that rouble's all hot, even sweaty.	Прежде чем рубль дать, он его в кармане в кулаке держит, горячий весь рубль-то, даже потный.
The milksop!	Молокосос!
His mother gives him a ten kopeck piece for a French roll with sausage, but he's economized out of that for a wench.	Ему мать на французскую булку с колбасой дает гривенник, а он на девку сэкономил.
I had one little cadet in the last few days.	Был у меня на днях один кадетик.
So just on purpose, to spite him, I say: 'Here, my dearie, here's a little caramel for you on your way; when you're going back to your corps, you'll suck on it.'	Так я нарочно, назло ему говорю: "На тебе, миленький, на тебе карамелек на дорогу, пойдешь обратно в корпус - пососешь".
So at first he got offended, but afterwards took it.	Так он сперва обиделся, а потом взял.
Later I looked from the stoop, on purpose; just as soon as he walked out, he looked around, and right away into his mouth with the caramel.	Я потом нарочно подглядела с крыльца: как вышел, оглянулся, и сейчас карамельку в рот.
The little swine!"	Поросенок!
"But with old men it's still worse," says Little Manka in a tender voice, and slyly looks at Zoe. "What do you think, Zoinka?"	- Ну, со стариками еще хуже, - говорит нежным голосом Манька Маленькая и лукаво заглядывает на Зою, - как ты думаешь, Зоинька?
Zoe, who had already finished playing, and was just about to yawn, now cannot in any way give rein to her yawns.	Зоя, которая уже кончила играть и только что хотела зевнуть, теперь никак не может раззеваться.
She does not know whether she wants to be angry or to laugh.	Ей хочется не то сердиться, не то смеяться.
She has a steady visitor, some little old man in a high station, with perverted erotic habits.	У ней есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками.
The entire establishment makes fun of his visits to her.	Над его визитами к ней потешается все заведение.
Zoe at last succeeds in yawning.	Зое удается, наконец, раззеваться.
"To the devil's dam with all of you," she says, with her voice hoarse after the yawn; "may he be damned, the old anathema!"	- Ну вас к чертовой матери, - говорит она сиплым, после зевка, голосом, - будь он проклят, старая анафема!
"But still, the worst of all," Jennie continues to discourse, "worse than your director, Zoinka, worse than my cadet, the worst of all- are your lovers.	- А все-таки хуже всех, - продолжает рассуждать Женя, - хуже твоего директора, Зоинька, хуже моего кадета, хуже всех - ваши любовники.

What can there be joyous in this: he comes drunk, poses, makes sport of you, wants to pretend there's something in him- only nothing comes of it all.	Ну что тут радостного: придет пьяный, ломается, издевается, что-то такое хочет из себя изобразить, но только ничего у него не выходит.
Wha-at a lad-die, to be sure!	Скажите, пожалуйста: маль-чи-шеч-ка.
The scummiest of the scum, dirty, beaten-up, stinking, his whole body in scars, there's only one glory about him: the silk shirt which Tamarka will embroider for him.	Хам хамом, грязный, избитый, вонючий, все тело в шрамах, только одна ему хвала: шелковая рубашка, которую ему Тамарка вышьет.
He curses one's mother, the son of a bitch, always aching for a fight.	Ругается, сукин сын, по-матерному, драться лезет.
Ugh!	Тьфу!
No!" she suddenly exclaimed in a merry provoking voice, "The one I love truly and surely, for ever and ever, is my Mannechka, Manka the white, little Manka, my Manka-Scandalistochka."	Нет, - вдруг воскликнула она веселым задорным голосом,кого люблю верно и нелицемерно, во веки веков, так это мою Манечку, Маньку Беленькую, Маньку Маленькую, мою Маньку Скандалисточку.
And unexpectedly, having embraced Manya by the shoulders and bosom, she drew her toward herself, threw her down on the bed, and began to kiss deeply and vigorously her hair, eyes, lips.	И неожиданно, обняв за плечи и грудь Маню, она притянула ее к себе, повалила на кровать и стала долго и сильно целовать ее волосы, глаза, губы.
Manka with difficulty tore herself away from her, with dishevelled, bright, fine, downy hair, all rosy from the resistance, and with eyes downcast and moist from shame and laughter.	Манька с трудом вырвалась от нее с растрепанными светлыми, тонкими, пушистыми волосами, вся розовая от сопротивления и с опущенными влажными от стыда и смеха глазами.
"Leave off, Jennechka, leave off.	- Оставь, Женечка, оставь.
Well, now, what are you doing?	Ну что ты, право...
Let me go!"	Пусти!
Little Manya is the meekest and quietest girl in the entire establishment.	Маня Маленькая - самая кроткая и тихая девушка во всем заведении.
She is kind, yielding, can never refuse anybody's request, and involuntarily everybody treats her with great gentleness.	Она добра, уступчива, никогда не может никому отказать в просьбе, и невольно все относятся к ней с большой нежностью.
She blushes over every trifle, and at such time becomes especially attractive, as only very tender blondes with a sensitive skin can be attractive.	Она краснеет по всякому пустяку и в это время становится особенно привлекательна, как умеют быть привлекательны очень нежные блондинки с чувствительной кожей.
But it is sufficient for her to drink three or four glasses of Liqueur Benedictine, of which she is very fond, for her to become unrecognizable and to create brawls, such, that there is always required the intervention of the housekeepers, the porter, at times even the police.	Но достаточно ей выпить три-четыре рюмки ликера-бенедиктина, который она очень любит, как она становится неузнаваемой и выделывает такие скандалы, что всегда требуется вмешательство экономок, швейцара, иногда даже полиции.
It is nothing for her to hit a guest in the face or to throw in his face a glass filled with wine, to overturn the lamp, to curse out the proprietress, Jennie treats her with some strange, tender patronage and rough adoration.	Ей ничего не стоит ударить гостя по лицу или бросить ему в глаза стакан, наполненный вином, опрокинуть лампу, обругать хозяйку. Женя относится к ней с каким-то странным, нежным покровительством и грубым обожанием.

"Ladies, to dinner!	- Барышни, обедать!
To dinner, ladies!" calls Zociya the housekeeper, running along the corridor.	Обедать, барышни! - кричит, пробегая вдоль коридора, экономка Зося.
On the run she opens the door into Manya's room and drops hurriedly:	На бегу она открывает дверь в Манину комнату и кидает торопливо:
"To dinner, to dinner, ladies!"	- Обедать, обедать, барышни!
They go again to the kitchen, all still in their underwear, all unwashed, in slippers and barefoot.	Идут опять на кухню, все также в нижнем белье, все немывшиеся, в туфлях и босиком.
A tasty vegetable soup of pork rinds and tomatoes, cutlets, and pastry-cream rolls are served.	Подают вкусный борщ со свиной кожицей и с помидорами, котлеты и пирожное: трубочки со сливочным кремом.
But no one has any appetite, thanks to the sedentary life and irregular sleep, and also because the majority of the girls, just like school-girls on a holiday, had already managed during the day to send to the store for halvah, nuts, rakkat loukoum (Turkish Delight), dill-pickles and molasses candy, and had through this spoiled their appetites.	Но ни у кого нет аппетита благодаря сидячей жизни и неправильному сну, а также потому, что большинство девиц, как институтки в праздник, уже успели днем послать в лавочку за халвой, орехами. рахат-лукумом, солеными огурцами и тянучками и этим испортили себе аппетит.
Only Nina alone- a small, pug-nosed, snuffling country girl, seduced only two months ago by a travelling salesman, and (also by him) sold into a brothel- eats for four.	Одна только Нина, маленькая, курносая, гнусавая деревенская девушка, всего лишь два месяца назад обольщенная каким-то коммивояжером и им же проданная в публичный дом, ест за четверых.
The inordinate, provident appetite of a woman of the common people has not yet disappeared in her.	У нее все еще не пропал чрезмерный, запасливый аппетит простолюдинки.
Jennie, who has only picked fastidiously at her cutlet and eaten half her cream roll, speaks to her in a tone of hypocritical solicitude:	Женя, которая лишь брезгливо поковыряла котлетку и съела половину трубочки, говорит ей тоном лицемерного участия:
"Really, Pheclusha, you might just as well eat my cutlet, too.	-Ты бы, Феклуша, скушала бы и мою котлетку.
Eat, my dear, eat; don't be bashful- you ought to be gaining in health.	Кушай, милая, кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться.
But do you know what I'll tell you, ladies?" she turns to her mates, "Why, our Pheclusha has a tape-worm, and when a person has a tape-worm, he always eats for two: half for himself, half for the worm."	А знаете, барышни, что я вам скажу, - обращается она к подругам, - ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
Nina sniffs angrily and answers in a bass which comes as a surprise from one of her stature, and through her nose:	Нина сердито сопит и отвечает неожиданным для ее роста басом и в нос:
"There are no tape-worms in me.	- Никаких у меня нет глистов.
It's you that has the tape-worms, that's why you are so skinny."	Это у вас есть глисты, оттого вы такая худая.
And she imperturbably continues to eat, and after dinner feels herself sleepy, like a boa constrictor, eructs loudly, drinks water, hiccups, and, by stealth, if no one sees her, makes the sign of the cross over her mouth, through an old habit.	И она невозмутимо продолжает есть и после обеда чувствует себя сонной, как удав, громко рыгает, пьет воду, икает и украдкой, если никто не видит, крестит себе рот по старой привычке.

But already the ringing voice of Zociya can. be heard through the corridors and rooms:	Но вот уже в коридорах и комнатах слышится звонкий голос Зоси:
"Get dressed, ladies, get dressed.	- Одеваться, барышни, одеваться.
There's no use in sitting around... To work... "	Нечего рассиживаться... На работу...
After a few minutes in all the rooms of the establishment there are smells of singed hair, boric-thymol soap, cheap eau-de-cologne.	Через несколько минут во всех комнатах заведения пахнет паленым волосом, борно-тимоловым мылом, дешевым одеколоном.
The girls are dressing for the evening.	Девицы одеваются к вечеру.
Chapter 4	IV
The late twilight came on, and after it the warm, dark night, but for long, until very midnight, did the deep crimson glow of the sky still smoulder.	Настали поздние сумерки, а за ними теплая темная ночь, но еще долго, до самой полуночи, тлела густая малиновая заря.
Simeon, the porter of the establishment, has lit all the lamps along the walls of the drawing room, and the lustre, as well as the red lantern over the stoop.	Швейцар, заведения Симеон зажег все лампы по стенам залы и люстру, а также красный фонарь над крыльцом.
Simeon was a spare, stocky, taciturn and harsh man, with straight, broad shoulders, dark-haired, pock-marked, with little bald spots on his eye-brows and moustaches from small-pox, and with black, dull, insolent eyes.	Симеон был сухопарый, сутуловатый, молчаливый и суровый человек, с прямыми широкими плечами, брюнет, шадровитый, с вылезшими от оспы плешинками бровями и усами и с черными, матовыми, наглыми глазами.
By day he was free and slept, while at night he sat without absenting himself in the front hall under the reflector, in order to help the guests with their coats and to be ready in case of any disorder.	Днем он бывал свободен и спал, а ночью сидел безотлучно в передней под рефлектором, чтобы раздевать и одевать гостей и быть готовым на случай всякого беспорядка.
The pianist came- a tall, elegant young man, with white eyebrows and eyelashes, and a cataract in his right eye.	Пришел тапер - высокий, белобрысый деликатный молодой человек с бельмом на правом глазу.
The while there were no guests, he and Isaiah Savvich quietly rehearsed Pas d'Espagne, at that time coming into fashion.	Пока не было гостей, он с Исай Саввичем потихоньку разучивали "pas d'Espagne" [1 -Падеспань (франц.)] - танец, начинавший входить в то время в моду.
For every dance ordered by the guests, they received thirty kopecks for an easy dance, and a half rouble for a quadrille.	За каждый танец, заказанный гостями, они получали тридцать копеек за легкий танец и по полтиннику за кадриль.
But one-half of this price was taken out by the proprietress, Anna Markovna; the other, however, the musicians divided evenly.	Но одну половину из этой цены брала себе хозяйка, Анна Марковна, другую же музыканты делили поровну.
In this manner the pianist received only a quarter of the general earnings, which, of course, was unjust, since Isaiah Savvich played as one self-taught and was distinguished for having no more ear for music than a piece of wood.	Таким образом тапер получал только четверть из общего заработка, что, конечно, было несправедливо, потому что Исай Саввич играл самоучкой и отличался деревянным слухом.
The pianist was constantly compelled to drag him on to new tunes, to correct and cover his mistakes with loud chords.	Таперу приходилось постоянно его натаскивать на новые мотивы, поправлять и заглушать его ошибки громкими аккордами.

The girls said of their pianist to the guests, with a certain pride, that he had been in the conservatory and always ranked as the first pupil, but since he is a Jew, and in addition to that his eyes had begun to trouble him, he had not succeeded in completing the course.	Девицы с некоторой гордостью рассказывали гостям о тапере, что он был в консерватории и шел все время первым учеником, но так как он еврей и к тому же заболел глазами, то ему не удалось окончить курса.
They all treated him carefully and considerately, with some sort of solicitous, somewhat mawkish, commiseration, which chimes so well with the inner, backstage customs of houses of ill-fame, where underneath the outer coarseness and the flaunting of obscene words dwells the same sweetish, hysterical sentimentality as in female boarding schools, and, so they say, in penal institutions.	Все они относились к нему очень бережно и внимательно, с какой-то участливой, немножко приторной жалостливостью, что весьма вяжется с внутренними закулисными нравами домов терпимости, где под внешней грубостью и щегольством похабными словами живет такая же слащавая, истеричная сентиментальность, как и в женских пансионах и, говорят, в каторжных тюрьмах.
In the house of Anna Markovna everybody was already dressed and ready for the reception of the guests, and languishing from inaction and expectation.	Все уже были одеты и готовы к приему гостей в доме Анны Марковны и томились бездельем и ожиданием.
Despite the fact that the majority of the women experienced toward men- with the exception of their lovers- a complete, even somewhat squeamish, indifference, before every evening dim hopes came to life and stirred within their souls; it was unknown who would choose them, whether something unusual, funny and alluring might not happen, whether a guest would not astonish with his generosity, whether there would not be some miracle which would overturn the whole life... In these presentiments and hopes was something akin to those emotions which the accustomed gamester experiences when counting his ready money before starting out for his club.	Несмотря на то, что большинство женщин испытывало к мужчинам, за исключением своих любовников, полное, даже несколько брезгливое равнодушие, в их душах перед каждым вечером все-таки оживали и шевелились смутные надежды: неизвестно, кто их выберет, не случится ли чего-нибудь необыкновенного, смешного или увлекательного, не удивит ли гость своей щедростью, не будет ли какого-нибудь чуда, которое перевернет всю жизнь? В этих предчувствиях и надеждах было нечто похожее на те волнения, которые испытывает привычный игрок, пересчитывающий перед отправлением в клуб свои наличные деньги.
Besides that, despite their asexuality, they still had not lost the chiefest instinctive aspiration of women-to please.	Кроме того, несмотря на свою бесполость, они все-таки не утеряли самого главного, инстинктивного стремления женщин - нравиться.
And, in truth, altogether curious personages came into the house at times and ludicrous, motley events arose.	И правда, иногда приходили в дом совсем диковинные лица и происходили сумбурные, пестрые события.
The police would appear suddenly together with disguised detectives and arrest some seemingly respectable, irreproachable gentlemen and lead them off, pushing them along with blows in the neck.	Являлась вдруг полиция вместе с переодетыми сыщиками и арестовывала каких-нибудь приличных на вид, безукоризненных джентльменов и уводила их, толкая в шею.

At times brawls would spring up between the drunken, trouble-making company and the porters of all the establishments, who had gathered on the run for the relief of a fellow porter- a brawl, during which the window-panes and the decks of grand-pianos were broken, when the legs of the plush chairs were wrenched out for weapons, blood ran over the parquet floor of the drawing room and the steps of the stairs, and people with pierced sides and broken heads fell down into the dirt near the street entrance, to the feral, avid delight of Jennka, who, with burning eyes, with happy laughter, went into the thickest of the melee, slapped herself on the hips, swore and sicked them on, while her mates were squealing from fear and hiding under the beds.	Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, - драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
There were occurrences when there would arrive, with a pack of parasites, some member of a workingmen's association or a cashier, long since far gone in an embezzlement of many thousands through gambling at cards and hideous orgies, and now, in a drunken, senseless delirium, tossing the last money after the other, before suicide or the prisoner's box.	Случалось, приезжал со стаей прихлебателей какой-нибудь артельщик или кассир, давно уже зарвавшийся в многотысячной растрате, в карточной игре и безобразных кутежах и теперь дошвыривающий, перед самоубийством или скамьей подсудимых, в угарном, пьяном, нелепом бреду, последние деньги.
Then the doors and windows of the house would be tightly closed, and for two days and nights at a stretch a Russian orgy would go on- nightmarish, tedious, savage, with screams and tears, with revilement over the body of woman; paradisaical nights were gotten up, during which naked, drunken, bow-legged, hairy, pot-bellied men, and women with flabby, yellow, pendulous thin bodies hideously grimaced to the music; they drank and guzzled like swine, on the beds and on the floor, amidst the stifling atmosphere, permeated with spirits, befouled with human respiration and the exhalations of unclean skins.	Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
Occasionally, there would appear a circus athlete, creating in the low-ceiled quarters a strangely cumbersome impression, somewhat like that of a horse led into a room; a Chinaman in a blue blouse, white stockings, and with a queue; a negro from a cabaret, in a tuxedo coat and checked pantaloons, with a flower in his button-hole, and with starched linen, which, to the amazement of the girls, not only did not soil from the black skin, but appeared still more dazzlingly white.	Изредка появлялся в заведении цирковый атлет, производивший в невысоких помещениях странно-громоздкое впечатление, вроде лошади, введенной в комнату, китаец в синей кофте, белых чулках и с косой, негр из кафешантана в смокинге и клетчатых панталонах, с цветком в петлице и в крахмальном белье, которое, к удивлению девиц, не только не пачкалось от черной кожи, но казалось еще более ослепительно-блестящим.
These rare people fomented the satiated imagination of the prostitutes, excited their exhausted sensuality and professional curiosity, and all of them, almost enamoured, would walk in their steps, jealous and bickering with one another.	Эти редкие люди будоражили пресыщенное воображение проституток, возбуждай их истощенную чувственность и профессиональное любопытство, и все они, почти влюбленные, ходили за ними следом, ревнуя и огрызаясь друг на друга.
There was one incident when Simeon had let into the room an elderly man, dressed like a bourgeois.	Был случай, что Симеон впустил в залу какого-то пожилого человека, одетого по-мещански.

There was nothing exceptional about him; he had a stern, thin face, with bony, evil-looking cheek-bones, protruding like tumours, a low forehead, a beard like a wedge, bushy eyebrows, one eye perceptibly higher than the other.	Ничего не было в нем особенного: строгое, худое лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один глаз заметно выше другого.
Having entered, he raised his fingers, folded for the sign of the cross, to his forehead, but having searched the corners with his eyes and finding no image, he did not in the least grow confused, put down his hand, and at once with a business-like air walked up to the fattest girl in the establishment- Kitty.	Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым видом подошел к самой толстой во всем заведении девице - Катьке.
"Let's go!" he commanded curtly, and with determination nodded his head in the direction of the door.	- Пойдем! - скомандовал он коротко и мотнул решительно головой на дверь,
During the entire period of her absence the omniscious Simeon, with a mysterious, and even somewhat proud air, managed to inform Niura, at that time his mistress, while she, in a whisper, with horror in her rounded eyes, told her mates, in secret, that the name of the bourgeois was Dyadchenko, and that last fall he had volunteered, owing to the absence of the hangman, to carry out the execution of eleven rioters, and with his own hands had hung them in two mornings.	Но во время его отсутствия всезнающий Симеон с таинственным и даже несколько гордым видом успел сообщить своей тогдашней любовнице Нюре, а она шепотом, с ужасом в округлившихся глазах, рассказала подругам по секрету о том, что фамилия мещанина - Дядченко и что он прошлой осенью вызвался, за отсутствием палача, совершить казнь над одиннадцатью бунтовщиками и собственноручно повесил их в два утра.
And—monstrous as it may be- at that hour there was not in the establishment a single girl who did not feel envy toward the fat Kitty, and did not experience a painful, keen, vertiginous curiosity.	И - как это ни чудовищно - не было в этот час ни одной девицы во всем заведении, которая не почувствовала бы зависти к толстой Катьке и не испытала бы жуткого, терпкого, головокружительного любопытства.
When Dyadchenko was going away half an hour later- with his sedate and stern air, all the women speechlessly, with their mouths gaping, escorted him. to the street door and afterwards watched him from the windows as he walked along the street.	Когда Дядченко через полчаса уходил со своим степенным и суровым видом, все женщины безмолвно, разинув рты, провожали его до выходной двери и потом следили за ним из окон, как он шел по улице.
Then they rushed into the room of the dressing Kitty and overwhelmed her with interrogations.	Потом кинулись в комнату одевавшейся Катьки и засыпали ее расспросами.
They looked with a new feeling, almost with astonishment, at her bare, red, thick arms, at the bed, still crumpled, at the old, greasy, paper rouble, which Kitty showed them, having taken it out of her stocking.	Глядели с новым чувством, почти с изумлением на ее голые, красные, толстые руки, на смятую еще постель, на бумажный старый, засаленный рубль, который Катька показала им, вынув его из чулка.
Kitty could tell them nothing. "A man like any man, like all men," she said with a calm incomprehension; but when she found out who her visitor had been, she suddenly burst into tears, without herself knowing why.	Катька ничего не могла рассказать - "мужчина как мужчина, как все мужчины", - говорила она со спокойным недоумением, но когда узнала, кто был ее гостем, то вдруг расплакалась, сама не зная почему.

This man, the outcast of outcasts, fallen as low as the fancy of man can picture, this voluntary headsman, had treated her without rudeness, but with such absence of even a hint at endearment, with such disdain and wooden indifference, as no human being is treated; not even a dog or a horse, and not even an umbrella, overcoat or hat, but like some dirty, unclean object, for which a momentary, unavoidable need arises, but which, at the passing of its needfulness, becomes foreign, useless, and disgusting.	Этот человек, отверженный из отверженных, так низко упавший, как только может представить себе человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с таким пренебрежением и деревянным равнодушием, как обращаются не с человеком, даже не с собакой или лошадью, и даже не с зонтиком, пальто или шляпой, а как с каким-то грязным предметом, в котором является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным и противным.
The entire horror of this thought the fat Kate could not embrace with her brain of a fattened turkey hen, and because of that cried- as it seemed even to her-without cause and reason.	Всего ужаса этой мысли толстая Катька не могла объять своим мозгом откормленной индюшки и потому плакала, - как и ей самой казалось, -беспричинно и бестолково.
There were also other happenings, which stirred up the turbid, foul life of these poor, sick, silly, unfortunate women.	Бывали и другие происшествия, взбалтывавшие мутную, грязную жизнь этих бедных, больных, глупых, несчастных женщин.
There were cases of savage, unbridled jealousy with pistol shots and poisoning; occasionally, very rarely, a tender, flaming and pure love would blossom out upon this dung; occasionally the women even abandoned an establishment with the help of the loved man, but almost always came back.	Бывали случаи дикой, необузданной ревности с пальбой из револьвера и отравлением; иногда, очень редко, расцветала на этом навозе нежная, пламенная и чистая любовь; иногда женщины даже покидали при помощи любимого человека заведение, но почти всегда возвращались обратно.
Two or three times it happened that a woman from a brothel would suddenly prove pregnant- and this always seemed, on the face of it, laughable and disgraceful, but touching in the profundity of the event.	Два или три раза случалось, что женщина из публичной" дома вдруг оказывалась беременной, и это всегда бывало, по внешности, смешно и позорно, но в глубине события - трогательно.
And no matter what may have happened, every evening brought with it such an irritating, strained, spicy expectation of adventures that every other life, after that in a house of ill-fame, would have seemed flat and humdrum to these lazy women of no will power.	И как бы то ни было, каждый вечер приносил с собою такое раздражающее, напряженное, пряное ожидание приключений, что всякая другая жизнь, после дома терпимости, казалась этим ленивым, безвольным женщинам пресной и скучной.
Chapter 5	V
The windows are opened wide to the fragrant darkness of the evening, and the tulle curtains stir faintly back and forth from the imperceptible movement of the air.	Окна раскрыты настежь в душистую темноту вечера, и тюлевые занавески слабо колышутся взад и вперед от незаметного движения воздуха.
It smells of dewy grass from the consumptive little garden in front of the house, and just the least wee bit of lilac and the withering birch leaves of the little trees placed near the entrance because of the Trinity.	Пахнет росистой травой из чахлого маленького палисадника перед домом, чуть-чуть сиренью и вянущим березовым листом от троицких деревцов у подъезда.

Liuba, in a blue velvet blouse with low cut bosom, and Niura, dressed as a "baby," in a pink, wide sacque to the knees, with her bright hair loose and with little curls on her forehead, are lying embraced on the window-sill, and are singing in a low voice a song about the hospital, which song is the rage of the day and exceedingly well known among prostitutes.	Люба в синей бархатной кофте с низко вырезанной грудью и Нюра, одетая как "бэбэ", в розовый широкий сак до колен, с распущенными светлыми волосами и с кудряшками на лбу, лежат, обнявшись, на подоконнике и поют потихоньку очень известную между проститутками злободневную песню про больницу.
Niura, through her nose, leads in a high voice. Liuba seconds her with a stifled alto:	Нюра тоненько, в нос, выводит первый голос, Люба вторит ей глуховатым альтом:
"Monday now is come again, They're supposed to get me out; Doctor Krasov won't let me out... "	Понедельник наступает, □ □ Мне на выписку идти, □□Доктор Красов не пускает...
In all the houses the windows are brightly lit, while hanging lanterns are burning before the entrances.	Во всех домах отворенные окна ярко освещены, а перед подъездами горят висячие фонари.
To both girls the interior in the establishment of Sophia Vasilievna, which is directly opposite, is distinctly visible- the shining yellow parquet, draperies of a dark cherry colour on the doors, caught up with cords, the end of a black grand-piano, a pier glass in a gilt frame, and the figures of women in gorgeous dresses, now flashing at the windows, now disappearing, and their reflections in the mirrors.	Обеим девушкам отчетливо видна внутренность залы в заведении Софьи Васильевны, что напротив: желтый блестящий паркет, темно-вишневые драпри на дверях, перехваченные шнурами, конец черного рояля, трюмо в золоченой раме и то мелькающие в окнах, то скрывающиеся женские фигуры в пышных платьях и их отражения в зеркалах.
The carved stoop of Treppel, to the right, is brightly illuminated by a bluish electric light in a big frosted globe.	Резное крыльцо Треппеля, направо, ярко озарено голубоватым электрическим светом из большого матового шара.
The evening is calm and warm.	Вечер тих и тепел.
Somewhere far, far away, beyond the line of the railroads, beyond some black roofs and the thin black trunks of trees, down low over the dark earth in which the eye does not see but rather senses the mighty green tone of spring, reddens with a scarlet gold the narrow, long streak of the sunset glow, which has pierced the dove-coloured mist.	Г де-то далеко-далеко, за линией железной дороги, за какими-то черными крышами и тонкими черными стволами деревьев, низко, над темной землей, в которой глаз не видит, а точно чувствует могучий зеленый весенний тон, рдеет алым золотом, прорезавшись сквозь сизую мглу, узкая, длинная полоска поздней зари.
And in this indistinct, distant light, in the caressing air, in the scents of the oncoming night, was some secret, sweet, conscious mournfulness, which usually is so gentle in the evenings between spring and summer.	И в этом неясном дальнем свете, в ласковом воздухе, в запахах наступающей ночи была какая-то тайная, сладкая, сознательная печаль, которая бывает так нежна в вечера между весной и летом.
The indistinct noise of the city floated in, the dolorous, snuffling air of an accord?on, the mooing of cows could be heard; somebody's soles were scraping dryly and a ferruled cane rapped resoundingly on the flags of the pavement; lazily and irregularly the wheels of a cabman's victoria, rolling at a pace through Yama, would rumble by, and all these sounds mingled with a beauty and softness in the pensive drowsiness of the evening.	Плыл неясный шум города, слышался скучающий гнусавый напев гармонии, мычание коров, сухо шаркали чьи-то подошвы, и звонко стучала окованная палочка о плиты тротуара, лениво и неправильно погромыхивали колеса извозчичьей пролетки, катившейся шагом по Яме, и все эти звуки сплетались красиво и мягко в задумчивой дремоте вечера.
And the whistles of the locomotives on the line of the railroad, which was marked out in the darkness with green and red lights, sounded with a quiet, singing caution.	И свистки паровозов на линии железной дороги, обозначенной в темноте зелеными и красными огоньками, раздавались с тихой, певучей осторожностью.

"Now the nurse is co-oming in, Bringing sugar and a roll,	Вот сиделочка прихо-одит, □ □Булку с сахаром несет...
Bringing sugar and a roll, Deals them equally to all."	Булку с сахаром несет, □□Всем поровну раздает.
"Prokhor Ivanich!" Niura suddenly calls after the curly waiter from the dram-shop, who, a light black silhouette, is running across the road. "Oh, Prokhor Ivanich!"	- Прохор Иванович! - вдруг окликает Нюра кудрявого слугу из пивной, который легким черным силуэтом перебегает через дорогу. - А Прохор Иваныч!
"Oh, bother you!" the other snarls hoarsely. "What now?"	- Ну вас! - сипло огрызается тот. - Чего еще?
"A friend of yours sent you his regards.	- Вам велел кланяться один ваш товарищ.
I saw him today."	Я его сегодня видела.
"What sort of friend?"	- Какой такой товарищ?
"Such a little good-looker!	- Такой хорошенький!
An attractive little brunet... No, but you'd better ask-where did I see him?"	Брюнетик симпатичный... Нет, а вы спросите лучше, где я его видела?
"Well, where?" Prokhor Ivanovich comes to a stop for a minute.	- Ну где? - Прохор Иванович приостанавливается на минуту.
"And here's where: nailed over there, on the fifth shelf with old hats, where we keep all dead cats."	- А вот где: у нас на гвозде, на пятой полке, где дохлые волки.
"Scat!	- Ат!
You darn fool!"	Дура еловая.
Niura laughs shrilly over all Yama, and throws herself down on the sill, kicking her legs in high black stockings.	Нюра хохочет визгливо на всю Яму и валится на подоконник, брыкая ногами в высоких черных чулках.
Afterward, having ceased laughing, she all of a sudden makes round astonished eyes and says in a whisper:	Потом, перестав смеяться, она сразу делает круглые удивленные глаза и говорит шепотом:
"But do you know, girlie- why, he cut a woman's throat the year before last- that same Prokhor.	- А знаешь, девушка, ведь он в позапрошлом годе женщину одну зарезал, Прохор-то.
Honest to God!"	Ей-богу.
"Is that so?	-Ну?
Did she die?"	До смерти?
"No, she didn't.	- Нет, не до смерти.
She got by," says Niura, as though with regret. "But just the same she lay for two months in the Alexandrovskaya Hospital.	Выкачалась, - говорит Нюра, точно с сожалением. - Однако два месяца пролежала в Александровской.
The doctors said, that if it were only this teen-weeny bit higher- then it would have been all over.	Доктора говорили, что если бы на вот-вот столечко повыше, - то кончено бы.
Bye-bye!"	Амба!
"Well, what did he do that to her for?"	- За что же он ее?
"How should I know?	-А я знаю?

Maybe she hid money from him or wasn't true to him.	Может быть, деньги от него скрывала или изменила.
He was her lover- her pimp."	Любовник он у ей был - кот.
"Well, and what did he get for it?"	- Ну и что же ему за это?
"Why, nothing.	- А ничего.
There was no evidence of any kind.	Никаких улик не было.
There had been a free-for-all mix-up.	Была тут общая склока.
About a hundred people were fighting.	Человек сто дралось.
She also told the police that she had no suspicions of any sort.	Она тоже в полицию заявила, что никаких подозрений не имеет.
But Prokhor himself boasted afterwards: 'I,' says he, 'didn't do for Dunka that time, but I'll finish her off another time.	Но Прохор сам потом хвалился: я, говорит, в тот раз Дуньку не зарезал, так в другой раз дорежу.
She,' says he, 'won't get by my hands.	Она, говорит, от моих рук не уйдет.
I'm going to give her the works.'"	Будет ей амба!
A shiver runs all the way down Liuba's back.	Люба вздрагивает всей спиной.
"They're desperate fellows, these pimps!" she pronounces quietly, with horror in her voice.	- Отчаянные они, эти коты! - произносит она тихо, с ужасом в голосе.
"Something terrible!	- Страсть до чего!
I, you know, played at love with our Simeon for a whole year.	Я, ты знаешь, с нашим Симеоном крутила любовь целый год.
Such a Herod, the skunk!	Такой ирод, подлец!
I didn't have a whole spot on me. I always went about in black and blue marks.	Живого места на мне не было, вся в синяках ходила.
And it wasn't for any reason at all, but just simply so-he'd go in the morning into a room with me, lock himself in, and start in to torture me.	И не то, чтобы за что-нибудь, а просто так, пойдет утром со мной в комнату, запрется и давай меня терзать.
He'd wrench my arms, pinch my breasts, grab my throat and begin to strangle me.	Руки выкручивает, за груди щиплет, душить начнет за горло.
Or else he'd be kissing, kissing, and then he'd bite the lips so that the blood would just spurt out... I'd start crying- but that's all he was looking for.	А то целует-целует, да как куснет за губы, так кровь аж и брызнет... я заплачу, а ему только этого и нужно.
Then he'd just pounce an me like a beast- simply shivering all over.	Так зверем на меня и кинется, аж задрожит.
And he'd take all my money away- well, now, to the very last little copper.	И все деньги от меня отбирал, ну вот все до копеечки.
There wasn't anything to buy ten cigarettes with.	Не на что было десятка папирос купить.
He's stingy, this here Simeon, that's what, always into the bank-book with it, always putting it away into the bank-book... Says when he gets a thousand roubles together- he'll go into a monastery."	Он ведь скупой, Симеон-то, все на книжку, на книжку относит... Говорит, что, как соберет тысячу рублей, - в монастырь уйдет.
"Go on!"	-Ну?

"Honest to God.	- Ей-богу.
You look into his little room: the twenty-four hours round, day and night, the little holy lamp burns before the images.	Ты посмотри у него в комнатке: круглые сутки, днем и ночью, лампадка горит перед образами.
He's very strong for God ... Only I think that he's that way because there's heavy sins upon him.	Он очень до бога усердный... Только я думаю, что он оттого такой, что тяжелые грехи на нем.
He's a murderer."	Убийца он.
"What are you saying?"	- Да что ты?
"Oh, let's drop talking about him, Liubochka.	- Ах, да ну его, бросим о нем, Любочка.
Well, let's go on further:	Ну, давай дальше:
"I'll go to the drug store, buy me some poison, And I will poison then meself,"	Пойду в хаптеку, куплю я ха-ду, □ □ Сама себя я хатравлю, -
Niura starts off in a very high, thin voice.	заводит Нюра тоненьким голоском.
Jennie walks back and forth in the room, with arms akimbo, swaying as she walks, and looking at herself in all the mirrors.	Женя ходит взад и вперед по зале, подбоченившись, раскачиваясь на ходу и заглядывая на себя во все зеркала.
She has on a short orange satin dress, with straight deep pleats in the skirt, which vacillates evenly to the left and right from the movement of her hips.	На ней надето короткое атласное оранжевое платье с прямыми глубокими складками на юбке, которая мерно колеблется влево и вправо от движения ее бедер.
Little Manka, a passionate lover of card games, ready to play from morning to morning, without stopping, is playing away at "sixty-six" with Pasha, during which both women, for convenience in dealing, have left an empty chair between them, while they gather their tricks into their skirts, spread out between their knees.	Маленькая Манька, страстная любительница карточной игры, готовая играть с утра до утра не переставая, дуется в "шестьдесят шесть" с Пашей, причем обе женщины для удобства сдачи оставили между собою пустой стул, а взятки собирают себе в юбки, распяленные между коленями.
Manka has on a brown, very modest dress, with black apron and pleated black bib; this dress is very becoming to her dainty, fair little head and small stature; it makes her younger and gives her the appearance of a high-school undergraduate.	На Маньке коричневое, очень скромное платье, с черным передником и плоеным черным нагрудником; этот костюм очень идет к ее нежной белокурой головке и маленькому росту, молодит ее и делает похожей на гимназистку предпоследнего класса.
Her partner Pasha is a very queer and unhappy girl.	Ее партнерша Паша - очень странная и несчастная девушка.
She should have been, long ago, not in a house of ill-fame, but in a psychiatric ward, because of an excruciating nervous malady, which compels her to give herself up, frenziedly, with an unwholesome avidity, to any man whatsoever who may choose her, even the most repulsive.	Ей давно бы нужно быть не в доме терпимости, а в психиатрической лечебнице из-за мучительного нервного недуга, заставляющего ее исступленно, с болезненной жадностью отдаваться каждому мужчине, даже самому противному, который бы ее ни выбрал.
Her mates make sport of her and despise her somewhat for this vice, just as though for some treason to their corporate enmity toward men.	Подруги издеваются над нею и несколько презирают ее за этот порок, точно как за какую-то измену корпоративной вражде к мужчинам.

Niura, with very great versimilitude, mimics her sighs, groans, outcries and passionate words, from which she can never refrain in the moments of ecstasy and which are to be heard in the neighbouring rooms through two or three partitions.	Нюра очень похоже передразнивает ее вздохи, стоны, выкрики и страстные слова, от которых она никогда не может удержаться в минуты экстаза и которые бывают слышны через две или три перегородки в соседних комнатах.
There is a rumour afloat about Pasha, that she got into a brothel not at all through necessity or temptation or deception, but had gone into it her own self, voluntarily, following her horrible, insatiable instinct.	Про Пашу ходит слух, что она вовсе не по нужде и не соблазном или обманом попала в публичный дом, а поступила в него сама, добровольно, следуя своему ужасному ненасытному инстинкту.
But the proprietress of the house and both the housekeepers indulge Pasha in every way and encourage her insane weakness, because, thanks to it, Pasha is in constant demand and earns four, five times as much as any one of the remaining girls- earns so much, that on busy gala days she is not brought out to the more drab guests at all, or else refused them under the pretext of Pasha's illness, because the steady, paying guests are offended if they are told that the girl they know is busy with another.	Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идет нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой из остальных девушек, - зарабатывает так много, что в бойкие праздничные дни ее вовсе не выводят к гостям "посерее" или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие гости обижаются, если им говорят, что их знакомая девушка занята с другим.
And of such steady guests Pasha has a multitude; many are with perfect sincerity, even though bestially, in love with her, and even not so long ago two, almost at the same time, offered to set her up: a Georgian- a clerk in a store of Cakhetine wines, and some railroad agent, a very proud and very poor nobleman, with shirt cuffs the colour of a cabbage rose, and with an eye which had been replaced by a black circle on an elastic.	А таких постоянных гостей у Паши пропасть; многие совершенно искренно, хотя и по-скотски, влюблены в нее, и даже не так давно двое почти одновременно звали ее на содержание: грузин -приказчик из магазина кахетинских вин - и какой-то железнодорожный агент, очень гордый и очень бедный дворянин высокого роста, с махровыми манжетами, с глазом, замененным черным кружком на резинке.
Pasha, passive in everything save her impersonal sensuality, would go with anybody who might call her, but the administration of the house vigilantly guards its interests in her.	Паша, пассивная во всем, кроме своего безличного сладострастия, конечно, пошла бы за всяким, кто позвал бы ее, но администрация дома зорко оберегает в ней свои интересы.
A near insanity already flits over her lovely face, in her half-closed eyes, always smiling with some heady, blissful, meek, bashful and unseemly smile, in her languorous, softened, moist lips, which she is constantly licking; in her short, quiet laugh- the laugh of an idiot.	Близкое безумие уже сквозит в ее миловидном лице, в ее полузакрытых глазах, всегда улыбающихся какой-то хмельной, блаженной, кроткой, застенчивой и непристойной улыбкой, в ее томных, размягченных, мокрых губах, которые она постоянно облизывает, в ее коротком тихом смехе - смехе идиотки.
Yet at the same time she- this veritable victim of the social temperament- in everyday life is very good-natured, yielding, entirely uncovetous and is very much ashamed of her inordinate passion.	И вместе с тем она - эта истинная жертва общественного темперамента - в обиходной жизни очень добродушна, уступчива, совершенная бессребреница и очень стыдится своей чрезмерной страстности.
Toward her mates she is tender, likes very much to kiss and embrace them and sleep in the same bed with them, but still everybody has a little aversion for her, it would seem.	К подругам она нежна, очень любит целоваться и обниматься с ними и спать в одной постели, но ею все как будто бы немного брезгуют.
"Mannechka, sweetie, dearie," says Pasha lightly touching Manya's hand with emotion, "tell my fortune, my precious little child."	- Манечка, душечка, миленькая, - говорит умильно Паша, дотрогиваясь до Маниной руки, -погадай мне, золотая моя деточка.

"We-ell," Manya pouts her lips just like a child, "let's play a little more."	- Ну-у, - надувает Маня губы, точно ребенок. -Поигра-аем еще.
"Mannechka, my little beauty, you little good-looker, my precious, my own, my dear... "	- Манечка, хорошенькая, пригоженькая, золотцо мое, родная, дорогая...
Manya gives in and lays out the pack on her knees.	Маня уступает и раскладывает колоду у себя на коленях.
A suit of hearts comes out, a small monetary interest and a meeting in the suit of spades with a large company in the king of clubs.	Червонный дом выходит, небольшой денежный интерес и свидание в пиковом доме при большой компании с трефовым королем.
Pasha claps her hands joyously:	Паша всплескивает радостно руками:
"Ah, it's my Levanchik!	- Ах, это мой Леванчик!
Well, yes, he promised to come to-day.	Ну да, он обещал сегодня прийти.
Of course, it's Levanchik."	Конечно, Леванчик.
"That's your Georgian!"	- Это твой грузин?
"Yes, yes, my little Georgian.	- Да, да, мой грузинчик.
Oh, how nice he is.	Ох, какой он приятный.
I'd just love never to let him go away from me.	Так бы никогда его от себя не отпустила.
Do you know what he told me the last time? 'If you'll go on living in a sporting house, then I'll make both you dead, and make me dead.'	Знаешь, он мне в последний раз что сказал? "Если ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть".
And he flashed his eyes at me so!"	И так глазами на меня сверкнул.
Jennie, who had stopped near, listens to her words and asks haughtily:	Женя, которая остановилась вблизи, прислушивается к ее словам и спрашивает высокомерно:
"Who was it said that?"	- Это кто это так сказал?
"Why, my little Georgian, Levan. 'Both for you death and for me death.'"	- А мой грузинчик Леван. И тебе смерть, и мне смерть.
"Fool!	- Дура
He isn't any little Georgian at all, but simply a common Armenian.	Ничего он не грузинчик, а просто армяшка.
You're a crazy fool."	Сумасшедшая ты дура.
"Oh no, he isn't- he's a Georgian.	- Ан нет, грузин.
And it is quite strange on your part... "	И довольно странно с твоей стороны...
"I'm telling you- a common Armenian.	- Говорю тебе - армяшка.
I can tell better.	Мне лучше знать.
Fool!"	Дура!
"What are you cursing for, Jennie?	- Чего же ты ругаешься. Женя?
I didn't start cursing you first off, did I?"	Я же тебя первая не ругала.
"You just try and be the first to start cursing!	- Еще бы ты первая стала ругаться.

Fool!	Дура!
Isn't it all the same to you what he is?	Не все тебе равно, кто он такой?
Are you in love with him, or what?"	Влюблена ты в него, что ли?
"Well, I am in love with him!"	- Ну и влюблена!
"Well, and you're a fool.	- Ну и дура.
And the one with the badge in his cap, the lame one-are you in love with him too?"	А в этого, с кокардой, в кривого, тоже влюблена?
"Well, what of it?	-Так что же?
I respect him very much.	Я его очень уважаю.
He is very respectable."	Он очень солидный.
"And with Nicky the Book-keeper?	-И в Кольку-бухгалтера?
And with the contractor?	И в подрядчика?
And with Antoshka-Kartoshka?[4] And with the fat actor?	И в Антошку-картошку? И в актера толстого?
Oo-ooh, you shameless creature!" Jennie suddenly cries out. "I can't look at you without disgust.	У-у, бесстыдница! - вдруг вскрикивает Женя. - Не могу видеть тебя без омерзения.
You're a bitch!	Сука ты!
In your place, if I was such a miserable thing, I'd rather lay hands on myself, strangle myself with a cord from my corset.	Будь я на твоем месте такая разнесчастная, я бы лучше руки на себя наложила, удавилась бы на шнурке от корсета.
You vermin!"	Гадина ты!
Pasha silently lowers her eyelashes over her tear-filled eyes.	Паша молча опускает ресницы на глаза, налившиеся слезами.
Manya tries to defend her.	Маня пробует заступиться за нее.
"Really, what are you carrying on like that for, Jennechka?	- Что уж это ты так, Женечка...
What are you down on her like that for... "	Зачем ты на нее так...
"Eh, all of you are fine!" Jennie sharply cuts her short. "No self-respect of any sort!	- Эх, все вы хороши! - резко обрывает ее Женя. -Никакого самолюбия!..
Some scum comes along, buys you like a piece of meat, hires you like a cabby, at a fixed rate, for love for an hour, but you go all to pieces: 'Ah, my little lover!	Приходит хам, покупает тебя, как кусок говядины, нанимает, как извозчика, по таксе, для любви на час, а ты и раскисла: "Ах, любовничек!
Ah, what unearthly passion!'	Ах, неземная страсть!"
Ugh!" she spat in disgust.	Тьфу!
She wrathfully turns her back upon them and continues to promenade on a diagonal through the room, swinging her hips and blinking at herself in every mirror.	Она гневно поворачивается к ним спиною и продолжает свою прогулку по диагонали залы, покачивая бедрами и щурясь на себя в каждое зеркало
During this time Isaac Davidovich, the piano player, is still struggling with the refractory violinist.	В это время Исаак Давидович, тапер, все еще бьется с неподатливым скрипачом.

"Not that way, not that way, Isaiah Savvich.	- Не так, не так, Исай Саввич.
You throw the fiddle away for one little minute.	Вы бросьте скрипку на минуточку.
Listen a little to me.	Прислушайтесь немножко ко мне.
Here is the tune."	Вот мотив.
He plays with one finger and hums in that horrible goatish voice that all musical directors- for which calling he had been at one time preparing- possess.	Он играет одним пальцем и напевает тем ужасным козлиным голосом, каким обладают все капельмейстеры, в которые он когда-то готовился:
"Ess-tam, ess-tam, ess-tiam-tiam.	- Эс-там, эс-там, эс-тиам-тиам.
Well, now, repeat after me the first part, first time off... ..	Ну теперь повторяйте за мною первое колено за первый раз...
Well.....ein, zwei... "	Ну... ейн, цвей...
Their rehearsal is being attentively watched by the grey-eyed, round-faced, arch-browed Zoe, mercilessly bedaubed with cheap rouges and whiteners, leaning with her elbows on the pianoforte, and the slight Vera, with drink-ravaged face, in the costume of a jockey- in a round little cap with straight brim, in a little silk jacket, striped blue and white, in tightly stretched trunks and in little patent leather boots with yellow facings.	За их репетицией внимательно следят: сероглазая, круглолицая, круглобровая, беспощадно намазавшаяся дешевыми румянами и белилами Зоя, которая облокотилась на фортепиано, и Вера, жиденькая, с испитым лицом, в костюме жокея; в круглой шапочке с прямым козырьком, в шелковой полосатой, синей с белым, курточке, в белых, обтянутых туго рейтузах и в лакированных сапожках с желтыми отворотами.
And really, Vera does resemble a jockey, with her narrow face, in which the exceedingly sparkling blue eyes, under a smart bob coming down on the forehead, are set too near the humped, nervous, very handsome nose.	Вера и в самом деле похожа на жокея, с своим узким лицом, на котором очень блестящие голубые глаза, под спущенной на лоб лихой гривкой, слишком близко посажены к горбатому, нервному, очень красивому носу.
When, at last, after long efforts the musicians agree, the somewhat small Verka walks up to the large Zoe, in that mincing, tethered walk, the hind part sticking out, and elbows spread as though for flight, with which only women in male costume can walk, and makes a comical masculine bow to her, spreading her arms wide and lowering them.	Когда, наконец, после долгих усилий, музыканты слаживаются, низенькая Вера подходит к рослой Зое той мелкой, связанной походкой, с оттопыренным задом и локтями на отлете, какой ходят только женщины в мужских костюмах, и делает ей, широко разводя вниз руками, комический мужской поклон.
And, with great enjoyment, they begin careering over the room.	И они с большим удовольствием начинают носиться по зале.
The nimble Niura, always the first to announce all the news, suddenly jumps down from the window sill, and calls out, spluttering from the excitement and hurry:	Прыткая Нюра, всегда первая объявляющая все новости, вдруг соскакивает с подоконника и кричит, захлебываясь от волнения и торопливости:
"A swell carriage... has driven up... to Treppel... with electricity... Oi, goils... may I die on the spot... there's electricity on the shafts."	-К Треппелю... подъехали... лихач... с электричеством... Ой, девоньки... умереть на месте... на оглоблях электричество.
All the girls, save the proud Jennie, thrust themselves out of the windows.	Все девицы, кроме гордой Жени, высовываются из окон.
A driver with a fine carriage is indeed standing near the Treppel entrance.	Около треппелевского подъезда действительно стоит лихач.

His brand-new, dashing victoria glistens with new lacquer; at the ends of the shafts two tiny electric lights burn with a yellow light; the tall white horse, with a bare pink spot on the septum of its nose, shakes its handsome head, shifts its feet on the same spot, and pricks up its thin ears; the bearded, stout driver himself sits on the coach-box like a carven image, his arms stretched out straight along his knees.	Его новенькая щегольская пролетка блестит свежим лаком, на концах оглобель горят желтым светом два крошечных электрических фонарика, высокая белая лошадь нетерпеливо мотает красивой головой с голым розовым пятном на храпе, перебирает на месте ногами и прядет тонкими ушами; сам бородатый, толстый кучер сидит на козлах, как изваяние, вытянув прямо вдоль колен руки.
"Oh, for a ride!" squeals Niura. "Oh, uncle! Oh you swell coachman!" she cries out, hanging over the window sill. "Give a poor little girlie a ride... Give us a ride for love."	- Вот бы прокатиться! - взвизгивает Нюра. -Дяденька-лихач, а дяденька-лихач, - кричит она, перевешиваясь через подоконник, - прокатай бедную девчоночку... Прокатай за любовь...
But the swell coachman laughs, makes a scarcely noticeable movement with his fingers, and immediately the white horse, as though it had been waiting just for that, starts from its place at a goodly trot, handsomely turns around and with measured speed floats away into the darkness together with the victoria and the broad back of the coachman.	Но лихач смеется, делает чуть заметное движение пальцами, и белая лошадь тотчас же, точно она только этого и дожидалась, берет с места доброй рысью, красиво заворачивает назад и с мерной быстротой уплывает в темноту вместе с пролеткой и широкой спиной кучера.
"Pfui!	- Пфуй!
What indecency!" the indignant voice of Emma Edwardovna sounds in the room. "Well, where did you see that respectable girls should allow themselves to climb out of the windows and holler all over the street.	Безобразие! -раздается в комнате негодующий голос Эммы Эдуардовны. - Ну где это видано, чтобы порядочные барышни позволяли себе вылезать на окошко и кричать на всю улицу.
O, scandal!	О,скандал!
And it's all Niura, and it's always this horrible Niura!"	И все Нюра, и всегда эта ужасная Нюра!
She is majestic in her black dress, with her yellow flabby face, with the dark pouches under her eyes, with the three pendulous, quivering chins.	Она величественна в своем черном платье, с желтым дряблым лицом, с темными мешками под глазами, с тремя висящими дрожащими подбородками.
The girls, like boarding school misses, staidly seat themselves on the chairs along the walls, except Jennie, who continues to contemplate herself in all the mirrors.	Девицы, как провинившиеся пансионерки, чинно рассаживаются по стульям вдоль стен, кроме Жени, которая продолжает созерцать себя во всех зеркалах.
Two more cabbies drive up opposite, to the house of Sophia Vasilievna.	Еще два извозчика подъезжают напротив, к дому Софьи Васильевны.
Yama is beginning to liven up.	Яма начинает оживляться.
At last one more victoria rattles along the paved road and its noise is cut short abruptly at the entrance to Anna Markovna's.	Наконец еще одна пролетка грохочет по мостовой, и шум ее сразу обрывается у подъезда Анны Марковны.
The porter Simeon helps someone take off his things in the front hall.	Швейцар Симеон помогает кому-то раздеться в передней.
Jennie looks in there, holding on with both hands to the door jambs, but immediately turns back, and as she walks shrugs her shoulders and shakes her head negatively.	Женя заглядывает туда, держась обеими руками за дверные косяки, но тотчас же оборачивается назад и на ходу пожимает плечами и отрицательно трясет головой.

"Don't know him, someone who's an entire stranger," she says in a low voice. "He has never been in our place.	- Не знаю, какой-то совсем незнакомый, - говорит она вполголоса. - Никогда у нас не был.
Some daddy or other, fat, in gold eye-glasses and a uniform."	Какой-то папашка, толстый, в золотых очках и в форме.
Emma Edwardovna commands in a voice which sounds like a summoning cavalry trumpet:	Эмма Эдуардовна командует голосом, звучащим, как призывная кавалерийская труба:
"Ladies, into the drawing room!	- Барышни, в залу!
Into the drawing room, ladies!"	В залу, барышни!
One after the other, with haughty gaits, into the drawing room enter: Tamara, with bare white arms and bared neck, wound with a string of artificial pearls; fat Kitty with her fleshy, quadrangular face and low forehead- she, too, is in decollete, but her skin is red and in goose-pimples; Nina, the very newest one, pug-nosed and clumsy, in a dress the colour of a green parrot; another Manka- Big Manka, or Manka the Crocodile, as they call her, and- the last- Sonka the Rudder, a Jewess, with an ugly dark face and an extraordinarily large nose, precisely for which she has received her nickname, but with such magnificent large eyes, at the same time meek and sad, burning and humid, as, among the women of all the terrestrial globe, are to be found only among the Jewesses.	Одна за другой надменными походками выходят в залу: Тамара с голыми белыми руками и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька с мясистым четырехугольным лицом и низким лбом - она тоже декольтирована, но кожа у нее красная и в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька - Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и - последней -Сонька Руль, еврейка, с некрасивым темным лицом и чрезвычайно большим носом, за который она и получила свою кличку, но с такими прекрасными большими глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
Chapter 6	VI
The elderly guest in the uniform of the Department of Charity walked in with slow, undecided steps, at each step bending his body a little forward and rubbing his palms with a circular motion, as though washing them.	Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их.
Since all the women were pompously silent, as though not noticing him, he traversed the drawing room and let himself down on a chair alongside of Liuba, who, in accordance with etiquette, only gathered up her skirt a little, preserving the abstracted and independent air of a girl from a respectable house.	Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу и опустился на стул рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый вид девицы из порядочного дома.
"How do you do, miss?" he said.	- Здравствуйте, барышня, - сказал он.
"How do you do?" answered Liuba abruptly.	- Здравствуйте, - отрывисто ответила Люба.
"How are you getting along?"	- Как вы поживаете?
"Thanks- thank you.	- Спасибо, благодарю вас.
Treat me to a smoke."	Угостите покурит!
"Pardon me- I don't smoke."	- Извините - некурящий.
"So that's how.	- Вот так-так.
A man- and he doesn't smoke, just like that.	Мужчина и вдруг не курит.

Well, then, treat me to some Lafitte with lemonade.	Ну так угостите лафитом с лимонадом.
I am terribly fond of Lafitte with lemonade."	Ужас как люблю лафит с лимонадом.
He let that pass in silence.	Он промолчал.
"Ooh, what a stingy daddy!	- У, какой скупой, папашка!
Where do you work, now?	Вы где это служите?
Are you one of the government clerks?"	Вы чиновники?
"No, I'm a teacher.	- Нет, я учитель.
I teach the German language."	Учу немецкому языку.
"But I have seen you somewhere, daddy.	-А я вас где-то видела, папочка.
Your physiognomy is familiar to me.	Ваша физиономия мне знакома.
Where have I met you before?"	Где я с вами встречалась?
"Well, now, I don't know, really.	- Ну уж не знаю, право.
Unless it was on the street."	На улице разве.
"It might have been on the street, likely as not... You ought to treat me to an orange, at least.	-Может быть, и на улице... Вы хотя бы апельсином угостили.
May I ask for an orange?"	Можно спросить апельсин?
He again grew quiet, looking about him.	Он опять замолчал, озираясь кругом.
His face began to glisten and the pimples on his forehead became red.	Лицо у него заблестело, и прыщи на лбу стали красными.
He was mentally appraising all the women, choosing a likely one for himself, and was at the same time embarrassed by his silence.	Он медленно оценивал всех женщин, выбирая себе подходящую и в то же время стесняясь своим молчанием.
There was nothing at all to talk about; besides that the indifferent importunity of Liuba irritated him.	Говорить было совсем не о чем; кроме того, равнодушная назойливость Любы раздражала его.
Fat Katie pleased him with her large, bovine body, but she must be- he decided in his mind- very frigid in love, like all stout women, and in addition to that not handsome of face.	Ему нравилась своим большим коровьим телом толстая Катя, но, должно быть, - решал он в уме,она очень холодна в любви, как все полные женщины, и к тому же некрасива лицом.
Vera also excited him, with her appearance of a little boy, and her firm thighs, closely enveloped by the white tights; and Little White Manya, looking so like an innocent school-girl; and Jennie with her energetic, swarthy, handsome face.	Возбуждала его также и Вера своим видом мальчишки и крепкими ляжками, плотно охваченными белым трико, и Беленькая Маня, так похожая на невинную гимназистку, и Женя со своим энергичным, смуглым, красивым лицом.
For one minute he was all ready to stop at Jennie, but only started in his chair and did not venture- by her easy, inaccessible and negligent air, and because she in all sincerity did not pay him the least attention, he surmised that she was the most spoilt of all the girls in the establishment, accustomed to having the visitors spend more money on her than on the others.	Одну минуту он совсем уж было остановился на Жене, но только дернулся на стуле и не решился: по ее развязному, недоступному и небрежному виду и по тому, как она искренно не обращала на него никакого внимания, он догадывался, что она - самая избалованная среди всех девиц заведения, привыкшая, чтобы на нее посетители шире тратились, чем на других.

But the pedagogue was a calculating man, burthened with a large family and an exhausted wife, destroyed by his masculine demands and suffering from a multiplicity of female ills.	А педагог был человек расчетливый, обремененный большим семейством и истощенной, исковерканной его мужской требовательностью женой, страдавшей множеством женских болезней.
Teaching in a female high school and in an institute, he lived constantly in a sort of secret sensual delirium, and only his German training, stinginess and cowardice helped him to hold his constantly aroused desires in check.	Преподавая в женской гимназии и в институте, он постоянно жил в каком-то тайном сладострастном бреду, и только немецкая выдержка, скупость и трусость помогали ему держать в узде свою вечно возбужденную похоть.
But two or three times a year, with incredible privations, he would cut five or ten roubles out of his beggarly budget, denying himself in his beloved evening mug of beer and contriving to save on the street cars, which necessitated his making enormous distances on foot through the town.	Но раза два-три в год он с невероятными лишениями выкраивал из своего нищенского бюджета пять или десять рублей, отказывая себе в любимой вечерней кружке пива и выгадывая на конках, для чего ему приходилось делать громадные концы по городу пешком.
This money he set aside for women and spent it slowly, with gusto, trying to prolong and cheapen down the enjoyment as much as possible.	Эти деньги он отделял на женщин и тратил их медленно, со вкусом, стараясь как можно более продлить и удешевить наслаждение.
And for his money he wanted a very great deal, almost the impossible; his German sentimental soul dimly thirsted after innocence, timidity, poesy, in the flaxen image of Gretchen; but as a man he dreamt, desired, and demanded that his caresses should bring a woman into rapture and palpitation and into a sweet exhaustion.	И за свои деньги он хотел очень многого, почти невозможного: его немецкая сентиментальная душа смутно жаждала невинности, робости, поэзии в белокуром образе Гретхен, но, как мужчина, он мечтал, хотел и требовал, чтобы его ласки приводили женщину в восторг, и трепет, и в сладкое изнеможение.
However, all the men strove for the very same thing-even the most wretched, monstrous, misshapen and impotent of them- and ancient experience had long ago taught the women to imitate with voice and movements the most flaming passion, retaining in the most tempestuous minutes the fullest sang froid.	Впрочем, того же самого добивались все мужчины даже самые лядащие, уродливые, скрюченные и бессильные из них, - и древний опыт давно уже научил женщин имитировать голосом и движениями самую пылкую страсть, сохраняя в бурные минуты самое полнейшее хладнокровие.
"You might at least order the musicians to play a polka.	- Хоть по крайности закажите музыкантам сыграть полечку.
Let the girls dance a little," asked Liuba grumblingly.	Пусть барышни потанцуют, - попросила ворчливо Люба.
That suited him.	Это было ему с руки.
Under cover of the music, amid the jostling of the dances, it was far more convenient to get up courage, arise, and lead one of the girls out of the drawing room, than to do it amid the general silence and the finical immobility.	Под музыку, среди толкотни танцев, было гораздо удобнее решиться встать, увести из залы одну из девиц, чем сделать это среди общего молчания и чопорной неподвижности.
"And how much does that cost?" he asked cautiously.	- А сколько это стоит? - спросил он осторожно.
"A quadrille is half a rouble; but ordinary dances are thirty kopecks.	- Кадриль - полтинник, а такие танцы - тридцать копеек.
Is it all right then?"	Так можно?

"Well, of course... if you please... I don't begrudge it," he agreed, pretending to be generous... "Whom do you speak to?"	-Ну что ж... пожалуйста... Мне не жаль...-согласился он, притворяясь щедрым. - Кому здесь сказать?
"Why, over there- to the musicians."	- А вон, музыкантам.
"Why not? ... I'll do it with pleasure... Mister musician, something in the light dances, if you please," he said, laying down his silver on the pianoforte.	-Отчего же... я с удовольствием... Господин музыкант, пожалуйста, что-нибудь из легких танцев, - сказал он, кладя серебро на фортепиано.
"What will you order?" asked Isaiah Savvich, putting the money away in his pocket. "Waltz, polka, polka-mazourka?"	- Что прикажете? - спросил Исай Саввич, пряча деньги в карман. - Вальс, польку, польку-мазурку?
"Well... Something sort of... "	- Ну... что-нибудь такое...
"A waltz, a waltz!" Vera, a great lover of dancing, shouted from her place.	-Вальс, вальс! - закричала с своего места Вера, большая любительница танцевать.
"No, a polka! ... A waltz! ... A vengerka! ... A waltz!" demanded others.	-Нет, польку!.. Вальс!.. Венгерку!.. Вальс!-потребовали другие.
"Let them play a polka," decided Liuba in a capricious tone. "Isaiah Savvich, play a little polka, please.	- Пускай играют польку, - решила капризным тоном Люба. - Исай Саввич, сыграйте, пожалуйста, полечку.
This is my husband, and he is ordering fox me," she added, embracing the pedagogue by the neck. "Isn't that true, daddy?"	Это мой муж, и он для меня заказывает, -прибавила она, обнимая за шею педагога. -Правда, папочка?
But he freed himself from under her arm, drawing his head in like a turtle, and she without the least offence went to dance with Niura.	Но он высвободился из-под ее руки, втянув в себя голову, как черепаха, и она без всякой обиды пошла танцевать с Нюрой.
Three other couples were also whirling about.	Кружились и еще три пары.
In the dances all the girls tried to hold the waist as straight as possible, and the head as immobile as possible, with a complete unconcern in their faces, which constituted one of the conditions of the good taste of the establishment.	В танцах все девицы старались держать талию как можно прямее, а голову как можно неподвижнее, с полным безучастием на лицах, что составляло одно из условий хорошего тона заведения.
Under cover of the slight noise the teacher walked up to Little Manka.	Под шумок учитель подошел к Маньке Маленькой.
"Let's go?" he said, offering her his bent arm.	- Пойдемте? - сказал он, подставляя руку калачиком.
"Let's go," answered she, laughing.	- Поедемте, - ответила она смеясь.

She brought him into her room, gotten up with all the coquettishness of a bedroom in a brothel of the medium sort, with a bureau, covered with a knit scarf, and upon it a mirror, a bouquet of paper flowers, a few empty bonbonierres, a powder box, a faded photograph of a young man with white eyebrows and eyelashes and a haughtily astonished face, as well as several visiting cards. Above the bed, which is covered with a pink pique blanket, along the wall, is nailed up a rug with a representation of a Turkish sultan luxuriating in his harem, a narghili in his mouth; on the walls, several more photographs of dashing men of the waiter and actor type; a pink lantern hangs down from the ceiling by chains; there are also a round table under a carpet cover, three vienna chairs, and an enameled bowl with a pitcher of the same sort in the corner on a tabouret, behind the bed.	Она привела его в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной -скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося в своем гареме, с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин в углу на табуретке, за кроватью.
"Darling, treat me to Lafitte with lemonade," in accordance with established usage asked Little Manka, unbuttoning her corsage.	- Угости, милочка, лафитом с лимонадом, -попросила, по заведенному обычаю, Манька Маленькая, расстегивая корсаж.
"Afterwards," austerely answered the pedagogue. "It will all depend upon yourself.	- Потом, - сурово ответил педагог. - Это от тебя самой будет зависеть.
And then- what sort of Lafitte can you have here?	И потом: какой же здесь у вас может быть лафит?
Some muddy brew or other?"	Бурда какая-нибудь.
"We have good Lafitte," contradicted the girl touchily. "Two roubles a bottle.	- У нас хороший лафит, - обидчиво возразила девушка. - Два рубля бутылка.
But if you are so stingy, then buy me beer at least.	Но если ты такой скупой, купи хоть пива.
All right?"	Хорошо?
"Well, beer is all right... "	- Ну, пива, это можно.
"And for me lemonade and oranges.	- А мне лимонаду и апельсинов.
Yes?"	Да?
"A bottle of lemonade, yes; but oranges, no.	- Лимонаду бутылку - да, а апельсинов - нет.
Later, maybe, I will treat you to champagne even. It will all depend on you.	Потом, может быть, я тебя даже и шампанским угощу, все от тебя будет зависеть.
If you'll exert yourself."	Если постараешься.
"Then, daddy, I'll ask for four bottles of beer and two bottles of lemonade?	- Так я спрошу, папашка, четыре бутылки пива и две лимонаду?
Yes?	Да?
And for me just a little cake of chocolate.	И для меня хоть плиточку шоколаду.
All right?	Хорошо?
Yes?"	Да?
"Two bottles of beer, a bottle of lemonade, and nothing more.	- Две бутылки пива, бутылку лимонаду и больше ничего.

I don't like when I'm bargained with.	Я не люблю, когда со мной торгуются.
If need be, I'll order myself."	Если надо, я сам потребую.
"And may I invite a friend of mine?"	- А можно мне одну подругу пригласить?
"No, let it be without any friends, if you please."	- Нет уж, пожалуйста, без всяких подруг.
Manka leaned out of the door into the corridor and called out resoundingly:	Манька высунулась из двери в коридор и крикнула звонко:
"Housekeeper, dear!	- Экономочка!
Two bottles of beer and a bottle of lemonade for me."	Две бутылки пива и для меня бутылку лимонаду.
Simeon came with a tray and began with an accustomed rapidity to uncork the bottles.	Пришел Симеон с подносом и стал с привычной быстротой откупоривать бутылки.
Following him came Zociya, the housekeeper.	Следом за ним пришла экономка Зося.
"There, now, how well you've made yourself at home here.	- Ну вот, как хорошо устроились.
Here's to your lawful marriage!" she congratulated them.	С законным браком! - поздравила она.
"Daddy, treat the little housekeeper with beer," begged Manka. "Drink, housekeeper dear."	- Папаша, угости экономочку пивом, - попросила Манька. - Кушайте, экономочка.
"Well, in that case here's to your health, mister.	- Ну, в таком случае за ваше здоровье, господин.
Somehow, your face seems kind of familiar to me?"	Что-то лицо мне ваше точно знакомо?
The German drank his beer, sucking and licking his moustache, and impatiently waited for the housekeeper to go away.	Немец пил пиво, обсасывая и облизывая усы, и нетерпеливо ожидал, когда уйдет экономка.
But she, having put down her glass and thanked him, said:	Но она, поставив свой стакан и поблагодарив, сказала:
"Let me get the money coming from you, mister.	- Позвольте, господин, получить с вас деньги.
As much as is coming for the beer and the time.	За пиво, сколько следует, и за время.
That's both better for you and more convenient for us."	Это и для вас лучше и для нас удобнее.
The demand for the money went against the grain of the teacher, because it completely destroyed the sentimental part of his intentions.	Требование денег покоробило учителя, потому что совершенно разрушало сентиментальную часть его намерений.
He became angry:	Он рассердился:
"What sort of boorishness is this, anyway!	- Что это, в самом деле, за хамство!
It doesn't look as if I were preparing to run away from here.	Кажется, я бежать не собираюсь отсюда.
And besides, can't you discriminate between people at all?	И потом разве вы не умеете разбирать людей?
You can see that a man of respectability, in a uniform, has come to you, and not some tramp.	Видите, что к вам пришел человек порядочный, в форме, а не какой-нибудь босяк.
What sort of importunity is this!"	Что за назойливость такая!

The housekeeper gave in a little.	Экономка немного сдалась.
"Now, don't get offended, mister.	- Да вы не обижайтесь, господин.
Of course, you'll pay the young lady yourself for the visit.	Конечно, за визит вы сами барышне отдадите.
I don't think you will do her any wrong, she's a fine girl among us.	Я думаю, не обидите, она у нас девочка славная.
But I must trouble you to pay for the beer and lemonade.	А уж за пиво и лимонад потрудитесь заплатить.
I, too, have to give an account to the proprietress.	Мне тоже хозяйке надо отчет отдавать.
Two bottles at fifty is a rouble and the lemonade thirty- a rouble thirty."	Две бутылки пива, по пятидесяти - рубль и лимонад тридцать рубль тридцать.
"Good Lord, a bottle of beer fifty kopecks!" the German waxed indignant. "Why, I will get it in any beer-shop for twelve kopecks."	-Господи, бутылка пива пятьдесят копеек!-возмутился немец. - Да я в любой портерной достану его за двенадцать копеек.
"Well, then, go to a beer-shop if it's cheaper there," Zociya became offended. "But if you've come to a respectable establishment, the regular price is half a rouble.	- Ну и идите в портерную, если там дешевле, -обиделась Зося. - А если вы пришли в приличное заведение, то это уже казенная цена - полтинник.
We don't take anything extra.	Мы ничего лишнего не берем.
There, that's better.	Вот так-то лучше.
Twenty kopecks change coming to you?"	Двадцать копеек вам сдачи?
"Yes, change, without fail," firmly emphasized the German teacher. "And I would request of you that nobody else should enter."	- Да, непременно сдачи, - твердо подчеркнул учитель. - И прошу вас, чтобы больше никто не входил.
"No, no, no, what are you saying," Zociya began to bustle near the door. "Dispose yourself as you please, to your heart's content.	- Нет, нет, нет, что вы, - засуетилась около двери Зося. - Располагайтесь, как вам будет угодно, в полное свое удовольствие.
A pleasant appetite to you."	Приятного вам аппетита.
Manka locked the door on a hook after her and sat down on the German's knee, embracing him with her bare arm.	Манька заперла за нею дверь на крючок и села немцу на одно колено, обняв его голой рукой.
"Are you here long?" he asked, sipping his beer.	-Ты давно здесь? - спросил он, прихлебывая пиво.
He felt dimly that that imitation of love which must immediately take place demanded some sort of psychic propinquity, a more intimate acquaintance, and on that account, despite his impatience, began the usual conversation, which is carried on by almost all men- when alone with prostitutes, and which compels the latter to lie almost mechanically, to lie without mortification, enthusiasm or malice, according to a single, very ancient stencil.	Он чувствовал смутно, что то подражание любви, которое сейчас должно произойти, требует какого-то душевного сближения, более интимного знакомства, и поэтому, несмотря на свое нетерпение, начал обычный разговор, который ведется почти всеми мужчинами наедине с проститутками и который заставляет их лгать почти механически, лгать без огорчения, увлечения Или злобы, по одному престарому трафарету.
"Not long, only the third month."	- Недавно, всего третий месяц.
"And how old are you?"	- А сколько тебе лет?

"Sixteen," fibbed Little Manka, taking five years off her age.	- Шестнадцать, - соврала Маленькая Манька, убавив себе пять лет.
"O, such a young one!" the German wondered, and began, bending down and grunting, to take off his boots. "Then how did you get here?"	- О, такая молоденькая! - удивился немец и стал, нагнувшись и кряхтя, снимать сапоги. - Как же ты сюда попала?
"Well, a certain officer deprived me of my innocence there... near his birthplace.	- А меня один офицер лишил невинности там... у себя на родине.
And it's terrible how strict my mamma is.	А мамаша у меня ужас какая строгая.
If she was to find out, she'd strangle me with her own hands.	Если бы она узнала, она бы меня собственными руками задушила.
Well, so then I ran away from home and got in here...	Ну вот я и убежала из дому и поступила сюда...
"And did you love that same officer, the one who was the first one, now?"	- А офицера-то ты любила, который первый-то?
"If I hadn't loved him, I wouldn't have gone to him.	- Коли не любила бы, то не пошла бы к нему.
He promised to marry me, the scoundrel, but then managed to get what he was after, and abandoned me."	Он, подлец, жениться обещал, а потом добился, чего ему нужно, и бросил.
"Well, and were you ashamed the first time?"	- Что же, тебе стыдно было в первый раз?
"Of course, you'd be ashamed... How do you like it, daddy, with light or without light?	-Конечно, что стыдно... Ты как, папашка, любишь со светом или без света?
I'll turn, down the lantern a little.	Я фонарь немножко притушу.
All right?"	Хорошо?
"Well, and aren't you bored here?	- А что же, ты здесь не скучаешь?
What do they call you?"	Как тебя зовут?
"Manya.	- Маней.
To be sure I'm bored.	Понятно, что скучаю.
What sort of a life is ours!"	Какая наша жизнь!
The German kissed her hard on her lips and again asked:	Немец поцеловал ее крепко в губы и опять спросил:
"And do you love the men?	- А мужчин ты любишь?
Are there men who please you?	Бывают мужчины, которые тебе приятны?
Who afford you pleasure?"	Доставляют удовольствие?
"How shouldn't there be?" Manka started laughing. "I love the ones like you especially, such nice little fatties."	- Как не бывать, - засмеялась Манька. - Я особенно люблю вот таких, как ты, симпатичных, толстеньких.
"You love them?	- Любишь?
Eh?	А?
Why do you love them?"	Отчего любишь?
"Oh, I love them just so.	- Да уж так люблю.

You're nice, too."	Вы тоже симпатичный.
The German meditated for a few seconds, pensively sipping away at his beer.	Немец соображал несколько секунд, задумчиво отхлебывая пиво.
Then he said that which every man tells a prostitute in these moments preceding the casual possession of her body:	Потом сказал то, что почти каждый мужчина говорит проститутке в эти минуты, предшествующие случайному обладанию ее телом:
"Do you know, Marichen, you also please me very much.	- Ты знаешь, Марихен, ты мне тоже очень нравишься.
I would willingly take you and set you up."	Я бы охотно взял тебя на содержание.
"You're married," the girl objected, touching his ring.	- Вы женат, - возразила она, притрогиваясь к его кольцу.
"Yes, but, you understand, I don't live with my wife; she isn't well, she can't fulfill her conjugal duties."	- Да, но, понимаешь, я не живу с женой, она нездорова, не может исполнять супружеских обязанностей.
"The poor thing!	- Бедная!
If she were to find out where you go, daddy, she would cry for sure."	Если бы она узнала, куда ты, папашка, ходишь, она бы, наверно, плакала.
"Let's drop that.	- Оставим это.
So, you know, Mary, I am always looking out for such a girl as you for myself, so modest and pretty.	Так знаешь. Мари, я себе все время ищу вот такую девочку, как ты, такую скромную и хорошенькую.
I am a man of means, I would find a flat with board for you, with fuel and light.	Я человек состоятельный, я бы тебе нашел квартиру со столом, с отоплением, с освещением.
And forty roubles a month pin money.	И на булавки сорок рублей в месяц.
Would you go?"	Ты бы пошла?
"Why not go- I'd go."	- Отчего не пойти, пошла бы.
He kissed her violently, but a secret apprehension glided swiftly through his cowardly heart.	Он поцеловал ее взасос, но тайное опасение быстро проскользнуло в его трусливом сердце.
"But are you healthy?" he asked in an inimical, quavering voice.	- А ты здорова? - спросил он враждебным, вздрагивающим колосом.
"Why, yes, I am healthy.	- Ну да, здорова.
There's a doctor's inspection every Saturday in our place."	У нас каждую субботу докторский осмотр.
After five minutes she went away from him, as she walked putting away in her stocking the earned money, on which, as on the first handsel, she had first spat, after a superstitious custom.	Через пять минут она ушла от него, пряча на ходу в чулок заработанные деньги, на которые, как на первый почин, она предварительно поплевала, по суеверному обычаю.
There had been no further speech either about maintenance or natural liking.	Ни о содержании, ни о симпатичности не было больше речи.
The German was left unsatisfied with the frigidity of Manka and ordered the housekeeper to be summoned to him.	Немец остался недоволен холодностью Маньки и велел позвать к себе экономку.

"Housekeeper dear, my husband demands your presence!" said Manya, coming into the drawing room and fixing her hair before a mirror.	- Экономочка, вас мой муж к себе требует! -сказала Маня, войдя в залу и поправляя волосы перед зеркалом.
Zociya went away, then returned afterwards and called Pasha out into the corridor.	Зося ушла, потом вернулась и вызвала в коридор Пашу.
Later she came back into the drawing room, but alone.	Потом вернулась в залу уже одна.
"How is it, Manka, that you haven't pleased your cavalier?" she asked with laughter. "He complains about you:	- Ты что это, Манька Маленькая, не угодила своему кавалеру? - спросила она со смехом. -Жалуется на тебя:
'This,' he says, 'is no woman, but some log of wood, a piece of ice.'	"Это, говорит, не женщина, а бревно какое-то деревянное, кусок лёду".
I sent him Pashka."	Я ему Пашку послала.
"Eh, what a disgusting man!" Manka puckered up her face and spat aside. "Butts in with his conversations.	- Э, противный какой! - сморщилась Манька и отплюнулась. - Лезет с разговорами.
Asks: 'Do you feel when I kiss you?	Спрашивает: ты чувствуешь, когда я тебя целую?
Do you feel a pleasant excitement?'	Чувствуешь приятное волнение?
An old hound. 'I'll take you,' he says, 'and set you up!'"	Старый пес. На содержание, говорит, возьму.
"They all say that," remarked Zoe indifferently.	- Все они это говорят, - заметила равнодушно Зоя.
But Jennie, who since morning has been in an evil mood, suddenly flared up.	Но Женя, которая с утра была в злом настроении, вдруг вспыхнула.
"Oh, the sneak, the big, miserable sneak that he is!" she exclaimed, turning red and energetically putting her hands to her sides. "Why, I would take him, the old, dirty little beast, by the ear, then lead him up to the mirror and show him his disgusting snout.	- Ах он, хам этакий, хамло несчастное! -воскликнула она, покраснев и энергично упершись руками в бока. - Да я бы взяла его, поганца старого, за ухо, да подвела бы к зеркалу и показала бы ему его гнусную морду.
What?	Что?
Good-looking, aren't you?	Хорош?
And how much better you'll be when the spit will be running out of your mouth, and you'll cross your eyes, and begin to choke and rattle in the throat, and to snort right in the face of the woman.	А как ты еще будешь лучше, когда у тебя слюни изо рта потекут, и глаза перекосишь, и начнешь ты захлебываться и хрипеть, и сопеть прямо женщине в лицо.
And for your damned rouble you want me to go all to pieces before you like a pancake, and that from your nasty love my eyes should pop out onto my forehead?	И ты хочешь за свой проклятый рубль, чтобы я перед тобой в лепешку растрепалась и чтобы от твоей мерзкой любви у меня глаза на лоб полезли?
Why, hit him in the snout, the skunk, in the snout!	Да по морде бы его, подлеца, по морде!
Until there's blood!"	До крови!
"O, Jennie!	- О, Женя!
Stop it now!	Перестань же!
Pfui!" the susceptible Emma Edwardovna, made indignant by her tone, stopped her.	Пфуй! - остановила ее возмущенная ее грубым тоном щепетильная Эмма Эдуардовна.

"I won't stop!" she cut her short abruptly.	- Не перестану! - резко оборвала она.
But she grew quiet by herself and wrathfully walked away with distending nostrils and with fire in the darkened, handsome eyes.	Но сама замолчала и гневно отошла прочь с раздувающимися ноздрями и с огнем в потемневших красивых глазах.
Chapter 7	VII
Little by little the drawing room was filling.	Зал понемногу наполнялся.
There came Roly-Poly, long known to all Yama- a tall, thin, red-nosed, gray old man, in the uniform of a forest ranger, in high boots, with a wooden yard-stick always sticking out of his side-pocket.	Пришел давно знакомый всей Яме Ванька-Встанька - высокий, худой, красноносый седой старик, в форме лесного кондуктора, в высоких сапогах, с деревянным аршином, всегда торчащим из бокового кармана.
He passed whole days and evenings as a habitue of the billiard parlor in the tavern, always half-tipsy, shedding his little jokes, jingles and little sayings, acting familiarly with the porters, with the housekeepers and the girls.	Целые дни и вечера проводил он завсегдатаем в бильярдной при трактире, вечно вполпьяна, рассыпая свои шуточки, рифмы и приговорочки, фамильярничая со швейцаром, с экономками и девушками.
In the houses everybody from the proprietress to the chamber-maids- treated him with a bit of derision-careless, a trifle contemptuous, but without malice.	В домах к нему относились все - от хозяйки до горничных - с небрежной, немного презрительной, но без злобы, насмешечкой.
At times he was even not without use: he could transmit notes from the girls to their lovers, and run over to the market or to the drug-store.	Иногда он бывал и не без пользы: передавал записочки от девиц их любовникам, мог сбегать на рынок или в аптеку.
Not infrequently, thanks to his loosely hung tongue and long extinguished self respect, he would worm himself into a gathering of strangers and increase their expenditures, nor did he carry elsewhere the money gotten as "loans" on such occasions, but spent it right here for women- unless, indeed, he left himself some change for cigarettes.	Нередко благодаря своему развязно привешенному языку и давно угасшему самолюбию втирался в чужую компанию и увеличивал ее расходы, а деньги, взятые при этом взаймы, он не уносил на сторону, а тут же тратил на женщин разве-разве оставлял себе мелочь на папиросы.
And, out of habit, he was good-naturedly tolerated.	И его добродушно, по привычке, терпели.
"And here's Roly-Poly arrived," announced Niura, when he, having already managed to shake hands amicably with Simeon the porter, stopped in the doorway of the drawing room, lanky, in a uniform cap knocked at a brave slant over one side of his head. "Well, now, Roly-Poly, fire away!"	- Вот и Ванька-Встанька пришел, - доложила Нюра, когда он, уже успев поздороваться дружески за ручку со швейцаром Симеоном, остановился в дверях залы, длинный, в форменной фуражке, лихо сбитой набекрень. -Ну-ка, Ванька-Встанька, валяй!
"I have the honour to present myself," Roly-Poly immediately commenced to grimace, putting his hand up to his brim in military fashion, "a right honourable privy frequenter of the local agreeable establishments, Prince Bottlekin, Count Liquorkin, Baron Whoatinkevich-Giddapkovski- Mister Beethoven!	- Имею честь представиться, - тотчас же закривлялся Ванька-Встанька, по-военному прикладывая руку к козырьку, - тайный почетный посетитель местных благоугодных заведений, князь Бутылкин, граф Наливкин, барон Тпрутинкевич-Фьютинковский. Г осподину Бетховену!
Mister Chopin!" he greeted the musicians. "Play me something from the opera The Brave and Charming General Anisimov, or, A Hubbub in the Coolidor.	Господину Шопену! - поздоровался он с музыкантами. - Сыграйте мне что-нибудь из оперы "Храбрый и славный генерал Анисимов, или Суматоха в колидоре".

My regards to the little political economist Zociya.[5] A-ha!	Политической экономочке Зосе мое почтение. А-га!
Then you kiss only at Easter?	Только на пасху целуетесь?
We shall write that down.	Запишем-с.
Ooh-you, my Tomalachka, my pitty-itty tootsicums!"	У-ти, моя Тамалочка, мусисюпинькая ти моя!
And so with jests and with pinches he went the round of all the girls and at last sat down alongside of the fat Katie, who put her fat leg upon his, leant with her elbow upon her knee, while upon the palm she laid her chin, and began to watch indifferently and closely the surveyor rolling a cigarette for himself.	Так, с шутками и со щипками, он обошел всех девиц и, наконец, уселся рядом с толстой Катей, которая положила ему на ногу свою толстую ногу, оперлась о свое колено локтем, а на ладонь положила подбородок и равнодушно и пристально стала смотреть, как землемер крутил себе папиросу.
"And how is it that you don't ever get tired of it, Roly-Poly?	- И как тебе не надоест, Ванька-Встанька?
You're forever rolling a coffin nail."	Всегда ты вертишь свою козью ногу.
Roly-Poly at once commenced to move his eye-brows and the skin of his scalp and began to speak in verse:	Ванька-Встанька сейчас же задвигал бровями и кожей черепа и заговорил стихами:
"Dear cigarette, my secret mate, How can I help loving thee?	Папироска, друг мой тайный, □ □ Как тебя мне не любить?
Not through mere whim, prompted by fate, All have started smoking thee."	Не по прихоти случайной □ □ Стали все тебя курить.
"Why, Roly-Poly, but you are going to croak soon," said Kitty indifferently.	- Ванька-Встанька, а ведь ты скоро подохнешь, -сказала равнодушно Катька.
"And a very simple matter, that."	- И очень просто.
"Roly-Poly, say something still funnier, in verse," begged Verka.	- Ванька-Встанька, скажи еще что-нибудь посмешнее стихами, - просила Верка.
And at once, obediently, having placed himself in a funny pose, he began to declaim:	И он сейчас же, послушно, встав в смешную позу, начал декламировать:
"Many stars are in the bright sky, But to count them there's no way. Yes, the wind whispers there can be, But there really is no way.	Много звезд на небе ясном, □ □Но их счесть никак нельзя, □ □Ветер шепчет, будто можно, □ □А совсем никак нельзя.
Blossoming now are burdocks, Now sing out the birds called cocks."	Расцветают лопухи, □□Поют птицы петухи.
Playing the tom-fool in this manner, Roly-Poly would sit whole evenings and nights through in the drawing rooms of the establishments.	Балагуря таким образом, Ванька-Встанька просиживал в залах заведения целые вечера и ночи.
And through some strange psychic fellow feeling the girls counted him almost as one of their own; occasionally rendered him little temporary services and even bought him beer and vodka at their expense.	И по какому-то странному душевному сочувствию девицы считали его почти своим; иногда оказывали ему маленькие временные услуги и даже покупали ему на свой счет пиво и водку.
Some time after Roly-Poly a large company of hairdressers, who were that day free from work, tumbled in.	Через некоторое время после Ваньки-Встаньки ввалилась большая компания парикмахеров, которые в этот день были свободны от работ.

They were noisy, gay, but even here, in a brothel, did not cease their petty reckonings and conversations about closed and open theatrical benefits, about the bosses, about the wives of the bosses.	Они были шумны, веселы, но даже и здесь, в публичном доме, не прекращали своих мелочных счетов и разговоров об открытых и закрытых бенефисах, о хозяевах, о женах хозяев.
All these were people corrupt to a sufficient degree, liars, with great hopes for the future- such as, for example, entering the service of some countess as a kept lover.	Все это были люди в достаточной степени развращенные, лгуны, с большими надеждами на будущее, вроде, например, поступления на содержание к какой-нибудь графине.
They wanted to utilize to the widest possible extent their rather hard-earned money, and on that account decided to make a review of absolutely all the houses of Yama; only Treppel's they could not resolve to enter, as that was too swell for them.	Они хотели как можно шире использовать свой довольно тяжелый заработок и потому решили сделать ревизию положительно во всех домах Ямы, только к Треппелю не решились зайти, так как там было слишком для них шикарно.
But at Anna Markovna's they at once ordered a quadrille and danced it, especially the fifth figure, where the gents execute a solo, perfectly, like real Parisians, even putting their thumbs in the arm holes of their vests.	Но у Анны Марковны они сейчас же заказали себе кадриль и плясали ее, особенно пятую фигуру, где кавалеры выделывают соло, совершенно как настоящие парижане, даже заложив большие пальцы в проймы жилетов.
But they did not want to remain with the girls; instead, they promised to come later, when they had wound up the complete review of the brothels.	Но остаться с девицами они не захотели, а обещали прийти потом, когда закончат всю ревизию публичных домов.
And there also came and went government clerks of some sort; crisp young people in patent leather boots; several students; several officers, who were horribly afraid of losing their dignity in the eyes of the proprietress and the guests of the brothel.	И еще приходили и уходили какие-то чиновники, курчавые молодые люди в лакированных сапогах, несколько студентов, несколько офицеров, которые страшно боялись уронить свое достоинство в глазах владетельницы и гостей публичного дома.
Little by little in the drawing room was created such a noisy, fumy setting that no one there any longer felt ill at ease.	Понемногу в зале создалась такая шумная, чадная обстановка, что никто уже там не чувствовал неловкости.
There came a steady visitor, the lover of Sonka the Rudder, who came almost every day and sat whole hours through near his beloved, gazed upon her with languishing oriental eyes, sighed, grew faint and created scenes for her because she lives in a brothel, because she sins against the Sabbath, because she eats meat not prepared in the orthodox Hebrew manner, and because she has strayed from the family and the great Hebrew church.	Пришел постоянный гость, любовник Соньки Руль, который приходил почти ежедневно и целыми часами сидел около своей возлюбленной, глядел на нее томными восточными глазами, вздыхал, млел и делал ей сцены за то, что она живет в публичном доме, что грешит против субботы, что ест трефное мясо и что отбилась от семьи и великой еврейской церкви.
As a usual thing- and this happened often- Zociya the housekeeper would walk up to him under cover of the hubbub and would say, twisting her lips:	По обыкновению, - а это часто случалось, -экономка Зося подходила к нему под шумок и говорило кривя губы:
"Well, what are you sitting there for mister?	- Ну, что вы так сидите, господин?
Warming your behind?	Зад себе греете?
You might go and pass the time with the young lady."	Шли бы заниматься с девочкой.

Both of them, the Jew and the Jewess, were by birth from Homel, and must have been created by God himself for a tender, passionate, mutual love; but many circumstances- as, for example, the pogrom which took place in their town, impoverishment, a complete confusion, fright- had for a time parted them.	Оба они, еврей и еврейка, были родом из Гомеля и, должно быть, были созданы самим богом для нежной, страстной, взаимной любви, но многие обстоятельства, как, например, погром, происшедший в их городе, обеднение, полная растерянность, испуг, на время разлучили их.
However, love was so great that the junior drug clerk Neiman, with great difficulty, efforts, and humiliations, contrived to find for himself the place of a junior in one of the local pharmacies, and had searched out the girl he loved.	Однако любовь была настолько велика, что аптекарский ученик Нейман с большим трудом, усилиями я унижениями сумел найти себе место ученика в одной из местных аптек и разыскал любимую девушку.
He was a real, orthodox Hebrew, almost fanatical.	Он был настоящим правоверным, почти фанатическим евреем.
He knew that Sonka had been sold by her very mother to one of the buyers-up of live merchandise, knew many humiliating, hideous particulars of how she had been resold from hand to hand, and his pious, fastidious, truly Hebraic soul writhed and shuddered at these thoughts, but nevertheless love was above all.	Он знал, что Сонька была продана одному из скупщиков живого товара ее же матерью, знал много унизительных, безобразных подробностей о том, как ее перепродавали из рук в руки, и его набожная, брезгливая, истинно еврейская душа корчилась и содрогалась при этих мыслях, но тем не менее любовь была выше всего.
And every evening he would appear in the drawing room of Anna Markovna.	И каждый вечер он появлялся в зале Анны Марковны.
If he was successful, at an enormous deprivation, in cutting out of his beggarly income some chance rouble, he would take Sonka into her room, but this was not at all a joy either for him or for her: after a momentary happiness- the physical possession of each other- they cried, reproached each other, quarreled with characteristic Hebraic, theatrical gestures, and always after these visits Sonka the Rudder would return into the drawing room with swollen, reddened eyelids.	Если ему удавалось с громадным лишением вырезать из своего нищенского дохода какой-нибудь случайный рубль, он брал Соньку в ее комнату, но это вовсе не бывало радостью ни для него, ни для нее: после мгновенного счастья -физического обладания друг другом - они плакали, укоряли друг друга, ссорились с характерными еврейскими театральными жестами, и всегда после этих визитов Сонька Руль возвращалась в залу с набрякшими, покрасневшими веками глаз.
But most frequently of all he had no money, and would sit whole evenings through near his mistress, patiently and jealously awaiting her when Sonka through chance was taken by some guest.	Но чаще всего у него не было денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно брал гость.
And when she would return and sit down beside him, he would, without being perceived, overwhelm her with reproaches, trying not to turn the general attention upon himself and without turning his head in her direction.	И когда она возвращалась обратно и садилась с ним рядом, то он незаметно, стараясь не обращать на себя общего внимания и не поворачивая головы в ее сторону, все время осыпал ее упреками.
And in her splendid, humid, Hebraic eyes during these conversations there was always a martyr-like but meek expression.	И в ее прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.

There arrived a large company of Germans, employed in an optical shop; there also arrived a party of clerks from the fish and gastronomical store of Kereshkovsky, and two young people very well known in the Yamas- both bald, with sparse, soft, delicate hairs around the bald spots: Nicky the Book-keeper and Mishka the Singer- so were they both called in the houses.	Приехала большая компания немцев, служащих в оптическом магазине, приехала партия приказчиков из рыбного и гастрономического магазина Керешковского, приехали двое очень известных на Ямках молодых людей, - оба лысые, с редкими, мягкими, нежными волосами вокруг лысин - Колька-бухгалтер и Мишка-певец, так называли в домах их обоих.
They also were met very cordially, just like Karl Karlovich of the optical shop and Volodka of the fish store- with raptures, cries and kisses, flattering to their self-esteem.	Их так же, как Карла Карловича из оптического магазина и Володьку из рыбного, встречали очень радушно, с восторгами, криками и поцелуями, льстя их самолюбию.
The spry Niurka would jump out into the foyer, and, having informed herself as to who had come, would report excitedly, after her wont:	Шустрая Нюрка выскакивала в переднюю и, осведомившись, кто пришел, докладывала возбужденно, по своему обыкновению:
"Jennka, your husband has come!"	- Женька, твой муж пришел!
Or:	или:
"Little Manka, your lover has come!"	- Манька Маленькая, твой любовник пришел!
And Mishka the Singer, who was no singer at all, but the owner of a drug warehouse, at once, upon entering, sang out in a vibrating, quavering, goatish voice:	И Мишка-певец, который вовсе не был певцом, а владельцем аптекарского склада, сейчас же, как вошел, запел вибрирующим, пресекающимся, козлиным голосом:
"They fe-e-e-l the tru-u-u-u-uth!	Чу-у-уют пра-а-а-а-авду!
Come thou daw-aw-aw-aw-ning... "	Ты ж заря-я-я-я...
which he perpetrated at every visit of his to Anna Markovna.	что он проделывал в каждое свое посещение Анны Марковны.
Almost incessantly they played the quadrille, waltz, polka, and danced.	Почти беспрерывно играли кадриль, вальс, польку и танцевали.
There also arrived Senka- the lover of Tamara- but, contrary to his wont, he did not put on airs, did not go in for "ruination," did not order a funeral march from Isaiah Savvich, and did not treat the girls to chocolate ... For some reason he was gloomy, limped on his right leg, and sought to attract as little attention as possible- probably his professional affairs were at this time in a bad way.	Приехал и Сенька - любовник Тамары - но, против обыкновения, он не важничал, "не разорялся", не заказывал Исай Саввичу траурного марша и не угощал шоколадом девиц... Почему-то он был сумрачен, хромал на правую ногу и старался как можно меньше обращать на себя внимание: должно быть, его профессиональные дела находились в это время в плохом обороте.
With a single motion of his head, while walking, he called Tamara out of the drawing room and vanished with her into her room.	Он одним движением головы, на ходу, вызвал Тамару из зала и исчез с ней в ее комнате.
And there also arrived Egmont-Lavretzki the actor, clean-shaven, tall, resembling a court flunky with his vulgar and insolently contemptuous face.	Приехал также и актер Эгмонт-Лаврецкий, бритый, высокий, похожий на придворного лакея своим вульгарным и нагло-презрительным лицом.
The clerks from the gastronomical store danced with all the ardour of youth and with all the decorum recommended by Herman Hoppe, the self-instructor of good manners.	Приказчики из гастрономического магазина танцевали со всем усердием молодости и со всей чинностью, которую рекомендует самоучитель хороших нравов Германа Гоппе.

In this regard the girls also responded to their intentions.	В этом смысле и девицы отвечали их намерениям.
Both with these and with the others it was accounted especially decorous and well-bred to dance as rigidly as possible, keeping the arms hanging down, while the heads were raised high and inclined to one side with a certain proud, and, at the same time, tired and enervated air.	У тех и у других считалось особенно приличным и светским танцевать как можно неподвижнее, держа руки опущенными вниз и головы поднятыми вверх и склоненными, с некоторым гордым и в то же время утомленным и расслабленным видом.
In the intermissions, between the figures of the dance, it was necessary to fan one's self with a handkerchief, with a bored and negligent air... In a word, they all made believe that they belonged to the choicest society, and that if they do dance, they only do it out of condescension, as a little comradely turn.	В антрактах, между фигурами, нужно было со скучающим и небрежным видом обмахиваться платками... Словом, все они делали вид, будто принадлежат к самому изысканному обществу, и если танцуют, то делают это, только снисходя до маленькой товарищеской услуги.
But still they danced so ardently that the perspiration rolled down in streams from the clerks of Kereshkovsky.	Но все-таки танцевали так усердно, что с приказчиков Керешковского пот катился ручьями.
Two or three rows had already happened in different houses.	Случилось уже два-три скандала в разных домах.
Some man, all in blood, whose face in the pale light of the moon's crescent seemed black from the blood, was running around in the street, cursing, and, without paying the least attention to his wounds, was searching for his cap which had been lost in the brawl.	Какой-то человек, весь окровавленный, у которого лицо, при бледном свете лунного серпа, казалось от крови черным, бегал по улице, ругался и, нисколько не обращая внимания на свои раны, искал шапку, потерянную в драке.
On Little Yamskaya some government scribes had had a fight with a ship's company.	На Малой Ямской подрались штабные писаря с матросской командой.
The tired pianists and musicians played as in a delirium, in a doze, through mechanical habit.	Усталые таперы и музыканты играли как в бреду, сквозь сон, по механической привычке.
This was towards the waning of the night.	Это было на исходе ночи.
Altogether unexpectedly, seven students, a sub-professor, and a local reporter walked into the establishment of Anna Markovna.	Совершенно неожиданно в заведение Анны Марковны вошло семеро студентов, приват-доцент и местный репортер.
Chapter 8	VIII
They had all, except the reporter, passed the whole day together, from the very morning, celebrating May Day with some young women of their acquaintance.	Все они, кроме репортера, провели целый день, с самого утра, вместе, справляя маевку со знакомыми барышнями.
They had rowed in boats on the Dnieper, had cooked field porridge on the other side of the river, in the thick, bitter-smelling underbrush; had bathed- men and women by turns- in the rapid, warm water; had drunk home-made spiced brandy, sung sonorous songs of Little Russia, and had returned to town only late in the evening, when the dark, broad, running river so eerily and merrily plashed against the sides of their boats, playing with the reflections of the stars, the silvery shimmering paths of the electric lamps, and the bowing lights of the can-buoys.	Катались на лодках по Днепру, варили на той стороне реки, в густом горько-пахучем лозняке, полевую кашу, купались мужчины и женщины поочередно - в быстрой теплой воде, пили домашнюю запеканку, пели звучные малороссийские песни и вернулись в город только поздним вечером, когда темная бегучая широкая река так жутко и весело плескалась о борта их лодок, играя отражениями звезд, серебряными зыбкими дорожками от электрических фонарей и кланяющимися огнями баканов.

And when they had stepped out on the shore, the palms of each burned from the oars, the muscles of the arms and legs ached pleasantly, and suffusing the whole body was a blissful, healthy fatigue.	И когда вышли на берег, то у каждого горели ладони от весел, приятно ныли мускулы рук и ног, и во всем теле была блаженная бодрая усталость.
Then they had escorted the young women to their homes and at the garden-gates and entrances had taken leave of them long and cordially, with laughter and with such swinging hand-shakes as if they were working the lever of a pump.	Потом они проводили барышень по домам и у калиток и подъездов прощались с ними долго и сердечно со смехом и такими размашистыми рукопожатиями, как будто бы действовали рычагом насоса.
The whole day had passed in gaiety and noise, even a trifle clamorously, and just the least wee bit tiresomely, but with youth-like continence; without intoxication, and, which happens especially rarely, without the least shadow of mutual affronts, or jealousy, or unvoiced mortifications.	Весь день прошел весело и шумно, даже немного крикливо и чуть-чуть утомительно, но по-юношески целомудренно, не пьяно и, что особенно редко случается, без малейшей тени взаимных обид или ревности, или невысказанных огорчений.
Of course, such a benign mood had been helped by the sun, the fresh river breeze, the sweet exhalations of the grasses and the water, the joyous sensation of the strength and alertness of one's body while bathing and rowing, and the restraining influence of the clever, kind, pure and handsome girls from families they were acquainted with.	Конечно, такому благодушному настроению помогало солнце, свежий речной ветерок, сладкие дыхания трав и воды, радостное ощущение крепости и ловкости собственного тела при купании и гребле и сдерживающее влияние умных, ласковых, чистых и красивых девушек из знакомых семейств.
But, almost without the knowledge of their consciousness, their sensuousness- not imagination, but the simple, healthy, instinctive sensuousness of young playful males- kindled from chance encounters of their hands with feminine hands and from comradely obliging embraces, when the occasion arose to help the young ladies enter a boat or jump out on shore; from the tender odour of maiden apparel, warmed by the sun; from the feminine cries of coquettish fright on the river; from the sight of feminine figures, negligently half-reclining with a na?ve immodesty on the green grass around the samovar- from all these innocent liberties, which are so usual and unavoidable on picnics, country outings and river excursions, when within man, in the infinite depth of his soul, secretly awakens from the care-free contact with earth, grasses, water and sun, the beast-ancient, splendid, free, but disfigured and intimidated of men.	Но, почти помимо их сознания, их чувственность - не воображение, а простая, здоровая, инстинктивная чувственность молодых игривых самцов - зажигалась от Нечаянных встреч их рук с женскими руками и от товарищеских услужливых объятий, когда приходилось помогать барышням входить в лодку или выскакивать на берег, от нежного запаха девичьих одежд, разогретых солнцем, от женских кокетливо-испуганных криков на реке, от зрелища женских фигур, небрежно полулежащих с наивной нескромностью в зеленой траве, вокруг самовара, от всех этих невинных вольностей, которые так обычны и неизбежны на пикниках, загородных прогулках и речных катаниях, когда в человеке, в бесконечной глубине его души, тайно пробуждается от беспечного соприкосновения с землей, травами, водой и солнцем древний, прекрасный, свободный, но обезображенный и напуганный людьми зверь.

And for that reason, at two o'clock in the night, when the sparrows, a cozy students' restaurant, had barely closed, and all the eight, excited by alcohol and the plentiful food, had come out of the smoky, fumy underground place into the street, into the sweet, disquieting darkness of the night, with its beckoning fires in the sky and on the earth, with its warm, heady air, from which the nostrils dilate avidly, with its aromas, gliding from unseen gardens and flower-beds,- the head of each one of them was aflame and the heart quietly and languishingly yearning from vague desires.	И потому в два часа ночи, едва только закрылся уютный студенческий ресторан "Воробьи" и все восьмеро, возбужденные алкоголем и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх, на улицу, в сладостную, тревожную темноту ночи, с ее манящими огнями на небе и на земле, с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри, с ее ароматами, скользившими из невидимых садов и цветников, то у каждого из них пылала голова и сердце тихо и томно таяло от неясных желаний.
It was joyous and arrogant to sense after the rest the new, fresh strength in all the sinews, the deep breathing of the lungs, the red, resilient blood in the veins, the supple obedience of all the members.	Весело и гордо было ощущать после отдыха новую, свежую силу во всех мышцах, глубокое дыхание легких, красную упругую кровь в жилах, гибкую послушность всех членов.
And- without words, without thoughts, without consciousness- one was drawn on this night to be running without raiment in the somnolent forest, to be sniffing hurriedly the tracks of some one's feet on the dewy grass, with a loud call to be summoning a female unto one's self.	И - без слов, без мыслей, без сознания - влекло в эту ночь бежать без одежд по сонному лесу, обнюхивать торопливо следы чьих-то ног в росистой траве, громким кличем призывать к себе самку.
But to separate was now very difficult.	Но расстаться было теперь очень трудно.
The whole day, passed together, had shaken them into an accustomed, tenacious herd.	Целый день, проведенный вместе, сбил всех в привычное, цепкое стадо.
It seemed that if even one were to go away from the company, a certain attained equilibrium would be disturbed and could not be restored afterwards.	Казалось, что если хоть один уйдет из компании, то нарушится какое-то наладившееся равновесие, которое потом невозможно будет восстановить.
And so they dallied and stamped upon the sidewalk, near the exit of the tavern's underground vault, interfering with the progress of the infrequent passers-by.	И потому они медлили и топтались на тротуаре, около выхода из трактирного подземелья, мешая движению редких прохожих.
They discussed hypocritically where else they might go to wind up the night.	Обсуждали лицемерно, куда бы еще поехать, чтоб доконать ночь.
It proved to be too far to the Tivoli Garden, and in addition to that one also had to pay for admission tickets, and the prices in the buffet were outrageous, and the program had ended long ago.	В сад Тиволи оказывалось очень далеко, да к тому же еще за входные билеты платить, и цены в буфете возмутительные, и программа давно окончилась.
Volodya Pavlov proposed going to him- he had a dozen of beer and a little cognac home.	Володя Павлов предлагал ехать к нему: у него есть дома дюжина пива и немного коньяку.
But it seemed a bore to all of them to go in the middle of the night to a family apartment, to enter on tiptoes up the stairs and to talk in whispers all the time.	Но всем показалось скучным идти среди ночи на семейную квартиру, входить на цыпочках по лестнице и говорить все время шепотом.
"Tell you what, brethren ... Let's better ride to the girlies, that will be nearer the mark," said peremptorily Lichonin, an old student, a tall, stooping, morose and bearded fellow.	-Вот что, брательники... Поедемте-ка лучше к девочкам, это будет вернее, - сказал решительно старый студент Лихонин, высокий, сутуловатый, хмурый и бородатый малый.

By convictions he was an anarchist- theoretic, but by avocation a passionate gambler at billiards, races and cards- a gambler with a very broad, fatalistic sweep.	По убеждениям он был анархист-теоретик, а по призванию - страстный игрок на бильярде, на бегах и в карты, - игрок с очень широким, фатальным размахом.
Only the day before he had won a thousand roubles at macao in the Merchants' Club, and this money was still burning a hole in his pockets.	Только накануне он выиграл в купеческом клубе около тысячи рублей в макао, и эти деньги еще жгли ему руки.
"And why not?	- А что ж?
Right-o!" somebody sustained him. "Let's go, comrades?"	И верно, - поддержал кто-то. - Айда, товарищи?!
"Is it worth while?	- Стоит ли?
Why, this is an all night affair ... " spoke another with a false prudence and an insincere fatigue.	Ведь это на всю ночь заводиловка... - с фальшивым благоразумием и неискренней усталостью отозвался другой.
And a third said through a feigned yawn:	А третий сказал сквозь притворный зевок:
"Let's better go home, gentlemen... a-a-a... go bye-bye ... That's enough for to-day."	-Поедемте лучше, господа, по домам... а-а-а... спатиньки... Довольно на сегодня.
"You won't work any wonders when you're asleep," Lichonin remarked sneeringly. "Herr professor, are you coming?"	- Во сне шубы не сошьешь, - презрительно заметил Лихонин. - Герр профессор, вы едете?
But the sub-professor Yarchenko was obstinate and seemed really angered, although, perhaps, he himself did not know what was lurking within him, in some dark cranny of his soul.	Но приват-доцент Ярченко уперся и казался по-настоящему рассерженным, хотя, быть может, он и сам не знал, что пряталось у него в каком-нибудь темном закоулке души
"Leave me in peace, Lichonin.	- Оставь меня в покое, Лихонин.
As I see it, gentlemen, this is downright and plain swinishness- that which you are about to do.	По-моему, господа, это прямое и явное свинство -то, что вы собираетесь сделать.
We have passed the time so wonderfully, amiably and simply, it seems,- but no, you needs must, like drunken cattle, clamber into a cesspool.	Кажется, так чудесно, мило и просто провели время,так нет, вам непременно надо, как пьяным скотам, полезть в помойную яму.
I won't go."	Не поеду я.
"Still, if my memory does not play me false," said Lichonin, with calm causticity, "I recollect that no further back than past autumn we with a certain future Mommsen were pouring in some place or other a jug of ice into a pianoforte, delineating a Bouratian god, dancing the belly-dance, and all that sort of thing?"	- Однако, если мне не изменяет память, - со спокойной язвительностью сказал Лихонин, -припоминаю, что не далее как прошлой осенью мы с одним будущим Моммсеном лили где-то крюшон со льдом в фортепиано, изображали бурятского бога, плясали танец живота и все такое прочее?..
Lichonin spoke the truth.	Лихонин говорил правду.
In his student days, and later, being retained at the university, Yarchenko had led the most wanton and crack-brained life.	В свои студенческие годы и позднее, будучи оставленным при университете, Ярченко вел самую шалую и легкомысленную жизнь.

In all the taverns, cabarets, and other places of amusement his small, fat, roundish little figure, his rosy cheeks, puffed out like those of a painted cupid, and the shining, humid kindly eyes were well known, his hurried, spluttering speech and shrill laughter remembered.	Во всех трактирах, кафешантанах и других увеселительных местах хорошо знали его маленькую, толстую, кругленькую фигурку, его румяные, отдувшиеся, как у раскрашенного амура, щеки и блестящие, влажные, добрые глаза, помнили его торопливый, захлебывающийся говор и визгливый смех.
His comrades could never fathom where he found the time to employ in study, but nevertheless he went through all examinations and prescribed work with distinction and from the first course the professors had him in view.	Товарищи никогда не могли постигнуть, где он находил время для занятий наукой, но тем не менее все экзамены и очередные работы он сдавал отлично и с первого курса был на виду у профессоров.
Now Yarchenko was beginning little by little to quit his former comrades and bottle companions.	Теперь Ярченко начинал понемногу отходить от прежних товарищей и собутыльников.
He had just established the indispensable connections with the professorial circle; the reading of lectures in Roman history for the coming year had been offered him, and not infrequently in conversation he would use the expression current among the sub-professors:	У него только что завелись необходимые связи с профессорским кругом, на будущий год ему предлагали чтение лекций по римской истории, и нередко в разговоре он уже употреблял ходкое среди приват-доцентов выражение:
"We, the learned ones!"	"Мы, ученые!"
The student familiarity, the compulsory companionship, the obligatory participation in all meetings, protests and demonstrations, were becoming disadvantageous to him, embarrassing, and even simply tedious.	Студенческая фамильярность, принудительное компанейство, обязательное участие во всех сходках, протестах и демонстрациях становились для него невыгодными, затруднительными и даже просто скучными.
But he knew the value of popularity among the younger element, and for that reason could not decide to sever relations abruptly with his former circle.	Но он знал цену популярности среди молодежи и потому не решался круто разорвать с прежним кружком.
Lichonin's words, however, provoked him.	Слова Лихонина, однако, задели его.
"Oh, my God, what does it matter what we did when we were youngsters?	- Ах, боже мой, мало ли что мы делали, когда были мальчишками?
We stole sugar, soiled our panties, tore the wings off beetles," Yarchenko began to speak, growing heated, and spluttering. "But there is a limit and a mean to all this.	Воровали сахар, пачкали штанишки, отрывали жукам крылья, - заговорил Ярченко, горячась и захлебываясь. - Но всему есть предел и мера.
I, gentlemen, do not presume, of course, to give you counsels and to teach you, but one must be consistent.	Я вам, господа, не смею, конечно, подавать советов и учить вас, но надо быть последовательными.
We are all agreed that prostitution is one of the greatest calamities of humanity, and are also agreed, that in this evil not the women are guilty, but we, men, because the demand gives birth to the offer.	Все мы согласны, что проституция - одно из величайших бедствий человечества, а также согласны, что в этом зле виноваты не женщины, а мы, мужчины, потому что спрос родит предложение.

And therefore if, having drunk a glass of wine too much, I still, notwithstanding my convictions, go to the prostitutes, I am committing a triple vileness: before the unfortunate, foolish woman, whom I subject to the most degrading form of slavery for my filthy rouble; before humanity, because, hiring a public woman for an hour or two for my abominable lust, I through this justify and uphold prostitution; and finally, this is a vileness before one's own conscience and mind.	И, стало быть, если, выпив лишнюю рюмку вина, я все-таки, несмотря на свои убеждения, еду к проституткам, то я совершаю тройную подлость: перед несчастной глупой женщиной, которую я подвергаю за свой поганый рубль самой унизительной форме рабства, перед человечеством, потому что, нанимая на час или на два публичную женщину для своей скверной похоти, я этим оправдываю и поддерживаю проституцию, и, наконец, это подлость перед своей собственной совестью и мыслью.
And before logic."	И перед логикой.
"Phew-ew!" Lichonin let out a long-drawn whistle and chanted in a thin, dismal voice, nodding in time with his head hanging down to one side: "The philosopher is off on our usual stuff: 'A rope- is a common cord.'"	-Фью-ю!- свистнул протяжно Лихонин и проскандировал унылым тоном, кивая в такт опущенной набок головой. - Понес философ наш обычный вздор: веревка вервие простое.
"Of course, there's nothing easier than to play the tom-fool," responded Yarchenko. "But in my opinion there is not in the sorrowful life of Russia a more mournful phenomenon than this lackadaisicalness and vitiation of thought.	- Конечно, нет ничего легче, как паясничать, -сухо отозвался Ярченко. - А по-моему, нет в печальной русской жизни более печального явления, чем эта расхлябанность и растленность мысли.
To-day we will say to ourselves: Eh!	Сегодня мы скажем себе: "Э!
It's all the same, whether I go to a brothel or whether I do not go, from this one time things will get neither worse nor better.	Все равно, поеду я в публичный дом или не поеду - от одного р"за дело не ухудшится, не улучшится".
And after five years we will be saying: Undoubtedly a bribe is a horribly nasty bit of business, but you know- children ... the family ... And just the same way after ten years we, having remained fortuitous Russian liberals, will be sighing about personal freedom and bowing low before worthless scoundrels, whom we despise, and will be cooling our heels in their ante-rooms.	А через пять лет мы будем говорить: "Несомненно, взятка - страшная гадость, но, знаете, дети... семья..." И точно так же через десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать о свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних.
'Because, don't you know,' we will say, tittering, 'when you live with wolves, you must howl like a wolf.'	"Потому что, знаете ли, - скажем мы, хихикая, - с волками жить, по-волчьи выть".
By God, it wasn't in vain that some minister called the Russian students future head-clerks!"	Ей-богу, недаром какой-то министр назвал русских студентов будущими столоначальниками!
"Or professors," Lichonin put in.	- Или профессорами, - вставил Лихонин.
"But most important of all," continued Yarchenko, letting this pointed remark pass by, "most important of all is this, that I have seen all of you to-day on the river and afterwards there ... on the other shore ... with these charming, fine girls.	- Но самое главное, - продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, - самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке и потом там... на том берегу... с этими милыми, славными девушками.
How attentive, well-bred, obliging you all were- but scarcely have you taken leave of them, when you are drawn to public women.	Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным женщинам.

Let each one of you imagine for a moment, that we all had been visiting his sisters and straight from them had driven to Yama ... What?	Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму... Что?
Is such a supposition pleasant?"	Приятно такое предположение?
"Yes, but there must exist some valves for the passions of society," pompously remarked Boris Sobashnikov, a tall, somewhat supercilious and affected young man, upon whom the short, white summer uniform jacket, which scarcely covered his fat posteriors, the modish trousers, of a military cut, the pince-nez on a broad, black ribbon, and a cap after a Prussian model, all bestowed the air of a coxcomb. "Surely, it isn't more respectable to enjoy the caresses of your chambermaid, or to carry on an intrigue on the side with another man's wife?	- Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных страстей? - важно заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой человек, которому короткий китель, едва прикрывавший толстый зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне на широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый вид. - Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за углом интригу с чужой женой?
What am I to do if woman is indispensable to me!"	Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
"Eh, very indispensable indeed!" said Yarchenko with vexation and feebly made a despondent gesture.	- Эх, очень обходима! - досадливо сказал Ярченко и слабо махнул рукой.
But here a student who was called Ramses in the friendly coterie intervened.	Но тут вмешался студент, которого в товарищеском кружке звали Рамзесом.
This was a yellowish-swarthy, hump-nosed man of small stature; his clean-shaven face seemed triangular, thanks to a broad forehead, beginning to get bald, with two wedge-like bald spots at the temples, fallen-in cheeks and a sharp chin.	Это был изжелта-смуглый горбоносый человек маленького роста; бритое лицо его казалось треугольным благодаря широкому, начинавшему лысеть двумя взлысинами лбу, впалым щекам и острому подбородку.
He led a mode of life sufficiently queer for a student.	Он вел довольно странный для студента образ жизни.
While his colleagues employed themselves by turns with politics, love, the theatre, and a little in study, Ramses had withdrawn entirely into the study of all conceivable suits and claims, into the chicane subtleties of property, hereditary, land and other business law-suits, into the memorizing and logical analysis of quashed decisions.	В то время, когда его коллеги занимались вперемежку политикой, любовью, театром и немножко наукой, Рамзес весь ушел в изучение всевозможных гражданских исков и претензий, в крючкотворные тонкости имущественных. семейных, земельных и иных деловых процессов, в запоминание и логический разбор кассационных решений.
Perfectly of his own will, without in the least needing the money, he served for a year as a clerk at a notary's for another as a secretary to a justice of the peace, while all of the past year, being in the last term, he had conducted in a local newspaper the reports of the city council and had borne the modest duty of an assistant to a secretary in the management of a syndicate of sugar manufacturers.	Совершенно добровольно, ничуть не нуждаясь в деньгах, он прослужил один год клерком у нотариуса, другой - письмоводителем у мирового судьи, а весь прошлый год, будучи на последнем курсе, вел в местной газете хронику городской управы и нес скромную обязанность помощника секретаря в управлении синдиката сахарозаводчиков.

And when this same syndicate commenced the well-known suit against one of its members, Colonel Baskakov, who had put up the surplus sugar for sale contrary to agreement, Ramses from the very beginning guessed beforehand and very subtly engineered, precisely that decision which the senate subsequently handed down in this suit.	И когда этот самый синдикат затеял известный процесс против одного из своих членов, полковника Баскакова, пустившего в продажу против договора избыток сахара, то Рамзес в самом начале предугадал и очень тонко мотивировал именно то решение, которое вынес впоследствии по этому делу сенат.
Despite his comparative youth, rather well-known jurists gave heed to his opinions- true, a little loftily.	Несмотря на его сравнительную молодость, к его мнениям прислушивались, - правда, немного свысока, - довольно известные юристы.
None of those who knew Ramses closely doubted that he would make a brilliant career, and even Ramses himself did not conceal his confidence in that toward thirty-five he would knock together a million, exclusively through his practice as a civil lawyer.	Никто из близко знавших Рамзеса не сомневался, что он сделает блестящую карьеру, да и сам Рамзес вовсе не скрывал своей уверенности в том, что к тридцати пяти годам он сколотит себе миллион исключительно одной практикой, как адвокат-цивилист.
His comrades not infrequently elected him chairman of meetings and head of the class, but this honour Ramses invariably declined, excusing himself with lack of time.	Его нередко выбирали товарищи в председатели сходок и в курсовые старосты, но от этой чести Рамзес неизменно уклонялся, отговариваясь недостатком времени.
But still he did not avoid participation in his comrades' trials by arbitration, and his arguments-always incontrovertibly logical- were possessed of an amazing virtue in ending the trials with peace, to the mutual satisfaction of the litigating parties.	Однако он не избегал участия в товарищеских третейских судах, и его доводы - всегда неотразимо логичные - обладали удивительным свойством оканчивать дела миром, к обоюдному удовольствию судящихся сторон.
He, as well as Yarchenko, knew well the value of popularity among the studying youths, and even if he did look upon people with a certain contempt, from above, still he never, by as much as a single movement of his thin, clever, energetical lips, showed this.	Он так же, как и Ярченко, знал хорошо цену популярности среди учащейся молодежи, и если даже поглядывал на людей с некоторым презрением, свысока, то никогда, ни одним движением своих тонких, умных, энергичных губ этого не показывал.
"Well, Gavrila Petrovich, no one is necessarily dragging you into committing a fall from grace," said Ramses in a conciliatory manner, "What is all this pathos and melancholy for, when the matter as it stands is altogether simple?	- Никто вас и не тянет, Гаврила Петрович, непременно совершать грехопадение, - сказал Рамзес примирительно. - К чему этот пафос и эта меланхолия, когда дело обстоит совсем просто?
A company of young Russian gentlemen wishes to pass the remnant of the night modestly and amicably, to make merry, to sing a little, and to take internally several gallons of wine and beer.	Компания молодых русских джентльменов хочет скромно и дружно провести остаток ночи, повеселиться, попеть и принять внутрь несколько галлонов вина и пива.
But everything is closed now, except these very same houses.	Но все теперь закрыто, кроме этих самых домов.
Ergo! ... "	Ergo!..[2 - Следовательно!.. (лат.)]
"Consequently, we will go merry-making to women who are for sale?	- Следовательно, поедем веселиться к продажным женщинам?
To prostitutes?	К проституткам?
Into a brothel?" Yarchenko interrupted him, mockingly and inimically.	В публичный дом? - насмешливо и враждебно перебил его Ярченко.

"And even so?	- А хотя бы?
A certain philosopher, whom it was desired to humiliate, was given a seat at dinner near the musicians.	Одного философа, желая его унизит! посадили за обедом куда-то около музыкантов.
But he, sitting down, said: 'Here is a sure means of making the last place the first.'	А он, садясь, сказал: "Вот верное средство сделать последнее место первым".
And finally I repeat: If your conscience does not allow you, as you express yourself, to buy a woman, then you can go there and come away, preserving your innocence in all its blossoming inviolability."	И, наконец, я повторяю: если ваша совесть не позволяет вам, как вы выражаетесь, покупать женщин, то вы можете приехать туда и уехать, сохраняя свою невинность во всей ее цветущей неприкосновенности.
"You overdo it, Ramses," objected Yarchenko with displeasure. "You remind me of those bourgeois, who, while it is still dark, have gathered to gape at an execution and who say: we have nothing to do with this, we are against capital punishment, this is all the prosecuting attorney's and the executioner's doing."	- Вы передергиваете, Рамзес, - возразил с неудовольствием Ярченко. - Вы мне напоминаете тех мещан, которые еще затемно собрались глазеть на смертную казнь, говорят: мы здесь ни при чем, мы против смертной казни, это все прокурор и палач.
"Superbly said and partly true, Gavrila Petrovich.	- Пышно сказано и отчасти верно, Гаврила Петрович.
But to us, precisely, this comparison may not even apply.	Но именно к нам это сравнение может и не относится.
One cannot, you see, treat some malignant disease while absent, without seeing the sufferer in person.	Нельзя, видите ли, лечить какую-нибудь тяжкую болезнь заочно, не видавши самого больного.
And yet all of us, who are now standing here in the street and interfering with the passers-by, will be obliged at some time in our work to run up against the terrible problem of prostitution, and what a prostitution at that- the Russian!	А ведь все мы, которые сейчас здесь стоим на улице и мешаем прохожим, должны будем когда-нибудь в своей деятельности столкнуться с ужасным вопросом о проституции, да еще какой проституции - русской!
Lichonin, I, Borya Sobashnikov and Pavlov as jurists, Petrovsky and Tolpygin as medicos.	Лихонин, я, Боря Собашников и Павлов - как юристы, Петровский и Толпыгин - как медики.
True, Veltman has a distinct specialty- mathematics.	Правда у Вельтмана особенная специальность -математика.
But then, he will be a pedagogue, a guide of youth, and, deuce take it, even a father!	Но ведь будет же он педагогом, руководителем юношества и, черт побери, даже отцом!
And if you are going to scare with a bugaboo, it is best to look upon it one's self first.	А уж если пугать букой, то лучше всего самому на нее прежде посмотреть.
And finally, you yourself, Gavrila Petrovich- expert of dead languages and future luminary of grave digging- is the comparison, then, of the contemporary brothels, say, with some Pompeian lupanaria, or the institution of sacred prostitution in Thebes and Nineveh, not important and instructive to you? ... "	Наконец и вы сами, Гаврила Петрович, - знаток мертвых языков и будущее светило гробокопательства, - разве для вас не важно и не поучительно сравнение хотя бы современных публичных домов с каким-нибудь помпейскими лупанарами или с институтом священной проституции в Фивах и в Ниневии?..
"Bravo, Ramses, magnificent!" roared Lichonin. "And what's there to talk so much about, fellows?	- Браво, Рамзес, великолепно! - взревел Лихонин. -И что тут долго толковать, ребята?
Take the professor under the gills and put him in a cab!"	Берите профессора под жабры и сажайте на извозчика!

The students, laughing and jostling, surrounded Yarchenko, seized him under the arms, caught him around the waist.	Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки, обхватили за талию.
All of them were equally drawn to the women, but none, save Lichonin, had enough courage to take the initiative upon himself.	Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у кого, кроме Лихонина, не хватало смелости взять на себя почин.
But now all this complicated, unpleasant and hypocritical business was happily resolved into a simple, easy joke upon the older comrade.	Но теперь все это сложное, неприятное и лицемерное дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над старшим товарищем.
Yarchenko resisted, and was angry, and laughing, trying to break away.	Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь вырваться.
But at this moment a tall, black-moustached policeman, who had long been eyeing them keenly and inimically, walked up to the uproarious students.	Но в это время к возившимся студентам подошел рослый черноусый городовой, который уже давно глядел на них зорко и неприязненно.
"I'd ask you stewdent gents not to congregate.	- Господа стюденты, прошу не скопляться.
It's not allowed!	Невозможно!
Keep on going!"	Проходите, куда ишли.
They moved on in a throng.	Они двинулись гурьбою вперед.
Yarchenka was beginning to soften little by little.	Ярченко начинал понемногу смягчаться.
"Gentlemen, I am ready to go with you, if you like ... Do not think, however, that the sophistries of the Egyptian Pharaoh Ramses have convinced me ... No, I simply would be sorry to break up the party ... But I make one stipulation: we will drink a little there, gab a little, laugh a little, and so forth ... but let there be nothing more, no filth of any kind ... It is shameful and painful to think that we, the flower and glory- of the Russian intelligentzia, will go all to pieces and let our mouths water at the sight of the first skirt that comes our way."	-Господа, я, пожалуй, готов с вами поехать... Не подумайте, однако, что меня убедили софизмы египетского фараона Рамзеса... Нет, просто мне жаль разбивать компанию... Но я ставлю одно условие: мы там выпьем, поврем, посмеемся и все прочее... но чтобы ничего больше, никакой грязи... Стыдно и обидно думать, что мы, цвет и краса русской интеллигенции, раскиснем и пустим слюни от вида первой попавшейся юбки.
"I swear it!" said Lichonin, putting up his hand.	- Клянусь! - сказал Лихонин, поднимая вверх руку.
"I can vouch for myself," said Ramses.	-Я за себя ручаюсь, - сказал Рамзес.
"And I!	-И я!
And I!	И я!
By God, gentlemen, let's pledge our words... Yarchenko is right," others took up.	Ей-богу, господа, дадимте слово... Ярченко прав, - подхватили другие.
They seated themselves in twos and threes in the cabs- the drivers of which had been long since following them in a file, grinning and cursing each other- and rode off.	Они расселись по двое и по трое на извозчиков, которые уже давно, зубоскаля и переругиваясь, вереницей следовали за ними, и поехали.

Lichonin, for the sake of assurance, sat down beside the sub-professor, having embraced him around the waist and seated him on his knees and those of his neighbour, the little Tolpygin, a rosy, pleasant-faced boy on whose face, despite his twenty-three years, the childish white down- soft and light- still showed.	Лихонин для верности сам сел рядом с приват-доцентом, обняв его за талию, а на колени к себе и соседу посадил маленького Толпыгина, розового миловидного мальчика, у которого, несмотря на его двадцать три года, еще белел на щеках детский - мягкий и светлый - пух.
"The station is at Doroshenko's!" called out Lichonin after the cabbies driving off. "The stop is at Doroshenko's," he repeated, turning around.	- Станция у Дорошенки! - крикнул Лихонин вслед отъезжавшим извозчикам. - У Дорошенки остановка, - повторил он, обернувшись назад.
They all stopped at Doroshenko's restaurant, entered the general room, and crowded about the bar.	У ресторана Дорошенки все остановились, вошли в общую залу и столпились около стойки.
All were satiated and no one wanted either to drink or to have a bite.	Все были сыты, и никому не хотелось ни пить, ни закусывать.
But in the soul of each one still remained a dark trace of the consciousness that right now they were getting ready to commit something needlessly shameful, getting ready to take part in some convulsive, artificial, and not at all a merry merriment.	Но у каждого оставался еще в душе темный след сознания, что вот сейчас они собираются сделать нечто ненужно-позорное, собираются принять участие в каком-то судорожном, искусственном и вовсе не веселом веселье.
And in each one was the yearning to bring himself through intoxication to that misty and rainbow condition when nothing makes any difference, and when the head does not know what the arms and legs are doing, and what the tongue is babbling.	И у каждого было стремление довести себя через опьянение до того туманного и радужного состояния, когда всё - все равно и когда голова не знает, что делают руки и ноги и что болтает язык.
And, probably, not the students alone, but all the casual and constant visitors of Yama experienced in greater or lesser degree the friction of this inner psychic heart-sore, because Doroshenko did business only late in the evening and night, and no one lingered long in his place but only turned in in passing, half-way on the journey.	И, должно быть, не одни студенты, а все случайные и постоянные посетители Ямы испытывали в большей или меньшей степени трение этой внутренней душевной занозы, потому что Дорошенко торговал исключительно только поздним вечером и ночью, и никто у него не засиживался, а так только заезжали мимоходом, на перепутье.
While the students were drinking cognac, beer and vodka, Ramses was constantly and intently looking into the farthest corner of the restaurant hall, where two men were sitting- a tattered, gray, big old man, and, opposite him, his back to the bar, with his elbows spread out upon the table and his chin resting on the fists folded upon each other, some hunched up, stout, closely-propped gentleman in a gray suit.	Пока студенты пили коньяк, пиво и водку, Рамзес все приглядывался к самому дальнему углу ресторанного зала, где сидели двое: лохматый, седой крупный старик и против него, спиной к стойке, раздвинув по столу локти и опершись подбородком на сложенные друг на друга кулаки, сгорбился какой-то плотный, низко остриженный господин в сером костюме.
The old man was picking upon a dulcimer lying before him and quietly singing, in a hoarse but pleasing voice:	Старик перебирал струны лежавших перед ним гуслей и тихо напевал сиплым, но приятным голосом:
"Oh my valley, my little valley, Bro-o-o-o-o-oad land of plenty."	Долина моя, долинушка, □□ Раздолье широ-о-о-окое.
"Excuse me, but that is a co-worker of ours," said Ramses, and went to greet the gentleman in the gray suit.	- Позвольте-ка, ведь это наш сотрудник, - сказал Рамзес и пошел здороваться с господином в сером костюме.
After a minute he led him up to the bar and introduced him to his comrades.	Через минуту он подвел его к стойке и познакомил с товарищами.

"Gentlemen, allow me to introduce to you my companion in arms in the newspaper game, Sergei Ivanovich Platonov.	- Господа, позвольте вам представить моего соратника по газетному делу. Сергей Иванович Платонов.
The laziest and most talented of newspaper workers."	Самый ленивый и самый талантливый из газетных работников.
They all introduced themselves, indistinctly muttering out their names.	Все перезнакомились с ним, невнятно пробурчав свои фамилии.
"And therefore, let's have a drink," said Uchonin, while Yarchenko asked with the refined amiability which never forsook him:	- И поэтому выпьем, - сказал Лихонин. Ярченко же спросил с утонченной любезностью, которая никогда его не покидала:
"Pardon me, pardon me, but I am acquainted with you a little, even though not personally.	- Позвольте, позвольте, ведь я же с вами немного знаком, хотя и заочно.
Weren't you in the university when Professor Priklonsky defended the doctor's dissertation?"	Не вы ли были в университете, когда профессор Приклонский защищал докторскую диссертацию?
"It was I," answered the reporter.	-Я, - ответил репортер.
"Ah, that's very nice," smiled Yarchenko charmingly, and for some reason once more pressed Platonov's hand vigorously. "I read your report afterwards: very exactly, circumstantially and skillfully put together ... Won't you favor me? ... To your health!"	- Ах, это очень приятно, - мило улыбнулся Ярченко и для чего-то еще раз крепко пожал Платонову руку. - Я читал потом ваш отчет: очень точно, обстоятельно и ловко составлено... Не будете ли добры?.. За ваше здоровье!
"Then allow me, too," said Platonov. "Onuphriy Zakharich, pour out for us again ... one ... two, three, four ... nine glasses of cognac... "	- Тогда позвольте и мне, - сказал Платонов. -Онуфрий Захарыч, налейте нам еще... раз, два, три, четыре... девять рюмок коньяку...
"Oh no, you can't do that... you are our guest, colleague," remonstrated Lichonin.	-Нет, уж так нельзя... вы - наш гость, коллега, -возразил Лихонин.
"Well, now, what sort of colleague am I to you?" good-naturedly laughed the reporter. "I was only in the first class and then only for half a year- as an unmatriculated student.	- Ну, какой же я ваш коллега, - добродушно засмеялся репортер. - Я был только на первом курсе и то только полгода, вольнослушателем.
Here you are, Onuphriy Zakharich.	Получите, Онуфрий Захарыч.
Gentlemen, I beg you... "	Господа, прошу...
The upshot of it was that after half an hour Lichonin and Yarchenko did not under any consideration want to part with the reporter and dragged him with them to Yama.	Кончилось тем, что через полчаса Лихонин и Ярченко ни за что не хотели расстаться с репортером и потащили его с собой в Яму.
However, he did not resist.	Впрочем, он и не сопротивлялся.
"If I am not a burden to you, I would be very glad," he said simply. "All the more since I have easy money to-day.	- Если я вам не в тягость, я буду очень рад, -сказал он просто. - Тем более что у меня сегодня сумасшедшие деньги.
The Dnieper word has paid me an honorarium, and this is just as much of a miracle as winning two hundred thousand on a check from a theatre coat room.	"Днепровское слово" заплатило мне гонорар, а это такое же чудо, как выиграть двести тысяч на билет от театральной вешалки.
Pardon me, I'll be right back... "	Виноват, я сейчас...

He walked up to the old man with whom he had been sitting before, shoved some money into his hand, and gently took leave of him.	Он подошел к старику, с которым раньше сидел, сунул ему в руку какие-то деньги и ласково попрощался с ним.
"Where I'm going, grandpa, there you mustn't go-to-morrow we will meet in the same place as to-day.	- Куда я еду, дедушка, туда тебе ехать нельзя, завтра опять там же встретимся, где и сегодня.
Good-bye!"	Прощай!
They all walked out of the restaurant.	Все вышли из ресторана.
At the door Borya Sobashnikov, always a little finical and unnecessarily supercilious, stopped Lichonin and called him to one side.	В дверях Боря Собашников, всегда немного фатоватый и без нужды высокомерный, остановил Лихонина и отозвал его в сторону.
"I'm surprised at you, Lichonin," he said squeamishly. "We have gathered together in our own close company, yet you must needs drag in some vagabond.	- Удивляюсь я тебе, Лихонин, - сказал он брезгливо. - Мы собрались своей тесной компанией, а тебе непременно нужно было затащить какого-то бродягу.
The devil knows who he is!"	Черт его знает, кто он такой!
"Quit that, Borya," answered Lichonin amicably. "He's a warm-hearted fellow."	- Оставь, Боря, - дружелюбно ответил Лихонин. -Он парень теплый.
Chapter 9	IX
"Well now, gentlemen, this isn't fit for pigs," Yarchenko was saying, grumblingly, at the entrance of Anna Markovna's establishment. "If we finally have gone, we might at least have chosen a decent place, and not some wretched hole.	- Ну, уж это, господа, свинство! - говорил ворчливо Ярченко на подъезде заведения Анны Марковны. - Если уж поехали, то по крайности надо было ехать в приличный, а не в какую-то трущобу.
Really, gentlemen, let's better go to Treppel's alongside; there it's clean and light, at any rate."	Право, господа, пойдемте лучше рядом, к Треппелю, там хоть чисто и светло.
"If you please, if you please, signior," insisted Lichonin, opening the door before the sub-professor with courtly urbanity, bowing and spreading his arms before him. "If you please."	- Пожалуйте, пожалуйте, синьор, - настаивал Лихонин, отворяя с придворной учтивостью дверь перед приват-доцентом, кланяясь и простирая вперед руку. - Пожалуйте.
"But this is an abomination... At Treppel's the women are better-looking, at least,"	-Да ведь мерзость... У Треппеля хоть женщины покрасивее.
Ramses, walking behind, burst into dry laughter.	Рамзес, шедший сзади, сухо рассмеялся.
"So, so, Gavrila Petrovich.	- Так, так, так, Гаврила Петрович.
Let us continue in the same spirit.	Будем продолжать в том же духе.
Let us condemn the hungry, petty thief who has stolen a five-kopeck loaf out of a tray, but if the director of a bank has squandered somebody else's million on race horses and cigars, let us mitigate his lot." "Pardon me, but I do not understand this comparison," answered Yarchenko with restraint.	Осудим голодного воришку, который украл с лотка пятачковую булку, но если директор банка растратил чужой миллион на рысаков и сигары, то смягчим его участь. - Простите, не понимаю этого сравнения, - сдержанно ответил Ярченко. - Да по мне все равно; идемте.
"However, it's all the same to me; let's go." "And all the more so," said Lichonin, letting the subprofessor pass ahead; "all the more so, since this house guards within it so many historical traditions.	- И тем более, - сказал Лихонин, пропуская вперед приват-доцента, - тем более что этот дом хранит в себе столько исторических преданий.
Comrades!	Товарищи!

Decades of student generations gaze upon us from the heights of the coat-hooks, and, besides that, through the power of the usual right, children and students pay half here, as in a panopticon.	Десятки студенческих поколений смотрят на нас с высоты этих вешалок, и, кроме того, в силу обычного права, дети и учащиеся здесь платят половину, как в паноптикуме.
Isn't that so, citizen Simeon?"	Не так ли, гражданин Симеон?
Simeon did not like to have people come in large parties- this always smacked of scandal in the not distant future; moreover, he despised students in general for their speech, but little comprehensible to him, for their propensity towards frivolous jokes, for their godlessness, and chiefly because they were in constant revolt against officialdom and order.	Симеон не любил, когда приходили большими компаниями, - это всегда пахло скандалом в недалеком будущем; студентов же он вообще презирал за их мало понятный ему язык, за склонность к легкомысленным шуткам, за безбожие и, главное - за то, что они постоянно бунтуют против начальства и порядка.
It was not in vain that on the day when on the Bessarabian Square the cossacks, meat-sellers, flour dealers and fish mongers were massacring the students, Simeon having scarce found it out had jumped into a fine carriage passing by, and, standing just like a chief of police in the victoria, tore off to the scene of the fray in order to take part in it.	Недаром же в тот день, когда на Бессарабской площади казаки, мясоторговцы, мучники и рыбники избивали студентов, Симеон, едва узнав об этом, вскочил на проезжавшего лихача и, стоя, точно полицеймейстер, в пролетке, помчался на место драки, чтобы принять в ней участие.
He esteemed people who were sedate, stout and elderly, who came singly, in secret, peeped in cautiously from the ante-room into the drawing room, fearing to meet with acquaintances, and very soon and with great haste went away, tipping him generously.	Уважал он людей солидных, толстых и пожилых, которые приходили в одиночку, по секрету, заглядывали опасливо из передней в залу, боясь встретиться со знакомыми, и очень скоро и торопливо уходили, щедро давая на чай.
Such he always styled "Your Excellency."	Таких он всегда величал "ваше превосходительство".
And so, while taking the light grey overcoat off Yarchenko, he sombrely and with much significance snarled back in answer to Lichonin's banter:	И потому, снимая легкое серое пальто с Ярченко, он мрачно и многозначительно огрызнулся на шутку Лихонина:
"I am no citizen here, but the bouncer."	- Я здесь не гражданин, а вышибала.
"Upon which I have the honour to congratulate you," answered Lichonin with a polite bow.	- С чем имею честь поздравить, - с вежливым поклоном ответил Лихонин.
There were many people in the drawing room.	В зале было много народу.
The clerks, having danced their fill, were sitting, red and wet, near their ladies, rapidly fanning themselves with their handkerchiefs; they smelt strongly of old goats' wool.	Оттанцевавшие приказчики сидели около своих дам, красные и мокрые, быстро обмахиваясь платками; от них крепко пахло старой козлиной шерстью.
Mishka the Singer and his friend the Book-keeper, both bald, with soft, downy hairs around the denuded skulls, both with turbid, nacreous, intoxicated eyes, were sitting opposite each other, leaning with their elbows on a little marble table, and were constantly trying to start singing in unison with such quavering and galloping voices as though some one was very, very often striking them in the cervical vertebrae:	Мишка-певец и его друг бухгалтер, оба лысые, с мягкими, пушистыми волосами вокруг обнаженных черепов, оба с мутными, перламутровыми, пьяными глазами, сидели друг против друга, облокотившись на мраморный столик, и все покушались запеть в унисон такими дрожащими и скачущими голосами, как будто бы кто-то часто-часто колотил их сзади по шейным позвонкам:
"They fe-e-e-l the tru-u-u-u-uth!"	Чу-у-уют пра-а-в-ду,

while Emma Edwardovna and Zociya with all their might were exhorting them not to behave indecently.	а Эмма Эдуардовна и Зося изо всех сил уговаривали их не безобразничать.
Roly-Poly was peacefully slumbering on a chair, his head hanging down, having laid one long leg over the other and grasped the sharp knee with his clasped hands.	Ванька-Встанька мирно дремал на стуле, свесив вниз голову, положив одну длинную ногу на другую и обхватив сцепленными руками острое колено.
The girls at once recognized some of the students and ran to meet them.	Девицы сейчас же узнали некоторых из студентов и побежали им навстречу.
"Tamarochka, your husband has come- Volodenka.	- Тамарочка, твой муж пришел - Володенька.
And my husband too!- Mishka!" cried Niura piercingly, hanging herself on the neck of the lanky, big-nosed, solemn Petrovsky. "Hello, Mishenka.	И мой муж тоже! Мишка! - взвизгнула Нюра, вешаясь на шею длинному, носастому, серьезному Петровскому. - Здравствуй, Мишенька.
Why haven't you come for so long?	Что так долго не приходил?
I grew weary of waiting for you."	Я за тобой соскучилась.
Yarchenko with a feeling of awkwardness was looking about him on all sides.	Ярченко с чувством неловкости озирался по сторонам.
"We'd like to have in some way ... don't you know ... a little private room," he said with delicacy to Emma Edwardovna who had approached. "And give us some sort of red wine, please ... And then, some coffee as well... You know yourself."	-Нам бы как-нибудь... Знаете ли... отдельный кабинетик, - деликатно сказал он подошедшей Эмме Эдуардовне. - И дайте, пожалуйста, какого-нибудь красного вина... Ну там еще кофе... Вы сами знаете.
Yarchenko always instilled confidence in servants and maitres d'hotel, with his dashing clothes and polite but seigniorial ways.	Ярченко всегда внушал прислуге и метрдотелям доверие своей щегольской одеждой и вежливым, но барским обхождением.
Emma Edwardovna started nodding her head willingly, just like an old, fat circus horse.	Эмма Эдуардовна охотно закивала головой, точно старая, жирная цирковая лошадь.
"It can be done ... it can be done ... Pass this way, gentlemen, into the parlor.	-Можно, можно... Пройдите, господа, сюда, в гостиную.
It can be done, it can be done ... What liqueur?	Можно, можно... Какого ликеру?
We have only Benedictine ... Benedictine, then?	У нас только бенедиктин. Так бенедиктину?
It can be done, it can be done ... And will you allow the young ladies to come in?"	Можно, можно... И барышням позволите войти?
"Well, if that is so indispensable?" Yarchenko spread out his hands with a sigh.	- Если уж это так необходимо? - развел руками со вздохом Ярченко.
And at once the girls one after the other straggled into the parlor with its gray plush furniture and blue lantern.	И тотчас же девушки одна за другой потянулись в маленькую гостиную с серой плюшевой мебелью и голубым фонарем.
They entered, extended to every one in turn their unbending palms, unused to hand-clasps, gave their names abruptly in a low voice- Manya, Katie, Liuba... They sat down on somebody's knees, embraced him around the neck, and, as usual, began to importune:	Они входили, протягивали всем поочередно непривычные к рукопожатиям, негнущиеся ладони, называли коротко, вполголоса, свое имя: Маня, Катя, Люба... Садились к кому-нибудь на колени, обнимали за шею и, по обыкновению, начинали клянчить:
"Little student, you're such a little good-looker.	- Студентик, вы такой красивенький...
May I ask for oranzes?"	Можно мне спросить апельцынов?

"Volodenka, buy me some candy!	- Володенька, купи мне конфет!
All right?"	Хорошо?
"And me chocolate!"	- А мне шоколаду.
"Fatty," Vera, dressed as a jockey, wheedled the sub-professor, clambering up on his knees, "I have a friend, only she's sick and can't come out into the drawing room.	- Толстенький! - ластилась одетая жокеем Вера к приват-доценту, карабкаясь к нему на колени, - у меня есть подруга одна, только она больная и не может выходить в залу.
I'll carry her some apples and chocolate.	Я ей снесу яблок и шоколаду?
Will you let me?"	Позволяешь?
"Well, now, those are all just stories about a friend!	- Ну уж это выдумки про подругу!
But above all, don't be thrusting your tenderness at me.	А главное, не лезь ты ко мне со своими нежностями.
Sit as smart children sit, right here alongside, on the arm chair, just so.	Сиди, как сидят умные дети, вот здесь, рядышком на кресле, вот так.
And fold your little hands."	И ручки сложи!
"Ah, but what if I can't!" writhed Vera in coquetry, rolling her eyes up under her upper lids ... "When you are so nice."	- Ах, когда я не могу!.. - извивалась от кокетства Вера, закатывая глаза под верхние веки. - Когда вы такие симпатичные.
But Lichonin, in answer to this professional beggary, only nodded his head gravely and good-naturedly, just like Emma Edwardovna, and repeated over and over again, mimicking her German accent:	А Лихонин на это профессиональное попрошайничество только важно и добродушно кивал головой, точно Эмма Эдуардовна, и твердил, подражая ее немецкому акценту:
"Itt can pe done, itt can pe done, itt can pe done... "	- Мощно, мощно, мощно...
"Then I will tell the waiter, honey, to carry my friend some sweets and apples?" pestered Vera.	- Так я скажу, дуся, лакею, чтобы он отнес моей подруге сладкого и яблок? - приставала Вера.
Such importunity entered the round of their tacit duties.	Такая навязчивость входила в круг их негласных обязанностей.
There even existed among the girls some captious, childish, strange rivalry as to the ability to "ease a guest of his money"- strange enough because they did not derive any profit out of this, unless, indeed, a certain affection from the housekeeper or a word of approbation from the proprietress.	Между девушками существовало даже какое-то вздорное, детское, странное соревнование в умении "высадить гостя из денег", - странное потому, что они не получали от этого никакого барыша, кроме разве некоторого благоволения экономки или одобрительного слова хозяйки.
But in their petty, monotonous, habitually frivolous life there was, in general, a great deal of semi-puerile, semi-hysterical play.	Но в их мелочной, однообразной, привычно-праздной жизни было вообще много полуребяческой, полуистерической игры.
Simeon brought a coffee pot, cups, a squatty bottle of Benedictine, fruits and bon-bons in glass vases, and gaily and easily began making the corks of the beer and wine pop.	Симеон принес кофейник, чашки, приземистую бутылку бенедиктина, фрукты и конфеты в стеклянных вазах и весело и легко захлопал пивными и винными пробками.
"But why don't you drink?" Yarchenko turned to the reporter Platonov. "Allow me... I do not mistake?	- А вы что же не пьете? - обратился Ярченко к репортеру Платонову. - Позвольте... Я не ошибаюсь?
Sergei Ivanovich, I believe?"	Сергей Иванович, кажется?

"Right."	- Так.
"Allow me to offer you a cup of coffee, Sergei Ivanovich.	- Позвольте предложить вам, Сергей Иванович, чашку кофе.
It's refreshing.	Это освежает.
Or perhaps, let's drink this same dubious Lafitte?"	Или, может быть, выпьем с вами вот этого сомнительного лафита?
"No, you really must allow me to refuse.	- Нет, уж вы разрешите мне отказаться.
I have a drink of my own ... Simeon, give me... "	У меня свой напиток... Симеон, дайте мне...
"Cognac!" cried out Niura hurriedly.	- Коньяку! - поспешно крикнула Нюра.
"And with a pear!" Little White Manka caught up just as fast.	- И с грушей! - так же быстро подхватила Манька Беленькая.
"I heard you, Sergei Ivanich- right away," unhurriedly but respectfully responded Simeon, and, bending down and letting out a grunt, resoundingly drew the cork out of the neck of the bottle.	- Слушаю, Сергей Иванович, сейчас, -неторопливо, но почтительно отозвался Симеон и, нагнувшись и крякнув, звонко вырвал пробку из бутылочного горла.
"It's the first time I hear of cognac being served in Yama," uttered Lichonin with amazement. "No matter how much I asked, they always refused me."	- В первый раз слышу, что в Яме подают коньяк! -с удивлением произнес Лихонин. - Сколько я ни спрашивал, мне всегда отказывали.
"Perhaps Sergei Ivanich knows some sort of magic word," jested Ramses.	- Может быть, Сергей Иваныч знает такое петушиное слово? - пошутил Рамзес.
"Or is held here in an especially honoured state?" Boris Sobashnikov put in pointedly, with emphasis.	- Или состоит здесь на каком-нибудь особом почетном положении? - колко, с подчеркиванием вставил Борис Собашников.
The reporter listlessly, without turning his head, looked askance at Sobashnikov, at the lower row of buttons on his short, foppish, white summer uniform jacket, and answered with a drawname = "note"	Репортер вяло, не поворачивая головы, покосился на Собашникова, на нижний ряд пуговиц его короткого франтовского кителя, и ответил с растяжкой:
"There is nothing honourable in that I can drink like a horse and never get drunk; but then, I also do not quarrel with anyone or pick upon anybody.	- Ничего нет почетного в том, что я могу пить как лошадь и никогда не пьянею, но зато я ни с кем и не ссорюсь и никого не задираю.
Evidently, these good sides of my character are sufficiently known here, and because of that confidence is shown me."	Очевидно, эти хорошие стороны моего характера здесь достаточно известны, а потому мне оказывают доверие.
"Good for you, old fellow!" joyously exclaimed Lichonin, who was delighted by a certain peculiar, indolent negligence- of few words, yet at the same time self-confident- in the reporter. "Will you share the cognac with me also?"	- Ах, молодчинище! - радостно воскликнул Лихонин, которого восхищала в репортере какая-то особенная, ленивая, немногословная и в то же время самоуверенная небрежность. - Вы и со мной поделитесь коньяком?
"Very, very gladly," affably answered Platonov and suddenly looked at Lichonin with a radiant, almost child-like smile, which beautified his plain face with the prominent cheek-bones. "You, too, appealed to me from the first.	- Очень, очень рад, - приветливо ответил Платонов и вдруг поглядел на Лихонина со светлой, почти детской улыбкой, которая скрасила его некрасивое, скуластое лицо. - Вы мне тоже сразу понравились.
And even when I saw you there, at Doroshenko's, I at once thought that you are not at all as rough as you seem."	И когда я увидел вас еще там, у Дорошенки, я сейчас же подумал, что вы вовсе не такой шершавый, каким кажетесь.

"Well, now, we have exchanged pleasantries," laughed Lichonin. "But it's amazing that we haven't met once just here.	- Ну вот и обменялись любезностями, - засмеялся Лихонин. - Но удивительно, что мы именно здесь ни разу с вами не встречались.
Evidently, you come to Anna Markovna's quite frequently?"	По-видимому, вы таки частенько бываете у Анны Марковны?
"Even too much so."	- Даже весьма.
"Sergei Ivanich is our most important guest!" naively shrieked Niura. "Sergei Ivanich is a sort of brother among us!"	- Сергей Иваныч у нас самый главный гость! -наивно взвизгнула Нюра. - Сергей Иваныч у нас вроде брата!
"Fool!" Tamara stopped her.	- Дура! - остановила ее Тамара.
"That seems strange to me," continued Lichonin. "I, too, am a habitue.	- Это мне странно, - продолжал Лихонин. - Я тоже завсегдатай.
In any case, one can only envy everybody's cordiality toward you."	Во всяком случае, можно только позавидовать общей к вам симпатии.
"The local chieftain!" said Boris Sobashnikov, curling his lips downward, but said it so low that Platanov, if he chose to, could pretend that he had not heard anything distinctly.	- Местный староста! - сказал, скривив сверху вниз губы, Борис Собашников, но сказал настолько вполголоса, что Платонов, если бы захотел, мог бы притвориться, что он ничего не расслышал.
This reporter had for long aroused in Boris some blind and prickling irritation.	Этот репортер давно уже возбуждал в Борисе какое-то слепое и колючее раздражение.
That he was not one of his own herd really meant nothing.	Это еще ничего, что он был не из своего стада.
But Boris, like many students (and also officers, junkers, and high-school boys) had grown accustomed to the fact that the outside "civilian" people, who accidentally fell into a company of students on a spree, should hold themselves somewhat subordinately and with servility in it, flatter the studying youths, be struck with its daring, laugh at its jokes, admire its self-admiration, recall their own student years with a sigh of suppressed envy.	Но Борис, подобно многим студентам (а также и офицерам, юнкерам и гимназистам), привык к тому, что посторонние "штатские" люди, попадавшие случайно в кутящую студенческую компанию, всегда держали себя в ней несколько зависимо и подобострастно, льстили учащейся молодежи, удивлялись ее смелости, смеялись ее шуткам, любовались ее самолюбованием, вспоминали со вздохом подавленной зависти свои студенческие годы.
But in Platonov there not only was none of this customary wagging of the tail before youth, but, on the contrary, there was to be felt a certain abstracted, calm and polite indifference.	А в Платонове не только не было этого привычного виляния хвостом перед молодежью, но, наоборот, чувствовалось какое-то рассеянное, спокойное и вежливое равнодушие.
Besides that, Sobashnikov was angered- and angered with a petty, jealous vexation- by that simple and yet anticipatory attention which was shown to the reporter by everybody in the establishment, beginning with the porter and ending with the fleshy, taciturn Katie.	Кроме того, сердило Собашникова - и сердило мелкой ревнивой досадой - то простое и вместе предупредительное внимание, которое репортеру оказывали в заведении все, начиная со швейцара и кончая мясистой, молчаливой Катей.

This attention was shown in the way he was listened to, in that triumphal carefulness with which Tamara filled his glass, and in the way Little White Manka pared a pear for him solicitously, and in the delight of Zoe, who had caught the case skillfully thrown to her across the table by the reporter, when she had vainly asked for a cigarette from her two neighbors, who were lost in conversation; and in the way none of the girls begged either chocolate or fruits from him, in the lively gratitude for his little services and his treating.	Это внимание сказывалось в том, как его слушали, в той торжественной бережности, с которой Тамара наливала ему рюмку, и в том, как Манька Беленькая заботливо чистила для него грушу, и в удовольствии Зои, поймавшей ловко брошенный ей репортером через стол портсигар, в то время как она напрасно просила папиросу у двух заговорившихся соседей, и в том, что ни одна из девиц не выпрашивала у него ни шоколаду, ни фруктов, и в их живой благодарности за его маленькие услуги и угощение.
"Pimp!" Sobashkinov had almost decided mentally with malice, but did not believe it even himself - the reporter was altogether too homely and too carelessly dressed, and moreover he bore himself with great dignity.	"Кот!" - злобно решил было про себя Собашников, но и сам себе не поверил: уж очень был некрасив и небрежно одет репортер и, кроме того, держал себя с большим достоинством.
Platonov again made believe that he had not heard the insolent remark made by the student.	Платонов опять сделал вид, что не расслышал дерзости, сказанной студентом.
He only nervously crumpled a napkin in his fingers and lightly threw it aside from him.	Он только нервно скомкал в пальцах салфетку и слегка отшвырнул ее от себя.
And again his eyelids quivered in the direction of Boris Sobashnikov.	И опять его веки дрогнули в сторону Бориса Собашникова.
"Yes, true, I am one of the family here," he continued calmly, moving his glass in slow circles on the table. "Just think, I dined in this very house, day after day, for exactly four months."	- Да, я здесь, правда, свой человек, - спокойно продолжал он, медленными кругами двигая рюмку по столу.Представьте себе: я в этом самом доме обедал изо дня в день ровно четыре месяца.
"No?	-Нет?
Seriously?" Yarchenko wondered and laughed.	Серьезно? - удивился и засмеялся Ярченко.
"In all seriousness.	- Совсем серьезно.
The table here isn't at all bad, by the way.	Тут очень недурно кормят, между прочим.
The food is filling and savory, although exceedingly greasy."	Сытно и вкусно, хотя чересчур жирно.
"But how did you ever... "	- Но как же это вы?..
"Why, just because I was tutoring for high school a daughter of Anna Markovna, the lady of this hospitable house.	- А так, что я подготовлял дочку Анны Марковны, хозяйки этого гостеприимного дома, в гимназию.
Well, I stipulated that part of my monthly pay should be deducted for my dinners."	Ну и выговорил себе условие, чтобы часть месячной платы вычитали мне за обеды.
"What a strange fancy!" said Yarchenko. "And did you do this of your own will?	- Что за странная фантазия! - сказал Ярченко. - И это вы добровольно?
Or ... Pardon me, I am afraid of seeming indiscreet to you ... Perhaps at that time ... extreme necessity? ... "	Или... Простите, я боюсь показаться вам нескромным... может быть, в это время... крайняя нужда?..
"Not at all.	- Вовсе нет.

Anna Markovna soaked me three times as much as it would have cost in a student's dining room.	Анна Марковна с меня содрала раза в три дороже, чем это стоило бы в студенческой столовой.
I simply wanted to live here a while on a somewhat nearer, closer footing, to enter intimately into this little world, so to speak."	Просто мне хотелось пожить здесь поближе, потеснее, так сказать, войти интимно в этот мирок.
"A-ah!	-А-а!
It seems I am beginning to understand!" beamed Yarchenko. "Our new friend- pardon me for the little familiarity- is, apparently, gathering material from life?	Я, кажется, начинаю понимать! - просиял Ярченко. - Наш новый друг, - извините за маленькую фамильярность, - по-видимому, собирает бытовой материал?
And, perhaps, in a few years we will have the pleasure of reading ... "	И, может быть, через несколько лет мы будем иметь удовольствие прочитать...
"A t-r-ragedy out of a brothel!" Boris Sobashnikov put in loudly, like an actor.	- Трррагедию из публичного дома! - вставил Громко, по-актерски, Борис Собашников.
While the reporter had been answering Yarchenko, Tamara quietly got up from her place, walked around the table, and, bending down over Sobashnikov, spoke in a whisper in his ear:	В то время, когда репортер отвечал Ярченку, Тамара тихо встала со своего места, обошла стол и, нагнувшись над Собашниковым, сказала ему шепотом на ухо:
"Dearie, sweetie, you'd better not touch this gentleman.	- Миленький, хорошенький, вы бы лучше этого господина не трогали.
Honest to God, it will be better for you, even."	Ей-богу, для вас же будет лучше.
"Wass that?" the student looked at her superciliously, fixing his pince-nez with two spread fingers. "Is he your lover?	- Чтой-та? - высокомерно взглянул на нее студент, поправляя двумя расставленными пальцами пенсне. - Он твой любовник?
Your pimp?"	Кот?
"I swear by anything you want that not once in his life has he stayed with any one of us.	- Клянусь вам чем хотите, он ни разу в жизни ни с одной из нас не оставался.
But, I repeat, don't pick on him."	Но, повторяю, вы его не задирайте.
"Why, yes!	- Ну да!
Why, of course!" retorted Sobashnikov, grimacing scornfully. "He has such a splendid defense as the entire brothel.	Ну конечно! - возразил Собашников, презрительно кривляясь. - У него такая прекрасная защита, как весь публичный дом.
And it's a sure thing that all the bouncers on Yamskaya are his near friends and cronies."	И, должно быть, все вышибалы с Ямской - его близкие друзья и приятели.
"No, not that," retorted Tamara in a kind whisper. "Only he'll take you by the collar and throw you out of the window, like a puppy.	- Нет, не то, - возразила ласковым шепотом Тамара. - А то, что он возьмет вас за воротник и выбросит в окно, как щенка.
I've already seen such an aerial flight.	Я такой воздушный полет однажды уже видела.
God forbid its happening to anyone.	Не дай бог никому.
It's disgraceful, and bad for the health."	И стыдно, и опасно для здоровья.
"Get out of here, you filth!" yelled Sobashnikov, swinging his elbow at her.	- Пошла вон, сволочь! - крикнул Собашников, замахиваясь на нее локтем.

"I'm going, dearie," meekly answered Tamara, and walked away from him with her light step.	- Иду, миленький, - кротко ответила Тамара и отошла от него своей легкой походкой.
Everybody for an instant turned toward the student.	Все на мгновение обернулись к студенту.
"Behave yourself, barberry!" Lichonin threatened him with his finger. "Well, well, go on," he begged the reporter; "all that you're saying is so interesting."	-Не буянь, барбарис! - погрозил ему пальцем Лихонин. - Ну, ну, говорите, - попросил он репортера, - все это так интересно, что вы рассказываете.
"No, I'm not gathering anything," continued the reporter calmly and seriously. "But the material here is in reality tremendous, downright crushing, terrible ... And not at all terrible are the loud phrases about the traffic in women's flesh, about the white slaves, about prostitution being a corroding fester of large cities, and so on, and so on... an old hurdy-gurdy of which all have tired!	- Нет, я ничего не собираю, - продолжал спокойно и серьезно репортер. - А материал здесь действительно огромный, прямо подавляющий, страшный... И страшны вовсе не громкие фразы о торговле женским мясом, о белых рабынях, о проституции, как о разъедающей язве больших городов, и так далее и так далее... старая, всем надоевшая шарманка!
No, horrible are the everyday, accustomed trifles, these business-like, daily, commercial reckonings, this thousand year old science of amatory practice, this prosaic usage, determined by the ages.	Нет, ужасны будничные, привычные мелочи, эти деловые, дневные, коммерческие расчеты, эта тысячелетняя наука любовного обхождения, этот прозаический обиход, устоявшийся веками.
In these unnoticeable nothings are completely dissolved such feelings as resentment, humiliation, shame.	В этих незаметных пустяках совершенно растворяются такие чувства, как обида, унижение, стыд.
There remains a dry profession, a contract, an agreement, a well-nigh honest petty trade, no better, no worse than, say, the trade in groceries.	Остается сухая профессия, контракт, договор, почти что честная торговлишка, ни хуже, ни лучше какой-нибудь бакалейной торговли.
Do you understand, gentlemen, that all the horror is in just this, that there is no horror!	Понимаете ли, господа, в этом-то весь и ужас, что нет никакого ужаса!
Bourgeois work days- and that is all.	Мещанские будни - и только.
And also an after taste of an exclusive educational institution, with its Na?vet?, harshness, sentimentality and imitativeness."	Да еще привкус закрытого учебного заведения с его наивностью, грубостью, сентиментальностью и подражательностью.
"That's right," confirmed Lichonin, while the reporter continued, gazing pensively into his glass:	- Это верно, - подтвердил Лихонин, а репортер продолжал, глядя задумчиво в свою рюмку:
"We read in the papers, in leading articles, various wailings of anxious souls.	- Читаем мы в публицистике, в передовых статьях разные вопли суетливых душ.
And the women-physicians are also endeavouring in this matter, and endeavouring disgustingly enough. 'Oh, dear, regulation!	И женщины-врачи тоже стараются по этой части и стараются довольно противно. "Ах, регламентация!
Oh, dear, abolition!	Ах, аболиционизм!
Oh, dear, live merchandise!	Ах, живой товар!
A condition of slavery!	Крепостное положение!
The mesdames, these greedy haeterae!	Хозяйки, эти жадные гетеры!
These heinous degenerates of humanity, sucking the blood of prostitutes!' ... But with clamour you will scare no one and will affect no one.	Эти гнусные выродки человечества, сосущие кровь проституток!.. " Но ведь криком никого не испугаешь и не проймешь.

You know, there's a little saying: much cry, little wool.	Знаете, есть поговорочка: визгу много, а шерсти мало.
More awful than all awful words- a hundredfold more awful- is some such little prosaic stroke or other as will suddenly knock you all in a heap, like a blow on the forehead.	Страшнее всяких страшных слов, в сто раз страшнее, какой-нибудь этакий маленький прозаический штришок, который вас вдруг точно по лбу ошарашит.
Take even Simeon, the porter here.	Возьмите хотя бы здешнего швейцара Симеона.
It would seem, according to you, there is no sinking lower- a bouncer in a brothel, a brute, almost certainly a murderer, he plucks the prostitutes, gives them "black eyes," to use a local expression- that is, just simply beats them.	Уж, кажется, по-вашему, ниже некуда спуститься: вышибала в публичном доме, зверь, почти наверно - убийца, обирает проституток, делает им "черный глаз", по здешнему выражению, то есть просто-напросто бьет.
But, do you know on what grounds he and I came together and became friendly?	А знаете ли, на чем мы с ним сошлись и подружились?
On the magnificent details of the divine service of the prelate, on the canon of the honest Andrew, pastor of Crete, on the works of the most beatific father, John the Damascene.	На пышных подробностях архиерейского служения, на каноне честного Андрея, пастыря Критского, на творениях отца преблаженного Иоанна Дамаскина.
He is religious- unusually so!	Религиозен необычайно!
I used to lead him on, and he would sing to me with tears in his eyes: 'Come ye brethren, and we will give the last kiss to him who has gone to his rest... ' From the ritual of the burial of laymen.	Заведу его, бывало, и он со слезами на глазах поет мне: "Приидите, последнее целование дадимте, братие, усопшему..." Из чина погребения мирских человек.
No, just think: it is only in the Russian soul alone that such contradictions may dwell together!"	Нет, вы подумайте: ведь только в одной русской душе могут ужиться такие противоречия!
"Yes.	- Да
A fellow like that will pray, and pray, then cut a throat, and then wash his hands and put a candle before an image," said Ramses.	Такой помолится-помолится, потом зарежет, а потом умоет руки и поставит свечу перед образом, - сказал Рамзес.
"Just so.	- Именно.
I know of nothing more uncanny than this fusion of fully sincere devoutness with an innate leaning toward crime.	Я ничего не знаю более жуткого, чем это соединение вполне искренней набожности с природным тяготением к преступлению.
Shall I confess to you?	Признаться ли вам?
I, when I talk all alone to Simeon- and we talk with each other long and leisurely, for hours- I experience at moments a genuine terror.	Я, когда разговариваю один на один с Симеоном, - а говорим мы с ним подолгу и неторопливо так, часами, - я испытываю минутами настоящий страх.
A superstitious terror!	Суеверный страх!
Just as though, for instance, I am standing in the dusk upon a shaking little board, bending over some dark, malodorous well, and just barely distinguish how there, at the bottom, reptiles are stirring.	Точно вот я стою в сумерках на зыбкой дощечке, наклонившись над каким-то темным зловонным колодцем, и едва-едва различаю, как там, на дне, копошатся гады.

And yet, he is devout in a real way, and I am sure will some time join the monks and will be a great faster and sayer of prayers, and the devil knows how, in what monstrous fashion, a real religious ecstasy will entwine in his soul with blasphemy, with scoffing at sacred things, with some repulsive passion or other, with sadism or something else of that nature!"	А ведь он по-настоящему набожен и, я уверен, пойдет когда-нибудь в монахи и будет великим постником и молитвенником, и, черт его знает, каким уродливым образом переплетется в его душе настоящий религиозный экстаз с богохульством, с кощунством, с какой-нибудь отвратительной страстью, с садизмом или еще с чем-нибудь вроде этого?
"However, you do not spare the object of your observations," said Yarchenko, and carefully indicated the girls with his eyes.	- Однако вы не щадите объекта ваших наблюдений, сказал Ярченко и осторожно показал глазами на девиц.
"Eh, it's all the same.	- Э, все равно.
Our relations are cool now."	У нас с ним теперь прохладные отношения.
"How so?" asked Volodya Pavlov, who had caught the end of the conversation.	- Почему так? - спросил Володя Павлов, поймавший конец разговора.
"Just so... It isn't even worth the telling... " smiled the reporter evasively.	-Да так... не стоит и рассказывать... - уклончиво улыбнулся репортер. - Пустяк...
"A trifle... Let's have your glass here, Mr. Yarchenko."	Давайте-ка сюда вашу рюмку, господин Ярченко.
But the precipitate Niura, who could never keep her tongue behind her teeth, suddenly shot oat in rapid patter:	Но торопливая Нюра, у которой ничто не могло удержаться во рту, вдруг выпалила скороговоркой:
"It's because Sergei Ivanich gave him one in the snout... On account of Ninka.	- Потому что Сергей Иваныч ему по морде дали... Из-за Нинки.
A certain old man came to Ninka... And stayed for the night... And Ninka had the flowers ... And the old man was torturing her all the time ... So Ninka started crying and ran away."[6]	К Нинке пришел один старик... И остался на ночь... А у Нинки был красный флаг... И старик все время ее мучил... А Нинка заплакала и убежала.
"Drop it, Niura; it's boring," said Platonov with a wry face.	- Брось, Нюра, скучно, - сказал, сморщившись, Платонов.
"Can it!" (leave off) ordered Tamara severely, in the jargon of houses of prostitution.	- Одепне! (отстань) - строго приказала на жаргоне домов терпимости Тамара.
But it was impossible to stop Niura, who had gotten a running start.	Но разбежавшуюся Нюру невозможно было остановить.
"But Ninka says: 'I,' she says, 'won't stay with him for anything, though you cut me all to pieces ... He,' she says, 'has made me all wet with his spit.'	- А Нинка говорит: я, говорит, ни за что с ним не останусь, хоть режьте меня на куски... всю, говорит, меня слюнями обмочил.
Well, the old man complained to the porter, to be sure, and the porter starts in to beat up Ninka, to be sure.	Ну старик, понятно, пожаловался швейцару, а швейцар, понятно, давай Нинку бить.
And Sergei Ivanich at this time was writing for me a letter home, to the province, and when he heard that Ninka was hollering... "	А Сергей Иваныч в это время писал мне письмо домой, в провинцию, и как услышал, что Нинка кричит...
"Zoe, shut her mouth!" said Platonov.	- Зоя, зажми ей рот! - сказал Платонов.

"He just jumped up at once and ... app! ... " and Niura's torrent instantly broke off, stopped up by Zoe's palm.	-Так сейчас вскочил и... ап!.. - И Нюрин поток мгновенно прервался, заткнутый ладонью Зои.
Everybody burst out laughing, only Boris Sobashnikov muttered under cover of the noise with a contemptuous look:	Все засмеялись, только Борис Собашников под шумок пробормотал с презрительным видом:
"Oh, chevalier Sans peur et Sans reproche!"	-Oh, chevalier sans peur et sans reproche![3 - О, рыцарь без страха и упрека! (франц.)]
He was already pretty far gone in drink, stood leaning against the wall, in a provoking pose, and was nervously chewing a cigarette.	Он уже был довольно сильно пьян, стоял, прислонившись к стене, в вызывающей позе, с заложенными в карманы брюк руками, и нервно жевал папиросу.
"Which Ninka is this?" asked Yarchenko with curiosity. "Is she here?"	- Это какая же Нинка? - спросил с любопытством Рамзес. - Она здесь?
"No, she isn't here.	- Нет, ее нету.
Such a small, pug-nosed little girl.	Такая маленькая, курносая девчонка.
Na?ve and very angry." The reporter suddenly and sincerely burst into laughter. "Excuse me ... It's just so... over my thoughts," explained he through laughter. "I recalled this old man very vividly just now, as he was running along the corridor in fright, having grabbed his outer clothing and shoes ... Such a respectable ancient, with the appearance of an apostle, I even know where he serves. Why, all of you know him. But the funniest of all was when he, at last, felt himself out of danger in the drawing room.	Наивная и очень сердитая. - Репортер вдруг внезапно и искренно расхохотался. - Извините... это я так... своим мыслям, - объяснил он сквозь смех. - Я сейчас очень живо вспомнил этого старика, как он в испуге бежал по коридору, захватив верхнюю одежду и башмаки... Такой почтенный старец, с наружностью апостола, я даже знаю, где он служит. Да и вы все его знаете. Но всего курьезнее было, когда он, наконец, в зале почувствовал себя в безопасности.
You understand- he is sitting on a chair, putting on his pantaloons, can't put his foot where it ought to go, by any means, and bawls all over the house: 'It's an outrage!	Понимаете: сидит на стуле, надевает панталоны, никак не попадет ногой, куда следует, и орет на весь дом: "Безобразие!
This is an abominable dive!	Гнусный притон!
I'll show you up! ... To-morrow I'll give you twenty-four hours to clear out! ... Do you know, this combination of pitiful helplessness with the threatening cries was so killing that even the gloomy Simeon started laughing... Well, now, apropos of Simeon... I say, that life dumfounds, with its wondrous muddle and farrago, makes one stand aghast.	Я вас выведу на чистую воду!.. Завтра же в двадцать четыре часа!.. " Знаете ли, это соединение жалкой беспомощности с грозными криками было так уморительно, что даже мрачный Симеон рассмеялся... Ну вот, кстати о Симеоне... Я говорю, что жизнь поражает, ставит в тупик своей диковинной путаницей и неразберихой.
You can utter a thousand sonorous words against souteneurs, but just such a Simeon you will never think up.	Можно насказать тысячу громких слов о сутенерах, а вот именно такого Симеона ни за что не придумаешь.
So diverse and motley is life!	Так разнообразна и пестра жизнь!
Or else take Anna Markovna, the proprietress of this place.	Или еще возьмите здешнюю хозяйку Анну Марковну.
This blood-sucker, hyena, vixen and so on ... is the tenderest mother imaginable.	Эта кровопийца, гиена, мегера и так далее... -самая нежная мать, какую только можно себе представить.

She has one daughter- Bertha, she is now in the fifth grade of high school.	У нее одна дочь... - Берта, она теперь в пятом классе гимназии.
If you could only see how much careful attention, how much tender care Anna Markovna expends that her daughter may not somehow, accidentally, find out about her profession.	Если бы вы видели, сколько осторожного внимания, сколько нежной заботы затрачивает Анна Марковна, чтобы дочь не узнала как-нибудь случайно о ее профессии.
And everything is for Birdie, everything is for the sake of Birdie.	И всё- для Берточки, всё - ради Берточки.
And she herself dare not even converse before her, is afraid of her lexicon of a bawd and an erstwhile prostitute, looks into her eyes, holds herself servilely, like an old servant, like a foolish, doting nurse, like an old, faithful, mange-eaten poodle.	И сама при ней не смеет даже разговаривать, боится за свой лексикон бандерши и бывшей проститутки, глядит ей в глаза, держит себя рабски, как старая прислуга, как глупая, преданная нянька, как старый, верный, опаршивевший пудель.
It is long since time for her to retire to rest, because she has money, and because her occupation is both arduous and troublesome, and because her years are already venerable.	Ей уж давно пора уйти на покой, потому что и деньги есть, и занятие ее здесь тяжелое и хлопотное, и годы ее уже почтенные.
But no and no; one more extra thousand is needed, and then more and more- everything for Birdie.	Так ведь нет: надо еще лишнюю тысячу, а там и еще и еще - всё для Берточки.
And so Birdie has horses, Birdie has an English governess, Birdie is every year taken abroad, Birdie has diamonds worth forty thousand- the devil knows whose they are, these diamonds?	А у Берточки лошади, у Берточки англичанка, Берточку каждый год возят за границу, у Берточки на сорок тысяч брильянтов - черт их знает, чьи они, эти брильянты?
And it isn't that I am merely convinced, but I know well, that for the happiness of this same Birdie, nay, not even for her happiness, but, let us suppose that Birdie gets a hangnail on her little finger- well then, in order that this hangnail might pass away- imagine for a second the possibility of such a state of things!-Anna Markovna, without the quiver of an eyelash, will sell into corruption our sisters and daughters, will infect all of us and our sons with syphilis.	И ведь я не только уверен, но я твердо знаю, что для счастия этой самой Берточки, нет, даже не для счастия, а предположим, что у Берточки сделается на пальчике заусеница, - так вот, чтобы эта заусеница прошла, - вообразите на секунду возможность такого положения вещей! - Анна Марковна, не сморгнув, продаст на растление наших сестер и дочерей, заразит нас всех и наших сыновей сифилисом.
What?	Что?
A monster, you will say?	Вы скажете - чудовище?
But I will say that she is moved by the same grand, unreasoning, blind, egoistical love for which we call our mothers sainted women."	А я скажу, что ею движет та же великая, неразумная, слепая, эгоистическая любовь, за которую мы все называем наших матерей, святыми женщинами.
"Go easy around the curves!" remarked Boris Sobashnikov through his teeth.	- Легче на поворотах! - заметил сквозь зубы Борис Собашников.
"Pardon me: I was not comparing people, but merely generalizing on the first source of emotion.	- Простите: я не сравнивал людей, а только обобщал первоисточник чувства.
I might have brought out as an example the self-denying love of animal-mothers as well.	Я мог бы привести для примера и самоотверженную любовь матерей-животных.
But I see that I have started on a tedious matter.	Но вижу, что затеял скучную материю.
Better let's drop it."	Лучше бросим.

"No, you finish," protested Lichonin. "I feel that you have a massive thought."	- Нет, вы договорите, - возразил Лихонин. - Я чувствую, что у вас была цельная мысль.
"And a very simple one.	- И очень простая.
The other day a professor asked me if I am not observing the life here with some literary aims.	Давеча профессор спросил меня, не наблюдаю ли я здешней жизни с какими-нибудь писательскими целями.
And all I wanted to say was, that I can see, but precisely can not observe.	И я хотел только сказать, что я умею видеть, но именно не умею наблюдать.
Here I have given you Simeon and the bawd for example.	Вот я привел вам в пример Симеона и бандершу.
I do not know myself why, but I feel that in them lurks some terrible, insuperable actuality of life, but either to tell it, or to show it, I can not.	Я не знаю сам, почему, но я чувствую, что в них таится какая-то ужасная, непреоборимая действительность жизни, но ни рассказывать ее, ни показать ее я не умею, - мне не дано этого.
Here is necessary the great ability to take some picayune trifle, an insignificant, paltry little stroke, and then will result a dreadful truth, from which the reader, aghast, will forget that his mouth is agape.	Здесь нужно великое уменье взять какую-нибудь мелочишку, ничтожный, бросовый штришок, и получится страшная правда, от которой читатель в испуге забудет закрыть рот.
People seek the terrible in words, in cries, in gestures.	Люди ищут ужасного в словах, в криках, в жестах.
Well, now, for example, I am reading a description of some pogrom or of a slaughter in jail, or of a riot being put down.	Ну вот, например, читаю я описание какого-нибудь погрома, или избиения в тюрьме, или усмирения.
Of course, the policemen are described, these servants of arbitrariness, these lifeguards of contemporaneousness, striding up to their knees in blood, or how else do they write in such cases?	Конечно, описываются городовые, эти слуги произвола, эти опричники современности, шагающие по колено в крови, или как там еще пишут в этих случаях?
Of course, it is revolting and it hurts, and is disgusting, but all this is felt by the mind, and not the heart.	Конечно, возмутительно, и больно, и противно, но все это - умом, а не сердцем.
But here I am walking along Lebyazhia Street, and see that a crowd has collected, a girl of five years in the centre- she has lagged behind the mother and has strayed, or it may be that the mother had abandoned her.	Но вот я иду утром по Лебяжьей улице, вижу -собралась толпа, в середине девочка пяти лет, -оказывается, отстала от матери и заблудилась, или, быть может, мать ее бросила.
And before the girl, squatting down on his heels, is a roundsman.	А перед девочкой на корточках городовой.
He is interrogating her, how she is called, and where is she from, and how do they call papa, and how do they call mamma.	Расспрашивает, как ее зовут, да откуда, да как зовут папу, да как зовут маму.
He has broken out into sweat, the poor fellow, from the effort, the cap is at the back of his neck, the whiskered face is such a kindly and woeful and helpless one, while the voice is gentle, so gentle.	Вспотел, бедный, от усилия, шапка на затылке, огромное усатое лицо такое доброе, и жалкое, и беспомощное, а голос ласковый-преласковый.
At last, what do you think?	Наконец, что вы думаете?

As the girl has become all excited, and has already grown hoarse from tears, and is shy of everybody- he, this same 'roundsman on the beat,' stretches out two of his black, calloused fingers, the index and the little, and begins to imitate a nanny goat for the girl and reciting an appropriate nursery rhyme! ... And so, when I looked upon this charming scene and thought that half an hour later at the station house this same patrolman will be beating with his feet the face and chest of a man whom he had not till that time seen once, and whose crime he is entirely ignorant of-then- you understand!- I began to feel inexpressibly eerie and sad.	Так как девчонка вся переволновалась, и уже осипла от слез, и всех дичится - он, этот самый "имеющийся постовой городовой", вытягивает вперед два своих черных, заскорузлых пальца, указательный и мизинец, и начинает делать девочке козу! "Ро-о-гами забоду, ногами затопу!.." И вот, когда я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то - вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Not with the mind, but the heart.	Не умом, а сердцем.
Such a devilish muddle is this life.	Такая чертовская путаница эта жизнь.
Shall we drink some cognac, Lichonin?"	Выпьем, Лихонин, коньяку?
"What do you say to calling each other thou?" suddenly proposed Lichonin.	- Хотите на ты? - предложил вдруг Лихонин.
"All right.	- Хорошо.
Only, really, without any of this business of kissing, now.	Только без поцелуйчиков, правда?
Here's to your health, old man ... Or here is another instance ... I read a certain French classic, describing the thoughts and sensations of a man condemned to capital punishment.	Будь здоров, мой милый... Или вот еще пример. Читаю я, как один французский классик описывает мысли и ощущения человека, приговоренного к смертной казни.
He describes it all sonorously, powerfully, brilliantly, but I read and ... well, there is no impression of any sort; neither emotion nor indignation- just ennui.	Громко, сильно, блестяще описывает, а я читаю и... ну, никакого впечатления: ни волнения, ни возмущения - одна скука.
But then, within the last few days I come across a brief newspaper notice of a murderer's execution somewhere in France.	Но вот на днях попадается мне короткая хроникерская заметка о том, как где-то во Франции казнили убийцу.
The Procureur, who was present at the last toilet of the criminal, sees that he is putting on his shoes on his bare feet, and- the blockhead!- reminds him: 'What about the socks?'	Прокурор, который присутствовал при последнем туалете преступника, видит, что тот надевает башмаки на босу ногу, и - болван! - напоминает: "А чулки-то?"
But the other gives him a look and says, sort of thoughtfully:	А тот посмотрел на него и говорит так раздумчиво:
' Is it worth while?'	"Стоит ли?"
Do you understand, these two remarks, so very short, struck me like a blow on the skull!	Понимаете: эти две коротеньких реплики меня как камнем по черепу!
At once all the horror and all the stupidity of unnatural death were revealed to me... Or here is something else about death ... A certain friend of mine died, a captain in the infantry- a drunkard, a vagabond, and the finest soul in the world.	Сразу раскрылся передо мною весь ужас и вся глупость насильственной смерти... Или вот еще о смерти. Умер один мой приятель, пехотный капитан, - пьяница, бродяга и душевнейший человек в мире.
For some reason we called him the Electrical Captain.	Мы его звали почему-то электрическим капитаном.

I was in the vicinity, and it fell to me to dress him for the last parade.	Я был поблизости, и мне пришлось одевать его для последнего парада.
I took his uniform and began to attach the ?paulettes to it.	Я взял его мундир и стал надевать к нему эполеты.
There's a cord, you know, that's drawn through the shank of the epaulette buttons, and after that the two ends of this cord are shoved through two little holes under the collar, and on the inside- the lining- are tied together.	Там, знаете, в ушко эполетных пуговиц продевается шнурок, а потом два конца этого шнурка просовываются сквозь две дырочки под воротником и изнутри, с подкладки, завязываются.
Well, I go through all this business, and tie the cord with a slipknot, and, you know, the loop won't come out, nohow- either it's too loosely tied, or else one end's too short.	И вот проделал я всю эту процедуру, завязываю шнурок петелькой, и, знаете, все у меня никак не выходит петля: то чересчур некрепко связана, то один конец слишком короток.
I am fussing over this nonsense, and suddenly into my head comes the most astonishingly simple thought, that it's far simpler and quicker to tie it in a knot- for after all, it's all the same, no one is going to untie it.	Копошусь я над этой ерундой, и вдруг мне в голову приходит самая удивительная простая мысль, что гораздо проще и скорее завязать узлом - ведь все равно никто развязывать не будет.
And immediately I felt death with all my being.	И сразу я всем своим существом почувствовал смерть.
Until that time I had seen the captain's eyes, grown glassy, had felt his cold forehead, and still somehow had not sensed death to the full, but I thought of the knot--and I was all transpierced, and the simple and sad realization of the irrevocable, inevitable perishing of all our words, deeds, and sensations, of the perishing of all the apparent world, seemed to bow me down to the earth ... And I could bring forward a hundred such small but staggering trifles ... Even, say, about what people experienced in the war... But I want to lead my thought up to one thing.	До тех пор я видел остекленевшие глаза капитана, щупал его холодный лоб и все как-то не осязал смерти, а подумал об узле - и всего меня пронизало и точно пригнуло к земле простое и печальное сознание о невозвратимой, неизбежной погибели всех наших слов, дел и ощущений, о гибели всего видимого мира... И таких маленьких, но поразительных мелочей я мог бы привести сотню... Хотя бы о том, что такое люди испытывали на войне... Но я хочу свести свою мысль к одному.
We all pass by these characteristic trifles indifferently, like the blind, as though not seeing them scattered about under our feet.	Все мы проходим мимо этих характерных мелочей равнодушно, как слепые, точно не видя, что они валяются у нас под ногами.
But an artist will come, and he will look over them carefully, and he will pick them up.	А придет художник, и разглядит, и подберет.
And suddenly he will so skillfully turn in the sun a minute bit of life that we shall all cry out: 'Oh, my God!	И вдруг так умело повернет на солнце крошечный кусочек жизни, что все мы ахнем. "Ах, боже мой!
But I myself- myself- have seen this with my own eyes.	Да ведь это я сам - сам! лично видел.
Only it simply did not enter my head to turn my close attention upon it.'	Только мне просто не пришло ь голову обратить на это пристального внимания".
But our Russian artists of the word- the most conscientious and sincere artists in the whole world-for some reason have up to this time passed over prostitution and the brothel.	Но наши русские художники слова - самые совестливые и самые искренние во всем мире художники - почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом.
Why?	Почему?
Really, it is difficult for me to answer that.	Право, мне трудно ответить на это.

Perhaps because of squeamishness, perhaps because of pusillanimity, out of fear of being signalized as a pornographic writer; finally, from the apprehension that our gossiping criticism will identify the artistic work of the writer with his personal life and will start rummaging in his dirty linen.	Может быть, по брезгливости, по малодушию, из-за боязни прослыть порнографическим писателем, наконец просто из страха, что наша кумовская критика отожествит художественную работу писателя с его личной жизнью и пойдет копаться в его грязном белье.
Or perhaps they can find neither the time, nor the self-denial, nor the self-possession to plunge in head first into this life and to watch it right up close, without prejudice, without sonorous phrases, without a sheepish pity, in all its monstrous simplicity and every-day activity.	Или, может быть, у них не хватает ни времени, ни самоотверженности, ни самообладания вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко-близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости.
Oh, what a tremendous, staggering and truthful book would result!"	Ах, какая бы это получилась громадная, потрясающая и правдивая книга.
"But they do write!" unwillingly remarked Ramses.	- Пишут же! - нехотя заметил Рамзес.
"They do write," wearily repeated Platonov in the same tone as he. "But it is all either a lie, or theatrical effects for children of tender years, or else a cunning symbolism, comprehensible only to the sages of the future.	- Пишут, - в тон ему скучно повторил Платонов. -Но все это или ложь, или театральные эффекты для детей младшего возраста, или хитрая символика, понятная лишь для мудрецов будущего.
But the life itself no one as yet has touched.	А самой жизни никто еще не трогал.
One big writer- a man with a crystal-pure soul and a remarkable talent for delineation- once approached this theme,[7] and then all that could catch the eye of an outsider was reflected in his soul, as in a wondrous mirror.	Один большой писатель - человек с хрустально чистой душой и замечательным изобразительным талантом - подошел однажды к этой теме, и вот все, что может схватить глаз внешнего, отразилось в его душе, как в чудесном зеркале.
But he could not decide to lie to and to frighten people.	Но лгать и пугать людей он не решился.
He only looked upon the coarse hair of the porter, like that of a dog, and reflected:	Он только поглядел на жесткие, как у собаки, волосы швейцара и подумал:
'But, surely, even he had a mother.'	"А ведь и у него, наверно, была мать".
He passed with his wise, exact gaze over the faces of the prostitutes and impressed them on his mind.	Скользнул своим умным, точным взглядом по лицам проституток и запечатлел их.
But that which he did not know he did not dare to write.	Но того, чего он не знал, он не посмел написать.
It is remarkable, that this same writer, enchanting with his honesty and truthfulness, has looked at the moujik as well, more than once.	Замечательно, что этот же писатель, обаятельный своей честностью и правдивостью, приглядывался не однажды и к мужику.
But he sensed that both the tongue and the turn of mind, as well as the soul of the people, were for him dark and incomprehensible... And he, with an amazing tact, modestly went around the soul of the people, but refracted all his fund of splendid observation through the eyes of townsfolk.	Но он почувствовал, что и язык, и склад мысли, и душа народа для него темны и непонятны... И он с удивительным тактом, скромно обошел душу народа стороной, а весь запас своих прекрасных наблюдений преломил сквозь глаза городских людей.
I have brought this up purposely.	Я нарочно об этом упомянул.

With us, you see, they write about detectives, about lawyers, about inspectors of the revenue, about pedagogues, about attorneys, about the police, about officers, about sensual ladies, about engineers, about baritones- and really, by God, altogether well—cleverly, with finesse and talent.	У нас, видите ли, пишут о сыщиках, об адвокатах, об акцизных надзирателях, о педагогах, о прокурорах, о полиции, об офицерах, о сладострастных дамах, об инженерах, о баритонах, - и пишут, ей-богу, совсем хорошо -умно, тонко и талантливо.
But, after all, all these people, are rubbish, and their life is not life but some sort of conjured up, spectral, unnecessary delirium of world culture.	Но ведь все эти люди - сор, и жизнь их не жизнь, а какой-то надуманный, призрачный, ненужный бред мировой культуры.
But there are two singular realities- ancient as humanity itself: the prostitute and the moujik.	Но вот есть две странных действительности -древних, как само человечество: проститутка и мужик.
And about them we know nothing save some tinsel, gingerbread, debauched depictions in literature.	И мы о них ничего не знаем, кроме каких-то сусальных, пряничных, ёрнических изображений в литературе.
I ask you: what has Russian literature extracted out of all the nightmare of prostitution?	Я вас спрашиваю: что русская литература выжала из всего кошмара проституции?
Sonechka Marmeladova alone. [8] What has it given us about the moujik save odious, false, nationalistic pastorals?	Одну Сонечку Мармеладову. Что она дала о мужике, кроме паскудных, фальшивых народнических пасторалей?
One, altogether but one, but then, in truth, the greatest work in all the world- a staggering tragedy, the truthfulness of which takes the breath away and makes the hair stand on end.	Одно, всего лишь одно, но зато, правда, величайшее в мире произведение, - потрясающую трагедию, от правдивости которой захватывает дух и волосы становятся дыбом.
You know what I am speaking of... "	Вы знаете, о чем я говорю...
"'The little claw is sunk in... '"[9] quietly prompted Lichonin.	- "Коготок увяз..." - тихо подсказал Лихонин.
"Yes," answered the reporter, and looked kindly at the student with gratefulness. "But as regards Sonechka-why, this is an abstract type," remarked Yarchenko with assurance. "A psychological scheme, so to speak... "	- Да, - ответил репортер и с благодарностью, ласково поглядел на студента. - Ну, что касается Сонечки, то ведь это абстрактный тип, - заметил уверенно Ярченко. - Так сказать, психологическая схема...
Platonov, who up to now had been speaking as though unwillingly, at a slow rate, suddenly grew heated:	Платонов, который до сих пор говорил точно нехотя, с развальцей, вдруг загорячился:
"A hundred times have I heard this opinion, a hundred times!	- Сто раз слышал это суждение, сто раз!
And it is entirely an untruth.	И вовсе это неправда.
Underneath the coarse and obscene profession, underneath the foulest oaths- about one's mother-underneath the drunken, hideous exterior- Sonechka Marmeladova still lives!	Под грубой и похабной профессией, под матерными словами, под пьяным, безобразным видом - и все-таки жива Сонечка Мармеладова!
The fate of the Russian prostitute- oh, what a tragic, piteous, bloody, ludicrous and stupid path it is!	Судьба русской проститутки - о, какой это трагический, жалкий, кровавый, смешной и глупый путь!

Here everything has been juxtaposed: the Russian God, Russian breadth and unconcern, Russian despair in a fall, Russian lack of culture, Russian na?vet?, Russian patience, Russian shamelessness.	Здесь все совместилось: русский бог, русская широта и беспечность, русское отчаяние в падении, русская некультурность, русская наивность, русское терпение, русское бесстыдство.
Why, all of them, whom you take into bedrooms, -look upon them, look upon them well,- why, they are all children; why, each of them is but eleven years old.	Ведь все они, которых вы берете в спальни, -поглядите, поглядите на них хорошенько, - ведь все они - дети, ведь им всем по одиннадцати лет.
Fate has thrust them upon prostitution and since then they live in some sort of a strange, fairy-like, toy existence, without developing, without being enriched by experience, na?ve, trusting, capricious, not knowing what they will say and do half an hour later-altogether like children.	Судьба толкнула их на проституцию, и с тех пор они живут в какой-то странной, феерической, игрушечной жизни, не развиваясь, не обогащаясь опытом, наивные, доверчивые, капризные, не знающие, что скажут и что сделают через полчаса - совсем как дети.
This radiant and ludicrous childishness I have seen in the very oldest wenches, fallen as low as low can be, broken-winded and crippled like a cabby's nags.	Эту светлую и смешную детскость я видел у самых опустившихся, самых старых девок, заезженных и искалеченных, как извозчичьи клячи.
And never does this impotent pity, this useless commiseration toward human suffering die within them ... For example ... "	И не умирает в них никогда эта бессильная жалость, это бесполезное сочувствие к человеческому страданию... Например...
Platonov looked over all the persons sitting with a slow gaze, and suddenly, waving his hand despondently, said in a tired voice:	Платонов обвел всех сидящих медленным взором и, вдруг махнувши рукой, сказал усталым голосом:
"However ... The devil take it all!	- А впрочем... к черту!
To-day I have spoken enough for ten years ... And all of it to no purpose."	Я сегодня наговорился лет на десять... И все это ни к чему.
"But really, Sergei Ivanich, why shouldn't you try to describe all this yourself?" asked Yarchenko. "Your attention is so vitally concentrated on this question."	- Но, в самом деле, Сергей Иванович, отчего бы вам не попробовать все это описать самому? -спросил Ярченко. - У вас так живо сосредоточено внимание на этом вопросе.
"I did try!" answered Platonov with a cheerless smile. "But nothing came of it.	- Пробовал! - с невеселой усмешкой ответил Платонов. - Но ничего не выходит.
I started writing and at once became entangled in various 'whats,' 'which's,' 'was's.'	Начну писать и сейчас же заплутаюсь в разных "что", "который", "был".
The epithets prove flat.	Эпитеты выходят пошлыми.
The words grow cold on the page.	Слова простывают на бумаге.
It's all a cud of some sort.	Какая-то жвачка.
Do you know, Terekhov was here once, while passing through ... You know ... The well-known one ... I came to him and started in telling him lots and lots about the life here, which I do not tell you for fear of boring you.	Знаете ли, здесь однажды проездом был Терехов... Тот... известный... Я пришел к нему и стал рассказывать ему многое-многое о здешней жизни, чего я вам не говорю из боязни наскучить.
I begged him to utilize my material.	Я просил его воспользоваться моим материалом.

He heard me out with great attention, and this is what he said, literally: 'Don't get offended, Platonov, if I tell you that there's almost not a single person of those I have met during my life, who wouldn't thrust themes for novels and stories upon me, or teach me as to what ought to be written up.	Он выслушал меня с большим вниманием, и вот что он сказал буквально: "Не обижайтесь, Платонов, если я вам скажу, что нет почти ни одного человека из встречаемых мною в жизни, который не совал бы мне тем для романов и повестей или не учил бы меня, о чем надо писать.
That material which you have just communicated to me is truly unencompassable in its significance and weightiness.	Тот материал, что вы мне сейчас сообщили, прямо необъятен по своему смыслу и весу.
But what shall I do with it?	Но что я с ним поделаю?
In order to write a colossal book such as the one you have in mind, the words of others do not suffice- even though they be the most exact- even observations, made with a little note-book and a bit of pencil, do not suffice.	Чтобы написать такую колоссальную книгу, о какой вы думаете, мало чужих слов, хотя бы и самых точных, мало даже наблюдений, сделанных с записной книжечкой и карандашиком.
One must grow accustomed to this life, without being cunningly wise, without any ulterior thoughts of writing.	Надо самому вжиться в эту жизнь, не мудрствуя лукаво, без всяких задних писательских мыслей.
Then a terrific book will result.'	Тогда выйдет страшная книга".
"His words discouraged me and at the same time gave me wings.	Слова его меня обескуражили и в то же время окрылили.
Since that time I believe, that now, not soon- after fifty years or so- but there will come a writer of genius, and precisely a Russian one, who will absorb within himself all the burdens and all the abominations of this life and will cast them forth to us in the form of simple, fine, and deathlessly-caustic images.	С этих пор я верю, что не теперь, не скоро, лет через пятьдесят, но придет гениальный и именно русский писатель, который вберет в себя все тяготы и всю мерзость этой жизни и выбросит их нам в виде простых, тонких и бессмертно-жгучих образов.
And we shall all say: 'Why, now, we, ourselves, have seen and known all this, but we could not even suppose that this is so horrible!'	И все мы скажем: "Да ведь это всё мы сами видели и знали, но мы и предположить не могли, что это так ужасно!"
In this coming artist I believe with all my heart." "Amen!" said Lichonin seriously. "Let us drink to him."	В этого грядущего художника я верю всем сердцем. - Аминь! - сказал серьезно Лихонин. -Выпьем за него.
"But, honest to God," suddenly declared Little Manka, "If some one would only write the truth about the way we live here, miserable w- that we are... "	- А, ей-богу, - вдруг отозвалась Манька Маленькая. - Хотя бы кто-нибудь написал по правде, как живем мы здесь, б... разнесчастные...
There was a knock at the door, and at once Jennie entered in her resplendent orange dress.	В дверь постучали, и тотчас же вошла Женя в своем блестящем оранжевом платье.
Chapter 10	X
She greeted all the men without embarrassment, with the independent bearing of the first personage in the house, and sat down near Sergei Ivanich, behind his chair.	Она непринужденно, с независимым видом первого персонажа в доме поздоровалась со всеми мужчинами и села около Сергея Ивановича, позади его стула.

She had just gotten free from that same German in the uniform of the benevolent organization, who early in the evening had made Little White Manka his choice, but had afterwards changed her, at the recommendation of the housekeeper, for Pasha.	Она только что освободилась от того самого немца в форме благотворительного общества, который рано вечером остановил свой выбор на Мане Беленькой, а потом переменил ее, по рекомендации экономки, на Пашу.
But the provoking and self-assured beauty of Jennie must have smitten deeply his lecherous heart, for, having prowled some three hours through certain beer emporiums and restaurants, and having there gathered courage, he had again returned into the house of Anna Markovna, had waited until her time-guest- Karl Karlovich, from the optical store- had gone away from Jennie, and had taken her into a room.	Но задорная и самоуверенная красота Жени, должно быть, сильно уязвила его блудливое сердце, потому что, прошлявшись часа три по каким-то пивным заведениям и ресторанам и набравшись там мужества, он опять вернулся в дом Анны Марковны, дождался, пока от Жени не ушел ее временный гость - Карл Карлович из оптического магазина, - и взял ее в комнату.
To the silent question in Tamara's eyes Jennie made a wry face of disgust, shivered with her back and nodded her head affirmatively.	На безмолвный - глазами - вопрос Тамары Женя с от вращением поморщилась, содрогнулась спиною и утверди тельно кивнула головой.
"He's gone... Brrr! ... "	-Ушел... Бррр!..
Platonov was looking at Jennie with extraordinary attentiveness.	Платонов с чрезвычайным вниманием приглядывало! к Жене.
He distinguished her from the rest of the girls and almost respected her for her abrupt, refractory, and impudently mocking character.	Ее он отличал среди прочих девушек и почти уважал за крутой, неподатливый и дерзко-насмешливый характер.
And now, turning around occasionally, by her flaming, splendid eyes, by the vividly and unevenly glowing unhealthy red of her cheeks, by the much bitten parched lips, he felt that her great, long ripening rancour was heavily surging within the girl and suffocating her.	И теперь, изредка оборачиваясь назад, он по ее горящим прекрасным глазам, по ярко и неровно рдевшему на щеках нездоровому румянцу, по искусанным запекшимся губам чувствовал, что в девушке тяжело колышется и душит ее большая, давно назревшая злоба.
And it was then that he thought (and subsequently often recalled this) that he had never yet seen Jennie so radiantly beautiful as on this night.	И тогда же он подумал (и впоследствии часто вспоминал об этом), что никогда он не видел Женю такой блестяще-красивой, как в эту ночь.
He also noticed, that all the men present in the private cabinet, with the exception of Lichonin, were looking at her- some frankly, others by stealth and as though in passing- with curiosity and furtive desire.	Он заметил также, что все бывшие в кабинете муж чины, за исключением Лихонина, глядят на нее -иные откровенно, другие - украдкой и точно мельком, - с любопытством и затаенным желанием.
The beauty of this woman, together with the thought of her altogether easy accessibility, at any minute, agitated their imagination.	Красота этой женщины вместе с мыслью о ее ежеминутной, совсем легкой доступности волновала их воображение.
"There's something working upon you, Jennie," said Platonov quietly.	- С тобой что-то такое творится, Женя, - сказал тихо Платонов.
Caressingly, she just barely drew her fingers over his arm.	Она ласково, чуть-чуть провела пальцами по его руке.
"Don't pay any attention.	- Не обращай внимания.
Just so... our womanish affairs... It won't be interesting to you."	Так... наши бабские дела... Тебе будет неинтересно.

But immediately, turning to Tamara, she passionately and rapidly began saying something in an agreed jargon, which presented a wild mixture out of the Hebrew, Tzigani and Roumanian tongues and the cant words of thieves and horse-thieves.	Но тотчас же, повернувшись к Тамаре, она страстно и быстро заговорила что-то на условном жаргоне, представляющем дикую смесь из еврейского, цыганского и румынского языков и из воровских и конокрадских словечек.
"Don't try to put anything over on the fly guy, the fly guy is next," Tamara cut her short and with a smile indicated the reporter with her eyes.	- Не звони метличка, метлик фартовы, - прервала ее Тамара и с улыбкой показала глазами на репортера.
Platonov had, in fact, understood.	Платонов действительно понял.
Jennie was telling with indignation that during this day and night, thanks to the influx of a cheap public, the unhappy Pashka had been taken into a room more than ten times- and all by different men.	Женя с негодованием рассказывала о том, что за сегодняшний вечер и ночь благодаря наплыву дешевой публики несчастную Пашу брали в комнату больше десяти раз - и всё разные мужчины.
Only just now she had had a hysterical fit, ending in a faint.	Только сейчас с ней сделался истерический припадок, закончившийся обмороком.
And now, scarcely having brought Pashka back to consciousness and braced her up on valerian drops in a glass of spirits, Emma Edwardovna had again sent her into the drawing room.	И вот, едва приведя Пашу в чувство и отпоив ее валерьяновыми каплями на рюмке спирта, Эмма Эдуардовна опять послала ее в зал.
Jennie had attempted to take the part of her comrade, but the house-keeper had cursed the intercessor out and had threatened her with punishment.	Женя попробовала было заступиться за подругу, но экономка обругала заступницу и пригрозила ей наказанием.
"What is it all about?" asked Yarchenko in perplexity, raising high his eyebrows.	- О чем это она? - в недоумении спросил Ярченко, высоко подымая брови.
"Don't trouble yourself... nothing out of the way... " answered Jennie in a still agitated voice. "Just so ... our little family trifles ... Sergei Ivanich, may I have some of your wine?"	-Не беспокойтесь... ничего особенного...-ответила Женя еще взволнованным голосом. -Так... наш маленький семейный вздор... Сергей Иваныч, можно мне вашего вина?
She poured out half a glass for herself and drank the cognac off at a draught, distending her thin nostrils wide.	Она налила себе полстакана и выпила коньяк залпом, широко раздувая тонкие ноздри.
Platonov got up in silence and went toward the door.	Платонов молча встал и пошел к двери.
"It's not worth while, Sergei Ivanich.	- Не стоит, Сергей Иваныч.
Drop it... " Jennie stopped him.	Бросьте... - остановила его Женя.
"Oh no, why not?" objected the reporter. "I shall do a very simple and innocent thing, take Pasha here, and if need be- pay for her, even.	- Да нет, отчего же? - возразил репортер. - Я сделаю самую простую и невинную вещь, возьму Пашу сюда, а если придется - так и уплачу за нее.
Let her lie down here for a while on the divan and rest, even though a little ... Niura, run for a pillow quick!"	Пусть полежит здесь на диване и хоть немного отдохнет... Нюра, живо сбегай за подушкой!
Scarcely had the door shut behind his broad, ungainly figure in its gray clothes, when Boris Sobashnikov at once commenced speaking with a contemptuous bitterness:	Едва закрылась дверь за его широкой, неуклюжей фигурой в сером платье, как тотчас же Борис Собашников заговорил с презрительной резкостью:
"Gentlemen, what the devil for have we dragged into our company this peach off the street?	- На кой черт, господа, мы затащили в свою компанию этого фрукта с улицы?

We must needs tie up with all sorts of riff-raff?	Очень нужно связываться со всякой рванью.
The devil knows what he is- perhaps he's even a dinny?	Черт его знает, кто он такой, - может быть, даже шпик?
Who can vouch for him?	Кто может ручаться?
And you're always like that, Lichonin."	И всегда ты так, Лихонин.
"It isn't Lichonin but I who introduced him to everybody,"' said Ramses.	- Ну какая тебе, Боря, опасность от шпика? -добродушно возразил Лихонин.
"I know him for a fully respectable person and a good companion."	- Это не Лихонин, а я его познакомил со всеми, -сказал Рамзес. - Я его знаю за вполне порядочного человеке и за хорошего товарища.
"Eh!	-Э!
Nonsense!	Чепуха!
A good companion to drink at some one else's expense.	Хороший товарищ выпить на чужой счет.
Why, don't you see for yourselves that this is the most ordinary type of habitue attached to a brothel, and, most probably, he is simply the pimp here, to whom a percentage is paid for the entertainment into which he entices the visitors."	Разве вы сами не видите, что это самый обычный тип завсегдатая при публичном доме, и всего вероятнее, что он просто здешний кот, которому платят проценты за угощение, в которое он втравливает посетителей.
"Leave off, Borya.	- Оставь, Боря.
It's foolish," remarked Yarchenko reproachfully.	Глупо, - укоризненно заметил Ярченко.
But Borya could not leave off.	Но Боря не мог оставить.
He had an unfortunate peculiarity- intoxication acted neither upon his legs nor his tongue, but put him in a morose, touchy frame of mind and egged him on into quarrels.	У него была несчастная особенность!: опьянение не действовало ему ни на ноги, ни на язык но приводило его в мрачное, обидчивое настроение и толкало на ссоры.
And Platonov had already for a long time irritated him with his negligently sincere, assured and serious bearing, so little suitable to the private cabinet of a brothel. But the seeming indifference with which the reporter let pass the malicious remarks which he interposed into the conversation angered Sobashnikov still more.	А Платонов давно уже раздражал его своим небрежно-искренним, уверенным и серьезным тоном, так мало подходящим к отдельному кабинету публичного дома Но еще больше сердило Собашникова то кажущееся равнодушие, с которым репортер пропускал его злые вставки в разговор.
"And then, the tone in which he permits himself to speak in our company!" Sobashnikov continued to seethe. "A certain aplomb, condescension, a professorial tone ... The scurvy penny-a-liner!	- И потом, каким он тоном позволяет себе говорить в нашем обществе! - продолжал кипятиться Собашников. - Какой-то апломб, снисходительность, профессорский тон... Паршивый трехкопеечный писака!
The free-lunch grafter!"	Бутербродник!
Jennie, who had all the time been looking intently at the student, gaily and maliciously flashing with her sparkling dark eyes, suddenly began to clap her hands.	Женя, которая все время пристально глядела на студента, весело и злобно играя блестящими темными глазами, вдруг захлопала в ладоши.
"That's the way!	- Вот так!
Bravo, little student!	Браво, студентик!

Bravo, bravo, bravo! ... That's the way, give it to him good! ... Really, what sort of a disgrace is this!	Браво, браво, браво!.. Так его, хорошенько!.. В самом деле, что это за безобразие!
When he'll come, now, I'll repeat everything to him."	Вот он придет сюда, - я ему все это повторю.
"I- if you please!	- Пож-жалуйста!
A- as much as you like!" Sobashnikov drawled out like an actor, making superciliously squeamish creases about his mouth. "I shall repeat the very same things myself."	С-сколько угодно! - по-актерски процедил Собашников, делая вокруг рта высокомерно-брезгливые складки. - Я сам повторю то же самое.
"There's a fine fellow, now,- I love you for that!" exclaimed Jennie joyously and maliciously, striking her fist on the table. "You can tell an owl at once by its flight, a good man by his snot!"	-Вот это - молодчина, за это люблю!-воскликнула радостно и зло Женя, ударив кулаком о стол. - Сразу видно сову по полету, доброго молодца по соплям!
Little White Manya and Tamara looked at Jennie with wonder, but, noting the evil little lights leaping in her eyes and her nervously quivering nostrils, they both understood and smiled.	Маня Беленькая и Тамара с удивлением посмотрели на Женю, но, заметив лукавые огоньки, прыгавшие в ее глазах, и ее нервно подрагивавшие ноздри, обе поняли и улыбнулись.
Little White Manya, laughing, shook her head reproachfully.	Маня Беленькая, смеясь, укоризненно покачала головой.
Jennie always had such a face when her turbulent soul sensed that a scandal was nearing which she herself had brought on.	Такое лицо всегда бывало у Жени, когда ее буйная душа чуяла, что приближается ею же самой вызванный скандал.
"Don't get your back up, Borinka," said Lichonin. "Here all are equal."	- Не ершись, Боренька, - сказал Лихонин. - Здесь все равны.
Niura came with a pillow and laid it down on the divan.	Пришла Нюра с подушкой и положила ее на диван.
"And what's that for?" Sobashnikov yelled at her. Git! take it away at once.	- Это еще зачем? - прикрикнул на нее Собашников. - П'шла, сейчас же унеси вон.
This isn't a lodging house."	Здесь не ночлежка.
"Now, leave her be, honey.	- Ну, оставь ее, голубчик.
What's that to you?" retorted Jennie in a sweet voice and hid the pillow behind Tamara's back. "Wait, sweetie, I'd better sit with you for a while."	Что тебе? - возразила сладким голосом Женя и спрятала подушку за спину Тамары.Погоди, миленький, вот я лучше с тобой посижу.
She walked around the table, forced Boris to sit on a chair, and herself got up on his knees.	Она обошла кругом стола, заставила Бориса сесть на стул и сама взобралась к нему на колени.
Twining his neck with her arm, she pressed her lips to his mouth, so long and so vigorously that the student caught his breath.	Обвив его шею рукой, она прижалась губами к его рту так долго и так крепко, что у студента захватило дыхание.
Right up close to his eyes he saw the eyes of the woman- strangely large, dark, luminous, indistinct and unmoving.	Совсем вплотную около своих глаз он увидел глаза женщины - странно большие, темные, блестящие, нечеткие и неподвижные.
For a quarter of a second or so, for an instant, it seemed to him that in these unliving eyes was impressed an expression of keen, mad hate; and the chill of terror, some vague premonition of an ominous, inevitable calamity flashed through the student's brain.	На какую-нибудь четверть секунды, на мгновение ему показалось, что в этих неживых глазах запечатлелось выражение острой, бешеной ненависти; и холод ужаса, какое-то смутное предчувствие грозной, неизбежной беды пронеслось в мозгу студента.

With difficulty tearing the supple arms of Jennie away from him, and pushing her away, he said, laughing, having turned red and breathing hard:	С трудом оторвав от себя гибкие Женины руки и оттолкнув ее, он сказал, смеясь, покраснев и часто дыша:
"There's a temperament for you!	- Вот так темперамент.
Oh, you Messalina Paphnutievna! ... They call you Jennka, I think?	Ах, ты Мессалина Пафнутьевна!.. Тебя, кажется, Женькой звать?
You're a good-looking little rascal."	Хорошенькая, шельма.
Platonov returned with Pasha.	Вернулся Платонов с Пашей.
Pasha was pitiful and revolting to look at.	На Пашу жалко и противно было смотреть.
Her face was pale, with, a bluish cast as though the blood had run off; the glazed, half-closed eyes were smiling with a faint, idiotic smile; the parted lips seemed to resemble two frayed, red, wet rags, and she walked with a sort of timid, uncertain step, just as though with one foot she were making a large step, and with the other a small one.	Лицо у нее было бледно, с синим отечным отливом, мутные полузакрытые глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно делая одной ногой большой шаг, а другой - маленький.
She walked with docility up to the divan and with docility laid her head down on the pillow, without ceasing to smile faintly and insanely.	Она послушно подошла к дивану и послушно улеглась головой на подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться.
Even at a distance it was apparent that she was cold.	Издали было видно, что ей холодно.
"Pardon me, gentlemen, I am going to undress," said Lichonin, and taking his coat off he threw it over the shoulders of the prostitute. "Tamara, give her chocolate and wine."	- Извините, господа, я разденусь, - сказал Лихонин и, сняв с себя пиджак, набросил его на плечи проститутке. - Тамара, дай ей шоколада и вина.
Boris Sobashnikov again stood up picturesquely in the corner, in a leaning position, one leg in front of the other and his head held high.	Борис Собашников опять картинно стал в углу, в наклонном положении, заложив нога за ногу и задрав кверху голову.
Suddenly he spoke amid the general silence, addressing Platonov directly, in a most foppish tone:	Вдруг он сказал среди общего молчания самым фатовским тоном, обращаясь прямо к Платонову:
"Eh ... Listen ... what's your name? ... This, then, must be your mistress?	- Э... послушайте... как вас?.. Это, должно быть, и есть ваша любовница?
Eh?" And with the tip of his boot he pointed in the direction of the recumbent Pasha.	Э? - И он концом сапога показал по направлению лежавшей Паши.
"Wha-at?" asked Platonov in a drawl, knitting his eyebrows.	- Что-о? - спросил протяжно Платонов, сдвигая брови.
"Or else you are her lover- it's all one ... What do they call this duty here?	-Или вы ее любовник - это все равно... Как эта должность здесь у вас называется?
Well, now, these same people for whom the women embroider shirts and with whom they divide their honest earnings? ... Eh? ... "	Ну, вот те самые, которым женщины вышивают рубашки и с которыми делятся своим честным заработком?.. Э?..
Platonov looked at him with a heavy, intent gaze through his narrowed lids.	Платонов поглядел на него тяжелым, напряженным взглядом сквозь прищуренные веки.

"Listen," he said quietly, in a hoarse voice, slowly and ponderously separating his words. "This isn't the first time that you're trying to pick a quarrel with me.	- Слушайте, - сказал он тихо, хриплым голосом, медленно и веско расставляя слова. - Это уже не в первый раз сегодня, что вы лезете со мной на ссору.
But, in the first place, I see that despite your sober appearance you are exceedingly and badly drunk; and, in the second place, I spare you for the sake of your comrades.	Но, во-первых, я вижу, что, несмотря на ваш трезвый вид, вы сильно и скверно пьяны, а во-вторых, я щажу вас ради ваших товарищей.
However, I warn you, that if you think of talking that way to me again, take your eyeglasses off."	Однако предупреждаю, если вы еще вздумаете так говорить со мною, то снимите очки.
"What's this stuff?" exclaimed Boris, raising his shoulders high and snorting through his nose. "What eyeglasses?	- Что за чушь? - воскликнул Борис и поднял кверху плечи и фыркнул носом. - Какие очки?
Why eyeglasses?" But mechanically, with two extended fingers, he fixed the bow of the pince-nez on the bridge of his nose.	Почему очки? - Но машинально, двумя вытянутыми пальцами, он поправил дужку пенсне на переносице.
"Because I'm going to hit you, and the pieces may get in your eye," said the reporter unconcernedly.	- Потому что я вас ударю, и осколки могут попасть в глаз, - равнодушно сказал репортер.
Despite the unexpectedness of such a turn of the quarrel, nobody started laughing.	Несмотря на неожиданность такого оборота ссоры, никто не рассмеялся.
Only Little White Manka oh'd in astonishment and clapped her hands.	Только Манька Беленькая удивление ахнула и всплеснула руками.
Jennie, with avid impatience, shifted her eyes from one to the other.	Женя с жадным нетерпением перебегала глазами от одного к другому.
"Well, now!	- Ну, положим!
I'll give you change back myself so's you won't like it!" roughly, altogether boyishly, cried out Sobashnikov. "Only it's not worth while mussing one's hands with every ... " he wanted to add a new invective, but decided not to, "with every ... And besides, comrades, I do not intend to stay here any longer.	Я и сам так дам сдачи, что не обрадуешься! -грубо, совсем по-мальчишески, выкрикнул Собашников. - Только не стоит рук марать обо всякого... - он хотел прибавить новое ругательство, но не решился, - со всяким... И вообще, товарищи, я здесь оставаться больше не намерен.
I am too well brought up to be hail-fellow-well-met with such persons."	Я слишком хорошо воспитан, чтобы панибратствовать с подобными субъектами.
He rapidly and haughtily walked to the door.	Он быстро и гордо пошел к дверям.
It was necessary for him to pass almost right up against Platonov, who, out of the corner of his eye, animal-like, was watching his every movement.	Ему приходилось пройти почти вплотную около Платонова, который краем глаза, по-звериному, следил за каждым его движением.
For a moment in the mind of the student flashed a desire to strike Platonov unexpectedly, from the side, and jump away- the comrades would surely part them and not allow a fight.	На один момент у студента мелькнуло было в уме желание неожиданно, сбоку, ударить Платонова и отскочить. - товарищи, наверно, разняли бы их и не допустили до драки.

But immediately, almost without looking at the reporter, with some sort of deep, unconscious instinct, he saw and sensed those broad hands, lying quietly on the table, that obdurately bowed head with its broad forehead, and all the ungainly, alert, powerful body of his foe, so neligently hunched up and spread out on the chair, but ready at any second for a quick and terrific blow.	Но он тотчас же, почти не глядя на репортера, каким-то глубоким, бессознательным инстинктом, увидел и почувствовал эти широкие кисти рук, спокойно лежавшие на столе, эту упорно склоненную вниз голову с широким лбом и все неуклюже-ловкое, сильное тело своего врага, так небрежно сгорбившееся и распустившееся на стуле, но готовое каждую секунду к быстрому и страшному толчку.
And Sobashnikov walked out into the corridor, loudly banging the door after him.	И Собашников вышел в коридор, громко захлопнув за собой дверь.
"Good riddance to bad rubbish," said Jennie after him in a mocking patter. "Tamarochka, pour me out some more cognac."	- Баба с возу, кобыле легче, - насмешливо, скороговоркой сказала вслед ему Женя. -Тамарочка, налей мне еще коньяку.
But the lanky student Petrovsky got up from his place and considered it necessary to defend Sobashnikov.	Но встал с своего места длинный студент Петровский и счел нужным вступиться за Собашникова.
"Just as you wish, gentlemen; this is a matter of your personal view, but out of principle I go together with Boris.	- Вы как хотите, господа, это дело вашего личного взгляда, но я принципиально ухожу вместе с Борисом.
Let him be not right and so on, we can express censure to him in our own intimate company, but when an insult has been rendered our comrade- I can't remain here.	Пусть он там неправ и так далее, мы можем выразить ему порицание в своей интимной компании, но раз нашему товарищу нанесли обиду - я не могу здесь оставаться.
I am going away."	Я ухожу.
"Oh, my God!" And Lichonin nervously and vexedly scratched his temple. "Boris behaved himself all the time in the highest degree vulgarly, rudely and foolishly.	- Ах ты, боже мой! - И Лихонин досадливо и нервно почесал себе висок. - Борис же все время вел себя в высокой степени пошло, грубо и глупо.
What sort of corporate honour do you think this is?	Что это за такая корпоративная честь, подумаешь?
A collective walk-out from editorial offices, from political meetings, from brothels.	Коллективный уход из редакций, из политических собраний, из публичных домов.
We aren't officers to screen the foolishness of each comrade."	Мы не офицеры, чтобы прикрывать глупость каждого товарища.
"All the same, just as you wish, but I am going away out of a sense of solidarity!" said Petrovsky importantly and walked out.	- Все равно, как хотите, но я ухожу из чувства солидарности! - сказал важно Петровский и вышел.
"May the earth be as down upon you!" Jennie sent after him.	- Будь тебе земля пухом! - послала ему вдогонку Женя.
But how tortuous and dark the ways of the human soul!	Но как извилисты и темны пути человеческой души!
Both of them- Sobashnikov as well as Petrovsky-acted in their indignation rather sincerely, but the first only half so, while the second only a quarter in all.	Оба они - и Собашников и Петровский -поступили в своем негодовании довольно искренно, но первый только наполовину, а второй всего лишь на четверть.

Sobashnikov, despite his intoxication and wrath, still had knocking at the door of his mind the alluring thought that now it would be more convenient and easier before his comrades to call out Jennka on the quiet and to be alone with her.	У Собашникова, несмотря на его опьянение и гнев, все-таки стучалась в голову заманчивая мысль, что теперь ему удобнее и легче перед товарищами вызвать потихоньку Женю и уединиться с нею.
While Petrovsky, with exactly the same aim, went after Sobashnikov in order to make a loan of three roubles from him.	А Петровский, совершенно с тою же целью и имея в виду ту же Женю, пошел вслед за Борисом, чтобы взять у него взаймы три рубля.
In the general drawing room they made things up between them, and after ten minutes Zociya, the housekeeper, shoved in her little, squinting, pink, cunning face through the half-open door of the private room.	В общей зале они поладили между собою, а через десять минут в полуотворенную дверь кабинета просунула свое косенькое, розовое, хитрое лицо экономка Зося.
"Jennechka," she called, "go, they have brought your linen, go count it.	- Женечка, - позвала она, - иди, там тебе белье принесли, посчитай.
And you, Niura, the actor begs to come for just a minute, to drink some champagne.	А тебя, Нюра, актер просит прийти к нему на минуточку, выпить шампанского.
He's with Henrietta and Big Manya."	Он с Генриеттой и с Маней Большой.
The precipitate and incongruous quarrel of Platonov and Sobashnikov long served as a subject of conversation.	Быстрая и нелепая ссора Платонова с Борисом долго служила предметом разговора.
The reporter, in cases like this, always felt shame, uneasiness, regret and the torments of conscience.	Репортер всегда в подобных случаях чувствовал стыд, неловкость, жалость и терзания совести.
And despite the fact that all those who remained were on his side, he was speaking with weariness in his voice:	И, несмотря на то, что все оставшиеся были на его стороне, он говорил со скукой в голосе:
"By God, gentlemen! I'll go away, best of all.	- Господа, ей-богу, я лучше уйду.
Why should I disrupt your circle?	К чему я буду расстраивать ваш кружок?
We were both at fault.	Оба мы были виноваты.
I'll go away.	Я уйду.
Don't bother about the bill. I've already paid Simeon, when I was going after Pasha."	О счете не беспокойтесь, я уже все уплатил Симеону, когда ходил за Пашей.
Lichonin suddenly rumpled up his hair and stood up	Лихонин вдруг взъерошил волосы и решительно встал.
"Oh, no, the devil take it! I'll go and drag him here.	- Да нет, черт побери, я пойду и приволоку его сюда.
Upon my word of honour, they're both fine fellows-Boris as well as Vaska.	Честное слово, они оба славные ребята - и Борис и Васька.
But they're young yet, and bark at their own tails.	Но еще молоды и на свой собственный хвост лают.
I'm going after them, and I warrant that Boris will apologize."	Я иду за ними и ручаюсь, что Борис извинится.
He went away, but came back after five minutes.	Он ушел, но вернулся через пять минут.

"They repose," said he, sombrely, and made a hopeless gesture with his hand. "Both of them."	- Упокояются, - мрачно сказал он и безнадежно махнул рукой. - Оба.
Chapter 11	XI
At this moment Simeon walked into the cabinet with a tray upon which stood two goblets of a bubbling golden wine and lay a large visiting card.	В это время в кабинет вошел Симеон с подносом, на котором стояли два бокала с игристым золотым вином и лежала большая визитная карточка.
"May I ask which of you here might be Mister Gavrila Petrovich Yarchenko?" he said, looking over all those sitting.	- Позвольте успросить, кто здесь будет Гаврила Петрович господин Ярченко? - сказал он, оглядывая сидевших.
"I," responded Yarchenko.	-Я! - отозвался Ярченко.
"If youse please.	- Пожалуйте-с.
The actor gent sent this."	Господин актер прислали.
Yarchenko took the visiting card and read aloud:	Ярченко взял визитную карточку, украшенную сверх. громадной маркизской короной, и прочитал вслух:
Eumenii Poluectovich EGMONT- LAVRETZKI	Евгений Полуэктович ЭГМОНТ-ЛАВРЕЦКИЙ.
Dramatic Artist of Metropolitan Theatres	Драматический артист столичных театров
"It's remarkable," said Volodya Pavlov, "that all the Russian Garricks bear such queer names, on the style of Chrysantov, Thetisov, Mamontov and Epimhakov."	- Замечательно, - сказал Володя Павлов, - что все русские Гаррики носят такие странные имена, вроде Хрисанфов, Фетисов, Мамантов и Епимахов.
"And besides that, the best known of them must needs either speak thickly, or lisp, or stammer," added the reporter.	- И кроме того, самые известные из них обязательно или картавят, или пришепетывают, или заикаются, - прибавил репортер.
"Yes, but most remarkable of all is the fact that I do not at all have the honour of knowing this artist of the metropolitan theatres.	- Да, но замечательнее всего то, что я совсем не имею высокой чести знать этого артиста столичных театров.
However, there's something else written on the reverse of this card.	Впрочем, здесь на обороте что-то еще написано.
Judging by the handwriting, it was written by a man greatly drunk and little lettered.	Судя по почерку, писано человеком сильно пьяным и слабо грамотным.
"'I dreenk'- not drink, but dreenk," explained Yarchenko. "'I dreenk to the health of the luminary of Russian science, Gavrila Petrovich Yarchenko, whom I saw by chance when I was passing by through the collidor.	"Пю" - не пью, а пю, - пояснил Ярченко. - "Пю за здоровье светила русской науки Г аврила Петровича Ярченко, которого случайно увидел, проходя мимо по колидору.
Would like to clink glasses together personally.	Желал бы чокнуться лично.
If you do not remember, recollect the National Theatre, Poverty Is No Disgrace, and the humble artist who played African.'	Если не помните, то вспомните Народный театр, Бедность не порок и скромного артиста, игравшего Африкана".
"Yes, that's right," said Yarchenko. "Once, somehow, they saddled me with the arrangement of this benefit performance in the National Theatre.	- Да, это верно, - сказал Ярченко. - Мне как-то навязали устроить этот благотворительный спектакль в Народном театре.
Also, there dimly glimmers some clean-shaven haughty visage, but... What shall it be, gentlemen?"	Смутно мелькает у меня в памяти и какое-то бритое гордое лицо, но... Как быть, господа?

Lichonin answered good-naturedly:	Лихонин ответил добродушно:
"Why, drag him here.	- А волоките его сюда.
Perhaps he's funny."	Может быть, он смешной?
"And you?" the sub-professor turned to Platonov.	- А вы? - обратился приват-доцент к Платонову.
"It's all the same to me.	- Мне все равно.
I know him slightly.	Я его немножко знаю.
At first he'll shout:	Сначала будет кричать:
'Kellner, champagne!' then burst into tears about his wife, who is an angel, then deliver a patriotic speech and finally raise a row over the bill, but none too loudly.	"Кельнер, шампанского!", потом расплачется о своей жене, которая - ангел, потом скажет патриотическую речь и, наконец, поскандалит из-за счета, но не особенно громко.
All in all he's entertaining."	Да ничего, он занятный.
"Let him come," said Volodya, from behind the shoulder of Katie, who was sitting on his knees, swinging her legs.	- Пусть идет, - сказал Володя Павлов из-за плеча Кати, сидевшей, болтая ногами, у него на коленях.
"And you, Veltman?"	- А ты, Вельтман?
"What?" the student came to with a start.	- Что? - встрепенулся студент.
He was sitting on the divan with his back to his companions, near the reclining Pasha, bending over her, and already for a long time, with the friendliest appearance of sympathy, had been stroking her, now on the shoulder, now on the hair at the nape of the neck, while she was smiling at him with her shyly shameless and senselessly passionate smile through half-closed and trembling eyelashes. "What?	Он сидел на диване спиною к товарищам около лежавшей Паши, нагнувшись над ней, и давно уже с самым дружеским, сочувственным видом поглаживал ее то по плечам, то по волосам на затылке, а она уже улыбалась ему своей застенчиво-бесстыдной ибессмысленно-страстной улыбкой сквозь полуопущенные и трепетавшие ресницы. - Что?
What's it all about?	В чем дело?
Oh yes,- is it all right to let the actor in?	Ах, да, можно ли сюда актера?
I've nothing against it.	Ничего не имею против.
Please do... "	Пожалуйста...
Yarchenko sent an invitation through Simeon, and the actor came and immediately commenced the usual actor's play.	Ярченко послал через Симеона приглашение, и актер пришел и сразу же начал обычную актерскую игру.
In the door he paused, in his long frock coat, shining with its silk lapels, with a glistening opera hat, which he held with his arm in the middle of his chest, like an actor portraying in the theatre an elderly worldly lion or a bank director.	В дверях он остановился, в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он держал левой рукой перед серединой груди, как актер, изображающий на театре пожилого светского льва или директора банка.
And approximately these persons he was inwardly picturing to himself.	Приблизительно этих лиц он внутренне и представлял себе.
"May I be permitted, gentlemen, to intrude into your intimate company?" he asked in an unctuous, kindly voice, with a half-bow done somewhat to one side.	- Будет ли мне позволено, господа, вторгнуться в вашу тесную компанию? - спросил он жирным, ласковым голосом, с полупоклоном, сделанным несколько набок.

They asked him in, and he began to introduce himself.	Его попросили, и он стал знакомиться.
Shaking hands, he stuck out his elbow forward and raised it so high that the hand proved to be far lower.	Пожимая руки, он оттопыривал вперед локоть и так высоко подымал его, что кисть оказывалась гораздо ниже.
Now it was no longer a bank director, but such a clever, splendid fellow, a sportsman and a rake of the golden youths.	Теперь это уже был не директор банка, а этакий лихой, молодцеватый малый, спортсмен и кутила из золотой молодежи.
But his face- with rumpled, wild eyebrows and with denuded lids without lashes- was the vulgar, harsh and low face of a typical alcoholic, libertine, and pettily cruel man.	Но его лицо с взъерошенными дикими бровями и с обнаженными безволосыми веками-было вульгарным, суровым и низменным лицом типичного алкоголика, развратника и мелко жестокого человека.
Together with him came two of his ladies: Henrietta the eldest girl in years in the establishment of Anna Markovna, experienced, who had seen everything and had grown accustomed to everything, like an old horse on the tether of a threshing machine, the possessor of a thick bass, but still a handsome woman; and Big Manka, or Manka the Crocodile.	Вместе с ним пришли две его дамы: Генриетта -самая старшая по годам девица в заведении Анны Марковны, опытная, все видевшая и ко всему притерпевшаяся, как старая лошадь на приводе у молотилки, обладательница густого баса, но еще красивая женщина - и Манька Большая, или Манька Крокодил.
Henrietta since still the preceding night had not parted from the actor, who had taken her from the house to a hotel.	Генриетта еще с прошлой ночи не расставалась с актером, бравшим ее из дома в гостиницу.
Having seated himself alongside of Yarchenko, he straight off began to play a new r?le- he became something on the order of an old good soul of a landed proprietor, who had at one time been at a university himself, and now can not look upon the students without a quiet, fatherly emotion.	Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл новую роль - он сделался чем-то вроде старого добряка-помещика, который сам был когда-то в университете и теперь не может глядеть на студентов без тихого отеческого умиления.
"Believe me, gentlemen, that one's soul rests from all these worldly squabbles in the midst of youth," he was saying, imparting to his depraved and harsh face an actor-like, exaggerated and improbable expression of being moved. "This faith in a high ideal, these honest impulses! ... What can be loftier and purer than our Russian students as a body? ... Kellner!	- Поверьте, господа, что душой отдыхаешь среди молодежи от всех этих житейских дрязг, - говорил он, придавая своему жесткому и порочному лицу по-актерски преувеличенное и неправдоподобное выражение растроганности.Эта вера в святой идеал, эти честные порывы!.. Что может быть выше и чище нашего русского студенчества?.. Кельнер!
Chompa-a-agne!" he yelled deafeningly all of a sudden, and dealt a heavy blow on the table with his fist.	Шампанскава-а! - заорал он вдруг оглушительно и треснул кулаком по столу.
Lichonin and Yarchenka did not wish to remain in debt to him.	Лихонин и Ярченко не захотели остаться у него в долгу.
A spree began.	Началась попойка.
God knows in what manner Mishka the Singer and Nicky the Book-keeper soon found themselves in the cabinet, and at once began singing in their galloping voices:	Бог знает каким образом в кабинете очутились вскоре Мишка-певец и Колька-бухгалтер, которые сейчас же запели своими скачущими голосами:
"They fe-e-e-el the tru-u-u-uth, Come thou daw-aw-aw-awning quicker... "	Чу-у-у-уют пра-а-а-авду, ППТы ж, заря-я-я-я, скоре-е-ее...

There also appeared Roly-Poly, who had awakened.	Появился и проснувшийся Ванька-Встанька.
Letting his head drop touchingly to one side and having made little narrowed, lachrymose, sweet eyes in his wrinkled old face of a Don Quixote, he was speaking in a persuasively begging tone:	Опустив умильно набок голову и сделав на своем морщинистом, старом лице Дон-Кихота узенькие, слезливые, сладкие глазки, он говорил убедительно-просящим тоном:
"Gentlemen students ... you ought to treat a little old man.	- Господа студенты... угостили бы старичка...
I love education, by God! ... Allow me!"	Ей-богу, люблю образование... Дозвольте!
Lichonin was glad to see everybody, but Yarchenko in the beginning- until the champagne had mounted to his head- only raised high his small, short eyebrows with a timorous, wondering and na?ve air.	Лихонин всем был рад, но Ярченко сначала - пока ему Не бросилось в голову шампанское - только поднимал кверху свои коротенькие черные брови с боязливым, удивленным и наивным видом.
It suddenly became crowded, smoky, noisy and close in the cabinet.	В кабинете вдруг сделалось тесно, дымно, шумливо и душно.
Simeon, with rattling, closed the blinds with bolts on the outside.	Симеон с грохотом запер снаружи болтами ставни.
The women, just having gotten done with a visit or in the interim between dances, walked into the room, sat on somebody's knees, smoked, sang disjointedly, drank wine, kissed and again went away, and again came.	Женщины, только что отделавшись от визита или в промежутке между танцами, заходили в комнату, сидели у кого-нибудь на коленях, курили, пели вразброд, пили вино, целовались, и опять уходили, и опять приходили.
The clerks of Kereshkovsky, offended because the damsels bestowed more attention upon the cabinet than the drawing room, did start a row and tried to enter into a provoking explanation with the students, but Simeon in a moment quelled them with two or three authoritative words, thrown out as though in passing.	Приказчики от Керешковского, обиженные тем, что девицы больше уделяли внимания кабинету, чем залу, затеяли было скандал и пробовали вступить со студентами в задорное объяснение, но Симеон в один миг укротил их двумя-тремя властными словами, брошенными как будто бы мимоходом.
Niura came back from her room and a little later Petrovsky followed her.	Вернулась из своей комнаты Нюра и немного спустя вслед за ней Петровский.
Petrovsky with an extremely serious air declared that he had been walking on the street all this time, thinking over the incident which had taken place and in the end had come to the conclusion that comrade Boris was in reality not in the right, but that there also was a circumstance in extenuation of his fault-intoxication.	Петровский с крайне серьезным видом заявил, что он все это время ходил по улице, обдумывая происшедший инцидент, и, наконец, пришел к заключению, что товарищ Борис был действительно неправ, но что есть и смягчающее его вину обстоятельство - опьянение.
Also, Jennie came later, but alone- Sobashnikov had fallen asleep in her room.	Пришла потом и Женя, но одна: Собашников заснул в ее комнате.
The actor proved to have no end of talents.	У актера оказалась пропасть талантов.
He very faithfully imitated the buzzing of a fly which an intoxicated man is catching on a window-pane, and the sounds of a saw; drolly performed, standing with his face in the corner, the conversation of a nervous lady over the telephone; imitated the singing of a phonograph record, and in the end, with exceeding likeness to life, showed a little Persian lad with a little trained monkey.	Он очень верно подражал жужжанию мухи, которую пьяный ловит на оконном стекле, и звукам пилы; смешно представлял, став лицом в угол, разговор нервной дамы по телефону, подражал пению граммофонной пластинки и, наконец, чрезвычайно живо показал мальчишку-персиянина с ученой обезьяной.

Holding on with his hand to an imaginary small chain and at the same time baring his teeth, squatting like a monkey, winking his eyelids often, and scratching now his posteriors, now the hair on his head, he sang through his nose, in a monotonous and sad voice, distorting the words:	Держась рукой за воображаемую цепочку и в то же время оскаливаясь, приседая, как мартышка, часто моргая веками и почесывая себе то зад, то волосы на голове, он пел гнусавым, однотонным и печальным голосом, коверкая слова:
"The i-young cissack to the war has went, The i-young ladee underneath the fence lies spraw-aw-ling.Aina, Aina, ai-na-na-na, ai-na na-na-na."	Малядой кизак на война пишол, □ □ Малядой баришня под забором валаится, □□Айна, айна, ай-на-на-на, ай-на на-на-на.
In conclusion he took Little White Manka in his arms, wrapped her up in the skirts of his frock and, stretching out his hand and making a tearful face, began to nod his head, bent to one side, as is done by little swarthy, dirty, oriental lads who roam over all Russia in long, old, soldiers' overcoats, with bared chest of a bronze colour, holding a coughing, moth-eaten little monkey in their bosom.	В заключение он взял на руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув руку и сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
"And who may you be?" severely asked fat Kate, who knew and loved this joke.	- Ты кто такой? - строго спросила знавшая и любившая эту шутку.
"Me Serbian, lady-y-y," piteously moaned the actor through his nose. "Give me somethin', lady-y-y."	- Сербиян, барина-а-а, - жалобно простонал в нос актер. - Подари что-нибудь, барина-а-а.
"And what do they call your little monkey?"	- А как твою обезьянку зовут?
"Matreshka-a-a... Him 'ungry-y-y, lady ... him want eat... "	- Матрешка-а-а... Он, барина, голодни-и-ий... он кушай хочи-и-ить.
"And have you got a passport?"	- А паспорт у тебя есть?
"We Serbia-a-an.	- Ми сербия-а-ан.
Gimme something lady-y-y... "	Дай что-нибудь, барина-а-а...
The actor proved not superfluous on the whole.	Актер оказался совсем не лишним.
He created at once a great deal of noise and raised the spirits of the company, which were beginning to be depressing.	Он произвел сразу много шуму и поднял падавшее настроение.
And every minute he cried out in a stentorian voice:	И поминутно он кричал зычным голосом:
"Kellner!	"Кельнер!
Chompa-a-agne!"- although Simeon, who was accustomed to his manner paid very little attention to these cries.	Шампанскава-а-al" - хотя привыкший к его манере Симеон очень мало обращал внимания на эти крики.
There began a truly Russian hubbub, noisy and senseless.	Началась настоящая русская громкая и непонятная бестолочь.
The rosy, flaxen-haired, pleasing Tolpygin was playing la SEGUIDILLE from Carmen on the piano, while Roly-Poly was dancing a Kamarinsky peasant dance to its tune.	Розовый, белокурый, миловидный Толпыгин играл на пианино сегидилью из "Кармен", а Ванька-Встанька плясал под нее камаринского мужика.

His narrow shoulders hunched up, twisted all to one side, the fingers of his hanging hands widely spread, he intricately hopped on one spot from one long, thin leg to the other, then suddenly letting out a piercing grunt, would throw himself upward and shout out in time to his wild dance:	Подняв кверху узкие плечи, весь искособочившись, растопырив пальцы опущенных вниз рук, он затейливо перебирал на месте длинными, тонкими ногами, потом вдруг пронзительно ухал, вскидывался и выкрикивал в такт своей дикой пляски:
"Ugh!	Ух!
Dance on, Matthew, Don't spare your boots, you! ...	Пляши, Матвей, ППНе жалей лаптей!..
"Eh, for one stunt like that a quartern of brandy isn't enough!" he would add, shaking his long, graying hair.	- Эх, за одну выходку четвертной мало! -приговаривал он, встряхивая длинными седеющими волосами.
"They fee-ee-eel! the tru-u-u-uth!" roared the two friends, raising with difficulty their underlids, grown heavy, beneath dull, bleary eyes.	- Чу-у-уют пра-а-а-авду! - ревели два приятеля, с трудом подымая отяжелевшие веки под мутными, закисшими глазами.
The actor commenced to tell obscene anecdotes, pouring them out as from a bag, and the women squealed from delight, bent in two from laughter and threw themselves against the backs of their chairs.	Актер стал рассказывать похабные анекдоты, высыпая их как из мешка, и женщины визжали от восторга, сгибались пополам от смеха и отваливались на спинки кресел.
Veltman, who had long been whispering with Pasha, inconspicuously, in the hubbub, slipped out of the cabinet, while a few minutes after him Pasha also went away, smiling with her quiet, insane and bashful smile.	Вельтман, долго шептавшийся с Пашей, незаметно, под шумок, ускользнул из кабинета, а через несколько минут после него ушла и Паша, улыбаясь своей тихой, безумной и стыдливой улыбкой.
But all of the remaining students as well, save Lichonin, one after the other, some on the quiet, some under one pretext or another, vanished from the cabinet and did not return for long periods.	Да и все остальные студенты, кроме Лихонина, один за другим, кто потихоньку, кто под каким-нибудь предлогом, исчезали из кабинета и подолгу не возвращались.
Volodya Pavlov experienced a desire to look at the dancing; Tolpygin's head began to ache badly, and he asked Tamara to lead him somewhere where he might wash up; Petrovski, having "touched" Lichonin for three roubles on the quiet, went out into the corridor and only from there despatched the housekeeper Zociya for Little White Manka.	Володе Павлову захотелось поглядеть на танцы, у Толпыгина разболелась голова, и он попросил Тамару провести его умыться, Петровский, тайно перехватив у Лихонина три рубля, вышел в коридор и уже оттуда послал экономку Зосю за Манькой Беленькой.
Even the prudent and fastidious Ramses could not cope with that spicy feeling which to-day's strange, vivid and unwholesome beauty of Jennie excited in him.	Даже благоразумный и брезгливый Рамзес не смог справиться с тем пряным чувством, какое в нем возбуждала сегодняшняя странная яркая и болезненная красота Жени.
It proved that he had some important, undeferrable business this morning; it was necessary to go home and snatch a bit of sleep if only for a couple of hours.	У него оказалось на нынешнее утро какое-то важное, неотложное дело, надо было поехать домой и хоть два часика поспать.
But, having told good-bye to his companions, he, before going out of the cabinet, rapidly and with deep significance pointed the door out to Jennie with his eyes.	Но, простившись с товарищами, он, прежде чем выйти из кабинета, быстро и многозначительно указал Жене глазами на дверь.

She understood, slowly, scarcely perceptibly, lowered her eyelashes as a sign of consent, and, when she again raised them, Platonov, who almost without looking had seen this silent dialogue, was struck by that expression of malice and menace in her eyes which she sped the back of the departing Ramses.	Она поняла, медленно, едва заметно, опустила ресницы в знак согласия, и когда опять их подняла, то Платонова, который, почти не глядя, видел этот немой разговор, поразило то выражение злобы и угрозы в ее глазах, с каким она проводила спину уходившего Рамзеса.
Having waited for five minutes she got up, said	Выждав пять минут, она встала, сказала:
"Excuse me, I'll be right back," and went out, swinging her short orange skirt.	"Извините, я сейчас", - и вышла, раскачивая своей оранжевой короткой юбкой.
"Well, now?	- Что же?
Is it your turn, Lichonin?" asked the reporter banteringly.	Теперь твоя очередь, Лихонин? - спросил насмешливо репортер.
"No, brother, you're mistaken!" said Lichonin and clacked his tongue. "And I'm not doing it out of conviction or on principle, either ... No!	- Нет, брат, ошибся! - сказал Лихонин и прищелкнул языком. - И не то, что я по убеждению или из принципа... Нет!
I, as an anarchist, proclaim the gospel that the worse things are, the better... But, fortunately, I am a gambler and spend all my temperament on gaming; on that account simple squeamishness speaks louder within me than this same unearthly feeling.	Я, как анархист, исповедываю, что чем хуже, тем лучше... Но, к счастию, я игрок и весь свой темперамент трачу на игру, поэтому во мне простая брезгливость говорит гораздо сильнее, чем это самое неземное чувство.
But it's amazing our thoughts coincided.	Но удивительно, как совпали наши мысли.
I just wanted to ask you about the same thing."	Я только что хотел тебя спросить о том же.
"I- no.	-Я - нет.
Sometimes, if I become very much tired out, I sleep here over night.	Иногда, если сильно устану, я ночую здесь.
I take from Isaiah Savvich the key to his little room and sleep on the divan.	Беру у Исая Саввича ключ от его комнатки и сплю на диване.
But all the girls here are already used to the fact that I am a being of the third sex."	Но все девицы давно уже привыкли к тому, что я существо третьего пола.
"And really ... never? ... "	- И неужели... никогда?..
"Never."	- Никогда.
"Well, what's right is right!" exclaimed Nhira. "Sergei Ivanich is like a holy hermit."	- Уж что верно, то верно! - воскликнула Нюра. -Сергей Иваныч как святой отшельник.
"Previously, some five years ago, I experienced this also," continued Platonov. "But, do you know, it's really too tedious and disgusting.	- Раньше, лет пять тому назад, я и это испытал, -продолжал Платонов. - Но, знаете, уж очень это скучно и противно.
Something on the nature of these flies which the actor gentleman just represented.	Вроде тех мух, которых сейчас представлял господин артист.
They're stuck together on the window sill, and then in some sort of fool wonder scratch their backs with their little hind legs and fly apart forever.	Слепились на секунду на подоконнике, а потом в каком-то дурацком удивлении почесали задними лапками спину и разлетелись навеки.
And to play at love here? ... Well, for that I'm no hero out of their sort of novel.	А разводить здесь любовь?.. Так для этого я герой не их романа.

I'm not handsome, am shy with women, uneasy, and polite.	Я некрасив, с женщинами робок, стеснителен и вежлив.
While here they thirst for savage passions, bloody jealousy, tears, poisonings, beatings, sacrifices,- in a word, hysterical romanticism.	А они здесь жаждут диких страстей, кровавой ревности, слез, отравлений, побоев, жертв, -словом, истеричного романтизма.
And it's easy to understand why.	Да оно и понятно.
The heart of woman always wants love, while they are told of love every day with various sour, drooling words.	Женское сердце всегда хочет любви, а о любви им говорят ежедневно разными кислыми, слюнявыми словами.
Involuntarily one wants pepper in one's love.	Невольно хочется в любви перцу.
One no longer wants words of passion, but tragically-passionate deeds.	Хочется уже не слов страсти, а трагически-страстных поступков.
And for that reason thieves, murderers, souteners and other riff-raff will always be their lovers."	И поэтому их любовниками всегда будут воры, убийцы, сутенеры и другая сволочь.
"And most important of all," added Platonov, "that would at once spoil for me all the friendly relations which have been so well built up."	А главное, - прибавил Платонов, - это тотчас же испортило бы мне все дружеские отношения, которые так славно наладились.
"Enough of joking!" incredulously retorted Lichonin. "Then what compels you to pass days and nights here?	- Будет шутить! - недоверчиво возразил Лихонин.Что же тебя заставляет здесь дневать и ночевать?
Were you a writer- it would be a different matter.	Будь ты писатель-дело другого рода.
It's easy to find an explanation; well, you're gathering types or something... observing life... After the manner of that German professor who lived for three years with monkeys, in order to study closely their language and manners.	Легко найти объяснение: ну, собираешь типы, что ли... наблюдаешь жизнь... Вроде того профессора-немца, который три года прожил с обезьянами, чтобы изучить их язык и нравы.
But you yourself said that you don't indulge in writing?"	Но ведь ты сам сказал, что писательством не балуешься?
"It isn't that I don't indulge, but I simply don't know how- I can't."	- Не то, что не балуюсь, а просто не умею, не могу.
"We'll write that down.	- Запишем.
Now let's suppose another thing- that you come here as an apostle of a better, honest life, in the nature of a, now, saviour of perishing souls.	Теперь предположим другое - что ты являешься сюда как проповедник лучшей, честной жизни, вроде этакого спасителя погибающих душ.
You know, as in the dawn of Christianity certain holy fathers instead of standing on a column for thirty years or living in a cave in the woods, went to the market places, into houses of mirth, to the harlots and scaramuchios.	Знаешь, как на заре христианства иные святые отцы вместо того, чтобы стоять на столпе тридцать лет или жить в лесной пещере, шли на торжища в дома веселья, к блудницам и скоморохам.
But you aren't inclined that way."	Но ведь ты не так?
"I'm not."	- Не так.
"Then why, the devil take it, do you hang around here?	- Зачем же, черт побери, ты здесь толчешься?
I can see very well that a great deal here is revolting and oppressive and painful to your own self.	Я чудесно же вижу, что многое тебе самому противно, и тяжело, и больно.

For example, this fool quarrel with Boris or this flunky who beats a woman, and- , in general, the constant contemplation of every kind of filth, lust, bestiality, vulgarity, drunkenness.	Например, эта дурацкая ссора с Борисом или этот лакей, бьющий женщину, да и вообще постоянное созерцание всяческой грязи, похоти, зверства, пошлости, пьянства.
Well, now, since you say so- I believe that you don't give yourself up to lechery.	Ну, да раз ты говоришь, - я тебе верю, что блуду ты не предаешься.
But then, still more incomprehensible to me is your modus vivendi, to express myself in the style of leading articles."	Но тогда мне еще непонятнее твой modus vivendi[4 - Образ жизни (лат.)], выражаясь штилем передовых статей.
The reporter did not answer at once:	Репортер ответил не сразу.
"You see," he began speaking slowly, with pauses, as though for the first time lending ear to his thoughts and weighing them. "You see, I'm attracted and interested in this life by its ... how shall I express it? ... its fearful, stark truth.	- Видишь ли, - заговорил он медленно, с расстановками, точно в первый раз вслушиваясь в свои мысли и взвешивая их. - Видишь ли, меня притягивает и интересует в этой жизни ее... как бы это выразиться?.. ее страшная, обнаженная правда.
Do you understand, it's as though all the conventional coverings were ripped off it.	Понимаешь ли, с нее как будто бы сдернуты все условные покровы.
There is no falsehood, no hypocrisy, no sanctimoniousness, there are no compromises of any sort, neither with public opinion, nor with the importunate authority of our forefathers, nor with one's own conscience.	Нет ни лжи, ни лицемерия, ни ханжества, нет никаких сделок ни с общественным мнением, ни с навязчивым авторитетом предков, ни с своей совестью.
No illusions of any kind, nor any kind of embellishments!	Никаких иллюзий, никаких прикрас!
Here she is- 'I!	Вот она - я!
A public woman, a common vessel, a cloaca for the drainage of the city's surplus lust.	Публичная женщина, общественный сосуд, клоака для стока избытка городской похоти.
Come to me any one who wills- thou shalt meet no denial, therein is my service.	Иди ко мне любой, кто хочет, - ты не встретишь отказа, в этом моя служба.
But for a second of this sensuality in haste- thou shalt pay in money, revulsion, disease and ignominy.'	Но за секунду этого сладострастия впопыхах - ты заплатишь деньгами, отвращением, болезнью и позором.
And that is all.	И все.
There is not a single phase of human life where the basic main truth should shine with such a monstrous, hideous, stark clearness, without any shade of human prevarication or self-whitewashing."	Нет ни одной стороны человеческой жизни, где бы основная, главная правда сияла с такой чудовищной, безобразной голой яркостью, без всякой тени человеческого лганья и самообеления.
"Oh, I don't know!	- Ну, положим!
These women lie like the very devil.	Эти женщины врут, как зеленые лошади.
You just go and talk with her a bit about her first fall.	Поди-ка поговори с ней о ее первом падении.
She'll spin you such a yarn!"	Такого наплетет.
"Well, don't you ask then.	- А ты не спрашивай.
What business is that of yours?	Какое тебе дело?

But even if they do lie, they lie altogether like children.	Но если они и лгут, то лгут совсем как дети.
But then, you know yourself that children are the foremost, the most charming fibsters, and at the same time the sincerest people on earth.	А ведь ты сам знаешь, что дети - это самые первые, самые милые вралишки и в то же время самый искренний на свете народ.
And it's remarkable, that both they and the others-that is, both prostitutes and children- lie only to us-men- and grown-ups.	И замечательно, что и те и другие, то есть и проститутки и дети, лгут только нам - мужчинам -и взрослым.
Among themselves they don't lie- they only inspiredly improvise.	Между собой они не лгут они лишь вдохновенно импровизируют.
But they lie to us because we ourselves demand this of them, because we clamber into their souls, altogether foreign to us, with our stupid tactics and questionings, because they regard us in secret as great fools and senseless dissemblers.	Но нам они лгут потому, что мы сами этого от них требуем, потому что мы лезем в их совсем чуждые нам души со своими глупыми приемами и расспросами, потому, наконец, что они нас втайне считают большими дураками и бестолковыми притворщиками.
But if you like, I shall right now count off on my fingers all the occasions when a prostitute is sure to lie, and you yourself will be convinced that man incites her to lying."	Да вот хочешь, я тебе сейчас пересчитаю по пальцам все случаи, когда проститутка непременно лжет, и ты сам убедишься, что к лганью ее побуждает мужчина.
"Well, well, we shall see."	- Ну, ну, посмотрим.
"First: she paints herself mercilessly, at times even in detriment to herself.	- Первое: она беспощадно красится, даже иногда и в ущерб себе.
Why?	Отчего?
Because every pimply military cadet, who is so distressed by his sexual maturity that he grows stupid in the spring, like a wood-cock on a drumming-log; or some sorry petty government clerk or other from the department of the parish, the husband of a pregnant woman and the father of nine infants- why, they both come here not at all with the prudent and simple purpose of leaving here the surplus of their passion.	Оттого, что каждый прыщавый юнкер, которого так тяготит его половая зрелость, что он весною глупеет, точно тетерев на току, и какой-нибудь жалкий чинодрал из управы благочиния, муж беременной жены и отец девяти младенцев, - ведь оба они приходят сюда вовсе не с благоразумной и простой целью оставить здесь избыток страсти.
He, the good for nothing, has come to enjoy himself; he needs beauty, d'you see- aesthete that he is!	Он, негодяй, пришел насладиться, ему - этакому эстету) - видите ли, нужна красота.
But all these girls, these daughters of the simple, unpretentious, great Russian people- how do they regard aesthetics? 'What's sweet, that's tasty; what's red, that's handsome.'	А все эти девицы, эти дочери простого, незатейливого, великого русского народа как смотрят на эстетику? "Что сладко-то вкусно, что красно - то красиво".
And so, there you are, receive, if you please, a beauty of antimony, white lead and rouge.	И вот, на, изволь, получай себе красоту из сурьмы, белил и румян.
"That's one.	Это раз.
Secondly, his desire for beauty isn't enough for this resplendent cavalier- no, he must in addition be served with a similitude of love, so that from his caresses there should kindle in the woman this same 'fa-hire of in-sane pahass-ssion!' which is sung about In idiotical ballads.	Второе то, что этот же распрекрасный кавалер, мало того, что хочет красоты, - нет, ему подай еще подобие любви, чтобы в женщине от его ласк зажегся бы этот самый "агонь безу-умнай са-та-ра-са-ти!", о которой поется в идиотских романсах.