Свет в августе - английский и русский параллельные тексты

He was smoking.	Он курил.
Nailed to the wall was a shard of mirror.	К стене был прикреплен гвоздями осколок зеркала.
In the fragment he watched his dim face as he knotted the tie.	Завязывая галстук, он рассматривал в зеркале свое тусклое отражение.
The stiff hat hung on a nail.	Жесткая шляпа висела на гвозде.
He did not take it down.	Он не взял ее.
He took instead a cloth cap from another nail, and from the floor beneath his cot a magazine of that type whose covers bear either pictures of young women in underclothes or pictures of men in the act of shooting one another with pistols.	Вместо нее он снял с другого гвоздя кепку, а из-под койки вытащил журнал -- из тех, где на обложке бывают изображены либо молодые женщины в одном белье, либо мужчины, стреляющие друг в друга из пистолетов.
From beneath the pillow on his cot he took his razor and a brush and a stick of shaving soap and put them into his pocket.	Из-под подушки он достал бритву, помазок, палочку мыла и сунул их в карман.
When he left the cabin it was quite light.	Когда он вышел из хижины, уже совсем рассвело.
The birds were in full chorus.	Птицы распевали.
This time he turned his back on the house.	На этот раз он направился прочь от дома.
He went on past the stable and entered the pasture beyond it.	Он миновал конюшню и вышел на луг.
His shoes and his trouser legs were soon sopping with gray dew.	Скоро его туфли и брюки пропитались росой.
He paused and rolled his trousers gingerly to his knees and went on.	Он остановился, заботливо подвернул штанины до колен и пошел дальше.
At the end of the pasture woods began.	За лугом начинался лес.
The dew was not so heavy here, and he rolled his trousers down again.	Росы тут было меньше, и он спустил штанины.
After a while he came to a small valley in which a spring rose.	Вскоре он очутился в лощинке, где бил ключ.
He put down the magazine and gathered twigs and dried brush and made a fire and sat, his back against a tree and his feet to the blaze.	Он положил журнал, набрал сушняку, развел костер и сел, спиной к дереву, ногами к огню.
Presently his wet shoes began to steam.	Вскоре от мокрых туфель пошел пар.
Then he could feel the heat moving up his legs, and then all of a sudden he opened his eyes and saw the high sun and that the fire had burned completely out, and he knew that he had been asleep.	Потом он почувствовал, как по ногам разливается тепло, а потом, открыв глаза, увидел высокое солнце, догоревший костер и понял, что спал.
'Damned if I haven't,' he thought. 'Damned if I haven't slept again.'	"Ей-богу, уснул, -- подумал он. -Ей-богу -- по второму разу".
He had slept more than two hours this time, because the sun was shining down upon the spring itself, glinting and glancing upon the ceaseless water.	На этот раз он проспал более двух часов, потому что солнце светило уже на самый родник, дробясь и сверкая в неугомонной воде.

He rose, stretching his cramped and stiffened back, waking his tingling muscles.	Он встал, потягиваясь, расправляя онемевшую спину, будя затекшие мышцы.
From his pocket he took the razor, the brush, the soap.	Потом вынул из кармана бритву, мыло, помазок.
Kneeling beside the spring he shaved, using the water's surface for glass, stropping the long bright razor on his shoe.	Став на колени у родника, он побрился, глядя в воду, как в зеркало, правя длинную блестящую бритву на туфле.
He concealed the shaving things and the magazine in a clump of bushes and put on the tie again.	Он спрятал в кустах бритвенные принадлежности и журнал и снова завязал галстук.
When he left the spring he bore now well away from the house.	От родника он пошел так, что дом остался далеко в стороне.
When he reached the road he was a half mile beyond the house.	На дорогу он выбрался в полумиле от дома.
A short distance further on stood a small store with a gasoline pump before it.	Чуть дальше стоял магазинчик с бензоколонкой.
He entered the store and a woman sold him crackers and a tin of potted meat.	Он зашел в магазинчик, купил у женщины крекеры и банку мясных консервов.
He returned to the spring, the dead fire.	И вернулся к роднику, к кострищу.
He ate his breakfast with his back against the tree, reading the magazine while he ate.	Завтракал он, сидя спиной к дереву и читая журнал.
He had previously read but one story; he began now upon the second one, reading the magazine straight through as though it were a novel.	До этого он успел прочесть только одну статью и теперь принялся за вторую, читая журнал подряд, как роман.
Now and then he would look up from the page, chewing, into the sunshot leaves which arched the ditch.	Время от времени, жуя, переводил взгляд со страницы на пронизанную светом листву, смыкавшуюся над лощиной.
'Maybe I have already done it,' he thought. 'Maybe it is no longer now waiting to be done.'	"Может, я уже сделал это, -- думал он. -- Может, больше не втянет меня это дело".
It seemed to him that he could see the yellow day opening peacefully on before him, like a corridor, an arras, into a still chiaroscuro without urgency.	Ему казалось, что желтый день мирно открывается перед ним -- коридором, шпалерой, в тихую светотень, ничего не требуя.
It seemed to him that as he sat there the yellow day contemplated him drowsily, like a prone and somnolent yellow cat.	Ему казалось, что, пока он сидит тут, желтый день глядит на него сквозь дрему, как сонно разлегшийся желтый кот.
Then he read again.	И он читал дальше.
He turned the pages in steady progression, though now and then he would seem to linger upon one page, one line, perhaps one word.	Он переворачивал страницы в строгой последовательности, но иногда будто задерживался на одной странице, на одной строчке, может быть -на одном слове.
He would not look up then.	Тогда он не поднимал глаз.

He would not move, apparently arrested and held immobile by a single word which had perhaps not yet impacted, his whole being suspended by the single trivial combination of letters in quiet and sunny space, so that hanging motionless and without physical weight he seemed to watch the slow flowing of time beneath him, thinking All I wanted was peace, thinking,	Он не шевелился, -- повидимому, поглощенный, скованный единственным словом, которым, может быть, еще и не проникся; все его существо повисало на коротком пустячном сочетании букв в тихом солнечном пространстве, и, замерев неподвижно, невесомо, он как будто наблюдал сверху за медленным течением времени и думал Я только покоя хотел думал:
' She ought not to started praying over me.'	"Не надо ей было обо мне молиться".
When he reached the last story he stopped reading and counted the remaining pages.	Дойдя до последнего рассказа, он прервал чтение и пересчитал оставшиеся страницы.
Then he looked at the sun and read again.	Потом посмотрел на солнце и снова начал читать.
He read now like a man walking along a street might count the cracks in the pavement, to the last and final page, the last and final word.	Теперь он читал так, как будто шел по улице, считая трещины в тротуаре, -- до последней заключительной страницы, до последнего заключительного слова.
Then he rose and struck a match to the magazine and prodded it patiently until it was consumed.	Затем он встал, поджег спичкой журнал и терпеливо ворошил его, пока он не сгорел дотла.
With the shaving things in his pocket he went on down the ditch.	С бритвенными принадлежностями в кармане он пошел по лощине.
After a while it broadened: a smooth, sandblanched floor between steep shelving walls choked, flank and crest, with brier and brush.	Вскоре она расширилась: ровное, песком убеленное дно между крутых уступчатых стен, доверху заросших колючками и кустами.
Over it trees still arched, and in a small cove in one flank a mass of dead brush lay, filling the cove.	Деревья над ней по-прежнему смыкались: в небольшом углублении стены был навален хворост, заполнявший выемку целиком.
He began to drag the brush to one side, clearing the cove and exposing a short handled shovel.	Он принялся оттаскивать сухие ветви в сторону и, очистив выемку, нашел лопату с коротким черенком.
With the shovel he began to dig in the sand which the brush had concealed, exhuming one by one six metal tins with screw tops.	Лопатой он начал рыть песок, до этого скрытый хворостом, и откопал один за другим шесть бачков с завинчивающимися крышками.
He did not unscrew the caps.	Он не стал их отвинчивать.
He laid the tins on their sides and with the sharp edge of the shovel he pierced them, the sand beneath them darkening as the whiskey spurted and poured, the sunny solitude, the air, becoming redolent with alcohol.	Он повалил бачки, пробил их острой лопатой, и песок под ними стал темнеть от хлынувшего струями виски, а в воздухе, в солнечной тиши, разлился запах алкоголя.
He emptied them thoroughly, unhurried, his face completely cold, masklike almost.	Он опорожнил их тщательно, не торопясь, с застывшим, как маска, лицом.
When they were all empty he tumbled them back into the hole and buried them roughly and dragged the brush back. and hid the shovel again.	Когда бачки опустели, он свалил их в яму, кое-как забросал песком, затащил хворост обратно и спрятал лопату.
The brush hid the stain but it could not hide the scent, the smell.	Ветки скрыли мокрое пятно, но не могли скрыть запах.
He looked at the sun again.	Он опять посмотрел на солнце.

It was now afternoon.	Полдень миновал.
At seven o'clock that evening he was in town, in a restaurant on a side street, eating his supper, sitting on a backless stool at a frictionsmooth wooden counter, eating.	В семь часов вечера он был в городе, в ресторане на боковой улочке и ел, сидя на табурете за скользкой, отполированной трением деревянной стойкой, ужинал.
At nine o'clock he was standing outside the barbershop, looking through the window at the man whom he had taken for a partner.	В девять часов он стоял у парикмахерской, глядя через стекло на человека, которого взял себе в напарники.
He stood quite still, with his hands in his trousers and cigarette smoke drifting across his still face and the cloth cap worn, like the stiff hat, at that angle at once swaggering and baleful.	Он стоял совершенно неподвижно, засунув руки в карманы, и дым сигареты плавал перед его неподвижным лицом, а кепка, как прежде жесткая шляпа, была заломлена лихо и вместе с тем зловеще.
So cold, so baleful he stood there that Brown inside the shop, among the lights, the air heavy with lotion and hot soap, gesticulant, thickvoiced, in the soiled redbarred trousers and the soiled colored shirt, looked up in midvoice and with his drunken eyes looked into the eyes of the man beyond the glass.	Так бесстрастно и так зловеще стоял он, что в ярко освещенном салоне, душном от запахов лосьона и горячего мыла, Браун, жестикулирующий и хриплоголосый, в грязных красноклетчатых брюках и грязной цветной рубахе, поднял голову на полуслове и пьяными глазами взглянул в глаза человека за стеклом.
So still and baleful that a negro youth shuffling up the street whistling saw Christmas' profile and ceased whistling and edged away and slid past behind him, turning, looking back over his shoulder.	Так неподвижно и так зловеще, что молоденький негр, который, насвистывая, вразвалочку шел мимо, при виде Кристмаса перестал свистеть, взял в сторону, прошмыгнул за его спиной и потом все оборачивался, все оглядывался через плечо.
But Christmas was moving himself now.	Но Кристмас уже двинулся прочь.
It was as if he had just paused there for Brown to look at him.	Он словно для того только и задержался здесь, чтобы Браун на него посмотрел.
He went on, not fast, away from the square.	Он шел, не торопясь, прочь от площади.
The street, a quiet one at all times, was deserted at this hour.	Улица, тихая во всякое время, в этот час была безлюдна.
It led down through the negro section, Freedman Town, to the station.	Она вела через негритянский район, Фридмен-Таун, к станции.
At seven o'clock he would have passed people, white and black, going toward the square and the picture show; at half past nine they would have been going back home.	В семь часов ему встречались бы люди, белые и черные, направляющиеся на площадь и в кино; в половине десятого они бы возвращались домой.
But the picture show had not turned out yet, and he now had the street to himself.	Но кино еще не кончилось, и теперь он был на улице один.
He went on, passing still between the homes of white people, from street lamp to street lamp, the heavy shadows of oak and maple leaves sliding like scraps of black velvet across his white shirt.	Он тихо шел, двигался между домами белых, от фонаря к фонарю, и плотные тени кленовых и дубовых листьев скользили по его белой рубашке клочьями черного бархата.
Nothing can look quite as lonely as a big man going along an empty street.	Трудно представить себе что-либо более одинокое, чем рослый мужчина на безлюдной улице.

Yet though he was not large, not tall, he contrived somehow to look more lonely than a lone telephone pole in the middle of a desert.	И хотя он не был крупным, не был высоким, выглядел он более одиноко, чем телефонный столб посреди пустыни.
In the wide, empty, shadowbrooded street he looked like a phantom, a spirit, strayed out of its own world, and lost.	На пустой, широкой, тенями омраченной улице он казался призраком, духом, который забрел сюда из другого мира, заблудился.
Then he found himself.	Потом он узнал место.
Without his being aware the street had begun to slope and before he knew it he was in Freedman Town, surrounded by the summer smell and the summer voices of invisible negroes.	Улица незаметно для него пошла под уклон, и не успел он оглянуться, как очутился во Фридмен-Тауне, среди летнего запаха и летних голосов невидимых негров.
They seemed to enclose him like bodiless voices murmuring, talking, laughing, in a language not his.	Они, казалось, взяли его в кольцо -- эти бесплотные голоса, и шептали, смеялись, разговаривали на чужом языке.
As from the bottom of a thick black pit he saw himself enclosed by cabinshapes, vague, kerosenelit, so that the street lamps themselves seemed to be further spaced, as if the black life, the black breathing had compounded the substance of breath so that not only voices but moving bodies and light itself must become fluid and accrete slowly from particle to particle, of and with the now ponderable night inseparable and one.	Словно со дна глухой и черной ямы, он видел вокруг очертания хибарок, неясных, освещенных керосином, отчего уличные фонари как будто стали реже, словно дыхание черных сгустилось в какоето плотное дыхательное вещество, так что не только голоса, но и движущиеся тела, и сам свет должны были становиться жидкими и, вбирая в себя -- частица за частицей -- поспевающую ночь, сливаться с ней в нечто единое и неделимое.
He was standing still now, breathing quite hard, glaring this way and that.	Теперь он стоял неподвижно, тяжело дыша, свирепо озираясь по сторонам.
About him the cabins were shaped blackly out of blackness by the faint, sultry glow of kerosene lamps.	Знойное тусклое свечение керосиновых ламп вырезало из черноты черные лачуги.
On all sides, even within him, the bodiless fecundmellow voices of negro women murmured.	Повсюду, даже внутри у него, бесплотно рокотали утробно-мягкие голоса негритянок.
It was as though he and all other manshaped life about him had been returned to the lightless hot wet primogenitive Female.	Казалось, и он, и все мужское вокруг ввергнуто обратно в непроглядное, жаркое, влажное первородное чрево.
He began to run, glaring, his teeth glaring, his inbreath cold on his dry teeth and lips, toward the next street lamp.	Он побежал, сверкая зубами, сверкая глазами к следующему фонарю, и воздух, врываясь в рот, холодил сухие губы и зубы.
Beneath it a narrow and rutted lane turned and mounted to the parallel street, out of the black hollow.	Рядом с фонарем из черной ложбины отходил в сторону и поднимался к параллельной улице узкий ухабистый переулок.
He turned into it running and plunged up the sharp ascent, his heart hammering, and into the higher street.	Бегом Кристмас свернул в него и со стучащим сердцем бросился по крутому склону к верхней улице.
He stopped here, panting, glaring, his heart thudding as if it could not or would not yet believe that the air now was the cold hard air of white people.	Там он остановился, задыхаясь, поводя глазами, и сердце его все колотилось, словно он никак не мог или не хотел поверить, что воздух вокруг -холодный, резкий воздух белых.
Then he became cool.	Потом он успокоился.

The negro smell, the negro voices, were behind and below him now.	Негритянский дух, негритянские голоса остались позади и внизу.
To his left lay the square, the clustered lights: low bright birds in stillwinged and tremulous suspension. To the right the street lamps marched on, spaced, intermittent with bitten and unstirring branches.	Слева лежала площадь, гроздья огней: сверкающие птицы празднокрыло и трепетно повисшие над землей Справа шагали вдаль фонари, редкие, разделенные обгрызанными невозмутимыми ветвями.
He went on, slowly again, his back toward the square, passing again between the houses of white people.	Он шел, опять медленно, прочь от площади, опять между домами белых.
There were people on these porches too, and in chairs upon the lawns; but he could walk quiet here.	И здесь на верандах сидели люди -- и на лужайках, в креслах; но тут он мог идти спокойно.
Now and then he could see them: heads in silhouette, a white blurred garmerited shape; on a lighted veranda four people sat about a card table, the white faces intent and sharp in the low light, the bare arms of the women glaring smooth and white above the trivial cards.	Время от времени он видел их: силуэты голов, неясную белую фигуру в одежде; на освещенной веранде сидели четверо за карточным столиком -сосредоточенные белые лица, резкие в низком свете лампы, обнаженные руки женщин, ровно белеющие над пустячными картами.
'That's all I wanted,' he thought. 'That don't seem like a whole lot to ask.'	"Это все, чего я хотел, -- думал он. -Кажется, не так уж много".
This street in turn began to slope.	Эта улица тоже пошла под (уклон.
But it sloped safely.	Но в ее уклоне была надежность.
His steady white shirt and pacing dark legs died among long shadows bulging square and huge against the August stars: a cotton warehouse, a horizontal and cylindrical tank like the torso of a beheaded mastodon, a line of freight cars.	Его плывущая белая рубашка и мелькающие черные ноги затерялись среди теней, врезанных огромно и отвесно в звездное августовское небо: хлопкового склада, цистерны, длинной и цилиндрической, как туловище обезглавленного мастодонта, вереницы товарных вагонов.
He crossed the tracks, the rails coming momentarily into twin green glints from a switch lamp, glinting away again.	Он пересек железнодорожную колею, рельсы блеснули в огне семафора двумя зелеными стрелами и снова отбросили свет мимо.
Beyond the tracks woods began. But he found the path unerringly.	За путями начинался лес Но он отыскал тропинку безошибочно.
It mounted, among the trees, the lights of the town now beginning to come into view again across the valley where the railroad ran.	Она шла в гору среди деревьев; за долиной, где лежала железная дорога, снова стали показываться один за другим огни города.
But he did not look back until he reached the crest of the hill.	Но он не оглядывался, пока не взошел на вершину холма.
Then he could see the town, the glare, the individual lights where streets radiated from the square. He could see the street down which he had come, and the other street, the one which had almost betrayed him; and further away and at right angles, the far bright rampart of the town itself, and in the angle between the black pit from which he had fled with drumming heart and glaring lips.	Оттуда он вновь увидел город, зарево, отдельные огни -- там, где от площади разбегались улицы Он видел улицу, по которой вышел, и другую, которая чуть не предала его, а еще дальше -яркий, ломающийся под прямым углом городской вал и в углу -- черную яму, откуда он бежал с рвущимся сердцем и оскаленными зубами.
No light came from it, from here no breath, no odor. It just lay there, black, impenetrable, in its garland of Augusttremulous lights.	Ни света не шло оттуда, ни дыхания, ни запаха Она просто лежала там, черная, непроницаемая, в гирлянде трепетно-августовских огней.

It might have been the original quarry, abyss itself.	Может быть -- изначальные недра, сам первозданный хаос.
His way was sure, despite the trees, the darkness.	Он шел уверенно, несмотря на тьму, на деревья.
He never once lost the path which he could not even see. The woods continued for a mile.	Он ни разу не сбился с тропинки, хоть и не мог ее разглядеть; лес тянулся на милю.
He emerged into a road, with dust under his feet.	Он вышел на дорогу, ступил в пыль.
He could see now, the vague spreading world, the horizon.	Теперь он начал видеть -- смутный расширяющийся мир, горизонт.
Here and there faint windows glowed.	Там и сям тускло светились окна.
But most of the cabins were dark.	Но в большинстве лачуг было темно.
Nevertheless his blood began again, talking and talking.	Тем не менее кровь начала снова -- говорить, говорить.
He walked fast, in time to it; he seemed to be aware that the group were negroes before he could have seen or heard them at all, before they even came in sight vaguely against the defunctive dust.	Он шел быстро, ей в такт; он, кажется, понял, что эти люди негры, раньше, чем увидел или услышал их, раньше, чем они обозначились на фоне спящей пыли.
There were five or six of them, in a straggling body yet vaguely paired; again there reached him, above the noise of his own blood, the rich murmur of womenvoices.	Их было пятеро или шестеро, цепочка, в которой угадывались пары; снова донесся до него сквозь шум крови ропот глубоких женских голосов.
He was walking directly toward them, walking fast.	Он шел прямо на них, шел быстро.
They had seen him and they gave to one side of the road, the voices ceasing.	Они увидели его, подались к обочине; голоса смолкли.
He too changed direction, crossing toward them as if he intended to walk them down.	Он тоже изменил направление, двинулся наискось, на них, словно ожидая, чтобы ему уступили дорогу.
In a single movement and as though at a spoken command the women faded back and were going around him, giving him a wide berth.	Дружно, как по команде, женщины отступили, обогнули его, очистив ему дорогу.
One of the men followed them as if he were driving them before him, looking over his shoulder as he passed. The other two men had halted in the road, facing Christmas.	Один из мужчин последовал за ними, словно погоняя их, оглядываясь через плечо Другие двое остановились на дороге, повернувшись к Кристмасу.
Christmas had stopped also.	Кристмас тоже стал.
Neither seemed to be moving, yet they approached, looming, like two shadows drifting up.	Казалось, никто из них не движется, однако те двое приближались, наплывали, двумя неясными тенями.
He could smell negro; he could smell cheap cloth and sweat.	Он почуял негра: почуял запах дешевой одежды и пота.
The head of the negro, higher than his own, seemed to stoop, out of, the sky, against the sky.	Г олова высокого негра наклонилась сверху, с неба.
"It's a white man," he said, without turning his head, quietly.	"Это белый", -- сказал он спокойно, не оборачиваясь.
"What you want, whitefolks?	"Чего вы хотите, белый человек?

You looking for somebody?"	Или ищете кого?"
The voice was not threatful.	Голос не был угрожающим.
Neither was it servile.	Но и не был подобострастным.
"Come on away from there, Jupe," the one who had followed the women said.	-- Юп, уходи оттуда, -- сказал тот, что шел за женщинами.
"Who you looking for, cap'm?" the negro said.	-- Кого ищете, начальник? -- сказал негр.
"Jupe," one of the women said, her voice a little high. "You come on, now."	-- Юп, -- сказала одна из женщин тонким голосом. -- Уйди же ты.
For a moment longer the two heads, the light and the dark, seemed to hang suspended in the darkness, breathing upon one another.	Еще мгновение две головы, светлая и темная, будто висели в темноте, дыша друг на друга.
Then the negro's head seemed to float away; a cool wind blew from somewhere.	Потом голова негра отплыла; откуда-то повеяло холодным ветром.
Christmas, turning slowly, watching them dissolve and fade again into the pale road, found that he had the razor in his hand.	Кристмас, медленно поворачиваясь, провожая взглядом фигуры, которые снова таяли, сливались с бледной дорогой, обнаружил, что в руке у него -бритва.
It was not open.	Не раскрытая.
It was not from fear.	Он вынул ее не от страха.
"Bitches" he said, quite loud. "Sons of bitches!"	"Суки! -- сказал он. -Сучье отродье!"
The wind blew dark and cool; the dust even through his shoes was cool.	Из тьмы дул холодный ветер; пыль даже сквозь туфли холодила ноги.
'What in hell is the matter with me?' he thought.	"Что за чертовщина со мной творится? -- подумал он.
He put the razor back into his pocket and stopped and lit a cigarette.	Он сунул бритву в карман, остановился, закурил.
He had to moisten his lips several times to hold the cigarette.	Перед тем как взять сигарету в рот, ему пришлось несколько раз облизнуть губы.
In the light of the match he could watch his own hands shake.	При свете спички он увидел, как дрожат его руки.
' All this trouble,' he thought.	"Все это беспокойство", -- подумал он.
"All this damn trouble," he said aloud, walking again.	"Все это проклятое беспокойство", -- сказал он вслух уже на ходу.
He looked up at the stars, the sky.	Он посмотрел на небо, на звезды.
'It must be near ten now,' he thought; and then almost with the thought he heard the clock on the courthouse two miles away.	"Наверно, скоро десять", -- подумал он и почти в ту же секунду услышал бой часов на здании суда -- в двух милях.
Slow, measured, dear the ten strokes came.	Медленно, мерно прозвучали десять ударов.
He counted them, stopped again in the lonely and empty road.	Он сосчитал их, стоя на пустой, мертвой дороге.
'Ten o'clock,' he thought. 'I heard ten strike last night too.	"Десять часов, -- подумал он. -- Вчера я тоже слышал, как било десять.

And eleven.	И одиннадцать.
And twelve.	И двенадцать.
But I didn't hear one.	А часа -- не слышал.
Maybe the wind had changed.'	Может, ветер переменился".
When he heard eleven strike tonight he was sitting with his back against a tree inside the broken gate, while behind him again the house was dark and hidden in its shaggy grove.	Одиннадцать в эту ночь он услышал, сидя спиной к дереву, за сломанными воротами, и дом позади него снова был темен и скрыт лохматой рощицей.
He was not thinking Maybe she is not asleep either tonight He was not thinking at all now; thinking had not begun now; the voices had not begun now either.	Сегодня он не думал Может и она не спит Сейчас он ничего не думал, думать еще не начал, и голоса еще не зазвучали.
He just sat there, not moving, until after a while he heard the clock two miles away strike twelve.	Он сидел там, не шевелясь, пока часы в двух милях не пробили двенадцать -- и после еще немного.
Then he rose and moved toward the house.	Потом встал и двинулся к дому.
He didn't go fast.	Шел он не быстро.
He didn't think even then, Something is going to happen.	И даже тут не подумал Что-то случится.
Something is going to happen to me. Chapter 6	Что-то со мной случится.
MEMORY believes before knowing remembers.	Память верит раньше, чем вспоминает знание.
Believes longer than recollects, longer than knowing even wonders.	Верит дольше, чем помнит, дольше, чем знание спрашивает.
Knows remembers believes a corridor in a big long garbled cold echoing building of dark red brick sootbleakened by more chimneys than its own, set in a grassless cinderstrewnpacked compound surrounded by smoking factory purlieus and enclosed by a ten foot steel-and-wire fence like a penitentiary or a zoo, where in random erratic surges, with sparrowlike childtrebling, orphans in identical and uniform blue denim in and out of remembering but in knowing constant as the bleak walls, the bleak windows where in rain soot from the yearly adjacenting chimneys streaked like black tears.	Знает, помнит, верит: коридор в кирпичном длинном, островерхом, холодном, гулком здании, покрытом копотью не только своих дымоходов, стоящем на клочке убитой, засыпанной шлаком земли, стиснутом дымными заводскими трущобами, опоясанном трехметровой проволочно-стальной оградой, как каторжная тюрьма или зверинец, где сироты в одинаковых синих робах, с дискантовым детским чириканьем случайными, неровными порывами пролетают в воспоминаниях, но в знании хранятся постоянно, как унылые стены и унылые окна, по которым сажа из приближавшихся с каждым годом дымоходов сбегала в дождь черными слезами.
In the quiet and empty corridor, during the quiet hour of early afternoon, he was like a shadow, small even for five years, sober and quiet as a shadow.	В тихом пустом коридоре, в тихий послеполуденный час он был, как тень, -маленький даже для пятилетнего, серьезный и тихий, как тень.
Another in the corridor could not have said just when and where he vanished, into what door, what room.	Окажись в коридоре свидетель, он не смог бы определить, где и в какой миг исчез мальчик, за какой дверью, в какой комнате.
But there was no one else in the corridor at this hour.	Но в этот час никого больше в коридоре не было.
He knew that.	Он знал, что никого нет.

He had been doing this for almost a year, ever since the day when he discovered by accident the toothpaste which the dietitian used.	Он занимался этим уже почти год, с того дня, когда случайно наткнулся на зубную пасту диетсестры.
Once in the room, he went directly on his bare and silent feet to the washstand and found the tube.	Очутившись в комнате, он подошел, босиком, бесшумно, прямо к умывальнику и взял тюбик.
He was watching the pink worm coil smooth and cool and slow onto his parchmentcolored finger when he heard footsteps in the corridor and then voices just beyond the door.	Г лядя, как розовый прохладный и гладкий червяк, извиваясь, выползает на его пергаментный палец, он услышал шаги в коридоре, а затем -- голоса за дверью.
Perhaps he recognised the dietitian's voice.	Возможно, он узнал голос диетсестры.
Anyway, he did not wait to see if they were going to pass the door or not.	Так или иначе, он не ждал, пройдут они мимо двери или нет.
With the tube in his hand and still silent as a shadow on his bare feet he crossed the room and slipped beneath a cloth curtain which screened off one corner of the room.	С тюбиком в руке, ступая босыми ногами бесшумно, как тень, он пересек комнату и шмыгнул за занавеску, которой был отгорожен один угол.
Here he squatted, among delicate shoes and suspended soft womangarments.	Там он сел на корточки среди легких туфель и развешенной мягкой женской одежды.
Crouching, he heard the dietitian and her companion enter the room.	Он услышал, как диетсестра и ее спутник вошли в комнату.
The dietitian was nothing to him yet, save a mechanical adjunct to eating, food, the diningroom, the ceremony of eating at the wooden forms, coming now and then into his vision without impacting at all except as something of pleasing association and pleasing in herself to look at-young, a little fullbodied, smooth, pink-and-white, making his mind think of the diningroom, making his mouth think of something sweet and sticky to eat, and also pink-colored and surreptitious.	До сих пор диетсестра не значила для него ничегокроме постоянного приложения к еде, пище, столовой, церемонии еды за длинными деревянными столами, -- фигура, появлявшаяся время от времени в поле зрения, но не задевавшая чувств -- разве только как приятное напоминание и сама по себе приятная для глаз -- молодая, пухленькая, гладкая, бело-розовая, вызывавшая мысли о столовой, вызывавшая во рту воспоминания о чем-то липко-сладком, съедобном, и тоже розовом, тайном.
On that first day when he discovered the toothpaste in her room he had gone directly there, who had never heard of toothpaste either; as if he already knew that she would possess something of that nature and he would find it.	В тот день, когда он впервые вошел к ней и сразу обнаружил в комнате пасту, еще ничего о пасте не зная, он словно предвидел, что диетсестра должна обладать чем-то в этом роде и что он это найдет.
He knew the voice of her companion also: It was that of a young interne from the county hospital who was assistant to the parochial doctor, he too a familiar figure about the house and also not yet an enemy.	Г олос ее спутника тоже был ему знаком. Это был молодой врач из окружной больницы, ассистент приходского врача -- личность тоже примелькавшаяся в приюте и тоже еще не враг.
He was safe now, behind the curtain.	За занавеской он был в безопасности.
When they went away, he would replace the toothpaste and also leave.	Когда они уйдут, он положит пасту на место и улизнет.
So he squatted behind the curtain, hearing without listening to it the woman's tense whispering voice:	И вот он сидел на корточках за занавеской и слышал, не вслушиваясь, возбужденный женский шепот:
"No!	"Нет!

No!	Нет!
Not here.	Не здесь.
Not now.	Не сейчас.
They'll catch us.	Нас увидят.
Somebody will-No, Charley!	Войдут... Не надо, Чарли!
Please!"	Прошу тебя!"
The man's words he could not understand at all.	Слов мужчины он вообще не мог разобрать.
The voice was lowered too.	Голос тоже был приглушен.
It had a ruthless sound, as the voices of all men did to him yet, since he was too young yet to escape from the world of women for that brief respite before he escaped back into it to remain until the hour of his death.	Он звучал безжалостно, как до сих пор звучали голоса всех остальных мужчин, ибо мальчик был еще слишком мал, чтобы сбежать из мира женщин -- на краткий срок, пока не сбежит обратно, чтобы остаться в нем до смертного часа.
He heard other sounds which he did know: a scuffing as of feet, the turn, of the key in the door.	Он услышал другие знакомые звуки: шарканье ног, поворот ключа в двери.
"No, Charley!	"Нет, Чарли!
Charley, please!	Чарли, прошу тебя!
Please, Charley!" the woman's whisper said.	Прошу тебя, Чарли! -- шептала женщина.
He heard other sounds, rustlings, whisperings, not voices.	Он услышал другие звуки-шорохи, шелест, не голоса.
He was not listening; he was just waiting, thinking without particular interest or attention that it was a strange hour to be going to bed.	Он не слушал; он просто ждал, рассеянно думая, что странно в такой час ложиться спать.
Again the woman's fainting whisper came through the thin curtain:	Снова из-за тонкой занавески донесся слабеющий женский шепот:
"I'm scared!	"Я боюсь!
Hurry!	Скорей!
Hurry!"	Скорей!"
He squatted among the soft womansmelling garments and the shoes.	Он сидел на корточках среди мягких, женщиной пахнущих одежд и туфель.
He saw by feel alone now the ruined, once cylindrical tube.	Он видел -- ощупью только -- смятый, некогда круглый тюбик.
By taste and not seeing he contemplated the cool invisible worm as it coiled onto his finger and smeared sharp, automatonlike and sweet, into his mouth.	Не глазами -вкусом -- созерцал прохладного невидимого червячка, который выползал на палец и механически следовал в рот, сладко и остро расплываясь по языку.
By ordinary he would have taken a single mouthful and then replaced the tube and left the room.	Обыкновенно он выдавливал пасты на один глоток, а потом клал тюбик на место и выходил из комнаты.
Even at five, he knew that he must not take more than that.	Даже в пять лет он знал, что больше -- нельзя.

Perhaps it was the animal warning him that more would make him sick; perhaps the human being warning him that if he took more than that, she would miss it.	Возможно, животный инстинкт предупреждал его, что, если съесть больше, станет худо; может быть, человеческий рассудок предупреждал, что, если выдавить больше, заметит она.
This was the first time he had taken more.	Сегодня он впервые взял больше.
By now, hiding and waiting, he had taken a good deal more.	Пока он прятался и выжидал, получилось намного больше.
By feel he could see the diminishing tube.	На ощупь он видел исхудавший тюбик.
He began to sweat.	Он вспотел.
Then he found that he had been sweating for some time, that for some time now he had been doing nothing else but sweating.	Потом оказалось, что он потеет уже довольно давно, что уже довольно давно он только и делает, что потеет.
He was not hearing anything at all now.	Теперь он совсем ничего не слышал.
Very likely he would not have heard a gunshot beyond the curtain.	Он не услышал бы, наверно, и выстрела за занавеской.
He seemed to be turned in upon himself, watching himself sweating, watching himself smear another worm of paste into his mouth which his stomach did not want.	Он словно погрузился в себя, в наблюдение за тем, как потеет, за тем, как расползается во рту еще один червячок пасты, противный желудку.
Sure enough, it refused to go down.	И правда -- он не хотел проглатываться.
Motionless now, utterly contemplative, he seemed to stoop above himself like a chemist in his laboratory, waiting.	Неподвижный, сосредоточенный мальчик, казалось, склонился над собой, как химик под колбой, и ждал.
He didn't have to wait long.	Долго ждать ему не пришлось.
At once the paste which he had already swallowed lifted inside him, trying to get back out, into the air where it was cool.	Проглоченная паста восстала внутри, стремясь обратно, на воздух, где прохладней.
It was no longer sweet.	И сладкой она уже не была.
In the rife, pinkwomansmelling, obscurity behind the curtain he squatted, pinkfoamed, listening to his insides, waiting with astonished fatalism for what was about to happen to him.	В загроможденной, розово-женским пахшей темноте за занавеской он сидел с розовой пеной на губах и, прислушиваясь к своим внутренностям, обречено, с удивлением ждал того, что должно было с ним случиться.
Then it happened.	И случилось.
He said to himself with complete and passive surrender:	Окончательно сдавшись, он покорно сказал про себя:
'Well, here I am.'	"Ну, все".
When the curtain fled back he did not look up.	Когда занавеска отлетела в сторону, он не поднял головы.
When hands dragged him violently out of his vomit he did not resist.	Когда руки грубо выдернули его из блевотины, он не сопротивлялся.

He hung from the hands, limp, looking with slackjawed and glassy idiocy into a face no longer smooth pink-and-white, surrounded now by wild and dishevelled hair whose smooth bands once made him think of candy.	Безвольно, с разинутым ртом, он повис на руках, уставив остекленелый идиотический взгляд на не гладкое уже, не бело-розовое, а окруженное всклокоченными волосами лицо той, чьи гладкие руки когда-то наводили на мысли о лакомстве.
"You little rat!" the thin, furious voice hissed; "you little rat!	"У-у, гаденыш! -- шипел тонкий злобный голос, --у-у, гаденыш!
Spying on me!	Шпионить за мной!
You little nigger bastard!"	Негритянский ублюдок".
The dietitian was twenty-seven-old enough to have to take a few amorous risks but still young enough to attach a great deal of importance not so much to love, but to being caught at it.	Диетсестре было двадцать семь лет -- достаточно много, чтобы рискнуть раз-другой на любовное приключение, но достаточно мало, чтобы думать не столько о самой любви, сколько об опасности быть за ней застигнутой.
She was also stupid enough to believe that a child of five not only could deduce the truth from what he had heard, but that he would want to tell it as an adult would.	К тому же она была достаточно глупа и полагала, что пятилетний ребенок не только сможет сделать правильные выводы из того, что слышал, но и захочет рассказать о них, как всякий взрослый.
So when during the following two days she could seem to look nowhere and be nowhere without finding the child watching her with the profound and intent interrogation of an animal, she foisted upon him more of the attributes of an adult: she believed that he not only intended to tell, but that he deferred doing it deliberately in order to make her suffer more.	Поэтому в следующие два дня, когда ей казалось, что куда бы она ни взглянула, куда бы ни пошла, всюду торчит этот ребенок, наблюдающий за ней темным, напряженно-пытливым взглядом животного, -- она приписала ему еще больше взрослых черт: она решила, будто он не только намерен донести, но нарочно тянет с этим, чтобы увеличить ее страдания.
It never occurred to her that he believed that he was the one who had been taken in sin and was being tortured with punishment deferred and that he was putting himself in her way in order to get it over with, get his whipping and strike the balance and write it off.	Ей в голову не пришло, что он думает, будто это его поймали с поличным и мучают, оттягивая наказание, -- что он лезет ей на глаза, чтобы покончить с этим, получить взбучку, расплатиться, закрыть счет.
By the second day she was well nigh desperate.	На второй день она дошла до полного отчаяния.
She did not sleep at night.	Ночью она не спала.
She lay most of the night now tense, teeth and hands clenched, panting with fury and terror and worst of all, regret: that blind fury to turn back time just for an hour, a second.	Почти всю ночь лежала, стиснув зубы и кулаки, задыхаясь от ярости и ужаса, хуже того -- от раскаяния, этой отчаянной нужды обратить время вспять, хотя бы на час, на секунду.
This was to the exclusion of even love during the time.	Пусть даже-время любви.
The young doctor was now even less than the child, merely an instrument of her disaster and not even that of her salvation.	Теперь молодой врач значил для нее даже меньше, чем ребенок: он был всего лишь орудием -- но гибели, а не спасения.
She could not have said which she hated most.	Она не знала, кто из двоих ей ненавистней.
She could not even say when she was asleep and when she was awake.	Не знала даже, когда она спит, а когда бодрствует.

Because always against her eyelids or upon her retinae was that still, grave, inescapable, parchmentcolored face watching her.	Потому что неотступно, неотвязно на смеженных веках, на сетчатке маячило это неподвижное, хмурое пергаментное лицо и наблюдало за ней.
On the third day she came out of the coma state, the waking sleep through which during the hours of light and faces she carried her own face like an aching mask in a fixed grimace of dissimulation that dared not flag.	На третий день она вышла из комы полусна-полуяви, сквозь которую, при свете и лицах, она несла свое собственное лицо, как маску, застывшую в мучительной и неестественной гримасе личину, которую страшно было сбросить.
On the third day she acted.	На третий день она решилась.
She had no trouble finding him.	Найти его не составляло труда.
It was in the corridor, the empty corridor during the quiet hour after dinner.	Это произошло в коридоре, в пустом коридоре в тихий послеобеденный час.
He was there, doing nothing at all.	Он стоял там без всякого дела.
Perhaps he had followed her.	Может быть, пришел за ней следом.
No one else could have said if he were waiting there or not.	Нельзя было понять, ждал он ее или нет.
But she found him without surprise and he heard and turned and saw her without surprise: the two faces, the one no longer smooth pink-and-white, the other grave, sobereyed, perfectly empty of everything except waiting.	Но, увидев его, она не удивилась, -- и он не удивился, услышав, обернувшись, увидев ее: два лица, одно -- уже не гладкое, не бело-розовое, другое -- хмурое, с серьезными глазами, выражавшее лишь ожидание и больше ничего.
'Now I'll get it over with,' he thought.	"Ну, теперь я отделаюсь", -- подумал он.
"Listen," she said.	"Слушай", -- сказала она.
Then she stopped, looking at him.	И умолкла, глядя на него.
It was as though she could not think what to say next.	Она как будто не знала, что говорить дальше.
The child waited, still, motionless.	Мальчик ждал, смирно, неподвижно.
Slowly and gradually the muscles of his backside were becoming flat and rigid and tense as boards.	Мускулы на его спине и заду медленно, постепенно напряглись, одеревенели.
"Are you going to tell?" she said.	"Ты не расскажешь? -- спросила она.
He didn't answer. He believed that anyone should have known that the last thing in the world he would do would be to tell about the toothpaste, the vomit.	Он не ответил: ведь каждому ясно, что меньше всего на свете ему хочется рассказывать про пасту, про рвоту.
He was not looking at her face.	Он не смотрел на ее лицо.
He was watching her hands, waiting.	Он следил за ее руками и ждал.
One of them was clenched inside her skirt pocket.	Одна, в кармане юбки, была сжата в кулак.
Through, the cloth he could see that it was clenched hard.	Под тканью было видно, что она сжата крепко.
He had never been struck with a fist.	Его еще ни разу не били кулаком.
Yet neither had he ever waited three days to be punished.	Но и ни разу не заставляли три дня ждать наказания.

When he saw the hand emerge from the pocket he believed that she was about to strike him.	Когда она вынула руку из кармана, он подумал, что сейчас его ударят.
But she did not; the hand just opened beneath his eyes.	Но она не ударила, рука просто разжалась у него перед глазами.
Upon it lay a silver dollar.	В ней лежал серебряный доллар.
Her voice was thin, urgent, whispering, though the corridor was empty about them.	Она заговорила, настойчиво, тихо, шепотом, хотя в коридоре было пусто.
"You can buy a lot with this.	"Знаешь, сколько можно купить?
A whole dollar."	Целый доллар".
He had never seen a dollar before, though he knew what it was.	Он никогда прежде не видел доллара, хотя знал, что это такое.
He looked at it.	Он смотрел на монету.
He wanted it as he would have wanted the bright cap from a beer bottle.	Он хотел ее, как хотел бы блестяшую крышку от пивной бутылки.
But he did not believe that she would give it to him, because he would not give it to her if it were his.	Но не верил, что ее подарят, -- потому что сам бы он такую вещь не подарил.
He didn't know what she wanted him to do.	Он не понимал, чего она за это хочет.
He was waiting to get whipped and then be released.	Он ожидал, что его выпорют и отпустят.
Her voice went on, urgent, tense, fast:	Она продолжала говорить, настойчиво, возбужденно, торопливо:
"A whole dollar.	"Целый доллар.
See?	Понимаешь?
How much you could buy.	Сколько можно купить.
Some to eat every day for a week.	Вкусного -- на целую неделю.
And next month maybe I'll give you another one."	А через месяц я, может, дам тебе еще доллар".
He did not move nor speak.	Он не пошевелился, не ответил.
He might have been carven, a large toy: small, still, round headed and round eyed, in overalls.	Он стоял, будто вырезанный из дерева, похожий на игрушку: маленький, неподвижный, круглоголовый, круглоглазый, в комбинезоне.
He was still with astonishment, shock, outrage.	От изумления и унизительной беспомощности он оцепенел.
Looking at the dollar, he seemed to see ranked tubes of toothpaste like corded wood, endless and terrifying; his whole being coiled in a rich and passionate revulsion.	Глядя на доллар, он словно видел штабеля, поленницы тюбиков, бесконечные и устрашающие; внутри у него все скручивалось от сытого, острого отвращения.
"I don't want no more," he said.	"Я больше не хочу", -- сказал он.
' I don't never want no more,' he thought.	И подумал: "Никогда больше".
Then he didn't dare even look at her face.	Теперь он даже не решался взглянуть ей в лицо.
He could feel her, hear her, her long shuddering breath. Now it's coming, he thought in a flashing instant.	Он ощущал, слышал ее, слышал ее долгий, судорожный выдох Ну вот оно промелькнуло у него в голове.

But she didn't even shake him.	Но она его даже не встряхнула.
She just held him, hard, not shaking him, as if her hand too didn't know what it wanted to do next.	Она держала его крепко, но не трясла -словно рука сама не знала, что ей хочется сделать.
Her face was so near that he could feel her breath on his cheek.	Ее лицо было так близко, что он чувствовал на щеке ее дыхание.
He didn't need to look up to know what her face looked like now.	Он и не глядя знал, как сейчас выглядит это лицо.
"Tell!" she said. "Tell, then!	"Ну и рассказывай! -- прошептала она. -Рассказывай!
You little nigger bastard!	Негритянский гаденыш.
You nigger bastard!"	Ублюдок негритянский!"
That was the third day.	Это было на третий день.
On the fourth day she became quite calmly and completely mad.	На четвертый она тихо и окончательно сошла с ума.
She no longer planned at all.	Она уже не строила никаких планов.
Her subsequent actions followed a kind of divination, as if the days and the unsleeping nights during which she had nursed behind that calm mask her fear and fury had turned her psychic along with her natural female infallibility for the spontaneous comprehension of evil.	Теперь она действовала по наитию -как будто за те дни и бессонные ночи, когда под личиной спокойствия она вынашивала в себе страх и ярость, все ее душевные силы сосредоточились в интуитивном постижении зла, от природы безошибочном, как у всех женщин.
She was quite calm now.	Она сделалась совершенно спокойной.
She had escaped for the moment from even urgency.	Она избавилась даже от нетерпения.
It was as though now she had time to look about and plan.	Как будто у нее было вдоволь времени, чтобы осмотреться и рассчитать.
Looking about the scene her glance, her mind, her thought, went full and straight and instantaneous to the janitor sitting in the door of the furnace room.	В поисках выхода ее взгляд, ум, мысль сразу уперлись в сторожа, сидевшего в дверях котельной.
There was no ratiocination in it, no design.	Тут не было ни расчета, ни замысла.
She just seemed to look outside herself for one moment like a passenger in a car, and saw without any surprise at all that small, dirty man sitting in a splint chair in a sootgrimed doorway, reading through steelrimmed spectacles from a book upon his knees-a figure, almost a fixture, of which she had been aware for five years now without once having actually looked at him.	Она просто выглянула из себя, как пассажир из вагона, -- и, нисколько не удивившись, увидела этого грязного человечка в очках со стальной оправой, сидящего на плетеном стуле в закопченных дверях котельной с раскрытой книгой на коленях -- фигуру привычную, почти данность, о существовании которой она знала уже пять лет, ни разу по-настоящему на нее не взглянув.
She would not have recognised his face on the street.	На улице она бы его не заметила.
She would have passed him without knowing him, even though he was a man.	Прошла бы мимо, не узнав, хотя он был мужчиной.
Her life now seemed straight and simple as a corridor with him sitting at the end of it.	А теперь жизнь казалась ей простой и прямой, как коридор, и в конце коридора сидел он.

She went to him at once, already in motion upon the dingy path before she was aware that she had started.	Она отправилась к нему сразу -- уже шагала по грязной дорожке, еще не осознав, что идет.
He was sitting in his splint chair in the doorway, the open book upon his knees.	Он сидел в дверях на своем плетеном стуле с раскрытой книгой на коленях.
When she approached she saw that it was the Bible.	Подойдя ближе, она увидела, что это-Библия.
But she just noticed this, as she might have noticed a fly upon his leg.	Но только заметила -как заметила бы муху у него на ноге.
"You hate him too," she said "You've been watching him too.	"Вы тоже его ненавидите, -- сказала она. -- Вы тоже за ним следите.
I've seen you.	Я видела.
Don't say you don't."	Не отпирайтесь".
He looked up at her face, the spectacles propped now above his brows.	Он посмотрел на нее, сдвинув очки на лоб.
He was not an old man.	Он не был стариком.
In his present occupation he was an incongruity.	Это не вязалось с его должностью.
He was a hard man, in his prime; a man who should have been living a hard and active life, and whom time, circumstance, something, had betrayed, sweeping the hale body and thinking of a man of forty-five into a backwater suitable for a man of sixty or sixty-five.	Он был крепкий мужчина, в соку, -- такому полагалось бы вести деятельную трудовую жизнь, но время, обстоятельства-или что-то еще -подвели его, подхватили крепкое тело и швырнули сорокапятилетнего человека в тихую заводь, где место -- шестидесяти-шестидесятипятилетнему.
"You know," she said. "You knew before the other children started calling him Nigger.	"Вы знаете, -- оказала она, -- знали раньше, чем дети стали звать его Нигером.
You came out here at the same time.	Вы с ним появились тут в одно время.
You weren't working here a month before that Christmas night when Charley found him on the doorstep yonder.	Вы тут и месяца не проработали, когда Чарли нашел его у нас на ступеньках, в ночь под рождество.
Tell me."	Скажите мне".
The janitor's face was round, a little flabby, quite dirty, with a dirty stubble.	Лицо у сторожа было круглое, дрябловатое, довольно грязное, в грязной щетине.
His eyes were quite clear, quite gray, quite cold.	Г лаза совершенно прозрачные, серые, совершенно холодные.
They were quite mad too.	И при этом -- совершенно безумные.
But the woman did not notice that.	Но женщина этого не замечала.
Or perhaps they did not look mad to her.	А может быть, ей они не казались безумными.
So they faced one another in the coalgrimed doorway, mad eyes looking into mad eyes, mad voice talking to mad voice as calm and quiet and terse as two conspirators.	И вот в закопченной дверной коробке они смотрели друг на друга, безумные глаза -- в безумные глаза, и разговаривали, безумный голос -- с безумным голосом, -- спокойно, тихо, отрывисто, как два заговорщика.
"I've watched you for five years." She believed that she was telling the truth. "Sitting here in this very chair, watching him.	"Я за вами пять лет наблюдаю. -- Ей казалось, что она говорит правду. -- Сидите здесь, на этом стуле, и наблюдаете за ним.

You never sit here except when the children are outdoors.	Вас тут нет, пока дети в доме.
But as soon as they come out, you bring this chair here to the door and sit in it where you can watch them.	Но стоит им выйти на двор, как вы тащите к двери стул и садитесь, чтобы следить за ним.
Watching him and hearing the other children calling him Nigger.	Следить и слушать, как дети зовут его Нигером.
That's what you are doing.	Вот чем вы заняты.
I know.	Я знаю.
You came here just to do that, to watch him and hate him.	Вот для чего вы здесь -- чтобы следить и ненавидеть.
You were here ready when he came.	Вы были готовы к его появлению.
Maybe you brought him and left him on the step yonder yourself.	Может быть, сами его подкинули, оставили на ступеньках.
But anyway you know.	Все равно: вы знаете.
And I've got to know.	И мне надо знать.
When he tells I will be fired.	Когда он расскажет, меня уволят.
And Charley may-will-Tell me.	И Чарли может... он... Скажите мне.
Tell me, now."	Сейчас же скажите".
"Ah," the janitor said. "I knowed he would be there to catch you when God's time came.	-- А-а, -- сказал сторож. -- Я знал, что он тебя застигнет, когда пробьет Господень час.
I knowed.	Знал.
I know who set him there, a sign and a damnation for bitchery."	Я знаю, кто послал его туда, -- знамение и наказание за скотство.
"Yes. He was right behind the curtain.	-- Да, он был за занавеской.
As close as you are.	Не дальше, чем вы от меня.
You tell me, now.	Ну, говорите же.
I've seen your eyes when you look at him.	Я видела, какими глазами вы на него смотрите.
Watched you.	Наблюдала за вами.
For five years."	Пять лет.
"I know," he said. "I know evil.	-- Я знаю, -- сказал он. -- Я знаю зло.
Ain't I made evil to get up and walk God's world?	Или не я пустил его ходить по свету Божию?
A walking pollution in God's own face I made it.	Ходячей скверной сделал его перед лицом Господним.
Out of the mouths of little children He never concealed it.	В устах младенцев Он не прячет.
You have heard them.	Ты слышала их.
I never told them to say it, to call him in his rightful nature, by the name of his damnation.	Не я им велел это говорить -подзывать по законному естеству его анафемского племени.

I never told them.	Я им не говорил.
They knowed.	Они дознались.
They was told, but it wasn't by me.	Им было сказайо, но сказано не мной.
I just waited, on His own good time, when He would see fitten to reveal it to His living world.	Я только ждал Его часа, когда Он рассудит, что пришла пора открыть это Его тварям.
And it's come now.	И теперь она пришла.
This is the sign, wrote again in womansinning and bitchery."	Вот оно, знамение -- и обратно явствено через женский срам и блуд.
"Yes.	-- Да.
But what must I do?	Но что мне делать?
Tell me."	Скажите.
"Wait.	-- Ждать.
Like I waited.	Как я ждал.
Five years I waited for the Lord to move and show His will.	Пять лет я ждал, когда Господь объявит свою волю.
And He done it.	И Он объявил.
You wait too.	И ты жди.
When He is ready for it He will show His will to them that have the say-so."	Придет пора, и Он объявит свою волю тем, которые приказывают.
"Yes.	-- Да.
The say-so." They glared at one another, still, breathing quietly.	Приказывают. -- Впившись глазам в друг в друга, они не шевелились, дышали ровно.
"The madam.	-- Хозяйке.
When He is ready, He will reveal it to her."	Придет пора, и он ей скажет.
"You mean, if the madam knows, she will send him away?	-- Вы думаете, она его отошлет, если узнает?
Yes.	Да.
But I can't wait."	Но я не могу ждать.
"No more can you hurry the Lord God.	-- И Господа Бога торопить не можешь.
Ain't I waited five years?"	Разве я не ждал пять лет?
She began to beat her hands lightly together.	Она начала постукивать кулаком о кулак.
"But don't you see?	-- Неужели вам не понятно?
This may be the Lord's way.	Может, это и есть Господня воля.
For you to tell me.	Чтобы вы сказали мне.
Because you know.	Потому что вы знаете.

Maybe it's His way for you to tell me and me to tell the madam." Her mad eyes were quite calm, her mad voice patient and calm: it was only her light unceasing hands.	Может, это и есть Его путь -- чтобы вы сказали мне, а я оказала ей. -- Ее безумные глаза были совершенно спокойны, безумный голос -- спокоен и терпелив: только руки не унимались.
"You'll wait, the same as I waited," he said. "You have felt the weight of the Lord's remorseful hand for maybe three days.	-- Будешь ждать, как я ждал, -- сказал он. -- Ты, может, три дня чувствуешь тяжесть Господней милостивой руки.
I have lived under it for five years, watching and waiting for His own good time, because my sin is greater than your sin." Though he was looking directly at her face he did not seem to see her at all, his eyes did not.	А я пять лет под ней ходил, дежурил, ждал Его срока -- потому что мой грех тяжельше твоего. -Хотя он смотрел ей прямо в лицо, он ее будто не видел -- глаза не видели.
They looked like they were blind, wide open, icecold, fanatical. "To what I done and what I suffered to expiate it, what you done and are womansuffering ain't no more than a handful of rotten dirt.	Широко раскрытые, ледяные, фанатические, они казались незрячими. -- Против того, что я сделал, и какими страданиями искупил, твой грех и бабьи страдания -все равно что мушиный навоз.
I done bore mine five years; who are you to hurry Almighty God with your little womanfilth?"	Я пять лет терпел; а кто ты есть, чтобы с поганым своим бабьим срамом торопить Господа Бога?
She turned, at once.	Она повернулась, тут же.
"Well.	-- Ладно.
You don't have to tell me.	Можете не говорить.
I know, anyway.	Все равно я знаю.
I've known it all the time that he's part nigger." She returned to the house.	Я сразу поняла, что в нем негритянская примесь. -- Она вернулась в дом.
She did not walk fast now and she yawned, terrifically.	Теперь она шла не спеша и страшно зевала.
'All I have to do is to think of some way to make the madam believe it.	"Надо только придумать, как убедить ее.
He won't tell her, back me up.'	Он говорить не станет, не поддержит меня".
She yawned again, tremendously, her face emptied now of everything save yawning and then emptied even of yawning.	Она опять зевнула, раздирая рот; на пустынном ее лице бесчинствовала зевота; но потом и зевота кончилась.
She had just thought of something else.	Ей пришло в голову что-то новое.
She had not thought of it before, but she believed that she had, had known it all the while, because it seemed so right: he would not only be removed; he would be punished for having given her terror and worry.	Раньше она об этом не думала, но теперь ей казалось, что думала, знала с самого начала, -ведь это так справедливо: его не только уберут; он будет наказан за страх и тревоги, которые ей пришлось из-за него пережить.
'They'll send him to the nigger orphanage,' she thought 'Of course.	"Его отправят в негритянский приют, -- подумала она. -- Ну конечно.
They will have to.'	Что им остается?"
She did not even go to the matron at once.	Она не пошла сразу к начальнице.

She had started there, but instead of turning toward the office door she saw herself passing it, going on toward the stairs and mounting.	Она было отправилась к ней, но вдруг обнаружила, что дверь конторы осталась в стороне, а она идет дальше, к лестнице, и начинает подниматься.
It was as though she followed herself to see where she was going.	Она будто следовала за собой по пятам, чтобы посмотреть, куда она направится.
In the corridor, quiet and empty now, she yawned again, with utter relaxation.	В коридоре, теперь тихом и пустом, она опять зевнула -- с огромным облегчением.
She entered her room and locked the door and took off her clothes and got into bed.	Она вошла в комнату, заперла дверь, разделась, легла.
The shades were drawn and she lay still, in the more than halfdark, on her back.	Задернутые шторы почти не пропускали света; она неподвижно лежала на спине.
Her eyes were closed and her face was empty and smooth.	Глаза у нее были закрыты, разгладившееся лицо ничего не выражало.
After a while she began to open her legs and close them slowly, feeling the sheets flow cool and smooth over them and then flow warm and smooth again.	Немного погодя она начала медленно раздвигать и сдвигать ноги, ощущая, как скользят по ним простыни-то гладкие и прохладные, то гладкие и теплые.
Thinking seemed to hang suspended between the sleep which she had not had now in three nights and the sleep which she was about to receive, her body open to accept sleep as though sleep were a man.	Мысли ее витали где-то между сном, которого она была лишена три ночи, и сном, которому она отдавалась -- раскинувшись перед ним, словно сон был мужчиной.
'All I need do is to make the madam believe,' she thought.	"Надо только убедить начальницу", -- думала она.
And then she thought, He will look just like a pea in a pan full of coffee beans.	И вдруг подумала Он будет там, как горошина среди кофейных зерен.
That was in the afternoon.	Это было во второй половине дня.
At nine that evening she was undressing again when she heard the janitor come up the corridor, toward her door.	А в девять вечера, снова раздеваясь, она услышала сторожа, шедшего по коридору к ее двери.
She did not, could not, know who it was, then somehow she did know, hearing the steady feet and then a knock at the door which already began to open before she could spring to it.	Она не знала, не могла знать, кто это, но вдруг поняла -- по мерным шагам, по стуку в дверь, которая начала отворяться раньше, чем она успела к ней подскочить.
She didn't call; she sprang to the door, putting her weight against it, holding it to.	Она не отозвалась на стук; она подскочила к двери, навалилась на нее, стараясь удержать.
"I'm undressing!" she said in a thin, agonised voice, knowing who it was.	"Я раздеваюсь! -- сказала она жидким измученным голоском, уже зная, кто там.
He didn't answer, his weight firm and steady against the crawling door, beyond the crawling gap.	Он не ответил, продолжая упрямо и ровно давить на отходящую дверь, за расходящейся щелью.
"You can't come in here!" she cried, hardly louder than a whisper. "Don't you know they ..."	"Сюда нельзя! -- закричала она почти шепотом. -Вы же знаете -- они..."
Her voice was panting, fainting, and desperate.	Ее голос слабел, прерывался, был полон отчаяния.
He did not answer.	Сторож не отвечал.

She tried to halt and hold the slow inward crawling of the door.	Она силилась остановить, задержать медленно отходившую дверь.
"Let me get some clothes on, and I'll come out there.	"Дайте одеться, я к вам выйду.
Will you do that?"	Дадите?"
She spoke in that fainting whisper, her tone light, inconsequential, like that of one speaking to an unpredictable child or a maniac: soothing, cajoling:	Она говорила замирающим шепотом, и тон у нее был несерьезный, легкомысленный -- так разговаривают с сумасбродным ребенком или маньяком: успокаивая, заискивая.
"You wait, now.	"Подождите, ладно?
Do you hear?	Вы слышите?
Will you wait, now?"	Вы подождете, правда?"
He did not answer.	Он не отвечал.
The slow and irresistible crawling of the door did not cease.	Дверь продолжала медленно и неотвратимо отходить.
Leaning against it, wearing nothing save her undergarment, she was like a puppet in some burlesque of rapine and despair.	Привалившись к -- ней в одной рубашке, она была похожа на марионетку в пародийной сцене насилия и отчаяния.
Leaning, downlooking, immobile, she appeared to be in deepest thought, as if the puppet in the midst of the scene had gone astray within itself.	Привалившись, застыв, глядя в пол, она, казалось, была погружена в глубокое раздумье -- словно марионетка в разгаре сцены запуталась в самой себе.
Then she turned, releasing the door, and sprang back to the bed, whipping up without looking at it a garment and whirling to face the door, clutching the garment at her breast, huddling.	Потом она повернулась, отпустив дверь, отскочила к постели, схватила, не глядя, что-то из одежды и обернулась к двери, комкая вещь у груди, пригнувшись.
He had already entered; apparently he had been watching her and waiting during the whole blind interval of fumbling and interminable haste.	Он уже стоял в комнате, -- должно быть, видел эту бесконечную паническую возню и спешку и ждал, когда она кончится.
He still wore the overalls and he now wore his hat.	На нем по-прежнему был комбинезон, но теперь еще и шляпа.
He did not remove it.	Он ее не снял.
Again his cold mad gray eyes did not seem to see her, to look at her at all.	Опять его серые, холодные, безумные глаза будто не видели ее, даже не смотрели.
"If the Lord Himself come into the room of one of you," he said, "you would believe He come in bitchery."	-- Если бы сам Господь явился к одной из вас в комнату, -- сказал он, -- вы бы подумали, что он явился по кошачьему делу.
He said, "Have you told her ?"	Ты ей сказала?
The woman sat on the bed.	Женщина сидела на кровати.
She seemed to sink slowly back upon it, clutching the garment, watching him, her face blanched.	Обратив к нему бескровное лицо, комкая на груди одежду, она как будто медленно валилась на спину.
"Told her?"	-- Сказала?
"What will she do with him?"	-- Что она с ним сделает?

"Do?" She watched him: those bright, still eyes that seemed not to look at her so much as to envelop her.	-- Сделает? -- Она наблюдала за ним; его остановившиеся блестящие глаза, казалось, не столько глядят на нее, сколько окутывают взглядом.
Her mouth hung open like the mouth of an idiot.	Рот у нее был разинут, как у слабоумной.
"Where will they send him to?" She didn't answer. "Don't lie to me, to the Lord God.	-- Куда его пошлют? -- Она не ответила. -- Не ври мне. Господу Богу не ври!
They'll send him to the one for niggers." Her mouth closed; it was as if she had discovered at last what he was talking about. "Ay, I've thought it out.	Они пошлют его в приют для черных? -- Ее рот закрылся, до нее словно только сейчас дошло, о чем он говорит. -- Э-э, я все обдумал.
They'll send him to the one for nigger children." She didn't answer, but she was watching him now, her eyes still a little fearful but secret too, calculating.	Его пошлют в приют для черных. -- Она не ответила, она следила за ним -- взглядом, хотя и немного испуганным, но затаенным, что-то прикидывая.
Now he was looking at her.; his eyes seemed to contract upon her shape and being. "Answer me, Jezebel!" he shouted.	Теперь и он на нее смотрел, его глаза будто вцепились в ее тело, в нее самое. -- Отвечай мне, Иезавель! -- крикнул он.
"Shhhhhhhhh!" she said. "Yes.	-- Тс-с-с-с! -- сказала она. -- Да.
They'll have to.	У них нет выхода.
When they find ..."	Когда они узнают...
"Ah," he said.	-- Ага, -- сказал он.
His gaze faded; the eyes released her and enveloped her again.	Его глаза потухли, они отпустили ее и снова окутали невидящим взглядом.
Looking at them, she seemed to see herself as less than nothing in them, trivial as a twig floating upon a pool.	Глядя в них, она будто видела ими себя: ничтожней ничтожного, пустячней щепки, плавающей в луже.
Then his eyes became almost human.	Затем его глаза сделались почти человеческими.
He began to look about the womanroom as if he had never seen one before: the close room, warm, littered, womanpinksmelling.	Он начал оглядывать женское жилище, как будто прежде ничего подобного не видел: тесную комнату, теплую, неопрятную, пропахшую розово-женским.
"Womanfilth," he said. "Before the face of God." He turned and went out.	-- Бабья пакость, -- сказал он. -- Перед лицом Господним. -- Он повернулся и вышел.
After a while the woman rose.	Немного погодя женщина поднялась.
She stood for a time, clutching the garment, motionless, idiotic, staring at the empty door as if she could not think what to tell herself to do.	Она стояла неподвижно, комкая одежду и бессмысленно смотрела в дверной проем, словно не зная, что делать дальше.
Then she ran.	Потом побежала.
She sprang to the door, flinging herself upon it, crashing it to and locking it, leaning against it, panting, clutching the turned key in both hands.	Она ринулась к двери, налетела на нее, захлопнула, заперла, привалилась к ней, тяжело дыша и вцепившись в ключ обеими руками.
At breakfast time the next morning the janitor and the child were missing.	На другое утро во время завтрака хватились сторожа и мальчика.
No trace of them could be found.	Они исчезли бесследно.

The police were notified at once.	В полицию заявили сразу.
A side door was found to be unlocked, to which the janitor had a key.	Черный ход, ключ от которого был у сторожа, оказался незапертым.
"It's because he knows," the dietitian told the matron.	-- Это потому, что он знал, -- сказала диетсестра начальнице.
"Knows what?"	-- Что знал?
"That that child, that Christmas boy, is a nigger."	-- Что этот ребенок, этот мальчишка Кристмаснигер.
"A what?" the matron said.	-- Кто? -- переспросила начальница.
Backthrust in her chair, she glared at the younger woman. "A ne-I don't believe it!" she cried. "I don't believe it!"	Откинувшись в кресле, она сердито смотрела на диетсестру. -- Ниг... Не верю! -- закричала она. -Не верю!
"You don't have to believe it," the other said. "But he knows it.	-- Вы можете не верить, -- ответила та. -- А он это знает.
He stole him away because of it."	Поэтому он его и выкрал.
The matron was past fifty, flabby faced, with weak, kind, frustrated eyes.	Заведующей приютом шел шестой десяток; у нее было дряблое лицо и добрый, нерешительный взгляд неудачницы.
"I don't believe it!" she said.	"Я этому не верю! -- сказала она.
But on the third day she sent for the dietitian.	Но на третий день сама вызвала диетсестру.
She looked as if she had not slept in some time.	Выглядела она так, будто ни разу за эти дни не спала.
The dietitian, on the contrary, was quite fresh, quite serene.	У диетсестры, напротив, вид был вполне свежий, вполне безмятежный.
She was still unshaken when the matron told her the news, that the man and the child had been found.	Она не дрогнула даже тогда, когда начальница сказала ей, что сторожа и мальчика разыскали.
"At Little Rock," the matron said.	"В Литтл-Роке.
"He tried to put the child into an orphanage there.	Он пытался сдать там мальчика в приют.
They thought he was crazy and held him until the police came." She looked at the younger woman. "You told me ...	Его приняли за ненормального и задержали до прихода полиции. -- Она посмотрела на младшую. -- Вы говорили мне...
The other day you said ...	На днях вы сказали...
How did you know about this?"	Откуда вам это известно?"
The dietitian did not look away.	Диетсестра не отвела взгляда.
"I didn't.	-- Мне не известно.
I had no idea at all.	Я понятия не имела.
Of course I knew it didn't mean anything when the other children called him Nigger-"	Конечно, я понимаю -- то, что дети прозвали его Нигером, ничего не значит...
"Nigger?" the matron said. "The other children?"	-- Нигером? -- повторила хозяйка. -- Дети?
"They have been calling him Nigger for years.	-- Они не первый год зовут его Нигером.

Sometimes I think that children have a way of knowing things that grown people of your and my age don't see.	Порой мне кажется, что у детей есть способность понимать такие вещи, которых люди моих или ваших лет просто не замечают.
Children, and old people like him, like that old man.	У детей и у стариков вроде него, вроде этого сторожа.
That's why he always sat in the door yonder while they were playing in the yard: watching that child.	Вот почему он всегда сидел в дверях, когда они играли на дворе: следил за мальчиком.
Maybe he found it out from hearing the other children call him Nigger.	Может быть, он догадался потому, что слышал, как дети зовут его Нигером.
But he might have known beforehand.	Но, может быть, и раньше знал.
If you remember, they came here about the same time.	Если помните, они тут появились почти одновременно.
He hadn't been working here hardly a month before the night-that Christmas, don't you remember-when Ch-they found the baby on the doorstep?" She spoke smoothly, watching the baffled, shrinking eyes of the older woman full upon her own as though she could not remove them.	Он у нас и месяца не проработал до той ночи... под рождество, помните... когда Чар... когда ребенка нашли на ступенях? -- Она говорила гладко, наблюдая за смущенным, обескураженным взглядом старшей, которая смотрела ей в глаза так, словно не могла оторваться.
The dietitian's eyes were bland and innocent. "And so the other day we were talking and he was trying to tell me something about the child.	Сама же она глядела ласково и невинно. -- Мы разговорились на днях, и он все пытался мне что-то сказать про ребенка.
It was something he wanted to tell me, tell somebody, and finally he lost his nerve maybe and wouldn't tell it, and so I left him.	Что-то он хотел сказать мне -- комунибудь сказать -- но в конце концов, наверно, побоялся, не захотел, и я ушла.
I wasn't thinking about it at all.	Я совсем об этом забыла.
It had gone completely out of my mind when-" Her voice ceased.	Как-то вылетело у меня из головы... но тут... -Голос у нее пресекся.
She gazed at the matron while into her face there came an expression of enlightenment, sudden comprehension; none could have said if it were simulated or not. "Why, that's why it ...	Она смотрела на старшую, а лицо ее прояснялось, как будто ее внезапно осенило; никто бы не мог определить, притворство это или нет. -- А-а, так вот почему...
Why, I see it all, now.	А-а, теперь я все поняла.
What happened just the day before they were gone, missing.	Ведь что было за день до того, как они исчезли, скрылись?
I was in the corridor, going to my room; it was the same day I happened to be talking to him and he refused to tell me whatever it was he started to tell, when all of a sudden he came up and stopped me; I thought then it was funny because I had never before seen him inside the house.	Я шла по коридору, к себе; как раз в этот день у нас был разговор -- когда он мне что-то начал рассказывать, а потом передумал; и вдруг -- он навстречу, останавливает меня; я еще, помню, удивилась -- раньше никогда его в доме не видела.
And he said-he sounded crazy, he looked crazy.	И он сказал... он говорил, как ненормальный, и выглядел, как ненормальный.
I was scared, too scared to move, with him blocking the corridor-he said,	Я испугалась, до того испугалась, что двинуться не могла, да еще он дорогу загораживает... и говорит:

'Have you told her yet?' and I said,	"Ты ей сказала?" Я спрашиваю:
' Told who?	"Кому?
Told who what?' and then I realised he meant you; if I had told you that he had tried to tell me something about the child.	Что оказала? -- и тут понимаю, что он о вас говорит: передала ли я вам, что он пытался завести со мной разговор о мальчике.
But I didn't know what he meant for me to tell you and I wanted to scream and then he said,	Чего он хотел, что я должна была передать -непонятно; я уже закричать хотела, но тут он сказал:
'What will she do if she finds it out?' and I didn't know what to say or how to get away from him and then he said,	"Что она сделает, если узнает про это?" -- как отвечать, как от него отделаться -- ума не приложу, но тут он сказал:
' You don't have to tell me.	"Можете не говорить.
I know what she will do.	Я сам знаю, что она сделает.
She will send him to the one for niggers.' "	Она пошлет его в приют для нигеров".
"For negroes?"	-- Для негров?
"I don't see how we failed to see it as long as we did.	-- Сама не понимаю, как мы могли так долго этого не замечать.
You can look at his face now, his eyes and hair.	Только посмотрите на его лицо, на глаза, на волосы.
Of course it's terrible.	Конечно, это ужас.
But that's where he will have to go, I suppose."	Но больше его некуда девать, правда?
Behind her glasses the weak, troubled eyes of the matron had a harried, jellied look, as if she were trying to force them to something beyond their physical cohesiveness. "But why did he want to take the child away?"	Нерешительные, встревоженные глаза начальницы смотрели сквозь стекла очков затравленно, студенисто, словно она пыталась уловить что-то за пределами их физической зоркости. -- Но зачем ему понадобилось увозить ребенка?
"Well, if you want to know what I think, I think he is crazy.	-- Ну, если хотите знать мое мнение, то, по-моему, он ненормальный.
If you could have seen him in the corridor that ni-day like I did.	Вы бы видели его в коридоре в тот веч... в тот день.
Of course it's bad for the child to have to go to the nigger home, after this, after growing up with white people.	Конечно, это плохо для ребенка -- после нас, после того, как он воспитывался с белыми, отправиться в негритянский приют.
It's not his fault what he is. But it's not our fault, either-" She ceased, watching the matron.	Не его вина, что он нигер -- Но и не наша ведь... -Она умолкла, глядя на старшую.
Behind the glasses the older woman's eyes were still harried, weak, hopeless; her mouth was trembling as she shaped speech with it.	Глаза начальницы смотрели из-за стекол все так же загнанно, нерешительно, безнадежно, губы ее дрожали, когда она выговаривала слова.
Her words were hopeless too, but they were decisive enough, determined enough.	И слова были безнадежные, но при этом -достаточно решительные, достаточно определенные.
"We must place him.	-- Мы должны пристроить его.

We must place him at once.	Пристроить немедленно.
What applications have we?	Кто к нам обращался?
If you will hand me the file ..."	Если вы дадите мне папку...
When the child wakened, he was being carried.	Когда мальчик проснулся, его несли.
It was pitchdark and cold; he was being carried down stairs by someone who moved with silent and infinite care.	Была кромешная тьма и холод; его нес вниз по лестнице кто-то, двигавшийся безмолвно и с бесконечной осторожностью.
Pressed between him and one of the arms which supported him was a wad which he knew to be his clothes.	Между мальчиком и державшей его рукой был зажат комок, в котором он угадал свою одежду.
He made no outcry, no sound.	Он не вскрикнул, не проронил ни звука.
He knew where he was by the smell, the air, of the back stairway which led down to the side door from the room in which his bed had been one among forty others since he could remember.	По запаху, по воздуху он догадался, что находится на черной лестнице, ведущей от задней двери к комнате, где с тех пор, как он себя помнил, среди сорока других кроватей стояла его кровать.
He knew also by smell that the person who carried him was a man.	И, опять же по запаху, догадался, что несет его мужчина.
But he made no sound, lying as still and as lax as while he had been asleep, riding high in the invisible arms, moving, descending slowly toward the side door which gave onto the playground.	Но он не проронил ни звука и лежал неподвижно, расслабленно, как во время сна, плыл высоко на невидимых руках, ехал, медленно спускался к задней двери, которая выходила на площадку для игр.
He didn't know who was carrying him.	Он не знал, кто его несет.
He didn't bother about it because he believed that he knew where he was going.	И не беспокоился из-за этого, ибо думал, что знает, куда его несут.
Or why, that is.	Вернее -- зачем.
He didn't bother about where either, yet.	Но и куда несут -- не беспокоился.
It went back two years, to when he was three years old.	История была двухлетней давности, в ту пору ему шел четвертый год.
One day there was missing from among them a girl of twelve named Alice.	Однажды они не досчитались девочки Алисы, ей было двенадцать лет.
He had liked her, enough to let her mother him a little; perhaps because of it.	Он любил ее -настолько, что позволял себя нянчить; а может быть, за это и любил.
And so to him she was as mature, almost as large in size, as the adult women who ordered his eating and washing and sleeping, with the difference that she was not and never would be his enemy.	Для него она была взрослой и почти такой же большой, как женщины, распоряжавшиеся его едой, мытьем и сном, -- с той только разницей, что она не была и так и не стала его врагом.
One night she waked him.	Однажды ночью она его разбудила.
She was telling him goodbye but he did not know it.	Она прощалась с ним, но он этого не понял.
He was sleepy and a little annoyed, never full awake, suffering her because she had always tried to be good to him.	Он был сонный, недовольный, так и не проснулся как следует -- и не протестовал только потому, что она всегда старалась быть с ним ласковой.

He didn't know that she was crying because he did not know that grown people cried, and by the time he learned that, memory had forgotten her.	Он не понял, что она плачет, ибо не знал, что взрослые плачут, а к тому времени, когда узнал, память уже забыла о ней.
He went back into sleep while still suffering her, and the next morning she was gone.	И так же, не протестуя, он уснул, а наутро ее уже не было.
Vanished, no trace of her left, not even a garment, the very bed in which she had slept already occupied by a new boy.	Исчезла, не оставив следов, даже старой одежды, и сама кровать, на которой она спала, уже была занята новым мальчиком.
He never did know where she went to.	Он так и не узнал, куда она делась.
That day he listened while a few of "the older girls who had helped her prepare to leave in that same hushed, secret sibilance in which a half dozen young girls help prepare the seventh one for marriage told, still batebreathed, about the new dress, the new shoes, the carriage which had fetched her away.	В тот день он слышал, как несколько взрослых девочек, собиравших ее в дорогу, говорили -приглушенно, таинственно, все еще с придыханием, будто собирали невесту -- о новом платье, о новых туфлях, об экипаже, который ее увез.
He knew then that she had gone for good, had passed beyond the iron gates in the steel fence.	Тогда он понял, что она уехала навсегда -сгинула за железными воротами стальной ограды.
He seemed to see her then, grown heroic at the instant of vanishment beyond the clashedto gates, fading without diminution of size into something nameless and splendid, like a sunset.	И тогда он словно увидел ее: фигурку, которая в момент исчезновения за слязгнувшимися воротами стала героической и, не уменьшаясь в размерах, таяла в чем-то безымянном и великолепном, как закат.
It was more than a year before he knew that she had not been the first and would not be the last.	Больше года прошло, прежде чем он узнал, что она была не первой -- не будет последней.
That there had been more than Alice to vanish beyond the clashedto gates, in a new dress or new overalls, with a small neat bundle less large sometimes than a shoebox.	Что и другие -не одна Алиса -- исчезали за слязгнувшимися воротами, в новом платье или новом комбинезоне, с аккуратным, маленьким -порою меньше коробки от туфель -- узелком в руках.
He believed that that was what was happening to him now.	Он думал, что именно это и происходит с ним сейчас.
He believed that he knew now how they had all managed to depart without leaving any trace behind them.	Он думал, что теперь ему понятно, как им всем удавалось исчезнуть, не оставив после себя следов.
He believed that they had been carried out, as he was being, in the dead of night.	Он думал, что их уносили, как и его, в глухую полночь.
Now he could feel the door.	Он уже чувствовал, что впереди -- дверь.
It was quite near now; he knew to the exact number how many more invisible steps remained to which in turn the man who carried him would lower himself with that infinite and silent care.	Она была совсем близко; он точно знал, на сколько еще невидимых ступеней спустится с безмолвной бесконечной осторожностью человек, который его несет.
Against his cheek he could feel the man's quiet, fast, warm breathing; beneath him he could feel the tense and rigid arms, the wadded lump which he knew was his clothing caught up by feel in the dark.	Он чувствовал под собой напряженные жесткие руки и узелок, комок, в котором он угадал свою одежду, собранную в темноте, ощупью.
The man stopped.	Человек остановился.

As he stooped the child's feet swung down and touched the floor, his toes curling away from the ironcold planks.	Когда он нагнулся, ноги мальчика, описав дугу, стали на пол, и пальцы, коснувшись холодных, как железо, досок, загнулись вверх.
The man spoke, for the first time. "Stand up," he said.	"Стой", -- сказал человек.
Then the child knew who he was.	И тогда ребенок понял, кто это.
He recognised the man at once, without surprise.	Он узнал его сразу и не удивился.
The surprise would have been the matron's if she had known how well he did know the man.	Удивилась бы начальница, если бы узнала, как хорошо он знает этого человека.
He did not know the man's name and in the three years since he had been a sentient creature they had not spoken a hundred words.	Мальчик не знал его имени, и за те три года, что он был сознательным существом, они не перемолвились и сотней слов.
But the man was a more definite person than anyone else in his life, not excepting the girl Alice.	Но человек этот был самой определенной личностью в его окружении -- не исключая и девочки Алисы.
Even at three years of age the child knew that there was something between them that did not need to be spoken.	Даже в трехлетнем возрасте мальчик чувствовал, что между ними есть связь, не нуждающаяся в словах.
He knew that he was never on the playground for instant that the man was not watching him from the chair in the furnace room door, and that the man was watching him with a profound and unflagging attention.	Он знал, что, когда он играет на площадке, этот человек следит за ним со своего стула в дверях котельной, следит с глубоким и неослабным вниманием.
If the child had been older he would perhaps have thought, He hates me and fears me.	Будь ребенок постарше, он, может быть, подумал бы Он ненавидит меня и боится.
So much so that he cannot let me out of his sight. With more vocabulary but no more age he might have thought, That is why I am different from the others: because he is watching me all the time. He accepted it.	До того, что не может спустить с меня глаз А в тех же летах, но со словарем побогаче -- мог бы подумать Вот почему я отличаюсь от других; потому что он все время за мной следит Он примирился с этим.
So he was not surprised when he found who it was who had taken him, sleeping, from his bed and carried him downstairs; as, standing beside the door in the cold pitch dark while the man helped him put on his clothes, he might have thought, He hates me enough even to try to prevent something that is about to happen to me coming to pass.	И потому не удивился, узнав, кто забрал его ночью из постели и понес вниз; и, стоя перед дверью, в кромешной и холодной тьме, пока человек помогал ему одеться, он мог бы подумать Он ненавидит меня настолько, что пытается предотвратить какое-то надвигающееся на меня событие.
He dressed obediently, shivering, as swiftly as he could, the two of them fumbling at the small garments, getting them on him somehow.	Дрожа, торопясь изо всех сил, он послушно оделся; оба они при этом путались в его маленьких вещах, но коекак их натягивали.
"Your shoes," the man said, in that dying whisper. "Here."	"Ботинки, -- сказал человек все тем же неслышным шепотом. -- На!"
The child sat on the cold floor, putting on the shoes.	Мальчик сел на холодный пол, чтобы обуться.
The man was not touching him now, but the child could hear, feel, that the man was stooped too, engaged in something.	Теперь человек его не трогал, но ребенок слышал, чувствовал, что и он наклонился, занят чем-то.
' He's putting on his shoes too,' he thought.	"Тоже ботинки надевает", -- подумал он.

The man touched him again, groping, lifting him to his feet.	Пошарив, человек опять дотронулся до него, поднял на ноги.
His shoes were not laced.	Шнурки у мальчика не были завязаны.
He had not learned to do that by himself yet.	Он еще этому не научился.
He did not tell the man that he had not laced them.	Он не сказал, что не завязал шнурки.
He made no sound at all.	Он вообще не проронил ни звука.
He just stood there and then a bigger garment enveloped him completely-by its smell he knew that it belonged to the man-and then he was lifted again.	Только стоял -- а потом его завернули в какую-то вещь, -- по запаху он догадался, что она принадлежит этому человеку, -- и снова подняли.
The door opened, inyawned.	Дверь открылась, разинулась.
The fresh cold air rushed in, and light from the lamps along the street; he could see the lights and the blank factory walls and the tall unsmoking chimneys against the stars.	В нее хлынул свежий, холодный воздух, свет уличных фонарей; он увидел фонари, голые фабричные стены, высокие бездымные трубы на фоне звезд.
Against the street light the steel fence was like a parade of starved soldiers.	Высвеченная улицей стальная ограда стояла как строй изможденных солдат.
As they crossed the empty playground his dangling feet swung rhythmically to the man's striding, the unlaced shoes flapping about his ankles.	Пока его несли через площадку, его свисающие ноги качались в такт шагам мужчины, а незашнурованные ботинки похлопывали по щиколоткам.
They reached the iron gates and passed through.	Наконец они очутились у железных ворот и вышли за ограду.
They did not have to wait long for the streetcar.	Ждать трамвая им пришлось недолго.
If he had been older he would have remarked how well the man had timed himself.	Будь мальчик постарше, он отметил бы, как хорошо этот человек рассчитал время.
But he didn't wonder or notice.	Но он ничего не замечал и не удивлялся.
He just stood on the corner beside the man, in the unlaced shoes, enveloped to the heels in the man's coat, his eyes round and wide, his small face still, awake.	Он просто стоял на перекрестке рядом с мужчиной, в расшнурованных ботинках, до пят закутанный в мужское пальто, с широко раскрытыми, круглыми глазами и спокойным, совсем не сонным лицом.
The car came up, the row of windows, jarring to a stop and humming while they entered.	Подъехал трамвай, ряд окон, дребезжа, остановился и жужжал, пока они входили.
It was almost empty, since the hour was past two o'clock.	В вагоне было почти пусто -- шел третий час ночи.
Now the man noticed the unlaced shoes and laced them, the child watching, quite still on the seat, his legs thrust straight out before him.	Здесь мужчина заметил, что ботинки не зашнурованы, и зашнуровал их, а ребенок наблюдал за этим, сидя смирно, с вытянутыми ногами.
The station was a long distance away, and he had ridden, on a streetcar before, so when they reached the station he was asleep.	Вокзал был далеко, а на трамвае ему уже приходилось ездить, так что, когда они добрались до вокзала, мальчик спал.
When he waked it was daylight and they had been on the train for some time.	Когда он проснулся, был день и они уже давно ехали на поезде.

He had never ridden on a train before, but no one could have told it.	На поезде ему ездить не приходилось, но никто бы об этом не догадался.
He sat quite still, as in the streetcar, completely enveloped in the man's coat save for his outthrust legs and his head, watching the country-hills and trees and cows and such-that he had never seen before flowing past.	Он сидел смирно, как в трамвае, закутанный в мужское пальто, -- весь, кроме головы и торчащих вперед мог, -- и рассматривал местность: холмы, деревья, коров апрочее, -- он никогда не видел, чтобы они плыли мимо окна.
When the man saw that he was awake he produced food from a piece of newspaper.	Увидев, что он не спит, мужчина вынул еду, завернутую в газету.
It was bread, with ham between.	Хлеб с ветчиной.
"Here," the man said.	"На", -- сказал мужчина.
He took the food and ate, looking out the window.	Он взял и стал есть, глядя в окно.
He said no word, he had shown no surprise, not even when on the third day the policemen came and got him and the man.	Он не сказал ни слова, не выразил ни малейшего удивления -- даже на третий день, когда пришли полицейские и забрали его и мужчину.
The place where they now were was no different from the one which they had left in the night-the same children, with different names; the same grown people, with different smells: he could see no more reason why he should not have stayed there than why he should ever have left the first one.	Дом, где они жили теперь, ничем не отличался от того, который они покинули ночью: те же дети с разными именами, те же взрослые с разными запахами, -- и так же мало причин уезжать из нового дома, как -- покидать старый.
But he was not surprised when they came and told him again to get up and dress, neglecting to tell him why or where he was going now.	Но он не удивился, когда они пришли и велели встать и одеться -- не потрудившись объяснить, почему и куда он опять должен ехать.
Perhaps he knew that he was going back; perhaps with his child's clairvoyance he had known all the while what the man had not: that it would not, could not, last.	Может быть, он понимал, что едет обратно; может быть, с детской прозорливостью еще вначале понял то, чего не понимал мужчина: что так не будет, не может продолжаться.
On the train again he saw the same hills, the same trees, the same cows, but from another side, another direction.	И снова он видел из поезда те же холмы, те же деревья, тех же коров -- но с другой стороны, в другом направления.
The policeman gave him food.	Полицейский дал ему еду.
It was bread, with ham between, though it did not come out of a scrap of newspaper.	Хлеб с ветчиной; только вынул его не из газеты.
He noticed that, but he said nothing, perhaps thought nothing.	Мальчик заметил это, но ничего не сказал и, может быть, ничего не подумал.
Then he was home again.	Потом он очутился дома.
Perhaps he expected to be punished upon his return, for what, what crime exactly, he did not expect to know, since he had already learned that, though children can accept adults as adults, adults can never accept children as anything but adults too.	Может быть, он ожидал, что по возвращении его накажут, хотя за какое именно преступление -узнать и не рассчитывал, ибо давно усвоил, что если дети могут принимать взрослых как взрослых, то взрослые детей не умеют воспринимать иначе, как тоже взрослых.
He had already forgot the toothpaste affair.	Он уже забыл историю с пастой.
He was now avoiding the dietitian just as, a month ago, he had been putting himself in her way.	Теперь он избегал диетсестру так же, как месяц назад старался попасться ей на глаза.

He was so busy avoiding her that he had long since forgot the reason for it; soon he had forgotten the trip too, since he was never to know that there was any connection between them.	Он был так занят этим, что давно забыл причину -- а вскоре забыл и путешествие, ибо ему не суждено было знать, что между тем и другим есть связь.
Now and then he thought of it, hazily and vaguely.	Путешествие он время от времени вспоминал, но рассеянно, смутно.
But that was only when he would look toward the door to the furnace room and remember the man who used to sit there and watch him and who was now gone, completely, without leaving any trace, not even the splint chair in the doorway, after the fashion of all who departed from there.	И бывало это только тогда, когда ему случалось взглянуть на дверь котельной и вспомнить человека, который прежде сидел там, наблюдая за ним, а теперь исчез совершенно и, по обычаю всех покидавших дом, не оставил следов -- даже плетеного стула на пороге.
Where he may have gone to also the child did not even think or even wonder.	И куда он мог деться, ребенок тоже не интересовался, не задумывался.
One evening they came to the schoolroom and got him.	Однажды вечером за ним пришли в класс.
It was two weeks before Christmas.	Это было за две недели до рождества.
Two of the young women-the dietitian was not one-took him to the bathroom and washed him and combed his damp hair and dressed him in clean overalls and fetched him to the matron's office.	Две молодые женщиныдиетсестры среди них не было -- отвели его в ванную, вымыли, одели в чистый комбинезон, расчесали ему влажные волосы и доставили его в кабинет начальницы.
In the office sat a man, a stranger.	Там сидел мужчина, чужой.
And he looked at the man and he knew before the matron even spoke.	Он посмотрел на мужчину и все понял -- раньше, чем начальница успела раскрыть рот.
Perhaps memory knowing, knowing beginning to remember; perhaps even desire, since five is still too young to have learned enough despair to hope.	Может быть, память знала, знание начало вспоминать, а может быть, заговорило желание, ибо к пяти годам нельзя накопить столько отчаяния, чтобы родилась надежда.
Perhaps he remembered suddenly the train ride and the food, since even memory did not go much further back than that.	Может быть, он внезапно вспомнил путешествие в поезде и еду, потому что даже память простиралась не намного дальше этого.
"Joseph," the matron said, "how would you like to go and live with some nice people in the country?"	"Джозеф, -- сказала начальница, -- хотел бы ты уехать и жить в деревне с хорошими людьми?"
He stood there, his ears and face red and burning with harsh soap and harsh towelling, in the stir new overalls, listening to the stranger.	Он стоял в новом жестком комбинезоне, с красным, горящим от простого мыла и грубого полотенца лицом и ушами, и слушал чужого.
He had looked once and saw a thickish man with a close brown beard and hair cut close though not recently.	Один раз он посмотрел на него -- и увидел плотного мужчину с густой коричневой бородой и волосами, стриженными не то чтобы недавно, но коротко.
Hair and beard both had a hard, vigorous quality, unsilvered, as though the pigmentation were impervious to the forty and more years which the face revealed.	И борода и волосы были жесткие, буйные, без седины, словно растительности не коснулись сорок с лишним лет, прошедшиеся по лицу.
The eyes were lightcolored, cold.	Глаза были светлые, холодные.
He wore a suit of hard, decent black.	Костюм -жесткий, строгий, черный.

On his knee rested a black hat held in a blunt clean hand shut, even on the soft felt of the hat, into a fist.	На колене лежала черная шляпа, ее придерживала чистая широкая рука, сжавшая в кулаке мягкий фетр.
Across his vest ran a heavy silver watch chain.	Поперек жилета тянулась тяжелая серебряная цепь от часов.
His thick black shoes were planted side by side; they had been polished by hand.	Надежные черные башмаки покоились на полу бок о бок; они были начищены до блеска.
Even the child of five years, looking at him, knew that he did not use tobacco himself and would not tolerate it in others.	При взгляде на него даже пятилетнему ребенку было понятно, что он не употребляет табаку и в других этого не потерпит.
But he did not look at the man because of his eyes.	Но мальчик не смотрел на него -- из-за его глаз.
He could feel the man looking at him though, with a stare cold and intent and yet not deliberately harsh.	Однако он чувствовал на себе его взгляд -холодный и пристальный, но не нарочито суровый.
It was the same stare with which he might have examined a horse or a second hand plow, convinced beforehand that he would see flaws, convinced beforehand that he would buy.	Таким взглядом он мог бы изучать лошадь или подержанный плуг -- заранее зная, что найдет изъяны, заранее зная, что купит.
His voice was deliberate, infrequent, ponderous; the voice of a man who demanded that he be listened to not so much with attention but in silence.	Г оворил он обстоятельно, веско, с расстановкой -голосом человека, требующего, чтобы его выслушивали если и не со вниманием, то хотя бы молча.
"And you either cannot or will not tell me anything more about his parentage."	"Значит, вы либо не можете, либо не хотите ничего больше сказать о его родословной".
The matron did not look at him.	Начальница на него не смотрела.
Behind her glasses her eyes apparently had jellied, for the time at least.	Глаза ее за стеклами очков были студенистыми -по крайней мере, в, эту минуту.
She said immediately, almost a little too immediately:	Ответила она сразу, как-то чересчур сразу.
"We make no effort to ascertain their parentage.	-- Мы не пытаемся выяснять их родословную.
As I told you before, he was left on the doorstep here on Christmas eve will be five years this two weeks.	Как я уже сказала, его подобрали здесь на ступеньках, в канун рождества -- без двух недель пять лет назад.
If the child's parentage is important to you, you had better not adopt one at all."	Если для вас так важна родословная, вам вообще не стоит усыновлять ребенка.
"I would not mean just that," the stranger said.	-- Я не совсем то хотел сказать, -- возразил незнакомец.
His tone now was a little placative.	Тон у него был слегка примирительный.
He contrived at once to apologise without surrendering one jot of his conviction. "I would have thought to talk with Miss Atkins (this was the dietitian's name) since it was with her I have been in correspondence."	Он ухитрялся извиняться, ни на йоту не отступив от своих убеждений. -- Надо бы мне, пожалуй, потолковать с мисс Аткинс (так звали диетсестру), поскольку я лично с ней состоял в переписке.
Again the matron's voice was cold and immediate, speaking almost before his had ceased:	И снова начальница ответила ему холодно и без промедления -- чуть ли не раньше, чем он успел договорить:

"I can perhaps give you as much information about this or any other of our children as Miss Atkins can, since her official connection here is only with the diningroom and kitchen.	-- Я, вероятно, могу дать вам не меньше сведений об этом или любом другом из наших детей, чем мисс Аткинс, потому что ее официальные обязанности ограничиваются здесь кухней и столовой.
It just happened that in this case she was kind enough to act as secretary in our correspondence with you."	Просто вышло так, что в данном случае она любезно согласилась служить секретарем в нашей переписке с вами.
"It's no matter," the stranger said. "It's no matter.	-- Не важно, -- сказал незнакомец. -- Не важно.
I had just thought ..."	Я просто подумал...
"Just thought what?	-- Что вы подумали?
We force no one to take our children, nor do we force the children to go against their wishes, if their reasons are sound ones.	Мы никого не принуждаем брать у нас детей, так же, как детей не принуждаем уезжать против воли -- если у них есть достаточно серьезные причины.
That is a matter for the two parties to settle between themselves.	Это-вопрос, который стороны должны решать между собой.
We only advise."	Мы только советуем.
"Ay," the stranger said. "It's no matter, as I just said to you.	-- Ну, ну, -- сказал незнакомец. -- Это не важно, еще раз говорю.
I've no doubt the tyke will do.	Я не сомневаюсь, что малец у нас приживется.
He will find a good home with Mrs. McEachern and me.	Он найдет себе хорошую семью в лице меня и миссис Макихерн.
We are not young now, and we like quiet ways.	Люди мы уже не молодые, живем тихо.
And he'll find no fancy food and no idleness.	Разносолов и праздности не найдет.
Nor neither more work than will be good for him.	И работы не больше, нежели ему на пользу.
I make no doubt that with us he will grow up to fear God and abhor idleness and vanity despite his origin."	Я не сомневаюсь, что, несмотря на его происхождение, он возрастет у нас в страхе Божием и в отвращении к праздности и суете.
Thus the promissory note which he had signed with a tube of toothpaste on that afternoon two months ago was recalled, the yet oblivious executor of it sitting wrapped in a clean horse blanket, small, shapeless, immobile, on the seat of a light buggy jolting through the December twilight up a frozen and rutted lane.	Так вексель, который он подписал два месяца назад тюбиком пасты, был опротестован, а до сих пор не вспоминавший о векселе должник, закутанный в чистую попону, маленький, бесформенный, неподвижный, сидел в коляске, трясшейся в декабрьских сумерках по заледенелым ухабам.
They had driven all that day.	Ехали весь день.
At noon the man had fed him, taking from beneath the seat a cardboard box containing country food cooked three days ago.	В полдень мужчина накормил его, достав из-под сиденья картонку с деревенской едой, приготовленной три дня назад.
But only now did the man speak to him.	Но заговорил он с мальчиком только сейчас.
He spoke a single word, pointing up the lane with a mittened fist which clutched the whip, toward a single light which shown in the dusk.	Одетым в варежку кулаком, в котором был зажат кнут, он показал вперед на единственный огонек, светившийся в сумраке, и произнес одно-единственное слово.

"Home," he said.	"Дом", -- сказал он.
The child said nothing.	Ребенок ничего не сказал.
The man looked down at him.	Мужчина смотрел на него сверху.
The man was bundled too against the cold, squat, big, shapeless, somehow rocklike, indomitable, not so much ungentle as ruthless.	Он тоже закутался от холода: большой, коренастый, бесформенный, чем-то похожий на булыжник, и не столько крутой, сколько безжалостный.
"I said, there is your home."	"Я говорю, вон твой дом".
Still the child didn't answer.	Ребенок по-прежнему не отвечал.
He had never seen a home, so there was nothing for him to say about it.	Он никогда не видел своего дома, поэтому ему нечего было сказать.
And he was not old enough to talk and say nothing at the same time.	А чтобы говорить, ничего при этом не сказав, он был еще слишком мал.
"You will find food and shelter and the care of Christian people," the man said. "And the work within your strength that will keep you out of mischief.	"Здесь ты найдешь кров и хлеб и заботу верующих людей, -- сказал мужчина. -- И работу себе по силам, которая убережет тебя от дурного.
For I will have you learn soon that the two abominations are sloth and idle thinking, the two virtues are work and the fear of God."	Ибо ты у меня скоро усвоишь, что два есть порока -- леность и праздномыслие, две добродетели -работа и страх Божий".
Still the child said nothing.	Ребенок опять ничего не сказал.
He had neither ever worked nor feared God.	Он никогда не работал и не боялся Бога.
He knew less about God than about work.	О Боге он знал меньше, чем о работе.
He had seen work going on in the person of men with rakes and shovels about the playground six days each week, but God had only occurred on Sunday.	Работа, которую олицетворяли люди с граблями и лопатами на площадке для игр, происходила на его глазах, шесть дней в неделю; Бог же появлялся только по воскресеньям.
And then-save for the concomitant ordeal of cleanliness-it was music that pleased the ear and words that did not trouble the ear at all-on the whole, pleasant, even if a little tiresome.	И тогда -- если не считать непременного испытания чистотой -- он был музыкой, приятной для слуха, и словами, слуха не задевавшими вовсе, -- в целом приятным, хотя и несколько утомительным.
He said nothing at all.	Мальчик ничего не сказал.
The buggy jolted on, the stout, wellkept team eagering, homing, barning.	Коляска подскакивала, крепкие, ухоженные мулы поторапливались -- к стойлу, к корму, к дому.
There was one other thing which he was not to remember until later, when memory no longer accepted his face, accepted the surface of remembering.	И было еще одно, что он вспомнил гораздо позже -- когда память уже не признавала того лица, не признавала поверхности воспоминания.
They were in the matron's office; he standing motionless, not looking at the stranger's eyes which he could feel upon him, waiting for the stranger to say what his eyes were thinking.	Они -- в кабинете начальницы: он стоит неподвижно, избегая смотреть в глаза незнакомцу, но чувствует на себе его взгляд и ждет, когда незнакомец скажет то, что думают его глаза.
Then it came:	И он слышит:

"Christmas.	"Кристмас.
A heathenish name.	Языческая фамилия.
Sacrilege.	Кощунство.
I will change that."	Я ее переменю".
"That will be your legal right," the matron said. "We are not interested in what they are called, but in how they are treated."	-- Это ваше законное право, -- ответила начальница. -- Нам важно, не как их зовут, а как с ними обращаются.
But the stranger was not listening to anyone anymore than he was talking to anyone.	-- Но чужой уже никого не слушал -- так же, как ни К кому не обращался.
"From now on his name will be McEachern."	-- С нынешнего дня его будут звать Макихерн.
"That will be suitable," the matron said. "To give him your name."	-- Это разумно, -- сказала начальница. -- Дать ему вашу фамилию.
"He will eat my bread and he will observe my religion," the stranger said. "Why should he not bear my name?"	-- Он будет есть мой хлеб и соблюдать мою веру, -- Сказал незнакомец. -- Почему бы ему не носить мою фамилию?
The child was not listening.	Мальчик не слушал.
He was not bothered.	Он был безучастен.
He did not especially care, anymore than if the man had said the day was hot when it was not hot.	Его это мало беспокоило -- не больше, чем если бы незнакомец сказал, что день жаркий, когда он на самом деле не жаркий.
He didn't even bother to say to himself, My name ain't McEachern.	Настолько мало, что он даже про себя не сказал Меня не Макихерном зовут.
My name is Christmas.	Меня зовут Кристма
There was no need to bother about that yet.	-- Беспокоиться из-за этого пока не стоило.
There was plenty of time.	Времени впереди было много.
"Why not, indeed?" the matron said. Chapter 7	-- Почему бы и нет, в самом деле? -- сказала начальница.
AND memory knows this; twenty years later memory is still to believe, On this day I became a man.	-- И вот что знает память -- двадцать лет спустя память еще будет верить В тот день я стал мужчиной.
The clean, Spartan room was redolent of Sunday.	Чистая спартанская комната благоухала воскресеньем.
In the windows the clean, darned curtains stirred faintly in a breeze smelling of turned earth and crabapple.	Чистые штопаные занавески на окнах колыхались от ветерка, пахшего взрыхленной землей и лесным яблоком.
Upon the yellow imitation oak melodeon with its pedals padded with pieces of frayed and outworn carpet sat a fruitjar filled with larkspur.	На желтом, под дуб мелодеоне, педали которого были обиты вытертой и обтрепанной ковровой тканью, стояла стеклянная банка с цветами шпорника.
The boy sat in a straight chair beside the table on which was a nickel lamp and an enormous Bible with brass clasps and hinges and a brass lock.	Мальчик сидел на жестком стуле за столом, на котором стояла никелированная лампа и лежала огромная Библия с латунными застежками и петлями и латунным замком.

He wore a clean white shirt without a collar. His trousers were dark, harsh, and new.	Мальчик был в чистой белой рубашке без воротничка и темных брюках, новых и жестких.
His shoes had been polished recently and clumsily, as a boy of eight would polish them, with small dull patches here and there, particularly about the heels, where the polish had failed to overlap.	Ботинки его были начищены недавно и неумело -как мог начистить восьмилетний ребенок -- с тусклыми пятнами там и сям, особенно на задниках, куда не попала вакса.
Upon the table, facing him and open, lay a Presbyterian catechism.	На столе перед ним лежал раскрытый пресвитерианский катехизис.
McEachern stood beside the table.	Макихерн стоял (у стола.
He wore a clean, glazed shirt, and the same black trousers in which the boy had first seen him.	Он был в чистой сатиновой рубашке и тех же черных брюках, в которых мальчик увидел его в первый раз.
His hair, damp, still unsilvered, was combed clean and stiff upon his round skull.	Его волосы, влажные и все еще без седины, были зачесаны на круглой голове гладко и аккуратно.
His beard was also combed, also still damp.	Борода -- тоже расчесана, тоже еще влажна.
"You have not tried to learn it," he said.	"Ты не старался выучить", -- сказал он.
The boy did not look up.	Мальчик не поднял глаз.
He did not move.	Он не шевельнулся.
But the face of the man was not more rocklike.	Лицо у мужчины было каменное.
"I did try."	"Я старался".
"Then try again.	"Тогда постарайся еще.
I'll give you another hour."	Даю тебе еще час".
From his pocket McEachern took a thick silver watch and laid it face up on the table and drew up a second straight, hard chair to the table and sat down, his clean, scrubbed hands on his knees, his heavy polished shoes set squarely.	Макихерн вынул из кармана пузатые серебряные часы, положил на стол циферблатом кверху, придвинул к столу еще один жесткий стул с прямой спинкой и сел, чисто вымытые руки положив на колени, ровно поставив ноги в тяжелых начищенных башмаках.
On them were no patches where the polish had failed to overlap.	На них не было тусклых пятен, не смазанных ваксой.
There had been last night at suppertime, though.	Вчера вечером, однако, -- во время ужина, -- они были.
And later the boy, undressed for bed and in his shirt, had received a whipping and then polished them again.	А позже, когда мальчик, раздевшись на ночь, остался в одной рубашке, его выпороли, и он начистил их сызнова.
The boy sat at the table.	Мальчик сидел за столом.
His face was bent, still, expressionless.	Лицо его, потупленное, неподвижное, не выражало ничего.
Into the bleak, clean room the springfilled air blew in fainting gusts.	В чистую голую комнату замирающими порывами влетал весенний ветер.
That was at nine o'clock.	Это происходило в девять часов утра.
They had been there since eight.	Они сидели тут с восьми.

There were churches nearby, but the Presbyterian church was five miles away; it would take an hour to drive it.	Церкви поблизости были, но пресвитерианская находилась в пяти милях и до нее был час езды.
At half past nine Mrs. McEachern came in.	В половине десятого появилась миссис Макихерн.
She was dressed, in black, with a bonnet-a small woman, entering timidly, a little hunched, with a beaten face.	Она робко заглянула в комнату -- уже в черном платье, в шляпе -- маленькая забитая женщина с чуть согнутой спиной.
She looked fifteen years older than the rugged and vigorous husband.	Выглядела она лет на пятнадцать старше своего кряжистого, ражего супруга.
She did not quite enter the room.	В комнату она даже не вошла.
She just came within the door and stood there for a moment, in her bonnet and her dress of rusty yet often brushed black, carrying an umbrella and a palm leaf fan, with something queer about her eyes, as if whatever she saw or heard, she saw or heard through a more immediate manshape or manvoice, as if she were the medium and the vigorous and ruthless husband the control.	Остановилась на пороге, постояла -- в шляпе, в черном платье, порыжелом, но, как всегда, вычищенном, с зонтиком и веером в руках; странное выражение было в ее глазах: казалось, все, что она слышит и видит, она слышит и видит через более явственный образ и голос мужчины -как если бы она была медиумом, а ее ражий, безжалостный муж -- духом.
He may have heard her.	Возможно, он и услышал ее.
But he neither looked up nor spoke.	Но не оглянулся и не заговорил.
She turned and went away.	Она повернулась и ушла.
Exactly on the dot of the hour McEachern raised his head.	Ровно через час Макихерн поднял голову.
"Do you know it now?" he said.	"Теперь знаешь?" -- спросил он.
The boy did not move.	Мальчик не шелохнулся.
"No," he said.	"Нет", -- сказал он.
McEachern rose, deliberately, without haste.	Макихерн встал, медленно, не спеша.
He took up the watch and closed it and returned it to his pocket, looping the chain again through his suspender.	Он взял со стола часы, закрыл их и положил в карман, снова пропустив цепь через подтяжку.
"Come," he said.	"Пошли, -- сказал он.
He did not look back.	Он не оглядывался.
The boy followed, down the hall, toward the rear; he too walked erect and in silence, his head up.	Мальчик последовал за ним по коридору в глубину дома; он тоже шел выпрямившись, молча, с поднятой головой.
There was a very kinship of stubbornness like a transmitted resemblance in their backs.	Их спины выражали одинаковое упрямство, будто наследственное.
Mrs. McEachern was in the kitchen. She still wore the hat, still carried the umbrella and the fan.	Миссис Макихерн была на кухне -все еще в шляпе, все еще с зонтиком и веером в руках.
She was watching the door when they passed it.	Она смотрела на дверь, когда они проходили мимо.
"Pa," she said.	"Па", -- сказала она.
Neither of them so much as looked at her.	Ни тот, ни другой даже головы не повернули.

They might not have heard, she might not have spoken, at all.	Словно не слышали, словно она и не сказала ничего.
They went on, in steady single file, the two backs in their rigid abnegation of all compromise more alike than actual blood could have made them.	Они прошли мимо двухзвенной цепочкой, -- более схожие в непреклонном отрицании всякого компромисса, чем если бы их связывало кровное родство.
They crossed the back yard and went on toward the stable and entered. McEachern opened the crib door and stood aside.	Они пересекли двор и вошли в хлев. Макихерн отворил дверь стойла и отступил в сторону.
The boy entered the crib. McEachern took from the wall a harness strap.	Мальчик вошел в стойло. Макихерн снял с гвоздя упряжной ремень.
It was neither new nor old, like his shoes.	Ремень был ни старый, ни новый, как его башмаки.
It was clean, like the shoes, and it smelled like the man smelled: an odor of clean hard virile living leather.	Он был чистым, как башмаки, и пах, как сам хозяин, -- чистой, крепкой, ядреной кожей.
He looked down at the boy.	Мужчина посмотрел на мальчика.
"Where is the book?" he said.	"Где книга? -- спросил он.
The boy stood before him, still, his face calm and a little pale beneath the smooth parchment skin.	Мальчик смирно стоял рядом, на его спокойном лице сквозь ровную пергаментную желтизну проступила легкая бледность.
"You did not bring it," McEachern said. "Go back and get it."	"Ты ее не принес, -- сказал Макихерн. -- Ступай обратно и принеси".
His voice was not unkind.	Голос его не был недобрым.
It was not human, personal, at all.	В нем вообще не было ничего человеческого, личного.
It was just cold, implacable, like written or printed words.	Он был просто холодный, неумолимый, как писанное или печатное слово.
The boy turned and went out.	Мальчик повернулся и вышел.
When he reached the house Mrs. McEachern was in the hall.	Когда он вошел в дом, миссис Макихерн была в коридоре.
"Joe," she said.	"Джо", -сказала она.
He did not answer.	Он не отозвался.
He didn't even look at her, at her face, at the stiff movement of one half lifted hand in stiff caricature of the softest movement which human hand can make.	Он даже не взглянул на нее -- на ее лицо, на деревянное движение руки, приподнявшейся в деревянной пародии на самый ласковый жест, доступный человеческой руке.
He walked stiffly past her, rigidfaced, his face rigid with pride perhaps and despair.	Он прошел мимо, как деревянный, с непреклонным лицом -- непреклонным, быть может, от гордости и отчаяния.
Or maybe it was vanity, the stupid vanity of a man.	А может быть -- от тщеславия, глупого мужского тщеславия.
He got the catechism from the table and returned to the stable.	Он взял со стола катехизис и вернулся в конюшню.

McEachern was waiting, holding the strap.	Макихерн ждал с ремнем наготове.
"Put it down," he said.	"Положи", -- сказал он.
The boy laid the book on the floor.	Мальчик положил книгу на пол.
"Not there," McEachern said, without heat. "You would believe that a stable floor, the stamping place of beasts, is the proper place for the word of God.	"Не сюда, -- сказал Макихерн без гнева. -- Ты думаешь, что пол в хлеву, топталище скота -место для Слова Божья.
But I'll learn you that, too."	Но я тебя и в этом направлю".
He took up the book himself and laid it on a ledge.	Он сам поднял книгу и положил на выступ.
"Take down your pants," he said. "We'll not soil them."	"Спусти штаны, -сказал он. -- Мы их марать не будем".
Then the boy stood, his trousers collapsed about his feet, his legs revealed beneath his brief shirt.	Штаны упали на пол; мальчик остался в короткой рубашке, не закрывавшей ног.
He stood, slight and erect.	Он стоял прямой и тонкий.
When the strap fell he did not flinch, no quiver passed over his face.	При первом ударе ремня он не отпрянул, не дрогнуло и его лицо.
He was looking straight ahead, with a rapt, calm expression like a monk in a picture. McEachern began to strike methodically, with slow and deliberate force, still without heat or anger.	Он смотрел прямо перед собой со спокойным, углубленным выражением, как монах на картине. Макихерн принялся хлестать, методично, медленно, с рассчитанной силой, по-прежнему без гнева и азарта.
It would have been hard to say which face was the more rapt, more calm, more convinced.	Трудно сказать, чье лицо было более спокойным и углубленным, в чьем было больше убежденности.
He struck ten times, then he stopped.	Он ударил десять раз и перестал.
"Take the book," he said. "Leave your pants be."	"Возьми книгу, -- сказал он. -- Штаны не трожь".
He handed the boy the catechism.	Он подал мальчику катехизис.
The boy took it.	Мальчик взял его.
He stood so, erect, his face and the pamphlet lifted, his attitude one of exaltation.	И продолжал стоять -- прямой, с поднятым лицом и книжкой, в позе благоговейного восторга.
Save for surplice he might have been a Catholic choir boy, with for nave the looming and shadowy crib, the rough planked wall beyond which in the ammoniac and dryscented obscurity beasts stirred now and then with snorts and indolent thuds. McEachern lowered himself stiffly to the top of a feed box, spreadkneed, one hand on his knee and the silver watch in the other palm, his clean, bearded face as firm as carved stone, his eyes ruthless, cold, but not unkind.	Он был точь-в-точь как мальчик из католического хора, только без стихаря, и вместо нефа уходило вглубь стойло, грубая дощатая стена, за которой в сухом аммиачном сумраке возилась, изредка всхрапывая и лениво стукая копытом, невидимая скотина. Макихерн, не сгибаясь, сел на ясли и сидел, расставив ноги, одну руку положив на колено, а на другой ладони держа серебряные часы; его чистое бородатое лицо было твердым, словно вытесанным из камня, глаза смотрели безжалостно и холодно, но не зло.
They remained so for another hour.	Так они провели час.
Before it was up Mrs. McEachern came to the back door of the house.	Один раз за это время в задней двери дома показалась миссис Макихерн.
But she did not speak.	Но ничего не сказала.

She just stood there, looking at the stable, in the hat, with the umbrella and the fan.	Только постояла, глядя на хлев, в шляпе, с зонтиком и веером.
Then she went back into the house.	Потом вернулась в дом.
Again on the exact second of the hour McEachern returned the watch to his pocket.	И снова ровно через час, секунда в секунду, Макихерн спрятал часы в карман.
"Do you know it now?" he said.	"Теперь знаешь? -- спросил он.
The boy didn't answer, rigid, erect, holding the open pamphlet before his face. McEachern took the book from between his hands.	Мальчик не ответил -- прямой, застывший, с рас"рытой книжкой перед глазами. Макихерн вынул книжку из его рук.
Otherwise, the boy did not move at all.	Мальчик при этом не шелохнулся.
"Repeat your catechism," McEachern said.	"Повторяй катехизис", -- сказал Макихерн.
The boy stared straight at the wall before him.	Мальчик смотрел на стену прямо перед собой.
His face was now quite white despite the smooth rich pallor of his skin.	Теперь лицо его было совсем белым, несмотря на ровный насыщенный тон кожи.
Carefully and deliberately McEachern laid the book upon the ledge and took up the strap.	Неторопливо и аккуратно Макихерн положил книгу на выступ и взял ремень.
He struck ten times.	Он ударил десять раз.
When he finished, the boy stood for a moment longer motionless.	Когда он кончил, мальчик еще мгновение стоял неподвижно.
He had had no breakfast yet; neither of them had eaten breakfast yet.	Он еще не завтракал; они оба еще не завтракали.
Then the boy staggered and would have fallen if the man had not caught his arm, holding him up.	Затем мальчик пошатнулся и упал бы, если бы Макихерн не схватил его за руку и не поддержал.
"Come," McEachern said, trying to lead him to the feed box. "Sit down here."	"Поди, -- сказал Макихерн и потянул его к яслям. -- Сядь тут".
"No," the boy said.	"Нет", -- сказал мальчик.
His arm began to jerk in the man's grasp. McEachern released him.	И стал выдергивать руку, которую держал Макихерн. Тот отпустил.
"Are you all right?	"Что с тобой?
Are you sick?"	Ты болен?"
"No," the boy said. His voice was faint, his face was quite white.	"Нет", -- сказал мальчик. -- Голос у него был слабый, лицо -- белое.
"Take the book," McEachern said, putting it into the boy's hand.	"Возьми книгу", -- сказал Макихерн, вкладывая ее в руку мальчика.
Through the crib window Mrs. McEachern came into view, emerging from the house.	За окном показалась миссис Макихерн -- она опять вышла из дома.
She now wore a faded Mother Hubbard and a sunbonnet, and she carried a cedar bucket.	Теперь она была в соломенной шляпе и длинном линялом платье и несла кедровую бадью.
She crossed the window without looking toward the crib, and vanished.	Она прошла за окном, не взглянув в их сторону, и скрылась из виду.

After a time the slow creak of a well pulley reached them, coming with a peaceful, startling quality upon the Sabbath air.	Немного погодя до них донесся протяжный скрип колодезного ворота, звучавший мирно и удивительно в тишине богослужебного дня.
Then she appeared again in the window, her body balanced now to the bucket's weight in her hand, and reentered the house without looking toward the stable.	Потом она снова прошла за окном, изогнувшись под тяжестью бадьи, и скрылась в доме, не взглянув на хлев.
Again on the dot of the hour McEachern looked up from the watch.	Снова ровно через час Макихерн оторвал взгляд от часов.
"Have you learned it?" he said.	"Ты выучил? -спросил он.
The boy did not answer, did not move.	Мальчик не ответил, не пошевелился.
When McEachern approached he saw that the boy was not looking at the page at all, that his eyes were quite fixed and quite blank.	Когда Макихерн подошел к нему, он увидел, что мальчик вовсе не смотрит на страницу, что глаза у него -- остановившиеся и пустые.
When he put his hand on the book he found that the boy was clinging to it as if it were a rope or a post.	Когда он взялся за книгу, он обнаружил, что мальчик цепляется за нее, Как за веревку или за столб.
When McEachern took the book forcibly from his hands, the boy fell at full length to the floor and did not move again.	Когда он силой отнял у него книгу, мальчик грянулся об пол и больше не шевелился.
When he came to it was late afternoon.	Когда мальчик очнулся, день был на исходе.
He was in his own bed in the attic room with its lowpitched roof.	Он лежал на своей кровати в чердачной комнате под покатой крышей.
The room was quiet, already filling with twilight.	В комнате стояла тишина, вползали сумерки.
He felt quite well, and he lay for some time, looking peacefully up at the slanted ceiling overhead, before he became aware that there was someone sitting beside the bed.	Ему было хорошо; он лежал, покойно глядя на скошенный потолок, и не сразу почувствовал, что рядом кто-то сидит.
It was McEachern.	Это был Макихерн.
He now wore his everyday clothes also-not the overalls in which he went to the field, but a faded dean shirt without a collar, and faded, clean khaki trousers.	Теперь он тоже был одет побудничному -- не в комбинезон, в котором ходил в поле, а в выгоревшую чистую рубашку без воротничка и выгоревшие чистые брюки защитного цвета.
"You are awake," he said.	"Ты не спишь", -- сказал он.
His hand came forth and turned back the cover.	Он протянул руку и отвернул покрывало.
"Come," he said.	"Давай", -- сказал он.
The boy did not move.	Мальчик не шевелился.
"Are you going to whip me again?"	"Вы опять будете меня бить?"
"Come," McEachern said. "Get up."	"Давай, -- сказал Макихерн. -- Встань".

The boy rose from the bed and stood, thin, in clumsy cotton underclothes. McEachern was moving also, thickly, with clumsy, musclebound movements, as if at the expenditure of tremendous effort; the boy, watching with the amazeless interest of a child, saw the man kneel slowly and heavily beside the bed.	Мальчик слез с кровати и встал -- худенький, в мешковатом бумажном белье. Макихерн тоже зашевелился -туго, неуклюже, как будто его сковывали собственные мышцы и движение стоило ему неимоверной затраты сил; мальчик с детским интересом, но без удивления наблюдал, как он медленно и тяжело опускается на колени.
"Kneel down," McEachern said.	"Стань на колени", -- сказал Макихерн.
The boy knelt; the two of them knelt in the close, twilit room: the small figure in cutdown underwear, the ruthless man who had never known either pity or doubt. McEachern began to pray.	Мальчик стал; в тесной сумрачной комнате стояли на коленях двое: ребенок в перешитом белье и безжалостный мужчина, не знавший, что такое сомнение или сострадание. Макихерн начал молиться.
He prayed for a long time, his voice droning, soporific, monotonous.	Он молился долго, монотонным, нудным, усыпляющим голосом.
He asked that he be forgiven for trespass against the Sabbath and for lifting his hand against a child, an orphan, who was dear to God.	Он просил, чтобы ему простилось прегрешение против воскресного дня и то, что он поднял руку на ребенка, на сироту, любезного Богу.
He asked that the child's stubborn heart be softened and that the sin of disobedience be forgiven him also, through the advocacy of the man whom he had flouted and disobeyed, requesting that Almighty be as magnanimous as himself, and by and through and because of conscious grace.	Он просил, чтобы упрямое сердце ребенка смягчилось, и ему тоже простился грех непослушания, -- по ходатайству человека, которого мальчик презрел и ослушался, -- и предлагал Всевышнему быть таким же великодушным, как он сам, по причине и вследствие сознательного милосердия.
He finished and rose, heaving to his feet.	Он кончил и грузно поднялся на ноги.
The boy still knelt.	Мальчик остался на коленях.
He did not move at all.	Он вообще не пошевелился.
But his eyes were open (his face had never been hidden or even lowered) and his face was quite calm; calm, peaceful, quite inscrutable.	Но глаза его были открыты (он ни разу не отвернул, даже не потупил лица) и лицо было вполне спокойно-спокойно, безмятежно, вполне непроницаемо.
He heard the man fumble at the table on which the lamp sat.	Он услышал, как мужчина возится у стола, где стоит лампа.
A match scraped, spurted; the flame steadied upon the wick, beneath the globe upon which the man's hand appeared now as if it had been dipped in blood.	Чиркнула, вспыхнула спичка. Пламя выровнялось на фитиле под стеклянным шаром, на котором рука мужчины казалась кровавой.
The shadows whirled and steadied. McEachern lifted something from the table beside the lamp: the catechism.	Тени метнулись и выровнялись. Макихерн что-то взял со стола возле лампы: катехизис.
He looked down at the boy: a nose, a cheek jutting, granitelike, bearded to the caverned and spectacled eyesocket.	Он обернулся к мальчику: нос, гранитный выступ скулы, заросшей волосами до самой глазницы, прикрытой стеклом очков.
"Take the book," he said.	"Возьми книгу", -- сказал он.
It had begun that Sunday morning before breakfast.	Началось это в воскресенье, до завтрака.
He had had no breakfast; likely neither he nor the man had once thought of that.	Он так и не позавтракал; вероятно, ни он, ни Макихерн о еде ни разу не вспомнили.

The man himself had eaten no breakfast, though he had gone to the table and demanded absolution for the food and for the necessity of eating it.	Макихерн тоже не завтракал, хотя подошел к столу и попросил прощения за пищу и необходимость ею питаться.
At the noon meal he had been asleep, from nervous exhaustion.	Обеденный час мальчик проспал из-за нервного переутомления.
And at supper time neither of them had thought of food.	А об ужине ни тот, ни другой не вспомнили.
The boy did not even know what was wrong with him, why he felt weak and peaceful.	Мальчик даже не понимал, что с ним происходит, почему он ощущает такую слабость и покой.
That was how he felt ás he lay in bed.	Вот и все, что он чувствовал, лежа в кровати.
The lamp was still burning; it was now full dark outside.	Лампа еще горела; на дворе было темно.
Some time had elapsed, but it seemed to him that if he turned his head he would still see the two of them, himself and the man, kneeling beside the bed, or anyway, in the rug the indentations of the twin pairs of knees without tangible substance.	Время шло; но ему казалось, что если он повернет голову, то увидит обоих, себя и мужчину, на коленях возле кровати или, по крайней мере, ямки на коврике от двух пар колен, не заполненные ничем осязаемым.
Even the air seemed still to excrete that monotonous voice as of someone talking in a dream, talking, adjuring, arguing with a Presence who could not even make a phantom indentation in an actual rug.	Сам воздух, казалось, еще источал этот монотонный голос, который был похож на бормотание сновидца и говорил, умолял, препирался с кем-то, не способным даже оставить призрачную ямку на настоящем коврике.
He was lying so, on his back, his hands crossed on his breast like a tomb effigy, when he heard again feet on the cramped stairs.	Так он лежал -- на спине, скрестив на груди руки, словно надгробное изваяние, -- и вдруг снова услышал на узкой лесенке шаги.
They were not the man's; he had heard McEachern drive away in the buggy, departing in the twilight to drive three miles and to a church which was not Presbyterian, to serve the expiation which he had set himself for the morning.	Шаги были не мужские: он слышал, как в сумерки Макихерн уехал на коляске в церковь, не пресвитерианскую, а ближнюю, в трех милях, -замаливать утреннее.
Without turning his head the boy heard Mrs. McEachern toil slowly up the stairs.	Не поворачивая головы, мальчик слышал, как карабкается по лестнице миссис Макихерн.
He heard her approach across the floor.	Слышал, как приближается к его кровати.
He did not look, though after a time her shadow came and fell upon the wall where he could see it, and he saw that she was carrying something.	Он не смотрел на нее, но скоро ее тень упала на стену, стала видна, и он увидел, что миссис Макихерн несет какую-то вещь.
It was a tray of food.	Это был поднос с едой.
She set the tray on the bed.	Она поставила поднос на кровать.
He had not once looked at her.	Он ни разу не взглянул на нее.
He had not moved.	Не шевельнулся.
"Joe," she said.	"Джо", -- сказала она.
He didn't move.	Он не шевелился.
"Joe," she said.	"Джо", -- сказала она.
She could see that his eyes were open.	Она видела, что глаза у него открыты.

She did not touch him.	Она к нему не прикоснулась.
"I ain't hungry," he said.	"Не хочу есть", -- сказал он.
She didn't move.	Миссис Макихерн не шевелилась.
She stood, her hands folded into her apron.	Она стояла, сложив руки под фартуком.
She didn't seem to be looking at him, either.	Казалось, она на него тоже не смотрит.
She seemed to be speaking to the wall beyond the bed.	Казалось, она обращается к стене над его кроватью.
"I know what you think.	"Я знаю, что ты думаешь.
It ain't that.	Нет.
He never told me to bring it to you.	Он не говорил, чтобы я отнесла тебе поесть.
It was me that thought to do it.	Я сама догадалась.
He don't know.	Он не знает.
It ain't any food he sent you," He didn't move.	Эта еда не от него". Он не шевелился.
His face was calm as a graven face, looking up at the steep pitch of the plank ceiling.	Его лицо было спокойно, как лицо изваяния, и обращено к скату дощатого потолка:
"You haven't eaten today.	"Ты целый день не ел.
Sit up and eat.	Сядь и поешь.
It wasn't him that told me to bring it to you.	Это не он велел, чтобы я отнесла тебе поесть.
He don't know it.	Он не знает.
I waited until he was gone and then I fixed it myself."	Я сама собрала -- ждала только пока он уедет".
He sat up then.	Тогда он сел.
While she watched him he rose from the bed and took the tray and carried it to the corner and turned it upside down, dumping the dishes and food and all onto the floor.	У нее на глазах он поднялся с кровати, взял поднос, ушел с ним в угол и перевернул, скинув посуду с едой на пол.
Then he returned to the bed, carrying the empty tray as though it were a monstrance and he the bearer, his surplice the cutdown undergarment which had been bought for a man to wear.	Затем он вернулся на кровать, держа поднос как дароносицу, только вместо стихаря на нем было белье, купленное для взрослого и ушитое.
She was not watching him now, though she had not moved.	Она уже не смотрела на него, хотя ни разу за это время не пошевелилась.
Her hands were still rolled into her apron.	Руки ее были спрятаны под фартуком.
He got back into bed and lay again on his back, his eyes wide and still upon the ceiling.	Он влез на кровать и снова лег навзничь, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.
He could see her motionless shadow, shapeless, a little hunched.	Он видел ее неподвижную тень, расплывчатую, чуть согнутую.
Then it went away.	Потом тень исчезла.
He did not look, but he could hear her kneel in the corner, gathering the broken dishes back into the tray.	Он не повернул головы, но услышал, как она присела в углу и собирает на поднос разбитую посуду.

Then she left the room.	Потом она вышла из комнаты.
It was quite still then.	Стало совсем тихо.
The lamp burned steadily above the steady wick; on the wall the flitting shadows of whirling moths were as large as birds.	Лампа горела ровно, ровным язычком; на стене мелькали тени мошек, большие, как птицы.
From beyond the window he could smell, feel, darkness, spring, the earth.	Он чуял, слышал за окном темноту, весну, землю.
He was just eight then.	Тогда ему было всего восемь лет.
It was years later that memory knew what he was remembering; years after that night when, an hour later, he rose from the bed and went and knelt in the corner as he had not knelt on the rug, and above the outraged food kneeling, with his hands ate, like a savage, like a dog.	Годы прошли, прежде чем память распознала то, что он помнил; годы-с того вечера, когда через час после ее ухода он поднялся с кровати, пошел и стал на колени в углу, как не желал стоять на коврике, -- и, над поруганной пищей склонившись, стал есть, как дикарь, как собака.
It was dusk; already he should have been miles toward home.	Сумерки; ему полагалось быть за несколько миль отсюда -- дома.
Although his Saturday afternoons were free, he had never before been this far from home this late.	Хотя в субботние вечера он принадлежал самому себе, никогда еще в такой поздний час он не отлучался так далеко от дома.
When he reached home he would be whipped.	Дома его ожидала порка.
But not for what he might have or might not have done during his absence.	Но не за то, что он сделал -- или не сделал -- во время отлучки.
When he reached home he would receive the same whipping though he had committed no sin as he would receive if McEachern had seen him commit it.	Хотя он не совершил никакого греха, по возвращении его должны были выпороть так же, как если бы он согрешил на глазах Макихерна.
But perhaps he did not yet know himself that he was not going to commit the sin.	Но он, наверное, и сам еще не знал, что не согрешит.
The five of them were gathered quietly in the dusk about the sagging doorway of a deserted sawmill shed where, waiting hidden a hundred yards away, they had watched the negro girl enter and look back once and then vanish.	Впятером они тихо собрались в сумерки у покосившихся дверей брошенной лесопилки, куда перед тем вошла и, раз оглянувшись, скрылась девушка-негритянка, за которой они наблюдали, спрятавшись метрах в ста.
One of the older boys had arranged it and he went in fast.	Устроил это один из ребят постарше -он и вошел первым.
The others, boys in identical overalls, who lived within a three mile radius, who, like the one whom they knew as Joe McEachern, could at fourteen and fifteen plow and milk and chop wood like grown men, drew straws for turns.	Остальные-подростки в одинаковых комбинезонах, жившие в радиусе трех миль отсюда и в свои четырнадцать-пятнадцать лет, подобно тому, кто звался среди них Джо Макихерной, умевшие пахать, доить и колоть дрова не хуже взрослых, -- тащили соломинки, разыгрывая очередь.
Perhaps he did not even think of it as a sin until he thought of the man who would be waiting for him at home, since to fourteen the paramount sin would be to be publicly convicted of virginity.	Он, наверное, и не думал об этом как о грехе, пока не подумал о человеке, который ждет его дома, -ибо первейший грех для четырнадцатилетнего -быть публично обвиненным в девственности.
His turn came.	Настал его черед.

He entered the shed.	Он вошел в сарай.
It was dark.	Там было темно.
At once he was overcome by a terrible haste.	Сразу же им овладело страшное нетерпение.
There was something in him trying to get out, like when he had used to think of toothpaste.	Что-то рвалось из него, как раньше, когда он думал о зубной пасте.
But he could not move at once, standing there, smelling the woman, smelling the negro all at once; enclosed by the womanshenegro and the haste, driven, having to wait until she spoke: a guiding sound that was no particular word and completely unaware.	Но он не мог двинуться с места: внезапно почуяв женщину, почуяв негра, стоял, обуянный негроженским, охваченный нетерпением, и вынужден был ждать, пока не услышал от нее путеводного звука, который не был осмысленным словом и получился нечаянно.
Then it seemed to him that he could see her-something, prone, abject; her eyes perhaps.	Тогда ему показалось, что он видит ее: что-то распростертое, жалкое, может быть -- и ее глаза.
Leaning, he seemed to look down into a black well and at the bottom saw two glints like reflection of dead stars.	Нагнувшись, он словно заглянул в черный колодец и на дне его увидел мерцание -- как отблески мертвых звезд.
He was moving, because his foot touched her.	Он уже двигался, потому что его нога коснулась ее.
Then it touched her again because he kicked her.	Потом коснулась еще раз, потому что он ее пнул.
He kicked her hard, kicking into and through a choked wail of surprise and fear.	И снова пнул, с силой, и продолжал пинать придушенный вопль удивления и страха.
She began to scream, he jerking her up, clutching her by the arm, hitting at her with wide, wild blows, striking at the voice perhaps, feeling her flesh anyway, enclosed by the womanshenegro and the haste.	Она завизжала, он схватил ее за руку, рванул вверх и стал бить, исступленно, наотмашь, молотя, может быть, ее голос, но попадая в плоть -- обуянный негроженским, охваченный нетерпением.
Then she fled beneath his fist, and he too fled backward as the others fell upon him, swarming, grappling, fumbling, he striking back, his breath hissing with rage and despair.	Затем она отлетела от его кулака, и сам он тоже отлетел назад, потому что остальные навалились на него, толпясь, хватая, шаря, а он отвечал ударами, и в горле у него клокотало от ярости и отчаяния.
Then it was male he smelled, they smelled; somewhere beneath it the She scuttling, screaming.	Он чуял теперь только мужской запах, они -тоже, а где-то внизу визжала, пыталась выбраться Она.
They trampled and swayed, striking at whatever hand or body touched, until they all went down in a mass, he underneath Yet he still struggled, fighting, weeping.	Они топали и мотались, молотя по всему, что касалось руки или тела, и наконец рухнули кучей-Джо в самом низу. Но он и тут отбивался, боролся, плача.
There was no She at all now.	Она уже не существовала.
They just fought; it was as if a wind had blown among them, hard and clean.	Они просто дрались -- словно ветром их обдало, резким и свежим.
They held him down now, holding him helpless.	Они придавили его, растянули на земле.
"Will you quit now?	"Ну, кончишь теперь?
We got you.	Ты попался.
Promise to quit now."	Говори, кончишь?"

"No," he said.	-- Нет, -- сказал он.
He heaved, twisting.	Он извивался, пробовал встать.
"Quit, Joel You can't fight all of us.	-- Кончай, Джо! Со всеми не сладишь.
Don't nobody want to fight you, anyway."	Мы же не хотим с тобой драться.
"No," he said, panting, struggling.	-- Нет, -- сказал он, пыхтя и вырываясь.
None, of them could see, tell who was who.	Ни один из них не мог разглядеть, где -- кто.
They had completely forgot about the girl, why they had fought, if they had ever known.	Они совсем забыли о девушке, о причине драки и о том, была ли вообще причина.
On the part of the other four it had been purely automatic and reflex: that spontaneous compulsion of the male to fight with or because of or over the partner with which he has recently or is about to copulate.	Для тех четверых все получилось автоматически, непроизвольно: инстинктивное побуждение самца драться за самку или из-за самки, с которой он спарился недавно или желает спариться.
But none of them knew why he had fought.	Но никто из них не понимал, почему дерется он.
And he could not have told them.	А он им сказать не мог.
They held him to the earth, talking to one another in quiet, strained voices.	Они прижимали его к земле и переговаривались тихими сдавленными голосами.
"Some, of you all back there get away.	-- Эй вы, сзади, давайте отсюда.
Then the rest of us will turn him loose at the same time."	А потом мы его отпустим, разом.
"Who's got him?	-- Кто его держит?
Who is this I've got?"	Кого я держу?
"Here; turn loose.	-- Эй, пусти.
Now wait: here he is.	Так, погоди... вот он...
Me and-" Again the mass of them surged, struggled.	Мы с... -- Снова вся куча вздыбилась, напряглась.
They held him ,again. "We got him here.	Они снова его прижали. -- Он тут, под нами.
You all turn loose and get out.	А вы отпускайте и -- ходу.
Give us room."	Дайте нам повернуться.
Two of them rose and backed away, into the door.	Двое поднялись и отступили за дверь.
Then the other two seemed to explode upward out of the earth, the duskfilled shed, already running.	Затем другие двое, словно подброшенные взрывом, вылетели из темного сарая и бросились бежать.
Joe struck at them as soon as he was free, but they were already clear.	Джо ударил сразу, как -- только его отпустили, но уже никого не достал.
Lying on his back he watched the four of them run on in the dusk, slowing, turning to look back.	Лежа на спине, он смотрел, как убегает в сумерках четверка, замедляет ход, оборачивается.
He rose and emerged from the shed.	Он поднялся и вышел из сарая.
He stood in the door, brushing himself off, this too purely automatic, while a short distance away they huddled quietly and looked back at him.	Он стоял у двери, отряхиваясь -- тоже непроизвольно, -- а они тихо сошлись невдалеке и наблюдали за ним.

He did not look at them.	Он на них не смотрел.
He went on, his overalls duskcolored in the dusk.	Он зашагал прочь; комбинезон его сливался с сумерками.
It was late now..	Час был поздний.
The evening star was rich and heavy as a jasmine bloom.	Тяжелая и сочная вечерняя звезда висела, как цветок жасмина.
He did not look back once.	Он ни разу не оглянулся.
He went on, fading, phantomlike; the four boys who watched him huddled quietly, their faces small and pale with dusk.	Он уходил, призраком тая в темноте; четверо ребят следили за ним, сбившись в кучку, и лица их в сумерках были маленькими и бледными.
From the group a voice spoke suddenly, loud:	Вдруг один из них произнес неожиданно громко:
"Yaaah!"	"Ага-а-а!"
He did not look back.	Джо не оглянулся.
A second voice said quietly, carrying quietly, dear:	Другой голос тихо сказал, прозвучал тихо, внятно:
"See you tomorrow at church, Joe."	"Покедова, Джо, до завтра".
He didn't answer.	Он не ответил.
He went on.	Продолжал идти.
Now and then he brushed at his overalls, mechanically, with his hands.	То и дело механическим жестом он отряхивал комбинезон.
When he came in sight of home all light had departed from the west.	Когда впереди показался дом, небо на западе уже потухло совершенно.
In the pasture behind the barn there was a spring: a clump of willows in the darkness smelt and heard but not seen.	На выгоне за сараем бил родник: купа ив шумела и пахла, но была неразличима.
When he approached the fluting of young frogs ceased like so many strings cut with simultaneous scissors.	Когда он приблизился, трели молодых лягушек смолкли разом, как струны, перерезанные ножницами.
He knelt; it was too dark to discern even his silhouetted head.	Он опустился на колени; в темной воде не видно было даже очертаний его головы.
He bathed his face, his swollen eye.	Он ополоснул лицо, заплывший глаз.
He went on, crossing the pasture toward the kitchen light.	Потом пошел дальше -- через выгон, к свету в кухонном окне.
It seemed to watch him, biding and threatful, like an eye.	Оно следило за ним, выжидательно и угрожающе, как глаз.
When he reached the lot fence he stopped, looking at the light in the kitchen window.	Перед изгородью он остановился, глядя в освещенное окно.
He stood there for a while, leaning on the fence.	Постоял немного, опершись на изгородь.
The grass was aloud, alive with crickets.	В траве дружно стрекотали кузнечики.
Against the dewgray-earth and the dark bands of trees fireflies drifted and faded, erratic and random.	Над росно-серой землей, между темных древесных стволов плавали и гасли светляки, блуждающие и неверные.

A mockingbird sang in a tree beside the house.	На дереве возле дома пел пересмешник.
Behind him, in the woods beyond the spring, two whippoorwills whistled.	Дальше, в лесу за родником, свистали два козодоя.
Beyond them, as though beyond some ultimate horizon of summer, a hound howled.	А еще дальше, словно за какимто последним горизонтом лета, выла собака.
Then he crossed the fence and saw someone sitting quite motionless in the door to the stable in which waited the two cows which he had not yet milked.	Он прошел за ограду и в дверях хлева, где его дожидались две недоеные коровы, увидел неподвижно сидящего человека.
He seemed to recognise McEachern without surprise, as if the whole situation were perfectly logical and reasonable and inescapable.	Он узнал Макихерна и даже не удивился -- словно встреча эта была совершенно естественной, оправданной и неизбежной.
Perhaps he was thinking then how he and the man could always count upon one another, depend upon one another; that it was the woman alone who was unpredictable.	Возможно, ему пришло в голову, что они двое всегда могут друг на друга рассчитывать, положиться друг на друга; что только ее поступки нельзя предугадать.
Perhaps he saw no incongruity at all in the fact that he was about to be punished, who had refrained from what McEachern would consider the cardinal sin which he could commit, exactly the same as if he had committed it. McEachern did not rise.	Возможно, он не видел ничего несообразного в том, что, хотя он и воздержался от греха, который в глазах Макихерна был бы самым тяжким из возможных грехов, его сейчас накажут так же, как если бы он согрешил. Макихерн не встал.
He still sat, stolid and rocklike, his shirt a white blur in the door's black yawn.	Он продолжал сидеть, бесстрастный, каменный, и рубашка его смутно белела в черном зеве двери.
"I have milked and fed," he said.	"Я подоил и накормил", -- сказал он.
Then he rose, deliberately.	Потом встал, неторопливо.
Perhaps the boy knew that he already held the strap in his hand.	Возможно, мальчик знал, что ремень уже у него в руке.
It rose and fell, deliberate, numbered, with deliberate, flat reports.	Он взлетал и падал неторопливо, по счету, с пресными неторопливыми хлопками.
The boy's body might have been wood or stone; a post or a tower upon which the sentient part of him mused like a hermit, contemplative and remote with ecstasy and selfcrucifixion.	Тело мальчика было как будто из дерева, из камня: столп или башня, на котором чувствилище его размышляло, как отшельник, -- созерцательно и отстранение, в экстазе самораспятия.
As they approached the kitchen they walked side by side.	К кухне они подошли бок о бок.
When the light from the window fell upon them the man stopped and turned, leaning, peering.	Когда свет из окна упал на них, мужчина остановился, повернулся, приблизил к нему лицо, вглядываясь.
"Fighting," he said. "What was it about?"	-- Дрался, -- сказал он. -- Из-за чего?
The boy did not answer.	Мальчик не ответил.
His face was quite still, composed.	Вид у него был бесстрастный, сосредоточенный.
After a while he answered.	Немного погодя он ответил.
His voice was quiet, cold.	Голос его был ровен, холоден.
"Nothing."	-- Просто так.

They stood there.	Они стояли.
"You mean, you can't tell or you won't tell?" The boy did not answer.	-- Ты что же -- не можешь сказать или не хочешь сказать? -- Мальчик не ответил.
He was not looking down.	Он не смотрел в землю.
He was not looking at anything. "Then, if you don't know you are a fool.	Он ни на что не смотрел. -- Если ты сам не знаешь, ты дурак.
And if you won't tell you have been a knave.	А если не хочешь сказать, значит, ты нашкодил.
Have you been to a woman?"	Ты был с женщиной?
"No," the boy said.	-- Нет, -- ответил мальчик.
The man looked at him.	Мужчина смотрел на него.
When he spoke his tone was musing.	Когда он заговорил, тон у него был задумчивый.
"You have never lied to me.	-- Ты никогда мне не лгал.
That I know of, that is." He looked at the boy, at the still profile. "Who were you fighting with?"	То есть, сколько я знаю. -- Он смотрел на мальчика, на его спокойный профиль. -- С кем ты дрался?
"There was more than one."	-- Там был не один.
"Ah," the man said. "You left marks on them, I trust?"	-- Ага, -- сказал мужчина. -- Я полагаю, ты им оставил память?
"I don't know.	-- Не знаю.
I reckon so."	Наверно.
"Ah," the man said. "Go and wash.	-- Ага, -- сказал мужчина. -- Поди умойся.
Supper is ready."	Ужин готов.
When he went to bed that night his mind was made up to run away.	В ту ночь он ложился спать с твердым решением бежать из дома.
He felt like an eagle: hard, sufficient, potent, remorseless, strong.	Он чувствовал себя, как орел: суровым, независимым, могущественным, беспощадным, сильным.
But that passed, though he did not then know that, like the eagle, his own flesh as well as all space was still a cage.	Но это прошло, хотя он не понимал тогда, что ему, как орлу, клеткой была собственная плоть и все окружающее пространство.
McEachern did not actually miss the heifer for two days.	Макихерн хватился телки только на третий день.
Then he found the new suit where it was hidden in the barn; on examining it he knew that it had never been worn.	И то потому, что наткнулся на спрятанный в хлеву новый костюм. Осмотрев его, он понял, что костюм ни разу не надеван.
He found the suit in the forenoon.	Костюм он нашел утром.
But he said nothing about it.	Но ничего об этом не сказал.
That evening he entered the barn where Joe was milking.	А вечером пришел в хлев, где Джо доил корову.

Sitting on the low stool, his head bent against the cow's flanks, the boy's body was now by height at least the body of a man.	Хотя он сидел на низкой скамеечке, прислонясь головой к коровьему боку, нетрудно было заметить, что ростом он не уступит взрослому мужчине.
But McEachern did not see that.	Но Макихерн этого не видел.
If he saw anything at all, it was the child, the orphan of five years who had sat with the still and alert and unrecking passiveness of an animal on the seat of his buggy on that December evening twelve years ago.	Если он что и видел, то-ребенка, пятилетнего сироту, который сидел с ним в коляске декабрьским утром двенадцать лет назад, настороженно замерший и покорно-безразличный, как животное.
"I don't see your heifer," McEachern said.	"Я не вижу твоей телки", -- сказал Макихерн.
Joe didn't answer.	Джо не ответил.
He bent above the bucket, above the steady hissing of milk. McEachern stood behind and above him, looking down at him.	Он склонился над подойником, над шипящей струей молока. Макихерн Стоял позади него, над ним, глядя сверху.
"I said, your heifer has not come up."	-- Я говорю, твоей телки не видно.
"I know it," Joe said. "I reckon she is down at the creek.	-- Знаю, -- сказал Джо. -- Она, наверно, у ручья.
I'll look after her, being as she belongs to me."	Я за ней сам присмотрю, раз она моя.
"Ah," McEachern said.	-- Ага, -- сказал Макихерн.
His voice was not raised. "The creek at night is no place for a fifty dollar cow."	Он не повысил голоса. -Пятидесятидолларовой телке вечером не место у ручья.
"It'll be my loss, then," Joe said. "It was my cow."	-- Ну, это будет моя потеря, -- сказал Джо. -Корова была моя.
"Was?" McEachern said. "Did you say was my cow?"	-- Была? -- переспросил Макихерн. -- Ты сказал, корова была твоя?
Joe did not look up.	Джо не поднял головы.
Between his fingers the milk hissed steadily into the pail.	Струя молока из-под его пальцев с тихим шипением толкалась в подойник.
Behind him he heard McEachern move.	Он слышал, что Макихерн ходит у него за спиной.
But Joe did not look around until the milk no longer responded.	Но не оглядывался, пока не кончил доить.
Then he turned. McEachern was sitting on a wooden block in the door.	Тогда он повернулся. Макихерн сидел на чурбаке у двери.
"You had better take the milk on to the house first," he said.	-- Ты бы снес сперва домой молоко, -- сказал он.
Joe stood, the pail swinging from his hand.	Джо встал; в руке у него покачивалось ведерко.
His voice was dogged though quiet.	Он ответил упрямо, но спокойно:
"I'll find her in the morning."	-- Утром ее найду.
"Take the milk on to the house," McEachern said. "I will wait for you here."	-- Снеси домой молоко, -- сказал Макихерн. -- Я подожду тебя тут.
For a moment longer Joe stood there.	Джо постоял еще секунду.

Then he moved.	Потом повернулся.
He emerged and went on to the kitchen.	Он вышел из хлева и направился к кухне.
Mrs. McEachern came in as he was setting the pail onto the table.	Когда он ставил подойник на стол, появилась миссис Макихерн.
"Supper is ready," she said. "Has Mr. McEachern come to the house yet?"	-- Ужин готов, -- сказала она. -- Мистер Макихерн уже дома?
Joe was turning away, back toward the door.	Джо отвернулся к двери.
"He'll be in soon," he said.	-- Скоро придет, -- сказал он.
He could feel the woman watching him.	Он чувствовал, что женщина смотрит на него.
She said, in a tone tentative, anxious:	Она сказала обеспокоено, несмело:
"You'll have just time to wash."	-- Ты как раз успеешь умыться.
"We'll be in soon." He returned to the barn.	-- Скоро придем. -- Он вернулся в хлев.
Mrs. McEachern came to the door and looked after him.	Миссис Макихерн подошла к двери и смотрела ему вслед.
It was not yet full dark and she could see her husband standing in the barn door.	Еще не совсем стемнело, и она увидела в дверях хлева фигуру мужа.
She did not call.	Она не позвала его.
She just stood there and watched the two men meet.	Просто стояла и смотрела, как сходятся двое мужчин.
She could not hear what they said.	Что они говорят, она не могла расслышать.
"She will be down at the creek, you say?" McEachern said.	-- Так, говоришь, она у ручья? -- спросил Макихерн.
"I said she may be.	-- Я сказал -- может быть.
This is a goodsized pasture."	На выгоне места много.
"Ah," McEachern said.	-- Ага, -- произнес Макихерн.
Both their voices were quiet. "Where do you think she will be?"	Оба разговаривали спокойно. -- Где же она, по-твоему?
"I don't know.	-- Не знаю.
I ain't no cow.	Я не корова.
I don't know where she might be."	Не знаю, где она может быть.
McEachern moved.	Макихерн пошел.
"We'll go see," he said.	-- Давай посмотрим, -- сказал он.
They entered the pasture in single file.	Джо вышел на пастбище следом за ним.
The creek was a quarter of a mile distant.	До ручья было четверть мили.
Against the dark band of trees where it flowed fireflies winked and faded.	В темной ленте прибрежных деревьев мелькали светляки.
They reached these trees.	Они подошли к деревьям.

The trunks of them were choked with marshy undergrowth, hard to penetrate even by day. "Call her," McEachern said.	Стволы их задыхались в болотной поросли, непролазной даже днем. -- Кликни ее, -- сказал Макихерн.
Joe did not answer.	Джо молчал.
He did not move.	Не шевелился.
They faced one another.	Они стояли лицом к лицу.
"She's my cow," Joe said. "You gave her to me.	-- Корова моя, -- сказал Джо. -- Вы мне отдали ее теленком.
I raised her from a calf because you gave her to me to be my own."	Я вырастил ее, потому что вы отдали ее мне в собственность.
"Yes," McEachern said. "I gave her to you.	-- Да, -- сказал Макихерн. -- Отдал.
To teach you the responsibility of possessing, owning, ownership.	Чтобы приучить тебя к ответственности владения имуществом, собственностью.
The responsibility of the owner to that which he owns under God's sufferance.	К ответственности владельца перед тем, чем он владеет с Божьего соизволения.
To teach you foresight and aggrandisement.	Чтобы научить тебя предусмотрительности и приумножению.
Call her."	Кликни ее.
For a while longer they faced one another.	Они по-прежнему стояли лицом к лицу.
Perhaps they were looking at one another.	Возможно, смотрели друг на друга.
Then Joe turned and went on along the marsh, McEachern following.	Потом Джо повернулся и пошел вдоль топи, Макихерн последовал за ним.
"Why don't you call her?" he said.	-- Почему не зовешь? -- сказал он.
Joe did not answer.	Джо не ответил.
He did not seem to be watching the marsh, the creek, at all.	Он как будто вовсе не смотрел на ручей, на болото.
On the contrary he was watching the single light which marked the house, looking back now and then as if he were gauging his distance from it.	Наоборот, он смотрел на одинокий огонек в той стороне, где был дом, -- то и дело оглядывался на него, словно измеряя пройденный путь.
They did not go fast, yet in time they came to the boundary fence which marked the end of the pasture.	Они шли не быстро, но вскоре очутились перед изгородью, отмечавшей границу выгона.
It was now full dark.	Уже совсем стемнело.
When he reached the fence Joe turned and stopped.	У изгороди Джо повернулся.
Now he looked at the other.	Теперь они смотрели друг на друга.
Again they stood face to face.	Они опять стояли лицом к лицу.
Then McEachern said:	Потом Макихерн сказал:
"What have you done with that heifer?"	-- Что ты сделал с телкой?
"I sold her," Joe said.	-- Продал, -- сказал Джо.
"Ah.	-- Ага.
You sold her.	Продал.

And what did you get for her, might I ask?"	А могу я узнать, что ты за нее получил?
They could not distinguish one another's face now.	Темнота уже смыла их лица.
They were just shapes, almost of a height, though McEachern was the thicker.	Они были всего лишь двумя тенями почти одинаковой высоты, только Макихерн -- пошире.
Above the white blur of his shirt McEachern's head resembled one of the marble cannonballs on Civil War monuments.	Г олова его над белым пятном рубашки напоминала мраморные ядра на памятниках Гражданской войны.
"It was my cow," Joe said. "If she wasn't mine, why did you tell me she was?	-- Корова была моя, -- сказал Джо. -- Если она была не моя, зачем вы мне так сказали?
Why did you give her to me?"	Зачем мне ее отдали?
"You are quite right.	-- Ты прав.
She was your own.	Она была твоей собственностью.
I have not yet chidden you for selling her, provided you got a good price.	Пока что я тебя не упрекал за продажу -- если только ты взял за нее хорошую цену.
And even if you were beat in the trade, which with a boy of eighteen is more than like to be so, I will not chide you for that.	И если даже тебя надули, как это скорей всего и должно случиться с мальчиком восемнадцати лет, -- я тебя все равно не упрекну.
Though you would better have asked the advice of some one older in the ways of the world.	Хотя надо было спросить совета у старшего, кто лучше знает жизнь.
But you must learn, as I did.	Но ты должен учиться, как я учился.
What I ask is, Where have you put the money for safekeeping?" Joe didn't answer.	А спрашиваю я вот что: куда ты положил деньги на сохранение? -- Джо не отвечал.
They faced one another. "You gave it to your fostermother to keep for you, belike?"	Они стояли друг против друга. -- Может, ты отдал их на хранение приемной матери?
"Yes," Joe said.	-- Да, -- сказал Джо.
His mouth said it, told the lie.	Сказал его язык -- солгал помимо воли.
He had not intended to answer at all.	Он отвечать не собирался.
He heard his mouth say the word with a kind of shocked astonishment.	Он услышал свой ответ с каким-то тягостным изумлением.
Then it was too late. "I gave it to her to put away," he said.	Но было уже поздно. -- Отдал ей, чтобы спрятала, -- добавил он.
"Ah," McEachern said.	-- Ага, -- сказал Макихерн.
He sighed; it was a sound almost luxurious, of satisfaction and victory. "And you will doubtless say also that it was your fostermother who bought the new suit which I found hid in the loft.	И вздохнул -- вздохнул чуть ли не с наслаждением -- удовлетворенно, победоносно. -- И ты, конечно, скажешь, что это приемная мать купила тебе новый костюм, который спрятан на сеновале.
You have revealed every other sin of which you are capable: sloth, and ingratitude, and irreverence and blasphemy.	Ты был замечен во всех других грехах, на какие способен: в лени, в неблагодарности, в непочтительности, в богохульстве.
And now I have taken you in the remaining two: lying and lechery.	Теперь я уличил тебя в последних двух: во лжи и разврате.

What else would you want with a new suit if you were not whoring?" And then he acknowledged that the child whom he had adopted twelve years ago was a man.	Зачем тебе понадобился новый костюм, если не для распутства? -- Так он признал, что ребенок, усыновленный им двенадцать лет назад, -мужчина.
Facing him, the two of them almost toe to toe, he struck at Joe with his fist.	Стоя с ним почти нос к носу, Макихерн ударил его кулаком.
Joe took the first two blows; perhaps from habit, perhaps from surprise.	Первые два удара Джо стерпел, -- может быть, по привычке, может быть -от удивления.
But. he took them, feeling twice the man's hard fist crash into his face.	Но стерпел, чувствуя, как тяжелый кулак мужчины дважды врезался ему в лицо.
Then he sprang back, crouched, licking blood, panting.	Потом он отскочил, пригнулся, слизывая кровь, пыхтя.
They faced one another.	Они стояли друг против друга.
"Don't you hit me again," he said.	-- Попробуй еще, ударь, -- сказал он.
Later, lying cold and rigid in his bed in the attic, he heard their voices coming up the cramped stairs from the room beneath.	Позже, когда холодный, окоченелый, он лежал у себя на чердаке, он услышал их голоса, долетавшие по узкой лестнице из нижней комнаты.
"I bought it for him!" Mrs. McEachern said. "I did!	-- Я его купила! -- говорила миссис Макихерн. -Я!
I bought it with my butter money.	На свои деньги от масла.
You said that I could have-could spend-Simon!	Ты сказал, что я могу распоряжаться... могу тратить... Саймон!
Simon!"	Саймон!
"You are a clumsier liar than even he," the man said.	-- Ты врешь еще нескладнее, чем он, -- сказал мужчина.
His voice came, measured, harsh, without heat, up the cramped stair to where Joe lay in bed.	Г олос Макихерна, размеренный, суровый, бесстрастный, долетал по лестнице до его кровати.
He was not listening to it. "Kneel down.	Он его не слушал. -- На колени.
Kneel down. KNEEL DOWN, WOMAN.	На колени. НА КОЛЕНИ, ЖЕНЩИНА.
Ask grace and pardon of God; not of me."	Проси у Бога милости и прощения -- не у меня.
She had always tried to be kind to him, from that first December evening twelve years ago.	Она всегда старалась быть с ним ласковой -- с того первого декабрьского вечера двенадцать лет назад.
She was waiting on the porch-a patient, beaten creature without sex demarcation at all save the neat screw of graying hair and the skirt-when the buggy drove up.	Когда коляска подъехала к дому, она стояла на крыльце -- терпеливое, забитое существо без признаков пола, если не считать аккуратного седеющего узелка на макушке да юбки.

It was as though instead of having been subtly slain and corrupted by the ruthless and bigoted man into something beyond his intending and her knowing, she had been hammered stubbornly thinner and thinner like some passive and dully malleable metal, into an attenuation of dumb hopes and frustrated desires now faint and pale as dead ashes.	Казалось, не морил, не разлагал ее исподволь безжалостный фанатик-муж, превращая в нечто чуждое даже своим намерениям и ее разумению, а упрямо расплющивал ее, как ковкий, податливый металл, все тоньше и тоньше -- в бесплотность немых надежд и неисполненных желаний, серых и тусклых, как зола.
When the buggy stopped she came forward as though she had already planned it, practiced it: how she would lift him down from the seat and carry him into the house.	Когда коляска остановилась, она пошла к ним так, словно заранее все наметила и отрепетировала: как она снимет его с дрожек, унесет в дом.
He had never been carried by a woman since he was big enough to walk.	С тех пор как он научился ходить, его ни разу не брала на руки женщина.
He squirmed down and entered the house on his own feet, marched in, small, shapeless in his wrappings.	Он вывернулся и пошел в дом сам -- зашагал, маленький и неуклюжий в широкой попоне.
She followed, hovering about him.	Она шла рядом, вилась вокруг него.
She made him sit down; it was as though she hovered about with a kind of strained alertness, an air baffled and alert, waiting to spring it again and try to make himself and her act as she had planned for them to act.	Она его усадила; в том, как она вилась вокруг него, в ее проворстве, было что-то натянутое, растерянно-егозливое, словно ей хотелось повторить все сначала -- чтобы он и она действовали так, как было намечено.
Kneeling before him she was trying to take off his shoes, until he realised what she wanted.	Став перед ним на колени, она пыталась его разуть -- до тех пор, пока он не догадался, чего ей надо.
He put her hands away and removed the shoes himself, not setting them onto the floor though.	Он отвел ее руки и разулся сам, но на пол башмаки не доставил.
He held to them.	Он не выпускал их из рук.
She stripped off his stockings and then she fetched a basin of hot water, fetched it so immediately that anyone but a child would have known that she must have had it ready and waiting all day probably.	Она стащила с него чулки и тут же принесла таз с горячей водой -принесла так быстро, что всякий, кроме ребенка, понял бы, что она держала его наготове, возможно даже, с самого утра.
He spoke for the first time, then.	Тогда он заговорил, в первый раз:
"I done washed just yesterday," he said.	"Я вчера уже мылся".
She didn't answer.	Она не ответила.
She knelt before him while he watched the crown of her head and her hands fumbling a little clumsily about his feet.	Она стояла перед ним на коленях, а он разглядывал ее макушку и руки, неловко копошившиеся у его ног.
He didn't try to help her now.	Теперь он не пытался ей помочь.
He didn't know what she was trying to do, not even when he was sitting with his cold feet in the warm water.	Он не понимал, что она затевает, -- даже тогда, когда его застывшие ноги погрузились в теплую воду.
He didn't know that that was all, because it felt too good.	Он не верил, что это-все: слишком ему было приятно.
He was waiting for the rest of it to begin; the part that would not be pleasant, whatever it would be.	Он ждал, когда начнется остальное, неприятная часть -- какова бы она ни была.

This had never happened to him before either.	Такого с ним раньше никогда не случалось.
Later she put him to bed.	Потом она уложила его в постель.
For two years almost he had been dressing and undressing himself, unnoticed and unassisted save by occasional Alices.	Уже почти два года он одевался и раздевался сам, никто за ним не присматривал, никто не помогал -- разве что изредка, какая-нибудь Алиса.
He was already too tired to go to sleep at once, and now he was puzzled and hence nervous, waiting until she went out so he could sleep.	Заснуть сразу он не мог, потому что слишком устал, и сейчас был растерян, нервничал, желая только одного -- чтобы она наконец ушла и дала ему уснуть.
Then she did not go out.	А она не уходила.
Instead she drew a chair up to the bed and sat down.	Наоборот, она придвинула к кровати стул и села.
There was no fire in the room; it was cold.	Печка в комнате не топилась, было холодно.
She had a shawl now about her shoulders, huddled into the shawl, her breath vaporising as though she were smoking.	На женщине была шаль, она куталась в шаль, и изо рта у нее шел пар, как будто она курила.
And he became wide awake now.	Ему совсем расхотелось спать.
He was waiting for the part to begin which he would not like, whatever it was; whatever it was that he had done.	Он ждал, когда начнется неприятная часть, какова бы она ни была, за какую бы провинность ни полагалась.
He didn't know that this was all.	Он не понимал, что это -- все.
This had never happened to him before either.	Такого с ним тоже никогда не случалось.
It began on that night.	С той ночи все и пошло.
He believed that it was to go on for the rest of his life.	И он думал, что так будет продолжаться всю жизнь.
At seventeen, looking back he could see now the long series of trivial, clumsy, vain efforts born of frustration and fumbling and dumb instinct: the dishes she would prepare for him in secret and then insist on his accepting and eating them in secret, when he did not want them and he knew that McEachern would not care anyway; the times when, like tonight, she would try to get herself between him and the punishment which, deserved or not, just or unjust, was impersonal, both the man and the boy accepting it as a natural and inescapable fact until she, getting in the way, must give it an odor, an attenuation, and aftertaste.	В семнадцать лет, оглядываясь назад, он видел всю длинную цепь будничных, нелепых, напрасных усилий, рожденных жизненным крушением, беспомощностью и дремлющим инстинктом: кушанья, которые она готовила тайком и заставляла тайком брать и есть, когда он их не хотел, зная к тому же, что Макихерну это безразлично; случаи вроде сегодняшнего, когда она пыталась встать между ним и наказанием: заслуженное ли, нет ли, справедливое или несправедливое, оно всегда было нелицеприятным, и мужчина с мальчиком относились к нему как к естественному и неизбежному факту -- покуда не вмешивалась она и не сообщала ему какого-то душка, утонченности, стойкого привкуса.

Sometimes he thought that he would tell her alone, have her who in her helplessness could neither alter it nor ignore it, know it and need to hide it from the man whose immediate and predictable reaction to the knowledge would so obliterate it as a factor in their relations that it would never appear again. To say to her in secret, in secret payment for the secret dishes which he had not wanted:	Порою он думал сказать ей наедине, -- будучи уверен, что по беспомощности своей она не сможет ни перетолковать, ни оставить его слова без внимания, -- сказать ей, чтобы знала и вынуждена была скрывать от мужа, чья немедленная и наперед известная реакция настолько бы заслонила и стерла само известие, что к нему больше и не возвращались бы, -сказать по секрету, расплатиться тайком за поданную тайком еду, которой он не хотел:
"Listen.	"Слушай.
He says he has nursed a blasphemer and an ingrate.	Он говорит, что вскормил неблагодарного богохульника.
I dare you to tell him what he has nursed.	Так вот, соберись с духом и скажи ему, кого он вскормил.
That he has nursed a nigger beneath his own roof, with his own food at his own table."	Нигера он вскормил под своей крышей, за своим столом, своей собственной пищей".
Because she had always been kind to him.	Потому что она всегда была добра к нему.
The man, the hard, just, ruthless man, merely depended on him to act in a certain way and to receive the as certain reward or punishment, just as he could depend on the man to react in a certain way to his own certain doings and misdoings: It was the woman who, with a woman's affinity and instinct for secrecy, for casting a faint taint of evil about the most trivial and innocent actions.	Мужчина, суровый, безжалостный судья, просто полагался на него -- что он будет вести себя определенным образом и получать за это столь же определенное воздаяние; так же и он мог положиться на мужчину -- что тот определенным образом будет реагировать на определенные его поступки и проступки. В женщине было дело -- с ее женским влечением и склонностью к секретам, к тому, чтобы грешком приправить самое ерундовое и невинное занятие.
Behind a loose board in the wall of his attic room she had hidden a small hoard of money in a tin can.	За отставшей доской в стене его чердачной комнаты она спрятала в жестянке немного денег.
The amount was trivial and it was apparently a secret to no one but. her husband, and the boy believed that he would not have cared.	Деньги были пустячные и прятались, понятно, ни от кого иного, как от мужа, хотя мальчик думал, что мужу было бы все равно.
But it had never been a secret from him.	Для него же это никогда не было секретом.
Even while he was still a child she would take him with her when with all the intense and mysterious caution of a playing child she would creep to the attic and add to the hoard meagre and infrequent and terrific nickels and dimes (fruit of what small chicanery and deceptions with none anywhere under the sun to say her nay he did not know), putting into the can beneath his round grave eyes coins whose value he did not even recognise.	Когда он был еще ребенком, она тайком приглашала его с собой на чердак, кралась туда со всяческими предосторожностями, как в ребячьей игре, и добавляла к своему кладу жалкие, считанные пяти -- и десятицентовики (плоды невесть каких мелких уловок и обманов, против которых никто на свете и возражать бы не стал), а он смотрел серьезными круглыми глазами, как падали в жестянку монеты, в достоинстве которых он даже не разбирался.
It was she who trusted him, who insisted on trusting him as she insisted on his eating: by conspiracy, in secret, making a secret of the very fact which the act of trusting was supposed to exemplify.	Это женщина доверялась ему, навязывала свое доверие, как навязывала свои кушанья: заговорщицки, тайком, делая тайну из тех отношений, которые этот акт доверия должен был подтверждать.

It was not the hard work which he hated, nor the punishment and injustice.	Дело было не в тяжелой работе, которую он ненавидел, не в наказаниях и несправедливости.
He was used to that before he ever saw either of them.	С этим он свыкся еще до того, как узнал их обоих.
He expected no less, and so he was neither outraged nor surprised.	Ничего другого он не ждал, это его не удивляло и не возмущало.
It was the woman: that soft kindness which he believed himself doomed to be forever victim of and which he hated worse than he did the hard and ruthless justice of men.	В женщине: ее мягкость и доброту, чьей жертвой, казалось ему, он обречен быть всю жизнь, -- вот что ненавидел он пуще сурового и безжалостного суда мужского.
'She is trying to make me cry,' he thought, lying cold and rigid in his bed, his hands beneath his head and the moonlight falling across his body, hearing the steady murmur of the man's voice as it mounted the stairway on its first heavenward stage;	"Она хотела, чтоб я заплакал", -- думал он, когда лежал на своей кровати, закинув руки за голову, холодный, окоченелый, в полосе лунного света, и слышал настойчивое бормотание мужчины, долетавшее до его комнаты по дороге к небу.
' She was trying to make me cry.	"Хочет, чтоб я заплакал.
Then she thinks that they would have had me." Chapter 8	Тогда, думает, он у нас в руках".
MOVING quietly, he took the rope from its hiding place.	Двигаясь бесшумно, он достал из тайника веревку.
One end of it was already prepared for making fast inside the window.	Один конец был заранее завязан петлей, чтобы закреплять в комнате.
Now it took him no time at all to reach the ground and to return; now, with more than a year of practice, he could mount the rope hand over hand, without once touching the wall of the house, with the shadowlike agility of a cat.	Теперь он мог моментально спуститься "а землю и подняться обратно; теперь, после года с лишним упражнений, он умел, ни разу не коснувшись стены, взлететь по веревке с тенеподобной легкостью и проворством кошки.
Leaning from the window he let the free end whisper down.	Он высунулся из окна, и отпущенный конец Прошелестел вниз.
In the moonlight it looked not less frail than a spider skein.	В лунном свете веревка выглядела не толще паучьей нити.
Then, with his shoes tied together and strung through his belt behind him, he slid down the rope, passing swift as a shadow across the window where the old people slept.	Затем, подвесив связанные ботинки сзади к поясу, он съехал по веревке, пронесшись, как тень, мимо окна, за которым спали Макихерны.
The rope hung directly before the window.	Веревка висела прямо перед окном.
He drew it tautly aside, flat against the house, and tied it.	Он оттянул ее вбок по стене и привязал.
Then he went on through the moonlight to the stable and mounted to the loft and took the new suit from its hiding place.	Потом прошел под лунным светом к хлеву, взобрался на сеновал и вытащил из тайника новый костюм.
It was wrapped in paper, carefully.	Костюм был аккуратно завернут в бумагу.
Before unwrapping it he felt with his hands about the folds of the paper.	Прежде чем развернуть его, он ощупал складки бумаги.
'He found it,' he thought.	"Нашел", -подумал он.
' He knows.'	"Пронюхал".

He said aloud, whispering:	И шепотом произнес:
"The bastard.	"Сволочь.
The son of a bitch."	Гад".
He dressed in the dark, swiftly.	Он оделся в темноте, быстро.
He was already late, because he had had to give them time to get to sleep after all the uproar about the heifer, the uproar which the woman had caused by meddling after it was all over, settled for the night, anyway.	Он уже опаздывал: пришлось дожидаться, когда они уснут после скандала из-за телки, -- и виновата в скандале была женщина, потому что вмешалась, когда все уже было кончено или, по крайней мере, отложено до утра.
The bundle included a white shirt and a tie.	В пакете лежала еще белая рубашка и галстук.
He put the tie into his pocket, but he put on the coat so that the white shirt would not be so visible in the moonlight.	Галстук он положил в карман, но, пиджак надел, чтобы не так заметна была при луне белая рубашка.
He descended and emerged from the stable.	Он спустился и вышел из хлева.
The new cloth, after his soft, oftenwashed overalls, felt rich and harsh.	После стиранного-перестиранного комбинезона новая одежда казалась плотной, жесткой.
The house squatted in the moonlight, dark, profound, a little treacherous.	Дом, темный и непроницаемый, предательски затаился в лунном свете.
It was as though in the moonlight the house had acquired personality: threatful, deceptive.	Из-за луны У него как будто появилась собственная физиономия: лживая, угрожающая.
He passed it and entered the lane.	Он миновал дом и вышел на дорогу.
He took from his pocket a dollar watch.	Вынул из кармана дешевые часы.
He had bought it three days ago, with some of the money.	Они были куплены три дня назад, на выручку от телки.
But he had never owned a watch before and so he had forgot to wind it.	Но он еще не привык иметь дело с часами и поэтому забыл их завести.
But he did not need the watch to tell him that he was already late.	Впрочем, и без часов было ясно, что он опаздывает.
The lane went straight beneath the moon, bordered on each side by trees whose shadowed branches lay thick and sharp as black paint upon the mild dust.	Перед ним в лунном свете лежала прямая дорога, обсаженная деревьями; жирные резкие тени сучьев на мягкой пыли были как будто намазаны черной краской.
He walked fast, the house now behind him, himself now not visible from the house.	Он шел быстро; дом остался за спиной, из дома его уже нельзя было увидеть.
The highroad passed the lane a short distance ahead.	Шоссе проходило невдалеке.
He expected at any moment to see the car rush past, since he had told her that if he were not waiting at the mouth of the lane, he would meet her at the schoolhouse where the dance was being held.	В любую минуту мимо мог промчаться автомобиль: Джо предупредил ее, что если не придет к перекрестку, то встретит ее прямо у школы, где будут танцы.
But no car passed, and when he reached the highroad he could hear nothing.	Но машина не показывалась, и, выйдя на шоссе, он ничего не услышал.
The road, the night, were empty.	Дорога, ночь были безлюдны.
'Maybe she has already passed,' he thought.	"Может, уже проехала", -- подумал он.

He took out the dead watch again and looked at it.	Он снова вынул бездействующие часы и посмотрел на них.
The watch was dead because he had had no chance to wind it.	Часы стояли потому, что ему помешали их завести.
He had been made late by them who had given him no opportunity to wind the watch and so know if he were late or not.	Из-за Макихернов он опоздал: это они не дали ему завести часы, и теперь он не мог узнать, опоздал он или нет.
Up the dark lane, in the now invisible house, the woman now lay asleep, since she had done all she could to make him late.	Там, позади, в конце темной дороги, в невидимом доме спала женщина, -- почему бы не спать, раз она сделала все, чтобы он опоздал.
He looked that way, up the lane; he stopped in the act of looking and thinking; mind and body as if on the same switch, believing that he had seen movement among the shadows in the lane.	Он оглянулся назад, в сторону дома, -- и в этой позе, с этой мыслью замер; замерли ум и тело, словно их одновременно выключили: ему показалось, будто между теней на дороге кто-то движется.
Then he thought that he had not, that it might perhaps have been something in his mind projected like a shadow on a wall.	Потом он подумал, что ему просто померещилось -- что это, может быть, его мысли спроектировались, как тень на стену.
'But I hope it is him,' he thought. 'I wish it was him.	Подумал: "Но я надеюсь, что это он, хорошо бы, если он.
I wish he would follow me and see me get into the car.	Хорошо бы, он следил за мной и поглядел, как я сажусь в машину.
I wish he would try to follow us.	Хорошо бы, он попробовал нас догнать.
I wish he would try to stop me.'	Попробовал бы остановить меня".
But he could see nothing in the lane.	Но на дороге он ничего не увидел.
It was empty, intermittent with treacherous shadows.	Она была пуста, исчерчена предательскими тенями.
Then he heard, from far down the road toward town, the sound of the car.	Потом он услышал вдалеке, со стороны города, звук мотора.
Looking, he saw presently the glare of the lights.	Он стал вглядываться и вскоре различил свет фар.
She was a waitress in a small, dingy, back street restaurant in town.	Она была официанткой в плохоньком ресторанчике на одной из глухих улиц города.
Even a casual adult glance could tell that she would never see thirty again.	Взрослый с первого взгляда понял бы, что ей уже за тридцать.
But to Joe she probably did not look more than seventeen too, because of her smallness.	Но Джо, вероятно, казалось, что ей не больше семнадцати, -- из-за ее миниатюрности.
She was not only not tall, she was slight, almost childlike.	Она не только ростом была мала, она была худа, как ребенок.
But the adult look saw that the smallness was not due to any natural slenderness but to some inner corruption of the spirit itself: a slenderness which had never been young, in not one of whose curves anything youthful had ever lived or lingered.	Но взрослый заметил бы, что миниатюрность эта -- не от природной хрупкости, а от какойто внутренней порчи в душе -- хрупкость, в которой никогда не было ничего молодого, в чьих линиях юность и не живала.
Her hair was dark.	Волосы у нее были темные.

Her face was prominently boned, always downlooking, as if her head were set so on her neck, a little out of line.	Лицо ее с рельефным костяком всегда было опущено, словно голова на плечах сидела неправильно, с наклоном.
Her eyes were like the button eyes of a toy animaname = "note" a quality beyond even hardness, without being hard.	Глаза ее напоминали пуговичные глаза игрушечного зверька -- их взгляд мало было бы назвать жестким, хотя жесткости в нем не было.
It was because of her smallness that he ever attempted her, as if her smallness should have or might have protected her from the roving and predatory eyes of most men, leaving his chances better.	И подступился он к ней только потому, что она была маленькая -- словно это могло или должно было уберечь ее от плотоядных рыщущих мужских глаз, увеличить его шансы.
If she had been a big woman he would not have dared.	Если бы она была крупной, он бы не отважился.
He would have thought,	Он подумал бы:
' It won't be any use.	"Бесполезно.
She will already have a fellow, a man.'	У нее уже есть парень, мужчина".
It began in the fall when he was seventeen.	Началось это осенью, когда ему было семнадцать лет.
It was a day in the middle of the week.	День был будний.
Usually when they came to town it would be Saturday and they would bring food with them-cold dinner in a basket purchased and kept for that purpose-with the intention of spending the day.	Обычно они приезжали в город по субботам, на весь день, и привозили еду с собой -- холодный обед в корзинке, купленной и хранившейся специально для поездок.
This time McEachern came to see a lawyer, with the intention of finishing his business and being home again by dinnertime.	На этот раз Макихерн поехал повидаться с юристом -- с намерением закончить дела и вернуться домой к обеду.
But it was almost twelve o'clock when he emerged onto the street where Joe waited for him.	Но когда он вышел на улицу, где ждал Джо, было почти двенадцать.
He came into sight looking at his watch.	Он появился, глядя на свои часы.
Then he looked at a municipal clock in the courthouse tower and then at the sun, with an expression of exasperation and outrage.	Затем он поглядел на городские часы и, наконец, на солнце -- с выражением досады и возмущения.
He looked at Joe also with that expression, the open watch in his hand, his eyes cold, fretted.	С тем же выражением он поглядел на Джо; открытые часы лежали у него на ладони, а в глазах было холодное недовольство.
He seemed to be examining and weighing for the first time the boy whom he had raised from childhood.	Он словно впервые изучал, оценивал юношу, которого воспитывал с младенческих лет.
Then he turned.	Потом он повернулся.
"Come," he said. "It can't be helped now."	"Пойдем, -- сказал он. -- Теперь уж ничего не поделаешь".
The town was a railroad division point.	Город был железнодорожным узлом.
Even in midweek there were many men about the streets.	Даже в будни на улицах толпились мужчины.

The whole air of the place was masculine, transient: a population even whose husbands were at home only at intervals and on holiday-a population of men who led esoteric lives whose actual scenes were removed and whose intermittent presence was pandered to like that of patrons in a theatre.	Весь дух города был мужской, транзитный: город, где даже женатые люди бывали дома урывками и по праздникам, где мужчины жили отдельной, сокровенной жизнью, разворачивавшейся в далекой среде, а во время коротких наездов домой их ублажали, как меценатов в театре.
Joe had never before seen the place to which McEachern took him.	Джо впервые видел заведение, куда его привел Макихерн.
It was a restaurant on a back street-a narrow dingy doorway between two dingy windows.	Это был ресторанчик на глухой улице: грязная узкая дверь между двумя грязными окошками.
He did not know that it was a restaurant at first.	Он не сразу понял, что это ресторан.
There was no sign outside and he could neither smell nor hear food cooking.	Вывески не было; не слышалось ни звуков, ни запахов кухни.
What he saw was a long wooden counter lined with backless stools, and a big, blonde woman behind a cigar case near the front and a clump of men at the far end of the counter, not eating, who all turned as one and looked at him and McEachern when they entered, through the smoke of cigarettes.	Глазам его предстала длинная деревянная стойка с рядом табуретов, крупная блондинка за витриной с сигарами напротив входа и у Дальнего конца стойки -- группа мужчин, которые ничего не ели и, повернувшись, как по команде, уставились на вошедших сквозь табачный дым.
Nobody said anything at all.	Никто не проронил ни звука.
They just looked at McEachern and Joe as if breathing had stopped with talking, as if even the cigarette smoke had stopped and now drifted aimlessly of its own weight.	Все смотрели на Джо и Макихерна так, словно дыхание оборвалось вместе с разговором, и даже дым сигарет оборвался и теперь плавал как попало под собственной тяжестью.
The men were not in overalls and they all wore hats, and their faces were all alike: not young and not old; not farmers and not townsmen either. They looked like people who had just got off a train and who would be gone tomorrow and who did not have any address.	Мужчины были не в комбинезонах -- все в шляпах, и лица, как на подбор, ни молодые, ни старые, ни сельские, ни городские Они имели вид людей, которые только что сошли с поезда и завтра опять уедут, людей без адреса.
Sitting on two of the backless stools at the, counter, McEachern and Joe ate.	Сидя на табуретах за стойкой, Джо и Макихерн ели.
Joe ate fast because McEachern was eating fast.	Джо поел быстро, потому что Макихерн ел быстро.
Beside him the man, even in the act of eating, seemed to sit in a kind of stiffbacked outrage.	Даже за едой этот человек сидел с какой-то оскорбленной чопорностью.
The food which McEachern ordered was simple: quickly prepared and quickly eaten.	Еду он заказал простую -- которую готовят наскоро и наскоро едят.
But Joe knew that parsimony had no part in this.	Но Джо знал, что скупость здесь ни при чем.
Parsimony might have brought them here in preference to another place, but he knew that it was a desire to depart quickly that had chosen the food.	Скупость, возможно, привела их сюда, а не в другое место, но еду эту он заказал потому, что хотел поскорее уйти.
As soon as he laid down his knife and fork, McEachern said, "Come," already getting down from his stool.	Не успев положить нож и вилку, Макихерн слез с табурета и сказал: "Идем".
At the cigar counter McEachern paid the brasshaired woman.	У витрины с сигарами он расплатился с латунноволосой.

There was about her a quality impervious to time: a belligerent and diamondsurfaced respectability.	Было в ней нечто неподвластное возрасту: воинственная, диамантово -- неуязвимая почтенность.
She had not so much as looked at them, even when they entered and even when McEachern gave her money.	Она не удостоила их взглядом-даже когда они входили, даже тогда, когда Макихерн протянул ей деньги.
Still without looking at them she made the change, correctly and swiftly, sliding the coins onto the glass counter almost before McEachern had offered the bill; herself somehow definite behind the false glitter of the careful hair, the careful face, like a carved lioness guarding a portal, presenting respectability like a shield behind which the clotted and idle and equivocal men could slant their hats and their thwartfacecurled cigarettes. McEachern counted his change and they went out, into the street.	Так же, не глядя, она быстро и точно отсчитала сдачу, ссыпав на стекло монеты чуть ли не раньше, чем Макихерн протянул свою бумажку; за фальшивым блеском внимательно уложенных волос, внимательного лица в ней была четкость каменной львицы, стерегущий портал, и почтенность свою она выставляла, как щит, за которым могли сбиваться в кучку праздные, сомнительные люди в шляпах набекрень, с косо влипшими в рот сигаретами. Макихерн проверил сдачу, и они вышли на улицу.
He was looking at Joe again.	Он опять стал смотреть на Джо.
He said:	Он сказал --
"I'll have you remember that place.	"Ты у меня запомни это место.
There are places in this world where a man may go but a boy, a youth of your age, may not.	Есть на свете места, куда мужчине можно зайти, а мальчику, юноше твоих лет вход заказан.
That is one of them.	Вот это -- такое место.
Maybe you should never have gone there. But you must see such so you will know what to avoid and shun.	Может, тебе вообще не следовало сюда заходить Но повидать такое надо -- чтоб ты знал, чего избегать и сторониться.
Perhaps it was as well that you saw it with me present to explain and warn you.	Тем более что я находился рядом и мог объяснить и предостеречь.
And the dinner there is cheap."	И обед здесь дешев".
"What is the matter with it?" Joe said.	-- А чего тут такого? -- спросил Джо.
"That is the business of the town and not of yours.	-- Это-дело города, не твое.
You will only mark my words: I'll not have you go there again unless I am with you.	Ты же просто запомни мои слова: я тебе не разрешаю ходить сюда без меня.
Which will not be again.	А моей ноги здесь больше не будет.
We'll bring dinner next time, early or no early."	В другой раз, рано, не рано, а обед мы привезем с собой.
That was what he saw that day while he was eating swiftly beside the unbending and quietly outraged man, the two of them completely isolated at the center of the long counter with at one end of it the brasshaired woman and at the other the group of men, and the waitress with her demure and downlooking face and her big, too big, hands setting the plates and cups, her head rising from beyond the counter at about the height of a tall child.	Вот что он увидел в тот день, быстро глотая еду рядом с несгибаемым, безмолвно негодующим человеком, с которым они сидели у середины длинной стойки, начисто отрезанные от всех -- и от латунноволосой женщины с одного края, и от группы мужчин -- с другого, и от официантки, чьи большие, чересчур большие руки расставляли тарелки и чашки, а скромно потупленное лицо выглядывало из-за стойки на высоте чуть больше детского роста.

Then he and McEachern departed.	Потом они с Макихерном вышли.
He did not expect ever to return.	Он не рассчитывал когда-либо вернуться сюда.
It was not that McEachern had forbidden him.	И не потому, что ему запретил Макихерн.
He just did not believe that his life would ever again chance there.	Просто ему не верилось, что жизнь занесет его сюда еще раз.
It was as if he said to himself,	Он как бы сказал себе:
' They are not my people.	"Эти люди "не чужие.
I can see them but I don't know what they are doing nor why.	Я вижу их, но не понимаю, что они делают и Почему.
I can hear them but I don't know what they are saying nor why nor to whom.	Слышу их, но не понимаю, что они говорят, почему говорят и кому.
I know that there is something about it beside food, eating.	Я знаю, что-то тут есть, кроме еды, кормежки.
But I don't know what. And I never will know.'	Но что -- не знаю И никогда не узнаю"
So it passed from the surface of thinking.	И это ушло с поверхности сознания.
Now and then during the next six months he returned to town, but he did not again even see or pass the restaurant. He could have. But he didn't think to.	В следующие йолгода он изредка ездил в город, но ресторана не видел, мимо не проходил Мог бы Но как-то не думал об этом.
Perhaps he did not need to. More often that he knew perhaps thinking would have suddenly flowed into a picture, shaping, shaped: the long, barren, somehow equivocal counter with the still, coldfaced, violenthaired woman at one end as though guarding it, and at the other men with inwardleaning heads, smoking steadily, lighting and throwing away their constant cigarettes, and the waitress, the woman not much larger than a child going back and forth to the kitchen with her arms overladen with dishes, having to pass on each journey within touching distance of the men who leaned with their slanted hats and spoke to her through the cigarette smoke, murmured to her somewhere near mirth or exultation, and her face musing, demure, downcast, as if she had not heard.	Может быть, просто не чувствовал нужды Мысли -- может быть, безотчетно порой -- выливались в картину, отстаивавшуюся, отстоявшуюся: длинная, пустая и какаято сомнительная стойка; неподвижная, хладноликая, буйноволосая женщина будто сторожит ее с краю; с другого -мужчины с притягивающимися головами, в шляпах набекрень, дымят и дымят, закуривая и бросая сигарету за сигаретой; и официантка, женщина с ребенка ростом, снует между кухней и залом с ношей посуды, каждый раз становясь досягаемой для мужчин, которые наклоняются к ней, что-то говорят сквозь табачный дым, шепчут, как бы потешаясь или торжествуя победу, и лицо ее задумчиво, скромно, потуплено, словно она не слышит.
'I don't even know what they are saying to her,' he thought, thinking I don't even know that what they are saying to her is something that men do not say to a passing child; believing, I do not know yet that in the instant of sleep the eyelid closing prisons within the eye's self her face demure, pensive; tragic, sad, and young; waiting, colored with all the vague and formless magic of young desire.	"Не знаю даже, что они ей говорят", -- думал он, с мыслью Не знаю, может, то, что они говорят ей, годилось бы и для ушей проходящего мимо ребенка и верилось Я не знаю еще, что в миг сна веки замыкают в темнице глаз ее лицо, скромное, задумчивое; трагическое, печальное и молодое; ждущее, осиянное смутной туманной волшебной зарей молодого желания.
That already there is something for love to feed upon: that sleeping I know now why I struck refraining that negro girl three years ago and that she must know it too and be proud too, with waiting and pride.	Что есть уже для любви пища: что во сне я знаю теперь, почему отверг и ударил ту негритянку три года назад, что и она должна это знать и гордиться, гордиться и ждать.

So he did not expect to see her again, since love in the young requires as little of hope as of desire to feed upon.	Так что он не рассчитывал снова ее увидеть, ибо любовь молодых сыта такою же крохой надежды, как и желания.
Very likely he was as much surprised by his action and what it inferred and revealed as McEachern would have been.	Он, по всей вероятности, не меньше был удивлен своим поступком и тем, что в этом поступке обнажилось, чем был бы удивлен Макихерн.
It was on Saturday this time, in the spring now.	Это произошло в субботу, уже весной.
He had turned eighteen.	Ему недавно исполнилось восемнадцать.
Again McEachern had to see the lawyer.	Макихерн опять поехал повидать юриста.
But he was prepared now.	Но на этот раз он подготовился.
"I'll be there an hour," he said. "You can walk about and see the town."	"Я пробуду здесь час, -- сказал он. -- Можешь погулять, посмотреть город".
Again he looked at Joe, hard, calculating, again a little fretted, like a just man forced to compromise between justice and judgment.	Как и тогда, он глядел на Джо пристально, оценивающе, как и тогда -- с легким раздражением справедливого человека, вынужденного смирять свою справедливость ради здравого смысла.
"Here," he said.	"На, -- сказал он.
He opened his purse and took a coin from it.	Он открыл кошелек и вынул монету.
It was a dime. "You might try not to throw it away as soon as you can find someone who will take it.	Десятицентовую. -- И постарайся не дарить первому же, кто согласится их взять.
It's a strange thing," he said fretfully, looking at Joe, "but it seems impossible for a man to learn the value of money without first having to learn to waste it.	Странное дело, -- с раздражением сказал он, глядя на Джо, -- ну прямо не может человек научиться ценить деньги, пока швырять их не научится.
You will be here in one hour."	Будешь здесь через час".
He took that coin and went straight to the restaurant.	Он взял монету и отправился прямо в ресторан.
He did not even put the coin into his pocket.	Даже в карман ее не спрятал.
He did it without plan or design, almost without volition, as if his feet ordered his action and not his head.	Он поступил так без всякого обдуманного плана, почти невольно, словно его действиями управляли ноги, а не голова.
He carried the dime clutched hot and small in his palm as a child might.	Горячую маленькую монету он сжимал в кулаке, как ребенок.
He entered the screen door, clumsily, stumbling a little.	Он открыл затянутую сеткой дверь и вошел неловко, споткнувшись о порог.
The blonde woman behind the cigar case (it was as if she had not moved in the six months, not altered one strand of her hard bright brassridged hair or even her dress) watched him.	Блондинка (она словно не шевельнулась за эти полгода, пряди не сдвинула в жесткой, яркой, волнистолатунной прическе, не переменила даже платья) наблюдала за ним из-за витрины с сигарами.
At the far end of the counter the group of men with their tilted hats and their cigarettes and their odor of barbershops, watched him.	Мужчины -- все такие же, в шляпах набекрень, с сигаретами в зубах, пропахшие парикмахерской -наблюдали за ним, сидя у дальнего края стойки.
The proprietor was among them.	Среди них находился хозяин.

He noticed, saw, the proprietor for the first time.	Джо увидел, заметил его впервые.
Like the other men, the proprietor wore a hat and was smoking.	Как и другие мужчины, хозяин был в шляпе и курил.
He was not a big man, not much bigger than Joe himself, with a cigarette burning in one corner of his mouth as though to be out of the way of talking.	Он был невысокий, не намного выше Джо, и сигарета у него торчала в углу рта -- словно заткнутая туда, чтобы не мешать разговору.
From that face squinted and still behind the curling smoke from the cigarette which was not touched once with hand until it burned down and was spat out and ground beneath a heel, Joe was to acquire one of his own mannerisms.	У этого человека, невозмутимо прищурившегося за курчавым дымком сигареты, которая курилась беспризорно, без приложения рук, а догорев, выплевывалась и растаптывалась каблуком, Джо переймет одну из своих повадок.
But not yet.	Но не теперь.
That was to come later, when life had begun to go so fast that accepting would take the place of knowing and believing.	Это произойдет позже, когда жизнь завертится с такой быстротой, что приятие подменит собой и познание и убеждения.
Now he just looked at the man who leaned upon the counter from the inward side, in a dirty apron which he wore as a footpad might assume for the moment a false beard.	Теперь же он только смотрел на человека, который прислонился к стойке с другой стороны, -- человека в грязном фартуке, нацепленном так, как разбойник с большой дороги нацепил бы накладную бороду.
The accepting was to come later, along with the whole sum of entire outrage to credulity: these two people as husband and wife, the establishment as a business for eating, with the successive imported waitresses clumsy with the cheap dishes of simple food as business justified; and himself accepting, taking, during his brief and violent holiday like a young stallion in a state of unbelieving and ecstatic astonishment in a hidden pasture of tired and professional mares, himself in turn victim of nameless and unnumbered men.	Приятие пришло позже, вместе со всею суммой надругательств над доверчивостью: эти двое -- как муж и жена; их заведение -- как место, где едят, с чередой привозных официанток, неумело разносящих тарелки с едой, самой дешевой и незамысловатой, только бы название ресторана оправдать; и он принимал и потреблял все без разбору во время недолгой бурной гулянки -- с наивным восторженным изумлением, как молодой жеребчик на укромном пастбище усталых профессиональных кобылиц -обобранный безымянными, несчитанными мужчинами.
But that was not yet.	Но это было впереди.
He went to the counter, clutching the dime.	Джо подошел к стойке, сжимая в кулаке монету.
He believed that the men had all stopped talking to watch him, because he could hear nothing now save a vicious frying sound from beyond the kitchen door, thinking She's back there.	Он был уверен, что мужчины умолкли, наблюдают за ним -- ибо не слышал ничего, кроме яростного шипения сковород за кухонной дверью, -- и думал Она там.
That's why I don't see her. He slid onto a stool.	Вот почему я ее не вижу Он потихоньку влез на табурет.
He believed that they were all watching him.	Он был уверен, что все наблюдают за ним.
He believed that the blonde woman behind the cigar case was looking at him, and the proprietor too, across whose face now the smoke of the cigarette would have become quite still in its lazy vaporing.	Что смотрит блондинка из-за витрины с сигарами, что смотрит хозяин, перед лицом которого совсем, должно быть, застыла ленивая струйка дыма.
Then the proprietor spoke a single word.	Потом хозяин произнес одно короткое слово.

Joe knew that he had not moved nor touched the cigarette.	Джо знал, что он не пошевелился и не дотронулся до своей сигареты.
"Bobbie," he said.	"Бобби", -- сказал он.
A man's name.	Мужское имя.
It was not thinking.	Это не было мыслью.
It was too fast, too complete: She's gone.	Возникло мгновенно, целиком Ее нет.
They have got a man in her place.	Вместо нее взяли мужчину.
I have wasted the dime, like he said. He believed that he could not leave now; that if he tried to go out, the blonde woman would stop him.	Выкинул деньги -- правильно он сказал Ему казалось, что теперь нельзя уйти; если он поднимется, блондинка его остановит.
He believed that the men at the back knew this and were laughing at him.	Ему казалось, что мужчины у края стойки понимают это и смеются над ним.
So he sat quite still on the stool, looking down, the dime clutched in his palm.	И он неподвижно сидел на табурете, опустив глаза, сжав в кулаке монету.
He did not see the waitress until the two overlarge hands appeared upon the counter opposite him and into sight.	Он не видел официантку, пока на стойке перед его глазами не появились две большие руки.
He could see the figured pattern of her dress and the bib of an apron and the two bigknuckled hands lying on the edge of the counter as completely immobile as if they were something she had fetched in from the kitchen.	Он увидел узор на ее платье, нагрудник и две мосластые руки, лежавшие на краю стойки так неподвижно, как будто они тоже были предметами, принесенными ею с кухни.
"Coffee and pie," he said.	"Кофе с пирожным", -- сказал он.
Her voice sounded downcast, quite empty.	Ее голос прозвучал понуро, пусто.
"Lemon cocoanut chocolate."	"Лимонное какао шоколадное".
In proportion to the height from which her voice came, the hands could not be her hands at all.	Судя по тому, с какой высоты раздавался голос, эти руки просто не могли принадлежать ей.
"Yes," Joe said.	"Да", -- сказал Джо.
The hands did not move.	Руки не шевельнулись.
The voice did not move.	В голосе ничего не шевельнулось.
"Lemon cocoanut chocolate.	"Лимонное какао шоколадное.
Which kind."	Какое".
To the others they must have looked quite strange.	Со стороны они, должно быть, выглядели странно.

Facing one another across the dark, stained, greasecrusted and frictionsmooth counter, they must have looked a little like they were praying: the youth countryfaced, in clean and Spartan clothing, with an awkwardness which invested him with a quality unworldly and innocent; and the woman opposite him, downcast, still, waiting, who because of her smallness partook likewise of that quality of his, of something beyond flesh.	Друг против друга, разделенные темным, заляпанным, сальным, до гладкости вытертым прилавком, они были немного похожи на молящихся: юноша с деревенским лицом, чисто, поспартански одетый, в чьем облике от скованности появилось что-то немирское, невинное, и женщина перед ним, понурая, застывшая в ожидании, настолько маленькая, что и ей как будто сообщился тот же отпечаток -мира не плотского.
Her face was highboned, gaunt. The flesh was taut across her cheekbones, circled darkly about the eyes; beneath the lowered lids her eyes seemed to be without depth, as if they could not even reflect.	Лицо у нее было худое, заострившееся, скулы -обтянутые, под глазами темные круги. Глаза, полуприкрытые веками, казалось, лишены глубины и даже не отражают света.
Her lower jaw seemed too narrow to contain two rows of teeth.	Нижняя челюсть выглядела слишком узкой, чтобы вместить подкову зубов.
"Cocoanut," Joe said.	"С какао", -- сказал Джо.
His mouth said it, because immediately he wanted to unsay it.	Сказал его язык, потому что ему тут же захотелось отказаться от этих слов.
He had only the dime.	У него было всего десять центов.
He had been holding it too hard to have realised yet that it was only a dime.	Но он так крепко держал монету, что забыл, что их всего десять.
His hand sweated about it, upon it. He believed that the men were watching him and laughing again.	Ладонь, сжимавшая монету, потела, мокла Он был уверен, что мужчины опять наблюдают за ним и смеются.
He could not hear them and he did not look at them.	Он их не слышал и не смотрел на них.
But he believed that they were.	Но был уверен в этом.
The hands had gone away.	Руки исчезли со стола.
Then they returned, setting a plate and a cup before him.	Потом вернулись, поставив перед ним тарелку и чашку.
He looked at her now, at her face.	Теперь он посмотрел на нее -- на лицо.
"How much is pie?" he said.	"Почем пирожное?" -- сказал он.
"Pie is ten cents."	"Пирожное десять центов".
She was just standing there before him, beyond the counter, with her big hands again lying on the dark wood, with that quality spent and waiting.	Она просто стояла перед ним за стойкой, ее большие руки опять лежали на темном дереве, и фигура ее по-прежнему выражала только усталость и ожидание.
She had; never looked at him.	Она ни разу не взглянула на него.
He said, in a faint, desperate voice:	Он сказал слабым, отчаянным голосом:
"I reckon I don't want no coffee."	"Я, кажется, не хочу кофе".
For a while she did not move.	Она не шевелилась.
Then one of the big hands moved and took up the coffee cup; hand and cup vanished.	Потом большая рука оторвалась от стойки и взяла чашку с кофе; рука и чашка исчезли.

He sat still, downlooking too, waiting.	Он сидел неподвижно, тоже потупясь; ждал.
Then it came.	И наконец услышал.
It was not the proprietor.	Не хозяина.
It was the woman behind the cigar case.	Женщину за витриной с сигарами.
"What's that?" she said.	-- В чем дело? -- сказала она.
"He don't want the coffee," the waitress said.	-- Он не хочет кофе, -- сказала официантка.
Her voice, speaking, moved on, as if she had not paused at the question.	Ее голос, речь удалялись, как будто вопрос настиг ее на ходу.
Her voice was flat, quiet.	Голос был глухой, тихий.
The other woman's voice was quiet too.	Блондинка тоже говорила тихо.
"Didn't he order coffee too?" she said.	-- Он что, не заказывал кофе? -- спросила она.
"No," the waitress said, in that level voice that was still in motion, going away. "I misunderstood."	-- Нет, -- сказала официантка тем же ровным голосом, удалявшимся, уходившим. -- Я не поняла.
When he got out, when his spirit wrung with abasement and regret and passionate for hiding scuttled past the cold face of the woman behind the cigar case, he believed that he knew he would and could never see her again.	Когда он вышел, когда душа скорчилась от унижения и горя и нестерпимого желания незаметно прошмыгнуть мимо холодного лица женщины за табачной витриной, он был уверен, что больше не захочет и не сможет видеть официантку.
He did not believe that he could bear to see her again, even look at the street, the dingy doorway, even from a distance, again, not thinking yet, It's terrible to be young. It's terrible.	Он не мог поверить, что найдет в себе силы снова увидеть ее или хотя бы снова кинуть взгляд на эту улицу, на грязную дверь, даже издали; но не думал еще Это ужасно -- быть молодым.
Terrible.	Ужасно.
When Saturdays came he found, invented, reasons to decline to go to town, with McEachern watching him, though not with actual suspicion yet.	Ужасно Когда подходила суббота, он выискивал, придумывал причину не ехать в город, и Макихерн присматривался к нему -- пока еще без особого подозрения.
He passed the days by working hard, too hard; McEachern contemplated the work with suspicion.	Джо убивал дни усердной работой, слишком усердной; Макихерн наблюдал за работой с подозрением.
But there was nothing which the man could know, deduce.	Но ничего не мог отсюда понять, заключить.
Working was permitted him.	Работать не возбранялось.
Then he could get the nights passed, since he would be too tired to lie awake. And in time even the despair and the regret and the shame grew less.	Это позволяло Джо сладить и с ночами -- ибо он слишком уставал, чтобы не спать А со временем даже отчаяние, горе и стыд притупились.
He did not cease to remember it, to react it.	Он не перестал вспоминать и вновь переживать случившееся.
But now it had become wornout, like a gramophone record: familiar only because of the worn threading which blurred the voices.	Но теперь оно поистерлось, как сиплая, заигранная пластинка, сжевывающая голоса и узнаваемая лишь по рисунку мелодии.

After a while even McEachern accepted a fact.	И, наконец, даже Макихерн вынужден был смириться.
He said:	Он сказал:
"I have been watching you lately.	"Я наблюдал за тобой последнее время.
And now there is nothing for it but I must misdoubt my own eyes or else believe that at last you are beginning to accept what the Lord has seen fit to allot you.	И прямо не знаю -- либо мне глазам своим не верить, либо ты и вправду признал наконец то, что Господь благоволил отпустить на твою долю.
But I will not have you grow vain because I have spoken well of it.	Но я не дам тебе возгордиться после моего хорошего отзыва.
You'll have time and opportunity (and inclination too, I don't doubt) to make me regret that I have spoken.	У тебя будет время и случай (и желание тоже, не сомневаюсь) заставить меня пожалеть о своих словах.
To fall into sloth and idleness again.	Снова погрязнуть в лени и праздности.
However, reward was created for man the same as chastisement.	Однако награда положена человеку свыше, равно как и наказание.
Do you see that heifer yonder?	Видишь телку?
From today that calf is your own.	С этого дня она твоя собственность.
See that I do not later regret it."	Смотри, чтоб мне не пришлось об этом пожалеть".
Joe thanked him.	Джо поблагодарил его.
Then he could look at the calf and say, aloud:	Теперь он мог посмотреть на телку и сказать вслух:
"That belongs to me."	"Это принадлежит мне".
Then he looked at it, and it was again too fast and too complete to be thinking: Thatis not a gift.	Он посмотрел на нее и -- опять не подумал, а возникло мгновенно, целиком Это не подарок.
It is not even a promise: it is a threat; thinking,	Это даже не обещаниеэто угроза и подумал:
' I didn't ask for it.	"Я его не просил.
He gave it to me.	Он сам дал.
I didn't ask for it,' believing, God knows, I have earned it. It was a month later.	Я его не просил", -- зная Видит Бог, я ее заработал месяц спустя.
It was Saturday morning.	В субботу утром:
"I thought you did not like town anymore," McEachern said.	-- Я думал, тебе разонравилось ездить в город, -сказал Макихерн.
"I reckon one more trip won't hurt me," Joe said.	-- Еще разок съездить -- не велика беда, -- сказал Дж°.
He had a half dollar in his pocket.	В кармане у него было полдоллара.
Mrs. McEachern had given it to him.	Ему их дала миссис Макихерн.
He had asked for a nickel.	Он попросил пять центов.
She insisted that he take the half dollar.	Она заставила его взять полдоллара.

He took it, holding it on his palm, cold, contemptuously.	Он взял, положил на ладонь, с холодным презрением.
"I suppose not," McEachern said. "You have worked hard, too.	-- Ну что ж, -- сказал Макихерн. -- И работал ты старательно.
But town is no good habit for a man who has yet to make his way."	Но, город -- дурная привычка для того, кому еще надо выбиться в люди.
He did not need to escape, though he would have, even by violence perhaps.	Ему не пришлось убегать, хотя он не остановился бы и перед этим -- даже если бы пришлось применить силу.
But McEachern made it easy.	Но Макихерн облегчил ему задачу.
He went to the restaurant, fast.	Джо отправился в ресторан, быстро.
He entered without stumbling now. The waitress was not there.	Теперь он вошел, не споткнувшись Официантки не было.
Perhaps he saw, noticed that she wasn't.	Возможно, он заметил, обратил внимание, что ее нет.
He stopped at the cigar counter, behind which the woman sat, laying the half dollar on the counter.	Он остановился у витрины с сигарами, за которой сидела блондинка, и положил на витрину полдоллара.
"I owe a nickel.	"Я должен пять центов.
For a cup of coffee.	За чашку кофе.
I said pie and coffee, before I knew that pie was a dime.	Я сказал кофе с пирожным, а не знал, что оно -десять центов.
I owe you a nickel."	Я должен вам пять центов".
He did not look toward the rear.	Он не смотрел в глубину зала.
The men were there, in their slanted hats and with their cigarettes.	Там сидели мужчины в шляпах набекрень, с сигаретами.
The proprietor was there; waiting, Joe heard him at last, in the dirty apron, speaking past the cigarette:	Там стоял хозяин -- в грязном фартуке; Джо наконец услышал его слова, пропущенные мимо сигареты.
"What is it?	-- Чего там?
What does he want?"	Чего ему надо?
"He says he owes Bobbie a nickel," the woman said. "He wants to give Bobbie a nickel." Her voice was quiet.	-- Он говорит, что должен Бобби пять центов, -ответила женщина. -Хочет отдать Бобби пять центов. -- Она говорила тихо.
The proprietor's voice was quiet.	Хозяин говорил тихо.
"Well for Christ's sake," he said.	-- Господи спаси, -- сказал он.
To Joe the room was full of listening.	Джо казалось, что все в зале обратились в слух.
He heard, not hearing; he saw, not looking.	Он слышал, не слыша; видел, не глядя.
He was now moving toward the door.	Он уже шел к двери.
The half dollar lay on the glass counter.	Полудолларовая монета лежала на стеклянной витрине.

Even from the rear of the room the proprietor could see it, since he said,	Хозяин, хоть и был далеко, заметил ее -- он сказал:
"What's that for?"	-- А это за что?
"He says he owes for a cup of coffee," the woman said.	-- Он говорит, что должен за чашку кофе, -объяснила женщина.
Joe had almost reached the door.	Джо уже подходил к двери.
"Here, Jack," the man said. Joe did not stop.	-- Слушай, малый, -- окликнул его хозяин, Джо не остановился.
"Give him his money," the man said, flatvoiced, not yet moving.	-- Верни ему деньги, -- сказал хозяин ровным голосом, все еще не двигаясь.
The cigarette smoke would curl still across his face, unwinded by any movement. "Give it back to him," the man said. "I don't know what his racket is.	Дым сигареты, должно быть, поднимался ровно перед его лицом, не потревоженный ни малейшим движением. -- Отдай обратно, -- сказал он. -- Не знаю я, какая у него игра.
But he can't work it here.	Только с нами это не пройдет.
Give it back to him.	Верни ему деньги.
You better go back to the farm, Hiram.	Шел бы ты к себе на ферму, селянин.
Maybe you can make a girl there with a nickel."	Может, там уговоришь девочку за пять центов.
Now he was in the street, sweating the half dollar, the coin sweating his hand, larger than a cartwheel, feeling.	И вот он уже на улице, и полудолларовая монета купается в поту, потеет в руке, большая, как тележное колесо.
He walked in laughter.	Смех гнал его.
He had passed through the door upon it, upon the laughing of the men.	Джо вышел за дверь под смех мужчин -преследуемый смехом.
It swept and carried him along the street; then it began to flow past him, dying away, letting him to earth, pavement.	Смех подхватил его и понес по улице; потом улетел дальше, замирая, оставив его на земле, на тротуаре.
He and the waitress were facing one another.	Перед ним стояла официантка.
She did not see him at once, walking swiftly, downlooking, in a dark dress and a hat.	Она была в темном платье и в шляпе, шла быстро, потупясь, и увидела его не сразу.
Again, stopped, she did not even look at him, having already looked at him, all seeing, like when she had set the coffee and the pie on the counter.	И снова, как в тот раз, когда она поставила перед ним кофе с пирожным, она на него даже не смотрела -- раз взглянув, все поняла.
She said,	Она сказала:
"Oh.	"А-а.
And you come back to give it to me.	Вы пришли отдать мне деньги.
Before them.	При них.
And they kidded you.	И они над вами посмеялись.
Well, say."	Надо же".
"I thought you might have had to pay for it, yourself.	-- Я думал, вам самой пришлось заплатить...
I thought-"	Я думал...

"Well, say.	-- Надо же.
Can you tie that.	Может, хватит об этом?
Can you, now."	Хватит?
They were not looking at one another, standing face to face.	Стоя лицом к лицу, они не смотрели друг на друга.
To another they must have looked like two monks met during the hour of contemplation in a garden path.	Их можно было принять за двух монахов, встретившихся в саду в часы созерцания.
"I just thought that I ..."	-- Я просто подумал, что...
"Where do you live?" she said. "In the country?	-- Где вы живете? -- сказала она. -- В деревне?
Well, say.	Надо же.
What's your name?"	Как вас зовут?
"It's not McEachern," he said. "It's Christmas."	-- Не Макихерн, -- сказал он. -- Кристмас.
"Christmas?	-- Кристмас?
Is that your name?	Это ваша фамилия?
Christmas?	Кристмас!
Well, say."	Надо же.
On the Saturday afternoons during and after adolescence he and the other four or five boys hunted and fished.	В отрочестве и позже он и еще четверо или пятеро ребят ходили по субботам на охоту или на рыбалку.
He saw girls only at church, on Sunday.	Девушек он видел только в церкви, по воскресеньям.
They were associated with Sunday and with church.	Девушки ассоциировались с воскресеньем и церковью.
So he could not notice them. To do so would be, even to him, a retraction of his religious hatred.	Поэтому он не мог их замечать: это было бы -даже для него -- отречением от ненависти к религии.
But he and the other boys talked about girls.	Но между собой они говорили о девушках.
Perhaps some of them-the one who arranged with the negro girl that afternoon, for instance-knew.	Может быть, кое-кто из них (например, тот, который договорился тогда с негритянкой) знал.
"They all want to," he told the others. "But sometimes they can't."	"Они все хотят, -- сказал он остальным. -- Но иногда не могут".
The others did not know that.	Остальные этого не знали.
They did not know that all girls wanted to, let alone that there were times when they could not.	Они не знали, что все девушки хотят, а тем более, что бывает время, когда они не могут.
They thought differently.	Они представляли себе дело иначе.
But to admit that they did not know the latter would be to admit that they had not discovered the former.	Но, признавшись, что им неизвестно последнее, они тем самым признались бы, что не имели случая убедиться в первом.
So they listened while the boy told them.	Поэтому они слушали, что говорил тот.

"It's something that happens to them once a month."	"Это у них бывает раз в месяц".
He described his idea of the physical ceremony.	Он описал, как представляет себе физическую сторону события.
Perhaps he knew.	Возможно, он знал.
Anyway he was graphic enough, convincing enough.	Во всяком случае, рассказ был достаточно живописным, достаточно убедительным.
If he had tried to describe it as a mental state, something which he only believed, they would not have listened.	Если бы он стал описывать это как душевное состояние, о котором можно только гадать, они бы его не слушали.
But he drew a picture, physical, actual, to be discerned by the sense of smell and even of sight.	Но он развернул картину физическую, фактическую, доступную обонянию и даже глазу.
It moved them: the temporary and abject helplessness of that which tantalised and frustrated desire; the smooth and superior shape in which volition dwelled doomed to be at stated and inescapable intervals victims of periodical filth.	Это тронуло их: временная и жалкая беспомощность того, что дразнило неисполнимые желания; гладкий прекрасный сосуд, обитель хотения, обреченного с неотвратимой регулярностью становиться жертвой периодической грязи.
That was how the boy told it, with the other five listening quietly, looking at one another, questioning and secret.	Так он излагал это, и остальные пятеро молча слушали, поглядывая друг на друга вопросительно и заговорщицки.
On the next Saturday Joe did not go hunting with them. McEachern thought that he had already gone, since the gun was missing.	В следующую субботу Джо не пошел с ними охотиться. Макихерн думал, что он отправился на охоту, потому что ружья дома не было.
But Joe was hidden in the barn.	А Джо прятался в хлеву.
He stayed there all that day.	Он просидел там весь день.
On the Saturday following he did go, but alone, early, before the boys called for him.	В следующую субботу он опять ушел с ружьем, но один, рано, до того, как за ним забежали ребята.
But he did not hunt.	Он не охотился.
He was not three miles from home when in the late afternoon he shot a sheep.	В конце дня, меньше чем в трех милях от дома, он убил овцу.
He found the flock in a hidden valley and stalked and killed one with the gun.	Он наткнулся на стадо в укромной лощине, подкрался и застрелил ее из ружья.
Then he knelt, his hands in the yet warm blood of the dying beast, trembling, drymouthed, backglaring.	Потом, с пересохшим ртом, дрожа и озираясь, стал на колени и окунул руки в теплую кровь издыхающего животного.
Then he got over it, recovered.	Так он преодолел это в себе, превозмог.
He did not forget what the boy had told him.	Он не забыл того, что рассказывал приятель.
He just accepted it.	Просто примирился с этим.
He found that he could live with it, side by side with it.	Обнаружил, что может с этим жить.
It was as if he said, illogical and desperately calm, All right.	Словно сказал себе, отбросив логику, со спокойствием отчаяния Ладно.

It is so, then.	Пусть это так.
But not to me.	Но не для меня.
Not in my life and my love. Then it was three or four years ago and he had forgotten it, in the sense that a fact is forgotten when it once succumbs to the mind's insistence that it be neither true nor false.	Не в моей жизни, не в моей любви И вот прошло три или четыре года, и это было забыто, как забывается факт, уступив однажды настойчивости ума, отказывающегося признать его и истинным и ложным.
He met the waitress on the Monday night following the Saturday on which he had tried to pay for the cup of coffee.	Он встретился с официанткой в понедельник ночью -- через день после той субботы, когда пытался отдать деньги за чашку кофе.
He did not have the rope then.	Веревки у него еще не было.
He climbed from his window and dropped the ten feet to the earth and walked the five miles into town.	Он вылез в окно, спрыгнул с трехметровой высоты на землю и прошел пять миль до города.
He did not think at all about how he would get back into his room.	Он совсем не думал о том, как будет возвращаться к себе в комнату.
He reached town and went to the corner where she had told him to wait.	Он пришел в город и встал на перекрестке, где она просила его ждать.
It was a quiet corner and he was quite early, thinking I will have to remember.	Перекресток был тихий; он явился слишком рано и думал Надо помнить об этом.
To let her show me what to do and how to do it and when.	Надо, чтобы сама мне показывала, что делать, как и когда.
To not let her find out that I don't know, that I will have to find out from her.	Надо, чтоб она не догадалась, что я не знаю и должен узнать от нее.
He had been waiting for over an hour when she appeared.	Он ждал ее больше часа.
He had been that early.	Так рано он явился.
She came up on foot.	Она пришла пешком.
She came and stood before him, small, with that air steadfast, waiting, downlooking, coming up out of the darkness.	Подошла и стала перед ним, по-прежнему терпеливо и выжидательно, по-прежнему не поднимая глаз, с видом человека, вырвавшегося из тьмы.
"Here you are," she said.	-- Вы уже тут, -- сказала она.
"I got here soon as I could.	-- Раньше никак не мог.
I had to wait for them to go to sleep.	Пришлось ждать, пока они лягут.
I was afraid I would be late."	Боялся, что опоздаю.
"Have you been here long?	-- Вы давно тут?
How long?"	Долго ждали?
"I don't know.	-- Не знаю.
I ran, most of the way.	Бежал почти всю дорогу.
I was afraid I would be late."	Боялся, что опоздаю.
"You ran?	-- Бежали?

All them three miles?"	Все три мили?
"It's five miles.	-- Пять миль.
It's not three."	Не три.
"Well, say." Then they did not talk.	-- Надо же. -- Они умолкли.
They stood there, two shadows facing one another.	Стояли, как две тени, лицом к лицу.
More than a year later, remembering that night, he said, suddenly knowing, It was like she was waiting for me to hit her."Well," she said.	Спустя год с лишним, вспомнив эту ночь, он вдруг понял и сказал себе Будто ждала, что я ее ударю. -- Да-а, -- сказала она.
He had begun now to tremble a little.	Он начал потихоньку дрожать.
He could smelt her, smell the waiting: still, wise, a little weary; thinking She's waiting for me to start and I don't know how Even to himself his voice sounded idiotic.	Он ощущал ее запах, запах ожидания, спокойного, мудрого, чуть усталого -- думал Она ждет, чтобы я начал, а я не знаю -- как Даже ему самому его голос показался дурацким:
"I reckon it's late."	-- Наверно, поздно уже.
"Late?"	-- Поздно?
"I thought maybe they would be waiting for you.	-- Я подумал -- может, вас ждут.
Waiting up until you ..."	Не ложатся, пока вы...
"Waiting for ...	-- Ждут...
Waiting for ..." Her voice died, ceased.	Ждут... -- Голос ее утих, замер.
She said, not moving; they stood like two shadows: "I live with Mame and Max.	Они стояли, как две тени; она сказала, не шевелясь: -- Я живу с Мейм и Максом.
You know.	Вы их знаете.
The restaurant.	По ресторану.
You ought to remember them, trying to pay that nickel ..." She began to laugh.	Вы должны были их запомнить -- когда пришли отдавать пять центов... -- Она засмеялась.
There was no mirth in it, nothing in it. "When I think of that.	В ее смехе не было веселья, не было ничего. -Подумать только.
When I think of you coming in there, with that nickel." Then she stopped laughing.	Представляю, как вы пришли туда, с пятью центами. -- Она перестала смеяться.
There was no cessation of mirth in that, either.	Но и это не означало, что секунду назад ей было весело.
The still, abject, downlooking voice reached him. "I made a mistake tonight.	Вновь послышался тихий, жалкий, понурый голос: -- Я сегодня ошиблась.
I forgot something." Perhaps she was waiting for him to ask her what it was.	Я что-то забыла. -- Может быть, она ждала от него вопроса--что?
But he did not.	Но он не спросил.
He just stood there, with a still, downspeaking voice dying somewhere about his ears.	Он просто стоял, и тихий, падающий голос не проникал в сознание.
He had forgot about the shot sheep.	Он забыл об убитой овце.

He had lived with the fact which the older boy had told him too long now.	Он слишком долго прожил с тем, что рассказал ему опытный приятель.
With the slain sheep he had bought immunity from it for too long now for it to be alive.	Слишком давно очистился убийством овцы, чтобы память об атом сохранилась живой.
So he could not understand at first what she was trying to tell him.	Поэтому он сначала не понял, что она пытается сказать.
They stood at the corner.	Они стояли на углу.
It was at the edge of town, where the street became a road that ran on beyond the ordered and measured lawns, between small, random houses and barren fields-the small, cheap houses which compose the purlieus of such towns.	Это было на краю города, где улица переходила в дорогу, от правильных, отмеренных лужаек убегавшую к голым полям и разбросанным домишкам-маленьким, дешевым домишкам, из которых складываются предместья таких городов.
She said, "Listen.	Она сказала: -- Слушайте.
I'm sick tonight." He did not understand.	Я сегодня нездорова. -Он не понял.
He said nothing.	Ничего не ответил.
Perhaps he did not need to understand.	Возможно, ему и не надо было понимать.
Perhaps he had already expected some fateful mischance, thinking,	Возможно, он и так ожидал какой-нибудь каверзы от судьбы, думая:
'It was too good to be true, anyway'; thinking too fast for even thought: In a moment she will vanish.	"Больно уж все хорошо -- не может такого быть"; и обгоняло мысль Сейчас она исчезнет.
She will not be.	Ее не станет.
And then I willbe back home, in bed, not having left it at all. Her voice went on: "I forgot about the day of the month when I told you Monday night.	А я лежу в кровати, дома, и вовсе не выходил оттуда Ее голос продолжал: -- Я забыла, какой это день месяца, когда сказала вам "в понедельник вечером".
You surprised me, I guess.	Может, -- от неожиданности, что вас встретила.
There on the street Saturday.	Тогда, на улице в субботу.
I forgot what day it was, anyhow.	В общем, забыла, какой это день.
Until after you had gone."	А вспомнила только, когда вы ушли.
His voice was as quiet as hers.	Он говорил так же тихо, как она.
"How sick?	-- Очень нездоровы?
Haven't you got some medicine at home that you can take?"	А дома у вас нечего принять, лекарства какого-нибудь?
"Haven't I got ..." Her voice died.	-- Принять... -- Голос ее замер.
She said, "Well, say." She said suddenly: "It's late.	Она сказала: -- Надо же. -- И вдруг сказала: -- Уже поздно.
And you with four miles to walk."	А вам еще четыре мили идти.
"I've already walked it now.	-- Я уже прошел.
I'm here now." His voice was quiet, hopeless, calm. "I reckon it's getting late," he said.	Я уже здесь. -- Голос его был тих, спокоен, безнадежен. -- Наверно, времени много, -- сказал он.

Then something changed.	Затем что-то произошло.
Not looking at him, she sensed something before she heard it in his hard voice: "What kind of sickness have you got?"	Не глядя на него, она почувствовала перемену раньше, чем услышала в его погрубевшем голосе: -- Что у вас за болезнь?
She didn't answer, at once.	Она молчала, не двигалась.
Then she said, still, downlooking:	Потом сказала, глядя в землю:
"You haven't ever had a sweetheart, yet.	-- У вас никогда не было девушки.
I'll bet you haven't." He didn't answer. "Have you?" He didn't answer.	Ручаюсь, что не было. -- Он не отвечал. -- Не было? -- Он не отвечал.
She moved.	Она шагнула к нему.
She touched him for the first time.	Дотронулась до него -- впервые.
She came and took his arm, lightly, in both hands.	Взяла его за руку, легонько, обеими руками.
Looking down, he could see the dark shape of the lowered head which appeared to have been set out of line a little on the neck when she was born.	Глядя на нее сверху, он видел силуэт головы -опущенной, как будто от рождения неправильно сидевшей на шее.
She told him, halting, clumsily, using the only words which she knew perhaps.	Она объяснила ему -- запинаясь, нескладно, теми единственными словами, какие ей были известны.
But he had heard it before.	Но он уже это слышал.
He had already fled backward, past the slain sheep, the price paid for immunity, to the afternoon when, sitting on a creek bank, he had been not hurt or astonished so much as outraged.	Он уже бежал назад, мимо убитой овцы, очистительной жертвы: к тому дню, когда он сидел на берегу ручья -- не столько удивленный или обиженный, сколько возмущенный.
The arm which she held jerked free.	Рука, которую она держала, освободилась рывком.
She did not believe that he had intended to strike her; she believed otherwise, in fact.	Она не верила, что он хотел ее ударить; она предполагала другое.
But the result was the same.	Но результат не стал от этого другим.
As he faded on down the road, the shape, the shadow, she believed that he was running.	Провожая взглядом фигуру, тень, растворявшуюся в темноте, она думала, что он бежит.
She could hear his feet for some time after she could no longer see him.	Она еще слышала его шаги, когда он пропал из виду.
She did not move at once.	Она не сразу пошла назад.
She stood as he had left her, motionless, downlooking, as though waiting for the blow which she had already received.	Стояла в той же позе, неподвижно, потупясь, словно ожидая удара -- который уже был нанесен.
He was not running.	Он не бежал.
But he was walking fast, and in a direction that was taking him further yet from home, from the house five miles away which he had left by climbing from a window and which he had not yet planned any way of reentering.	Но шел быстро -- и не к дому, стоявшему в пяти милях отсюда, а прочь от него, по-прежнему не задумываясь о том, как проникнуть обратно в комнату, из которой он вылез через окно.

He went on down the road fast and turned from it and sprang over a fence, into plowed earth.	Он быстро шел по дороге, потом свернул в сторону и прыгнул через изгородь на вспаханную землю.
Something was growing in the furrows.	На поле что-то росло.
Beyond were woods, trees.	Дальше был лес, деревья.
He reached the woods and entered, among the hard trunks, the branchshadowed quiet, hardfeeling, hardsmelling, invisible.	Он дошел до леса и углубился в чащу твердых стволов, ветвями крытую глушь, давящую тишиной, давящую запахом, непроглядную.
In the notseeing and the hardknowing as though in a cave he seemed to see a diminishing row of suavely shaped urns in moonlight, blanched.	В беспросветности тяжкого знания, как в пещере, он словно видел уходящий вдаль ряд мягкоконтурных ваз, выбеленных лунным светом.
And not one was perfect.	И ни одна не была целой.
Each one was cracked and from each crack there issued something liquid, deathcolored, and foul.	Каждая была с трещиной, и из каждой трещины сочилось что-то жидкое, зловонное, мертвенного цвета.
He touched a tree, leaning his propped arms against it, seeing the ranked and moonlit urns.	Он прикоснулся к дереву. Он уперся в ствол руками, видя перед собой вереницу освещенных луной ваз.
He vomited.	Его вырвало.
On the next Monday night he had the rope.	К вечеру следующего понедельника он успел запастись веревкой.
He was waiting at the same corner; he was quite early again.	Он ждал на том же углу; он опять явился рано.
Then he saw her.	Наконец увидел ее.
She came up to where he stood.	Она подошла к нему.
"I thought maybe you wouldn't be here," she said.	-- Я думала вы не придете.
"Did you?" He took her arm, drawing her on down the road.	-- Да? -- Он взял ее за руку и потащил по дороге.
"Where are we going?" she said.	-- Куда мы идем? -- спросила она.
He didn't answer, drawing her on.	Он молча продолжал ее тащить.
She had to trot to keep up.	Ей приходилось бежать рысцой, чтобы поспеть за ним.
She trotted clumsily: an animal impeded by that which distinguished her from animals: her heels, her clothes, her smallness.	Она трусила неуклюже: животное, которому мешало то, что отличало его от животных: каблуки, Платье, миниатюрность.
He drew her from the road, toward the fence which he had crossed a week ago. "Wait," she said, the words jolting from her mouth. "The fence-I can't-" As she stooped to go through, between the strands of wire which he had stepped over, her dress caught.	Он потащил ее прочь от дороги -- к изгороди, которую перепрыгнул неделю назад. -Подождите... -- сказала она. Слова выскакивали отрывисто: -- Забор... Я не могу... -- Когда она нагнулась, чтобы подлезть под проволоку, которую он перешагнул, платье зацепилось.
He leaned and jerked it free with a ripping sound.	Он наклонился и рванул его с треском.
"I'll buy you another one," he said.	-- Новое куплю, -- сказал он.

She said nothing.	Она не ответила.
She let herself be half carried and half dragged among the growing plants, the furrows, and into the woods, the trees.	Она покорилась рукам, которые не то тащили, не то несли ее между каких-то растений, по бороздам, к лесу, в чащу.
He kept the rope, neatly coiled, behind the same loose board in his attic room where Mrs. McEachern kept her hoard of nickels and dimes, with the difference that the rope was thrust further back into the hole than Mrs. McEachern could reach.	Аккуратно свернутую веревку он держал у себя на чердаке, за той же отставшей доской, за которой миссис Макихерн держала свою мелочь, -- только веревка была засунута поглубже, куда миссис Макихерн не могла дотянуться.
He had got the idea from her.	Идею он позаимствовал у нее.
Sometimes, with the old couple snoring in the room beneath, when he lifted out the silent rope he would think of the paradox.	Порой, когда старики храпели у себя внизу, он размышлял над этим парадоксом.
Sometimes he thought about telling her; of showing her where he kept hidden the implement of his sin, having got the idea, learned how and where to hide it, from her.	Даже хотел открыться ей, показать, как он прячет орудие греха, научившись у нее, воспользовавшись ее же идеей и хранилищем.
But he knew that she would merely want to help him conceal it; that she would want him to sin in order that she could help him hide it; that she would at last make such a todo of meaningful whispers and signals that McEachern would have to suspect something despite himself.	Но он знал, что единственным ее желанием будет желание помочь ему -- чтобы он продолжал грешить, а она помогала ему хранить это в секрете; что в конце концов, при помощи многозначительных сигналов и шепота, она разведет такую таинственность, что Макихерн поневоле заподозрит неладное.
Thus he began to steal, to take money from the hoard.	Так он начал красть-таскать деньги из тайника.
It is very possible that the woman did not suggest it to him, never mentioned money to him.	Очень возможно, что не она толкнула его на это, что о деньгах она с ним не говорила.
It is possible that he did not even know that he was paying with money for pleasure.	Возможно даже, он не понимал, что платит деньгами за удовольствие.
It was that he had watched for years Mrs. McEachern hide money in a certain place.	Просто он много лет наблюдал, как миссис Макихерн прячет деньги в определенном месте.
Then he himself had something which it was necessary to hide.	Потом у него самого появилось, что прятать.
He put it in the safest place which he knew.	Он прятал в самое безопасное место, какое знал.
Each time he hid or retrieved the rope, he saw the tin can containing money.	И каждый раз, когда он засовывал или вынимал веревку, на глаза ему попадалась жестянка с деньгами.
The first time he took fifty cents.	В первый раз он взял пятьдесят центов.
He debated for some time between fifty cents and a quarter.	Он немного поколебался, взять ему пятьдесят или двадцать пять.
Then he took the fifty cents because that was the exact sum he needed.	Взял все же пятьдесят -- ему как раз столько было нужно.
With it he bought a stale and flyspecked box of candy from a man who had won it for ten cents on a punching board in a store.	На эти деньги он купил лежалую, засиженную мухами коробку конфет -- у человека, которому она досталась за десять центов в магазинной лотерее.

He gave it to the waitress.	Конфеты подарил официантке.
It was the first thing which he had ever given her. He gave it to her as if no one had ever thought of giving her anything before.	Это был его первый подарок Он дал ей коробку так, будто никому до него в голову не приходило что-нибудь ей дать.
Her expression was a little strange when she took the tawdry, shabby box into her big hands.	Когда она взяла большими руками эту обшарпанную, пестро размалеванную коробку, на лице ее было странное выражение.
She was sitting at the time on her bed in her bedroom in the small house where she lived with the man and woman called Max and Mame.	Она сидела на кровати -- дело происходило в ее спальне, в домике, где она жила с мужчиной по имени Макс и женщиной по имени Мейм.
One night about a week before the man came into the room.	Как-то вечером, примерно за неделю до этого, Макс к ней зашел.
She was undressing, sitting on the bed while she removed her stockings.	Она раздевалась -- сидя на кровати, снимала чулки.
He came in and leaned against the bureau, smoking.	Он вошел с сигаретой в зубах и прислонился к комоду.
"A rich farmer," he said. 'John Jacob Astor from the cowshed."	-- Богатый фермер, -- сказал он. -- Джон Джейкоб Астор с сеновала.
She had covered herself, sitting on the bed, still, downlooking.	Она чем-то прикрылась и продолжала сидеть, неподвижно, потупясь.
"He pays me."	-- Он мне платит.
"With what?	-- Чем?
Hasn't he used up that nickel yet?" He looked at her. "A setup for hayseeds.	Он что -- не промотал еще свои пять центов? -Макс посмотрел на нее. -- Обслуживаем землепашцев.
That's what I brought you down here from Memphis for.	Для этого я тебя вез из Мемфиса.
Maybe I'd better start giving away grub too."	Теперь остается только жратву раздавать бесплатно.
"I'm not doing it on your time."	-- Я это -- в свободное время.
"Sure.	-- Еще бы.
I can't stop you.	Запретить я не могу.
I just hate to see you.	Мне просто смотреть на это противно.
A kid, that never saw a whole dollar at one time in his life.	Пацан, долларовой бумажки в глаза не видел.
With this town full of guys making good jack, that would treat you right."	А в городе навалом денежных ребят, -- я понимаю, эти бы хоть ухаживали как люди.
"Maybe I like him.	-- А может, он мне нравится.
Maybe you hadn't thought of that."	Об этом ты не подумал?
He looked at her, at the still and lowered crown of her head as she sat on the bed, her hands on her lap.	Макс разглядывал ее -- макушку неподвижной, опущенной головы, руки, лежавшие на голенях.
He leaned against the bureau, smoking.	Он курил, прислонясь к комоду.

He said, "Mame!"	-- Мейм! -- сказал он.
After a while he said again, "Mame!	И, подождав немного, повторил: -- Мейм!
Come in here." The walls were thin.	Поди сюда. -- Стены были тонкие.
After a while the big blonde woman came up the hall, without haste. They could both hear her.	Немного погодя в передней послышались неторопливые шаги блондинки.
She entered. "Get this," the man said. "She says maybe she likes him best.	Она вошла. -- Слыхала? -- сказал мужчина. -Говорит: может, он мне нравится больше всех.
It's Romeo and Juliet.	Ромео и Джульетта.
For sweet Jesus!"	Мать моя!
The blonde woman looked at the dark crown of the waitress' head.	Блондинка посмотрела на темную макушку:
"What about that?"	-- Ну и что?
"Nothing.	-- Ничего.
It's fine.	Прелесть.
Max Confrey presenting Miss Bobbie Allen, the youth's companion."	Макс Конфрей представит вам мисс Бобби Аллен, подружку малолетнего.
"Go out," the woman said.	-- Выйди, -- сказала женщина.
"Sure.	-- Сей момент.
I just brought her change for a nickel." He went out.	Я просто занес ей сдачу с пяти центов. -- Он вышел.
The waitress had not moved.	Официантка не шевелилась.
The blonde woman went to the bureau and leaned against it, looking at the other's lowered head.	Блондинка подошла к комоду и прислонилась к нему, глядя на ее опущенную голову.
"Does he ever pay you?" she said.	-- Он тебе платит хоть? -- спросила она.
The waitress did not move.	Официантка не шевелилась.
"Yes.	-- Да
He pays me."	Платит.
The blonde woman looked at her, leaning against the bureau as Max had done.	Блондинка смотрела на нее, прислоняясь к комоду, как перед этим Макс.
"Coming all the way down here from Memphis.	-- Ехать сюда из самого Мемфиса.
Bringing it all the way down here to give it away.	Тащиться в такую даль, чтобы давать бесплатно.
The waitress did not move.	Официантка не шевелилась.
"I'm not hurting Max."	-- Максу же это не мешает.
The blonde woman looked at the other's lowered head.	Блондинка смотрела на опущенную голову.
Then she turned and went toward the door.	Потом повернулась и отошла к двери.
"See that you don't," she said. "This won't last forever.	-- Да уж, постарайся, чтоб не мешало, -- сказала она. -- Это дело недолговечное.

These little towns won't stand for this long.	Маленькие городишки долго такого не терпят.
I know.	Я-то знаю.
I came from one of them."	Сама в похожем выросла.
Sitting on the bed, holding the cheap, florid candy box in her hands, she sat as she had sat while the blonde woman talked to her.	С пестрой, дешевой коробкой в руках она сидела на кровати -- сидела так же, как во время разговора с блондинкой.
But it was now Joe who leaned against the bureau and looked at her.	Только не блондинка, а Джо теперь смотрел на нее, прислонясь к комоду.
She began to laugh.	Она засмеялась.
She laughed, holding the gaudy box in her bigknuckled hands.	Она смеялась, держа в мосластых руках размалеванную коробку.
Joe watched her.	Джо наблюдал за ней.
He watched her rise and pass him, her face lowered.	Наблюдал за тем, как она встает и, потупясь, проходит мимо него.
She passed through the door and called Max by name.	Она вышла за дверь и позвала Макса по имени.
Joe had never seen Max save in the restaurant, in the hat and the dirty apron.	Джо видел Макса только в ресторане -- в шляпе и грязном фартуке.
When Max entered he was not even smoking.	К тому же он вошел сейчас без сигареты.
He thrust out his hand.	Он сунул Джо руку.
"How are you, Romeo?" he said.	-- Как живешь, Ромео?
Joe was shaking hands almost before he had recognised the man.	Джо пожал ему руку, еще не совсем понимая, кто это.
"My name's Joe McEachern," he said.	-- Меня зовут Джо Макихерн, -- сказал он.
The blonde woman had also entered.	Блондинка тоже пришла.
It was also the first time he had even seen her save in the restaurant.	Ее он тоже впервые видел вне ресторана.
He saw her enter, watching her, watching the waitress open the box.	Он видел, как она вошла в комнату, наблюдал за ней, наблюдал за тем, как официантка открывает коробку.
She extended it.	Она протянула ее вошедшим.
"Joe brought it to me," she said.	-- Джо подарил, -- сказала она.
The blonde woman looked at the box, once.	Блондинка скользнула по коробке взглядом.
She did not even move her hand.	Она даже не шевельнула рукой.
"Thanks," she said.	-- Спасибо, -- сказала она.
The man also looked at the box, without moving his hand.	Мужчина тоже взглянул на коробку, не пошевелив рукой.
"Well, well, well," he said. "Sometimes Christmas lasts a good while.	-- Так, так, так, -- сказал он. -- Смотри, как рождество иногда затягивается.
Hey, Romeo?" Joe had moved a little away from the bureau.	А, Ромео? -- Джо отодвинулся от комода.

He had never been in the house before.	Он впервые попал в этот дом.
He was looking at the man, with on his face an expression a little placative and baffled though not alarmed, watching the man's inscrutable and monklike face.	Он смотрел на мужчину чуть озадаченно и примирительно, но без тревоги, -- наблюдал за его непроницаемым монашеским лицом.
But he said nothing.	Но ничего не сказал.
It was the waitress who said,	Сказала официантка:
"If you don't like it, you don't have to eat it." He watched Max, watching his face, hearing the waitress' voice; the voice downlooking: "Not doing you nor nobody else any harm ...	-- Если не нравится, можешь не есть. -- Он следил за Максом, следил за его лицом, слушая голос официантки -- понурый голос: -- Ни тебе... никому это не мешает...
Not on his time ..." He was not watching her nor the blonde woman either.	В свободное время... -- Он не смотрел ни на нее, ни на блондинку.
He was watching Max, with that expression puzzled, placative, not afraid.	Он следил за Максом -- по-прежнему мирно и с недоумением, но без испуга.
The blonde woman now spoke; it was as though they were speaking of him and in his presence and in a tongue which they knew that he did not know.	Теперь говорила блондинка; казалось, они говорят о нем и при нем, но на своем языке, зная, что ему не понять.
"Come on out," the blonde woman said.	-- Пойдем, -- сказала блондинка.
"For sweet Jesus," Max said. "I was just going to give Romeo a drink on the house."	-- Мать моя, -- сказал Макс. -- Только я хотел поднести Ромео...
"Does he want one?" the blonde woman said.	-- А он хочет? -- спросила блондинка.
Even when she addressed Joe directly it was as if she still spoke to Max. "Do you want a drink?"	Даже когда она обратилась к Джо, можно было подумать, что она еще разговаривает с Максом. -Хотите выпить?
"Don't hold him in suspense because of his past behavior.	-- Не мучай его неизвестностью -- помнишь, что было в тот раз?
Tell him it's on the house."	Скажи, что бесплатно.
"I don't know," Joe said. "I never tried it."	-- Не знаю, -- сказал Джо. -- Никогда не пробовал.
"Never tried anything on the house," Max said. "For sweet Jesus." He had not looked at Joe once again after he entered the room.	-- Мать моя, -- сказал Макс. -- Ничего не пробовал бесплатно. -- Он ни разу не посмотрел на Джо после того, как поздоровался.
Again it was as if they talked at and because of him, in a language which he did not understand.	Опять они говорили о нем и отпускали замечания на его счет так, как будто их язык был ему непонятен.
"Come on," the blonde woman said. "Come on, now."	-- Пошли, -- сказала блондинка. -- Пошли же.
They went out.	Они ушли.
The blonde woman had never looked at him at all, and the man, without looking at him, had never ceased.	Блондинка вообще ни разу не взглянула на него, а Макс, не глядя, ни разу не выпустил его из поля зрения.
Then they were gone.	Потом их не стало.
Joe stood beside the bureau.	Джо стоял у комода.

In the middle of the floor the waitress stood, downlooking, with the open box of candy in her hand.	Посреди комнаты стояла официантка -- потупясь, с открытой коробкой в руке.
The room was close, smelling of stale scent.	Комната была тесная, затхлая, пропахшая духами.
Joe had never seen it before.	Джо попал сюда впервые.
He had not believed that he ever would.	Он не верил, что когда-нибудь окажется здесь.
The shades were drawn.	Шторы были задернуты.
The single bulb burned at the end of a cord, shaded by a magazine page pinned about it and already turned brown from the heat.	На проводе висела голая лампочка; вместо абажура была пришпилена страница из журнала, побуревшая от жара.
"It's all right," he said. "It's all right." She didn't answer nor move.	-- Ничего, -- оказал он. -- Ладно. -- Она молчала и не шевелилась.
He thought of the darkness outside, the night in which they had been alone before. "Let's go," he said.	Он думал о темноте снаружи, о ночи, где они раньше оставались вдвоем. -Пойдем, -- сказал он.
"Go?" she said.	-- Пойдем? -- переспросила она.
Then he looked at her. "Go where?" she said.	Тогда он посмотрел на нее. -- Куда?
"What for?" Still he did not understand her.	Зачем? -- Он все еще не понимал.
He watched her come to the bureau and set the box of candy upon it.	Он смотрел, как она подходит к комоду и ставит на него коробку.
While he watched, she began to take her clothes off, ripping them off and flinging them down.	У него на глазах она начала раздеватьсясрывать с себя одежду, швырять на пол.
He said,	Он сказал:
"Here?	-- Здесь?
In here?" It was the first time he had ever seen a naked woman, though he had been her lover for a month.	Прямо здесь? -- Он впервые видел голую женщину, хотя жил с ней уже месяц.
But even then he did not even know that he had not known what to expect to see.	Но до сих пор он даже не знал, что не знает, какое зрелище может ему открыться.
That night they talked.	В ту ночь они разговаривали.
They lay in the bed, in the dark, talking.	Лежали на кровати и разговаривали в темноте.
Or he talked, that is.	Вернее, разговаривал он.
All the time he was thinking,	И все время думал:
'Jesus.	"Господи.
Jesus.	Господи.
So this is it.	Так вот это что".
He lay naked too, beside her, touching her with his hand and talking about her.	Он тоже лежал голый, рядом с ней, трогал ее и говорил о ней.
Not about where she had come from and what she had even done, but about her body as if no one had ever done this before, with her or with anyone else.	Не о том, где она родилась и чем занималась, а о ее теле -- словно никто еще такого не делал, ни с ней и ни с кем другим.

It was as if with speech he were learning about women's bodies, with the curiosity of a child.	Словно, говоря, разузнавал о женском теле с любопытством ребенка.
She told him about the sickness of the first night.	Она рассказала ему о болезни первой ночи.
It did not shock him now.	Теперь его это не потрясло.
Like the nakedness and the physical shape, it was like something which had never happened or existed before.	Подобно наготе и телесной форме, это было чем-то не существовавшим, не виданным до него.
So he told her in turn what he knew to tell.	Поэтому и он рассказал ей то, что знал.
He told about the negro girl in the mill shed on that afternoon three years ago.	Рассказал о том, что было с негритянской девушкой на лесопилке три года назад.
He told her quietly and peacefully, lying beside her, touching her.	Он рассказывал тихо и умиротворенно, лежа с ней рядом, трогая ее.
Perhaps he could not even have said if she listened or not.	Наверное, он даже не понимал, слушает она или нет.
Then he said,	Потом он сказал:
'You noticed my skin, my hair," waiting for her to answer, his hand slow on her body.	"Ты заметила, какая у меня кожа, волосы?" -- и ждал ее ответа, медленно водя рукой.
She whispered also.	Она ответила тоже шепотом.
"Yes.	-- Да.
I thought maybe you were a foreigner.	Я думала, может, ты иностранец.
That you never come from around here."	И уж точно, не из наших краев.
"It's different from that, even.	-- И даже не так.
More than just a foreigner.	Не просто иностранец.
You can't guess."	Тебе не догадаться.
"What?	-- А кто?
How more different?"	Как это -- не просто?
"Guess."	-- Угадай.
Their voices were quiet.	Они говорили тихо.
It was still, quiet; night now known, not to be desired, pined for.	Было тихо, глухо, ночь уже изведана, желание, томление -- позади.
"I can't.	-- Не могу.
What are you?"	Кто ты?
His hand was slow and quiet on her invisible flank.	Рука его двигалась тихо и спокойно по ее невидимому боку.
He did not answer at once.	Он ответил не сразу.
It was not as if he were tantalising her.	Не то чтобы он разжигал ее любопытство.
It was as if he just had not thought to speak on.	Просто он как бы еще не надумал говорить дальше.
She asked him again.	Она снова спросила.

Then he told her.	Тогда он сказал:
"I got some nigger blood in me."	-- Во мне есть негритянская кровь.
Then she lay perfectly still, with a different stillness.	Потом она лежала совершенно неподвижно; но это была другая неподвижность.
But he did not seem to notice it.	Он же как будто не замечал этого.
He lay peacefully too, his hand slow up and down her flank.	Он тоже лежал спокойно, и рука его медленно двигалась вверх-вниз по ее боку.
"You're what?" she said.	-- Что? -- сказала она.
"I think I got some nigger blood in me." His eyes were closed, his hand slow and unceasing. "I don't know.	-- Наверное, во мне есть негритянская кровь. -Г лаза его были закрыты, рука двигалась медленно и без устали. -- Не знаю.
I believe I have."	Но думаю-есть.
She did not move.	Она не пошевелилась.
She said at once:	Но сказала тотчас же:
"You're lying."	-- Врешь.
"All right," he said, not moving, his hand not ceasing.	-- Вру, так вру, -- сказал он, не шевелясь; но рука продолжала гладить.
"I don't believe it," her voice said in the darkness.	-- Не верю, -- сказал в темноте ее голос.
"All right," he said, his hand not ceasing.	-- Не веришь -- не верь, -- сказал он; рука продолжала гладить.
The next Saturday he took another half dollar from Mrs. McEachern's hiding place and gave it to the waitress.	В следующее воскресенье он взял еще полдоллара из тайника миссис Макихерн и отдал официантке.
A day or two later he had reason to believe that Mrs. McEachern had missed the money and that she suspected him of having taken it.	Через День или два у него появились основания думать, что миссис Макихерн заметила пропажу и подозревает его.
Because she lay in wait for him until he knew that she knew that McEachern would not interrupt them.	Потому что она подстерегала его, покуда не уверилась, -- и он эту уверенность почувствовал, -- что Макихерн им не помешает.
Then she said,	Тогда она сказала:
"Joe."	"Джо".
He paused and looked at her, knowing that she would not be looking at him.	Он остановился и посмотрел на нее, зная, что она на него смотреть не будет.
She said, not looking at him, her voice flat, levename = "note"	Не глядя на него, она сказала, ровным и вялым голосом:
"I know how a young man growing up needs money.	"Я знаю, молодому человеку... когда взрослеет, нужны деньги.
More than p-Mr. McEachern gives you. ..."	Больше, чем па... чем мистер Макихерн тебе дает..."
He looked at her, until her voice ceased and died away.	Он смотрел на нее, пока ее голос не затих, не замер.
Apparently he was waiting for it to cease.	Видимо, ждал, когда он затихнет.

Then he said,	И тогда ответил:
"Money?	-- Деньги?
What do I want with money?"	На что мне деньги.
On the next Saturday he earned two dollars chopping wood for a neighbor.	В следующую субботу он заработал два доллара, переколов соседу дрова.
He lied to McEachern about where he was going and where he had been and what he had done there.	Он наврал Макихерну, куда он собирается, где он был и чем занимался.
He gave the money to the waitress. McEachern found out about the work.	Деньги отдал официантке. Макихерн узнал про дрова.
Perhaps he believed that Joe had hidden the money.	Возможно, он решил, что Джо припрятал деньги.
Mrs. McEachern may have told him so.	Может быть, так ему сказала миссис Макихерн.
Perhaps two nights a week Joe and the waitress went to her room.	Ночи две в неделю Джо проводил с официанткой в ее комнате.
He did not know at first that anyone else had ever done that.	Первое время он не представлял себе, чтобы это было доступно еще кому-нибудь, кроме него.
Perhaps he believed that some peculiar dispensation had been made in his favor, for his sake.	Возможно, он верил до самой последней минуты, что только для него и ради него сделано такое исключение.
Very likely until the last he still believed that Max and Mame had to be placated, not for the actual fact, but because of his presence there.	И, по всей вероятности, до последней минуты думал, будто Макса и Мейм надо задабривать -не потому, что у него какието отношения с официанткой, а потому, что он ходит в дом.
But he did not see them again in the house, though he knew that they were there.	В доме, однако, он их больше не видел, хотя знал, что они здесь.
But he did not know for certain if they knew that he was there or had ever returned after the night of the candy.	Полной же уверенности, что им известно о его пребывании здесь -- или появлениях после того случая с конфетами, -- у него не было.
Usually they met outside, went somewhere else or just loitered on the way to where she lived.	Обычно они встречались на улице и, не торопясь, шли к ней или куда-нибудь в другое место.
Perhaps he believed up to the last that he had suggested it.	Возможно, он до последней минуты думал, что этот порядок заведен им.
Then one night she did not meet him where he waited.	И вот однажды вечером она не пришла на место встречи.
He waited until the clock in the courthouse struck twelve.	Он ждал, пока часы на башне суда не пробили двенадцать.
Then he went on to where she lived.	Тогда он отправился к ней.
He had never done that before, though even then he could not have said that she had ever forbidden him to come there unless she was with him.	Раньше он так не делал, хотя и не мог бы припомнить, чтобы она запрещала ему приходить туда без нее.
But he went there that night, expecting to find the house dark and asleep.	Все же в эту ночь он отправился к ней, ожидая, что дом будет погружен в темноту и сон.
The house was dark, but it was not asleep.	Дом был погружен в темноту -- но не спал.

He knew that, that beyond the dark shades of her room people were not asleep and that she was not there alone.	Он знал это -- знал, что за темными шторами в ее комнате не спят и что она там не одна.
How he knew it he could not have said.	Откуда знал -- он сам не мог бы сказать.
Neither would he admit what he knew.	И никогда не признался бы в этой уверенности.
' It's just Max,' he thought.	"Это просто Макс", -- думал он.
' It's just Max.'	"Это просто Макс".
But he knew better.	Но не верил в это.
He knew that there was a man in the room with her.	Он знал, что в комнате с ней -мужчина.
He did not see her for two weeks, though he knew that she was waiting for him.	Две недели он с ней не встречался, хотя знал, что она его ждет.
Then one night he was at the corner when she appeared.	Затем пришел вечером на угол; появилась и она.
He struck her, without warning, feeling her flesh.	Ни слова не говоря, он ударил ее кулаком, чувствуя, по чему ударил.
He knew then what even yet he had not believed.	Теперь он знал то, во что до сих пор не мог поверить.
"Oh," she cried.	Она вскрикнула.
He struck her again.	Он ударил еще раз.
"Not here!" she whispered.	Она прошептала: "Не здесь.
"Not here!"	Не здесь".
Then he found that she was crying.	Затем он увидел, что она плачет.
He had not cried since he could remember.	Он никогда не плакал, сколько помнил себя.
He cried, cursing her, striking her.	Он плакал, ругал ее и бил.
Then she was holding him.	Потом она обняла его.
Even the reason for striking her was gone then.	Тогда даже причины бить ее не стало.
"Now, now," she said. "Now, now."	"Ну что ты, что ты, -- приговаривала она. -Что ты, что ты".
They did not leave the corner even that night. They did not walk on loitering nor leave the road.	В ту ночь они так и остались на перекрестке: не ушли с дороги и не пошли гулять.
They sat on a sloping grassbank and talked.	Они сидели на поросшем травой откосе и разговаривали.
She talked this time, telling him.	На этот раз говорила она -- рассказывала.
It did not take much telling.	На долгий рассказ не набралось.
He could see now what he discovered that he had known all the time: the idle men in the restaurant, with their cigarettes bobbing as they spoke to her in passing, and she going back and forth, constant, downlooking, and abject.	Теперь ему стало понятно то, что он знал, оказывается, с самого начала: ресторан, бездельники с сигаретами, которые начинали подпрыгивать, когда гости заговаривали с официанткой, и сама она -- беспрерывно снует взадвперед, понурая, жалкая.

Listening to her voice, he seemed to smell the odorreek of all anonymous men above dirt.	Он слушал ее голос, а в нос ему, заглушая запахи земли, бил запах безымянных мужчин.
Her head was a little lowered as she talked, the big hands still on her lap.	Голова ее во время рассказа была опущена, руки неподвижны на коленях.
He could not see, of course.	Он, конечно, не видел этого.
He did not have to see.	Ему и не нужно было видеть.
"I thought you knew," she said.	-- Я думала, ты знал, -- сказала она.
"No," he said. "I reckon I didn't."	-- Нет, -- сказал он. -- Не знал, наверно.
"I thought you did"	-- Я думала, знал.
"No," he said. "I don't reckon I did."	-- Нет, -- сказал он. -- Не знал, наверно.
Two weeks later he had begun to smoke, squinting his face against the smoke, and he drank too.	Через две недели он начал курить, щуря глаза от дыма, и пить -- тоже.
He would drink at night with Max and Mame and sometimes three or four other men and usually another woman or two, sometimes from the town, but usually strangers who would come in from Memphis and stay a week or a month, as waitresses behind the restaurant counter where the idle men gathered all day.	Пил вечерами с Максом и Мейм, иногда в компании еще трех-четырех мужчин и обычно одной или двух женщин -- случалось, и городских, но чаще тех, которые приезжали из Мемфиса и в качестве официанток проводили неделю или месяц за стойкой, где целый день праздно сидели мужчины.
He did not always know their names, but he could cock his hat as they did; during the evenings behind the drawn shades of the diningroom at Max's he cocked it so and spoke of the waitress to the others, even in her presence, in his loud, drunken, despairing young voice, calling her his whore.	Он не всегда знал, как зовут собутыльников, но научился заламывать шляпу не хуже их: вечерами за спущенными шторами в комнате у Макса он сдвигал ее набекрень и говорил с другими об официантке, даже при ней, -- громким пьяным отчаянным юношеским голосом, называя ее своей курвой.
Now and then in Max's car he took her to dances in the country, always careful that McEachern should not hear about it.	Время от времени на машине Макса он возил ее за город на танцы, всегда с предосторожностями -чтобы это не Дошло до Макихерна.
"I don't know which he would be madder at," he told her; "at you or at the dancing."	"Не знаю, из-за чего он больше взбесится, -говорил он ей, -из-за тебя или из-за танцев".
Once they had to put him to bed, helpless, in the house where he had not even ever dreamed at one time that he could enter.	Однажды им пришлось уложить его в постель мертвецки пьяного -- в доме, куда он прежде и попасть не мечтал.
The next morning the waitress drove him out home before daylight so he could get into the house before he was caught.	Утром официантка отвезла его домой -- до рассвета, чтобы не заметили.
And during the day McEachern watched him with dour and grudging approval.	А днем Макихерн наблюдал за ним с угрюмым, ворчливым одобрением.
"But you have still plenty of time to make me regret that heifer," McEachern said. Chapter 9	-- Впрочем, у тебя еще будет случай заставить меня пожалеть об этой телке, -- сказал Макихерн.
McEACHERN lay in bed.	Макихерн лежал в кровати.
The room was dark, but he was not asleep.	В комнате было темно, но он не спал.
He lay beside Mrs. McEachern, whom he did believe to be sleeping, thinking fast and hard, thinking,	Он лежал рядом с миссис Макихерн, полагая, что она спит, и думал быстро и напряженно -- думал:

' The suit has been worn.	"Надевал костюм.
But when.	Но когда.
It could not have been during the day, because he is beneath my eyes, except on Saturday afternoons.	Не днем, потому что он у меня на глазах, кроме субботних дней после обеда.
But on any Saturday afternoon he could go to the barn, remove and hide the fit clothing which I require him to wear, and then don apparel which he would and could need only as some adjunct to sinning.'	Однако в любую субботу после обеда он может зайти в хлев, снять и спрятать подобающую одежду, которую ему велено носить, и напялить то, что пригодно и потребно только для греховодничанья".
It was as if he knew then, had been told.	И теперь он как будто знал, как будто ему сказали.
That would infer then that the garments were worn in secret, and therefore in all likelihood, at night.	Это означало, что костюм носили тайком, то есть, надо полагать, -- ночью.
And if that were so, he refused to believe that the boy had other than one purpose: lechery.	А если так, то какая еще могла быть цель у парня, кроме разврата?
He had never committed lechery himself and he had not once failed to refuse to listen to anyone who talked about it.	Сам он никогда в жизни не развратничал, и не было случая, чтобы он согласился слушать человека, рассказывающего о разврате.
Yet within about thirty minutes of intensive thinking he knew almost as much of Joe's doings as Joe himself could have told him, with the exception of names and places.	Тем не менее после получаса напряженных размышлений он знал о проделках парня почти столько же, сколько мог бы рассказать сам Джо, -за исключением имен и мест.
Very likely he would not have believed those even from Joe's mouth, since men of his kind usually have just as firmly fixed convictions about the mechanics, the theatring of evil as about those of good.	Весьма возможно, что, даже услышав о них из уст самого Джо, он не поверил бы, -- ибо у этой породы людей бывают такие же твердо установившиеся представления о механике, драматургии зла, как и о механике добра.
Thus bigotry and clairvoyance were practically one, only the bigotry was a little slow, for as Joe, descending on his rope, slid like a fast shadow across the open and moonfilled window behind which McEachern lay, McEachern did not at once recognise him or perhaps believe what he saw, even though he could see the very rope itself.	Так что фанатизм и прозорливость сошлись в одно, только фанатизм чуть припаздывал: когда Джо, спускаясь по веревке, тенью мелькнул мимо облитого лунным светом окна, Макихерн не сразу узнал его, -- а может быть, не поверил своим глазам, -- хотя веревка висела у него прямо перед глазами.
And when he got to the window Joe had already drawn the rope back and made it fast and was now on his way toward the barn.	А пока он подошел к окну, Джо успел отвести и закрепить веревку и уже направился к хлеву.
As McEachern watched him from the window, he felt something of that pure and impersonal outrage which a judge must feel were he to see a man on trial for his life lean and spit on the bailiff’s sleeve.	Наблюдая за ним из окна, Макихерн испытывал чистое, праведное возмущение -- вроде того, что должен испытывать судья, видя, как подсудимый, которому грозит высшая мера, наклоняется и плюет на рукав приставу.
Hidden in the shadows of the lane halfway between the house and the road, he could see Joe at the mouth of the lane.	Притаившись в тени деревьев на полдороге между домом и шоссе, он видел Джо на перекрестке.
He too heard the car and saw it come up and stop and Joe get into it.	Он тоже услышал машину, увидел, как она подъехала, остановилась и как Джо сел в нее.

Possibly he did not even care who else was in it.	Возможно, его и не интересовало, кто еще сидел в машине.
Perhaps he already knew, and his purpose had been merely to see in which direction it went.	Возможно, он уже знал и хотел только увидеть, в каком направлении они поедут.
Perhaps he believed that he knew that too, since the car could have gone almost anywhere in a country full of possible destinations with roads that led to them.	Возможно, он верил, что и это знает, поскольку машина могла поехать куда угодно, подходящих мест вокруг было сколько угодно, и к любому вела дорога.
Because he turned now back toward the house, walking fast, in that same pure and impersonal outrage, as if he believed so that he would be guided by some greater and purer outrage that he would not even need to doubt personal faculties.	Ибо, попрежнему кипя чистым и праведным негодованием, он уже повернул назад и быстро шел к дому -- словно верил, что еще более великое и чистое негодование поведет его, и даже сомневаться в своем чутье ему будет не нужно.
In carpet slippers, without a hat, his nightshirt thrust into his trousers and his braces dangling, he went straight as an arrow to the stable and saddled his big, old, strong white horse and returned back down the lane and to the road at a heavy gallop, though Mrs. McEachern from the kitchen door called his name when he rode out of the lot.	В ковровых шлепанцах, без шляпы, в ночной рубашке, заправленной в брюки, со спущенными подтяжками, он направился прямо к стойлу, оседлал свою большую старую сильную белую лошадь и тяжелым галопом выехал на дорогу и поскакал к шоссе, хотя миссис Макихерн окликала его из кухонной двери, когда он выезжал со двора.
He turned into the road at that slow and ponderous gallop, the two of them, man and beast, leaning a little stiffly forward as though in some juggernautish simulation of terrific speed though the actual speed itself was absent, as if in that cold and implacable and undeviating conviction of both omnipotence and clairvoyance of which they both partook known destination and speed were not necessary.	Тем же медленным, тяжеловесным галопом он устремился по шоссе, вместе с животным напряженно клонясь вперед, подобно грозному воплощению скорости, хотя сама скорость отсутствовала -словно при этой холодной, непреклонной, несокрушимой убежденности в собственном всемогуществе и в собственном ясновидении, вселившейся в них обоих, ни скорость, ни знание адреса не были нужны.
He rode at that same speed straight to the place which he sought and which he had found out of a whole night and almost a whole half of a county, though it was not that far distant.	С той же самой скоростью он прискакал прямо к месту, которое искал и нашел посреди целой ночи и чуть ли не целой половины округа, хотя оно было не так уж и далеко.
He had gone hardly four miles when he heard music ahead and then he saw beside the road lights in a school house, a oneroom building.	Не проехав и четырех миль, он услышал впереди музыку, а потом увидел у дороги освещенные окна однокомнатного здания школы.
He had known where the building was, but he had had neither reason nor manner of knowing that there would be a dance held in it.	Он знал, где находится школа, но знать о том, что там состоятся танцы, ему было неоткуда и незачем.
But he rode straight to it and into the random shadows of parked cars and buggies and saddled horses and mules which filled the grove which surrounded the school, and dismounted almost before the horse had stopped.	И все же он прискакал прямо к ней и въехал в рощицу, запруженную тенями пустых машин, колясок, оседланных лошадей и мулов, и соскочил на землю чуть ли не раньше, чем остановилась лошадь.
He did not even tether it.	Он даже не привязал ее.

He got down, and in the carpet slippers and the dangling braces and his round head and his short, blunt, outraged beard ran toward the open door and the open windows where the music came and where kerosenelit shadows passed in a certain orderly uproar.	Соскочил и в ковровых шлепанцах, со спущенными подтяжками, круглоголовый, выставив короткую, тупую, возмущенную бороду, побежал к открытой двери и открытым окнам, где играла музыка и при керосиновом свете в какой-то планомерной кутерьме мельтешили тени.
Perhaps, if he were thinking at all, he believed that he had been guided and were now being propelled by some militant Michael Himself as he entered the room.	Входя в комнату, он думал, наверно, -- если только думал в этот момент -- что его направлял и подвигает теперь сам воинственный архангел Михаил.
Apparently his eyes were not even momentarily at fault with the sudden light and the motion as he thrust among bodies with turned heads as, followed by a wake of astonishment and incipient pandemonium, he ran toward the youth whom he had adopted of his own free will and whom he had tried to raise as he was convinced was right.	По-видимому, зрение его не притупилось ни на миг от внезапного света и суматохи, когда, протискиваясь между тел с повернутыми к нему головами и оставляя за собой волну изумления и робкий еще шумок, он бежал к парню, которого усыновил по собственной доброй воле и старался воспитать так, как считал правильным.
Joe and the waitress were dancing and Joe had not seen him yet.	Джо танцевал с официанткой и еще не видел его.
The woman had never seen him but once, but perhaps she remembered him, or perhaps his appearance now was enough.	Женщина видала его только раз, но, наверно, запомнила -- а может быть, одного взгляда на его лицо теперь было достаточно.
Because she stopped dancing and upon her face came an expression very like horror, which Joe saw and turned.	Она замерла, на лице ее появилось выражение, очень похожее на ужас, и Джо, увидев это, обернулся.
As he turned, McEachern was upon them.	Когда он обернулся, Макихерн уже был рядом.
Neither had McEachern ever seen the woman but once, and very likely then he had not looked at her, just as he had refused to listen when men spoke of fornication.	Макихерн и сам видал эту женщину только раз, да и в тот раз, наверное, не смотрел на нее -- точно так же, как не желал слушать разговоры мужчин о блуде.
Yet he went straight to her, ignoring Joe for the moment.	Однако он направился прямо к ней, не обращая пока внимания на Джо.
"Away, Jezebel!" he said.	"Прочь, распутная! -- сказал он.
His voice thundered, into the shocked silence, the shocked surrounding faces beneath the kerosene lamps, into the ceased music, into the peaceful moonlit night of young summer.	Голос его прогремел в изумленном молчании, среди изумленных лиц, под керосиновыми лампами, в тишине оборвавшейся музыки, в мирной лунной ночи молодого лета.
"Away, harlot!"	"Прочь, потаскуха!"
Perhaps it did not seem to him that he had been moving fast nor that his voice was loud.	Наверно, он не замечал того, что двигается быстро, что говорит громко.
Very likely he seemed to himself to be standing just and rocklike and with neither haste nor anger while on all sides the sluttishness of weak human men seethed in a long sigh of terror about the actual representative of the wrathful and retributive Throne.	Наверное, самому ему казалось, что он стоит -справедливый и скалоподобный, чуждый спешки и гнева, а вокруг него дрянь слабого человечества томится в долгом вздохе ужаса перед посланцем разгневанного карающего Престола.

Perhaps they were not even his hands which struck at the face of the youth whom he had nurtured and sheltered and clothed from a child, and perhaps when the face ducked the blow and came up again it was not the face of that child.	И, наверно, даже не его рука ударила в лицо парня, которого он держал под своим кровом, питал и одевал с младенческих лет, -- и когда лицо нырком ушло от удара и снова вернулось на место, оно, наверно, не было лицом того ребенка.
But he could not have been surprised at that, since it was not that child's face which he was concerned with: it was the face of Satan, which he knew as well.	Однако это его не удивило, ибо не детское лицо занимало его, но лицо Сатаны, которое также было ему знакомо.
And when, staring at the face, he walked steadily toward it with his hand still raised, very likely he walked toward it in the furious and dreamlike exaltation of a martyr who has already been absolved, into the descending chair which Joe swung at his head, and into nothingness.	И когда, вперясь в это лицо, он твердо шел к нему, занесши руку для удара, очень может быть, что шел он в исступленном, самозабвенном восторге мученика, уже сподобившегося отпущения, -- навстречу стулу, который обрушил на его голову Джо, -- в небытие.
Perhaps the nothingness astonished him a little, but not much, and not for long.	Наверно, небытие его удивило -- но не сильно и не надолго.
Then to Joe it all rushed away, roaring, dying, leaving him in the center of the floor, the shattered chair clutched in his hand, looking down at his adopted father. McEachern lay on his back.	Потом все унеслось от Джо, ревя, замирая, и он стоял посреди комнаты, с разбитым стулом в руке, глядя на приемного отца. Макихерн лежал на спине.
He looked quite peaceful now.	Теперь он выглядел вполне умиротворенным.
He appeared to sleep: bluntheaded, indomitable even in repose, even the blood on his forehead peaceful and quiet.	Казалось, он спит: круглоголовый, неукротимый даже в покое, и даже кровь на его лбу стыла спокойно и мирно.
Joe was breathing hard.	Джо тяжело дышал.
He could hear it, and also something else, thin and shrill and far away.	Слышал это -- и что-то еще, тонкое, пронзительное, далекое.
He seemed to listen to it for a long time before he recognised it for a voice, a woman's voice.	Слушал долго, пока не узнал голос, женский голос.
He looked and saw two men holding her and she writhing and struggling, her hair shaken forward, her white face wrung and ugly beneath the splotches of savage paint, her mouth a small jagged hole filled with shrieking.	Посмотрел, увидел: двое мужчин держат ее, она извивается, бьется, волосы свалились на лоб, белое искаженное лицо уродливо, заляпано яркой краской, рваная дырка рта, брызжущая криком.
"Calling me a harlot!" she screamed, wrenching at the men who held her.	"Обозвал меня потаскухой!" -- визжа, вырывалась из рук мужчин.
"That old son of a bitch!	"Старая сволочь!
Let go!	Пустите!
Let go!"	Пустите!"
Then her voice stopped making words again and just screamed; she writhed and threshed, trying to bite the hands of the men who struggled with her.	Г олос перестал выговаривать слова, снова сорвался в визг; извивалась, билась, тянулась укусить руки мужчин, державших ее.
Still carrying the shattered chair Joe walked toward her.	Держа разбитый стул, Джо пошел к ней.

About the walls, huddling, clotted, the others watched him the girls in stiff offcolors and mail-order stockings and heels; the men, young men in illcut and boardlike garments also from the mail-order, with hard, ruined hands and eyes already revealing a heritage of patient brooding upon endless furrows and the slow buttocks of mules.	Сбившись кучками у стен, на него глядели люди: девушки в разномастной топорщившейся одежде, в чулках и туфлях, выписанных по почте; мужчины, молодые люди в стоявших колом костюмах, тоже почтовой подгонки, с заскорузлыми расплющенными руками и выражением глаз, уже выдававшим потомственных созерцателей бесконечной борозды и ленивого мулячьего зада.
Joe began to run, brandishing the chair.	Джо побежал, размахивая стулом.
"Let her go!" he said.	"Пустите ее!" -- сказал он.
At once she ceased struggling and turned on him the fury, the shrieking, as if she had just seen him, realised that he was also there.	Она сразу перестала биться и всю свою визгливую ярость обратила на него -- словно только сейчас его увидела, осознала, что он тоже здесь.
"And you!	"А ты!
You brought me here.	Притащил меня сюда!
Goddamn bastard clodhopper.	Ублюдок, дубье деревенское!
Bastard you!	Ублюдок.
Son of a bitch you and him too.	Сволочи такие, что один, что другой.
Putting him at me that never ever saw-" Joe did not appear to be running at anyone in particular, and his face was quite calm beneath the uplifted chair.	Напустил его на меня, а я сроду не видала..." Джо как будто и не нападал ни на кого в отдельности, и лицо его под занесенным стулом было совершенно спокойно.
The others fell back from about the woman, freeing her, though she continued to wrench her arms as if she did not yet realise it.	Мужчины отступили от официантки, отпустили ее, но она продолжала дергать руками, словно еще не почувствовала этого.
"Get out of here!" Joe shouted.	"Уходи отсюда! -- закричал Джо.
He whirled, swinging the chair; yet his face was still quite calm.	Он крутился, размахивая стулом, но лицо его по-прежнему было совершенно спокойным.
"Back!" he said, though no one had moved toward him at all.	"Назад!" -- сказал он, хотя никто не сделал к нему ни шага.
They were all as still and as silent as the man on the floor.	Все умолкли, оцепенели, как человек, лежавший на полу.
He swung the chair, backing now toward the door.	Джо размахивал стулом, пятясь к двери.
"Stand back!	"Ни с места!
I said I would kill him some day!	Говорил, что убью когда-нибудь!
I told him so!"	Говорил ему!"
He swung the chair about him, calmfaced, backing toward the door.	Он размахивал стулом и со спокойным лицом пятился к двери.
"Don't a one of you move, now," he said, looking steadily and ceaselessly at faces that might have been masks.	"Никому не двигаться", -- сказал он, беспрерывно водя глазами по лицам, которые можно было принять за маски.

Then he flung the chair down and whirled and sprang out the door, into soft, dappled moonlight.	Потом он швырнул стул, повернулся и выскочил за дверь, на землю, залитую мягким и пятнистым лунным светом.
He overtook the waitress as she was getting into the car in which they had come.	Официантку он догнал, когда она садилась в машину.
He was panting, yet his voice was calm too: a sleeping face merely breathing hard enough to make sounds.	Он запыхался, но голос его тоже звучал спокойно: лицо было, как у спящего, только дышал он так, что было слышно.
"Get on back to town," he said. "I'll be there soon as I!!	"Езжай обратно в город, -- сказал он. -- Я буду там, как только..."
Apparently he was not aware of what he was saying nor of what was happening; when the woman turned suddenly in the door of the car and began to beat him in the face he did not move, his voice did not change:	По-видимому, он не отдавал себе отчета ни в том, что говорит, ни в том, что с ним происходит: когда женщина вдруг повернулась в двери машины и стала бить его по лицу, он не шевельнулся, и голос его звучал по-прежнему:
"Yes.	"Ну да.
That's right.	Правильно.
I'll be there soon as I-" Then he turned and ran, while she was still striking at him.	Буду, как только..." Потом он повернулся и побежал, а она продолжала молотить по воздуху.
I He could not have, known where McEachern had left the horse, nor for certain if it was even there.	Он не мог знать, где Макихерн оставил лошадь, да и здесь ли она вообще.
Yet he ran straight to it, with something of his adopted father's complete faith in an infallibility in events.	И все же он прибежал прямо к ней, словно и ему передалась крепкая вера приемного отца в безотказность хода вещей.
He got onto it and swung it back toward the road.	Он вскочил на лошадь и повернул к шоссе.
The car had already turned into the road.	Машина уже выехала на дорогу.
He saw the taillight diminish and disappear.	Он видел, как уменьшались и пропали ее красные огни.
The old, strong, farmbred horse returned home at its slow and steady canter.	Старая сильная рабочая лошадь возвращалась домой коротким ровным галопом.
The youth upon its back rode lightly, balanced lightly, leaning well forward, exulting perhaps at that moment as Faustus had, of having put behind now at once and for all the Shalt Not, of being free at last of honor and law.	Юноша на ее спине сидел легко, балансировал легко, сильно клонясь вперед, ликуя, наверно, как Фауст, -- что отбросил раз и навсегда все зароки, что освободился наконец от чести и закона.
In the motion the sweet sharp sweat of the horse blew, sulphuric; the invisible wind flew past.	В движении тек навстречу приятный резкий запах конского пота -- серный; обдувал невидимый ветер.
He cried aloud,	Он закричал громким голосом:
"I have done it!	"Сделал все-таки!
I have done it!	Сделал всетаки!
I told them I would!"	Говорил, что сделаю!"
He entered the lane and rode through the moonlight up to the house without slowing.	Он свернул с шоссе и под лунным светом, не сбавляя хода, прискакал к дому.

He had thought it would be dark, but it was not.	Он думал, что в доме будет темно, но темно не было.
He did not pause; the careful and hidden rope were as much a part of his dead life now as honor and hope, and the old wearying woman who had been one of his enemies for thirteen years and who was now awake, waiting for him.	Он не мешкал; секретная веревка стала теперь такой же частью изжитой жизни, как честь, надежда, как надоедливая старуха, которая тринадцать лет была одним из его врагов -- и теперь не спала, дожидаясь его.
The light was in hers and McEachern's bedroom and she was standing in the door, with a shawl over her nightdress.	Свет горел в ее и Макихерна спальне, а она стояла на пороге, в ночной рубашке, с шалью на плечах.
"Joe?" she said.	"Джо?" -- сказала она.
He came down the hall fast.	Он быстро шел по передней.
His face looked as McEachern had seen it as the chair fell.	Лицо у него было такое, каким его увидел Макихерн из-под опускавшегося стула.
Perhaps she could not yet see it good.	Возможно, она еще не могла его разглядеть.
"What is it?" she said. "Paw rode away on the horse.	"Что случилось? -- оказала она. -- Папа уехал на лошади.
I heard ..." She saw his face then.	Я слышала..." Тут она разглядела его лицо.
But she did not even have time to step back.	Но отступить уже не успела.
He did not strike her; his hand on her arm was quite gentle.	Он ее не ударил; его рука прикоснулась к ней не грубо.
It was just hurried, getting her out of the path, out of the door.	Просто торопливо -- спеша убрать ее с дороги от двери.
He swept her aside as he might have a curtain across the door.	Он откинул ее в сторону, как полог на двери.
"He's at a dance," he said. "Get away, old woman."	"Он на танцах, -- сказал Джо. -- Отойди, старуха".
She turned, clutching the shawl with one hand, her other against the door face as she fell back, watching him as he crossed the room and began to run up the stairs which mounted to his attic.	Она повернулась, одной рукой сжимая шаль, другую приложив к двери, и смотрела ему вслед, пока он шел через комнату и взбегал по лестнице к себе на чердак.
Without stopping he looked back.	На ходу он оглянулся.
Then she could see his teeth shining in the lamp.	Тогда она увидела, как сверкнули в свете лампы его зубы.
"At a dance, you hear?	"На танцах, слышишь?
He's not dancing, though."	Только не танцует".
He laughed back, into the lamp; he turned his head and his laughing, running on up the stairs, vanishing as he ran, vanishing upward from the head down as if he were running headfirst and laughing into something that was obliterating him like a picture in chalk being erased from a blackboard.	Он глядел назад, скалясь на лампу: отвернулся, продолжая смеяться и бежать, исчезая на бегу, исчезая наверху со смехом, -- сперва голова, потом тело, -- словно вбегал, очертя голову, во что-то, стиравшее его без следа, как с доски -рисунок мелом.

She followed, toiling up the stairs. She began to follow almost as soon as he passed her, as if that implacable urgency which had carried her husband away had returned like a cloak on the shoulders of the boy and had been passed from him in turn to her.	Она шла за ним, карабкалась по лестнице; она двинулась за ним почти сразу, едва он прошел мимо, -- словно то же властное побуждение, которое увело ее мужа, вернулось в дом с приемным сыном и от него передалось ей.
She dragged herself up the cramped stair, clutching the rail with one hand and the shawl with the other.	Она тащилась вверх по тесной лесенке, цепляясь одной рукой за перила, другой -за шаль.
She was not speaking, not calling to him.	Она ничего не говорила, не окликала его.
It was as though she were a phantom obeying the command sent back by the absent master.	Она была как дух, послушный приказу отсутствующего повелителя.
Joe had not lighted his lamp.	Джо не зажег лампу.
But the room was filled with refracted moonglow, and even without that very likely she could have told what he was doing.	Но комнату наполнял раздробленный свет луны, -- хотя, пожалуй, и без него она бы разобрала, что делает Джо.
She held herself upright by the wall, fumbling her hand along the wall until she reached the bed and sank onto it, sitting.	Она держалась на ногах, опираясь о стену, шарила по стене рукой и наконец, добравшись до кровати, опустилась на нее, села.
It had taken her some time, because when she looked toward where the loose plank was, he was already approaching toward the bed, where the moonlight fell directly, and she watched him empty the tin can onto the bed and sweep the small mass of coins and bills into his hand and ram the hand into his pocket.	На все это ушло немало времени, так что, когда она посмотрела на свой тайник, Джо уже приближался к кровати, куда свет луны падал прямо, и она увидела, как он опрокидывает над кроватью жестянку, сгребает рукой маленькую кучку монет и бумажек и запихивает руку в карман.
Only then did he look at her as she sat, backfallen a little now, propped on one arm and holding the shawl with the other hand.	Только тогда он посмотрел в ту сторону, где сидела она -- чуть отвалившись назад, опираясь на руку, придерживая шаль другой.
"I didn't ask you for it," he said. "Remember that.	"Я их у тебя не просил, -- сказал он. -- Запомни.
I didn't ask, because I was afraid you would give it to me.	Не просил -- боялся, что дашь.
I just took it.	Я их сам взял.
Don't forget that."	Не забывай это".
He was turning almost before his voice ceased.	Он начал отворачиваться еще до того, как закончил фразу.
She watched him turn into the lamplight which fell up the stair, descending.	Она смотрела, как он выходит на свет, бьющий снизу по лестнице, и спускается.
He passed out of sight, but she could still hear him.	Он скрылся из виду, но она еще слышала его.
She heard him in the hall again, fast, and after a while she heard the horse again, galloping; and after a while the sound of the horse ceased.	Потом услышала его быстрые шаги в передней, немного погодя опять услышала лошадь, пущенную вскачь, и немного погодя топот лошади замер.
A clock was striking one somewhere when Joe urged the now spent old horse through the main street of town.	Когда часы пробили где-то час, Джо, погоняя старую изнуренную лошадь, ехал по главной улице города.