Источник - английский и русский параллельные тексты

If he failed in that competition - and he knew he was to fail - Francon would be shocked and disillusioned; then if Heyer died, as he could die at any moment, Francon would hesitate - in the bitter aftermath of a public humiliation - to accept Keating as his partner; if Francon hesitated, the game was lost.	Если он проиграет этот конкурс (а он не сомневался, что проиграет), Франкон будет неприятно удивлён и разочарован. В таком случае, если Хейер умрёт (а умереть он может в любой момент), у Франкона, только что пережившего по вине Китинга горькое публичное унижение, появятся сомнения, брать ли Китинга в партнёры. А если у Франкона появятся сомнения, то игра будет проиграна.
There were others waiting for the opportunity: Bennett, whom he had been unable to get out of the office; Claude Stengel, who had been doing very well on his own, and had approached Francon with an offer to buy Heyer's place.	Ведь подобной возможности ждут и многие другие: Беннет, которого Китинг так и не сумел выжить из бюро; Клод Штенгель, который процветал и уже обратился к Франкону с предложением выкупить долю Хейера.
Keating had nothing to count on, except Francon's uncertain faith in him.	Китингу рассчитывать было не на что, кроме веры в него Франкона, а это был капитал весьма ненадёжный.
Once another partner replaced Heyer, it would be the end of Keating's future.	Как только на место Хейера придёт другой партнёр, всем видам Китинга на будущее придёт конец.
He had come too close and had missed.	Он слишком близко подошёл к цели и промахнулся.
That was never forgiven.	Такого не прощают никогда.
Through the sleepless nights the decision had become clear and hard in his mind: he had to close the issue at once; he had to take advantage of Francon's deluded hopes before the winner of the competition was announced; he had to force Heyer out and take his place; he had only a few days left.	Бессонными ночами оформилось чёткое и окончательное решение - он должен закрыть этот вопрос раз и навсегда. Он должен воспользоваться беспочвенными надеждами Франкона, пока ещё не объявлен победитель конкурса. Ему нужно заставить Хейера уйти и самому сесть на его место. У него оставалось всего несколько дней.
He remembered Francon's gossip about Heyer's character.	Он вспомнил, что говорил Франкон о характере Хейера.
He looked through the files in Heyer's office and found what he had hoped to find.	Он просмотрел папки в кабинете Хейера и нашёл то, что надеялся найти.
It was a letter from a contractor, written fifteen years ago; it stated merely that the contractor was enclosing a check for twenty thousand dollars due Mr. Heyer.	Это было письмо от подрядчика, написанное пятнадцать лет назад. В нём просто констатировалось, что подрядчик прилагает к письму чек на двадцать тысяч долларов на имя мистера Хейера.
Keating looked up the records for that particular building; it did seem that the structure had cost more than it should have cost.	Китинг просмотрел документацию на здание, о котором шла речь. Действительно, оказалось, что строительство обошлось дороже, чем следовало бы.
That was the year when Heyer had started his collection of porcelain.	Как раз в том году Хейер начал собирать свою знаменитую коллекцию фарфора.
He found Heyer alone in his study.	Хейер был в своём домашнем кабинете один.

It was a small, dim room and the air in it seemed heavy, as if it had not been disturbed for years.	Это была маленькая тёмная комната, воздух в ней казался спёртым, словно она годами не проветривалась.
The dark mahogany paneling, the tapestries, the priceless pieces of old furniture were kept faultlessly clean, but the room smelt, somehow, of indigence and of decay.	Тёмные панели красного дерева, гобелены, бесценная старинная мебель - всё содержалось в безукоризненной чистоте, но всё же в кабинете почему-то пахло нищетой и гнилью.
There was a single lamp burning on a small table in a corner, and five delicate, precious cups of ancient porcelain on the table.	На маленьком столике в углу горела одинокая лампа, освещая пять нежных драгоценных чашечек старинного фарфора.
Heyer sat hunched, examining the cups in the dim light, with a vague, pointless enjoyment.	Хейер сидел, ссутулившись, и изучал чашечки в тусклом свете, с выражением какой-то бессмысленной радости на лице.
He shuddered a little when his old valet admitted Keating, and he blinked in vapid bewilderment, but he asked Keating to sit down.	Он слегка вздрогнул, когда его старый слуга ввёл Китинга. Хейер удивлённо моргнул, но пригласил Китинга присесть.
When he heard the first sounds of his own voice, Keating knew he had lost the fear that had followed him on his way through the streets; his voice was cold and steady.	Услышав первые звуки собственного голоса, Китинг понял, что страх, который он испытывал на пути сюда, покинул его. Голос его был холоден и ровен.
Tim Davis, he thought, Claude Stengel, and now just one more to be removed.	"Тим Дейвис, - подумал он, - Клод Штенгель. Теперь надо убрать с дороги ещё одного".
He explained what he wanted, spreading upon the still air of the room one short, concise, complete paragraph of thought, perfect as a gem with clean edges.	Он объяснил, что ему надо. Всё было изложено в одном сжатом, лаконичном, законченном абзаце, идеальном, как чисто огранённый драгоценный камень.
"And so, unless you inform Francon of your retirement tomorrow morning," he concluded, holding the letter by a corner between two fingers, "this goes to the A.G.A."	- И следовательно, если вы завтра утром не сообщите Франкону о своей отставке, - закончил он, держа письмо двумя пальцами за уголок, - вот это будет направлено в гильдию архитекторов.
He waited.	Он ждал.
Heyer sat still, with his pale, bulging eyes blank and his mouth open in a perfect circle.	Хейер сидел неподвижно, выкатив бесцветные, ничего не выражающие глаза. Рот его сложился в идеальную окружность.
Keating shuddered and wondered whether he was speaking to an idiot.	Китинг вздрогнул - ему показалось, что он разговаривает с идиотом.
Then Heyer's mouth moved and his pale pink tongue showed, flickering against his lower teeth.	Потом Хейер зашевелил губами. На фоне нижних зубов показался бледно-розовый язык.
"But I don't want to retire." He said it simply, guilelessly, in a little petulant whine.	- Но я не хочу в отставку, - сказал он простодушно, чуть прихныкивая.
"You will have to retire."	- Вам придётся уйти в отставку.
"I don't want to.	-Я не хочу.
I'm not going to.	И не собираюсь.
I'm a famous architect.	Я знаменитый архитектор.
I've always been a famous architect.	Я всегда был знаменитым архитектором.

I wish people would stop bothering me.	Я не хочу, чтобы ко мне приставали.
They all want me to retire.	Все хотят, чтобы я ушёл в отставку.
I'll tell you a secret."	Я расскажу вам один секрет.
He leaned forward; he whispered slyly: "You may not know it, but I know, he can't deceive me; Guy wants me to retire.	- Он наклонился к Китингу и с хитрым видом прошептал: - Вы, может быть, не знаете, но я-то точно знаю, меня ему не обмануть. Гай хочет моей отставки.
He thinks he's outwitting me, but I can see through him.	Он думает, что может меня перехитрить, но я его насквозь вижу.
That's a good one on Guy."	Так что здесь Гай просчитался.
He giggled softly.	- Он тихо захихикал.
"I don't think you understood me.	- Мне кажется, вы меня не поняли.
Do you understand this?"	Это вы понимаете?
Keating pushed the letter into Heyer's half-closed fingers.	- Китинг всунул письмо в наполовину согнутые пальцы Хейера.
He watched the thin sheet trembling as Heyer held it.	Он смотрел, как тоненький листочек дрожит в руке Хейера.
Then it dropped to the table and Heyer's left hand with the paralyzed fingers jabbed at it blindly, purposelessly, like a hook.	Потом письмо упало на стол, и Хейер безнадёжно попытался зацепить его, как крючком, парализованными пальцами левой руки.
He said, gulping:	Хейер сглотнул и произнёс:
"You can't send this to the A.G.A.	- Вы не можете отправить это в гильдию.
They'll have my license taken away."	Тогда меня лишат лицензии.
"Certainly," said Keating, "they will."	- Конечно, - сказал Китинг. - Лишат.
"And it will be in the papers."	-И об этом напишут в газетах.
"In all of them."	- Во всех.
"You can't do that."	- Вы не можете так поступить.
"I'm going to - unless you retire."	- Могу. Если вы не подадите в отставку.
Heyer's shoulders drew down to the edge of the table.	Плечи Хейера опустились до края стола.
His head remained above the edge, timidly, as if he were ready to draw it also out of sight.	Г олова его оставалась над столом, робко и нерешительно, словно тоже намереваясь исчезнуть из виду.
"You won't do that please you won't," Heyer mumbled in one long whine without pauses.	- Не делайте этого, пожалуйста, не надо, -бормотал Хейер на одной плаксивой ноте без всяких пауз.
"You're a nice boy you're a very nice boy you won't do it will you?"	- Вы хороший мальчик, вы такой хороший мальчик, вы же не поступите так со мной?
The yellow square of paper lay on the table.	На столе жёлтым квадратом лежало письмо.
Heyer's useless left hand reached for it, crawling slowly over the edge.	Беспомощная левая рука Хейера тянулась к нему, медленно наползая от края стола.

Keating leaned forward and snatched the letter from under his hand.	Китинг наклонился и вырвал письмо из-под руки Хейера.
Heyer looked at him, his head bent to one side, his mouth open.	Хейер посмотрел на него, открыв рот, склонив голову набок.
He looked as if he expected Keating to strike him; with a sickening, pleading glance that said he would allow Keating to strike him.	Он смотрел так, будто ожидал, что Китинг сейчас его ударит. Его омерзительный молящий взгляд говорил, что он стерпит этот удар.
"Please," whispered Heyer, "you won't do that, will you?	- Пожалуйста, - прошептал Хейер. - Не надо делать этого, ну пожалуйста.
I don't feel very well.	Я неважно себя чувствую.
I've never hurt you.	Я ведь никогда вас не обижал.
I seem to remember, I did something very nice for you once."	Я даже помню, что когда-то, кажется, сделал для вас что-то хорошее.
"What?" snapped Keating.	- Что? - отрезал Китинг.
"What did you do for me?"	- Что вы мне сделали такого хорошего?
"Your name's Peter Keating ... Peter Keating ... I remember ... I did something nice for you ... You're the boy Guy has so much faith in.	-Вы ведь Питер Китинг... Питер Китинг... Я действительно кое-что для вас сделал... Вы тот самый юноша, в которого так верит Гай Франкон.
Don't trust Guy.	Не доверяйте Гаю.
I don't trust him.	Я ему не доверяю.
But I like you.	Но вы мне нравитесь.
We'll make you a designer one of these days."	Когда-нибудь мы сделаем из вас проектировщика.
His mouth remained hanging open on the word.	- После этих слов рот его остался открытым.
A thin strand of saliva trickled down from the corner of his mouth.	С края рта стекала тонкая струйка слюны.
"Please ... don't ... "	- Пожалуйста, не надо...
Keating's eyes were bright with disgust; aversion goaded him on; he had to make it worse because he couldn't stand it.	Глаза Китинга засверкали от презрения. Отвращение толкало его на более решительные действия. Ему надо было сделать эту сцену ещё более мерзкой, потому что он не мог больше выносить этого.
"You'll be exposed publicly," said Keating, the sounds of his voice glittering.	- Вас разоблачат публично, - произнёс Китинг громовым голосом.
"You'll be denounced as a grafter.	- Вас разоблачат как взяточника.
People will point at you.	Люди будут указывать на вас пальцами.
They'll print your picture in the papers.	Ваши портреты опубликуют в газетах.
The owners of that building will sue you.	Владельцы дома подадут на вас в суд.
They'll throw you in jail."	Вы попадёте за решётку.
Heyer said nothing.	Хейер ничего не сказал.
He did not move.	Он не шевелился.

Keating heard the cups on the table tinkling suddenly.	Китинг услышал, как на столе вдруг зазвенели чашечки.
He could not see the shaking of Heyer's body.	Он не мог видеть, как трясётся тело Хейера.
He heard a thin, glassy ringing in the silence of the room, as if the cups were trembling of themselves.	В тишине комнаты раздавался лишь лёгкий стеклянный звон, как будто чашечки тряслись сами по себе.
"Get out!" said Keating, raising his voice, not to hear that sound.	- Убирайтесь! - сказал Китинг, повышая голос, чтобы не слышать этого звука.
"Get out of the firm!	- Убирайтесь из фирмы вон!
What do you want to stay for?	Зачем вы хотите остаться?
You're no good.	Вы ничтожество!
You've never been any good."	Вы всегда были ничтожеством.
The yellow face at the edge of the table opened its mouth and made a wet, gurgling sound like a moan.	Жёлтое лицо на краю стола приоткрыло рот, издавая влажный булькающий звук, похожий на стон.
Keating sat easily, leaning forward, his knees spread apart, one elbow resting on his knee, the hand hanging down, swinging the letter.	Китинг сидел свободно, чуть наклонившись вперёд, раздвинув колени и опершись локтем на одно из них. Рука его свисала вниз, в ней болталось письмо.
"I ... " Heyer choked.	-Я... - У Хейера перехватило дыхание.
"I ... "	- Я...
"Shut up!	- Молчите!
You've got nothing to say, except yes or no.	Вам нечего сказать. Только да или нет.
Think fast now.	Думайте, и побыстрее.
I'm not here to argue with you."	Я тут с вами препираться не намерен.
Heyer stopped trembling.	Хейер перестал дрожать.
A shadow cut diagonally across his face.	На его лицо по диагонали упала тень.
Keating saw one eye that did not blink, and half a mouth, open, the darkness flowing in through the hole, into the face, as if it were drowning.	Китинг видел один немигающий глаз, половину открытого рта. Через эту дыру в полулицо втекал мрак, придавая ему ужасное выражение.
"Answer me!" Keating screamed, frightened suddenly.	- Отвечайте! - завопил внезапно перепугавшийся Китинг.
"Why don't you answer me?"	- Почему вы мне не отвечаете?
The half-face swayed and he saw the head lurch forward; it fell down on the table, and went on, and rolled to the floor, as it cut off; two of the cups fell after it, cracking softly to pieces on the carpet.	Полулицо покачнулось, и Китинг увидел, как голова рухнула вперёд. Она упала на стол, продолжила своё движение и рухнула на пол, как отрубленная. За ней упали две чашки, тихо разбившись на ковре.
The first thing Keating felt was relief to see that the body had followed the head and lay crumpled in a heap on the floor, intact.	Первым чувством Китинга было облегчение от того, что за головой последовало тело, которое неловкой и неподвижной грудой лежало теперь на полу.

There had been no sound; only the muffled, musical bursting of porcelain.	Не раздалось ни звука - только приглушённый музыкальный звон бьющегося фарфора.
He'll be furious, thought Keating, looking down at the cups.	"Он страшно разозлится", - подумал Китинг, глядя вниз на разбитые чашки.
He had jumped to his feet, he was kneeling, gathering the pieces pointlessly; he saw that they were broken beyond repair.	Он вскочил, опустился на колени, принялся без всякой надобности собирать осколки, поскольку сам видел, что склеить ничего не удастся.
He knew he was thinking also, at the same time, that it had come, that second stroke they had been expecting, and that he would have to do something about it in a moment, but that it was all right, because Heyer would have to retire now.	Он сознавал, что одновременно думает о том, что это было оно, то самое, второй удар, которого все ожидали, и о том, что ему, Китингу, надо немедленно что-то предпринять, но на самом деле всё в порядке - ведь теперь Хейер обязательно уйдёт в отставку.
Then he moved on his knees closer to Heyer's body.	Потом он на коленях приблизился к телу Хейера.
He wondered why he did not want to touch it.	Он ещё подумал - почему он не хочет дотрагиваться до Хейера?
"Mr. Heyer," he called. His voice was soft, almost respectful.	- Мистер Хейер! - окликнул он тихим, исполненным уважения голосом.
He lifted Heyer's head, cautiously.	Осторожно приподнял голову Хейера.
He let it drop.	И выронил её.
He heard no sound of its falling.	Звука падения он не услышал.
He heard the hiccough in his own throat.	Он услышал лишь собственную икоту, поднимавшуюся в горле.
Heyer was dead.	Хейер был мёртв.
He sat beside the body, his buttocks against his heels, his hands spread on his knees. He looked straight ahead; his glance stopped on the folds of the hangings by the door; he wondered whether the gray sheen was dust or the nap of velvet and was it velvet and how old-fashioned it was to have hangings by a door.	Он сидел возле тела, упираясь ягодицами в пятки, вытянув руки на коленях, и смотрел прямо перед собой. Взгляд его остановился на складках дверных портьер. Он задумался: серый налёт на портьерах - это пыль или ворс бархата? Бархат ли это вообще? Насколько вышли из моды дверные портьеры?
Then he felt himself shaking.	Потом он почувствовал, что трясётся.
He wanted to vomit.	К горлу подступила тошнота.
He rose, walked across the room and threw the door open, because he remembered that there was the rest of the apartment somewhere and a valet in it, and he called, trying to scream for help.	Он поднялся, прошёл по комнате и рывком распахнул дверь, потому что вспомнил, что где-то ведь есть и остальная часть квартиры, а в ней -слуга. Он начал звать его, стараясь кричать погромче.
Keating came to the office as usual.	Китинг пришёл в бюро как обычно.
He answered questions, he explained that Heyer had asked him, that day, to come to his house after dinner; Heyer had wanted to discuss the matter of his retirement.	Он отвечал на вопросы, объяснял, что в тот день Хейер пригласил его к себе после ужина, желая обсудить с ним вопрос о своей отставке.
No one doubted the story and Keating knew that no one ever would.	Никто в рассказе Китинга не усомнился, да никто, как он сам понимал, и не мог бы усомниться.

Heyer's end had come as everybody had expected it to come.	Конец Хейера пришёл именно так, как все и ожидали.
Francon felt nothing but relief.	Франкон ничего, кроме облегчения, не испытал.
"We knew he would, sooner or later," said Francon.	- Мы знали, что рано или поздно это случится, -сказал он.
"Why regret that he spared himself and all of us a prolonged agony?"	- Так стоит ли сожалеть о том, что он избавил себя и всех нас от затяжной агонии?
Keating's manner was calmer than it had been for weeks.	Китинг держался спокойнее, чем когда-либо за последние недели.
It was the calm of blank stupor.	Это было спокойствие полного оцепенения.
The thought followed him, gentle, unstressed, monotonous, at his work, at home, at night: he was a murderer ... no, but almost a murderer ... almost a murderer ... He knew that it had not been an accident; he knew he had counted on the shock and the terror; he had counted on that second stroke which would send Heyer to the hospital for the rest of his days.	Навязчивая, монотонная мысль преследовала его повсюду - на работе, дома, ночью в постели: "Я убийца... ну, почти убийца... почти убийца..." Он знал, что это не было несчастным случаем, его действия были рассчитаны на то, чтобы вызвать у Хейера потрясение и ужас. Он рассчитывал на этот второй удар, после которого Хейер окажется в больнице до конца своих дней.
But was that all he had expected?	Но разве он ожидал только этого?
Hadn't he known what else a second stroke could mean?	Разве он не знал, что ещё может означать второй удар?
Had he counted on that?	Он рассчитывал и на это?
He tried to remember.	Китинг постарался припомнить.
He tried, wringing his mind dry.	Он очень хотел припомнить, очень.
He felt nothing.	Он ничего не чувствовал.
He expected to feel nothing, one way or another.	Так или иначе, он ожидал, что не будет чувствовать ничего.
Only he wanted to know.	Но ему хотелось знать наверняка.
He did not notice what went on in the office around him.	Он не замечал, что происходит вокруг него в бюро.
He forgot that he had but a short time left to close the deal with Francon about the partnership.	Он совсем забыл, что у него осталось очень немного времени, чтобы заключить с Франконом договор о партнёрстве.
A few days after Heyer's death Francon called him to his office.	Через несколько дней после смерти Хейера Франкон вызвал его в кабинет.
"Sit down, Peter," he said with a brighter smile than usual.	- Садись, Питер, - сказал он с улыбкой более лучезарной, чем обычно.
"Well, I have some good news for you, kid.	- Что ж, малыш, у меня для тебя есть хорошие новости.
They read Lucius's will this morning.	Утром прочли завещание Лусиуса.
He had no relatives left, you know.	Знаешь, у него ведь не осталось родственников.

Well, I was surprised, I didn't give him enough credit, I guess, but it seems he could make a nice gesture on occasion.	Признаюсь, я не ожидал, я недооценил его, но оказывается, и он при случае был способен на широкий жест.
He's left everything to you ... Pretty grand, isn't it?	Он завещал всё тебе... Душевно, не правда ли?
Now you won't have to worry about investment when we make arrangements for ...	Теперь тебе не придётся беспокоиться об учредительском взносе, когда мы займёмся... Что такое, Питер?..
What's the matter, Peter? ... Peter, my boy, are you sick?"	Питер, мальчик мой, тебе плохо?..
Keating's face fell upon his arm on the corner of the desk.	Китинг уронил голову на руку, лежащую на столе.
He could not let Francon see his face.	Он не мог допустить, чтобы Франкон видел сейчас его лицо.
He was going to be sick; sick, because through the horror, he had caught himself wondering how much Heyer had actually left ...	Его сейчас вырвет. Вырвет потому, что при всём ужасе ситуации он поймал себя на мысли: а сколько же всё-таки ему оставил Хейер?..
The will had been made out five years ago; perhaps in a senseless spurt of affection for the only person who had shown Heyer consideration in the office; perhaps as a gesture against his partner; it had been made and forgotten.	Завещание было составлено пять лет назад. Вероятно, под влиянием минутного приступа симпатии к единственному человеку в бюро, который отнёсся к Хейеру с расположением. Возможно, это был жест, направленный против партнёра. Завещание было составлено и забыто.
The estate amounted to two hundred thousand dollars, plus Heyer's interest in the firm and his porcelain collection.	Наследство включало в себя двести тысяч долларов, а также пай Хейера в фирме и его коллекцию фарфора.
Keating left the office early, that day, not hearing the congratulations.	В тот день Китинг рано ушёл со службы и не стал выслушивать поздравлений.
He went home, told the news to his mother, left her gasping in the middle of the living room, and locked himself in his bedroom.	Он отправился домой, рассказал матери о новостях, оставил её переживать восторги в гостиной, а сам заперся в спальне.
He went out, saying nothing, before dinner.	Перед ужином он ушёл из дома, не сказав ни слова.
He had no dinner that night, but he drank himself into a ferocious lucidity, at his favorite speak-easy.	В этот вечер он ничего не ел, но много пил в своём любимом баре.
And in that heightened state of luminous vision, his head nodding over a glass but his mind steady, he told himself that he had nothing to regret; he had done what anyone would have done; Catherine had said it, he was selfish; everybody was selfish; it was not a pretty thing, to be selfish, but he was not alone in it; he had merely been luckier than most; he had been, because he was better than most; he felt fine; he hoped the useless questions would never come back to him again; every man for himself, he muttered, falling asleep on the table.	Опьянение принесло беспощадную ясность сознания. Он клевал носом над стаканом, но рассудок его был ясен. Китинг испытывал нечто похожее на просветление. Он внушал себе, что терзаться незачем. Он сделал то, что на его месте сделал бы любой. Кэтрин сказала, что он эгоистичен. А кто же не эгоист? Быть эгоистом некрасиво, но не один же он такой. Просто ему повезло больше других. Повезло, потому что он лучше других. Он чувствовал себя прекрасно. Оставалось только надеяться, что бесполезные вопросы и сомнения больше не станут одолевать его. "Каждый за себя", - пробубнил он и заснул, уронив голову на стол.

The useless questions never came back to him again.	Ненужные вопросы его больше не одолевали.
He had no time for them in the days that followed.	В последующие дни у него просто не было на них времени.
He had won the Cosmo-Slotnick competition.	Он выиграл конкурс на "Самое Прекрасное Здание в Мире".
Peter Keating had known it would be a triumph, but he had not expected the thing that happened.	Питер Китинг знал, что это будет триумф, но того, что произошло, он не ожидал.
He had dreamed of a sound of trumpets; he had not foreseen a symphonic explosion.	Он мечтал о победном звуке труб, но целого симфонического оркестра не предвидел.
It began with the thin ringing of a telephone, announcing the names of the winners.	Всё началось с тоненького телефонного звонка с объявлением имён победителей.
Then every phone in the office joined in, screaming, bursting from under the fingers of the operator who could barely control the switchboard; calls from every paper in town, from famous architects, questions, demands for interviews, congratulations.	Тут же в бюро оглушительно зазвенели все телефоны. Звонки как бы вырывались прямо из-под пальцев телефонистки, которая едва успевала управляться с коммутатором. Звонили редакторы всех городских газет, все знаменитые архитекторы. Сыпались вопросы, требования дать интервью, поздравления.
Then the flood rushed out of the elevators, poured through the office doors, the messages, the telegrams, the people Keating knew, the people he had never seen before, the reception clerk losing all sense, not knowing whom to admit or refuse, and Keating shaking hands, an endless stream of hands like a wheel with soft moist cogs flapping against his fingers.	Затем из лифтов в двери служебных помещений выплеснулся поток - послания, телеграммы, люди, которых Китинг знал, люди, которых он никогда раньше не видел. Секретарша совсем обезумела, не знала, кого впускать, кого не впускать, а Китинг всё пожимал руки - бесконечную вереницу рук, похожую на машину, влажные и мягкие зубцы которой соприкасались с его пальцами.
He did not know what he said at that first interview, with Francon's office full of people and cameras; Francon had thrown the doors of his liquor cabinet wide-open.	Он не понимал, что говорит во время первого интервью в кабинете Франкона, забитом людьми и камерами. Франкон широко распахнул дверцы своего кабинетного бара.
Francon gulped to all these people that the Cosmo-Slotnick building had been created by Peter Keating alone; Francon did not care; he was magnanimous in a spurt of enthusiasm; besides, it made a good story.	Всем посетителям он, захлёбываясь от восторга, говорил, что здание "Космо-Злотника" создано исключительно Питером Китингом. Франкон не имел ничего против. В приливе восторга он сделался великодушен. А кроме того, получалась хорошая реклама.
It made a better story than Francon had expected.	Реклама получилась даже лучше, чем рассчитывал Франкон.
From the pages of newspapers the face of Peter Keating looked upon the country, the handsome, wholesome, smiling face with the brilliant eyes and the dark curls; it headed columns of print about poverty, struggle, aspiration and unremitting toil that had won their reward; about the faith of a mother who had sacrificed everything to her boy's success; about the	Со страниц газет на страну глядело лицо Питера Китинга - красивое, здоровое, улыбающееся лицо с сияющими глазами и тёмными кудрями. Под фотографиями шли колонки текстов - о бедности, борьбе, стремлениях и упорном труде, получившем наконец заслуженную награду; о вере матери, которая пожертвовала всем ради успеха своего мальчика; о "золушке архитектуры".

"Cinderella of Architecture." Cosmo-Slotnick were pleased; they had not thought that prize-winning architects could also be young, handsome and poor -well, so recently poor.	Фирма "Космо-Злотник" осталась довольна. Они не думали, что архитекторы-лауреаты могут к тому же быть молодыми, красивыми и бедными... ну, скажем, бедными в недалёком прошлом.
They had discovered a boy genius; Cosmo-Slotnick adored boy geniuses; Mr. Slotnick was one himself, being only forty-three.	Они открыли юного гения. "Космо-Злотник" обожала юных гениев. Мистер Злотник и сам был из их числа - ему ведь было всего сорок три.
Keating's drawings of the "most beautiful skyscraper on earth" were reproduced in the papers, with the words of the award underneath: " ... for the brilliant skill and simplicity of its plan ... for its clean, ruthless efficiency ... for its ingenious economy of space ... for the masterful blending of the modern with the traditional in Art ... to Francon & Heyer and Peter Keating ... "	Эскизы Китинга, изображавшие "самый прекрасный небоскрёб в мире", были воспроизведены в газетах над выдержками из текста поздравительной грамоты, вручённой победителю: "...за замечательное мастерство и простоту проекта... за чёткую и строгую функциональность... за изобретательную экономию пространства... за мастерское сочетание современности с традициями Великого Искусства... фирме "Франкон и Хейер" и лично Питеру Китингу..."
Keating appeared in newsreels, shaking hands with Mr. Shupe and Mr. Slotnick, and the subtitle announced what these two gentlemen thought of his building.	Китинг замелькал в кинохронике - он пожимал руки мистеру Шупу и мистеру Злотнику, а в титрах излагалось мнение этих двух джентльменов о новом здании.
Keating appeared in newsreels, shaking hands with Miss Dimples Williams, and the subtitle announced what he thought of her current picture.	На киноэкране Китинг пожимал руку мисс Милашке Уильямс, а в субтитрах излагалось его мнение о её последнем фильме.
He appeared at architectural banquets and at film banquets, in the place of honor, and he had to make speeches, forgetting whether he was to speak of buildings or of movies.	Он появлялся на архитектурных и кинобанкетах на почётном месте. Ему приходилось выступать с речами, причём он нередко забывал, об архитектуре ему следует говорить или о кинематографе.
He appeared at architectural clubs and at fan clubs.	Он появлялся в архитектурных клубах и клубах поклонников кино.
Cosmo-Slotnick put out a composite picture of Keating and of his building, which could be had for a self-addressed, stamped envelope, and two bits.	"Космо-Злотник" выпустила фотомонтаж, изображающий Китинга на фоне его здания. Фотографию можно было приобрести, направив в фирму конверт с маркой и обратным адресом и вложив в него двадцать пять центов.
He made a personal appearance each evening, for a week, on the stage of the Cosmo Theater, with the first run of the latest Cosmo-Slotnick special; he bowed over the footlights, slim and graceful in a black tuxedo, and he spoke for two minutes on the significance of architecture.	Каждый вечер в течение недели Китинг собственной персоной появлялся на сцене кинозала "Космо" во время премьерного показа последнего шоу "Космо-Злотник". Он раскланивался в огнях рампы, стройный и изящный в чёрном смокинге, и минуты две говорил о важности архитектуры.
He presided as judge at a beauty contest in Atlantic City, the winner to be awarded a screen test by Cosmo-Slotnick.	Он председательствовал в жюри на конкурсе красоты в Атлантик-Сити, победительницу которого ждала кинопроба в "Космо-Злотник".
He was photographed with a famous prize-fighter, under the caption:	Его фотографию вместе со знаменитым боксёром опубликовали под заголовком
"Champions."	"Победители".

A scale model of his building was made and sent on tour, together with the photographs of the best among the other entries, to be exhibited in the foyers of Cosmo-Slotnick theaters throughout the country.	Был изготовлен макет его здания, который отправился в турне по всей Америке вместе с фотографиями лучших из прочих представленных проектов. Выставки проходили в фойе всех кинотеатров, принадлежащих "Космо-Злотник".
Mrs. Keating had sobbed at first, clasped Peter in her arms and gulped that she could not believe it.	Вначале миссис Китинг разрыдалась, крепко прижала к себе Питера и с придыханиями пролепетала, что поверить в это не может.
She had stammered, answering questions about Petey, and she had posed for pictures, embarrassed, eager to please.	Отвечая на вопросы о своём Питти, она запиналась и с неловкостью и робостью позировала перед фотокамерами.
Then she became used to it.	Потом она привыкла.
She told Peter, shrugging, that of course he had won, it was nothing to gape at, no one else could have won.	Пожимая плечами, она сказала Питеру, что он, конечно, победил, но изумляться тут нечему. Никто другой и не мог победить.
She acquired a brisk little tone of condescension for the reporters.	В разговорах с репортёрами у неё выработался бодрый, чуть презрительный тон.
She was distinctly annoyed when she was not included in the photographs taken of Petey.	Её явно раздражало, когда она не попадала на фотографии вместе со своим драгоценным Питти.
She acquired a mink coat.	Она купила себе норковую шубу.
Keating let himself be carried by the torrent.	Китинг позволил себе просто плыть по течению.
He needed the people and the clamor around him.	Ему нужны были люди и создаваемый вокруг него шум.
There were no questions and no doubts when he stood on a platform over a sea of faces; the air was heavy, compact, saturated with a single solvent - admiration; there was no room for anything else.	Когда он стоял на возвышении, глядя на море лиц, у него не возникало ни вопросов, ни сомнений. Воздух был густой, спёртый, насыщенный лишь одним компонентом - обожанием. Для всего прочего попросту не оставалось места.
He was great; great as the number of people who told him so.	Китинг был велик - велик пропорционально количеству людей, которые верили в его величие.
He was right; right at the number of people who believed it.	Китинг был прав - прав пропорционально количеству людей, которые верили в его правоту.
He looked at the faces, at the eyes; he saw himself born in them, he saw himself being granted the gift of life.	Он смотрел на лица, на глаза. Он видел, как заново рождается в этих глазах, словно вновь наделявших его даром жизни.
That was Peter Keating, that, the reflection in those staring pupils, and his body was only its reflection.	Вот он - Питер Китинг; его тело - это отражение его собственного отражения в зрачках поклонников.
He found time to spend two hours with Catherine, one evening.	Однажды вечером он выкроил время и провёл с Кэтрин два часа.
He held her in his arms and she whispered radiant plans for their future; he glanced at her with contentment; he did not hear her words; he was thinking of how it would look if they were photographed like this together and in how many papers it would be syndicated.	Он держал её в объятиях, она восторженно шептала ему на ухо блистательные планы их совместного будущего. Он смотрел на неё с удовольствием, не слыша её слов. Он думал о том, как смотрелась бы их фотография в такой позе и в скольких газетах её можно было бы опубликовать одновременно.

He saw Dominique once.	Один раз он встретился с Доминик.
She was leaving the city for the summer.	Она уезжала из города на лето.
Dominique was disappointing.	Доминик его разочаровала.
She congratulated him, quite correctly; but she looked at him as she had always looked, as if nothing had happened.	Она вполне вежливо его поздравила, но смотрела на него так, как смотрела всегда, будто ничего не случилось.
Of all architectural publications, her column had been the only one that had never mentioned the Cosmo-Slotnick competition or its winner.	Из всех публикаций, посвящённых архитектуре, только в её колонке ни слова не говорилось ни о конкурсе "Космо-Злотник", ни о его победителе.
"I'm going to Connecticut," she told him.	- Я уезжаю в Коннектикут, - сказала она.
"I'm taking over Father's place down there for the summer.	- У отца там дом, я поживу в нём летом.
He's letting me have it all to myself.	Он предоставляет дом в моё полное распоряжение.
No, Peter, you can't come to visit me.	Нет, Питер, в гости ко мне нельзя.
Not even once.	Ни разу.
I'm going there so I won't have to see anybody."	Я ведь для того и еду туда, чтобы никого не видеть.
He was disappointed, but it did not spoil the triumph of his days.	Он был разочарован, но это не испортило его триумфальных дней.
He was not afraid of Dominique any longer.	Он больше не боялся Доминик.
He felt confident that he could bring her to change her attitude, that he would see the change when she came back in the fall.	Он испытывал уверенность, что сумеет заставить её изменить своё отношение, что перемену в ней он увидит, когда она вернётся осенью.
But there was one thing which did spoil his triumph; not often and not too loudly.	Но одно всё-таки портило его триумф - не часто и не слишком заметно.
He never tired of hearing what was said about him; but he did not like to hear too much about his building.	Ему никогда не надоедало слушать, что говорят лично о нём, но ему не нравилось, когда слишком много говорили о его здании.
And when he had to hear it, he did not mind the comments on "the masterful blending of the modern with the traditional" in its facade; but when they spoke of the plan - and they spoke so much of the plan - when he heard about "the brilliant skill and simplicity ... the clean, ruthless efficiency ... the ingenious economy of space ... " when he heard it and thought of ... He did not think it.	И когда ему приходилось это выслушивать, он не возражал против комментариев о "мастерском сочетании современности и традиции". Но когда речь заходила о планировке - а случалось это нередко, - когда он слышал о "гениальной простоте... чёткой и жёсткой функциональности... изобретательной экономии пространства", когда он слышал это и думал о... Нет, не думал.
There were no words in his brain.	В мозгу его не было слов.
He would not allow them.	Он не допускал их туда.
There was only a heavy, dark feeling - and a name.	Было только тяжёлое, мрачное чувство - и имя.

For two weeks after the award he pushed this thing out of his mind, as a thing unworthy of his concern, to be buried as his doubting, humble past was buried.	В течение двух недель после присуждения премии он усиленно вытеснял такие мысли из сознания как нечто не заслуживающее внимания, нечто, что нужно было похоронить, как он похоронил своё скромное, исполненное сомнений прошлое.
All winter long he had kept his own sketches of the building with the pencil lines cut across them by another's hands; on the evening of the award he had burned them; it was the first thing he had done.	Всю зиму он хранил свои чертежи, перечёркнутые карандашными линиями, выведенными чужой рукой. В вечер получения награды он первым делом сжёг их.
But the thing would not leave him.	Но неприятные мысли не покидали его.
Then he grasped suddenly that it was not a vague threat, but a practical danger; and he lost all fear of it.	Потом он сообразил, что в них заключена не просто некая туманная угроза, но и реальная опасность. И он утратил страх.
He could deal with a practical danger, he could dispose of it quite simply.	Он умел справляться с реальными опасностями. Он мог легко от них избавиться.
He chuckled with relief, he telephoned Roark's office, and made an appointment to see him.	Облегчённо усмехнувшись, он позвонил в бюро Рорка и договорился о встрече.
He went to that appointment confidently.	На эту встречу он отправился без колебаний.
For the first time in his life he felt free of the strange uneasiness which he had never been able to explain or escape in Roark's presence.	Впервые в жизни он почувствовал себя полностью избавленным от той непонятной неловкости, которую испытывал в присутствии Рорка и которой никак не мог найти объяснение.
He felt safe now.	Теперь он чувствовал себя в безопасности.
He was through with Howard Roark.	Он покончил с Говардом Рорком.
Roark sat at the desk in his office, waiting.	Рорк сидел за столом в кабинете и ждал.
The telephone had rung once, that morning, but it had been only Peter Keating asking for an appointment.	Утром один раз позвонили - но звонил Питер Китинг, который просил о встрече.
He had forgotten now that Keating was coming.	Теперь он уже забыл, что придёт Китинг.
He was waiting for the telephone.	Он ждал звонка.
He had become dependent on that telephone in the last few weeks.	За последние несколько недель у него выработалась зависимость от телефона.
He was to hear at any moment about his drawings for the Manhattan Bank Company.	Он должен быть в любую минуту готов услышать о судьбе своих эскизов для банка "Метрополитен".
His rent on the office was long since overdue.	Он давно задолжал за помещение.
So was the rent on the room where he lived.	И за комнату, в которой жил.
He did not care about the room; he could tell the landlord to wait; the landlord waited; it would not have mattered greatly if he had stopped waiting.	Комната его не волновала, он мог попросить домовладельца подождать. До сих пор тот ждал. Если он перестанет ждать, никаких существенных изменений не произойдёт.
But it mattered at the office.	Но бюро - совершенно иное дело.

He told the rental agent that he would have to wait; he did not ask for the delay; he only said flatly, quietly, that there would be a delay, which was all he knew how to do.	Он сказал сборщику арендной платы, что придётся немного подождать. Он не просил отсрочки, а просто и без обиняков сказал, что задержится с платой. Как сказать об этом по-другому, он просто не знал.
But his knowledge that he needed his alms from the rental agent, that too much depended on it, and made it sound like begging in his own mind.	Но само осознание того, что ему нужна эта поблажка от сборщика, породило в нём ощущение, что он клянчит, как нищий.
That was torture.	Это была настоящая пытка.
All right, he thought, it's torture.	"Ладно, - подумал он. - Пытка так пытка.
What of it?	И что с того?"
The telephone bill was overdue for two months.	За телефон он задолжал за два месяца.
He had received the final warning.	Он получил последнее предупреждение.
The telephone was to be disconnected in a few days.	Через несколько дней телефон отключат.
He had to wait.	Ему оставалось только ждать.
So much could happen in a few days.	За несколько дней может произойти многое.
The answer of the bank board, which Weidler had promised him long ago, had been postponed from week to week.	Ответ из правления банка, который давно уже обещал ему Вейдлер, откладывался с недели на неделю.
The board could reach no decision; there had been objectors and there had been violent supporters; there had been conferences; Weidler told him eloquently little, but he could guess much; there had been days of silence, of silence in the office, of silence in the whole city, of silence within him.	Правление не могло прийти к единому мнению. Были противники, были и убеждённые сторонники. Проходили многочисленные совещания. Вейдлер красноречиво отмалчивался, но Рорк и сам о многом догадывался. Наступили дни тишины. Тишины в бюро. Тишины во всём городе. Тишины в самом Рорке.
He waited.	Он ждал.
He sat, slumped across the desk, his face on his arm, his fingers on the stand of the telephone.	Он сидел, навалившись на стол, уронив голову на руки, пальцы лежали на телефонной полочке.
He thought dimly that he should not sit like that; but he felt very tired today.	Мелькала смутная мысль, что не надо бы так сидеть. Но он очень устал.
He thought that he should take his hand off that phone; but he did not move it.	Он подумал, что надо бы убрать руку от телефона, но не шевельнулся.
Well, yes, he depended on that phone, he could smash it, but he would still depend on it; he and every breath in him and every bit of him.	Да, он зависит от телефона. Он может встать и разбить аппарат вдребезги, но зависимость не исчезнет. Он будет зависеть от телефона каждым своим вздохом, каждой клеточкой.
His fingers rested on the stand without moving.	Его пальцы неподвижно лежали на полочке.
It was this and the mail; he had lied to himself also about the mail; he had lied when he had forced himself not to leap, as a rare letter fell through the slot in the door, not to run forward, but to wait, to stand looking at me white envelope on the floor, then to walk to it slowly and pick it up.	Телефон; и ещё письма. Он лгал себе ещё и по поводу писем. Лгал, с трудом заставляя себя не вскакивать, когда через щёлочку в двери падало редкое письмо, не бежать хватать его, а ждать, стоять, глядя на белый конверт на полу, потом медленно подойти к нему и поднять.

The slot in the door and the telephone - there was nothing else left to him of the world.	Щёлочка в двери и телефон - больше для него ничего в мире не оставалось.
He raised his head, as he thought of it, to look down at the door, at the foot of the door.	Подумав об этом, он поднял голову и посмотрел на дверь, в самый низ.
There was nothing.	Ничего не было.
It was late in the afternoon, probably past the time of the last delivery.	Начинался вечер, наверное, до завтра почту разносить уже не будут.
He raised his wrist to glance at his watch; he saw his bare wrist; the watch had been pawned.	Он поднял руку и хотел взглянуть на часы. Но часы были заложены.
He turned to the window; there was a clock he could distinguish on a distant tower; it was half past four; there would be no other delivery today.	Он повернулся к окну. Можно было разглядеть часы на далёкой башне. Была половина пятого. Сегодня писем уже не будет.
He saw that his hand was lifting the telephone receiver. His fingers were dialing the number.	Он увидел, что рука его подняла телефонную трубку, а пальцы набирают номер.
"No, not yet," Weidler's voice told him over the wire.	- Нет, ещё нет, - пояснил в трубке голос Вейдлера.
"We had that meeting scheduled for yesterday, but it had to be called off ... I'm keeping after them like a bulldog ... I can promise you that we'll have a definite answer tomorrow.	- Это совещание у нас было запланировано на вчера, но пришлось отложить... Я вцепился в них как бульдог... Могу лишь обещать вам, что завтра будет определённый ответ.
I can almost promise you.	Почти обещать.
If not tomorrow, then it will have to wait over the week end, but by Monday I promise it for certain ... You've been wonderfully patient with us, Mr. Roark.	Если не завтра, то придётся переждать выходные, но в понедельник ответ будет точно... Вы проявили ангельское терпение, мистер Рорк.
We appreciate it."	Мы очень вам благодарны.
Roark dropped the receiver. He closed his eyes.	Рорк бросил трубку и закрыл глаза.
He thought he would allow himself to rest, just to rest blankly like this for a few minutes, before he would begin to think of what the date on the telephone notice had been and in what way he could manage to last until Monday.	Он решил дать себе отдохнуть и ни о чём не думать несколько минут, прежде чем начать вспоминать, какого числа пришло извещение об отключении телефона и как ему протянуть до понедельника.
"Hello, Howard," said Peter Keating.	- Привет, Говард, - сказал Питер Китинг.
He opened his eyes.	Он открыл глаза.
Keating had entered and stood before him, smiling.	Китинг вошёл в кабинет и, улыбаясь, стоял перед ним.
He wore a light tan spring coat, thrown open, the loops of its belt like handles at his sides, a blue cornflower in his buttonhole.	На нём было лёгкое бежевое весеннее пальто нараспашку, концы пояса висели по бокам, как ручки от сумки. В петлице красовался василёк.
He stood, his legs apart, his fists on his hips, his hat on the back of his head, his black curls so bright and crisp over his pale forehead that one expected to see drops of spring dew glistening on them as on the cornflower.	Он стоял, широко расставив ноги, упёршись кулаками в бёдра, сдвинув шляпу на затылок. Его чёрные кудри так ярко и свежо выделялись над бледным лбом, что возникало ощущение, что на них, как на васильке, выступают капли росы.
"Hello, Peter," said Roark.	- Привет, Питер, - сказал Рорк.

Keating sat down comfortably, took his hat off, dropped it in the middle of the desk, and clasped one hand over each knee with a brisk little slap.	Китинг удобно уселся, снял шляпу, бросил её посередине стола и с лёгким шлепком опустил ладони на колени.
"Well, Howard, things are happening, aren't they?"	- Что скажешь, Говард, идут дела, да?
"Congratulations."	- Поздравляю.
"Thanks.	- Спасибо.
What's the matter, Howard?	А с тобой что, Говард?
You look like hell.	Выглядишь ты ужасно.
Surely, you're not overworking yourself, from what I hear?"	Конечно, не из-за избытка работы, насколько мне известно?
This was not the manner he had intended to assume.	Он вовсе не собирался говорить в таком тоне.
He had planned the interview to be smooth and friendly.	Разговор этот, по плану, должен был пройти легко и дружески.
Well, he decided, he'd switch back to that later.	"Ладно, - решил Китинг, - потом переменю тон".
But first he had to show that he was not afraid of Roark, that he'd never be afraid again.	Но сначала надо показать, что он не боится Рорка и никогда уже не будет бояться.
"No, I'm not overworking."	- Нет, я не перегружен работой.
"Look, Howard, why don't you drop it?"	- Слушай, Г овард, а почему бы тебе не бросить это дело?
That was something he had not intended saying at all.	Вот уж этого он совсем не собирался говорить.
His mouth remained open a little, in astonishment.	Он и сам от изумления открыл рот.
"Drop what?"	- Какое дело?
"The pose.	- Ну, эту свою позу.
Oh, the ideals, if you prefer.	Или идеалы, если тебе так угодно.
Why don't you come down to earth?	Почему ты не опустишься на землю?
Why don't you start working like everybody else?	Не начнёшь работать, как все?
Why don't you stop being a damn fool?"	Не перестанешь быть идиотом чёртовым?!
He felt himself rolling down a hill, without brakes.	- Он почувствовал, что катится с горы без тормозов.
He could not stop.	Остановиться он не мог.
"What's the matter, Peter?"	- В чём дело, Питер?
"How do you expect to get along in the world?	- Как ты рассчитываешь выжить в этом мире?
You have to live with people, you know.	Знаешь ли, ведь хочешь не хочешь, а надо жить с людьми.
There are only two ways.	Есть только два способа.
You can join them or you can fight them.	Либо объединяться с ними, либо драться.
But you don't seem to be doing either."	Но ты, похоже, не делаешь ни того ни другого.
"No.	- Верно.

Not either."	Ни того ни другого.
"And people don't want you.	- А людям ты не нужен.
They don't want you!	Не нужен!
Aren't you afraid?"	Тебе не страшно?
"No."	- Нет.
"You haven't worked for a year.	-Ты же год не работаешь.
And you won't.	И не будешь.
Who'll ever give you work?	Кому придёт в голову дать тебе работу?
You might have a few hundreds left - and then it's the end."	Может, у тебя и осталось несколько сотен, а дальше всё, конец.
"That's wrong, Peter.	-Ты не прав, Питер.
I have fourteen dollars left, and fifty-seven cents."	У меня осталось четырнадцать долларов пятьдесят семь центов.
"Well?	-Да?
And look at me!	А посмотри на меня.
I don't care if it's crude to say that myself.	Мне плевать, что некрасиво говорить об этом самому.
That's not the point.	Не в этом дело.
I'm not boasting.	Я не хвастаюсь.
It doesn't matter who says it.	Какая разница, кто об этом говорит.
But look at me!	Но посмотри на меня!
Remember how we started?	Помнишь, как мы начинали?
Then look at us now.	И взгляни на нас сейчас.
And then think that it's up to you.	А теперь задумайся о том, что всё в твоих руках.
Just drop that fool delusion that you're better than everybody else - and go to work.	Только откажись от своего идиотского представления, что ты лучше всех, - и принимайся за работу.
In a year, you'll have an office that'll make you blush to think of this dump.	Через год у тебя будет такое бюро, что ты краснеть будешь при воспоминании об этой дыре.
You'll have people running after you, you'll have clients, you'll have friends, you'll have an army of draftsmen to order around! ...	За тобой будут бегать толпы, у тебя появятся клиенты, друзья появятся, ты будешь распоряжаться целой армией чертёжников!..
Hell! Howard, it's nothing to me - what can it mean to me? - but this time I'm not fishing for anything for myself, in fact I know that you'd make a dangerous competitor, but I've got to say this to you.	Чёрт побери, Говард, мне ж в этом нет никакой выгоды. На этот раз я не прошу у тебя ничего для себя. Более того, я даже знаю, что из тебя получится опасный конкурент, но всё равно я должен сказать тебе.
Just think, Howard, think of it!	Говард, подумай хорошенько!

You'll be rich, you'll be famous, you'll be respected, you'll be praised, you'll be admired - you'll be one of us! ...	Ты будешь богатым. Ты будешь знаменитым. Тебя будут уважать, восхвалять. Тобой будут восхищаться. Ты станешь одним из нас!..
Well? ...	Ну?..
Say something!	Скажи же что-нибудь!
Why don't you say something?"	Почему ты молчишь?
He saw that Roark's eyes were not empty and scornful, but attentive and wondering.	Он ожидал встретить презрительно-отчуждённый взгляд Рорка, но заметил, что тот смотрит на него внимательно и вопросительно.
It was close to some sort of surrender for Roark, because he had not dropped the iron sheet in his eyes, because he allowed his eyes to be puzzled and curious - and almost helpless.	Для Рорка это было почти равносильно своего рода капитуляции, - он не прикрыл свой взгляд железной завесой, позволил сохранить выражение озадаченное, любопытствующее - и почти беспомощное.
"Look, Peter.	- В общем так, Питер.
I believe you.	Я тебе верю.
I know that you have nothing to gain by saying this.	Я знаю, что, говоря мне всё это, ты ничего не выигрываешь.
I know more than that.	Я знаю и больше того.
I know that you don't want me to succeed - it's all right, I'm not reproaching you, I've always known it -you don't want me ever to reach these things you're offering me.	Знаю, что ты не желаешь мне успеха, - ничего, я тебя не упрекаю. Я всегда это знал - ты не хочешь, чтобы я достиг всего того, что ты мне тут предлагаешь.
And yet you're pushing me on to reach them, quite sincerely.	И всё же ты вполне искренне толкаешь меня на то, чтобы я устремился за всем этим.
And you know that if I take your advice, I'll reach them.	А ты знаешь, что, если я приму твой совет, я достигну всего.
And it's not love for me, because that wouldn't make you so angry - and so frightened ... Peter, what is it that disturbs you about me as I am?"	И не любовь ко мне тобой движет. Иначе ты не был бы столь сердит - и напуган... Питер, чем я мешаю тебе в моём нынешнем состоянии?
"I don't know ... " whispered Rearing.	-Я не знаю... - прошептал Китинг.
He understood that it was a confession, that answer of his, and a terrifying one.	Он понял, что его ответ был признанием - и признанием ужасным.
He did not know the nature of what he had confessed and he felt certain that Roark did not know it either.	Он не знал, в чём именно признался, и не сомневался, что Рорк тоже не знает этого.
But the thing had been bared; they could not grasp it, but they felt its shape.	Но всё же с чего-то был сорван покров. Они не могли осознать, что это было, но оба чувствовали его присутствие.
And it made them sit silently, facing each other, in astonishment, in resignation.	И поэтому сидели молча, друг напротив друга, удивлённые и покорные судьбе.
"Pull yourself together, Peter," said Roark gently, as to a comrade.	- Не раскисай, Питер, - мягко, как другу, сказал Рорк.
"We'll never speak of that again."	- Мы больше не будем об этом говорить.

Then Keating said suddenly, his voice clinging in relief to the bright vulgarity of its new tone:	Тогда Китинг неожиданно громко произнёс, звонко, вульгарно, радостно:
"Aw hell, Howard, I was only talking good plain horse sense.	- Да чёрт же побери, Г овард, я ведь говорил с позиции элементарного здравого смысла.
Now if you wanted to work like a normal person - "	Если бы ты захотел работать как нормальный человек...
"Shut up!" snapped Roark.	- Заткнись! - рявкнул Рорк.
Keating leaned back, exhausted.	Китинг в изнеможении откинулся в кресле.
He had nothing else to say.	Больше ему сказать было нечего.
He had forgotten what he had come here to discuss.	Он забыл, что хотел обсудить, придя сюда.
"Now," said Roark, "what did you want to tell me about the competition?"	- Ну, - сказал Рорк, - так что ты мне хотел поведать о конкурсе?
Keating jerked forward.	Китинг встрепенулся.
He wondered what had made Roark guess that.	Он не понял, как Рорк догадался, что именно с этим он и пришёл.
And then it became easier, because he forgot the rest in a sweeping surge of resentment.	А потом стало легче, поскольку в нём поднялась волна обиды и он забыл обо всём остальном.
"Oh, yes!" said Keating crisply, a bright edge of irritation in the sound of his voice.	- Ах да, - звонко сказал Китинг, и в его голосе звучали нотки раздражения.
"Yes, I did want to speak to you about that.	- Да, я как раз хотел поговорить с тобой об этом.
Thanks for reminding me.	Спасибо, что напомнил.
Of course, you'd guess it, because you know that I'm not an ungrateful swine.	Конечно, ты должен был догадаться, ведь ты знаешь, что я не какая-нибудь неблагодарная свинья.
I really came here to thank you, Howard.	Я ведь пришёл поблагодарить тебя, Говард.
I haven't forgotten that you had a share in that building, you did give me some advice on it.	Я не забыл, что в этом здании есть и твой вклад, что ты меня консультировал.
I'd be the first one to give you part of the credit."	Я первый готов признать твои заслуги.
"That's not necessary."	- В этом нет необходимости.
"Oh, it's not that I'd mind, but I'm sure you wouldn't want me to say anything about it.	- Да дело не в том, что я против, но я уверен, что ты и сам не захочешь, чтобы я рассказал о твоём участии.
And I'm sure you don't want to say anything yourself, because you know how it is, people are so funny, they misinterpret everything in such a stupid way ... But since I'm getting part of the award money, I thought it's only fair to let you have some of it.	И уверен, что ты и сам не захочешь ничего говорить, ты же знаешь, люди такие странные, всё поймут неправильно, истолкуют самым нелепым образом... Но поскольку я получаю часть призовых денег, по-моему, было бы только справедливо поделиться с тобой.
I'm glad that it comes at a time when you need it so badly."	Я рад, что могу помочь тебе как раз тогда, когда ты остро нуждаешься в деньгах.
He produced his billfold, pulled from it a check he had made out in advance and put it down on the desk.	Он достал бумажник, извлёк из него чек, который выписал заранее, и положил его на стол.

It read:	На чеке была надпись:
"Pay to the order of Howard Roark - the sum of five hundred dollars."	"Уплатить Говарду Рорку по предъявлении -пятьсот долларов".
"Thank you, Peter," said Roark, taking the check.	- Спасибо, Питер, - сказал Рорк и взял чек.
Then he turned it over, took his fountain pen, wrote on the back:	Потом он перевернул чек и на тыльной стороне написал:
"Pay to the order of Peter Keating," signed and handed the check to Keating.	"Уплатить Питеру Китингу по предъявлении", расписался и отдал чек Китингу.
"And here's my bribe to you, Peter," he said.	- А это тебе моя взятка, Питер, - сказал он.
"For the same purpose.	- За то же самое.
To keep your mouth shut."	Чтобы держал язык за зубами.
Keating stared at him blankly.	Китинг смотрел на него, ничего не понимая.
"That's all I can offer you now," said Roark.	- Пока я не могу предложить тебе большего, -сказал Рорк.
"You can't extort anything from me at present, but later, when I'll have money, I'd like to ask you please not to blackmail me.	- Сейчас ты из меня не сможешь вытянуть ни цента, но потом, когда у меня будут деньги, я хотел бы попросить тебя не шантажировать меня.
I'm telling you frankly that you could. Because I don't want anyone to know that I had anything to do with that building."	Скажу тебе откровенно, такая возможность у тебя будет - я не хочу, чтобы кто-то знал, что я каким-то образом причастен к этому зданию.
He laughed at the slow look of comprehension on Keating's face.	- Он засмеялся, глядя, как постепенно меняется выражение лица Китинга.
"No?" said Roark.	- Нет? - сказал Рорк.
"You don't want to blackmail me on that? ...	- Не станешь меня этим шантажировать?..
Go home, Peter.	Иди домой, Питер.
You're perfectly safe.	Ничто тебе не угрожает.
I'll never say a word about it.	Я никому не скажу ни слова.
It's yours, the building and every girder of it and every foot of plumbing and every picture of your face in the papers."	Это всё твоё - здание, каждая его балка, каждый фут канализации, каждый твой портрет в газетах.
Then Keating jumped to his feet.	Китинг вскочил.
He was shaking.	Его трясло.
"God damn you!" he screamed.	- Ты, чёрт тебя возьми! - заорал он.
"God damn you!	- Чёрт тебя возьми!
Who do you think you are?	Да кто ты такой?
Who told you that you could do this to people?	Кто тебе сказал, что ты имеешь право так издеваться над людьми?!
So you're too good for that building?	Значит, ты для этого здания слишком хорош?
You want to make me ashamed of it?	Значит, ты хочешь, чтобы мне было за него стыдно?

You rotten, lousy, conceited bastard!	Ты мерзкий, паршивый, самодовольный ублюдок!
Who are you?	Кто ты такой?
You don't even have the wits to know that you're a flop, an incompetent, a beggar, a failure, a failure, a failure!	У тебя даже умишка не хватает, чтобы сообразить, что ты полное ничтожество, недоумок, нищий, неудачник, неудачник, неудачник!
And you stand there pronouncing judgment!	И ты стоишь здесь и выносишь суждения!
You, against the whole country!	Ты - против всей страны!
You against everybody!	Ты - против всех!
Why should I listen to you?	С какой стати мне тебя слушать?
You can't frighten me.	Ты меня не запугаешь!
You can't touch me.	Руки коротки!
I have the whole world with me! ...	За меня весь мир!..
Don't stare at me like that!	Не смотри на меня так!
I've always hated you!	Я ненавижу тебя!
You didn't know that, did you?	А ты не знал, да?
I've always hated you! I always will!	Всегда ненавидел и всегда буду ненавидеть!
I'll break you some day, I swear I will, if it's the last thing I do!"	Когда-нибудь я тебя уничтожу, клянусь, даже если это будет стоить мне жизни!
"Peter," said Roark, "why betray so much?"	- Питер, - сказал Рорк, - зачем до такой степени разоблачать себя?
Keating's breath failed on a choked moan.	У Китинга перехватило дыхание. Он застонал.
He slumped down on a chair, he sat still, his hands clasping the sides of the seat under him.	Рухнув в кресло, он застыл, впившись пальцами в края подлокотников.
After a while he raised his head. He asked woodenly:	Через некоторое время он поднял голову и деревянным голосом спросил:
"Oh God, Howard, what have I been saying?"	-О Господи, Говард, что я тут наговорил?
"Are you all right now?	-Ты в порядке?
Can you go?"	Идти сможешь?
"Howard, I'm sorry.	- Говард, извини меня.
I apologize, if you want me to."	Если хочешь, я готов умолять, чтобы ты простил меня.
His voice was raw and dull, without conviction.	- Говорил он хрипло и как-то неубедительно.
"I lost my head.	- Я потерял голову.
Guess I'm just unstrung.	Нервы совсем ни к чёрту стали.
I didn't mean any of it.	Я ничего такого не имел в виду.
I don't know why I said it.	Не знаю, почему у меня это вырвалось.
Honestly, I don't."	Честное слово, не знаю.

"Fix your collar.	- Пристегни воротничок.
It's unfastened."	Потеряешь.
"I guess I was angry about what you did with that check.	- Наверное, я разозлился из-за того, что ты сделал с чеком.
But I suppose you were insulted, too.	Но ты, наверное, тоже был обижен.
I'm sorry.	Извини.
I'm stupid like that sometimes.	Иногда я веду себя очень глупо.
I didn't mean to offend you.	Я не хотел тебя обидеть.
We'll just destroy the damn thing."	Давай просто уничтожим этот проклятый чек.
He picked up the check, struck a match, cautiously watched the paper burn till he had to drop the last scrap.	Он взял чек, зажёг спичку и смотрел, как пламя пожирает бумагу. Он отбросил последний клочок, чтобы не обжечь пальцы.
"Howard, we'll forget it?"	- Говард, так мы обо всём забыли?
"Don't you think you'd better go now?"	- Тебе не пора?
Keating rose heavily, his hands poked about in a few useless gestures, and he mumbled:	Китинг тяжело поднялся, сделав несколько непонятных и ненужных движений руками, и пробормотал:
"Well ... well, good night, Howard.	- Ну... в общем, спокойной ночи, Говард.
I ... I'll see you soon ... It's because so much's happened to me lately ... Guess I need a rest ... So long, Howard ... "	Я... до скорой встречи... Понимаешь, со мной так много произошло за последнее время... Наверное, надо отдохнуть... До свидания, Говард...
When he stepped out into the hall and closed the door behind him, Keating felt an icy sense of relief.	Выйдя в прихожую и закрыв за собой дверь, Китинг испытал леденящее чувство облегчения.
He felt heavy and very tired, but drearily sure of himself.	Он чувствовал себя разбитым и усталым, но как-то мрачно уверенным в себе.
He had acquired the knowledge of one thing: he hated Roark.	Он понял одно: он ненавидит Рорка.
It was not necessary to doubt and wonder and squirm in uneasiness any longer.	Больше не надо было сомневаться, терзаться вопросами, сходить с ума от неловкости.
It was simple.	Всё было просто.
He hated Roark.	Он ненавидит Рорка.
The reasons?	Причины?
It was not necessary to wonder about the reasons.	Не было никакой нужды задумываться о причинах.
It was necessary only to hate, to hate blindly, to hate patiently, to hate without anger; only to hate, and let nothing intervene, and not let oneself forget, ever.	Нужно было только ненавидеть, ненавидеть слепо, ненавидеть терпеливо, ненавидеть без гнева. Только ненавидеть и не позволять ничему вставать на пути этой ненависти. И никогда не забывать, никогда.
The telephone rang late on Monday afternoon.	Телефон зазвонил в понедельник, ближе к вечеру.
"Mr. Roark?" said Weidler.	- Мистер Рорк? - сказал Вейдлер.

"Can you come right over?	- Вы не могли бы срочно подойти?
I don't want to say anything over the phone, but get here at once."	Я не хочу говорить ничего по телефону, но приезжайте немедленно.
The voice sounded clear, gay, radiantly premonitory.	- Голос был звонкий, весёлый, но с оттенком предостережения.
Roark looked at the window, at the clock on the distant tower.	Рорк посмотрел в окно на далёкие башенные часы.
He sat laughing at that clock, as at a friendly old enemy; he would not need it any longer, he would have a watch of his own again.	Он сидел и смеялся над этими часами, как над добрым старым врагом. Больше они ему не понадобятся. У него снова будут свои часы.
He threw his head back in defiance to that pale gray dial hanging high over the city.	Он откинул голову назад, как бы бросая вызов бледному серому циферблату, висящему высоко над городом.
He rose and reached for his coat.	Он поднялся и взял пальто.
He threw his shoulders back, slipping the coat on; he felt pleasure in the jolt of his muscles.	Надевая его, он резко отвёл плечи назад, испытывая удовольствие от мышечного напряжения.
In the street outside, he took a taxi which he could not afford.	На улице он взял такси, которое было ему не по карману.
The chairman of the board was waiting for him in his office, with Weidler and with the vice-president of the Manhattan Bank Company.	Председатель правления ждал его в своём кабинете вместе с Вейдлером и вице-президентом банка "Метрополитен".
There was a long conference table in the room, and Roark's drawings were spread upon it.	В комнате стоял длинный стол для совещаний. На нём были разложены эскизы Рорка.
Weidler rose when he entered and walked to meet him, his hand outstretched.	Когда Рорк вошёл, Вейдлер поднялся и подошёл поздороваться, протягивая руку.
It was in the air of the room, like an overture to the words Weidler uttered, and Roark was not certain of the moment when he heard them, because he thought he had heard them the instant he entered.	Что-то витало в атмосфере кабинета, как бы предвещая слова, произнесённые Вейдлером. Рорк не мог бы сказать, в какой момент он услышал эти слова, - ему показалось, что они были произнесены в ту самую секунду, когда он вошёл.
"Well, Mr. Roark, the commission's yours," said Weidler.	- Ну-с, мистер Рорк, заказ ваш, - произнёс Вейдлер.
Roark bowed.	Рорк поклонился.
It was best not to trust his voice for a few minutes.	Лучше было несколько минут ничего не говорить - голос мог подвести его.
The chairman smiled amiably, inviting him to sit down.	Председатель благодушно улыбнулся, приглашая его присесть.
Roark sat down by the side of the table that supported his drawings. His hand rested on the table.	Рорк присел у краешка стола рядом с эскизами, положив на стол руку.

The polished mahogany felt warm and living under his fingers; it was almost as if he were pressing his hand against the foundations of his building; his greatest building, fifty stories to rise in the center of Manhattan.	Полированное красное дерево казалось тёплым и живым на ощупь. Было такое ощущение, словно он прикасался к фундаменту собственного здания, лучшего своего здания - пятьдесят этажей в центре Манхэттена.
"I must tell you," the chairman was saying, "that we've had a hell of a fight over that building of yours.	- Должен вам сказать, - говорил между тем председатель, - что вокруг этого вашего здания у нас развязалась настоящая драка.
Thank God it's over.	Слава Богу, всё позади.
Some of our members just couldn't swallow your radical innovations.	Некоторые наши члены просто не могли проглотить ваши радикальные новшества.
You know how stupidly conservative some people are.	Вы же знаете, до чего некоторые люди бывают глупо консервативны.
But we've found a way to please them, and we got their consent.	Но мы нашли способ умиротворить их и получить их согласие.
Mr. Weidler here was really magnificently convincing on your behalf."	Мистер Вейдлер чрезвычайно убедительно высказывался в вашу пользу.
A great deal more was said by the three men.	Трое мужчин говорили ещё много.
Roark barely heard it.	Рорк их почти не слышал.
He was thinking of the first bite of machine into earth that begins an excavation.	Он думал о том моменте, когда первый ковш экскаватора вонзится в землю и начнётся рытьё котлована.
Then he heard the chairman saying: " ... and so it's yours, on one minor condition."	Затем он услышал слова председателя: "...так что заказ ваш, при одном маленьком условии".
He heard that and looked at the chairman.	Услышав это, Рорк посмотрел на председателя.
"It's a small compromise, and when you agree to it we can sign the contract.	- Всего лишь небольшой компромисс, и, если вы на него согласитесь, мы тут же подпишем контракт.
It's only an inconsequential matter of the building's appearance.	Всего лишь малозначащий вопрос внешнего вида здания.
I understand that you modernists attach no great importance to a mere facade, it's the plan that counts with you, quite rightly, and we wouldn't think of altering your plan in any way, it's the logic of the plan that sold us on the building.	Я понимаю, вы, модернисты, не придаёте большого значения фасаду, для вас важна планировка, и вы совершенно правы. Мы и не подумали бы хоть в чём-то менять вашу планировку, именно её логика убедила нас принять ваш проект.
So I'm sure you won't mind."	Так что я уверен, вы не станете возражать.
"What do you want?"	- Чего вы хотите?
"It's only a matter of a slight alteration in the facade.	- Всё дело лишь в небольшом изменении фасада.
I'll show you.	Я покажу вам.

Our Mr. Parker's son is studying architecture and we had him draw us up a sketch, just a rough sketch to illustrate what we had in mind and to show the members of the board, because they couldn't have visualized the compromise we offered.	Сын нашего мистера Паркера изучает архитектуру, и мы попросили его сделать эскиз, весьма приблизительный, с одной лишь целью -выразить, чего мы хотим, а также объяснить членам совета, поскольку иначе они не смогли бы понять, какого рода компромисс мы предлагаем.
Here it is."	Вот, взгляните.
He pulled a sketch from under the drawings on the table and handed it to Roark.	- Из-под лежащих на столе эскизов он вытащил рисунок и передал его Рорку.
It was Roark's building on the sketch, very neatly drawn.	На рисунке было весьма аккуратно изображено здание Рорка.
It was his building, but it had a simplified Doric portico in front, a cornice on top, and his ornament was replaced by a stylized Greek ornament.	Это было его здание, но впереди налепили упрощённый дорический портик, наверху пририсовали карниз, а вместо его орнамента извивался стилизованный греческий.
Roark got up.	Рорк встал.
He had to stand.	Он не мог сидеть.
He concentrated on the effort of standing.	Все свои усилия он сосредоточил на том, чтобы стоять.
It made the rest easier.	Тогда всё остальное становилось легче.
He leaned on one straight arm, his hand closed over the edge of the table, the tendons showing under the skin of his wrist.	Он опёрся на вытянутую руку, сжав пальцами край стола. Под кожей на запястье проступили жилы.
"You see the point?" said the chairman soothingly.	- Видите смысл изменений? - умиротворяюще сказал председатель.
"Our conservatives simply refused to accept a queer stark building like yours.	- Наши консерваторы наотрез отказались принять такое откровенное здание, как ваше.
And they claim that the public won't accept it either.	Они утверждают, что публика его тоже не примет.
So we hit upon the middle course.	Так что нам пришлось избрать нечто среднее.
In this way, though it's not traditional architecture of course, it will give the public the impression of what they're accustomed to. It adds a certain air of sound, stable dignity - and that's what we want in a bank, isn't it?	Таким образом, хотя это отнюдь не традиционная архитектура, у публики от этого дома возникнет впечатление чего-то привычного, благодаря чему появляется определённый дух надёжности, солидности, достоинства - а именно этого все ждут от банка, не так ли?
It does seem to be an unwritten law that a bank must have a Classic portico - and a bank is not exactly the right institution to parade law-breaking and rebellion.	Существует же неписаный закон, что у банка должен быть классический портик. А банк не совсем то заведение, чтобы выставлять напоказ пренебрежение к законам и мятежный дух.
Undermines that intangible feeling of confidence, you know.	Понимаете, это подрывает неосязаемое чувство уверенности.
People don't trust novelty.	Люди не доверяют новизне.
But this is the scheme that pleased everybody.	Но наш план устраивает всех.
Personally, I wouldn't insist on it, but I really don't see that it spoils anything.	Лично я не стал бы на нём настаивать, но мне всё же представляется, что он ничего не испортит.

And that's what the board has decided.	К тому же таково решение совета.
Of course, we don't mean that we want you to follow this sketch.	Разумеется, мы не настаиваем, чтобы вы во всём следовали этому эскизу.
But it gives you our general idea and you'll work it out yourself, make your own adaptation of the Classic motive to the facade."	Но он даёт общее представление о том, чего мы хотим, и вы можете разработать собственный вариант классического мотива для фасада.
Then Roark answered.	Тогда Рорк ответил.
The men could not classify the tone of his voice; they could not decide whether it was too great a calm or too great an emotion.	Никто из присутствующих не взялся бы охарактеризовать тон его голоса - был ли в нём переизбыток спокойствия или переизбыток чувств.
They concluded that it was calm, because the voice moved forward evenly, without stress, without color, each syllable spaced as by a machine; only the air in the room was not the air that vibrates to a calm voice.	Остановились всё же на спокойствии, ибо голос тёк ровно, без ударений, без оттенков, каждый слог чётко отделялся, словно говорил автомат. Лишь воздух в комнате вибрировал совсем не так, как он вибрирует при звуках спокойного голоса.
They concluded that there was nothing abnormal in the manner of the man who was speaking, except the fact that his right hand would not leave the edge of the table, and when he had to move the drawings, he did it with his left hand, like a man with one arm paralyzed.	Присутствующие решили, что в поведении говорящего нет ничего безумного, кроме того, что его правая рука намертво вцепилась в край стола, и, когда ему нужно было передвинуть эскизы, он делал это левой рукой, как человек, у которого парализована правая.
He spoke for a long time.	Он говорил долго.
He explained why this structure could not have a Classic motive on its facade.	Он объяснял, почему у такого строения не может быть классического фасада.
He explained why an honest building, like an honest man, had to be of one piece and one faith; what constituted the life source, the idea in any existing thing or creature, and why - if one smallest part committed treason to that idea - the thing of the creature was dead; and why the good, the high and the noble on earth was only that which kept its integrity.	Он объяснял, почему честное здание, как и честный человек, должно быть самим собой, должно быть единым. Именно это составляет источник жизни, смысл существования любого предмета или существа, и поэтому, если хотя бы малейшая часть изменит этому смыслу, предмет или существо умирает. Он объяснял, что добрым, великим и благородным на земле может быть лишь то, что способствует единству и цельности.
The chairman interrupted him:	Председатель прервал его:
"Mr. Roark, I agree with you.	- Мистер Рорк, я согласен с вами.
There's no answer to what you're saying.	Тому, что вы говорите, не может быть возражений.
But unfortunately, in practical life, one can't always be so flawlessly consistent.	Но к сожалению, в реальной жизни не всегда можно быть столь безупречно последовательным.
There's always the incalculable human element of emotion.	Всегда есть не поддающийся исчислению эмоциональный, человеческий фактор.
We can't fight that with cold logic.	И с ним мы не можем бороться с помощью холодной логики.
This discussion is actually superfluous.	Наша дискуссия совершенно бесполезна.

I can agree with you, but I can't help you.	Я могу с вами согласиться, но ничем не могу вам помочь.
The matter is closed.	Вопрос закрыт.
It was the board's final decision - after more than usually prolonged consideration, as you know."	Это было окончательное решение правления -после, как вам известно, более чем затянувшегося обсуждения.
"Will you let me appear before the board and speak to them?"	- Вы позволите мне выступить на правлении?
"I'm sorry, Mr. Roark, but the board will not re-open the question for further debate.	- Извините, мистер Рорк, но правление не станет вновь открывать этот вопрос для дальнейшего обсуждения.
It was final.	Решение окончательно.
I can only ask you to state whether you agree to accept the commission on our terms or not.	Я могу лишь просить вас чётко ответить, согласны вы принять заказ на наших условиях или нет.
I must admit that the board has considered the possibility of your refusal.	Должен признаться, что правление приняло во внимание возможность вашего отказа.
In which case, the name of another architect, one Gordon L.	Имя другого архитектора, Гордона Л.
Prescott, has been mentioned most favorably as an alternative.	Прескотта, получило вполне лестные отзывы в качестве возможной альтернативы.
But I told the board that I felt certain you would accept."	Но я заявил правлению, что вполне уверен в вашем согласии.
He waited.	Он подождал.
Roark said nothing.	Рорк молчал.
"You understand the situation, Mr. Roark?"	- Вы понимаете ситуацию, мистер Рорк?
"Yes," said Roark. His eyes were lowered.	- Вполне, - сказал Рорк, опустив глаза.
He was looking down at the drawings.	Он рассматривал эскизы.
"Well?"	- Ну и?
Roark did not answer.	Рорк не отвечал.
"Yes or no, Mr. Roark?"	- Да или нет, мистер Рорк?
Roark's head leaned back. He closed his eyes.	Рорк откинул голову и закрыл глаза.
"No," said Roark.	- Нет, - сказал Рорк.
After a while the chairman asked:	Спустя некоторое время председатель спросил:
"Do you realize what you're doing?"	- Вы отдаёте себе отчёт в том, что делаете?
"Quite," said Roark.	- Вполне, - сказал Рорк.
"Good God!" Weidler cried suddenly.	- Боже мой! - внезапно воскликнул Вейдлер.
"Don't you know how big a commission this is?	- Как же ты не понимаешь, какой это крупный заказ?!

You're a young man, you won't get another chance like this.	Ты молод, и в ближайшее время тебе вряд ли представится подобный шанс.
And ... all right, damn it, I'll say it!	И... ладно, чёрт возьми, я всё-таки скажу!
You need this!	Тебе этот заказ позарез нужен!
I know how badly you need it!"	Я знаю, до чего он тебе нужен!
Roark gathered the drawings from the table, rolled them together and put them under his arm.	Рорк собрал со стола эскизы, свернул их в трубочку и положил под мышку.
"It's sheer insanity!" Weidler moaned.	- Это же полное безумие! - взвыл Вейдлер.
"I want you.	- Ты мне нужен!
We want your building.	Нам нужно твоё здание!
You need the commission.	Тебе нужен заказ.
Do you have to be quite so fanatical and selfless about it?"	Надо ли проявлять такой фанатизм и самоотверженность?
"What?" Roark asked incredulously.	- Что? - изумлённо спросил Рорк.
"Fanatical and selfless."	- Фанатизм и самоотверженность.
Roark smiled. He looked down at his drawings.	Рорк улыбнулся и посмотрел на свои эскизы.
His elbow moved a little, pressing them to his body.	Чуть двинул локтем, прижимая их поближе к телу.
He said:	Он сказал:
"That was the most selfish thing you've ever seen a man do."	- То, что вы сейчас видите, - самый эгоистичный поступок, на который способен человек.
He walked back to his office.	В своё бюро он вернулся пешком.
He gathered his drawing instruments and the few things he had there.	Там он собрал чертёжные инструменты и кое-какие личные вещи.
It made one package and he carried it under his arm.	Получился один свёрток, поместившийся под мышкой.
He locked the door and gave the key to the rental agent.	Он запер дверь и сдал ключи сборщику арендной платы.
He told the agent that he was closing his office.	Он сказал сборщику, что закрывает бюро.
He walked home and left the package there. Then he went to Mike Donnigan's house.	Потом зашёл домой, оставил свёрток и пошёл к Майку Доннегану.
"No?" Mike asked, after one look at him.	- Нет? - спросил Майк, только взглянув на Рорка.
"No," said Roark.	- Нет, - сказал Рорк.
"What happened?"	- Что стряслось?
"I'll tell you some other time."	- В другой раз расскажу.
"The bastards!"	- Сволочи!
"Never mind that, Mike."	- Не кипятись, Майк.
"How about the office now?"	- А как же теперь бюро?

"I've closed the office."	- Я закрыл его.
"For good?"	- Насовсем?
"For the time being."	- На время.
"God damn them all, Red!	- Чёрт бы их всех побрал, рыжий!
God damn them!"	Гады они!
"Shut up.	- Заткнись.
I need a job, Mike.	Мне нужна работа, Майк.
Can you help me?"	Можешь мне помочь?
"Me?"	-Я?
"I don't know anyone in those trades here.	- Я здесь никого из строителей не знаю.
Not anyone that would want me.	Никого, кто захотел бы взять меня.
You know them all."	Ты же знаешь их всех.
"In what trades?	- Каких ещё строителей?
What are you talking about?"	О чём ты?
"In the building trades.	- Обыкновенных строителей.
Structural work.	Я бы поработал на стройке.
As I've done before."	Как когда-то.
"You mean - a plain workman's job?"	- Простым рабочим?
"I mean a plain workman's job."	- Простым рабочим.
"You're crazy, you God-damn fool!"	-Ты спятил, идиот чёртов!
"Cut it, Mike.	- Кончай, Майк.
Will you get me a job?"	Так устроишь меня на работу?
"But why in hell?	- Какого дьявола?
You can get a decent job in an architect's office.	Ты же можешь получить приличное место в архитектурном бюро.
You know you can."	Ты сам прекрасно это знаешь.
"I won't, Mike.	- Не стану я этого делать, Майк.
Not ever again."	Никогда.
"Why?"	- Почему?
"I don't want to touch it.	- И близко подходить не хочу.
I don't want to see it.	Видеть не желаю.
I don't want to help them do what they're doing."	Не хочу помогать им делать то, что они делают.
"You can get a nice clean job in some other line."	- Можешь получить хорошую чистую работу по другой части.
"I would have to think on a nice clean job.	- На хорошей чистой работе мне придётся думать.
I don't want to think.	Я не хочу думать.

Not their way.	Во всяком случае, думать так, как думают они.
It will have to be their way, no matter where I go.	А куда бы я ни пошёл, мне придётся думать именно так.
I want a job where I won't have to think."	Мне нужна работа, где бы вообще не надо было думать.
"Architects don't take workmen's jobs."	- Архитекторы не поступают на места рабочих.
"That's all this architect can do."	- Этот архитектор ничего другого делать не умеет.
"You can learn something in no time."	- Ты же можешь в любой момент чему-нибудь подучиться.
"I don't want to learn anything."	- Не хочу ничему учиться.
"You mean you want me to get you into a construction gang, here, in town?"	- Ты хочешь, чтобы я устроил тебя в строительную бригаду прямо здесь, в городе?
"That's what I mean."	- Да, что-то вроде.
"No, God damn you!	- Нет, чёрт тебя возьми!
I can't!	Не могу!
I won't!	Не хочу!
I won't do it!"	Не буду!
"Why?"	- Почему?
"Red, to be putting yourself up like a show for all the bastards in this town to see?	- Рыжий, ты же выставишь себя напоказ перед всеми подонками в этом городе.
For all the sons of bitches to know they brought you down like this?	Чтобы все сукины дети знали, до чего они тебя довели?
For all of them to gloat?"	Чтобы всласть назлорадствовались?
Roark laughed.	Рорк засмеялся:
"I don't give a damn about that, Mike.	- Мне-то на это плевать, Майк.
Why should you?"	А ты что так завёлся?
"Well, I'm not letting you.	- Ну так я тебе не позволю.
I'm not giving the sons of bitches that kinda treat."	Не доставлю этим гадам такого удовольствия.
"Mike," Roark said softly, "there's nothing else for me to do."	- Майк, - тихо сказал Рорк, - мне больше ничего не остаётся.
"Hell, yes, there is.	- Чёрта с два!
I told you before.	Я и раньше тебе говорил.
You'll be listening to reason now.	А сейчас ты послушаешься умного совета.
I got all the dough you need until ... "	У меня хватит денег, чтобы ты...
"I'll tell you what I've told Austen Heller: If you ever offer me money again, that'll be the end between us."	- Я скажу тебе то, что когда-то сказал Остину Хэллеру. Если ты мне ещё раз предложишь деньги, между нами всё будет кончено.
"But why?"	- Но почему?

"Don't argue, Mike."	- Не спорь, Майк.
"But ... "	-Но...
"I'm asking you to do me a bigger favor.	- Я прошу тебя о более важной услуге.
I want that job.	Мне нужна работа.
You don't have to feel sorry for me.	И не надо меня жалеть.
I don't."	Я себя не жалею.
"But ... but what'll happen to you, Red?"	- Но... но что с тобой будет, рыжий?
"Where?"	- Когда?
"I mean ... your future?"	- Ну... в будущем.
"I'll save enough money and I'll come back.	- Заработаю денег и вернусь.
Or maybe someone will send for me before then."	Или кто-нибудь пришлёт за мной раньше.
Mike looked at him.	Майк посмотрел на него.
He saw something in Roark's eyes which he knew Roark did not want to be there.	Он увидел в глазах Рорка что-то такое, чего, как понял Майк, Рорку совсем не хотелось показывать.
"Okay, Red," said Mike softly.	- Ладно, рыжий, - тихо сказал Майк.
He thought it over for a long time. He said:	Он долго что-то обдумывал, а потом сказал:
"Listen, Red, I won't get you a job in town.	- Слушай, рыжий. Работу в городе я тебе искать не стану.
I just can't.	Не могу.
It turns my stomach to think of it.	При одной мысли наизнанку выворачивает.
But I'll get you something in the same line."	Но кое-что в этом духе я тебе устрою.
"All right.	- Хорошо.
Anything.	Всё что угодно.
It doesn't make any difference to me."	Мне безразлично.
"I've worked for all of that bastard Francon's pet contractors for so long I know everybody ever worked for him.	- Я так долго работал у всех любимых подрядчиков этой скотины Франкона, что знаю всех, кто там работает.
He's got a granite quarry down in Connecticut.	У него есть гранитная каменоломня в Коннектикуте.
One of the foremen's a great pal of mine.	Один из прорабов - мой хороший друг.
He's in town right now.	Он сейчас в городе.
Ever worked in a quarry before?"	Ты когда-нибудь работал на каменоломне?
"Once.	- Работал.
Long ago."	Очень давно.
"Think you'll like that?"	- Думаешь, тебя это устроит?
"Sure."	- Вполне.

"I'll go see him.	- Я навещу его.
We won't be telling him who you are, just a friend of mine, that's all."	Мы не скажем ему, кто ты такой. Просто друг, и всё.
"Thanks, Mike."	- Спасибо, Майк.
Mike reached for his coat, and then his hands fell back, and he looked at the floor.	Майк потянулся было за пальто, но опустил руки и посмотрел в пол.
"Red ... "	- Рыжий...
"It will be all right, Mike."	- Всё будет хорошо, Майк.
Roark walked home.	Рорк пошёл домой.
It was dark and the street was deserted.	На улице было темно и пустынно.
There was a strong wind.	Дул сильный ветер.
He could feel the cold, whistling pressure strike his cheeks.	Рорк чувствовал, как тугой, холодный, свистящий воздух бьёт его по щекам.
It was the only evidence of the flow ripping the air.	Это было единственное ощутимое проявление ветра.
Nothing moved in the stone corridor about him.	Ничто не шевелилось в каменном коридоре, окружавшем Рорка.
There was not a tree to stir, no curtains, no awnings; only naked masses of stone, glass, asphalt and sharp corners.	Ни деревца, которое могло бы шелохнуться, ни занавесок, ни тентов - лишь голые массы камня, стекло, асфальт, острые углы.
It was strange to feel that fierce movement against his face.	Было даже странно ощущать на лице яростные порывы ветра.
But in a trash basket on a corner a crumpled sheet of newspaper was rustling, beating convulsively against the wire mesh.	Но в урне на углу шелестел смятый лист газеты, судорожно колотясь о проволочные прутья.
It made the wind real.	И ветер перестал казаться нереальным.
In the evening, two days later, Roark left for Connecticut.	Через два дня вечером Рорк уехал в Коннектикут.
From the train, he looked back once at the skyline of the city as it flashed into sight and was held for some moments beyond the windows.	Из поезда он на мгновение увидел панораму города, промелькнувшую за окнами.
The twilight had washed off the details of the buildings.	Детали зданий были смыты сумерками.
They rose in thin shafts of a soft, porcelain blue, a color not of real things, but of evening and distance.	Дома поднимались тонкими колоннами мягкого голубого цвета. Этот цвет не был их настоящим цветом - его создавали вечернее освещение и расстояние.
They rose in bare outlines, like empty molds waiting to be filled.	Дома поднимались прямыми контурами, как ещё не заполненные каркасы.
The distance had flattened the city.	Расстояние сделало город плоским.
The single shafts stood immeasurably tall, out of scale to the rest of the earth.	Лишь одиночные шпили небоскрёбов стояли неизмеримо высоко, вне всякого соотношения со всем окружающим.

They were of their own world, and they held up to the sky the statement of what man had conceived and made possible.	Они образовывали свой собственный мир и свидетельствовали перед небом об осуществлённых замыслах человека.
They were empty molds.	Они были пустыми формами.
But man had come so far; he could go farther.	Но если человек оказался в силах создать их, он способен создать и неизмеримо большее.
The city on the edge of the sky held a question - and a promise.	Город на фоне неба таил в себе вопрос - и надежду.
Little pinheads of light flared up about the peak of one famous tower, in the windows of the Star Roof Restaurant.	На вершине одной знаменитой башни, в окнах ресторана "Звёздная крыша", мерцали крохотные точечки света.
Then the train swerved around a bend and the city vanished.	Потом поезд сделал поворот, и город исчез.
That evening, in the banquet hall of the Star Roof Restaurant, a dinner was held to celebrate the admittance of Peter Keating to partnership in the firm to be known henceforward as Francon & Keating.	В этот вечер в банкетном зале "Звёздной крыши" состоялся ужин в честь вступления Питера Китинга в партнёры фирмы, которая отныне должна была называться "Франкон и Китинг".
At the long table that seemed covered, not with a tablecloth, but with a sheet of light, sat Guy Francon.	Г ай Франкон сидел за длинным столом, покрытым, казалось, не скатертью, а полотнищем света.
Somehow, tonight, he did not mind the streaks of silver that appeared on his temples; they sparkled crisply against the black of his hair and they gave him an air of cleanliness and elegance, like the rigid white of his shirt against his black evening clothes.	Сегодня он как-то не слишком грустил по поводу серебряных прядей, появившихся у него на висках. Они ярко сверкали на фоне его чёрных волос и придавали ему чрезвычайно опрятный и элегантный вид, равно как и жёстко накрахмаленная рубашка, надетая к чёрному вечернему костюму.
In the place of honor sat Peter Keating.	На почётном месте восседал Питер Китинг.
He leaned back, his shoulders straight, his hand closed about the stem of a glass.	Он откинулся в кресле, расправив плечи и держа в пальцах ножку бокала.
His black curls glistened against his white forehead.	На его белом лбу блестели чёрные кудри.
In that one moment of silence, the guests felt no envy, no resentment, no malice.	В этот момент тишины гости не чувствовали ни зависти, ни обиды, ни злобы.
There was a grave feeling of brotherhood in the room, in the presence of the pale, handsome boy who looked solemn as at his first communion.	В зале царило неподдельное настроение братства, вызванное присутствием красивого бледного юноши, серьёзного, как при первом причастии.
Ralston Holcombe had risen to speak. He stood, his glass in hand.	Ралстон Холкомб поднялся, чтобы произнести тост, и застыл с бокалом в руке.
He had prepared his speech, but he was astonished to hear himself saying something quite different, in a voice of complete sincerity. He said:	Он приготовил тост, но, к великому собственному изумлению, услышал, что с абсолютной искренностью говорит нечто совсем иное:
"We are the guardians of a great human function. Perhaps of the greatest function among the endeavors of man.	- Мы - хранители великого человеческого предназначения, возможно, величайшего из всех, до которых оказался способен подняться человек.
We have achieved much and we have erred often.	Мы достигли многого, и мы часто ошибались.

But we are willing in all humility to make way for our heirs.	Но мы готовы со всем смирением уступить дорогу нашим наследникам.
We are only men and we are only seekers.	Мы всего лишь люди, всего лишь искатели.
But we seek for truth with the best there is in our hearts. We seek with what there is of the sublime granted to the race of men.	Но всем лучшим, что есть в наших сердцах, всеми высокими достоинствами, которыми наделён род человеческий, мы ищем правду.
It is a great quest.	Это величайшая миссия.
To the future of American Architecture!"	За будущее Американской Архитектуры!
Part Two: ELLSWORTH M. TOOHEY	Часть вторая. Эллсворт М. Тухи
1.	I
TO HOLD his fists closed tight, as if the skin of his palms had grown fast to the steel he clasped - to keep his feet steady, pressed down hard, the flat rock an upward thrust against his soles - not to feel the existence of his body, but only a few clots of tension: his knees, his wrists, his shoulders and the drill he held - to feel the drill trembling in a long convulsive shudder - to feel his stomach trembling, his lungs trembling, the straight lines of the stone ledges before him dissolving into jagged streaks of trembling - to feel the drill and his body gathered into the single will of pressure, that a shaft of steel might sink slowly into granite - this was all of life for Howard Roark, as it had been in the days of the two months behind him.	Стиснуть кулаки - так, чтобы кожа ладоней намертво вросла в сталь, которая пригрелась в руках. Твёрдо расставить ноги - так, чтобы остались вмятины в камне, ощутить ответное давление гранита на подошвы. Забыть о том, что есть тело, а не десяток осей напряжения - в пальцах, в запястьях, в плечах, в коленях, в отбойном молотке. Чувствовать только этот инструмент, захлёбывающийся в руках, его агонию и конвульсивную дрожь одновременно с дрожью собственного желудка и лёгких. Видеть лишь отвесный оскал гранита, постепенно превращающийся в цепочку угловатых дрожащих зубцов с паутиной трещин. Чувствовать, как отбойный молоток и воля в едином порыве устремляются в толщу сопротивляющегося камня. Вот из чего складывалась жизнь Говарда Рорка час за часом и день за днём на протяжении двух последних месяцев.
He stood on the hot stone in the sun.	Он стоял на раскалённых камнях под палящим солнцем.
His face was scorched to bronze.	Его лицо загорело так, словно покрылось бронзовым налётом.
His shirt stuck in long, damp patches to his back.	Его пропитанная потом рубашка прилипла к телу, и вся спина была в длинных мокрых потёках.
The quarry rose about him in flat shelves breaking against one another.	Вокруг него возвышался карьер, весь испещрённый переходящими один в другой выступами.
It was a world without curves, grass or soil, a simplified world of stone planes, sharp edges and angles.	Это был мир, лишённый травы и земли: мир каменных плато, крутых обрывов и скал.

The stone had not been made by patient centuries welding the sediment of winds and tides; it had come from a molten mass cooling slowly at unknown depth; it had been flung, forced out of the earth, and it still held the shape of violence against the violence of the men on its ledges.	Этот камень появился не в результате кропотливого труда столетий, склеивающих остатки дождей и приливов; он родился из раскалённой массы, медленно остывавшей в неведомых глубинах, затем был изгнан на землю и по сей день хранил в себе неистовую ярость, почти равную ярости вгрызающихся в него людей.
The straight planes stood witness to the force of each cut; the drive of each blow had run in an unswerving line; the stone had cracked open in unbending resistance.	Прямые линии свидетельствовали о мощи этого противоборства. Каждый удар обрушивался на скалу с безукоризненной точностью. Камень, неспособный гнуться и покоряться, с треском раскалывался.
Drills bored forward with a low, continuous drone, the tension of the sound cutting through nerves, through skulls, as if the quivering tools were shattering slowly both the stone and the men who held them.	Отбойные молотки вгрызались в него с тяжёлым нудным жужжанием; напряжённая тяжесть звука наваливалась на нервы, пронзала черепа, и казалось, что содрогающиеся инструменты дробят не только камень, но и людей, держащих их в руках.
He liked the work.	Ему нравилась эта работа.
He felt at times as if it were a match of wrestling between his muscles and the granite.	Временами ему казалось, что это борцовский поединок между его мышцами и гранитом.
He was very tired at night. He liked the emptiness of his body's exhaustion.	Ночью он валился с ног от усталости, но ему нравилось ощущение пустоты, вызванное телесным изнеможением.
Each evening he walked the two miles from the quarry to the little town where the workers lived.	Каждый вечер он проходил две мили от карьера до маленького городка, где жили рабочие.
The earth of the woods he crossed was soft and warm under his feet; it was strange, after a day spent on the granite ridges; he smiled as at a new pleasure, each evening, and looked down to watch his feet crushing a surface that responded, gave way and conceded faint prints to be left behind.	Земля в лесу, которым он шёл, была мягкой и тёплой, и, как ни странно, после каждого дня тяжёлой работы в карьере он улыбался от удовольствия, глядя под ноги. Он видел, как его ботинки вминаются в податливую землю, оставляя за ним неглубокие следы.
There was a bathroom in the garret of the house where he roomed; the paint had peeled off the floor long ago and the naked boards were gray-white.	На чердаке дома, который он снимал, стояла деревянная кадка. Краска давным-давно сошла с её дна и стенок, а голые доски приобрели светло-серый цвет.
He lay in the tub for a long time and let the cool water soak the stone dust out of his skin.	Говард подолгу лежал в ней, пока прохладная вода смывала каменную пыль с его кожи.
He let his head hang back, on the edge of the tub, his eyes closed.	Он откидывал голову на край кадки и закрывал глаза.
The greatness of the weariness was its own relief: it allowed no sensation but the slow pleasure of the tension leaving his muscles.	В огромную усталость давно уже прокралось какое-то особое облегчение; усталость подавляла все чувства, кроме одного - приятного ощущения того, как напряжение постепенно покидает мышцы.
He ate his dinner in a kitchen, with other quarry workers.	Рорк ужинал на кухне вместе с другими рабочими из каменоломни.

He sat alone at a table in a corner; the fumes of the grease, crackling eternally on the vast gas range, hid the rest of the room in a sticky haze.	Он сидел в одиночестве за столом в углу. Чад от подгоревшего жира, который беспрестанно трещал на огромной газовой плите, наполнял комнату едким дымом.
He ate little. He drank a great deal of water; the cold, glittering liquid in a clean glass was intoxicating.	Рорк ел мало, зато пил много воды; прохладная сверкающая жидкость в прозрачном стакане опьяняла.
He slept in a small wooden cube under the roof.	Он спал в крохотной каморке под самой крышей.
The boards of the ceiling slanted down over his bed.	Потолочные балки почти касались его кровати.
When it rained, he could hear the burst of each drop against the roof, and it took an effort to realize why he did not feel the rain beating against his body.	Когда шёл дождь, он слышал, как каждая капля стучит по крыше, и ему стоило больших усилий понять, почему он не чувствует, как дождь стучит по его телу.
Sometimes, after dinner, he would walk into the woods that began behind the house.	Иногда после ужина Рорк уходил в лес, который начинался сразу за домом.
He would stretch down on the ground, on his stomach, his elbows planted before him, his hands propping his chin, and he would watch the patterns of veins on the green blades of grass under his face; he would blow at them and watch the blades tremble then stop again.	Там он ложился на живот, упираясь локтями в землю. Подпирая подбородок ладонями, он разглядывал узоры прожилок в травинках, что стелились перед ним. Он дул на них и наблюдал, как они то заволнуются, то снова замрут.
He would roll over on his back and lie still, feeling the warmth of the earth under him.	Он перекатывался на спину и лежал неподвижно, чувствуя тепло земли под собой.
Far above, the leaves were still green, but it was a thick, compressed green, as if the color were condensed in one last effort before the dusk coming to dissolve it.	Высоко над ним замерли всё ещё зелёные листья, но их зелень была тёмной, концентрированной, будто собрала все усилия перед тем, как темнота поглотит её.
The leaves hung without motion against a sky of polished lemon yellow; its luminous pallor emphasized that its light was failing.	Листья неподвижно застыли на фоне лимонно-жёлтого неба; его светящаяся бледность плавно утекала за горизонт.
He pressed his hips, his back into the earth under him; the earth resisted, but it gave way; it was a silent victory; he felt a dim, sensuous pleasure in the muscles of his legs.	Рорк вжимался бёдрами и спиной в землю; земля сопротивлялась, но нехотя поддавалась. Это была молчаливая победа, и по мускулам его ног разливалась незнакомая радость.
Sometimes, not often, he sat up and did not move for a long time; then he smiled, the slow smile of an executioner watching a victim.	Случалось, правда не часто, что он садился и долгое время сидел неподвижно, затем улыбался ленивой улыбкой палача, наблюдающего за жертвой.
He thought of his days going by, of the buildings he could have been doing, should have been doing and, perhaps, never would be doing again.	Он думал о том, что жизнь проходит мимо, о зданиях, которые он мог бы и даже должен был построить, но которые, возможно, никогда не появятся на этой планете.
He watched the pain's unsummoned appearance with a cold, detached curiosity; he said to himself: Well, here it is again.	Он прислушивался к своей боли с холодным отрешённым любопытством и говорил себе: "Ну вот, опять".
He waited to see how long it would last.	Он ждал, желая понять, как долго будет продолжаться эта боль.

It gave him a strange, hard pleasure to watch his fight against it, and he could forget that it was his own suffering; he could smile in contempt, not realizing that he smiled at his own agony.	Он наблюдал, как его Я борется с ней, и испытывал от этого странное и тяжкое удовольствие. Ему даже удавалось забыть, что страдает он сам. Он мог презрительно усмехнуться, не понимая того, что усмехается над собственной агонией.
Such moments were rare. But when they came, he felt as he did in the quarry: that he had to drill through granite, that he had to drive a wedge and blast the thing within him which persisted in calling to his pity.	Такие моменты были редки, но, когда они приходили, он испытывал те же чувства, что и в карьере: он должен дробить гранит, должен вбивать клин и вышибать эту внутреннюю тоску, которая упорно стремилась пробудить в нём жалость к себе.
Dominique Francon lived alone, that summer, in the great Colonial mansion of her father's estate, three miles beyond the quarry town.	Доминик Франкон тем летом жила одна в огромном особняке в колониальном стиле в имении отца, в трёх милях от рабочего городка.
She received no visitors.	Она никого не принимала.
An old caretaker and his wife were the only human beings she saw, not too often and merely of necessity; they lived some distance from the mansion, near the stables; the caretaker attended to the grounds and the horses; his wife attended to the house and cooked Dominique's meals.	Старый управляющий и его жена были единственными людьми, которых она видела, да и то по необходимости. Они жили на некотором расстоянии от особняка, недалеко от конюшен. Управляющий смотрел за усадьбой и лошадьми, а его жена вела хозяйство в доме и готовила для Доминик.
The meals were served with the gracious severity the old woman had learned in the days when Dominique's mother lived and presided over the guests in that great dining room.	Пожилая женщина прислуживала с вежливой строгостью, которой научилась в те дни, когда мать Доминик жила здесь и восседала на почётном месте в большой столовой среди гостей.
At night Dominique found her solitary place at the table laid out as for a formal banquet, the candles lighted, the tongues of yellow flame standing motionless like the shining metal spears of a guard of honor.	Вечером Доминик садилась одна за стол, накрытый словно для официального банкета. Зажигались свечи, и язычки жёлтого пламени стояли неподвижными сверкающими металлическими копьями почётного караула.
The darkness stretched the room into a hall, the big windows rose like a flat colonnade of sentinels.	Темнота растягивала комнату до размеров дворцового зала, оцепленного шеренгой неусыпных стражей - больших окон.
A shallow crystal bowl stood in a pool of light in the center of the long table, with a single water lily spreading white petals about a heart yellow like a drop of candle fire.	Большая хрустальная ваза, залитая светом, стояла в центре длинного стола. В ней плавала всего одна кувшинка, чьи лепестки раскинулись вокруг сердцевины, жёлтой, как язычки огня свечей.
The old woman served the meal in unobtrusive silence, and disappeared from the house as soon as she could afterward.	Старая женщина подавала на стол молча и незаметно и исчезала из дома сразу после выполнения своих обязанностей.
When Dominique walked up the stairs to her bedroom, she found the fragile lace folds of her nightgown laid out on the bed.	Когда Доминик поднималась в свою спальню, на кровати уже лежала ночная рубашка с тонким кружевом.

In the morning she entered her bathroom and found water in the sunken bathtub, the hyacinth odor of her bath sails, the aquamarine tiles polished, shining under her feet, her huge towels spread out like snowdrifts to swallow her body - yet she heard no steps and felt no living presence in the house.	Утром, когда она входила в туалетную, её уже ждала ванна, полная воды, благоухающей гиацинтом; отполированный зелёно-голубой кафель блестел под её ногами, огромные полотенца, раскинувшиеся как снежные сугробы, жаждали обнять её тело, и тем не менее она не слышала ни звука и не чувствовала чужого присутствия в доме.
The old woman's treatment of Dominique had the same reverent caution with which she handled the pieces of Venetian glass in the drawing-room cabinets.	Старая женщина обращалась с Доминик с такой же почтительной заботой, как и с венецианским стеклом в шкафчиках гостиной.
Dominique had spent so many summers and winters, surrounding herself with people in order to feel alone, that the experiment of actual solitude was an enchantment to her and a betrayal into a weakness she had never allowed herself: the weakness of enjoying it.	Доминик провела столько лет и зим в окружении людей только ради того, чтобы чувствовать себя одинокой, что опыт реального одиночества всегда производил на неё магическое действие. Исподволь оно привило ей слабость, которую Доминик никогда прежде не позволяла себе: она полюбила одиночество.
She stretched her arms and let them drop lazily, feeling a sweet, drowsy heaviness above her elbows, as after a first drink.	Доминик вытянула руки, затем лениво опустила их, чувствуя сладкую, вялую истому в локтях, как после первого бокала вина.
She was conscious of her summer dresses, she felt her knees, her thighs encountering the faint resistance of cloth when she moved, and it made her conscious not of the cloth, but of her knees and thighs.	Было приятно чувствовать на себе летнее платье, чувствовать, как колени и бёдра встречают слабое сопротивление ткани при движении; при этом она ощущала не столько ткань, сколько собственное тело.
The house stood alone amidst vast grounds, and the woods stretched beyond; there were no neighbors for miles.	Дом стоял в одиночестве посреди огромного поместья. Вдали простирались леса, на целые мили вокруг не было ни души.
She rode on horseback down long, deserted roads, down hidden paths leading nowhere.	Она скакала на лошади по пустынным длинным дорогам, по укромным тропинкам, ведущим в никуда.
Leaves glittered in the sun and twigs snapped in the wind of her flying passage.	Листья блестели на солнце, ветки били её по лицу, когда она проносилась мимо.
She caught her breath at times from the sudden feeling that something magnificent and deadly would meet her beyond the next turn of the road; she could give no identity to what she expected, she could not say whether it was a sight, a person or an event; she knew only its quality - the sensation of a defiling pleasure.	Временами у неё захватывало дыхание от неожиданного чувства, что нечто великолепно-ужасное встретится ей за следующим поворотом дороги. Она не смогла бы объяснить, что именно она ожидала встретить. Она не могла сказать, будет ли это какой-то пейзаж, человек или событие; Доминик знала лишь об одном свойстве этого: оно осквернит её удовольствие.
Sometimes she started on foot from the house and walked for miles, setting herself no goal and no hour of return.	Иногда она выходила из дому пешком и шла милю за милей, не зная, с какой целью идёт и когда вернётся.

Cars passed her on the road; the people of the quarry town knew her and bowed to her; she was considered the chatelaine of the countryside, as her mother had been long ago.	Мимо неё проезжали машины, люди из рабочего городка знали её и кивали ей, её считали хозяйкой особняка, какой в своё время была её мать.
She turned off the road into the woods and walked on, her arms swinging loosely, her head thrown back, watching the tree tops.	Она сворачивала с дороги и шла по лесу, свободно размахивая руками. Она запрокидывала голову, чтобы видеть верхушки деревьев.
She saw clouds swimming behind the leaves; it looked as if a giant tree before her were moving, slanting, ready to fall and crush her; she stopped; she waited, her head thrown back, her throat pulled tight; she felt as if she wanted to be crushed.	Она видела облака, плывущие над листвой, и казалось, что гигантское дерево перед ней двигалось и наклонялось, готовое рухнуть и раздавить её. Она останавливалась и замирала с откинутой головой, её горло сжималось, и ей казалось, что она хочет быть раздавленной.
Then she shrugged and went on.	Затем она вздрагивала и шла дальше.
She flung thick branches impatiently out of her way and let them scratch her bare arms.	Она нетерпеливо отгибала толстые ветки с дороги, и они царапали её голые руки.
She walked on long after she was exhausted, she drove herself forward against the weariness of her muscles.	Она продолжала идти и после того, как начинала чувствовать усталость, толкая себя вперёд, сопротивляясь усталости.
Then she fell down on her back and lay still, her arms and legs flung out like a cross on the ground, breathing in release, feeling empty and flattened, feeling the weight of the air like a pressure against her breasts.	Затем она падала на спину и лежала неподвижно, раскинув крестом руки и ноги, и дышала с облегчением, чувствуя себя опустошённой и выдохшейся, ощущая тяжесть воздуха, будто наступившего на грудь.
Some mornings, when she awakened in her bedroom, she heard the explosions of blasting at the granite quarry.	Иногда, по утрам, просыпаясь в своей спальне, она слышала взрывы в гранитном карьере.
She stretched, her arms flung back above her head on the white silk pillow, and she listened.	Она закидывала руки за голову, клала их на белую шёлковую подушку и слушала.
It was the sound of destruction and she liked it.	Это был звук разрушения, и он нравился ей.
Because the sun was too hot, that morning, and she knew it would be hotter at the granite quarry, because she wanted to see no one and knew she would face a gang of workers, Dominique walked to the quarry.	Так как солнце пекло в то утро как никогда и она знала, что в гранитном карьере будет ещё жарче, так как она не хотела никого видеть и знала, что встретит там целую бригаду рабочих, - Доминик пошла в карьер.
The thought of seeing it on that blazing day was revolting; she enjoyed the prospect.	Сама мысль пойти в карьер в этот жаркий день была омерзительна; и она радовалась этой перспективе.
When she came out of the woods to the edge of the great stone bowl, she felt as if she were thrust into an execution chamber filled with scalding steam.	Когда она вышла из леса к краю каменного ущелья, ей показалось, что она попала в камеру пыток, наполненную раскалённым паром.
The heat did not come from the sun, but from that broken cut in the earth, from the reflectors of flat ridges.	Пар шёл не от солнца, а от этого гигантского разлома в земле, от отражающих солнце каменных гряд.
Her shoulders, her head, her back, exposed to the sky, seemed cool while she felt the hot breath of the stone rising up her legs, to her chin, to her nostrils.	Её плечи, голова и спина, открытые воздуху, чувствовали прохладу, но в то же время она ощущала, как раскалённое дыхание скалы поднимается по ногам, к подбородку, к ноздрям.

The air shimmered below, sparks of fire shot through the granite; she thought the stone was stirring, melting, running in white trickles of lava.	Внизу воздух плавился: по поверхности гранита пробегали огненные искорки, и ей показалось, что камни шевелятся, плавятся и бегут белыми потоками лавы.
Drills and hammers cracked the still weight of the air.	Молотки и буры разбили вдребезги неподвижную тяжесть воздуха.
It was obscene to see men on the shelves of the furnace.	Было ужасно видеть живых людей на углях этой топки.
They did not look like workers, they looked like a chain gang serving an unspeakable penance for some unspeakable crime.	Они не были похожи на рабочих, они выглядели как каторжники, которые несли немыслимое наказание за немыслимое преступление.
She could not turn away.	Она не могла отвести взгляда.
She stood, as an insult to the place below.	Она стояла словно воплощение оскорбления и издёвки над всем, что творилось внизу.
Her dress - the color of water, a pale green-blue, too simple and expensive, its pleats exact like edges of glass - her thin heels planted wide apart on the boulders, the smooth helmet of her hair, the exaggerated fragility of her body against the sky -flaunted the fastidious coolness of the gardens and drawing rooms from which she came.	Её платье цвета воды, нежно-голубого цвета, слишком простое и дорогое, его складки, напоминавшие хрустальные грани, её тонкие каблуки, широко расставленные среди гальки, волны её волос, подчёркнутая хрупкость всего её облика на фоне неба - всё это как бы подразумевало утончённую прохладу садов и гостиных, из которых она пришла сюда.
She looked down.	Она глянула вниз.
Her eyes stopped on the orange hair of a man who raised his head and looked at her.	Её глаза остановились на ярко-рыжих волосах человека, который поднял голову и взглянул на неё.
She stood very still, because her first perception was not of sight, but of touch: the consciousness, not of a visual presence, but of a slap in the face.	Она стояла неподвижно, потому что её первым ощущением было, будто до неё кто-то дотронулся - словно тихонько ударил по лицу.
She held one hand awkwardly away from her body, the fingers spread wide on the air, as against a wall.	Она неловко отвела одну руку назад, широко растопырив пальцы, словно упёршись ими в стену.
She knew that she could not move until he permitted her to.	Она знала, что не сможет двигаться до тех пор, пока он не отпустит её.
She saw his mouth and the silent contempt in the shape of his mouth; the planes of his gaunt, hollow cheeks; the cold, pure brilliance of the eyes that had no trace of pity.	Она видела его рот и молчаливое презрение, сквозившее в форме губ, его исхудалые, впалые щёки, холодный и чистый блеск его глаз, в которых не было ни капли жалости.
She knew it was the most beautiful face she would ever see, because it was the abstraction of strength made visible.	Она знала, что это самое прекрасное лицо из всех, что ей когда-либо доводилось видеть, потому что оно было живым воплощением силы как таковой.
She felt a convulsion of anger, of protest, of resistance - and of pleasure.	Она почувствовала в себе вспышку гнева, протеста, сопротивления и... удовольствия.
He stood looking up at her; it was not a glance, but an act of ownership.	Он стоял и смотрел на неё снизу вверх, и это был не просто взгляд, а утверждение прав собственника.

She thought she must let her face give him the answer he deserved.	Доминик подумала, что нужно заставить себя придать лицу выражение, которое послужило бы достойным ответом этому наглецу.
But she was looking, instead, at the stone dust on his burned arms, the wet shirt clinging to his ribs, the lines of his long legs.	Но вместо этого она смотрела на его загорелые руки, покрытые каменной пылью, на мокрую рубашку, прилипшую к рёбрам, на его длинные ноги.
She was thinking of those statues of men she had always sought; she was wondering what he would look like naked.	Она вспомнила те мужские статуи, которые так любила: "Интересно, как он выглядит обнажённый?"
She saw him looking at her as if he knew that.	Он смотрел на неё, как будто зная, о чём она думает.
She thought she had found an aim in life - a sudden, sweeping hatred for that man.	Она осознала, что неожиданно у неё появилась цель в жизни - беззаветно ненавидеть этого человека.
She was first to move.	Доминик пошевелилась первой.
She turned and walked away from him.	Она повернулась и пошла прочь.
She saw the superintendent of the quarry on the path ahead, and she waved.	Она увидела управляющего каменоломней впереди на тропинке и взмахнула рукой.
The superintendent rushed forward to meet her.	Управляющий проворно устремился к ней.
"Why, Miss Francon!" he cried.	- Мисс Франкон! - воскликнул он.
"Why, how do you do, Miss Francon!"	- Не верю своим глазам! Здравствуйте, мисс Франкон.
She hoped the words were heard by the man below.	Она надеялась, что тот человек внизу услышит эти слова.
For the first time in her life, she was glad of being Miss Francon, glad of her father's position and possessions, which she had always despised. She thought suddenly that the man below was only a common worker, owned by the owner of this place, and she was almost the owner of this place.	Первый раз в жизни она радовалась тому, что она - мисс Франкон, гордилась положением и влиятельностью своего отца и тем, что тот человек внизу - простой рабочий, собственность владельца этого места, а она почти владелица.
The superintendent stood before her respectfully.	Вся фигура управляющего выражала почтение.
She smiled and said:	Она улыбнулась и сказала:
"I suppose I'll inherit the quarry some day, so I thought I should show some interest in it once in a while."	- Я полагаю, что унаследую когда-нибудь эту каменоломню, и решила, что стоит время от времени проявлять к ней интерес.
The superintendent preceded her down the path, displayed his domain to her, explained the work.	Управляющий пригласил её последовать за ним по тропинке и начал показывать ей свои владения, объясняя, в чём состоит работа.
She followed him far to the other side of the quarry; she descended to the dusty green dell of the work sheds; she inspected the bewildering machinery.	Она прошла за ним далеко - до противоположной стороны карьера. Спустилась в пыльную зелёную лощину к рабочим ангарам, осмотрела загадочные механизмы.

She allowed a convincingly sufficient time to elapse. Then she walked back, alone, down the edge of the granite bowl.	Потратив на всё это уйму времени, она пошла назад, теперь уже одна, вниз по краю гранитной чаши.
She saw him from a distance as she approached.	Она узнала его издалека и продолжала наблюдать за ним до тех пор, пока не подошла совсем близко.
He was working.	Он работал.
She saw one strand of red hair that fell over his face and swayed with the trembling of the drill.	Она заметила, что прядь его рыжих волос упала на лицо и вздрагивает в такт отбойному молотку.
She thought - hopefully - that the vibrations of the drill hurt him, hurt his body, everything inside his body.	Она с надеждой подумала, что вибрирующий инструмент причиняет ему боль - боль всему его телу, внутри и снаружи.
When she was on the rocks above him, he raised his head and looked at her; she had not caught him noticing her approach; he looked up as if he expected her to be there, as if he knew she would be back.	Когда Доминик оказалась прямо над ним, он поднял голову и взглянул на неё, хотя ей казалось, что он не заметил её появления. Он взглянул вверх, как будто рассчитывал увидеть её там, как будто знал, что она вернётся.
She saw the hint of a smile, more insulting than words.	Она увидела подобие улыбки, которая была даже более обидной, чем слова.
He sustained the insolence of looking straight at her, he would not move, he would not grant the concession of turning away - of acknowledging that he had no right to look at her in such manner.	Он продолжал смотреть ей в лицо с оскорбительным высокомерием, он не двигался, не сделал ей уступки - не отвернулся, чтобы тем самым признать, что не имеет права так смотреть на неё.
He had not merely taken that right, he was saying silently that she had given it to him.	Он не просто присвоил его себе, а сказал без всяких слов, что она сама дала ему это право.
She turned sharply and walked on, down the rocky slope, away from the quarry.	Она резко отвернулась и двинулась по скалистому склону подальше от карьера.
It was not his eyes, not his mouth that she remembered, but his hands.	Не глаза его, не рот вспоминались ей, а руки.
The meaning of that day seemed held in a single picture she had noted: the simple instant of his one hand resting against granite.	Весь смысл этого дня запечатлелся в её памяти как бы в виде одного мгновения, когда он стоял, опершись одной рукой о гранит.
She saw it again: his fingertips pressed to the stone, his long fingers continuing the straight lines of the tendons that spread in a fan from his wrist to his knuckles.	Она снова увидела эту картину: его ногти впаяны в камень, длинные пальцы продолжают прямые линии сухожилий, что раскинулись веером от запястья до суставов этих пальцев.
She thought of him, but the vision present through all her thoughts was the picture of that hand on the granite.	Она думала о нём, но перед глазами всё время стояла эта картина - его рука на граните.
It frightened her; she could not understand it.	Это пугало её, но почему - она объяснить не могла.
He's only a common worker, she thought, a hired man doing a convict's labor.	"Он всего лишь простой рабочий, - думала она, -наёмный рабочий, выполняющий работу каторжника".
She thought of that, sitting before the glass shelf of her dressing table.	Она думала об этом, сидя перед зеркальной полкой своего туалетного столика.

She looked at the crystal objects spread before her; they were like sculptures in ice - they proclaimed her own cold, luxurious fragility; and she thought of his strained body, of his clothes drenched in dust and sweat, of his hands.	Она смотрела на хрустальные предметы, лежащие напротив неё. Они были похожи на ледяные статуи и словно напоминали о её собственной холодно-утончённой хрупкости. Она думала о его мускулистом теле, о его одежде, насквозь пропитанной пылью и потом, о его руках.
She stressed the contrast, because it degraded her.	Она мысленно обостряла контраст между ним и собой, потому что это унижало её.
She leaned back, closing her eyes.	Она откинула голову и закрыла глаза.
She thought of the many distinguished men whom she had refused.	Доминик вспомнила о тех достойных людях, которым отказала.
She thought of the quarry worker.	И ещё - о том рабочем в карьере.
She thought of being broken - not by a man she admired, but by a man she loathed.	Она поняла, что сломлена, - но не тем, кто сумел бы вызвать её восхищение, а человеком, которого она презирает.
She let her head fall down on her arm; the thought left her weak with pleasure.	Она уронила голову на руки - эта мысль внушила ей такое наслаждение, что силы оставили её.
For two days she made herself believe that she would escape from this place; she found old travel folders in her trunk, studied them, chose the resort, the hotel and the particular room in that hotel, selected the train she would take, the boat and the number of the stateroom.	Два дня она старалась заставить себя поверить, что сможет уехать отсюда. Она нашла старые путеводители в своём саквояже, изучила их, выбрала курорт, отель и конкретную комнату в этом отеле, выбрала поезд, на котором поедет, пароход и номер каюты.
She found a vicious amusement in doing that, because she knew she would not take this trip she wanted; she would go back to the quarry.	Она находила порочное удовольствие в этом занятии, так как знала, что не сможет отправиться в путешествие, понимала, что вернётся в карьер.
She went back to the quarry three days later.	Доминик пошла в карьер через три дня.
She stopped over the ledge where he worked and she stood watching him openly.	Она остановилась у края над тем местом, где он работал, и стояла, откровенно глядя на него.
When he raised his head, she did not turn away.	Когда он поднял голову, она не отвернулась.
Her glance told him she knew the meaning of her action, but did not respect him enough to conceal it.	Её взгляд говорил ему, что она понимает значение своего поступка, но не уважает его настолько, чтобы отказаться от него.
His glance told her only that he had expected her to come.	По его взгляду она поняла - он знал, что она придёт.
He bent over his drill and went on with his work.	Он склонился над молотком и продолжал работать.
She waited.	Она ждала.
She wanted him to look up.	Она хотела, чтобы он поднял голову.
She knew that he knew it.	Она знала, что он знает это.
He would not look again.	Но он больше не взглянул на неё.
She stood, watching his hands, waiting for the moments when he touched stone.	Она стояла, наблюдая за его руками, ожидая момента, когда он дотронется до камня.
She forgot the drill and the dynamite.	Она забыла про молоток и динамит.

She liked to think of the granite being broken by his hands.	Перед ней остался лишь гранит, который крушили его руки.
She heard the superintendent calling her name, hurrying to her up the path.	Она услышала, как управляющий приветствует её, торопливо идя к ней по тропинке.
She turned to him when he approached.	Она повернулась к нему, когда он подошёл.
"I like to watch the men working," she explained.	- Мне нравится смотреть, как они работают, -объяснила она.
"Yes, quite a picture, isn't it?" the superintendent agreed.	- Да уж, видок, не правда ли? - согласился управляющий.
"There's the train starting over there with another load."	- Вон сейчас пойдут гружёные вагонетки.
She was not watching the train.	Она не смотрела на вагонетки.
She saw the man below looking at her, she saw the insolent hint of amusement tell her that he knew she did not want him to look at her now.	Она видела мужчину внизу, который смотрел на неё, она видела по его глазам, что он понимает, что она не хочет, чтобы он смотрел на неё в этот момент, и это было для неё оскорбительно.
She turned her head away.	Она отвернула голову.
The superintendent's eyes traveled over the pit and stopped on the man below them.	Взгляд управляющего пробежал по площадке и остановился на человеке внизу.
"Hey, you down there!" he shouted.	- Эй, ты, там внизу! - крикнул он.
"Are you paid to work or to gape?"	- Тебе платят за то, чтобы ты работал, а не зевал!
The man bent silently over his drill.	Мужчина молча согнулся над молотком.
Dominique laughed aloud.	Доминик громко рассмеялась.
The superintendent said:	Управляющий сказал:
"It's a tough crew we got down here, Miss Francon ...	- У нас здесь грубый народ, мисс Франкон.
Some of 'em even with jail records."	У некоторых из них преступное прошлое.
"Has that man a jail record?" she asked, pointing down.	- А вон тот мужлан? - спросила она, показав вниз.
"Well, I couldn't say.	- Ну, точно не могу сказать.
Wouldn't know them all by sight."	Всех не упомнишь.
She hoped he had.	Она надеялась, что у него была судимость.
She wondered whether they whipped convicts nowadays.	Ей было интересно знать, секут ли заключённых в наше время.
She hoped they did.	Она надеялась, что секут.
At the thought of it, she felt a sinking gasp such as she had felt in childhood, in dreams of falling down a long stairway; but she felt the sinking in her stomach.	При этой мысли у неё перехватило дыхание, как в детстве, во сне, когда она падала с высокой лестницы, и она почувствовала, как засосало под ложечкой.
She turned brusquely and left the quarry.	Она резко повернулась и ушла из карьера.
She came back many days later.	Она вернулась туда лишь много дней спустя.

She saw him, unexpectedly, on a flat stretch of stone before her, by the side of the path.	Она увидела его внезапно - прямо перед собой, на плоском камне сбоку от тропинки.
She stopped short.	Она резко остановилась.
She did not want to come too close.	Ей не хотелось подходить слишком близко.
It was strange to see him before her, without the defense and excuse of distance.	Было странно видеть его так близко, не имея тех преимуществ, которые давало расстояние.
He stood looking straight at her.	Он стоял, глядя ей прямо в лицо.
Their understanding was too offensively intimate, because they had never said a word to each other.	Их взаимопонимание было унизительно в своей полноте - ведь они до сих пор не обменялись и парой слов.
She destroyed it by speaking to him.	Она уничтожила это ощущение, заговорив.
"Why do you always stare at me?" she asked sharply. She thought with relief that words were the best means of estrangement.	- Почему вы всегда так смотрите на меня? -спросила она резким тоном и с облегчением подумала, что слова - лучшее средство отчуждения.
She had denied everything they both knew by naming it.	Словами она отрекалась от всего, что было понятно им обоим.
For a moment, he stood silently, looking at her.	Мгновение он стоял молча и глядел на неё.
She felt terror at the thought that he would not answer, that he would let his silence tell her too clearly why no answer was necessary.	Она почувствовала ужас при мысли, что он не ответит и своим молчанием даст ей понять, что никакой ответ не нужен.
But he answered. He said:	Но он ответил:
"For the same reason you've been staring at me."	- По той же причине, что и вы.
"I don't know what you're talking about."	-Я не знаю, о чём вы говорите.
"If you didn't, you'd be much more astonished and much less angry, Miss Francon."	- Если бы вы не знали, то были бы несколько сильнее удивлены и не так озлоблены, мисс Франкон.
"So you know my name?"	-Так вы знаете моё имя?
"You've been advertising it loudly enough."	- Вы достаточно громко рекламировали его.
"You'd better not be insolent.	- А вам бы не надо быть таким высокомерным.
I can have you fired at a moment's notice, you know."	Я могу сделать так, что вас уволят в один момент, знаете ли!
He turned his head, looking for someone among the men below. He asked:	Он повернул голову, выискивая кого-то среди людей внизу, и спросил:
"Shall I call the superintendent?"	- Позвать управляющего?
She smiled contemptuously.	Она презрительно улыбнулась:
"No, of course not.	- Нет, конечно же, нет.
It would be too simple.	Это было бы слишком просто.
But since you know who I am, it would be better if you stopped looking at me when I come here.	Но так как вы знаете, кто я, будет лучше, если вы перестанете смотреть на меня, когда я прихожу сюда.

It might be misunderstood."	Это может быть неправильно понято.
"I don't think so."	- Я так не думаю.
She turned away.	Она отвернулась.
She had to control her voice.	Нужно было, чтобы голос звучал спокойно.
She looked over the stone ledges. She asked:	Она посмотрела на каменные выступы и спросила:
"Do you find it very hard to work here?" "Yes. Terribly."	- Как вам работается здесь? Не слишком тяжело? - Ужасно тяжело!
"Do you get tired?"	- Вы устаёте?
"Inhumanly."	- Нечеловечески.
"How does that feel?"	- И как это проявляется?
"I can hardly walk when the day's ended.	- Я с трудом передвигаю ноги, когда кончается рабочий день.
I can't move my arms at night.	Ночью не могу пошевелить руками.
When I lie in bed, I can count every muscle in my body to the number of separate, different pains."	Когда лежу в кровати, я могу пересчитать каждый мускул по количеству мест, которые болят.
She knew suddenly that he was not telling her about himself; he was speaking of her, he was saying the things she wanted to hear and telling her that he knew why she wanted to hear these particular sentences.	Она вдруг поняла, что он рассказывает не о себе, он говорил о ней, говорил ей то, что она хотела услышать, и одновременно - что он знает, что она хочет услышать именно это.
She felt anger, a satisfying anger because it was cold and certain.	Она почувствовала злость, приятную злость, холодную и целенаправленную.
She felt also a desire to let her skin touch his; to let the length of her bare arm press against the length of his; just that; the desire went no further.,	Она также почувствовала желание дотронуться своей кожей до его кожи, прижать свои голые руки к его рукам. Только это. Дальше желание не заходило.
She was asking calmly:	Она тихо спросила:
"You don't belong here, do you?	- Вам здесь не место, не так ли?
You don't talk like a worker.	Вы говорите не как рабочий.
What were you before?"	Кто вы такой?
"An electrician.	- Электрик.
A plumber.	Водопроводчик.
A plasterer. Many things."	Штукатур и многое другое.
"Why are you working here?"	-Так почему вы работаете именно здесь?
"For the money you're paying me, Miss Francon."	- Из-за денег, что вы платите мне, мисс Франкон.
She shrugged.	Её передёрнуло.
She turned and walked away from him up the path.	Она отвернулась и пошла прочь от него вверх по тропинке.
She knew that he was looking after her.	Она знала, что он смотрит ей вслед.
She did not glance back.	Она не оглянулась.

She continued on her way through the quarry, and she left it as soon as she could, but she did not go back down the path where she would have to see him again.	Она пошла дальше через карьер и выбралась из него при первой возможности, но не вернулась назад на тропинку, где ей пришлось бы увидеть его снова.
2.	II
DOMINIQUE awakened each morning to the prospect of a day made significant by the existence of a goal to be reached: the goal of making it a day on which she would not go to the quarry.	Каждое утро Доминик просыпалась с мыслью о том, как она проведёт день. Это было очень важно, так как она преследовала определённую цель - не ходить сегодня в карьер.
She had lost the freedom she loved.	Она потеряла свободу, которую так любила.
She knew that a continuous struggle against the compulsion of a single desire was compulsion also, but it was the form she preferred to accept.	Она знала, что продолжительная борьба против власти одной-единственной страсти сама по себе тоже рабство, но такая форма цепей её устраивала.
It was the only manner in which she could let him motivate her life.	Только так она могла допустить его присутствие в своей жизни.
She found a dark satisfaction in pain - because that pain came from him.	Она находила мрачное удовлетворение в боли, потому что эта боль исходила от него.
She went to call on he distant neighbors, a wealthy, gracious family who had bored her in New York; she had visited no one all summer.	Она сходила в гости к дальним соседям, в семью безупречно богатых и снисходительно любезных людей, которые так надоели ей в Нью-Йорке. Она ещё никого не навещала этим летом.
They were astonished and delighted to see her.	Они были удивлены и польщены её приходом.
She sat among a group of distinguished people at the edge of a swimming pool. She watched the air of fastidious elegance around her.	Доминик сидела в группе достойных людей на краю плавательного бассейна и наслаждалась собственной аурой изощрённой элегантности.
She watched the deference of these people's manner when they spoke to her.	Она видела, с каким почтением обращаются к ней люди.
She glanced at her own reflection in the pooname = "note" she looked more delicately austere than any among them.	Она взглянула на своё отражение в бассейне: она выглядела более утончённой и строгой, чем любой из окружающих её людей.
And she thought, with a vicious thrill, of what these people would do if they read her mind in this moment; if they knew that she was thinking of a man in a quarry, thinking of his body with a sharp intimacy as one does not think of another's body but only of one's own.	Со злым волнением Доминик представила, как поступили бы эти люди, если бы могли прочесть её мысли в этот момент, если бы они знали, что она думает о каменотёсе, думает о его теле с такой интимностью, с какой никто не думает о чужом теле, - так можно думать только о своём.
She smiled; the cold purity of her face prevented them from seeing the nature of that smile.	Она улыбнулась холодной и чистой улыбкой, по которой никто не смог бы догадаться, чем она на самом деле вызвана.
She came back again to visit these people - for the same of such thoughts in the presence of their respect for her.	Она вновь и вновь приходила к соседям лишь ради того, чтобы эти мысли нашли себе достойное обрамление в уважении людей, которые её окружали.
One evening, a guest offered to drive her back to her house.	Однажды вечером один из гостей предложил отвезти её домой.

He was an eminent young poet. He was pale and slender; he had a soft, sensitive mouth, and eyes hurt by the whole universe.	Это был известный молодой поэт, бледный и чахлый. У него был нежный, чувственный рот и глаза, в которых светилась вселенская скорбь.
She had not noticed the wistful attention with which he had watched her for a long time.	Она не заметила, с каким задумчивым вниманием он долго смотрел на неё.
As they drove through the twilight she saw him leaning hesitantly closer to her.	Они ехали в сумерках, и она увидела, как он неуверенно наклоняется к ней.
She heard his voice whispering the pleading, incoherent things she had heard from many men.	Она услышала его голос, шепчущий признания и бессвязные слова, которые она не раз слышала от других.
He stopped the car.	Он остановил машину.
She felt his lips pressed to her shoulder.	Она почувствовала, как его губы прижались к её плечу.
She jerked away from him.	Она отвернулась от него.
She sat still for an instant, because she would have to brush against him if she moved and she could not bear to touch him.	Мгновение Доминик сидела неподвижно, потому что иначе ей пришлось бы дотронуться до него, а ей было невыносимо противно даже подумать об этом.
Then she flung the door open, she leaped out, she slammed the door behind her as if the crash of sound could wipe him out of existence, and she ran blindly.	Затем она распахнула дверцу, выпрыгнула из машины, с силой захлопнула дверцу, как будто этот хлопок мог стереть его с лица земли, и побежала, не разбирая дороги.
She stopped running after a while, and she walked on shivering, walked down the dark road until she saw the roof line of her own house.	Через некоторое время она остановилась, затем пошла дальше, сильно дрожа. Она шла по тёмной дороге, пока не увидела очертания крыши своего дома.
She stopped, looking about her with her first coherent thought of astonishment.	Она остановилась и с удивлением огляделась.
Such incidents had happened to her often in the past; only then she had been amused; she had felt no revulsion; she had felt nothing.	Такие инциденты частенько случались с ней и раньше, но тогда это её просто забавляло - она не чувствовала отвращения, вообще ничего не чувствовала.
She walked slowly across the lawn, to the house.	Она медленно пошла через лужайку к дому.
On the stairs to her room she stopped.	На лестнице, ведущей к её комнате, она остановилась.
She thought of the man in the quarry.	Ей вспомнился мужчина из каменоломни.
She thought, in clear, formed words, that the man in the quarry wanted her.	Ясно и чётко она сказала себе, что этот человек хочет её.
She had known it before; she had known it with his first glance at her.	Она и раньше знала это - знала с того самого мгновения, когда он впервые взглянул на неё.
But she had never stated the knowledge to herself.	Но никогда раньше она не признавалась себе в этом столь открыто и твёрдо.
She laughed. She looked about her, at the silent splendor of her house.	Она засмеялась и окинула взглядом молчаливое великолепие дома.

The house made the words preposterous.	При виде такого дома мысль о мужчине в карьере казалась нелепой.
She knew that would never happen to her.	Она знала, что этого с ней никогда не случится.
And she knew the kind of suffering she could impose on him.	И знала, какие страдания может причинить ему.
For days she walked with satisfaction through the rooms of her house.	Днями напролёт она с удовлетворением бродила по комнатам.
It was her defense.	Дом был её защитой.
She heard the explosions of blasting from the quarry and smiled.	Каждый раз, услышав взрыв в карьере, она улыбалась.
But she felt too certain and the house was too safe.	Но она чувствовала себя слишком уверенно, и дом был слишком надёжен.
She felt a desire to underscore the safety by challenging it.	И ей захотелось утвердиться в этой уверенности, подвергнув её испытанию.
She chose the marble slab in front of the fireplace in her bedroom.	Она остановила свой выбор на мраморной плите перед камином в спальне.
She wanted it broken.	Решила разбить её.
She knelt, hammer in hand, and tried to smash the marble.	Нагнулась, сжимая в руках молоток, и попыталась расколоть плиту.
She pounded it, her thin arm sweeping high over her head, crashing down with ferocious helplessness.	Она стучала по ней, её тонкая рука взлетала над головой и падала вниз с жестокой беспомощностью.
She felt the pain in the bones of her arms, in her shoulder sockets.	У неё заболели кости рук и плечевые суставы.
She succeeded in making a long scratch across the marble.	Ей удалось лишь продолбить длинную царапину вдоль плиты.
She went to the quarry.	Она пошла в карьер.
She saw him from a distance and walked straight to him.	Увидев его издалека, она направилась прямо к нему.
"Hello," she said casually.	- Привет, - сказала она небрежно.
He stopped the drill. He leaned against a stone shelf. He answered:	Он прекратил работу, прислонился к каменной гряде и сказал:
"Hello."	- Привет.
"I have been thinking of you," she said softly, and stopped, then added, her voice flowing on in the same tone of compelling invitation, "because there's a bit of a dirty job to be done at my house.	- Я подумала о вас, - мягко начала она и остановилась, затем продолжила, и в её голосе зазвучали настойчивые ноты, как в приглашении, которое нельзя не принять, - потому, что есть кое-какая грязная работа по дому.
Would you like to make some extra money?"	Не хотите ли немного заработать?
"Certainly, Miss Francon."	- Конечно, мисс Франкон.
"Will you come to my house tonight?	- Приходите ко мне сегодня вечером.

The way to the servants' entrance is off Ridgewood Road.	К чёрному ходу можно подойти со стороны Риджуэй-роуд.
There's a marble piece at a fireplace that's broken and has to be replaced.	У камина треснула мраморная плита, и её нужно заменить.
I want you to take it out and order a new one made for me."	Я хочу, чтобы вы вынули её и заказали новую.
She expected anger and refusal.	Она ожидала, что он рассердится и откажется.
He asked:	Он спросил:
"What time shall I come?"	- Когда я должен прийти?
"At seven o'clock.	- В семь часов.
What are you paid here?"	Сколько вам здесь платят?
"Sixty-two cents an hour."	- Шестьдесят два цента в час.
"I'm sure you're worth that.	- Уверена, вы стоите этого.
I'm quite willing to pay you at the same rate.	Я согласна платить вам по тем же расценкам.
Do you know how to find my house?"	Вы знаете, как найти мой дом?
"No, Miss Francon."	- Нет, мисс Франкон.
"Just ask anyone in the village to direct you."	- Тогда спросите у кого-нибудь в посёлке.
"Yes, Miss Francon."	- Да, мисс Франкон.
She walked away, disappointed.	Она пошла прочь с чувством разочарования.
She felt that their secret understanding was lost; he had spoken as if it were a simple job which she could have offered to any other workman.	Ей показалось, что их тайное взаимопонимание утеряно. Он говорил так, будто речь шла об обычной работе, которую она могла предложить любому рабочему.
Then she felt the sinking gasp inside, that feeling of shame and pleasure which he always gave her: she realized that their understanding had been more intimate and flagrant than ever - in his natural acceptance of an unnatural offer; he had shown her how much he knew - by his lack of astonishment.	Затем она почувствовала, как внутри всё замерло, - её охватило чувство стыда и удовольствия, которое он всегда внушал ей: она осознала, что их взаимопонимание стало более интимным и обострённым, чем раньше, - оно сквозило в том, как легко принял он её необычное предложение. Отсутствием удивления он показал ей, как много знает.
She asked her old caretaker and his wife to remain in the house that evening.	Она попросила старого управляющего и его жену побыть в доме этим вечером.
Their diffident presence completed the picture of a feudal mansion.	Их робкое присутствие дополняло картину феодального особняка.
She heard the bell of the servants' entrance at seven o'clock.	В семь часов она услышала звонок у входа для слуг.
The old woman escorted him to the great front hall where Dominique stood on the landing of a broad stairway.	Старая женщина проводила его в большой зал, где Доминик стояла на площадке широкой лестницы.
She watched him approaching, looking up at her.	Она наблюдала, как он приближается, глядя на неё.

She held the pose long enough to let him suspect that it was a deliberate pose deliberately planned; she broke it at the exact moment before he could become certain of it.	Она продержала позу достаточно долго, чтобы намекнуть ему, что это умышленная, заранее детально продуманная поза. Она нарушила её в нужный момент - прежде чем он смог твёрдо в этом убедиться.
She said:	Она сказала:
"Good evening."	"Добрый вечер".
Her voice was austerely quiet.	Её голос был спокоен.
He did not answer, but inclined his head and walked on up the stairs toward her.	Он не ответил, но наклонил голову и стал подниматься к ней по лестнице.
He wore his work clothes and he carried a bag of tools.	На нём была рабочая одежда и сумка с инструментами в руках.
His movements had a swift, relaxed kind of energy that did not belong here, in her house, on the polished steps, between the delicate, rigid banisters.	В его движениях сквозила необычная энергия, несовместимая с её домом, с натёртыми ступенями и строгими, изящными перилами.
She had expected him to seem incongruous in her house; but it was the house that seemed incongruous around him.	Она ожидала, что в её доме он будет выглядеть неуместным, но неуместным казался дом вокруг него.
She moved one hand, indicating the door of her bedroom.	Она двинула рукой, указывая на дверь спальни.
He followed obediently.	Он послушно последовал туда.
He did not seem to notice the room when he entered. He entered it as if it were a workshop.	На комнату он не обратил никакого внимания, будто вошёл в обычную мастерскую.
He walked straight to the fireplace.	Он прошёл прямо к камину.
"There it is," she said, one finger pointing to the marble slab.	- Вот она, - сказала она, показывая пальцем на плиту.
He said nothing. He knelt, took a thin metal wedge from his bag, held its point against the scratch on the slab, took a hammer and struck one blow.	Не сказав ни слова, он нагнулся, вынул из сумки тонкий металлический клин, поставил его остриём прямо на царапину в плите, достал молоток и ударил по клину.
The marble split in a long, deep cut.	По плите пошла длинная, глубокая трещина.
He glanced up at her.	Он взглянул на неё.
It was the look she dreaded, a look of laughter that could not be answered, because the laughter could not be seen, only felt.	Этого взгляда она боялась - он был наполнен смехом, на который никак нельзя было отреагировать, поскольку смех этот не был явным.
He said:	Он сказал:
"Now it's broken and has to be replaced."	- Теперь она разбита, и её надо заменить.
She asked calmly:	Она спокойно спросила:
"Would you know what kind of marble this is and where to order another piece like it?"	- А вы знаете, что это за сорт мрамора и где заказать плиту из него?
"Yes, Miss Francon."	- Да, мисс Франкон.
"Go ahead, then. Take it out."	- Ну так выньте её.

"Yes, Miss Francon."	- Да, мисс Франкон.
She stood watching him.	Она стояла, наблюдая за ним.
It was strange to feel a senseless necessity to watch the mechanical process of the work as if her eyes were helping it.	Странно было ощущать бессмысленную необходимость наблюдать за механическим процессом работы - как будто она могла помочь глазами.
Then she knew that she was afraid to look at the room around them.	Потом она поняла, что боится взглянуть на комнату, в которой они оба находились.
She made herself raise her head.	Она заставила себя поднять голову.
She saw the shelf of her dressing table, its glass edge like a narrow green satin ribbon in the semidarkness, and the crystal containers; she saw a pair of white bedroom slippers, a pale blue towel on the floor by a mirror, a pair of stockings thrown over the arm of a chair; she saw the white satin cover of her bed.	Она увидела полочку своего туалетного столика, её стеклянную кромку, похожую в полутьме на зелёную атласную ленту, и хрустальные флакончики. Она увидела пару белых ночных тапочек, бледно-голубое полотенце на полу у зеркала, пару чулок, что висели на ручке кресла, увидела белое атласное покрывало на своей кровати.
His shirt had damp stains and gray patches of stone dust; the dust made streaks on the skin of his arms.	По его рубашке расплылись мокрые пятна и серые полосы каменной пыли; эта пыль полосами лежала и на его руках.
She felt as if each object in the room had been touched by him, as if the air were a heavy pool of water into which they had been plunged together, and the water that touched him carried the touch to her, to every object in the room.	Ей показалось, что он перетрогал все предметы в комнате, как будто воздух превратился в прозрачную воду, в которую их обоих погрузили, и вода, касаясь его, несла его прикосновение к Доминик и ко всем предметам, находящимся в спальне.
She wanted him to look up.	Она хотела, чтобы он посмотрел на неё.
He worked, without raising his head.	Он работал, не поднимая головы.
She approached him and stood silently over him.	Доминик подошла к нему поближе и молча замерла над ним.
She had never stood so close to him before.	Никогда ещё она не находилась так близко от него.
She looked down at the smooth skin on the back of his neck; she could distinguish single threads of his hair.	Она видела гладкую кожу у него на шее и могла даже рассмотреть отдельные волоски.
She glanced down at the tip of her sandal.	Она взглянула вниз на кончики своих сандалий.
It was there, on the floor, an inch away from his body; she needed but one movement, a very slight movement of her foot, to touch him.	Там, внизу, всего лишь дюйм отделял их от его тела. Достаточно было сделать всего одно еле заметное движение ногой - и она дотронулась бы до него.
She made a step back.	Она сделала шаг назад.
He moved his head, but not to look up, only to pick another tool from the bag, and bent over his work again.	Он двинул головой, но не для того, чтобы взглянуть на неё, а лишь чтобы взять другой инструмент из сумки, и снова склонился над работой.
She laughed aloud.	Она засмеялась вслух.

He stopped and glanced at her.	Он остановился и взглянул на неё.
"Yes?" he asked.	- Что-то не так? - спросил он.
Her face was grave, her voice gentle when she answered:	С невозмутимым лицом она ответила ровным голосом:
"Oh, I'm sorry.	- О, прошу прощения.
You might have thought that I was laughing at you.	Вы могли подумать, что я смеюсь над вами.
But I wasn't, of course."	Но, конечно же, это не так.
She added: "I didn't want to disturb you.	- И добавила: - Я не хотела вас беспокоить.
I'm sure you're anxious to finish and get out of here.	Вы, конечно, хотите поскорее закончить и уйти.
I mean, of course, because you must be tired.	Я в том смысле, что вы, должно быть, очень устали.
But then, on the other hand, I'm paying you by the hour, so it's quite all right if you stretch your time a little, if you want to make more out of it.	Но с другой стороны, я плачу вам по часам, так что, если хотите немного потянуть время, я не против.
There must be things you'd like to talk about."	Вам, наверное, есть о чём поговорить со мной.
"Oh, yes, Miss Francon."	- О да, мисс Франкон.
"Well?"	- Ну и о чём же?
"I think this is an atrocious fireplace."	- Я думаю, что это ужасный камин.
"Really?	- Неужели?!
This house was designed by my father."	Этот дом проектировал мой отец.
"Yes, of course, Miss Francon."	- Да, конечно, мисс Франкон.
"There's no point in your discussing the work of an architect."	- Вряд ли вам стоит обсуждать работу архитектора.
"None at all."	- Конечно, не стоит.
"Surely we could choose some other subject."	- Мы определённо могли бы выбрать какую-нибудь другую тему для разговора.
"Yes, Miss Francon."	- Да, мисс Франкон.
She moved away from him. She sat down on the bed, leaning back on straight arms, her legs crossed and pressed close together in a long, straight line.	Она отошла от него, села на кровать и отклонилась назад, опираясь на выпрямленные руки. Она закинула ногу за ногу и, крепко сжав их, вытянула в прямую линию.
Her body, sagging limply from her shoulders, contradicted the inflexible precision of the legs; the cold austerity of her face contradicted the pose of her body.	Её расслабленное тело противоречило напряжённо вытянутым ногам, а холодная строгость лица противоречила позе.
He glanced at her occasionally, as he worked.	Он бросил на неё взгляд, не отрываясь от работы.
He was speaking obediently. He was saying:	Вскоре он почтительно заговорил:
"I shall make certain to get a piece of marble of precisely the same quality, Miss Francon.	- Я достану плиту из мрамора точно такого же качества, мисс Франкон.

It is very important to distinguish between the various kinds of marble.	Очень важно различать сорта мрамора.
Generally speaking, there are three kinds.	Вообще их бывает три.
The white marbles, which are derived from the recrystallization of limestone, the onyx marbles which are chemical deposits of calcium carbonate, and the green marbles which consist mainly of hydrous magnesium silicate or serpentine.	Белый мрамор, образовавшийся благодаря перекристаллизации известняка, ониксовый мрамор, который является отложением карбоната кальция, а также зелёный мрамор, который состоит в основном из гидромагнезиевого силиката, или серпентина.
This last must not be considered as true marble.	Последний не может считаться настоящим мрамором.
True marble is a metamorphic form of limestone, produced by heat and pressure.	Настоящий мрамор - это метаморфическая форма известняка, возникающая при огромном давлении и высоких температурах.
Pressure is a powerful factor.	Давление - это могучий фактор.
It leads to consequences which, once started, cannot be controlled."	Оно приводит к последствиям, которые, раз начавшись, уже не могут быть остановлены.
"What consequences?" she asked, leaning forward.	- Каким последствиям? - спросила она, подавшись вперёд.
"The recrystallization of the particles of limestone and the infiltration of foreign elements from the surrounding soil.	- К рекристаллизации частичек известняка с просачиванием инородных элементов из почвы.
These constitute the colored streaks which are to be found in most marbles.	Это-то и приводит к образованию цветных полос, которые можно наблюдать у большинства разновидностей мрамора.
Pink marble is caused by the presence of manganese oxides, gray marble is due to carbonaceous matter, yellow marble is attributed to a hydrous oxide of iron.	Розовый мрамор возникает в присутствии марганцевых окислов, серый мрамор - дитя карбонатов, жёлтый - продукт гидроокиси железа.
This piece here is, of course, white marble.	Эта плита, конечно же, сделана из белого мрамора.
There are a great many varieties of white marble.	Существует множество разновидностей белого мрамора.
You should be very careful, Miss Francon ... "	И здесь вы должны быть очень осторожны, мисс Франкон...
She sat leaning forward, gathered into a dim black huddle; the lamp light fell on one hand she had dropped limply on her knees, palm up, the fingers half-closed, a thin edge of fire outlining each finger, the dark cloth of her dress making the hand too naked and brilliant.	Она сидела, подавшись вперёд, собравшись в чёрный комок; лампа отбрасывала свет на её руку, которую она уронила на колено ладонью вверх, с полураскрытыми пальцами, в контурах которых мягко отсвечивал огонь камина. На тёмном фоне платья рука казалась слишком откровенно белой.
" ... to make certain that I order a new piece of precisely the same quality.	- ...заказывая мне новую плиту именно этого сорта.
It would not be advisable, for instance, to substitute a piece of white Georgia marble which is not as fine-grained as the white marble of Alabama.	Ведь, например, не следует ставить на это место плиту из белого джорджийского мрамора, которой не так мелкозернист, как белый вермонтский, а тот, в свою очередь, не может сравниться с белым алабамским.

This is Alabama marble.	Эта плита сделана из алабамского мрамора.
Very high grade. Very expensive."	Очень качественного и очень дорогого.
He saw her hand close and drop down, out of the light.	Он увидел, как она сжала руку и выронила её за пределы круга света.
He continued his work in silence.	Он молча продолжил работу.
When he had finished, he rose, asking:	Закончив, он поднялся и спросил:
"Where shall I put the stone?"	- Куда положить плиту?
"Leave it there.	- Оставьте там.
I'll have it removed."	Её уберут потом.
"I'll order a new piece cut to measure and delivered to you C.O.D.	- Я закажу новую, которую изготовят по этим размерам и доставят вам наложенным платежом.
Do you wish me to set it?"	Вы хотите, чтобы её установил я?
"Yes, certainly.	- Да, конечно.
I'll let you know when it comes.	Я дам вам знать, когда её привезут.
How much do I owe you?"	Сколько я вам должна?
She glanced at a clock on her bedside table. "Let me see, you've been here three quarters of an hour.	- Она взглянула на часы, что стояли на столике рядом с кроватью: - Так-так, вы здесь три четверти часа.
That's forty-eight cents."	Это сорок восемь центов.
She reached for her bag, she took out the dollar bill, she handed it to him. "Keep the change," she said.	- Она взяла сумку, вынула долларовую купюру и протянула ему: - Сдачу можете оставить себе.
She hoped he would throw it back in her face.	Она надеялась, что он бросит бумажку ей в лицо. Нет.
He slipped the bill into his pocket. He said:	Он опустил её в карман и сказал:
"Thank you, Miss Francon."	- Спасибо, мисс Франкон.
He saw the edge of her long black sleeve trembling over her closed fingers.	Он увидел, как краешек её длинного чёрного рукава дрожит над сжатыми пальцами.
"Good night," she said, her voice hollow in anger.	- Спокойной ночи, - сказала она гулким от злости голосом.
He bowed:	Он кивнул ей:
"Good night, Miss Francon."	- Спокойной ночи, мисс Франкон.
He turned and walked down the stairs, out of the house.	Он повернулся, спустился по ступеням и вышел из дома.
She stopped thinking of him.	Она перестала думать о нём.
She thought of the piece of marble he had ordered.	Она думала о мраморной плите, которую он заказал.

She waited for it to come, with the feverish intensity of a sudden mania; she counted the days; she watched the rare trucks on the road beyond the lawn.	Она ждала, когда её привезут, с лихорадочным напряжением, внезапно охватившим её, как приступ безумия. Она считала дни, следила за грузовиками, изредка проезжавшими по дороге, проходившей позади лужайки.
She told herself fiercely that she merely wanted the marble to come; just that; nothing else, no hidden reasons; no reasons at all.	Она яростно убеждала себя, что ждёт всего лишь плиту. Именно её, и ничего больше. И никаких других причин её состояния не существует. Не существует!
It was a last, hysterical aftermath; she was free of everything else.	Это было последнее истерическое проявление её наваждения.
The stone would come and that would be the end.	Вот привезут плиту, и всему этому настанет конец.
When the stone came, she barely glanced at it.	Когда плиту привезли, она едва глянула на неё.
The delivery truck had not left the grounds, when she was at her desk, writing a note on a piece of exquisite stationery.	Не успел грузовик, который привёз плиту, отъехать, как она уже сидела за столом и писала записку на самой лучшей почтовой бумаге.
She wrote:	Она написала:
"The marble is here.	"Плиту привезли.
I want it set tonight."	Я хочу, чтобы её установили сегодня вечером".
She sent her caretaker with the note to the quarry.	Она послала своего управляющего с запиской в карьер.
She ordered it delivered to:	Она приказала отнести её и при этом сказала:
"I don't know his name. The redheaded workman who was here."	- Отдайте это тому рыжему рабочему, что уже был здесь. Я не знаю, как его зовут.
The caretaker came back and brought her a scrap torn from a brown paper bag, bearing in penciname = "note"	Управляющий вернулся и принёс ей клочок бумаги, выдранный из бумажного пакета, на котором карандашом было написано:
"You'll have it set tonight."	"Плита будет установлена сегодня вечером".
She waited, in the suffocating emptiness of impatience, at the window of her bedroom.	Она ждала, сидя у окна своей спальни и чувствуя удушающую пустоту нетерпения.
The servants' entrance bell rang at seven o'clock.	Звонок у входа для прислуги зазвонил в семь часов.
There was a knock at her door.	В дверь постучали.
"Come in," she snapped - to hide the strange sound of her own voice.	- Войдите, - сказала она, сказала резко, чтобы скрыть странный тон своего голоса.
The door opened and the caretaker's wife entered, motioning for someone to follow.	Дверь открылась, и вошла жена управляющего, показывая кому-то стоявшему сзади, чтобы следовал за ней.
The person who followed was a short, squat, middle-aged Italian with bow legs, a gold hoop in one ear and a frayed hat held respectfully in both hands.	Вошедший оказался приземистым пожилым итальянцем с кривыми ногами, золотой серьгой в ухе и потёртой шляпой, которую он уважительно держал двумя руками.

"The man sent from the quarry, Miss Francon," said the caretaker's wife.	- Вот человек, которого прислали из карьера, мисс Франкон, - сказала жена управляющего.
Dominique asked, her voice not a scream and not a question:	Доминик спросила, причём голос её прозвучал как нечто среднее между криком отчаяния и вопросом:
"Who are you?"	- Кто вы такой?
"Pasquale Orsini," the man answered obediently, bewildered.	- Паскуале Орсини, - послушно ответил удивлённый мужчина.
"What do you want?"	- Что вам угодно?
"Well, I ... Well, Red down at the quarry said fireplace gotta be fixed, he said you wanta I fix her."	-Ну, я... ну, рыжий там, в карьере, сказал, что надо какой-то камин починить, он сказал, что вы... это... хотите, чтобы я его починил.
"Yes. Yes, of course," she said, rising.	- Да, да, конечно, - сказала она поднимаясь.
"I forgot.	- Я забыла.
Go ahead."	Приступайте.
She had to get out of the room.	Она не могла оставаться в спальне.
She had to run, not to be seen by anyone, not to be seen by herself if she could escape it.	Ей необходимо было бежать отсюда, чтобы никто её не видел, чтобы самой себя не видеть, насколько возможно.
She stopped somewhere in the garden and stood trembling, pressing her fists against her eyes.	Она остановилась посреди сада и стояла, вся дрожа и прижимая кулаки к глазам.
It was anger. It was a pure, single emotion that swept everything clean; everything but the terror under the anger; terror, because she knew that she could not go near the quarry now and that she would go.	Ею овладел гнев, одно-единственное чистое и цельное чувство, в котором решительно не было места ничему другому - ничему, кроме ужаса, скрывавшегося под гневом; и ужас этот был вызван тем, что теперь ей больше нельзя пойти в каменоломню, и всё же она знала, что непременно пойдёт туда.
It was early evening, many days later, when she went to the quarry. She returned on horseback from a long ride through the country, and she saw the shadows lengthening on the lawn; she knew that she could not live through another night.	Как-то ранним вечером, несколько дней спустя, она направилась к карьеру на обратном пути после долгой прогулки верхом. Увидев, как удлиняются тени, падающие на лужайку, она поняла, что ещё одной ночи просто не переживёт.
She had to get there before the workers left.	Ей непременно нужно было попасть туда, в карьер, пока ещё не ушли рабочие.
She wheeled about. She rode to the quarry, flying, the wind cutting her cheeks.	Она повернула коня и поскакала к карьеру; ветер обжигал ей щёки.
He was not there when she reached the quarry. She knew at once that he was not there, even though the workers were just leaving and a great many of them were filing down the paths from the stone bowl.	Подъехав к карьеру, она сразу поняла, что его там нет, хотя рабочие только начали уходить и длинной колонной шли по тропке, ведущей из чаши каменоломни.
She stood, her lips tight, and she looked for him.	Она стояла, сжав губы, и искала его глазами.
But she knew that he had left.	Но она знала, что он уже ушёл.
She rode into the woods.	Доминик поскакала в лес.

She flew at random between walls of leaves that melted ahead in the gathering twilight.	Она пролетала, не разбирая дороги, между стенами листьев, которые растворялись в наступающих сумерках.
She stopped, broke a long, thin branch off a tree, tore the leaves off, and went on, using the flexible stick as a whip, lashing her horse to fly faster.	Остановилась, отломила от дерева длинный, тонкий прут, сорвала с него листья и понеслась дальше, нахлёстывая коня, чтобы мчаться ещё быстрее.
She felt as if the speed would hasten the evening on, force the hours ahead to pass more quickly, let her leap across time to catch the coming morning before it came.	Ей казалось, что с помощью скорости можно сделать вечер более быстротечным, ускорить бег времени. Ей хотелось на этой скорости прыгнуть сквозь время прямо туда, в утро, которое ещё не наступило.
And then she saw him walking alone on the path before her.	А потом она увидела - вот он идёт перед ней по тропинке, один.
She tore ahead. She caught up with him and stopped sharply, the jolt throwing her forward then back like the release of a spring.	Она рванулась вперёд и, догнав его, резко остановилась. Её кинуло сначала вперёд, затем назад, как отпущенную пружину.
He stopped.	Он тоже остановился.
They said nothing. They looked at each other.	Они молча смотрели друг на друга.
She thought that every silent instant passing was a betrayal; this wordless encounter was too eloquent, this recognition that no greeting was necessary.	Она подумала, что каждое молчаливое мгновение подобно предательству: этот безмолвный поединок был слишком красноречивым признанием того, что никакие приветствия не нужны.
She asked, her voice flat:	Она спросила безжизненным голосом:
"Why didn't you come to set the marble?"	- Почему вы не пришли устанавливать плиту?
"I didn't think it would make any difference to you who came.	- Я думал, что для вас не имело значения, кто придёт.
Or did it, Miss Francon?"	Или я был не прав, мисс Франкон?
She felt the words not as sounds, but as a blow flat against her mouth.	Эти слова показались ей не звуками человеческой речи, а пощёчиной.
The branch she held went up and slashed across his face.	Ветка, которую она держала в руке, поднялась и хлестнула его по лицу.
She started off in the sweep of the same motion.	И, хлестнув той же веткой коня, она вновь поскакала - теперь уже прочь от него.
Dominique sat at the dressing table in her bedroom.	Доминик сидела за туалетным столиком в своей спальне.
It was very late.	Было очень поздно.
There was no sound in the vast, empty house around her.	Вокруг во всём пустом огромном доме не раздавалось ни звука.
The french windows of the bedroom were open on a terrace and there was no sound of leaves in the dark garden beyond.	Застеклённые двери спальни выходили на террасу, но из сада, лежащего позади неё, не доносилось даже шелеста листвы.

The blankets on her bed were turned down, waiting for her, the pillow white against the tall, black windows.	Одеяла на её кровати были уже откинуты и ждали её, и подушка выглядела особенно белой на фоне высоких чёрных окон.
She thought she would try to sleep.	"Попытаюсь заснуть", - подумала она.
She had not seen him for three days.	Она не видела его три дня.
She ran her hands over her head, the curves of her palms pressing against the smooth planes of hair.	Доминик пробежала руками по волосам, пригладив ладонями их мягкую волну.
She pressed her fingertips, wet with perfume, to the hollows of her temples, and held them there for a moment; she felt relief in the cold, contracting bite of the liquid on her skin.	Прижала смоченные духами кончики пальцев к вискам и подержала их некоторое время. Она почувствовала облегчение от приятного прохладного жжения духов на коже.
A spilled drop of perfume remained on the glass of the dressing table, a drop sparkling like a gem and as expensive.	Пролитая капля духов осталась на полочке туалетного столика; эта капля блестела как драгоценный камень, впрочем, не уступая ему и в цене.
She did not hear the sound of steps in the garden.	Она не слышала шагов в саду.
She heard them only when they rose up the stairs to the terrace.	Она услышала их только на лестнице террасы.
She sat up, frowning. She looked at the french windows.	Она села, нахмурилась и посмотрела на дверь.
He came in.	Он вошёл.
He wore his work clothes, the dirty shirt with rolled sleeves, the trousers smeared with stone dust.	На нём была рабочая одежда: грязная рубашка с закатанными рукавами и брюки, перепачканные каменной пылью.
He stood looking at her.	Он стоял, неотрывно глядя на неё.
There was no laughing understanding in his face.	На лице его уже не было понимающей усмешки.
His face was drawn, austere in cruelty, ascetic in passion, the cheeks sunken, the lips pulled down, set tight.	Оно было суровым, откровенно жестоким - лицо аскета, открывшего страсть: щёки впали, губы крепко сжаты.
She jumped to her feet, she stood, her arms thrown back, her fingers spread apart.	Она вскочила на ноги и тоже замерла, отведя назад руки с раздвинутыми пальцами.
He did not move.	Он не двигался.
She saw a vein of his neck rise, beating, and fall down again.	Доминик видела, как шевелится на его шее вена, то набухая, то снова опадая.
Then he walked to her.	Затем он подошёл к ней.
He held her as if his flesh had cut through hers and she felt the bones of his arms on the bones of her ribs, her legs jerked tight against his, his mouth on hers.	Он обнял её так, что, казалось, его плоть врезалась в её плоть, и она почувствовала кости его рук на своих рёбрах, его ноги крепко прижались к её ногам, а его рот впился в её рот.

She did not know whether the jolt of terror shook her first and she thrust her elbows at his throat, twisting her body to escape, or whether she lay still in his arms, in the first instant, in the shock of feeling his skin against hers, the thing she had thought about, had expected, had never known to be like this, could not have known, because this was not part of living, but a thing one could not bear longer than a second.	Она не знала, что было сначала: то ли, содрогаясь от ужаса и упёршись локтями ему в шею, она принялась извиваться всем телом, стараясь вырваться, то ли, наоборот, застыла в его руках, потрясённая его прикосновением. Именно об этом она и думала, этого ждала, но никак не могла представить себе, что будет вот так, ведь к жизни это не могло иметь отношения - выдержать такое более секунды совершенно невозможно.
She tried to tear herself away from him.	Она попыталась оттолкнуть его от себя.
The effort broke against his arms that had not felt it.	Но его руки этих попыток даже не заметили.
Her fists beat against his shoulders, against his face.	Она колотила его кулаками по плечам, по лицу.
He moved one hand, took her two wrists, pinned them behind her, under his arm, wrenching her shoulder blades.	Одной рукой он поймал кисти обеих её рук и завёл их ей за голову, выкручивая в плечах.
She twisted her head back.	Она запрокинула голову далеко назад.
She felt his lips on her breast. She tore herself free.	Она почувствовала его губы на своей груди... и вырвалась из его объятий.
She fell back against the dressing table, she stood crouching, her hands clasping the edge behind her, her eyes wide, colorless, shapeless in terror.	Привалившись к туалетному столику, она наклонилась, сжимая отведёнными назад руками край столешницы. Её глаза расширились, стали бесцветными и бесформенными от ужаса.
He was laughing.	Он смеялся.
There was the movement of laughter on his face, but no sound.	Точнее, его лицо исказила гримаса смеха, но никаким звуком это не сопровождалось.
Perhaps he had released her intentionally.	Вероятно, он намеренно отпустил её.
He stood, his legs apart, his arms hanging at his sides, letting her be more sharply aware of his body across the space between them than she had been in his arms.	Он стоял, расставив ноги, руки спокойно висели вдоль тела. Тем самым он заставил её ощущать его тело на расстоянии - сильнее, чем когда она была в его объятиях.
She looked at the door behind him, he saw the first hint of movement, no more than a thought of leaping toward that door.	Она посмотрела на дверь позади него, но он заметил этот намёк на движение, эту мимолётную мысль прыгнуть к двери.
He extended his arm, not touching her, and fell back.	Он раскрыл руки, не дотрагиваясь до неё, и она отшатнулась.
Her shoulders moved faintly, rising.	Её плечи чуть-чуть приподнялись.
He took a step forward and her shoulders fell.	Он сделал шаг вперёд, и её плечи опали.
She huddled lower, closer to the table.	Она ещё сильнее вжалась в столик.
He let her wait.	Некоторое время он не двигался, выжидая.
Then he approached. He lifted her without effort.	Затем приблизился и без малейших усилий поднял её.
She let her teeth sink into his hand and felt blood on the tip of her tongue.	Она вцепилась зубами в его руку и почувствовала вкус крови на кончике языка.

He pulled her head back and he forced her mouth open against his.	Он откинул её голову назад и ртом заставил разжать зубы.
She fought like an animal. But she made no sound.	Она дралась, как животное, но не издала ни звука.
She did not call for help.	Она не звала на помощь.
She heard the echoes of her blows in a gasp of his breath, and she knew that it was a gasp of pleasure.	В его придыханиях она слышала эхо своих ударов и поняла, что это были придыхания, порождённые наслаждением.
She reached for the lamp on the dressing table.	Она дотянулась до лампы на туалетном столике.
He knocked the lamp out of her hand.	Он выбил лампу из её руки.
The crystal burst to pieces in the darkness.	В темноте хрусталь разлетелся на мелкие кусочки.
He had thrown her down on the bed and she felt the blood beating in her throat, in her eyes, the hatred, the helpless terror in her blood.	Он швырнул её на кровать, она почувствовала, как горло и глаза наливаются кровью, полной ненависти и бессильного ужаса.
She felt the hatred and his hands; his hands moving over her body, the hands that broke granite.	Она чувствовала лишь ненависть и прикосновения его рук к своему телу - рук, что крушат даже гранит.
She fought in a last convulsion.	Она отчаянно, из последних сил, дёрнулась.
Then the sudden pain shot up, through her body, to her throat, and she screamed.	Резкая боль прострелила всё её тело до самого горла, и она закричала.
Then she lay still.	Затем замерла.
It was an act that could be performed in tenderness, as a seal of love, or in contempt, as a symbol of humiliation and conquest.	То, что произошло, могло быть нежным, как дань любви, а могло быть и символом унижения и покорения.
It could be the act of a lover or the act of a soldier violating an enemy woman.	Это мог бы быть поступок влюблённого - или солдата, насилующего женщину из вражеского стана.
He did it as an act of scorn.	Он выражал этим презрение и насмешку.
Not as love, but as defilement. And this made her lie still and submit.	Он брал её, не любя, а как бы именно оскверняя, и поэтому она лежала неподвижно и подчинялась ему.
One gesture of tenderness from him - and she would have remained cold, untouched by the thing done to her body.	Достаточно было бы малейшего проявления нежности с его стороны - и она осталась бы холодна и не почувствовала, что делают с её телом.
But the act of a master taking shameful, contemptuous possession of her was the kind of rapture she had wanted.	Но поступок властелина, который вот так, с презрением, постыдно для неё овладел её телом, породил в ней тот страстный восторг, которого она так долго ждала.
Then she felt him shaking with the agony of a pleasure unbearable even to him, she knew that she had given that to him, that it came from her, from her body, and she bit her lips and she knew what he had wanted her to know.	Затем она почувствовала, как он содрогнулся в агонии наслаждения, нестерпимого даже для него самого, и поняла, что это она, её тело подарило ему наслаждение, и тогда она... укусила его губы, почувствовав то, что он хотел дать ей почувствовать.

He lay still across the bed, away from her, his head hanging back over the edge.	Он неподвижно лежал на краю кровати, отодвинувшись от неё и свесив голову вниз.
She heard the slow, ending gasps of his breath.	Она слышала его медленное, тяжёлое дыхание.
She lay on her back, as he had left her, not moving, her mouth open. She felt empty, light and flat.	Она лежала на спине, в том же положении, в каком он оставил её, неподвижно, с открытым ртом, чувствуя себя опустошённой, лёгкой до невесомости, невидимо тонкой.
She saw him get up. She saw his silhouette against the window.	Она увидела, как он встаёт, его силуэт на фоне окна.
He went out, without a word or a glance at her.	Он вышел, не сказав ни слова, не взглянув на неё.
She noticed that, but it did not matter.	Она это заметила, но это всё не имело для неё никакого значения.
She listened blankly to the sound of his steps moving away in the garden.	Она просто слушала звук его удаляющихся шагов в саду.
She lay still for a long time.	Доминик долго пролежала неподвижно.
Then she moved her tongue in her open mouth. She heard a sound that came from somewhere within her, and it was the dry, short, sickening sound of a sob, but she was not crying, her eyes were held paralyzed, dry and open.	Затем она пошевелила языком во рту и услышала звук, шедший откуда-то изнутри; это был сухой короткий всхлип, но она не плакала, её глаза были открытыми и сухими, как будто парализованными.
The sound became motion, a jolt running down her throat to her stomach.	Звук перешёл в движение - в спазм, который пробежал вниз, от горла к желудку.
It flung her up, she stood awkwardly, bent over, her forearms pressed to her stomach.	Её буквально подбросило - она неуклюже встала, согнувшись и прижав руки к животу.
She heard the small table by the bed rattling in the darkness, and she looked at it, in empty astonishment that a table should move without reason.	Она услышала, как в темноте дребезжит маленький столик у кровати, и взглянула на него, поражённая тем, что столик пришёл в движение без всяких на то причин.
Then she understood that she was shaking.	Затем она поняла, что трясётся сама.
She was not frightened; it seemed foolish to shake like that, in short, separate jerks, like soundless hiccoughs.	Она не испугалась: было просто глупо так дрожать, какими-то короткими толчками, напоминающими беззвучную икоту.
She thought she must take a bath.	Она подумала, что нужно принять ванну.
The need was unbearable, as if she had felt it for a long time.	Это желание сделалось нестерпимым, словно появилось уже очень давно.
Nothing mattered, if only she would take a bath.	Всё прочее не имеет значения, только бы принять ванну.
She dragged her feet slowly to the door of her bathroom.	Медленно переставляя ноги, она двинулась по направлению к туалетной.
She turned the light on in the bathroom. She saw herself in a tall mirror.	Включив там свет, она увидела себя в высоком зеркале.
She saw the purple bruises left on her body by his mouth.	Она увидела пурпурные синяки, которые его рот оставил на её теле.

She heard a moan muffled in her throat, not very loud.	Услышала собственный глухой стон, не очень громкий.
It was not the sight, but the sudden flash of knowledge.	Стон был вызван не тем, что она увидела, а тем, что внезапно поняла.
She knew that she would not take a bath.	Она поняла, что не примет ванну.
She knew that she wanted to keep the feeling of his body, the traces of his body on hers, knowing also what such a desire implied.	Поняла, что хочет сохранить ощущение его тела, следы его тела на своём, поняла, что именно подразумевает такое желание.
She fell on her knees, clasping the edge of the bathtub.	Она упала на колени, сжимая край ванны.
She could not make herself crawl over that edge.	Она не могла заставить себя переползти через этот край.
Her hands slipped, she lay still on the floor.	Её руки соскользнули, и она замерла, лёжа на полу.
The tiles were hard and cold under her body.	Плитка под ней была жёсткой и холодной.
She lay there till morning.	Она пролежала так до утра.
Roark awakened in the morning and thought that last night had been like a point reached, like a stop in the movement of his life.	Рорк проснулся утром, подумав, что прошлой ночью была достигнута некая точка, словно его жизнь на какое-то время приостановила своё течение.
He was moving forward for the sake of such stops; like the moments when he had walked through the half-finished Heller house; like last night.	Собственно, ради таких остановок он и двигался вперёд - таких, как строящийся хэллеровский дом или как прошлая ночь.
In some unstated way, last night had been what building was to him; in some quality of reaction within him, in what it gave to his consciousness of existence.	По какой-то причине, не поддававшейся выражению в словах, прошлая ночь стала для него тем же, что и возведение дома, - по качеству ощущений, по полноте восприятия жизни.
They had been united in an understanding beyond the violence, beyond the deliberate obscenity of his action; had she meant less to him, he would not have taken her as he did; had he meant less to her, she would not have fought so desperately.	Их обоих соединяло нечто большее, чем яростная схватка, чем нарочитая грубость его действий. Ведь если бы эта женщина не значила для него так много, он бы не поступил с ней таким образом; если бы он не значил для неё так много, она не защищалась бы с таким отчаянием.
The unrepeatable exultation was in knowing that they both understood this.	И было несказанно радостно знать, что они оба понимали это.
He went to the quarry and he worked that day as usual.	Он пошёл в карьер и работал в этот день как обычно.
She did not come to the quarry and he did not expect her to come.	Она не пришла в карьер, а он и не ждал, что она придёт.
But the thought of her remained.	Но мысль о ней не покидала его.
He watched it with curiosity.	Это было ему любопытно.

It was strange to be conscious of another person's existence, to feel it as a close, urgent necessity; a necessity without qualifications, neither pleasant nor painful, merely final like an ultimatum.	Было странно столь остро сознавать существование другого человека, ощущать в нём сильнейшую потребность, которую не было надобности облекать в слова; не было в ней ни особой радости, ни особой боли, она просто была - безоговорочная, как приговор.
It was important to know that she existed in the world; it was important to think of her, of how she had awakened this morning, of how she moved, with her body still his, now his forever, of what she thought.	Было важно знать, что она, эта женщина, существует в мире, было важно думать о ней - о том, как она проснулась этим утром, о том, как двигалось её тело, ныне принадлежащее ему - ему навсегда, думать о том, что она думает.
That evening, at dinner in the sooted kitchen, he opened a newspaper and saw the name of Roger Enright in the lines of a gossip column.	В тот вечер, ужиная в закопчённой кухне, он открыл газету и увидел в колонке светской хроники имя Роджера Энрайта.
He read the short paragraph:	Он прочёл этот короткий абзац:
"It looks like another grand project on its way to the wastebasket.	"Похоже, что ещё один грандиозный план скоро полетит в мусорную корзину.
Roger Enright, the oil king, seems to be stumped this time.	Роджер Энрайт, нефтяной король, видимо, на этот раз оказался бессилен.
He'll have to call a halt to his latest pipe dream of an Enright House.	Ему придётся повременить со своей последней голубой мечтой - зданием Энрайта.
Architect trouble, we are told.	Как нам сообщили, имеются проблемы с архитектором.
Seems as if half a dozen of the big building boys have been shown the gate by the unsatisfiable Mr. Enright.	Похоже, что целой полудюжине строительных воротил неугомонный мистер Энрайт уже дал от ворот поворот.
Top-notchers, all of them."	И это несмотря на то, что все они мастера высочайшего класса".
Roark felt the wrench he had tried so often to fight, not to let it hurt him too much: the wrench of helplessness before the vision of what he could do, what should have been possible and was closed to him.	Рорк остро почувствовал то состояние, с которым всегда старался бороться, от болезненного воздействия которого старался защититься, -состояние беспомощности, которое возникало у него всякий раз, когда перед его мысленным взором вставало то, что он мог бы сделать, если бы его не лишили этой возможности.
Then, without reason, he thought of Dominique Francon.	Затем, без всякой причины, он подумал о Доминик Франкон.
She had no relation to the things in his mind; he was shocked only to know that she could remain present even among these things.	Она никак не была связана с тем, что занимало его ум, и его неприятно поразило, что она сумела остаться в его сознании среди всех прочих мыслей.
A week passed.	Прошла неделя.
Then, one evening, he found a letter waiting for him at home.	Однажды вечером он нашёл в каморке письмо, которое дожидалось его.
It had been forwarded from his former office to his last New York address, from there to Mike, from Mike to Connecticut.	С бывшего места работы письмо переслали на его последний домашний адрес в Нью-Йорке, оттуда -Майку, а от Майка - в Коннектикут.

The engraved address of an oil company on the envelope meant nothing to him.	Оттиснутый на конверте адрес какой-то нефтяной компании ни о чём не говорил ему.
He opened the letter. He read:	Он открыл конверт и прочёл:
"Dear Mr. Roark,	"Дорогой мистер Рорк!
"I have been endeavoring for some time to get in touch with you, but have been unable to locate you.	Я приложил немало усилий, чтобы разыскать Вас, но не смог установить Ваше местонахождение.
Please communicate with me at your earliest convenience.	Пожалуйста, свяжитесь со мной, как только сможете.
I should like to discuss with you my proposed Enright House, if you are the man who built the Fargo Store.	Если Вы тот самый человек, который построил магазин Фарго, мне хотелось бы обсудить с Вами вопрос постройки здания Энрайта.
"Sincerely yours,	Искренне Ваш,
"Roger Enright."	Роджер Энрайт".
Half an hour later Roark was on a train.	Полчаса спустя Рорк был в поезде.
When the train started moving, he remembered Dominique and that he was leaving her behind.	Когда поезд тронулся, он вспомнил о Доминик и подумал, что покидает её.
The thought seemed distant and unimportant.	Эта мысль показалась ему какой-то далёкой и несущественной.
He was astonished only to know that he still thought of her, even now.	Он был лишь удивлён тем, что всё ещё думает о ней. Думает даже теперь.
She could accept, thought Dominique, and come to forget in time everything that had happened to her, save one memory: that she had found pleasure in the thing which had happened, that he had known it, and more: that he had known it before he came to her and that he would not have come but for that knowledge. She had not given him the one answer that would have saved her: an answer of simple revulsion - she had found joy in her revulsion, in her terror and in his strength.	Она сможет примириться, тем временем думала Доминик, сможет когда-нибудь забыть то, что произошло с ней. Только одного она никогда не сможет забыть, что происшедшее доставило ей удовольствие и что он знал об этом. Более того -он знал, что ей это будет приятно, а если бы не знал, то никогда не пришёл бы. Только одно могло спасти её - она могла бы дать ему понять, что испытывает отвращение. Но она не сделала этого. В собственном отвращении и ужасе она обрела наслаждение - и ещё в силе этого человека.
That was the degradation she had wanted and she hated him for it.	Именно такого унижения она жаждала; именно поэтому она его возненавидела.
She found a letter one morning, waiting for her on the breakfast table.	Однажды утром, за завтраком, она обнаружила на столике письмо.
It was from Alvah Scarret. " ...	Письмо было от Альвы Скаррета:
When are you coming back, Dominique?	"Когда же ты вернёшься, Доминик?
I can't tell you how much we miss you here.	Мы все здесь скучаем по тебе безмерно.
You're not a comfortable person to have around, I'm actually scared of you, but I might as well inflate your inflated ego some more, at a distance, and confess that we're all waiting for you impatiently.	Да, ты, конечно, не подарок, и я даже побаиваюсь тебя. Но на расстоянии рискну раздуть твоё и без того чрезмерное самомнение и признаюсь, что мы все ждём тебя с нетерпением.
It will be like the homecoming of an Empress."	Твоё возвращение будет подобно триумфальному возвращению императрицы".

She read it and smiled.	Прочитав это, она улыбнулась и подумала:
She thought, if they knew ... those people ... that old life and that awed reverence before her person ... I've been raped ...	"Если бы они знали... эти люди из прежней жизни, с их трепетным преклонением передо мной... Меня изнасиловали.
I've been raped by some redheaded hoodlum from a stone quarry ... I, Dominique Francon ...	Изнасиловал какой-то рыжий бандит из каменоломни... Меня, Доминик Франкон!"
Through the fierce sense of humiliation, the words gave her the same kind of pleasure she had felt in his arms.	При всём острейшем чувстве унижения эти слова дарили ей наслаждение, равное тому, которое она испытала в его объятиях.
She thought of it when she walked through the countryside, when she passed people on the road and the people bowed to her, the chatelaine of the town.	Мысли эти не покидали её, когда она шла по дороге, проходила мимо людей, а люди склоняли головы перед ней - владычицей всего городка.
She wanted to scream it to the hearing of all.	Ей хотелось кричать об этом во всеуслышание.
She was not conscious of the days that passed.	Дни летели, и она не замечала их.
She felt content in a strange detachment, alone with the words she kept repeating to herself.	Она радовалась собственной непонятной отстранённости, тому, что осталась наедине со словами, которые неустанно повторяла про себя.
Then, one morning, standing on the lawn in her garden, she understood that a week had passed and that she had not seen him for a week.	Однажды утром, стоя на лужайке в саду, она поняла, что прошла неделя и что за всю неделю она ни разу не видела его.
She turned and walked rapidly across the lawn to the road.	Развернувшись, она быстро зашагала через лужайку к дороге.
She was going to the quarry.	Она направлялась в каменоломню.
She walked the miles to the quarry, down the road, bareheaded in the sun.	Она не спеша шла с непокрытой головой по солнцепёку весь долгий путь к карьеру.
She did not hurry. It was not necessary to hurry.	Не было необходимости спешить.
It was inevitable.	Это было неизбежным.
To see him again ... She had no purpose.	Снова увидеть его... Конкретной цели у неё не было.
The need was too great to name a purpose ... Afterward ... There were other things, hideous, important things behind her and rising vaguely in her mind, but first, above all, just one thing: to see him again ...	Потребность была так сильна, что невозможно было говорить о цели... Может быть, после... В её сознании смутно проступало многое, что ей довелось пережить, - ужасное, очень важное, но главным было одно, только одно - ещё раз увидеть его...
She came to the quarry and she looked slowly, carefully, stupidly about her, stupidly because the enormity of what she saw would not penetrate her brain: she saw at once that he was not there.	Она подошла к карьеру и осмотрелась - медленно, внимательно, тупо. Тупо потому, что мозг её не мог вместить в себя невосполнимость того, что ей открылось: она сразу поняла, что его здесь нет.
The work was in full swing, the sun was high over the busiest hour of the day, there was not an idle man in sight, but he was not among the men.	Работа шла полным ходом, солнце стояло высоко, рабочий день был в самом разгаре, не видно было ни одного незанятого человека, но его не было среди них.
She stood, waiting numbly, for a long time.	Она долго стояла оцепенев.

Then she saw the foreman and she motioned for him to approach.	Затем она увидела управляющего и махнула ему, чтобы он подошёл.
"Good afternoon, Miss Francon ...	- Добрый день, мисс Франкон.
Lovely day, Miss Francon, isn't it?	Отличный денёк, мисс Франкон, не правда ли?
Just like the middle of summer again and yet fall's not far away, yes, fall's coming, look at the leaves, Miss Francon."	Как будто опять середина лета, а ведь всё же осень не за горами; да, осень уже наступает, взгляните на листья, мисс Франкон.
She asked:	Она спросила:
"There was a man you had here ... a man with very bright orange hair ... where is he?"	-У вас здесь был рабочий... мужчина с очень яркими рыжими волосами. Где он?
"Oh yes.	- Ах да.
That one.	Этот.
He's gone."	Он уехал.
"Gone?"	- Уехал?
"Quit.	- Ну да.
Left for New York, I think.	Уволился и уехал в Нью-Йорк, по-моему.
Very suddenly too."	Очень неожиданно.
"When? A week ago?"	- Когда - неделю назад?
"Why, no.	- Нет, что вы.
Just yesterday."	Только вчера.
"Who was ... " Then she stopped.	- Скажите, как... - Она остановилась.
She was going to ask: "Who was he?"	Она собиралась спросить, как его зовут.
She asked instead: "Who was working here so late last night?	Но вместо этого спросила: - Почему здесь вчера работали до позднего вечера?
I heard blasting."	Я слышала взрывы.
"That was for a special order for Mr. Francon's building.	- Выполняли особый заказ для клиента мистера Франкона.
The Cosmo-Slotnick Building, you know.	Здание "Космо-Злотник". Слыхали, наверное?
A rash job."	Спешная работа.
"Yes ... I see ... "	- Да... понятно.
"Sorry it disturbed you, Miss Francon."	- Я сожалею, что это вас побеспокоило, мисс Франкон.
"Oh, not at all ... "	- Нет, вовсе нет.
She walked away.	Она ушла.
She would not ask for his name.	Она так и не спросила его имени.
It was her last chance of freedom.	В этом был её последний шанс вновь обрести свободу.

She walked swiftly, easily, in sudden relief.	Она шла стремительно, чувствуя внезапное облегчение.
She wondered why she had never noticed that she did not know his name and why she had never asked him.	Она удивилась, почему не замечала, что не знает его имени, и почему ни разу не спросила его об этом.
Perhaps because she had known everything she had to know about him from that first glance.	Может быть, потому что узнала о нём всё, что нужно было знать, с первого взгляда.
She thought, one could not find some nameless worker in the city of New York.	Она подумала, что в Нью-Йорке невозможно разыскать безымянного рабочего.
She was safe.	Значит, можно быть спокойной.
If she knew his name, she would be on her way to New York now.	Вот если бы она знала его имя, то уже сейчас была бы на пути в Нью-Йорк.
The future was simple.	Дальше всё просто и понятно.
She had nothing to do except never to ask for his name.	Главное, никогда не пытаться разузнать его имя.
She had a reprieve.	Ей дарована отсрочка.
She had a chance to fight.	Дарован шанс бороться.
She would break it - or it would break her.	Она поборет это в себе, или это поборет её.
If it did, she would ask for his name.	Если она будет побеждена, она спросит, как его зовут.
3.	III
WHEN Peter Keating entered the office, the opening of the door sounded like a single high blast on a trumpet.	Когда Питер Китинг вошёл в кабинет, открывающаяся дверь издала высокий трубный звук.
The door flew forward as if it had opened of itself to the approach of a man before whom all doors were to open in such manner.	Она распахнулась перед ним будто сама по себе -как при приближении человека, перед которым все двери должны открываться именно таким образом.
His day in the office began with the newspapers.	Его рабочий день в конторе начинался с газет.
There was a neat pile of them waiting, stacked on his desk by his secretary.	Внушительная их пачка, сложенная секретарём на столе, уже поджидала его.
He liked to see what new mentions appeared in print about the progress of the Cosmo-Slotnick Building or the firm of Francon & Keating.	Он с удовольствием читал всё новое, что появлялось в печати о строительстве здания "Космо-Злотник" или о фирме "Франкон и Китинг".
There were no mentions in the papers this morning, and Keating frowned.	В сегодняшних утренних газетах о них не упоминалось, и Китинг хмурился.
He saw, however, a story about Ellsworth M. Toohey.	Он заметил, тем не менее, статью об Эллсворте М. Тухи.
It was a startling story.	Это была ошеломляющая статья.

Thomas L. Foster, noted philanthropist, had died and had left, among larger bequests, the modest sum of one hundred thousand dollars to Ellsworth M. Toohey, "my friend and spiritual guide - in appreciation of his noble mind and true devotion to humanity."	Умер известный филантроп Томас Л. Фостер, который оставил скромную сумму в сто тысяч долларов Эллсворту М. Тухи - "моему другу и духовному наставнику в знак признательности его благородному уму и подлинной преданности человечеству".
Ellsworth M. Toohey had accepted the legacy and had turned it over, intact, to the "Workshop of Social Study," a progressive institute of learning where he held the post of lecturer on	Эллсворт принял наследство и тотчас передал его, не истратив ни цента, в Центр социальных исследований, передовое учебное заведение, где он читал лекции по курсу
"Art as a Social Symptom."	"Искусство как социальный феномен".
He had given the simple explanation that he "did not believe in the institution of private inheritance."	Его объяснение было очень простым: он не верит в такой институт, как частное наследование.
He had refused all further comment.	От дальнейших объяснений он отказался.
"No, my friends," he had said, "not about this." And had added, with his charming knack for destroying the earnestness of his own moment: "I like to indulge in the luxury of commenting solely upon interesting subjects.	"Нет, друзья мои, - сказал он, - не стоит больше об этом, - и прибавил, проявляя свою очаровательную способность смягчать серьёзность собственных слов: - Мне нравится предаваться роскоши комментировать только интересные темы.
I do not consider myself one of these."	Я не считаю свою особу одной из таких тем".
Peter Keating read the story.	Питер Китинг прочёл статью.
And because he knew that it was an action which he would never have committed, he admired it tremendously.	И так как он знал, что подобного поступка не совершит никогда в жизни, он чрезвычайно им восхищался.
Then he thought, with a familiar twinge of annoyance, that he had not been able to meet Ellsworth Toohey.	Потом он подумал в привычном приступе раздражения, что так и не сумел познакомиться с Эллсвортом Тухи.
Toohey had left on a lecture tour shortly after the award in the Cosmo-Slotnick competition, and the brilliant gatherings Keating had attended ever since were made empty by the absence of the one man he'd been most eager to meet.	Тухи отправился в турне с лекциями вскоре после решения комиссии конкурса "Космо-Злотника", и вот теперь, после самой блестящей награды, которую он когда-либо получал, отсутствие одного человека, с которым он больше всего хотел встретиться, обесценивало все его достижения.
No mention of Keating's name had appeared in Toohey's column.	За всё это время в колонке, которую вёл Тухи, не появилось даже упоминания о Китинге.
Keating turned hopefully, as he did each morning, to "One Small Voice" in the Banner.	И в это утро Питер с надеждой обратился к колонке "Вполголоса" в "Знамени".
But "One Small Voice" was subtitled "Songs and Things" today, and was devoted to proving the superiority of folk songs over any other forms of musical art, and of choral singing over any other manner of musical rendition.	Но сегодня "Вполголоса" была вся посвящена "Песням и прочему" и стремилась доказать превосходство народных песен над всеми другими видами музыкального творчества и хорового пения - над любой другой манерой исполнения.
Keating dropped the Banner.	Китинг отбросил "Знамя".

He got up and paced viciously across the office, because he had to turn now to a disturbing problem.	Он встал и возбуждённо заходил по кабинету, ибо пришло время подумать о гложущей его проблеме.
He had been postponing it for several mornings.	Вот уже которое утро он всё откладывал её решение.
It was the matter of choosing a sculptor for the Cosmo-Slotnick Building.	Она была связана с выбором скульптора для здания "Космо-Злотник".
Months ago the commission for the giant statue of	Несколько месяцев назад заказ на сооружение гигантской статуи
"Industry" to stand in the main lobby of the building had been awarded - tentatively - to Steven Mallory.	"Трудолюбие", предназначавшейся для установки в главном вестибюле здания, был отдан -предварительно - Стивену Мэллори.
The award had puzzled Keating, but it had been made by Mr. Slotnick, so Keating had approved of it.	Это решение озадачило Китинга, но оно принадлежало мистеру Злотнику, поэтому Китинг одобрил его.
He had interviewed Mallory and said: " ... in recognition of your unusual ability ... of course you have no name, but you will have, after a commission like this ... they don't come every day like this building of mine."	Он встретился с Мэллори и сказал ему: "...в знак признания ваших выдающихся способностей... конечно, у вас нет имени, но оно у вас появится после получения такого заказа, как моё здание, что не часто случается".
He had not liked Mallory.	Мэллори ему не понравился.
Mallory's eyes were like black holes left after a fire not quite put out, and Mallory had not smiled once.	Глаза Мэллори были подобны чёрным провалам тлеющего пожара, и Мэллори ни разу не улыбнулся.
He was twenty-four years old, had had one show of his work, but not many commissions.	Ему было двадцать четыре года, однажды уже состоялась выставка его работ, но заказами его не баловали.
His work was strange and too violent.	Его работы были необычны и чересчур агрессивны.
Keating remembered that Ellsworth Toohey had said once, long ago, in	Китинг запомнил, что как-то написал о них в рубрике
"One Small Voice."	"Вполголоса" Эллсворт Тухи:
"Mr. Mallory's human figures would have been very fine were it not for the hypothesis that God created the world and the human form.	"Скульптуры мистера Мэллори были бы весьма замечательны, если бы можно было забыть гипотезу о Сотворении мира и человека Господом.
Had Mr. Mallory been entrusted with the job, he might, perhaps, have done better than the Almighty, if we are to judge by what he passes as human bodies in stone.	Если бы эту работу доверили мистеру Мэллори, возможно, он смог бы справиться с ней лучше, чем Всемогущий, если судить по тому, что он выдаёт в камне за человеческое тело.
Or would he?"	Или всё же не смог бы?"
Keating had been baffled by Mr. Slotnick's choice, until he heard that Dimples Williams had once lived in the same Greenwich Village tenement with Steven Mallory, and Mr. Slotnick could refuse nothing to Dimples Williams at the moment.	Китинг перестал удивляться выбору мистера Злотника, как только узнал, что Милашка Уильямс одно время снимала комнату в том же доме, что и Стивен Мэллори, а в настоящий момент мистер Злотник ни в чём не мог отказать Милашке Уильямс.

Mallory had been hired, had worked and had submitted a model of his statue of	Мэллори был нанят, работал и представил модель своей статуи
"Industry."	"Трудолюбие".
When he saw it, Keating knew that the statue would look like a raw gash, like a smear of fire in the neat elegance of his lobby.	Когда Китинг увидел её, он понял, что статуя будет выглядеть в чётких, элегантных линиях вестибюля как незажившая рана, словно опалённая языком пламени.
It was a slender naked body of a man who looked as if he could break through the steel plate of a battleship and through any barrier whatever.	Это было изображение стройного обнажённого тела мужчины, который выглядел так, будто мог пробиться через стальные листы обшивки боевого корабля и преодолеть любые преграды.
It stood like a challenge.	Статуя стояла как вызов.
It left a strange stamp on one's eyes. It made the people around it seem smaller and sadder than usual.	Она оставляла какое-то странное впечатление у смотрящих, люди, стоящие рядом с ней, выглядели как будто ещё меньше и печальнее, чем обычно.
For the first time in his life, looking at that statue, Keating thought he understood what was meant by the word "heroic."	В первый раз за всю свою жизнь, глядя на эту статую, Китинг подумал, что теперь он понимает, что означает слово "героический".
He said nothing.	Он не сказал ничего.
But the model was sent on to Mr. Slotnick and many people said, with indignation, what Keating had felt.	Но когда модель отослали мистеру Злотнику, многие с негодованием говорили то, что чувствовал Китинг.
Mr. Slotnick asked him to select another sculptor and left the choice in his hands.	Мистер Злотник попросил его найти другого скульптора и оставил право выбора за ним.
Keating flopped down in an armchair, leaned back and clicked his tongue against his palate.	Китинг опустился в кресло, откинулся на спинку и щёлкнул языком.
He wondered whether he should give the commission to Bronson, the sculptor who was a friend of Mrs. Shupe, wife of the president of Cosmo; or to Palmer, who had been recommended by Mr. Huseby who was planning the erection of a new five-million-dollar cosmetic factory.	Он задумался, не отдать ли заказ Бронсону, скульптору, который был в дружеских отношениях с миссис Шуп, женой президента "Космо", или же Полмеру, которого рекомендовал мистер Хьюзби, планировавший строительство новой фабрики по производству косметики стоимостью в пять миллионов долларов.
Keating discovered that he liked this process of hesitation; he held the fate of two men and of many potential others; their fate, their work, their hope, perhaps even the amount of food in their stomachs.	Китинг обнаружил, что ему нравится сам процесс раздумывания, - он держал в своих руках жизнь двух людей и, вероятно, многих других, их судьбу, их работу, их надежды и даже, возможно, количество еды в их желудках.
He could choose as he pleased, for any reason, without reasons; he could flip a coin, he could count them off on the buttons of his vest.	Он мог выбирать, как ему заблагорассудится, руководствуясь какими угодно причинами или обходясь вообще без причин; мог подбросить монету, мог вычислить их по пуговицам своего пиджака.
He was a great man - by the grace of those who depended on him.	Он был великим человеком - по милости тех, кто от него зависел.
Then he noticed the envelope.	Затем он обнаружил конверт.

It lay on top of a pile of letters on his desk.	Он лежал поверх груды писем на его столе.
It was a plain, thin, narrow envelope, but it bore the small masthead of the Banner in one corner.	Это был простой, тонкий, узкий конверт, но в уголке был оттиснут фирменный знак "Знамени".
He reached for it hastily.	Он поспешно потянулся за ним.
It contained no letter; only a strip of proofs for tomorrow's Banner.	В нём не было никакого личного послания, лишь вырезка из пробного оттиска завтрашнего номера "Знамени".
He saw the familiar	Он увидел знакомое
"One Small Voice" by Ellsworth M. Toohey, and under it a single word as subtitle, in large, spaced letters, a single word, blatant in its singleness, a salute by dint of omission:	"Вполголоса" Эллсворта М. Тухи, а прямо под названием колонки - всего одно слово в качестве подзаголовка, напечатанное нарочито крупными буквами, единственное слово, кричащее своей единственностью, ставшее обращением, потому что перед ним был пробел:
"KEATING"	"Китинг".
He dropped the paper strip and seized it again and read, choking upon great unchewed hunks of sentences, the paper trembling in his hand, the skin on his forehead drawing into tight pink spots.	Он выпустил из рук газетную вырезку, затем вновь ухватился за неё и прочёл, захлёбываясь громадными непереваренными мотками фраз; бумага дрожала в его руке, лоб покрылся розовыми пятнами.
Toohey had written:	Тухи писал:
"Greatness is an exaggeration, and like all exaggerations of dimension it connotes at once the necessary corollary of emptiness.	"Слово "великий" по отношению к конкретному человеку есть не что иное, как литературное преувеличение, которое, подобно преувеличению физических размеров, незамедлительно - и логично - заполняется банальной пустотой.
One thinks of an inflated toy balloon, does one not?	На ум приходит образ неимоверно надувшегося воздушного шарика, не правда ли?
There are, however, occasions when we are forced to acknowledge the promise of an approach - brilliantly close - to what we designate loosely by the term of greatness.	Тем не менее нечасто, но складываются обстоятельства, когда мы вынуждены признать, что то, что мы все несколько приблизительно понимаем под словом "величие", находит своё поразительно точное воплощение в реальности.
Such a promise is looming on our architectural horizon in the person of a mere boy named Peter Keating.	В нашем случае оно материализовалось в образе почти мальчика по имени Питер Китинг -восходящей звезды архитектуры.
"We have heard a great deal - and with justice - about the superb Cosmo-Slotnick Building which he has designed.	Мы слышали так много лестных отзывов, впрочем, заслуженных, о великолепном здании "Космо-Злотник", которое Питер спроектировал.
Let us glance, for once, beyond the building, at the man whose personality is stamped upon it.	Давайте же, воспользовавшись случаем, впервые взглянем не на здание, а на человека, отпечаток личности которого оно якобы несёт.
"There is no personality stamped upon that building -and in this, my friend, lies the greatness of the personality.	Вы увидите, друзья мои, что Питер реализовал своё Я именно в том, что здание не несёт отпечатка ни его личности, ни чьей-либо ещё.

It is the greatness of a selfless young spirit that assimilates all things and returns them to the world from which they came, enriched by the gentle brilliance of its own talent.	В этом и заключается подлинное величие самоотверженного духа молодости, который впитал все наши знания и опыт и, обогатив их благородным блеском собственного таланта, подарил миру.
Thus a single man comes to represent, not a lone freak, but the multitude of all men together, to embody the reach of all aspirations in his own ...	Только таким образом, воплощая достижения всех в своём собственном, отдельный человек может стать представителем бесчисленного множества людей, а не выразителем собственных сиюминутных капризов...
" ... Those gifted with discrimination will be able to hear the message which Peter Keating addresses to us in the shape of the Cosmo-Slotnick Building, to see that the three simple, massive ground floors are the solid bulk of our working classes which support all of society; that the rows of identical windows offering their panes to the sun are the souls of the common people, of the countless anonymous ones alike in the uniformity of brotherhood, reaching for the light; that the graceful pilasters rising from their firm base in the ground floors and bursting into the gay effervescence of their Corinthian capitals, are the flowers of Culture which blossom only when rooted in the rich soil of the broad masses ...	...Все, кто умеет видеть суть вещей, видят то, что хотел сказать Питер Китинг всем нам, создавая здание "Космо-Злотник", видят, что три простых массивных основания являются как бы единым телом нашего рабочего класса, на котором покоится всё общество, что ряды идентичных окон, обращённые стёклами к солнцу, не что иное, как души простых людей, бесчисленные и безвестные создания, тянущиеся к свету, равные в своём братстве, что изящные пилястры, поднимающиеся от своего прочного основания и обрывающиеся в весёлом дыхании коринфских капителей, - всё это цветы нашей культуры, расцветающие лишь в том случае, если их корни укреплены в плодородной почве широких масс...
" ... In answer to those who consider all critics as fiends devoted solely to the destruction of sensitive talent, this column wishes to thank Peter Keating for affording us the rare - oh, so rare! - opportunity to prove our delight in our true mission, which is to discover young talent - when it is there to be discovered.	...Отвечая всем тем, кто полагает всех критиков чудовищами, чьей единственной целью является уничтожение легко ранимого таланта, наша рубрика хотела бы поблагодарить Питера Китинга за предоставление нам редкой - о, какой редкой! -возможности показать нашу радость в исполнении нашего подлинного долга, который состоит в открытии юного таланта, - разумеется, когда есть что открывать.
And if Pete Keating should chance to read these lines, we expect no gratitude from him.	И если Питеру Китингу случится прочесть эти строки, мы не ожидаем от него благодарности.
The gratitude is ours."	Благодарить должны мы".
It was when Keating began to read the article for the third time that he noticed a few lines written in red pencil across the space by its title:	Только когда Китинг принялся читать статью в третий раз, он обратил внимание на несколько строчек, написанных красным карандашом и уместившихся возле заголовка:
"Dear Peter Keating, "Drop in to see me at my office one of these days.	"Дорогой Питер Китинг, загляните на днях ко мне в редакцию.
Would love to discover what you look like.	Мне хотелось бы узнать, как Вы выглядите.
"E.M.T."	Э.М.Т.".
He let the clipping flutter down to his desk, and he stood over it, running a strand of hair between his fingers, in a kind of happy stupor.	Он выпустил вырезку из рук, и она слетела на стол, а он в каком-то блаженном оцепенении стоял над ней, запустив пальцы себе в волосы.

Then he whirled around to his drawing of the Cosmo-Slotnick Building, that hung on the wall between a huge photograph of the Parthenon and one of the Louvre.	Потом он повернулся к своим эскизам здания "Космо-Злотник", развешанным на стене между громадными фотографиями Парфенона и Лувра.
He looked at the pilasters of his building.	Он вгляделся в его пилястры.
He had never thought of them as Culture flowering from out of the broad masses, but he decided that one could very well think that and all the rest of the beautiful stuff.	Китинг никогда не думал о них как о культуре, расцветающей в широких массах, но, решил он, такой взгляд вполне оправдан - как и все прочие похвалы.
Then he seized the telephone, he spoke to a high, flat voice which belonged to Ellsworth Toohey's secretary, and he made an appointment to see Toohey at four-thirty of the next afternoon.	Затем он схватил телефонную трубку. Ему ответил высокий монотонный голос, принадлежавший секретарю Эллсворта Тухи. Он договорился о встрече с Тухи на завтра, в половине пятого.
In the hours that followed, his daily work assumed a new relish.	В последующие часы его рутинная работа наполнилась ощущением небывалого подъёма.
It was as if his usual activity had been only a bright, flat mural and had now become a noble bas-relief, pushed forward, given a three-dimensional reality by the words of Ellsworth Toohey.	Казалось, слова Эллсворта Тухи смогли превратить его обыденную деятельность из обычной плоской фрески в благородный барельеф, одним мановением придав ей третье измерение.
Guy Francon descended from his office once in a while, for no ascertainable purpose.	Гай Франкон завёл привычку время от времени выходить из своего кабинета без всякой видимой причины.
The subtler shades of his shirts and socks matched the gray of his temples.	Сдержанные тона его рубашек и носков неизменно гармонировали с сединой в висках.
He stood smiling benevolently in silence.	В такие минуты он стоял молча и благожелательно улыбался.
Keating flashed past him in the drafting room and acknowledged his presence, not stopping, but slowing his steps long enough to plant a crackling bit of newspaper into the folds of the mauve handkerchief in Francon's breast-pocket, with	Китинг промчался мимо него в чертёжную и, заметив его присутствие, не остановился, а лишь замедлил свой бег для того, чтобы сунуть в складки его носового платка цвета мальвы, торчавшего из нагрудного кармана, шуршащий клочок газеты:
"Read that when you have time, Guy."	- Почитай в свободное время, Гай.
He added, his steps halfway across the next room: "Want to have lunch with me today, Guy?	- А когда уже почти исчез в соседней комнате, прибавил: - Ты не против пообедать со мной сегодня, Гай?
Wait for me at the Plaza."	Подожди меня в "Плаза".
When he came back from lunch, Keating was stopped by a young draftsman who asked, his voice high with excitement:	Когда Китинг возвращался с обеда, его остановил молодой чертёжник, который высоким от возбуждения голосом спросил:
"Say, Mr. Keating, who's it took a shot at Ellsworth Toohey?"	- Скажите, мистер Китинг, а кто же это стрелял в Эллсворта Тухи?
Keating managed to gasp out:	Китинг с трудом выдохнул:
"Who is it did what?"	- Кто - что сделал?

"Shot Mr. Toohey."	- Стрелял в мистера Тухи.
"Who?"	- Кто?
"That's what I want to know, who."	- Это я как раз и спрашивал. Кто?
"Shot ... Ellsworth Toohey?"	- Стрелял... в Эллсворта Тухи?
"That's what I saw in the paper in the restaurant a guy had.	- Да, я прочёл об этом в газете у одного парня в ресторане.
Didn't have time to get one."	Не было времени купить самому.
"He's ... killed?"	- Он... убит?
"That's what I don't know.	- Вот этого я и не знаю.
Saw only it said about a shot."	Прочёл, что вроде только стреляли.
"If he's dead, does that mean they won't publish his column tomorrow?"	- Но если он убит, опубликуют ли завтра его колонку?
"Dunno.	- Не знаю.
Why, Mr. Keating?"	А в чём дело, мистер Китинг?
"Go get me a paper."	- Отправляйтесь и живо принесите мне газету.
"But I've got to ... "	- Но мне надо...
"Get me that paper, you damned idiot!"	- Принеси мне газету, ты, чёртов идиот!
The story was there, in the afternoon papers.	Статья была опубликована в дневных выпусках газет.
A shot had been fired at Ellsworth Toohey that morning, as he stepped out of his car in front of a radio station where he was to deliver an address on	"Сегодня утром, когда Эллсворт Тухи покинул свою машину напротив радиостанции, где он должен был выйти в эфир с беседой
"The Voiceless and the Undefended."	"Бессловесные и беззащитные", в него стреляли.
The shot had missed him.	Выстрел не достиг цели.
Ellsworth Toohey had remained calm and sane throughout.	Эллсворт Тухи остался невозмутимым и полностью владел собой.
His behavior had been theatrical only in too complete an absence of anything theatrical.	Его поведение можно назвать театральным только в том смысле, что в нём полностью отсутствовало что-либо театральное.
He had said:	Он сказал:
"We cannot keep a radio audience waiting," and had hurried on upstairs to the microphone where, never mentioning the incident, he delivered a half-hour's speech from memory, as he always did.	"Мы не можем заставлять радиослушателей ждать" - и поспешил наверх, к микрофону, где, не упомянув о случившемся, провёл получасовую беседу, полагаясь лишь на память, как всегда.
The assailant had said nothing when arrested.	При аресте стрелявший ничего не сказал".
Keating stared - his throat dry - at the name of the assailant.	Китинг с пересохшим горлом уставился на имя покушавшегося.
It was Steven Mallory.	Это был Стивен Мэллори.

Only the inexplicable frightened Keating, particularly when the inexplicable lay, not in tangible facts, but in that causeless feeling of dread within him.	Китинг всегда боялся необъяснимого, особенно когда это необъяснимое заключалось не в осязаемых фактах, а таилось в беспричинном чувстве страха внутри его самого.
There was nothing to concern him directly in what had happened, except his wish that it had been someone else, anyone but Steven Mallory; and that he didn't know why he should wish this.	Не случилось ничего, что касалось бы лично его, не считая разве того, что ему бы хотелось, чтобы стрелявший был кем угодно, но не Стивеном Мэллори; но он и сам не мог бы объяснить, почему ему хотелось этого.
Steven Mallory had remained silent.	Стивен Мэллори ничего не сказал.
He had given no explanation of his act.	Он не дал никакого объяснения своего поступка.
At first, it was supposed that he might have been prompted by despair at the loss of his commission for the Cosmo-Slotnick Building, since it was learned that he lived in revolting poverty.	Вначале, узнав, что он жил в ужасной бедности, предположили, что его толкнуло на покушение отчаяние из-за неудачи с заказом на скульптуру для здания "Космо-Злотник".
But it was learned, beyond any doubt, that Ellsworth Toohey had had no connection whatever with his loss.	Но было неопровержимо доказано, что Эллсворт Тухи не имел никакого отношения к этой неудаче.
Toohey had never spoken to Mr. Slotnick about Steven Mallory.	Тухи никогда не говорил с мистером Злотником о Стивене Мэллори.
Toohey had not seen the statue of	Тухи даже не видел статую
"Industry."	"Трудолюбие".
On this point Mallory had broken his silence to admit that he had never met Toohey nor seen him in person before, nor known any of Toohey's friends.	В этой связи Мэллори нарушил молчание и допустил, что он никогда не встречался с Тухи и никогда ранее не видел его лично, а также не знал никого из друзей Тухи.
"Do you think that Mr. Toohey was in some way responsible for your losing that commission?" he was asked.	"Вы полагаете, что мистер Тухи каким-то образом ответственен за то, что вы потеряли заказ?" -спросили его.
Mallory had answered:	Мэллори ответил:
"No."	"Нет". -
"Then why?"	"Тогда в чём же дело?"
Mallory said nothing.	Мэллори в ответ промолчал.
Toohey had not recognized his assailant when he saw him seized by policemen on the sidewalk outside the radio station.	Тухи не узнал стрелявшего, когда тот был схвачен полицейскими на тротуаре возле радиостанции.
He did not learn his name until after the broadcast.	Его имя он узнал только после окончания своей радиопередачи.
Then, stepping out of the studio into an anteroom full of waiting newsmen, Toohey said:	Выйдя из студии в вестибюль, полный ожидающих его репортёров, Тухи сказал:
"No, of course I won't press any charges.	"Нет, конечно, я не буду возбуждать против него никакого иска.
I wish they'd let him go.	Я хочу, чтобы его отпустили.
Who is he, by the way?"	Кстати, а кто это такой?"

When he heard the name, Toohey's glance remained fixed somewhere between the shoulder of one man and the hat brim of another.	Когда ему сказали, взгляд Тухи замер в точке где-то между плечом одного из окруживших его газетчиков и краем шляпы другого.
Then Toohey - who had stood calmly while a bullet struck an inch from his face against the glass of the entrance door below - uttered one word and the word seemed to fall at his feet, heavy with fear:	Затем Тухи, который был спокоен даже в тот момент, когда пуля, пролетев всего в дюйме от его головы, пробила стекло во входной двери, обронил только одно слово; и это слово, тяжёлое от страха, казалось, скатилось к его ногам:
"Why?"	"Почему?"
No one could answer.	Никто не ответил.
Presently, Toohey shrugged, smiled, and said:	Тогда Тухи пожал плечами, улыбнулся и произнёс:
"If it was an attempt at free publicity - well, what atrocious taste!"	"Это было покушение на свободу слова - что ж, у юноши отвратительный вкус!"
But nobody believed this explanation, because all felt that Toohey did not believe it either.	Но никто не поверил этому объяснению, потому что все чувствовали: Тухи сам в него не верит.
Through the interviews that followed, Toohey answered questions gaily.	Во время последовавшего интервью Тухи с юмором отвечал на вопросы.
He said:	Он сказал:
"I had never thought myself important enough to warrant assassination.	"Я никогда не считал себя столь значительной личностью, чтобы заслуживать покушения.
It would be the greatest tribute one could possibly expect - if it weren't so much in the style of an operetta."	Оно могло бы стать величайшей наградой - если бы так не отдавало дешёвой опереттой".
He managed to convey the charming impression that nothing of importance had happened because nothing of importance ever happened on earth.	Ему удалось создать успокаивающее впечатление, что ничего значительного не произошло, потому что на этом свете никогда не происходит ничего значительного.
Mallory was sent to jail to await trial.	Мэллори отправили в тюрьму - ждать суда.
All efforts to question him failed.	Все попытки допросить его ничего не дали.
The thought that kept Keating uneasily awake for many hours, that night, was the groundless certainty that Toohey felt exactly as he did.	В нескончаемые ночные часы Китинга лишала спокойствия ни на чём не основанная уверенность, что Тухи чувствует себя сейчас так же, как и он.
He knows, thought Keating, and I know, that there is - in Steven Mallory's motive - a greater danger than in his murderous attempt.	"Он знает, - думал Китинг, - и я знаю, что в мотивах Стивена Мэллори кроется гораздо большая опасность, чем в его злодейском покушении.
But we shall never know his motive.	Но мы никогда не узнаем о его мотивах.
Or shall we? ...	Или узнаем?.."
And then he touched the core of fear: it was the sudden wish that he might be guarded, through the years to come, to the end of his life, from ever learning that motive.	И затем он коснулся самой сути страха - это было внезапное желание защититься на все годы, вплоть до самой смерти, и никогда не узнать, что двигало в этом случае Мэллори.

Ellsworth Toohey's secretary rose in a leisurely manner, when Keating entered, and opened for him the door into Ellsworth Toohey's office.	Когда Китинг вошёл, секретарь неспешно поднялся и открыл перед ним дверь в кабинет Эллсворта Тухи.
Keating had grown past the stage of experiencing anxiety at the prospect of meeting a famous man, but he experienced it in the moment when he saw the door opening under her hand.	Китинг уже переборол страх перед перспективой встречи со знаменитым человеком, но страх вновь овладел им в тот момент, когда он увидел, как открывается под рукой секретаря дверь.
He wondered what Toohey really looked like.	Он попытался представить, как в действительности выглядит Тухи.
He remembered the magnificent voice he had heard in the lobby of the strike meeting, and he imagined a giant of a man, with a rich mane of hair, perhaps just turning gray, with bold, broad features of an ineffable benevolence, something vaguely like the countenance of God the Father.	Он вспомнил великолепный голос, который слышал в фойе во время собрания забастовщиков, и вообразил себе некоего гиганта с густой гривой волос, возможно уже начинающих седеть, со смелыми, резкими чертами лица, в которых разлита бесконечная благожелательность, короче, нечто слегка напоминающее лик Бога Отца.
"Mr. Peter Keating - Mr. Toohey," said the secretary and closed the door behind him.	- Мистер Питер Китинг - мистер Тухи, - произнёс секретарь и закрыл за собой дверь.
At a first glance upon Ellsworth Monkton Toohey one wished to offer him a heavy, well-padded overcoat -so frail and unprotected did his thin little body appear, like that of a chicken just emerging from the egg, in all the sorry fragility of unhardened bones.	При первом взгляде на Эллсворта Монктона Тухи возникало желание предложить ему плотное, хорошо утеплённое пальто - таким хрупким и незащищённым выглядело тощее маленькое тело, как цыплёнок, только что вылупившийся из яйца, во всей своей внушающей жалость хрупкости ещё не затвердевших костей.
At a second glance one wished to be sure that the overcoat should be an exceedingly good one - so exquisite were the garments covering that body.	При втором взгляде уже хотелось быть уверенным, что пальто будет отменного качества, - столь дорогой была надетая на Тухи одежда.
The lines of the dark suit followed frankly the shape within it, apologizing for nothing: they sank with the concavity of the narrow chest, they slid down from the long, thin neck with the sharp slope of the shoulders.	Линии пиджака подчёркивали заключённое в нём тело, даже не пытаясь ни за что извиняться. Они ниспадали с выпуклости его тощей груди, они соскальзывали с его длинной тонкой шеи и скатывались к плечам.
A great forehead dominated the body.	Большой лоб доминировал над всем его обликом.
The wedge-shaped face descended from the broad temples to a small, pointed chin.	Клинообразное лицо сужалось от висков к маленькому острому подбородку.
The hair was black, lacquered, divided into equal halves by a thin white line.	Волосы были тёмные, блестящие, разделённые пополам тонкой белой линией.
This made the skull look tight and trim, but left too much emphasis to the ears that flared out in solitary nakedness, like the handles of a bouillon cup.	Это создавало чёткий и аккуратный общий абрис головы, лишь уши не вписывались в эту картину, приковывая взгляд своей одинокой беззащитностью, - похожие на ручки бульонной чашки.
The nose was long and thin, prolonged by the small dab of a black mustache.	Его нос, длинный и тонкий, находил продолжение в небольшом комочке тёмных усов.
The eyes were dark and startling.	Его карие глаза были поразительны.

They held such a wealth of intellect and of twinkling gaiety that his glasses seemed to be worn not to protect his eyes but to protect other men from their excessive brilliance.	В них чувствовалось такое богатство интеллекта и брызжущего веселья, что казалось, он носит очки не для защиты своих глаз, а для защиты других от их чрезвычайного блеска.
"Hello, Peter Keating," said Ellsworth Monkton Toohey in his compelling, magical voice.	- Привет, Питер Китинг, - произнёс Эллсворт Монктон Тухи своим магически повелевающим голосом.
"What do you think of the temple of Nike Apteros?"	- Что вы думаете о храме Нике Аптерос?
"How ... do you do, Mr. Toohey," said Keating, stopped, stupefied.	-Добрый... добрый день, мистер Тухи, -проговорил в изумлении Китинг.
"What do I think ... of what?"	- Что я думаю... о чём?
"Sit down, my friend.	- Садитесь, друг мой.
Of the temple of Nike Apteros."	О храме Нике Аптерос.
"Well ... Well ... I ... "	- Что ж... что ж... я...
"I feel certain that you couldn't have overlooked that little gem.	- Я вполне уверен, что вы не могли проглядеть это маленькое сокровище.
The Parthenon has usurped the recognition which -and isn't that usually the case? the bigger and stronger appropriating all the glory, while the beauty of the unprepossessing goes unsung - which should have been awarded to that magnificent little creation of the great free spirit of Greece.	Парфенон украл у него признание, - впрочем, такое случается сплошь и рядом. Самые большие и самые сильные произведения завоёвывают восхищение и поклонение, а красота менее притязательных созданий так и остаётся невоспетой. Это полностью относится к нашей маленькой жемчужине - творению свободного духа Греции.
You've noted, I'm sure, the fine balance of its mass, the supreme perfection of its modest proportions - ah, yes, you know, the supreme in the modest - the delicate craftsmanship of detail?"	Вы наверняка заметили чудесное равновесие всего строения, высокое совершенство его скромных пропорций - да, высокое в малом -тонкое мастерство детали...
"Yes, of course," muttered Keating, "that's always been my favorite - the temple of Nike Apteros."	- Да, конечно, - пробормотал Китинг, - он всегда был в числе моих любимых... этот храм Нике Аптерос.
"Really?" said Ellsworth Toohey, with a smile which Keating could not quite classify.	- Неужели? - спросил Эллсворт Тухи с улыбкой, которую Китинг не совсем понял.
"I was certain of it.	- Я был уверен в этом.
I was certain you'd say it.	Я был уверен, что вы это скажете.
You have a very handsome face, Peter Keating, when you don't stare like this - which is really quite unnecessary."	У вас очень приятное лицо, Питер Китинг, но напрасно вы так уставились на меня, это совершенно излишне.
And Toohey was laughing suddenly, laughing quite obviously, quite insultingly, at Keating and at himself; it was as if he were underscoring the falseness of the whole procedure.	И Тухи вдруг расхохотался, явно высмеивая его, явно издеваясь над ним и над самим собой; получилось так, будто он хотел подчеркнуть неестественность всей этой процедуры.
Keating sat aghast for an instant; and then he found himself laughing easily in answer, as if at home with a very old friend.	Китинг застыл в ужасе и лишь затем понял, что смеётся в ответ, словно он был дома со своим старинным другом.

"That's better," said Toohey.	- Так-то лучше, - сказал Тухи.
"Don't you find it advisable not to talk too seriously in an important moment?	- Не кажется ли вам, что в ответственные моменты не стоит разговаривать чересчур серьёзно?
And this might be a very important moment - who knows? - for both of us.	А это может стать очень ответственным моментом - кто знает? - для нас обоих.
And, of course, I knew you'd be a little afraid of me and - oh, I admit - I was quite a bit afraid of you, so isn't this much better?"	И конечно, я знал, что вы будете слегка побаиваться меня, и - о, я допускаю это - я совсем немножко, но побаивался вас, а разве не лучше просто посмеяться над всем этим?
"Oh, yes, Mr. Toohey," said Keating happily.	- О да, мистер Тухи, - довольно отозвался Китинг.
His normal assurance in meeting people had vanished; but he felt at ease, as if all responsibility were taken away from him and he did not have to worry about saying the right things, because he was being led gently into saying them without any effort on his part.	Обычная уверенность, с которой он разговаривал с окружающими, покинула его, но он чувствовал себя свободно, как будто кто-то снял с него всю ответственность, и теперь ему не надо было задумываться, правильно ли он говорит. Его подвели к тому, чтобы он выразил всё, что надо, без всяких усилий со своей стороны.
"I've always known it would be an important moment when I met you, Mr. Toohey.	- Я всегда знал, мистер Тухи, что наша встреча явится очень важным моментом.
Always.	Всегда.
For years."	Вот уже сколько лет.
"Really?" said Ellsworth Toohey, the eyes behind the glasses attentive.	- Разве? - спросил Эллсворт Тухи, и его глаза за стёклами очков стали внимательны.
"Why?"	- Почему?
"Because I'd always hoped that I would please you, that you'd approve of me ... of my work ... when the time came ... why, I even ... "	- Потому что я постоянно надеялся, что сумею понравиться вам, что вы одобрите меня... мою работу... когда наступит время... Господи, я даже...
"Yes?"	- И что же?
" ... I even thought, so often, when drawing, is this the kind of building that Ellsworth Toohey would say is good?	- ...я даже задумывался частенько, пока чертил, -то ли это здание, которое мог бы назвать хорошим Эллсворт Тухи?
I tried to see it like that, through your eyes ... I ... I've ... " Toohey listened watchfully.	Я пытался смотреть на него вашими глазами... я... - Тухи внимательно слушал.
"I've always wanted to meet you because you're such a profound thinker and a man of such cultural distinc	- Я всегда хотел этой встречи, потому что вы такой глубокий мыслитель и человек столь обширных культурных...
"Now," said Toohey, his voice kindly but a little impatient; his interest had dropped on that last sentence.	- Ну-ну, - сказал Тухи, тон его голоса был любезен, но слегка нетерпелив, его интерес к собеседнику несколько угас.
"None of that.	- Никоим образом.
I don't mean to be ungracious, but we'll dispense with that sort of thing, shall we?	Мне не хотелось бы быть неучтивым, но мы можем обойтись без этого, не правда ли?

Unnatural as this may sound, I really don't like to hear personal praise."	Пусть это не покажется неестественным, но мне действительно неприятно слышать похвалы в свой адрес.
It was Toohey's eyes, thought Keating, that put him at ease.	Китинг подумал, что в глазах Тухи есть что-то успокаивающее.
There was such a vast understanding in Toohey's eyes and such an unfastidious kindness - no, what a word to think of - such an unlimited kindness.	В них светилось такое глубокое понимание, такая нетребовательная - нет, это совсем не то слово, -такая безграничная доброта.
It was as if one could hide nothing from him, but it was not necessary to hide it, because he would forgive anything.	Как будто от него ничего нельзя скрыть, да, впрочем, и не было надобности, потому что он в любом случае простил бы всё.
They were the most unaccusing eyes that Keating had ever seen.	Китингу никогда не доводилось видеть таких вот вопрошающих глаз.
"But, Mr. Toohey," he muttered, "I did want to ... "	- Но, мистер Тухи, - пробормотал он, - мне бы хотелось...
"You wanted to thank me for my article," said Toohey and made a little grimace of gay despair.	- Вам хотелось поблагодарить меня за статью, -помог ему Тухи, и лицо его исказилось шутливым отчаянием.
"And here I've been trying so hard to prevent you from doing it.	- А я-то так старался удержать вас от этого.
Do let me get away with it, won't you?	Может, всё-таки уважите меня, а?
There's no reason why you should thank me.	Вам решительно не за что меня благодарить.
If you happened to deserve the things I said - well, the credit belongs to you, not to me.	Если повезло заслужить то, о чём я говорил, - что ж, это ваша, а не моя заслуга.
Doesn't it?"	Не правда ли?
"But I was so happy that you thought I'm ... "	- Но я был так счастлив, что вы подумали, что я...
" ... a great architect?	- ...великий архитектор?
But surely, my boy, you knew that.	Но ведь, сынок, вы об этом уже знали.
Or weren't you quite sure?	Или вы не были уверены?
Never quite sure of it?"	Никогда не были полностью уверены?
"Well, I ... "	- Ну, скажем, я...
It was only a second's pause.	Наступила короткая пауза.
And it seemed to Keating that this pause was all Toohey had wanted to hear from him; Toohey did not wait for the rest, but spoke as if he had received a full answer, and an answer that pleased him.	Китингу показалось, что эта пауза и была тем, что хотел от него Тухи; Тухи не стал ждать продолжения, а заговорил, как будто выслушал полный ответ и этот ответ ему понравился:
"And as for the Cosmo-Slotnick Building, who can deny that it's an extraordinary achievement?	- Что же касается здания "Космо-Злотник", кто может отрицать, что это потрясающий успех?
You know, I was greatly intrigued by its plan.	Знаете, я весьма заинтригован его планировкой в целом.
It's a most ingenious plan.	Это весьма хитроумная планировка.
A brilliant plan.	Блестящая.

Very unusual.	Очень необычная.
Quite different from what I have observed in your previous work.	Совершенно не похоже на все ваши прежние работы.
Isn't it?"	Не правда ли?
"Naturally," said Keating, his voice clear and hard for the first time, "the problem was different from anything I'd done before, so I worked out that plan to fit the particular requirements of the problem."	- Естественно, - подтвердил Китинг. Его голос впервые стал твёрдым и чётким. - Задача была совсем другой, непохожей на то, что мне приходилось делать раньше, и пришлось прибегнуть именно к такой планировке для достижения тех целей, которые были передо мной поставлены.
"Of course," said Toohey gently.	- Конечно, - мягко заметил Тухи.
"A beautiful piece of work.	- Великолепно проделанная работа.
You should be proud of it."	Вы можете гордиться ею.
Keating noticed that Toohey's eyes stood centered in the middle of the lenses and the lenses stood focused straight on his pupils, and Keating knew suddenly that Toohey knew he had not designed the plan of the Cosmo-Slotnick Building.	Китинг заметил, что глаза Тухи сконцентрировались в центре стёкол очков, а стёкла сфокусированы прямо на его зрачки, и внезапно понял - Тухи знает, что проект здания "Космо-Злотник" выполнен не им.
This did not frighten him.	Это его не испугало.
What frightened him was that he saw approval in Toohey's eyes.	Его скорее испугало то, что в глазах Тухи он ясно видел одобрение.
"If you must feel - no, not gratitude, gratitude is such an embarrassing word - but, shall we say, appreciation?" Toohey continued, and his voice had grown softer, as if Keating were a fellow conspirator who would know that the words used were to be, from now on, a code for a private meaning, "you might thank me for understanding the symbolic implications of your building and for stating them in words as you stated them in marble.	- Если вам необходимо выразить благодарность -нет, не благодарность, благодарность - не совсем подходящее слово, - ну, скажем, признательность,- продолжал Тухи, и голос его становился всё мягче, как будто он был заодно с Китингом в некоем заговоре и тот должен знать, какой пароль впредь употреблять, чтобы выразить своё личное мнение, - вы могли бы поблагодарить меня за понимание того символического значения вашего здания, которое я смог воплотить в слова, так же как вы воплотили его в мрамор.
Since, of course, you are not just a common mason, but a thinker in stone."	Ибо, разумеется, вы не просто каменщик, но мыслитель в камне.
"Yes," said Keating, "that was my abstract theme, when I designed the building - the great masses and the flowers of culture.	- Да, - сказал Китинг, - это была моя общая тема, когда я задумывал строение. Народные массы и цветы культуры.
I've always believed that true culture springs from the common man.	Я всегда полагал, что корни подлинной культуры в простых людях.
But I had no hope that anyone would ever understand me."	Но у меня не было никакой надежды, что кто-то когда-нибудь поймёт меня.
Toohey smiled.	Тухи улыбнулся.
His thin lips slid open, his teeth showed.	Его тонкие губы полуоткрылись, и показались зубы.
He was not looking at Keating.	Он не смотрел на Китинга.

He was looking down at his own hand, the long, slender, sensitive hand of a concert pianist, moving a sheet of paper on the desk.	Он разглядывал собственную руку, удлинённую, изящную руку пианиста, и шевелил лист бумаги перед собой.
Then he said:	Затем он произнёс, глядя не на Китинга, а куда-то мимо него:
"Perhaps we're brothers of the spirit, Keating.	- Возможно, мы братья по духу.
The human spirit.	По духу человечества.
That is all that matters in life" - not looking at Keating, but past him, the lenses raised flagrantly to a line over Keating's face.	Только это имеет значение в жизни, - и стёкла очков неожиданно зловеще устремились в пространство над лицом Китинга.
And Keating knew that Toohey knew he had never thought of any abstract theme until he'd read that article, and more: that Toohey approved again.	Но Китинг понял: Тухи знает, что он никогда и не задумывался об общей теме, пока не прочёл об этом в статье, и ещё - Тухи и сейчас одобряет его.
When the lenses moved slowly to Keating's face, the eyes were sweet with affection, an affection very cold and very real.	Когда стёкла очков спустились к лицу Китинга, глаза Тухи были полны дружеской приязни, очень холодной и очень подлинной.
Then Keating felt as if the walls of the room were moving gently in upon him, pushing him into a terrible intimacy, not with Toohey, but with some unknown guilt.	Затем Китинг почувствовал, что стены комнаты как будто тихо сдвинулись и он остался один на один, но не с Тухи, а с какой-то неизвестной виной.
He wanted to leap to his feet and run. He sat still, his mouth half open.	Он хотел вскочить и бежать, но остался сидеть на месте с полуоткрытым ртом.
And without knowing what prompted him, Keating heard his own voice in the silence:	И, не осознав, что же подтолкнуло его, Китинг услышал в тишине собственный голос:
"And I did want to say how glad I was that you escaped that maniac's bullet yesterday, Mr. Toohey."	- Я хотел выразить свою радость, что вам удалось избегнуть вчера пули этого маньяка, мистер Тухи.
"Oh? ...	- О-о?..
Oh, thanks.	О, благодарю.
That? Well!	Какой пустяк!
Don't let it upset you.	Было бы из-за чего переживать.
Just one of the minor penalties one pays for prominence in public life."	Это весьма небольшая цена, которую мы платим за своё положение на общественном поприще.
"I've never liked Mallory.	- Мне никогда не нравился Мэллори.
A strange sort of person.	Какой-то странный человек.
Too tense.	Слишком издёрганный.
I don't like people who're tense.	Мне не нравятся издёрганные люди.
I've never liked his work either."	И его работы мне тоже не нравятся.
"Just an exhibitionist.	- Просто эксгибиционист.
Won't amount to much."	И ничего больше.
"It wasn't my idea, of course, to give him a try.	- Во всяком случае, не я придумал дать ему шанс.
It was Mr. Slotnick's.	Так решил сам мистер Злотник.

Pull, you know.	Связи, как вы понимаете.
But Mr. Slotnick knew better in the end."	Но, в конце концов, мистер Злотник разобрался.
"Did Mallory ever mention my name to you?"	- Мэллори когда-нибудь упоминал при вас моё имя?
"No. Never."	- Да нет, никогда.
"I haven't even met him, you know.	-И я, как вы знаете, тоже не встречался с ним.
Never saw him before.	Даже не видел его.
Why did he do it?"	Почему он так поступил?
And then it was Toohey who sat still, before what he saw on Keating's face; Toohey, alert and insecure for the first time.	И теперь наступила очередь Тухи, завидев выражение лица Китинга, замереть настороженно и беспокойно.
This was it, thought Keating, this was the bond between them, and the bond was fear, and more, much more than that, but fear was the only recognizable name to give it.	"Так вот оно, - подумал Китинг, - то, что связывает нас, и это - страх". Было ещё что-то, и может быть, больше, чем страх, но назвать это можно было только словом "страх".
And he knew, with unreasoning finality, that he liked Toohey better than any man he had ever met.	И он понял, вне всякого сомнения, что любит Тухи больше, чем кого-либо, с кем прежде встречался.
"Well, you know how it is," said Keating brightly, hoping that the commonplace he was about to utter would close the subject.	- Что ж, вы знаете, как это бывает, - весело сказал Китинг, надеясь, что привычные сочетания слов, которые он был готов произнести, помогут ему покончить с этой темой.
"Mallory is an incompetent and knows it and he decided to take it out on you as a symbol of the great and the able."	- Мэллори - человек не очень компетентный даже в своей области, и он это понимает, потому и решил устранить вас как символ всего высокого и талантливого.
But instead of a smile, Keating saw the shot of Toohey's sudden glance at him; it was not a glance, it was a fluoroscope, he thought he could feel it crawling searchingly inside his bones.	Но вместо ожидаемой улыбки Китинг увидел, как Тухи внезапно пронзил его взглядом. Это был даже не взгляд, а настоящий рентгеновский луч. Китингу показалось, что он чувствует, как тот вползает в него, разглядывая его внутренности.
Then Toohey's face seemed to harden, drawing together again in composure, and Keating knew that Toohey had found relief somewhere, in his bones or in his gaping, bewildered face, that some hidden immensity of ignorance within him had given Toohey reassurance.	Затем лицо Тухи окаменело, подобралось, и Китинг понял, что тот каким-то образом снял своё напряжение, и скорее всего потому, что обнаружил в его, Китинга, душе или в выражении его ошарашенного, с раскрытым ртом лица такую бездну невежества, которая успокоила Тухи.
Then Toohey said slowly, strangely, derisively:	Потом Тухи медленно, со странной насмешливой интонацией произнёс:
"You and I, we're going to be great friends, Peter."	- Мы станем прекрасными друзьями, Питер, - вы и я.
Keating let a moment pass before he caught himself to answer hastily:	Китинг немного помолчал, прежде чем заставил себя торопливо ответить:
"Oh, I hope so, Mr. Toohey!"	-О, я надеюсь на это, мистер Тухи!
"Really, Peter!	- Ей-богу, Питер!

I'm not as old as all that, am I?	Неужели я такой старик?
'Ellsworth' is the monument to my parents' peculiar taste in nomenclature."	Эллсворт - это память о своеобразном вкусе моих родителей по части имён.
"Yes ... Ellsworth."	- Да... Эллсворт.
"That's better. I really don't mind the name, when compared to some of the things I've been called privately - and publicly - these many years.	-Так-то лучше... Вообще-то я ничего против своего имени не имею, особенно если сравнить его с тем, как меня называли в узком кругу, а то и прилюдно все эти годы.
Oh, well.	Ну да ладно.
Flattering.	Мне это только льстит.
When one makes enemies one knows that one's dangerous where it's necessary to be dangerous.	Если ты наживаешь себе врагов, значит, ты опасен именно там, где и должен быть опасен.
There are things that must be destroyed - or they'll destroy us.	Всегда есть нечто подлежащее уничтожению -или оно уничтожит тебя.
We'll see a great deal of each other, Peter."	Мы будем часто видеться, Питер.
The voice was smooth and sure now, with the finality of a decision tested and reached, with the certainty that never again would anything in Keating be a question mark to him.	- Его голос звучал теперь свободно и уверенно, с окончательностью решения, которое подверглось испытанию и выдержало его, с убеждённостью, что уже никогда ничто в Китинге не будет для него неясным.
"For instance, I've been thinking for some time of getting together a few young architects - I know so many of them - just an informal little organization, to exchange ideas, you know, to develop a spirit of co-operation, to follow a common line of action for the common good of the profession if necessity arises.	- Например, я уже некоторое время задумываюсь, а не собрать ли вместе несколько молодых архитекторов - я знаком со многими из них, -этакий неформальный круг людей для обмена мнениями, развития духа сотрудничества и при необходимости выработки общей линии действий ради блага архитектуры в целом.
Nothing as stuffy as the A.G.A.	Ничего похожего на официальную организацию типа АГА.
Just a youth group.	Просто группа молодых.
Think you'd be interested?"	Вам это интересно?
"Why, of course!	- Господи, конечно!
And you'd be the chairman?"	А вы будете председателем?
"Oh dear, no.	- О нет.
I'm never chairman of anything, Peter.	Я никогда нигде не председательствовал, Питер.
I dislike titles.	Мне не нравятся звания.
No, I rather thought you'd make the right chairman for us, can't think of anyone better."	Нет, я подумал бы, вы будете председателем. Вряд ли нам удастся найти лучшую кандидатуру.
"Me?"	-Я?
"You, Peter.	- Вы, Питер.
Oh, well, it's only a project - nothing definite - just an idea I've been toying with in odd moments.	О, конечно же, это только проект - ничего определённого, просто идея, к которой я возвращаюсь время от времени.

We'll talk about it some other time.	Мы с вами ещё поговорим об этом.
There's something I'd like you to do - and that's really one of the reasons why I wanted to meet you,"	Но мне хотелось бы, чтобы вы кое-что сделали, -и это одна из причин нашей встречи.
"Oh, sure, Mr. Too - sure, Ellsworth.	- О, конечно, мистер Ту... конечно, Эллсворт.
Anything I can do for you ... "	Всё, что вы пожелаете...
"It's not for me.	- Но это не для меня.
Do you know Lois Cook?"	Вы знакомы с Лойс Кук?
"Lois ... who?"	- Лойс... кто?
"Cook.	-Кук.
You don't.	Я вижу, вы незнакомы.
But you will.	Но вы просто обязаны с ней познакомиться.
That young woman is the greatest literary genius since Goethe.	Эта молодая женщина - величайший гений литературы после Гёте.
You must read her, Peter.	Вы должны её почитать, Питер.
I don't suggest that as a rule except to the discriminating.	Как правило, я это предлагаю только избранным.
She's so much above the heads of the middle-class who love the obvious.	Её не понять буржуазии, любящей лишь очевидное.
She's planning to build a house.	Она подумывает о собственном доме.
A little private residence on the Bowery.	Небольшой особнячок на Бауэри.
Yes, on the Bowery.	Да, на Бауэри.
Just like Lois.	Как это в духе Лойс!
She's asked me to recommend an architect.	Она обратилась ко мне, чтобы я порекомендовал ей архитектора.
I'm certain that it will take a person like you to understand a person like Lois.	Я уверен, что лишь такой человек, как вы, может понять такую личность, как Лойс.
I'm going to give her your name - if you're interested in what is to be a small, though quite costly, residence."	Я назову ей ваше имя... если вас это интересует, и вы построите ей небольшой, но весьма дорогой особнячок.
"But of course!	- Ну конечно же!
That's ... very kind of you, Ellsworth!	Это... это очень мило с вашей стороны, Эллсворт!
You know, I thought when you said ... and when I read your note, that you wanted - well, some favor from me, you know, a good turn for a good turn, and here you're ... "	Знаете, я подумал, когда вы сказали... и когда я читал вашу записку, где вы писали, что хотите, чтобы я оказал любезность... ну, понимаете, услугу за услугу, а вы...
"My dear Peter, how naive you are!"	- Мой дорогой Питер, до чего же вы наивны!
"Oh, I suppose I shouldn't have said that!	- Ох, полагаю, мне не следовало говорить это!
I'm sorry.	Извините.
I didn't mean to offend you, I ... "	Я не хотел обидеть вас, я...

"I don't mind.	- Ничего, ничего.
You must learn to know me better.	Вы должны научиться лучше понимать меня.
Strange as it may sound, a totally selfless interest in one's fellow men is possible in this world, Peter."	Как ни странно это звучит, но совершенно бескорыстная заинтересованность в другом человеке всё ещё возможна в нашем мире, Питер.
Then they talked about Lois Cook and her three published works - "Novels?	Затем они заговорили о Лойс Кук и её трёх опубликованных произведениях ("Романы?" -
No, Peter, not exactly novels ... No, not collections of stories either ... that's just it, just Lois Cook - a new form of literature entirely ... " - about the fortune she had inherited from a long line of successful tradesmen, and about the house she planned to build.	"Нет, Питер, не совсем романы... Нет, даже не собрание рассказов... это просто, просто Лойс Кук - совершенно новая литературная форма..."), и о том огромном наследстве, которое она получила от нескольких поколений преуспевших торговцев, и о доме, который она намерена построить.
It was only when Toohey had risen to escort Keating to the door - and Keating noted how precariously erect he stood on his very small feet - that Toohey paused suddenly to say:	И только когда Тухи поднялся, чтобы проводить Китинга до двери, и Китинг обратил внимание, как беззащитно прямо стоял он на своих маленьких ножках, - только тогда Тухи приостановился и внезапно произнёс:
"Incidentally, it seems to me as if I should remember some personal connection between us, though for the life of me I can't quite place ... oh, yes, of course.	- Да, кстати, мне кажется, следовало бы вспомнить о некоторых личных связях между нами, хотя всю свою жизнь я не мог их точно установить... Ах да, конечно.
My niece.	Моя племянница.
Little Catherine."	Малышка Кэтрин.
Keating felt his face tighten, and knew he must not allow this to be discussed, but smiled awkwardly instead of protesting.	Китинг почувствовал, как лицо его напряглось, и понял, что не должен позволить обсуждать это; но лишь неловко улыбнулся вместо того, чтобы запротестовать.
"I understand you're engaged to her?"	- Я так понял, вы с ней обручены?
"Yes."	-Да.
"Charming," said Toohey.	- Очаровательно, - сказал Тухи.
"Very charming.	- Просто очаровательно.
Should enjoy being your uncle.	Был бы рад стать вашим дядюшкой.
You love her very much?"	Вы её любите?
"Yes," said Keating.	- Да, - ответил Китинг.
"Very much."	- И очень.
The absence of stress in his voice made the answer solemn.	Его голос, лишённый всякого выражения, прозвучал очень серьёзно.
It was, laid before Toohey, the first bit of sincerity and of importance within Keating's being.	Впервые за всё время разговора он обнажил перед Тухи нотку искренности и значительности в своём характере.
"How pretty," said Toohey.	- Как мило, - продолжил Тухи.
"Young love.	- Молодая любовь.

Spring and dawn and heaven and drugstore chocolates at a dollar and a quarter a box.	Весна, рассвет, и райское блаженство, и шоколад из кондитерской за доллар с четвертью коробка.
The prerogative of the gods and of the movies ... Oh, I do approve, Peter.	Привилегия богов и киногероев... О, я, конечно, одобряю, Питер.
I think it's lovely.	Думаю, что это чудесно.
You couldn't have made a better choice than Catherine.	Вам трудно было бы сделать лучший выбор, чем Кэтрин.
She's just the kind for whom the world is well lost -the world with all its problems and all its opportunities for greatness - oh, yes, well lost because she's innocent and sweet and pretty and anemic."	Она как раз тот человек, для которого мир не существует, мир со всеми своими проблемами и всеми своими возможностями, - о да, не существует, потому что она невинна, и мила, и красива, и малокровна.
"If you're going to ... " Keating began, but Toohey smiled with a luminous sort of kindliness.	-Если вы собираетесь... - начал Китинг, но Тухи улыбнулся лучезарно и приветливо:
"Oh, Peter, of course I understand.	- О, Питер, конечно, я понимаю.
And I approve.	И одобряю.
I'm a realist.	Но я реалист.
Man has always insisted on making an ass of himself.	Мужчина всегда стремится выставить себя ослом.
Oh, come now, we must never lose our sense of humor. Nothing's really sacred but a sense of humor.	О, не надо, нельзя терять чувство юмора.
Still, I've always loved the tale of Tristan and Isolde.	И всё же я всегда любил историю Тристана и Изольды.
It's the most beautiful story ever told - next to that of Mickey and Minnie Mouse."	Это самая красивая из всех известных историй -после истории о Микки и Минни Маус.
4.	IV
" ... TOOTHBRUSH in the jaw toothbrush brush brush tooth jaw foam dome in the foam Roman dome come home home in the jaw Rome dome tooth toothbrush toothpick pickpocket socket rocket ... "	"...зубная щётка в челюсть пена хрена гобелена полена измена измена гобелена зуб хруп щётка трещотка скребница глазница власяница..."
Peter Keating squinted his eyes, his glance unfocused as for a great distance, but put the book down.	Питер Китинг скосил глаза, взгляд его был сосредоточен, как будто он смотрел вдаль, но книгу он отложил.
The book was thin and black, with scarlet letters forming: Clouds and Shrouds by Lois Cook.	Обложка этой тощей книжонки была чёрная с ярко-алыми буквами, образовавшими слова "Лойс Кук. Саванны и саваны".
The jacket said that it was a record of Miss Cook's travels around the world.	Здесь же было указано, что это воспоминания о путешествиях мисс Кук по всему миру.
Keating leaned back with a sense of warmth and well-being.	Китинг откинулся назад с ощущением теплоты и удовольствия.
He liked this book.	Ему нравилась эта книга.
It had made the routine of his Sunday morning breakfast a profound spiritual experience; he was certain that it was profound, because he didn't understand it.	Она преобразила его рутинный воскресный завтрак в глубокое духовное переживание. Он был уверен, что оно глубокое, потому что он ничего не понимал.

Peter Keating had never felt the need to formulate abstract convictions.	Питер Китинг никогда не чувствовал необходимости формулировать вслух свои внутренние мотивы.
But he had a working substitute.	Для этого у него была рабочая гипотеза:
"A thing is not high if one can reach it; it is not great if one can reason about it; it is not deep if one can see its bottom" - this had always been his credo, unstated and unquestioned.	"Если чего-то можно достичь, значит, оно не высоко; если о чём-то можно рассуждать, оно не велико; если можно увидеть всё целиком, оно не глубоко"; это было его кредо - не сформулированное, но и не требовавшее доказательств.
This spared him any attempt to reach, reason or see; and it cast a nice reflection of scorn on those who made the attempt.	Оно избавляло его от необходимости пытаться чего-то достигнуть, о чём-то рассуждать, что-то видеть, более того, оно дало ему возможность презрительно отворачиваться от тех, кто предпринимал подобные попытки.
So he was able to enjoy the work of Lois Cook.	Поэтому он оказался в состоянии наслаждаться произведением Лойс Кук.
He felt uplifted by the knowledge of his own capacity to respond to the abstract, the profound, the ideal.	Он чувствовал, что поднимается в собственных глазах от сознания своей способности откликаться на отвлечённое, абстрактное, глубокое.
Toohey had said:	Тухи говорил:
"That's just it, sound as sound, the poetry of words as words, style as a revolt against style.	"Тут всё просто, звучание как звучание, слова как слова, стиль - как мятеж против стиля.
But only the fines' spirit can appreciate it, Peter."	Но только наиболее тонкие умы могут это оценить, Питер".
Keating thought he could talk of this book to his friends, and if they did not understand he would know that he was superior to them.	Питер подумал, что мог бы поговорить об этой книге со своими друзьями, а если они не поймут, он сможет убедиться в своём превосходстве над ними.
He would not need to explain that superiority - that's just it, "superiority as superiority" - automatically denied to those who asked for explanations.	Ему не надо доказывать своё превосходство - всё это именно так, превосходство как превосходство, его автоматически лишается тот, кто потребует объяснений.
He loved the book.	Ему чрезвычайно нравилась эта книга.
He reached for another piece of toast.	Он принялся за второй кусок тоста.
He saw, at the end of the table, left there for him by his mother, the heavy pile of the Sunday paper.	Он видел, что мать оставила для него на краю стола большую пачку воскресных газет.
He picked it up, feeling strong enough, in this moment, in the confidence of his secret spiritual grandeur, to face the whole world contained in that pile.	Он придвинул её, чувствуя в себе в этот момент достаточно сил, чтобы во всеоружии своего тайного духовного величия бросить вызов всему миру, заключённому в стопку газет.
He pulled out the rotogravure section. He stopped.	Питер вытянул иллюстрированный выпуск и остановился.
He saw the reproduction of a drawing: the Enright House by Howard Roark.	Он увидел репродукцию: дом Энрайта, проект Говарда Рорка.

He did not need to see the caption or the brusque signature in the corner of the sketch; he knew that no one else had conceived that house and he knew the manner of drawing, serene and violent at once, the pencil lines like high-tension wires on the paper, slender and innocent to see, but not to be touched.	Ему не надо было подписи под иллюстрацией или росписи в нижнем углу; он знал, что никто другой не мог бы задумать такой дом, он узнал его манеру чертить - одновременно и яростную, и спокойную; карандашные линии выделялись, словно линии высокого напряжения, такие изящные и невинные на вид, но не дай бог дотронуться.
It was a structure on a broad space by the East River.	Над широким пространством Ист-Ривер возвышалась громада.
He did not grasp it as a building, at first glance, but as a rising mass of rock crystal.	На первый взгляд она совсем не напоминала здание, скорее вздымающуюся глыбу горного хрусталя.
There was the same severe, mathematical order holding together a free, fantastic growth; straight lines and clean angles, space slashed with a knife, yet in a harmony of formation as delicate as the work of a jeweler; an incredible variety of shapes, each separate unit unrepeated, but leading inevitably to the next one and to the whole; so that the future inhabitants were to have, not a square cage out of a square pile of cages, but each a single house held to the other houses like a single crystal to the side of a rock.	В ней чувствовался тот же строгий математический порядок, связующий воедино это фантастическое беспорядочное образование: прямые линии и чёткие углы, пространство, словно вырезанное резцом и гармоничное, как произведение ювелира; невероятное разнообразие форм, каждая из которых не повторялась, но вводила в следующую и во всё строение целиком таким образом, чтобы каждый будущий обитатель дома получил не квадратную клетку в нагромождении квадратных клеток, но единственный в своём роде дом, примыкающий к другим домам, как отдельный кристалл примыкает к своему каменному основанию.
Keating looked at the sketch.	Китинг разглядывал рисунок.
He had known for a long time that Howard Roark had been chosen to build the Enright House.	Он уже давно знал, что дом Энрайта будет строить Говард Рорк.
He had seen a few mentions of Roark's name in the papers; not much, all of it to be summed up only as "some young architect chosen by Mr. Enright for some reason, probably an interesting young architect."	Упоминания имени Рорка встречались изредка в газетах. Не часто, и все их можно было объединить в одно: "По каким-то причинам мистером Энрайтом выбран некий молодой архитектор, возможно не без таланта".
The caption under the drawing announced that the construction of the project was to begin at once.	В подписи под картинкой указывалось, что строительство должно вот-вот начаться.
Well, thought Keating, and dropped the paper, so what?	"Ну и что, - подумал Китинг, опуская газету, - ну и что?"
The paper fell beside the black and scarlet book.	Газета упала рядом с чёрно-алой книгой.
He looked at both. He felt dimly as if Lois Cook were his defense against Howard Roark.	Он взглянул на неё, смутно чувствуя, что Лойс Кук была его защитой от Говарда Рорка.
"What's that, Petey?" his mother's voice asked behind him.	- Что там, Пит? - раздался за его спиной голос матери.
He handed the paper to her over his shoulder. The paper fell past him back to the table in a second.	Он протянул через плечо газету, которая через мгновение вновь шлёпнулась на стол.
"Oh," shrugged Mrs. Keating.	- А-а... - Миссис Китинг пожала плечами.
"Huh ... " She stood beside him.	Она стояла прямо за ним.

Her trim silk dress was fitted too tightly, revealing the solid rigidity of her corset; a small pin glittered at her throat, small enough to display ostentatiously that it was made of real diamonds.	Нарядное шёлковое платье плотно облегало её, позволяя видеть жёсткий корсет; небольшая заколка у шеи сияла, её размер не вызывал сомнений, что бриллианты в ней настоящие.
She was like the new apartment into which they had moved: conspicuously expensive.	Мать выглядела подобно новой квартире, в которую они переехали: откровенно дорогой.
The apartment's decoration had been Keating's first professional job for himself.	Интерьер квартиры был первой профессиональной работой Китинга для себя.
It had been furnished in fresh, new mid-Victorian. It was conservative and stately.	Она была обставлена только что купленной мебелью в нововикторианском стиле, консервативно и впечатляюще.
Over the fireplace in the drawing room hung a large old painting of what was not but looked like an illustrious ancestor.	Портрет - большое полотно, висящее в гостиной, -конечно, не мог быть не чем иным, как изображением знаменитого предка, хотя таковым и не был.
"Petey sweetheart, I do hate to rush you on a Sunday morning, but isn't it time to dress up?	- Пит, дорогой, мне неприятно напоминать тебе об этом в воскресенье утром, но разве уже не пора одеться?
I've got to run now and I'd hate you to forget the time and be late, it's so nice of Mr. Toohey asking you to his house!"	Мне надо бежать, а я боюсь, что ты забудешь о времени и опоздаешь. Как мило со стороны мистера Тухи пригласить тебя!
"Yes, Mother."	- Да, мама.
"Any famous guests coming too?"	- Будут, наверное, ещё какие-нибудь знаменитости?
"No.	- Нет.
No guests.	Гостей не будет.
But there will be one other person there.	Будет только ещё один человек.
Not famous."	Не знаменитость.
She looked at him expectantly.	- Она вопрошающе взглянула на него.
He added: "Katie will be there."	Он прибавил: - Там будет Кэти.
The name seemed to have no effect on her whatever.	Услышанное имя не произвело на неё никакого впечатления.
A strange assurance had coated her lately, like a layer of fat through which that particular question could penetrate no longer.	В последнее время ею владела странная уверенность, окутывавшая её подобно толстому слою ваты, сквозь который эта частная проблема больше не проникала.
"Just a family tea," he emphasized.	- Просто семейное чаепитие, - сказал он значительно.
"That's what he said."	- Он так и сказал.
"Very nice of him.	- Очень мило с его стороны.
I'm sure Mr. Toohey is a very intelligent man."	Я уверена, что мистер Тухи очень умный человек.
"Yes, Mother."	- Да, мама.

He rose impatiently and went to his room.	Он нетерпеливо поднялся и направился к себе в комнату.
It was Keating's first visit to the distinguished residential hotel where Catherine and her uncle had moved recently.	Это было первое посещение Китингом первоклассной гостиницы-пансионата, куда недавно переехали Кэтрин и её дядя.
He did not notice much about the apartment, beyond remembering that it was simple, very clean and smartly modest, that it contained a great number of books and very few pictures, but these authentic and precious.	У него в памяти их номер не оставил каких-то воспоминаний, там всё было просто, очень чисто и изысканно скромно; он отметил, что было много книг и очень мало картин, но все подлинники, и очень ценные.
One never remembered the apartment of Ellsworth Toohey, only its host.	Люди никогда не запоминали жилища Эллсворта Тухи, лишь его владельца.
The host, on this Sunday afternoon, wore a dark gray suit, correct as a uniform, and bedroom slippers of black patent leather trimmed with red; the slippers mocked the severe elegance of the suit, yet completed the elegance as an audacious anticlimax.	Владелец в этот воскресный день был в тёмно-сером костюме, безупречном, как военная форма, и в шлёпанцах из чёрной кожи с красной отделкой - шлёпанцы бросали вызов строгой элегантности костюма и всё же дополняли эту элегантность как удачный противовес.
He sat in a broad, low chair and his face wore an expression of cautious gentleness, so cautious that Keating and Catherine felt, at times, as if they were insignificant soap bubbles.	Он сидел на большом низком стуле, и на лице его было выражение осторожного добродушия, настолько осторожного, что Китинг и Кэтрин чувствовали себя иногда незначительными мыльными пузырями.
Keating did not like the way Catherine sat on the edge of a chair, hunched, her legs drawn awkwardly together.	Китингу не понравилось, как сидела на стуле Кэтрин, - сгорбившись и неловко сдвинув ноги.
He wished she would not wear the same suit for the third season, but she did.	Он с сожалением отметил, что на ней третий сезон один и тот же костюм.
She kept her eyes on one point somewhere in the middle of the carpet.	Её глаза уставились в точку где-то посредине ковра.
She seldom looked at Keating. She never looked at her uncle.	Она редко вскидывала взгляд на Китинга и вовсе не смотрела на дядю.
Keating found no trace of that joyous admiration with which she had always spoken of Toohey, which he had expected to see her display in his presence.	Китинг не обнаружил и следа того весёлого восхищения, с которым она всегда отзывалась о дяде и проявления которого он напрасно ожидал в присутствии самого дяди.
There was something heavy and colorless about Catherine, and very tired.	Вся она была какой-то неподвижной, бесцветной и очень усталой.
Toohey's valet brought in the tea tray.	Коридорный внёс на подносе чай.
"You will pour, won't you please, my dear?" said Toohey to Catherine.	- Пожалуйста, дорогая, разлей, - обратился к Кэтрин Тухи.
"Ah, there's nothing like tea in the afternoon.	- Ах, нет ничего лучше, как попить днём чайку.
When the British Empire collapses, historians will find that it had made but two invaluable contributions to civilization - this tea ritual and the detective novel.	Когда исчезнет Британская империя, историки обнаружат, что она сделала два неоценимых вклада в цивилизацию - чайный ритуал и детективный роман.

Catherine, my dear, do you have to grasp that pot handle as if it were a meat axe?	Кэтрин, дорогая, почему ты держишь ручку чайника, как нож мясника?
But never mind, it's charming, it's really what we love you for, Peter and I, we wouldn't love you if you were graceful as a duchess - who wants a duchess nowadays?"	Впрочем, ладно, это очаровательно, именно за это мы тебя и любим, Питер и я, мы бы тебя не любили, если бы ты была элегантна, как герцогиня, - ну кому в наше время нужна герцогиня?
Catherine poured the tea and spilled it on the glass table top, which she had never done before.	Кэтрин разлила чай, пролив его на скатерть, чего раньше с ней не случалось.
"I did want to see you two together for once," said Toohey, holding a delicate cup balanced nonchalantly.	- Мне действительно хотелось взглянуть на вас двоих вместе, - сказал Тухи, бережно держа на весу хрупкую чашечку.
"Perfectly silly of me, isn't it?	- Глупо с моей стороны, не правда ли?
There's really nothing to make an occasion of, but then I'm silly and sentimental at times, like all of us.	Вообще говоря, ничего особо замечательного не происходит, но иногда я становлюсь глупым и сентиментальным, как и все мы.
My compliments on your choice, Catherine. I owe you an apology, I never suspected you of such good taste.	Я хочу поздравить тебя, Кэтрин, хотя должен извиниться перед тобой, потому что никогда не подозревал в тебе столько вкуса.
You and Peter make a wonderful couple.	Вы с Питером чудесная пара.
You'll do a great deal for him.	Ты сможешь много дать ему.
You'll cook his Cream of Wheat, launder his handkerchiefs and bear his children, though of course the children will all have measles at one time or another, which is a nuisance."	Ты будешь готовить для него пышки, стирать его платки и рожать ему детей, хотя, конечно, дети, все они болеют рано или поздно ветрянкой, что весьма неприятно.
"But, after all, you ... you do approve of it?" Keating asked anxiously.	-Но вы... вы это одобряете? - обеспокоенно спросил Китинг.
"Approve of it?	- Одобряю это?
Of what, Peter?"	Что это, Питер?
"Of our marriage ... eventually."	- Нашу женитьбу... со временем.
"What a superfluous question, Peter!	- Что за вопрос, Питер!
Of course, I approve of it.	Конечно, одобряю.
But how young you are!	Но вы так молоды!
That's the way of young people - they make an issue where none exists.	С молодыми всегда так - они видят препятствия там, где их нет.
You asked that as if the whole thing were important enough to disapprove of."	Вы спрашиваете об этом так, будто это настолько важно, чтобы можно было не одобрить.
"Katie and I met seven years ago," said Keating defensively.	- Кэти и я встречаемся вот уже семь лет, -попытался обороняться Китинг.
"And it was love at first sight of course?"	- И это была, конечно, любовь с первого взгляда?
"Yes," said Keating and felt himself being ridiculous.	- Да, - ответил Китинг, чувствуя себя смешным.
"It must have been spring," said Toohey.	- Тогда, должно быть, была весна, - сказал Тухи.

"It usually is.	- Обычно так и бывает.
There's always a dark movie theater, and two people lost to the world, their hands clasped together - but hands do perspire when held too long, don't they?	Всегда найдётся тёмный кинозал и парочка, витающая в облаках. Они держат друг друга за руки - но руки потеют, если держать их слишком долго, не правда ли?
Still, it's beautiful to be in love.	И всё же быть влюблённым - это прекрасно.
The sweetest story ever told - and the tritest.	Мир не знает более трогательной истории - и более банальной.
Don't turn away like that, Catherine.	Не отворачивайся так, Кэтрин.
We must never allow ourselves to lose our sense of humor."	Нельзя позволять себе терять чувство юмора.
He smiled.	Он улыбнулся.
The kindliness of his smile embraced them both.	Сердечность его улыбки согрела их обоих.
The kindliness was so great that it made their love seem small and mean, because only something contemptible could evoke such immensity of compassion.	Сердечности было так много, что она затопила их любовь, которая показалась такой мелкой и жалкой, потому что только нечто достойное могло породить такую бездну сострадания.
He asked:	Тухи спросил:
"Incidentally, Peter, when do you intend to get married?"	- Кстати, Питер, а когда вы намерены пожениться?
"Oh, well ... we've never really set a definite date, you know how it's been, all the things happening to me and now Katie has this work of hers and ... And, by the way," he added sharply, because that matter of Katie's work irritated him without reason, "when we're married, Katie will have to give that up.	-Ну... вообще-то мы ещё не говорили об определённой дате. Понимаете, у меня столько всего произошло, а теперь и у Кэти есть своя работа и... Да, между прочим, - резко прибавил он, потому что эта работа Кэти без всякого на то основания нервировала его, - когда мы поженимся, Кэти должна будет отказаться от неё.
I don't approve of it."	Я её не одобряю.
"But of course," said Toohey, "I don't approve of it either, if Catherine doesn't like it."	- Я тоже не одобряю, - подтвердил Тухи, - если это не нравится Кэтрин.
Catherine was working as day nursery attendant at the Clifford Settlement House.	Кэтрин работала дневной сиделкой в яслях при школе для бедных в Клиффорде.
It had been her own idea.	Это была её собственная идея.
She had visited the settlement often with her uncle, who conducted classes in economics there, and she had become interested in the work.	Она часто посещала школу вместе с дядюшкой, который преподавал там экономику, и заинтересовалась этой работой.
"But I do like it!" she said with sudden excitement.	- Но она мне действительно нравится! -воскликнула Кэтрин с внезапным возбуждением.
"I don't see why you resent it, Peter!" There was a harsh little note in her voice, defiant and unpleasant.	- Я не понимаю, почему ты против этого, Питер! -в её голосе прорезалась резковатая нотка, вызывающая и неприятная.
"I've never enjoyed anything so much in my life. Helping people who're helpless and unhappy.	- Никогда в жизни я не чувствовала такого удовлетворения: помогать людям, которые беспомощны и несчастны.

I went there this morning - I didn't have to, but I wanted to - and then I rushed so on my way home, I didn't have time to change my clothes, but that doesn't matter, who cares what I look like?	Я была там и сегодня утром - мне не нужно было идти, но я этого хотела, а потому забежала туда по дороге домой. У меня даже не было времени переодеться. Но это ничего не значит, кому интересно, как я выгляжу?
And" - the harsh note was gone, she was speaking eagerly and very fast - "Uncle Ellsworth, imagine! little Billy Hansen had a sore throat - you remember Billy?	- Резкая нотка в её голосе исчезла, она заговорила оживлённо и очень быстро: - Дядя Эллсворт, вообрази! У Билли Хансена болит горло - ты помнишь Билли?
And the nurse wasn't there, and I had to swab his throat with Argyrol, the poor thing!	А нянюшки там не было, и я должна была прочистить ему горло эгриролом!
He had the most awful white mucus patches down in his throat!"	Бедняжка, у него был ужасный белый налёт в горле!
Her voice seemed to shine, as if she were speaking of great beauty.	Её голос, казалось, сиял, как будто она говорила о чём-то чрезвычайно прекрасном.
She looked at her uncle.	Она смотрела на дядю.
For the first time Keating saw the affection he had expected.	И Китинг впервые уловил в её взгляде чувство, которого ожидал увидеть.
She went on speaking about her work, the children, the settlement.	Она продолжала говорить о своей работе, о детях, о школе.
Toohey listened gravely. He said nothing.	Тухи внимательно слушал, ничего не произнося.
But the earnest attention in his eyes changed him, his mocking gaiety vanished and he forgot his own advice, he was being serious, very serious indeed.	Но серьёзность и внимание в глазах преобразили его. Насмешливая весёлость исчезла, он забыл о собственном совете и стал серьёзен, по-настоящему серьёзен.
When he noticed that Catherine's plate was empty, he offered her the sandwich tray with a simple gesture and made it, somehow, a gracious gesture of respect.	Заметив, что тарелка Кэтрин опустела, он просто предложил ей поднос с бутербродами, но при этом каким-то образом сделал свой жест жестом уважения.
Keating waited impatiently till she paused for an instant.	Китинг нетерпеливо ждал, когда она хотя бы на секунду прервётся.
He wanted to change the subject.	Ему хотелось сменить тему.
He glanced about the room and saw the Sunday papers.	Он осмотрелся вокруг и увидел воскресные газеты.
This was a question he had wanted to ask for a long time.	Этот вопрос уже давно засел в его голове.
He asked cautiously:	Он осторожно спросил:
"Ellsworth ... what do you think of Roark?"	- Эллсворт, что вы думаете о Рорке?
"Roark?	- Рорк?
Roark?" asked Toohey.	Рорк? - повторил Тухи.
"Who is Roark?"	- Кто такой Рорк?

The too innocent, too trifling manner in which he repeated the name, with the faint, contemptuous question mark quite audible at the end, made Keating certain that Toohey knew the name well.	Слишком невинный, слишком обыденный тон, которым он повторил имя, с едва заметной презрительной интонацией в конце, позволил Китингу увериться, что Тухи хорошо знает это имя.
One did not stress total ignorance of a subject if one were in total ignorance of it.	Когда человек совершенно незнаком с чем-либо, он обычно не подчёркивает своё полное незнание.
Keating said:	Китинг сказал:
"Howard Roark.	- Говард Рорк.
You know, the architect.	Помните, архитектор?
The one who's doing the Enright House."	Тот, кто строит дом Энрайта.
"Oh?	-О?
Oh, yes, someone's doing that Enright House at last, isn't he?"	Ах да, тот, кто наконец-то строит дом Энрайта. И что?
"There's a picture of it in the Chronicle today."	- "Кроникл" сегодня опубликовала его эскиз.
"Is there?	- Разве?
I did glance through the Chronicle."	Я ещё не просматривал "Кроникл".
"And ... what do you think of that building?"	-А... что вы думаете об этом здании?
"If it were important, I should have remembered it."	- Если бы оно было значительным, я бы о нём помнил.
"Of course!"	- Конечно!
Keating's syllables danced, as if his breath caught at each one in passing:	- Китинг с трудом выговаривал слоги, задерживаясь на каждом.
"It's an awful, crazy thing!	- Это ужасная, сумасшедшая вещь!
Like nothing you ever saw or want to see!"	Ничего похожего мы не видели и не хотели бы видеть!
He felt a sense of deliverance.	- Его охватило чувство освобождения.
It was as if he had spent his life believing that he carried a congenital disease, and suddenly the words of the greatest specialist on earth had pronounced him healthy.	Как будто он прожил всю жизнь, зная, что у него врождённая болезнь, и вдруг слова величайшего в мире специалиста открыли ему, что он здоров.
He wanted to laugh, freely, stupidly, without dignity.	Ему хотелось смеяться, свободно, глупо, не беспокоясь о собственном достоинстве.
He wanted to talk.	Ему хотелось говорить.
"Howard's a friend of mine," he said happily.	- Говард - мой друг, - весело произнёс он.
"A friend of yours?	- Ваш друг?
You know him?"	Вы его знаете?
"Do I know him!	- Знаю ли я его!

Why, we went to school together - Stanton, you know - why, he lived at our house for three years, I can tell you the color of his underwear and how he takes a shower - I've seen him!"	Господи, да мы вместе учились! В Стентоне. Г осподи, да он жил в нашем доме года три, я могу сказать вам, какого цвета у него нижнее бельё и как он принимает душ!
"He lived at your house in Stanton?" Toohey repeated.	- Он жил в вашем доме в Стентоне? - повторил Тухи.
Toohey spoke with a kind of cautious precision.	Он говорил с какой-то настороженной чёткостью.
The sounds of his voice were small and dry and final, like the cracks of matches being broken.	Его слова звучали кратко, сухо и бесповоротно. Как будто ломались спички.
It was very peculiar, thought Keating.	"Всё это очень странно", - думал Китинг.
Toohey was asking him a great many questions about Howard Roark.	Тухи задал ему очень много вопросов о Говарде Рорке.
But the questions did not make sense.	Но вопросы эти не имели смысла.
They were not about buildings, they were not about architecture at all.	Они были не о здании и вообще не об архитектуре.
They were pointless personal questions - strange to ask about a man of whom he had never heard before.	Это были бесцельные вопросы личного свойства. Непонятно, зачем было расспрашивать о человеке, о котором он никогда прежде не слышал.
"Does he laugh often?"	- Он часто смеётся?
"Very rarely."	- Очень редко.
"Does he seem unhappy?"	- Он выглядит несчастным?
"Never."	- Никогда.
"Did he have many friends at Stanton?"	- У него было много друзей в Стентоне?
"He's never had any friends anywhere."	- У него никогда и нигде не было друзей.
"The boys didn't like him?"	- Сокурсники его не любили?
"Nobody can like him."	- Никто не мог его любить.
"Why?"	- Почему?
"He makes you feel it would be an impertinence to like him."	- Он порождает в людях чувство, что любовь к нему была бы наглостью.
"Did he go out, drink, have a good time?"	- Он бывал на вечеринках, пил, развлекался?
"Never."	- Никогда.
"Does he like money?"	- Его влекут деньги?
"No."	- Нет.
"Does he like to be admired?"	- Ему нравится, когда им восхищаются?
"No."	- Нет.
"Does he believe in God?"	- Верит ли он во Всевышнего?
"No."	- Нет.
"Does he talk much?"	- Он много говорит?

"Very little."	- Очень мало.
"Does he listen if others discuss any ... ideas with him?"	- Слушает ли он, когда другие обсуждают какие-то... вопросы с ним?
"He listens. It would be better if he didn't."	- Слушает... Но лучше бы не слушал.
"Why?"	- Почему?
"It would be less insulting - if you know what I mean, when a man listens like that and you know it hasn't made the slightest bit of difference to him."	- Это было бы не так оскорбительно - если вы понимаете, что я имею в виду. Когда тебя так слушают, ты понимаешь, что ему это совершенно безразлично.
"Did he always want to be an architect?"	- Всегда ли он хотел стать архитектором?
"He ... "	-Он...
"What's the matter, Peter?"	- В чём дело, Питер?
"Nothing.	- Да так.
It just occurred to me how strange it is that I've never asked myself that about him before.	До меня только что дошло, что, как ни странно, я никогда раньше не спрашивал себя об этом.
Here's what's strange: you can't ask that about him.	И ведь вот что странно: о нём так и спросить нельзя.
He's a maniac on the subject of architecture.	Он настоящий маньяк во всём, что касается архитектуры.
It seems to mean so damn much to him that he's lost all human perspective.	Ему это всё кажется таким чертовски важным, что он становится непохожим на нормального человека.
He just has no sense of humor about himself at all -now there's a man without a sense of humor, Ellsworth.	У него просто нет никакого чувства юмора по отношению к себе вообще - вот вам пример человека без чувства юмора, Эллсворт.
You don't ask what he'd do if he didn't want to be an architect."	Даже вопроса не возникает, что бы он делал, если бы не хотел стать архитектором.
"No," said Toohey.	- Нет, - ответил Тухи.
"You ask what he'd do if he couldn't be an architect."	- Зато возникает вопрос, что бы он делал, если бы не мог стать архитектором.
"He'd walk over corpses.	- Он шёл бы по трупам.
Any and all of them.	Любого и каждого.
All of us.	Всех нас.
But he'd be an architect."	Но он стал бы архитектором.
Toohey folded his napkin, a crisp little square of cloth on his knee; he folded it accurately, once across each way, and he ran his fingernail along the edges to make a sharp crease.	Тухи сложил свою салфетку, хрустящий маленький квадратик ткани, у себя на коленях. Он сложил её аккуратно, сначала вдоль, потом поперёк, а затем пробежал кончиками пальцев по краям, чтобы сделать складку более острой.
"Do you remember our little youth group of architects, Peter?" he asked.	- Вы помните о нашей маленькой группе архитекторов, Питер? - спросил он.

"I'm making arrangements for a first meeting soon.	- Скоро я закончу все приготовления к первой встрече.
I've spoken to many of our future members and you'd be flattered by what they said about you as our prospective chairman."	Я уже говорил со многими из будущих членов, и вам польстило бы то, что они сказали о вас как о нашем будущем председателе.
They talked pleasantly for another half hour.	Они с удовольствием проговорили ещё с полчаса.
When Keating rose to go, Toohey declared:	Когда Китинг встал, готовясь уходить, Тухи вспомнил:
"Oh, yes.	- Ах да!
I did speak to Lois Cook about you.	Я говорил о вас с Лойс Кук.
You'll hear from her shortly."	Вы о ней скоро услышите.
"Thank you so much, Ellsworth.	- Большое спасибо, Эллсворт.
By the way, I'm reading Clouds and Shrouds."	Кстати, сейчас я читаю "Саванны и саваны".
"And?"	-И?
"Oh, it's tremendous.	- О, потрясающе.
You know, Ellsworth, it ... it makes you think so differently about everything you've thought before."	Знаете, Эллсворт, это... это заставляет осмыслить всё совершенно по-новому.
"Yes," said Toohey, "doesn't it?"	- Совсем иначе, - промолвил Тухи, - не правда ли?
He stood at the window, looking out at the last sunshine of a cold, bright afternoon.	- Он стоял у окна, глядя на последние солнечные лучи холодного, ясного дня.
Then he turned and said: "It's a lovely day.	Затем обернулся и предложил: - Чудесный день.
Probably one of the last this year.	Возможно, один из последних в этом году.
Why don't you take Catherine out for a little walk, Peter?"	Отчего бы вам не пригласить Кэтрин немного прогуляться, Питер?
"Oh, I'd love to!" said Catherine eagerly.	- О, мне этого так хочется, - охотно откликнулась Кэтрин.
"Well, go ahead." Toohey smiled gaily.	-Так что ж, давайте, - весело улыбнулся Тухи.
"What's the matter, Catherine?	- В чём дело, Кэтрин?
Do you have to wait for my permission?"	Обязательно ждать моего разрешения?
When they walked out together, when they were alone in the cold brilliance of streets flooded with late sunlight, Keating felt himself recapturing everything Catherine had always meant to him, the strange emotion that he could not keep in the presence of others.	Потом, когда они гуляли, когда они были одни в холодном блеске улиц, наполненных последними солнечными лучами, Китинг обнаружил, что вновь возвращается мыслью к тому, что всегда значила для него Кэтрин, - непонятное чувство, которое не посещало его в присутствии других.
He closed his hand over hers.	Он взял её руку в свою.
She withdrew her hand, took off her glove and slipped her fingers into his.	Она отняла её, сняла перчатку и протянула ему свою руку обратно.
And then he thought suddenly that hands did perspire when held too long, and he walked faster in irritation.	Он вдруг подумал, что, если долго держать руку в руке, они потеют, и, раздражаясь, зашагал быстрее.

He thought that they were walking there like Mickey and Minnie Mouse and that they probably appeared ridiculous to the passers-by.	Он подумал, что вот они шагают вместе, как Микки и Минни Маус, и это, наверное, кажется прохожим смешным.
To shake himself free of these thoughts he glanced down at her face.	Он встряхнулся и отогнал от себя эти мысли, потом взглянул на её лицо.
She was looking straight ahead at the gold light, he saw her delicate profile and the faint crease of a smile in the corner of her mouth, a smile of quiet happiness.	Она шла, глядя прямо перед собой на солнечный свет, он разглядел её нежный профиль и небольшую складочку в уголке губ, она улыбалась тихой счастливой улыбкой.
But he noticed that the edge of her eyelid was pale and he began to wonder whether she was anemic.	Он заметил бледный край её века и подумал, не больна ли она анемией.
Lois Cook sat on the floor in the middle of her living room, her legs crossed Turkish fashion, showing large bare knees, gray stockings rolled over tight garters, and a piece of faded pink drawers.	Лойс Кук сидела, скрестив по-турецки ноги, на полу посреди гостиной, позволяя видеть свои большие колени, серые чулки и край выцветших розовых штанишек.
Peter Keating sat on the edge of a violet satin chaise lounge.	Питер Китинг сидел на краешке обтянутого фиолетовым сатином шезлонга.
Never before had he felt uncomfortable at a first interview with a client.	Никогда раньше он не испытывал такой неловкости при первой встрече с клиентом.
Lois Cook was thirty-seven.	Лойс Кук было тридцать семь лет.
She had stated insistently, in her publicity and in private conversation, that she was sixty-four.	Она настойчиво подчёркивала в частных разговорах и публично, что ей шестьдесят четыре.
It was repeated as a whimsical joke and it created about her name a vague impression of eternal youth.	Это повторялось как экзотическая шутка и создавало вокруг её имени смутное впечатление вечной молодости.
She was tall, dry, narrow-shouldered and broad-hipped.	Лойс была высокая, худощавая женщина, с узкими плечами и широкими бёдрами.
She had a long, sallow face, and eyes set close together.	Лицо её было вытянутым, болезненно жёлтого цвета, глаза близко посажены друг к другу.
Her hair hung about her ears in greasy strands. Her fingernails were broken.	Неопрятные пряди волос спускались на уши, ногти были обломаны.
She looked offensively unkempt, with studied slovenliness as careful as grooming - and for the same purpose.	Она выглядела вызывающе неухоженной, но эта неряшливость была строго и чётко рассчитана.
She talked incessantly, rocking back and forth on her haunches:	Она непрестанно говорила, раскачиваясь взад-вперёд:
" ... yes, on the Bowery.	- ...да, на Бауэри.
A private residence.	Частный особняк.
The shrine on the Bowery.	Храм на Бауэри.
I have the site, I wanted it and I bought it, as simple as that, or my fool lawyer bought it for me, you must meet my lawyer, he has halitosis.	У меня есть участок, я хотела его и купила его. Вот так просто, или мой дурак-юрист купил его для меня, вы должны встретиться с моим юристом, у него скверно пахнет изо рта.
I don't know what you'll cost me, but it's unessential, money is commonplace.	Не знаю, сколько вы будете мне стоить, но это не самое главное, деньги - это так вульгарно.