Миссия доктора Гундлаха

— Речь совсем не о комфорте. Как бы вы чувствовали себя на моем месте? Вполне естественно, что меня волнует моя судьба!

— Мы ничего лично против вас не имеем.

— То же самое мне говорил Пинеро.

— Как вы можете сравнивать?! — Она сидела, подперев подбородок ладонями и опустив глаза, словно вести разговор ей было трудно.— Пинеро — жалкий прихвостень тех людей, которые владеют у нас всем. Мы боремся за справедливое дело. Мы воюем с теми, кто методично и безжалостно уничтожает наш народ. Ведь то, что они делают с нами, есть самый настоящий геноцид! Мы вынуждены бороться, нам навязали эту войну. А нас называют террористами, «длинной рукой Москвы»... Какая чушь!

Она так наморщила свое лицо с крупным ртом и высоким открытым лбом, что оно стало едва ли не отталкивающим.

— Я вас понимаю,— сказал Гундлах,— но поймите и меня. Легче бороться с винтовкой в руках, чем вот так сидеть и ждать своей участи.

Глэдис Ортега покачала головой.

— Нет, сеньор Гундлах. Этого нам от вас не нужно. Наши зарубежные друзья не раз высказывали желание сражаться на нашей стороне... Недавно с такой просьбой пришли два североамериканца, и мы с уважением отнеслись к их желанию, но мы им отказали. Это борьба наша, и по вполне очевидным причинам мы хотим вести ее сами. Рук, готовых взяться за оружие, много... Не хватает как раз оружия. И об этом я собираюсь с вами говорить.

— Чего же вы от меня хотите?

Сеньора Ортега помолчала несколько секунд, приоткрыв рот и обнажив влажные крупные зубы.

— Меня посылают за океан, в Западную Европу. Моя задача: добиться там понимания целей нашей борьбы и нашего нынешнего положения. Смена руководства в Штатах только обострит ситуацию. Мы должны предпринять встречные шаги. Многие из наших поедут в разные страны. У нас сложилось мнение, что вы могли бы сопровождать меня.

Гундлах опешил. Это было слишком неожиданно. Он с ней в такой поездке? Помимо деловой стороны, предложение заманчивое. Несмотря на свою подчеркнутую деловитость, женщина эта — чистой воды искушение.

— Сопровождать? — выдавил он из себя.— В качестве переводчика? Или специалиста по рекламе?

— В качестве человека, много здесь пережившего, не стесняющегося говорить правду и, как нам кажется, сочувствующего нашему делу. Что вы на меня уставились? Вы недовольны?

Гундлах порылся в карманах.

— Куда же я поеду с таким паспортом?

Его слова развеселили сеньору Ортегу. Она не улыбалась, но Гундлаха поразило, как быстро меняется у нее настроение.

Он положил перед ней французский паспорт, выданный на имя Жака Рокемона, родившегося 11 декабря 1944 года в Страсбурге. Как ни странно, этот документ уцелел в сумятице последних недель. Паспорт имел солидный вид, на соответствующих страницах — визы некоторых не вызывающих подозрения стран. Есть даже пометка, сделанная в Сан-Хосе, Коста-Рике. Но сальвадорской визы не было.

— Видите? Мы не сможем воспользоваться местным аэропортом.

— Это в наши планы вообще не входит. И мое лицо хорошо известно, и вас те, кому нужно, знают. Нам предстоит путешествие. Доктор Диас считает, что для него вы достаточно здоровы.

Она в общих чертах рассказала, как и куда они доберутся — по крайней мере, на первом этапе. Завтра же они отправятся в северную провинцию Галатенанго, а оттуда, через весь Гондурас, к Карибскому побережью. Пойдут нелегально, с помощью надежных друзей. Из бухты Аматик переправятся в Белиз, далее — с настоящей визой — в Мехико-Сити, главный сборный пункт сальвадорской эмиграции.

Сеньора Ортега сидела перед ним спокойная, красивая и неприступная, как некогда в гостиничном ресторане. Гундлах испытал ощущение подъема — наконец что-то сдвинулось с места. Идея вернуться в Европу все больше нравилась ему.

— И что конкретно мы будем делать? — спросил он, хотя она как будто уже объяснила это.

— Разъяснять! Пусть узнают правду о нас, а не только ту жвачку, что на европейский рынок поставляет хунта.

— Хорошо, что с такой миссией посылают именно вас...

Она пристально посмотрела на него.

— Поручение весьма ответственное, сложное. У правительств мы немногого добьемся, если нас вообще примут. Зато нас может поддержать левая и либеральная печать, а значит, значительная часть населения, молодежь...

Он с трудом вникал в суть ее слов. Он смотрел, как шевелятся ее губы, и чувствовал, что жизнь возвращается к нему. Время ожидания и бездействия миновало.

Глава 9

На местном автобусе — старая колымага, которую все почему-то называли «Ла баронеса»,— среди мешков с кокосовыми орехами и фасолью, домашнего скарба, корзин с козами и курами, они долго тряслись мимо плантаций сахарного тростника, потом миновали в предгорье городишко Ла Рена, состоящий в основном из военных казарм и торговых заведений, и сделали конечную остановку в приграничной деревне. Зашли в свежевыбеленное здание местного ресторанчика, напоминавшее скорее салун, Глэдис Ортега была готова к любому повороту событий: он, Гундлах, французский турист, изучающий местные обычаи, а она его переводчица. По ее мнению, версия убедительная. В ресторанчике подавали кукурузные лепешки и «уэвос а ла ранчера», яичницу с чилийским перцем слоем в палец толщиной — блюдо, от которого, как здесь говорили, сгорал желудок. Они поели.

Через границу перебрались на мулах, ведомые молчаливым и мрачным с виду проводником, а к полудню следующего дня оказались в Грасиас, что в переводе означает просто «спасибо», городке с небольшим взлетным полем. Узнав, что в Гондурасе около пятидесяти аэродромов и воздушные линии протянулись почти в любой уголок страны, Гундлах вздохнул с облегчением. Особенно его порадовало, что при оформлении билета никаких документов не спрашивали. Глэдис Ортега без всяких сложностей купила за девяносто лемпиаров, или сорок пять американских долларов, два билета в Пуэрто-Кортес.

Самолет устаревшей конструкции, тарахтя мотором, пробивался сквозь тучи. Над Пуэрто-Кортесом висела сплошная пелена дождя, его струи накрывали все Карибское море. Вышли из самолета — дождь льет и льет, город, кажется, утонул в дожде, город, оказавшийся скоплением крытых жестью деревянных домишек. Улицы превратились в русла мутных рек, несущих с собой черт знает какие отбросы. Невероятная духота, одежда так и липнет к телу. Тем не менее в этом городке наверняка нашлась бы гостиница с кондиционером, но мадам Ортега велела таксисту ехать через полотно узкоколейки в дрянной пансион «Париж», стоявший у самого моря. А там сняла всего одну комнату, будто понятия не имела о том, в какое положение такая погода ставит мужчину и женщину, оставшихся наедине.

Уставясь на единственную в номере латунную кровать, Гундлах слушал, как барабанит по гофрированной жести дождь. Двусмысленность ситуации его раздражала, и он негромко заметил Глэдис, что вполне одобряет ее бережливость, но у него хватит денег на то, чтобы подыскать жилище попристойнее.

— Но мы не будем здесь ночевать,— рассеянно ответила Глэдис Ортега.— Это просто место встречи, понимаете?

— С кем мы встречаемся?

— Ну, с тем, кто доставит нас в Пунта Горда.— Она расчесывала перед зеркалом мокрые волосы.— Это по ту сторону границы, в Белизе. А там мы будем передвигаться совершенно свободно.

— Мы?.. Рад, что вы до такой степени доверяете мне. А если я сбегу?

Она продолжала заниматься своей прической. Ответила не обернувшись:

— Не велика потеря. Да и не сбежите вы никуда!..

Странно, однако Гундлах остался удовлетворен ее словами.

Обед состоял из коричневой фасоли, сладкой картошки и творога, который пришлось запивать несколькими чашками кофе, иначе не проглотишь. Пока мадам Ортега разговаривала со связным, коренастым негром, у которого во рту недоставало двух резцов, Гундлах перелистывал телефонный справочник департамента. Не позвонить ли Зисси в Кёльн? Там сейчас двенадцать ночи, может быть, попытаться успокоить ее? Он с удовольствием так и сделал бы, но его пугала перспектива услышать ее испуганный голос, нервные вопросы. Конец его сомнениям положила Глэдис: звонить отсюда небезопасно.

Когда они вышли из пансиона, ливень закончился, тучи побежали на запад. Над самой бухтой за старым фортом вспыхнуло солнце, оно окрасило море и вернуло пальмам их лакированную зелень, а погрустневшим было домишкам — дружелюбную желтую или розовую окраску. Негр отнес их багаж к лодке, стоявшей недалеко от полотна узкоколейки, за перемычкой из оглаженных морскими приливами камней, обыкновенной лодке с подвесным мотором. Вычерпав воду со дна, он помог им устроиться и дернул за веревку мотора.

— Ну, набирайтесь терпения, сеньор Гундлах,— сказала Глэдис Ортега.— Отсюда морем пять часов ходу, какие- нибудь семьдесят миль.

Глава 10

Это были не самые легкие часы в жизни Гундлаха. Едва исчезла из виду береговая линия, его начала мучить качка, желудок болезненно сжимался, вызывая тошноту и слабость во всем теле. Лодка шла без света вдоль откатывающейся на восток полосы мертвой зыби, шла как бы под ее прикрытием. Иногда, качаясь подолгу на гребне волны, они сбивались с курса. Это ничего, успокаивала Глэдис Гундлаха, шкипер у них такой, что найдет нужное место с закрытыми глазами. Для сеньоры Ортеги существовал лишь один враг, силы природы вроде ветра, тумана, ливня или волн особенно ее не волновали.

Шкипер действительно попался опытный. По пенящимся волнам лодка вышла прямо к деревянным мосткам, увидеть которые издали было просто невозможно, поскольку они выступали в море метров на двадцать, находясь в тени неизвестного пока, скорее всего лесистого побережья. Шкипер быстро привязал лодку, помог им выбраться и подал багаж. Они пожелали ему счастливого возвращения.

На пирсе их никто не встретил, вокруг было пусто и безлюдно, в таможенном бараке свет погашен, лавки закрыты, ни такси, ни полицейских. Глэдис Ортега с сумкой через плечо энергично прошагала по улицам Пунта Горда и безошибочно отыскала домик, где нашлись вода, кукурузные лепешки и даже несколько консервных банок и гамаки с москитными сетками. Гундлах голода не испытывал, только желание лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза. Ему еще долго казалось, будто гамак раскачивается в такт мертвой зыби, а в ушах стучал и стучал мотор; он несколько раз вскакивал среди ночи, пока усталость не взяла над ним верх.

Наутро маленький самолет компании «Майя-эрвей» за небольшую плату доставил их в бывшую столицу Белиз-сити. Чиновнику, удивленному отсутствием визы, объяснили, что на побережье они высадились с яхты, а в Пунта Горда оформить документы было некому. Понять английский, на котором говорил чиновник, оказалось делом непростым, но все же Гундлаху и Глэдис поставили в паспорте печати, позволявшее недельное пребывание в стране. Гундлах понял, почему имело смысл сделать этот крюк. Их тут принимали за отдыхающих, проводящих свой отпуск на островах или на Гловер-рифе, втором по величине коралловом рифе в мире, как явствовало из рекламного плаката.

Номера в отеле обошлись в двенадцать белизских, или шесть американских, долларов. По цене и комфорт. Здание, как и большинство остальных, стояло на сваях — иногда на город накатывали океанские волны. Гундлах принял душ, стукнув несколько раз кулаком по водопроводной трубе, отчего в ней что-то застонало, а потом полились жиденькие струйки воды. Стекол в окнах нет, они забиты наискосок дощечками. Зато по комнате свободно гуляет морской бриз и приятно освежает кожу.

В ресторане на веранде Гундлах нашел тенистое место, купил бутылку «Олд Парр-виски» и попросил принести побольше льда. Усевшись в тени со своим стаканчиком, он огляделся — жизнь здесь была пестрой. Вскоре к нему за столик села Глэдис Ортега, сразу неодобрительно отодвинув в сторону бутылку.

— Я не роскошествую,— сказал он — Виски здесь дешевое Выпейте со мной, окажите любезность.— Он сделал официанту знак принести второй стаканчик.

Глэдис покачала головой.

— По-моему, вас мучает безделье, оттого вы и решили выпить... И зря! Вы уже много помогли мне: благодаря вам мы легко прошли пограничный контроль.

— Спасибо на добром слове. Я действительно не люблю сидеть без дела. Надеюсь, в Европе мне придется работать больше.

Ее темные глаза смотрели на него из-под густых черных ресниц спокойно и решительно, слегка вьющиеся густые волосы обрамляли высокий чисты лоб.

— В Европе вы будете задавать тон,— сказала она.

— Вот как? О каком же тоне идет речь? Имейте в виду, кричать с трибун что-то вроде «Свобода или смерть» там бессмысленно. Пафос у нас нынче не в моде.

— Свобода или смерть — это альтернатива. Вам предстоит оперировать преимущественно цифрами! Нас, например, с минувшей осени стало втрое больше: от восьми до десяти тысяч бойцов. Гораздо больше, чем в свое время на Кубе или недавно в Никарагуа. Это убедительно?

Она заговорила быстро, глаза у нее зажглись. Сама того не заметив, выпила стаканчик виски, поставленный перед ней.

Она говорила о том, что у революционных войн свои законы, приводила примеры из истории, вспомнила Боливара и заключила:

— А главное, о чем мы должны сказать,— это о воле народа, который не хочет больше жить по-старому, который исполнен решимости покончить с ненавистными убийцами!

Этот взрыв эмоций ошеломил Гундлаха. Он никогда не придавал большого значения словам, но по себе чувствовал сейчас, что если слова исполнены большого смысла и горечи, они действуют. И еще он понял, что Глэдис Ортега — человек цельный, готовый всем пожертвовать ради того, в чем убежден.

— Вы бываете прямолинейны,— сказал он,— но трудно не уважать вас. Я преклоняюсь перед вами за то, что вы сохраняете такую веру в свое дело, Глэдис... Вы позволите мне так вас называть?

— Пожалуйста, если хотите.

— Меня зовут Ганс.

— Хорошо, будем друзьями.

Она чокнулась с его стаканчиком и с сомнением посмотрела на Гундлаха: куда их эта дружба заведет?

Глава 11

За какие-то полтора часа самолет перенес их из сонного Белиза в огромный двенадцати-миллионный город. Рев лайнеров в аэропорту имени Бенито Хуареса, толпы пассажиров в здании аэровокзала, гудящая автострада — все это оглушило Гундлаха. Глаза слезились, он был почему-то подавлен, его вдруг охватило беспокойство.

Мехико был им хорошо знаком. Особенно Глэдис Ортеге, учившейся здесь в университете; Гундлаху пришлось в свое время вести здесь переговоры с местными властями о строительстве цементного завода.

В аэровокзале их встретил Альфредо, представитель эмигрантского комитета, заказавший номера в одном из бесчисленных отелей и доставивший гостей туда на собственной машине. Гундлах сидел на заднем сиденье; с ним вежливо поздоровались, но и только. Зеленовато-голубое здание отеля «Лос аркос» возвышалось над аркадой в одной из боковых улиц. Когда они вышли из автомобиля. Глэдис тихо сказала Гундлаху:

— Здешние власти настроены благожелательно к народам континента, которые сражаются за свободу, но сам Мехико кишит нашими врагами. Они есть и в представительствах хунты, и в американском посольстве, и мало ли еще где. Пожалуйста, соблюдайте осторожность, будьте готовы к неожиданностям..,

Неожиданности не заставили серя ждать. В ванной комнате своего номера Глэдис обнаружила какой-то журнал, издававшийся на английском. А так как по-английски она понимала плохо, решила показать его Гундлаху — тем более там что-то подчеркнуто.

Журнал был американский: «Риск интермейшнл». Описывались в нем опасности, подстерегающие людей. Гундлах читал, а она ждала, что он скажет. Ему сразу бросился в глаза анонс ««Агентства Уорда, Уэбстера и Уиллоби, Мехико-сити, Инсургентов 809, отделения по Латинской Америке». Бюро предлагало свои услуги тем «кто нуждается в охране, испытывая непосредственное опасение за свою жизнь». Агентство обещало «защитить таких граждан с помощью надежных детективов». Причем не только самих «граждан», но и их близких и даже домашних животных и драгоценности — их тоже можно охранять круглые сутки. Далее: агентство приводило примеры своих успешных действий на двойном континенте. Действия эти всегда определяются одной целью — спасти жизнь человеку, вернуть его цивилизованному обществу. Эти слова были подчеркнуты. Возможно, только по той причине, что стояли последними в тексте.

У Гундлаха пересохло в горле, пришлось сглотнуть слюну, прежде чем он заговорил. Нет, это не случайное совпадение. Это объявление войны. Агентство давало понять, что Гундлаху от него не ускользнуть.

— Это скорее всего предназначалось мне. Но по ошибке журнал положили в вашем номере.

— Откуда они могли узнать?..

Он увидел ее потемневшие от злости глаза и приложил палец к губам. Все повторялось. Им угрожают, за ними следят, подслушивают. Не надо здесь ни о чем говорить. Глэдис поняла. Они вышли в холл, спросили дежурную по этажу и горничную, кто оставил журнал в ванной? Но обе уверяли, что видят журнал впервые в жизни.

Внизу их ждал Альфредо.

— Необходимо выяснить, что все это значит,— сказал он.— А пока вам лучше переехать в другой отель.

— Поможет ли это? — усомнилась Глэдис.

— Нашли здесь, найдут и там,— сказал Гундлах.

— Мы выясним, откуда стало известно место вашего пребывания,— еще раз сказал Альфредо, пристально разглядывая Гундлаха.— А пока займемся делом. Вечером, я думаю, вы сумеете выступить в доме профсоюзов на авениде Хуареса как свидетели преступлений в Сальвадоре. Намечено как раз заседание «Постоянного трибунала народов», который ведет счет преступлениям властей.

По дороге Альфредо — молодой адвокат, энергичный и неуступчивый, прекрасно владеющий французским,— задал Гундлаху несколько вопросов, показавшихся тому неприятными. Неподалеку от Дворца изящных искусств к ним присоединился Даниэль, высокий, мрачного вида эмигрант. Они называли друг друга только по именам. Настоящие это имена или клички, как знать.

Разговор между ними в машине велся по-испански, но очень быстро. Гундлах не сразу сообразил, что они говорят о нем и, кажется, подозревают его: «внедрен» — это он услышал явственно и решил вмешаться.

— Ваши предположения смехотворны,— сказал он.— Если бы меня столь хитроумно захотели внедрить к вам — не забывайте, при этом погиб человек! — разве стали бы меня ставить под удар?

— Мы не знаем, что зашифровано в тексте журнала,— возразил Даниэль,— это агентство — всего лишь форма прикрытия, месье. И нас интересует: кто ее информатор?

— Разумеется, проще всего предположить, что информатор я...

— Мы постараемся это выяснить. Если это вы, месье, что ж... Вам ничего не грозит. Но тогда мы вправе требовать от вас, чтобы вы шли своей дорогой!

Что помешало Гундлаху остановить машину и уйти? Его гордость или обжигающий взгляд Глэдис? Уйдет он — это будет равносильно признанию его вины. И все же, не будь Глэдис, он, видит бог, махнул бы на все рукой!

— Ладно! Хватит молоть чепуху,— резко сказала Глэдис.— Пора подыскивать новое жилье, вот и займитесь этим.

Гундлах понял, за кем здесь последнее слово.

Они пообедали в ресторанчике напротив церкви Тела Господня, переоборудованной в музей Народного искусства.

— Не обижайтесь на них,— попросила она Гундлаха.— Они столько пережили всякого...

Глэдис вдруг заговорила о другом — взялась объяснять, как четыре архитектора исказили за долгое время строительства Дворца изящных искусств первоначальный замысел. Этому зданию всего пятьдесят лет, и в нем хранятся выдающиеся произведения мексиканских скульпторов и художников, здесь же огромных размеров концертный зал и Национальный театр с двадцатитонным стеклянным занавесом. Само здание дворца настолько тяжелое и громоздкое, что ушло на четыре метра в глубь мягкого грунта... Гундлах понял, что она просто хочет отвлечь его мысли от неприятной стычки.

Вечером они перебрались в пансион «Ла ронда». На улице Глэдис зазнобило — пора покупать пальто, тем более что вот-вот они окажутся в Европе... Что ее действительно беспокоит: прохладный воздух, подброшенный журнал или предстоящее выступление? В доме профсоюзов, перед тем как войти в небольшой зал, где заседал «Постоянный трибунал», она надела очки с затененными стеклами, закрывавшие пол-лица. На невысоком подиуме сидели две женщины и трое мужчин, олицетворявшие суд, и секретарь, который вел протокол. Включили магнитофон.

К свидетельскому пульту пригласили индейца, крестьянина из горной Гватемалы. Он с трудом подыскивал слова и часто повторялся, рассказывая о гибели своей деревни. По-испански он говорил просто, слов знал немного, и Гундлах отлично все понимал. В деревню, где жил этот индеец, явилась военная полиция, чтобы арестовать «Комитет по восстановлению». Они без разбора стреляли по сторонам, хватали что под руку попадется, убивали скотину, поджигали дома. Они сказали, что убьют всех жителей деревни. Крестьяне успели убежать и спрятаться: сначала в ущельях, а теперь — в лесах. Питаются одной травой, а там ведь есть и грудные дети... Чем их кормить? У матерей нет молока...

— Военные пробыли у нас неделю. Они убили человек шестьдесят,— говорил он, не повышая голоса,— даже в церкви все перевернули, искали оружие. Нашли где-то старинное ружье, совсем с ума посходили... Перекрыли все дороги. Ни «скорую помощь», ни санитаров, ни даже пожарной команды из Сан-Маркоса к нам не пропустили. Мертвых они закопали. Когда трупы начали смердить, они заявили, что людей убили партизаны. Но это ложь.