Джен Эйр - английский и русский параллельные тексты

Jane Eyre, by Charlotte Bronte	Шарлотта Бронте. Джен Эйр
CHAPTER I	Глава I
There was no possibility of taking a walk that day.	В этот день нечего было и думать о прогулке.
We had been wandering, indeed, in the leafless shrubbery an hour in the morning; but since dinner (Mrs. Reed, when there was no company, dined early) the cold winter wind had brought with it clouds so sombre, and a rain so penetrating, that further out-door exercise was now out of the question.	Правда, утром мы еще побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда не было гостей, миссис Рид кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающий дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти еще раз.
I was glad of it: I never liked long walks, especially on chilly afternoons: dreadful to me was the coming home in the raw twilight, with nipped fingers and toes, and a heart saddened by the chidings of Bessie, the nurse, and humbled by the consciousness of my physical inferiority to Eliza, John, and Georgiana Reed.	Что же, тем лучше: я вообще не любила подолгу гулять зимой, особенно под вечер. Мне казалось просто ужасным возвращаться домой в зябких сумерках, когда пальцы на руках и ногах немеют от стужи, а сердце сжимается тоской от вечной воркотни Бесси, нашей няньки, и от унизительного сознания физического превосходства надо мной Элизы, Джона и Джоржианы Рид.
The said Eliza, John, and Georgiana were now clustered round their mama in the drawing-room: she lay reclined on a sofa by the fireside, and with her darlings about her (for the time neither quarrelling nor crying) looked perfectly happy.	Вышеупомянутые Элиза, Джон и Джорджиана собрались теперь в гостиной возле своей мамы: она полулежала на диване перед камином, окруженная своими дорогими детками (в данную минуту они не ссорились и не ревели), и, очевидно, была безмятежно счастлива.
Me, she had dispensed from joining the group; saying, "She regretted to be under the necessity of keeping me at a distance; but that until she heard from Bessie, and could discover by her own observation, that I was endeavouring in good earnest to acquire a more sociable and childlike disposition, a more attractive and sprightly manner-something lighter, franker, more natural, as it were-she really must exclude me from privileges intended only for contented, happy, little children."	Я была освобождена от участия в этой семейной группе; как заявила мне миссис Рид, она весьма сожалеет, но приходится отделить меня от остальных детей, по крайней мере до тех пор, пока Бесси не сообщит ей, да и она сама не увидит, что я действительно прилагаю все усилия, чтобы стать более приветливой и ласковой девочкой, более уживчивой и кроткой, пока она не заметит во мне что-то более светлое, доброе и чистосердечное; а тем временем она вынуждена лишить меня всех радостей, которые предназначены для скромных, почтительных деток.
"What does Bessie say I have done?"	- А что Бесси сказала?
I asked.	Что я сделала?
"Jane, I don't like cavillers or questioners; besides, there is something truly forbidding in a child taking up her elders in that manner.	- Джен, я не выношу придирок и допросов; это просто возмутительно, когда ребенок так разговаривает со старшими.
Be seated somewhere; and until you can speak pleasantly, remain silent."	Сядь где-нибудь и, пока не научишься быть вежливой, молчи.
A breakfast-room adjoined the drawing-room, I slipped in there.	Рядом с гостиной находилась небольшая столовая, где обычно завтракали Я тихонько шмыгнула туда.

It contained a bookcase: I soon possessed myself of a volume, taking care that it should be one stored with pictures.	Там стоял книжный шкаф; я выбрала себе книжку, предварительно убедившись, что в ней много картинок.
I mounted into the window-seat: gathering up my feet, I sat cross-legged, like a Turk; and, having drawn the red moreen curtain nearly close, I was shrined in double retirement.	Взобравшись на широкий подоконник, я уселась, поджав ноги по-турецки, задернула почти вплотную красные штофные занавесы и оказалась, таким образом, отгороженной с двух сторон от окружающего мира.
Folds of scarlet drapery shut in my view to the right hand; to the left were the clear panes of glass, protecting, but not separating me from the drear November day. At intervals, while turning over the leaves of my book, I studied the aspect of that winter afternoon.	Тяжелые складки пунцовых драпировок загораживали меня справа; слева оконные стекла защищали от непогоды, хотя и не могли скрыть картину унылого ноябрьского дня Перевертывая страницы, я время от времени поглядывала в окно, наблюдая, как надвигаются зимние сумерки.
Afar, it offered a pale blank of mist and cloud; near a scene of wet lawn and storm-beat shrub, with ceaseless rain sweeping away wildly before a long and lamentable blast.	Вдали тянулась сплошная завеса туч и тумана; на переднем плане раскинулась лужайка с растрепанными бурей кустами, их непрерывно хлестали потоки дождя, которые гнал перед собой ветер, налетавший сильными порывами и жалобно стенавший.
I returned to my book-Bewick's History of British Birds: the letterpress thereof I cared little for, generally speaking; and yet there were certain introductory pages that, child as I was, I could not pass quite as a blank.	Затем я снова начинала просматривать книгу - это была "Жизнь английских птиц" Бьюика.
They were those which treat of the haunts of sea-fowl; of "the solitary rocks and promontories" by them only inhabited; of the coast of Norway, studded with isles from its southern extremity, the Lindeness, or Naze, to the North Cape-	Собственно говоря, самый текст мало интересовал меня, однако к некоторым страницам введения я, хоть и совсем еще ребенок, не могла остаться равнодушной: там говорилось об убежище морских птиц, о пустынных скалах и утесах, населенных только ими; о берегах Норвегии, от южной оконечности которой - мыса Линденеса -до Нордкапа разбросано множество островов:
"Where the Northern Ocean, in vast whirls, Boils round the naked, melancholy isles Of farthest Thule; and the Atlantic surge Pours in among the stormy Hebrides."	...Где ледяного океана ширь Кипит у островов, нагих и диких, На дальнем севере; и низвергает волны Атлантика на мрачные Гебриды
Nor could I pass unnoticed the suggestion of the bleak shores of Lapland, Siberia, Spitzbergen, Nova Zembla, Iceland, Greenland, with "the vast sweep of the Arctic Zone, and those forlorn regions of dreary space,-that reservoir of frost and snow, where firm fields of ice, the accumulation of centuries of winters, glazed in Alpine heights above heights, surround the pole, and concentre the multiplied rigours of extreme cold."	Не могла я также пропустить и описание суровых берегов Лапландии, Сибири, Шпицбергена, Новой Земли, Исландии, Гренландии, "всего широкого простора полярных стран, этих безлюдных, угрюмых пустынь, извечной родины морозов и снегов, где ледяные поля в течение бесчисленных зим намерзают одни над другими, громоздясь ввысь, подобно обледенелым Альпам; окружая полюс, они как бы сосредоточили в себе все многообразные козни сильнейшего холода".

Of these death-white realms I formed an idea of my own: shadowy, like all the half-comprehended notions that float dim through children's brains, but strangely impressive.	У меня сразу же сложилось какое-то свое представление об этих мертвенно-белых мирах, - правда, туманное, но необычайно волнующее, как все те, еще неясные догадки о вселенной, которые рождаются в уме ребенка.
The words in these introductory pages connected themselves with the succeeding vignettes, and gave significance to the rock standing up alone in a sea of billow and spray; to the broken boat stranded on a desolate coast; to the cold and ghastly moon glancing through bars of cloud at a wreck just sinking.	Под впечатлением этих вступительных страниц приобретали для меня особый смысл и виньетки в тексте: утес, одиноко стоящий среди пенящегося бурного прибоя; разбитая лодка, выброшенная на пустынный берег; призрачная луна, глядящая из-за угрюмых туч на тонущее судно.
I cannot tell what sentiment haunted the quite solitary churchyard, with its inscribed headstone; its gate, its two trees, its low horizon, girdled by a broken wall, and its newly-risen crescent, attesting the hour of eventide.	Неизъяснимый трепет вызывало во мне изображение заброшенного кладбища: одинокий могильный камень с надписью, ворота, два дерева, низкий горизонт, очерченный полуразрушенной оградой, и узкий серп восходящего месяца, возвещающий наступление вечера.
The two ships becalmed on a torpid sea, I believed to be marine phantoms.	Два корабля, застигнутые штилем в недвижном море, казались мне морскими призраками.
The fiend pinning down the thief’s pack behind him, I passed over quickly: it was an object of terror.	Страничку, где был изображен сатана, отнимающий у вора узел с похищенным добром, я поскорее перевернула: она вызывала во мне ужас.
So was the black horned thing seated aloof on a rock, surveying a distant crowd surrounding a gallows.	С таким же ужасом смотрела я и на черное рогатое существо, которое, сидя на скале, созерцает толпу, теснящуюся вдали у виселицы.
Each picture told a story; mysterious often to my undeveloped understanding and imperfect feelings, yet ever profoundly interesting: as interesting as the tales Bessie sometimes narrated on winter evenings, when she chanced to be in good humour; and when, having brought her ironing-table to the nursery hearth, she allowed us to sit about it, and while she got up Mrs. Reed's lace frills, and crimped her nightcap borders, fed our eager attention with passages of love and adventure taken from old fairy tales and other ballads; or (as at a later period I discovered) from the pages of Pamela, and Henry, Earl of Moreland.	Каждая картинка таила в себе целую повесть, подчас трудную для моего неискушенного ума и смутных восприятий, но полную глубокого интереса, - такого же, как сказки, которые рассказывала нам Бесси зимними вечерами в тех редких случаях, когда бывала в добром настроении. Придвинув гладильный столик к камину в нашей детской, она разрешала нам усесться вокруг и, отглаживая блонды на юбках миссис Рид или плоя щипцами оборки ее ночного чепчика, утоляла наше жадное любопытство рассказами о любви и приключениях, заимствованных из старинных волшебных сказок и еще более древних баллад или же, как я обнаружила в более поздние годы, из "Памелы" и "Генриха, герцога Морландского".
With Bewick on my knee, I was then happy: happy at least in my way.	И вот, сидя с книгой на коленях, я была счастлива; по-своему, но счастлива.
I feared nothing but interruption, and that came too soon.	Я боялась только одного - что мне помешают, и это, к сожалению, случилось очень скоро.
The breakfast-room door opened.	Дверь в маленькую столовую отворилась.

"Boh! Madam Mope!" cried the voice of John Reed; then he paused: he found the room apparently empty.	- Эй, ты, нюня! - раздался голос Джона Рида; он замолчал: комната казалась пустой.
"Where the dickens is she!" he continued.	- Куда к чертям она запропастилась? - продолжал он.
"Lizzy!	- Лиззи!
Georgy! (calling to his sisters) Joan is not here: tell mama she is run out into the rain-bad animal!"	Джорджи! - позвал он сестер. - Джоаны нет здесь. Скажите мамочке, что она убежала под дождик... Экая гадина!
"It is well I drew the curtain," thought I; and I wished fervently he might not discover my hiding-place: nor would John Reed have found it out himself; he was not quick either of vision or conception; but Eliza just put her head in at the door, and said at once-	"Хорошо, что я задернула занавесы", - подумала я, горячо желая, чтобы мое убежище не было открыто, впрочем, Джон Рид, не отличавшийся ни особой зоркостью, ни особой сообразительностью, ни за что бы его не обнаружил, но Элиза, едва просунув голову в дверь, сразу же заявила:
"She is in the window-seat, to be sure, Jack."	- Она на подоконнике, ручаюсь, Джон.
And I came out immediately, for I trembled at the idea of being dragged forth by the said Jack.	Я тотчас вышла из своего уголка; больше всего я боялась, как бы меня оттуда не вытащил Джон.
"What do you want?" I asked, with awkward diffidence.	- Что тебе нужно? - спросила я с плохо разыгранным смирением.
"Say,	- Скажи:
'What do you want, Master Reed?'" was the answer.	"Что вам угодно, мистер Рид?" - последовал ответ.
"I want you to come here;" and seating himself in an arm-chair, he intimated by a gesture that I was to approach and stand before him.	- Мне угодно, чтобы ты подошла ко мне, - и, усевшись в кресло, он показал жестом, что я должна подойти и стать перед ним.
John Reed was a schoolboy of fourteen years old; four years older than I, for I was but ten: large and stout for his age, with a dingy and unwholesome skin; thick lineaments in a spacious visage, heavy limbs and large extremities.	Джону Риду исполнилось четырнадцать лет, он был четырьмя годами старше меня, так как мне едва минуло десять. Это был необычайно рослый для своих лет увалень с прыщеватой кожей и нездоровым цветом лица; поражали его крупные нескладные черты и большие ноги и руки.
He gorged himself habitually at table, which made him bilious, and gave him a dim and bleared eye and flabby cheeks.	За столом он постоянно объедался, и от этого у него был мутный, бессмысленный взгляд и дряблые щеки.
He ought now to have been at school; but his mama had taken him home for a month or two, "on account of his delicate health."	Собственно говоря, ему следовало сейчас быть в школе, но мамочка взяла его на месяц-другой домой "по причине слабого здоровья".
Mr. Miles, the master, affirmed that he would do very well if he had fewer cakes and sweetmeats sent him from home; but the mother's heart turned from an opinion so harsh, and inclined rather to the more refined idea that John's sallowness was owing to over-application and, perhaps, to pining after home.	Мистер Майлс, его учитель, утверждал, что в этом нет никакой необходимости, - пусть ему только поменьше присылают из дому пирожков и пряников; но материнское сердце возмущалось столь грубым объяснением и склонялось к более благородной версии, приписывавшей бледность мальчика переутомлению, а может быть, и тоске по родному дому.

John had not much affection for his mother and sisters, and an antipathy to me.	Джон не питал особой привязанности к матери и сестрам, меня же он просто ненавидел.
He bullied and punished me; not two or three times in the week, nor once or twice in the day, but continually: every nerve I had feared him, and every morsel of flesh in my bones shrank when he came near.	Он запугивал меня и тиранил; и это не два-три раза в неделю и даже не раз или два в день, а беспрестанно. Каждым нервом я боялась его и трепетала каждой жилкой, едва он приближался ко мне.
There were moments when I was bewildered by the terror he inspired, because I had no appeal whatever against either his menaces or his inflictions; the servants did not like to offend their young master by taking my part against him, and Mrs. Reed was blind and deaf on the subject: she never saw him strike or heard him abuse me, though he did both now and then in her very presence, more frequently, however, behind her back.	Бывали минуты, когда я совершенно терялась от ужаса, ибо у меня не было защиты ни от его угроз, ни от его побоев; слуги не захотели бы рассердить молодого барина, став на мою сторону, а миссис Рид была в этих случаях слепа и глуха: она никогда не замечала, что он бьет и обижает меня, хотя он делал это не раз и в ее присутствии, а впрочем, чаще за ее спиной.
Habitually obedient to John, I came up to his chair: he spent some three minutes in thrusting out his tongue at me as far as he could without damaging the roots: I knew he would soon strike, and while dreading the blow, I mused on the disgusting and ugly appearance of him who would presently deal it.	Привыкнув повиноваться Джону, я немедленно подошла к креслу, на котором он сидел; минуты три он развлекался тем, что показывал мне язык, стараясь высунуть его как можно больше. Я знала, что вот сейчас он ударит меня, и, с тоской ожидая этого, размышляла о том, какой он противный и безобразный.
I wonder if he read that notion in my face; for, all at once, without speaking, he struck suddenly and strongly.	Может быть, Джон прочел эти мысли на моем лице, потому что вдруг, не говоря ни слова, размахнулся и пребольно ударил меня.
I tottered, and on regaining my equilibrium retired back a step or two from his chair.	Я покачнулась, но удержалась на ногах и отступила на шаг или два.
"That is for your impudence in answering mama awhile since," said he, "and for your sneaking way of getting behind curtains, and for the look you had in your eyes two minutes since, you rat!"	- Вот тебе за то, что ты надерзила маме, - сказал он, - и за то, что спряталась за шторы, и за то, что так на меня посмотрела сейчас, ты, крыса!
Accustomed to John Reed's abuse, I never had an idea of replying to it; my care was how to endure the blow which would certainly follow the insult.	Я привыкла к грубому обращению Джона Рида, и мне в голову не приходило дать ему отпор; я думала лишь о том, как бы вынести второй удар, который неизбежно должен был последовать за первым.
"What were you doing behind the curtain?" he asked.	- Что ты делала за шторой? - спросил он.
"I was reading."	- Я читала.
"Show the book."	- Покажи книжку.
I returned to the window and fetched it thence.	Я взяла с окна книгу и принесла ему.
"You have no business to take our books; you are a dependent, mama says; you have no money; your father left you none; you ought to beg, and not to live here with gentlemen's children like us, and eat the same meals we do, and wear clothes at our mama's expense.	- Ты не смеешь брать наши книги; мама говорит, что ты живешь у нас из милости; ты нищенка, твой отец тебе ничего не оставил; тебе следовало бы милостыню просить, а не жить с нами, детьми джентльмена, есть то, что мы едим, и носить платья, за которые платит наша мама.

Now, I'll teach you to rummage my bookshelves: for they are mine; all the house belongs to me, or will do in a few years.	Я покажу тебе, как рыться в книгах. Это мои книги! Я здесь хозяин! Или буду хозяином через несколько лет.
Go and stand by the door, out of the way of the mirror and the windows."	Пойди встань у дверей, подальше от окон и от зеркала.
I did so, not at first aware what was his intention; but when I saw him lift and poise the book and stand in act to hurl it, I instinctively started aside with a cry of alarm: not soon enough, however; the volume was flung, it hit me, and I fell, striking my head against the door and cutting it.	Я послушалась, сначала не догадываясь о его намерениях; но когда я увидела, что он встал и замахнулся книгой, чтобы пустить ею в меня, я испуганно вскрикнула и невольно отскочила, однако недостаточно быстро: толстая книга задела меня на лету, я упала и, ударившись о косяк двери, расшибла голову.
The cut bled, the pain was sharp: my terror had passed its climax; other feelings succeeded.	Из раны потекла кровь, я почувствовала резкую боль, и тут страх внезапно покинул меня, дав место другим чувствам.
"Wicked and cruel boy!" I said.	- Противный, злой мальчишка! - крикнула я.
"You are like a murderer-you are like a slave-driver-you are like the Roman emperors!"	- Ты - как убийца, как надсмотрщик над рабами, ты - как римский император!
I had read Goldsmith's History of Rome, and had formed my opinion of Nero, Caligula, &c.	Я прочла "Историю Рима" Гольдсмита [Гольдсмит Оливер (1728-1774) - английский писатель, автор романа "Векфильдский священник"] и составила себе собственное представление о Нероне, Калигуле и других тиранах.
Also I had drawn parallels in silence, which I never thought thus to have declared aloud.	Втайне я уже давно занималась сравнениями, но никогда не предполагала, что выскажу их вслух.
"What! what!" he cried.	- Что? Что? - закричал он.
"Did she say that to me?	- Кого ты так называешь?..
Did you hear her, Eliza and Georgiana?	Вы слышали, девочки?
Won't I tell mama? but first-"	Я скажу маме! Но раньше...
He ran headlong at me: I felt him grasp my hair and my shoulder: he had closed with a desperate thing.	Джон ринулся на меня; я почувствовала, как он схватил меня за плечо и за волосы. Однако перед ним было отчаянное существо.
I really saw in him a tyrant, a murderer.	Я действительно видела перед собой тирана, убийцу.
I felt a drop or two of blood from my head trickle down my neck, and was sensible of somewhat pungent suffering: these sensations for the time predominated over fear, and I received him in frantic sort.	По моей шее одна за другой потекли капли крови, я испытывала резкую боль. Эти ощущения на время заглушили страх, и я встретила Джона с яростью.
I don't very well know what I did with my hands, but he called me "Rat!	Я не вполне сознавала, что делают мои руки, но он крикнул: - Крыса!
Rat!" and bellowed out aloud.	Крыса! - и громко завопил.

Aid was near him: Eliza and Georgiana had run for Mrs. Reed, who was gone upstairs: she now came upon the scene, followed by Bessie and her maid Abbot.	Помощь была близка. Элиза и Джорджиана побежали за миссис Рид, которая ушла наверх; она явилась, за ней следовали Бесси и камеристка Эббот.
We were parted: I heard the words-	Нас разняли, и до меня донеслись слова:
"Dear! dear!	- Ай-ай!
What a fury to fly at Master John!"	Вот негодница, как она набросилась на мастера Джона!
"Did ever anybody see such a picture of passion!"	- Этакая злоба у девочки!
Then Mrs. Reed subjoined-	И, наконец, приговор миссис Рид:
"Take her away to the red-room, and lock her in there."	- Уведите ее в красную комнату и заприте там.
Four hands were immediately laid upon me, and I was borne upstairs. CHAPTER II	Четыре руки подхватили меня и понесли наверх. Глава II
I resisted all the way: a new thing for me, and a circumstance which greatly strengthened the bad opinion Bessie and Miss Abbot were disposed to entertain of me.	Я сопротивлялась изо всех сил, и эта неслыханная дерзость еще ухудшила и без того дурное мнение, которое сложилось обо мне у Бесси и мисс Эббот.
The fact is, I was a trifle beside myself; or rather out of myself, as the French would say: I was conscious that a moment's mutiny had already rendered me liable to strange penalties, and, like any other rebel slave, I felt resolved, in my desperation, to go all lengths.	Я была прямо-таки не в себе, или, вернее, вне себя, как сказали бы французы: я понимала, что мгновенная вспышка уже навлекла на меня всевозможные кары, и, как всякий восставший раб, в своем отчаянии была готова на все.
"Hold her arms, Miss Abbot: she's like a mad cat."	- Держите ее за руки, мисс Эббот, она точно бешеная...
"For shame! for shame!" cried the lady's-maid.	- Какой срам! Какой стыд! - кричала камеристка.
"What shocking conduct, Miss Eyre, to strike a young gentleman, your benefactress's son!	- Разве можно так недостойно вести себя, мисс Эйр? Бить молодого барина, сына вашей благодетельницы!
Your young master."	Ведь это же ваш молодой хозяин!
"Master!	- Хозяин?
How is he my master?	Почему это он мой хозяин?
Am I a servant?"	Разве я прислуга?
"No; you are less than a servant, for you do nothing for your keep.	- Нет, вы хуже прислуги, вы не работаете, вы дармоедка!
There, sit down, and think over your wickedness."	Вот посидите здесь и подумайте хорошенько о своем поведении.
They had got me by this time into the apartment indicated by Mrs. Reed, and had thrust me upon a stooname = "note" my impulse was to rise from it like a spring; their two pair of hands arrested me instantly.	Тем временем они втащили меня в комнату, указанную миссис Рид, и с размаху опустили на софу. Я тотчас взвилась, как пружина, но две пары рук схватили меня и приковали к месту.

"If you don't sit still, you must be tied down," said Bessie.	- Если вы не будете сидеть смирно, вас придется привязать, - сказала Бесси.
"Miss Abbot, lend me your garters; she would break mine directly."	- Мисс Эббот, дайте-ка мне ваши подвязки, мои она сейчас же разорвет.
Miss Abbot turned to divest a stout leg of the necessary ligature.	Мисс Эббот отвернулась, чтобы снять с дебелой ноги подвязку.
This preparation for bonds, and the additional ignominy it inferred, took a little of the excitement out of me.	Эти приготовления и ожидавшее меня новое бесчестие несколько охладили мой пыл.
"Don't take them off," I cried; "I will not stir." In guarantee whereof, I attached myself to my seat by my hands.	- Не снимайте, я буду сидеть смирно! -воскликнула я и в доказательство вцепилась руками в софу, на которой сидела.
"Mind you don't," said Bessie; and when she had ascertained that I was really subsiding, she loosened her hold of me; then she and Miss Abbot stood with folded arms, looking darkly and doubtfully on my face, as incredulous of my sanity.	- Ну, смотрите!.. - сказала Бесси. Убедившись, что я действительно покорилась, она отпустила меня; а затем обе стали передо мной, сложив руки на животе и глядя на меня подозрительно и недоверчиво, словно сомневались в моем рассудке.
"She never did so before," at last said Bessie, turning to the Abigail.	- С ней никогда еще этого не было, -произнесла наконец Бесси, обращаясь к мисс Эббот.
"But it was always in her," was the reply.	- Ну, это все равно сидело в ней.
"I've told Missis often my opinion about the child, and Missis agreed with me. She's an underhand little thing: I never saw a girl of her age with so much cover."	Сколько раз я высказывала миссис Рид свое мнение об этом ребенке, и миссис всегда соглашалась со мной. Нет ничего хуже такой тихони! Я никогда не видела, чтобы ребенок ее лет был настолько скрытен.
Bessie answered not; but ere long, addressing me, she said-"You ought to be aware, Miss, that you are under obligations to Mrs. Reed: she keeps you: if she were to turn you off, you would have to go to the poorhouse."	Бесси не ответила; но немного спустя она сказала, обратясь ко мне: - Вы же должны понимать, мисс, чем вы обязаны миссис Рид: ведь она кормит вас; выгони она вас отсюда, вам пришлось бы идти в работный дом.
I had nothing to say to these words: they were not new to me: my very first recollections of existence included hints of the same kind. This reproach of my dependence had become a vague sing-song in my ear: very painful and crushing, but only half intelligible.	Мне нечего было возразить ей: мысль о моей зависимости была для меня не нова, - с тех пор как я помню себя, мне намекали на нее, укор в дармоедстве стал для меня как бы постоянным припевом, мучительным и гнетущим, но лишь наполовину понятным.
Miss Abbot joined in-	Мисс Эббот поспешно добавила:
"And you ought not to think yourself on an equality with the Misses Reed and Master Reed, because Missis kindly allows you to be brought up with them.	- И не воображайте, что вы родня барышням и мистеру Риду, если даже миссис Рид так добра, что воспитывает вас вместе с ними.
They will have a great deal of money, and you will have none: it is your place to be humble, and to try to make yourself agreeable to them."	Они будут богатые, а у вас никогда ничего не будет. Поэтому вы должны смириться и угождать им.

"What we tell you is for your good," added Bessie, in no harsh voice, "you should try to be useful and pleasant, then, perhaps, you would have a home here; but if you become passionate and rude, Missis will send you away, I am sure."	- Мы ведь говорим все это ради вашей же пользы,- добавила Бесси уже мягче. - Старайтесь быть услужливой, ласковой девочкой. Тогда, может быть, этот дом и станет для вас родным домом; а если вы будете злиться и грубить, миссис наверняка выгонит вас отсюда.
"Besides," said Miss Abbot, "God will punish her: He might strike her dead in the midst of her tantrums, and then where would she go?	- Кроме того, - добавила мисс Эббот, - бог непременно накажет такую дурную девочку. Он может поразить ее смертью во время одной из ее выходок, и что тогда будет с ней?
Come, Bessie, we will leave her: I wouldn't have her heart for anything.	Пойдем, Бесси, пусть посидит одна.
Say your prayers, Miss Eyre, when you are by yourself; for if you don't repent, something bad might be permitted to come down the chimney and fetch you away."	Ни за что на свете не хотела бы я иметь такой характер. Молитесь, мисс Эйр, а если вы не раскаетесь, как бы кто не спустился по трубе и не утащил вас...
They went, shutting the door, and locking it behind them.	Они вышли, затворив за собой дверь, и заперли меня на ключ.
The red-room was a square chamber, very seldom slept in, I might say never, indeed, unless when a chance influx of visitors at Gateshead Hall rendered it necessary to turn to account all the accommodation it contained: yet it was one of the largest and stateliest chambers in the mansion.	Красная комната была нежилой, и в ней ночевали крайне редко, вернее - никогда, разве только наплыв гостей в Г ейтсхэдхолле вынуждал хозяев вспомнить о ней; вместе с тем это была одна из самых больших и роскошных комнат дома.
A bed supported on massive pillars of mahogany, hung with curtains of deep red damask, stood out like a tabernacle in the centre; the two large windows, with their blinds always drawn down, were half shrouded in festoons and falls of similar drapery; the carpet was red; the table at the foot of the bed was covered with a crimson cloth; the walls were a soft fawn colour with a blush of pink in it; the wardrobe, the toilet-table, the chairs were of darkly polished old mahogany.	В центре, точно алтарь, высилась кровать с массивными колонками красного дерева, завешенная пунцовым пологом; два высоких окна с всегда опущенными шторами были наполовину скрыты ламбрекенами из той же материи, спускавшимися фестонами и пышными складками; ковер был красный, стол в ногах кровати покрыт алым сукном. Стены обтянуты светло-коричневой тканью с красноватым рисунком; гардероб, туалетный стол и кресла - из полированного красного дерева.
Out of these deep surrounding shades rose high, and glared white, the piled-up mattresses and pillows of the bed, spread with a snowy Marseilles counterpane.	На фоне этих глубоких темных тонов резко белела гора пуховиков и подушек на постели, застланной белоснежным пикейным покрывалом.
Scarcely less prominent was an ample cushioned easy-chair near the head of the bed, also white, with a footstool before it; and looking, as I thought, like a pale throne.	Почти так же резко выделялось и мягкое кресло в белом чехле, у изголовья кровати, со скамеечкой для ног перед ним; это кресло казалось мне каким-то фантастическим белым троном.
This room was chill, because it seldom had a fire; it was silent, because remote from the nursery and kitchen; solemn, because it was known to be so seldom entered.	В комнате стоял промозглый холод, оттого что ее редко топили; в ней царило безмолвие, оттого что она была удалена от детской и кухни; в ней было жутко, оттого что в нее, как я уже говорила, редко заглядывали люди.

The house-maid alone came here on Saturdays, to wipe from the mirrors and the furniture a week's quiet dust: and Mrs. Reed herself, at far intervals, visited it to review the contents of a certain secret drawer in the wardrobe, where were stored divers parchments, her jewel-casket, and a miniature of her deceased husband; and in those last words lies the secret of the red-room-the spell which kept it so lonely in spite of its grandeur.	Одна только горничная являлась сюда по субботам, чтобы смахнуть с мебели и зеркал осевшую за неделю пыль, да еще сама миссис Рид приходила изредка, чтобы проверить содержимое некоего потайного ящика в комоде, где хранился фамильный архив, шкатулка с драгоценностями и миниатюра, изображавшая ее умершего мужа; в последнем обстоятельстве, а именно в смерти мистера Рида, и таилась загадка красной комнаты, того заклятия, которое лежало на ней, несмотря на все ее великолепие.
Mr. Reed had been dead nine years: it was in this chamber he breathed his last; here he lay in state; hence his coffin was borne by the undertaker's men; and, since that day, a sense of dreary consecration had guarded it from frequent intrusion.	С тех пор, как умер мистер Рид, прошло девять лет; именно в этой комнате он испустил свой последний вздох; здесь он лежал мертвый; отсюда факельщики вынесли его гроб, - и с этого дня чувство какого-то мрачного благоговения удерживало обитателей дома от частых посещений красной комнаты.
My seat, to which Bessie and the bitter Miss Abbot had left me riveted, was a low ottoman near the marble chimney-piece; the bed rose before me; to my right hand there was the high, dark wardrobe, with subdued, broken reflections varying the gloss of its panels; to my left were the muffled windows; a great looking-glass between them repeated the vacant majesty of the bed and room.	Я все еще сидела на том месте, к которому меня как бы приковали Бесси и злючка мисс Эббот. Это была низенькая софа, стоявшая неподалеку от мраморного камина; передо мной высилась кровать; справа находился высокий темный гардероб, на лакированных дверцах которого смутно отражались бледные световые блики; слева - занавешенные окна. Огромное зеркало в простенке между ними повторяло пустынную торжественность комнаты и кровати.
I was not quite sure whether they had locked the door; and when I dared move, I got up and went to see.	Я не была вполне уверена в том, что меня заперли, и поэтому, когда, наконец, решилась сдвинуться с места, встала и подошла к двери.
Alas! yes: no jail was ever more secure.	Увы! Я была узницей, не хуже, чем в тюрьме.
Returning, I had to cross before the looking-glass; my fascinated glance involuntarily explored the depth it revealed.	Возвращаться мне пришлось мимо зеркала, и я невольно заглянула в его глубину.
All looked colder and darker in that visionary hollow than in reality: and the strange little figure there gazing at me, with a white face and arms specking the gloom, and glittering eyes of fear moving where all else was still, had the effect of a real spirit: I thought it like one of the tiny phantoms, half fairy, half imp, Bessie's evening stories represented as coming out of lone, ferny dells in moors, and appearing before the eyes of belated travellers.	Все в этой призрачной глубине предстало мне темнее и холоднее, чем в действительности, а странная маленькая фигурка, смотревшая на меня оттуда, ее бледное лицо и руки, белеющие среди сумрака, ее горящие страхом глаза, которые одни казались живыми в этом мертвом царстве, действительно напоминали призрак: что-то вроде тех крошечных духов, не то фей, не то эльфов, которые, по рассказам Бесси, выходили из пустынных, заросших папоротником болот и внезапно появлялись перед запоздалым путником.
I returned to my stool.	Я вернулась на свое место.

Superstition was with me at that moment; but it was not yet her hour for complete victory: my blood was still warm; the mood of the revolted slave was still bracing me with its bitter vigour; I had to stem a rapid rush of retrospective thought before I quailed to the dismal present.	Я уже была во власти суеверного страха, но час его полной победы еще не настал. Кровь моя все еще была горяча, и ярость восставшего раба жгла меня своим живительным огнем. На меня снова хлынул поток воспоминаний о прошлом, и я отдалась ему, прежде чем покориться мрачной власти настоящего.
All John Reed's violent tyrannies, all his sisters' proud indifference, all his mother's aversion, all the servants' partiality, turned up in my disturbed mind like a dark deposit in a turbid well.	Грубость и жестокость Джона Рида, надменное равнодушие его сестер, неприязнь их матери, несправедливость слуг - все это встало в моем расстроенном воображении, точно поднявшийся со дна колодца мутный осадок.
Why was I always suffering, always browbeaten, always accused, for ever condemned?	Но почему я должна вечно страдать, почему меня все презирают, не любят, клянут?
Why could I never please? Why was it useless to try to win any one's favour?	Почему я не умею никому угодить и все мои попытки заслужить чью-либо благосклонность так напрасны?
Eliza, who was headstrong and selfish, was respected. Georgiana, who had a spoiled temper, a very acrid spite, a captious and insolent carriage, was universally indulged.	Почему, например, к Элизе, которая упряма и эгоистична, или к Джорджиане, у которой отвратительный характер, капризный, раздражительный и заносчивый, все относятся снисходительно?
Her beauty, her pink cheeks and golden curls, seemed to give delight to all who looked at her, and to purchase indemnity for every fault.	Красота и розовые щеки Джорджианы, ее золотые кудри, видимо, пленяют каждого, кто смотрит на нее, и за них ей прощают любую шалость.
John no one thwarted, much less punished; though he twisted the necks of the pigeons, killed the little pea-chicks, set the dogs at the sheep, stripped the hothouse vines of their fruit, and broke the buds off the choicest plants in the conservatory: he called his mother "old girl," too; sometimes reviled her for her dark skin, similar to his own; bluntly disregarded her wishes; not unfrequently tore and spoiled her silk attire; and he was still "her own darling."	Джону также никто не противоречит, его никогда не наказывают, хотя он душит голубей, убивает цыплят, травит овец собаками, крадет в оранжереях незрелый виноград и срывает бутоны самых редких цветов; он даже называет свою мать "старушкой", смеется над ее цветом лица - желтоватым, как у него, не подчиняется ее приказаниям и нередко рвет и пачкает ее шелковые платья. И все-таки он ее "ненаглядный сыночек".
I dared commit no fault: I strove to fulfil every duty; and I was termed naughty and tiresome, sullen and sneaking, from morning to noon, and from noon to night.	Мне же не прощают ни малейшего промаха. Я стараюсь ни на -шаг не отступать от своих обязанностей, а меня называют непослушной, упрямой и лгуньей, и так с утра и до ночи.
My head still ached and bled with the blow and fall I had received: no one had reproved John for wantonly striking me; and because I had turned against him to avert farther irrational violence, I was loaded with general opprobrium.	Г олова у меня все еще болела от ушиба, из ранки сочилась кровь. Однако никто не упрекнул Джона за то, что он без причины ударил меня; а я, восставшая против него, чтобы избежать дальнейшего грубого насилия, - я вызвала всеобщее негодование.

"Unjust!-unjust!" said my reason, forced by the agonising stimulus into precocious though transitory power: and Resolve, equally wrought up, instigated some strange expedient to achieve escape from insupportable oppression-as running away, or, if that could not be effected, never eating or drinking more, and letting myself die.	"Ведь это же несправедливо, несправедливо!" -твердил мне мой разум с той недетской ясностью, которая рождается пережитыми испытаниями, а проснувшаяся энергия заставляла меня искать какого-нибудь способа избавиться от этого нестерпимого гнета: например, убежать из дома или, если бы это оказалось невозможным, никогда больше не пить и не есть, уморить себя голодом.
What a consternation of soul was mine that dreary afternoon!	Как была ожесточена моя душа в этот тоскливый вечер!
How all my brain was in tumult, and all my heart in insurrection!	Как были взбудоражены мои мысли, как бунтовало сердце!
Yet in what darkness, what dense ignorance, was the mental battle fought!	И все же в каком мраке, в каком неведении протекала эта внутренняя борьба!
I could not answer the ceaseless inward question-why I thus suffered; now, at the distance of-I will not say how many years, I see it clearly.	Ведь я не могла ответить на вопрос, возникавший вновь и вновь в моей душе: отчего я так страдаю? Теперь, когда прошло столько лет, это перестало быть для меня загадкой.
I was a discord in Gateshead Halname = "note" I was like nobody there; I had nothing in harmony with Mrs. Reed or her children, or her chosen vassalage.	Я совершенно не подходила к Гейтсхэдхоллу. Я была там как бельмо на глазу, у меня не было ничего общего ни с миссис Рид, ни с ее детьми, ни с ее приближенными.
If they did not love me, in fact, as little did I love them.	Если они не любили меня, то ведь и я не любила их.
They were not bound to regard with affection a thing that could not sympathise with one amongst them; a heterogeneous thing, opposed to them in temperament, in capacity, in propensities; a useless thing, incapable of serving their interest, or adding to their pleasure; a noxious thing, cherishing the germs of indignation at their treatment, of contempt of their judgment.	С какой же стати они должны были относиться тепло к существу, которое не чувствовало симпатии ни к кому из них; к существу, так сказать, инородному для них, противоположному им по натуре и стремлениям; существу во всех смыслах бесполезному, от которого им нечего было ждать; существу зловредному, носившему в себе зачатки мятежа, восставшему против их обращения с ним, презиравшему их взгляды?
I know that had I been a sanguine, brilliant, careless, exacting, handsome, romping child-though equally dependent and friendless-Mrs. Reed would have endured my presence more complacently; her children would have entertained for me more of the cordiality of fellow-feeling; the servants would have been less prone to make me the scapegoat of the nursery.	Будь я натурой жизнерадостной, беспечным, своевольным, красивым и пылким ребенком -пусть даже одиноким и зависимым, - миссис Рид отнеслась бы к моему присутствию в своей семье гораздо снисходительнее; ее дети испытывали бы ко мне более товарищеские дружелюбные чувства; слуги не стремились бы вечно делать из меня козла отпущения.
Daylight began to forsake the red-room; it was past four o'clock, and the beclouded afternoon was tending to drear twilight.	В красной комнате начинало темнеть; был пятый час, и свет тусклого облачного дня переходил в печальные сумерки.
I heard the rain still beating continuously on the staircase window, and the wind howling in the grove behind the hall; I grew by degrees cold as a stone, and then my courage sank.	Дождь все так же неустанно барабанил по стеклам окон на лестнице, и ветер шумел в аллее за домом. Постепенно я вся закоченела, и мужество стало покидать меня.

My habitual mood of humiliation, self-doubt, forlorn depression, fell damp on the embers of my decaying ire.	Обычное чувство приниженности, неуверенности в себе, растерянности и уныния опустилось, как сырой туман, на уже перегоревшие угли моего гнева.
All said I was wicked, and perhaps I might be so; what thought had I been but just conceiving of starving myself to death?	Все уверяют, что я дурная... Может быть, так оно и есть; разве я сейчас не обдумывала, как уморить себя голодом?
That certainly was a crime: and was I fit to die?	Ведь это же грех! А разве я готова к смерти?
Or was the vault under the chancel of Gateshead Church an inviting bourne?	И разве склеп под плитами гейтсхэдской церкви уж такое привлекательное убежище?
In such vault I had been told did Mr. Reed lie buried; and led by this thought to recall his idea, I dwelt on it with gathering dread.	Мне говорили, что там похоронен мистер Рид... Это дало невольный толчок моим мыслям, и я начала думать о нем со все возрастающим ужасом.
I could not remember him; but I knew that he was my own uncle-my mother's brother-that he had taken me when a parentless infant to his house; and that in his last moments he had required a promise of Mrs. Reed that she would rear and maintain me as one of her own children.	Я не помнила его, но знала, что он мой единственный родственник - брат моей матери, что, когда я осталась сиротой, он взял меня к себе и в свои последние минуты потребовал от миссис Рид обещания, что она будет растить и воспитывать меня, как собственного ребенка.
Mrs. Reed probably considered she had kept this promise; and so she had, I dare say, as well as her nature would permit her; but how could she really like an interloper not of her race, and unconnected with her, after her husband's death, by any tie?	Миссис Рид, вероятно, считала, что сдержала свое обещание; она его и сдержала - в тех пределах, в каких ей позволяла ее натура. Но могла ли она действительно любить навязанную ей девочку, существо, совершенно чуждое ей и ее семье, ничем после смерти мужа с ней не связанное?
It must have been most irksome to find herself bound by a hard-wrung pledge to stand in the stead of a parent to a strange child she could not love, and to see an uncongenial alien permanently intruded on her own family group.	Скорее миссис Рид тяготилась необходимостью соблюдать данное в такую минуту обещание: быть матерью чужому ребенку, которого она не могла полюбить, с постоянным присутствием которого в семье не могла примириться.
A singular notion dawned upon me. I doubted not-never doubted-that if Mr. Reed had been alive he would have treated me kindly; and now, as I sat looking at the white bed and overshadowed walls-occasionally also turning a fascinated eye towards the dimly gleaning mirror-I began to recall what I had heard of dead men, troubled in their graves by the violation of their last wishes, revisiting the earth to punish the perjured and avenge the oppressed; and I thought Mr. Reed's spirit, harassed by the wrongs of his sister's child, might quit its abode-whether in the church vault or in the unknown world of the departed-and rise before me in this chamber.	Мною овладела странная мысль: я не сомневалась в том, что, будь мистер Рид жив, он относился бы ко мне хорошо. И вот, созерцая эту белую постель и тонувшие в сумраке стены, а также бросая время от времени тревожный взгляд в тускло блестевшее зеркало, я стала припоминать все слышанные раньше рассказы о том, будто умершие, чья предсмертная воля не выполнена и чей покои в могиле нарушен, иногда посещают землю, чтобы покарать виновных и отомстить за угнетенных; и мне пришло в голову: а что, если дух мистера Рида, терзаемый обидами, которые терпит дочь его сестры, вдруг покинет свою гробницу под сводами церковного склепа или неведомый мир усопших и явится мне в этой комнате?

I wiped my tears and hushed my sobs, fearful lest any sign of violent grief might waken a preternatural voice to comfort me, or elicit from the gloom some haloed face, bending over me with strange pity.	Я отерла слезы и постаралась сдержать свои всхлипывания, опасаясь, как бы в ответ на бурное проявление моего горя не зазвучал потусторонний голос, пожелавший утешить меня; как бы из сумрака не выступило озаренное фосфорическим блеском лицо, которое склонится надо мной с неземной кротостью.
This idea, consolatory in theory, I felt would be terrible if realised: with all my might I endeavoured to stifle it-I endeavoured to be firm.	Появление этой тени, казалось бы, столь утешительное, вызвало бы во мне - я это чувствовала - безграничный ужас. Всеми силами я старалась отогнать от себя эту мысль, успокоиться.
Shaking my hair from my eyes, I lifted my head and tried to look boldly round the dark room; at this moment a light gleamed on the wall.	Откинув падавшие на лоб волосы, я подняла голову и сделала попытку храбро обвести взором темную комнату. Какой-то слабый свет появился на стене.
Was it, I asked myself, a ray from the moon penetrating some aperture in the blind?	Я спрашивала себя, не лунный ли это луч, пробравшийся сквозь отверстие в занавесе?
No; moonlight was still, and this stirred; while I gazed, it glided up to the ceiling and quivered over my head.	Нет, лунный луч лежал бы спокойно, а этот свет двигался; пока я смотрела, он скользнул по потолку и затрепетал над моей головой.
I can now conjecture readily that this streak of light was, in all likelihood, a gleam from a lantern carried by some one across the lawn: but then, prepared as my mind was for horror, shaken as my nerves were by agitation, I thought the swift darting beam was a herald of some coming vision from another world.	Теперь я охотно готова допустить, что это была полоска света от фонаря, с которым кто-то шел через лужайку перед домом. Но в ту минуту, когда моя душа была готова к самому ужасному, а чувства потрясены всем пережитым, я решила, что неверный трепетный луч - вестник гостя из другого мира.
My heart beat thick, my head grew hot; a sound filled my ears, which I deemed the rushing of wings; something seemed near me; I was oppressed, suffocated: endurance broke down; I rushed to the door and shook the lock in desperate effort.	Мое сердце судорожно забилось, голова запылала, уши наполнил шум, подобный шелесту крыльев; я ощущала чье-то присутствие, что-то давило меня, я задыхалась; всякое самообладание покинуло меня. Я бросилась к двери и с отчаянием начала дергать ручку.
Steps came running along the outer passage; the key turned, Bessie and Abbot entered.	По коридору раздались поспешные шаги; ключ в замке повернулся, вошли Бесси и Эббот.
"Miss Eyre, are you ill?" said Bessie.	- Мисс Эйр, вы заболели? - спросила Бесси.
"What a dreadful noise! it went quite through me!" exclaimed Abbot.	- Какой ужасный шум! Я до смерти испугалась! -воскликнула Эббот.
"Take me out!	- Возьмите меня отсюда!
Let me go into the nursery!" was my cry.	Пустите меня в детскую! - закричала я.
"What for?	- Отчего?
Are you hurt?	Разве вы ушиблись?
Have you seen something?" again demanded Bessie.	Или вам что-нибудь привиделось? - снова спросила Бесси.
"Oh!	- О!..

I saw a light, and I thought a ghost would come."	Тут мелькнул какой-то свет и мне показалось, что сейчас появится привидение!
I had now got hold of Bessie's hand, and she did not snatch it from me.	- Я вцепилась в руку Бесси, и она не вырвала ее у меня.
"She has screamed out on purpose," declared Abbot, in some disgust. "And what a scream!	- Она нарочно подняла крик, - сказала Эббот презрительно, - и какой крик!
If she had been in great pain one would have excused it, but she only wanted to bring us all here: I know her naughty tricks."	Как будто ее режут. Верно, она просто хотела заманить нас сюда. Знаю я ее гадкие штуки!
"What is all this?" demanded another voice peremptorily; and Mrs. Reed came along the corridor, her cap flying wide, her gown rustling stormily.	- Что тут происходит? - властно спросил чей-то голос; по коридору шла миссис Рид, ленты на ее чепце развевались, платье угрожающе шуршало.
"Abbot and Bessie, I believe I gave orders that Jane Eyre should be left in the red-room till I came to her myself."	- Эббот, Бесси! Я, кажется, приказала оставить Джен Эйр в красной комнате, пока сама не приду за ней!
"Miss Jane screamed so loud, ma'am," pleaded Bessie.	- Мисс Джен так громко кричала, сударыня, -просительно сказала Бесси.
"Let her go," was the only answer.	- Пустите ее, - был единственный ответ.
"Loose Bessie's hand, child: you cannot succeed in getting out by these means, be assured.	- Не держись за руки Бесси, - обратилась она ко мне. - Этим способом ты ничего не добьешься, можешь быть уверена.
I abhor artifice, particularly in children; it is my duty to show you that tricks will not answer: you will now stay here an hour longer, and it is only on condition of perfect submission and stillness that I shall liberate you then."	Я ненавижу притворство, особенно в детях; мой долг доказать тебе, что подобными фокусами ты ничего не достигнешь. Теперь ты останешься здесь еще на лишний час, да и тогда я выпущу тебя только при условии полного послушания и спокойствия.
"O aunt! have pity!	- О тетя! Сжальтесь!
Forgive me!	Простите!
I cannot endure it-let me be punished some other way!	Я не могу выдержать этого...
I shall be killed if-"	Накажите меня еще как-нибудь! Я умру, если...
"Silence!	- Молчи!
This violence is all most repulsive:" and so, no doubt, she felt it.	Такая несдержанность отвратительна! Я и в самом деле была ей отвратительна.
I was a precocious actress in her eyes; she sincerely looked on me as a compound of virulent passions, mean spirit, and dangerous duplicity.	Она считала меня уже сейчас опытной комедианткой; она искренне видела во мне существо, в котором неумеренные страсти сочетались с низостью души и опасной лживостью.
Bessie and Abbot having retreated, Mrs. Reed, impatient of my now frantic anguish and wild sobs, abruptly thrust me back and locked me in, without farther parley.	Тем временем Бесси и Эббот удалились, и миссис Рид, которой надоели и мой непреодолимый страх и мои рыдания, решительно втолкнула меня обратно в красную комнату и без дальнейших разговоров заперла там.

I heard her sweeping away; and soon after she was gone, I suppose I had a species of fit: unconsciousness closed the scene. CHAPTER III	Я слышала, как она быстро удалилась. А вскоре после этого со мной, видимо, сделался припадок, и я потеряла сознание. Глава III
The next thing I remember is, waking up with a feeling as if I had had a frightful nightmare, and seeing before me a terrible red glare, crossed with thick black bars.	Помню одно: очнулась я, как после страшного кошмара; передо мною рдело жуткое багряное сияние, перечеркнутое широкими черными полосами.
I heard voices, too, speaking with a hollow sound, and as if muffled by a rush of wind or water: agitation, uncertainty, and an all-predominating sense of terror confused my faculties.	Я слышала голоса, но они едва доносились до меня, словно заглушаемые шумом ветра или воды; волнение, неизвестность и всепоглощающий страх как бы сковали все мои ощущения.
Ere long, I became aware that some one was handling me; lifting me up and supporting me in a sitting posture, and that more tenderly than I had ever been raised or upheld before.	Вскоре, однако, я почувствовала, как кто-то прикасается ко мне, приподнимает и поддерживает меня в сидячем положении, - так бережно еще никто ко мне не прикасался.
I rested my head against a pillow or an arm, and felt easy.	Я прислонилась головой к подушке или к чьему-то плечу, и мне стало так хорошо...
In five minutes more the cloud of bewilderment dissolved: I knew quite well that I was in my own bed, and that the red glare was the nursery fire.	Еще пять минут, и туман забытья окончательно рассеялся. Теперь я отлично понимала, что нахожусь в детской, в своей собственной кровати, и что зловещий блеск передо мной -всего-навсего яркий огонь в камине.
It was night: a candle burnt on the table; Bessie stood at the bed-foot with a basin in her hand, and a gentleman sat in a chair near my pillow, leaning over me.	Была ночь; на столе горела свеча; Бесси стояла в ногах кровати, держа таз, а рядом в кресле сидел, склонившись надо мной, какой-то господин.
I felt an inexpressible relief, a soothing conviction of protection and security, when I knew that there was a stranger in the room, an individual not belonging to Gateshead, and not related to Mrs. Reed.	Я испытала невыразимое облегчение, благотворное чувство покоя и безопасности, как только поняла, что в комнате находится посторонний человек, не принадлежащий ни к обитателям Гейтсхэда, ни к родственникам миссис Рид.
Turning from Bessie (though her presence was far less obnoxious to me than that of Abbot, for instance, would have been), I scrutinised the face of the gentleman: I knew him; it was Mr. Lloyd, an apothecary, sometimes called in by Mrs. Reed when the servants were ailing: for herself and the children she employed a physician.	Отвернувшись от Бесси (хотя ее присутствие было мне гораздо менее неприятно, чем было бы, например, присутствие Эббот), я стала рассматривать лицо сидевшего возле кровати господина; я знала его, это был мистер Ллойд, аптекарь, которого миссис Рид вызывала, когда заболевал кто-нибудь из слуг. Для себя и для своих детей она приглашала врача.
"Well, who am I?" he asked.	- Ну-ка, кто я? - спросил он.
I pronounced his name, offering him at the same time my hand: he took it, smiling and saying,	Я назвала его и протянула ему руку; он взял ее, улыбаясь, и сказал:
"We shall do very well by-and-by."	- Ну, теперь мы будем понемножку поправляться.
Then he laid me down, and addressing Bessie, charged her to be very careful that I was not disturbed during the night.	Затем он снова уложил меня и, обратившись к Бесси, поручил ей особенно следить за тем, чтобы ночью меня никто не беспокоил.

Having given some further directions, and intimates that he should call again the next day, he departed; to my grief: I felt so sheltered and befriended while he sat in the chair near my pillow; and as he closed the door after him, all the room darkened and my heart again sank: inexpressible sadness weighed it down.	Дав ей еще несколько указаний и предупредив, что завтра опять зайдет, он удалился, к моему глубокому огорчению: я чувствовала себя в такой безопасности, так спокойно, пока он сидел возле моей кровати; но едва за ним закрылась дверь, как в комнате словно потемнело и сердце у меня упало, невыразимая печаль легла на него тяжелым камнем.
"Do you feel as if you should sleep, Miss?" asked Bessie, rather softly.	- Может быть, вы теперь заснете, мисс? -спросила Бесси с необычайной мягкостью.
Scarcely dared I answer her; for I feared the next sentence might be rough.	Я едва осмелилась ей ответить, опасаясь, как бы за этими словами не последовали более грубые.
"I will try."	- Постараюсь.
"Would you like to drink, or could you eat anything?"	- Может быть, вы хотите пить или скушаете что-нибудь?
"No, thank you, Bessie."	- Нет, спасибо, Бесси.
"Then I think I shall go to bed, for it is past twelve o'clock; but you may call me if you want anything in the night."	- Тогда я, пожалуй, лягу, уже первый час; но вы меня кликните, если вам ночью что понадобится.
Wonderful civility this!	Какое небывалое внимание!
It emboldened me to ask a question.	Оно придало мне мужества, и я спросила:
"Bessie, what is the matter with me?	- Бесси, что со мной случилось?
Am I ill?"	Я больна?
"You fell sick, I suppose, in the red-room with crying; you'll be better soon, no doubt."	- Вам стало нехорошо в красной комнате, наверно от плача; но теперь вы скоро поправитесь.
Bessie went into the housemaid's apartment, which was near.	Затем Бесси ушла в каморку для горничных, находившуюся по соседству с детской.
I heard her say-	И я слышала, как она сказала:
" Sarah, come and sleep with me in the nursery; I daren't for my life be alone with that poor child to-night: she might die; it's such a strange thing she should have that fit: I wonder if she saw anything.	- Сара, приходи ко мне спать в детскую; ни за что на свете я не останусь одна с бедной девочкой. А вдруг она умрет!.. Как странно, что с ней случился этот припадок... Хотела бы я знать, видела она что-нибудь или нет?
Missis was rather too hard."	Все-таки барыня была на этот раз чересчур строга к ней.
Sarah came back with her; they both went to bed; they were whispering together for half-an-hour before they fell asleep.	Она вернулась вместе с Сарой; они легли, но по крайней мере с полчаса еще шептались, прежде чем заснуть.
I caught scraps of their conversation, from which I was able only too distinctly to infer the main subject discussed.	Я уловила обрывки их разговора, из которых слишком хорошо поняла, о чем шла речь:
"Something passed her, all dressed in white, and vanished"-"A great black dog behind him"-"Three loud raps on the chamber door"-"A light in the churchyard just over his grave," &c. &c.	- Что-то в белом пронеслось мимо нее и исчезло... А за ним - громадная черная собака... Три громких удара в дверь... На кладбище горел свет, как раз над его могилой... - и так далее.

At last both slept: the fire and the candle went out.	Наконец обе они заснули; свеча и камин погасли.
For me, the watches of that long night passed in ghastly wakefulness; strained by dread: such dread as children only can feel.	Для меня часы этой бесконечной ночи проходили в томительной бессоннице. Ужас держал в одинаковом напряжении мой слух, зрение и мысль, - ужас, который ведом только детям.
No severe or prolonged bodily illness followed this incident of the red-room; it only gave my nerves a shock of which I feel the reverberation to this day.	Происшествие в красной комнате прошло для меня сравнительно благополучно, не вызвав никакой серьезной или продолжительной болезни, оно сопровождалось лишь потрясением нервной системы, следы которого остались до сих пор.
Yes, Mrs. Reed, to you I owe some fearful pangs of mental suffering, but I ought to forgive you, for you knew not what you did: while rending my heart-strings, you thought you were only uprooting my bad propensities.	Да, миссис Рид, сколькими душевными муками я обязана вам! Но мой долг простить вас, ибо вы не ведали, что творили: терзая все струны моего сердца, вы воображали, что только искореняете мои дурные наклонности.
Next day, by noon, I was up and dressed, and sat wrapped in a shawl by the nursery hearth. I felt physically weak and broken down: but my worse ailment was an unutterable wretchedness of mind: a wretchedness which kept drawing from me silent tears; no sooner had I wiped one salt drop from my cheek than another followed.	На другой день, около полудня, я встала с постели, оделась и, закутанная в теплый платок, села у камина, чувствуя страшную слабость и разбитость, но гораздо мучительнее была невыразимая сердечная тоска, непрерывно вызывавшая на мои глаза тихие слезы; не успевала я стереть со щеки одну соленую каплю, как ее нагоняла другая.
Yet, I thought, I ought to have been happy, for none of the Reeds were there, they were all gone out in the carriage with their mama.	Мои слезы лились, хотя я должна была бы чувствовать себя счастливой, ибо никого из Ридов не было дома. Все они уехали кататься в коляске со своей мамой.
Abbot, too, was sewing in another room, and Bessie, as she moved hither and thither, putting away toys and arranging drawers, addressed to me every now and then a word of unwonted kindness.	Эббот тоже не показывалась - она шила в соседней комнате, и только Бесси ходила туда и сюда, расставляла игрушки и прибирала в ящиках комода, время от времени обращаясь ко мне с непривычно ласковыми словами.
This state of things should have been to me a paradise of peace, accustomed as I was to a life of ceaseless reprimand and thankless fagging; but, in fact, my racked nerves were now in such a state that no calm could soothe, and no pleasure excite them agreeably.	Все это должно было бы казаться мне сущим раем, ведь я привыкла жить под угрозой вечных выговоров и понуканий. Однако мои нервы были сейчас в таком расстройстве, что никакая тишина не могла их успокоить, никакие удовольствия не могли приятно возбудить.
Bessie had been down into the kitchen, and she brought up with her a tart on a certain brightly painted china plate, whose bird of paradise, nestling in a wreath of convolvuli and rosebuds, had been wont to stir in me a most enthusiastic sense of admiration; and which plate I had often petitioned to be allowed to take in my hand in order to examine it more closely, but had always hitherto been deemed unworthy of such a privilege.	Бесси спустилась в кухню и принесла мне сладкий пирожок, он лежал на ярко расписанной фарфоровой тарелке с райской птицей в венке из незабудок и полураспустившихся роз; эта тарелка обычно вызывала во мне восхищение, я не раз просила, чтобы мне позволили подержать ее в руках и рассмотреть подробнее, но до сих пор меня не удостаивали такой милости.

This precious vessel was now placed on my knee, and I was cordially invited to eat the circlet of delicate pastry upon it.	И вот драгоценная тарелка очутилась у меня на коленях, и Бесси ласково уговаривала меня скушать лежавшее на ней лакомство.
Vain favour! coming, like most other favours long deferred and often wished for, too late!	Тщетное великодушие! Оно пришло слишком поздно, как и многие дары, которых мы жаждем и в которых нам долго отказывают!
I could not eat the tart; and the plumage of the bird, the tints of the flowers, seemed strangely faded: I put both plate and tart away.	Есть пирожок я не стала, а яркое оперение птицы и окраска цветов показались мне странно поблекшими; я отодвинула от себя тарелку.
Bessie asked if I would have a book: the word book acted as a transient stimulus, and I begged her to fetch Gulliver's Travels from the library.	Бесси спросила, не дать ли мне какую-нибудь книжку. Слово "книга" вызвало во мне мимолетное оживление, и я попросила принести из библиотеки "Путешествия Гулливера".
This book I had again and again perused with delight.	Эту книгу я перечитывала вновь и вновь с восхищением.
I considered it a narrative of facts, and discovered in it a vein of interest deeper than what I found in fairy tales: for as to the elves, having sought them in vain among foxglove leaves and bells, under mushrooms and beneath the ground-ivy mantling old wall-nooks, I had at length made up my mind to the sad truth, that they were all gone out of England to some savage country where the woods were wilder and thicker, and the population more scant; whereas, Lilliput and Brobdignag being, in my creed, solid parts of the earth's surface, I doubted not that I might one day, by taking a long voyage, see with my own eyes the little fields, houses, and trees, the diminutive people, the tiny cows, sheep, and birds of the one realm; and the corn-fields forest-high, the mighty mastiffs, the monster cats, the tower-like men and women, of the other.	Я была уверена, что там рассказывается о действительных происшествиях, и это повествование вызывало во мне более глубокий интерес, чем обычные волшебные сказки. Убедившись в том, что ни под листьями наперстянки и колокольчиков, ни под шляпками грибов, ни в тени старых, обвитых плющом ветхих стен мне эльфов не найти, я пришла к печальному выводу, что все они перекочевали из Англии в какую-нибудь дикую, неведомую страну, где кругом только густой девственный лес и где почти нет людей, - тогда как лилипуты и великаны действительно живут на земле; и я нисколько не сомневалась, что некогда мне удастся совершить дальнее путешествие и я увижу собственными глазами миниатюрные пашни, долины и деревья, крошечных человечков, коров, овец и птиц одного из этих царств, а также высокие, как лес, колосья, гигантских догов, чудовищных кошек и подобных башням мужчин и женщин другого царства.
Yet, when this cherished volume was now placed in my hand-when I turned over its leaves, and sought in its marvellous pictures the charm I had, till now, never failed to find-all was eerie and dreary; the giants were gaunt goblins, the pigmies malevolent and fearful imps, Gulliver a most desolate wanderer in most dread and dangerous regions.	Но когда я теперь держала в руках любимую книгу и, перелистывая страницу за страницей, искала в ее удивительных картинках того очарования, которое раньше неизменно в них находила, - все казалось мне пугающе-мрачным. Великаны представлялись долговязыми чудищами, лилипуты - злыми и безобразными гномами, а сам Гулливер унылым странником в неведомых и диких краях.
I closed the book, which I dared no longer peruse, and put it on the table, beside the untasted tart.	Я захлопнула книгу, не решаясь читать дальше, и положила ее на стол рядом с нетронутым пирожком.

Bessie had now finished dusting and tidying the room, and having washed her hands, she opened a certain little drawer, full of splendid shreds of silk and satin, and began making a new bonnet for Georgiana's doll.	Бесси кончила вытирать пыль и прибирать комнату, вымыла руки и, открыв в комоде ящичек, полный красивых шелковых и атласных лоскутков, принялась мастерить новую шляпку для куклы Джорджианы.
Meantime she sang: her song was-	При этом она запела:
"In the days when we went gipsying, A long time ago."	В те дни, когда мы бродили С тобою, давным-давно...
I had often heard the song before, and always with lively delight; for Bessie had a sweet voice,-at least, I thought so.	Я часто слышала и раньше эту песню, и всегда она доставляла мне живейшее удовольствие; у Бесси был очень приятный голос - или так по крайней мере мне казалось.
But now, though her voice was still sweet, I found in its melody an indescribable sadness.	Но сейчас, хотя ее голос звучал так же приятно, мне чудилось в этой мелодии что-то невыразимо печальное.
Sometimes, preoccupied with her work, she sang the refrain very low, very lingeringly; "A long time ago" came out like the saddest cadence of a funeral hymn.	Временами, поглощенная своей работой, она повторяла припев очень тихо, очень протяжно, и слова "давным-давно" звучали, как заключительные слова погребального хорала.
She passed into another ballad, this time a really doleful one.	Потом она запела другую песню, еще более печальную:
"My feet they are sore, and my limbs they are weary; Long is the way, and the mountains are wild; Soon will the twilight close moonless and dreary Over the path of the poor orphan child.	Стерты до крови ноги, и плечи изныли, Долго шла я одна среди скал и болот. Белый месяц не светит, темно, как в могиле, На тропинке, где ночью сиротка бредет.
Why did they send me so far and so lonely, Up where the moors spread and grey rocks are piled? Men are hard-hearted, and kind angels only Watch o'er the steps of a poor orphan child.	Ах, зачем в эту даль меня люди послали, Где седые утесы, где тяжко идти! Люди злы, и лишь ангелы в кроткой печали Сироту берегут в одиноком пути.
Yet distant and soft the night breeze is blowing, Clouds there are none, and clear stars beam mild, God, in His mercy, protection is showing, Comfort and hope to the poor orphan child.	Тихо веет в лицо мне ночная прохлада, Нет ни облачка в небе, в звездах небосвод. Милосердие бога - мой щит и ограда, Он надежду сиротке в пути подает.
Ev'n should I fall o'er the broken bridge passing, Or stray in the marshes, by false lights beguiled, Still will my Father, with promise and blessing, Take to His bosom the poor orphan child. There is a thought that for strength should avail me, Though both of shelter and kindred despoiled; Heaven is a home, and a rest will not fail me; God is a friend to the poor orphan child."	Если в глушь заведет огонек на трясине Или вдруг оступлюсь я на ветхом мосту, - И тогда мой отец сироты не покинет, На груди у себя приютит сироту. [Перевод Т. Казмичевой]
"Come, Miss Jane, don't cry," said Bessie as she finished.	- Перестаньте, мисс Джен, не плачьте, - сказала Бесси, допев песню до конца.
She might as well have said to the fire, "don't burn!" but how could she divine the morbid suffering to which I was a prey?	Она с таким же успехом могла бы сказать огню "не гори", но разве могла она догадаться о том, какие страдания терзали мое сердце?
In the course of the morning Mr. Lloyd came again.	В то утро опять зашел мистер Ллойд.

"What, already up!" said he, as he entered the nursery.	- Уже встала? - воскликнул он, входя в детскую.
"Well, nurse, how is she?"	- Ну, няня, как она себя чувствует?
Bessie answered that I was doing very well.	Бесси ответила, что очень хорошо.
"Then she ought to look more cheerful.	- Тогда ей следовало бы быть повеселее.
Come here, Miss Jane: your name is Jane, is it not?"	Подите-ка сюда, мисс Джен. Вас ведь зовут Джен? Верно?
"Yes, sir, Jane Eyre."	- Да, сэр, Джен Эйр.
"Well, you have been crying, Miss Jane Eyre; can you tell me what about?	- Я вижу, что вы плакали, мисс Джен Эйр. Не скажете ли вы мне - отчего?
Have you any pain?"	У вас что-нибудь болит?
"No, sir."	- Нет, сэр.
"Oh! I daresay she is crying because she could not go out with Missis in the carriage," interposed Bessie.	- Она, верно, плакала оттого, что не могла поехать кататься с миссис Рид, - вмешалась Бесси.
"Surely not! why, she is too old for such pettishness."	- Ну уж нет! Она слишком большая для таких глупостей.
I thought so too; and my self-esteem being wounded by the false charge, I answered promptly,	Я была того же мнения, и так как это несправедливое обвинение задело мою гордость, с живостью ответила:
"I never cried for such a thing in my life: I hate going out in the carriage.	- Я за всю мою жизнь ни разу еще не плакала о таких глупостях. Я терпеть не могу кататься!
I cry because I am miserable."	А плачу оттого, что я несчастна.
"Oh fie, Miss!" said Bessie.	- Фу, какой стыд! - сказала Бесси.
The good apothecary appeared a little puzzled.	Добрый аптекарь был, видимо, озадачен.
I was standing before him; he fixed his eyes on me very steadily: his eyes were small and grey; not very bright, but I dare say I should think them shrewd now: he had a hard-featured yet good-natured looking face.	Я стояла перед ним; он пристально смотрел на меня. У него были маленькие серые глазки, не очень блестящие, но я думаю, что теперь они показались бы мне весьма проницательными; лицо у него было грубоватое, но добродушное.
Having considered me at leisure, he said-	Он долго и обстоятельно рассматривал меня, затем сказал:
"What made you ill yesterday?"	- Отчего ты вчера заболела?
"She had a fall," said Bessie, again putting in her word.	- Она упала, - снова поспешила вмешаться Бесси.
"Fall! why, that is like a baby again! Can't she manage to walk at her age?	- Упала! Ну вот, опять точно маленькая! Разве такие большие девочки падают?
She must be eight or nine years old."	Ей ведь, должно быть, лет восемь или девять?
"I was knocked down," was the blunt explanation, jerked out of me by another pang of mortified pride; "but that did not make me ill," I added; while Mr. Lloyd helped himself to a pinch of snuff.	- Меня нарочно сшибли с ног, - резко сказала я, снова поддавшись чувству оскорбленной гордости, - но я не от этого заболела, - добавила я. Мистер Ллойд взял понюшку табаку.

As he was returning the box to his waistcoat pocket, a loud bell rang for the servants' dinner; he knew what it was.	Когда он снова стал засовывать в карман пиджака свою табакерку, громко зазвонил колокол, сзывающий слуг обедать; аптекарю было известно значение этого звона.
"That's for you, nurse," said he; "you can go down; I'll give Miss Jane a lecture till you come back."	- Няня, это вас зовут, - сказал он, - можете идти вниз. А я тут сделаю мисс Джен маленькое наставление, пока вы вернетесь.
Bessie would rather have stayed, but she was obliged to go, because punctuality at meals was rigidly enforced at Gateshead Hall.	Бесси охотно осталась бы, но ей пришлось уйти, так как слуги в Гейтсхэдхолле должны были точнейшим образом соблюдать время обеда и ужина.
"The fall did not make you ill; what did, then?" pursued Mr. Lloyd when Bessie was gone.	- Значит, ты заболела не оттого, что упала? Так отчего же? - продолжал мистер Ллойд, когда Бесси ушла.
"I was shut up in a room where there is a ghost till after dark."	- Меня заперли в комнате, где живет привидение, а было уже темно.
I saw Mr. Lloyd smile and frown at the same time.	Мистер Ллойд улыбнулся и вместе с тем нахмурился.
"Ghost!	- Что?
What, you are a baby after all!	Привидение? Ну, ты, видно, еще совсем ребенок!
You are afraid of ghosts?"	Ты боишься привидений?
"Of Mr. Reed's ghost I am: he died in that room, and was laid out there.	- Да, привидения мистера Рида я боюсь; он ведь умер в той комнате и там лежал...
Neither Bessie nor any one else will go into it at night, if they can help it; and it was cruel to shut me up alone without a candle,-so cruel that I think I shall never forget it."	Ни Бесси и никто другой не войдут туда ночью без надобности. И это было жестоко - запереть меня там одну, в темноте! Так жестоко, что я этого, наверно, никогда не забуду.
"Nonsense!	- Глупости!
And is it that makes you so miserable?	И ты поэтому так огорчаешься?
Are you afraid now in daylight?"	Разве ты и днем боишься?
"No: but night will come again before long: and besides,-I am unhappy,-very unhappy, for other things."	- Нет, но ведь скоро опять наступит ночь. И потом я несчастна, очень несчастна, еще и по другим причинам.
"What other things?	- По каким же?
Can you tell me some of them?"	Ты не можешь сказать мне хотя бы некоторые?
How much I wished to reply fully to this question!	Как хотелось мне ответить на этот вопрос возможно полнее и откровеннее!
How difficult it was to frame any answer! Children can feel, but they cannot analyse their feelings; and if the analysis is partially effected in thought, they know not how to express the result of the process in words.	Но мне трудно было найти подходящие слова, -дети способны испытывать сильные чувства, но не способны разбираться в них. А если даже частично и разбираются, то не умеют рассказать об этом.

Fearful, however, of losing this first and only opportunity of relieving my grief by imparting it, I, after a disturbed pause, contrived to frame a meagre, though, as far as it went, true response.	Однако я слишком боялась упустить этот первый и единственный случай облегчить свою печаль, поделившись ею, и, после смущенного молчания наконец выдавила из себя пусть и не полный, но правдивый ответ:
"For one thing, I have no father or mother, brothers or sisters."	- Во-первых, у меня нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер.
"You have a kind aunt and cousins."	- Но у тебя есть добрая тетя, кузен и кузины.
Again I paused; then bunglingly enounced-	Снова последовало молчание; затем я уже совсем по-ребячьи выпалила:
"But John Reed knocked me down, and my aunt shut me up in the red-room."	- Но ведь это Джон Рид швырнул меня на пол, а тетя заперла меня в красной комнате!
Mr. Lloyd a second time produced his snuff-box.	Мистер Ллойд снова извлек свою табакерку.
"Don't you think Gateshead Hall a very beautiful house?" asked he.	- Разве тебе не нравится в Гейтсхэдхолле? -спросил он.
"Are you not very thankful to have such a fine place to live at?"	- Разве ты не благодарна, что живешь в таком прекрасном доме?
"It is not my house, sir; and Abbot says I have less right to be here than a servant."	- Это не мой родной дом, сэр, а Эббот говорит, что у прислуги больше прав жить здесь, чем у меня.
"Pooh! you can't be silly enough to wish to leave such a splendid place?"	- Эх ты, дурочка! Неужели ты так глупа, что хотела бы уехать из такой великолепной усадьбы?
"If I had anywhere else to go, I should be glad to leave it; but I can never get away from Gateshead till I am a woman."	- Если бы было куда, я бы с радостью убежала отсюда, но мне ни за что не уехать из Г ейтсхэда, пока я не стану совсем взрослой.
"Perhaps you may-who knows?	- А может быть, и придется - кто знает!
Have you any relations besides Mrs. Reed?"	У тебя нет никакой родни, кроме миссис Рид?
"I think not, sir."	- По-моему, нет, сэр.
"None belonging to your father?"	- А со стороны отца?
"I don't know.	- Не знаю.
I asked Aunt Reed once, and she said possibly I might have some poor, low relations called Eyre, but she knew nothing about them."	Я как-то спросила тетю Рид, и она сказала, что, может быть, у меня есть какие-нибудь бедные родственники по фамилии Эйр, но ей ничего о них неизвестно.
"If you had such, would you like to go to them?"	- А если бы такие оказались, ты бы хотела жить у них?
I reflected. Poverty looks grim to grown people; still more so to children: they have not much idea of industrious, working, respectable poverty; they think of the word only as connected with ragged clothes, scanty food, fireless grates, rude manners, and debasing vices: poverty for me was synonymous with degradation.	Я задумалась: бедность пугает даже взрослых, -тем более страшит она детей. Они не могут представить себе бедность трудовую, деятельную и честную; это слово вызывает в них лишь представление о лохмотьях, о скудной пище и потухшем очаге, о грубости и низких пороках; в моем представлении бедность была равна унижению.

"No; I should not like to belong to poor people," was my reply.	- Нет, мне бы не хотелось жить у бедных, -ответила я.
"Not even if they were kind to you?"	- Даже если бы они были добры к тебе?
I shook my head: I could not see how poor people had the means of being kind; and then to learn to speak like them, to adopt their manners, to be uneducated, to grow up like one of the poor women I saw sometimes nursing their children or washing their clothes at the cottage doors of the village of Gateshead: no, I was not heroic enough to purchase liberty at the price of caste.	Я покачала головой. Я не могла понять, откуда у бедных возьмется доброта; и потом -усвоить их жаргон, перенять манеры, стать невоспитанной - словом, похожей на тех женщин, которых я часто видела возле их хибарок в деревне, когда они нянчили ребят или стирали белье, - нет, я была неспособна на подобный героизм, чтобы купить свободу такой дорогой ценой.
"But are your relatives so very poor?	- Но разве твои родственники так уж бедны?
Are they working people?"	Они рабочие?
"I cannot tell; Aunt Reed says if I have any, they must be a beggarly set: I should not like to go a begging."	- Этого я не знаю. Тетя Рид говорит, что если у меня есть родственники, то, наверное, какие-нибудь попрошайки; а я не могу просить милостыню.
"Would you like to go to school?"	- А тебе хотелось бы поступить в школу?
Again I reflected: I scarcely knew what school was: Bessie sometimes spoke of it as a place where young ladies sat in the stocks, wore backboards, and were expected to be exceedingly genteel and precise: John Reed hated his school, and abused his master; but John Reed's tastes were no rule for mine, and if Bessie's accounts of school-discipline (gathered from the young ladies of a family where she had lived before coming to Gateshead) were somewhat appalling, her details of certain accomplishments attained by these same young ladies were, I thought, equally attractive.	Я снова задумалась; едва ли у меня было ясное представление о том, что такое школа. Бесси иногда говорила, что это такое место, где молодых барышень муштруют и где от них требуют особенно хороших манер и воспитанности. Джон Рид ненавидел школу и бранил своего учителя; но вкусы Джона Рида не были для меня законом, и если сведения Бесси о школьной дисциплине (она почерпнула их у молодых барышень, в семье которых жила до поступления в Гейтсхэд) несколько отпугивали меня, то ее рассказы о различных познаниях, приобретенных там теми же молодыми особами, казались мне, с другой стороны, весьма заманчивыми.
She boasted of beautiful paintings of landscapes and flowers by them executed; of songs they could sing and pieces they could play, of purses they could net, of French books they could translate; till my spirit was moved to emulation as I listened.	Она восхищалась тем, как хорошо они рисовали всякие красивые пейзажи и цветы, как пели и играли на фортепиано, какие прелестные кошельки они вязали и как бойко читали французские книжки. Под влиянием ее рассказов во мне пробуждался дух соревнования.
Besides, school would be a complete change: it implied a long journey, an entire separation from Gateshead, an entrance into a new life.	Кроме того, школа означала коренную перемену: с ней было связано далекое путешествие, полный разрыв с Гейтсхэдом, переход к новой жизни.
"I should indeed like to go to school," was the audible conclusion of my musings.	- В школу мне действительно хотелось бы поступить, - сказала я вслух.
"Well, well! who knows what may happen?" said Mr. Lloyd, as he got up.	- Ну, ну, кто знает, что может случиться, -сказал мистер Ллойд, вставая.

"The child ought to have change of air and scene," he added, speaking to himself; "nerves not in a good state."	- Девочке нужна перемена воздуха и места, -добавил он, обращаясь к самому себе, - нервы никуда не годятся.
Bessie now returned; at the same moment the carriage was heard rolling up the gravel-walk.	Бесси вернулась; и в ту же минуту до нас донесся шум подъезжающего экипажа.
"Is that your mistress, nurse?" asked Mr. Lloyd.	- Ваша барыня приехала, няня? - спросил мистер Ллойд.
"I should like to speak to her before I go."	- Я хотел бы поговорить с ней перед уходом.
Bessie invited him to walk into the breakfast-room, and led the way out.	Бесси предложила ему пройти в маленькую столовую и показала дорогу.
In the interview which followed between him and Mrs. Reed, I presume, from after-occurrences, that the apothecary ventured to recommend my being sent to school; and the recommendation was no doubt readily enough adopted; for as Abbot said, in discussing the subject with Bessie when both sat sewing in the nursery one night, after I was in bed, and, as they thought, asleep,	На основании того, что последовало затем, я заключаю, что аптекарь отважился посоветовать миссис Рид отправить меня в школу; и этот совет был, без сомнения, принят очень охотно, ибо когда я в один из ближайших вечеров лежала в постели, а Бесси и Эббот сидели тут же в детской и шили, Эббот, полагая, что я уже сплю, сказала Бесси, с которой они обсуждали этот вопрос:
"Missis was, she dared say, glad enough to get rid of such a tiresome, ill-conditioned child, who always looked as if she were watching everybody, and scheming plots underhand."	- Миссис Рид, наверно, рада-радешенька отделаться от этой несносной, противной девчонки. И в самом деле, у нее вечно такой вид, точно она за всеми подсматривает и что-то замышляет.
Abbot, I think, gave me credit for being a sort of infantine Guy Fawkes. On that same occasion I learned, for the first time, from Miss Abbot's communications to Bessie, that my father had been a poor clergyman; that my mother had married him against the wishes of her friends, who considered the match beneath her; that my grandfather Reed was so irritated at her disobedience, he cut her off without a shilling; that after my mother and father had been married a year, the latter caught the typhus fever while visiting among the poor of a large manufacturing town where his curacy was situated, and where that disease was then prevalent: that my mother took the infection from him, and both died within a month of each other.	Очевидно, Эббот действительно считала меня чем-то вроде маленького Гая Фокса [Гай Фокс (1570-1605) - английский офицер, один из обвиняемых по делу о Пороховом заговоре, представлявшем попытку католической партии взорвать английский парламент]. Тут же я впервые узнала из уст мисс Эббот, сообщившей об этом Бесси, что мой отец был бедным пастором; что мать моя вышла за него против воли родителей, считавших этот брак мезальянсом, и мой дедушка Рид настолько разгневался, что не завещал ей ни гроша; что через год после свадьбы отец заболел тифом, заразившись при посещении им бедняков в большом фабричном городе, где находился его приход; что моя мать, в свою очередь, заразилась от него и через месяц после его кончины последовала за ним в могилу.
Bessie, when she heard this narrative, sighed and said,	Бесси, услышав этот рассказ, вздохнула и заметила:
"Poor Miss Jane is to be pitied, too, Abbot."	- А ведь мисс Джен тоже пожалеть надо, Эббот.
"Yes," responded Abbot; "if she were a nice, pretty child, one might compassionate her forlornness; but one really cannot care for such a little toad as that."	- Конечно, - ответила Эббот, - будь она милой, красивой девочкой, ее можно было бы и пожалеть за то, что у ней никого нет на белом свете. Но кто станет жалеть этакую противную маленькую жабу!

"Not a great deal, to be sure," agreed Bessie: "at any rate, a beauty like Miss Georgiana would be more moving in the same condition."	- Верно, немногие, - согласилась и Бесси. -Понятно, что красавица вроде мисс Джорджианы, попади она в такое же положение, гораздо больше располагала бы к себе.
"Yes, I doat on Miss Georgiana!" cried the fervent Abbot.	- Да, да, я обожаю мисс Джорджиану! -воскликнула восторженная Эббот.
"Little darling!-with her long curls and her blue eyes, and such a sweet colour as she has; just as if she were painted!-Bessie, I could fancy a Welsh rabbit for supper."	- Душка! Такие длинные кудри и голубые глаза, такой прелестный румянец - будто накрасилась... А знаете, Бесси, я с удовольствием съела бы на ужин гренок с сыром.
"So could I-with a roast onion.	- Я тоже, и с поджаренным луком.
Come, we'll go down."	Пойдем-ка вниз.
They went. CHAPTER IV	И они ушли. Глава IV
From my discourse with Mr. Lloyd, and from the above reported conference between Bessie and Abbot, I gathered enough of hope to suffice as a motive for wishing to get welname = "note" a change seemed near,-I desired and waited it in silence.	Из разговора с мистером Ллойдом и только что пересказанной беседы между Эббот и Бесси я почерпнула новую надежду; этого было достаточно, чтобы мне захотелось выздороветь; казалось, близится какая-то перемена; я хотела ее и молча выжидала.
It tarried, however: days and weeks passed: I had regained my normal state of health, but no new allusion was made to the subject over which I brooded.	Однако дело затянулось; проходили дни и месяцы. Мое здоровье восстановилось, но я больше не слышала ни одного намека на то, что меня так занимало.
Mrs. Reed surveyed me at times with a severe eye, but seldom addressed me: since my illness, she had drawn a more marked line of separation than ever between me and her own children; appointing me a small closet to sleep in by myself, condemning me to take my meals alone, and pass all my time in the nursery, while my cousins were constantly in the drawing-room.	Миссис Рид по временам окидывала меня суровым взглядом, но лишь изредка обращалась ко мне. Со времени моей болезни она еще решительнее провела границу между мной и собственными детьми: мне была отведена отдельная каморка, где я спала одна, обедала и завтракала я тоже в одиночестве и весь день проводила в детской, тогда как ее дети постоянно торчали в гостиной.
Not a hint, however, did she drop about sending me to schooname = "note" still I felt an instinctive certainty that she would not long endure me under the same roof with her; for her glance, now more than ever, when turned on me, expressed an insuperable and rooted aversion.	Миссис Рид ни разу не обмолвилась ни единым словом относительно моего поступления в школу, и все-таки я была уверена, что она не станет долго терпеть меня под своей крышей: когда на меня падал ее взгляд, он больше чем когда-либо выражал глубокое и непреодолимое отвращение.
Eliza and Georgiana, evidently acting according to orders, spoke to me as little as possible: John thrust his tongue in his cheek whenever he saw me, and once attempted chastisement; but as I instantly turned against him, roused by the same sentiment of deep ire and desperate revolt which had stirred my corruption before, he thought it better to desist, and ran from me tittering execrations, and vowing I had burst his nose.	Элиза и Джорджиана, следуя полученному приказанию, старались разговаривать со мной как можно меньше; Джон, едва завидев меня, показывал мне язык и однажды сделал попытку снова помуштровать меня; но так как я мгновенно накинулась на него, охваченная тем же чувством неудержимого гнева и негодования, с которыми ему уже пришлось столкнуться, он счел за лучшее отступить и убежал, бормоча проклятия и крича, что я разбила ему нос.

I had indeed levelled at that prominent feature as hard a blow as my knuckles could inflict; and when I saw that either that or my look daunted him, I had the greatest inclination to follow up my advantage to purpose; but he was already with his mama. I heard him in a blubbering tone commence the tale of how "that nasty Jane Eyre" had flown at him like a mad cat: he was stopped rather harshly-	Я действительно ударила Джона кулаком по этой выступающей части лица со всей силой, на какую только была способна, и когда увидела, что этот удар, а может быть, мой взбешенный вид, произвел на него впечатление, -почувствовала сильнейшее желание воспользоваться и дальше достигнутым преимуществом; но он удрал под крылышко своей матери, и я услышала, как он плаксиво сочиняет ей какую-то историю относительно того, что эта гадкая Джен Эйр набросилась на него, точно бешеная кошка. Мать строго прервала его:
"Don't talk to me about her, John: I told you not to go near her; she is not worthy of notice; I do not choose that either you or your sisters should associate with her."	- Не говори мне о ней, Джон; я запретила тебе связываться с ней. Она не заслуживает внимания. Я не хочу, чтобы ты или твои сестры разговаривали с этой девчонкой.
Here, leaning over the banister, I cried out suddenly, and without at all deliberating on my words-	Но тут я, перегнувшись через перила лестницы, вдруг неожиданно для себя крикнула:
"They are not fit to associate with me."	- Это они недостойны разговаривать со мной!
Mrs. Reed was rather a stout woman; but, on hearing this strange and audacious declaration, she ran nimbly up the stair, swept me like a whirlwind into the nursery, and crushing me down on the edge of my crib, dared me in an emphatic voice to rise from that place, or utter one syllable during the remainder of the day.	Миссис Рид была женщиной довольно тучной, но, услышав это странное и дерзкое заявление, она вихрем взлетела по лестнице, втащила меня в детскую и, швырнув меня на кроватку, весьма решительно приказала мне весь день не сходить с места и не раскрывать рта.
"What would Uncle Reed say to you, if he were alive?" was my scarcely voluntary demand.	- А что бы сказал дядя Рид, если бы он был жив!- вырвалось у меня почти невольно.
I say scarcely voluntary, for it seemed as if my tongue pronounced words without my will consenting to their utterance: something spoke out of me over which I had no control.	Во мне заговорило что-то, над чем я не имела власти.
"What?" said Mrs. Reed under her breath: her usually cold composed grey eye became troubled with a look like fear; she took her hand from my arm, and gazed at me as if she really did not know whether I were child or fiend.	- Что? - беззвучно прошептала миссис Рид, и в ее обычно столь холодных и спокойных серых глазах появился даже какой-то страх. Она выпустила мое плечо и уставилась на меня, словно вопрошая, кто перед ней - ребенок или дьявол?
I was now in for it.	Тогда я осмелела:
"My Uncle Reed is in heaven, and can see all you do and think; and so can papa and mama: they know how you shut me up all day long, and how you wish me dead."	- Мой дядя Рид на небе, он видит все и знает, что вы думаете и делаете; и папа и мама - тоже: они знают, что вы меня запираете на целые дни и хотите моей смерти.
Mrs. Reed soon rallied her spirits: she shook me most soundly, she boxed both my ears, and then left me without a word.	Миссис Рид быстро овладела собой; она изо всех сил принялась меня трясти, затем надавала пощечин и ушла, не промолвив ни слова.

Bessie supplied the hiatus by a homily of an hour's length, in which she proved beyond a doubt that I was the most wicked and abandoned child ever reared under a roof.	Это упущение наверстала Бесси, - она в течение целого часа отчитывала меня, доказывая с полной очевидностью, что я самое злое и неблагодарное дитя, какое когда-либо росло под чьей-нибудь крышей.
I half believed her; for I felt indeed only bad feelings surging in my breast.	Я готова была поверить ей, ибо понимала сама, что в моей груди бушуют только злые чувства.
November, December, and half of January passed away.	Миновали ноябрь, декабрь, а также половина января.
Christmas and the New Year had been celebrated at Gateshead with the usual festive cheer; presents had been interchanged, dinners and evening parties given.	В Гейтсхэде, как всегда, весело отпраздновали рождество и Новый год; на всех щедро сыпались подарки, миссис Рид давала обеды и вечера.
From every enjoyment I was, of course, excluded: my share of the gaiety consisted in witnessing the daily apparelling of Eliza and Georgiana, and seeing them descend to the drawing-room, dressed out in thin muslin frocks and scarlet sashes, with hair elaborately ringletted; and afterwards, in listening to the sound of the piano or the harp played below, to the passing to and fro of the butler and footman, to the jingling of glass and china as refreshments were handed, to the broken hum of conversation as the drawing-room door opened and closed.	Я была, разумеется, лишена всех этих развлечений: мое участие в них ограничивалось тем, что я ежедневно наблюдала, как наряжались Элиза и Джорджиана и как они затем отправлялись в гостиную, разодетые в кисейные платья с пунцовыми кушаками, распустив по плечам тщательно завитые локоны, а затем прислушивалась к звукам рояля и арфы, доносившимся снизу, к беготне буфетчика и слуг, подававших угощение, к звону хрусталя и фарфора, к гулу голосов, вырывавшемуся из гостиной, когда открывались и закрывались двери.
When tired of this occupation, I would retire from the stairhead to the solitary and silent nursery: there, though somewhat sad, I was not miserable.	Устав от этого занятия, я покидала площадку лестницы и возвращалась в тихую и пустую детскую.
To speak truth, I had not the least wish to go into company, for in company I was very rarely noticed; and if Bessie had but been kind and companionable, I should have deemed it a treat to spend the evenings quietly with her, instead of passing them under the formidable eye of Mrs. Reed, in a room full of ladies and gentlemen.	Там мне хоть и бывало грустно, но я не чувствовала себя несчастной. Говоря по правде, у меня не было ни малейшего желания очутиться среди гостей, так как эти гости редко обращали на меня внимание; и будь Бесси хоть немного приветливее и общительнее, я бы предпочла спокойно проводить вечера с нею, вместо того чтобы непрерывно находиться под грозным оком миссис Рид в комнате, полной незнакомых дам и мужчин.
But Bessie, as soon as she had dressed her young ladies, used to take herself off to the lively regions of the kitchen and housekeeper's room, generally bearing the candle along with her.	Но Бесси, одев своих барышень, обычно удалялась в более оживленную часть дома - в кухню или в комнату экономки - и прихватывала с собой свечу.
I then sat with my doll on my knee till the fire got low, glancing round occasionally to make sure that nothing worse than myself haunted the shadowy room; and when the embers sank to a dull red, I undressed hastily, tugging at knots and strings as I best might, and sought shelter from cold and darkness in my crib.	А я сидела с куклой на коленях до тех пор, пока не угасал огонь в камине, и испуганно озиралась, так как мне чудилось, что в полутемной комнате находится какой-то страшный призрак; и когда в камине оставалась только кучка рдеющей золы, я торопливо раздевалась, дергая изо всех сил шнурки и тесемки, и искала защиты от холода и мрака в своей кроватке.

To this crib I always took my doll; human beings must love something, and, in the dearth of worthier objects of affection, I contrived to find a pleasure in loving and cherishing a faded graven image, shabby as a miniature scarecrow.	Я всегда клала с собой куклу: каждое человеческое существо должно что-нибудь любить, и, за неимением более достойных предметов для этого чувства, я находила радость в привязанности к облезлой, дешевой кукле, скорее похожей на маленькое огородное пугало.
It puzzles me now to remember with what absurd sincerity I doated on this little toy, half fancying it alive and capable of sensation.	Теперь мне уже непонятна та нелепая нежность, которую я питала к этой игрушке, видя в ней чуть ли не живое существо, способное на человеческие чувства.
I could not sleep unless it was folded in my night-gown; and when it lay there safe and warm, I was comparatively happy, believing it to be happy likewise.	Я не могла уснуть, не завернув ее в широкие складки моей ночной сорочки; и когда она лежала рядом со мной, в тепле и под моей защитой, я была почти счастлива, считая, что должна быть счастлива и она.
Long did the hours seem while I waited the departure of the company, and listened for the sound of Bessie's step on the stairs: sometimes she would come up in the interval to seek her thimble or her scissors, or perhaps to bring me something by way of supper-a bun or a cheese-cake-then she would sit on the bed while I ate it, and when I had finished, she would tuck the clothes round me, and twice she kissed me, and said,	Какими долгими казались мне часы, когда я ожидала разъезда гостей и шагов Бесси в коридоре; иногда она забегала в течение вечера - взять наперсток или ножницы или принести мне что-нибудь на ужин - булочку, пирожок с сыром, - и тогда она усаживалась на краю постели, пока я ела, а затем подтыкала под матрац края одеяла, а два раза даже поцеловала меня, говоря:
"Good night, Miss Jane."	"Спокойной ночи, мисс Джен".
When thus gentle, Bessie seemed to me the best, prettiest, kindest being in the world; and I wished most intensely that she would always be so pleasant and amiable, and never push me about, or scold, or task me unreasonably, as she was too often wont to do.	Когда Бесси была так кротко настроена, она казалась мне лучшим, красивейшим и добрейшим созданием на свете; и я страстно желала, чтобы она всегда была приветливой и внимательной и никогда бы не толкала меня, не дразнила, не обвиняла в том, в чем я была неповинна, как это с ней часто случалось.
Bessie Lee must, I think, have been a girl of good natural capacity, for she was smart in all she did, and had a remarkable knack of narrative; so, at least, I judge from the impression made on me by her nursery tales.	Теперь мне кажется, что Бесси Ли была очень одарена от природы: она делала все живо и ловко и к тому же обладала замечательным талантом рассказывать сказки, которые производили на меня огромное впечатление.
She was pretty too, if my recollections of her face and person are correct.	Она была прехорошенькой, - если мои воспоминания о ее лице и фигуре не обманывают меня.
I remember her as a slim young woman, with black hair, dark eyes, very nice features, and good, clear complexion; but she had a capricious and hasty temper, and indifferent ideas of principle or justice: still, such as she was, I preferred her to any one else at Gateshead Hall.	В моей памяти встает стройная молодая женщина, черноволосая и темноглазая, с правильными чертами, со свежим, здоровым румянцем; но вся беда в том, что у нее был резкий и неуравновешенный характер и весьма смутные представления о беспристрастии и справедливости; но даже и такой я предпочитала ее всем остальным обитателям Гейтсхэдхолла.

It was the fifteenth of January, about nine o'clock in the morning: Bessie was gone down to breakfast; my cousins had not yet been summoned to their mama; Eliza was putting on her bonnet and warm garden-coat to go and feed her poultry, an occupation of which she was fond: and not less so of selling the eggs to the housekeeper and hoarding up the money she thus obtained.	Это произошло пятнадцатого января, около девяти часов утра. Бесси ушла вниз завтракать; моих кузин еще не позвали к столу. Элиза надевала шляпку и старое теплое пальто, собираясь идти кормить своих кур, - занятие, доставлявшее ей большое удовольствие. Когда они неслись, она с не меньшим удовольствием продавала яйца экономке и копила вырученные деньги.
She had a turn for traffic, and a marked propensity for saving; shown not only in the vending of eggs and chickens, but also in driving hard bargains with the gardener about flower-roots, seeds, and slips of plants; that functionary having orders from Mrs. Reed to buy of his young lady all the products of her parterre she wished to selname = "note" and Eliza would have sold the hair off her head if she could have made a handsome profit thereby.	Элиза была страшная скареда и прирожденная коммерсантка. Это сказывалось не только в том, что она продавала яйца и цыплят, но и в том, как она торговалась с садовником из-за рассады и семян, - ибо миссис Рид приказала ему покупать у этой юной леди псе, что произрастало на ее грядках и что она пожелала бы продать. Элиза же ничего бы не пожалела, лишь бы это сулило ей прибыль.
As to her money, she first secreted it in odd corners, wrapped in a rag or an old curl-paper; but some of these hoards having been discovered by the housemaid, Eliza, fearful of one day losing her valued treasure, consented to intrust it to her mother, at a usurious rate of interest-fifty or sixty per cent.; which interest she exacted every quarter, keeping her accounts in a little book with anxious accuracy.	Что касается денег, то она прятала их по всем углам, завертывая в тряпочки или бумажки; но когда часть ее сокровищ была случайно обнаружена горничной, Элиза, боясь, что пропадет все ее достояние, согласилась отдавать их на хранение матери, но притом, как настоящий ростовщик, - из пятидесяти -шестидесяти процентов. Эти проценты она взимала каждые три месяца и аккуратно заносила свои расчеты в особую тетрадку.
Georgiana sat on a high stool, dressing her hair at the glass, and interweaving her curls with artificial flowers and faded feathers, of which she had found a store in a drawer in the attic.	Джорджиана сидела перед зеркалом на высоком стуле и причесывалась, вплетая в свои кудри искусственные цветы и сломанные перья, - она нашла на чердаке полный ящик этих украшений.
I was making my bed, having received strict orders from Bessie to get it arranged before she returned (for Bessie now frequently employed me as a sort of under-nurserymaid, to tidy the room, dust the chairs, &c.).	Я убирала свою постель, так как Бесси строжайше приказала мне сделать это до ее возвращения (она теперь нередко пользовалась мной как второй горничной: поручала мести пол, стирать пыль со стульев и тому подобное).
Having spread the quilt and folded my night-dress, I went to the window-seat to put in order some picture-books and doll's house furniture scattered there; an abrupt command from Georgiana to let her playthings alone (for the tiny chairs and mirrors, the fairy plates and cups, were her property) stopped my proceedings; and then, for lack of other occupation, I fell to breathing on the frost-flowers with which the window was fretted, and thus clearing a space in the glass through which I might look out on the grounds, where all was still and petrified under the influence of a hard frost.	Накрыв постель одеялом и сложив ночную сорочку, я подошла к подоконнику, чтобы прибрать разбросанные на нем книжки с картинками и кукольную мебель, но краткое приказание Джорджианы оставить в покое ее игрушки (ибо крошечные стульчики и зеркальце, очаровательные тарелочки и чашечки принадлежали именно ей) остановило меня; и тогда от нечего делать я стала дышать на морозные цветы, которыми было разукрашено окно, и, очистив таким образом маленькое местечко, заглянула в скованный суровым морозом сад, где все казалось недвижным и мертвым.

From this window were visible the porter's lodge and the carriage-road, and just as I had dissolved so much of the silver-white foliage veiling the panes as left room to look out, I saw the gates thrown open and a carriage roll through.	Из окна был виден домик привратника и усыпанная гравием дорога; и как раз тогда, когда мне удалось расчистить достаточно широкий кружок среди затянувшей стекло серебристо-белой листвы, ворота распахнулись и во двор въехал экипаж.
I watched it ascending the drive with indifference; carriages often came to Gateshead, but none ever brought visitors in whom I was interested; it stopped in front of the house, the door-bell rang loudly, the new-comer was admitted.	Я равнодушно следила за тем, как он приближался к подъезду: в Гейтсхэд часто приезжали экипажи, но ни один не привозил гостей, которые представляли бы интерес для меня. Экипаж остановился перед домом, раздался резкий звук колокольчика, гостя впустили.
All this being nothing to me, my vacant attention soon found livelier attraction in the spectacle of a little hungry robin, which came and chirruped on the twigs of the leafless cherry-tree nailed against the wall near the casement.	Все это меня совершенно не касалось, и мое праздное внимание вскоре было привлечено голодным снегирем, который, чирикая, уселся на ветку голой шпалерной вишни у самой стены дома, неподалеку от окна.
The remains of my breakfast of bread and milk stood on the table, and having crumbled a morsel of roll, I was tugging at the sash to put out the crumbs on the window-sill, when Bessie came running upstairs into the nursery.	Остатки моего завтрака, состоявшие из хлеба и молока, еще были на столе, и, раскрошив булку, я принялась дергать форточку, чтобы высыпать крошки на карниз; но тут в детскую вбежала Бесси.
"Miss Jane, take off your pinafore; what are you doing there?	- Мисс Джен, скорей снимайте передник! Что это вы делаете?
Have you washed your hands and face this morning?"	Мыли вы руки и лицо сегодня?
I gave another tug before I answered, for I wanted the bird to be secure of its bread: the sash yielded; I scattered the crumbs, some on the stone sill, some on the cherry-tree bough, then, closing the window, I replied-	Прежде чем ответить, я принялась дергать оконную раму, так как мне хотелось обеспечить птичке ее завтрак; наконец рама поддалась, я высыпала крошки - они упали частью на каменный карниз, частью на вишневую ветку - и, закрыв окно, ответила:
"No, Bessie; I have only just finished dusting."	- Нет, Бесси, я только что кончила обметать пыль.
"Troublesome, careless child! and what are you doing now? You look quite red, as if you had been about some mischief: what were you opening the window for?"	- Несносная девчонка! Неряха! А что вы сейчас делали? Зачем открывали окно?
I was spared the trouble of answering, for Bessie seemed in too great a hurry to listen to explanations; she hauled me to the washstand, inflicted a merciless, but happily brief scrub on my face and hands with soap, water, and a coarse towel; disciplined my head with a bristly brush, denuded me of my pinafore, and then hurrying me to the top of the stairs, bid me go down directly, as I was wanted in the breakfast-room.	Однако ответить мне не пришлось, ибо Бесси, видимо, слишком торопилась и, не слушая моих объяснений, потащила меня к умывальнику, беспощадно, хотя, к счастью, быстро, обработала мое лицо и руки водой, мылом и жестким полотенцем, пригладила волосы щеткой, сорвала с меня передник, вытолкала на площадку лестницы и приказала сойти вниз, так как меня ждут в столовой.
I would have asked who wanted me: I would have demanded if Mrs. Reed was there; but Bessie was already gone, and had closed the nursery-door upon me.	Мне очень хотелось спросить, кто ждет меня и там ли миссис Рид, но Бесси уже исчезла, захлопнув дверь.

I slowly descended.	Я стала медленно спускаться.
For nearly three months, I had never been called to Mrs. Reed's presence; restricted so long to the nursery, the breakfast, dining, and drawing-rooms were become for me awful regions, on which it dismayed me to intrude.	Вот уже почти три месяца, как миссис Рид не приглашала меня вниз; моя жизнь протекала только в детской, поэтому столовая, зал и гостиная сделались для меня недосягаемыми, и я не решалась в них вступить.
I now stood in the empty hall; before me was the breakfast-room door, and I stopped, intimidated and trembling.	И вот я очутилась одна в пустом холле; я стояла перед дверью в гостиную, дрожа и робея.
What a miserable little poltroon had fear, engendered of unjust punishment, made of me in those days!	Какую жалкую трусишку сделал из меня в те дни страх перед незаслуженным наказанием!
I feared to return to the nursery, and feared to go forward to the parlour; ten minutes I stood in agitated hesitation; the vehement ringing of the breakfast-room bell decided me; I must enter.	Я и в детскую боялась вернуться, и в гостиную не решалась войти; минут десять простояла я так, терзаясь сомнениями; резкий звонок к завтраку заставил меня решиться.
"Who could want me?" I asked inwardly, as with both hands I turned the stiff door-handle, which, for a second or two, resisted my efforts.	"Кто это мог вызвать меня, - недоумевала я, нажимая обеими руками на тугую ручку двери, не поддававшуюся моим усилиям.
"What should I see besides Aunt Reed in the apartment?-a man or a woman?"	- Кого я сейчас увижу, кроме тети Рид? Мужчину или женщину?"
The handle turned, the door unclosed, and passing through and curtseying low, I looked up at-a black pillar!-such, at least, appeared to me, at first sight, the straight, narrow, sable-clad shape standing erect on the rug: the grim face at the top was like a carved mask, placed above the shaft by way of capital.	Ручка, наконец, повернулась, дверь открылась, я вошла, низко присела и, подняв глаза, увидела черный столб: по крайней мере такое впечатление на меня произвела в первую минуту узкая, одетая в черное, прямая, как палка, фигура, стоявшая на ковре перед камином; угрюмое лицо напоминало высеченную из камня маску; она венчала эту колонну подобно капители.
Mrs. Reed occupied her usual seat by the fireside; she made a signal to me to approach; I did so, and she introduced me to the stony stranger with the words:	Миссис Рид сидела на своем обычном месте у камина; она сделала мне знак. Я подошла, и она представила меня каменному незнакомцу, сказав:
"This is the little girl respecting whom I applied to you."	- Вот девочка, по поводу которой я обратилась к вам.
He, for it was a man, turned his head slowly towards where I stood, and having examined me with the two inquisitive-looking grey eyes which twinkled under a pair of bushy brows, said solemnly, and in a bass voice,	Он - ибо это был мужчина - медленно повернул голову в мою сторону, его серые глаза, поблескивавшие из-под щетинистых бровей, вонзились в меня, и он строго сказал густым басом:
"Her size is smalname = "note" what is her age?"	- Ростом она мала; сколько же ей лет?
"Ten years."	- Десять лет.
"So much?" was the doubtful answer; and he prolonged his scrutiny for some minutes. Presently he addressed me-"Your name, little girl?"	- Так много? - недоверчиво отозвался он и продолжал еще несколько мгновений рассматривать меня, затем спросил: - Как тебя зовут, девочка?
"Jane Eyre, sir."	- Джен Эйр, сэр.

In uttering these words I looked up: he seemed to me a tall gentleman; but then I was very little; his features were large, and they and all the lines of his frame were equally harsh and prim.	Пробормотав эти слова, я посмотрела на незнакомца; он показался мне очень высоким, -но ведь я сама была очень мала; черты лица у него были крупные и, так же как весь его облик, суровые и резкие.
"Well, Jane Eyre, and are you a good child?"	- Ну, Джен Эйр, ты хорошая девочка?
Impossible to reply to this in the affirmative: my little world held a contrary opinion: I was silent.	Невозможно было ответить на этот вопрос утвердительно: все в маленьком мирке, в котором я жила, были обратного мнения.
Mrs. Reed answered for me by an expressive shake of the head, adding soon,	Я молчала. Миссис Рид ответила за меня выразительным покачиванием головы и добавила:
"Perhaps the less said on that subject the better, Mr. Brocklehurst."	- Может быть, чем меньше об этом говорить, мистер Брокльхерст, тем лучше...
"Sorry indeed to hear it! she and I must have some talk;" and bending from the perpendicular, he installed his person in the arm-chair opposite Mrs. Reed's.	- Очень жаль. В таком случае нам с ней придется побеседовать. - Фигура его сломилась под прямым углом, он сел в кресло против миссис Рид.
"Come here," he said.	- Поди сюда, - сказал он.
I stepped across the rug; he placed me square and straight before him.	Я ступила на ковер перед камином; мистер Брокльхерст поставил меня прямо перед собой.
What a face he had, now that it was almost on a level with mine! what a great nose! and what a mouth! and what large prominent teeth!	Что за лицо у него было! Теперь, когда оно находилось почти на одном уровне с моим, я хорошо видела его. Какой огромный нос! Какой рот! Какие длинные, торчащие вперед зубы!
"No sight so sad as that of a naughty child," he began, "especially a naughty little girl.	- Нет более прискорбного зрелища, чем непослушное дитя, - особенно непослушная девочка.
Do you know where the wicked go after death?"	А ты знаешь, куда пойдут грешники после смерти?
"They go to hell," was my ready and orthodox answer.	- Они пойдут в ад, - последовал мой быстрый, давно затверженный ответ.
"And what is hell?	- А что такое ад?
Can you tell me that?"	Ты можешь объяснить мне?
"A pit full of fire."	- Это яма, полная огня.
"And should you like to fall into that pit, and to be burning there for ever?"	- А ты разве хотела бы упасть в эту яму и вечно гореть в ней?
"No, sir."	- Нет, сэр.
"What must you do to avoid it?"	- А что ты должна делать, чтобы избежать этого?
I deliberated a moment; my answer, when it did come, was objectionable:	Ответ последовал не сразу; когда же он, наконец, прозвучал, против него можно было, конечно, возразить очень многое.
"I must keep in good health, and not die."	- Я лучше постараюсь быть здоровою и не умереть.
"How can you keep in good health?	- А как можно стараться не умереть?

Children younger than you die daily.	Дети моложе тебя умирают ежедневно.
I buried a little child of five years old only a day or two since,-a good little child, whose soul is now in heaven.	Всего два-три дня назад я похоронил девочку пяти лет, хорошую девочку; ее душа теперь на небе.
It is to be feared the same could not be said of you were you to be called hence."	Боюсь, что этого нельзя будет сказать про тебя, если господь тебя призовет.
Not being in a condition to remove his doubt, I only cast my eyes down on the two large feet planted on the rug, and sighed, wishing myself far enough away.	Не смея возражать ему, я уставилась на его огромные ноги, протянутые на ковре, и вздохнула, - мне хотелось бежать от него за тридевять земель.
"I hope that sigh is from the heart, and that you repent of ever having been the occasion of discomfort to your excellent benefactress."	- Я надеюсь, это вздох из глубины сердца и ты раскаиваешься, что была источником стольких неприятностей для твоей дорогой благодетельницы?
"Benefactress! benefactress!" said I inwardly: "they all call Mrs. Reed my benefactress; if so, a benefactress is a disagreeable thing."	"Благодетельница! Благодетельница! -повторяла я про себя. - Все называют миссис Рид моей благодетельницей. Если так, то благодетельница - это что-то очень нехорошее".
"Do you say your prayers night and morning?" continued my interrogator.	- Ты молишься утром и вечером? - продолжал допрашивать меня мой мучитель.
"Yes, sir."	- Да, сэр.
"Do you read your Bible?"	- Читаешь ты Библию?
"Sometimes."	- Иногда.
"With pleasure?	- С радостью?
Are you fond of it?"	Ты любишь Библию?
"I like Revelations, and the book of Daniel, and Genesis and Samuel, and a little bit of Exodus, and some parts of Kings and Chronicles, and Job and Jonah."	- Я люблю Откровение, и книгу пророка Даниила, книгу Бытия, и книгу пророка Самуила, и про Иова, и про Иону...
"And the Psalms?	- А псалмы?
I hope you like them?"	Я надеюсь, их ты любишь?
"No, sir."	- Нет, сэр.
"No? oh, shocking!	- Нет? О, какой ужас!
I have a little boy, younger than you, who knows six Psalms by heart: and when you ask him which he would rather have, a gingerbread-nut to eat or a verse of a Psalm to learn, he says:	У меня есть маленький мальчик, он моложе тебя, но выучил наизусть шесть псалмов; и когда спросишь его, что он предпочитает - скушать пряник или выучить стих из псалма, он отвечает:
'Oh! the verse of a Psalm! angels sing Psalms;' says he,	"Ну конечно, стих из псалма!
'I wish to be a little angel here below;' he then gets two nuts in recompense for his infant piety."	Ведь псалмы поют ангелы! А я хочу уже здесь, на земле, быть маленьким ангелом". Тогда он получает два пряника за свое благочестие.
"Psalms are not interesting," I remarked.	- Псалмы не интересные, - заметила я.

"That proves you have a wicked heart; and you must pray to God to change it: to give you a new and clean one: to take away your heart of stone and give you a heart of flesh."	- Это показывает, что у тебя злое сердце, и ты должна молить бога, чтобы он изменил его, дал тебе новое, чистое сердце. Он возьмет у тебя сердце каменное и даст тебе человеческое.
I was about to propound a question, touching the manner in which that operation of changing my heart was to be performed, when Mrs. Reed interposed, telling me to sit down; she then proceeded to carry on the conversation herself.	Я только что собралась спросить, каким образом может быть произведена эта операция, когда миссис Рид прервала меня, приказав сесть, и уже сама продолжала беседу:
"Mr. Brocklehurst, I believe I intimated in the letter which I wrote to you three weeks ago, that this little girl has not quite the character and disposition I could wish: should you admit her into Lowood school, I should be glad if the superintendent and teachers were requested to keep a strict eye on her, and, above all, to guard against her worst fault, a tendency to deceit.	- Мне кажется, мистер Брокльхерст, в письме, которое я написала вам три недели назад, я подчеркнула, что эта девочка обладает не совсем теми чертами характера и наклонностями, которых я могла бы желать. И если вы примете ее в Ловудскую школу, я бы очень просила вас, пусть директриса и наставницы как можно строже следят за нею и борются с ее главным грехом - наклонностью к притворству и лжи.
I mention this in your hearing, Jane, that you may not attempt to impose on Mr. Brocklehurst."	Я нарочно говорю об этом при тебе, Джен, чтобы ты не вздумала вводить в заблуждение мистера Брокльхерста.
Well might I dread, well might I dislike Mrs. Reed; for it was her nature to wound me cruelly; never was I happy in her presence; however carefully I obeyed, however strenuously I strove to please her, my efforts were still repulsed and repaid by such sentences as the above.	Недаром я боялась, недаром ненавидела миссис Рид! В ней жила постоянная потребность задевать мою гордость как можно чувствительнее! Никогда я не была счастлива в ее присутствии, - с какой бы точностью я ни выполняла ее приказания, как бы ни стремилась угодить ей, она отвергала все мои усилия и отвечала на них заявлениями, вроде только что ею сделанного.
Now, uttered before a stranger, the accusation cut me to the heart; I dimly perceived that she was already obliterating hope from the new phase of existence which she destined me to enter; I felt, though I could not have expressed the feeling, that she was sowing aversion and unkindness along my future path; I saw myself transformed under Mr. Brocklehurst's eye into an artful, noxious child, and what could I do to remedy the injury?	И сейчас это обвинение, брошенное мне в лицо перед посторонним, ранило меня до глубины души. Я смутно догадывалась, что она заранее хочет лишить меня и проблеска надежды, отравить и ту новую жизнь, которую она мне готовила; я ощущала, хотя, быть может, и не могла бы выразить это словами, что она сеет неприязнь и недоверие ко мне и на моей будущей жизненной тропе; я видела, что мистер Брокльхерст уже считает меня лживым, упрямым ребенком. Но как я могла бороться против этой несправедливости?!
"Nothing, indeed," thought I, as I struggled to repress a sob, and hastily wiped away some tears, the impotent evidences of my anguish.	"Конечно, никак", - решила я, стараясь сдержать невольное рыдание и поспешно отирая несколько слезинок, говоривших о моем бессильном горе.
"Deceit is, indeed, a sad fault in a child," said Mr. Brocklehurst; "it is akin to falsehood, and all liars will have their portion in the lake burning with fire and brimstone; she shall, however, be watched, Mrs. Reed.	- Притворство - поистине весьма прискорбная черта в ребенке, - заявил мистер Брокльхерст. -Оно сродни лживости, а все лжецы будут ввергнуты в озеро, горящее пламенем и серой. Во всяком случае, миссис Рид, за ней установят надзор.

I will speak to Miss Temple and the teachers."	Я поговорю с мисс Темпль и с наставницами.
"I should wish her to be brought up in a manner suiting her prospects," continued my benefactress; "to be made useful, to be kept humble: as for the vacations, she will, with your permission, spend them always at Lowood."	- Я хотела бы, чтобы она была воспитана в соответствии со своим будущим положением, -продолжала моя благодетельница. - Пусть научится смиряться и быть полезной. Что касается каникул, то она, с вашего позволения, будет проводить их в Ловуде.
"Your decisions are perfectly judicious, madam," returned Mr. Brocklehurst.	- Ваши решения, сударыня, в высшей степени разумны, - отозвался мистер Брокльхерст.
"Humility is a Christian grace, and one peculiarly appropriate to the pupils of Lowood; I, therefore, direct that especial care shall be bestowed on its cultivation amongst them. I have studied how best to mortify in them the worldly sentiment of pride; and, only the other day, I had a pleasing proof of my success. My second daughter, Augusta, went with her mama to visit the school, and on her return she exclaimed:	- Смирение - это высшая христианская добродетель, она как нельзя лучше пристала воспитанницам Ловуда; поэтому я требую, чтобы ее развитию в детях уделялось особое внимание; я специально изучал вопрос, как успешнее смирять в них суетное чувство гордости, и совсем на днях мне пришлось получить приятное подтверждение достигнутых мною успехов: моя вторая дочь Августа посетила со своей мамой школу и, вернувшись домой, воскликнула:
'Oh, dear papa, how quiet and plain all the girls at Lowood look, with their hair combed behind their ears, and their long pinafores, and those little holland pockets outside their frocks-they are almost like poor people's children! and,' said she, 'they looked at my dress and mama's, as if they had never seen a silk gown before.'"	"Папочка, какие все девочки в Ловуде простые и смирные - волосы зачесаны за уши, фартуки длинные-предлинные; а эти холщовые сумки поверх платья... совсем как дети бедняков. Они смотрели на нас с мамой во все глаза, -добавила моя дочка, - будто никогда не видели шелковых платьев".
"This is the state of things I quite approve," returned Mrs. Reed; "had I sought all England over, I could scarcely have found a system more exactly fitting a child like Jane Eyre.	- Мне очень приятно это слышать, - отозвалась миссис Рид. - Обыщи я всю Англию, я едва ли нашла бы более подходящую систему воспитания для такой девочки, как Джен Эйр.
Consistency, my dear Mr. Brocklehurst; I advocate consistency in all things."	Строгость, мой дорогой мистер Брокльхерст, - я стою за строгость решительно во всем!
"Consistency, madam, is the first of Christian duties; and it has been observed in every arrangement connected with the establishment of Lowood: plain fare, simple attire, unsophisticated accommodations, hardy and active habits; such is the order of the day in the house and its inhabitants."	- Непоколебимая строгость, сударыня, первая обязанность христианина. Что касается Ловуда, этому принципу подчинено все: неприхотливая пища, скромная одежда, строгий распорядок дня, закаляющий характер и приучающий к трудолюбию, - таков строй жизни этого дома и его обитателей.
"Quite right, sir.	- И это совершенно правильно, сэр.
I may then depend upon this child being received as a pupil at Lowood, and there being trained in conformity to her position and prospects?"	Значит, я могу быть спокойна, что девочку примут в Ловуд и там воспитают в соответствии с ее положением и видами на будущее!
"Madam, you may: she shall be placed in that nursery of chosen plants, and I trust she will show herself grateful for the inestimable privilege of her election."	- Конечно, сударыня! Мы поместим ее в этот вертоград избранных душ. И я надеюсь, что она будет благодарна за столь высокую привилегию.

"I will send her, then, as soon as possible, Mr. Brocklehurst; for, I assure you, I feel anxious to be relieved of a responsibility that was becoming too irksome."	- Итак, я пришлю ее возможно скорее, мистер Брокльхерст, потому что, уверяю вас, я жажду освободиться от ответственности, которая стала для меня в конце концов слишком обременительной.
"No doubt, no doubt, madam; and now I wish you good morning.	- Конечно, конечно, сударыня! А теперь пожелаю вам доброго здоровья.
I shall return to Brocklehurst Hall in the course of a week or two: my good friend, the Archdeacon, will not permit me to leave him sooner.	Я возвращусь в Брокльхерст в течение ближайших двух недель: викарий, мой друг и благодетель, раньше ни за что не отпустит меня.
I shall send Miss Temple notice that she is to expect a new girl, so that there will be no difficulty about receiving her.	Но я извещу мисс Темпль, чтобы она ожидала новую девочку. Таким образом, с приемом не будет никаких затруднений.
Good-bye."	До свидания!
"Good-bye, Mr. Brocklehurst; remember me to Mrs. and Miss Brocklehurst, and to Augusta and Theodore, and Master Broughton Brocklehurst."	- До свидания, мистер Брокльхерст! Передайте мой привет миссис Августе, и Теодоре, и мистеру Брокльхерсту, Броутону Брокльхерсту.
"I will, madam.	- Не премину, сударыня!
Little girl, here is a book entitled the 'Child's Guide,' read it with prayer, especially that part containing 'An account of the awfully sudden death of Martha G—, a naughty child addicted to falsehood and deceit.'"	Девочка, вот тебе книжка "Спутник ребенка"; прочти ее с молитвой, особенно "Описание ужасной и внезапной смерти Марты Дж., дурной девочки, предавшейся пороку лжи и обмана".
With these words Mr. Brocklehurst put into my hand a thin pamphlet sewn in a cover, and having rung for his carriage, he departed.	С этими словами мистер Брокльхерст вручил мне тощую брошюрку, аккуратно вшитую в папку, и, позвонив, чтоб ему подали экипаж, уехал.
Mrs. Reed and I were left alone: some minutes passed in silence; she was sewing, I was watching her.	Миссис Рид и я остались одни. Несколько минут прошло в молчании; она шила, а я наблюдала за ней.
Mrs. Reed might be at that time some six or seven and thirty; she was a woman of robust frame, square-shouldered and strong-limbed, not tall, and, though stout, not obese: she had a somewhat large face, the under jaw being much developed and very solid; her brow was low, her chin large and prominent, mouth and nose sufficiently regular; under her light eyebrows glimmered an eye devoid of ruth; her skin was dark and opaque, her hair nearly flaxen; her constitution was sound as a bell-illness never came near her; she was an exact, clever manager; her household and tenantry were thoroughly under her control; her children only at times defied her authority and laughed it to scorn; she dressed well, and had a presence and port calculated to set off handsome attire.	Ей могло быть тогда лет тридцать шесть, тридцать семь. Это была женщина крепкого сложения, с крутыми плечами и широкой костью, невысокая, полная, но не расплывшаяся: у нее было крупное лицо с тяжелой и сильно развитой нижней челюстью; лоб низкий, подбородок массивный и выступающий вперед, рот и нос довольно правильные; под светлыми бровями поблескивали глаза, в которых не отражалось сердечной доброты. Кожа у нее была смуглая и матовая; волосы почти льняные; сложение прочное и здоровье отличное, - она не ведала, что такое хворь. Миссис Рид была аккуратной и строгой хозяйкой; она крепко забрала в руки хозяйство и арендаторов, и только ее дети иногда выходили из повиновения и смеялись над ней. Она одевалась со вкусом и умела носить красивые туалеты с достоинством.
Sitting on a low stool, a few yards from her arm-chair, I examined her figure; I perused her features.	Сидя на низенькой скамеечке, в нескольких шагах от ее кресла, я внимательно рассматривала ее фигуру и черты лица.

In my hand I held the tract containing the sudden death of the Liar, to which narrative my attention had been pointed as to an appropriate warning.	В руке я держала трактат о внезапной смерти лгуньи, - эта история особенно рекомендовалась моему вниманию как весьма уместное для меня предостережение.
What had just passed; what Mrs. Reed had said concerning me to Mr. Brocklehurst; the whole tenor of their conversation, was recent, raw, and stinging in my mind; I had felt every word as acutely as I had heard it plainly, and a passion of resentment fomented now within me.	То, что здесь сейчас произошло, - слова, сказанные миссис Рид мистеру Брокльхерсту, весь тон этого разговора, грубого и оскорбительного для меня, еще болезненно отдавалось в моей душе. Я вспоминала каждое слово с той же болью, с какой я слушала их, и во мне пробуждалось горячее желание отомстить.
Mrs. Reed looked up from her work; her eye settled on mine, her fingers at the same time suspended their nimble movements.	Миссис Рид подняла голову; ее взгляд встретился с моим, пальцы перестали прилежно работать.
"Go out of the room; return to the nursery," was her mandate.	- Выйди из комнаты, возвращайся в детскую, -последовал приказ.
My look or something else must have struck her as offensive, for she spoke with extreme though suppressed irritation.	Вероятно, мой взгляд или что-нибудь во мне показалось ей вызывающим, так как в ее словах звучало крайнее, хотя и затаенное раздражение.
I got up, I went to the door; I came back again; I walked to the window, across the room, then close up to her.	Я встала, сделала несколько шагов к двери, затем вернулась, прошла через всю комнату и приблизилась к ней вплотную.
Speak I must: I had been trodden on severely, and must turn: but how?	Я должна была говорить: меня слишком безжалостно попирали, я должна была возмутиться. Но как?
What strength had I to dart retaliation at my antagonist?	Чем я могла отплатить моему врагу, какими располагала средствами?
I gathered my energies and launched them in this blunt sentence-	Я собралась с духом и бросила ей в лицо:
"I am not deceitfuname = "note" if I were, I should say I loved you; but I declare I do not love you: I dislike you the worst of anybody in the world except John Reed; and this book about the liar, you may give to your girl, Georgiana, for it is she who tells lies, and not I."	- Я не лгунья! Будь я лгуньей, я бы сказала, что люблю вас; но я заявляю, что не люблю; я ненавижу вас больше всех на свете, даже больше, чем Джона Рида! А эту книгу о лгунье можете отдать своей дочке Джорджиане, - это она лжет, а не я!
Mrs. Reed's hands still lay on her work inactive: her eye of ice continued to dwell freezingly on mine.	Руки миссис Рид все еще праздно лежали на ее работе, она остановила на мне свой ледяной взор, замораживая меня.
"What more have you to say?" she asked, rather in the tone in which a person might address an opponent of adult age than such as is ordinarily used to a child.	- Надеюсь, ты кончила? - спросила она тоном, каким говорят со взрослым противником и каким не обращаются к ребенку.
That eye of hers, that voice stirred every antipathy I had.	Эти глаза, этот голос растравили во мне всю ту неприязнь, которую я к ней питала.
Shaking from head to foot, thrilled with ungovernable excitement, I continued-	Дрожа с головы до ног, охваченная неудержимым волнением, я продолжала:
"I am glad you are no relation of mine: I will never call you aunt again as long as I live.	- Я рада, что вы мне не родная тетя! Никогда больше, во всю мою жизнь, я не назову вас тетей!

I will never come to see you when I am grown up; and if any one asks me how I liked you, and how you treated me, I will say the very thought of you makes me sick, and that you treated me with miserable cruelty."	Я ни за что не приеду повидать вас, когда вырасту; и если кто-нибудь спросит меня, любила ли я вас и как вы обращались со мной, я скажу, что при одной мысли о вас все во мне переворачивается и что вы обращались со мной жестоко и несправедливо!
"How dare you affirm that, Jane Eyre?"	- Как ты смеешь это говорить, Джен Эйр?
"How dare I, Mrs. Reed?	- Как я смею, миссис Рид?
How dare I?	Как смею?
Because it is the truth.	Оттого, что это правда.
You think I have no feelings, and that I can do without one bit of love or kindness; but I cannot live so: and you have no pity.	Вы думаете, у меня никаких чувств нет и мне не нужна хоть капелька любви и ласки, - но вы ошибаетесь. Я не могу так жить; а вы не знаете, что такое жалость.
I shall remember how you thrust me back-roughly and violently thrust me back-into the red-room, and locked me up there, to my dying day; though I was in agony; though I cried out, while suffocating with distress,	Я никогда не забуду, как вы втолкнули меня, втолкнули грубо и жестоко, в красную комнату и заперли там, - до самой смерти этого не забуду! А я чуть не умерла от ужаса, я задыхалась от слез, молила:
' Have mercy!	"Сжальтесь, сжальтесь, тетя Рид!
Have mercy, Aunt Reed!'	Сжальтесь!".
And that punishment you made me suffer because your wicked boy struck me-knocked me down for nothing.	И вы меня наказали так жестоко только потому, что ваш злой сын ударил меня ни за что, швырнул на пол.
I will tell anybody who asks me questions, this exact tale.	А теперь я всем, кто спросит о вас, буду рассказывать про это.
People think you a good woman, but you are bad, hard-hearted.	Люди думают, что вы добрая женщина, но вы дурная, у вас злое сердце.
You are deceitful!" How dare I, Mrs. Ried? How dare I? Because it is the truth	Это вы лгунья!
Ere I had finished this reply, my soul began to expand, to exult, with the strangest sense of freedom, of triumph, I ever felt.	Я еще не кончила, как моей душой начало овладевать странное, никогда не испытанное мною чувство освобождения и торжества.
It seemed as if an invisible bond had burst, and that I had struggled out into unhoped-for liberty.	Словно распались незримые оковы и я, наконец, вырвалась на свободу.
Not without cause was this sentiment: Mrs. Reed looked frightened; her work had slipped from her knee; she was lifting up her hands, rocking herself to and fro, and even twisting her face as if she would cry.	И это чувство появилось у меня не без основания: миссис Рид, видимо, испугалась, рукоделие соскользнуло с ее колен; она воздела руки, заерзала на стуле, и даже лицо ее исказилось, словно она вот-вот расплачется.
"Jane, you are under a mistake: what is the matter with you?	- Ты ошибаешься, Джен! Что с тобой?
Why do you tremble so violently?	Отчего ты так дрожишь?
Would you like to drink some water?"	Хочешь выпить воды?
"No, Mrs. Reed."	- Нет, миссис Рид.

"Is there anything else you wish for, Jane?	- Может быть, ты еще чего-нибудь хочешь, Джен?
I assure you, I desire to be your friend."	Уверяю тебя, я готова быть твоим другом.
"Not you.	- Нет, неправда.
You told Mr. Brocklehurst I had a bad character, a deceitful disposition; and I'll let everybody at Lowood know what you are, and what you have done."	Вы сказали мистеру Брокльхерсту, что у меня скверный характер и что я лгунья; а я решительно всем в Ловуде расскажу, какая вы и как вы со мной поступили!
"Jane, you don't understand these things: children must be corrected for their faults."	- Джен ты не понимаешь: недостатки детей нужно искоренять.
"Deceit is not my fault!" I cried out in a savage, high voice.	- Я не лгунья! - закричала я громко и исступленно.
"But you are passionate, Jane, that you must allow: and now return to the nursery-there's a dear-and lie down a little."	- Но ты несдержанна, Джен, согласись! А теперь возвращайся-ка в детскую, будь моей хорошей девочкой и приляг, отдохни...
"I am not your dear; I cannot lie down: send me to school soon, Mrs. Reed, for I hate to live here."	- Я не ваша хорошая девочка; я не хочу прилечь. Отправьте меня в школу как можно скорее, миссис Рид, я здесь ни за что не останусь.
"I will indeed send her to school soon," murmured Mrs. Reed sotto voce; and gathering up her work, she abruptly quitted the apartment.	- Действительно, надо поскорее отослать ее в школу, - пробормотала миссис Рид; и, собрав рукоделие, она поспешно вышла из комнаты.
I was left there alone-winner of the field.	Я осталась одна на поле боя.
It was the hardest battle I had fought, and the first victory I had gained: I stood awhile on the rug, where Mr. Brocklehurst had stood, and I enjoyed my conqueror's solitude.	Это была моя первая яростная битва и первая победа. Несколько мгновений я стояла неподвижно, наслаждаясь одиночеством победителя.
First, I smiled to myself and felt elate; but this fierce pleasure subsided in me as fast as did the accelerated throb of my pulses.	Сначала я улыбалась, испытывая необычайный подъем, но эта жестокая радость угасла так же быстро как и учащенное биение моего пульса.
A child cannot quarrel with its elders, as I had done; cannot give its furious feelings uncontrolled play, as I had given mine, without experiencing afterwards the pang of remorse and the chill of reaction.	Ребенок не может вести борьбу со взрослыми, как вела я, не может дать волю своим безудержным порывам и не испытать после этого укоров совести и леденящего холода неизбежных сожалений.
A ridge of lighted heath, alive, glancing, devouring, would have been a meet emblem of my mind when I accused and menaced Mrs. Reed: the same ridge, black and blasted after the flames are dead, would have represented as meetly my subsequent condition, when half-an-hour's silence and reflection had shown me the madness of my conduct, and the dreariness of my hated and hating position.	Степной курган, охваченный бушующим, всепожирающим пламенем, мог бы служить эмблемой моей души, когда я обвиняла миссис Рид и угрожала ей: та же степь, но черная, испепеленная, - вот образ моего душевного состояния, когда, после получасового размышления в тишине, я поняла, насколько безрассудно было мое поведение и как тяжело быть ненавидимой и ненавидеть.
Something of vengeance I had tasted for the first time; as aromatic wine it seemed, on swallowing, warm and racy: its after-flavour, metallic and corroding, gave me a sensation as if I had been poisoned.	Впервые я испытала сладость мести; пряным вином показалась она мне, согревающим и сладким, пока его пьешь, - но оставшийся после него терпкий металлический привкус вызывал во мне ощущение отравы.

Willingly would I now have gone and asked Mrs. Reed's pardon; but I knew, partly from experience and partly from instinct, that was the way to make her repulse me with double scorn, thereby re-exciting every turbulent impulse of my nature.	С какой охотой я бы попросила прощения у миссис Рид; но я знала - отчасти по опыту, отчасти инстинктивно, - что она оттолкнула бы меня с удвоенным презрением и вновь пробудила бы в моем сердце бурные порывы гнева.
I would fain exercise some better faculty than that of fierce speaking; fain find nourishment for some less fiendish feeling than that of sombre indignation.	Мне хотелось бы отдаться чему-нибудь более благородному, чем яростные обличения, пробудить в своей душе более мягкие чувства, чем мрачное негодование.
I took a book-some Arabian tales; I sat down and endeavoured to read.	Я взяла книгу - это были арабские сказки, -уселась и сделала попытку углубиться в нее.
I could make no sense of the subject; my own thoughts swam always between me and the page I had usually found fascinating.	Но я не понимала того, что читаю, мои мысли уносились далеко, далеко, и страницы, которые я обычно находила такими захватывающими, ничего не говорили моей душе.
I opened the glass-door in the breakfast-room: the shrubbery was quite stilname = "note" the black frost reigned, unbroken by sun or breeze, through the grounds.	Тогда я открыла стеклянную дверь столовой. Кусты стояли совершенно неподвижно: угрюмый мороз, без солнца, без ветра, сковал весь сад.
I covered my head and arms with the skirt of my frock, and went out to walk in a part of the plantation which was quite sequestrated; but I found no pleasure in the silent trees, the falling fir-cones, the congealed relics of autumn, russet leaves, swept by past winds in heaps, and now stiffened together.	Набросив на голову и плечи подол платья, я решила пройтись в уединенной части парка; но меня не радовали ни тихие деревья, ни сосновые шишки, падавшие на дорогу, ни мертвые останки осени - бурые, блеклые листья, которые ветром смело в кучи и сковало морозом.
I leaned against a gate, and looked into an empty field where no sheep were feeding, where the short grass was nipped and blanched.	Я прислонилась к калитке и взглянула на пустую луговину, где уже не паслись овцы и где невысокую траву побил мороз и выбелил иней.
It was a very grey day; a most opaque sky, "onding on snaw," canopied all; thence flakes felt it intervals, which settled on the hard path and on the hoary lea without melting.	День был хмурый, тусклое серое небо нависло снеговыми тучами; падали редкие хлопья снега и ложились, не тая, на обледеневшую тропинку, на деревья и кусты.
I stood, a wretched child enough, whispering to myself over and over again,	И вот я, несчастное дитя, глядела на все это и повторяла шепотом все вновь и вновь:
"What shall I do?-what shall I do?"	"Что же мне делать? Что же мне делать?"
All at once I heard a clear voice call,	И вдруг я услышала звонкий голос:
"Miss Jane! where are you?	- Мисс Джен! Где вы?
Come to lunch!"	Идите завтракать!
It was Bessie, I knew well enough; but I did not stir; her light step came tripping down the path.	Я отлично знала, что это Бесси, но не тронулась с места; ее легкие шаги послышались на дорожке.
"You naughty little thing!" she said.	- Нехорошая девочка! - сказала она.
"Why don't you come when you are called?"	- Отчего вы не идете, когда вас зовут?
Bessie's presence, compared with the thoughts over which I had been brooding, seemed cheerful; even though, as usual, she was somewhat cross.	После тех мыслей, которым я предавалась, присутствие Бесси обрадовало меня, хотя она, как обычно, была не в духе.

The fact is, after my conflict with and victory over Mrs. Reed, I was not disposed to care much for the nursemaid's transitory anger; and I was disposed to bask in her youthful lightness of heart.	Но после моего столкновения с миссис Рид и победы над ней мимолетный гнев моей няни мало меня трогал, и мне захотелось погреться в лучах ее молодой жизнерадостности.
I just put my two arms round her and said,	Я обвила ее шею руками и сказала:
"Come, Bessie! don't scold."	- Не надо, Бесси, не браните меня.
The action was more frank and fearless than any I was habituated to indulge in: somehow it pleased her.	Никогда еще я не позволяла себе такого простого и естественного порыва. Бесси сразу же растрогалась.
"You are a strange child, Miss Jane," she said, as she looked down at me; "a little roving, solitary thing: and you are going to school, I suppose?"	- Странная вы девочка, мисс Джен, - сказала она, глядя на меня сверху вниз, - какой-то странный и дикий ребенок. Правда, что вас отдадут в школу?
I nodded.	Я кивнула.
"And won't you be sorry to leave poor Bessie?"	- И вам не жалко будет расстаться с бедной Бесси?
"What does Bessie care for me?	- А какое Бесси до меня дело?
She is always scolding me."	Она вечно бранит меня.
"Because you're such a queer, frightened, shy little thing.	- Потому что вы такая чудная, пугливая и застенчивая.
You should be bolder."	Надо быть смелее.
"What! to get more knocks?"	- Зачем? Ведь тогда меня будут еще больше обижать.
"Nonsense!	- Глупости!
But you are rather put upon, that's certain.	Хотя вам и достается, это верно.
My mother said, when she came to see me last week, that she would not like a little one of her own to be in your place.-Now, come in, and I've some good news for you."	Когда моя мать приходила на той неделе проведать меня, она сказала мне: "Вот уж не хотела бы, чтобы кто-нибудь из моих ребят очутился на месте этой девочки!" А теперь идем-ка домой, у меня для вас приятная новость.
"I don't think you have, Bessie."	- Уж будто, Бесси? - Дитя!
"Child! what do you mean?	Что вы хотите сказать?
What sorrowful eyes you fix on me!	Как печально вы смотрите на меня!
Well, but Missis and the young ladies and Master John are going out to tea this afternoon, and you shall have tea with me.	Так слушайте же: миссис, молодые барышни и молодой барин уезжают после обеда в гости, так что вы будете пить чай со мной.
I'll ask cook to bake you a little cake, and then you shall help me to look over your drawers; for I am soon to pack your trunk.	Я скажу кухарке, чтобы она вам испекла сладкий пирожок, а потом вы поможете мне пересмотреть ваши вещи: скоро ведь придется укладывать ваш чемодан.
Missis intends you to leave Gateshead in a day or two, and you shall choose what toys you like to take with you."	Миссис хочет отправить вас из Гейтсхэда через день-два, и вы можете отобрать себе какие угодно игрушки - все, что вам понравится.
"Bessie, you must promise not to scold me any more till I go."	- Бесси, обещайте мне больше не бранить меня до моего отъезда!

"Well, I will; but mind you are a very good girl, and don't be afraid of me.	- Да уж ладно! Но только будьте и вы славной девочкой и больше не бойтесь меня!
Don't start when I chance to speak rather sharply; it's so provoking."	Не вздрагивайте, как только я что-нибудь порезче скажу; это ужасно раздражает.
"I don't think I shall ever be afraid of you again, Bessie, because I have got used to you, and I shall soon have another set of people to dread."	- Нет, я не буду бояться вас, Бесси, я к вам привыкла; скоро мне придется бояться совсем других людей.
"If you dread them they'll dislike you."	- Если вы будете их бояться, они не станут любить вас.
"As you do, Bessie?"	- Как и вы, Бесси?
"I don't dislike you, Miss; I believe I am fonder of you than of all the others."	- Разве я не люблю вас, мисс? Мне кажется, я привязана к вам больше, чем к остальным детям!
"You don't show it."	- Что-то незаметно.
"You little sharp thing! you've got quite a new way of talking. What makes you so venturesome and hardy?"	- Ведь вот вы какая хитрая! Вы совсем по-другому разговаривать стали, откуда у вас взялась такая смелость и задор?
"Why, I shall soon be away from you, and besides"-I was going to say something about what had passed between me and Mrs. Reed, but on second thoughts I considered it better to remain silent on that head.	- Что ж, мне скоро придется уехать отсюда, и, кроме того... - я чуть было не рассказала ей, что произошло между мною и миссис Рид, но, поразмыслив, предпочла умолчать об этом.
"And so you're glad to leave me?"	- Значит, вы рады уехать от меня?
"Not at all, Bessie; indeed, just now I'm rather sorry."	- Ничуть, Бесси; сейчас мне, пожалуй, даже грустно.
"Just now! and rather!	- "Сейчас"! Да еще "пожалуй"!
How coolly my little lady says it!	Как спокойно моя барышня это говорит!
I dare say now if I were to ask you for a kiss you wouldn't give it me: you'd say you'd rather not."	А если я попрошу, чтобы вы меня поцеловали, вы не захотите? Вы скажете: "Пожалуй -нет"?!
"I'll kiss you and welcome: bend your head down."	- Я охотно поцелую вас, Бесси, наклоните голову.
Bessie stooped; we mutually embraced, and I followed her into the house quite comforted.	Бесси наклонилась; мы обнялись, и я с облегченным сердцем последовала за ней в дом.
That afternoon lapsed in peace and harmony; and in the evening Bessie told me some of her most enchanting stories, and sang me some of her sweetest songs.	Конец этого дня прошел в мире и согласии, а вечером Бесси рассказывала мне свои самые чудесные сказки и пела самые красивые песни.
Even for me life had its gleams of sunshine. CHAPTER V	Даже и мою жизнь озарял иногда луч солнца. Глава V
Five o'clock had hardly struck on the morning of the 19th of January, when Bessie brought a candle into my closet and found me already up and nearly dressed.	В это утро, девятнадцатого января, едва пробило пять часов, Бесси вошла со свечой ко мне в комнату; она застала меня уже на ногах и почти одетой.

I had risen half-an-hour before her entrance, and had washed my face, and put on my clothes by the light of a half-moon just setting, whose rays streamed through the narrow window near my crib.	Я поднялась за полчаса до ее прихода, умылась и стала одеваться при свете заходившей ущербной луны, лучи которой лились в узенькое замерзшее окно рядом с моей кроваткой.
I was to leave Gateshead that day by a coach which passed the lodge gates at six a.m. Bessie was the only person yet risen; she had lit a fire in the nursery, where she now proceeded to make my breakfast.	Мне предстояло отбыть из Гейтсхэда с дилижансом, проезжавшим мимо ворот в шесть часов утра. Встала пока только одна Бесси; она затопила в детской камин и теперь готовила мне завтрак.
Few children can eat when excited with the thoughts of a journey; nor could I.	Не многие дети способны есть, когда они взволнованы предстоящим путешествием; не могла и я.
Bessie, having pressed me in vain to take a few spoonfuls of the boiled milk and bread she had prepared for me, wrapped up some biscuits in a paper and put them into my bag; then she helped me on with my pelisse and bonnet, and wrapping herself in a shawl, she and I left the nursery.	Бесси тщетно уговаривала меня проглотить несколько ложек горячего молока и съесть кусочек хлеба. Убедившись, что ее усилия ни к чему не приводят, она завернула в бумагу несколько домашних печений и сунула их в мой саквояж, затем помогла мне надеть пальто и капор, закуталась в большой платок, и мы вдвоем вышли из детской.
As we passed Mrs. Reed's bedroom, she said,	Когда мы проходили мимо спальни миссис Рид, она спросила:
"Will you go in and bid Missis good-bye?"	- А вы не зайдете попрощаться с миссис?
"No, Bessie: she came to my crib last night when you were gone down to supper, and said I need not disturb her in the morning, or my cousins either; and she told me to remember that she had always been my best friend, and to speak of her and be grateful to her accordingly."	- Нет, Бесси, когда вы вчера вечером ужинали, она подошла к моей кровати и сказала, что не стоит утром беспокоить ни ее, ни детей и что она всегда была моим лучшим другом, поэтому я должна хорошо отзываться о ней и вспоминать с благодарностью.
"What did you say, Miss?"	- А вы что ответили, мисс?
"Nothing: I covered my face with the bedclothes, and turned from her to the wall."	- Ничего; я натянула одеяло и отвернулась к стене.
"That was wrong, Miss Jane."	- Нехорошо вы сделали, мисс Джен.
"It was quite right, Bessie.	- Нет, хорошо, Бесси.
Your Missis has not been my friend: she has been my foe."	Миссис Рид никогда не была мне другом, она всегда была моим врагом.
"O Miss Jane! don't say so!"	- О, перестаньте, мисс Джен!
"Good-bye to Gateshead!" cried I, as we passed through the hall and went out at the front door.	- Прощай, Гейтсхэд! - воскликнула я, когда мы миновали холл и вышли на крыльцо.
The moon was set, and it was very dark; Bessie carried a lantern, whose light glanced on wet steps and gravel road sodden by a recent thaw.	Луна зашла, было очень темно; Бесси несла фонарь, его лучи скользнули по мокрым ступеням и размягченному внезапной оттепелью гравию дороги.
Raw and chill was the winter morning: my teeth chattered as I hastened down the drive.	Каким сырым и холодным было это зимнее утро! Когда мы шли по двору, зубы у меня стучали.

There was a light in the porter's lodge: when we reached it, we found the porter's wife just kindling her fire: my trunk, which had been carried down the evening before, stood corded at the door.	В сторожке привратника был свет. Мы вошли. Жена привратника еще только разводила в печке огонь, мой чемодан, который был доставлен сюда с вечера, стоял, перевязанный веревками, у двери.
It wanted but a few minutes of six, and shortly after that hour had struck, the distant roll of wheels announced the coming coach; I went to the door and watched its lamps approach rapidly through the gloom.	До шести оставалось всего несколько минут, затем часы пробили, и тут же донесся отдаленный стук колес. Я подошла к двери и стала смотреть, как фонари почтового дилижанса быстро приближаются во мраке.
"Is she going by herself?" asked the porter's wife.	- Она едет одна? - спросила жена привратника.
"Yes."	- Да
"And how far is it?"	- А далеко?
"Fifty miles."	- За пятьдесят миль.
"What a long way!	- Путь не близкий!
I wonder Mrs. Reed is not afraid to trust her so far alone."	Неужели миссис не побоялась отпустить ее одну так далеко?
The coach drew up; there it was at the gates with its four horses and its top laden with passengers: the guard and coachman loudly urged haste; my trunk was hoisted up; I was taken from Bessie's neck, to which I clung with kisses.	Дилижанс подъехал. Вот он уже у ворот; он запряжен четверкой лошадей, на империале множество пассажиров. Кучер и кондуктор принялись торопить нас; мой чемодан был погружен; меня оторвали от Бесси, к которой я прижалась, осыпая ее поцелуями.
"Be sure and take good care of her," cried she to the guard, as he lifted me into the inside.	- Смотрите, хорошенько берегите ее! - крикнула она кондуктору, когда он поднял меня, чтобы посадить в дилижанс.
"Ay, ay!" was the answer: the door was slapped to, a voice exclaimed	- Ладно, ладно! - последовал ответ; дверь захлопнулась, чей-то голос крикнул:
"All right," and on we drove.	"Трогай!" - и мы тронулись.
Thus was I severed from Bessie and Gateshead; thus whirled away to unknown, and, as I then deemed, remote and mysterious regions.	Так я рассталась с Бесси и Гейтсхэдом, так меня умчало в неведомые и, как мне тогда казалось, далекие и таинственные края.
I remember but little of the journey; I only know that the day seemed to me of a preternatural length, and that we appeared to travel over hundreds of miles of road.	Я мало что помню из этого путешествия; знаю только, что день казался неестественно долгим и мне чудилось, будто мы проехали многие сотни миль.
We passed through several towns, and in one, a very large one, the coach stopped; the horses were taken out, and the passengers alighted to dine.	Мы миновали несколько городов, а в одном, очень большом, дилижанс остановился; лошадей выпрягли, пассажиры вышли, чтобы пообедать.
I was carried into an inn, where the guard wanted me to have some dinner; but, as I had no appetite, he left me in an immense room with a fireplace at each end, a chandelier pendent from the ceiling, and a little red gallery high up against the wall filled with musical instruments.	Меня отвели в гостиницу, и кондуктор предложил мне поесть. Но так как у меня не было аппетита, он оставил меня одну в огромной комнате; в обоих концах ее топились камины, с потолка свешивалась люстра, а вдоль одной из стен, очень высоко, тянулись хоры, где поблескивали музыкальные инструменты.

Here I walked about for a long time, feeling very strange, and mortally apprehensive of some one coming in and kidnapping me; for I believed in kidnappers, their exploits having frequently figured in Bessie's fireside chronicles.	Я долго ходила взад и вперед по этой комнате, испытывая какое-то необъяснимое чувство: я смертельно боялась, что вот-вот кто-то войдет и похитит меня, - ибо я верила в существование похитителей детей, они слишком часто фигурировали в рассказах Бесси.
At last the guard returned; once more I was stowed away in the coach, my protector mounted his own seat, sounded his hollow horn, and away we rattled over the "stony street" of L-.	Наконец кондуктор вернулся; меня еще раз сунули в дилижанс, мой ангел-хранитель уселся на свое место, затрубил в рожок, и мы покатили по мостовой города Л.
The afternoon came on wet and somewhat misty: as it waned into dusk, I began to feel that we were getting very far indeed from Gateshead: we ceased to pass through towns; the country changed; great grey hills heaved up round the horizon: as twilight deepened, we descended a valley, dark with wood, and long after night had overclouded the prospect, I heard a wild wind rushing amongst trees.	Сырой и туманный день клонился к вечеру. Когда надвинулись сумерки, я почувствовала, что мы, должно быть, действительно далеко от Гейтсхэда: мы уже не проезжали через города, ландшафт менялся; на горизонте вздымались высокие серые холмы. Но вот сумерки стали гуще, дилижанс спустился в долину, поросшую лесом, и когда вся окрестность потонула во мраке, я еще долго слышала, как ветер шумит в деревьях.
Lulled by the sound, I at last dropped asleep; I had not long slumbered when the sudden cessation of motion awoke me; the coach-door was open, and a person like a servant was standing at it: I saw her face and dress by the light of the lamps.	Убаюканная этим шумом, я, наконец, задремала. Я проспала недолго и проснулась оттого, что движение вдруг прекратилось; дверь дилижанса была открыта, возле нее стояла женщина -видимо, служанка. При свете фонарей я разглядела ее лицо и платье.
"Is there a little girl called Jane Eyre here?" she asked.	- Есть здесь девочка, которую зовут Джен Эйр?- спросила она.
I answered "Yes," and was then lifted out; my trunk was handed down, and the coach instantly drove away.	Я ответила "да", меня вынесли из дилижанса, поставили наземь мой чемодан, и карета тут же отъехала.
I was stiff with long sitting, and bewildered with the noise and motion of the coach: Gathering my faculties, I looked about me.	Ноги у меня затекли от долгого сидения, и я была оглушена непрерывным шумом и дорожной тряской.
Rain, wind, and darkness filled the air; nevertheless, I dimly discerned a wall before me and a door open in it; through this door I passed with my new guide: she shut and locked it behind her.	Придя в себя, я посмотрела вокруг: дождь, ветер, мрак. Все же я смутно различила перед собой какую-то стену, а в ней открытую дверь; в эту дверь мы и вошли с моей незнакомой спутницей, она закрыла ее за собой и заперла.
There was now visible a house or houses-for the building spread far-with many windows, and lights burning in some; we went up a broad pebbly path, splashing wet, and were admitted at a door; then the servant led me through a passage into a room with a fire, where she left me alone.	Затем я увидела дом, или несколько домов, -строение оказалось очень длинным, со множеством окон, некоторые были освещены. Мы пошли по широкой, усыпанной галькой и залитой водой дороге и очутились перед входом. Моя спутница ввела меня в коридор, а затем в комнату с пылавшим камином, где и оставила одну.

I stood and warmed my numbed fingers over the blaze, then I looked round; there was no candle, but the uncertain light from the hearth showed, by intervals, papered walls, carpet, curtains, shining mahogany furniture: it was a parlour, not so spacious or splendid as the drawing-room at Gateshead, but comfortable enough.	Я стояла, согревая онемевшие пальцы у огня, и оглядывала комнату; свечи в ней не было, но при трепетном свете камина я увидела оклеенные обоями стены, ковер, занавески и мебель красного дерева; это была приемная - правда, не такая большая и роскошная, как гостиная в Гейтсхэде, но все же довольно уютная.
I was puzzling to make out the subject of a picture on the wall, when the door opened, and an individual carrying a light entered; another followed close behind.	Я была занята рассматриванием висевшей на стене картины, когда дверь открылась и вошла какая-то женщина со свечой; за ней следовала другая.
The first was a tall lady with dark hair, dark eyes, and a pale and large forehead; her figure was partly enveloped in a shawl, her countenance was grave, her bearing erect.	Первой из вошедших была стройная дама, черноглазая, черноволосая, с высоким белым лбом; она куталась в большой платок и держалась строго и прямо.
"The child is very young to be sent alone," said she, putting her candle down on the table.	- Девочка слишком мала для такого путешествия,- сказала она, ставя свечу на стол.
She considered me attentively for a minute or two, then further added- "She had better be put to bed soon; she looks tired: are you tired?" she asked, placing her hand on my shoulder.	С минуту она внимательно разглядывала меня, затем добавила: - Надо поскорее уложить ее в постель. Она, видимо, устала. Ты устала? -спросила она, положив мне руку на плечо.
"A little, ma'am."	- Немножко, сударыня.
"And hungry too, no doubt: let her have some supper before she goes to bed, Miss Miller.	- И голодна, конечно. Дайте ей поужинать, перед тем как она ляжет, мисс Миллер.
Is this the first time you have left your parents to come to school, my little girl?"	Ты впервые рассталась со своими родителями, детка, чтобы поступить в школу?
I explained to her that I had no parents.	Я объяснила ей, что у меня нет родителей.
She inquired how long they had been dead: then how old I was, what was my name, whether I could read, write, and sew a little: then she touched my cheek gently with her forefinger, and saying, "She hoped I should be a good child," dismissed me along with Miss Miller.	Она спросила, давно ли они умерли, сколько мне лет, как мое имя, умею ли я читать, писать и хоть немного шить. Затем, ласково коснувшись моей щеки указательным пальцем, выразила надежду, что я буду хорошей девочкой, и отослала меня с мисс Миллер.
The lady I had left might be about twenty-nine; the one who went with me appeared some years younger: the first impressed me by her voice, look, and air.	Даме, с которой я рассталась, могло быть около тридцати лет; та, которая шла теперь рядом со мной, казалась на несколько лет моложе. Первая произвела на меня сильное впечатление всем своим обликом, голосом, взглядом.
Miss Miller was more ordinary; ruddy in complexion, though of a careworn countenance; hurried in gait and action, like one who had always a multiplicity of tasks on hand: she looked, indeed, what I afterwards found she really was, an under-teacher.	Мисс Миллер выглядела заурядной; на лице ее с румянцем во всю щеку лежал отпечаток тревог и забот, а в походке и движениях была та торопливость, какая бывает у людей, поглощенных разнообразными и неотложными делами. Я сразу же решила, что это, должно быть, помощница учительницы; так оно впоследствии и оказалось.

Led by her, I passed from compartment to compartment, from passage to passage, of a large and irregular building; till, emerging from the total and somewhat dreary silence pervading that portion of the house we had traversed, we came upon the hum of many voices, and presently entered a wide, long room, with great deal tables, two at each end, on each of which burnt a pair of candles, and seated all round on benches, a congregation of girls of every age, from nine or ten to twenty.	Она повела меня из комнаты в комнату, из коридора в коридор по всему огромному, лишенному всякой симметрии зданию; наконец мы вышли из той части дома, где царила глубокая, гнетущая тишина, и вступили в большую длинную комнату, откуда доносился шум многих голосов. В обоих концах ее стояло по два больших сосновых стола, на них горело несколько свечей, а вокруг, на скамьях, сидело множество девочек и девушек всех возрастов, начиная от девяти-десяти и до двадцати лет.
Seen by the dim light of the dips, their number to me appeared countless, though not in reality exceeding eighty; they were uniformly dressed in brown stuff frocks of quaint fashion, and long holland pinafores.	При тусклом свете сальных свечей мне показалось, что девочек очень много, хотя на самом деле их было не больше восьмидесяти. На всех были одинаковые коричневые шерстяные платья старомодного покроя и длинные холщовые передники.
It was the hour of study; they were engaged in conning over their to-morrow's task, and the hum I had heard was the combined result of their whispered repetitions.	Это было время, отведенное для самостоятельных занятий, и поразивший меня гул стоял в классной оттого, что воспитанницы заучивали вслух уроки.
Miss Miller signed to me to sit on a bench near the door, then walking up to the top of the long room she cried out-	Мисс Миллер показала мне знаком, чтобы я села на скамью возле дверей, затем, встав у порога комнаты, громко крикнула:
"Monitors, collect the lesson-books and put them away!"	- Старшие, соберите учебники и положите их на место.
Four tall girls arose from different tables, and going round, gathered the books and removed them.	Четыре рослые девушки встали из-за своих столов и, обойдя остальных, стали собирать книги.
Miss Miller again gave the word of command-	Затем мисс Миллер отдала новое приказание:
"Monitors, fetch the supper-trays!"	- Старшие, принесите подносы с ужином.
The tall girls went out and returned presently, each bearing a tray, with portions of something, I knew not what, arranged thereon, and a pitcher of water and mug in the middle of each tray.	Те же четыре девушки вышли и сейчас же вернулись, каждая несла поднос с порциями какого-то кушанья, посредине подноса стоял кувшин с водой и кружка.
The portions were handed round; those who liked took a draught of the water, the mug being common to all.	Девочки передавали друг другу тарелки, а если кто хотел пить, то наливал себе в кружку, которая была общей.
When it came to my turn, I drank, for I was thirsty, but did not touch the food, excitement and fatigue rendering me incapable of eating: I now saw, however, that it was a thin oaten cake shared into fragments.	Когда очередь дошла до меня, я выпила воды, так как чувствовала жажду, но к пище не прикоснулась, - усталость и волнение совершенно лишили меня аппетита; однако я разглядела, что это была нарезанная ломтями запеканка из овсяной крупы.
The meal over, prayers were read by Miss Miller, and the classes filed off, two and two, upstairs.	Когда ужин был съеден, мисс Миллер прочла молитву, и девочки парами поднялись наверх.
Overpowered by this time with weariness, I scarcely noticed what sort of a place the bedroom was, except that, like the schoolroom, I saw it was very long.	Усталость настолько овладела мною, что я даже не заметила, какова наша спальня. Я видела только, что она, как и класс, очень длинна.

To-night I was to be Miss Miller's bed-fellow; she helped me to undress: when laid down I glanced at the long rows of beds, each of which was quickly filled with two occupants; in ten minutes the single light was extinguished, and amidst silence and complete darkness I fell asleep.	Сегодня мне предстояло спать в одной кровати с мисс Миллер; она помогла мне раздеться. Когда я легла, я рассмотрела длинные ряды кроватей, на каждую из которых быстро укладывалось по две девочки; через десять минут единственная свеча была погашена, и среди полной тишины и мрака я быстро заснула.
The night passed rapidly.	Ночь промелькнула незаметно; я настолько устала, что не видела снов.
I was too tired even to dream; I only once awoke to hear the wind rave in furious gusts, and the rain fall in torrents, and to be sensible that Miss Miller had taken her place by my side.	Лишь один раз я проснулась, услышала, как ветер проносится за стеной бешеными порывами, как льет потоками дождь, и почувствовала, что мисс Миллер уже лежит рядом со мною.
When I again unclosed my eyes, a loud bell was ringing; the girls were up and dressing; day had not yet begun to dawn, and a rushlight or two burned in the room.	Когда я снова открыла глаза, до меня донесся громкий звон колокола; девочки уже встали и одевались; еще не рассвело, и в спальне горело две-три свечи.
I too rose reluctantly; it was bitter cold, and I dressed as well as I could for shivering, and washed when there was a basin at liberty, which did not occur soon, as there was but one basin to six girls, on the stands down the middle of the room.	Я поднялась с неохотой; было ужасно холодно, у меня дрожали руки; я с трудом оделась, а затем и умылась, когда освободился таз, что произошло, впрочем, не скоро, так как на шестерых полагался только один; тазы стояли на умывальниках посреди комнаты.
Again the bell rang: all formed in file, two and two, and in that order descended the stairs and entered the cold and dimly lit schoolroom: here prayers were read by Miss Miller; afterwards she called out-	Снова прозвонил колокол; все построились парами, спустились по лестнице и вошли в холодный, скупо освещенный класс; мисс Миллер опять прочла молитву.
"Form classes!"	- Стать по классам!
A great tumult succeeded for some minutes, during which Miss Miller repeatedly exclaimed,	В течение нескольких минут происходила какая-то суматоха; мисс Миллер то и дело повторяла:
"Silence!" and	"Тише!
"Order!"	Соблюдайте порядок!"
When it subsided, I saw them all drawn up in four semicircles, before four chairs, placed at the four tables; all held books in their hands, and a great book, like a Bible, lay on each table, before the vacant seat.	Когда порядок был, наконец, водворен, я увидела, что девочки построились четырьмя полукружиями перед четырьмя столами; все держали в руках книги, а на каждом столе перед пустым стулом лежало по огромной книге вроде библии.
A pause of some seconds succeeded, filled up by the low, vague hum of numbers; Miss Miller walked from class to class, hushing this indefinite sound.	Последовала пауза, длившаяся несколько секунд, во время которой раздавалось непрерывное приглушенное бормотание множества голосов; мисс Миллер переходила от класса к классу и шикала, стараясь водворить тишину.

A distant bell tinkled: immediately three ladies entered the room, each walked to a table and took her seat. Miss Miller assumed the fourth vacant chair, which was that nearest the door, and around which the smallest of the children were assembled: to this inferior class I was called, and placed at the bottom of it.	Вдали опять зазвенел колокол, и тут вошли три дамы; каждая заняла свое место у стола, а мисс Миллер села на четвертый стул у самой двери, вокруг которого собрались самые маленькие девочки; в этот младший класс включили и меня и поставили в конце полукруга.
Business now began, the day's Collect was repeated, then certain texts of Scripture were said, and to these succeeded a protracted reading of chapters in the Bible, which lasted an hour.	Приступили к занятиям. Была прочитана краткая молитва, затем тексты из Нового завета, затем отдельные главы из библии, и это продолжалось целый час.
By the time that exercise was terminated, day had fully dawned.	Тем временем окончательно рассвело.
The indefatigable bell now sounded for the fourth time: the classes were marshalled and marched into another room to breakfast: how glad I was to behold a prospect of getting something to eat!	Неутомимый звонок прозвонил в четвертый раз; девочки построились и проследовали в другую комнату - завтракать. Как радовалась я возможности наконец-то поесть!
I was now nearly sick from inanition, having taken so little the day before.	Я чувствовала себя совсем больной от голода, так как накануне почти ничего не ела.
The refectory was a great, low-ceiled, gloomy room; on two long tables smoked basins of something hot, which, however, to my dismay, sent forth an odour far from inviting.	Столовая была большая, низкая, угрюмая комната. На двух длинных столах стояли, дымясь паром, мисочки с чем-то горячим, издававшим, к моему разочарованию, отнюдь не соблазнительный запах.
I saw a universal manifestation of discontent when the fumes of the repast met the nostrils of those destined to swallow it; from the van of the procession, the tall girls of the first class, rose the whispered words-	Я заметила общее недовольство, когда аромат этой пищи коснулся обоняния тех, для кого она была предназначена. В первых рядах, где были большие девочки из старшего класса, раздался шепот:
"Disgusting!	- Какая гадость!
The porridge is burnt again!"	Овсянка опять пригорела!
"Silence!" ejaculated a voice; not that of Miss Miller, but one of the upper teachers, a little and dark personage, smartly dressed, but of somewhat morose aspect, who installed herself at the top of one table, while a more buxom lady presided at the other.	- Молчать! - раздался чей-то голос: это была не мисс Миллер, а кто-то из старших преподавательниц - маленькая смуглая особа, элегантно одетая, но несимпатичная; она торжественно села на почетное место за одним из столов, тогда как более полная дама председательствовала за другим.
I looked in vain for her I had first seen the night before; she was not visible: Miss Miller occupied the foot of the table where I sat, and a strange, foreign-looking, elderly lady, the French teacher, as I afterwards found, took the corresponding seat at the other board.	Тщетно искала я ту, которую видела накануне; она не показывалась. Мисс Миллер заняла место в конце того же стола, за которым поместили и меня, а пожилая дама иностранного вида -преподавательница французского языка, как я потом узнала, - уселась за другим столом.
A long grace was said and a hymn sung; then a servant brought in some tea for the teachers, and the meal began.	Прочли длинную молитву, спели хорал. Затем служанка принесла чай для учительниц и трапеза началась.

Ravenous, and now very faint, I devoured a spoonful or two of my portion without thinking of its taste; but the first edge of hunger blunted, I perceived I had got in hand a nauseous mess; burnt porridge is almost as bad as rotten potatoes; famine itself soon sickens over it.	Совершенно изголодавшаяся и обессилевшая, я проглотила несколько ложек овсянки, не обращая внимания на ее вкус, но едва первый острый голод был утолен, как я почувствовала, что ем ужасную мерзость: пригоревшая овсянка почти так же отвратительна, как гнилая картошка; даже голод отступает перед ней.
The spoons were moved slowly: I saw each girl taste her food and try to swallow it; but in most cases the effort was soon relinquished.	Медленно двигались ложки; я видела, как девочки пробовали похлебку и делали попытки ее есть, но в большинстве случаев отодвигали тарелки.
Breakfast was over, and none had breakfasted.	Завтрак кончился, однако никто не позавтракал.
Thanks being returned for what we had not got, and a second hymn chanted, the refectory was evacuated for the schoolroom.	Мы прочитали благодарственную молитву за то, чего не получили, и снова пропели хорал, затем направились из столовой в класс.
I was one of the last to go out, and in passing the tables, I saw one teacher take a basin of the porridge and taste it; she looked at the others; all their countenances expressed displeasure, and one of them, the stout one, whispered-	Я выходила последней и видела, как одна из учительниц взяла миску с овсянкой и попробовала; она переглянулась с остальными; на их лицах отразилось негодование, и полная дама прошептала:
"Abominable stuff!	- Вот гадость!
How shameful!"	Как не стыдно!
A quarter of an hour passed before lessons again began, during which the schoolroom was in a glorious tumult; for that space of time it seemed to be permitted to talk loud and more freely, and they used their privilege.	Уроки начались лишь через пятнадцать минут. В классе стоял оглушительный шум, -в это время, видимо разрешалось говорить громко и непринужденно, и девочки широко пользовались этим правом.
The whole conversation ran on the breakfast, which one and all abused roundly.	Разговор вертелся исключительно вокруг завтрака, причем все бранили овсянку.
Poor things! it was the sole consolation they had.	Бедняжки! Это было их единственное утешение.
Miss Miller was now the only teacher in the room: a group of great girls standing about her spoke with serious and sullen gestures.	Из учительниц в комнате находилась только мисс Миллер; вокруг нее столпилось несколько взрослых учениц, у них были серьезные лица, и они что-то с гневом говорили ей.
I heard the name of Mr. Brocklehurst pronounced by some lips; at which Miss Miller shook her head disapprovingly; but she made no great effort to check the general wrath; doubtless she shared in it.	Я слышала, как некоторые называли имя мистера Брокльхерста; в ответ мисс Миллер неодобрительно качала головой, однако не делала особых усилий, чтобы смирить всеобщее негодование: она, без сомнения, разделяла его.
A clock in the schoolroom struck nine; Miss Miller left her circle, and standing in the middle of the room, cried-	Часы, висевшие в классной комнате, пробили девять; мисс Миллер отошла от группы взрослых девушек и, выйдя на середину комнаты, крикнула:
"Silence!	- Тихо!
To your seats!"	По местам!

Discipline prevailed: in five minutes the confused throng was resolved into order, and comparative silence quelled the Babel clamour of tongues.	Привычка к дисциплине сразу же сказалась: не прошло и пяти минут, как среди воспитанниц воцарился порядок и после вавилонского столпотворения наступила относительная тишина.
The upper teachers now punctually resumed their posts: but still, all seemed to wait.	Старшие учительницы заняли свои места; однако все как будто чего-то ждали.
Ranged on benches down the sides of the room, the eighty girls sat motionless and erect; a quaint assemblage they appeared, all with plain locks combed from their faces, not a curl visible; in brown dresses, made high and surrounded by a narrow tucker about the throat, with little pockets of holland (shaped something like a Highlander's purse) tied in front of their frocks, and destined to serve the purpose of a work-bag: all, too, wearing woollen stockings and country-made shoes, fastened with brass buckles.	На скамьях, тянувшихся по обеим сторонам комнаты, восемьдесят девочек сидели неподвижно, выпрямившись; странное это было зрелище: все с зачесанными назад, прилизанными волосами, ни одного завитка; все в коричневых платьях с глухим высоким воротом, обшитым узеньким рюшем, с маленькими холщовыми сумками (напоминающими сумки шотландских горцев), висящими на боку и предназначенными для того, чтобы держать в них рукоделие; в дополнение ко всему этому -шерстяные чулки и грубые башмаки с жестяными пряжками.
Above twenty of those clad in this costume were full-grown girls, or rather young women; it suited them ill, and gave an air of oddity even to the prettiest.	Среди одетых таким образом воспитанниц я насчитала до двадцати взрослых девушек. Это были уже настоящие барышни. Такая одежда была им совершенно не к лицу и придавала нелепый вид даже самым хорошеньким.
I was still looking at them, and also at intervals examining the teachers-none of whom precisely pleased me; for the stout one was a little coarse, the dark one not a little fierce, the foreigner harsh and grotesque, and Miss Miller, poor thing! looked purple, weather-beaten, and over-worked-when, as my eye wandered from face to face, the whole school rose simultaneously, as if moved by a common spring.	Я продолжала рассматривать их, а по временам переводила взгляд на учительниц, причем ни одна из них мне не понравилась; в полной было что-то грубоватое, чернявая казалась весьма сердитой особой, иностранка - несдержанной и резкой, а мисс Миллер, бедняжка, с ее красновато-лиловыми щечками, производила впечатление существа совершенно задерганного. И вдруг, в то время как мои глаза еще перебегали с одного лица на другое, все девочки, словно подкинутые пружиной, поднялись как один человек.
What was the matter?	Что было тому причиной?
I had heard no order given: I was puzzled.	Я не слышала никакого приказания и потому недоумевала.
Ere I had gathered my wits, the classes were again seated: but as all eyes were now turned to one point, mine followed the general direction, and encountered the personage who had received me last night.	Но так как все глаза устремились в одну точку, посмотрела туда же и увидела ту самую особу, которая встретила меня накануне.
She stood at the bottom of the long room, on the hearth; for there was a fire at each end; she surveyed the two rows of girls silently and gravely.	Она стояла возле камина, - оба камина сейчас топились, - спокойно и серьезно оглядывая воспитанниц, выстроившихся двумя рядами.
Miss Miller approaching, seemed to ask her a question, and having received her answer, went back to her place, and said aloud-	Мисс Миллер подошла к ней и о чем-то спросила; получив ответ, она вернулась на свое место и громко сказала:

"Monitor of the first class, fetch the globes!"	- Старшая из первого класса, принесите глобусы.
While the direction was being executed, the lady consulted moved slowly up the room.	Пока приказание выполнялось, упомянутая дама медленно двинулась вдоль рядов.
I suppose I have a considerable organ of veneration, for I retain yet the sense of admiring awe with which my eyes traced her steps.	У меня сильно развита шишка почитания, и я до сих пор помню тот благоговейный восторг, с каким я следила за ней.
Seen now, in broad daylight, she looked tall, fair, and shapely; brown eyes with a benignant light in their irids, and a fine pencilling of long lashes round, relieved the whiteness of her large front; on each of her temples her hair, of a very dark brown, was clustered in round curls, according to the fashion of those times, when neither smooth bands nor long ringlets were in vogue; her dress, also in the mode of the day, was of purple cloth, relieved by a sort of Spanish trimming of black velvet; a gold watch (watches were not so common then as now) shone at her girdle. Let the reader add, to complete the picture, refined features; a complexion, if pale, clear; and a stately air and carriage, and he will have, at least, as clearly as words can give it, a correct idea of the exterior of Miss Templ e-Mari a Temple, as I afterwards saw the name written in a prayer-book intrusted to me to carry to church.	Теперь, при ярком дневном свете, я увидела, что она высока, стройна и красива; карие глаза с тонкой каймою длинных ресниц, полные ясности и благожелательности, оттеняли белизну высокого крутого лба; тогда не были в моде ни гладкие бандо, ни длинные локоны, и ее очень темные волосы лежали на висках крупными завитками; платье, тоже по моде того времени, было суконное лиловое, с отделкой из черного бархата. На поясе висели золотые часы. (Часы тогда еще не были так распространены, как теперь.) Пусть читатель прибавит к этому тонкие благородные черты, мраморную бледность, статную фигуру и движения, полные достоинства, и вы получите, насколько его можно передать словами, точный портрет мисс Темпль - Марии Темпль, как я прочла позднее на ее молитвеннике, когда мне было однажды поручено нести его в церковь.
The superintendent of Lowood (for such was this lady) having taken her seat before a pair of globes placed on one of the tables, summoned the first class round her, and commenced giving a lesson on geography; the lower classes were called by the teachers: repetitions in history, grammar, &c., went on for an hour; writing and arithmetic succeeded, and music lessons were given by Miss Temple to some of the elder girls.	Директриса Ловуда (ибо таково было звание этой дамы), сев перед двумя глобусами, стоявшими на столе, собрала первый класс и начала урок географии; остальные классы собрались вокруг других учительниц; последовали занятия по истории, грамматике и так далее; затем письмо и арифметика, а также музыка, которой мисс Темпль занималась с некоторыми старшими девочками.
The duration of each lesson was measured by the clock, which at last struck twelve. The superintendent rose-	Уроки шли по часам, и когда, наконец, пробило двенадцать, мисс Темпль поднялась.
"I have a word to address to the pupils," said she.	- Мне нужно оказать воспитанницам несколько слов, - заявила она.
The tumult of cessation from lessons was already breaking forth, but it sank at her voice.	При звуках ее голоса поднявшийся было после уроков шум сейчас же стих.
She went on-	Она продолжала:
"You had this morning a breakfast which you could not eat; you must be hungry:-I have ordered that a lunch of bread and cheese shall be served to all."	- Сегодня вы получили плохой завтрак, который не могли есть, и вы, наверно, голодны. Я распорядилась, чтобы всем вам дали хлеба с сыром.
The teachers looked at her with a sort of surprise.	Учительницы удивленно взглянули на нее.
"It is to be done on my responsibility," she added, in an explanatory tone to them, and immediately afterwards left the room.	- Я беру это на свою ответственность, - добавила она в виде объяснения и тотчас вышла из класса.

The bread and cheese was presently brought in and distributed, to the high delight and refreshment of the whole school.	Сыр и хлеб были тут же принесены и розданы, и все с радостью подкрепились.
The order was now given	Затем последовало приказание:
"To the garden!"	"В сад!"
Each put on a coarse straw bonnet, with strings of coloured calico, and a cloak of grey frieze.	Каждая ученица надела шляпку из грубой соломки с цветными коленкоровыми завязками и серый фризовый плащ.
I was similarly equipped, and, following the stream, I made my way into the open air.	Меня нарядили так же, и я, следуя общему течению, вышла на воздух.
The garden was a wide inclosure, surrounded with walls so high as to exclude every glimpse of prospect; a covered verandah ran down one side, and broad walks bordered a middle space divided into scores of little beds: these beds were assigned as gardens for the pupils to cultivate, and each bed had an owner.	Сад был обнесен настолько высокой оградой, что не было никакой возможности заглянуть поверх нее; с одной стороны тянулась веранда; середину сада, поделенную на бесчисленные клумбочки, окружали широкие аллеи. Клумбочки предназначались для воспитанниц, которые должны были поливать их, причем у каждой девочки была своя.
When full of flowers they would doubtless look pretty; but now, at the latter end of January, all was wintry blight and brown decay.	Летом, покрытые цветами, эти клумбочки были, вероятно, очень красивы, но сейчас, в конце января, на всем лежала печать заброшенности и уныния.
I shuddered as I stood and looked round me: it was an inclement day for outdoor exercise; not positively rainy, but darkened by a drizzling yellow fog; all under foot was still soaking wet with the floods of yesterday.	Мне стало тоскливо, когда я оглянулась вокруг. День отнюдь не благоприятствовал прогулке; правда, дождя не было, но в воздухе стоял сырой желтый туман, а под ногами все еще хлюпала вода после вчерашнего ливня.
The stronger among the girls ran about and engaged in active games, but sundry pale and thin ones herded together for shelter and warmth in the verandah; and amongst these, as the dense mist penetrated to their shivering frames, I heard frequently the sound of a hollow cough.	Наиболее здоровые девочки принялись бегать и играть, но бледные и слабенькие столпились в кучу, ища защиты от холода под крышей веранды; к когда мглистая сырость начала пробирать их до костей, до меня стал то и дело доноситься глухой кашель.
As yet I had spoken to no one, nor did anybody seem to take notice of me; I stood lonely enough: but to that feeling of isolation I was accustomed; it did not oppress me much.	Пока я еще ни с кем не говорила, и никто, по-видимому, не обращал на меня внимания; я стояла одна в стороне, но я привыкла к чувству одиночества, и оно не слишком угнетало меня.
I leant against a pillar of the verandah, drew my grey mantle close about me, and, trying to forget the cold which nipped me without, and the unsatisfied hunger which gnawed me within, delivered myself up to the employment of watching and thinking.	Я прислонилась к одному из столбов веранды, плотнее закуталась в свой серый плащ и, забывая о холодном ветре, пробиравшем меня до костей, и о мучительном голоде, предалась наблюдениям и раздумью.
My reflections were too undefined and fragmentary to merit record: I hardly yet knew where I was; Gateshead and my past life seemed floated away to an immeasurable distance; the present was vague and strange, and of the future I could form no conjecture.	Мои мысли были смутны и отрывочны; я еще не осознала, где нахожусь. Гейтсхэд и моя прошлая жизнь, казалось, отступили в неизмеримую даль; настоящее было неопределенно и туманно, а картину будущего я и вовсе не могла себе представить.

I looked round the convent-like garden, and then up at the house-a large building, half of which seemed grey and old, the other half quite new.	Я обвела взором этот по-монастырски уединенный сад, затем взглянула на дом, одна часть которого казалась одряхлевшей и ветхой, другая - совершенно новой.
The new part, containing the schoolroom and dormitory, was lit by mullioned and latticed windows, which gave it a church-like aspect; a stone tablet over the door bore this inscription:-	В этой новой части, где находились классная и дортуар, были стрельчатые решетчатые окна, как в церкви; на каменной доске над входом я прочла надпись:
"Lowood Institution.-This portion was rebuilt A.D. —, by Naomi Brocklehurst, of Brocklehurst Hall, in this county."	"Ловудский приют. Эта часть здания восстановлена в таком-то году миссис Наоми Брокльхерст из Брокльхерстхолла, графство такое-то".
"Let your light so shine before men, that they may see your good works, and glorify your Father which is in heaven."-St. Matt. v. 16.	"Да светит ваш свет перед людьми, дабы они видели добрые дела ваши и прославляли отца вашего небесного (ев. от Матфея, глава V, стих 16)".
I read these words over and over again: I felt that an explanation belonged to them, and was unable fully to penetrate their import.	Я перечитывала эти слова все вновь и вновь, чувствуя, что не в силах понять их смысла.
I was still pondering the signification of "Institution," and endeavouring to make out a connection between the first words and the verse of Scripture, when the sound of a cough close behind me made me turn my head.	Я все еще размышляла над словом "приют", пытаясь найти связь между начальными словами надписи и стихом из священного писания, когда кашель за моей спиною заставил меня обернуться.
I saw a girl sitting on a stone bench near; she was bent over a book, on the perusal of which she seemed intent: from where I stood I could see the title-it was "Rasselas;" a name that struck me as strange, and consequently attractive.	Поблизости, на каменной скамье, сидела девочка; она склонилась над книжкой и была, видимо, целиком поглощена ею. Со своего места я прочла заглавие книги - "Расселас" ["История Расселаса, принца абиссинского" - роман Сэмюэля Джонсона (1709-1784), ученого и критика, составителя толкового словаря английского языка], показавшееся мне странным и оттого более завлекательным.
In turning a leaf she happened to look up, and I said to her directly-	Перевертывая страницу, она случайно подняла глаза, и я сейчас же спросила:
"Is your book interesting?"	- Интересная книжка?
I had already formed the intention of asking her to lend it to me some day.	Я уже решила попросить ее дать мне почитать эту книгу.
"I like it," she answered, after a pause of a second or two, during which she examined me.	- Мне нравится, - ответила она после небольшой паузы, во время которой рассматривала меня.
"What is it about?" I continued.	- А о чем там написано? - продолжала я.
I hardly know where I found the hardihood thus to open a conversation with a stranger; the step was contrary to my nature and habits: but I think her occupation touched a chord of sympathy somewhere; for I too liked reading, though of a frivolous and childish kind; I could not digest or comprehend the serious or substantial.	Не знаю, каким образом у меня хватило смелости заговорить первой с совершенно незнакомой мне девочкой. Это противоречило и моей природе и моим привычкам. Вероятно, ее увлечение книгой затронуло во мне какую-то созвучную струну: ведь я тоже любила читать, хотя и чисто по-детски, - серьезное и сложное я плохо усваивала и плохо понимала.

"You may look at it," replied the girl, offering me the book.	- Если хочешь, посмотри, - сказала девочка, протягивая мне книгу.
I did so; a brief examination convinced me that the contents were less taking than the title:	Я так и сделала; полистав книгу, я убедилась, что ее содержание менее заманчиво, чем заглавие.
"Rasselas" looked dull to my trifling taste; I saw nothing about fairies, nothing about genii; no bright variety seemed spread over the closely-printed pages.	Книга, на мой детский вкус, показалась мне скучной, там не было ничего ни про фей, ни про эльфов, а страницы сплошного убористого текста не сулили ничего занимательного.
I returned it to her; she received it quietly, and without saying anything she was about to relapse into her former studious mood: again I ventured to disturb her-	Я вернула книгу ее владелице, и та спокойно взяла ее и уж намеревалась снова погрузиться в чтение, когда я опять решила обратиться к ней.
"Can you tell me what the writing on that stone over the door means? What is Lowood Institution?"	- Ты можешь мне объяснить, что это за надпись над входом, что такое "Ловудский приют"?
"This house where you are come to live."	- Это та самая школа, где ты будешь учиться.
"And why do they call it Institution?	- Отчего она называется "приютом"?
Is it in any way different from other schools?"	Разве она отличается от других школ?
"It is partly a charity-schooname = "note" you and I, and all the rest of us, are charity-children.	- Это вроде убежища для бедных сирот: и ты, и я, и все остальные девочки живут здесь из милости.
I suppose you are an orphan: are not either your father or your mother dead?"	Ты, вероятно, сирота? У тебя умерли отец и мать?
"Both died before I can remember."	- Оба умерли давно.
"Well, all the girls here have lost either one or both parents, and this is called an institution for educating orphans."	- Так вот, здесь у каждой девочки умер отец или мать, а некоторые совсем не помнят ни отца, ни матери. Это приют, где воспитываются сироты.
"Do we pay no money?	- Разве мы не платим денег?
Do they keep us for nothing?"	Разве нас держат даром?
"We pay, or our friends pay, fifteen pounds a year for each."	- Наши друзья или близкие платят за нас пятнадцать фунтов в год.
"Then why do they call us charity-children?"	- А отчего же ты говоришь "из милости"?
"Because fifteen pounds is not enough for board and teaching, and the deficiency is supplied by subscription."	- Оттого, что пятнадцать фунтов - это очень мало за обучение и содержание; недостающую сумму собирают подпиской.
"Who subscribes?"	- А кто же дает деньги?
"Different benevolent-minded ladies and gentlemen in this neighbourhood and in London."	- Разные добрые леди и джентльмены - здесь, в окрестностях, и в Лондоне.
"Who was Naomi Brocklehurst?"	- Кто это Наоми Брокльхерст?
"The lady who built the new part of this house as that tablet records, and whose son overlooks and directs everything here."	- Это дама, построившая новую часть дома, как написано на доске; ее сын здесь всем управляет.
"Why?"	- Почему?

"Because he is treasurer and manager of the establishment."	- Потому что он казначей и директор.
"Then this house does not belong to that tall lady who wears a watch, and who said we were to have some bread and cheese?"	- Значит, этот дом принадлежит не той высокой даме с часами, которая приказала дать нам хлеб и сыр?
"To Miss Temple?	- Мисс Темпль?
Oh, no!	О нет!
I wish it did: she has to answer to Mr. Brocklehurst for all she does.	Если бы он принадлежал ей! А так она должна за каждый свой шаг отвечать перед мистером Брокльхерстом.
Mr. Brocklehurst buys all our food and all our clothes."	Мистер Брокльхерст сам покупает нам провизию и одежду.
"Does he live here?"	- Он тоже живет здесь?
"No-two miles off, at a large hall."	- Нет, в двух милях отсюда, в большом доме.
"Is he a good man?"	- Он хороший человек?
"He is a clergyman, and is said to do a great deal of good."	- Он духовное лицо и, как говорят, делает много добра.
"Did you say that tall lady was called Miss Temple?"	- Так высокую даму зовут мисс Темпль?
"Yes."	- Да
"And what are the other teachers called?"	- А как зовут других учительниц?
"The one with red cheeks is called Miss Smith; she attends to the work, and cuts out-for we make our own clothes, our frocks, and pelisses, and everything; the little one with black hair is Miss Scatcherd; she teaches history and grammar, and hears the second class repetitions; and the one who wears a shawl, and has a pocket-handkerchief tied to her side with a yellow ribband, is Madame Pierrot: she comes from Lisle, in France, and teaches French."	- Ту, с румяными щеками, зовут мисс Смит; она учит нас рукоделью и кройке, - ведь мы сами себе шьем платья, юбки и все остальное; низенькая брюнетка - это мисс Скетчерд, она преподает историю, грамматику и репетирует второй класс; а та, что носит шаль и носовой платок сбоку на желтой ленте, - мадам Пьеро, она из Лилля, из Франции, и преподает французский язык.
"Do you like the teachers?"	- А тебе нравятся эти учительницы?
"Well enough."	- Да, ничего.
"Do you like the little black one, and the Madame —?-I cannot pronounce her name as you do."	- Тебе нравится маленькая черная и эта мадам?..
"Miss Scatcherd is hasty-you must take care not to offend her; Madame Pierrot is not a bad sort of person."	Я не могу произнести ее фамилию правильно, как ты. - Мисс Скетчерд очень вспыльчивая, -смотри, не раздражай ее: мадам Пьеро в общем не плохая...
"But Miss Temple is the best-isn't she?"	- Но мисс Темпль лучше всех, правда?
"Miss Temple is very good and very clever; she is above the rest, because she knows far more than they do."	- Мисс Темпль очень добра и очень умна; она на голову выше остальных, она гораздо образованнее их.
"Have you been long here?"	- Ты здесь давно?
"Two years."	- Два года.

"Are you an orphan?"	- Ты сирота?
"My mother is dead."	- У меня умерла мать.
"Are you happy here?"	- А тебе хорошо здесь?
"You ask rather too many questions.	- Ты задаешь слишком много вопросов.
I have given you answers enough for the present: now I want to read."	Пока я тебе ответила достаточно, теперь я хочу почитать.
But at that moment the summons sounded for dinner; all re-entered the house.	Но в эту минуту зазвонили к обеду, и все вернулись в дом.
The odour which now filled the refectory was scarcely more appetising than that which had regaled our nostrils at breakfast: the dinner was served in two huge tin-plated vessels, whence rose a strong steam redolent of rancid fat.	Запах, наполнявший столовую, едва ли был аппетитнее, чем тот, который щекотал наше обоняние за завтраком. Обед подали в двух огромных жестяных котлах, откуда поднимался пар с резким запахом прогорклого сала.
I found the mess to consist of indifferent potatoes and strange shreds of rusty meat, mixed and cooked together.	Это месиво состояло из безвкусного картофеля и обрезков тухлого мяса. Каждая воспитанница получила довольно большую порцию.
Of this preparation a tolerably abundant plateful was apportioned to each pupil.	Стараясь есть через силу, я спрашивала себя: неужели нас будут так кормить каждый день?
I ate what I could, and wondered within myself whether every day's fare would be like this.	После обеда мы немедленно вернулись в класс.
After dinner, we immediately adjourned to the schoolroom: lessons recommenced, and were continued till five o'clock.	Уроки возобновились и продолжались до пяти часов.
The only marked event of the afternoon was, that I saw the girl with whom I had conversed in the verandah dismissed in disgrace by Miss Scatcherd from a history class, and sent to stand in the middle of the large schoolroom.	Единственным достойным внимания событием этого вечера было то, что девочку, с которой я разговаривала на веранде, мисс Скетчерд прогнала с урока истории и приказала ей стать посреди комнаты.
The punishment seemed to me in a high degree ignominious, especially for so great a girl-she looked thirteen or upwards.	Кара эта показалась мне чрезвычайно позорной, особенно в отношении такой большой девочки, -на вид ей можно было дать не меньше тринадцати лет.
I expected she would show signs of great distress and shame; but to my surprise she neither wept nor blushed: composed, though grave, she stood, the central mark of all eyes.	Я ожидала, что она будет проливать слезы стыда и отчаяния, но, к моему удивлению, она не заплакала и даже не покраснела. Спокойная и серьезная, стояла она посреди класса, под устремленными на нее взглядами всей школы.
"How can she bear it so quietly-so firmly?" I asked of myself.	"Откуда у нее такое спокойствие и твердость духа? - спрашивала я себя.
"Were I in her place, it seems to me I should wish the earth to open and swallow me up.	- Будь я на ее месте, я, кажется, пожелала бы, чтобы земля разверзлась подо мною и поглотила меня.
She looks as if she were thinking of something beyond her punishment-beyond her situation: of something not round her nor before her.	А у нее такой вид, словно она размышляет о чем-то, не имеющем ничего общего с наказанием, которому она подверглась, о чем-то, далеком от того, что вокруг нее и перед ней.

I have heard of day-dreams-is she in a day-dream now?	Я слышала о снах наяву, - может быть, ей снится такой сон?
Her eyes are fixed on the floor, but I am sure they do not see it-her sight seems turned in, gone down into her heart: she is looking at what she can remember, I believe; not at what is really present.	Ее взор прикован к полу, но я уверена, что она ничего не видит, - этот взор словно обращен внутрь, в глубину души; она как будто поглощена своими воспоминаниями и не замечает, что перед ней в действительности.
I wonder what sort of a girl she is-whether good or naughty."	Хотела бы я знать, хорошая ли она девочка, или дурная?"
Soon after five p.m. we had another meal, consisting of a small mug of coffee, and half-a-slice of brown bread.	После пяти часов нас опять покормили, - каждая получила по маленькой кружке кофе и по ломтику серого хлеба.
I devoured my bread and drank my coffee with relish; but I should have been glad of as much more-I was still hungry.	Я с жадностью проглотила хлеб и кофе, но могла бы съесть еще столько же, - мой голод нисколько не был утолен.
Half-an-hour's recreation succeeded, then study; then the glass of water and the piece of oat-cake, prayers, and bed.	Последовал получасовой отдых, и снова начались занятия. Затем нам дали по стакану воды с кусочком овсяной запеканки, была прочтена молитва, и мы стали укладываться спать.
Such was my first day at Lowood. CHAPTER VI	Так прошел мой первый день в Ловуде. Глава VI
The next day commenced as before, getting up and dressing by rushlight; but this morning we were obliged to dispense with the ceremony of washing; the water in the pitchers was frozen.	Следующий день начался, как и предыдущий, -мы встали и оделись при свечах; однако в это утро пришлось обойтись без церемонии умывания: вода в кувшинах замерзла.
A change had taken place in the weather the preceding evening, and a keen north-east wind, whistling through the crevices of our bedroom windows all night long, had made us shiver in our beds, and turned the contents of the ewers to ice.	Накануне вечером погода изменилась, и всю ночь через щели окон в нашей спальне свистал такой резкий норд-ост, что мы дрожали от холода в своих постелях и вода в кувшинах превратилась в лед.
Before the long hour and a half of prayers and Bible-reading was over, I felt ready to perish with cold.	Не успел еще окончиться бесконечно тянувшийся час, посвященный молитве и чтению библии, как я уже буквально одеревенела от холода.
Breakfast-time came at last, and this morning the porridge was not burnt; the quality was eatable, the quantity small.	Наконец наступило время завтрака, и на этот раз овсяная каша не пригорела; по качеству она была съедобна, но количество ее было очень недостаточно.
How small my portion seemed!	Какой маленькой показалась мне моя порция!
I wished it had been doubled.	Я, кажется, могла бы съесть вдвое больше.
In the course of the day I was enrolled a member of the fourth class, and regular tasks and occupations were assigned me: hitherto, I had only been a spectator of the proceedings at Lowood; I was now to become an actor therein.	С этого дня меня включили в число учениц четвертого класса, и я должна была отныне подчиняться твердому распорядку уроков и занятий. До сих пор я была только зрительницей всего происходившего в Ловуде; теперь мне предстояло стать участницей.

At first, being little accustomed to learn by heart, the lessons appeared to me both long and difficult; the frequent change from task to task, too, bewildered me; and I was glad when, about three o'clock in the afternoon, Miss Smith put into my hands a border of muslin two yards long, together with needle, thimble, &c., and sent me to sit in a quiet corner of the schoolroom, with directions to hem the same.	Так как я не привыкла учить наизусть, то сначала уроки казались мне бесконечно длинными и трудными; частая смена предметов также сбивала меня с толку, и я была рада, когда наконец, около трех часов, мисс Смит дала мне полоску кисеи в два ряда длиной, иголку, наперсток и сказала, чтобы я села в уголке классной комнаты и подрубила кисею.
At that hour most of the others were sewing likewise; but one class still stood round Miss Scatcherd's chair reading, and as all was quiet, the subject of their lessons could be heard, together with the manner in which each girl acquitted herself, and the animadversions or commendations of Miss Scatcherd on the performance.	В этот час большинство девочек занималось рукоделием, лишь один класс стоял вокруг мисс Скетчерд; девочки читали, в комнате царила тишина. Я с интересом прислушивалась к чтению, замечая про себя, как отвечает та или другая девочка и что говорит ей мисс Скетчерд -бранит или хвалит ее.
It was English history: among the readers I observed my acquaintance of the verandah: at the commencement of the lesson, her place had been at the top of the class, but for some error of pronunciation, or some inattention to stops, she was suddenly sent to the very bottom.	Это был урок английской истории; среди читавших я заметила и мою знакомую: в начале урока она занимала среди учениц первое место, но за какую-то ошибку в произношении или за невнимание ее вдруг отправили на последнее место.
Even in that obscure position, Miss Scatcherd continued to make her an object of constant notice: she was continually addressing to her such phrases as the following:-	Однако даже и тут мисс Скетчерд не оставляла ее в покое, она то и дело обращалась к ней с замечаниями!
"Burns" (such it seems was her name: the girls here were all called by their surnames, as boys are elsewhere),	- Бернс (видимо, это была ее фамилия; здесь всех девочек звали по фамилии, как принято звать мальчиков-школьников), Бернс, опять ты ставишь ноги боком; выверни носки наружу немедленно!
"Burns, you are standing on the side of your shoe; turn your toes out immediately."	- Бернс, опять ты выставляешь вперед подбородок!
"Burns, you poke your chin most unpleasantly; draw it in."	- Бернс, я требую, чтобы ты держала голову прямо.
"Burns, I insist on your holding your head up; I will not have you before me in that attitude," &c. &c.	Я не позволю тебе стоять передо мной в такой позе! - и так далее, и так далее.
A chapter having been read through twice, the books were closed and the girls examined.	После того как глава была дважды прочитана, учительница приказала закрыть книги и начала спрашивать.
The lesson had comprised part of the reign of Charles I., and there were sundry questions about tonnage and poundage and ship-money, which most of them appeared unable to answer; still, every little difficulty was solved instantly when it reached Burns: her memory seemed to have retained the substance of the whole lesson, and she was ready with answers on every point.	Речь шла о царствовании Карла I, и то и дело возникали вопросы о тоннаже, о пошлине, о так называемых таможенных правилах, о "корабельных деньгах", причем большинство учениц затруднялось ответом; однако когда учительница обращалась к Бернс, для той будто не существовало никаких трудностей: ее память, видимо, легко удерживала самую суть урока, и у нее был готов ответ на каждый вопрос.

I kept expecting that Miss Scatcherd would praise her attention; but, instead of that, she suddenly cried out-	Я ждала, что мисс Скетчерд похвалит ее за внимание, но вместо этого учительница вдруг крикнула:
"You dirty, disagreeable girl! you have never cleaned your nails this morning!"	- Грязная, противная девчонка! Ты сегодня утром даже ногтей не вычистила!
Burns made no answer: I wondered at her silence.	Бернс, к моему удивлению, ничего не ответила.
"Why," thought I, "does she not explain that she could neither clean her nails nor wash her face, as the water was frozen?"	"Отчего, - думала я, - она не объяснит, что не могла ни умыться, ни вычистить ногти, так как вода замерзла?"
My attention was now called off by Miss Smith desiring me to hold a skein of thread: while she was winding it, she talked to me from time to time, asking whether I had ever been at school before, whether I could mark, stitch, knit, &c.; till she dismissed me, I could not pursue my observations on Miss Scatcherd's movements.	Однако мое внимание было отвлечено мисс Смит, которая попросила меня подержать ей моток ниток. Разматывая их, она время от времени задавала мне вопросы: училась ли я до этого в школе, умею ли я метить, вышивать, вязать и так далее.
When I returned to my seat, that lady was just delivering an order of which I did not catch the import; but Burns immediately left the class, and going into the small inner room where the books were kept, returned in half a minute, carrying in her hand a bundle of twigs tied together at one end.	Пока она не отпускала меня, я была лишена возможности наблюдать за мисс Скетчерд; когда же я, наконец, вернулась на свое место, учительница только что отдала какое-то приказание, смысла которого я не уловила, - и Бернс немедленно вышла из класса и направилась в чуланчик, где хранились книги и откуда она вышла через полминуты, держа с руках пучок розог.
This ominous tool she presented to Miss Scatcherd with a respectful curtesy; then she quietly, and without being told, unloosed her pinafore, and the teacher instantly and sharply inflicted on her neck a dozen strokes with the bunch of twigs.	Это орудие наказания она с почтительным книксеном протянула мисс Скетчерд, затем спокойно, не ожидая приказаний, сняла фартук, и учительница несколько раз пребольно ударила ее розгами по обнаженной шее.
Not a tear rose to Burns' eye; and, while I paused from my sewing, because my fingers quivered at this spectacle with a sentiment of unavailing and impotent anger, not a feature of her pensive face altered its ordinary expression.	На глазах Бернс не появилось ни одной слезинки, и хотя я при виде этого зрелища вынуждена была отложить шитье, так как пальцы у меня дрожали от чувства беспомощного и горького гнева, ее лицо сохраняло обычное выражение кроткой задумчивости.
"Hardened girl!" exclaimed Miss Scatcherd; "nothing can correct you of your slatternly habits: carry the rod away."	- Упрямая девчонка! - воскликнула мисс Скетчерд. - Видно, тебя ничем не исправишь! Неряха! Унеси розги!
Burns obeyed: I looked at her narrowly as she emerged from the book-closet; she was just putting back her handkerchief into her pocket, and the trace of a tear glistened on her thin cheek.	Бернс послушно выполнила приказание. Когда она снова вышла из чулана, я пристально посмотрела на нее: она прятала в карман носовой платок, и на ее худой щечке виднелся след стертой слезы.

The play-hour in the evening I thought the pleasantest fraction of the day at Lowood: the bit of bread, the draught of coffee swallowed at five o'clock had revived vitality, if it had not satisfied hunger: the long restraint of the day was slackened; the schoolroom felt warmer than in the morning-its fires being allowed to burn a little more brightly, to supply, in some measure, the place of candles, not yet introduced: the ruddy gloaming, the licensed uproar, the confusion of many voices gave one a welcome sense of liberty.	Под вечер наступил час игр. Впоследствии он казался мне самым приятным временем в Ловуде. Кусочек хлеба и кружка кофе, которые мы получали в пять часов, если не насыщали нас, то все же подкрепляли наши силы; напряжение длинного учебного дня ослабевало; в школьной комнате было теплее, чем утром, - камины горели немного ярче, так как должны были заменять еще не зажженные свечи; отблески багрового пламени, непринужденная резвость и смешанный гул многих голосов давали ощущение желанной свободы.
On the evening of the day on which I had seen Miss Scatcherd flog her pupil, Burns, I wandered as usual among the forms and tables and laughing groups without a companion, yet not feeling lonely: when I passed the windows, I now and then lifted a blind, and looked out; it snowed fast, a drift was already forming against the lower panes; putting my ear close to the window, I could distinguish from the gleeful tumult within, the disconsolate moan of the wind outside.	Вечером того дня, когда мисс Скетчерд наказала розгами свою ученицу Бернс, я бродила между партами, столами и группами смеющихся девушек, как обычно, без подруги, но не чувствуя одиночества. Проходя мимо окон, я время от времени приподнимала шторы и выглядывала наружу: падал густой снег, и на нижних звеньях окон уже намело целые сугробы; прижав ухо к стеклу, я могла различить сквозь веселый шум в комнате безутешные завывания ветра в саду.
Probably, if I had lately left a good home and kind parents, this would have been the hour when I should most keenly have regretted the separation; that wind would then have saddened my heart; this obscure chaos would have disturbed my peace! as it was, I derived from both a strange excitement, and reckless and feverish, I wished the wind to howl more wildly, the gloom to deepen to darkness, and the confusion to rise to clamour.	Если бы я оставила позади уютный семейный очаг и ласковых родителей, я, вероятно, в этот час особенно остро ощущала бы разлуку; вероятно, ветер родил бы печаль в моем сердце, а хаотический шум смущал бы мой душевный мир. Теперь же мною овладело лихорадочное возбуждение: мне хотелось, чтобы ветер выл еще громче, чтобы сумерки скорее превратились в густой мрак, а окружающий беспорядок - в открытое неповиновение.
Jumping over forms, and creeping under tables, I made my way to one of the fire-places; there, kneeling by the high wire fender, I found Burns, absorbed, silent, abstracted from all round her by the companionship of a book, which she read by the dim glare of the embers.	Перепрыгивая через скамьи и проползая под столами, я добралась до одного из каминов; там я увидела Бернс, она стояла на коленях возле высокой каминной решетки, молча, не замечая ничего, что происходит вокруг, погруженная в книгу, которую она читала при тусклом свете углей.
"Is it still 'Rasselas'?" I asked, coming behind her.	- Это все еще "Расселас"? - спросила я, остановившись подле нее.
"Yes," she said, "and I have just finished it."	- Да, - сказала она, - я сейчас кончаю.
And in five minutes more she shut it up.	Через пять минут она захлопнула книгу.
I was glad of this.	Я обрадовалась.
"Now," thought I, "I can perhaps get her to talk." I sat down by her on the floor.	"Теперь, - подумала я, - мне, может быть, удастся вызвать ее на разговор"; и я опустилась рядом с ней на пол.
"What is your name besides Burns?"	- Как тебя зовут?
"Helen."	- Элен.

"Do you come a long way from here?"	- Ты издалека сюда приехала?
"I come from a place farther north, quite on the borders of Scotland."	- Я приехала с севера, это почти на границе Шотландии.
"Will you ever go back?"	- Ты когда-нибудь вернешься туда?
"I hope so; but nobody can be sure of the future."	- Надеюсь, хотя трудно загадывать вперед.
"You must wish to leave Lowood?"	- Тебе, наверно, хочется уехать из Ловуда?
"No! why should I?	- Нет! Отчего же?
I was sent to Lowood to get an education; and it would be of no use going away until I have attained that object."	Меня прислали в Ловуд, чтобы здесь получить образование; какой смысл уезжать, не добившись этой цели?
"But that teacher, Miss Scatcherd, is so cruel to you?"	- Но ведь эта учительница - мисс Скетчерд - так несправедлива к тебе.
"Cruel?	- Несправедлива?
Not at all!	Нисколько.
She is severe: she dislikes my faults."	Она просто строгая: она указывает мне на мои недостатки.
"And if I were in your place I should dislike her; I should resist her.	- А я бы на твоем месте ее возненавидела; я бы ни за что не покорилась.
If she struck me with that rod, I should get it from her hand; I should break it under her nose."	Посмела бы она только тронуть меня! Я бы вырвала розги у нее из рук, я бы изломала их у нее перед носом.
"Probably you would do nothing of the sort: but if you did, Mr. Brocklehurst would expel you from the school; that would be a great grief to your relations.	- А по-моему, ничего бы ты не сделала, а если бы и сделала - мистер Брокльхерст тебя живо исключил бы из школы. А сколько горя это доставило бы твоим родным!
It is far better to endure patiently a smart which nobody feels but yourself, than to commit a hasty action whose evil consequences will extend to all connected with you; and besides, the Bible bids us return good for evil."	Так не лучше ли терпеливо снести обиду, от которой никто не страдает, кроме тебя самой, чем совершить необдуманный поступок, который будет ударом для твоих близких? Да и Библия учит нас отвечать добром за зло.
"But then it seems disgraceful to be flogged, and to be sent to stand in the middle of a room full of people; and you are such a great girname = "note" I am far younger than you, and I could not bear it."	- Но ведь это унизительно, когда тебя секут или ставят посреди комнаты, где столько народу. И ведь ты уже большая девочка! Я гораздо моложе тебя, а я бы этого не вынесла.
"Yet it would be your duty to bear it, if you could not avoid it: it is weak and silly to say you cannot bear what it is your fate to be required to bear."	- И все-таки твой долг - все вынести, раз это неизбежно; только глупые и безвольные говорят: "Я не могу вынести", если это их крест, предназначенный им судьбой.
I heard her with wonder: I could not comprehend this doctrine of endurance; and still less could I understand or sympathise with the forbearance she expressed for her chastiser.	Я слушала ее с изумлением: я не могла понять этой философии безропотности, и еще меньше могла понять или одобрить ту снисходительность, с какой Элен относилась к своей мучительнице.

Still I felt that Helen Burns considered things by a light invisible to my eyes.	И все же я догадывалась, что Элен Бернс видит вещи в каком-то особом свете, для меня недоступном.
I suspected she might be right and I wrong; but I would not ponder the matter deeply; like Felix, I put it off to a more convenient season.	Я подозревала, что, может быть, права она, а я ошибаюсь, но не собиралась в это углубляться и отложила свои размышления до более подходящего случая.
"You say you have faults, Helen: what are they?	- Ты говоришь, у тебя есть недостатки, Элен, какие же?
To me you seem very good."	Мне ты кажешься очень хорошей.
"Then learn from me, not to judge by appearances: I am, as Miss Scatcherd said, slatternly; I seldom put, and never keep, things, in order; I am careless; I forget rules; I read when I should learn my lessons; I have no method; and sometimes I say, like you, I cannot bear to be subjected to systematic arrangements.	- Вот тебе доказательство, что нельзя судить по первому впечатлению: мисс Скетчерд говорит, что я неряшлива, - и действительно, мне никак не удается держать свои вещи в порядке. Я очень беззаботна, не выполняю правил, читаю, когда нужно учить уроки, ничего не умею делать методически и иногда говорю, как и ты, что я просто не могу выносить никакой системы и порядка.
This is all very provoking to Miss Scatcherd, who is naturally neat, punctual, and particular."	Все это очень раздражает мисс Скетчерд, которая по природе аккуратна, точна и требовательна.
"And cross and cruel," I added; but Helen Burns would not admit my addition: she kept silence.	- И к тому же раздражительна и жестока, -добавила я. Но Элен Бернс не соглашалась со мной; она мол" чала.
"Is Miss Temple as severe to you as Miss Scatcherd?"	- А что, мисс Темпль так же строга, как и мисс Скетчерд?
At the utterance of Miss Temple's name, a soft smile flitted over her grave face.	Когда я произнесла имя мисс Темпль, по серьезному лицу девочки скользнула мягкая улыбка.
"Miss Temple is full of goodness; it pains her to be severe to any one, even the worst in the schooname = "note" she sees my errors, and tells me of them gently; and, if I do anything worthy of praise, she gives me my meed liberally.	- Мисс Темпль очень добрая, ей трудно быть строгой даже с самой дурной девочкой из нашей школы. Она видит мои недостатки и ласково указывает мне на них, а если я делаю что-нибудь достойное похвалы, никогда не скупится на поощрения.
One strong proof of my wretchedly defective nature is, that even her expostulations, so mild, so rational, have not influence to cure me of my faults; and even her praise, though I value it most highly, cannot stimulate me to continued care and foresight."	И вот тебе доказательство моей испорченности: даже ее замечания, такие кроткие, такие разумные, не могут излечить меня от моих недостатков; и даже ее похвала, которую я так высоко ценю, не в силах заставить меня всегда быть аккуратной и внимательной.
"That is curious," said I, "it is so easy to be careful."	- Как странно, - сказала я, - неужели это так трудно?
"For you I have no doubt it is.	- Тебе легко, без сомнения.
I observed you in your class this morning, and saw you were closely attentive: your thoughts never seemed to wander while Miss Miller explained the lesson and questioned you.	Я наблюдала за тобой сегодня утром в классе и видела, как ты внимательна: ты, кажется, ни на минуту не отвлекалась от объяснений мисс Миллер.

Now, mine continually rove away; when I should be listening to Miss Scatcherd, and collecting all she says with assiduity, often I lose the very sound of her voice; I fall into a sort of dream.	А мои мысли постоянно где-то бродят. Мне нужно слушать мисс Скетчерд и запомнить, что она говорит, - а я иногда даже не слышу ее голоса; я точно грежу наяву.
Sometimes I think I am in Northumberland, and that the noises I hear round me are the bubbling of a little brook which runs through Deepden, near our house;-then, when it comes to my turn to reply, I have to be awakened; and having heard nothing of what was read for listening to the visionary brook, I have no answer ready."	Порой мне кажется, что я на родине, в Нортумберленде, и звуки, которые я слышу, -это журчание ручейка, который протекает мимо нашего дома в Дипдине, и если приходится отвечать на вопрос, мне надо сперва проснуться; но так как я ничего не слышала, занятая своим ручейком, я не знаю, что отвечать.
"Yet how well you replied this afternoon."	- А как ты хорошо отвечала сегодня!
"It was mere chance; the subject on which we had been reading had interested me.	- Это чистая случайность; то, о чем мы читали, заинтересовало меня.
This afternoon, instead of dreaming of Deepden, I was wondering how a man who wished to do right could act so unjustly and unwisely as Charles the First sometimes did; and I thought what a pity it was that, with his integrity and conscientiousness, he could see no farther than the prerogatives of the crown. If he had but been able to look to a distance, and see how what they call the spirit of the age was tending!	Сегодня, вместо того чтобы думать о Дипдине, я размышляла, как может человек, желающий добра, поступать так несправедливо и опрометчиво, как поступал Карл Первый. И я думала: жаль, что он, такой хороший и честный, ничего и знать не хотел, кроме своих королевских прав; что, если бы он был более справедлив и дальновиден и прислушивался к духу времени!
Still, I like Charles-I respect him-I pity him, poor murdered king!	И все же мне нравится Карл, я уважаю и жалею его, бедного короля, сложившего голову на плахе.
Yes, his enemies were the worst: they shed blood they had no right to shed.	Да, его враги хуже его: они пролили кровь, которую были не вправе проливать.
How dared they kill him!"	Как они смели убить его!
Helen was talking to herself now: she had forgotten I could not very well understand her-that I was ignorant, or nearly so, of the subject she discussed.	Казалось, Элен говорит сама с собой. Она забыла, что я с трудом могу понять ее, - ведь я ничего, или почти ничего, не знала о предмете, который навел ее на эти размышления.
I recalled her to my level.	Я постаралась вернуть ее к интересовавшему меня вопросу.
"And when Miss Temple teaches you, do your thoughts wander then?"	- А когда урок дает мисс Темпль, твои мысли тоже где-то бродят?
"No, certainly, not often; because Miss Temple has generally something to say which is newer than my own reflections; her language is singularly agreeable to me, and the information she communicates is often just what I wished to gain."	- Конечно, нет, разве только изредка. Ведь мисс Темпль всегда скажет что-нибудь новое, что гораздо интереснее моих собственных мыслей; ее приятно слушать, а часто она рассказывает о том, что мне давно хотелось бы знать.
"Well, then, with Miss Temple you are good?"	- Значит, на уроках мисс Темпль ты хорошо ведешь себя?
"Yes, in a passive way: I make no effort; I follow as inclination guides me. There is no merit in such goodness."	- Да, но это выходит само собой: я не делаю для этого никаких усилий, а только следую своим склонностям, и значит - это не моя заслуга.

"A great deaname = "note" you are good to those who are good to you.	- Нет, это большая заслуга. Ты хороша с теми, кто хорош с тобой.
It is all I ever desire to be.	А по-моему, так и надо.
If people were always kind and obedient to those who are cruel and unjust, the wicked people would have it all their own way: they would never feel afraid, and so they would never alter, but would grow worse and worse.	Если бы люди всегда слушались тех, кто жесток и несправедлив, злые так бы все и делали по-своему: они бы ничего не боялись и становились бы все хуже и хуже.
When we are struck at without a reason, we should strike back again very hard; I am sure we should-so hard as to teach the person who struck us never to do it again."	Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар - я уверена в этом, - и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас.
"You will change your mind, I hope, when you grow older: as yet you are but a little untaught girl."	- Я надеюсь, ты изменишь свою точку зрения, когда подрастешь; пока ты только маленькая, несмышленая девочка.
"But I feel this, Helen; I must dislike those who, whatever I do to please them, persist in disliking me; I must resist those who punish me unjustly. It is as natural as that I should love those who show me affection, or submit to punishment when I feel it is deserved."	- Но я так чувствую, Элен. Я должна ненавидеть тех, кто, несмотря на мои усилия угодить им, продолжает ненавидеть меня: это так же естественно, как любить того, кто к нам ласков, или подчиняться наказанию, когда оно заслужено.
"Heathens and savage tribes hold that doctrine, but Christians and civilised nations disown it."	- Не насилием можно победить ненависть и уж, конечно, не мщением загладить несправедливость.
"How? I don't understand."	- А чем же тогда?
"It is not violence that best overcomes hate-nor vengeance that most certainly heals injury."	- Почитай Новый завет и обрати внимание на то, что говорит Христос и как он поступает.
"What then?"	- Что же он говорит?
"Read the New Testament, and observe what Christ says, and how He acts; make His word your rule, and His conduct your example." "What does He say?" "Love your enemies; bless them that curse you; do good to them that hate you and despitefully use you."	- Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим и презирающим вас.
"Then I should love Mrs. Reed, which I cannot do; I should bless her son John, which is impossible."	- Тогда, значит, я должна была бы любить миссис Рид, - а я не могу!
In her turn, Helen Burns asked me to explain, and I proceeded forthwith to pour out, in my own way, the tale of my sufferings and resentments.	Я должна была бы благословлять ее сына Джона, - а это совершенно невозможно! Теперь Элен Бернс, в свою очередь, попросила меня рассказать о себе, и я рассказала ей всю повесть моих страданий и обид.
Bitter and truculent when excited, I spoke as I felt, without reserve or softening.	Я говорила так, как чувствовала, страстно и с горечью, ни о чем не умалчивая и ничего не смягчая.
Helen heard me patiently to the end: I expected she would then make a remark, but she said nothing.	Элен терпеливо дослушала меня до конца. Я ждала от нее какого-нибудь замечания, но она молчала.

"Well," I asked impatiently, "is not Mrs. Reed a hard-hearted, bad woman?"	- Ну что ж, - спросила я нетерпеливо, -разве миссис не жестокосердечная, дурная женщина?
"She has been unkind to you, no doubt; because you see, she dislikes your cast of character, as Miss Scatcherd does mine; but how minutely you remember all she has done and said to you!	- Она была жестокой к тебе, без сомнения, но, видимо, ей не нравился твой характер, как мисс Скетчерд не нравится мой. Удивительно, что ты помнишь до мелочей все ее слова, все обиды.
What a singularly deep impression her injustice seems to have made on your heart!	Как странно, что ее несправедливое отношение так глубоко запало тебе в душу!
No ill-usage so brands its record on my feelings.	На меня несправедливость не производит такого неизгладимого впечатления.
Would you not be happier if you tried to forget her severity, together with the passionate emotions it excited? Life appears to me too short to be spent in nursing animosity or registering wrongs. We are, and must be, one and all, burdened with faults in this world: but the time will soon come when, I trust, we shall put them off in putting off our corruptible bodies; when debasement and sin will fall from us with this cumbrous frame of flesh, and only the spark of the spirit will remain,-the impalpable principle of light and thought, pure as when it left the Creator to inspire the creature: whence it came it will return; perhaps again to be communicated to some being higher than man-perhaps to pass through gradations of glory, from the pale human soul to brighten to the seraph! Surely it will never, on the contrary, be suffered to degenerate from man to fiend? No; I cannot believe that: I hold another creed: which no one ever taught me, and which I seldom mention; but in which I delight, and to which I cling: for it extends hope to alname = "note" it makes Eternity a rest-a mighty home, not a terror and an abyss. Besides, with this creed, I can so clearly distinguish between the criminal and his crime; I can so sincerely forgive the first while I abhor the last: with this creed revenge never worries my heart, degradation never too deeply disgusts me, injustice never crushes me too low: I live in calm, looking to the end."	Разве ты не чувствовала бы себя счастливее, если бы постаралась забыть и ее суровость и то негодование, которое она в тебе вызвала?
Helen's head, always drooping, sank a little lower as she finished this sentence.	Элен сказала это, и ее голова, и без того всегда слегка склоненная, опустилась еще ниже.
I saw by her look she wished no longer to talk to me, but rather to converse with her own thoughts.	Я видела, что ей не хочется продолжать разговор и что она предпочитает остаться наедине со своими мыслями.
She was not allowed much time for meditation: a monitor, a great rough girl, presently came up, exclaiming in a strong Cumberland accent-	Однако ей не дали времени на размышление: к ней подошла одна из старших, рослая грубоватая девушка, и заявила с резким кемберлендским акцентом:

"Helen Burns, if you don't go and put your drawer in order, and fold up your work this minute, I'll tell Miss Scatcherd to come and look at it!"	- Элен Бернс, если ты сейчас же не приведешь в порядок свой ящик в комоде и не сложишь рукоделие, я позову мисс Скетчерд и покажу ей, что у тебя делается!
Helen sighed as her reverie fled, and getting up, obeyed the monitor without reply as without delay. CHAPTER VII	Элен очнулась от грез, она вздохнула, встала и пошла выполнять приказание старшей, не медля и не прекословя. Глава VII
My first quarter at Lowood seemed an age; and not the golden age either; it comprised an irksome struggle with difficulties in habituating myself to new rules and unwonted tasks.	Первые три месяца в Ловуде показались мне веком, и отнюдь не золотым. Я с трудом привыкала к новым правилам и обязанностям.
The fear of failure in these points harassed me worse than the physical hardships of my lot; though these were no trifles.	Страх, что я не справлюсь, мучил меня больше, чем выпавшие на мою долю физические лишения, хотя переносить их было тоже нелегко.
During January, February, and part of March, the deep snows, and, after their melting, the almost impassable roads, prevented our stirring beyond the garden walls, except to go to church; but within these limits we had to pass an hour every day in the open air.	В течение января, февраля и части марта -сначала из-за глубоких снегов, а затем, после их таяния, из-за весенней распутицы - наши прогулки ограничивались садом; исключением являлось лишь путешествие в церковь, но в саду мы должны были проводить ежедневно час, чтобы дышать свежим воздухом.
Our clothing was insufficient to protect us from the severe cold: we had no boots, the snow got into our shoes and melted there: our ungloved hands became numbed and covered with chilblains, as were our feet: I remember well the distracting irritation I endured from this cause every evening, when my feet inflamed; and the torture of thrusting the swelled, raw, and stiff toes into my shoes in the morning.	Убогая одежда не могла защитить нас от резкого холода; у нас не было подходящей обуви, снег набивался в башмаки и таял там; руки без перчаток вечно зябли и покрывались цыпками. Я помню, как нестерпимо зудели по вечерам мои опухшие ноги, и те муки, которые я испытывала утром, всовывая их, израненные и онемевшие, в башмаки.
Then the scanty supply of food was distressing: with the keen appetites of growing children, we had scarcely sufficient to keep alive a delicate invalid.	Доводила нас до отчаяния и крайняя скудость пищи; у нас был здоровый аппетит растущих детей, а получали мы едва ли достаточно, чтобы поддержать жизнь больного, дышащего на ладан.
From this deficiency of nourishment resulted an abuse, which pressed hardly on the younger pupils: whenever the famished great girls had an opportunity, they would coax or menace the little ones out of their portion.	Особенно страдали от недостатка пищи младшие воспитанницы. Взрослые девушки, изголодавшись, пользовались каждым случаем, чтобы лаской или угрозой выманить у младших их порцию.
Many a time I have shared between two claimants the precious morsel of brown bread distributed at tea-time; and after relinquishing to a third half the contents of my mug of coffee, I have swallowed the remainder with an accompaniment of secret tears, forced from me by the exigency of hunger.	Сколько раз приходилось мне делить между двумя претендентками драгоценный кусочек серого хлеба, который мы получали в пять часов! Отдав третьей претендентке по крайней мере половину моего кофе, я проглатывала остаток вместе с тайными слезами, вызванными мучительным голодом.
Sundays were dreary days in that wintry season.	В эти зимние месяцы особенно унылы бывали воскресенья.
We had to walk two miles to Brocklebridge Church, where our patron officiated.	Нам приходилось плестись за две мили в брокльбриджскую церковь, где служил наш патрон.

We set out cold, we arrived at church colder: during the morning service we became almost paralysed.	Выходили мы уже озябшие, а до места добирались совершенно окоченевшие: во время утренней службы руки и ноги у нас немели от стужи.
It was too far to return to dinner, and an allowance of cold meat and bread, in the same penurious proportion observed in our ordinary meals, was served round between the services.	Возвращаться домой обедать было слишком далеко, и мы получали между двумя службами такую же крошечную порцию мяса и хлеба, какая нам полагалась за обедом.
At the close of the afternoon service we returned by an exposed and hilly road, where the bitter winter wind, blowing over a range of snowy summits to the north, almost flayed the skin from our faces.	По окончании вечерней службы мы возвращались домой открытой холмистой дорогой; резкий ветер дул с севера, с заснеженных холмов и буквально обжигал нам лицо.
I can remember Miss Temple walking lightly and rapidly along our drooping line, her plaid cloak, which the frosty wind fluttered, gathered close about her, and encouraging us, by precept and example, to keep up our spirits, and march forward, as she said, "like stalwart soldiers."	Я вспоминаю, как мисс Темпль быстро и легко шагала вдоль нашей унылой вереницы, плотно завернувшись в свой шотландский плащ, полы которого трепал ветер, и ободряла нас словом и примером, призывая идти вперед, подобно "храбрым солдатам".
The other teachers, poor things, were generally themselves too much dejected to attempt the task of cheering others.	Другие учительницы, бедняжки, были обычно слишком угнетены, чтобы поддерживать нас.
How we longed for the light and heat of a blazing fire when we got back!	Как мечтали мы, возвращаясь, о свете и тепле яркого камина!
But, to the little ones at least, this was denied: each hearth in the schoolroom was immediately surrounded by a double row of great girls, and behind them the younger children crouched in groups, wrapping their starved arms in their pinafores.	Но малышам и в этом было отказано: перед обоими каминами немедленно выстраивался двойной ряд взрослых девушек, а позади них, присев на корточки, жались друг к другу малыши, пряча иззябшие руки под передники.
A little solace came at tea-time, in the shape of a double ration of bread-a whole, instead of a half, slice-with the delicious addition of a thin scrape of butter: it was the hebdomadal treat to which we all looked forward from Sabbath to Sabbath.	Небольшим утешением являлся чай, во время которого полагалась двойная порция хлеба - то есть целый ломоть вместо половины - и, кроме того, восхитительная добавка в виде тончайшего слоя масла. Мы мечтали об этом удовольствии от воскресенья до воскресенья.
I generally contrived to reserve a moiety of this bounteous repast for myself; but the remainder I was invariably obliged to part with.	Обычно мне удавалось сохранить для себя лишь половину этого роскошного угощения, остальное я неизменно должна была отдавать.
The Sunday evening was spent in repeating, by heart, the Church Catechism, and the fifth, sixth, and seventh chapters of St. Matthew; and in listening to a long sermon, read by Miss Miller, whose irrepressible yawns attested her weariness.	В воскресенье вечером мы обычно читали наизусть отрывки из катехизиса, а также V, VI и VII главы от Матфея и слушали длинную проповедь, которую нам читала мисс Миллер; она судорожно зевала, не скрывая утомления.
A frequent interlude of these performances was the enactment of the part of Eutychus by some half-dozen of little girls, who, overpowered with sleep, would fall down, if not out of the third loft, yet off the fourth form, and be taken up half dead.	Сон настолько овладевал младшими девочками, что они валились со своих скамеек и их поднимали полумертвыми от усталости.
The remedy was, to thrust them forward into the centre of the schoolroom, and oblige them to stand there till the sermon was finished.	Помогало одно: бедняжек выталкивали на середину комнаты и заставляли стоя дослушать проповедь до конца.

Sometimes their feet failed them, and they sank together in a heap; they were then propped up with the monitors' high stools.	Иногда ноги у них подкашивались, и они, обессилев, опускались на пол; тогда старшие девочки подпирали их высокими стульями.
I have not yet alluded to the visits of Mr. Brocklehurst; and indeed that gentleman was from home during the greater part of the first month after my arrival; perhaps prolonging his stay with his friend the archdeacon: his absence was a relief to me.	Я еще ни разу не упомянула о посещениях мистера Брокльхерста. Надо сказать, что этот джентльмен отсутствовал почти весь первый месяц моего пребывания в Ловуде; может быть, он продолжал гостить у своего друга викария. Во всяком случае, в его отсутствие я была спокойна.
I need not say that I had my own reasons for dreading his coming: but come he did at last.	Мне незачем говорить о том, почему я так боялась его. Но в конце концов он явился.
One afternoon (I had then been three weeks at Lowood), as I was sitting with a slate in my hand, puzzling over a sum in long division, my eyes, raised in abstraction to the window, caught sight of a figure just passing: I recognised almost instinctively that gaunt outline; and when, two minutes after, all the school, teachers included, rose en masse, it was not necessary for me to look up in order to ascertain whose entrance they thus greeted.	Однажды, после обеда (я находилась в Ловуде уже свыше трех недель), я сидела, держа в руках аспидную доску, и размышляла над трудным примером на деление, как вдруг, рассеянно подняв глаза, я увидела, что мимо окна прошла какая-то фигура. Я почти инстинктивно узнала этот тощий силуэт; и когда две минуты спустя вся школа, включая и преподавательниц, поднялась en masse [как один человек (фр.)], мне незачем было искать глазами того, кого так приветствовали.
A long stride measured the schoolroom, and presently beside Miss Temple, who herself had risen, stood the same black column which had frowned on me so ominously from the hearthrug of Gateshead.	Кто-то большими шагами прошел через классную комнату, и возле мисс Темпль - она тоже поднялась - вырос тот самый черный столб, который так грозно взирал на меня, стоя на предкаминном коврике в Гейтсхэде.
I now glanced sideways at this piece of architecture.	Я пугливо покосилась на него.
Yes, I was right: it was Mr. Brocklehurst, buttoned up in a surtout, and looking longer, narrower, and more rigid than ever.	Да, я не ошиблась: это был мистер Брокльхерст, в застегнутом на все пуговицы пальто, еще больше подчеркивавшем его рост и худобу.
I had my own reasons for being dismayed at this apparition; too well I remembered the perfidious hints given by Mrs. Reed about my disposition, &c.; the promise pledged by Mr. Brocklehurst to apprise Miss Temple and the teachers of my vicious nature.	У меня были свои причины опасаться его приезда: я слишком хорошо помнила ехидные намеки, которые ему делала миссис Рид по поводу моего характера, а также обещание мистера Брокльхерста поставить мисс Темпль и других учительниц в известность относительно порочности моей натуры.
All along I had been dreading the fulfilment of this promise,-I had been looking out daily for the "Coming Man," whose information respecting my past life and conversation was to brand me as a bad child for ever: now there he was.	Все это время я с ужасом вспоминала его угрозу и каждый день с трепетом ждала этого человека, сообщение которого о моей прошлой жизни должно было навеки заклеймить меня как дурную девочку. И вот теперь он был здесь.
He stood at Miss Temple's side; he was speaking low in her ear: I did not doubt he was making disclosures of my villainy; and I watched her eye with painful anxiety, expecting every moment to see its dark orb turn on me a glance of repugnance and contempt.	Он стоял возле мисс Темпль и что-то тихонько говорил ей на ухо. Я нисколько не сомневалась, что он рассказывает ей, какая я испорченная, и с мукой следила за ее взглядом, ожидая каждую минуту, что ее черные глаза обратятся на меня с отвращением и гневом.

I listened too; and as I happened to be seated quite at the top of the room, I caught most of what he said: its import relieved me from immediate apprehension.	Я старалась вслушаться в его шепот, и так как сидела тут же неподалеку, то мне удалось разобрать большую часть того, что он говорил. То, что я услышала, на несколько мгновений вернуло мне спокойствие.
"I suppose, Miss Temple, the thread I bought at Lowton will do; it struck me that it would be just of the quality for the calico chemises, and I sorted the needles to match.	- Я полагаю, мисс Темпль, что нитки, которые я закупил в Лоутоне, можно пустить в дело, они пригодятся для коленкоровых рубашек, и я подобрал к ним иголки.
You may tell Miss Smith that I forgot to make a memorandum of the darning needles, but she shall have some papers sent in next week; and she is not, on any account, to give out more than one at a time to each pupiname = "note" if they have more, they are apt to be careless and lose them.	Пожалуйста, не забудьте сказать мисс Смит, что я не записал штопальные иголки, но ей на той неделе пришлют несколько пачек; и, пожалуйста, чтобы она ни в каком случае не выдавала каждой ученице больше чем по одной: если давать им по нескольку, они будут небрежничать и растеряют все.
And, O ma'am! I wish the woollen stockings were better looked to!-when I was here last, I went into the kitchen-garden and examined the clothes drying on the line; there was a quantity of black hose in a very bad state of repair: from the size of the holes in them I was sure they had not been well mended from time to time."	И потом, сударыня, я хотел бы, чтобы с шерстяными чулками обращались поаккуратнее. Когда я здесь был в последний раз, я пошел на огород и осмотрел белье, висевшее на веревках; там было много очень худо заштопанных чулок: дыры на них доказывают, что они чинятся редко и небрежно.
He paused.	Он замолчал.
"Your directions shall be attended to, sir," said Miss Temple.	- Ваши указания будут исполнены, сэр, - ответила мисс Темпль.
"And, ma'am," he continued, "the laundress tells me some of the girls have two clean tuckers in the week: it is too much; the rules limit them to one."	- И потом, сударыня, - продолжал он, - прачка доложила мне, что вы разрешили некоторым воспитанницам переменить за неделю два раза рюшки на воротниках. Это слишком часто, -согласно правилам, они могут менять их только однажды.
"I think I can explain that circumstance, sir.	- Случай был вполне законный, сэр.
Agnes and Catherine Johnstone were invited to take tea with some friends at Lowton last Thursday, and I gave them leave to put on clean tuckers for the occasion."	Агнес и Катарина Джонстон в тот четверг получили приглашение на чашку чая к своим друзьям в Лоутон, и когда они уходили, я разрешила им переменить рюшки.
Mr. Brocklehurst nodded.	Мистер Брокльхерст кивнул.
"Well, for once it may pass; but please not to let the circumstance occur too often.	- Ну, один раз - куда ни шло! Но, пожалуйста, чтобы это не повторялось слишком часто.
And there is another thing which surprised me; I find, in settling accounts with the housekeeper, that a lunch, consisting of bread and cheese, has twice been served out to the girls during the past fortnight.	И потом есть еще одно обстоятельство, крайне меня удивившее: принимая отчет от экономки, я обнаружил, что за две недели воспитанницам был дважды выдан второй завтрак, состоявший из хлеба и сыра.
How is this?	Как это могло произойти?
I looked over the regulations, and I find no such meal as lunch mentioned.	Я еще раз пересмотрел устав и нашел, что там нет никакого упоминания о втором завтраке.

Who introduced this innovation? and by what authority?"	Кто ввел это новшество, кто его разрешил?
"I must be responsible for the circumstance, sir," replied Miss Temple: "the breakfast was so ill prepared that the pupils could not possibly eat it; and I dared not allow them to remain fasting till dinner-time."	- Это я распорядилась, сэр, - отозвалась мисс Темпль, - завтрак был так дурно приготовлен, что воспитанницы не могли его есть, а я не рискнула оставить их голодными до обеда.
"Madam, allow me an instant. You are aware that my plan in bringing up these girls is, not to accustom them to habits of luxury and indulgence, but to render them hardy, patient, self-denying.	- Разрешите мне, сударыня, заметить вам следующее: вы понимаете, что моя цель при воспитании этих девушек состоит в том, чтобы привить им выносливость, терпение и способность к самоотречению.
Should any little accidental disappointment of the appetite occur, such as the spoiling of a meal, the under or the over dressing of a dish, the incident ought not to be neutralised by replacing with something more delicate the comfort lost, thus pampering the body and obviating the aim of this institution; it ought to be improved to the spiritual edification of the pupils, by encouraging them to evince fortitude under temporary privation.	Если их и постигло маленькое разочарование в виде испорченного завтрака - какого-нибудь пересоленного или недосоленного блюда, то это испытание отнюдь не следовало смягчать, предлагая им взамен более вкусное кушанье; поступая так, вы просто тешите их плоть, а значит - извращаете в корне основную цель данного благотворительного заведения; наоборот, всякий такой случай дает нам лишний повод для того, чтобы укрепить дух воспитанниц, научить их мужественно переносить земные лишения.
A brief address on those occasions would not be mistimed, wherein a judicious instructor would take the opportunity of referring to the sufferings of the primitive Christians; to the torments of martyrs; to the exhortations of our blessed Lord Himself, calling upon His disciples to take up their cross and follow Him; to His warnings that man shall not live by bread alone, but by every word that proceedeth out of the mouth of God; to His divine consolations,	Очень уместна была бы небольшая речь; опытный воспитатель воспользовался бы таким поводом для того, чтобы упомянуть о страданиях первых христиан, о пытках, которые переносили мученики, и, наконец, о призыве господа нашего Иисуса Христа, предложившего своим ученикам взять свой крест и идти за ним; о его наставлениях, что не единым хлебом жив человек, но каждым словом, исходящим из уст божьих; о его божественном утешении:
"If ye suffer hunger or thirst for My sake, happy are ye."	"Если вы жаждете или страждете во имя мое, благо вам будет".
Oh, madam, when you put bread and cheese, instead of burnt porridge, into these children's mouths, you may indeed feed their vile bodies, but you little think how you starve their immortal souls!"	О сударыня, вложив хлеб и сыр вместо пригоревшей овсянки в уста этих детей, вы, может быть, и накормили их бренную плоть, но не подумали о том, какому голоду вы подвергли их бессмертные души!
Mr. Brocklehurst again paused-perhaps overcome by his feelings.	Мистер Брокльхерст снова сделал паузу, видимо взволнованный собственным красноречием.
Miss Temple had looked down when he first began to speak to her; but she now gazed straight before her, and her face, naturally pale as marble, appeared to be assuming also the coldness and fixity of that material; especially her mouth, closed as if it would have required a sculptor's chisel to open it, and her brow settled gradually into petrified severity.	Когда он заговорил, мисс Темпль опустила взор; теперь же она смотрела прямо перед собой, и ее лицо, и обычно-то бледное, постепенно становилось таким же холодным и неподвижным, как мрамор, и рот ее был сжат так, что, казалось, только резец скульптора может открыть его.

Meantime, Mr. Brocklehurst, standing on the hearth with his hands behind his back, majestically surveyed the whole school.	Тем временем мистер Брокльхерст, стоя возле камина с заложенными за спину руками, величественно рассматривал воспитанниц.
Suddenly his eye gave a blink, as if it had met something that either dazzled or shocked its pupil; turning, he said in more rapid accents than he had hitherto used-	Вдруг он заморгал, как будто ему что-то попало в глаз, и, обернувшись, сказал торопливее, чем говорил до сих пор:
"Miss Temple, Miss Temple, what-what is that girl with curled hair?	- Мисс Темпль, мисс Темпль, что это за девочка с кудрявыми волосами?
Red hair, ma'am, curled-curled all over?"	Рыжие волосы, сударыня, и кудрявые, вся голова кудрявая!
And extending his cane he pointed to the awful object, his hand shaking as he did so.	- И, подняв трость, он указал на ужаснувшую его воспитанницу, причем его рука дрожала.
"It is Julia Severn," replied Miss Temple, very quietly.	- Это Джулия Северн, - отозвалась мисс Темпль очень спокойно.
"Julia Severn, ma'am! And why has she, or any other, curled hair? Why, in defiance of every precept and principle of this house, does she conform to the world so openly-here in an evangelical, charitable establishment-as to wear her hair one mass of curls?"	- Джулия Северн или кто другой, сударыня, но по какому праву она разрешает себе ходить растрепой? Как смеет она так дерзко нарушать все правила и предписания этого дома, этого благочестивого заведения? Да у нее на голове целая шапка кудрей!
"Julia's hair curls naturally," returned Miss Temple, still more quietly.	- Волосы у Джулии вьются от природы, -ответила мисс Темпль еще спокойнее.
"Naturally!	- От природы!
Yes, but we are not to conform to nature; I wish these girls to be the children of Grace: and why that abundance?	Но мы не можем подчиняться природе, - я хочу, чтобы эти девочки стали детьми Милосердия; и потом, зачем такие космы?
I have again and again intimated that I desire the hair to be arranged closely, modestly, plainly.	Я повторял без конца мое требование, чтобы волосы были зачесаны скромно и гладко.
Miss Temple, that girl's hair must be cut off entirely; I will send a barber to-morrow: and I see others who have far too much of the excrescence-that tall girl, tell her to turn round.	Мисс Темпль, эту девушку надо остричь наголо. Завтра же у вас будет парикмахер! Я вижу, что и у других девушек волосы длиннее, чем полагается, - вон у той высокой; скажите ей, пусть повернется затылком.
Tell all the first form to rise up and direct their faces to the wall."	Пусть весь первый класс встанет и обернется лицом к стене.
Miss Temple passed her handkerchief over her lips, as if to smooth away the involuntary smile that curled them; she gave the order, however, and when the first class could take in what was required of them, they obeyed.	Мисс Темпль провела носовым платком по губам, словно стирая невольную улыбку. Однако она отдала приказание, и девушки, наконец поняв, что от них требуется, выполнили его.
Leaning a little back on my bench, I could see the looks and grimaces with which they commented on this manoeuvre: it was a pity Mr. Brocklehurst could not see them too; he would perhaps have felt that, whatever he might do with the outside of the cup and platter, the inside was further beyond his interference than he imagined.	Я слегка откинулась назад, и мне были видны с моей парты взгляды и гримасы, которыми они сопровождали этот маневр. Жаль, что мистер Брокльхерст не видел их: возможно, он тогда понял бы, что, сколько бы он ни трудился над внешней оболочкой, внутренний мир девочек был от него бесконечно далек.

He scrutinised the reverse of these living medals some five minutes, then pronounced sentence. These words fell like the knell of doom-	В течение пяти минут рассматривал он оборотную сторону этих живых медалей, затем изрек, - и слова его прозвучали как смертный приговор:
"All those top-knots must be cut off."	- А космы следует остричь!
Miss Temple seemed to remonstrate.	Мисс Темпль, видимо, что-то ему возразила.
"Madam," he pursued, "I have a Master to serve whose kingdom is not of this world: my mission is to mortify in these girls the lusts of the flesh; to teach them to clothe themselves with shame-facedness and sobriety, not with braided hair and costly apparel; and each of the young persons before us has a string of hair twisted in plaits which vanity itself might have woven; these, I repeat, must be cut off; think of the time wasted, of-"	- Сударыня, - продолжал он, - я служу владыке, царство которого не от мира сего. И моя миссия - умерщвлять в этих девушках вожделения плоти, научить их сохранять стыдливость и скромность, а не умащать свои волосы и рядиться в пышные одежды; каждая из этих молодых особ носит косы, и их, конечно, заплело тщеславие; всех их, повторяю я, нужно остричь... Вы только подумайте о том, сколько времени они теряют...
Mr. Brocklehurst was here interrupted: three other visitors, ladies, now entered the room.	Здесь мистера Брокльхерста прервали: в комнату вошли гости, это были три дамы.
They ought to have come a little sooner to have heard his lecture on dress, for they were splendidly attired in velvet, silk, and furs.	Им следовало бы прийти несколько раньше и выслушать его проповедь об одежде, ибо они были пышно разряжены в бархат, шелк и меха.
The two younger of the trio (fine girls of sixteen and seventeen) had grey beaver hats, then in fashion, shaded with ostrich plumes, and from under the brim of this graceful head-dress fell a profusion of light tresses, elaborately curled; the elder lady was enveloped in a costly velvet shawl, trimmed with ermine, and she wore a false front of French curls.	На двух молоденьких (красивые девушки лет шестнадцати-семнадцати) были входившие тогда в моду касторовые шляпки, украшенные страусовыми перьями, а из-под этих изящных головных уборов ниспадали на шею густые пряди тщательно завитых волос; пожилая дама куталась в дорогую бархатную шаль, обшитую горностаем, а на лбу у нее красовались фальшивые локоны.
These ladies were deferentially received by Miss Temple, as Mrs. and the Misses Brocklehurst, and conducted to seats of honour at the top of the room.	Это были барышни Брокльхерст с матерью; мисс Темпль встретила их и проводила на почетные места.
It seems they had come in the carriage with their reverend relative, and had been conducting a rummaging scrutiny of the room upstairs, while he transacted business with the housekeeper, questioned the laundress, and lectured the superintendent.	Они, видимо, приехали вместе с достоуважаемым мистером Брокльхерстом и производили в верхних комнатах самый тщательный обыск, пока он беседовал о делах с экономкой, выспрашивал прачку и поучал директрису.
They now proceeded to address divers remarks and reproofs to Miss Smith, who was charged with the care of the linen and the inspection of the dormitories: but I had no time to listen to what they said; other matters called off and enchanted my attention.	Теперь они обрушились со всевозможными упреками и замечаниями на мисс Смит, которой было поручено наблюдение за бельем и надзор за спальнями. Но у меня не было времени вслушиваться в то, что они говорят, - другое отвлекло и приковало мое внимание.

Hitherto, while gathering up the discourse of Mr. Brocklehurst and Miss Temple, I had not, at the same time, neglected precautions to secure my personal safety; which I thought would be effected, if I could only elude observation. To this end, I had sat well back on the form, and while seeming to be busy with my sum, had held my slate in such a manner as to conceal my face: I might have escaped notice, had not my treacherous slate somehow happened to slip from my hand, and falling with an obtrusive crash, directly drawn every eye upon me; I knew it was all over now, and, as I stooped to pick up the two fragments of slate, I rallied my forces for the worst.	Прислушиваясь к речам мистера Брокльхерста и мисс Темпль, я не забыла принять меры для собственной безопасности. Решив, что самое лучшее оставаться незамеченной, я притворилась чрезвычайно углубленной в свою задачу и держала доску так, чтобы заслонить ею лицо. Может быть, меня и не заметили бы, но моя доска вдруг выскользнула у меня из рук и упала на пол, - раздался ужасный, предательский треск. Все взоры обратились ко мне; теперь я знала, что все погибло, и, наклонившись, чтобы подобрать осколки доски, приготовилась к худшему.
It came.	Оно не замедлило разразиться.
"A careless girl!" said Mr. Brocklehurst, and immediately after-"It is the new pupil, I perceive."	- Какая неосторожная девочка! - сказал мистер Брокльхерст и сейчас же добавил: - Кстати - это новая воспитанница.
And before I could draw breath, "I must not forget I have a word to say respecting her."	- Я не успела перевести дыхание, как он уже продолжал: - Я должен сказать по поводу нее несколько слов.
Then aloud: how loud it seemed to me! "Let the child who broke her slate come forward!"	- Затем, возвысив голос, - каким громким он показался мне! - заявил: - Пусть девочка, разбившая доску, выйдет вперед.
Of my own accord I could not have stirred; I was paralysed: but the two great girls who sit on each side of me, set me on my legs and pushed me towards the dread judge, and then Miss Temple gently assisted me to his very feet, and I caught her whispered counsel-	Своими силами я бы не могла подняться, все мои члены точно онемели; но две взрослые девушки, сидевшие по бокам, поставили меня на ноги и подтолкнули навстречу грозному судье, а мисс Темпль ласково подвела меня к нему и ободряюще шепнула:
"Don't be afraid, Jane, I saw it was an accident; you shall not be punished."	- Не бойся, Джен, я видела, что ты не нарочно; ты не будешь наказана.
The kind whisper went to my heart like a dagger.	Но этот ласковый шепот вонзился в мое сердце, как кинжал.
"Another minute, and she will despise me for a hypocrite," thought I; and an impulse of fury against Reed, Brocklehurst, and Co. bounded in my pulses at the conviction. I was no Helen Burns.	"Еще минута, и она будет считать меня низкой лицемеркой", - подумала я; и мое сердце забилось от приступа страшного гнева против таких людей, как господа Риды, Брокльхерсты и компания: я ведь не Элен Бернс.
"Fetch that stool," said Mr. Brocklehurst, pointing to a very high one from which a monitor had just risen: it was brought.	- Принесите вон тот стул, - сказал мистер Брокльхерст, указывая на очень высокий стул, с которого только что встала одна из старших девушек; стул был принесен.
"Place the child upon it."	- Поставьте на него эту девочку.
And I was placed there, by whom I don't know: I was in no condition to note particulars; I was only aware that they had hoisted me up to the height of Mr. Brocklehurst's nose, that he was within a yard of me, and that a spread of shot orange and purple silk pelisses and a cloud of silvery plumage extended and waved below me.	Кто-то поставил меня на стул. Кто, не помню: я ничего не сознавала; я только видела, что стою на одном уровне с носом мистера Брокльхерста и что этот нос в двух шагах от меня, а подо мною волнуются оранжевые и лиловые шелка и целое облако серебристых перьев.

Mr. Brocklehurst hemmed.	Мистер Брокльхерст пристально посмотрел на меня и откашлялся.
"Ladies," said he, turning to his family, "Miss Temple, teachers, and children, you all see this girl?"	- Сударыни, - сказал он, обращаясь к своему семейству, - мисс Темпль, наставницы и дети! Вы видите эту девочку?
Of course they did; for I felt their eyes directed like burning-glasses against my scorched skin.	Конечно, они видели; я чувствовала, что все глаза устремлены на меня, и они, точно зажигательные стекла, обжигают мою кожу.
"You see she is yet young; you observe she possesses the ordinary form of childhood; God has graciously given her the shape that He has given to all of us; no signal deformity points her out as a marked character.	- Смотрите, она еще молода и кажется обычным ребенком. Бог, по своему милосердию, дал ей ту же оболочку, какую он дал всем нам; она не отмечена никаким уродством.
Who would think that the Evil One had already found a servant and agent in her?	Кто мог бы предположить, что отец зла уже нашел в ней слугу и помощника?
Yet such, I grieve to say, is the case."	Однако, к моему прискорбию, я должен сказать, что это так.
A pause-in which I began to steady the palsy of my nerves, and to feel that the Rubicon was passed; and that the trial, no longer to be shirked, must be firmly sustained.	Наступила пауза, во время которой я почувствовала, что мне уже удается сдержать дрожь, сотрясавшую все мои члены: ведь так или иначе суда не избежать, а испытание нужно вынести с твердостью.
"My dear children," pursued the black marble clergyman, with pathos, "this is a sad, a melancholy occasion; for it becomes my duty to warn you, that this girl, who might be one of God's own lambs, is a little castaway: not a member of the true flock, but evidently an interloper and an alien.	- Дорогие дети! - продолжал с пафосом проповедник. - Это печальный, это горестный случай! Но мой долг предупредить вас, ибо девочка, которая могла бы быть одной из смиренных овец господних на самом деле -отверженная, это не член верного стада, она втерлась в него. Она - враг.
You must be on your guard against her; you must shun her example; if necessary, avoid her company, exclude her from your sports, and shut her out from your converse.	Берегитесь ее, остерегайтесь следовать ее примеру; если нужно - избегайте ее общества, исключите ее из ваших игр, держитесь от нее подальше.
Teachers, you must watch her: keep your eyes on her movements, weigh well her words, scrutinise her actions, punish her body to save her souname = "note" if, indeed, such salvation be possible, for (my tongue falters while I tell it) this girl, this child, the native of a Christian land, worse than many a little heathen who says its prayers to Brahma and kneels before Juggernaut-this girl is-a liar!"	А вы, наставницы, следите за ней: наблюдайте за каждым ее движением, взвешивайте каждое слово, расследуйте каждый поступок, наказывайте плоть, чтобы спасти душу, - если только спасение возможно, ибо это дитя (мой язык едва мне повинуется), этот ребенок, родившийся в христианской стране, хуже любой маленькой язычницы, которая молится Браме и стоит на коленях перед Джаганатом... Эта девочка - лгунья!
Now came a pause of ten minutes, during which I, by this time in perfect possession of my wits, observed all the female Brocklehursts produce their pocket-handkerchiefs and apply them to their optics, while the elderly lady swayed herself to and fro, and the two younger ones whispered,	Затем последовала десятиминутная пауза, в течение которой я, уже овладев собой, наблюдала, как вся женская половина семьи Брокльхерстов извлекла из карманов носовые платки и прижала их к глазам, причем мамаша качала головой, а обе барышни шептали:
"How shocking!"	"Какой ужас!"

Mr. Brocklehurst resumed.	Мистер Брокльхерст продолжал:
"This I learned from her benefactress; from the pious and charitable lady who adopted her in her orphan state, reared her as her own daughter, and whose kindness, whose generosity the unhappy girl repaid by an ingratitude so bad, so dreadful, that at last her excellent patroness was obliged to separate her from her own young ones, fearful lest her vicious example should contaminate their purity: she has sent her here to be healed, even as the Jews of old sent their diseased to the troubled pool of Bethesda; and, teachers, superintendent, I beg of you not to allow the waters to stagnate round her."	- Все это я узнал от ее благодетельницы, той благочестивой и милосердной дамы, которая удочерила ее, сироту, воспитала, как собственную дочь, и за чью доброту и великодушие этот злосчастный ребенок отплатил такой черной, такой жестокой неблагодарностью, что в конце концов ее добрейшая покровительница была вынуждена разлучить ее с собственными детьми, чтобы эта девочка своим порочным примером не осквернила их чистоту; она прислана сюда для исцеления, как в старину евреи посылали своих больных к озеру Вифезда. И вы, наставницы и директриса, прошу вас, - не давайте водам застаиваться и загнивать вокруг нее.
With this sublime conclusion, Mr. Brocklehurst adjusted the top button of his surtout, muttered something to his family, who rose, bowed to Miss Temple, and then all the great people sailed in state from the room.	После этого риторического заключения мистер Брокльхерст застегнул верхние пуговицы пальто и пробормотал что-то, обращаясь к своему семейству; дамы встали, поклонились мисс Темпль, и вот знатные гости выплыли из комнаты.
Turning at the door, my judge said-	Дойдя до двери и обернувшись, мой обличитель сказал:
"Let her stand half-an-hour longer on that stool, and let no one speak to her during the remainder of the day."	- Пусть она еще полчаса стоит на стуле. И пусть с ней сегодня никто не разговаривает.
There was I, then, mounted aloft; I, who had said I could not bear the shame of standing on my natural feet in the middle of the room, was now exposed to general view on a pedestal of infamy.	И вот я стояла на этом возвышении; еще несколько минут назад мне казалось постыдным стоять посреди комнаты, а теперь я была как бы пригвождена к позорному столбу.
What my sensations were no language can describe; but just as they all rose, stifling my breath and constricting my throat, a girl came up and passed me: in passing, she lifted her eyes.	Мои чувства трудно описать; но когда они нахлынули на меня, подступая к горлу и прерывая мое дыхание, одна из девочек встала и прошла мимо меня; на ходу она подняла на меня глаза.
What a strange light inspired them!	Какой странный свет был в них!
What an extraordinary sensation that ray sent through me!	Как пронизывал их лучистый взгляд!
How the new feeling bore me up!	Сколько новых, высоких чувств пробудилось во мне!
It was as if a martyr, a hero, had passed a slave or victim, and imparted strength in the transit.	Как будто мученик или герой, пройдя мимо рабы или обреченной жертвы, передал ей часть своей силы.
I mastered the rising hysteria, lifted up my head, and took a firm stand on the stool.	Я подавила подступавшие рыдания, подняла голову и решительно выпрямилась.

Helen Burns asked some slight question about her work of Miss Smith, was chidden for the triviality of the inquiry, returned to her place, and smiled at me as she again went by.	Элен Бернс, подойдя к мисс Смит, задала ей какой-то нелепый вопрос относительно своей работы, выслушала замечание по поводу неуместности этого вопроса и тут же вернулась на место; но, снова проходя мимо меня, она мне улыбнулась.
What a smile!	Какая это была улыбка!
I remember it now, and I know that it was the effluence of fine intellect, of true courage; it lit up her marked lineaments, her thin face, her sunken grey eye, like a reflection from the aspect of an angel. Yet at that moment Helen Burns wore on her arm "the untidy badge;" scarcely an hour ago I had heard her condemned by Miss Scatcherd to a dinner of bread and water on the morrow because she had blotted an exercise in copying it out.	Теперь-то я понимаю, что в этой улыбке отразился ее незаурядный ум и высокое мужество; улыбка преобразила ее резкие черты -худенькое личико, запавшие серые глаза, и на них лег отблеск какой-то ангельской доброты, хотя в это самое время на руке Элен Бернс красовалась "повязка неряхи" и всего лишь час тому назад я слышала, как мисс Скетчерд отчитывала ее, обещая посадить на хлеб и воду за то, что Элен, переписывая упражнение, закапала его чернилами.
Such is the imperfect nature of man! such spots are there on the disc of the clearest planet; and eyes like Miss Scatcherd's can only see those minute defects, and are blind to the full brightness of the orb. CHAPTER VIII	Таково несовершенство человеческой природы! Ведь и на солнце есть пятна, но глаза людей, подобных мисс Скетчерд, способны видеть только мелкие изъяны и слепы к яркому блеску небесных светил. Глава VIII
Ere the half-hour ended, five o'clock struck; school was dismissed, and all were gone into the refectory to tea.	Полчаса еще не успели истечь, как часы пробили пять; воспитанницы были отпущены и пошли в столовую пить чай.
I now ventured to descend: it was deep dusk; I retired into a corner and sat down on the floor.	Тогда я осмелилась слезть со стула. В комнате царил глубокий сумрак. Я забилась в уголок и села на пол.
The spell by which I had been so far supported began to dissolve; reaction took place, and soon, so overwhelming was the grief that seized me, I sank prostrate with my face to the ground.	Та волшебная сила, которая до сих пор поддерживала меня, стала иссякать, наступила реакция, и охватившая меня скорбь была так непреодолима, что я упала ниц и зарыдала.
Now I wept: Helen Burns was not here; nothing sustained me; left to myself I abandoned myself, and my tears watered the boards.	Элен Бернс уже не было подле меня, ничто меня не поддерживало; предоставленная самой себе, я дала волю слезам, и они оросили доски пола, на которых я лежала.
I had meant to be so good, and to do so much at Lowood: to make so many friends, to earn respect and win affection.	Я так старалась быть послушной, я хотела так много сделать в Ловуде: найти друзей, заслужить уважение и любовь!

Already I had made visible progress: that very morning I had reached the head of my class; Miss Miller had praised me warmly; Miss Temple had smiled approbation; she had promised to teach me drawing, and to let me learn French, if I continued to make similar improvement two months longer: and then I was well received by my fellow-pupils; treated as an equal by those of my own age, and not molested by any; now, here I lay again crushed and trodden on; and could I ever rise more?	И я уже достигла известных успехов: как раз в это утро я была переведена в число первых учениц; мисс Миллер похвалила меня; мисс Темпль одобрительно улыбнулась, она обещала заняться со мной рисованием и дать мне возможность изучать французский язык, если я в течение двух ближайших месяцев буду делать такие же успехи. Мои соученицы относились ко мне благожелательно, сверстницы обращались, как с равной, и никто не оскорблял меня. И вот я лежала здесь, растоптанная и опозоренная! Удастся ли мне когда-нибудь подняться?
"Never," I thought; and ardently I wished to die.	"Никогда!" - решила я и страстно пожелала себе смерти.
While sobbing out this wish in broken accents, some one approached: I started up-again Helen Burns was near me; the fading fires just showed her coming up the long, vacant room; she brought my coffee and bread.	В то время как я, рыдая, бормотала это пожелание, кто-то приблизился ко мне. Я подняла голову, - снова возле меня была Элен Бернс, в этой длинной пустой комнате угасающий свет камина смутно озарил ее фигурку.
"Come, eat something," she said; but I put both away from me, feeling as if a drop or a crumb would have choked me in my present condition.	Она принесла мне кофе и хлеба. - Ну-ка, поешь немного, - сказала она. Но я отодвинула от себя и хлеб и кофе: мне казалось, что я подавлюсь первым же глотком и первой крошкой хлеба.
Helen regarded me, probably with surprise: I could not now abate my agitation, though I tried hard; I continued to weep aloud.	Элен, вероятно, смотрела на меня с удивлением; я никак не могла овладеть собой, сколько ни старалась, и продолжала громко рыдать.
She sat down on the ground near me, embraced her knees with her arms, and rested her head upon them; in that attitude she remained silent as an Indian.	Тогда она села рядом со мной на пол, охватила колени руками и положила на них голову. В таком положении она просидела долго, безмолвная, как изваяние.
I was the first who spoke-	Я первая заговорила:
"Helen, why do you stay with a girl whom everybody believes to be a liar?"	- Элен, Элен, как ты можешь сидеть с девочкой, которую все считают лгуньей?
"Everybody, Jane?	- Неправда, Джен!
Why, there are only eighty people who have heard you called so, and the world contains hundreds of millions."	Только восемьдесят человек слышали, что тебя так назвали. А в мире сотни миллионов людей.
"But what have I to do with millions?	- Но какое мне дело до миллионов?
The eighty, I know, despise me."	Те восемьдесят, которых я знаю, презирают меня.
"Jane, you are mistaken: probably not one in the school either despises or dislikes you: many, I am sure, pity you much."	- Джен, ты, право же, ошибаешься: наверно, никто в нашей школе не презирает и не ненавидит тебя; наоборот, я уверена, что многие тебя очень жалеют.
"How can they pity me after what Mr. Brocklehurst has said?"	- Как они могут жалеть меня после того, что сказал мистер Брокльхерст?

"Mr. Brocklehurst is not a god: nor is he even a great and admired man: he is little liked here; he never took steps to make himself liked.	- Мистер Брокльхерст не бог; он даже не почтенный, всеми уважаемый человек. Здесь его не любят, да он ничего и не сделал, чтобы заслужить любовь.
Had he treated you as an especial favourite, you would have found enemies, declared or covert, all around you; as it is, the greater number would offer you sympathy if they dared.	Вот если бы он обращался с тобой, как со своей любимицей, тогда у тебя нашлось бы много врагов, и явных и тайных; но ведь это не так, и большинство девочек, наверно, охотно посочувствовали бы тебе, если бы только смели.
Teachers and pupils may look coldly on you for a day or two, but friendly feelings are concealed in their hearts; and if you persevere in doing well, these feelings will ere long appear so much the more evidently for their temporary suppression.	Может быть, учительницы и старшие день-два будут к тебе холоднее, но в душе они расположены к тебе; старайся по-прежнему хорошо вести себя, и эти чувства проявятся тем сильнее, чем больше они были скрыты.
Besides, Jane"-she paused.	Кроме того, Джен... - Она остановилась.
"Well, Helen?" said I, putting my hand into hers: she chafed my fingers gently to warm them, and went on-	- Ну что, Элен? - сказала я, взяв ее за руку. Она нежно стала растирать мои пальцы, чтобы согреть их, и продолжала:
"If all the world hated you, and believed you wicked, while your own conscience approved you, and absolved you from guilt, you would not be without friends."	- Если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя дурной, но ты чиста перед собственной совестью, ты всегда найдешь друзей.
"No; I know I should think well of myself; but that is not enough: if others don't love me I would rather die than live-I cannot bear to be solitary and hated, Helen.	- Да, Элен! Я понимаю, главное - знать, что я не виновата; но этого недостаточно: если никто не будет любить меня, лучше мне умереть. Я не вынесу одиночества и ненависти, Элен.
Look here; to gain some real affection from you, or Miss Temple, or any other whom I truly love, I would willingly submit to have the bone of my arm broken, or to let a bull toss me, or to stand behind a kicking horse, and let it dash its hoof at my chest-"	Чтобы заслужить любовь твою, или мисс Темпль, или еще кого-нибудь, кого я действительно люблю, я согласилась бы, чтобы мне сломали руку или бык забодал меня. Я охотно бы стала позади брыкающейся лошади, чтобы она ударила меня копытом в грудь...
"Hush, Jane! you think too much of the love of human beings; you are too impulsive, too vehement; the sovereign hand that created your frame, and put life into it, has provided you with other resources than your feeble self, or than creatures feeble as you.	- Успокойся, Джен! Ты слишком заботишься о любви окружающих. Ты слишком горячо все принимаешь к сердцу. Творец, создавший твое тело и вдохнувший в него жизнь, дал тебе более твердую опору, чем твое слабое "я" или чем подобные тебе слабые создания.

Besides this earth, and besides the race of men, there is an invisible world and a kingdom of spirits: that world is round us, for it is everywhere; and those spirits watch us, for they are commissioned to guard us; and if we were dying in pain and shame, if scorn smote us on all sides, and hatred crushed us, angels see our tortures, recognise our innocence (if innocent we be: as I know you are of this charge which Mr. Brocklehurst has weakly and pompously repeated at second-hand from Mrs. Reed; for I read a sincere nature in your ardent eyes and on your clear front), and God waits only the separation of spirit from flesh to crown us with a full reward.	Кроме нашей земли, кроме человеческого рода, существует незримый мир, царство духов. Этот мир окружает нас, он повсюду; и духи оберегают нас, их дело - стоять на страже; и хотя бы мы умирали от стыда и горя, хотя бы нас окружало презрение и ненависть угнетала бы нас, - ангелы видят наши мучения, они скажут, что мы не виноваты (если это действительно так; а я знаю, что ты невиновна и что низкое обвинение мистера Брокльхерста исходит от миссис Рид; сразу же увидела по твоим горящим глазам, по твоему чистому лбу, что у тебя правдивая душа). А бог только ждет, когда наш дух отделится от плоти, чтобы увенчать нас всей полнотою награды.
Why, then, should we ever sink overwhelmed with distress, when life is so soon over, and death is so certain an entrance to happiness-to glory?"	Зачем же поддаваться отчаянию, если жизнь недолга, а смерть - верный путь к счастью и свету?
I was silent; Helen had calmed me; but in the tranquillity she imparted there was an alloy of inexpressible sadness.	Я молчала. Элен успокоила меня, но в этом покое была какая-то неизъяснимая печаль.
I felt the impression of woe as she spoke, but I could not tell whence it came; and when, having done speaking, she breathed a little fast and coughed a short cough, I momentarily forgot my own sorrows to yield to a vague concern for her.	Я чувствовала веяние скорби в ее словах, но не могла понять, откуда эта скорбь. А когда она замолчала, ее дыхание стало учащенным и она закашлялась коротким, сухим кашлем, я мгновенно забыла о собственном горе, охваченная смутной тревогой за нее.
Resting my head on Helen's shoulder, I put my arms round her waist; she drew me to her, and we reposed in silence.	Положив голову на плечо Элен, я обняла ее; она привлекла меня к себе, и мы сидели молча.
We had not sat long thus, when another person came in.	Но это продолжалось недолго, ибо в комнате появился кто-то третий.
Some heavy clouds, swept from the sky by a rising wind, had left the moon bare; and her light, streaming in through a window near, shone full both on us and on the approaching figure, which we at once recognised as Miss Temple.	Ветер прогнал тяжелые тучи, и ярко засияла полная луна; ее луч, упав в одно из окон, осветил и нас и приближавшуюся к нам фигуру, в которой мы узнали мисс Темпль.
"I came on purpose to find you, Jane Eyre," said she; "I want you in my room; and as Helen Burns is with you, she may come too."	- Я ищу тебя, Джен Эйр, - сказала она, - я хочу, чтобы ты зашла ко мне в комнату; а раз здесь Элен Бернс, пусть зайдет и она.
We went; following the superintendent's guidance, we had to thread some intricate passages, and mount a staircase before we reached her apartment; it contained a good fire, and looked cheerful.	Мы встали и, следуя за нашей наставницей, прошли по лабиринту коридоров и поднялись по лестнице. В ее комнате ярко горел камин и было очень уютно.
Miss Temple told Helen Burns to be seated in a low arm-chair on one side of the hearth, and herself taking another, she called me to her side.	Мисс Темпль предложила Элен Бернс сесть в низенькое кресло у камина, а сама села в другое кресло и привлекла меня к себе.
"Is it all over?" she asked, looking down at my face.	- Ну что, все прошло? - спросила она, вглядываясь в мое лицо.
"Have you cried your grief away?"	- Ты утешилась наконец?

"I am afraid I never shall do that."	- Боюсь, что я никогда не утешусь.
"Why?"	- Отчего же?
"Because I have been wrongly accused; and you, ma'am, and everybody else, will now think me wicked."	- Оттого, что меня несправедливо обвинили; и вы, мисс Темпль, и все другие будут теперь считать, что я дурная.
"We shall think you what you prove yourself to be, my child.	- Мы будем считать тебя такой, какой ты себя покажешь, дитя мое.
Continue to act as a good girl, and you will satisfy us."	Продолжай вести себя хорошо, и мы будем довольны тобой.
"Shall I, Miss Temple?"	- Правда, мисс Темпль?
"You will," said she, passing her arm round me.	- Ну конечно, - сказала она, обняв меня одной рукой.
"And now tell me who is the lady whom Mr. Brocklehurst called your benefactress?"	- А теперь расскажи мне, кто эта дама, которую мистер Брокльхерст назвал твоей благодетельницей?
"Mrs. Reed, my uncle's wife.	- Это миссис Рид, жена моего дяди.
My uncle is dead, and he left me to her care."	Мой дядя умер и оставил меня на ее попечение.
"Did she not, then, adopt you of her own accord?"	- Значит, она удочерила тебя не по собственному желанию?
"No, ma'am; she was sorry to have to do it: but my uncle, as I have often heard the servants say, got her to promise before he died that she would always keep me."	- Нет, мисс Темпль, она очень этого не хотела, но я часто слышала от слуг, будто дядя перед смертью взял с нее обещание, что она всегда будет заботиться обо мне.
"Well now, Jane, you know, or at least I will tell you, that when a criminal is accused, he is always allowed to speak in his own defence. You have been charged with falsehood; defend yourself to me as well as you can.	- Ну, так вот, Джен. Ты знаешь, или во всяком случае должна знать, что когда на суде в чем-нибудь обвиняют человека, ему дают право защищаться.
Say whatever your memory suggests is true; but add nothing and exaggerate nothing."	Расскажи правдиво все, что ты помнишь; но ничего не прибавляй и не преувеличивай.
I resolved, in the depth of my heart, that I would be most moderate-most correct; and, having reflected a few minutes in order to arrange coherently what I had to say, I told her all the story of my sad childhood.	Я твердо решила, что буду как можно сдержанней, как можно справедливее, и, помолчав несколько минут, чтобы обдумать свои слова, рассказала ей печальную повесть моего детства.
Exhausted by emotion, my language was more subdued than it generally was when it developed that sad theme; and mindful of Helen's warnings against the indulgence of resentment, I infused into the narrative far less of gall and wormwood than ordinary.	Обессиленная предшествующими волнениями, я была в своем рассказе гораздо сдержаннее, чем обычно, когда касалась этой печальной темы, и, крепко памятуя предостережения Элен не поддаваться безудержной мстительности, вложила в свой рассказ гораздо меньше запальчивости и раздражения, чем обычно.
Thus restrained and simplified, it sounded more credible: I felt as I went on that Miss Temple fully believed me.	Будучи, таким образом, более сдержанным и простым, рассказ мой произвел более сильное впечатление: я чувствовала, что мисс Темпль верит мне до конца.

In the course of the tale I had mentioned Mr. Lloyd as having come to see me after the fit: for I never forgot the, to me, frightful episode of the red-room: in detailing which, my excitement was sure, in some degree, to break bounds; for nothing could soften in my recollection the spasm of agony which clutched my heart when Mrs. Reed spurned my wild supplication for pardon, and locked me a second time in the dark and haunted chamber.	Во время своего рассказа я упомянула имя мистера Ллойда, посетившего меня после припадка; я кажется, до самой смерти не могла бы забыть ужасный случай в красной комнате: боюсь, что при описании его мне не удалось сохранить хладнокровие, так как ничто не могло смягчить воспоминаний о том смертном страхе, который сжал мне сердце, когда миссис Рид отвергла мои горячие мольбы о прощении и вторично заперла меня в темной красной комнате наедине с призраком.
I had finished: Miss Temple regarded me a few minutes in silence; she then said-	Я кончила. Мисс Темпль некоторое время смотрела на меня в молчании. Затем она сказала:
"I know something of Mr. Lloyd; I shall write to him; if his reply agrees with your statement, you shall be publicly cleared from every imputation; to me, Jane, you are clear now."	- Я немного знаю мистера Ллойда. Я напишу ему. Если он подтвердит то, что ты рассказала, с тебя при всех будет снято обвинение; что касается меня, Джен, в моих глазах ты оправдана уже сейчас.
She kissed me, and still keeping me at her side (where I was well contented to stand, for I derived a child's pleasure from the contemplation of her face, her dress, her one or two ornaments, her white forehead, her clustered and shining curls, and beaming dark eyes), she proceeded to address Helen Burns.	Она поцеловала меня и, все еще не отпуская от себя (мне было очень хорошо возле нее, я испытывала детскую радость, глядя на ее лицо, на ее платье, на скромные украшения, на белый лоб с густыми шелковистыми кудрями и лучистые темные глаза), продолжала, обращаясь к Элен Бернс:
"How are you to-night, Helen?	- А ты как чувствуешь себя сегодня, Элен?
Have you coughed much to-day?"	Ты днем много кашляла?
"Not quite so much, I think, ma'am."	- Не так много, сударыня.
"And the pain in your chest?"	- А боль в груди?
"It is a little better."	- Она теперь слабее.
Miss Temple got up, took her hand and examined her pulse; then she returned to her own seat: as she resumed it, I heard her sigh low.	Мисс Темпль встала, взяла ее за руку, сосчитала пульс; затем опять опустилась в свое кресло; при этом я услышала, как она тихонько вздохнула.
She was pensive a few minutes, then rousing herself, she said cheerfully-	Несколько минут она была погружена в задумчивость, потом, овладев собой, весело сказала:
"But you two are my visitors to-night; I must treat you as such."	- Ну, сегодня вы мои гости, и я должна принимать вас, как гостей.
She rang her bell.	Она позвонила.
"Barbara," she said to the servant who answered it,	- Барбара, - сказала она вошедшей горничной, -я еще не пила чаю.
"I have not yet had tea; bring the tray and place cups for these two young ladies."	Принесите поднос и поставьте две чашки для этих двух молодых барышень.
And a tray was soon brought.	Поднос был принесен.

How pretty, to my eyes, did the china cups and bright teapot look, placed on the little round table near the fire!	Какими красивыми казались мне фарфоровые чашки и ярко начищенный чайник, стоявший на маленьком круглом столике возле камина.
How fragrant was the steam of the beverage, and the scent of the toast! of which, however, I, to my dismay (for I was beginning to be hungry) discerned only a very small portion: Miss Temple discerned it too.	Как благоухал горячий чай и поджаренный хлеб! Но, к сожалению (ибо я начинала испытывать голод), гренков оказалось очень мало. Мисс Темпль тоже обратила на это внимание.
"Barbara," said she, "can you not bring a little more bread and butter?	- Барбара, - сказала она, - не можете ли вы принести нам побольше хлеба с маслом?
There is not enough for three."	Здесь на троих не хватит.
Barbara went out: she returned soon-	Барбара вышла, но вскоре вернулась.
"Madam, Mrs. Harden says she has sent up the usual quantity."	- Сударыня, миссис Харден говорит, что она прислала обычную порцию.
Mrs. Harden, be it observed, was the housekeeper: a woman after Mr. Brocklehurst's own heart, made up of equal parts of whalebone and iron.	К сведению читателей, миссис Харден была экономка; эта женщина, которой мистер Брокльхерст весьма доверял, вся состояла из китового уса и железа.
"Oh, very well!" returned Miss Temple; "we must make it do, Barbara, I suppose."	- Ну, хорошо, - отозвалась мисс Темпль, - мы как-нибудь обойдемся, Барбара.
And as the girl withdrew she added, smiling, "Fortunately, I have it in my power to supply deficiencies for this once."	- И, когда девушка ушла, она пояснила улыбаясь:- К счастью, я могу добавить кое-что к этому скудному угощению.
Having invited Helen and me to approach the table, and placed before each of us a cup of tea with one delicious but thin morsel of toast, she got up, unlocked a drawer, and taking from it a parcel wrapped in paper, disclosed presently to our eyes a good-sized seed-cake.	Предложив мне и Элен сесть за стол, она поставила перед каждой из нас чашку чая с восхитительным, хотя и очень тоненьким кусочком поджаренного хлеба, а затем поднялась, отперла шкаф и вынула из него что-то завернутое в бумагу и оказавшееся большим сладким пирогом.
"I meant to give each of you some of this to take with you," said she, "but as there is so little toast, you must have it now," and she proceeded to cut slices with a generous hand.	- Я хотела дать вам это с собою, когда вы уйдете,- сказала она, - но так как хлеба мало, то вы получите его сейчас, - и она нарезала пирог большими кусками.
We feasted that evening as on nectar and ambrosia; and not the least delight of the entertainment was the smile of gratification with which our hostess regarded us, as we satisfied our famished appetites on the delicate fare she liberally supplied.	Нам казалось в этот вечер, что мы питаемся нектаром и амброзией; немалую радость доставляло нам и присутствие ласковой хозяйки, которая с улыбкой смотрела на то, как мы утоляли свой голод, наслаждаясь столь изысканным и щедрым угощением.
Tea over and the tray removed, she again summoned us to the fire; we sat one on each side of her, and now a conversation followed between her and Helen, which it was indeed a privilege to be admitted to hear.	Когда мы кончили чай и поднос был убран, она снова подозвала нас к камину; мы сели по обе стороны от нее, и затем между мисс Темпль и Элен начался разговор, присутствовать при котором оказалось для меня действительно большой честью.

Miss Temple had always something of serenity in her air, of state in her mien, of refined propriety in her language, which precluded deviation into the ardent, the excited, the eager: something which chastened the pleasure of those who looked on her and listened to her, by a controlling sense of awe; and such was my feeling now: but as to Helen Burns, I was struck with wonder.	На всем облике мисс Темпль лежал отпечаток внутреннего покоя, ее черты выражали возвышенное благородство, она говорила неторопливо и с достоинством, исключавшим всякую несдержанность, порывистость, горячность; в ней было что-то, внушавшее тем, кто смотрел на нее и слушал се, чистую радость и чувство благоговейного почитания; таковы и сейчас были мои ощущения. Что касается Элен Бернс, то я не могла надивиться на нее.
The refreshing meal, the brilliant fire, the presence and kindness of her beloved instructress, or, perhaps, more than all these, something in her own unique mind, had roused her powers within her.	Быть может, вкусный чай, яркое пламя камина, присутствие и ласка ее обожаемой наставницы были тому причиной, а может быть, оказались еще неизвестные мне черты ее своеобразной натуры, но в ней точно пробудились какие-то новые силы.
They woke, they kindled: first, they glowed in the bright tint of her cheek, which till this hour I had never seen but pale and bloodless; then they shone in the liquid lustre of her eyes, which had suddenly acquired a beauty more singular than that of Miss Temple's-a beauty neither of fine colour nor long eyelash, nor pencilled brow, but of meaning, of movement, of radiance.	Ее всегда бледные и бескровные щеки окрасились ярким румянцем, а глаза засияли влажным блеском, что придало им вдруг необычайную красоту, и они казались теперь красивее, чем глаза мисс Темпль, но поражал не их яркий блеск, не длинные ресницы и словно нарисованные брови - красота этих глаз была вся в их выражении, живости, сиянии.
Then her soul sat on her lips, and language flowed, from what source I cannot tell. Has a girl of fourteen a heart large enough, vigorous enough, to hold the swelling spring of pure, full, fervid eloquence?	И вот сердце заговорило ее устами, и ее речь полилась из неведомых мне глубин, - ибо как может четырнадцатилетняя девочка иметь душу, достаточно сильную, чтобы из нее бил родник чистого, всеобъемлющего и пламенного красноречия?
Such was the characteristic of Helen's discourse on that, to me, memorable evening; her spirit seemed hastening to live within a very brief span as much as many live during a protracted existence.	А именно такими казались мне рассуждения Элен в тот знаменательный вечер; словно ее дух стремился пережить в несколько часов все то, что у многих растягивается на целую долгую жизнь.
They conversed of things I had never heard of; of nations and times past; of countries far away; of secrets of nature discovered or guessed at: they spoke of books: how many they had read!	Они беседовали о предметах, о которых я никогда не слышала: о канувших в вечность временах и народах, о дальних странах, об уже открытых или едва подслушанных тайнах природы; они говорили о книгах. И сколько же книг они успели прочесть!
What stores of knowledge they possessed!	Какими сокровищами знаний они владели!
Then they seemed so familiar with French names and French authors: but my amazement reached its climax when Miss Temple asked Helen if she sometimes snatched a moment to recall the Latin her father had taught her, and taking a book from a shelf, bade her read and construe a page of Virgil; and Helen obeyed, my organ of veneration expanding at every sounding line.	И как хорошо они, видимо, знали Францию и французских писателей! Однако мое изумление достигло предела, когда мисс Темпль спросила Элен, не пытается ли она в свободную минуту вспомнить латынь, которой ее учил отец, и затем, взяв с полки книгу, предложила ей перевести страничку Вергилия; девочка выполнила ее просьбу, и мое благоговение росло с каждым прочитанным стихом.

She had scarcely finished ere the bell announced bedtime! no delay could be admitted; Miss Temple embraced us both, saying, as she drew us to her heart-	Едва она успела кончить, как прозвонил звонок, возвещая о том, что настало время ложиться спать. Медлить было нельзя. Мисс Темпль обняла нас обеих и, прижав к своему сердцу, сказала:
"God bless you, my children!"	- Бог да благословит вас, дети!
Helen she held a little longer than me: she let her go more reluctantly; it was Helen her eye followed to the door; it was for her she a second time breathed a sad sigh; for her she wiped a tear from her cheek.	Она задержала мою подругу в своих объятиях чуть дольше, чем меня, и отпустила ее с большой неохотой; за Элен, а не за мною следили ее глаза, когда мы шли к двери, о ней она второй раз тяжело вздохнула, из-за нее отерла слезу.
On reaching the bedroom, we heard the voice of Miss Scatcherd: she was examining drawers; she had just pulled out Helen Burns's, and when we entered Helen was greeted with a sharp reprimand, and told that to-morrow she should have half-a-dozen of untidily folded articles pinned to her shoulder.	Едва войдя в спальню, мы услышали голос мисс Скетчерд. Она осматривала ящики комода и только что обнаружила беспорядок в вещах Элен Бернс. Встретив девочку резким замечанием, она тут же пригрозила, что завтра приколет к ее плечу с полдюжины неаккуратно сложенных предметов.
"My things were indeed in shameful disorder," murmured Helen to me, in a low voice:	- Мои вещи действительно были в позорном беспорядке, - прошептала мне Элен.
"I intended to have arranged them, but I forgot."	- Я хотела убрать их, но забыла.
Next morning, Miss Scatcherd wrote in conspicuous characters on a piece of pasteboard the word "Slattern," and bound it like a phylactery round Helen's large, mild, intelligent, and benign-looking forehead.	На другой день мисс Скетчерд написала крупными буквами на куске картона слово "неряха" и украсила этой надписью широкий, умный и спокойный лоб девочки.
She wore it till evening, patient, unresentful, regarding it as a deserved punishment.	Та ходила с ним до вечера, терпеливо и кротко, считая, что заслужила наказание.
The moment Miss Scatcherd withdrew after afternoon school, I ran to Helen, tore it off, and thrust it into the fire: the fury of which she was incapable had been burning in my soul all day, and tears, hot and large, had continually been scalding my cheek; for the spectacle of her sad resignation gave me an intolerable pain at the heart.	Едва мисс Скетчерд, закончив вечерние уроки, ушла, как я побежала к Элен, сорвала картон и швырнула его в камин. Ярость - чувство, совершенно ей незнакомое, - жгла меня весь день, и горячие, крупные слезы то и дело набегали на глаза, ибо зрелище этого смирения причиняло мне невыносимую боль.
About a week subsequently to the incidents above narrated, Miss Temple, who had written to Mr. Lloyd, received his answer: it appeared that what he said went to corroborate my account.	Примерно неделю спустя после описанных событий мисс Темпль получила от мистера Ллойда ответ на свое письмо, видимо, подтвердивший правоту моих слов.
Miss Temple, having assembled the whole school, announced that inquiry had been made into the charges alleged against Jane Eyre, and that she was most happy to be able to pronounce her completely cleared from every imputation.	Собрав всю школу, мисс Темпль объявила, что в связи с обвинением, выдвинутым против Джен Эйр, было произведено самое тщательное расследование, и она счастлива, что может заявить перед всеми о моем полном оправдании.
The teachers then shook hands with me and kissed me, and a murmur of pleasure ran through the ranks of my companions.	Учительницы окружили меня. Все жали мне руки и целовали меня, а по рядам моих подруг пробежал шепот удовлетворения.

Thus relieved of a grievous load, I from that hour set to work afresh, resolved to pioneer my way through every difficulty: I toiled hard, and my success was proportionate to my efforts; my memory, not naturally tenacious, improved with practice; exercise sharpened my wits; in a few weeks I was promoted to a higher class; in less than two months I was allowed to commence French and drawing.	Таким образом, с меня была снята мучительная тяжесть, и я с новыми силами принялась за работу, твердо решив преодолеть все препятствия. Я упорно трудилась, и мои усилия увенчались успехом; постоянные занятия укрепляли мою память и развивали во мне ум и способности. Через две-три недели я была переведена в следующий класс, а меньше чем через два месяца мне было разрешено начать уроки французского языка и рисования.
I learned the first two tenses of the verb Etre, and sketched my first cottage (whose walls, by-the-bye, outrivalled in slope those of the leaning tower of Pisa), on the same day.	Помню, что в один день я выучила первые два времени глагола etre [быть (фр.)] и нарисовала свой первый домик (его стены были так кривы, что могли поспорить с Пизанской башней).
That night, on going to bed, I forgot to prepare in imagination the Barmecide supper of hot roast potatoes, or white bread and new milk, with which I was wont to amuse my inward cravings: I feasted instead on the spectacle of ideal drawings, which I saw in the dark; all the work of my own hands: freely pencilled houses and trees, picturesque rocks and ruins, Cuyp-like groups of cattle, sweet paintings of butterflies hovering over unblown roses, of birds picking at ripe cherries, of wren's nests enclosing pearl-like eggs, wreathed about with young ivy sprays.	Вечером, ложась в постель, я даже забыла представить себе роскошный ужин из жареной картошки или же из булки и парного молока -мои излюбленные яства, которыми я обычно старалась в воображении утолить постоянно мучивший меня голод. Вместо этого я представляла себе в темноте прекрасные рисунки, и все они были сделаны мной: дома и деревья, живописные скалы и развалины, стада на пастбище во вкусе голландских живописцев, пестрые бабочки, трепещущие над полураскрытыми розами, птицы, клюющие зрелые вишни, или окруженное молодыми побегами плюща гнездо королька с похожими на жемчуг яйцами.
I examined, too, in thought, the possibility of my ever being able to translate currently a certain little French story which Madame Pierrot had that day shown me; nor was that problem solved to my satisfaction ere I fell sweetly asleep.	Я старалась также прикинуть в уме, скоро ли я смогу переводить французские сказки, томик которых мне сегодня показывала мадам Пьеро; однако я не успела всего додумать, так как крепко уснула.
Well has Solomon said-"Better is a dinner of herbs where love is, than a stalled ox and hatred therewith."	Прав был Соломон, сказав: "Угощение из зелени, но при любви лучше, нежели откормленный бык, но при нем ненависть".
I would not now have exchanged Lowood with all its privations for Gateshead and its daily luxuries. CHAPTER IX	Теперь я уже не променяла бы Ловуд со всеми его лишениями на Гейтсхэд с его навязчивой роскошью. Глава IX
But the privations, or rather the hardships, of Lowood lessened.	Однако лишения, вернее - трудности жизни в Ловуде становились все менее ощутимы.
Spring drew on: she was indeed already come; the frosts of winter had ceased; its snows were melted, its cutting winds ameliorated.	Приближалась весна. Она пришла незаметно. Зимние морозы прекратились, снега растаяли, ледяные ветры потеплели.

My wretched feet, flayed and swollen to lameness by the sharp air of January, began to heal and subside under the gentler breathings of April; the nights and mornings no longer by their Canadian temperature froze the very blood in our veins; we could now endure the play-hour passed in the garden: sometimes on a sunny day it began even to be pleasant and genial, and a greenness grew over those brown beds, which, freshening daily, suggested the thought that Hope traversed them at night, and left each morning brighter traces of her steps.	Мои несчастные ноги, обмороженные и распухавшие в дни резких январских холодов, начали заживать под действием мягкого апрельского тепла. Ночью и утром уже не было той чисто канадской температуры, от которой застывает кровь в жилах. Час, предназначенный для игр, мы теперь охотнее проводили в саду, а в солнечные дни пребывание там становилось просто удовольствием и радостью; зеленая поросль покрывала темно-бурые клумбы и с каждым днем становилась все гуще, словно ночами здесь проносилась легкокрылая надежда, оставляя наутро все более явственный след.
Flowers peeped out amongst the leaves; snow-drops, crocuses, purple auriculas, and golden-eyed pansies.	Между листьев проглянули цветы -подснежники, крокусы, золотистые анютины глазки.
On Thursday afternoons (half-holidays) we now took walks, and found still sweeter flowers opening by the wayside, under the hedges.	По четвергам, когда занятия кончались, мы предпринимали далекие прогулки и находили еще более прелестные цветы по обочинам дороги и вдоль изгородей.
I discovered, too, that a great pleasure, an enjoyment which the horizon only bounded, lay all outside the high and spike-guarded walls of our garden: this pleasure consisted in prospect of noble summits girdling a great hill-hollow, rich in verdure and shadow; in a bright beck, full of dark stones and sparkling eddies.	Я открыла также бесконечное удовольствие в созерцании вида - его ограничивал только горизонт, - открывавшегося поверх высокой, утыканной гвоздями ограды нашего сада: там тянулись величественные холмы, окружавшие венцом глубокую горную долину, полную яркой зелени и густой тени, а на каменистом темном ложе ее шумела веселая речушка, подернутая сверкающей рябью.
How different had this scene looked when I viewed it laid out beneath the iron sky of winter, stiffened in frost, shrouded with snow!-when mists as chill as death wandered to the impulse of east winds along those purple peaks, and rolled down "ing" and holm till they blended with the frozen fog of the beck!	Совсем иным казался этот пейзаж под свинцовым зимним небом, скованный морозом, засыпанный снегом! Тогда из-за фиолетовых вершин наплывали туманы, холодные, как смерть, их гнали восточные ветры, и они стлались по склонам и сливались с морозной мглой, стоявшей над речкой, и сама речка неслась тогда бурно и неудержимо.
That beck itself was then a torrent, turbid and curbless: it tore asunder the wood, and sent a raving sound through the air, often thickened with wild rain or whirling sleet; and for the forest on its banks, that showed only ranks of skeletons.	Она мчалась сквозь лес, наполняя окрестности своим ревом, к которому нередко примешивался шум проливного дождя или вой вьюги, а по берегам стояли рядами остовы мертвых деревьев.
April advanced to May: a bright serene May it was; days of blue sky, placid sunshine, and soft western or southern gales filled up its duration.	Апрель сменился маем. Это был ясный и кроткий май. Каждый день ярко синело небо, грели мягкие солнечные лучи, и ласковые ветерки дули с запада или юга.

And now vegetation matured with vigour; Lowood shook loose its tresses; it became all green, all flowery; its great elm, ash, and oak skeletons were restored to majestic life; woodland plants sprang up profusely in its recesses; unnumbered varieties of moss filled its hollows, and it made a strange ground-sunshine out of the wealth of its wild primrose plants: I have seen their pale gold gleam in overshadowed spots like scatterings of the sweetest lustre.	Растительность мощно пробивалась повсюду. Ловуд встряхивал своими пышными кудрями, он весь зазеленел и расцвел. Его высокие тополя и дубы вновь ожили и облеклись в величественные зеленые мантии, кусты в лесу покрылись листьями, бесчисленные виды мхов затянули бархатом каждую ямку, а золотые первоцветы казались лучами солнца, светившими с земли. В тенистых местах их бледное сияние походило на брызги света.
All this I enjoyed often and fully, free, unwatched, and almost alone: for this unwonted liberty and pleasure there was a cause, to which it now becomes my task to advert.	Всем этим я наслаждалась часто, долго, беспрепятственно и почти всегда в одиночестве, - эта неожиданная возможность пользоваться свободой имела свою особую причину, о которой пора теперь сказать.
Have I not described a pleasant site for a dwelling, when I speak of it as bosomed in hill and wood, and rising from the verge of a stream?	Разве описанная мною восхитительная местность среди гор и лесов, в речной излучине не напоминала райский уголок?
Assuredly, pleasant enough: but whether healthy or not is another question.	Да, она была прекрасна; но здорова ли - это другой вопрос.
That forest-dell, where Lowood lay, was the cradle of fog and fog-bred pestilence; which, quickening with the quickening spring, crept into the Orphan Asylum, breathed typhus through its crowded schoolroom and dormitory, and, ere May arrived, transformed the seminary into an hospital.	Лесная долина, где находился Ловуд, была колыбелью ядовитых туманов и рождаемых туманами болезней. И сейчас началась эпидемия тифа; болезнь распространялась и росла по мере того, как расцветала весна; заползла она и в наш сиротский приют -многолюдная классная и дортуары оказались рассадником заразы; и не успел еще наступить май, как школа превратилась в больницу.
Semi-starvation and neglected colds had predisposed most of the pupils to receive infection: forty-five out of the eighty girls lay ill at one time.	Полуголодное существование и застарелые простуды создали у большинства воспитанниц предрасположение к заболеванию - из восьмидесяти девочек сорок пять слегли одновременно.
Classes were broken up, rules relaxed. The few who continued well were allowed almost unlimited license; because the medical attendant insisted on the necessity of frequent exercise to keep them in health: and had it been otherwise, no one had leisure to watch or restrain them.	Уроки были прерваны, правила распорядка соблюдались менее строго, и те немногие, что еще не заболели, пользовались неограниченной свободой. Врач настаивал на том, что им для сохранения здоровья необходимо как можно дольше находиться на открытом воздухе; но и без того ни у кого не было ни времени, ни охоты удерживать нас в комнатах.
Miss Temple's whole attention was absorbed by the patients: she lived in the sick-room, never quitting it except to snatch a few hours' rest at night.	Все внимание мисс Темпль было поглощено больными: она все время находилась в лазарете и уходила только ночью на несколько часов, чтобы отдохнуть.
The teachers were fully occupied with packing up and making other necessary preparations for the departure of those girls who were fortunate enough to have friends and relations able and willing to remove them from the seat of contagion.	Все остальные учителя были заняты сборами в дорогу тех немногих девочек, которые, по счастью, имели друзей или родственников, согласившихся взять их к себе.

Many, already smitten, went home only to die: some died at the school, and were buried quietly and quickly, the nature of the malady forbidding delay.	Однако многие были уже заражены и, вернувшись домой, вскоре умерли там. Другие умерли в школе, и их похоронили быстро и незаметно, так как опасность распространения эпидемии не допускала промедления.
While disease had thus become an inhabitant of Lowood, and death its frequent visitor; while there was gloom and fear within its walls; while its rooms and passages steamed with hospital smells, the drug and the pastille striving vainly to overcome the effluvia of mortality, that bright May shone unclouded over the bold hills and beautiful woodland out of doors.	В то время как жестокая болезнь стала постоянной обитательницей Ловуда, а смерть -его частой гостьей, в то время как в его стенах царили страх и уныние, а в коридорах и комнатах стояли больничные запахи, которые нельзя было заглушить ни ароматичными растворами, ни курениями, - над крутыми холмами и кудрявыми рощами сиял безмятежный май.
Its garden, too, glowed with flowers: hollyhocks had sprung up tall as trees, lilies had opened, tulips and roses were in bloom; the borders of the little beds were gay with pink thrift and crimson double daisies; the sweetbriars gave out, morning and evening, their scent of spice and apples; and these fragrant treasures were all useless for most of the inmates of Lowood, except to furnish now and then a handful of herbs and blossoms to put in a coffin.	В саду цвело множество мальв ростом чуть не с дерево, раскрывались лилии, разноцветные тюльпаны и розы, маленькие клумбы были окружены веселой темно-розовой каймой маргариток. По вечерам и по утрам благоухал шиповник, от него пахло яблоками и пряностями. Но в большинстве своем обитатели Ловуда не могли наслаждаться этими дарами природы, и только мы носили на могилы умерших девочек пучки трав и цветов.
But I, and the rest who continued well, enjoyed fully the beauties of the scene and season; they let us ramble in the wood, like gipsies, from morning till night; we did what we liked, went where we liked: we lived better too.	Однако те дети, которые оставались здоровыми, полностью наслаждались красотой окрестностей и сияющей весной. Никто не обращал на нас внимания, и мы как цыгане, с утра до ночи бродили по долинам и рощам. Мы делали все, что нам нравилось, и шли, куда нас влекло. Условия нашей жизни тоже стали лучше.
Mr. Brocklehurst and his family never came near Lowood now: household matters were not scrutinised into; the cross housekeeper was gone, driven away by the fear of infection; her successor, who had been matron at the Lowton Dispensary, unused to the ways of her new abode, provided with comparative liberality. Besides, there were fewer to feed; the sick could eat little; our breakfast-basins were better filled; when there was no time to prepare a regular dinner, which often happened, she would give us a large piece of cold pie, or a thick slice of bread and cheese, and this we carried away with us to the wood, where we each chose the spot we liked best, and dined sumptuously.	Ни мистер Брокльхерст, ни его семейство не решались даже приблизиться к Ловуду. Никто не надзирал за хозяйством, злая экономка ушла, испугавшись эпидемии. Ее заместительница, которая раньше заведовала лоутонским лазаретом, еще не переняла ее обычаев и была щедрее, да и кормить приходилось гораздо меньше девочек: больные ели мало. Во время завтрака наши мисочки были налиты до краев. Когда кухарка не успевала приготовить настоящий обед, а это случалось довольно часто, нам давали по большому куску холодного пирога или ломоть хлеба с сыром, и мы уходили в лес, где у каждой из нас было свое излюбленное местечко, и там с удовольствием съедали принесенное.
My favourite seat was a smooth and broad stone, rising white and dry from the very middle of the beck, and only to be got at by wading through the water; a feat I accomplished barefoot.	Я больше всего любила гладкий широкий камень, сухой и белый, лежавший посредине ручья; к нему можно было пробраться только по воде, и я переходила ручей босиком.

The stone was just broad enough to accommodate, comfortably, another girl and me, at that time my chosen comrade-one Mary Ann Wilson; a shrewd, observant personage, whose society I took pleasure in, partly because she was witty and original, and partly because she had a manner which set me at my ease.	На камне хватало места для двоих, и мы располагались на нем с моей новой подругой. Это была некая Мери-Энн Вильсон, неглупая и наблюдательная девочка; ее общество мне нравилось - она была большая шутница и оригиналка, и я чувствовала себя с ней просто и легко.
Some years older than I, she knew more of the world, and could tell me many things I liked to hear: with her my curiosity found gratification: to my faults also she gave ample indulgence, never imposing curb or rein on anything I said.	Мери-Энн была на несколько лет старше меня, больше знала жизнь, ее рассказы были для меня интересны, и она умела удовлетворить мое любопытство. Будучи снисходительна к моим недостаткам, она никогда не удерживала и не порицала меня.
She had a turn for narrative, I for analysis; she liked to inform, I to question; so we got on swimmingly together, deriving much entertainment, if not much improvement, from our mutual intercourse.	У нее был дар повествования, у меня - анализа; она любила поучать, я - спрашивать. Поэтому мы прекрасно ладили, и если это общение и не приносило нам особой пользы, оно было приятно.
And where, meantime, was Helen Burns?	А где же была Элен Бернс?
Why did I not spend these sweet days of liberty with her?	Отчего я не с ней проводила эти сладостные дни свободы?
Had I forgotten her? or was I so worthless as to have grown tired of her pure society?	Разве я забыла ее? Или я была так легкомысленна, что начала тяготиться ее благородной дружбой?
Surely the Mary Ann Wilson I have mentioned was inferior to my first acquaintance: she could only tell me amusing stories, and reciprocate any racy and pungent gossip I chose to indulge in; while, if I have spoken truth of Helen, she was qualified to give those who enjoyed the privilege of her converse a taste of far higher things.	Конечно, Мери-Энн Вильсон была несравнима с моей первой подругой: она рассказывала занятные истории и охотно болтала и шутила со мной, в то время как Элен всегда умела пробудить в тех, кто имел счастье общаться с ней, интерес к возвышенному. Все это верно, читатель; и я это прекрасно знала и чувствовала.
True, reader; and I knew and felt this: and though I am a defective being, with many faults and few redeeming points, yet I never tired of Helen Burns; nor ever ceased to cherish for her a sentiment of attachment, as strong, tender, and respectful as any that ever animated my heart.	Хотя я и очень несовершенное создание, с многочисленными недостатками, которые вряд ли могут искупить мои слабые достоинства, я никогда бы не устала от общества Элен Бернс; в моей душе продолжало жить чувство привязанности к ней, такое сильное, нежное и благоговейное, какое я редко патом испытывала.
How could it be otherwise, when Helen, at all times and under all circumstances, evinced for me a quiet and faithful friendship, which ill-humour never soured, nor irritation never troubled?	Да и как могло быть иначе, ведь Элен всегда и при всех обстоятельствах дарила мне спокойную, верную дружбу, которую не могло смутить или ослабить ни раздражение, ни непонимание.
But Helen was ill at present: for some weeks she had been removed from my sight to I knew not what room upstairs.	Но Элен была больна: вот уже несколько недель, как мы с ней не виделись; я даже не знала, в какой комнате верхнего этажа она находится.

She was not, I was told, in the hospital portion of the house with the fever patients; for her complaint was consumption, not typhus: and by consumption I, in my ignorance, understood something mild, which time and care would be sure to alleviate.	Ее не положили, как я выяснила, в лазарет, где лежали тифозные больные, ибо у нее была чахотка, а не тиф. Мне же, по моему неведению, чахотка представлялась чем-то очень безобидным, такой болезнью, которую уход и время могут излечить.
I was confirmed in this idea by the fact of her once or twice coming downstairs on very warm sunny afternoons, and being taken by Miss Temple into the garden; but, on these occasions, I was not allowed to go and speak to her; I only saw her from the schoolroom window, and then not distinctly; for she was much wrapped up, and sat at a distance under the verandah.	Эту уверенность поддерживало во мне и то обстоятельство, что в солнечные дни ее иногда выносили в сад; но и тут мне не разрешалось приближаться к ней и разговаривать; я видела ее только из школьного окна и притом очень неясно: она была закутана в одеяло и сидела довольно далеко от меня, в саду возле веранды.
One evening, in the beginning of June, I had stayed out very late with Mary Ann in the wood; we had, as usual, separated ourselves from the others, and had wandered far; so far that we lost our way, and had to ask it at a lonely cottage, where a man and woman lived, who looked after a herd of half-wild swine that fed on the mast in the wood.	Однажды, в начале июля, мы с Мери-Энн очень поздно загулялись в лесу; отделившись, как обычно, от остальных, мы забрели в глушь так далеко, что начали плутать и вынуждены были, чтобы расспросить о дороге, зайти в уединенный домик, где жили мужчина и женщина, пасшие в этом лесу стадо полудиких свиней.
When we got back, it was after moonrise: a pony, which we knew to be the surgeon's, was standing at the garden door.	Когда мы наконец вернулись домой, уже всходила луна. У ворот дома мы увидели лошадь, которая, как мы знали, принадлежала врачу.
Mary Ann remarked that she supposed some one must be very ill, as Mr. Bates had been sent for at that time of the evening.	Мери-Энн высказала предположение, что, вероятно, кому-нибудь стало очень худо, если за мистером Бейтсом послали так поздно.
She went into the house; I stayed behind a few minutes to plant in my garden a handful of roots I had dug up in the forest, and which I feared would wither if I left them till the morning.	Она вошла в дом, а я еще задержалась в саду, чтобы посадить несколько кустиков растений, принесенных из леса, так как боялась, что они завянут, если я это отложу до утра.
This done, I lingered yet a little longer: the flowers smelt so sweet as the dew fell; it was such a pleasant evening, so serene, so warm; the still glowing west promised so fairly another fine day on the morrow; the moon rose with such majesty in the grave east.	Закончив посадку, я все еще медлила вернуться в комнаты: садилась роса, и цветы благоухали особенно нежно. Вечер был такой чудесный, спокойный, теплый; все еще алевший закат обещал и на завтра ясный день. Луна величественно всходила на потемневшем востоке.
I was noting these things and enjoying them as a child might, when it entered my mind as it had never done before:-	Я наслаждалась всем этим, как настоящее дитя, и вдруг во мне с небывалой остротой мелькнула мысль:
"How sad to be lying now on a sick bed, and to be in danger of dying!	"Как грустно сейчас лежать в постели, зная, что тебе грозит смерть.
This world is pleasant-it would be dreary to be called from it, and to have to go who knows where?"	Ведь этот мир прекрасен! Как тяжело быть из него отозванной, уйти неведомо куда!"

And then my mind made its first earnest effort to comprehend what had been infused into it concerning heaven and hell; and for the first time it recoiled, baffled; and for the first time glancing behind, on each side, and before it, it saw all round an unfathomed gulf: it felt the one point where it stood-the present; all the rest was formless cloud and vacant depth; and it shuddered at the thought of tottering, and plunging amid that chaos.	И тут я впервые попыталась осмыслить привитые мне представления о небе и аде и отступила растерянная; впервые, оглядевшись кругом, я увидела повсюду зияющую бездну. Незыблемой была только одна точка - настоящее; все остальное рисовалось мне в виде бесформенных облаков и зияющей пропасти; и я содрогнулась от ужаса перед возможностью сорваться и рухнуть в хаос.
While pondering this new idea, I heard the front door open; Mr. Bates came out, and with him was a nurse.	Погруженная в эти размышления, я вдруг услышала, как открылась парадная дверь: вышел мистер Бейтс, а с ним одна из нянек.
After she had seen him mount his horse and depart, she was about to close the door, but I ran up to her.	Он сел на лошадь и уехал, и она уже собиралась запереть дверь, когда я подбежала к ней.
"How is Helen Burns?"	- Как чувствует себя Элен Бернс?
"Very poorly," was the answer.	- Очень плохо, - ответила она.
"Is it her Mr. Bates has been to see?"	- Это к ней приезжал мистер Бейтс?
"Yes."	- Да
"And what does he say about her?"	- А что он говорит?
"He says she'll not be here long."	- Он говорит, что ей уже недолго быть с нами.
This phrase, uttered in my hearing yesterday, would have only conveyed the notion that she was about to be removed to Northumberland, to her own home.	Эта фраза, услышь я ее вчера, вызвала бы во мне только мысль, что Элен собираются отправить домой, в Нортумберленд.
I should not have suspected that it meant she was dying; but I knew instantly now!	Я бы не заподозрила в этих словах намек на ее близкую смерть; но сейчас я поняла это сразу.
It opened clear on my comprehension that Helen Burns was numbering her last days in this world, and that she was going to be taken to the region of spirits, if such region there were.	Мне тут же стало ясно, что дни Элен Бернс сочтены и что она скоро уйдет в царство духов, - если это царство существует.
I experienced a shock of horror, then a strong thrill of grief, then a desire-a necessity to see her; and I asked in what room she lay.	Меня охватил ужас, затем я почувствовала приступ глубокой скорби, затем желание, просто потребность увидеть ее; и я спросила, в какой комнате она лежит.
"She is in Miss Temple's room," said the nurse.	- Она в комнате у мисс Темпль, - сказала няня.
"May I go up and speak to her?"	- А можно мне пойти поговорить с ней?
"Oh no, child!	- О нет, девочка.
It is not likely; and now it is time for you to come in; you'll catch the fever if you stop out when the dew is falling."	Едва ли это возможно. Да и тебе пора домой. Ты тоже заболеешь, если останешься в саду, когда выпала роса.
The nurse closed the front door; I went in by the side entrance which led to the schoolroom: I was just in time; it was nine o'clock, and Miss Miller was calling the pupils to go to bed.	Няня заперла парадную дверь. Я направилась по коридору в классную комнату.

It might be two hours later, probably near eleven, when I-not having been able to fall asleep, and deeming, from the perfect silence of the dormitory, that my companions were all wrapt in profound repose-rose softly, put on my frock over my night-dress, and, without shoes, crept from the apartment, and set off in quest of Miss Temple's room.	Как раз пробило девять, и мисс Миллер звала воспитанниц в дортуар. Прошло не больше двух часов. Было, вероятно, около одиннадцати. Чувствуя, что я не в силах заснуть, и убедившись по наступившей в спальне тишине, что мои подруги крепко спят, я неслышно поднялась, надела платье поверх ночной рубашки, босиком прокралась к двери и отправилась в ту часть здания, где была комната мисс Темпль.
It was quite at the other end of the house; but I knew my way; and the light of the unclouded summer moon, entering here and there at passage windows, enabled me to find it without difficulty.	Мне надо было пройти в другой конец корпуса, но я знала дорогу, а лившийся в окна яркий свет сиявшей в чистом небе летней луны освещал мне путь.
An odour of camphor and burnt vinegar warned me when I came near the fever room: and I passed its door quickly, fearful lest the nurse who sat up all night should hear me.	Резкий запах камфоры и древесного уксуса подсказал мне, что я прохожу мимо тифозной палаты, - и я миновала дверь как можно быстрее, опасаясь, как бы дежурная няня не заметила меня.
I dreaded being discovered and sent back; for I must see Helen,-I must embrace her before she died,-I must give her one last kiss, exchange with her one last word.	Больше всего на свете я боялась, что кто-нибудь заставит меня вернуться. Я должна была увидеть Элен! Я должна была обнять ее перед смертью, поцеловать в последний раз, обменяться с ней последним словом!
Having descended a staircase, traversed a portion of the house below, and succeeded in opening and shutting, without noise, two doors, I reached another flight of steps; these I mounted, and then just opposite to me was Miss Temple's room.	Я спустилась по лестнице, прошла длинным коридором, бесшумно открыла и притворила две двери и, наконец, дошла до другой лестницы; поднявшись по ней, я оказалась прямо перед комнатой мисс Темпль.
A light shone through the keyhole and from under the door; a profound stillness pervaded the vicinity.	Сквозь замочную скважину и из-под двери просачивался свет. Царила глубокая тишина.
Coming near, I found the door slightly ajar; probably to admit some fresh air into the close abode of sickness.	Подойдя еще ближе, я увидела, что дверь слегка приоткрыта, - вероятно, для того, чтобы пропустить хоть немного свежего воздуха в эту обитель болезни.
Indisposed to hesitate, and full of impatient impulses-soul and senses quivering with keen throes-I put it back and looked in.	Полная решимости и нетерпения, взволнованная до глубины души, я с трепетом открыла дверь.
My eye sought Helen, and feared to find death.	Мои взоры искали Элен и опасались увидеть смерть.
Close by Miss Temple's bed, and half covered with its white curtains, there stood a little crib.	Рядом с кроватью мисс Темпль, полускрытая белым пологом, стояла маленькая кровать.
I saw the outline of a form under the clothes, but the face was hid by the hangings: the nurse I had spoken to in the garden sat in an easy-chair asleep; an unsnuffed candle burnt dimly on the table.	Я увидела под простыней очертания лежавшей Элен, но ее лицо заслонял полог. Няня, с которой я говорила в саду, спала в кресле, на столе тускло горела свеча.
Miss Temple was not to be seen: I knew afterwards that she had been called to a delirious patient in the fever-room.	Мисс Темпль нигде не было видно. Впоследствии я узнала, что ее вызвали в тифозную палату к бредившей девочке.

I advanced; then paused by the crib side: my hand was on the curtain, but I preferred speaking before I withdrew it.	Я осторожно подошла к кровати и остановилась возле нее; рука моя уже коснулась полога, но я решила сначала заговорить, а потом уже отдернуть его.
I still recoiled at the dread of seeing a corpse.	Мною все еще владел страх, что я увижу мертвое тело.
"Helen!" I whispered softly, "are you awake?"	- Элен, - прошептала я тихо, - ты не спишь?
She stirred herself, put back the curtain, and I saw her face, pale, wasted, but quite composed: she looked so little changed that my fear was instantly dissipated.	Она приподнялась, откинула полог, и я увидела ее лицо - бледное, изможденное, но совершенно спокойное. Она так мало изменилась, что мои опасения тотчас же рассеялись.
"Can it be you, Jane?" she asked, in her own gentle voice.	- Неужели это ты Джен? - спросила она своим обычным кротким голосом.
"Oh!" I thought, "she is not going to die; they are mistaken: she could not speak and look so calmly if she were."	"О нет, - подумала я, - она не умирает, они ошибаются! У нее такое ясное лицо и такой спокойный голос; этого не может быть!"
I got on to her crib and kissed her: her forehead was cold, and her cheek both cold and thin, and so were her hand and wrist; but she smiled as of old.	Я села на кровать и поцеловала ее. Лоб у нее был холодный, лицо заметно похудело, а также пальцы и кисти рук; но она улыбалась по-старому.
"Why are you come here, Jane?	- Как ты попала сюда, Джен?
It is past eleven o'clock: I heard it strike some minutes since."	Ведь уже двенадцатый час, я слышала, как пробило одиннадцать несколько минут назад.
"I came to see you, Helen: I heard you were very ill, and I could not sleep till I had spoken to you."	- Я пришла повидать тебя, Элен: я узнала, что ты очень больна, и не могла уснуть, не поговорив с тобой.
"You came to bid me good-bye, then: you are just in time probably."	- Значит, ты пришла проститься, и, вероятно, как раз вовремя.
"Are you going somewhere, Helen?	- Ты разве уезжаешь куда-нибудь, Элен?
Are you going home?"	Ты едешь домой?
"Yes; to my long home-my last home."	- Да, я собираюсь в длинную дорогу, в мой последний дом.
"No, no, Helen!" I stopped, distressed.	- Нет, нет, Элен! - остановила я ее с отчаянием, стараясь сдержать слезы.
While I tried to devour my tears, a fit of coughing seized Helen; it did not, however, wake the nurse; when it was over, she lay some minutes exhausted; then she whispered-	В это время у Элен начался приступ кашля, однако няня не проснулась; когда приступ кончился, Элен пролежала несколько минут в полном изнеможении, затем шепнула:
"Jane, your little feet are bare; lie down and cover yourself with my quilt."	- Джен, у тебя ножки озябли. Ложись со мной и укройся моим одеялом.
I did so: she put her arm over me, and I nestled close to her.	Я так и сделала. Она охватила меня рукой, и я прижалась к ней.
After a long silence, she resumed, still whispering-	После долгого молчания она продолжала, все так же шепотом:

"I am very happy, Jane; and when you hear that I am dead, you must be sure and not grieve: there is nothing to grieve about.	- Я очень счастлива, Джен, и когда ты узнаешь, что я умерла, будь спокойна и не грусти, -грустить не о чем.
We all must die one day, and the illness which is removing me is not painful; it is gentle and graduaname = "note" my mind is at rest.	Все мы когда-нибудь умрем, а моя болезнь не такая уж мучительная, она незаметно и мягко сводит меня в могилу. Моя душа спокойна.
I leave no one to regret me much: I have only a father; and he is lately married, and will not miss me.	Я не оставляю никого, кто бы сильно горевал обо мне: у меня есть только отец, но он недавно женился и не очень будет скучать.
By dying young, I shall escape great sufferings.	Я умираю молодой и потому избегну многих страданий.
I had not qualities or talents to make my way very well in the world: I should have been continually at fault."	У меня нет тех способностей и талантов, которые помогают пробить себе дорогу в жизни. Я вечно попадала бы впросак.
"But where are you going to, Helen?	- Но куда же ты уходишь, Элен?
Can you see? Do you know?"	Разве ты видишь, разве ты знаешь?
"I believe; I have faith: I am going to God."	- Я верю и надеюсь: я иду к богу.
"Where is God?	- А где бог?
What is God?"	Что такое бог?
"My Maker and yours, who will never destroy what He created.	- Мой творец и твой, он никогда не разрушит того, что создал.
I rely implicitly on His power, and confide wholly in His goodness: I count the hours till that eventful one arrives which shall restore me to Him, reveal Him to me."	Я доверяюсь его всемогуществу и его доброте. Я считаю часы до той великой минуты, когда возвращусь к нему.
"You are sure, then, Helen, that there is such a place as heaven, and that our souls can get to it when we die?"	- Значит, ты уверена, что есть такое место на небе и что наши души попадут туда, когда мы умрем?
"I am sure there is a future state; I believe God is good; I can resign my immortal part to Him without any misgiving. God is my father; God is my friend: I love Him; I believe He loves me."	- Я убеждена, что есть будущая жизнь, и я верю, что бог добр.
"And shall I see you again, Helen, when I die?"	- А я увижусь с тобой, Элен, когда умру?
"You will come to the same region of happiness: be received by the same mighty, universal Parent, no doubt, dear Jane."	- Ты достигнешь той же обители счастья; ты будешь принята тем же всемогущим и вездесущим отцом, не сомневайся в этом, дорогая Джен.
Again I questioned, but this time only in thought. "Where is that region? Does it exist?"	Снова я спросила, но на этот раз лишь мысленно: где же эта обитель и существует ли она?
And I clasped my arms closer round Helen; she seemed dearer to me than ever; I felt as if I could not let her go; I lay with my face hidden on her neck.	И я крепче обняла мою подругу, - она казалась мне дороже, чем когда-либо, я не в силах была расстаться с ней. Я лежала, прижавшись лицом к ее плечу.
Presently she said, in the sweetest tone-	Вдруг она сказала с невыразимой нежностью:
"How comfortable I am!	- Как мне хорошо!

That last fit of coughing has tired me a little; I feel as if I could sleep: but don't leave me, Jane; I like to have you near me."	Этот последний приступ кашля немного утомил меня; кажется, мне удастся заснуть. Но ты не уходи, Джен; мне хочется, чтобы ты была со мной.
"I'll stay with you, dear Helen: no one shall take me away."	- Я останусь с тобой, моя дорогая Элен, никто не разлучит нас.
"Are you warm, darling?"	- Ты согрелась, детка?
"Yes."	- Да
"Good-night, Jane."	- Спокойной ночи, Джен!
"Good-night, Helen."	- Спокойной ночи, Элен!
She kissed me, and I her, and we both soon slumbered.	Мы поцеловались, и скоро обе задремали.
When I awoke it was day: an unusual movement roused me; I looked up; I was in somebody's arms; the nurse held me; she was carrying me through the passage back to the dormitory.	Когда я проснулась, был уже день. Меня разбудило ощущение, что я куда-то лечу; я открыла глаза и увидела, что кто-то несет меня на руках: это была няня, она несла меня по коридору в дортуар.
I was not reprimanded for leaving my bed; people had something else to think about; no explanation was afforded then to my many questions; but a day or two afterwards I learned that Miss Temple, on returning to her own room at dawn, had found me laid in the little crib; my face against Helen Burns's shoulder, my arms round her neck.	Я не получила выговора за то, что ночью убежала к Элен, - окружающим было не до этого. Никто не отвечал на мои бесчисленные вопросы. Но день-два спустя я узнала, что мисс Темпль, вернувшись на рассвете в свою комнату, нашла меня в кроватке Элен. Моя голова покоилась на ее плече, мои руки обнимали ее шею.
I was asleep, and Helen was-dead.	Я спала, - Элен же была мертва.
Her grave is in Brocklebridge churchyard: for fifteen years after her death it was only covered by a grassy mound; but now a grey marble tablet marks the spot, inscribed with her name, and the word "Resurgam." CHAPTER X	Ее могила - на брокльбриджском кладбище. В течение пятнадцати лет над этой могилой был только зеленый холмик, но теперь там лежит серая мраморная плита, на которой высечено ее имя и слово "Resurgam" ["Воскресну" (лат.)]. Глава X
Hitherto I have recorded in detail the events of my insignificant existence: to the first ten years of my life I have given almost as many chapters.	До сих пор я описывала события моего неприметного существования во всех подробностях: первым десяти годам моей жизни я посвятила почти столько же глав.
But this is not to be a regular autobiography. I am only bound to invoke Memory where I know her responses will possess some degree of interest; therefore I now pass a space of eight years almost in silence: a few lines only are necessary to keep up the links of connection.	Но я не собираюсь давать здесь настоящую автобиографию и обращаюсь к своим воспоминаниям только в тех случаях, когда они могут представить какой-то интерес. Поэтому я обхожу молчанием период жизни в целых восемь лет, ибо для связности моего повествования достаточно будет нескольких строк.

When the typhus fever had fulfilled its mission of devastation at Lowood, it gradually disappeared from thence; but not till its virulence and the number of its victims had drawn public attention on the school.	Когда тиф выполнил в Ловуде свою опустошительную миссию, эпидемия постепенно угасла, - но лишь после того, как число ее жертв привлекло к нашей школе внимание общества.
Inquiry was made into the origin of the scourge, and by degrees various facts came out which excited public indignation in a high degree.	Было произведено расследование и обнаружены факты, вызвавшие глубокое возмущение.
The unhealthy nature of the site; the quantity and quality of the children's food; the brackish, fetid water used in its preparation; the pupils' wretched clothing and accommodations-all these things were discovered, and the discovery produced a result mortifying to Mr. Brocklehurst, but beneficial to the institution.	Нездоровая местность, скверная пища, которой кормили детей, и ее недостаточность, гнилая стоячая вода, убогая одежда и тяжелые условия жизни - когда все эти обстоятельства были обнаружены, они послужили не к чести мистера Брокльхерста, но нашей школе это пошло на пользу.
Several wealthy and benevolent individuals in the county subscribed largely for the erection of a more convenient building in a better situation; new regulations were made; improvements in diet and clothing introduced; the funds of the school were intrusted to the management of a committee.	Группа богатых и благожелательных лиц, проживавших в этом графстве, пожертвовала крупные суммы на постройку более удобного здания в более здоровой местности. Были установлены новые правила, введены улучшения в питании и одежде, фонды школы были переданы комитету из доверенных лиц.
Mr. Brocklehurst, who, from his wealth and family connections, could not be overlooked, still retained the post of treasurer; but he was aided in the discharge of his duties by gentlemen of rather more enlarged and sympathising minds: his office of inspector, too, was shared by those who knew how to combine reason with strictness, comfort with economy, compassion with uprightness.	Конечно, мистер Брокльхерст благодаря своему богатству и связям не мог быть отстранен совсем и остался казначеем, но близкое участие в делах школы приняли теперь и другие люди, более широких и просвещенных взглядов; точно так же и свои обязанности инспектора он должен был делить с теми, кто умел сочетать бережливость с благожелательностью и душевную твердость с состраданием.
The school, thus improved, became in time a truly useful and noble institution.	Школа, в которую были введены все эти новшества, стала затем действительно полезным и уважаемым учреждением.
I remained an inmate of its walls, after its regeneration, for eight years: six as pupil, and two as teacher; and in both capacities I bear my testimony to its value and importance.	После ее преобразования я пробыла в ней восемь лет: шесть - в качестве ученицы и два года в качестве учительницы; и я могу на основании этого двустороннего опыта свидетельствовать, что дело в ней было поставлено хорошо и она приносила несомненную пользу.
During these eight years my life was uniform: but not unhappy, because it was not inactive.	В течение этих восьми лет жизнь моя протекала однообразно.
I had the means of an excellent education placed within my reach; a fondness for some of my studies, and a desire to excel in all, together with a great delight in pleasing my teachers, especially such as I loved, urged me on: I availed myself fully of the advantages offered me.	Однако ее нельзя было назвать несчастливой, так как она была деятельна; мне были даны все возможности получить прекрасное образование. Я любила некоторые предметы, стремилась преуспевать во всех, а также находила большую радость в том, чтобы получать одобрение моих наставниц, особенно тех, кого я ценила; таким образом, я не пренебрегала ни одной из предоставленных мне возможностей.

In time I rose to be the first girl of the first class; then I was invested with the office of teacher; which I discharged with zeal for two years: but at the end of that time I altered.	В старшем классе я стала первой ученицей; потом мне была доверена работа учительницы, и я выполняла ее с большим усердием в течение двух лет. Но затем во мне произошла перемена.
Miss Temple, through all changes, had thus far continued superintendent of the seminary: to her instruction I owed the best part of my acquirements; her friendship and society had been my continual solace; she had stood me in the stead of mother, governess, and, latterly, companion.	Все это время мисс Темпль продолжала оставаться директрисой. Ей я обязана лучшей частью моих познаний; ее дружба, беседы с ней доставляли мне неизменную радость; она заменяла мне мать, наставницу, а позднее и подругу.
At this period she married, removed with her husband (a clergyman, an excellent man, almost worthy of such a wife) to a distant county, and consequently was lost to me.	Однако в то время, которое я описываю, она вышла замуж и вместе со своим мужем (священником и превосходным человеком, достойным такой жены) уехала в отдаленное графство - и, таким образом, была для меня потеряна.
From the day she left I was no longer the same: with her was gone every settled feeling, every association that had made Lowood in some degree a home to me.	С того самого дня, как она уехала, я стала другой: с ней исчезли все привязанности, которые делали для меня Ловуд чем-то вроде родного дома.
I had imbibed from her something of her nature and much of her habits: more harmonious thoughts: what seemed better regulated feelings had become the inmates of my mind.	Я впитала в себя что-то от ее натуры, многое из ее особенностей - более серьезные мысли, более гармонические чувства.
I had given in allegiance to duty and order; I was quiet; I believed I was content: to the eyes of others, usually even to my own, I appeared a disciplined and subdued character.	Я приучилась к выполнению своего долга и к порядку. И я была спокойна, веря, что удовлетворен своей жизнью. В глазах других, а зачастую и в моих собственных, я казалась человеком дисциплинированным и уравновешенным.
But destiny, in the shape of the Rev. Mr. Nasmyth, came between me and Miss Temple: I saw her in her travelling dress step into a post-chaise, shortly after the marriage ceremony; I watched the chaise mount the hill and disappear beyond its brow; and then retired to my own room, and there spent in solitude the greatest part of the half-holiday granted in honour of the occasion.	Однако судьба в образе достопочтенного мистера Нэсмита стала между мной и мисс Темпль. Мне суждено было увидеть, как она после совершения брачной церемонии, одетая по-дорожному, садится в почтовую карету. Я следила глазами, как эта карета поднимается на холм и затем исчезает за его хребтом. Затем я удалилась к себе и провела в одиночестве большую половину этого дня, так как в честь мисс Темпль уроки были частично отменены.
I walked about the chamber most of the time.	Я долго ходила взад и вперед по комнате.

I imagined myself only to be regretting my loss, and thinking how to repair it; but when my reflections were concluded, and I looked up and found that the afternoon was gone, and evening far advanced, another discovery dawned on me, namely, that in the interval I had undergone a transforming process; that my mind had put off all it had borrowed of Miss Temple-or rather that she had taken with her the serene atmosphere I had been breathing in her vicinity-and that now I was left in my natural element, and beginning to feel the stirring of old emotions.	Мне казалось, что я предаюсь только сожалениям о своей утрате и стараюсь придумать, как бы ее возместить. Но когда, очнувшись от этих мыслей, я увидела, что день прошел и уже наступил вечер, мне открылось и другое: а именно, что за эти часы размышлений во мне самой произошла глубокая перемена, моя душа сбросила с себя все, что она позаимствовала у мисс Темпль, - вернее, моя дорогая наставница унесла с собой ту атмосферу мира и тишины, которой я дышала в ее присутствии, и теперь, оставшись наедине с собой, я вновь стала такой, какой была на самом деле, и во мне проснулись былые чувства.
It did not seem as if a prop were withdrawn, but rather as if a motive were gone: it was not the power to be tranquil which had failed me, but the reason for tranquillity was no more.	Не то, чтобы я лишилась опоры, - но угас какой-то внутренний стимул; не спокойствие покинуло меня, но исчезли основания для этого спокойствия.
My world had for some years been in Lowood: my experience had been of its rules and systems; now I remembered that the real world was wide, and that a varied field of hopes and fears, of sensations and excitements, awaited those who had courage to go forth into its expanse, to seek real knowledge of life amidst its perils.	В течение ряда лет мой мир был ограничен стенами Ловуда: я ничего не знала, кроме его правил и обычаев. Теперь же я вспомнила, что мир необъятен и что перед теми, кто отважится выйти на его простор, чтобы искать среди опасностей подлинного знания жизни, открывается широкое поле для надежд, страхов, радостей и волнений.
I went to my window, opened it, and looked out.	Я подошла к окну и открыла его.
There were the two wings of the building; there was the garden; there were the skirts of Lowood; there was the hilly horizon.	Вот они, оба крыла столь знакомого мне дома; вот и сад; вон границы Ловуда, а дальше -гористый горизонт...
My eye passed all other objects to rest on those most remote, the blue peaks; it was those I longed to surmount; all within their boundary of rock and heath seemed prison-ground, exile limits.	Мои глаза миновали осе остальное и остановились на самом дальнем - на голубых вершинах: через них хотелось мне перебраться. Все заключенное в пределах этих скал и пустынных лесов показалось мне тюрьмой.
I traced the white road winding round the base of one mountain, and vanishing in a gorge between two; how I longed to follow it farther!	Я следила взором за белой дорогой, извивавшейся вокруг подошвы одной из гор и исчезавшей в ущелье между двумя склонами: как хотелось мне уйти по этой дороге!
I recalled the time when I had travelled that very road in a coach; I remembered descending that hill at twilight; an age seemed to have elapsed since the day which brought me first to Lowood, and I had never quitted it since.	Я вспомнила тот день, когда ехала по ней в дилижансе, вспомнила, как мы спускались по ней в сумерках. Целый век, казалось мне, прошел с того дня, когда я впервые очутилась в Ловуде, а с тех пор я его уже не покидала.
My vacations had all been spent at schooname = "note" Mrs. Reed had never sent for me to Gateshead; neither she nor any of her family had ever been to visit me.	Каникулы я проводила в школе: миссис Рид никогда не приглашала меня в Г ейтсхэд; ни она и никто из членов ее семьи ни разу не навестили меня.