Госпожа Бовари - английский и русский параллельные тексты

Gustave Flaubert	Гюстав Флобер
Madame Bovary	Госпожа Бовари
Part I	Часть первая
Chapter One	I
We were in class when the head-master came in, followed by a "new fellow," not wearing the school uniform, and a school servant carrying a large desk.	Когда мы готовили уроки, к нам вошел директор, ведя за собой одетого по-домашнему "новичка" и служителя, тащившего огромную парту.
Those who had been asleep woke up, and every one rose as if just surprised at his work.	Некоторые из нас дремали, но тут все мы очнулись и вскочили с таким видом, точно нас неожиданно оторвали от занятий.
The head-master made a sign to us to sit down. Then, turning to the class-master, he said to him in a low voice-	Директор сделал нам знак сесть по местам, а затем, обратившись к классному наставнику, сказал вполголоса:
"Monsieur Roger, here is a pupil whom I recommend to your care; he'll be in the second.	-Господин Роже! Рекомендую вам нового ученика - он поступает в пятый класс.
If his work and conduct are satisfactory, he will go into one of the upper classes, as becomes his age."	Если же он будет хорошо учиться и хорошо себя вести, то мы переведем его к "старшим" - там ему надлежит быть по возрасту.
The "new fellow," standing in the corner behind the door so that he could hardly be seen, was a country lad of about fifteen, and taller than any of us.	Новичок все еще стоял в углу, за дверью, так что мы с трудом могли разглядеть этого деревенского мальчика лет пятнадцати, ростом выше нас всех.
His hair was cut square on his forehead like a village chorister's; he looked reliable, but very ill at ease.	Волосы у него были подстрижены в кружок, как у сельского псаломщика, держался он чинно, несмотря на крайнее смущение.
Although he was not broad-shouldered, his short school jacket of green cloth with black buttons must have been tight about the arm-holes, and showed at the opening of the cuffs red wrists accustomed to being bare.	Особой крепостью сложения он не отличался, а все же его зеленая суконная курточка с черными пуговицами, видимо, жала ему в проймах, из обшлагов высовывались красные руки, не привыкшие к перчаткам.
His legs, in blue stockings, looked out from beneath yellow trousers, drawn tight by braces, He wore stout, ill-cleaned, hob-nailed boots.	Он чересчур высоко подтянул помочи, и из-под его светло-коричневых брючек выглядывали синие чулки. Башмаки у него были грубые, плохо вычищенные, подбитые гвоздями.
We began repeating the lesson.	Начали спрашивать уроки.
He listened with all his ears, as attentive as if at a sermon, not daring even to cross his legs or lean on his elbow; and when at two o'clock the bell rang, the master was obliged to tell him to fall into line with the rest of us.	Новичок слушал затаив дыхание, как слушают проповедь в церкви, боялся заложить нога на ногу, боялся облокотиться, а в два часа, когда прозвонил звонок, наставнику пришлось окликнуть его, иначе он так и не стал бы в пару.
When we came back to work, we were in the habit of throwing our caps on the ground so as to have our hands more free; we used from the door to toss them under the form, so that they hit against the wall and made a lot of dust: it was "the thing."	При входе в класс нам всегда хотелось поскорее освободить руки, и мы обыкновенно бросали фуражки на пол; швырять их полагалось прямо с порога под лавку, но так, чтобы они, ударившись о стену, подняли как можно больше пыли; в этом заключался особый шик.

But, whether he had not noticed the trick, or did not dare to attempt it, the "new fellow," was still holding his cap on his knees even after prayers were over.	Быть может, новичок не обратил внимания на нашу проделку, быть может, он не решился принять в ней участие, но только молитва кончилась, а он все еще держал фуражку на коленях.
It was one of those head-gears of composite order, in which we can find traces of the bearskin, shako, billycock hat, sealskin cap, and cotton night-cap; one of those poor things, in fine, whose dumb ugliness has depths of expression, like an imbecile's face.	Она представляла собою сложный головной убор, помесь медвежьей шапки, котелка, фуражки на выдровом меху и пуховой шапочки, - словом, это была одна из тех дрянных вещей, немое уродство которых не менее выразительно, чем лицо дурачка.
Oval, stiffened with whalebone, it began with three round knobs; then came in succession lozenges of velvet and rabbit-skin separated by a red band; after that a sort of bag that ended in a cardboard polygon covered with complicated braiding, from which hung, at the end of a long thin cord, small twisted gold threads in the manner of a tassel.	Яйцевидная, распяленная на китовом усе, она начиналась тремя круговыми валиками; далее, отделенные от валиков красным околышем, шли вперемежку ромбики бархата и кроличьего меха; над ними высилось нечто вроде мешка, который увенчивался картонным многоугольником с затейливой вышивкой из тесьмы, а с этого многоугольника свешивалась на длинном тоненьком шнурочке кисточка из золотой канители.
The cap was new; its peak shone.	Фуражка была новенькая, ее козырек блестел.
"Rise," said the master.	- Встаньте, - сказал учитель.
He stood up; his cap fell.	Он встал; фуражка упала.
The whole class began to laugh.	Весь класс захохотал.
He stooped to pick it up.	Он нагнулся и поднял фуражку.
A neighbor knocked it down again with his elbow; he picked it up once more.	Сосед сбросил ее локтем - ему опять пришлось за ней нагибаться.
"Get rid of your helmet," said the master, who was a bit of a wag.	- Да избавьтесь вы от своего фургона! - сказал учитель, не лишенный остроумия.
There was a burst of laughter from the boys, which so thoroughly put the poor lad out of countenance that he did not know whether to keep his cap in his hand, leave it on the ground, or put it on his head.	Дружный смех школьников привел бедного мальчика в замешательство - он не знал, держать ли ему фуражку в руках, бросить ли на пол или надеть на голову.
He sat down again and placed it on his knee.	Он сел и положил ее на колени.
"Rise," repeated the master, "and tell me your name."	- Встаньте - снова обратился к нему учитель, - и скажите, как ваша фамилия.
The new boy articulated in a stammering voice an unintelligible name.	Новичок пробормотал нечто нечленораздельное.
"Again!"	- Повторите!
The same sputtering of syllables was heard, drowned by the tittering of the class.	В ответ послышалось то же глотание целых слогов, заглушаемое гиканьем класса.
"Louder!" cried the master; "louder!"	- Громче! - крикнул учитель. - Громче!
The "new fellow" then took a supreme resolution, opened an inordinately large mouth, and shouted at the top of his voice as if calling someone in the word	Новичок с решимостью отчаяния разинул рот и во всю силу легких, точно звал кого-то, выпалил:

"Charbovari."	- Шарбовари!
A hubbub broke out, rose in crescendo with bursts of shrill voices (they yelled, barked, stamped, repeated "Charbovari!	Тут взметнулся невообразимый шум и стал расти crescendo , со звонкими выкриками (класс грохотал, гоготал, топотал, повторял: Шарбовари!
Charbovari"), then died away into single notes, growing quieter only with great difficulty, and now and again suddenly recommencing along the line of a form whence rose here and there, like a damp cracker going off, a stifled laugh.	Шарбовари!), а затем распался на отдельные голоса, но долго еще не мог утихнуть и время от времени пробегал но рядам парт, на которых непогасшею шутихой то там, то здесь вспыхивал приглушенный смех.
However, amid a rain of impositions, order was gradually re-established in the class; and the master having succeeded in catching the name of "Charles Bovary," having had it dictated to him, spelt out, and re-read, at once ordered the poor devil to go and sit down on the punishment form at the foot of the master's desk.	Под градом окриков порядок мало-помалу восстановился, учитель, заставив новичка продиктовать, произнести по складам, а потом еще раз прочитать свое имя и фамилию, в конце концов разобрал слова "Шарль Бовари" и велел бедняге сесть за парту "лентяев", у самой кафедры.
He got up, but before going hesitated.	Новичок шагнул, но сейчас же остановился в нерешимости.
"What are you looking for?" asked the master.	- Что вы ищете? - спросил учитель.
"My c-a-p," timidly said the "new fellow," casting troubled looks round him.	-Мою фур...- беспокойно оглядываясь, робко заговорил новичок.
"Five hundred lines for all the class!" shouted in a furious voice stopped, like the Quos ego*, a fresh outburst.	- Пятьсот строк всему классу! Это грозное восклицание, подобно "Quos ego!" , укротило вновь поднявшуюся бурю.
"Silence!" continued the master indignantly, wiping his brow with his handkerchief, which he had just taken from his cap. "As to you, 'new boy,' you will conjugate 'ridiculus sum' twenty times." Then, in a gentler tone, "Come, you'll find your cap again; it hasn't been stolen."	- Перестанете вы или нет? - еще раз прикрикнул разгневанный учитель и, вынув из-под шапочки носовой платок, отер со лба пот. - А вы, новичок, двадцать раз проспрягаете мне в тетради ridiculus sum . - Несколько смягчившись, он прибавил: - Да найдется ваша фуражка! Никто ее не украл.
Quiet was restored.	Наконец все успокоились.
Heads bent over desks, and the "new fellow" remained for two hours in an exemplary attitude, although from time to time some paper pellet flipped from the tip of a pen came bang in his face.	Головы склонились над тетрадями, и оставшиеся два часа новичок вел себя примерно, хотя время от времени прямо в лицо ему попадали метко пущенные с кончика пера шарики жеваной бумаги.
But he wiped his face with one hand and continued motionless, his eyes lowered.	Он вытирал лицо рукой, но позы не менял и даже не поднимал глаз.
In the evening, at preparation, he pulled out his pens from his desk, arranged his small belongings, and carefully ruled his paper.	Вечером, перед тем как готовить уроки, он разложил свои школьные принадлежности, тщательно разлиновал бумагу.
We saw him working conscientiously, looking up every word in the dictionary, and taking the greatest pains.	Мы видели, как добросовестно он занимался, поминутно заглядывая в словарь, стараясь изо всех сил.
Thanks, no doubt, to the willingness he showed, he had not to go down to the class below. But though he knew his rules passably, he had little finish in composition.	Грамматику он знал недурно, но фразы у него получались неуклюжие, так что в старший класс его, видимо, перевели только за прилежание.

It was the cure of his village who had taught him his first Latin; his parents, from motives of economy, having sent him to school as late as possible.	Родители, люди расчетливые, не спешили отдавать его в школу, и основы латинского языка ему преподал сельский священник.
His father, Monsieur Charles Denis Bartolome Bovary, retired assistant-surgeon-major, compromised about 1812 in certain conscription scandals, and forced at this time to leave the service, had taken advantage of his fine figure to get hold of a dowry of sixty thousand francs that offered in the person of a hosier's daughter who had fallen in love with his good looks.	У его отца, г-на Шар ля-Дени-Бартоломе Бовари, отставного ротного фельдшера, в 1812 году вышла некрасивая история, связанная с рекрутским набором, и ему пришлось уйти со службы, но благодаря своим личным качествам он сумел прихватить мимоходом приданое в шестьдесят тысяч франков, которое владелец шляпного магазина давал за своей дочерью, прельстившейся наружностью фельдшера.
A fine man, a great talker, making his spurs ring as he walked, wearing whiskers that ran into his moustache, his fingers always garnished with rings and dressed in loud colours, he had the dash of a military man with the easy go of a commercial traveller.	Красавчик, говорун, умевший лихо бряцать шпорами, носивший усы с подусниками, унизывавший пальцы перстнями, любивший рядиться во все яркое, он производил впечатление бравого молодца и держался с коммивояжерской бойкостью.
Once married, he lived for three or four years on his wife's fortune, dining well, rising late, smoking long porcelain pipes, not coming in at night till after the theatre, and haunting cafes.	Женившись, он года два-три проживал приданое -плотно обедал, поздно вставал, курил фарфоровые чубуки, каждый вечер бывал в театрах и часто заглядывал в кафе.
The father-in-law died, leaving little; he was indignant at this, "went in for the business," lost some money in it, then retired to the country, where he thought he would make money.	Тесть оставил после себя немного; с досады г-н Бовари завел было фабрику, но, прогорев, удалился в деревню, чтобы поправить свои дела.
But, as he knew no more about farming than calico, as he rode his horses instead of sending them to plough, drank his cider in bottle instead of selling it in cask, ate the finest poultry in his farmyard, and greased his hunting-boots with the fat of his pigs, he was not long in finding out that he would do better to give up all speculation.	Однако в сельском хозяйстве он смыслил не больше, чем в ситцах, на лошадях своих катался верхом, вместо того чтобы на них пахать, сидр тянул целыми бутылками, вместо того чтобы продавать его бочками, лучшую живность со своего птичьего двора съедал сам, охотничьи сапоги смазывал салом своих свиней - и вскоре пришел к заключению, что всякого рода хозяйственные затеи следует бросить.
For two hundred francs a year he managed to live on the border of the provinces of Caux and Picardy, in a kind of place half farm, half private house; and here, soured, eaten up with regrets, cursing his luck, jealous of everyone, he shut himself up at the age of forty-five, sick of men, he said, and determined to live at peace.	За двести франков в год он снял в одном селении, расположенном на границе Ко и Пикардии, нечто среднее между фермой и помещичьей усадьбой и, удрученный, преисполненный поздних сожалений, ропща на бога и всем решительно завидуя, разочаровавшись, по его словам, в людях, сорока пяти лет от роду уже решил затвориться и почить от дел.
His wife had adored him once on a time; she had bored him with a thousand servilities that had only estranged him the more.	Когда-то давно жена была от него без ума. Она любила его рабской любовью и этим только отталкивала его от себя.
Lively once, expansive and affectionate, in growing older she had become (after the fashion of wine that, exposed to air, turns to vinegar) ill-tempered, grumbling, irritable.	Смолоду жизнерадостная, общительная, привязчивая, к старости она, подобно выдохшемуся вину, которое превращается в уксус, сделалась неуживчивой, сварливой, раздражительной.

She had suffered so much without complaint at first, until she had seem him going after all the village drabs, and until a score of bad houses sent him back to her at night, weary, stinking drunk.	Первое время она, не показывая виду, жестоко страдала от того, что муж гонялся за всеми деревенскими девками, от того, что, побывав во всех злачных местах, он являлся домой поздно, разморенный, и от него пахло вином.
Then her pride revolted.	Потом в ней проснулось самолюбие.
After that she was silent, burying her anger in a dumb stoicism that she maintained till her death.	Она ушла в себя, погребла свою злобу под плитой безмолвного стоицизма - и такою оставалась уже до самой смерти.
She was constantly going about looking after business matters.	У нее всегда было столько беготни, столько хлопот!
She called on the lawyers, the president, remembered when bills fell due, got them renewed, and at home ironed, sewed, washed, looked after the workmen, paid the accounts, while he, troubling himself about nothing, eternally besotted in sleepy sulkiness, whence he only roused himself to say disagreeable things to her, sat smoking by the fire and spitting into the cinders.	Она ходила к адвокатам, к председателю суда, помнила сроки векселей, добивалась отсрочки, а дома гладила, шила, стирала, присматривала за работниками, платила по счетам, меж тем как ее беспечный супруг, скованный брюзгливым полусном, от которого он возвращался к действительности только для того, чтобы сказать жене какую-нибудь колкость, покуривал у камина и сплевывал в золу.
When she had a child, it had to be sent out to nurse.	Когда у них родился ребенок, его пришлось отдать кормилице.
When he came home, the lad was spoilt as if he were a prince.	Потом, взяв мальчугана домой, они принялись портить его, как портят наследного принца.
His mother stuffed him with jam; his father let him run about barefoot, and, playing the philosopher, even said he might as well go about quite naked like the young of animals.	Мать закармливала его сладким; отец позволял ему бегать босиком и даже, строя из себя философа, утверждал, что мальчик, подобно детенышам животных, вполне мог бы ходить и совсем голым.
As opposed to the maternal ideas, he had a certain virile idea of childhood on which he sought to mould his son, wishing him to be brought up hardily, like a Spartan, to give him a strong constitution.	В противовес материнским устремлениям он создал себе идеал мужественного детства и соответственно этому идеалу старался развивать сына, считая, что только суровым, спартанским воспитанием можно укрепить его здоровье.
He sent him to bed without any fire, taught him to drink off large draughts of rum and to jeer at religious processions.	Он заставлял его спать в нетопленном помещении, учил пить большими глотками ром, учил глумиться над религиозными процессиями.
But, peaceable by nature, the lad answered only poorly to his notions.	Но смирному от природы мальчику все это не прививалось.
His mother always kept him near her; she cut out cardboard for him, told him tales, entertained him with endless monologues full of melancholy gaiety and charming nonsense.	Мать таскала его за собой всюду, вырезывала ему картинки, рассказывала сказки, произносила нескончаемые монологи, исполненные горестного веселья и многоречивой нежности.
In her life's isolation she centered on the child's head all her shattered, broken little vanities.	Устав от душевного одиночества, она сосредоточила на сыне все свое неутоленное, обманувшееся честолюбие.

She dreamed of high station; she already saw him, tall, handsome, clever, settled as an engineer or in the law.	Она мечтала о том, как он займет видное положение, представляла себе, как он, уже взрослый, красивый, умный, поступает на службу в ведомство путей сообщения или же в суд.
She taught him to read, and even, on an old piano, she had taught him two or three little songs.	Она выучила его читать, более того - выучила петь два-три романса под аккомпанемент старенького фортепьяно.
But to all this Monsieur Bovary, caring little for letters, said,	Но г-н Бовари не придавал большого значения умственному развитию:
"It was not worth while.	"Все это зря!" - говорил он.
Would they ever have the means to send him to a public school, to buy him a practice, or start him in business?	Разве они в состоянии отдать сына в казенную школу, купить ему должность или торговое дело?
Besides, with cheek a man always gets on in the world."	"Не в ученье счастье, - кто победовей, тот всегда в люди выйдет".
Madame Bovary bit her lips, and the child knocked about the village.	Г-жа Бовари закусывала губу, а мальчуган между тем носился по деревне.
He went after the labourers, drove away with clods of earth the ravens that were flying about.	Во время пахоты он сгонял с поля ворон, кидая в них комья земли.
He ate blackberries along the hedges, minded the geese with a long switch, went haymaking during harvest, ran about in the woods, played hop-scotch under the church porch on rainy days, and at great fetes begged the beadle to let him toll the bells, that he might hang all his weight on the long rope and feel himself borne upward by it in its swing.	Собирал по оврагам ежевику, с хворостиной в руке пас индюшек, разгребал сено, бегал по лесу; когда шел дождь, играл на церковной паперти в "классы", а по большим праздникам, вымолив у пономаря разрешение позвонить, повисал всем телом на толстой веревке и чувствовал, что он куда-то летит вместе с ней.
Meanwhile he grew like an oak; he was strong on hand, fresh of colour.	Так, словно молодой дубок, рос этот мальчик. Руки у него стали сильные, щеки покрылись живым румянцем.
When he was twelve years old his mother had her own way; he began lessons.	Когда ему исполнилось двенадцать лет, мать решительно заявила, что его пора учить.
The cure took him in hand; but the lessons were so short and irregular that they could not be of much use.	Заниматься с ним попросили священника. Но польза от этих занятий оказалась невелика, - на уроки отводилось слишком мало времени, к тому же они постоянно срывались.
They were given at spare moments in the sacristy, standing up, hurriedly, between a baptism and a burial; or else the cure, if he had not to go out, sent for his pupil after the Angelus.	Священник занимался с ним в ризнице, стоя, наспех, урывками, между крестинами и похоронами, или, если только его не звали на требы, посылал за учеником после вечерни.
They went up to his room and settled down; the flies and moths fluttered round the candle.	Он уводил его к себе в комнату, там они оба усаживались за стол; вокруг свечки вилась мошкара и ночные бабочки.
It was close, the child fell asleep, and the good man, beginning to doze with his hands on his stomach, was soon snoring with his mouth wide open.	В комнате было жарко, мальчик дремал, а немного погодя и старик, сложив руки на животе и открыв рот, начинал похрапывать.

On other occasions, when Monsieur le Cure, on his way back after administering the viaticum to some sick person in the neighbourhood, caught sight of Charles playing about the fields, he called him, lectured him for a quarter of an hour and took advantage of the occasion to make him conjugate his verb at the foot of a tree.	Возвращаясь иной раз со святыми дарами от больного и видя, что Шарль проказничает в поле, он подзывал его, с четверть часа отчитывал и, пользуясь случаем, заставлял где-нибудь под деревом спрягать глагол.
The rain interrupted them or an acquaintance passed.	Их прерывал дождь или знакомый прохожий.
All the same he was always pleased with him, and even said the "young man" had a very good memory.	Впрочем, священник всегда был доволен своим учеником и даже говорил, что у "юноши" прекрасная память.
Charles could not go on like this.	Ограничиться этим Шарлю не подобало.
Madame Bovary took strong steps.	Г-жа Бовари настояла на своем.
Ashamed, or rather tired out, Monsieur Bovary gave in without a struggle, and they waited one year longer, so that the lad should take his first communion.	Г-н Бовари устыдился, а вернее всего разговоры об этом ему просто-напросто надоели, но только он сдался без боя, и родители решили ждать лишь до той поры, когда мальчуган примет первое причастие, то есть еще один год.
Six months more passed, and the year after Charles was finally sent to school at Rouen, where his father took him towards the end of October, at the time of the St. Romain fair.	Прошло полгода, а в следующем году Шарля наконец отдали в руанский коллеж, - в конце октября, в разгар ярмарки, приурочиваемой ко дню памяти святого Романа, его отвез туда сам г-н Бовари.
It would now be impossible for any of us to remember anything about him.	Теперь уже никто из нас не мог бы припомнить какую-нибудь черту из жизни Шарля.
He was a youth of even temperament, who played in playtime, worked in school-hours, was attentive in class, slept well in the dormitory, and ate well in the refectory.	Это была натура уравновешенная: на переменах он играл, в положенные часы готовил уроки, в классе слушал, в дортуаре хорошо спал, в столовой хорошо ел.
He had in loco parentis a wholesale ironmonger in the Rue Ganterie, who took him out once a month on Sundays after his shop was shut, sent him for a walk on the quay to look at the boats, and then brought him back to college at seven o'clock before supper.	Опекал его оптовый торговец скобяным товаром с улицы Гантри - раз в месяц, по воскресеньям, когда его лавка бывала уже заперта, он брал Шарля из училища и посылал пройтись по набережной, поглядеть на корабли, а в семь часов, как раз к ужину, приводил обратно.
Every Thursday evening he wrote a long letter to his mother with red ink and three wafers; then he went over his history note-books, or read an old volume of	По четвергам после уроков Шарль писал матери красными чернилами длинные письма и запечатывал их тремя облатками, затем просматривал свои записи по истории или читал растрепанный том
"Anarchasis" that was knocking about the study.	"Апахарсиса", валявшийся в комнате, где готовились уроки.
When he went for walks he talked to the servant, who, like himself, came from the country.	На прогулках он беседовал со школьным сторожем, тоже бывшим деревенским жителем.
By dint of hard work he kept always about the middle of the class; once even he got a certificate in natural history.	Благодаря своей старательности он учился не хуже других, а как-то раз даже получил за ответ по естественной истории высшую отметку.

But at the end of his third year his parents withdrew him from the school to make him study medicine, convinced that he could even take his degree by himself.	В нашем коллеже он пробыл всего три года, а затем родители его взяли - они хотели сделать из него лекаря и были уверены, что к экзамену на бакалавра он сумеет приготовиться самостоятельно.
His mother chose a room for him on the fourth floor of a dyer's she knew, overlooking the Eau-de-Robec.	Мать нашла ему комнату на улице О-де-Робек, на пятом этаже, у знакомого красильщика.
She made arrangements for his board, got him furniture, table and two chairs, sent home for an old cherry-tree bedstead, and bought besides a small cast-iron stove with the supply of wood that was to warm the poor child.	Она уговорилась с красильщиком насчет пансиона, раздобыла мебель - стол и два стула, выписала из дому старую, вишневого дерева, кровать, а чтобы ее бедный мальчик не замерз, купила еще чугунную печурку и дров.
Then at the end of a week she departed, after a thousand injunctions to be good now that he was going to be left to himself.	Через неделю, после бесконечных наставлений и просьб к сыну вести себя хорошо, особенно теперь, когда смотреть за ним будет некому, она уехала домой.
The syllabus that he read on the notice-board stunned him; lectures on anatomy, lectures on pathology, lectures on physiology, lectures on pharmacy, lectures on botany and clinical medicine, and therapeutics, without counting hygiene and materia medica-all names of whose etymologies he was ignorant, and that were to him as so many doors to sanctuaries filled with magnificent darkness.	Ознакомившись с программой занятий, Шарль оторопел: курс анатомии, курс патологии, курс физиологии, курс фармацевтики, курс химии, да еще ботаники, да еще клиники, да еще терапия, сверх того - гигиена и основы медицины, - смысл всех этих слов был ему неясен, все они представлялись вратами в некое святилище, где царил ужасающий мрак.
He understood nothing of it all; it was all very well to listen-he did not follow.	Он ничего не понимал; он слушал внимательно, но сути не улавливал.
Still he worked; he had bound note-books, he attended all the courses, never missed a single lecture.	И все же он занимался, завел себе тетради в переплетах, аккуратно посещал лекции, не пропускал ни одного занятия в клинике.
He did his little daily task like a mill-horse, who goes round and round with his eyes bandaged, not knowing what work he is doing.	Он исполнял свои несложные повседневные обязанности, точно лошадь, которая ходит с завязанными глазами по кругу, сама не зная -зачем.
To spare him expense his mother sent him every week by the carrier a piece of veal baked in the oven, with which he lunched when he came back from the hospital, while he sat kicking his feet against the wall.	Чтобы избавить его от лишних расходов, мать каждую неделю посылала ему с почтовой каретой кусок жареной телятины, и это был его неизменный завтрак, который он съедал но возвращении из больницы, топоча ногами от холода.
After this he had to run off to lectures, to the operation-room, to the hospital, and return to his home at the other end of the town.	А после завтрака - бегом на лекции, в анатомический театр, в больницу для хроников, оттуда через весь город опять к себе на квартиру.
In the evening, after the poor dinner of his landlord, he went back to his room and set to work again in his wet clothes, which smoked as he sat in front of the hot stove.	Вечером, после несытного обеда у хозяина, он шел в свою комнату, снова садился заниматься -поближе к раскаленной докрасна печке, и от его отсыревшей одежды шел пар.
On the fine summer evenings, at the time when the close streets are empty, when the servants are playing shuttle-cock at the doors, he opened his window and leaned out.	В хорошие летние вечера, в час, когда еще не остывшие улицы пустеют, когда служанки играют у ворот в волан, он открывал окно и облокачивался на подоконник.

The river, that makes of this quarter of Rouen a wretched little Venice, flowed beneath him, between the bridges and the railings, yellow, violet, or blue.	Под ним, между мостами, между решетчатыми оградами набережных, текла превращавшая эту часть Руана в маленькую неприглядную Венецию то желтая, то лиловая, то голубая река.
Working men, kneeling on the banks, washed their bare arms in the water.	Рабочие, сидя на корточках, мыли в ней руки.
On poles projecting from the attics, skeins of cotton were drying in the air.	На жердях, торчавших из слуховых окон, сушились мотки пряжи.
Opposite, beyond the roots spread the pure heaven with the red sun setting.	Напротив, над крышами, раскинулось безбрежное чистое небо, залитое багрянцем заката.
How pleasant it must be at home!	То-то славно сейчас, наверное, за городом!
How fresh under the beech-tree!	Как прохладно в буковой роще!
And he expanded his nostrils to breathe in the sweet odours of the country which did not reach him.	И Шарль раздувал ноздри, чтобы втянуть в себя родной запах деревни, но запах не долетал.
He grew thin, his figure became taller, his face took a saddened look that made it nearly interesting.	Он похудел, вытянулся, в глазах у него появился оттенок грусти, благодаря которому его лицо стало почти интересным.
Naturally, through indifference, he abandoned all the resolutions he had made.	Мало-помалу он начал распускаться, отступать от намеченного плана, и вышло это как-то само собой.
Once he missed a lecture; the next day all the lectures; and, enjoying his idleness, little by little, he gave up work altogether.	Однажды он не явился в клинику, на другой день пропустил лекцию, а затем, войдя во вкус безделья, и вовсе перестал ходить на занятия.
He got into the habit of going to the public-house, and had a passion for dominoes.	Он сделался завсегдатаем кабачков, пристрастился к домино.
To shut himself up every evening in the dirty public room, to push about on marble tables the small sheep bones with black dots, seemed to him a fine proof of his freedom, which raised him in his own esteem.	Просиживать все вечера в грязном заведении, стучать по мраморному столику костяшками с черными очками - это казалось ему высшим проявлением самостоятельности, поднимавшим его в собственных глазах.
It was beginning to see life, the sweetness of stolen pleasures; and when he entered, he put his hand on the door-handle with a joy almost sensual.	Он словно вступал в новый мир, впервые притрагивался к запретным удовольствиям. Берясь при входе за ручку двери, он испытывал нечто вроде чувственного наслаждения.
Then many things hidden within him came out; he learnt couplets by heart and sang them to his boon companions, became enthusiastic about Beranger, learnt how to make punch, and, finally, how to make love.	Многое из того, что прежде он подавлял в себе, теперь развернулось. Он распевал на дружеских пирушках песенки, которые знал назубок, восхищался Беранже, научился приготовлять пунш и познал наконец любовь.
Thanks to these preparatory labours, he failed completely in his examination for an ordinary degree.	Благодаря такой блестящей подготовке он с треском провалился на экзаменах и звания лекаря не получил.
He was expected home the same night to celebrate his success.	А дома его ждали в тот же день к вечеру, собирались отметить это радостное событие в его жизни!

He started on foot, stopped at the beginning of the village, sent for his mother, and told her all.	Домой он пошел пешком и, остановившись у въезда в село, послал за матерью и все ей рассказал.
She excused him, threw the blame of his failure on the injustice of the examiners, encouraged him a little, and took upon herself to set matters straight.	Она простила его, объяснила его провал несправедливостью экзаменаторов, обещала все устроить, и Шарль немного повеселел.
It was only five years later that Monsieur Bovary knew the truth; it was old then, and he accepted it. Moreover, he could not believe that a man born of him could be a fool.	Г-н Бовари узнал правду только через пять лет. К этому времени она уже устарела, и г-н Бовари примирился с нею, да он, впрочем, и раньше не допускал мысли, что его отпрыск - болван.
So Charles set to work again and crammed for his examination, ceaselessly learning all the old questions by heart.	Итак, Шарль снова взялся за дело, уже ничем не отвлекаясь, стал готовиться к экзамену и все, что требовалось по программе, затвердил наизусть.
He passed pretty well.	Отметку он получил довольно приличную.
What a happy day for his mother!	Какой счастливый день для матери!
They gave a grand dinner.	Дома по этому случаю был устроен пир.
Where should he go to practice?	Да, но где бы ему применить свои познания?
To Tostes, where there was only one old doctor.	В Тосте. Там был только один врач, и притом уже старый.
For a long time Madame Bovary had been on the look-out for his death, and the old fellow had barely been packed off when Charles was installed, opposite his place, as his successor.	Г-жа Бовари давно ждала его смерти, и не успел бедный старик отправиться на тот свет, как Шарль в качестве его преемника поселился напротив его дома.
But it was not everything to have brought up a son, to have had him taught medicine, and discovered Tostes, where he could practice it; he must have a wife.	Но воспитать сына, сделать из него врача, подыскать для него место в Тосте - это еще не все, его надо женить.
She found him one-the widow of a bailiff at Dieppe-who was forty-five and had an income of twelve hundred francs.	И г-жа Бовари нашла ему невесту - вдову дьеппского судебного исполнителя, женщину сорока пяти лет, но зато имевшую тысячу двести ливров годового дохода.
Though she was ugly, as dry as a bone, her face with as many pimples as the spring has buds, Madame Dubuc had no lack of suitors.	Госпожа Дюбюк была некрасива, суха как жердь, прыщей на ее лице выступало столько, сколько весной набухает почек, и тем не менее женихи у нее не переводились.
To attain her ends Madame Bovary had to oust them all, and she even succeeded in very cleverly baffling the intrigues of a port-butcher backed up by the priests.	Чтобы добиться своего, г-же Бовари пришлось их устранить, и действовала она так ловко, что ей даже удалось перебить дорогу одному колбаснику, за которого стояло местное духовенство.
Charles had seen in marriage the advent of an easier life, thinking he would be more free to do as he liked with himself and his money.	Шарль рассчитывал, что брак поправит его дела, он воображал, что будет чувствовать себя свободнее, сможет располагать и самим собою, и своими средствами.

But his wife was master; he had to say this and not say that in company, to fast every Friday, dress as she liked, harass at her bidding those patients who did not pay.	Но супруга забрала над ним силу, она наказывала ему говорить при посторонних то-то и не говорить того-то, он должен был поститься по пятницам, одеваться по ее вкусу и допекать пациентов, которые долго не платили.
She opened his letter, watched his comings and goings, and listened at the partition-wall when women came to consult him in his surgery.	Она распечатывала его письма, следила за каждым его шагом и, когда он принимал у себя в кабинете женщин, подслушивала за дверью.
She must have her chocolate every morning, attentions without end.	По утрам она не могла обойтись без шоколаду; она требовала к себе постоянного внимания.
She constantly complained of her nerves, her chest, her liver.	Вечно жаловалась то на нервы, то на боль в груди, то на дурное расположение духа.
The noise of footsteps made her ill; when people left her, solitude became odious to her; if they came back, it was doubtless to see her die.	Шум шагов ее раздражал; стоило от нее уйти - и она изнывала в одиночестве; стоило к ней вернуться - ну конечно, вернулся посмотреть, как она умирает.
When Charles returned in the evening, she stretched forth two long thin arms from beneath the sheets, put them round his neck, and having made him sit down on the edge of the bed, began to talk to him of her troubles: he was neglecting her, he loved another.	Вечером, когда Шарль приходил домой, она выпрастывала из-под одеяла свои длинные худые руки, обвивала их вокруг его шеи, усаживала его к себе на кровать и принималась изливать ему свою душевную муку: он ее забыл, он любит другую!
She had been warned she would be unhappy; and she ended by asking him for a dose of medicine and a little more love.	Недаром ей предсказывали, что она будет несчастна. А кончалось дело тем, что она просила какого-нибудь сиропа для поправления здоровья и немножко больше любви.
Chapter Two	II
One night towards eleven o'clock they were awakened by the noise of a horse pulling up outside their door.	Как-то ночью, часов около одиннадцати, их разбудил топот коня, остановившегося у самого крыльца.
The servant opened the garret-window and parleyed for some time with a man in the street below.	Служанка отворила на чердаке слуховое окошко и начала переговариваться с человеком, который находился внизу, на улице.
He came for the doctor, had a letter for him.	Он приехал за доктором, - он привез ему письмо.
Natasie came downstairs shivering and undid the bars and bolts one after the other.	Настази, дрожа от холода, спустилась по лестнице, повернула ключ, один за другим отодвинула засовы.
The man left his horse, and, following the servant, suddenly came in behind her.	Человек спрыгнул с коня и прямо за ней вошел в спальню.
He pulled out from his wool cap with grey top-knots a letter wrapped up in a rag and presented it gingerly to Charles, who rested on his elbow on the pillow to read it.	Вынув из шерстяной шапки с серыми кистями завернутое в тряпицу письмо, он почтительно вручил его Шарлю, и тот, облокотившись на подушку, начал читать.
Natasie, standing near the bed, held the light.	Настази, стоя у кровати, держала свечку.
Madame in modesty had turned to the wall and showed only her back.	Барыня от смущения повернулась лицом к стене.

This letter, sealed with a small seal in blue wax, begged Monsieur Bovary to come immediately to the farm of the Bertaux to set a broken leg.	Письмо, запечатанное маленькой, синего сургуча, печатью, содержало мольбу к г-ну Бовари как можно скорее прибыть на ферму Берто и оказать помощь человеку, сломавшему себе ногу.
Now from Tostes to the Bertaux was a good eighteen miles across country by way of Longueville and Saint-Victor.	Но от Тоста до Берто, если ехать через Лонгвиль и Сен-Виктор, добрых шесть лье.
It was a dark night; Madame Bovary junior was afraid of accidents for her husband.	Ночь была темная. Г-жа Бовари-младшая высказала опасение, как бы с мужем чего не случилось дорогой.
So it was decided the stable-boy should go on first; Charles would start three hours later when the moon rose.	Поэтому условились, что конюх, доставивший письмо, поедет сейчас же, а Шарль - через три часа, как только взойдет луна.
A boy was to be sent to meet him, and show him the way to the farm, and open the gates for him.	Навстречу ему выйдет мальчишка, покажет дорогу на ферму и отопрет ворота.
Towards four o'clock in the morning, Charles, well wrapped up in his cloak, set out for the Bertaux.	Около четырех часов утра Шарль, поплотней закутавшись в плащ, выехал в Берто.
Still sleepy from the warmth of his bed, he let himself be lulled by the quiet trot of his horse.	Он все еще был разнежен теплотою сна, и спокойная рысца лошади убаюкивала его.
When it stopped of its own accord in front of those holes surrounded with thorns that are dug on the margin of furrows, Charles awoke with a start, suddenly remembered the broken leg, and tried to call to mind all the fractures he knew.	Когда лошадь неожиданно останавливалась перед обсаженными терновником ямами, какие обыкновенно роют на краю пашни, Шарль мгновенно просыпался, сейчас же вспоминал о сломанной ноге и начинал перебирать в памяти все известные ему случаи переломов.
The rain had stopped, day was breaking, and on the branches of the leafless trees birds roosted motionless, their little feathers bristling in the cold morning wind.	Дождь перестал, брезжил рассвет, на голых ветвях яблонь неподвижно сидели птицы, и перышки их ерошил холодный предутренний ветер.
The flat country stretched as far as eye could see, and the tufts of trees round the farms at long intervals seemed like dark violet stains on the cast grey surface, that on the horizon faded into the gloom of the sky.	Всюду, куда ни посмотришь, расстилались ровные поля, и на этом огромном сером пространстве, сливавшемся вдали с пасмурным небом, редкими темно-лиловыми пятнами выделялись лишь купы деревьев, что росли вокруг ферм.
Charles from time to time opened his eyes, his mind grew weary, and, sleep coming upon him, he soon fell into a doze wherein, his recent sensations blending with memories, he became conscious of a double self, at once student and married man, lying in his bed as but now, and crossing the operation theatre as of old.	Шарль по временам открывал глаза; потом сознание его уставало, на него снова нападала дремота, он быстро погружался в какое-то странное забытье, в котором недавние впечатления мешались с воспоминаниями, и сам он двоился: был в одно и то же время и студентом, и женатым человеком, лежал в постели, как только что перед этим, и проходил по хирургическому отделению, как когда-то давно.
The warm smell of poultices mingled in his brain with the fresh odour of dew; he heard the iron rings rattling along the curtain-rods of the bed and saw his wife sleeping.	Он не отличал горячего запаха припарок от сильного запаха росы; ему слышались одновременно скрип железных колечек полога, скользящих по прутьям над кроватями больных, и дыхание спящей жены...

As he passed Vassonville he came upon a boy sitting on the grass at the edge of a ditch.	Проезжая через Васонвиль, Шарль увидел, что на траве у канавы сидит мальчик.
"Are you the doctor?" asked the child.	- Вы доктор? - спросил он.
And on Charles's answer he took his wooden shoes in his hands and ran on in front of him.	Получив подтверждение, мальчик взял в руки свои деревянные башмаки и пустился бежать впереди Шарля.
The general practitioner, riding along, gathered from his guide's talk that Monsieur Rouault must be one of the well-to-do farmers.	Завязав дорогой беседу со своим провожатым, лекарь узнал, что г-н Руо - один из самых богатых местных фермеров.
He had broken his leg the evening before on his way home from a Twelfth-night feast at a neighbour's.	Он сломал себе ногу вчера вечером, возвращаясь от соседа, к которому был приглашен на Крещение.
His wife had been dead for two years.	Его жена умерла два года тому назад.
There was with him only his daughter, who helped him to keep house.	С ним теперь только его единственная дочь, "барышня", - она-то и помогает ему вести хозяйство.
The ruts were becoming deeper; they were approaching the Bertaux.	Колеи стали глубже. Вот и Берто.
The little lad, slipping through a hole in the hedge, disappeared; then he came back to the end of a courtyard to open the gate.	Мальчуган, шмыгнув в лазейку, проделанную в изгороди, на минуту исчез; но очень скоро, отперев ворота, показался снова на самом краю двора.
The horse slipped on the wet grass; Charles had to stoop to pass under the branches.	Лошадь скользила по мокрой траве, Шарль нагибался, чтобы его не хлестнуло веткой.
The watchdogs in their kennels barked, dragging at their chains.	Сторожевые псы лаяли возле своих будок, изо всех сил натягивая цепи.
As he entered the Bertaux, the horse took fright and stumbled.	Когда Шарль въехал во двор, лошадь в испуге шарахнулась.
It was a substantial-looking farm.	Ферма дышала довольством.
In the stables, over the top of the open doors, one could see great cart-horses quietly feeding from new racks.	В растворенные ворота конюшен были видны крупные рабочие лошади - они мирно похрустывали сеном, пощипывая его из новеньких кормушек.
Right along the outbuildings extended a large dunghill, from which manure liquid oozed, while amidst fowls and turkeys, five or six peacocks, a luxury in Chauchois farmyards, were foraging on the top of it.	Вдоль надворных построек тянулась огромная навозная куча, от нее валил пар, по ней, среди индюшек и кур, ходили и что-то клевали пять или шесть павлинов - краса и гордость кошских птичников.
The sheepfold was long, the barn high, with walls smooth as your hand.	Овчарня была длинная, рига высокая, с гладкими, как ладонь, стенами.
Under the cart-shed were two large carts and four ploughs, with their whips, shafts and harnesses complete, whose fleeces of blue wool were getting soiled by the fine dust that fell from the granaries.	Под навесом стояли две большие телеги и четыре плуга, висели кнуты, хомуты, полный набор сбруи; синие шерстяные потники были все в трухе, летевшей с сеновала.

The courtyard sloped upwards, planted with trees set out symmetrically, and the chattering noise of a flock of geese was heard near the pond.	Симметрично обсаженный деревьями двор шел покато, на берегу пруда весело гоготали гуси.
A young woman in a blue merino dress with three flounces came to the threshold of the door to receive Monsieur Bovary, whom she led to the kitchen, where a large fire was blazing.	На пороге дома появилась вышедшая навстречу к г-ну Бовари молодая женщина в синем шерстяном платье с тремя оборками и повела его в кухню, где жарко пылал огонь.
The servant's breakfast was boiling beside it in small pots of all sizes.	Вокруг огня стояли чугунки, одни побольше, другие поменьше, - в них варился завтрак для работников.
Some damp clothes were drying inside the chimney-corner.	В камине сушилась мокрая одежда.
The shovel, tongs, and the nozzle of the bellows, all of colossal size, shone like polished steel, while along the walls hung many pots and pans in which the clear flame of the hearth, mingling with the first rays of the sun coming in through the window, was mirrored fitfully.	Совок, каминные щипцы и горло поддувального меха - все это было громадных размеров, и все это сверкало, как полированная сталь; вдоль стен тянулась целая батарея кухонной посуды, в которой отражались языки яркого пламени, разгоревшегося в очаге, и первые лучи солнца, заглядывавшие в окно.
Charles went up the first floor to see the patient.	Шарль поднялся к больному на второй этаж.
He found him in his bed, sweating under his bed-clothes, having thrown his cotton nightcap right away from him.	Тот лежал в постели и потел под одеялами; ночной колпак он с себя сбросил.
He was a fat little man of fifty, with white skin and blue eyes, the forepart of his head bald, and he wore earrings.	Это был маленький толстенький человек лет пятидесяти, бледный, голубоглазый, лысый, с серьгами в ушах.
By his side on a chair stood a large decanter of brandy, whence he poured himself a little from time to time to keep up his spirits; but as soon as he caught sight of the doctor his elation subsided, and instead of swearing, as he had been doing for the last twelve hours, began to groan freely.	На стуле возле его кровати стоял большой графин с водкой, из которого он время от времени пропускал для бодрости. При виде врача он тотчас же присмирел, перестал чертыхаться, - а чертыхался он перед этим двенадцать часов подряд, - и начал слабо стонать.
The fracture was a simple one, without any kind of complication.	Перелом оказался легкий, без каких бы то ни было осложнений.
Charles could not have hoped for an easier case.	Шарль даже и не мечтал о такой удаче.
Then calling to mind the devices of his masters at the bedsides of patients, he comforted the sufferer with all sorts of kindly remarks, those caresses of the surgeon that are like the oil they put on bistouries.	Вспомнив, как держали себя в подобных случаях его учителя, он стал подбадривать больного разными шуточками, теми ласками хирурга, которые действуют, как масло на рану.
In order to make some splints a bundle of laths was brought up from the cart-house.	Из каретника принесли дранок на лубки.
Charles selected one, cut it into two pieces and planed it with a fragment of windowpane, while the servant tore up sheets to make bandages, and Mademoiselle Emma tried to sew some pads.	Шарль выбрал одну дранку, расщепил и поскоблил ее осколком стекла; служанка тем временем рвала простыню на бинты, а мадемуазель Эмма старательно шила подушечки.

As she was a long time before she found her work-case, her father grew impatient; she did not answer, but as she sewed she pricked her fingers, which she then put to her mouth to suck them.	Она долго не могла найти игольник, и отец на нее рассердился; она ничего ему не сказала - она только поминутно колола себе в спешке то один, то другой палец, подносила их ко рту и высасывала кровь.
Charles was surprised at the whiteness of her nails.	Белизна ее ногтей поразила Шарля.
They were shiny, delicate at the tips, more polished than the ivory of Dieppe, and almond-shaped.	Эти блестящие, суживавшиеся к концу ноготки были отполированы лучше дьеппской слоновой кости и подстрижены в виде миндалин.
Yet her hand was not beautiful, perhaps not white enough, and a little hard at the knuckles; besides, it was too long, with no soft inflections in the outlines.	Рука у нее была, однако, некрасивая, пожалуй, недостаточно белая, суховатая в суставах, да к тому же еще чересчур длинная, лишенная волнистой линии изгибов.
Her real beauty was in her eyes. Although brown, they seemed black because of the lashes, and her look came at you frankly, with a candid boldness.	По-настоящему красивы у нее были глаза; карие, они казались черными из-за ресниц и смотрели на вас в упор с какой-то прямодушной смелостью.
The bandaging over, the doctor was invited by Monsieur Rouault himself to "pick a bit" before he left.	После перевязки г-н Руо предложил доктору "закусить на дорожку".
Charles went down into the room on the ground floor.	Шарль спустился в залу.
Knives and forks and silver goblets were laid for two on a little table at the foot of a huge bed that had a canopy of printed cotton with figures representing Turks.	Здесь к изножию большой кровати под ситцевым балдахином с вытканными на нем турками был придвинут столик с двумя приборами и двумя серебряными лафитничками.
There was an odour of iris-root and damp sheets that escaped from a large oak chest opposite the window.	Из дубового шкафа, высившегося как раз напротив окна, пахло ирисом и только что выстиранными простынями.
On the floor in corners were sacks of flour stuck upright in rows.	По углам стояли рядком на полу мешки с пшеницей.
These were the overflow from the neighbouring granary, to which three stone steps led.	Они, видимо, не поместились в соседней кладовой, куда вели три каменные ступеньки.
By way of decoration for the apartment, hanging to a nail in the middle of the wall, whose green paint scaled off from the effects of the saltpetre, was a crayon head of Minerva in gold frame, underneath which was written in Gothic letters	На стене, с которой от сырости местами сошла зеленая краска, висело в золотой рамке на гвоздике украшение всей комнаты - рисованная углем голова Минервы, а под ней готическими буквами было написано:
"To dear Papa."	"Дорогому папочке".
First they spoke of the patient, then of the weather, of the great cold, of the wolves that infested the fields at night.	Сперва поговорили о больном, затем о погоде, о том, что стоят холода, о том, что по ночам в поле рыщут волки.
Mademoiselle Rouault did not at all like the country, especially now that she had to look after the farm almost alone.	Мадемуазель Руо несладко жилось в деревне, особенно теперь, когда почти все хозяйственные заботы легли на нее.
As the room was chilly, she shivered as she ate. This showed something of her full lips, that she had a habit of biting when silent.	В зале было прохладно, девушку пробирала дрожь, и от этого чуть приоткрывались ее пухлые губы, которые она, как только умолкала, сейчас же начинала покусывать.

Her neck stood out from a white turned-down collar.	Ее шея выступала из белого отложного воротничка.
Her hair, whose two black folds seemed each of a single piece, so smooth were they, was parted in the middle by a delicate line that curved slightly with the curve of the head; and, just showing the tip of the ear, it was joined behind in a thick chignon, with a wavy movement at the temples that the country doctor saw now for the first time in his life.	Тонкая линия прямого пробора, едва заметно поднимавшаяся вверх соответственно строению черепа, разделяла ее волосы на два темных бандо, оставлявших на виду лишь самые кончики ушей, причем каждое из этих бандо казалось чем-то цельным - до того ее волосы были здесь гладко зачесаны, а на виски они набегали волнами, сзади же сливались в пышный шиньон, - такой прически сельскому врачу никогда еще не приходилось видеть.
The upper part of her cheek was rose-coloured.	Щеки у девушки были розовые.
She had, like a man, thrust in between two buttons of her bodice a tortoise-shell eyeglass.	Между двумя пуговицами ее корсажа был засунут, как у мужчины, черепаховый лорнет.
When Charles, after bidding farewell to old Rouault, returned to the room before leaving, he found her standing, her forehead against the window, looking into the garden, where the bean props had been knocked down by the wind.	Когда Шарль, зайдя перед отъездом проститься к ее отцу, вернулся в залу, девушка стояла у окна и смотрела в сад на поваленные ветром подпорки для бобов.
She turned round. "Are you looking for anything?" she asked.	- Вы что-нибудь забыли? - обернувшись, спросила она.
"My whip, if you please," he answered.	- Да, извините, забыл хлыстик, - ответил Шарль.
He began rummaging on the bed, behind the doors, under the chairs.	Он стал искать на кровати, за дверями, под стульями.
It had fallen to the floor, between the sacks and the wall.	Хлыст завалился за мешки с пшеницей и лежал у самой стены.
Mademoiselle Emma saw it, and bent over the flour sacks.	Увидела его мадемуазель Эмма. Она наклонилась над мешками.
Charles out of politeness made a dash also, and as he stretched out his arm, at the same moment felt his breast brush against the back of the young girl bending beneath him.	Шарль, по долгу вежливости решив опередить ее, потянулся одновременно с ней и нечаянно прикоснулся грудью к спине девушки, которая стояла, нагнувшись, впереди него.
She drew herself up, scarlet, and looked at him over her shoulder as she handed him his whip.	Она выпрямилась и, вся вспыхнув, глядя на него вполоборота, протянула ему плеть.
Instead of returning to the Bertaux in three days as he had promised, he went back the very next day, then regularly twice a week, without counting the visits he paid now and then as if by accident.	Назавтра Шарль снова отправился в Берто, хотя обещал приехать через три дня, потом стал ездить аккуратно два раза в неделю, а кроме того, наезжал иногда неожиданно, якобы по рассеянности.
Everything, moreover, went well; the patient progressed favourably; and when, at the end of forty-six days, old Rouault was seen trying to walk alone in his "den," Monsieur Bovary began to be looked upon as a man of great capacity.	Между тем все обстояло хорошо. Выздоровление шло по всем правилам лекарского искусства, через сорок шесть дней папаша Руо попробовал без посторонней помощи походить по своей "лачужке", и после этого о г-не Бовари стали отзываться как об очень способном враче.

Old Rouault said that he could not have been cured better by the first doctor of Yvetot, or even of Rouen.	Папаша Руо говорил, что лучшие доктора не только Ивето, но и Руана так скоро бы его не вылечили.
As to Charles, he did not stop to ask himself why it was a pleasure to him to go to the Bertaux.	А Шарль даже и не задавал себе вопроса, отчего ему так приятно бывать в Берто.
Had he done so, he would, no doubt, have attributed his zeal to the importance of the case, or perhaps to the money he hoped to make by it.	Если б он над этим задумался, он, конечно, объяснил бы свою внимательность серьезностью случая, а быть может, надеждой на недурной заработок.
Was it for this, however, that his visits to the farm formed a delightful exception to the meagre occupations of his life?	Но в самом ли деле по этой причине поездки на ферму составляли для него счастливое исключение из всех прочих обязанностей, заполнявших его скучную жизнь?
On these days he rose early, set off at a gallop, urging on his horse, then got down to wipe his boots in the grass and put on black gloves before entering.	В эти дни он вставал рано, пускал коня в галоп, всю дорогу погонял его, а неподалеку от фермы соскакивал, вытирал ноги о траву и натягивал черные перчатки.
He liked going into the courtyard, and noticing the gate turn against his shoulder, the cock crow on the wall, the lads run to meet him.	Ему нравилось въезжать во двор, толкать плечом ворота, нравилось, как поет на заборе петух, правилось, что работники выбегают навстречу.
He liked the granary and the stables; he liked old Rouault, who pressed his hand and called him his saviour; he liked the small wooden shoes of Mademoiselle Emma on the scoured flags of the kitchen-her high heels made her a little taller; and when she walked in front of him, the wooden soles springing up quickly struck with a sharp sound against the leather of her boots.	Ему нравились конюшни и рига; нравилось, что папаша Руо, здороваясь, хлопает его по ладони и называет своим спасителем; нравилось, как стучат по чистому кухонному полу деревянные подошвы, которые мадемуазель Эмма подвязывала к своим кожаным туфлям. На каблуках она казалась выше; когда она шла впереди Шарля, деревянные подошвы, быстро отрываясь от пола, с глухим стуком хлопали по подметкам.
She always accompanied him to the first step of the stairs.	Всякий раз она провожала его до первой ступеньки крыльца.
When his horse had not yet been brought round she stayed there.	Если лошадь ему еще не подавали, Эмма не уходила.
They had said "Good-bye"; there was no more talking.	Прощались они заранее и теперь уже не говорили ни слова.
The open air wrapped her round, playing with the soft down on the back of her neck, or blew to and fro on her hips the apron-strings, that fluttered like streamers.	Сильный ветер охватывал ее всю, трепал непослушные завитки на затылке, играл завязками передника, развевавшимися у нее на бедрах, точно флажки.
Once, during a thaw the bark of the trees in the yard was oozing, the snow on the roofs of the outbuildings was melting; she stood on the threshold, and went to fetch her sunshade and opened it.	Однажды, в оттепельный день, кора на деревьях была вся мокрая и капало с крыш. Эмма постояла на пороге, потом принесла из комнаты зонтик, раскрыла его.
The sunshade of silk of the colour of pigeons' breasts, through which the sun shone, lighted up with shifting hues the white skin of her face.	Сизый шелковый зонт просвечивал, и по ее белому лицу бегали солнечные зайчики.

She smiled under the tender warmth, and drops of water could be heard falling one by one on the stretched silk.	Эмма улыбалась из-под зонта этой теплой ласке. Было слышно, как на натянутый муар надают капли.
During the first period of Charles's visits to the Bertaux, Madame Bovary junior never failed to inquire after the invalid, and she had even chosen in the book that she kept on a system of double entry a clean blank page for Monsieur Rouault.	Первое время, когда Шарль только-только еще зачастил в Берто, г-жа Бовари-младшая всякий раз осведомлялась о здоровье больного и даже отвела ему в приходо-расходной книге большую чистую страницу.
But when she heard he had a daughter, she began to make inquiries, and she learnt the Mademoiselle Rouault, brought up at the Ursuline Convent, had received what is called "a good education"; and so knew dancing, geography, drawing, how to embroider and play the piano.	Узнав же, что у него есть дочь, она поспешила навести справки. Оказалось, что мадемуазель Руо училась в монастыре урсулинок и получила, как говорится, "прекрасное воспитание", то есть она танцует, знает географию, рисует, вышивает и бренчит на фортепьяно.
That was the last straw.	Нет, это уже слишком!
"So it is for this," she said to herself, "that his face beams when he goes to see her, and that he puts on his new waistcoat at the risk of spoiling it with the rain.	"Так вот почему, - решила г-жа Бовари, - он весь сияет, когда отправляется к ней, вот почему он надевает новый жилет, не боясь попасть под дождь!
Ah! that woman!	Ах, эта женщина!
That woman!"	Ах, эта женщина!.."
And she detested her instinctively.	И она ее инстинктивно возненавидела.
At first she solaced herself by allusions that Charles did not understand, then by casual observations that he let pass for fear of a storm, finally by open apostrophes to which he knew not what to answer.	Сначала она тешила душу намеками - Шарль не понимал их; потом, будто ненароком, делала какое-нибудь замечание, - из боязни скандала Шарль пропускал его мимо ушей, - а в конце концов стала учинять вылазки, которые Шарль не знал, как отбить.
"Why did he go back to the Bertaux now that Monsieur Rouault was cured and that these folks hadn't paid yet?	Зачем он продолжает ездить в Берто, раз г-н Руо выздоровел, а денег ему там до сих пор не заплатили?
Ah! it was because a young lady was there, some one who know how to talk, to embroider, to be witty.	Ну да, конечно, там есть "одна особа", - она рукодельница, востра на язык, сходит за умную.
That was what he cared about; he wanted town misses."	Он этаких любит, ему городские барышни нравятся!
And she went on- "The daughter of old Rouault a town miss! Get out!	- Но какая же дочка Руо - барышня? -возмущалась г-жа Бовари. - Хороша барышня, нечего сказать!
Their grandfather was a shepherd, and they have a cousin who was almost had up at the assizes for a nasty blow in a quarrel.	Дед ее был пастух, а какой-то их родственник чуть не угодил под суд за то, что повздорил с кем-то и полез в драку.
It is not worth while making such a fuss, or showing herself at church on Sundays in a silk gown like a countess.	Зря она уж так важничает, по воскресеньям к обедне ходит в шелковом платье, подумаешь -графиня!

Besides, the poor old chap, if it hadn't been for the colza last year, would have had much ado to pay up his arrears."	Для бедного старика это чистое разоренье; ему еще повезло, что в прошлом году хорошо уродилась репа, а то бы ему нипочем не выплатить недоимки!
For very weariness Charles left off going to the Bertaux.	Шарлю эти разговоры опостылели, и он перестал ездить в Берто.
Heloise made him swear, his hand on the prayer-book, that he would go there no more after much sobbing and many kisses, in a great outburst of love.	После долгих рыданий и поцелуев Элоиза в порыве страсти вынудила его поклясться на молитвеннике, что он больше туда не поедет.
He obeyed then, but the strength of his desire protested against the servility of his conduct; and he thought, with a kind of naive hypocrisy, that his interdict to see her gave him a sort of right to love her.	Итак, он покорился, но смелое влечение бунтовало в нем против его раболепного поведения, и, наивно обманывая самого себя, он пришел к выводу, что запрет видеть Эмму дает ему право любить ее.
And then the widow was thin; she had long teeth; wore in all weathers a little black shawl, the edge of which hung down between her shoulder-blades; her bony figure was sheathed in her clothes as if they were a scabbard; they were too short, and displayed her ankles with the laces of her large boots crossed over grey stockings.	К тому же вдова была костлява, зубаста, зимой и летом носила короткую черную шаль, кончики которой висели у нее между лопатками; свой скелет она, как в чехол, упрятывала в платья, до того короткие, что из-под них торчали лодыжки в серых чулках, поверх которых крест-накрест были повязаны тесемки от ее огромных туфель.
Charles's mother came to see them from time to time, but after a few days the daughter-in-law seemed to put her own edge on her, and then, like two knives, they scarified him with their reflections and observations.	К Шарлю изредка приезжала мать, спустя несколько дней она уже начинала плясать под дудку снохи, и они вдвоем, как две пилы, принимались пилить его и приставать к нему с советами и замечаниями.
It was wrong of him to eat so much.	Напрасно он так много ест!
Why did he always offer a glass of something to everyone who came?	Зачем подносить стаканчик всем, кто бы ни пришел?
What obstinacy not to wear flannels!	Это он только из упрямства не надевает фланелевого белья.
In the spring it came about that a notary at Ingouville, the holder of the widow Dubuc's property, one fine day went off, taking with him all the money in his office.	Но вот в начале весны энгувильский нотариус, которому вдова Дюбюк доверила свое состояние, дал тягу, захватив с собой всю наличность, хранившуюся у него в конторе.
Heloise, it is true, still possessed, besides a share in a boat valued at six thousand francs, her house in the Rue St. Francois; and yet, with all this fortune that had been so trumpeted abroad, nothing, excepting perhaps a little furniture and a few clothes, had appeared in the household.	Правда, у Элоизы еще оставался, помимо шести тысяч франков, которые она вложила в корабль, дом на улице Святого Франциска, но, собственно, на хозяйстве супругов ее сказочное богатство, о котором было столько разговоров, никак не отразилось, если не считать кое-какой мебели да тряпья.
The matter had to be gone into.	Потребовалось внести в это дело полную ясность.
The house at Dieppe was found to be eaten up with mortgages to its foundations; what she had placed with the notary God only knew, and her share in the boat did not exceed one thousand crowns.	Дьеппский дом был заложен и перезаложен; какую сумму она хранила у нотариуса - одному богу было известно, а доля ее участия в прибылях от корабля не превышала тысячи экю.

She had lied, the good lady!	Стало быть, эта милая дама все наврала!..
In his exasperation, Monsieur Bovary the elder, smashing a chair on the flags, accused his wife of having caused misfortune to the son by harnessing him to such a harridan, whose harness wasn't worth her hide.	Г-н Бовари-отец в ярости сломал стул о каменный пол и сказал жене, что она погубила сына, связав его с этой клячей, у которой сбруя не лучше кожи.
They came to Tostes.	Они поехали в Тост.
Explanations followed.	Произошло объяснение.
There were scenes.	Протекало оно бурно.
Heloise in tears, throwing her arms about her husband, implored him to defend her from his parents.	Элоиза, вся в слезах, бросилась к мужу на шею с мольбой заступиться за нее.
Charles tried to speak up for her.	Шарль начал было ее защищать.
They grew angry and left the house.	Родители обиделись и уехали.
But "the blow had struck home."	Но удар был нанесен.
A week after, as she was hanging up some washing in her yard, she was seized with a spitting of blood, and the next day, while Charles had his back turned to her drawing the window-curtain, she said,	Через неделю Элоиза вышла во двор развесить белье, и вдруг у нее хлынула горлом кровь, а на другой день, в то время как Шарль повернулся к ней спиной, чтобы задернуть на окне занавеску, она воскликнула:
"O God!" gave a sigh and fainted.	"О боже!" - вздохнула и лишилась чувств.
She was dead!	Она была мертва.
What a surprise!	Как странно!
When all was over at the cemetery Charles went home.	С похорон Шарль вернулся домой.
He found no one downstairs; he went up to the first floor to their room; saw her dress still hanging at the foot of the alcove; then, leaning against the writing-table, he stayed until the evening, buried in a sorrowful reverie.	Внизу было пусто; он поднялся на второй этаж, вошел в спальню и, увидев платье жены, висевшее у изножья кровати, облокотился на письменный стол и, погруженный в горестное раздумье, просидел тут до вечера.
She had loved him after all!	Ведь она его все-таки любила.
Chapter Three	III
One morning old Rouault brought Charles the money for setting his leg-seventy-five francs in forty-sou pieces, and a turkey.	Как-то утром папаша Руо привез Шарлю плату за свою сросшуюся ногу - семьдесять пять франков монетами по сорока су и вдобавок еще индейку.
He had heard of his loss, and consoled him as well as he could.	Он знал, что у Шарля горе, и постарался, как мог, утешить его:
"I know what it is," said he, clapping him on the shoulder; "I've been through it.	- Я ведь это знаю по себе! - говорил он, хлопая его по плечу. - Я это тоже испытал!

When I lost my dear departed, I went into the fields to be quite alone. I fell at the foot of a tree; I cried; I called on God; I talked nonsense to Him. I wanted to be like the moles that I saw on the branches, their insides swarming with worms, dead, and an end of it.	Когда умерла моя бедная жена, я уходил в поле -хотелось побыть одному; упадешь, бывало, наземь где-нибудь под деревом, плачешь, молишь бога, говоришь ему всякие глупости: увидишь на ветке крота, - в животе у него черви кишат, -одним словом, дохлого крота, и завидуешь ему.
And when I thought that there were others at that very moment with their nice little wives holding them in their embrace, I struck great blows on the earth with my stick. I was pretty well mad with not eating; the very idea of going to a cafe disgusted me-you wouldn't believe it.	А как подумаешь, что другие сейчас обнимают своих милых женушек, - и давай что есть мочи колотить палкой по земле; до того я ошалел, что даже есть перестал; поверите, от одной мысли о кафе у меня с души воротило.
Well, quite softly, one day following another, a spring on a winter, and an autumn after a summer, this wore away, piece by piece, crumb by crumb; it passed away, it is gone, I should say it has sunk; for something always remains at the bottom as one would say-a weight here, at one's heart.	Ну, а там день да ночь, сутки прочь, за зимой -весна, за летом, глядишь, осень, и незаметно, по капельке, по чуточке, оно и утекло. Ушло, улетело, вернее, отпустило, потому в глубине души всегда что-то остается, как бы вам сказать?.. Тяжесть вот тут, в груди!
But since it is the lot of all of us, one must not give way altogether, and, because others have died, want to die too.	Но ведь это наша общая судьба, стало быть, и не к чему нам так убиваться, не к чему искать себе смерти только оттого, что кто-то другой умер...
You must pull yourself together, Monsieur Bovary. It will pass away.	Встряхнитесь, господин Бовари, и все пройдет!
Come to see us; my daughter thinks of you now and again, d'ye know, and she says you are forgetting her.	Приезжайте к нам; дочь моя, знаете ли, нет-нет да и вспомнит про вас, говорит, что вы ее забыли.
Spring will soon be here. We'll have some rabbit-shooting in the warrens to amuse you a bit."	Скоро весна; мы с вами поохотимся на кроликов в заповеднике - это вас немножко отвлечет.
Charles followed his advice.	Шарль послушался его совета.
He went back to the Bertaux. He found all as he had left it, that is to say, as it was five months ago.	Он поехал в Берто; там все оказалось по-прежнему, то есть как пять месяцев назад.
The pear trees were already in blossom, and Farmer Rouault, on his legs again, came and went, making the farm more full of life.	Только груши уже цвели, а папаша Руо был уже на ногах и расхаживал по ферме, внося в ее жизнь некоторое оживление.
Thinking it his duty to heap the greatest attention upon the doctor because of his sad position, he begged him not to take his hat off, spoke to him in an undertone as if he had been ill, and even pretended to be angry because nothing rather lighter had been prepared for him than for the others, such as a little clotted cream or stewed pears.	Считая, что с лекарем нужно быть особенно обходительным, раз у него такое несчастье, он просил его не снимать во дворе шляпы, говорил с ним шепотом, как с больным, и даже сделал вид, будто сердится на то, что Шарлю не приготовили отдельного блюда полегче - что-нибудь вроде крема или печеных груш.
He told stories.	Он рассказывал разные истории.
Charles found himself laughing, but the remembrance of his wife suddenly coming back to him depressed him.	Шарль в одном месте невольно расхохотался, но, вспомнив о жене, тотчас нахмурился.
Coffee was brought in; he thought no more about her.	За кофе он уже о ней не думал.
He thought less of her as he grew accustomed to living alone.	Он думал о ней тем меньше, чем больше привыкал к одиночеству.

The new delight of independence soon made his loneliness bearable.	Вскоре он и вовсе перестал тяготиться им благодаря новому для него радостному ощущению свободы.
He could now change his meal-times, go in or out without explanation, and when he was very tired stretch himself at full length on his bed.	Он мог теперь когда угодно завтракать и обедать, уходить и возвращаться, никому не отдавая отчета, вытягиваться во весь рост на кровати, когда уставал.
So he nursed and coddled himself and accepted the consolations that were offered him.	Словом, он берег себя, нянчился с собой, охотно принимал соболезнования.
On the other hand, the death of his wife had not served him ill in his business, since for a month people had been saying,	Смерть жены пошла ему на пользу и в делах; целый месяц все кругом говорили:
"The poor young man! what a loss!"	"Бедный молодой человек! Какое горе!"
His name had been talked about, his practice had increased; and moreover, he could go to the Bertaux just as he liked.	Его имя приобрело известность, пациентов у него прибавилось, и, наконец, он ездил теперь в любое время к Руо.
He had an aimless hope, and was vaguely happy; he thought himself better looking as he brushed his whiskers before the looking-glass.	Он питал какую-то неопределенную надежду, он был беспричинно весел. Когда он приглаживал перед зеркалом свои бакенбарды, ему казалось, что он похорошел.
One day he got there about three o'clock. Everybody was in the fields. He went into the kitchen, but did not at once catch sight of Emma; the outside shutters were closed.	Однажды он приехал на ферму часов около трех; все были в поле; он вошел в кухню, но ставни там были закрыты, и Эмму он сначала не заметил.
Through the chinks of the wood the sun sent across the flooring long fine rays that were broken at the corners of the furniture and trembled along the ceiling.	Пробиваясь сквозь щели в стенах, солнечные лучи длинными тонкими полосками растягивались на полу, ломались об углы кухонной утвари, дрожали на потолке.
Some flies on the table were crawling up the glasses that had been used, and buzzing as they drowned themselves in the dregs of the cider.	На столе ползли вверх по стенкам грязного стакана мухи, а затем, жужжа, тонули на дне, в остатках сидра.
The daylight that came in by the chimney made velvet of the soot at the back of the fireplace, and touched with blue the cold cinders.	При свете, проникавшем в каминную трубу, сажа отливала бархатом, остывшая зола казалась чуть голубоватой.
Between the window and the hearth Emma was sewing; she wore no fichu; he could see small drops of perspiration on her bare shoulders.	Эмма что-то шила, примостившись между печью и окном; голова у нее была непокрыта, на голых плечах блестели капельки пота.
After the fashion of country folks she asked him to have something to drink.	По деревенскому обычаю, Эмма предложила Шарлю чего-нибудь выпить.
He said no; she insisted, and at last laughingly offered to have a glass of liqueur with him.	Он было отказался, но она настаивала и в конце концов со смехом объявила, что выпьет с ним за компанию рюмочку ликера.
So she went to fetch a bottle of curacao from the cupboard, reached down two small glasses, filled one to the brim, poured scarcely anything into the other, and, after having clinked glasses, carried hers to her mouth.	С этими словами она достала из шкафа бутылку кюрасо и две рюмки, одну из них налила доверху, в другой только закрыла донышко и, чокнувшись, поднесла ее ко рту.

As it was almost empty she bent back to drink, her head thrown back, her lips pouting, her neck on the strain. She laughed at getting none of it, while with the tip of her tongue passing between her small teeth she licked drop by drop the bottom of her glass.	Рюмка была почти пустая, и, чтобы выпить, Эмме пришлось откачнуться назад; запрокидывая голову, вытягивая губы и напрягая шею, она смеялась, оттого что ничего не ощущала во рту, и кончиком языка, пропущенным между двумя рядами мелких зубов, едва касалась дна.
She sat down again and took up her work, a white cotton stocking she was darning. She worked with her head bent down; she did not speak, nor did Charles.	Потом она села и опять взялась за работу - она штопала белый бумажный чулок; она опустила голову и примолкла; Шарль тоже не говорил ни слова.
The air coming in under the door blew a little dust over the flags; he watched it drift along, and heard nothing but the throbbing in his head and the faint clucking of a hen that had laid an egg in the yard.	От двери дуло, по полу двигались маленькие кучки сора; Шарль следил за тем, как их подгоняет сквозняк, и слышал лишь, как стучит у него в висках и как где-то далеко во дворе кудахчет курица, которая только что снесла яйцо.
Emma from time to time cooled her cheeks with the palms of her hands, and cooled these again on the knobs of the huge fire-dogs.	Эмма время от времени прикладывала руки к щекам, чтобы они не так горели, а потом, чтобы стало холоднее рукам, дотрагивалась до железной ручки больших каминных щипцов.
She complained of suffering since the beginning of the season from giddiness; she asked if sea-baths would do her any good; she began talking of her convent, Charles of his school; words came to them.	Она пожаловалась, что с наступлением жары у нее начались головокружения, спросила, не помогут ли ей морские купанья, рассказала о монастыре, Шарль, в свою очередь, рассказал о своем коллеже, и так у них завязалась оживленная беседа.
They went up into her bedroom.	Они прошли к ней в комнату.
She showed him her old music-books, the little prizes she had won, and the oak-leaf crowns, left at the bottom of a cupboard.	Она показала ему свои старые ноты, книжки, которые она получила в награду, венки из дубовых листьев, валявшиеся в нижнем ящике шкафа.
She spoke to him, too, of her mother, of the country, and even showed him the bed in the garden where, on the first Friday of every month, she gathered flowers to put on her mother's tomb.	Потом заговорила о своей матери, о кладбище и даже показала клумбу в саду, с которой в первую пятницу каждого месяца срывала цветы на ее могилку.
But the gardener they had never knew anything about it; servants are so stupid!	Вот только садовник у них никуда не годный; вообще бог знает что за прислуга!
She would have dearly liked, if only for the winter, to live in town, although the length of the fine days made the country perhaps even more wearisome in the summer.	Эмма мечтает жить в городе - хотя бы зимой, впрочем, летней порою день все прибавляется, и в деревне тогда, наверно, еще скучнее.
And, according to what she was saying, her voice was clear, sharp, or, on a sudden all languor, drawn out in modulations that ended almost in murmurs as she spoke to herself, now joyous, opening big naive eyes, then with her eyelids half closed, her look full of boredom, her thoughts wandering.	В зависимости от того, о чем именно она говорила, голос ее делался то высоким и звонким, то внезапно ослабевал и, когда она рассказывала о себе, постепенно снижался почти до шепота, меж тем как лицо ее то озарялось радостью, и она широко раскрывала свои наивные глаза, а то вдруг мысль ее уносилась далеко, и она смотрела скучающим взглядом из-под полуопущенных век.

Going home at night, Charles went over her words one by one, trying to recall them, to fill out their sense, that he might piece out the life she had lived before he knew her.	Вечером, по дороге домой, Шарль вызывал в памяти все ее фразы, одну за другой, пытался припомнить их в точности, угадать их скрытый смысл, чтобы до осязаемости ясно представить себе, как она жила, когда он с ней еще не был знаком.
But he never saw her in his thoughts other than he had seen her the first time, or as he had just left her.	Но его мысленный взор видел ее такою, какой она предстала перед ним впервые, или же такою, какой он оставил ее только что.
Then he asked himself what would become of her-if she would be married, and to whom!	Потом он задал себе вопрос: что с ней станется, когда она выйдет замуж? И за кого?
Alas!	Увы!
Old Rouault was rich, and she!-so beautiful!	Папаша Руо богат, а она... она такая красивая!
But Emma's face always rose before his eyes, and a monotone, like the humming of a top, sounded in his ears,	Но тут воображению его вновь явился облик Эммы, и что-то похожее на жужжанье волчка неотвязно зазвучало у него в ушах:
"If you should marry after all!	"Вот бы тебе на ней жениться!
If you should marry!"	Тебе бы на ней жениться!"
At night he could not sleep; his throat was parched; he was athirst. He got up to drink from the water-bottle and opened the window. The night was covered with stars, a warm wind blowing in the distance; the dogs were barking.	Ночью он никак не мог уснуть, в горле у него все пересохло, хотелось пить; он встал, выпил воды и растворил окно; небо было звездное, дул теплый ветерок, где-то далеко лаяли собаки.
He turned his head towards the Bertaux.	Он поглядел в сторону Берто.
Thinking that, after all, he should lose nothing, Charles promised himself to ask her in marriage as soon as occasion offered, but each time such occasion did offer the fear of not finding the right words sealed his lips.	Решив, что, в сущности говоря, он ничем не рискует, Шарль дал себе слово при первом удобном случае сделать Эмме предложение, но язык у него всякий раз прилипал к гортани.
Old Rouault would not have been sorry to be rid of his daughter, who was of no use to him in the house.	Папаша Руо был не прочь сбыть дочку с рук, -помогала она ему плохо.
In his heart he excused her, thinking her too clever for farming, a calling under the ban of Heaven, since one never saw a millionaire in it.	В глубине души он ее оправдывал - он считал, что она слишком умна для сельского хозяйства, этого богом проклятого занятия, на котором миллионов не наживешь.
Far from having made a fortune by it, the good man was losing every year; for if he was good in bargaining, in which he enjoyed the dodges of the trade, on the other hand, agriculture properly so called, and the internal management of the farm, suited him less than most people.	В самом деле, старик не только не богател, но из году в год терпел убытки, ибо хотя на рынках он чувствовал себя как рыба в воде и умел показать товар лицом, зато собственно к земледелию, к ведению фермерского хозяйства он не питал ни малейшей склонности.
He did not willingly take his hands out of his pockets, and did not spare expense in all that concerned himself, liking to eat well, to have good fires, and to sleep well.	Ничем особенно он себя не утруждал, денег на свои нужды не жалел - еда, тепло и сон были у него на первом плане.
He liked old cider, underdone legs of mutton, glorias well beaten up.	Он любил крепкий сидр, жаркое с кровью, любил прихлебывать кофе с коньячком.

He took his meals in the kitchen alone, opposite the fire, on a little table brought to him all ready laid as on the stage.	Он ел всегда в кухне, один, за маленьким столиком, который ему подавали уже накрытым, точно в театре.
When, therefore, he perceived that Charles's cheeks grew red if near his daughter, which meant that he would propose for her one of these days, he chewed the cud of the matter beforehand.	Итак, заметив, что Шарль в присутствии Эммы краснеет, - а это означало, что на днях он попросит ее руки, - папаша все обдумал заранее.
He certainly thought him a little meagre, and not quite the son-in-law he would have liked, but he was said to be well brought-up, economical, very learned, and no doubt would not make too many difficulties about the dowry.	Шарля он считал "мозгляком", не о таком зяте мечтал он прежде, но, с другой стороны, Шарль, по общему мнению, вел себя безукоризненно, все говорили, что он бережлив, очень сведущ, - такой человек вряд ли станет особенно торговаться из-за приданого.
Now, as old Rouault would soon be forced to sell twenty-two acres of "his property," as he owed a good deal to the mason, to the harness-maker, and as the shaft of the cider-press wanted renewing,	А тут еще папаше Руо пришлось продать двадцать два акра своей земли, да к тому же он задолжал каменщику, шорнику, и потом надо было поправить вал в давильне:
"If he asks for her," he said to himself, "I'll give her to him."	"Посватается - отдам", - сказал он себе.
At Michaelmas Charles went to spend three days at the Bertaux.	Перед самым Михайловым днем Шарль на трое суток приехал в Берто.
The last had passed like the others in procrastinating from hour to hour.	Третий день, как и два предыдущих, прошел в том, что его отъезд все откладывался да откладывался.
Old Rouault was seeing him off; they were walking along the road full of ruts; they were about to part. This was the time.	Папаша Руо пошел проводить Шарля; они шагали по проселочной дороге и уже собирались проститься: пора было заговорить.
Charles gave himself as far as to the corner of the hedge, and at last, when past it-	Шарль дал себе слово начать, когда они дойдут до конца изгороди, и, как только изгородь осталась позади, он пробормотал:
"Monsieur Rouault," he murmured, "I should like to say something to you."	- Господин Руо, мне надо вам сказать одну вещь.
They stopped.	Оба остановились.
Charles was silent.	Шарль молчал.
"Well, tell me your story.	- Ну, выкладывайте!
Don't I know all about it?" said old Rouault, laughing softly.	Я и так все знаю! - сказал Руо, тихонько посмеиваясь.
"Monsieur Rouault-Monsieur Rouault," stammered Charles.	-Папаша!.. Папаша!.. - лепетал Шарль.
"I ask nothing better", the farmer went on. "Although, no doubt, the little one is of my mind, still we must ask her opinion.	- Я очень доволен, - продолжал фермер. - Девочка, наверно, тоже, но все-таки надо ее спросить.
So you get off-I'll go back home.	Ну, прощайте, - я пойду домой.
If it is 'yes', you needn't return because of all the people about, and besides it would upset her too much.	Но только если она скажет "да", не возвращайтесь - слышите? - во избежание сплетен, да и ее это может чересчур взволновать.

But so that you mayn't be eating your heart, I'll open wide the outer shutter of the window against the wall; you can see it from the back by leaning over the hedge." And he went off.	А чтобы вы не томились, я вам подам знак: настежь распахну окно с той стороны, - вы влезете на забор и увидите.
Charles fastened his horse to a tree; he ran into the road and waited.	Привязав лошадь к дереву, Шарль выбежал на тропинку и стал ждать.
Half an hour passed, then he counted nineteen minutes by his watch.	Прошло тридцать минут, потом он отметил по часам еще девятнадцать.
Suddenly a noise was heard against the wall; the shutter had been thrown back; the hook was still swinging.	Вдруг что-то стукнуло об стену - окно распахнулось, задвижка еще дрожала.
The next day by nine o'clock he was at the farm.	На другой день Шарль в девять часов утра был уже на ферме.
Emma blushed as he entered, and she gave a little forced laugh to keep herself in countenance.	При виде ого Эмма вспыхнула, но, чтобы не выдать волнения, попыталась усмехнуться.
Old Rouault embraced his future son-in-law.	Панаша Руо обнял будущего зятя.
The discussion of money matters was put off; moreover, there was plenty of time before them, as the marriage could not decently take place till Charles was out of mourning, that is to say, about the spring of the next year.	Заговорили о материальной стороне дела; впрочем, для этого было еще достаточно времени - приличия требовали, чтобы бракосочетание состоялось после того, как у Шарля кончится траур, то есть не раньше весны.
The winter passed waiting for this.	Зима прошла в ожидании.
Mademoiselle Rouault was busy with her trousseau.	Мадемуазель Руо занялась приданым.
Part of it was ordered at Rouen, and she made herself chemises and nightcaps after fashion-plates that she borrowed.	Часть его была заказана в Руане, а ночные сорочки и чепчики она шила сама по картинкам в журнале мод, который ей дали на время.
When Charles visited the farmer, the preparations for the wedding were talked over; they wondered in what room they should have dinner; they dreamed of the number of dishes that would be wanted, and what should be entrees.	Когда Шарль приезжал в Берто, с ним обсуждали приготовления к свадьбе, совещались, в какой комнате устроить обед, уславливались о количестве блюд и относительно закусок.
Emma would, on the contrary, have preferred to have a midnight wedding with torches, but old Rouault could not understand such an idea.	Эмме хотелось венчаться в полночь, при свете факелов, но папаше Руо эта затея не пришлась по душе.
So there was a wedding at which forty-three persons were present, at which they remained sixteen hours at table, began again the next day, and to some extent on the days following.	И вот наконец сыграли свадьбу: гостей съехалось сорок три человека, пир продолжался шестнадцать часов, а утром - опять за то же, и потом еще несколько дней доедали остатки.
Chapter Four	IV
The guests arrived early in carriages, in one-horse chaises, two-wheeled cars, old open gigs, waggonettes with leather hoods, and the young people from the nearer villages in carts, in which they stood up in rows, holding on to the sides so as not to fall, going at a trot and well shaken up.	Приглашенные начали съезжаться с раннего утра в колясках, в одноколках, в двухколесных шарабанах, в старинных кабриолетах без верха, в крытых повозках с кожаными занавесками, а молодежь из соседних деревень, стоя, выстроившись в ряд, мчалась на телегах и, чтобы не упасть, держалась за грядки, - так сильно трясло.

Some came from a distance of thirty miles, from Goderville, from Normanville, and from Cany.	Понаехали и те, что жили в десяти милях отсюда, - из Годервиля, из Норманвиля, из Кани.
All the relatives of both families had been invited, quarrels between friends arranged, acquaintances long since lost sight of written to.	Шарль и Эмма созвали всю свою родню, помирились со всеми друзьями, с которыми были до этого в ссоре, разослали письма тем знакомым, кого давным-давно потеряли из виду.
From time to time one heard the crack of a whip behind the hedge; then the gates opened, a chaise entered.	Время от времени за изгородью щелкал бич, вслед за тем ворота растворялись, во двор въезжала повозка.
Galloping up to the foot of the steps, it stopped short and emptied its load. They got down from all sides, rubbing knees and stretching arms.	Кони лихо подкатывали к самому крыльцу, тут их на всем скаку осаживали, и повозка разгружалась, - из нее с обеих сторон вылезали гости, потирали себе колени, потягивались.
The ladies, wearing bonnets, had on dresses in the town fashion, gold watch chains, pelerines with the ends tucked into belts, or little coloured fichus fastened down behind with a pin, and that left the back of the neck bare.	Дамы были в чепцах, в сшитых по-городски платьях с блестевшими на них золотыми цепочками от часов, в накидках, концы которых крест-накрест завязывались у пояса, или же в цветных косыночках, сколотых на спине булавками и открывавших сзади шею.
The lads, dressed like their papas, seemed uncomfortable in their new clothes (many that day hand-sewed their first pair of boots), and by their sides, speaking never a work, wearing the white dress of their first communion lengthened for the occasion were some big girls of fourteen or sixteen, cousins or elder sisters no doubt, rubicund, bewildered, their hair greasy with rose pomade, and very much afraid of dirtying their gloves.	Около мальчиков, одетых так же, как их папаши, и, видимо, чувствовавших себя неловко в новых костюмах (многие из них сегодня первый раз в жизни надели сапоги), молча стояла какая-нибудь рослая девочка лет четырнадцати - шестнадцати, наверно, их кузина или старшая сестра, в белом платье, сшитом ко дню первого причастия и ради такого случая удлиненном, с волосами, жирными от розовой помады, вся красная, оторопелая, больше всего на свете боявшаяся испачкать перчатки.
As there were not enough stable-boys to unharness all the carriages, the gentlemen turned up their sleeves and set about it themselves.	Конюхов не хватало, поэтому лошадей распрягали, засучив рукава, сами отцы семейств.
According to their different social positions they wore tail-coats, overcoats, shooting jackets, cutaway-coats; fine tail-coats, redolent of family respectability, that only came out of the wardrobe on state occasions; overcoats with long tails flapping in the wind and round capes and pockets like sacks; shooting jackets of coarse cloth, generally worn with a cap with a brass-bound peak; very short cutaway-coats with two small buttons in the back, close together like a pair of eyes, and the tails of which seemed cut out of one piece by a carpenter's hatchet.	Их одежда находилась в строгом соответствии с занимаемым ими положением в обществе - одни приехали во фраках, другие в сюртуках, третьи в пиджаках, четвертые в куртках, и все это у них было добротное, вызывавшее к себе почтительное отношение всех членов семьи, извлекавшееся из шкафов только по торжественным дням: сюртуки - с длинными разлетающимися полами, с цилиндрическими воротничками, с широкими, как мешки, карманами; куртки - толстого сукна, к которым обыкновенно полагалась фуражка с медным ободком на козырьке; пиджачки -кургузые, с двумя пуговицами на спине, посаженными так близко, что они напоминали глаза, с фалдами, точно вырубленными плотником из цельного дерева.

Some, too (but these, you may be sure, would sit at the bottom of the table), wore their best blouses-that is to say, with collars turned down to the shoulders, the back gathered into small plaits and the waist fastened very low down with a worked belt.	Некоторые (эти, разумеется, сидели за столом на самых непочетных местах) явились даже в парадных блузах, то есть в таких, отложные воротнички которых лежали на плечах, спинку же, собранную в мелкие складки, перехватывал низко подпоясанный вышитый кушак.
And the shirts stood out from the chests like cuirasses!	А на груди панцирями выгибались крахмальные сорочки!
Everyone had just had his hair cut; ears stood out from the heads; they had been close-shaved; a few, even, who had had to get up before daybreak, and not been able to see to shave, had diagonal gashes under their noses or cuts the size of a three-franc piece along the jaws, which the fresh air en route had enflamed, so that the great white beaming faces were mottled here and there with red dabs.	Мужчины только что подстриглись, - поэтому уши у них торчали, - и тщательно побрились; у тех, что встали нынче еще до рассвета и брились впотьмах, под носом были видны поперечные царапины, а на скулах - порезы величиною с трехфранковую монету; дорогой их обветрило, и казалось, будто все эти широкие, одутловатые лица кто-то отделал под розовый мрамор.
The mairie was a mile and a half from the farm, and they went thither on foot, returning in the same way after the ceremony in the church.	Так как от фермы до мэрии считалось не больше полумили, то все пошли туда пешком и пешком возвращались из церкви, после венчанья, на ферму.
The procession, first united like one long coloured scarf that undulated across the fields, along the narrow path winding amid the green corn, soon lengthened out, and broke up into different groups that loitered to talk.	Шествие, двигавшееся сначала единой пестрой лентой, колыхавшейся в полях на узкой тропинке, что извивалась меж зеленей, вскоре растянулось и распалось на отдельные группы, увлекшиеся разговором.
The fiddler walked in front with his violin, gay with ribbons at its pegs. Then came the married pair, the relations, the friends, all following pell-mell; the children stayed behind amusing themselves plucking the bell-flowers from oat-ears, or playing amongst themselves unseen.	Впереди всех выступал музыкант со скрипкой, затейливо разукрашенной лентами; за ним шли новобрачные, потом сбившиеся в одну кучу родные и знакомые, а позади обрывала овсинки и под шумок затевала возню детвора.
Emma's dress, too long, trailed a little on the ground; from time to time she stopped to pull it up, and then delicately, with her gloved hands, she picked off the coarse grass and the thistledowns, while Charles, empty handed, waited till she had finished.	Платье Эммы, чересчур длинное, касалось земли; время от времени она останавливалась, подбирала его и осторожно снимала колючки затянутыми в перчатки пальцами, а Шарль, отпустив ее руку, ждал.
Old Rouault, with a new silk hat and the cuffs of his black coat covering his hands up to the nails, gave his arm to Madame Bovary senior.	Папаша Руо, в новом цилиндре и в черном фраке с рукавами чуть не до ногтей, вел под руку г-жу Бовари-мать.
As to Monsieur Bovary senior, who, heartily despising all these folk, had come simply in a frock-coat of military cut with one row of buttons-he was passing compliments of the bar to a fair young peasant.	А г-н Бовари-отец, который в глубине души презирал все это общество и явился на свадьбу в простом однобортном, военного покроя сюртуке, расточал трактирные комплименты белокурой крестьянской девушке.
She bowed, blushed, and did not know what to say.	Девушка приседала, краснела, не знала, что отвечать.
The other wedding guests talked of their business or played tricks behind each other's backs, egging one another on in advance to be jolly.	Г ости толковали о своих делах, а иные подтрунивали друг над другом, заранее настраиваясь на веселый лад.

Those who listened could always catch the squeaking of the fiddler, who went on playing across the fields.	Музыкант все играл, все играл; прислушавшись, можно было различить его пиликанье.
When he saw that the rest were far behind he stopped to take breath, slowly rosined his bow, so that the strings should sound more shrilly, then set off again, by turns lowering and raising his neck, the better to mark time for himself.	Как только скрипач замечал, что ушел далеко вперед, он сейчас же останавливался перевести дух, долго натирал канифолью смычок, чтобы струны визжали громче, а потом двигался дальше, то поднимая, то опуская гриф, - это помогало ему держать такт.
The noise of the instrument drove away the little birds from afar.	Заслышав издали его игру, птички разлетались в разные стороны.
The table was laid under the cart-shed.	Стол накрыли в каретнике, под навесом.
On it were four sirloins, six chicken fricassees, stewed veal, three legs of mutton, and in the middle a fine roast suckling pig, flanked by four chitterlings with sorrel.	Подали четыре филе, шесть фрикасе из кур, тушеную телятину и три жарких, а на середине стола поставили превосходного жареного молочного поросенка, обложенного колбасками, с гарниром из щавеля.
At the corners were decanters of brandy.	По углам стола возвышались графины с водкой.
Sweet bottled-cider frothed round the corks, and all the glasses had been filled to the brim with wine beforehand.	На бутылках со сладким сидром вокруг пробок выступила густая пена, стаканы были заранее налиты вином доверху.
Large dishes of yellow cream, that trembled with the least shake of the table, had designed on their smooth surface the initials of the newly wedded pair in nonpareil arabesques.	Желтый крем на огромных блюдах трясся при малейшем толчке; на его гладкой поверхности красовались инициалы новобрачных, выведенные мелкими завитушками.
A confectioner of Yvetot had been intrusted with the tarts and sweets.	Нугу и торты готовил кондитер, выписанный из Ивето.
As he had only just set up on the place, he had taken a lot of trouble, and at dessert he himself brought in a set dish that evoked loud cries of wonderment.	В этих краях он подвизался впервые и решил в грязь лицом не ударить - на десерт он собственными руками подал целое сооружение, вызвавшее бурный восторг собравшихся.
To begin with, at its base there was a square of blue cardboard, representing a temple with porticoes, colonnades, and stucco statuettes all round, and in the niches constellations of gilt paper stars; then on the second stage was a dungeon of Savoy cake, surrounded by many fortifications in candied angelica, almonds, raisins, and quarters of oranges; and finally, on the upper platform a green field with rocks set in lakes of jam, nutshell boats, and a small Cupid balancing himself in a chocolate swing whose two uprights ended in real roses for balls at the top.	Нижнюю его часть составлял сделанный из синего картона квадратный храм с портиками и колоннадой, а вокруг храма в нишах, усеянных звездами из золотой бумаги, стояли гипсовые статуэтки; второй этаж составлял савойский пирог в виде башни, окруженный невысокими укреплениями из цуката, миндаля, изюма и апельсинных долек, а на самом верху громоздились скалы, виднелись озера из варенья, на озерах - кораблики из ореховых скорлупок, среди зеленого луга качался крошечный амурчик на шоколадных качелях, столбы которых вместо шаров увенчивались бутонами живых роз.
Until night they ate.	Обед тянулся до вечера.
When any of them were too tired of sitting, they went out for a stroll in the yard, or for a game with corks in the granary, and then returned to table.	Устав сидеть, гости шли погулять во двор или на гумно - поиграть в "пробку", а потом опять возвращались на свои места.
Some towards the finish went to sleep and snored.	К концу обеда многие уже храпели.

But with the coffee everyone woke up. Then they began songs, showed off tricks, raised heavy weights, performed feats with their fingers, then tried lifting carts on their shoulders, made broad jokes, kissed the women.	Но за кофе все снова оживились, запели песни, потом мужчины начали пробовать силу -упражнялись с гирями, показывали свою ловкость, пытались взвалить себе на плечи телегу, за столом говорили сальности, обнимали дам.
At night when they left, the horses, stuffed up to the nostrils with oats, could hardly be got into the shafts; they kicked, reared, the harness broke, their masters laughed or swore; and all night in the light of the moon along country roads there were runaway carts at full gallop plunging into the ditches, jumping over yard after yard of stones, clambering up the hills, with women leaning out from the tilt to catch hold of the reins.	Вечером стали собираться домой, но лошадей перекормили овсом, и они не хотели влезать в оглобли, брыкались, вскакивали на дыбы, рвали упряжь, а хозяева - кто бранился, кто хохотал. И всю ночь по дорогам бешеным галопом неслись при лунном свете крытые повозки, опрокидывались в канавы, перемахивали через кучи щебня, скатывались с косогоров вниз, а женщины, высунувшись в дверцу, подхватывали вожжи.
Those who stayed at the Bertaux spent the night drinking in the kitchen.	Те, что остались в Берто, пропьянствовали ночь в кухне.
The children had fallen asleep under the seats.	Дети уснули под лавками.
The bride had begged her father to be spared the usual marriage pleasantries.	Невеста упросила отца, чтобы ее избавили от обычных шуток.
However, a fishmonger, one of their cousins (who had even brought a pair of soles for his wedding present), began to squirt water from his mouth through the keyhole, when old Rouault came up just in time to stop him, and explain to him that the distinguished position of his son-in-law would not allow of such liberties.	Тем не менее один из их родственников, торговец рыбой (он даже в качестве свадебного подарка привез две камбалы), начал было прыскать водой в замочную скважину, но папаша Руо подоспел вовремя и попытался втолковать ему, что зять занимает видное положение и что эти непристойные выходки по отношению к нему недопустимы.
The cousin all the same did not give in to these reasons readily.	Однако родственник проникся его доводами не сразу.
In his heart he accused old Rouault of being proud, and he joined four or five other guests in a corner, who having, through mere chance, been several times running served with the worst helps of meat, also were of opinion they had been badly used, and were whispering about their host, and with covered hints hoping he would ruin himself.	Подумав про себя, что папаша Руо зазнался, он отошел в уголок, к группе гостей; этим гостям случайно достались за обедом неважные куски, и теперь они, разобидевшись, перемывали косточки хозяину и, хотя и не прямо, желали ему разориться.
Madame Bovary, senior, had not opened her mouth all day.	Госпожа Бовари-мать за весь день не проронила ни звука.
She had been consulted neither as to the dress of her daughter-in-law nor as to the arrangement of the feast; she went to bed early.	С ней не посоветовались ни относительно наряда невесты, ни относительно распорядка свадебного пиршества; уехала она рано.
Her husband, instead of following her, sent to Saint-Victor for some cigars, and smoked till daybreak, drinking kirsch-punch, a mixture unknown to the company. This added greatly to the consideration in which he was held.	Ее супруг остался - он послал в Сен-Виктор за сигарами и до самого утра все курил и попивал грог, чем заслужил особое уважение всей компании, которая понятия не имела о подобной смеси.
Charles, who was not of a facetious turn, did not shine at the wedding.	Шарль, остроумием не отличавшийся, во время свадебного пира не блистал.

He answered feebly to the puns, doubles entendres, compliments, and chaff that it was felt a duty to let off at him as soon as the soup appeared.	На все шутки, каламбуры, двусмысленности, поздравления и вольные намеки, которыми гости сочли своим долгом осыпать его с самого начала обеда, он отвечал не очень удачно.
The next day, on the other hand, he seemed another man.	Зато наутро это был уже совсем другой человек.
It was he who might rather have been taken for the virgin of the evening before, whilst the bride gave no sign that revealed anything.	Казалось, что это он утратил невинность, меж тем как по непроницаемому виду молодой ни о чем нельзя было догадаться.
The shrewdest did not know what to make of it, and they looked at her when she passed near them with an unbounded concentration of mind.	Даже самые злые насмешники - и те прикусили язык, и когда она проходила мимо, они только глазели на нее, тщетно шевеля мозгами.
But Charles concealed nothing.	Но Шарль и не думал таиться.
He called her "my wife", tutoyed her, asked for her of everyone, looked for her everywhere, and often he dragged her into the yards, where he could be seen from far between the trees, putting his arm around her waist, and walking half-bending over her, ruffling the chemisette of her bodice with his head.	Он называл Эмму женой, говорил ей "ты", спрашивал у каждого, как она ему нравится, всюду бегал за ней, беспрестанно уводил в сад, и гостям издалека было видно, как он, обняв ее за талию, гуляет по аллее, как он склоняется головой к ней на грудь и мнет кружевную отделку корсажа.
Two days after the wedding the married pair left. Charles, on account of his patients, could not be away longer.	Через два дня после свадьбы молодые уехали -Шарль не мог дольше оставаться в Берто из-за пациентов.
Old Rouault had them driven back in his cart, and himself accompanied them as far as Vassonville.	Папаша Руо дал им свою повозку и проводил их до Васонвиля.
Here he embraced his daughter for the last time, got down, and went his way.	Там он в последний раз поцеловал дочь, потом слез с повозки и пошел домой.
When he had gone about a hundred paces he stopped, and as he saw the cart disappearing, its wheels turning in the dust, he gave a deep sigh.	Отойдя шагов на сто, он обернулся и, глядя, как крутятся по дорожной пыли колеса удаляющейся повозки, тяжело вздохнул.
Then he remembered his wedding, the old times, the first pregnancy of his wife; he, too, had been very happy the day when he had taken her from her father to his home, and had carried her off on a pillion, trotting through the snow, for it was near Christmas-time, and the country was all white. She held him by one arm, her basket hanging from the other; the wind blew the long lace of her Cauchois headdress so that it sometimes flapped across his mouth, and when he turned his head he saw near him, on his shoulder, her little rosy face, smiling silently under the gold bands of her cap.	Он вспомнил былое, вспомнил свою свадьбу, первую беременность жены; он тоже был весел в тот день, когда она сидела сзади него верхом на коне, бежавшем рысью по белому-белому полю, -ведь это было незадолго до Рождества, и снег уже выпал; одною рукой она держалась за мужа, а в другой у нее была корзинка; ветер трепал длинные концы ее кошского кружевного чепчика, они закрывали ей рот, и, оборачиваясь, он видел, что к его плечу вплотную прижимается ее улыбающееся розовое личико, выглядывающее из-под золотого ободка чепца.
To warm her hands she put them from time to time in his breast.	Время от времени она грела пальцы у него за пазухой.
How long ago it all was!	Как все это было давно!
Their son would have been thirty by now.	Теперь их сыну исполнилось бы уже тридцать лет!

Then he looked back and saw nothing on the road.	Старик еще раз оглянулся, но повозка скрылась из виду.
He felt dreary as an empty house; and tender memories mingling with the sad thoughts in his brain, addled by the fumes of the feast, he felt inclined for a moment to take a turn towards the church.	И тут у него в душе стало пусто, как в доме, откуда вынесли все вещи. В его голове, которую затуманили винные пары, трогательные воспоминания мешались с мрачными мыслями, и его вдруг потянуло к церкви.
As he was afraid, however, that this sight would make him yet more sad, he went right away home.	Но, боясь, как бы ему там не стало еще тоскливее, он зашагал прямо домой.
Monsieur and Madame Charles arrived at Tostes about six o'clock.	Господин и госпожа Бовари приехали в Тост к шести часам.
The neighbors came to the windows to see their doctor's new wife.	Соседи бросились к окнам поглядеть на молодую докторшу.
The old servant presented herself, curtsied to her, apologised for not having dinner ready, and suggested that madame, in the meantime, should look over her house.	Старая служанка поздоровалась со своей повой госпожой, поздравила ее, извинилась, что обед еще не готов, и предложила пока что осмотреть дом.
Chapter Five	V
The brick front was just in a line with the street, or rather the road.	Дом своим кирпичным фасадом выходил прямо на улицу или, вернее, на дорогу.
Behind the door hung a cloak with a small collar, a bridle, and a black leather cap, and on the floor, in a corner, were a pair of leggings, still covered with dry mud.	За дверью висели плащ с низким воротником, уздечка и черная кожаная фуражка, а в углу валялась пара штиблет, на которых уже успела засохнуть грязь.
On the right was the one apartment, that was both dining and sitting room.	Направо дверь вела в залу, то есть в комнату, где обедали и сидели по вечерам.
A canary yellow paper, relieved at the top by a garland of pale flowers, was puckered everywhere over the badly stretched canvas; white calico curtains with a red border hung crossways at the length of the window; and on the narrow mantelpiece a clock with a head of Hippocrates shone resplendent between two plate candlesticks under oval shades.	Канареечного цвета обои с выцветшим бордюром в виде гирлянды цветов дрожали на плохо натянутой холщовой подкладке; на окнах висели цеплявшиеся одна за другую белые коленкоровые занавески с красной каемкой, а на узкой каминной полочке, между двумя накладного серебра подсвечниками с овальными абажурами, поблескивали часы с головой Гиппократа.
On the other side of the passage was Charles's consulting room, a little room about six paces wide, with a table, three chairs, and an office chair.	В противоположном конце коридора была дверь в кабинет Шарля - каморку шагов в шесть шириной, - там стоял стол, три стула и рабочее кресло.
Volumes of the	Тома
"Dictionary of Medical Science," uncut, but the binding rather the worse for the successive sales through which they had gone, occupied almost along the six shelves of a deal bookcase.	"Медицинской энциклопедии", хотя и неразрезанные, но после многочисленных перепродаж успевшие основательно поистрепаться, занимали почти целиком шесть полок елового книжного шкафа.
The smell of melted butter penetrated through the walls when he saw patients, just as in the kitchen one could hear the people coughing in the consulting room and recounting their histories.	Больные, сидя здесь на приеме, дышали кухонным чадом, проникавшим сквозь стену, зато в кухне было слышно, как они кашляют и во всех подробностях рассказывают о своих болезнях.

Then, opening on the yard, where the stable was, came a large dilapidated room with a stove, now used as a wood-house, cellar, and pantry, full of old rubbish, of empty casks, agricultural implements past service, and a mass of dusty things whose use it was impossible to guess.	За кабинетом находилась нежилая комната, окнами во двор, на конюшню, заменявшая теперь и дровяной сарай, и подвал, и кладовую, - там валялись железный лом, пустые бочонки, пришедшие в негодность садовые инструменты и много всякой другой пыльной рухляди, неизвестно для чего в свое время предназначавшейся.
The garden, longer than wide, ran between two mud walls with espaliered apricots, to a hawthorn hedge that separated it from the field.	Неширокий, но длинный сад тянулся меж двух глинобитных стен, не видных за рядами абрикосовых деревьев, и упирался в живую изгородь из кустов терновника, а дальше уже начинались поля.
In the middle was a slate sundial on a brick pedestal; four flower beds with eglantines surrounded symmetrically the more useful kitchen garden bed.	Посреди сада на каменном постаменте высились солнечные часы из аспидного сланца; четыре клумбы чахлого шиповника симметрично окружали грядку полезных насаждений.
Right at the bottom, under the spruce bushes, was a cure in plaster reading his breviary.	В глубине, под пихтами, читал молитвенник гипсовый священник.
Emma went upstairs.	Эмма поднялась на второй этаж.
The first room was not furnished, but in the second, which was their bedroom, was a mahogany bedstead in an alcove with red drapery.	В первой комнате никакой обстановки не было, а во второй, где помещалась спальня супругов, стояла в алькове кровать красного дерева под красным пологом.
A shell box adorned the chest of drawers, and on the secretary near the window a bouquet of orange blossoms tied with white satin ribbons stood in a bottle.	На комоде привлекала внимание коробочка, отделанная ракушками; у окна на секретере стоял в графине букет флёрдоранжа, перевязанный белою атласною лентою.
It was a bride's bouquet; it was the other one's.	То был букет новобрачной, букет первой жены!
She looked at it.	Взгляд Эммы остановился на нем.
Charles noticed it; he took it and carried it up to the attic, while Emma seated in an arm-chair (they were putting her things down around her) thought of her bridal flowers packed up in a bandbox, and wondered, dreaming, what would be done with them if she were to die.	Шарль это заметил и, взяв букет, понес его на чердак, а молодая, в ожидании, пока расставят тут же, при ней, ее вещи, села в кресло и, вспомнив о своем свадебном букете, лежавшем в картонке, задала себе вопрос, какая участь постигнет ее флёрдоранж, если вдруг умрет и она.
During the first days she occupied herself in thinking about changes in the house.	С первых же дней Эмма начала вводить новшества.
She took the shades off the candlesticks, had new wallpaper put up, the staircase repainted, and seats made in the garden round the sundial; she even inquired how she could get a basin with a jet fountain and fishes.	Сняла с подсвечников абажуры, оклеила комнаты новыми обоями, заново покрасила лестницу, в саду вокруг солнечных часов поставила скамейки и даже стала расспрашивать, как устроить бассейн с фонтаном и рыбками.
Finally her husband, knowing that she liked to drive out, picked up a second-hand dogcart, which, with new lamps and splashboard in striped leather, looked almost like a tilbury.	Наконец супруг, зная, что она любит кататься, купил по случаю двухместный шарабанчик, который благодаря новым фонарям и крыльям из простроченной кожи мог сойти и за тильбюри.

He was happy then, and without a care in the world.	Словом, Шарль наслаждался безоблачным счастьем.
A meal together, a walk in the evening on the highroad, a gesture of her hands over her hair, the sight of her straw hat hanging from the window-fastener, and many another thing in which Charles had never dreamed of pleasure, now made up the endless round of his happiness.	Обед вдвоем, вечерняя прогулка по большаку, движение, каким его жена поправляла прическу, ее соломенная шляпка, висевшая на оконной задвижке, и множество других мелочей, прелесть которых была ему прежде незнакома, представляли для него неиссякаемый источник блаженства.
In bed, in the morning, by her side, on the pillow, he watched the sunlight sinking into the down on her fair cheek, half hidden by the lappets of her night-cap.	Утром, лежа с Эммой в постели, он смотрел, как солнечный луч золотит пушок на ее бледно-розовых щеках, полуприкрытых оборками чепца.
Seen thus closely, her eyes looked to him enlarged, especially when, on waking up, she opened and shut them rapidly many times. Black in the shade, dark blue in broad daylight, they had, as it were, depths of different colours, that, darker in the centre, grew paler towards the surface of the eye.	На таком близком расстоянии, особенно когда она, просыпаясь, то приподнимала, то опускала веки, глаза ее казались еще больше; черные в тени, темно-синие при ярком свете, они как бы состояли из расположенных в определенной последовательности цветовых слоев, густых в глубине и все светлевших по мере приближения к белку.
His own eyes lost themselves in these depths; he saw himself in miniature down to the shoulders, with his handkerchief round his head and the top of his shirt open.	Глаз Шарля тонул в этих пучинах, - Шарль видел там уменьшенного самого себя, только до плечей, в фуляровом платке на голове и в сорочке с расстегнутым воротом.
He rose.	Он вставал.
She came to the window to see him off, and stayed leaning on the sill between two pots of geranium, clad in her dressing gown hanging loosely about her.	Она подходила к окну и смотрела, как он уезжает. Она облокачивалась на подоконник, между двумя горшками с геранью, и пеньюар свободно облегал ее стан.
Charles, in the street buckled his spurs, his foot on the mounting stone, while she talked to him from above, picking with her mouth some scrap of flower or leaf that she blew out at him. Then this, eddying, floating, described semicircles in the air like a bird, and was caught before it reached the ground in the ill-groomed mane of the old white mare standing motionless at the door.	Выйдя на улицу, Шарль ставил ноги на тумбу и пристегивал шпоры; Эмма продолжала с ним разговаривать, стоя наверху, покусывая лепесток или былинку, а потом сдувала ее по направлению к Шарлю, и она долго держалась в воздухе, порхала, описывала круги, словно птица, и, прежде чем упасть, цеплялась за лохматую гриву старой белой кобылы, стоявшей у порога не шевелясь.
Charles from horseback threw her a kiss; she answered with a nod; she shut the window, and he set off.	Шарль садился верхом, посылал Эмме воздушный поцелуй, она кивала ему в ответ, закрывала окно, он уезжал.

And then along the highroad, spreading out its long ribbon of dust, along the deep lanes that the trees bent over as in arbours, along paths where the corn reached to the knees, with the sun on his back and the morning air in his nostrils, his heart full of the joys of the past night, his mind at rest, his flesh at ease, he went on, re-chewing his happiness, like those who after dinner taste again the truffles which they are digesting.	И на большой дороге, бесконечною пыльною лентою расстилавшейся перед ним, на проселках, под сводом низко нагнувшихся ветвей, на межах, где колосья доходили ему до колен, Шарль чувствовал, как солнце греет ему спину, вдыхал утреннюю прохладу и, весь во власти упоительных воспоминаний о минувшей ночи, радуясь, что на душе у него спокойно, что плоть его удовлетворена, все еще переживал свое блаженство, подобно тому как после обеда мы еще некоторое время ощущаем вкус перевариваемых трюфелей.
Until now what good had he had of his life?	Был ли он счастлив когда-либо прежде?
His time at school, when he remained shut up within the high walls, alone, in the midst of companions richer than he or cleverer at their work, who laughed at his accent, who jeered at his clothes, and whose mothers came to the school with cakes in their muffs?	Уж не в коллеже ли, когда он сидел взаперти, в его высоких четырех стенах, и чувствовал себя одиноким среди товарищей, которые были и богаче п способнее его, которые смеялись над его выговором, потешались над его одеждой и которым матери, когда являлись на свидание, проносили в муфтах пирожные?
Later on, when he studied medicine, and never had his purse full enough to treat some little work-girl who would have become his mistress?	Или позднее, когда он учился на лекаря и когда в карманах у него было так пусто, что он даже не мог заказать музыкантам кадриль, чтобы потанцевать с какой-нибудь молоденькой работницей, за которой ему хотелось приударить?
Afterwards, he had lived fourteen months with the widow, whose feet in bed were cold as icicles.	Потом он год и два месяца прожил со вдовой, у которой, когда она ложилась в постель, ноги были холодные, как ледышки.
But now he had for life this beautiful woman whom he adored.	А теперь он до конца своих дней будет обладать прелестною, боготворимою им женщиной.
For him the universe did not extend beyond the circumference of her petticoat, and he reproached himself with not loving her.	Весь мир замыкался для него в пределы шелковистого обхвата ее платьев. И он упрекал себя в холодности, он скучал без нее.
He wanted to see her again; he turned back quickly, ran up the stairs with a beating heart.	Он спешил домой, с бьющимся сердцем взбегал по лестнице.
Emma, in her room, was dressing; he came up on tiptoe, kissed her back; she gave a cry.	Эмма у себя в комнате занималась туалетом; он подходил к ней неслышными шагами, целовал ее в спину, она вскрикивала.
He could not keep from constantly touching her comb, her ring, her fichu; sometimes he gave her great sounding kisses with all his mouth on her cheeks, or else little kisses in a row all along her bare arm from the tip of her fingers up to her shoulder, and she put him away half-smiling, half-vexed, as you do a child who hangs about you.	Не дотрагиваться поминутно до ее гребенки, косынки, колец - это было свыше его сил; он то взасос целовал ее в щеки, то покрывал быстрыми поцелуями всю ее руку, от кончиков пальцев до плеча, а она полуласково, полусердито отталкивала его, как отстраняем мы детей, когда они виснут на нас.
Before marriage she thought herself in love; but the happiness that should have followed this love not having come, she must, she thought, have been mistaken.	До свадьбы она воображала, что любит, но счастье, которое должно было возникнуть из этой любви, не пришло, и Эмма решила, что она ошиблась.

And Emma tried to find out what one meant exactly in life by the words felicity, passion, rapture, that had seemed to her so beautiful in books.	Но она все еще старалась понять, что же на самом деле означают слова: "блаженство", "страсть", "упоение" - слова, которые казались ей такими прекрасными в книгах.
Chapter Six	VI
She had read	В детстве она прочла
"Paul and Virginia," and she had dreamed of the little bamboo-house, the nigger Domingo, the dog Fidele, but above all of the sweet friendship of some dear little brother, who seeks red fruit for you on trees taller than steeples, or who runs barefoot over the sand, bringing you a bird's nest.	"Поля и Виргинию" и долго потом мечтала о бамбуковой хижине, о негре Доминго, о собаке Фидель, но больше всего о нежной дружбе с милым маленьким братцем, который срывал бы для нее красные плоды с громадных, выше колокольни, деревьев или бежал бы к ней по песку босиком, с птичьим гнездом в руках.
When she was thirteen, her father himself took her to town to place her in the convent.	Когда ей исполнилось тринадцать лет, отец сам отвез ее в город и отдал в монастырь.
They stopped at an inn in the St. Gervais quarter, where, at their supper, they used painted plates that set forth the story of Mademoiselle de la Valliere.	Остановились они в квартале Сен-Жерве, на постоялом дворе; ужин подали им на тарелках, на которых были нарисованы сцены из жизни мадемуазель де Лавальер.
The explanatory legends, chipped here and there by the scratching of knives, all glorified religion, the tendernesses of the heart, and the pomps of court.	Апокрифического характера надписи, исцарапанные ножами, прославляли религию, чувствительность, а также роскошь королевского двора.
Far from being bored at first at the convent, she took pleasure in the society of the good sisters, who, to amuse her, took her to the chapel, which one entered from the refectory by a long corridor.	Первое время она совсем не скучала в монастыре; ей хорошо жилось у монахинь, которые, желая доставить ей развлечение, водили ее в часовню, соединенную с трапезной длинным коридором.
She played very little during recreation hours, knew her catechism well, and it was she who always answered Monsieur le Vicaire's difficult questions.	На переменах она особой резвости не проявляла, катехизис ей давался легко, и на трудные вопросы викария всякий раз отвечала она.
Living thus, without ever leaving the warm atmosphere of the classrooms, and amid these pale-faced women wearing rosaries with brass crosses, she was softly lulled by the mystic languor exhaled in the perfumes of the altar, the freshness of the holy water, and the lights of the tapers.	Окутанную тепличной атмосферой классов, окруженную бледноликими женщинами, носившими четки с медными крестиками, ее постепенно завораживала та усыпительная мистика, что есть и в церковных запахах, и в холоде чаш со святой водой, и в огоньках свечей.
Instead of attending to mass, she looked at the pious vignettes with their azure borders in her book, and she loved the sick lamb, the sacred heart pierced with sharp arrows, or the poor Jesus sinking beneath the cross he carries.	Стоя за обедней, она, вместо того чтобы молиться, рассматривала в своей книжке обведенные голубою каймой заставки духовно-нравственного содержания; ей нравились и больная овечка, и сердце Христово, пронзенное острыми стрелами, и бедный Иисус, падающий под тяжестью креста.
She tried, by way of mortification, to eat nothing a whole day.	Однажды она попробовала ради умерщвления плоти целый день ничего не есть.
She puzzled her head to find some vow to fulfil.	Она долго ломала себе голову, какой бы ей дать обет.

When she went to confession, she invented little sins in order that she might stay there longer, kneeling in the shadow, her hands joined, her face against the grating beneath the whispering of the priest.	Идя на исповедь, она нарочно придумывала разные мелкие грехи, чтобы подольше постоять на коленях в полутьме, скрестив руки, припав лицом к решетке, слушая шепот духовника.
The comparisons of betrothed, husband, celestial lover, and eternal marriage, that recur in sermons, stirred within her soul depths of unexpected sweetness.	Часто повторявшиеся в проповедях образы жениха, супруга, небесного возлюбленного, вечного бракосочетания как-то особенно умиляли ее.
In the evening, before prayers, there was some religious reading in the study. On week-nights it was some abstract of sacred history or the Lectures of the Abbe Frayssinous, and on Sundays passages from the "Genie du Christianisme," as a recreation.	Вечерами, перед молитвой, им обыкновенно читали что-нибудь душеспасительное: по будням - отрывки из священной истории в кратком изложении или "Беседы" аббата Фрейсину, а по воскресеньям, для разнообразия, - отдельные места из "Духа христианства".
How she listened at first to the sonorous lamentations of its romantic melancholies reechoing through the world and eternity!	Как она слушала вначале эти полнозвучные пени романтической тоски, откликающиеся на все призывы земли и вечности!
If her childhood had been spent in the shop-parlour of some business quarter, she might perhaps have opened her heart to those lyrical invasions of Nature, which usually come to us only through translation in books.	Если бы детство ее протекло в торговом квартале какого-нибудь города, в комнате рядом с лавкой, ее мог бы охватить пламенный восторг перед природой, которым мы обыкновенно заражаемся от книг.
But she knew the country too well; she knew the lowing of cattle, the milking, the ploughs.	Но она хорошо знала деревню; мычанье стад, молочные продукты, плуги - все это было ей так знакомо!
Accustomed to calm aspects of life, she turned, on the contrary, to those of excitement.	Она привыкла к мирным картинам, именно поэтому ее влекло к себе все необычное.
She loved the sea only for the sake of its storms, and the green fields only when broken up by ruins.	Если уж море, то чтобы непременно бурное, если трава, то чтобы непременно среди развалин.
She wanted to get some personal profit out of things, and she rejected as useless all that did not contribute to the immediate desires of her heart, being of a temperament more sentimental than artistic, looking for emotions, not landscapes.	Это была натура не столько художественная, сколько сентиментальная, ее волновали не описания природы, но излияния чувств, в каждом явлении она отыскивала лишь то, что отвечало ее запросам, и отметала как ненужное все, что не удовлетворяло ее душевных потребностей.
At the convent there was an old maid who came for a week each month to mend the linen.	Каждый месяц в монастырь на целую неделю приходила старая дева - белошвейка.
Patronized by the clergy, because she belonged to an ancient family of noblemen ruined by the Revolution, she dined in the refectory at the table of the good sisters, and after the meal had a bit of chat with them before going back to her work.	Она принадлежала к старинному дворянскому роду, разорившемуся во время революции, поэтому ей покровительствовал сам архиепископ и ела она за одним столом с монахинями, а после трапезы, прежде чем взяться за шитье, оставалась с ними поболтать.
The girls often slipped out from the study to go and see her.	Пансионерки часто убегали к ней с уроков.
She knew by heart the love songs of the last century, and sang them in a low voice as she stitched away.	Она знала наизусть любовные песенки прошлого века и, водя иглой, напевала их.

She told stories, gave them news, went errands in the town, and on the sly lent the big girls some novel, that she always carried in the pockets of her apron, and of which the good lady herself swallowed long chapters in the intervals of her work.	Она рассказывала разные истории, сообщала новости, выполняла в городе любые поручения и потихоньку давала читать старшим ученицам романы, которые она всюду носила с собой в кармане передника и которые сама глотала во время перерывов целыми главами.
They were all love, lovers, sweethearts, persecuted ladies fainting in lonely pavilions, postilions killed at every stage, horses ridden to death on every page, sombre forests, heartaches, vows, sobs, tears and kisses, little skiffs by moonlight, nightingales in shady groves, "gentlemen" brave as lions, gentle as lambs, virtuous as no one ever was, always well dressed, and weeping like fountains.	Там было все про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, кучера, которых убивают на каждой станции, кони, которых загоняют на каждой странице, дремучие леса, сердечные тревоги, клятвы, рыдания, слезы и поцелуи, челны, озаренные лунным светом, соловьиное пение в рощах, герои, храбрые, как львы, кроткие, как агнцы, добродетельные донельзя, всегда безукоризненно одетые, слезоточивые, как урны.
For six months, then, Emma, at fifteen years of age, made her hands dirty with books from old lending libraries.	Пятнадцатилетняя Эмма целых полгода дышала этой пылью старинных книгохранилищ.
Through Walter Scott, later on, she fell in love with historical events, dreamed of old chests, guard-rooms and minstrels.	Позднее Вальтер Скотт привил ей вкус к старине, и она начала бредить хижинами поселян, парадными залами и менестрелями.
She would have liked to live in some old manor-house, like those long-waisted chatelaines who, in the shade of pointed arches, spent their days leaning on the stone, chin in hand, watching a cavalier with white plume galloping on his black horse from the distant fields.	Ей хотелось жить в старинном замке и проводить время по примеру дам, носивших длинные корсажи и, облокотясь на каменный подоконник, опершись головой на руку, смотревших с высоты стрельчатых башен, как на вороном коне мчится к ним по полю рыцарь в шляпе с белым плюмажем.
At this time she had a cult for Mary Stuart and enthusiastic veneration for illustrious or unhappy women.	В ту пору она преклонялась перед Марией Стюарт и обожала всех прославленных и несчастных женщин.
Joan of Arc, Heloise, Agnes Sorel, the beautiful Ferroniere, and Clemence Isaure stood out to her like comets in the dark immensity of heaven, where also were seen, lost in shadow, and all unconnected, St. Louis with his oak, the dying Bayard, some cruelties of Louis XI, a little of St. Bartholomew's Day, the plume of the Bearnais, and always the remembrance of the plates painted in honour of Louis XIV.	Жанна д'Арк, Элоиза, Агнеса Сорель, Прекрасная Ферроньера и Клеманс Изор - все они, точно кометы, выступали перед ней из непроглядной тьмы времен, да еще кое-где мелькали тонувшие во мраке, никак между собою не связанные Людовик Святой под дубом, умирающий Баярд, зверства Людовика XI, сцены из Варфоломеевской ночи, султан на шляпе Беарнца, и, разумеется, навсегда запечатлелись у нее в памяти тарелки с рисунками, восславлявшими Людовика XIV.
In the music class, in the ballads she sang, there was nothing but little angels with golden wings, madonnas, lagunes, gondoliers;-mild compositions that allowed her to catch a glimpse athwart the obscurity of style and the weakness of the music of the attractive phantasmagoria of sentimental realities.	На уроках музыки она пела только романсы об ангелочках с золотыми крылышками, о мадоннах, лагунах, гондольерах, и сквозь нелепый слог и несуразный напев этих безвредных вещиц проступала для нее пленительная фантасмагория жизни сердца.
Some of her companions brought "keepsakes" given them as new year's gifts to the convent.	Подруги Эммы приносили в монастырь кипсеки, которые им дарили на Новый год.

These had to be hidden; it was quite an undertaking; they were read in the dormitory.	Их приходилось прятать, это было не так-то просто; читали их только в дортуарах.
Delicately handling the beautiful satin bindings, Emma looked with dazzled eyes at the names of the unknown authors, who had signed their verses for the most part as counts or viscounts.	Чуть дотрагиваясь до великолепных атласных переплетов, Эмма останавливала восхищенный взор на указанных под стихами именах неизвестных ей авторов - по большей части графов и виконтов.
She trembled as she blew back the tissue paper over the engraving and saw it folded in two and fall gently against the page.	От ее дыхания шелковистая папиросная бумага, загнувшись, приподнималась кверху, а потом снова медленно опускалась на гравюру, и уже это одно приводило Эмму в трепет.
Here behind the balustrade of a balcony was a young man in a short cloak, holding in his arms a young girl in a white dress wearing an alms-bag at her belt; or there were nameless portraits of English ladies with fair curls, who looked at you from under their round straw hats with their large clear eyes.	Бумага прикрывала то юношу в коротком плаще, за балюстрадой балкона обнимавшего девушку в белом платье с кошелечком у пояса, то портреты неизвестных английских леди с белокурыми локонами, глядевших большими ясными глазами из-под круглых соломенных шляпок.
Some there were lounging in their carriages, gliding through parks, a greyhound bounding along in front of the equipage driven at a trot by two midget postilions in white breeches.	Одна из этих леди полулежала в коляске, скользившей по парку, а впереди бежавших рысью лошадей, которыми правили два маленьких грума в белых рейтузах, вприпрыжку неслась борзая.
Others, dreaming on sofas with an open letter, gazed at the moon through a slightly open window half draped by a black curtain.	Другая леди, в мечтательной позе раскинувшись на софе и положив рядом с собой распечатанное письмо, глядела на луну в приоткрытое окно с приспущенной черной занавеской.
The naive ones, a tear on their cheeks, were kissing doves through the bars of a Gothic cage, or, smiling, their heads on one side, were plucking the leaves of a marguerite with their taper fingers, that curved at the tips like peaked shoes.	Чистые душою девушки, проливая слезы, целовались с горлинками между прутьев готических клеток или, улыбаясь, склонив головку набок, обрывали лепестки маргаритки загнутыми кончиками пальцев, острыми, как носки у туфелек.
And you, too, were there, Sultans with long pipes reclining beneath arbours in the arms of Bayaderes; Djiaours, Turkish sabres, Greek caps; and you especially, pale landscapes of dithyrambic lands, that often show us at once palm trees and firs, tigers on the right, a lion to the left, Tartar minarets on the horizon; the whole framed by a very neat virgin forest, and with a great perpendicular sunbeam trembling in the water, where, standing out in relief like white excoriations on a steel-grey ground, swans are swimming about.	Там были и вы, султаны с длинными чубуками, под навесами беседок млеющие в объятиях баядерок, гяуры, турецкие сабли, фески, но особенно обильно там были представлены вы, в блеклых тонах написанные картины, изображающие некие райские уголки, картины, на которых мы видим пальмы и тут же рядом - ели, направо - тигра, налево - льва, вдали - татарский минарет, на переднем плане - руины древнего Рима, поодаль - разлегшихся на земле верблюдов, причем все это дано в обрамлении девственного, однако тщательно подметенного леса и освещено громадным отвесным лучом солнца, дробящимся в воде серо-стального цвета, а на фоне воды белыми пятнами вырезываются плавающие лебеди.

And the shade of the argand lamp fastened to the wall above Emma's head lighted up all these pictures of the world, that passed before her one by one in the silence of the dormitory, and to the distant noise of some belated carriage rolling over the Boulevards.	И все эти виды земного шара, беспрерывной чередою мелькавшие перед мысленным взором Эммы в тишине спальни под стук запоздалой пролетки, доносившийся издалека, с какого-нибудь бульвара, озарял свет лампы под абажуром, висевшей прямо над головою девушки.
When her mother died she cried much the first few days.	Когда у нее умерла мать, она первое время плакала, не осушая глаз.
She had a funeral picture made with the hair of the deceased, and, in a letter sent to the Bertaux full of sad reflections on life, she asked to be buried later on in the same grave.	Она заказала траурную рамку для волос покойницы, а в письме к отцу, полном мрачных мыслей о жизни, выразила желание, чтобы ее похоронили в одной могиле с матерью.
The goodman thought she must be ill, and came to see her.	Старик решил, что дочка заболела, и поехал к ней.
Emma was secretly pleased that she had reached at a first attempt the rare ideal of pale lives, never attained by mediocre hearts.	Эмма в глубине души была довольна, что ей сразу удалось возвыситься до трудно достижимого идеала отрешения от всех радостей жизни -идеала, непосильного для людей заурядных.
She let herself glide along with Lamartine meanderings, listened to harps on lakes, to all the songs of dying swans, to the falling of the leaves, the pure virgins ascending to heaven, and the voice of the Eternal discoursing down the valleys.	Словом, она попалась в сети к Ламартину, и ей стали чудиться звуки арфы на озерах, лебединые песни, шорох опадающих листьев, непорочные девы, возносящиеся на небо, голос предвечного, звучащий в долине.
She wearied of it, would not confess it, continued from habit, and at last was surprised to feel herself soothed, and with no more sadness at heart than wrinkles on her brow.	Все это ей скоро наскучило, но она не хотела себе в этом признаться и продолжала грустить - сперва по привычке, потом из самолюбия, но в конце концов, к немалому своему изумлению, почувствовала, что успокоилась, что в сердце у нее не больше кручины, чем морщин на лбу.
The good nuns, who had been so sure of her vocation, perceived with great astonishment that Mademoiselle Rouault seemed to be slipping from them.	Добрые инокини, с самого начала столь проницательно угадавшие, в чем именно состоит ее призвание, теперь были крайне поражены, что мадемуазель Руо, видимо, уходит из-под их влияния.
They had indeed been so lavish to her of prayers, retreats, novenas, and sermons, they had so often preached the respect due to saints and martyrs, and given so much good advice as to the modesty of the body and the salvation of her soul, that she did as tightly reined horses; she pulled up short and the bit slipped from her teeth.	Они зорко следили за тем, чтобы она выстаивала службы, часто заводили с ней разговор об отречении от мира, были щедры на молитвы и увещания, внушали ей, как надо чтить мучеников и угодников, давали ей столько мудрых советов, как должно укрощать плоть и спасать душу, и в конце концов довели ее до того, что она, точно лошадь, которую тянут за узду, вдруг остановилась как вкопанная, и удила выпали у нее изо рта.
This nature, positive in the midst of its enthusiasms, that had loved the church for the sake of the flowers, and music for the words of the songs, and literature for its passional stimulus, rebelled against the mysteries of faith as it grew irritated by discipline, a thing antipathetic to her constitution.	То была натура, при всей своей восторженности, рассудочная: в церкви ей больше всего нравились цветы, в музыке - слова романсов, в книгах -волнения страстей, таинства же она отвергала, но еще больше ее возмущало послушание, чуждое всему ее душевному строю.

When her father took her from school, no one was sorry to see her go.	Когда отец взял ее из пансиона, то это никого не огорчило.
The Lady Superior even thought that she had latterly been somewhat irreverent to the community.	Настоятельница даже заметила, что последнее время Эмма была недостаточно почтительна с монахинями.
Emma, at home once more, first took pleasure in looking after the servants, then grew disgusted with the country and missed her convent.	Дома она сперва охотно командовала слугами, но деревня ей скоро опротивела, и она пожалела о монастыре.
When Charles came to the Bertaux for the first time, she thought herself quite disillusioned, with nothing more to learn, and nothing more to feel.	К тому времени, когда Шарль первый раз приехал в Берто, Эмма прониклась убеждением, что она окончательно разочаровалась в жизни, что она все познала, все испытала.
But the uneasiness of her new position, or perhaps the disturbance caused by the presence of this man, had sufficed to make her believe that she at last felt that wondrous passion which, till then, like a great bird with rose-coloured wings, hung in the splendour of the skies of poesy; and now she could not think that the calm in which she lived was the happiness she had dreamed.	Заговорила ли в ней жажда новизны, или, быть может, сказалось нервное возбуждение, охватывавшее ее в присутствии Шарля, но только Эмма вдруг поверила, что то дивное чувство, которое она до сих пор представляла себе в виде райской птицы, парящей в сиянии несказанно прекрасного неба, слетело наконец к ней. И вот теперь она никак не могла убедить себя, что эта тихая заводь и есть то счастье, о котором она мечтала.
Chapter Seven	VII
She thought, sometimes, that, after all, this was the happiest time of her life-the honeymoon, as people called it.	Порой ей приходило в голову, что ведь это же лучшие дни ее жизни, так называемый медовый месяц.
To taste the full sweetness of it, it would have been necessary doubtless to fly to those lands with sonorous names where the days after marriage are full of laziness most suave.	Но, чтобы почувствовать их сладость, надо, очевидно, удалиться в края, носящие звучные названия, в края, где первые послесвадебные дни бывают полны такой чарующей неги!
In post chaises behind blue silken curtains to ride slowly up steep road, listening to the song of the postilion re-echoed by the mountains, along with the bells of goats and the muffled sound of a waterfall; at sunset on the shores of gulfs to breathe in the perfume of lemon trees; then in the evening on the villa-terraces above, hand in hand to look at the stars, making plans for the future.	Ехать бы шагом в почтовой карете с синими шелковыми шторами по крутому склону горы, слушать, как поет песню кучер, как звенят бубенчиками стада коз, как глухо шумит водопад и как всем этим звукам вторит горное эхо! Перед заходом солнца дышать бы на берегу залива ароматом лимонных деревьев, а вечером сидеть бы на террасе виллы вдвоем, рука в руке, смотреть на звезды и мечтать о будущем!
It seemed to her that certain places on earth must bring happiness, as a plant peculiar to the soil, and that cannot thrive elsewhere.	Эмма думала, что есть такие места на земле, где счастье хорошо родится, - так иным растениям нужна особая почва, а на любой другой они принимаются с трудом.
Why could not she lean over balconies in Swiss chalets, or enshrine her melancholy in a Scotch cottage, with a husband dressed in a black velvet coat with long tails, and thin shoes, a pointed hat and frills?	Как бы хотела она сейчас облокотиться на балконные перила в каком-нибудь швейцарском домике или укрыть свою печаль в шотландском коттедже, где с нею был бы только ее муж в черном бархатном фраке с длинными фалдами, в мягких сапожках, в треугольной шляпе и кружевных манжетах!

Perhaps she would have liked to confide all these things to someone.	Вероятно, она ощущала потребность кому-нибудь рассказать о своем душевном состоянии.
But how tell an undefinable uneasiness, variable as the clouds, unstable as the winds?	Но как выразить необъяснимую тревогу, изменчивую, точно облако, быстролетную, точно ветер?
Words failed her-the opportunity, the courage.	У нее но было слов, не было повода, ей не хватало смелости.
If Charles had but wished it, if he had guessed it, if his look had but once met her thought, it seemed to her that a sudden plenty would have gone out from her heart, as the fruit falls from a tree when shaken by a hand.	И все же ей казалось, что если бы Шарль захотел, если бы он догадался, если бы он взглядом хоть раз ответил на ее мысль, от ее сердца мгновенно отделилось бы и хлынуло наружу все, что в нем созревало: так отрываются спелые плоды от фруктового дерева - стоит только его тряхнуть.
But as the intimacy of their life became deeper, the greater became the gulf that separated her from him.	Но отрыв этот, хотя их жизни сближались все тесней и тесней, происходил только в ее внутреннем мире, не находя отзвука вовне, и это разобщало ее с Шарлем.
Charles's conversation was commonplace as a street pavement, and everyone's ideas trooped through it in their everyday garb, without exciting emotion, laughter, or thought.	Речь Шарля была плоской, точно панель, по которой вереницей тянулись чужие мысли в их будничной одежде, не вызывая ни волнения, ни смеха, ничего не говоря воображению.
He had never had the curiosity, he said, while he lived at Rouen, to go to the theatre to see the actors from Paris.	Он сам признавался, что в Руане так и не удосужился сходить в театр, ему неинтересно было посмотреть парижских актеров.
He could neither swim, nor fence, nor shoot, and one day he could not explain some term of horsemanship to her that she had come across in a novel.	Он не умел плавать, не умел фехтовать, не умел стрелять из пистолета и как-то раз не смог объяснить Эмме смысл попавшегося ей в одном романе выражения из области верховой езды.
A man, on the contrary, should he not know everything, excel in manifold activities, initiate you into the energies of passion, the refinements of life, all mysteries?	А между тем разве мужчина не должен знать все, быть всегда на высоте, не должен вызывать в женщине силу страсти, раскрывать перед ней всю сложность жизни, посвящать ее во все тайны бытия?
But this one taught nothing, knew nothing, wished nothing.	Но он ничему не учил, ничего не знал, ничего не желал.
He thought her happy; and she resented this easy calm, this serene heaviness, the very happiness she gave him.	Он думал, что Эмме хорошо. А ее раздражало его безмятежное спокойствие, его несокрушимая самоуверенность, даже то, что он с нею счастлив.
Sometimes she would draw; and it was great amusement to Charles to stand there bolt upright and watch her bend over her cardboard, with eyes half-closed the better to see her work, or rolling, between her fingers, little bread-pellets.	Эмма иногда рисовала, и Шарль находил громадное удовольствие в том, чтобы стоять подле нее и смотреть, как она наклоняется над бумагой и, щурясь, вглядывается в свой рисунок или раскатывает на большом пальце хлебные шарики.
As to the piano, the more quickly her fingers glided over it the more he wondered.	А когда она играла на фортепьяно, то чем быстрее мелькали ее пальцы, тем больше восхищался Шарль.

She struck the notes with aplomb, and ran from top to bottom of the keyboard without a break.	Она уверенно барабанила по клавишам, пробегая всю клавиатуру без остановки.
Thus shaken up, the old instrument, whose strings buzzed, could be heard at the other end of the village when the window was open, and often the bailiff's clerk, passing along the highroad bare-headed and in list slippers, stopped to listen, his sheet of paper in his hand.	При открытом окне терзаемый ею старый инструмент с дребезжащими струнами бывало слышно на краю села, и часто писарь, без шапки, в шлепанцах, с листом бумаги в руке шедший из суда по мостовой, останавливался послушать.
Emma, on the other hand, knew how to look after her house.	Помимо всего прочего, Эмма была хорошая хозяйка.
She sent the patients' accounts in well-phrased letters that had no suggestion of a bill.	Больным она посылала счета за визиты в форме изящно составленных писем без единого канцелярского оборота.
When they had a neighbour to dinner on Sundays, she managed to have some tasty dish-piled up pyramids of greengages on vine leaves, served up preserves turned out into plates-and even spoke of buying finger-glasses for dessert.	По воскресеньям, когда к ним приходил обедать кто-нибудь из соседей, она всегда придумывала изысканное блюдо, укладывала ренклоды пирамидками на виноградных листьях, следила за тем, чтобы варенье было подано на тарелочках, и даже поговаривала о покупке мисочек со стаканами для полосканья рта после сладкого блюда.
From all this much consideration was extended to Bovary.	Все это придавало Шарлю еще больше веса в округе.
Charles finished by rising in his own esteem for possessing such a wife.	В конце концов он и сам проникся к себе уважением за то, что у него такая жена.
He showed with pride in the sitting room two small pencil sketches by her that he had had framed in very large frames, and hung up against the wallpaper by long green cords.	Он с гордостью показывал гостям висевшие на длинных зеленых шнурах два ее карандашных наброска, которые он велел вставить в широкие рамы.
People returning from mass saw him at his door in his wool-work slippers.	Идя от обедни, все могли видеть, как он в красиво вышитых туфлях посиживает у порога своего дома.
He came home late-at ten o'clock, at midnight sometimes.	От больных он возвращался поздно вечером -обычно в десять, иногда в двенадцать.
Then he asked for something to eat, and as the servant had gone to bed, Emma waited on him.	Он просил покормить его, а так как служанка уже спала, то подавала ему Эмма.
He took off his coat to dine more at his ease.	Чтобы чувствовать себя свободнее, он снимал сюртук.
He told her, one after the other, the people he had met, the villages where he had been, the prescriptions he had written, and, well pleased with himself, he finished the remainder of the boiled beef and onions, picked pieces off the cheese, munched an apple, emptied his water-bottle, and then went to bed, and lay on his back and snored.	Он рассказывал, кого он сегодня видел, в каких селах побывал, какие лекарства прописал, и, довольный собой, доедал остатки говядины, ковырял сыр, грыз яблоко, опорожнял графинчик, затем шел в спальню, ложился на спину и начинал храпеть.

As he had been for a time accustomed to wear nightcaps, his handkerchief would not keep down over his ears, so that his hair in the morning was all tumbled pell-mell about his face and whitened with the feathers of the pillow, whose strings came untied during the night.	Он всегда раньше надевал на ночь колпак, а потому фуляровый платок не держался у него на голове; утром его всклокоченные волосы, белые от пуха, вылезшего из подушки с развязавшимися ночью тесемками наволочки, свисали ему на лоб.
He always wore thick boots that had two long creases over the instep running obliquely towards the ankle, while the rest of the upper continued in a straight line as if stretched on a wooden foot.	И зимой и летом он ходил в высоких сапогах с глубокими косыми складками на подъеме и с прямыми, негнущимися, словно обутыми на деревяшку, головками.
He said that "was quite good enough for the country."	Он говорил, что "в деревне и так сойдет".
His mother approved of his economy, for she came to see him as formerly when there had been some violent row at her place; and yet Madame Bovary senior seemed prejudiced against her daughter-in-law.	Матери Шарля нравилось, что он такой расчетливый; она по-прежнему приезжала к нему после очередного более или менее крупного разговора с супругом, но против своей снохи г-жа Бовари-мать, видимо, все еще была предубеждена.
She thought "her ways too fine for their position"; the wood, the sugar, and the candles disappeared as "at a grand establishment," and the amount of firing in the kitchen would have been enough for twenty-five courses.	Она считала, что Эмма "живет не по средствам", что "дров, сахару и свечей уходит у нее не меньше, чем в богатых домах", а что угля жгут каждый день на кухне столько, что его хватило бы и на двадцать пять блюд.
She put her linen in order for her in the presses, and taught her to keep an eye on the butcher when he brought the meat.	Она раскладывала белье в шкафах, учила Эмму разбираться в мясе, которое мясники приносили на дом.
Emma put up with these lessons. Madame Bovary was lavish of them; and the words "daughter" and "mother" were exchanged all day long, accompanied by little quiverings of the lips, each one uttering gentle words in a voice trembling with anger.	Эмма выслушивала ее наставления, г-жа Бовари на них не скупилась; слова "дочка", "маменька", по целым дням не сходившие с уст свекрови и невестки, произносились с поджатыми губами: обе говорили друг другу приятные вещи дрожащими от злобы голосами.
In Madame Dubuc's time the old woman felt that she was still the favorite; but now the love of Charles for Emma seemed to her a desertion from her tenderness, an encroachment upon what was hers, and she watched her son's happiness in sad silence, as a ruined man looks through the windows at people dining in his old house.	Во времена г-жи Дюбюк старуха чувствовала, что Шарль привязан к ней сильнее, чем к жене, но его чувство к Эмме она расценивала как спад его сыновней нежности, как посягательство на ее собственность. И она смотрела на счастье сына с безмолвной печалью, - так разорившийся богач заглядывает в окно того дома, который когда-то принадлежал ему, и видит, что за столом сидят чужие люди.
She recalled to him as remembrances her troubles and her sacrifices, and, comparing these with Emma's negligence, came to the conclusion that it was not reasonable to adore her so exclusively.	Она рассказывала Шарлю о прошлом единственно для того, чтобы напомнить, сколько она из-за него выстрадала, чем для него пожертвовала, и чтобы после этого резче выступило невнимательное отношение к нему жены, а потом делала вывод, что у него нет никаких оснований так уж с нею носиться.
Charles knew not what to answer: he respected his mother, and he loved his wife infinitely; he considered the judgment of the one infallible, and yet he thought the conduct of the other irreproachable.	Шарль не знал, что отвечать; он почитал свою мать и бесконечно любил жену; мнение матери было для него законом, но ему не в чем было упрекнуть и Эмму.

When Madam Bovary had gone, he tried timidly and in the same terms to hazard one or two of the more anodyne observations he had heard from his mamma. Emma proved to him with a word that he was mistaken, and sent him off to his patients.	После отъезда матери он робко пытался повторить в тех же выражениях какое-нибудь самое безобидное ее замечание, но Эмма, не тратя лишних слов, доказывала ему, как дважды два, что он не прав, и отсылала к больным.
And yet, in accord with theories she believed right, she wanted to make herself in love with him.	И все же, следуя мудрым, с ее точки зрения, правилам, она старалась уверить себя, что любит мужа.
By moonlight in the garden she recited all the passionate rhymes she knew by heart, and, sighing, sang to him many melancholy adagios; but she found herself as calm after as before, and Charles seemed no more amorous and no more moved.	В саду при лунном свете она читала ему все стихи о любви, какие только знала на память, и со вздохами пела унылые адажио, но это и ее самое ничуть не волновало, и у Шарля не вызывало прилива нежности, не потрясало его.
When she had thus for a while struck the flint on her heart without getting a spark, incapable, moreover, of understanding what she did not experience as of believing anything that did not present itself in conventional forms, she persuaded herself without difficulty that Charles's passion was nothing very exorbitant.	Наконец Эмма убедилась, что ей не высечь ни искры огня из своего сердца, да к тому же она была неспособна понять то, чего не испытывала сама, поверить в то, что но укладывалось в установленную форму, и ей легко удалось внушить себе, что в чувстве Шарля нет ничего необыкновенного.
His outbursts became regular; he embraced her at certain fixed times.	Проявления этого чувства он определенным образом упорядочил - он ласкал ее в известные часы.
It was one habit among other habits, and, like a dessert, looked forward to after the monotony of dinner.	Это стало как бы одной из его привычек, чем-то вроде десерта, который заранее предвкушают, сидя за однообразным обедом.
A gamekeeper, cured by the doctor of inflammation of the lungs, had given madame a little Italian greyhound; she took her out walking, for she went out sometimes in order to be alone for a moment, and not to see before her eyes the eternal garden and the dusty road.	Лесник, которого доктор вылечил от воспаления легких, подарил г-же Бовари борзого щенка; Эмма брала его с собой на прогулку, - она иногда уходила из дому, чтобы хоть немного побыть одной и не видеть перед собою все тот же сад и пыльную дорогу.
She went as far as the beeches of Banneville, near the deserted pavilion which forms an angle of the wall on the side of the country. Amidst the vegetation of the ditch there are long reeds with leaves that cut you.	Она доходила до банвильской буковой рощи; здесь, углом к полю, стоял заброшенный домик, в заросшем травою овраге тянулся кверху остролистый тростник.
She began by looking round her to see if nothing had changed since last she had been there.	Эмма прежде всего смотрела, не изменилось ли тут что-нибудь с прошлого раза.
She found again in the same places the foxgloves and wallflowers, the beds of nettles growing round the big stones, and the patches of lichen along the three windows, whose shutters, always closed, were rotting away on their rusty iron bars.	Но все оставалось по-старому: и наперстянка, и левкои, и заросли крапивы вокруг больших камней, и пятна лишая на наличниках трех окон, закрытые ставни которых со ржавыми железными болтами гнили и крошились.
Her thoughts, aimless at first, wandered at random, like her greyhound, who ran round and round in the fields, yelping after the yellow butterflies, chasing the shrew-mice, or nibbling the poppies on the edge of a cornfield.	Мысли Эммы, сперва неясные, перескакивали с предмета на предмет, подобно ее щенку, который то делал круги по полю, то гавкал на желтых бабочек, то гонялся за землеройками, а то покусывал маки на краю полосы, засеянной пшеницею.

Then gradually her ideas took definite shape, and, sitting on the grass that she dug up with little prods of her sunshade, Emma repeated to herself,	Но мало-помалу думы ее останавливались на одном, и, сидя на лужайке, водя зонтиком по траве, она твердила:
"Good heavens!	- Боже мой!
Why did I marry?"	Зачем я вышла замуж?
She asked herself if by some other chance combination it would have not been possible to meet another man; and she tried to imagine what would have been these unrealised events, this different life, this unknown husband.	Эмма задавала себе вопрос: не могла ли она при ином стечении обстоятельств встретить кого-нибудь другого? Она пыталась представить себе, как бы происходили эти несовершившиеся события, как бы сложилась эта совсем иная жизнь, каков был бы этот неведомый ее супруг.
All, surely, could not be like this one.	В самом деле, ведь не все же такие, как Шарль.
He might have been handsome, witty, distinguished, attractive, such as, no doubt, her old companions of the convent had married.	Муж у нее мог быть красив, умен, благовоспитан, обаятелен, - за таких, наверно, вышли замуж ее подруги по монастырскому пансиону.
What were they doing now?	Как-то они поживают?
In town, with the noise of the streets, the buzz of the theatres and the lights of the ballroom, they were living lives where the heart expands, the senses bourgeon out.	От шума городских улиц, от гуденья в зрительных залах, от блеска балов их сердца радуются, их чувства расцветают.
But she-her life was cold as a garret whose dormer window looks on the north, and ennui, the silent spider, was weaving its web in the darkness in every corner of her heart.	А ее жизнь холодна, как чердак со слуховым окошком на север, и тоска бессловесным пауком оплетала в тени паутиной все уголки ее сердца.
She recalled the prize days, when she mounted the platform to receive her little crowns, with her hair in long plaits.	Эмма вспоминала, как в дни раздачи наград она поднималась на эстраду за веночком.
In her white frock and open prunella shoes she had a pretty way, and when she went back to her seat, the gentlemen bent over her to congratulate her; the courtyard was full of carriages; farewells were called to her through their windows; the music master with his violin case bowed in passing by.	С длинной косой, в белом платье и открытых прюнелевых туфельках, она была очень мила, и когда она возвращалась на свое место, мужчины наклонялись к ней и говорили комплименты. Двор был заставлен экипажами, подруги прощались с ней, выглядывая в дверцы карет, учитель музыки со скрипкой в футляре, проходя мимо, кланялся ей.
How far all of this!	Куда все это девалось?
How far away!	Куда?
She called Djali, took her between her knees, and smoothed the long delicate head, saying,	Она подзывала Джали, ставила ее между колен, гладила ее длинную острую мордочку и говорила:
"Come, kiss mistress; you have no troubles."	-Ну, поцелуй свою хозяйку! Ведь тебе не о чем горевать.
Then noting the melancholy face of the graceful animal, who yawned slowly, she softened, and comparing her to herself, spoke to her aloud as to somebody in trouble whom one is consoling.	Глядя в печальные глаза стройной, сладко зевавшей собачки, Эмма умилялась и, воображая, будто это она сама, говорила с ней, утешала ее, как утешают человека в беде.

Occasionally there came gusts of winds, breezes from the sea rolling in one sweep over the whole plateau of the Caux country, which brought even to these fields a salt freshness.	Порой поднимался вихрь; ветер с моря облетал все Кошское плато, донося свою соленую свежесть до самых отдаленных полей.
The rushes, close to the ground, whistled; the branches trembled in a swift rustling, while their summits, ceaselessly swaying, kept up a deep murmur.	Шуршал, пригибаясь к земле, тростник; шелестели, дрожа частою дрожью, листья буков, а верхушки их все качались и качались с гулким и ровным шумом.
Emma drew her shawl round her shoulders and rose.	Эмма накидывала шаль на плечи и поднималась с земли.
In the avenue a green light dimmed by the leaves lit up the short moss that crackled softly beneath her feet.	В аллее похрустывал под ногами гладкий мох, на который ложился дневной свет, зеленый от скрадывавшей его листвы.
The sun was setting; the sky showed red between the branches, and the trunks of the trees, uniform, and planted in a straight line, seemed a brown colonnade standing out against a background of gold. A fear took hold of her; she called Djali, and hurriedly returned to Tostes by the high road, threw herself into an armchair, and for the rest of the evening did not speak.	Солнце садилось; меж ветвей сквозило багровое небо; одинаковые стволы деревьев, рассаженные по прямой линии, вырисовывались на золотом фоне коричневой колоннадой; на Эмму нападал страх, она подзывала Джали, быстрым шагом возвращалась по большой дороге в Тост, опускалась в кресло и потом весь вечер молчала.
But towards the end of September something extraordinary fell upon her life; she was invited by the Marquis d'Andervilliers to Vaubyessard.	Но в конце сентября нечто необычное вторглось в ее жизнь: она получила приглашение в Вобьесар, к маркизу д'Андервилье.
Secretary of State under the Restoration, the Marquis, anxious to re-enter political life, set about preparing for his candidature to the Chamber of Deputies long beforehand.	В эпоху Реставрации маркиз отправлял должность статс-секретаря, и теперь он, надумав вернуться к государственной деятельности, собирался исподволь обеспечить себе успех на выборах в палату депутатов.
In the winter he distributed a great deal of wood, and in the Conseil General always enthusiastically demanded new roads for his arrondissement.	Зимой он направо и налево раздавал хворост, в генеральном совете произносил зажигательные речи, требуя проведения в своем округе новых дорог.
During the dog-days he had suffered from an abscess, which Charles had cured as if by miracle by giving a timely little touch with the lancet.	В летнюю жару у него образовался нарыв в горле, и Шарлю каким-то чудом удалось, вовремя прибегнув к ланцету, быстро его вылечить.
The steward sent to Tostes to pay for the operation reported in the evening that he had seen some superb cherries in the doctor's little garden.	Управляющий имением, посланный в тот же вечер в Тост уплатить за операцию, доложил, что видел в докторском саду чудные вишни.
Now cherry trees did not thrive at Vaubyessard; the Marquis asked Bovary for some slips; made it his business to thank his personally; saw Emma; thought she had a pretty figure, and that she did not bow like a peasant; so that he did not think he was going beyond the bounds of condescension, nor, on the other hand, making a mistake, in inviting the young couple.	Так как в Вобьесаре вишни росли плохо, то маркиз попросил несколько отростков у Бовари, а затем счел своим долгом поблагодарить его лично, познакомился с Эммой и нашел, что она хорошо сложена и здоровается не по-деревенски; одним словом, в замке пришли к заключению, что если пригласить молодых супругов, то это не уронит достоинства владельцев замка и не будет бестактностью по отношению к другим приглашенным.

On Wednesday at three o'clock, Monsieur and Madame Bovary, seated in their dog-cart, set out for Vaubyessard, with a great trunk strapped on behind and a bonnet-box in front of the apron. Besides these Charles held a bandbox between his knees.	Однажды, в среду, в три часа дня, г-н и г-жа Бовари сели в свой шарабанчик и поехали в Вобьесар; сзади к шарабану был привязан большой чемодан, у самого кожаного верха помещалась коробка для шляпы, а в ногах у Шарля стояла картонка.
They arrived at nightfall, just as the lamps in the park were being lit to show the way for the carriages.	Приехали они под вечер, когда в парке уже зажигали фонарики, чтобы осветить дорогу прибывающим гостям.
Chapter Eight	VIII
The chateau, a modern building in Italian style, with two projecting wings and three flights of steps, lay at the foot of an immense green-sward, on which some cows were grazing among groups of large trees set out at regular intervals, while large beds of arbutus, rhododendron, syringas, and guelder roses bulged out their irregular clusters of green along the curve of the gravel path.	Замок - современная постройка в итальянском стиле, с двумя выдвинувшимися вперед крыльями и тремя подъездами - ширился в низине, куда спускалось бескрайнее поле; по полю между купами высоких деревьев бродили коровы; вдоль извилистой, усыпанной песком дороги раскидывалась, неодинаковой величины шатрами, листва разросшихся буйно кустов рододендрона, жасмина, калины.
A river flowed under a bridge; through the mist one could distinguish buildings with thatched roofs scattered over the field bordered by two gently sloping, well timbered hillocks, and in the background amid the trees rose in two parallel lines the coach houses and stables, all that was left of the ruined old chateau.	Через реку был перекинут мост. Сквозь туман проступали очертания крытых соломой строений, разбросанных среди луга, справа и слева упиравшегося в пологие лесистые холмы, а сзади тянулись, утопая в зелени, два ряда сараев и конюшен, уцелевших при сносе старого замка.
Charles's dog-cart pulled up before the middle flight of steps; servants appeared; the Marquis came forward, and, offering his arm to the doctor's wife, conducted her to the vestibule.	Шарабанчик Шарля остановился у среднего подъезда; появились слуги; вышел маркиз и, предложив руку жене доктора, ввел ее в вестибюль.
It was paved with marble slabs, was very lofty, and the sound of footsteps and that of voices re-echoed through it as in a church.	Пол в вестибюле был мраморный, потолок очень высокий, шаги и голоса раздавались тут, как в церкви.
Opposite rose a straight staircase, and on the left a gallery overlooking the garden led to the billiard room, through whose door one could hear the click of the ivory balls.	Прямо шла вверх, не делая ни одного поворота, лестница, налево галерея, выходившая окнами в сад, вела в бильярдную, - едва переступив порог вестибюля, вы уже слышали долетавший оттуда стук костяных шаров.
As she crossed it to go to the drawing room, Emma saw standing round the table men with grave faces, their chins resting on high cravats. They all wore orders, and smiled silently as they made their strokes.	В бильярдной, через которую Эмме надо было пройти, чтобы попасть в гостиную, ей бросились в глаза осанистые мужчины, все в орденах, их высокие воротнички и то, как они, молча улыбаясь, размахивали киями.
On the dark wainscoting of the walls large gold frames bore at the bottom names written in black letters.	На темном дереве панели под широкими золотыми рамами были написаны черными буквами имена.
She read:	Эмма прочла:
"Jean-Antoine d'Andervilliers d'Yvervonbille, Count de la Vaubyessard and Baron de la Fresnay, killed at the battle of Coutras on the 20th of October, 1587."	"Жан-Антуан д'Андервилье д'Ивербонвиль, граф де ла Вобьесар, барон де ла Френей, пал в сражении при Кутра 20 октября 1587 года".

And on another:	А под другим портретом:
"Jean-Antoine-Henry-Guy d'Andervilliers de la Vaubyessard, Admiral of France and Chevalier of the Order of St. Michael, wounded at the battle of the Hougue-Saint-Vaast on the 29th of May, 1692; died at Vaubyessard on the 23rd of January 1693."	"Жан- Антуан- Анри-Г и д'Андервилье де ла Вобьесар, адмирал Франции, кавалер ордена Михаила Архангела, ранен в бою при Уг-Сен-Вааст 29 мая 1692 года, скончался в Вобьесаре 23 января 1693 года".
One could hardly make out those that followed, for the light of the lamps lowered over the green cloth threw a dim shadow round the room.	Дальше уже трудно было что-нибудь разобрать, так как свет от лампы падал прямо на зеленое сукно бильярда, а в комнате реял сумрак.
Burnishing the horizontal pictures, it broke up against these in delicate lines where there were cracks in the varnish, and from all these great black squares framed in with gold stood out here and there some lighter portion of the painting-a pale brow, two eyes that looked at you, perukes flowing over and powdering red-coated shoulders, or the buckle of a garter above a well-rounded calf.	Наводя темный глянец на полотна, развешанные во всю ширину стен, этот свет острыми гранями сверкал в трещинах лака, и на больших черных, окаймленных золотом прямоугольниках кое-где выступало лишь то, что было ярче освещено: бледный лоб, глаза, смотревшие прямо на вас, букли парика, завивающиеся в кольца на обсыпанных пудрой плечах красного камзола, пряжка подвязки на упругой икре.
The Marquis opened the drawing room door; one of the ladies (the Marchioness herself) came to meet Emma. She made her sit down by her on an ottoman, and began talking to her as amicably as if she had known her a long time.	Маркиз распахнул дверь в гостиную. Одна из дам (это была его жена) встала, пошла Эмме навстречу, а затем усадила ее рядом с собой на диванчик и повела с ней дружескую беседу, как со своей старой знакомой.
She was a woman of about forty, with fine shoulders, a hook nose, a drawling voice, and on this evening she wore over her brown hair a simple guipure fichu that fell in a point at the back.	Это была женщина лет сорока, с красивыми плечами, с орлиным носом, с певучим выговором; в тот вечер на ее темно-русые волосы была накинута простая гипюровая косынка, образовавшая сзади треугольник.
A fair young woman sat in a high-backed chair in a corner; and gentlemen with flowers in their buttonholes were talking to ladies round the fire.	Рядом, на стуле с высокой спинкой, сидела молодая блондинка; у камина какие-то господа с цветками в петлицах фраков занимали дам разговором.
At seven dinner was served.	В семь часов подали обед.
The men, who were in the majority, sat down at the first table in the vestibule; the ladies at the second in the dining room with the Marquis and Marchioness.	Мужчины, составлявшие большинство, сели за один стол в вестибюле, дамы - за другой, в столовой, с хозяевами.
Emma, on entering, felt herself wrapped round by the warm air, a blending of the perfume of flowers and of the fine linen, of the fumes of the viands, and the odour of the truffles.	Эмма, войдя в столовую, тотчас почувствовала, как ее окутывает тепло, овевает смешанный запах цветов, тонкого белья, жаркого и трюфелей.
The silver dish covers reflected the lighted wax candles in the candelabra, the cut crystal covered with light steam reflected from one to the other pale rays; bouquets were placed in a row the whole length of the table; and in the large-bordered plates each napkin, arranged after the fashion of a bishop's mitre, held between its two gaping folds a small oval shaped roll.	На серебряных крышках растягивались огни канделябров; тускло отсвечивал запотевший граненый хрусталь; через весь стол тянулись строем вазы с цветами; на тарелках с широким бордюром, в раструбах салфеток, сложенных в виде епископских митр, лежали продолговатые булочки.

The red claws of lobsters hung over the dishes; rich fruit in open baskets was piled up on moss; there were quails in their plumage; smoke was rising; and in silk stockings, knee-breeches, white cravat, and frilled shirt, the steward, grave as a judge, offering ready carved dishes between the shoulders of the guests, with a touch of the spoon gave you the piece chosen.	С краев блюд свешивались красные клешни омаров; в ажурных корзиночках высились обложенные мхом крупные плоды; перепелки были поданы в перьях; над столом поднимался пар; метрдотель в шелковых чулках, коротких штанах, в белом галстуке и жабо, важный, как судья, продвигал между плечами гостей блюда с уже нарезанными кушаньями и одним взмахом ложки сбрасывал на тарелку выбранный кем-либо кусок.
On the large stove of porcelain inlaid with copper baguettes the statue of a woman, draped to the chin, gazed motionless on the room full of life.	С высокой фаянсовой печи, отделанной медью, неподвижным взглядом смотрела на многолюдное сборище статуэтка женщины, задрапированной до самого подбородка.
Madame Bovary noticed that many ladies had not put their gloves in their glasses.	Г оспожа Бовари заметила, что некоторые дамы не положили перчаток в стаканы.
But at the upper end of the table, alone amongst all these women, bent over his full plate, and his napkin tied round his neck like a child, an old man sat eating, letting drops of gravy drip from his mouth.	На почетном месте, один среди женщин, сидел и ел, наклонившись над полной тарелкой, старик, -ему, как ребенку, повязали салфетку, и с губ у него капал соус.
His eyes were bloodshot, and he wore a little queue tied with black ribbon.	Глаза у старика были в красных жилках, сзади свисала косица со вплетенной в нее черной лентой.
He was the Marquis's father-in-law, the old Duke de Laverdiere, once on a time favourite of the Count d'Artois, in the days of the Vaudreuil hunting-parties at the Marquis de Conflans', and had been, it was said, the lover of Queen Marie Antoinette, between Monsieur de Coigny and Monsieur de Lauzun.	Это был тесть маркиза, старый герцог де Лавердьер, которого граф д'Артуа приблизил к себе в ту пору, когда он ездил охотиться в Водрейль к маркизу де Конфлан, и который, как говорят, был любовником королевы Марии-Антуанетты после г-на де Куаньи и перед г-ном де Лозеном.
He had lived a life of noisy debauch, full of duels, bets, elopements; he had squandered his fortune and frightened all his family.	Когда-то он вел бурный образ жизни, кутил, сражался на дуэлях, заключал пари, увозил женщин, сорил деньгами, держал в страхе семью.
A servant behind his chair named aloud to him in his ear the dishes that he pointed to stammering, and constantly Emma's eyes turned involuntarily to this old man with hanging lips, as to something extraordinary.	Сейчас за его стулом стоял лакей и, наклоняясь к самому его уху, выкрикивал названия блюд, а тот показывал на них пальцем и мычал. Этот вислогубый старик невольно притягивал к себе взгляд Эммы, как будто перед ней было что-то величественное, необыкновенное.
He had lived at court and slept in the bed of queens!	Подумать только: он жил при дворе, он лежал в постели королевы!
Iced champagne was poured out.	В бокалы налили замороженного шампанского.
Emma shivered all over as she felt it cold in her mouth.	Как только Эмма ощутила во рту его холод, по всему ее телу пробежали мурашки.
She had never seen pomegranates nor tasted pineapples.	Она никогда не видела гранатов, никогда не ела ананасов.
The powdered sugar even seemed to her whiter and finer than elsewhere.	Даже сахарная пудра казалось ей какой-то особенно белой и мелкой, не такой, как везде.

The ladies afterwards went to their rooms to prepare for the ball.	После обеда дамы разошлись по комнатам переодеться к балу.
Emma made her toilet with the fastidious care of an actress on her debut.	У Эммы туалет был обдуман до мелочей, точно у актрисы перед дебютом.
She did her hair according to the directions of the hairdresser, and put on the barege dress spread out upon the bed.	Причесавшись, как ей советовал парикмахер, она надела барежевое платье, которое было разложено на постели.
Charles's trousers were tight across the belly.	У Шарля панталоны жали в поясе.
"My trouser-straps will be rather awkward for dancing," he said.	- Штрипки будут мне мешать танцевать, - сказал он.
"Dancing?" repeated Emma.	- Танцевать? - переспросила Эмма.
"Yes!"	- Ну да!
"Why, you must be mad!	-Ты с ума сошел!
They would make fun of you; keep your place.	Не смеши людей, сиди смирно.
Besides, it is more becoming for a doctor," she added.	Врачу это больше пристало, - добавила она.
Charles was silent.	Шарль промолчал.
He walked up and down waiting for Emma to finish dressing.	В ожидании, пока Эмма оденется, он стал ходить из угла в угол.
He saw her from behind in the glass between two lights.	Он видел ее в зеркале сзади, между двух свечей.
Her black eyes seemed blacker than ever.	Ее черные глаза сейчас казались еще темнее.
Her hair, undulating towards the ears, shone with a blue lustre; a rose in her chignon trembled on its mobile stalk, with artificial dewdrops on the tip of the leaves.	Волосы, слегка взбитые ближе к ушам, отливали синевой; в шиньоне трепетала на гибком стебле роза с искусственными росниками на лепестках.
She wore a gown of pale saffron trimmed with three bouquets of pompon roses mixed with green.	Бледно-шафранового цвета платье было отделано тремя букетами роз-помпон с зеленью.
Charles came and kissed her on her shoulder.	Шарль хотел поцеловать ее в плечо.
"Let me alone!" she said; "you are tumbling me."	- Оставь! - сказала она. - Изомнешь мне платье.
One could hear the flourish of the violin and the notes of a horn.	Внизу скрипка заиграла ритурнель, послышались звуки рога.
She went downstairs restraining herself from running.	Эмма, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, спустилась с лестницы.
Dancing had begun.	Кадриль уже началась.
Guests were arriving.	Гости все подходили.
There was some crushing.	Стало тесно.
She sat down on a form near the door.	Эмма села на скамейку у самой двери.
The quadrille over, the floor was occupied by groups of men standing up and talking and servants in livery bearing large trays.	По окончании контрданса танцующих сменили посреди залы группы мужчин, беседовавших стоя, и ливрейные лакеи с большими подносами.

Along the line of seated women painted fans were fluttering, bouquets half hid smiling faces, and gold stoppered scent-bottles were turned in partly-closed hands, whose white gloves outlined the nails and tightened on the flesh at the wrists.	В ряду сидевших девиц колыхались разрисованные вееры, прикрывались букетами улыбки, руки в белых перчатках, очерчивавших форму ногтей и стягивавших кожу у запястья, вертели флакончики с золотыми пробками.
Lace trimmings, diamond brooches, medallion bracelets trembled on bodices, gleamed on breasts, clinked on bare arms.	Кружевные оборки, брильянтовые броши, браслеты с подвесками - все это трепетало на корсажах, поблескивало на груди, позванивало на обнаженных руках.
The hair, well-smoothed over the temples and knotted at the nape, bore crowns, or bunches, or sprays of mytosotis, jasmine, pomegranate blossoms, ears of corn, and corn-flowers.	Волосы, гладко зачесанные спереди, собирались в пучок на затылке, а сверху венками, гроздьями, ветками были уложены незабудки, жасмин, гранатовый цвет, колосья и васильки.
Calmly seated in their places, mothers with forbidding countenances were wearing red turbans.	Матери в красных тюрбанах чинно сидели с надутыми лицами на своих местах.
Emma's heart beat rather faster when, her partner holding her by the tips of the fingers, she took her place in a line with the dancers, and waited for the first note to start.	Сердце у Эммы невольно дрогнуло, когда кавалер взял ее за кончики пальцев и в ожидании удара смычка стал с нею в ряд.
But her emotion soon vanished, and, swaying to the rhythm of the orchestra, she glided forward with slight movements of the neck.	Но волнение скоро прошло. Покачиваясь в такт музыке, чуть заметно поводя шеей, она заскользила по зале.
A smile rose to her lips at certain delicate phrases of the violin, that sometimes played alone while the other instruments were silent; one could hear the clear clink of the louis d'or that were being thrown down upon the card tables in the next room; then all struck again, the cornet-a-piston uttered its sonorous note, feet marked time, skirts swelled and rustled, hands touched and parted; the same eyes falling before you met yours again.	Порою на ее лице появлялась улыбка, вызванная некоторыми оттенками в звучании скрипки; их можно было уловить, лишь когда другие инструменты смолкали; тогда же слышался тот чистый звук, с каким сыпались на сукно игорных столов золотые монеты; потом все вдруг начиналось сызнова: точно удар грома, раскатывался корнет-а-пистон, опять все так же мерно сгибались ноги, раздувались и шелестели юбки, сцеплялись и отрывались руки; все те же глаза то опускались, то снова глядели на вас в упор.
A few men (some fifteen or so), of twenty-five to forty, scattered here and there among the dancers or talking at the doorways, distinguished themselves from the crowd by a certain air of breeding, whatever their differences in age, dress, or face.	Несколько мужчин от двадцати пяти до сорока лет (их было всего человек пятнадцать), присоединившихся к танцующим или к тем, кто беседовал в дверях залы, выделялись из толпы своим как бы фамильным сходством, выступавшим, несмотря на разницу в возрасте, на различие в наружности и в одежде.
Their clothes, better made, seemed of finer cloth, and their hair, brought forward in curls towards the temples, glossy with more delicate pomades.	Фраки, сшитые, по-видимому, из более тонкого, чем у других, сукна, как-то особенно хорошо на них сидели, волосы со взбитыми на висках локонами были напомажены самой лучшей помадой.

They had the complexion of wealth-that clear complexion that is heightened by the pallor of porcelain, the shimmer of satin, the veneer of old furniture, and that an ordered regimen of exquisite nurture maintains at its best.	Здоровая белизна их лиц, которая поддерживалась умеренностью в еде, изысканностью кухни и которую усиливали матовый фарфор, покрытая лаком дорогая мебель и переливчато блестевший атлас, свидетельствовала о том, что это люди состоятельные.
Their necks moved easily in their low cravats, their long whiskers fell over their turned-down collars, they wiped their lips upon handkerchiefs with embroidered initials that gave forth a subtle perfume.	Они свободно могли поворачивать шею, оттого что галстуки у них были повязаны низко; их длинные бакенбарды покоились на отложных воротничках; они вытирали себе губы вышитыми, распространявшими нежный запах платками, на которых бросались в глаза крупные метки.
Those who were beginning to grow old had an air of youth, while there was something mature in the faces of the young.	Те, что уже начали стареть, выглядели молодо, а на лицах у молодых лежал отпечаток некоторой зрелости.
In their unconcerned looks was the calm of passions daily satiated, and through all their gentleness of manner pierced that peculiar brutality, the result of a command of half-easy things, in which force is exercised and vanity amused-the management of thoroughbred horses and the society of loose women.	В их равнодушных взглядах отражалось спокойствие, которое достигается ежедневным утолением страстей, а сквозь мягкость их движений проступала та особая жестокость, которую пробуждает в человеке господство над существами, покорными ему не вполне, развивающими его силу и тешащими его самолюбие, будь то езда на породистых лошадях или связь с падшими женщинами.
A few steps from Emma a gentleman in a blue coat was talking of Italy with a pale young woman wearing a parure of pearls.	В трех шагах от Эммы кавалер в синем фраке и бледная молодая женщина с жемчужным ожерельем говорили об Италии.
They were praising the breadth of the columns of St. Peter's, Tivoly, Vesuvius, Castellamare, and Cassines, the roses of Genoa, the Coliseum by moonlight.	Оба восхищались колоннами собора св. Петра, Тиволи, Везувием, Кастелламмаре, Кассино, генуэзскими розами, Колизеем при лунном свете.
With her other ear Emma was listening to a conversation full of words she did not understand.	Одновременно Эмма вслушивалась в разговор о чем-то для нее непонятном.
A circle gathered round a very young man who the week before had beaten "Miss Arabella" and "Romolus," and won two thousand louis jumping a ditch in England.	Г ости обступили какого-то юнца, который рассказывал, как он на прошлой неделе обскакал в Англии Мисс Арабеллу и Ромула, как он, рискнув, выиграл две тысячи луидоров.
One complained that his racehorses were growing fat; another of the printers' errors that had disfigured the name of his horse.	Кто-то другой жаловался, что его скаковые жеребцы жиреют, третий сетовал на опечатки, исказившие кличку его лошади.
The atmosphere of the ball was heavy; the lamps were growing dim.	В бальной зале становилось душно, свет ламп тускнел.
Guests were flocking to the billiard room.	Гости отхлынули в бильярдную.
A servant got upon a chair and broke the window-panes. At the crash of the glass Madame Bovary turned her head and saw in the garden the faces of peasants pressed against the window looking in at them.	Лакей влез на стул и разбил окно; услышав звон стекла, г-жа Бовари обернулась и увидела, что из сада в окно смотрят крестьяне.
Then the memory of the Bertaux came back to her.	И туг она вспомнила Берто.

She saw the farm again, the muddy pond, her father in a blouse under the apple trees, and she saw herself again as formerly, skimming with her finger the cream off the milk-pans in the dairy.	Воображению ее представились ферма, тинистый пруд, ее отец в блузе под яблоней и она сама, снимающая пальчиком устой с крынок молока в погребе.
But in the refulgence of the present hour her past life, so distinct until then, faded away completely, and she almost doubted having lived it.	Но в сиянии нынешнего дня жизнь ее, такая до сих пор ясная, мгновенно померкла, и Эмма уже начинала сомневаться, ее ли это жизнь.
She was there; beyond the ball was only shadow overspreading all the rest.	Она, Эмма, сейчас на балу, а на все, что осталось за пределами бальной залы, наброшен покров мрака.
She was just eating a maraschino ice that she held with her left hand in a silver-gilt cup, her eyes half-closed, and the spoon between her teeth.	Жмурясь от удовольствия, она посасывала мороженое с мараскином, - она брала его ложечкой с позолоченного блюдца, которое было у нее в левой руке.
A lady near her dropped her fan.	Дама, сидевшая рядом с ней, уронила веер.
A gentlemen was passing.	В это время мимо проходил танцор.
"Would you be so good," said the lady, "as to pick up my fan that has fallen behind the sofa?"	- Будьте любезны, сударь, - обратилась к нему дама, - поднимите, пожалуйста, мой веер, он упал за канапе!
The gentleman bowed, and as he moved to stretch out his arm, Emma saw the hand of a young woman throw something white, folded in a triangle, into his hat.	Господин наклонился, и Эмма успела заметить, что, как только он протянул руку, дама бросила ему в шляпу что-то белое, сложенное треугольником.
The gentleman, picking up the fan, offered it to the lady respectfully; she thanked him with an inclination of the head, and began smelling her bouquet.	Господин достал веер и почтительно вручил его даме; она поблагодарила его кивком головы и поднесла к лицу букет цветов.
After supper, where were plenty of Spanish and Rhine wines, soups a la bisque and au lait d'amandes, puddings a la Trafalgar, and all sorts of cold meats with jellies that trembled in the dishes, the carriages one after the other began to drive off.	За ужином пили много испанских и рейнских вин, был подан раковый суп, суп с миндальным молоком, травальгарский пудинг и множество холодных мясных блюд с дрожащим галантиром, а после ужина кареты одна за другой стали разъезжаться.
Raising the corners of the muslin curtain, one could see the light of their lanterns glimmering through the darkness.	Отодвинув уголок муслиновой занавески, можно было видеть, как скользил в темноте свет от их фонарей.
The seats began to empty, some card-players were still left; the musicians were cooling the tips of their fingers on their tongues. Charles was half asleep, his back propped against a door.	На скамейках стало просторно; за карточными столами кое-кто еще продолжал игру; музыканты облизывали одеревеневшие кончики пальцев; Шарль прислонился к двери и задремал.
At three o'clock the cotillion began.	В три часа утра начался котильон.
Emma did not know how to waltz.	Эмма не умела вальсировать.
Everyone was waltzing, Mademoiselle d'Andervilliers herself and the Marquis; only the guests staying at the castle were still there, about a dozen persons.	А между тем все танцевали вальс, даже мадемуазель д'Андервилье и маркиза; на котильон остались лишь те, кто гостил в замке, - всего человек десять.

One of the waltzers, however, who was familiarly called Viscount, and whose low cut waistcoat seemed moulded to his chest, came a second time to ask Madame Bovary to dance, assuring her that he would guide her, and that she would get through it very well.	И вот один из танцующих в обтягивавшем грудь очень открытом жилете, - этого господина все звали просто "виконтом", - уже второй раз подошел приглашать г-жу Бовари и дал слово, что он ее поведет и что все будет хорошо.
They began slowly, then went more rapidly.	Начали они медленно, потом стали двигаться быстрее.
They turned; all around them was turning-the lamps, the furniture, the wainscoting, the floor, like a disc on a pivot.	Они сами вертелись, и все вертелось вокруг них, словно диск на оси: лампы, мебель, панель, паркет.
On passing near the doors the bottom of Emma's dress caught against his trousers. Their legs commingled; he looked down at her; she raised her eyes to his. A torpor seized her; she stopped.	У дверей край платья Эммы порхнул по его панталонам; они касались друг друга коленями; он смотрел на нее сверху вниз, она поднимала на него глаза; на нее вдруг нашел столбняк, она остановилась.
They started again, and with a more rapid movement; the Viscount, dragging her along disappeared with her to the end of the gallery, where panting, she almost fell, and for a moment rested her head upon his breast.	Потом они начали снова; все ускоряя темп, виконт увлек ее в самый конец залы, и там она, запыхавшись и чуть не упав, на мгновение склонила голову ему на грудь.
And then, still turning, but more slowly, he guided her back to her seat. She leaned back against the wall and covered her eyes with her hands.	А затем, все еще кружа ее, но уже не так быстро, он доставил ее на место: она запрокинула голову, прислонилась к стене и прикрыла рукой глаза.
When she opened them again, in the middle of the drawing room three waltzers were kneeling before a lady sitting on a stool.	Когда же она открыла их опять, то увидела, что посреди гостиной перед дамой, сидящей на пуфе, стоят на коленях три кавалера.
She chose the Viscount, and the violin struck up once more.	Дама выбрала виконта, и тогда опять заиграла скрипка.
Everyone looked at them.	Все смотрели на эту пару.
They passed and re-passed, she with rigid body, her chin bent down, and he always in the same pose, his figure curved, his elbow rounded, his chin thrown forward.	Виконт и его дама то удалялись, то приближались; у нее корпус был неподвижен, подбородок чуть-чуть опущен, а он, танцуя, сохранял одно и то же положение: держался прямо, линия рук у него была округлена, голова вздернута.
That woman knew how to waltz!	Вот эта его дама умела вальсировать!
They kept up a long time, and tired out all the others.	Они танцевали долго и утомили всех.
Then they talked a few moments longer, and after the goodnights, or rather good mornings, the guests of the chateau retired to bed.	Гости потом еще несколько минут поболтали и, пожелав друг другу спокойной ночи или, вернее, доброго утра, пошли спать.
Charles dragged himself up by the balusters. His "knees were going up into his body."	Шарль еле двигался; он говорил, что "ноги у него не идут".
He had spent five consecutive hours standing bolt upright at the card tables, watching them play whist, without understanding anything about it, and it was with a deep sigh of relief that he pulled off his boots.	Он пять часов подряд простоял возле карточных столов - все смотрел, как играют в вист, в котором он ровно ничего не смыслил. И теперь, сняв ботинки, он облегченно вздохнул.

Emma threw a shawl over her shoulders, opened the window, and leant out.	Эмма накинула на плечи шаль, отворила окно и облокотилась на подоконник.
The night was dark; some drops of rain were falling.	Ночь была темная. Накрапывал дождь.
She breathed in the damp wind that refreshed her eyelids.	Влажный ветер освежал ей веки, она жадно вдыхала его.
The music of the ball was still murmuring in her ears. And she tried to keep herself awake in order to prolong the illusion of this luxurious life that she would soon have to give up.	В ушах у нее все еще гремела бальная музыка, и она гнала от себя сон, чтобы продлить наслаждение всей этой роскошью, от которой ей скоро предстояло уехать.
Day began to break.	Занималась заря.
She looked long at the windows of the chateau, trying to guess which were the rooms of all those she had noticed the evening before.	Эмма долго смотрела на окна замка, стараясь угадать, кто из гостей в какой комнате ночует.
She would fain have known their lives, have penetrated, blended with them.	Ей хотелось узнать жизнь каждого из них, понять ее, войти в нее.
But she was shivering with cold.	В конце концов Эмма продрогла.
She undressed, and cowered down between the sheets against Charles, who was asleep.	Она разделась и, юркнув под одеяло, свернулась клубком подле спящего Шарля.
There were a great many people to luncheon.	К завтраку собралось много народа.
The repast lasted ten minutes; no liqueurs were served, which astonished the doctor.	Сидели за столом минут десять; к удивлению лекаря, никаких напитков подано не было.
Next, Mademoiselle d'Andervilliers collected some pieces of roll in a small basket to take them to the swans on the ornamental waters, and they went to walk in the hot-houses, where strange plants, bristling with hairs, rose in pyramids under hanging vases, whence, as from over-filled nests of serpents, fell long green cords interlacing.	Мадемуазель д'Андервилье собрала в корзиночку крошки от пирога и отнесла на пруд лебедям, а потом все пошли в зимний сад, где диковинные колючие растения тянулись пирамидами к вазам, подвешенным к потолку, а из этих ваз, словно из змеиных гнезд, свисали, уже не помещаясь в них, длинные сплетшиеся зеленые жгуты.
The orangery, which was at the other end, led by a covered way to the outhouses of the chateau.	Зимний сад заканчивался оранжереей, представлявшей собою крытый ход в людскую.
The Marquis, to amuse the young woman, took her to see the stables.	Желая доставить г-же Бовари удовольствие, маркиз повел ее в конюшню.
Above the basket-shaped racks porcelain slabs bore the names of the horses in black letters.	Над кормушками, сделанными в виде корзинок, висели фарфоровые дощечки, на которых черными буквами были написаны клички лошадей.
Each animal in its stall whisked its tail when anyone went near and said "Tchk! tchk!"	Когда маркиз, проходя мимо денников, щелкал языком, лошади начинали волноваться.
The boards of the harness room shone like the flooring of a drawing room.	В сарае пол блестел, как паркет в гостиной.
The carriage harness was piled up in the middle against two twisted columns, and the bits, the whips, the spurs, the curbs, were ranged in a line all along the wall.	Сбруя была развешана на двух вращающихся столбиках; на стенах висели в ряд удила, хлысты, стремена, уздечки.

Charles, meanwhile, went to ask a groom to put his horse to.	Тем временем Шарль сказал слуге, что пора запрягать.
The dog-cart was brought to the foot of the steps, and, all the parcels being crammed in, the Bovarys paid their respects to the Marquis and Marchioness and set out again for Tostes.	Шарабанчик подали к самому подъезду, и, когда все вещи были уложены, супруги Бовари, простившись с хозяевами, поехали к себе в Тост.
Emma watched the turning wheels in silence.	Эмма молча смотрела, как вертятся колеса.
Charles, on the extreme edge of the seat, held the reins with his two arms wide apart, and the little horse ambled along in the shafts that were too big for him.	Шарль сидел на самом краю и, расставив руки, правил; оглобли были слишком широки для лошадки, и она бежала иноходью.
The loose reins hanging over his crupper were wet with foam, and the box fastened on behind the chaise gave great regular bumps against it.	Слабо натянутые, покрытые пеною вожжи болтались у нее на спине; сзади все время чувствовались сильные и мерные толчки, - это бился о кузов привязанный к спинке чемодан.
They were on the heights of Thibourville when suddenly some horsemen with cigars between their lips passed laughing.	Они поднимались на Тибурвильскую гору, как вдруг навстречу им вымахнули и пронеслись мимо смеющиеся всадники с сигарами во рту.
Emma thought she recognized the Viscount, turned back, and caught on the horizon only the movement of the heads rising or falling with the unequal cadence of the trot or gallop.	Эмме показалось, что один из них был виконт; она обернулась, но увидела лишь не в лад опускавшиеся и поднимавшиеся головы, так как одни ехали рысью, другие - галопом.
A mile farther on they had to stop to mend with some string the traces that had broken.	Проехав еще с четверть мили, Шарль остановил лошадь и подвязал веревкой шлею.
But Charles, giving a last look to the harness, saw something on the ground between his horse's legs, and he picked up a cigar-case with a green silk border and beblazoned in the centre like the door of a carriage.	Когда же он, перед тем как пуститься в путь, еще раз осмотрел упряжь, ему показалось, что под ногами у лошади что-то валяется; он нагнулся и поднял зеленый шелковый портсигар, на котором, как на дверце кареты, красовался герб.
"There are even two cigars in it," said he; "they'll do for this evening after dinner."	- Э, да тут еще две сигары остались! - сказал он. -Это мне будет на вечер, после ужина.
"Why, do you smoke?" she asked.	- Разве ты куришь? - спросила Эмма.
"Sometimes, when I get a chance."	- Иногда, при случае, - ответил Шарль.
He put his find in his pocket and whipped up the nag.	И, сунув находку в карман, стегнул лошаденку.
When they reached home the dinner was not ready.	К их приезду обед еще не был готов.
Madame lost her temper.	Г-жа Бовари рассердилась.
Nastasie answered rudely.	Настази нагрубила ей.
"Leave the room!" said Emma. "You are forgetting yourself.	- Убирайтесь вон! - крикнула Эмма. - Я не позволю вам надо мной издеваться.
I give you warning."	Вы у меня больше не служите.
For dinner there was onion soup and a piece of veal with sorrel.	На обед у них был луковый суп и телятина со щавелем.
Charles, seated opposite Emma, rubbed his hands gleefully.	Шарль сел напротив Эммы и, с довольным видом потирая руки, сказал:
"How good it is to be at home again!"	- В гостях хорошо, а дома лучше!

Nastasie could be heard crying.	Было слышно, как плакала Настази.
He was rather fond of the poor girl.	Шарль успел привязаться к бедной девушке.
She had formerly, during the wearisome time of his widowhood, kept him company many an evening.	Еще будучи вдовцом, он коротал с нею длинные, ничем не заполненные вечера.
She had been his first patient, his oldest acquaintance in the place.	Она была его первой пациенткой, самой старинной его знакомой во всем околотке.
"Have you given her warning for good?" he asked at last.	-Ты правда хочешь ей отказать? - спросил он.
"Yes. Who is to prevent me?" she replied.	- Да, - ответила Эмма. - А что, разве я в том не вольна?
Then they warmed themselves in the kitchen while their room was being made ready.	После обеда, пока Настази стелила постели, они грелись на кухне.
Charles began to smoke.	Шарль закурил.
He smoked with lips protruding, spitting every moment, recoiling at every puff.	Он выпячивал губы, ежеминутно сплевывал и при каждой затяжка откидывался.
"You'll make yourself ill," she said scornfully.	- У тебя голова закружится, - презрительно сказала Эмма.
He put down his cigar and ran to swallow a glass of cold water at the pump.	Он отложил сигару и побежал на колодец выпить холодной воды.
Emma seizing hold of the cigar case threw it quickly to the back of the cupboard.	Эмма схватила портсигар и засунула его поглубже в шкаф.
The next day was a long one.	На другой день время тянулось бесконечно долго!
She walked about her little garden, up and down the same walks, stopping before the beds, before the espalier, before the plaster curate, looking with amazement at all these things of once-on-a-time that she knew so well.	Эмма гуляла по садику, все по одним и тем же дорожкам, останавливалась перед клумбами, перед абрикосовыми деревьями, перед гипсовым священником, - все это ей было так знакомо, но она смотрела на все с изумлением.
How far off the ball seemed already!	Каким далеким уже казался ей бал!
What was it that thus set so far asunder the morning of the day before yesterday and the evening of to-day?	Кто же это разделил таким огромным пространством позавчерашнее утро и нынешний вечер?
Her journey to Vaubyessard had made a hole in her life, like one of those great crevices that a storm will sometimes make in one night in mountains.	Поездка в Вобьесар расколола ее жизнь - так гроза в одну ночь пробивает иногда в скале глубокую расселину.
Still she was resigned. She devoutly put away in her drawers her beautiful dress, down to the satin shoes whose soles were yellowed with the slippery wax of the dancing floor.	И все же Эмма смирилась; она благоговейно уложила в комод весь свой чудесный наряд, даже атласные туфельки, подошвы которых пожелтели от скользкого навощенного паркета.
Her heart was like these. In its friction against wealth something had come over it that could not be effaced.	С ее сердцем случилось то же, что с туфельками: от соприкосновения с роскошью на нем осталось нечто неизгладимое.
The memory of this ball, then, became an occupation for Emma.	Вспоминать о бале вошло у Эммы в привычку.

Whenever the Wednesday came round she said to herself as she awoke,	Каждую среду она говорила себе, просыпаясь:
"Ah! I was there a week-a fortnight-three weeks ago."	"Неделю... две недели... три недели назад я была в замке!"
And little by little the faces grew confused in her remembrance. She forgot the tune of the quadrilles; she no longer saw the liveries and appointments so distinctly; some details escaped her, but the regret remained with her.	Но мало-помалу все лица в ее воображении слились в одно, она забыла музыку танцев, она уже не так отчетливо представляла себе ливреи и комнаты; подробности выпали из памяти, но сожаление осталось.
Chapter Nine	IX
Often when Charles was out she took from the cupboard, between the folds of the linen where she had left it, the green silk cigar case.	Когда Шарль уходил, Эмма часто вынимала из шкафа засунутый ею в белье зеленый шелковый портсигар.
She looked at it, opened it, and even smelt the odour of the lining-a mixture of verbena and tobacco.	Она рассматривала его, раскрывала и даже обнюхивала подкладку, пропахшую вербеной и табаком.
Whose was it?	Кто его обронил?..
The Viscount's?	Виконт.
Perhaps it was a present from his mistress.	Может быть, это подарок любовницы.
It had been embroidered on some rosewood frame, a pretty little thing, hidden from all eyes, that had occupied many hours, and over which had fallen the soft curls of the pensive worker.	Его вышивали в палисандровых пяльцах; эту маленькую вещицу приходилось укрывать от постороннего взора, над нею склонялись мягкие локоны задумчивой рукодельницы, посвящавшей этому занятию весь свой досуг.
A breath of love had passed over the stitches on the canvas; each prick of the needle had fixed there a hope or a memory, and all those interwoven threads of silk were but the continuity of the same silent passion.	Клеточки канвы были овеяны любовью, каждый стежок закреплял надежду или воспоминание, сплетенные шелковые нити составляли продолжение все той же безмолвной страсти.
And then one morning the Viscount had taken it away with him.	Потом, однажды утром, виконт унес подарок.
Of what had they spoken when it lay upon the wide-mantelled chimneys between flower-vases and Pompadour clocks?	А пока портсигар лежал на широкой каминной полочке между вазой с цветами и часами в стиле Помпадур; о чем велись разговоры в той комнате?..
She was at Tostes; he was at Paris now, far away!	Она, Эмма, в Тосте.
What was this Paris like?	А он теперь там, в Париже!
What a vague name!	Какое волшебное слово!
She repeated it in a low voice, for the mere pleasure of it; it rang in her ears like a great cathedral bell; it shone before her eyes, even on the labels of her pomade-pots.	Эмме доставляло особое удовольствие повторять его вполголоса; оно отдавалось у нее в ушах, как звон соборного колокола, оно пламенело перед ее взором на всем, даже на ярлычках помадных банок.

At night, when the carriers passed under her windows in their carts singing the "Marjolaine," she awoke, and listened to the noise of the iron-bound wheels, which, as they gained the country road, was soon deadened by the soil.	По ночам ее будили рыбаки, с пением "Майорана" проезжавшие под окнами, и, прислушиваясь к стуку окованных железом колес, мгновенно стихавшему, как только тележки выезжали за село, где кончалась мостовая, она говорила себе:
"They will be there to-morrow!" she said to herself.	"Завтра они будут в Париже!"
And she followed them in thought up and down the hills, traversing villages, gliding along the highroads by the light of the stars.	Мысленно она ехала следом за ними, поднималась и спускалась с пригорков, проезжала деревни, при свете звезд мчалась по большой дороге.
At the end of some indefinite distance there was always a confused spot, into which her dream died.	Но всякий раз на каком-то расстоянии от дома ее мечта исчезала в туманной дали.
She bought a plan of Paris, and with the tip of her finger on the map she walked about the capital.	Она купила план Парижа и, водя пальцем, гуляла по городу.
She went up the boulevards, stopping at every turning, between the lines of the streets, in front of the white squares that represented the houses.	Шла бульварами, останавливалась на каждом перекрестке, перед белыми прямоугольниками, изображавшими дома.
At last she would close the lids of her weary eyes, and see in the darkness the gas jets flaring in the wind and the steps of carriages lowered with much noise before the peristyles of theatres.	В конце концов глаза у нее уставали, она опускала веки и видела, как в вечернем мраке раскачиваются на ветру газовые рожки, как с грохотом откидываются перед колоннадами театров подножки карет.
She took in "La Corbeille," a lady's journal, and the	Она выписала дамский журнал "Свадебные подарки"и
"Sylphe des Salons."	"Сильф салонов".
She devoured, without skipping a word, all the accounts of first nights, races, and soirees, took interest in the debut of a singer, in the opening of a new shop.	Читала она там все подряд: заметки о премьерах, о скачках, о вечерах, ее одинаково интересовали и дебют певицы, и открытие магазина.
She knew the latest fashions, the addresses of the best tailors, the days of the Bois and the Opera.	Она следила за модами, знала адреса лучших портних, знала, по каким дням ездят в Булонский лес и по каким - в Оперу.
In Eugene Sue she studied descriptions of furniture; she read Balzac and George Sand, seeking in them imaginary satisfaction for her own desires.	У Эжена Сю она изучала описания обстановки, у Бальзака и Жорж Санд искала воображаемого утоления своих страстей.
Even at table she had her book by her, and turned over the pages while Charles ate and talked to her.	Она и за стол не садилась без книги; пока Шарль ел и разговаривал с ней, она переворачивала страницу за страницей.
The memory of the Viscount always returned as she read.	Читая, она все время думала о виконте.
Between him and the imaginary personages she made comparisons.	Она устанавливала черты сходства между ним и вымышленными персонажами.
But the circle of which he was the centre gradually widened round him, and the aureole that he bore, fading from his form, broadened out beyond, lighting up her other dreams.	Однако нимб вокруг него постепенно увеличивался, - удаляясь от его головы, он расходился все шире и озарял уже иные мечты.

Paris, more vague than the ocean, glimmered before Emma's eyes in an atmosphere of vermilion.	Теперь в глазах Эммы багровым заревом полыхал необозримый, словно океан, Париж.
The many lives that stirred amid this tumult were, however, divided into parts, classed as distinct pictures.	Слитная жизнь, бурлившая в его сутолоке, все же делилась на составные части, распадалась на ряд отдельных картин.
Emma perceived only two or three that hid from her all the rest, and in themselves represented all humanity.	Из них Эмма различала только две или три, и они заслоняли все остальные, являлись для нее изображением человечества в целом.
The world of ambassadors moved over polished floors in drawing rooms lined with mirrors, round oval tables covered with velvet and gold-fringed cloths.	В зеркальных залах между круглыми столами, покрытыми бархатом с золотой бахромой, по лощеному паркету двигались дипломаты.
There were dresses with trains, deep mysteries, anguish hidden beneath smiles.	То был мир длинных мантий, великих тайн, душевных мук, скрывающихся за улыбкой.
Then came the society of the duchesses; all were pale; all got up at four o'clock; the women, poor angels, wore English point on their petticoats; and the men, unappreciated geniuses under a frivolous outward seeming, rode horses to death at pleasure parties, spent the summer season at Baden, and towards the forties married heiresses.	Дальше шло общество герцогинь; там лица у всех были бледны, вставать полагалось там не раньше четырех часов дня, женщины - ну просто ангелочки! - носили юбки, отделанные английскими кружевами, мужчины -непризнанные таланты с наружностью вертопрахов - загоняли лошадей на прогулках, летний сезон проводили в Бадене, а к сорока годам женились на богатых наследницах.
In the private rooms of restaurants, where one sups after midnight by the light of wax candles, laughed the motley crowd of men of letters and actresses.	В отдельных кабинетах ночных ресторанов хохотало разношерстное сборище литераторов и актрис.
They were prodigal as kings, full of ideal, ambitious, fantastic frenzy.	Литераторы были по-царски щедры, полны высоких дум и бредовых видений.
This was an existence outside that of all others, between heaven and earth, in the midst of storms, having something of the sublime.	Они возвышались над всеми, витали между небом и землею, в грозовых облаках; было в них что-то не от мира сего.
For the rest of the world it was lost, with no particular place and as if non-existent.	Все прочее расплывалось, не имело определенною места, как бы не существовало вовсе.
The nearer things were, moreover, the more her thoughts turned away from them.	Чем ближе приходилось Эмме сталкиваться с бытом, тем решительнее отвращалась от него ее мысль.
All her immediate surroundings, the wearisome country, the middle-class imbeciles, the mediocrity of existence, seemed to her exceptional, a peculiar chance that had caught hold of her, while beyond stretched, as far as eye could see, an immense land of joys and passions.	Все, что ее окружало. - деревенская скука, тупость мещан, убожество жизни, - казалось ей исключением, чистой случайностью, себя она считала ее жертвой, а за пределами этой случайности ей грезился необъятный край любви и счастья.
She confused in her desire the sensualities of luxury with the delights of the heart, elegance of manners with delicacy of sentiment.	Чувственное наслаждение роскошью отождествлялось в ее разгоряченном воображении с духовными радостями, изящество манер - с тонкостью переживаний.

Did not love, like Indian plants, need a special soil, a particular temperature?	Быть может, любовь, подобно индийской флоре, тоже нуждается в разрыхленной почве, в особой температуре?
Signs by moonlight, long embraces, tears flowing over yielded hands, all the fevers of the flesh and the languors of tenderness could not be separated from the balconies of great castles full of indolence, from boudoirs with silken curtains and thick carpets, well-filled flower-stands, a bed on a raised dias, nor from the flashing of precious stones and the shoulder-knots of liveries.	Вот почему вздохи при луне, долгие объятия, слезы, капающие на руки в миг расставания, порывы страсти и тихая нежность - все это было для нее неотделимо от балконов больших замков, где досуг длится вечно, от будуаров с шелковыми занавесками и плотными коврами, от жардиньерок с цветами, от кроватей на возвышениях, от игры драгоценных камней и от ливрей со шнурами.
The lad from the posting house who came to groom the mare every morning passed through the passage with his heavy wooden shoes; there were holes in his blouse; his feet were bare in list slippers.	Каждое утро по коридору топал ногами в грубых башмаках почтовый кучер, приходивший к Бовари чистить кобылу; на нем была рваная блуза, башмаки свои он надевал на босу ногу.
And this was the groom in knee-britches with whom she had to be content!	Вот кто заменял грума в рейтузах!
His work done, he did not come back again all day, for Charles on his return put up his horse himself, unsaddled him and put on the halter, while the servant-girl brought a bundle of straw and threw it as best she could into the manger.	Сделав свое дело, он уходил и до следующего утра уже не показывался; Шарль, вернувшись от больных, сам отводил лошадь в стойло и, расседлав, надевал на нее оброть, а тем временем служанка приносила охапку соломы и как попало валила ее в кормушку.
To replace Nastasie (who left Tostes shedding torrents of tears) Emma took into her service a young girl of fourteen, an orphan with a sweet face.	На место Настази, которая, обливаясь слезами, уехала наконец из Тоста, Эмма взяла четырнадцатилетнюю девочку-сиротку с кротким выражением лица.
She forbade her wearing cotton caps, taught her to address her in the third person, to bring a glass of water on a plate, to knock before coming into a room, to iron, starch, and to dress her-wanted to make a lady's-maid of her.	Она запретила ей носить чепец, приучила обращаться к хозяевам на "вы", подавать стакан воды на тарелочке, без стука не входить, гладить и крахмалить белье, приучила одевать себя, -словом, хотела сделать из нее настоящую горничную.
The new servant obeyed without a murmur, so as not to be sent away; and as madame usually left the key in the sideboard, Felicite every evening took a small supply of sugar that she ate alone in her bed after she had said her prayers.	Новая служанка, боясь, как бы ее не прогнали, всему подчинялась безропотно, но так как барыня обыкновенно оставляла ключ в буфете, то Фелисите каждый вечер таскала оттуда понемножку сахар и, помолившись богу, съедала его тайком в постели.
Sometimes in the afternoon she went to chat with the postilions.	В сумерки она иногда выходила за ворота и переговаривалась через улицу с кучерами.
Madame was in her room upstairs.	Барыня сидела у себя наверху.
She wore an open dressing gown that showed between the shawl facings of her bodice a pleated chamisette with three gold buttons.	Эмма носила открытый капот; между шалевыми отворотами корсажа выглядывала гофрированная кофточка на трех золотых пуговках.
Her belt was a corded girdle with great tassels, and her small garnet coloured slippers had a large knot of ribbon that fell over her instep.	Подпоясывалась она шнуром с большими кистями, ее туфельки гранатового цвета были украшены пышными бантами, которые закрывали весь подъем.

She had bought herself a blotting book, writing case, pen-holder, and envelopes, although she had no one to write to; she dusted her what-not, looked at herself in the glass, picked up a book, and then, dreaming between the lines, let it drop on her knees.	Она купила себе бювар, почтовой бумаги, конвертов, ручку, но писать было некому. Она вытирала пыль с этажерки, смотрелась в зеркало, брала книгу, затем погружалась в раздумье, и книга падала к ней на колени.
She longed to travel or to go back to her convent.	Ее тянуло путешествовать, тянуло обратно в монастырь.
She wished at the same time to die and to live in Paris.	Ей хотелось умереть и в то же время хотелось жить в Париже.
Charles in snow and rain trotted across country.	А Шарль и в метель и в дождь разъезжал верхом по проселкам.
He ate omelettes on farmhouse tables, poked his arm into damp beds, received the tepid spurt of blood-lettings in his face, listened to death-rattles, examined basins, turned over a good deal of dirty linen; but every evening he found a blazing fire, his dinner ready, easy-chairs, and a well-dressed woman, charming with an odour of freshness, though no one could say whence the perfume came, or if it were not her skin that made odorous her chemise.	Он подкреплял свои силы яичницей, которой его угощали на фермах, прикасался к влажным от пота простыням, делал кровопускания, и теплая кровь брызгала ему в лицо, выслушивал хрипы, рассматривал содержимое ночной посуды, задирал сорочки на груди у больных. Зато каждый вечер его ждали пылающий камин, накрытый стол, мягкая мебель и элегантно одетая обворожительная жена, от которой всегда веяло свежестью, так что трудно было понять, душилась она чем-нибудь или это запах ее кожи, которым пропиталось белье.
She charmed him by numerous attentions; now it was some new way of arranging paper sconces for the candles, a flounce that she altered on her gown, or an extraordinary name for some very simple dish that the servant had spoilt, but that Charles swallowed with pleasure to the last mouthful.	Она приводила его в восторг своей изобретательностью: то как-то по-другому сделает бумажные розетки для подсвечников, то переменит на своем платье волан, то придумает какое-нибудь особенное название для самого обыкновенного блюда, которое испортила кухарка, и Шарль пальчики себе оближет.
At Rouen she saw some ladies who wore a bunch of charms on the watch-chains; she bought some charms.	Как только она увидела в Руане, что дамы носят на часах связки брелоков, она купила брелоки и себе.
She wanted for her mantelpiece two large blue glass vases, and some time after an ivory necessaire with a silver-gilt thimble.	Ей пришло в голову поставить на камин сперва две большие вазы синего стекла, потом - слоновой кости коробочку для шитья с позолоченным наперстком.
The less Charles understood these refinements the more they seduced him.	Шарль во всех этих тонкостях не разбирался, но от этого они ему еще больше нравились.
They added something to the pleasure of the senses and to the comfort of his fireside. It was like a golden dust sanding all along the narrow path of his life.	Они усиливали его жизнерадостность и прибавляли уюта его домашнему очагу.
He was well, looked well; his reputation was firmly established.	Чувствовал он себя отлично, выглядел превосходно, его репутация установилась прочно.
The country-folk loved him because he was not proud.	Крестьяне любили его за то, что он был не гордый.
He petted the children, never went to the public house, and, moreover, his morals inspired confidence.	Он ласкал детей, в питейные заведения не заглядывал, нравственность его была безупречна.

He was specially successful with catarrhs and chest complaints.	Особенно хорошо вылечивал он катары и бронхиты.
Being much afraid of killing his patients, Charles, in fact only prescribed sedatives, from time to time and emetic, a footbath, or leeches.	Дело в том, что, пуще всего боясь уморить больного, он прописывал преимущественно успокоительные средства, да еще в иных случаях рвотное, ножные ванны, пиявки.
It was not that he was afraid of surgery; he bled people copiously like horses, and for the taking out of teeth he had the "devil's own wrist."	В то же время он не испытывал страха и перед хирургией: кровь отворял, не жалея, точно это были не люди, а лошади, зубы рвал "железной рукой".
Finally, to keep up with the times, he took in "La Ruche Medicale," a new journal whose prospectus had been sent him.	"Чтобы не отстать", он выписал, ознакомившись предварительно с проспектом, новый журнал "Вестник медицины".
He read it a little after dinner, but in about five minutes the warmth of the room added to the effect of his dinner sent him to sleep; and he sat there, his chin on his two hands and his hair spreading like a mane to the foot of the lamp.	После обеда он почитывал его, но духота в комнате и пищеварение так на него действовали, что через пять минут, уронив голову на руки и свесив гриву на подставку от лампы, он уже засыпал.
Emma looked at him and shrugged her shoulders.	Эмма смотрела на него и пожимала плечами.
Why, at least, was not her husband one of those men of taciturn passions who work at their books all night, and at last, when about sixty, the age of rheumatism sets in, wear a string of orders on their ill-fitting black coat?	Почему ей не встретился хотя бы один из тех молчаливых тружеников, которые просиживают ночи над книгами и к шестидесяти годам, когда приходит пора ревматизма, получают крестик в петлицу плохо сшитого черного фрака?
She could have wished this name of Bovary, which was hers, had been illustrious, to see it displayed at the booksellers', repeated in the newspapers, known to all France.	Ей хотелось, чтобы имя Бовари приобрело известность, чтобы его можно было видеть на витринах книжных лавок, чтобы оно мелькало в печати, чтобы его знала вся Франция.
But Charles had no ambition.	Но Шарль самолюбием не отличался!
An Yvetot doctor whom he had lately met in consultation had somewhat humiliated him at the very bedside of the patient, before the assembled relatives.	Врач из Ивето, с которым он встретился на консилиуме, несколько пренебрежительно с ним обошелся у постели больного, в присутствии родственников.
When, in the evening, Charles told her this anecdote, Emma inveighed loudly against his colleague.	Вечером Шарль рассказал об этом случае Эмме, и та пришла в полное негодование.
Charles was much touched.	Супруг был растроган.
He kissed her forehead with a tear in his eyes.	Со слезами на глазах он поцеловал жену в лоб.
But she was angered with shame; she felt a wild desire to strike him; she went to open the window in the passage and breathed in the fresh air to calm herself.	А она сгорала со стыда, ей хотелось побить его; чтобы успокоиться, она выбежала в "коридор, распахнула окно и стала дышать свежим воздухом.
"What a man!	- Какое ничтожество!
What a man!" she said in a low voice, biting her lips.	Какое ничтожество! - кусая губы, шептала она.
Besides, she was becoming more irritated with him.	Шарль раздражал ее теперь на каждом шагу.

As he grew older his manner grew heavier; at dessert he cut the corks of the empty bottles; after eating he cleaned his teeth with his tongue; in taking soup he made a gurgling noise with every spoonful; and, as he was getting fatter, the puffed-out cheeks seemed to push the eyes, always small, up to the temples.	С возрастом у него появились некрасивые манеры: за десертом он резал ножом пробки от пустых бутылок, после еды прищелкивал языком, чавкал, когда ел суп; он начинал толстеть, и при взгляде на него казалось, что из-за полноты щек и без того маленькие его глаза оттягиваются к самым вискам.
Sometimes Emma tucked the red borders of his under-vest unto his waistcoat, rearranged his cravat, and threw away the dirty gloves he was going to put on; and this was not, as he fancied, for himself; it was for herself, by a diffusion of egotism, of nervous irritation.	Иногда Эмма заправляла ему за жилет красную каемку его фуфайки, поправляла галстук или выбрасывала поношенные перчатки, заметив, что он собирается их надеть. Но он ошибался, воображая, будто все это делается для него, - все это она делала для себя, из эгоизма, в сердцах.
Sometimes, too, she told him of what she had read, such as a passage in a novel, of a new play, or an anecdote of the "upper ten" that she had seen in a feuilleton; for, after all, Charles was something, an ever-open ear, and ever-ready approbation.	Иногда она даже пересказывала ему прочитанное: какой-нибудь отрывок из романа, из новой пьесы, светскую новость, о которой сообщалось в газетном фельетоне: какой ни на есть, а все-таки это был человек, и притом человек, внимательно ее слушавший, всегда с ней соглашавшийся.
She confided many a thing to her greyhound.	А ведь она открывала душу и своей собаке!
She would have done so to the logs in the fireplace or to the pendulum of the clock.	Она рада была бы излить ее маятнику, дровам в камине.
At the bottom of her heart, however, she was waiting for something to happen.	Однако она все ждала какого-то события.
Like shipwrecked sailors, she turned despairing eyes upon the solitude of her life, seeking afar off some white sail in the mists of the horizon.	Подобно морякам, потерпевшим крушение, она полным отчаяния взором окидывала свою одинокую жизнь и все смотрела, не мелькнет ли белый парус на мглистом горизонте.
She did not know what this chance would be, what wind would bring it her, towards what shore it would drive her, if it would be a shallop or a three-decker, laden with anguish or full of bliss to the portholes.	Она не отдавала себе отчета, какой это будет случай, каким ветром пригонит его к ней, к какому берегу потом ее прибьет, подойдет ли к ней шлюпка или же трехпалубный корабль, и подойдет ли он с горестями или по самые люки будет нагружен утехами.
But each morning, as she awoke, she hoped it would come that day; she listened to every sound, sprang up with a start, wondered that it did not come; then at sunset, always more saddened, she longed for the morrow.	Но, просыпаясь по утрам, она надеялась, что это произойдет именно сегодня, прислушивалась к каждому звуку, вскакивала и, к изумлению своему, убеждалась, что все по-старому, а когда солнце садилось, она всегда грустила и желала, чтобы поскорей приходило завтра.
Spring came round.	Потом опять наступила весна.
With the first warm weather, when the pear trees began to blossom, she suffered from dyspnoea.	Как только началась жара и зацвели грушевые деревья, у Эммы появились приступы удушья.
From the beginning of July she counted how many weeks there were to October, thinking that perhaps the Marquis d'Andervilliers would give another ball at Vaubyessard.	С первых чисел июля Эмма стала считать по пальцам, сколько недель остается до октября, -она думала, что маркиз д'Андервилье опять устроит бал в Вобьесаре.
But all September passed without letters or visits.	Но в сентябре не последовало ни письма, ни визита.

After the ennui of this disappointment her heart once more remained empty, and then the same series of days recommenced.	Когда горечь разочарования прошла, сердце ее вновь опустело, и опять потянулись дни, похожие один на другой.
So now they would thus follow one another, always the same, immovable, and bringing nothing.	Значит, так они и будут идти чередою, эти однообразные, неисчислимые, ничего с собой не несущие дни?
Other lives, however flat, had at least the chance of some event.	Другие тоже скучно живут, но все-таки у них есть хоть какая-нибудь надежда на перемену.
One adventure sometimes brought with it infinite consequences and the scene changed.	Иной раз какое-нибудь неожиданное происшествие влечет за собой бесконечные перипетии, и декорация меняется.
But nothing happened to her; God had willed it so!	Но с нею ничего не может случиться - так, видно, судил ей бог!
The future was a dark corridor, with its door at the end shut fast.	Будущее представлялось ей темным коридором, упирающимся в наглухо запертую дверь.
She gave up music.	Музыку она забросила.
What was the good of playing?	Зачем играть?
Who would hear her?	Кто станет ее слушать?
Since she could never, in a velvet gown with short sleeves, striking with her light fingers the ivory keys of an Erard at a concert, feel the murmur of ecstasy envelop her like a breeze, it was not worth while boring herself with practicing.	Коль скоро ей уже не сидеть в бархатном платье с короткими рукавами за эраровским роялем, ее легким пальцам уже не бегать по клавишам, коль скоро ей уже никогда не почувствовать, как ее овевает ветерок восторженного шепота сидящих в концертной зале, то не к чему тогда и стараться, разучивать.
Her drawing cardboard and her embroidery she left in the cupboard.	Рисунки и вышивки лежали у нее в шкафу.
What was the good?	К чему все это?
What was the good?	К чему?
Sewing irritated her.	Шитье только раздражало ее.
"I have read everything," she said to herself.	- Книги я прочитала все до одной, - говорила она.
And she sat there making the tongs red-hot, or looked at the rain falling.	И, чтобы чем-нибудь себя занять, накаляла докрасна каминные щипцы или смотрела в окно на дождь.
How sad she was on Sundays when vespers sounded!	Как тосковала она по воскресеньям, когда звонили к вечерне!
She listened with dull attention to each stroke of the cracked bell.	С тупой сосредоточенностью прислушивалась она к ударам надтреснутого колокола.
A cat slowly walking over some roof put up his back in the pale rays of the sun.	По крыше, выгибая спину под негреющими лучами солнца, медленно ступала кошка.
The wind on the highroad blew up clouds of dust.	На дороге ветер клубил пыль.
Afar off a dog sometimes howled; and the bell, keeping time, continued its monotonous ringing that died away over the fields.	Порой где-то выла собака. А колокол все гудел, и его заунывный и мерный звон замирал вдали.

But the people came out from church.	Потом служба кончалась.
The women in waxed clogs, the peasants in new blouses, the little bare-headed children skipping along in front of them, all were going home.	Женщины в начищенных башмаках, крестьяне в новых рубашках, дети без шапок, на одной ножке прыгавшие впереди, - все возвращались из церкви домой.
And till nightfall, five or six men, always the same, stayed playing at corks in front of the large door of the inn.	А у ворот постоялого двора человек пять-шесть, всегда одни и те же, допоздна играли в "пробку".
The winter was severe.	Зима в том году была холодная.
The windows every morning were covered with rime, and the light shining through them, dim as through ground-glass, sometimes did not change the whole day long.	В комнатах иногда до самого вечера стоял белесоватый свет, проходивший сквозь замерзшие ночью окна, как сквозь матовое стекло.
At four o'clock the lamp had to be lighted.	В четыре часа уже надо было зажигать лампу.
On fine days she went down into the garden.	В хорошую погоду Эмма выходила в сад.
The dew had left on the cabbages a silver lace with long transparent threads spreading from one to the other.	На капусте серебряным кружевом сверкал иней, длинными белыми нитями провисал между кочанами.
No birds were to be heard; everything seemed asleep, the espalier covered with straw, and the vine, like a great sick serpent under the coping of the wall, along which, on drawing near, one saw the many-footed woodlice crawling.	Птиц было не слыхать, все словно уснуло, абрикосовые деревья прикрывала солома, виноградник громадною больною змеей извивался вдоль стены, на которой вблизи можно было разглядеть ползающих на своих бесчисленных ножках мокриц.
Under the spruce by the hedgerow, the curie in the three-cornered hat reading his breviary had lost his right foot, and the very plaster, scaling off with the frost, had left white scabs on his face.	У священника в треугольной шляпе, читавшего молитвенник под пихтами возле изгороди, отвалилась правая нога, потрескался гипс от мороза, лицо покрыл белый лишай.
Then she went up again, shut her door, put on coals, and fainting with the heat of the hearth, felt her boredom weigh more heavily than ever.	Потом Эмма шла к себе в комнату, запирала дверь, принималась мешать угли в камине и, изнемогая от жары, чувствовала, как на нее всей тяжестью наваливается тоска.
She would have liked to go down and talk to the servant, but a sense of shame restrained her.	Ей хотелось пойти поболтать со служанкой, но удерживало чувство неловкости.
Every day at the same time the schoolmaster in a black skullcap opened the shutters of his house, and the rural policeman, wearing his sabre over his blouse, passed by.	Каждый день в один и тот же час открывал ставни на своих окнах учитель в черной шелковой шапочке; с саблею на боку шествовал полевой сторож.
Night and morning the post-horses, three by three, crossed the street to water at the pond.	Утром и вечером через улицу проходили почтовые лошади - их гнали по три в ряд к пруду на водопой.
From time to time the bell of a public house door rang, and when it was windy one could hear the little brass basins that served as signs for the hairdresser's shop creaking on their two rods.	Время от времени на двери кабачка звенел колокольчик, в ветреные дни дребезжали державшиеся на железных прутьях медные тазики, которые заменяли парикмахеру вывеску.

This shop had as decoration an old engraving of a fashion-plate stuck against a windowpane and the wax bust of a woman with yellow hair.	Витрина его состояла из старой модной картинки, прилепленной к оконному стеклу, и восковой женской головки с желтыми волосами.
He, too, the hairdresser, lamented his wasted calling, his hopeless future, and dreaming of some shop in a big town-at Rouen, for example, overlooking the harbour, near the theatre-he walked up and down all day from the mairie to the church, sombre and waiting for customers.	Парикмахер тоже сетовал на вынужденное безделье, на свою загубленную жизнь и, мечтая о том, как он откроет заведение в большом городе, ну, скажем, в Руане, на набережной или недалеко от театра, целыми днями в ожидании клиентов мрачно расхаживал от мэрии до церкви и обратно.
When Madame Bovary looked up, she always saw him there, like a sentinel on duty, with his skullcap over his ears and his vest of lasting.	Когда бы г-жа Бовари ни подняла взор, парикмахер в феске набекрень, в куртке на ластике всегда был на своем сторожевом посту.
Sometimes in the afternoon outside the window of her room, the head of a man appeared, a swarthy head with black whiskers, smiling slowly, with a broad, gentle smile that showed his white teeth.	Иногда после полудня в окне гостиной показывалось загорелое мужское лицо в черных бакенбардах и медленно расплывалось в широкой, мягкой белозубой улыбке.
A waltz immediately began and on the organ, in a little drawing room, dancers the size of a finger, women in pink turbans, Tyrolians in jackets, monkeys in frock coats, gentlemen in knee-breeches, turned and turned between the sofas, the consoles, multiplied in the bits of looking glass held together at their corners by a piece of gold paper.	Вслед за тем слышались звуки вальса, и под шарманку в крошечной зальце, между креслами, диванами и консолями, кружились, кружились танцоры ростом с пальчик - женщины в розовых тюрбанах, тирольцы в курточках, обезьянки в черных фраках, кавалеры в коротких брючках, и все это отражалось в осколках зеркала, приклеенных по углам полосками золотой бумаги.
The man turned his handle, looking to the right and left, and up at the windows.	Мужчина вертел ручку, а сам все посматривал то направо, то налево, то в окна.
Now and again, while he shot out a long squirt of brown saliva against the milestone, with his knee raised his instrument, whose hard straps tired his shoulder; and now, doleful and drawling, or gay and hurried, the music escaped from the box, droning through a curtain of pink taffeta under a brass claw in arabesque.	Время от времени, сплюнув на тумбу длинную вожжу коричневой слюны, он приподнимал коленом шарманку, - ее грубый ремень резал ему плечо, - и из-под розовой тафтяной занавески, прикрепленной к узорчатой медной планке, с гудением вырывались то грустные, тягучие, то веселые, плясовые мотивы.
They were airs played in other places at the theatres, sung in drawing rooms, danced to at night under lighted lustres, echoes of the world that reached even to Emma.	Те же самые мелодии где-то там, далеко, играли в театрах, пели в салонах, под них танцевали на вечерах, в освещенных люстрами залах, и теперь до Эммы доходили отголоски жизни высшего общества.
Endless sarabands ran through her head, and, like an Indian dancing girl on the flowers of a carpet, her thoughts leapt with the notes, swung from dream to dream, from sadness to sadness.	В голове у нее без конца вертелась сарабанда, мысль ее, точно баядерка на цветах ковра, подпрыгивала вместе со звуками музыки, перебегала от мечты к мечте, от печали к печали.
When the man had caught some coppers in his cap, he drew down an old cover of blue cloth, hitched his organ on to his back, and went off with a heavy tread.	Собрав в фуражку мелочь, мужчина накрывал шарманку старым чехлом из синего холста, взваливал на спину и тяжелым шагом шел дальше.
She watched him going.	Эмма смотрела ему вслед.

But it was above all the meal-times that were unbearable to her, in this small room on the ground floor, with its smoking stove, its creaking door, the walls that sweated, the damp flags; all the bitterness in life seemed served up on her plate, and with smoke of the boiled beef there rose from her secret soul whiffs of sickliness.	Но совсем невмочь становилось ей за обедом, в помещавшейся внизу маленькой столовой с вечно дымящей печкой, скрипучей дверью, со стенами в потеках и сырым полом. Эмме тогда казалось, что ей подают на тарелке всю горечь жизни, и когда от вареной говядины шел пар, внутри у нее тоже как бы клубами поднималось отвращение.
Charles was a slow eater; she played with a few nuts, or, leaning on her elbow, amused herself with drawing lines along the oilcloth table cover with the point of her knife.	Шарль ел медленно; Эмма грызла орешки или, облокотившись на стол, от скуки царапала ножом клеенку.
She now let everything in her household take care of itself, and Madame Bovary senior, when she came to spend part of Lent at Tostes, was much surprised at the change.	Хозяйство она теперь запустила, и г-жа Бовари-мать, приехав в Тост Великим постом, очень удивилась такой перемене.
She who was formerly so careful, so dainty, now passed whole days without dressing, wore grey cotton stockings, and burnt tallow candles.	И точно: прежде Эмма тщательно следила за собой, а теперь по целым дням ходила неодетая, носила серые бумажные чулки, сидела при свечке.
She kept saying they must be economical since they were not rich, adding that she was very contented, very happy, that Tostes pleased her very much, with other speeches that closed the mouth of her mother-in-law.	Она все твердила, что, раз они небогаты, значит, надо экономить, и прибавляла, что она очень довольна, очень счастлива, что ей отлично живется в Тосте; все эти новые речи зажимали свекрови рот.
Besides, Emma no longer seemed inclined to follow her advice; once even, Madame Bovary having thought fit to maintain that mistresses ought to keep an eye on the religion of their servants, she had answered with so angry a look and so cold a smile that the good woman did not interfere again.	Да и потом, она, видимо, была отнюдь не расположена следовать ее советам; так, однажды, когда г-жа Бовари-мать позволила себе заметить, что господа должны требовать от слуг исполнения всех церковных обрядов, она ответила ей таким злобным взглядом и такой холодной улыбкой, что почтенная дама сразу прикусила язык.
Emma was growing difficult, capricious.	Эмма сделалась привередлива, капризна.
She ordered dishes for herself, then she did not touch them; one day drank only pure milk, the next cups of tea by the dozen.	Она заказывала для себя отдельные блюда и не притрагивалась к ним; сегодня пила только одно молоко, а завтра без конца пила чай.
Often she persisted in not going out, then, stifling, threw open the windows and put on light dresses.	То запиралась в четырех стенах, то вдруг ей становилось душно, она отворяла окна, надевала легкие платья.
After she had well scolded her servant she gave her presents or sent her out to see neighbours, just as she sometimes threw beggars all the silver in her purse, although she was by no means tender-hearted or easily accessible to the feelings of others, like most country-bred people, who always retain in their souls something of the horny hardness of the paternal hands.	То нещадно придиралась к служанке, то делала ей подарки, посылала в гости к соседям; точно так же она иногда высыпала нищим все серебро из своего кошелька, хотя особой отзывчивостью и сострадательностью не отличалась, как, впрочем, и большинство людей. выросших в деревне, ибо загрубелость отцовских рук до некоторой степени передается их душам.
Towards the end of February old Rouault, in memory of his cure, himself brought his son-in-law a superb turkey, and stayed three days at Tostes.	В конце февраля папаша Руо в память своего выздоровления привез зятю отменную индейку и прогостил три дня в Тосте.
Charles being with his patients, Emma kept him company.	Шарль разъезжал по больным, и с отцом сидела Эмма.

He smoked in the room, spat on the firedogs, talked farming, calves, cows, poultry, and municipal council, so that when he left she closed the door on him with a feeling of satisfaction that surprised even herself.	Старик курил в комнате, плевал в камин, говорил о посевах, о телятах, коровах, о птице, о муниципальном совете, и когда он уехал, Эмма затворила за ним дверь с таким облегчением, что даже сама была удивлена.
Moreover she no longer concealed her contempt for anything or anybody, and at times she set herself to express singular opinions, finding fault with that which others approved, and approving things perverse and immoral, all of which made her husband open his eyes widely.	Впрочем, она уже не скрывала своего презрения ни к кому и ни к чему; порой она даже высказывала смелые мысли - порицала то, что всеми одобрялось, одобряла то, что считалось безнравственным, порочным. Муж только хлопал глазами от изумления.
Would this misery last for ever?	Что же, значит, это прозябание будет длиться вечно?
Would she never issue from it?	Значит, оно безысходно?
Yet she was as good as all the women who were living happily.	А чем она хуже всех этих счастливиц?
She had seen duchesses at Vaubyessard with clumsier waists and commoner ways, and she execrated the injustice of God. She leant her head against the walls to weep; she envied lives of stir; longed for masked balls, for violent pleasures, with all the wildness that she did not know, but that these must surely yield.	В Вобьесаре она нагляделась на герцогинь -фигуры у многих были грузнее, манеры вульгарнее, чем у нее, и ее возмущала несправедливость провидения; она прижималась головой к стене и плакала; она тосковала по шумной жизни, по ночным маскарадам, по предосудительным наслаждениям, по тому еще не испытанному ею исступлению, в которое они, наверное, приводят.
She grew pale and suffered from palpitations of the heart.	Она побледнела, у нее начались сердцебиения.
Charles prescribed valerian and camphor baths.	Шарль прописал ей валерьяновые капли и камфарные ванны.
Everything that was tried only seemed to irritate her the more.	Но все это как будто еще больше ее раздражало.
On certain days she chatted with feverish rapidity, and this over-excitement was suddenly followed by a state of torpor, in which she remained without speaking, without moving.	Бывали дни, когда на нее нападала неестественная говорливость; потом вдруг эта взвинченность сменялась отупением - она могла часами молчать и не двигаться с места.
What then revived her was pouring a bottle of eau-de-cologne over her arms.	Она выливала себе на руки целый флакон одеколона - только это несколько оживляло ее.
As she was constantly complaining about Tostes, Charles fancied that her illness was no doubt due to some local cause, and fixing on this idea, began to think seriously of setting up elsewhere.	Так как она постоянно бранила Тост, Шарль предположил, что все дело в здешнем климате, и, утвердившись в этой мысли, стал серьезно подумывать, нельзя ли перебраться в другие края.
From that moment she drank vinegar, contracted a sharp little cough, and completely lost her appetite.	Тогда Эмма начала пить уксус, чтобы похудеть, у нее появился сухой кашель, аппетит она потеряла окончательно.
It cost Charles much to give up Tostes after living there four years and "when he was beginning to get on there."	Шарлю нелегко было расстаться с Тостом, - ведь он прожил здесь несколько лет и только-только начал "оперяться".
Yet if it must be!	Но ничего не поделаешь!

He took her to Rouen to see his old master.	Он повез жену в Руан и показал своему бывшему профессору.
It was a nervous complaint: change of air was needed.	Оказалось, что у нее не в порядке нервы, -требовалось переменить обстановку.
After looking about him on this side and on that, Charles learnt that in the Neufchatel arrondissement there was a considerable market town called Yonville-l'Abbaye, whose doctor, a Polish refugee, had decamped a week before.	Толкнувшись туда-сюда, Шарль наконец узнал, что в Невшательском округе есть неплохой городок Ионвиль-л'Аббей, откуда как раз на прошлой неделе выехал врач, польский эмигрант.
Then he wrote to the chemist of the place to ask the number of the population, the distance from the nearest doctor, what his predecessor had made a year, and so forth; and the answer being satisfactory, he made up his mind to move towards the spring, if Emma's health did not improve.	Тогда Шарль написал ионвильскому аптекарю и попросил сообщить, сколько там всего жителей, далеко ли до ближайшего коллеги, много ли зарабатывал его предшественник и т. д. Получив благоприятный ответ, Шарль решил, что если Эмма не поправится, то они переедут туда весной.
One day when, in view of her departure, she was tidying a drawer, something pricked her finger.	Однажды Эмма, готовясь к отъезду, разбирала вещи в комоде и уколола обо что-то палец.
It was a wire of her wedding bouquet.	Это была проволока от ее свадебного букета.
The orange blossoms were yellow with dust and the silver bordered satin ribbons frayed at the edges.	Флёрдоранж пожелтел от пыли, атласная лента с серебряной бахромой обтрепалась по краям.
She threw it into the fire.	Эмма бросила цветы в огонь.
It flared up more quickly than dry straw.	Они загорелись мгновенно, точно сухая солома.
Then it was, like a red bush in the cinders, slowly devoured.	Немного погодя на пепле осталось что-то вроде красного кустика, и кустик этот медленно дотлевал.
She watched it burn.	Эмма не сводила с него глаз.
The little pasteboard berries burst, the wire twisted, the gold lace melted; and the shriveled paper corollas, fluttering like black butterflies at the back of the stove, at lest flew up the chimney.	Лопались картонные ягодки, скручивалась латунная проволока, плавились позументы, а свернувшиеся на огне бумажные венчики долго порхали черными мотыльками в камине и, наконец, улетели в трубу.
When they left Tostes at the month of March, Madame Bovary was pregnant.	В марте, уезжая с мужем из Тоста, г-жа Бовари была беременна.
Part II	Часть вторая
Chapter One	I
Yonville-l'Abbaye (so called from an old Capuchin abbey of which not even the ruins remain) is a market-town twenty-four miles from Rouen, between the Abbeville and Beauvais roads, at the foot of a valley watered by the Rieule, a little river that runs into the Andelle after turning three water-mills near its mouth, where there are a few trout that the lads amuse themselves by fishing for on Sundays.	Г ородок Ионвиль-л'Аббей (названный так в честь давно разрушенного аббатства капуцинов) стоит в восьми лье от Руана, между Аббевильской и Бовезской дорогами, в долине речки Риёль, которая впадает в Андель, близ своего устья приводит в движение три мельницы и в которой есть немного форели, представляющей соблазн для мальчишек, - по воскресеньям, выстроившись в ряд на берегу, они удят в ней рыбу.
We leave the highroad at La Boissiere and keep straight on to the top of the Leux hill, whence the valley is seen.	В Буасьере вы сворачиваете с большой дороги и поднимаетесь проселком на отлогий холм Ле, -оттуда открывается широкий вид на долину.

The river that runs through it makes of it, as it were, two regions with distinct physiognomies-all on the left is pasture land, all of the right arable.	Речка делит ее как бы на две совершенно разные области: налево - луга, направо - пашни.
The meadow stretches under a bulge of low hills to join at the back with the pasture land of the Bray country, while on the eastern side, the plain, gently rising, broadens out, showing as far as eye can follow its blond cornfields.	Луга раскинулись под кромкой бугров и сливаются сзади с пастбищами Брэ, а к востоку равнина, поднимаясь незаметно для взора, ширится и, насколько хватает глаз, расстилает золотистые полосы пшеницы.
The water, flowing by the grass, divides with a white line the colour of the roads and of the plains, and the country is like a great unfolded mantle with a green velvet cape bordered with a fringe of silver.	Цвет травы и цвет посевов не переходят один в другой - их разделяет светлая лента проточной воды, и поле здесь похоже на разостланный огромный плащ с зеленым бархатным воротником, обшитым серебряным позументом.
Before us, on the verge of the horizon, lie the oaks of the forest of Argueil, with the steeps of the Saint-Jean hills scarred from top to bottom with red irregular lines; they are rain tracks, and these brick-tones standing out in narrow streaks against the grey colour of the mountain are due to the quantity of iron springs that flow beyond in the neighboring country.	Когда вы подъезжаете к городу, на горизонте видны дубы Аргейльского леса и обрывы Сен-Жана, сверху донизу исцарапанные длинными и неровными красными черточками, -это следы дождей, а кирпичный оттенок придают жилкам, прорезавшим серую гору, многочисленные железистые источники, текущие в окрестные поля.
Here we are on the confines of Normandy, Picardy, and the Ile-de-France, a bastard land whose language is without accent and its landscape is without character.	Здесь сходятся Нормандия, Пикардия и Иль-де-Франс, это край помеси, край, где говор лишен характерности, а пейзаж - своеобразия.
It is there that they make the worst Neufchatel cheeses of all the arrondissement; and, on the other hand, farming is costly because so much manure is needed to enrich this friable soil full of sand and flints.	Здесь выделывается самый плохой во всем округе невшательский сыр, а хлебопашеством здесь заниматься невыгодно, - сыпучая, песчаная, каменистая почва требует слишком много удобрения.
Up to 1835 there was no practicable road for getting to Yonville, but about this time a cross-road was made which joins that of Abbeville to that of Amiens, and is occasionally used by the Rouen wagoners on their way to Flanders.	До 1835 года в Ионвиле проезжих дорог не было, но как раз в этом году провели "большой проселочный путь", соединивший Аббевильскую и Амьенскую дороги, и по нему теперь идут редкие обозы из Руана во Фландрию.
Yonville-l'Abbaye has remained stationary in spite of its "new outlet."	Но, несмотря на "новые рынки сбыта", в Ионвиль-л'Аббей все осталось по-прежнему.
Instead of improving the soil, they persist in keeping up the pasture lands, however depreciated they may be in value, and the lazy borough, growing away from the plain, has naturally spread riverwards.	Вместо того, чтобы повышать культуру земледелия, здесь упорно продолжают заниматься убыточным травосеянием. Удаляясь от равнины, ленивый городишко тянется к реке.
It is seem from afar sprawling along the banks like a cowherd taking a siesta by the water-side.	Он виден издалека: разлегся на берегу, словно пастух в час полдневного зноя.
At the foot of the hill beyond the bridge begins a roadway, planted with young aspens, that leads in a straight line to the first houses in the place.	За мостом, у подошвы холма, начинается обсаженная молодыми осинками дорога, по которой вы, не забирая ни вправо, ни влево, доберетесь как раз до самого пригорода.

These, fenced in by hedges, are in the middle of courtyards full of straggling buildings, wine-presses, cart-sheds and distilleries scattered under thick trees, with ladders, poles, or scythes hung on to the branches.	Обнесенные изгородью домики стоят в глубине дворов, а вокруг, под ветвистыми деревьями, к которым прислонены лестницы, косы, шесты, раскиданы всякого рода постройки: давильни, каретники, винокурни.
The thatched roofs, like fur caps drawn over eyes, reach down over about a third of the low windows, whose coarse convex glasses have knots in the middle like the bottoms of bottles.	Соломенные крыши, словно нахлобученные шапки, почти на целую треть закрывают маленькие оконца с толстыми выпуклыми стеклами, посредине которых, как на донышке бутылок, выдавлен конус.
Against the plaster wall diagonally crossed by black joists, a meagre pear-tree sometimes leans and the ground-floors have at their door a small swing-gate to keep out the chicks that come pilfering crumbs of bread steeped in cider on the threshold.	Возле стен, сквозь штукатурку которых выглядывает расположенная по диагонали черная дранка, растут чахлые груши, у входных дверей устроены маленькие вертушки от цыплят, клюющих на пороге вымоченные в сидре крошки пеклеванного хлеба.
But the courtyards grow narrower, the houses closer together, and the fences disappear; a bundle of ferns swings under a window from the end of a broomstick; there is a blacksmith's forge and then a wheelwright's, with two or three new carts outside that partly block the way.	Но постепенно дворы становятся уже, домишки лепятся один к другому, заборы исчезают; под окнами качаются палки от метел с пучками папоротника на конце. Вот кузница, потом -тележная мастерская, и возле нее - две-три новенькие телеги, занявшие часть мостовой.
Then across an open space appears a white house beyond a grass mound ornamented by a Cupid, his finger on his lips; two brass vases are at each end of a flight of steps; scutcheons blaze upon the door. It is the notary's house, and the finest in the place.	Дальше сквозь решетку виден белый дом, а перед ним круглая лужайка, которую украшает амур, приставивший палец к губам; по обеим сторонам подъезда - лепные вазы; на двери блестит металлическая дощечка; это лучший дом в городе - здесь живет нотариус.
The Church is on the other side of the street, twenty paces farther down, at the entrance of the square.	В двадцати шагах от него, на противоположной стороне, у самой площади стоит церковь.
The little cemetery that surrounds it, closed in by a wall breast high, is so full of graves that the old stones, level with the ground, form a continuous pavement, on which the grass of itself has marked out regular green squares.	Ее окружает маленькое кладбище, обнесенное низкой каменной стеной и до того тесное, что старые, вросшие в землю плиты образуют сплошной пол, на котором трава вычерчивает правильные зеленые четырехугольники.
The church was rebuilt during the last years of the reign of Charles X.	В последние годы царствования Карла X церковь была перестроена заново.
The wooden roof is beginning to rot from the top, and here and there has black hollows in its blue colour.	Но деревянный свод вверху уже подгнивает, местами на его голубом фоне появляются темные впадины.
Over the door, where the organ should be, is a loft for the men, with a spiral staircase that reverberates under their wooden shoes.	Над дверью, где должен стоять орган, устроены хоры для мужчин, и ведет туда звенящая под каблуками винтовая лестница.
The daylight coming through the plain glass windows falls obliquely upon the pews ranged along the walls, which are adorned here and there with a straw mat bearing beneath it the words in large letters,	Яркий свет дня, проникая сквозь одноцветные стекла окон, косыми лучами освещает ряды стоящих перпендикулярно к стене скамеек; на некоторых из них прибиты к спинкам коврики, и над каждым таким ковриком крупными буквами выведена надпись:
"Mr. So-and-so's pew."	"Скамья г-на такого-то".

Farther on, at a spot where the building narrows, the confessional forms a pendant to a statuette of the Virgin, clothed in a satin robe, coifed with a tulle veil sprinkled with silver stars, and with red cheeks, like an idol of the Sandwich Islands; and, finally, a copy of the "Holy Family, presented by the Minister of the Interior," overlooking the high altar, between four candlesticks, closes in the perspective.	Дальше, в том месте, где корабль суживается, находится исповедальня, а как раз напротив нее -густо нарумяненная, точно божок с Сандвичевых островов, статуэтка девы Марии в атласном платье и в тюлевой вуали, усыпанной серебряными звездочками; наконец, в глубине завершает перспективу висящая между четырьмя светильниками над алтарем главного придела копия "Святого семейства" - "дар министра внутренних дел".
The choir stalls, of deal wood, have been left unpainted.	Еловые откидные сиденья на хорах так и остались невыкрашенными.
The market, that is to say, a tiled roof supported by some twenty posts, occupies of itself about half the public square of Yonville.	Добрую половину главной ионвильской площади занимает крытый рынок, то есть черепичный навес, держащийся приблизительно на двадцати столбах.
The town hall, constructed "from the designs of a Paris architect," is a sort of Greek temple that forms the corner next to the chemist's shop.	На углу, рядом с аптекой, стоит мэрия, "построенная по проекту парижского архитектора" и представляющая собой некое подобие греческого храма.
On the ground-floor are three Ionic columns and on the first floor a semicircular gallery, while the dome that crowns it is occupied by a Gallic cock, resting one foot upon the "Charte" and holding in the other the scales of Justice.	Внизу - три ионические колонны, во втором этаже - галерея с круглой аркой, а на фронтоне галльский петух одной лапой опирается на Хартию, в другой держит весы правосудия.
But that which most attracts the eye is opposite the Lion d'Or inn, the chemist's shop of Monsieur Homais.	Но особенно бросается в глаза аптека г-на Оме напротив трактира "Золотой лев".
In the evening especially its argand lamp is lit up and the red and green jars that embellish his shop-front throw far across the street their two streams of colour; then across them as if in Bengal lights is seen the shadow of the chemist leaning over his desk.	Главным образом - вечером, когда зажигается кенкет, когда красные и зеленые шары витрины стелют по земле длинные цветные полосы, и на этих шарах, словно при вспышке бенгальского огня, вырисовывается тень аптекаря, склоненного над конторкой.
His house from top to bottom is placarded with inscriptions written in large hand, round hand, printed hand:	Его дом сверху донизу заклеен объявлениями, на которых то разными почерками, где - круглым, где - с наклоном вправо, то печатными буквами написано:
"Vichy, Seltzer, Barege waters, blood purifiers, Raspail patent medicine, Arabian racahout, Darcet lozenges, Regnault paste, trusses, baths, hygienic chocolate," etc.	"Виши, сельтерская, барежская, кровоочистительные экстракты, слабительное Распайля, аравийский ракаут, лепешки Дарсе, паста Реньо, бинты, составы для ванн, лечебный шоколад и прочее".
And the signboard, which takes up all the breadth of the shop, bears in gold letters,	Во всю ширину здания - вывеска, и на ней золотыми буквами:
"Homais, Chemist."	"Аптека Оме".
Then at the back of the shop, behind the great scales fixed to the counter, the word	В глубине, за огромными, вделанными в прилавок весами, над застекленной дверью выведено длинное слово:

"Laboratory" appears on a scroll above a glass door, which about half-way up once more repeats "Homais" in gold letters on a black ground.	"Лаборатория", а на середине двери золотыми буквами по черному полю еще раз написано Оме.
Beyond this there is nothing to see at Yonville.	Больше в Ионвиле смотреть не на что.
The street (the only one) a gunshot in length and flanked by a few shops on either side stops short at the turn of the highroad.	На его единственной улице, длиною не дальше полета пули, есть еще несколько торговых заведений, потом дорога делает поворот, и улица обрывается.
If it is left on the right hand and the foot of the Saint-Jean hills followed the cemetery is soon reached.	Если пойти мимо холма Сен-Жан, так, чтобы дорога осталась справа, то скоро дойдешь до кладбища.
At the time of the cholera, in order to enlarge this, a piece of wall was pulled down, and three acres of land by its side purchased; but all the new portion is almost tenantless; the tombs, as heretofore, continue to crowd together towards the gate.	Когда здесь свирепствовала холера, его расширили - прикупили смежный участок в три акра и сломали разделявшую их стену, но в этой новой части кладбища почти нет могил - они по-прежнему лепятся поближе к воротам.
The keeper, who is at once gravedigger and church beadle (thus making a double profit out of the parish corpses), has taken advantage of the unused plot of ground to plant potatoes there.	Кладбищенский сторож, он же могильщик и причетник в церкви (благодаря этому он имеет от покойников двойной доход), посадил на пустыре картофель.
From year to year, however, his small field grows smaller, and when there is an epidemic, he does not know whether to rejoice at the deaths or regret the burials.	Однако его полоска с каждым годом все уменьшается, и теперь, во время эпидемий, он уже не знает, радоваться ли смертям или же унывать при виде новых могил.
"You live on the dead, Lestiboudois!" the curie at last said to him one day.	- Вы кормитесь мертвецами, Лестибудуа! - как-то, не выдержав, сказал ему священник.
This grim remark made him reflect; it checked him for some time; but to this day he carries on the cultivation of his little tubers, and even maintains stoutly that they grow naturally.	Эта мрачная мысль заставила сторожа призадуматься, и на некоторое время он прекратил сельскохозяйственную деятельность. Но потом опять принялся за свое, по-прежнему сажает картофель, да еще имеет смелость утверждать, что он растет сам по себе.
Since the events about to be narrated, nothing in fact has changed at Yonville.	Со времени событий, о которых пойдет рассказ, в Ионвиле никаких существенных изменений не произошло.
The tin tricolour flag still swings at the top of the church-steeple; the two chintz streamers still flutter in the wind from the linen-draper's; the chemist's fetuses, like lumps of white amadou, rot more and more in their turbid alcohol, and above the big door of the inn the old golden lion, faded by rain, still shows passers-by its poodle mane.	На колокольне все так же вертится трехцветный жестяной флюгер; над модной лавкой по-прежнему плещутся на ветру два ситцевых флажка; в аптеке все больше разлагаются в мутном спирту зародыши, напоминающие семьи белого трутника, а над дверью трактира старый, вылинявший от дождей золотой лев все еще выставляет напоказ свою мохнатую, как у пуделя, шерсть.
On the evening when the Bovarys were to arrive at Yonville, Widow Lefrancois, the landlady of this inn, was so very busy that she sweated great drops as she moved her saucepans.	В тот вечор, когда в Ионвиль должны были приехать супруги Бовари, трактирная хозяйка, вдова Лефрансуа, совсем захлопоталась со своими кастрюлями, и пот лился с нее градом.
To-morrow was market-day.	Завтра в городе базарный день.

The meat had to be cut beforehand, the fowls drawn, the soup and coffee made.	Нужно заранее разделать туши, выпотрошить цыплят, сварить суп и кофе.
Moreover, she had the boarders' meal to see to, and that of the doctor, his wife, and their servant; the billiard-room was echoing with bursts of laughter; three millers in a small parlour were calling for brandy; the wood was blazing, the brazen pan was hissing, and on the long kitchen table, amid the quarters of raw mutton, rose piles of plates that rattled with the shaking of the block on which spinach was being chopped.	Да еще надо приготовить обед не только для тех, кто у нее на пансионе, но еще и для лекаря с женой и служанкой. Из бильярдной доносились взрывы хохота. В маленькой комнате три мельника требовали водки. Горели дрова, потрескивали угли, на длинном кухонном столе, среди кусков сырой баранины, высились стопки тарелок, дрожавшие при сотрясении чурбана, на котором рубили шпинат.
From the poultry-yard was heard the screaming of the fowls whom the servant was chasing in order to wring their necks.	На птичьем дворе стоял отчаянный крик - это кричала какая-то жертва, за которой гонялась служанка, чтобы отрубить ей голову.
A man slightly marked with small-pox, in green leather slippers, and wearing a velvet cap with a gold tassel, was warming his back at the chimney.	У камина грелся рябоватый человек в зеленых кожаных туфлях, в бархатной шапочке с золотой кистью.
His face expressed nothing but self-satisfaction, and he appeared to take life as calmly as the goldfinch suspended over his head in its wicker cage: this was the chemist.	Лицо его не выражало ничего, кроме самовлюбленности, держал он себя так же невозмутимо, как щегол в клетке из ивовых прутьев, висевшей как раз над его головой. Это был аптекарь.
"Artemise!" shouted the landlady, "chop some wood, fill the water bottles, bring some brandy, look sharp!	- Артемиза! - кричала трактирщица. - Наломай хворосту, налей графины, принеси водки, пошевеливайся!
If only I knew what dessert to offer the guests you are expecting!	Понятия не имею, что приготовить на десерт тем вот, которых вы ждете!
Good heavens!	Господи Иисусе!
Those furniture-movers are beginning their racket in the billiard-room again; and their van has been left before the front door!	Опять грузчики загалдели в бильярдной! А повозка-то ихняя у самых ворот!
The 'Hirondelle' might run into it when it draws up.	"Ласточка" подъедет - разобьет в щепы.
Call Polyte and tell him to put it up.	Поди скажи Ипполиту, чтобы он ее отодвинул!..
Only think, Monsieur Homais, that since morning they have had about fifteen games, and drunk eight jars of cider!	Подумайте, господин Оме: с утра они уж, наверно, пятнадцать партий сыграли и выпили восемь кувшинов сидра!..
Why, they'll tear my cloth for me," she went on, looking at them from a distance, her strainer in her hand.	Да они мне все сукно изорвут! - держа в руке уполовник и глядя издали на игроков, воскликнула она.
"That wouldn't be much of a loss," replied Monsieur Homais. "You would buy another."	- Не беда, - заметил г-н Оме, - купите новый.
"Another billiard-table!" exclaimed the widow.	- Новый бильярд! - ужаснулась вдова.
"Since that one is coming to pieces, Madame Lefrancois.	- Да ведь этот уже еле держится, госпожа Лефрансуа!
I tell you again you are doing yourself harm, much harm!	Я вам давно говорю: вы себе этим очень вредите, вы себе этим очень вредите!

And besides, players now want narrow pockets and heavy cues.	Да и потом, игроки теперь предпочитают узкие лузы и тяжелые кии.
Hazards aren't played now; everything is changed!	Вообще все изменилось!
One must keep pace with the times!	Надо идти в ногу с веком!
Just look at Tellier!"	Берите-ка пример с Телье...
The hostess reddened with vexation.	Хозяйка покраснела от злости.
The chemist went on- "You may say what you like; his table is better than yours; and if one were to think, for example, of getting up a patriotic pool for Poland or the sufferers from the Lyons floods-"	- Что ни говорите, а его бильярд изящнее вашего, - продолжал фармацевт, - и если б кому-нибудь пришло в голову устроить, например, состязание с патриотическими целями -в пользу поляков или же в пользу пострадавших от наводнения в Лионе...
"It isn't beggars like him that'll frighten us," interrupted the landlady, shrugging her fat shoulders.	- Не очень-то я боюсь этого проходимца! - поведя своими мощными плечами, прервала его хозяйка. - Ничего, ничего, господин Оме!
"Come, come, Monsieur Homais; as long as the 'Lion d'Or' exists people will come to it.	Пока "Золотой лев" существует, в нем всегда будет полно.
We've feathered our nest; while one of these days you'll find the 'Cafe Francais' closed with a big placard on the shutters.	У нас еще денежки водятся! А вот в одно прекрасное утро вы увидите, что кофейня "Франция" заперта, а на ставне висит объявление!
Change my billiard-table!" she went on, speaking to herself, "the table that comes in so handy for folding the washing, and on which, in the hunting season, I have slept six visitors!	Сменить бильярд! - заговорила она уже сама с собой. - На нем так удобно раскладывать белье, а когда начинается охота, на нем спят человек шесть!..
But that dawdler, Hivert, doesn't come!"	Да что же эта размазня Ивер не едет!
"Are you waiting for him for your gentlemen's dinner?"	- А вы до его приезда кормить своих завсегдатаев не будете?
"Wait for him!	- Не буду?
And what about Monsieur Binet?	А господин Бине?
As the clock strikes six you'll see him come in, for he hasn't his equal under the sun for punctuality.	Вот увидите: он придет ровно в шесть часов, -такого аккуратного человека поискать!
He must always have his seat in the small parlour.	И непременно освободи ему место в маленькой комнате!
He'd rather die than dine anywhere else.	Убей его, он не сядет за другой стол!
And so squeamish as he is, and so particular about the cider!	А уж привередлив! А уж как трудно угодить ему сидром!
Not like Monsieur Leon; he sometimes comes at seven, or even half-past, and he doesn't so much as look at what he eats.	Это не то что господин Леон. Тот приходит когда в семь, а когда и в половине восьмого. Кушает все подряд, не разбирая.
Such a nice young man!	Такой милый молодой человек!
Never speaks a rough word!"	Голоса никогда не повысит.

"Well, you see, there's a great difference between an educated man and an old carabineer who is now a tax-collector."	- Воспитанный человек и податной инспектор из бывших карабинеров - это, я вам скажу, далеко не одно и то же.
Six o'clock struck.	Пробило шесть часов.
Binet came in.	Вошел Бине.
He wore a blue frock-coat falling in a straight line round his thin body, and his leather cap, with its lappets knotted over the top of his head with string, showed under the turned-up peak a bald forehead, flattened by the constant wearing of a helmet.	Синий сюртук висел на его костлявом туловище, как на вешалке; под кожаной фуражкой с завязанными наверху наушниками и заломленным козырьком был виден облысевший лоб со вмятиной, образовавшейся от долгого ношения каски.
He wore a black cloth waistcoat, a hair collar, grey trousers, and, all the year round, well-blacked boots, that had two parallel swellings due to the sticking out of his big-toes.	Он носил черный суконный жилет, волосяной галстук, серые штаны и во всякое время года ходил в старательно начищенных сапогах с одинаковыми утолщениями над выпиравшими большими пальцами.
Not a hair stood out from the regular line of fair whiskers, which, encircling his jaws, framed, after the fashion of a garden border, his long, wan face, whose eyes were small and the nose hooked.	Ни один волосок не выбивался у него из-под светлого воротничка, очерчивавшего его нижнюю челюсть и окаймлявшего, точно зеленый бордюр клумбу, его вытянутое бескровное лицо с маленькими глазками и крючковатым носом.
Clever at all games of cards, a good hunter, and writing a fine hand, he had at home a lathe, and amused himself by turning napkin rings, with which he filled up his house, with the jealousy of an artist and the egotism of a bourgeois.	Мастак в любой карточной игре, хороший охотник, он славился своим красивым почерком и от нечего делать любил вытачивать на собственном токарном станке кольца для салфеток, которыми он с увлечением художника и эгоизмом мещанина завалил весь дом.
He went to the small parlour, but the three millers had to be got out first, and during the whole time necessary for laying the cloth, Binet remained silent in his place near the stove. Then he shut the door and took off his cap in his usual way.	Он направился в маленькую комнату, но оттуда надо было прежде выпроводить трех мельников. И пока ему накрывали на стол он все время молча стоял у печки; потом, как обычно, затворил дверь и снял фуражку.
"It isn't with saying civil things that he'll wear out his tongue," said the chemist, as soon as he was along with the landlady.	- Однако особой любезностью он не отличается! -оставшись наедине с хозяйкой, заметил фармацевт.
"He never talks more," she replied. "Last week two travelers in the cloth line were here-such clever chaps who told such jokes in the evening, that I fairly cried with laughing; and he stood there like a dab fish and never said a word."	- Он всегда такой, - подтвердила хозяйка. - На прошлой неделе заехали ко мне два коммивояжера по суконной части, ну до того веселые ребята - весь вечер балагурили, и я хохотала до слез, а он молчал как рыба.
"Yes," observed the chemist; "no imagination, no sallies, nothing that makes the society-man."	- Да, - сказал фармацевт, - он лишен воображения, лишен остроумия, всего того, чем отличается человек из общества!
"Yet they say he has parts," objected the landlady.	- Говорят, однако, он со средствами, - заметила хозяйка.
"Parts!" replied Monsieur Homais; "he, parts!	- Со средствами? - переспросил г-н Оме. - Кто, он? Со средствами?

In his own line it is possible," he added in a calmer tone. And he went on- "Ah! That a merchant, who has large connections, a jurisconsult, a doctor, a chemist, should be thus absent-minded, that they should become whimsical or even peevish, I can understand; such cases are cited in history.	Он знает средство выколачивать подати, только и всего, - уже более хладнокровно добавил аптекарь и продолжал: - Ну, если негоциант, который делает большие дела, юрист, врач, фармацевт так всегда заняты своими мыслями, что в конце концов становятся чудаками и даже нелюдимами, это я еще могу понять, это мы знаем и из истории!
But at least it is because they are thinking of something.	Но зато они все время о чем-то думают.
Myself, for example, how often has it happened to me to look on the bureau for my pen to write a label, and to find, after all, that I had put it behind my ear!"	Со мной, например, сколько раз случалось: надо написать этикетку, ищу перо на столе, а оно у меня за ухом!
Madame Lefrancois just then went to the door to see if the "Hirondelle" were not coming. She started.	Между тем г-жа Лефрансуа пошла поглядеть, не едет ли "Ласточка", и, подойдя к порогу, невольно вздрогнула.
A man dressed in black suddenly came into the kitchen.	В кухню неожиданно вошел человек в черном.
By the last gleam of the twilight one could see that his face was rubicund and his form athletic.	При последних лучах заката было видно, что у него красное лицо и атлетическое телосложение.
"What can I do for you, Monsieur le Curie?" asked the landlady, as she reached down from the chimney one of the copper candlesticks placed with their candles in a row. "Will you take something?	- Чем могу служить, ваше преподобие? - спросила хозяйка, беря с камина один из медных подсвечников, которые стояли там целой колоннадой. - Не угодно ли чего-нибудь выпить?
A thimbleful of Cassis? A glass of wine?"	Рюмочку смородинной, стаканчик вина?
The priest declined very politely.	Священник весьма вежливо отказался.
He had come for his umbrella, that he had forgotten the other day at the Ernemont convent, and after asking Madame Lefrancois to have it sent to him at the presbytery in the evening, he left for the church, from which the Angelus was ringing.	Он забыл в Эрнемонском монастыре зонт и, попросив г-жу Лефрансуа доставить его вечером к нему на дом, пошел служить вечерню.
When the chemist no longer heard the noise of his boots along the square, he thought the priest's behaviour just now very unbecoming.	Когда стук его башмаков затих, фармацевт заметил, что священник ведет себя отвратительно.
This refusal to take any refreshment seemed to him the most odious hypocrisy; all priests tippled on the sly, and were trying to bring back the days of the tithe.	Отказаться пропустить стаканчик - это гнусное лицемерие, и больше ничего; все попы пьянствуют, только тайком, и все мечтают восстановить десятину.
The landlady took up the defence of her curie.	Хозяйка вступилась за священника:
"Besides, he could double up four men like you over his knee.	-Да он с четырьмя такими, как вы, управится.
Last year he helped our people to bring in the straw; he carried as many as six trusses at once, he is so strong."	В прошлом году он помогал нашим ионвильским солому убирать, так по шесть охапок сразу поднимал - вот какой здоровяк!
"Bravo!" said the chemist. "Now just send your daughters to confess to fellows which such a temperament!	- Браво! - воскликнул фармацевт. - Вот и посылайте своих дочерей на исповедь к молодцам с таким темпераментом!

I, if I were the Government, I'd have the priests bled once a month.	Я бы на месте правительства распорядился, чтобы всем попам раз в месяц отворяли кровь.
Yes, Madame Lefrancois, every month-a good phlebotomy, in the interests of the police and morals."	Да, госпожа Лефрансуа, каждый месяц - изрядную флеботомию в интересах нравственности и общественного порядка!
"Be quiet, Monsieur Homais.	- Будет вам, господин Оме!
You are an infidel; you've no religion."	Вы безбожник! У вас и религии-то никакой нет!
The chemist answered: "I have a religion, my religion, and I even have more than all these others with their mummeries and their juggling.	- Нет, у меня есть религия, своя особая религия, -возразил фармацевт, - я даже религиознее, чем они со всем их комедиантством и фиглярством.
I adore God, on the contrary.	Как раз наоборот, я чту Бога!
I believe in the Supreme Being, in a Creator, whatever he may be. I care little who has placed us here below to fulfil our duties as citizens and fathers of families; but I don't need to go to church to kiss silver plates, and fatten, out of my pocket, a lot of good-for-nothings who live better than we do.	Верю в высшее существо, в творца, в кого-то - все равно, как его ни назвать, - кто послал нас сюда, дабы мы исполнили свой гражданский и семейный долг. Но я не считаю нужным ходить в церковь, целовать серебряные блюда и прикармливать ораву шутов, которые и так лучше нас с вами питаются!
For one can know Him as well in a wood, in a field, or even contemplating the eternal vault like the ancients.	Молиться Богу можно и в лесу и в поле, даже просто, по примеру древних, созерцая небесный свод.
My God! Mine is the God of Socrates, of Franklin, of Voltaire, and of Beranger!	Мой бог - это бог Сократа, Франклина, Вольтера и Беранже!
I am for the profession of faith of the 'Savoyard Vicar,' and the immortal principles of '89!	Я за Символ веры савойского викарияи за бессмертные принципы восемьдесят девятого года!
And I can't admit of an old boy of a God who takes walks in his garden with a cane in his hand, who lodges his friends in the belly of whales, dies uttering a cry, and rises again at the end of three days; things absurd in themselves, and completely opposed, moreover, to all physical laws, which prove to us, by the way, that priests have always wallowed in turpid ignorance, in which they would fain engulf the people with them."	Вот почему я отрицаю боженьку, который прогуливается с палочкой у себя в саду, размещает своих друзей во чреве китовом, умирает, испустив крик, и на третий день воскресает. Все эти нелепости в корне противоречат законам физики, а из этих законов, между прочим, явствует, что попы сами погрязли в позорном невежестве и хотят погрузить в его пучину народ.
He ceased, looking round for an audience, for in his bubbling over the chemist had for a moment fancied himself in the midst of the town council.	Тут фармацевт, поискав глазами публику, смолк, -увлекшись, он вообразил, что произносит речь в муниципальном совете.
But the landlady no longer heeded him; she was listening to a distant rolling.	А хозяйка не обращала на него никакого внимания - ей послышался отдаленный стук катящегося экипажа.
One could distinguish the noise of a carriage mingled with the clattering of loose horseshoes that beat against the ground, and at last the "Hirondelle" stopped at the door.	Немного погодя можно было уже различить скрип кареты, цоканье ослабевших подков, и, наконец, у ворот остановилась "Ласточка".

It was a yellow box on two large wheels, that, reaching to the tilt, prevented travelers from seeing the road and dirtied their shoulders.	Она представляла собою желтый ящик, помещавшийся между двумя огромными колесами, которые доходили до самого брезентового верха, мешали пассажирам смотреть но сторонам и забрызгивали им спину.
The small panes of the narrow windows rattled in their sashes when the coach was closed, and retained here and there patches of mud amid the old layers of dust, that not even storms of rain had altogether washed away.	Когда дверца кареты захлопывалась, то дрожали все стеклышки ее окон с налипшими на них комьями грязи и с вековою пылью, которую не смывали даже проливные дожди.
It was drawn by three horses, the first a leader, and when it came down-hill its bottom jolted against the ground.	Впрягали в нее тройку лошадей, из которых первая была выносная; если дорога шла под гору, то карета, вся сотрясаясь, доставала дном до земли.
Some of the inhabitants of Yonville came out into the square; they all spoke at once, asking for news, for explanations, for hampers.	На площадь высыпали горожане. Все заговорили разом, спрашивали, что нового, обращались за разъяснениями, расхватывали свои корзины.
Hivert did not know whom to answer.	Ивер не знал, кому отвечать.
It was he who did the errands of the place in town.	В Руане он выполнял все поручения местных жителей.
He went to the shops and brought back rolls of leather for the shoemaker, old iron for the farrier, a barrel of herrings for his mistress, caps from the milliner's, locks from the hair-dresser's and all along the road on his return journey he distributed his parcels, which he threw, standing upright on his seat and shouting at the top of his voice, over the enclosures of the yards.	Ходил по лавкам, сапожнику привозил кожу, кузнецу - железо, своей хозяйке - бочонок сельдей, привозил шляпки от модистки, накладные волосы от парикмахера. По дороге из Руана он только и делал, что раздавал покупки, -стоя на козлах, орал диким голосом и швырял свертки через забор, а лошади шли сами.
An accident had delayed him. Madame Bovary's greyhound had run across the field.	Сегодня он запоздал из-за одного происшествия: сбежала собака г-жи Бовари.
They had whistled for him a quarter of an hour; Hivert had even gone back a mile and a half expecting every moment to catch sight of her; but it had been necessary to go on.	Ее звали битых четверть часа. Ивер даже проехал с пол-лье назад, - он был уверен, что собака с минуты на минуту объявится, - но в конце концов надо было все-таки ехать дальше.
Emma had wept, grown angry; she had accused Charles of this misfortune.	Эмма плакала, злилась, во всем обвиняла Шарля.
Monsieur Lheureux, a draper, who happened to be in the coach with her, had tried to console her by a number of examples of lost dogs recognizing their masters at the end of long years.	Их попутчик, торговец тканями г-н Лере, стараясь утешить г-жу Бовари, рассказывал ей всякие истории про собак, которые пропадали, но много лет спустя все-таки узнавали хозяев.
One, he said had been told of, who had come back to Paris from Constantinople.	Он даже утверждал, что чья-то собака вернулась в Париж из Константинополя.
Another had gone one hundred and fifty miles in a straight line, and swum four rivers; and his own father had possessed a poodle, which, after twelve years of absence, had all of a sudden jumped on his back in the street as he was going to dine in town.	Другая пробежала по прямой линии пятьдесят лье и переплыла четыре реки. У отца г-на Лере был пудель, который пропадал двенадцать лет и вдруг как-то вечером, когда отец шел в город поужинать, прыгнул ему на спину.
Chapter Two	II

Emma got out first, then Felicite, Monsieur Lheureux, and a nurse, and they had to wake up Charles in his corner, where he had slept soundly since night set in.	Эмма вышла первая, за ней Фелисите, г-н Лере и кормилица; Шарля пришлось разбудить, ибо он, едва смерклось, притулился в уголке и заснул крепким сном.
Homais introduced himself; he offered his homages to madame and his respects to monsieur; said he was charmed to have been able to render them some slight service, and added with a cordial air that he had ventured to invite himself, his wife being away.	Оме счел своим долгом представиться; он засвидетельствовал свое почтение г-же Бовари, рассыпался в любезностях перед ее мужем, сказал, что он рад был им служить, и с самым дружелюбным видом добавил, что его жена уехала и поэтому он берет на себя смелость напроситься на совместную трапезу.
When Madame B ovary was in the kitchen she went up to the chimney.	Войдя в кухню, г-жа Бовари подошла к камину.
With the tips of her fingers she caught her dress at the knee, and having thus pulled it up to her ankle, held out her foot in its black boot to the fire above the revolving leg of mutton.	Она приподняла двумя пальцами платье до щиколоток и стала греть ногу в черном ботинке прямо над куском мяса, который поджаривался на вертеле.
The flame lit up the whole of her, penetrating with a crude light the woof of her gowns, the fine pores of her fair skin, and even her eyelids, which she blinked now and again.	Пламя озаряло ее всю: и ее платье, и ее гладкую белую кожу, а когда она жмурилась, то в его резком свете веки ее казались прозрачными.
A great red glow passed over her with the blowing of the wind through the half-open door.	В приотворяемую дверь временами дуло, и тогда по Эмме пробегал яркий багровый отблеск.
On the other side of the chimney a young man with fair hair watched her silently.	Сидевший по другую сторону камина белокурый молодой человек устремил на нее безмолвный взгляд.
As he was a good deal bored at Yonville, where he was a clerk at the notary's, Monsieur Guillaumin, Monsieur Leon Dupuis (it was he who was the second habitue of the "Lion d'Or") frequently put back his dinner-hour in hope that some traveler might come to the inn, with whom he could chat in the evening.	В Ионвиле он служил помощником у нотариуса, г-на Гильомена, очень скучал (это и был Леон Дюпюи, второй завсегдатай "Золотого льва") и в надежде, что на постоялый двор завернет путник, с которым можно будет поболтать вечерок, сплошь да рядом являлся к обеду с запозданием.
On the days when his work was done early, he had, for want of something else to do, to come punctually, and endure from soup to cheese a tete-a-tete with Binet.	В те же дни, когда занятия кончались у него рано, он не знал, куда себя девать, поневоле приходил вовремя и весь обед, от первого до последнего блюда, просиживал с глазу на глаз с Бине.
It was therefore with delight that he accepted the landlady's suggestion that he should dine in company with the newcomers, and they passed into the large parlour where Madame Lefrancois, for the purpose of showing off, had had the table laid for four.	Вот почему он очень охотно принял предложение хозяйки пообедать в обществе новоприбывших, и так как г-жа Лефрансуа для большей торжественности велела накрыть стол на четыре прибора в большой комнате, то все перешли туда.
Homais asked to be allowed to keep on his skull-cap, for fear of coryza; then, turning to his neighbour-	Оме попросил разрешения не снимать феску, - он боялся схватить насморк. Затем он обратился к своей соседке:
"Madame is no doubt a little fatigued; one gets jolted so abominably in our 'Hirondelle.'"	- Вы, наверно, устали, сударыня? Наша "Ласточка" трясет немилосердно!
"That is true," replied Emma; "but moving about always amuses me.	- Это правда, - молвила Эмма, - но всякое передвижение доставляет мне удовольствие.

I like change of place."	Я люблю менять обстановку.
"It is so tedious," sighed the clerk, "to be always riveted to the same places."	- Какая скука - вечно быть прикованным к одному месту! - воскликнул помощник нотариуса.
"If you were like me," said Charles, "constantly obliged to be in the saddle"-	- Попробовали бы вы, как я, по целым дням не слезать с лошади... - заговорил Шарль.
"But," Leon went on, addressing himself to Madame Bovary, "nothing, it seems to me, is more pleasant-when one can," he added.	- А по-моему, это чудесно, - возразил Леон, обращаясь к г-же Бовари, и добавил: - Лишь бы иметь возможность.
"Moreover," said the druggist, "the practice of medicine is not very hard work in our part of the world, for the state of our roads allows us the use of gigs, and generally, as the farmers are prosperous, they pay pretty well.	- Да у нас тут условия для врача не такие уж тяжелые, - вмешался аптекарь, - дороги в исправности, всюду можно проехать в кабриолете, а платят прилично, - местные крестьяне живут богато.
We have, medically speaking, besides the ordinary cases of enteritis, bronchitis, bilious affections, etc., now and then a few intermittent fevers at harvest-time; but on the whole, little of a serious nature, nothing special to note, unless it be a great deal of scrofula, due, no doubt, to the deplorable hygienic conditions of our peasant dwellings.	Если же говорить с чисто медицинской точки зрения, то, помимо обычных явлений энтерита, бронхита, желтухи и тому подобного, в пору жатвы здесь иногда встречается перемежающаяся лихорадка, но тяжелые случаи редки, одним словом - ничего достопримечательного, вот только золотуха у нас свирепствует, и тут все дело, конечно, в антисанитарном состоянии крестьянских домов.
Ah! you will find many prejudices to combat, Monsieur Bovary, much obstinacy of routine, with which all the efforts of your science will daily come into collision; for people still have recourse to novenas, to relics, to the priest, rather than come straight to the doctor or the chemist.	Да, господин Бовари, вам придется вести борьбу со множеством предрассудков, косность будет оказывать постоянное и упорное сопротивление вашей науке, - ведь есть еще такие люди, которые пойдут не к врачу, не к фармацевту, а к попу, которые вместо лечения молятся да прикладываются к мощам.
The climate, however, is not, truth to tell, bad, and we even have a few nonagenarians in our parish.	А между тем климат здесь, в сущности говоря, не плохой, в нашей округе можно найти даже девяностолетних стариков.
The thermometer (I have made some observations) falls in winter to 4 degrees Centigrade at the outside, which gives us 24 degrees Reaumur as the maximum, or otherwise 54 degrees Fahrenheit (English scale), not more.	Температура, по моим собственным наблюдениям, зимою падает до четырех градусов, а в жару поднимается до двадцати пяти, самое большее - до тридцати, что составляет по Реомюру максимум двадцать четыре, а по Фаренгейту (по английскому градуснику) -пятьдесят четыре, не выше.

And, as a matter of fact, we are sheltered from the north winds by the forest of Argueil on the one side, from the west winds by the St. Jean range on the other; and this heat, moreover, which, on account of the aqueous vapours given off by the river and the considerable number of cattle in the fields, which, as you know, exhale much ammonia, that is to say, nitrogen, hydrogen and oxygen (no, nitrogen and hydrogen alone), and which sucking up into itself the humus from the ground, mixing together all those different emanations, unites them into a stack, so to say, and combining with the electricity diffused through the atmosphere, when there is any, might in the long run, as in tropical countries, engender insalubrious miasmata-this heat, I say, finds itself perfectly tempered on the side whence it comes, or rather whence it should come-that is to say, the southern side-by the south-eastern winds, which, having cooled themselves passing over the Seine, reach us sometimes all at once like breezes from Russia."	В самом деле, с одной стороны мы защищены Аргейльским лесом от северного ветра, а с другой - холмом Сен-Жан от западного, и благодаря этому жара, которая усиливается от водяных паров, поднимающихся над рекой, и от скопления на лугах изрядного количества скота, выделяющего, как вам известно, много аммиаку, то есть азота, водорода и кислорода, - нет, виноват, только азота и водорода, - жара, которая поглощает влагу, содержащуюся в почве, смешивает все эти различные испарения, связывает их, если можно так выразиться, в один сноп, вступает в соединение с электричеством, когда оно бывает разлито в воздухе, и которая, как в тропических странах, могла бы с течением времени образовать вредные для здоровья миазмы, - эта жара, говорю я, именно там, откуда она приходит, или, вернее, откуда она должна была бы к нам приходить, то есть на юге, умеряется юго-восточным ветром, - ветер же этот, охлаждаясь над Сеной, порой налетает на нас внезапно, вроде русского бурана.
"At any rate, you have some walks in the neighbourhood?" continued Madame Bovary, speaking to the young man.	- По крайней мере, тут есть где погулять? -спросила молодого человека г-жа Бовари.
"Oh, very few," he answered. "There is a place they call La Pature, on the top of the hill, on the edge of the forest.	- Почти что негде, - ответил тот. - Есть одно место, на взгорье, у опушки леса, на так называемом выгоне.
Sometimes, on Sundays, I go and stay there with a book, watching the sunset."	Иногда в воскресенье я ухожу туда с книгой и любуюсь закатом.
"I think there is nothing so admirable as sunsets," she resumed; "but especially by the side of the sea."	- По-моему, нет ничего красивей заката, - молвила Эмма, - особенно над морем.,
"Oh, I adore the sea!" said Monsieur Leon.	- О, море я обожаю! - сказал Леон.
"And then, does it not seem to you," continued Madame Bovary, "that the mind travels more freely on this limitless expanse, the contemplation of which elevates the soul, gives ideas of the infinite, the ideal?"	-И не кажется ли вам, - продолжала г-жа Бовари, -что над этим безграничным пространством наш дух парит вольнее, что его созерцание возвышает душу и наводит на размышления о бесконечности, об идеале?
"It is the same with mountainous landscapes," continued Leon. "A cousin of mine who travelled in Switzerland last year told me that one could not picture to oneself the poetry of the lakes, the charm of the waterfalls, the gigantic effect of the glaciers.	- Так же действуют на человека и горы, - молвил Леон. - Мой двоюродный брат в прошлом году путешествовал по Швейцарии, и он потом говорил мне, что невозможно себе представить, как поэтичны озера, как прекрасны водопады, как величественны ледники.
One sees pines of incredible size across torrents, cottages suspended over precipices, and, a thousand feet below one, whole valleys when the clouds open.	Через потоки переброшены сосны сказочной величины, над провалами повисли хижины, а когда облака расходятся, вы видите под собой, на дне тысячефутовой пропасти, бескрайнюю долину.

Such spectacles must stir to enthusiasm, incline to prayer, to ecstasy; and I no longer marvel at that celebrated musician who, the better to inspire his imagination, was in the habit of playing the piano before some imposing site."	Такое зрелище должно настраивать человеческую душу на высокий лад, располагать к молитве, доводить до экстаза! И меня нисколько не удивляет, что один знаменитый музыкант для вдохновения уезжал играть на фортепьяно в какие-нибудь красивые места.
"You play?" she asked.	- А вы сами играете, поете? - спросила Эмма.
"No, but I am very fond of music," he replied.	- Нет, но я очень люблю музыку, - ответил Леон.
"Ah! don't you listen to him, Madame Bovary," interrupted Homais, bending over his plate. "That's sheer modesty.	- Ах, не верьте ему, госпожа Бовари! -наклонившись над тарелкой, прервал Леона Оме. -Это он из скромности.
Why, my dear fellow, the other day in your room you were singing 'L'Ange Gardien' ravishingly.	Что же это вы, батенька? Ведь вы на днях чудесно пели у себя в комнате "Ангела-хранителя".
I heard you from the laboratory.	Мне в лаборатории хорошо было слышно.
You gave it like an actor."	Вы передавали все оттенки, как настоящий певец.
Leon, in fact, lodged at the chemist's where he had a small room on the second floor, overlooking the Place.	Надо заметить, что Леон снимал у фармацевта в третьем этаже комнату окнами на площадь.
He blushed at the compliment of his landlord, who had already turned to the doctor, and was enumerating to him, one after the other, all the principal inhabitants of Yonville.	Похвала домохозяина заставила его покраснеть, но тот уже повернулся лицом к лекарю и стал называть самых видных лиц в городе.
He was telling anecdotes, giving information; the fortune of the notary was not known exactly, and "there was the Tuvache household," who made a good deal of show.	Попутно он рассказывал про них всякие истории, давал разного рода сведения. Какой цифры достигает состояние нотариуса - в точности неизвестно; с "семейкой Тювашей" лучше не связываться.
Emma continued, "And what music do you prefer?"	- Какая же музыка вам больше всего нравится? -продолжала расспрашивать Эмма.
"Oh, German music; that which makes you dream."	- Разумеется, немецкая, - под нее так хорошо мечтать!
"Have you been to the opera?"	- А итальянцев вы знаете?
"Not yet; but I shall go next year, when I am living at Paris to finish reading for the bar."	- Нет еще, но я их услышу на будущий год, - мне придется ехать в Париж кончать юридический факультет.
"As I had the honour of putting it to your husband," said the chemist, "with regard to this poor Yanoda who has run away, you will find yourself, thanks to his extravagance, in the possession of one of the most comfortable houses of Yonville.	- Я уже имел честь докладывать вашему супругу о несчастном беглеце Яноде, - обратился к Эмме фармацевт. - Благодаря тому, что он сглупил, вы будете жить в одном из самых комфортабельных ионвильских домов.
Its greatest convenience for a doctor is a door giving on the Walk, where one can go in and out unseen.	Для врача он особенно удобен тем, что одна из его дверей выходит прямо на бульвар, так что можно незаметно и войти и выйти.
Moreover, it contains everything that is agreeable in a household-a laundry, kitchen with offices, sitting-room, fruit-room, and so on.	Кроме того, в доме есть все, что нужно семейному человеку: прачечная, кухня, буфетная, уютная гостиная, фруктовый сад и прочее.

He was a gay dog, who didn't care what he spent.	Этот чудак тратил деньги без счета!
At the end of the garden, by the side of the water, he had an arbour built just for the purpose of drinking beer in summer; and if madame is fond of gardening she will be able-"	В самом конце сада, над рекой, он выстроил себе беседку, для того чтобы летом пить в ней пиво. Если же вы, сударыня, любите садоводство, то вы сможете...
"My wife doesn't care about it," said Charles; "although she has been advised to take exercise, she prefers always sitting in her room reading."	- Мою жену это не интересует, - ответил за нее Шарль, - хотя ей и рекомендуется моцион, однако она предпочитает сидеть в комнате и читать.
"Like me," replied Leon. "And indeed, what is better than to sit by one's fireside in the evening with a book, while the wind beats against the window and the lamp is burning?"	- Это вроде меня, - подхватил Леон. - В самом деле, что может быть лучше - сидеть вечером с книжкой у камина? Г орит лампа, в окна стучится ветер...
"What, indeed?" she said, fixing her large black eyes wide open upon him.	- Ведь правда? - пристально глядя на него широко раскрытыми черными глазами, спросила Эмма.
"One thinks of nothing," he continued; "the hours slip by. Motionless we traverse countries we fancy we see, and your thought, blending with the fiction, playing with the details, follows the outline of the adventures.	- Ни о чем не думаешь, часы идут, - продолжал Леон. - Сидя на месте, путешествуешь по разным странам и так и видишь их перед собой; мысль, подогреваемая воображением, восхищается отдельными подробностями или же следит за тем, как разматывается клубок приключений.
It mingles with the characters, and it seems as if it were yourself palpitating beneath their costumes."	Ты перевоплощаешься в действующих лиц, у тебя такое чувство, точно это твое сердце бьется под их одеждой.
"That is true!	- Верно!
That is true?" she said.	Верно! - повторяла Эмма.
"Has it ever happened to you," Leon went on, "to come across some vague idea of one's own in a book, some dim image that comes back to you from afar, and as the completest expression of your own slightest sentiment?"	- Вам случалось находить в книге вашу собственную мысль, но только прежде не додуманную вами, какой-нибудь неясный образ, теперь как бы возвращающийся к вам издалека и удивительно полно выражающий тончайшие ваши ощущения?
"I have experienced it," she replied.	- Мне это знакомо, - подтвердила Эмма.
"That is why," he said, "I especially love the poets. I think verse more tender than prose, and that it moves far more easily to tears."	- Вот почему я особенно люблю поэтов, - сказал Леон. - По-моему, стихи нежнее прозы - они трогают до слез.
"Still in the long run it is tiring," continued Emma. "Now I, on the contrary, adore stories that rush breathlessly along, that frighten one.	- А в конце концов утомляют, - возразила Эмма. -Я, наоборот, пристрастилась за последнее время к романам, к страшным романам, к таким, от которых не оторвешься.
I detest commonplace heroes and moderate sentiments, such as there are in nature."	Я ненавижу пошлых героев и сдержанность в проявлении чувств, - этого и в жизни довольно.
"In fact," observed the clerk, "these works, not touching the heart, miss, it seems to me, the true end of art.	- Я с вами согласен, - признался Леон. - На мой взгляд, если художественное произведение вас не волнует, значит, оно не достигает истинной цели искусства.

It is so sweet, amid all the disenchantments of life, to be able to dwell in thought upon noble characters, pure affections, and pictures of happiness.	Так отрадно бывает уйти от горестей жизни в мир благородных натур, возвышенных чувств, полюбоваться картинами счастья!
For myself, living here far from the world, this is my one distraction; but Yonville affords so few resources."	Здесь, в глуши, это мое единственное развлечение. Да вот беда: в Ионвиле трудно доставать книги.
"Like Tostes, no doubt," replied Emma; "and so I always subscribed to a lending library."	- В Тосте, конечно, тоже, - заметила Эмма, - я брала книги в читальне.
"If madame will do me the honour of making use of it", said the chemist, who had just caught the last words, "I have at her disposal a library composed of the best authors, Voltaire, Rousseau, Delille, Walter Scott, the 'Echo des Feuilletons'; and in addition I receive various periodicals, among them the 'Fanal de Rouen' daily, having the advantage to be its correspondent for the districts of Buchy, Forges, Neufchatel, Yonville, and vicinity."	- Сделайте одолжение, сударыня, берите книги у меня, - расслышав ее последние слова, обратился к ней фармацевт, - моя библиотека в вашем распоряжении, а в ней собраны лучшие авторы: Вольтер, Руссо, Делиль, Вальтер Скотт, "Отголоски фельетонов" и прочие. Потом я получаю периодические издания, в том числе ежедневную газету "Руанский светоч", - я имею честь быть ее корреспондентом и сообщаю, что делается в Бюши, Форже, Невшателе, Ионвиле и его окрестностях.
For two hours and a half they had been at table; for the servant Artemis, carelessly dragging her old list slippers over the flags, brought one plate after the other, forgot everything, and constantly left the door of the billiard-room half open, so that it beat against the wall with its hooks.	Общество сидело за столом уже два с половиной часа, так как служанка Артемиза, лениво шаркая по полу веревочными туфлями, приносила по одной тарелке, все забывала, путала, оставляла открытой дверь в бильярдную, и та беспрестанно ударялась щеколдой об стену.
Unconsciously, Leon, while talking, had placed his foot on one of the bars of the chair on which Madame Bovary was sitting.	Продолжая беседу, Леон машинально поставил ногу на перекладину стула г-жи Бовари.
She wore a small blue silk necktie, that kept up like a ruff a gauffered cambric collar, and with the movements of her head the lower part of her face gently sunk into the linen or came out from it.	На Эмме был синий шелковый галстучек, который до того туго стягивал гофрированный батистовый воротничок, что он стоял прямо, как брыжи; когда Эмма поворачивала голову, подбородок ее то весь уходил в батист, то снова появлялся.
Thus side by side, while Charles and the chemist chatted, they entered into one of those vague conversations where the hazard of all that is said brings you back to the fixed centre of a common sympathy.	Так, пока Шарль и фармацевт толковали друг с другом, у Эммы и Леона завязалась беседа на общие темы, одна из тех бесед, в которых любая случайная фраза тяготеет, однако, к строго определенному центру, и этим центром является взаимопонимание.
The Paris theatres, titles of novels, new quadrilles, and the world they did not know; Tostes, where she had lived, and Yonville, where they were; they examined all, talked of everything till to the end of dinner.	Парижские спектакли, названия романов, новые кадрили, высший свет, о котором они не имели понятия, Тост, где раньше жила она, Ионвиль, где они находились теперь, - все это они уже обсудили, обо всем успели поговорить до конца обеда.
When coffee was served Felicite went away to get ready the room in the new house, and the guests soon raised the siege.	Когда подали кофе, служанка ушла в новый дом стелить постели, а немного погодя обедавшие встали из-за стола.

Madame Lefrancois was asleep near the cinders, while the stable-boy, lantern in hand, was waiting to show Monsieur and Madame Bovary the way home.	Г-жа Лефрансуа спала у истопленной печи, конюх с фонарем в руке ждал г-на и г-жу Бовари, чтобы проводить их домой.
Bits of straw stuck in his red hair, and he limped with his left leg.	Он припадал на левую ногу, в его рыжих волосах торчала солома.
When he had taken in his other hand the cure's umbrella, they started.	Он захватил с собой зонт священника, и вся компания вышла на улицу.
The town was asleep; the pillars of the market threw great shadows; the earth was all grey as on a summer's night.	Городок спал. От столбов крытого рынка ложились длинные тени. Земля была совершенно серая, как в летние ночи.
But as the doctor's house was only some fifty paces from the inn, they had to say good-night almost immediately, and the company dispersed.	Дом врача стоял всего в полусотне шагов от трактира, поэтому очень скоро пришлось проститься, и спутники расстались.
As soon as she entered the passage, Emma felt the cold of the plaster fall about her shoulders like damp linen.	В передней Эмма тотчас же почувствовала, как холод известки влажною простыней окутывает ей плечи.
The walls were new and the wooden stairs creaked.	Стены были только что побелены, деревянные ступеньки скрипели.
In their bedroom, on the first floor, a whitish light passed through the curtainless windows.	Голые окна спальни, расположенной во втором этаже, пропускали белесый свет.
She could catch glimpses of tree tops, and beyond, the fields, half-drowned in the fog that lay reeking in the moonlight along the course of the river.	В окна заглядывали верхушки деревьев, а там дальше при лунном свете над рекой клубился туман, и в нем тонули луга.
In the middle of the room, pell-mell, were scattered drawers, bottles, curtain-rods, gilt poles, with mattresses on the chairs and basins on the ground-the two men who had brought the furniture had left everything about carelessly.	Посреди комнаты были свалены в кучу ящики от комода, бутылки, пруты для занавесок, позолоченные карнизы, на стульях лежали перины, на полу стояли тазы, - два носильщика, таскавшие вещи, сложили их как попало.
This was the fourth time that she had slept in a strange place.	Четвертый раз в жизни предстояло Эмме спать на новом месте.
The first was the day of her going to the convent; the second, of her arrival at Tostes; the third, at Vaubyessard; and this was the fourth.	Первый раз это было, когда ее отдали в монастырскую школу, второй - когда она приехала в Тост, третий - в Вобьесаре, четвертый - сегодня.
And each one had marked, as it were, the inauguration of a new phase in her life.	И каждый раз это было как бы началом новой эпохи в ее жизни.
She did not believe that things could present themselves in the same way in different places, and since the portion of her life lived had been bad, no doubt that which remained to be lived would be better.	Эмма не допускала мысли, что и в новой обстановке все останется как было, а так как на старом месте ей жилось плохо, то она твердо верила, что с наступлением какой-то иной полосы все у нее изменится к лучшему.
Chapter Three	III
The next day, as she was getting up, she saw the clerk on the Place.	Наутро Эмма, проснувшись, выглянула в окно -по площади шел помощник нотариуса.
She had on a dressing-gown.	Эмма была в пеньюаре.
He looked up and bowed.	Леон поднял голову и поклонился.

She nodded quickly and reclosed the window.	Эмма ответила ему быстрым кивком и затворила окно.
Leon waited all day for six o'clock in the evening to come, but on going to the inn, he found no one but Monsieur Binet, already at table.	Леон целый день ждал шести часов вечера; когда же он вошел в трактир, то, кроме сидевшего за столом Бине, там никого не оказалось.
The dinner of the evening before had been a considerable event for him; he had never till then talked for two hours consecutively to a "lady."	Вчерашний обед явился для Леона крупным событием; до этого ему еще не доводилось беседовать два часа подряд с дамой.
How then had he been able to explain, and in such language, the number of things that he could not have said so well before?	Как же это он сумел сказать ей столько, да еще в таких выражениях? Прежде ведь он никогда так хорошо не говорил.
He was usually shy, and maintained that reserve which partakes at once of modesty and dissimulation.	Он был всегда робок, он отличался той сдержанностью, которую питали в нем застенчивость и скрытность.
At Yonville he was considered "well-bred."	Весь Ионвиль находил, что Леон "прекрасно себя держит".
He listened to the arguments of the older people, and did not seem hot about politics-a remarkable thing for a young man.	Он терпеливо выслушивал разглагольствования людей в летах и, видимо, был равнодушен к политике, что у молодых людей встречается не часто.
Then he had some accomplishments; he painted in water-colours, could read the key of G, and readily talked literature after dinner when he did not play cards.	Он был способный юноша: рисовал акварелью, играл одним пальцем на фортепьяно, после обеда любил почитать, если только не представлялась возможность поиграть в карты.
Monsieur Homais respected him for his education; Madame Homais liked him for his good-nature, for he often took the little Homais into the garden-little brats who were always dirty, very much spoilt, and somewhat lymphatic, like their mother.	Г-н Оме ценил в нем его познания, г-же Оме нравилось, что он такой обязательный, и точно: он часто гулял в саду с детьми Оме, вечно грязными, весьма дурно воспитанными и отчасти лимфатическими, как их мать, малышами.
Besides the servant to look after them, they had Justin, the chemist's apprentice, a second cousin of Monsieur Homais, who had been taken into the house from charity, and who was useful at the same time as a servant.	Помимо няньки, за ними присматривал Жюстен, двоюродный племянник г-на Оме, взятый в дом из милости, - он был у него и аптекарским учеником, и слугою.
The druggist proved the best of neighbours.	Фармацевт оказался на редкость приятным соседом.
He gave Madame Bovary information as to the trades-people, sent expressly for his own cider merchant, tasted the drink himself, and saw that the casks were properly placed in the cellar; he explained how to set about getting in a supply of butter cheap, and made an arrangement with Lestiboudois, the sacristan, who, besides his sacerdotal and funeral functions, looked after the principal gardens at Yonville by the hour or the year, according to the taste of the customers.	Он дал г-же Бовари все необходимые сведения о поставщиках, нарочно для нее вызвал торговца, у которого постоянно покупал сидр, сначала попробовал сам и даже не поленился слазить к соседям в погреб, посмотрел, так ли поставлена бочка; еще он сообщил, где можно доставать дешевое масло, и нанял им в садовники пономаря Лестибудуа, который, помимо своих священнослужительских и погребальных обязанностей, ухаживал за лучшими ионвильскими садами и получал за это плату или почасно, или за целый год сразу, - это всецело зависело от садовладельцев.

The need of looking after others was not the only thing that urged the chemist to such obsequious cordiality; there was a plan underneath it all.	Необыкновенная услужливость фармацевта объяснялась не только его любовью к ближним -тут был и особый расчет.
He had infringed the law of the 19th Ventose, year xi., article I, which forbade all persons not having a diploma to practise medicine; so that, after certain anonymous denunciations, Homais had been summoned to Rouen to see the procurer of the king in his own private room; the magistrate receiving him standing up, ermine on shoulder and cap on head.	Господин Оме нарушал статью 1-ю закона от 19 вентоза XI года Республики, воспрещавшую лечить больных всем, кто не имеет лекарского звания. В связи с этим его даже как-то раз по необоснованному доносу вызвали в Руан, в кабинет королевского прокурора. Сановник принял его стоя, в горностаевой мантии и в берете.
It was in the morning, before the court opened.	Это было утром, перед судебным заседанием.
In the corridors one heard the heavy boots of the gendarmes walking past, and like a far-off noise great locks that were shut.	Из коридора доносился топот жандармских сапог, где-то вдалеке словно бы поворачивались со скрежетом в замочных скважинах огромные ключи.
The druggist's ears tingled as if he were about to have an apoplectic stroke; he saw the depths of dungeons, his family in tears, his shop sold, all the jars dispersed; and he was obliged to enter a cafe and take a glass of rum and seltzer to recover his spirits.	У г-на Оме звенело в ушах, как перед ударом: ему чудились каменные мешки, рыдающее семейство, распродажа аптеки, разбросанные склянки. Чтобы успокоиться, он прямо от прокурора зашел в кафе и выпил стакан рома с сельтерской.
Little by little the memory of this reprimand grew fainter, and he continued, as heretofore, to give anodyne consultations in his back-parlour.	С течением времени воспоминание о полученном внушении утратило свою живость, и г-н Оме опять начал принимать пациентов в комнатке рядом с аптекой и давать им невинные советы.
But the mayor resented it, his colleagues were jealous, everything was to be feared; gaining over Monsieur Bovary by his attentions was to earn his gratitude, and prevent his speaking out later on, should he notice anything.	Но мэр его недолюбливал, коллеги завидовали, надо было держать ухо востро. Обязать г-на Бовари своими любезностями значило заслужить его благодарность и замазать ему рот на тот случай, если он что-нибудь заметит.
So every morning Homais brought him "the paper," and often in the afternoon left his shop for a few moments to have a chat with the Doctor.	Вот почему г-н Оме каждое утро приносил лекарю "газетку", а днем часто забегал к нему "на минутку" потолковать.
Charles was dulname = "note" patients did not come.	Шарль приуныл: пациенты все не шли.
He remained seated for hours without speaking, went into his consulting room to sleep, or watched his wife sewing.	По целым часам молча сидел он в ожидании, потом отправлялся спать к себе в кабинет или же наблюдал за тем, как шьет его жена.
Then for diversion he employed himself at home as a workman; he even tried to do up the attic with some paint which had been left behind by the painters.	От скуки он сам к себе нанялся в работники и, обнаружив, что маляры оставили немного краски, попытался выкрасить чердак.
But money matters worried him.	Но денежные дела продолжали его беспокоить.
He had spent so much for repairs at Tostes, for madame's toilette, and for the moving, that the whole dowry, over three thousand crowns, had slipped away in two years.	Он массу истратил на ремонт в Тосте, на туалеты жены, на переезд, - словом, за два года он просадил все приданое, то есть больше трех тысяч экю.

Then how many things had been spoilt or lost during their carriage from Tostes to Yonville, without counting the plaster cure, who falling out of the coach at an over-severe jolt, had been dashed into a thousand fragments on the pavements of Quincampoix!	А сколько вещей сломалось и потерялось при переезде из Тоста в Ионвиль, не считая гипсового священника, который от сильного толчка на мостовой в Кенкампуа упал с повозки и разбился на мелкие куски!
A pleasanter trouble came to distract him, namely, the pregnancy of his wife.	Шарля отвлекала более приятная забота -беременность жены.
As the time of her confinement approached he cherished her the more.	Чем ближе подходило время родов, тем нежнее он ее любил.
It was another bond of the flesh establishing itself, and, as it were, a continued sentiment of a more complex union.	Его связывали с ней теперь еще одни узы физической близости, связывало гораздо более сложное и непреходящее чувство.
When from afar he saw her languid walk, and her figure without stays turning softly on her hips; when opposite one another he looked at her at his ease, while she took tired poses in her armchair, then his happiness knew no bounds; he got up, embraced her, passed his hands over her face, called her little mamma, wanted to make her dance, and half-laughing, half-crying, uttered all kinds of caressing pleasantries that came into his head.	Когда он видел издали ее медлительную походку, ее лениво колышущийся стан, не затянутый в корсет, когда они сидели друг против друга и он впивался в нее глазами, а она принимала в кресле изнеженные позы, он вдруг вскакивал, обнимал ее, гладил ее лицо, называл мамочкой, тащил танцевать и, смеясь сквозь слезы, придумывал множество милых шуток.
The idea of having begotten a child delighted him.	Мысль о том, что он зачал ребенка, приводила его в восторг.
Now he wanted nothing.	Это был предел его желаний.
He knew human life from end to end, and he sat down to it with serenity.	Он познал жизнь во всей ее полноте и теперь блаженствовал.
Emma at first felt a great astonishment; then was anxious to be delivered that she might know what it was to be a mother.	Эмма сначала была изумлена, потом ей захотелось как можно скорей разрешиться от бремени, чтобы наконец почувствовать, что же такое материнство.
But not being able to spend as much as she would have liked, to have a swing-bassinette with rose silk curtains, and embroidered caps, in a fit of bitterness she gave up looking after the trousseau, and ordered the whole of it from a village needlewoman, without choosing or discussing anything.	Но ей не хватало денег ни на колыбельку в виде лодочки с розовым шелковым пологом, ни на кружевные чепчики, и с досады она, ничего не выбрав, ни с кем не посоветовавшись, заказала все детское приданое здешней швее.
Thus she did not amuse herself with those preparations that stimulate the tenderness of mothers, and so her affection was from the very outset, perhaps, to some extent attenuated.	Таким образом, она себя не порадовала теми приготовлениями, которые подогревают материнскую нежность, и ее любовь к ребенку в самом начале была этим, вероятно, ущемлена.
As Charles, however, spoke of the boy at every meal, she soon began to think of him more consecutively.	А Шарль постоянно говорил за столом о малютке, и немного погодя она тоже привыкла все время думать о нем.
She hoped for a son; he would be strong and dark; she would call him George; and this idea of having a male child was like an expected revenge for all her impotence in the past.	Ей хотелось сына. Это будет черноволосый крепыш, она назовет его Жоржем. И мысль о мальчике давала ей надежду, что судьба вознаградит ее за несбывшиеся мечты.

A man, at least, is free; he may travel over passions and over countries, overcome obstacles, taste of the most far-away pleasures.	Мужчина, по крайней мере, свободен: ему доступны все страсти, все чужие края, он волен преодолевать препятствия, вкушать от наиболее трудно достижимых наслаждений.
But a woman is always hampered.	А женщине всюду помехи.
At once inert and flexible, she has against her the weakness of the flesh and legal dependence.	Косная и вместе с тем гибкая по натуре, женщина находится между двух огней: между слабостью своей плоти и бременем закона.
Her will, like the veil of her bonnet, held by a string, flutters in every wind; there is always some desire that draws her, some conventionality that restrains.	Ее воля, точно вуаль ее шляпки, держащаяся на шнурке, трепещет при малейшем дуновении ветра; ее вечно увлекает какая-нибудь прихоть, вечно сдерживает какая-нибудь условность.
She was confined on a Sunday at about six o'clock, as the sun was rising.	Эмма родила в воскресенье, около шести часов, на утренней заре.
"It is a girl!" said Charles.	- Девочка! - сказал Шарль.
She turned her head away and fainted.	Роженица отвернулась и потеряла сознание.
Madame Homais, as well as Madame Lefrancois of the Lion d'Or, almost immediately came running in to embrace her.	Почти тотчас же прибежала и расцеловала ее г-жа Оме, вслед за ней - тетушка Лефрансуа, хозяйка "Золотого льва".
The chemist, as man of discretion, only offered a few provincial felicitations through the half-opened door.	Фармацевт из деликатности ограничился тем, что, приотворив дверь, поздравил ее пока наскоро.
He wished to see the child and thought it well made.	Затем попросил показать ребенка и нашел, что девочка хорошо сложена.
Whilst she was getting well she occupied herself much in seeking a name for her daughter.	Когда Эмма начала поправляться, она усиленно занялась выбором имени для дочки.
First she went over all those that have Italian endings, such as Clara, Louisa, Amanda, Atala; she liked Galsuinde pretty well, and Yseult or Leocadie still better.	Сначала она перебрала все женские имена с итальянскими окончаниями: Клара, Луиза, Аманда, Атала; ей нравилась Гальсуинда, но особенно - Изольда и Леокадия.
Charles wanted the child to be called after her mother; Emma opposed this.	Шарлю хотелось назвать дочку в честь матери, но Эмма не соглашалась.
They ran over the calendar from end to end, and then consulted outsiders.	Перечли календарь с первой до последней страницы, советовались с посторонними.
"Monsieur Leon," said the chemist, "with whom I was talking about it the other day, wonders you do not chose Madeleine. It is very much in fashion just now."	- Недавно я беседовал с Леоном, - сообщил фармацевт, - он удивляется, почему вы не дадите своей девочке имя Магдалины, - оно теперь в большой моде.
But Madame Bovary, senior, cried out loudly against this name of a sinner.	Но старуха Бовари, услышав имя грешницы, решительно воспротивилась.
As to Monsieur Homais, he had a preference for all those that recalled some great man, an illustrious fact, or a generous idea, and it was on this system that he had baptized his four children.	Сам г-н Оме предпочитал имена, напоминавшие о каком-нибудь великом человеке, славном подвиге или же благородной идее.

Thus Napoleon represented glory and Franklin liberty; Irma was perhaps a concession to romanticism, but Athalie was a homage to the greatest masterpiece of the French stage.	Так, Наполеон представлял в его семействе славу, Франклин - свободу; Ирма знаменовала, должно быть, уступку романтизму, Аталия же являла собою дань непревзойденному шедевру французской сцены.
For his philosophical convictions did not interfere with his artistic tastes; in him the thinker did not stifle the man of sentiment; he could make distinctions, make allowances for imagination and fanaticism.	Заметим кстати, что философские взгляды г-на Оме мирно уживались с его художественными вкусами, мыслитель не подавлял в нем человека с тонкими чувствами; он умел разграничивать, умел отличить пламенное воображение от фанатизма.
In this tragedy, for example, he found fault with the ideas, but admired the style; he detested the conception, but applauded all the details, and loathed the characters while he grew enthusiastic over their dialogue.	В "Аталии", например, он осуждал идеи, но упивался слогом, порицал замысел, но рукоплескал частностям, возмущался поведением действующих лиц, но их речи зажигали его.
When he read the fine passages he was transported, but when he thought that mummers would get something out of them for their show, he was disconsolate; and in this confusion of sentiments in which he was involved he would have liked at once to crown Racine with both his hands and discuss with him for a good quarter of an hour.	Перечитывая знаменитые места, он приходил в восторг, но при мысли о том, что это вода на мельницу мракобесов, впадал в отчаяние и, раздираемый противоположными чувствами, готов был собственноручно увенчать Расина лаврами и тут же с пеной у рта начать с ним спорить.
At last Emma remembered that at the chateau of Vaubyessard she had heard the Marchioness call a young lady Berthe; from that moment this name was chosen; and as old Rouault could not come, Monsieur Homais was requested to stand godfather.	Наконец Эмма вспомнила, что в Вобьесарском замке маркиза назвала при ней одну молодую женщину Бертой; на этом она и остановилась, а так как папаша Руо не мог приехать, то в крестные отцы пригласили г-на Оме.
His gifts were all products from his establishment, to wit: six boxes of jujubes, a whole jar of racahout, three cakes of marshmallow paste, and six sticks of sugar-candy into the bargain that he had come across in a cupboard.	Крестница получила на зубок от всех его товаров понемножку, а именно: шесть пакетиков ююбы, целую склянку ракаута, три коробочки алтейной пасты и сверх того шесть трубочек леденцов, завалявшихся у него в шкафу.
On the evening of the ceremony there was a grand dinner; the cure was present; there was much excitement.	После совершения обряда был устроен торжественный обед; на нем присутствовал и священник; языки у всех развязались.
Monsieur Homais towards liqueur-time began singing	За ликером г-н Оме затянул
"Le Dieu des bonnes gens."	"Бога честных людей".
Monsieur Leon sang a barcarolle, and Madame Bovary, senior, who was godmother, a romance of the time of the Empire; finally, M. Bovary, senior, insisted on having the child brought down, and began baptizing it with a glass of champagne that he poured over its head.	Леон спел баркаролу, старуха Бовари, крестная мать, спела романс времен Империи. В конце концов старик Бовари велел принести ребенка и принялся крестить его, поливая ему на головку шампанское из стакана.
This mockery of the first of the sacraments made the Abbe Bournisien angry; old Bovary replied by a quotation from	Аббат Бурнизьен выразил свое возмущение этим издевательством над первым из таинств. Старик Бовари ответил ему цитатой из

"La Guerre des Dieux"; the cure wanted to leave; the ladies implored, Homais interfered; and they succeeded in making the priest sit down again, and he quietly went on with the half-finished coffee in his saucer.	"Войны богов". Священник собрался уходить, дамы начали просить его остаться, Оме взял на себя роль миротворца, и священник, сев на свое место, как ни в чем не бывало поднес ко рту недопитую чашку кофе.
Monsieur Bovary, senior, stayed at Yonville a month, dazzling the natives by a superb policeman's cap with silver tassels that he wore in the morning when he smoked his pipe in the square.	Старик Бовари прогостил в Ионвиле с месяц, и обыватели не могли надивиться его великолепной, военного образца, обшитой серебряным галуном фуражке, в которой он выходил по утрам на площадь выкурить трубку.
Being also in the habit of drinking a good deal of brandy, he often sent the servant to the Lion d'Or to buy him a bottle, which was put down to his son's account, and to perfume his handkerchiefs he used up his daughter-in-law's whole supply of eau-de-cologne.	Он был не дурак выпить и теперь часто посылал служанку в "Золотой лев" за бутылкой, которую там записывали на счет сына; на свои носовые платки он извел весь невесткин одеколон.
The latter did not at all dislike his company.	Но невестку его общество не раздражало.
He had knocked about the world, he talked about Berlin, Vienna, and Strasbourg, of his soldier times, of the mistresses he had had, the grand luncheons of which he had partaken; then he was amiable, and sometimes even, either on the stairs, or in the garden, would seize hold of her waist, crying,	Он много видел на своем веку, рассказывал ей о Берлине, о Вене, о Страсбурге, о своей службе в армии, о своих любовницах, о пирушках, которые он устраивал, а кроме того, он за ней ухаживал и даже иногда, на лестнице или в саду, обнимал за талию и кричал:
"Charles, look out for yourself."	- Берегись, Шарль!
Then Madame Bovary, senior, became alarmed for her son's happiness, and fearing that her husband might in the long-run have an immoral influence upon the ideas of the young woman, took care to hurry their departure.	В конце концов старуха Бовари, испугавшись за счастье сына, боясь, как бы ее супруг не оказал вредного влияния на нравственность молодой женщины, поспешила увезти его домой.
Perhaps she had more serious reasons for uneasiness.	Возможно, что ею руководили и более серьезные опасения.
Monsieur Bovary was not the man to respect anything.	Для г-на Бовари не было ничего святого.
One day Emma was suddenly seized with the desire to see her little girl, who had been put to nurse with the carpenter's wife, and, without looking at the calendar to see whether the six weeks of the Virgin were yet passed, she set out for the Rollets' house, situated at the extreme end of the village, between the highroad and the fields.	Однажды у Эммы явилась острая потребность повидать свою девочку, которую отдали кормить жене столяра, и она, не заглянув в календарь, прошли или не прошли положенные шесть недель, отправилась на дом к Роле, жившим на окраине, под горой, между лугами и большаком.
It was mid-day, the shutters of the houses were closed and the slate roofs that glittered beneath the fierce light of the blue sky seemed to strike sparks from the crest of the gables.	Был полдень; ставни всюду были закрыты, аспидные крыши блестели в резком свете синего неба, их гребни точно искрились.
A heavy wind was blowing; Emma felt weak as she walked; the stones of the pavement hurt her; she was doubtful whether she would not go home again, or go in somewhere to rest.	Дул жаркий ветер. Эмма шла с трудом; ей больно было наступать на камни; она подумала, не вернуться ли ей, не зайти ли куда-нибудь посидеть.

At this moment Monsieur Leon came out from a neighbouring door with a bundle of papers under his arm.	В эту минуту из соседнего дома вышел Леон с кипой бумаг под мышкой.
He came to greet her, and stood in the shade in front of the Lheureux's shop under the projecting grey awning.	Он поклонился ей и стал в тени возле лавки Лере, под ее серым навесом.
Madame Bovary said she was going to see her baby, but that she was beginning to grow tired.	Госпожа Бовари сказала, что вышла навестить ребенка, но уже утомилась.
"If-" said Leon, not daring to go on.	- Если... - начал было Леон, но тут же осекся.
"Have you any business to attend to?" she asked.	- Вы куда-нибудь по делу? - спросила она.
And on the clerk's answer, she begged him to accompany her.	И, узнав, что нет, попросила проводить ее.
That same evening this was known in Yonville, and Madame Tuvache, the mayor's wife, declared in the presence of her servant that "Madame Bovary was compromising herself."	К вечеру это стало известно всему Ионвилю, и жена мэра, г-жа Тюваш, сказала в присутствии своей служанки, что "госпожа Бовари себя компрометирует".
To get to the nurse's it was necessary to turn to the left on leaving the street, as if making for the cemetery, and to follow between little houses and yards a small path bordered with privet hedges.	Чтобы попасть к кормилице, надо было, пройдя улицу до самого конца, свернуть налево, по направлению к кладбищу, и идти между двумя рядами домишек и двориков, по тропинке, обсаженной кустами бирючины.
They were in bloom, and so were the speedwells, eglantines, thistles, and the sweetbriar that sprang up from the thickets.	Бирючина цвела; цвели и вероника, и шиповник, и крапива, и гибкая ежевика, тянувшаяся вверх.
Through openings in the hedges one could see into the huts, some pigs on a dung-heap, or tethered cows rubbing their horns against the trunk of trees.	Сквозь лазейки в изгородях видно было, как возле "хибарок" роются в навозе свиньи, а привязанные коровы трутся рогами о деревья.
The two, side by side walked slowly, she leaning upon him, and he restraining his pace, which he regulated by hers; in front of them a swarm of midges fluttered, buzzing in the warm air.	Эмма и Леон медленно шли рядом, она опиралась на его руку, а он приноравливался к ее шагу. Перед ними в знойном воздухе кружилась, жужжа, мошкара.
They recognized the house by an old walnut-tree which shaded it.	Лачугу кормилицы затенял старый орешник - по этой примете они и узнали ее.
Low and covered with brown tiles, there hung outside it, beneath the dormer-window of the garret, a string of onions.	Лачужка была низенькая, крытая коричневой черепицей; под слуховым окном висела связка лука.
Faggots upright against a thorn fence surrounded a bed of lettuce, a few square feet of lavender, and sweet peas strung on sticks.	Вязанки хвороста, прислоненные стоймя к терновой изгороди, тянулись вокруг грядки латука и маленьких клумбочек лаванды и душистого горошка, обвивавшего подпорки.
Dirty water was running here and there on the grass, and all round were several indefinite rags, knitted stockings, a red calico jacket, and a large sheet of coarse linen spread over the hedge.	По траве растекалась грязная вода, на изгороди было развешано разное старье, чулки, красная ситцевая кофта, большая, грубого полотна простыня.
At the noise of the gate the nurse appeared with a baby she was suckling on one arm.	На стук калитки вышла кормилица с грудным ребенком на руке.

With her other hand she was pulling along a poor puny little fellow, his face covered with scrofula, the son of a Rouen hosier, whom his parents, too taken up with their business, left in the country.	Другой рукой она вела жалкого, хилого золотушного малыша, сына руанского шапочника, которого родители, люди занятые, отправили подышать деревенским воздухом.
"Go in," she said; "your little one is there asleep."	- Пожалуйте, - сказала она, - ваша малютка спит.
The room on the ground-floor, the only one in the dwelling, had at its farther end, against the wall, a large bed without curtains, while a kneading-trough took up the side by the window, one pane of which was mended with a piece of blue paper.	В единственной комнате у задней стены стояла широкая кровать без полога, а под разбитым окном, заклеенным синей бумагой, - квашня.
In the corner behind the door, shining hob-nailed shoes stood in a row under the slab of the washstand, near a bottle of oil with a feather stuck in its mouth; a Matthieu Laensberg lay on the dusty mantelpiece amid gunflints, candle-ends, and bits of amadou.	В углу за дверью, под умывальником, были выстроены в ряд башмаки, подбитые блестящими гвоздями, и тут же стояла бутылка с маслом, из которой торчало перышко; на пыльном камине среди ружейных кремней, огарков и обрывков трута валялся "Матвей Лансберг".
Finally, the last luxury in the apartment was a "Fame" blowing her trumpets, a picture cut out, no doubt, from some perfumer's prospectus and nailed to the wall with six wooden shoe-pegs.	Наконец, последнее украшение этого жилища составляла прибитая к стене шестью сапожными гвоздями трубящая Слава, вырезанная, вероятно, из какой-нибудь парфюмерной рекламы.
Emma's child was asleep in a wicker-cradle.	Девочка Эммы спала в стоявшей прямо на полу люльке, сплетенной из ракитовых прутьев.
She took it up in the wrapping that enveloped it and began singing softly as she rocked herself to and fro.	Эмма взяла ее на руки вместе с одеялом и, баюкая, стала напевать.
Leon walked up and down the room; it seemed strange to him to see this beautiful woman in her nankeen dress in the midst of all this poverty.	Леон прохаживался по комнате; ему как-то дико было видеть эту красивую женщину в нарядном платье среди такой нищеты.
Madam Bovary reddened; he turned away, thinking perhaps there had been an impertinent look in his eyes.	Г-жа Бовари покраснела; решив, что смотреть на нее сейчас неделикатно, он отвернулся.
Then she put back the little girl, who had just been sick over her collar.	Девочка срыгнула ей на воротничок, и она положила ее опять в колыбельку.
The nurse at once came to dry her, protesting that it wouldn't show.	Кормилица поспешила успокоить мать, что пятна не останется, и бросилась вытирать воротничок.
"She gives me other doses," she said: "I am always a-washing of her.	- Меня она еще и не так отделывает, - говорила кормилица, - только успевай обмывать ее!
If you would have the goodness to order Camus, the grocer, to let me have a little soap, it would really be more convenient for you, as I needn't trouble you then."	Будьте настолько любезны, скажите лавочнику Камюсу, чтоб он мне мыльца отпускал, когда понадобится! Так и вам будет удобней - я уж вас не побеспокою.
"Very well! very well!" said Emma. "Good morning, Madame Rollet," and she went out, wiping her shoes at the door.	- Хорошо, хорошо! - сказала Эмма. - До свидания, тетушка Роле! И, вытерев об порог ноги, вышла во двор.
The good woman accompanied her to the end of the garden, talking all the time of the trouble she had getting up of nights.	Жена столяра пошла ее проводить и до самой калитки все охала, как трудно ей вставать по ночам.

"I'm that worn out sometimes as I drop asleep on my chair.	- Иной раз до того умаюсь - сижу на стуле и клюю носом.
I'm sure you might at least give me just a pound of ground coffee; that'd last me a month, and I'd take it of a morning with some milk."	Дали бы вы мне хоть фунтик молотого кофе - мне бы на месяц хватило, я бы его утром с молоком пила.
After having submitted to her thanks, Madam Bovary left. She had gone a little way down the path when, at the sound of wooden shoes, she turned round. It was the nurse.	Госпоже Бовари пришлось долго слушать, как та рассыпается в благодарностях; наконец она с ней распростилась, но не успела пройти немного вперед по тропинке, как стук деревянных башмаков заставил ее оглянуться: это была кормилица!
"What is it?"	- Что еще?
Then the peasant woman, taking her aside behind an elm tree, began talking to her of her husband, who with his trade and six francs a year that the captain-	Жена столяра отвела Эмму в сторону, под сень вяза, и заговорила о своем муже, о том, что его заработка и тех шести франков в год, которые капитан...
"Oh, be quick!" said Emma.	- Говорите короче, - сказала Эмма.
"Well," the nurse went on, heaving sighs between each word, "I'm afraid he'll be put out seeing me have coffee alone, you know men-"	- Так вот, - продолжала кормилица, испуская вздох после каждого слова, - что, если ему станет завидно смотреть, как я пью кофе? Сами знаете, эти мужчины...
"But you are to have some," Emma repeated; "I will give you some.	- Да ведь у вас будет кофе, - подтвердила Эмма, -я же вам обещала!..
You bother me!"	Вы мне надоели!
"Oh, dear! my poor, dear lady! you see in consequence of his wounds he has terrible cramps in the chest.	- Ах, милая барыня, у него от ран такие сильные спазмы бывают в груди!
He even says that cider weakens him."	Он говорит, что даже от сидра слабеет.
"Do make haste, Mere Rollet!"	- Тетушка Роле, не тяните!
"Well," the latter continued, making a curtsey, "if it weren't asking too much," and she curtsied once more, "if you would"-and her eyes begged-"a jar of brandy," she said at last, "and I'd rub your little one's feet with it; they're as tender as one's tongue."	- Ну да уж что там, - с поклоном продолжала кормилица, - вы уж меня извините за мою назойливость... - Она еще раз поклонилась. -Будьте такая добренькая, - она умоляющим взглядом смотрела на Эмму, - графинчик бы водочки, - наконец выговорила она, - я бы вашей доченьке ножки растирала, а они у нее нежные-пренежные, как все равно атлас!
Once rid of the nurse, Emma again took Monsieur Leon's arm.	Отделавшись от кормилицы, Эмма опять взяла под руку Леона.
She walked fast for some time, then more slowly, and looking straight in front of her, her eyes rested on the shoulder of the young man, whose frock-coat had a black-velvety collar.	Некоторое время она шла быстро, потом замедлила шаг, и взгляд ее уперся в плечо молодого человека и в черный бархатный воротник его сюртука.
His brown hair fell over it, straight and carefully arranged.	На воротник падали гладкие, тщательно расчесанные темно-русые волосы.
She noticed his nails which were longer than one wore them at Yonville.	Эмма заметила, что таких длинных ногтей, как у Леона, нет ни у кого во всем Ионвиле.

It was one of the clerk's chief occupations to trim them, and for this purpose he kept a special knife in his writing desk.	Уход за ними составлял для помощника нотариуса предмет неустанных забот; с этой целью он держал в своем письменном столе особый ножичек.
They returned to Yonville by the water-side.	В Ионвиль они возвращались вдоль реки.
In the warm season the bank, wider than at other times, showed to their foot the garden walls whence a few steps led to the river.	В жаркую погоду прибрежье расширялось, стены, которыми были обнесены сады, обнажались до самого основания, от садов к воде вели небольшие лесенки.
It flowed noiselessly, swift, and cold to the eye; long, thin grasses huddled together in it as the current drove them, and spread themselves upon the limpid water like streaming hair; sometimes at the tip of the reeds or on the leaf of a water-lily an insect with fine legs crawled or rested.	Река, быстрая и на вид холодная, текла бесшумно. В ясных ее водах по воле течения склонялись одновременно высокие тонкие травы, напоминая взъерошенные зеленые кудри. На верхушках камышей и листьях кувшинок кое-где сидели или ползали на крошечных лапках насекомые.
The sun pierced with a ray the small blue bubbles of the waves that, breaking, followed each other; branchless old willows mirrored their grey backs in the water; beyond, all around, the meadows seemed empty.	Солнечный луч пронизывал синие брызги набегавших одна на другую и разбивавшихся волн. В воде отражалась серая кора старых ив с подрезанными ветвями; на том берегу, куда ни кинь взор, стлались пустынные луга.
It was the dinner-hour at the farms, and the young woman and her companion heard nothing as they walked but the fall of their steps on the earth of the path, the words they spoke, and the sound of Emma's dress rustling round her.	На фермах в эту пору обедали; молодая женщина и ее спутник слышали только свои мерные шаги по тропинке, слова, которыми они обменивались, да шелест платья, струившийся вокруг Эммы.
The walls of the gardens with pieces of bottle on their coping were hot as the glass windows of a conservatory.	Садовые стены, утыканные сверху осколками бутылок, были горячи, как стекла теплицы.
Wallflowers had sprung up between the bricks, and with the tip of her open sunshade Madame Bovary, as she passed, made some of their faded flowers crumble into a yellow dust, or a spray of overhanging honeysuckle and clematis caught in its fringe and dangled for a moment over the silk.	Между кирпичами пробивался желтофиоль. Г-жа Бовари мимоходом задевала цветы краем своего раскрытого зонтика, и от этого прикосновения увядшие лепестки рассыпались желтою пылью, а то вдруг веточка жимолости или ломоноса, свесившаяся через стену и нечаянно сбитая зонтом, цеплялась за бахрому, а потом скользила по его шелку.
They were talking of a troupe of Spanish dancers who were expected shortly at the Rouen theatre.	Спутники говорили об испанской балетной труппе, которая должна была скоро приехать в Руан.
"Are you going?" she asked.	- Вы пойдете? - спросила Эмма.
"If I can," he answered.	- Если удастся, - ответил Леон.
Had they nothing else to say to one another?	Неужели им больше нечего было сказать друг другу?
Yet their eyes were full of more serious speech, and while they forced themselves to find trivial phrases, they felt the same languor stealing over them both.	Нет, глаза их говорили о чем-то гораздо более важном. Подыскивая банальные фразы, оба чувствовали, как все их существо охватывает томление.

It was the whisper of the soul, deep, continuous, dominating that of their voices.	Это был как бы шепот души - сокровенный, немолчный, заглушающий голоса.
Surprised with wonder at this strange sweetness, they did not think of speaking of the sensation or of seeking its cause.	Потрясенные этим новым для них наслаждением, они не пытались поведать о нем друг другу, уяснить себе, где его источник.
Coming joys, like tropical shores, throw over the immensity before them their inborn softness, an odorous wind, and we are lulled by this intoxication without a thought of the horizon that we do not even know.	Грядущее счастье, словно река в тропиках, еще издали наполняет неоглядные просторы тою негой, какой оно дышит всегда, еще издали повевает благоуханным ветром, и человек, упоенный, погружается в забытье, не заглядывая в даль и даже не помышляя о ней.
In one place the ground had been trodden down by the cattle; they had to step on large green stones put here and there in the mud.	В одном месте стадо так растолкло землю, что пришлось перебираться по большим зеленым камням, кое-где торчавшим из грязи.
She often stopped a moment to look where to place her foot, and tottering on a stone that shook, her arms outspread, her form bent forward with a look of indecision, she would laugh, afraid of falling into the puddles of water.	Эмма поминутно останавливалась, смотрела, куда бы ей поставить ногу, и, покачиваясь на шатающемся булыжнике, расставив локти, подавшись всем корпусом вперед, растерянно оглядываясь, как бы не упасть в лужу, заливалась смехом.
When they arrived in front of her garden, Madame Bovary opened the little gate, ran up the steps and disappeared.	Дойдя до своего сада, г-жа Бовари толкнула калитку, взбежала на крыльцо и скрылась за дверью.
Leon returned to his office.	Леон вернулся в контору.
His chief was away; he just glanced at the briefs, then cut himself a pen, and at last took up his hat and went out.	Патрона не было. Леон окинул взглядом папки с делами, очинил перо, взял шляпу и ушел.
He went to La Pature at the top of the Argueil hills at the beginning of the forest; he threw himself upon the ground under the pines and watched the sky through his fingers.	Он взобрался на вершину Аргейльского холма и, очутившись на выгоне, у опушки леса, лег в тени елей и стал смотреть из-под руки на небо.
"How bored I am!" he said to himself, "how bored I am!"	- Какая тоска! - говорил он себе. - Какая тоска!
He thought he was to be pitied for living in this village, with Homais for a friend and Monsieru Guillaumin for master.	Ему опостылела жизнь в этом захолустье, где единственным его приятелем, за неимением других, был Оме, а наставником - г-н Гильомен.
The latter, entirely absorbed by his business, wearing gold-rimmed spectacles and red whiskers over a white cravat, understood nothing of mental refinements, although he affected a stiff English manner, which in the beginning had impressed the clerk.	Нотариус, вечно занятый делами, носил очки с золотыми дужками и белый галстук, оттенявший его рыжие бакенбарды, и ничего не понимал в сложных душевных переживаниях, однако вначале произвел на помощника сильное впечатление своею чопорною английскою складкой.

As to the chemist's spouse, she was the best wife in Normandy, gentle as a sheep, loving her children, her father, her mother, her cousins, weeping for other's woes, letting everything go in her household, and detesting corsets; but so slow of movement, such a bore to listen to, so common in appearance, and of such restricted conversation, that although she was thirty, he only twenty, although they slept in rooms next each other and he spoke to her daily, he never thought that she might be a woman for another, or that she possessed anything else of her sex than the gown.	Что же касается аптекарши, то это была лучшая жена во всей Нормандии; кроткая, как овечка, она обожала своих детей, отца, мать, всю свою родню, близко принимала к сердцу чужие беды, хозяйство вела спустя рукава и ненавидела корсеты. Но она была до того неповоротлива, до того скучна, до того бесцветна, такая это была неинтересная собеседница, что хотя ей минуло всего лишь тридцать лет, а Леону - двадцать, хотя их спальни были дверь в дверь и разговаривали они друг с другом ежедневно, он никогда не думал о ней как о женщине, все признаки ее пола заключались для него только в одежде.
And what else was there?	Кто же еще?
Binet, a few shopkeepers, two or three publicans, the cure, and finally, Monsieur Tuvache, the mayor, with his two sons, rich, crabbed, obtuse persons, who farmed their own lands and had feasts among themselves, bigoted to boot, and quite unbearable companions.	Бине, лавочники, кабатчики, священник и, наконец, мэр, г-н Тюваш, и два его сына; все это были скопидомы, нелюдимы, тугодумы, землю они обрабатывали своими руками, пьянствовали только у себя дома, а на людях эти отвратительные ханжи прикидывались святыми.
But from the general background of all these human faces Emma's stood out isolated and yet farthest off; for between her and him he seemed to see a vague abyss.	И на фоне всех этих пошлых лиц отчетливо вырисовывался облик Эммы, такой своеобразный и все же такой далекий; он чувствовал, что между ним и ею лежит пропасть.
In the beginning he had called on her several times along with the druggist.	На первых порах он часто наведывался к ней вместе с фармацевтом.
Charles had not appeared particularly anxious to see him again, and Leon did not know what to do between his fear of being indiscreet and the desire for an intimacy that seemed almost impossible.	Шарль особого радушия не проявлял, и Леон не знал, как себя держать: он боялся показаться навязчивым и вместе с тем стремился к близости, которая ему же самому представлялась чем-то почти несбыточным.
Chapter Four	IV
When the first cold days set in Emma left her bedroom for the sitting-room, a long apartment with a low ceiling, in which there was on the mantelpiece a large bunch of coral spread out against the looking-glass.	Как только настали холода, Эмма перебралась из своей спальни в длинную, с низким потолком залу, где на камине подле зеркала раскинул свои ветви коралловый полип.
Seated in her arm chair near the window, she could see the villagers pass along the pavement.	Из окна, у которого она обычно сидела в кресле, ей были видны шедшие по тротуару обыватели.
Twice a day Leon went from his office to the Lion d'Or.	Два раза в день из конторы в "Золотой лев" проходил Леон.
Emma could hear him coming from afar; she leant forward listening, and the young man glided past the curtain, always dressed in the same way, and without turning his head.	Шаги его она узнавала задолго до того, как он появлялся; она подавалась вперед и слушала; молодой человек, одетый всегда одинаково, не оборачиваясь, мелькал за занавеской.
But in the twilight, when, her chin resting on her left hand, she let the embroidery she had begun fall on her knees, she often shuddered at the apparition of this shadow suddenly gliding past.	Но когда она здесь сумерничала, оперевшись подбородком на левую ладонь и уронив на колени начатое вышиванье, ее часто заставляла вздрагивать эта вдруг промелькнувшая тень.