Госпожа Бовари - английский и русский параллельные тексты

She would get up and order the table to be laid.	Она вставала и приказывала накрывать на стол.
Monsieur Homais called at dinner-time.	Во время обеда приходил г-н Оме.
Skull-cap in hand, he came in on tiptoe, in order to disturb no one, always repeating the same phrase,	Держа феску в руке, он ступал неслышно, чтобы никого не побеспокоить, и всегда говорил одно и то же:
"Good evening, everybody."	"Мир дому сему!"
Then, when he had taken his seat at the table between the pair, he asked the doctor about his patients, and the latter consulted his as to the probability of their payment.	Потом садился за стол на свое обычное место, между супругами, и спрашивал лекаря, как его больные, а тот советовался с ним относительно гонораров.
Next they talked of "what was in the paper."	Говорили о том, "что пишут в газетах".
Homais by this hour knew it almost by heart, and he repeated it from end to end, with the reflections of the penny-a-liners, and all the stories of individual catastrophes that had occurred in France or abroad.	К этому времени Оме успевал выучить газету почти наизусть и пересказывал ее теперь слово в слово, вместе с комментариями журналистов, не опуская ни одной скандальной истории, где бы она ни случилась: во Франции или за границей.
But the subject becoming exhausted, he was not slow in throwing out some remarks on the dishes before him.	Исчерпав и эту тему, он всякий раз делал свои замечания по поводу приносимых блюд.
Sometimes even, half-rising, he delicately pointed out to madame the tenderest morsel, or turning to the servant, gave her some advice on the manipulation of stews and the hygiene of seasoning.	Иногда он даже привставал и деликатно указывал хозяйке наиболее лакомый кусочек или же, обращаясь к служанке, давал ей советы, как надо приготовлять рагу и какая приправа к какому блюду идет.
He talked aroma, osmazome, juices, and gelatine in a bewildering manner.	Об ароматических веществах, о мясных вытяжках, соусах и желатине он говорил так, что его можно было заслушаться.
Moreover, Homais, with his head fuller of recipes than his shop of jars, excelled in making all kinds of preserves, vinegars, and sweet liqueurs; he knew also all the latest inventions in economic stoves, together with the art of preserving cheese and of curing sick wines.	Надо заметить, что г-н Оме держал в голове больше рецептов, чем в его аптеке умещалось склянок; он сам великолепно варил варенье, делал уксус, сладкие ликеры, знал все нововведения в области экономных переносных плит, знал секрет хранения сыра и выхаживания больных вин.
At eight o'clock Justin came to fetch him to shut up the shop.	В восемь часов за ним приходил Жюстен - пора было закрывать аптеку.
Then Monsieur Homais gave him a sly look, especially if Felicite was there, for he half noticed that his apprentice was fond of the doctor's house.	Г-н Оме лукаво поглядывал на него, особенно если тут была Фелисите, - он заметил, что его ученик повадился в докторский дом.
"The young dog," he said, "is beginning to have ideas, and the devil take me if I don't believe he's in love with your servant!"	- Мой молодец что-то начал задумываться, -говорил аптекарь. - Черт возьми, уж не влюбился ли он в вашу служанку?
But a more serious fault with which he reproached Justin was his constantly listening to conversation.	Но у Жюстена был более серьезный недостаток: он вечно подслушивал разговоры взрослых, и аптекарь его за это журил.

On Sunday, for example, one could not get him out of the drawing-room, whither Madame Homais had called him to fetch the children, who were falling asleep in the arm-chairs, and dragging down with their backs calico chair-covers that were too large.	Так, например, по воскресеньям, когда дети засыпали в креслах, сбивая спинами чересчур широкие коленкоровые чехлы, и г-жа Оме вызывала Жюстена в гостиную, чтобы он унес их в детскую, его потом невозможно было выпроводить.
Not many people came to these soirees at the chemist's, his scandal-mongering and political opinions having successfully alienated various respectable persons from him.	На этих воскресных вечеринках у фармацевта народу бывало немного, - злой язык хозяина и его политические взгляды мало-помалу оттолкнули от него людей почтенных.
The clerk never failed to be there.	Зато помощник нотариуса не пропускал ни одной вечеринки.
As soon as he heard the bell he ran to meet Madame Bovary, took her shawl, and put away under the shop-counter the thick list shoes that she wore over her boots when there was snow.	Заслышав звонок, он бросался встречать г-жу Бовари, принимал ее шаль, а грубые веревочные туфли, которые она надевала на ботинки для защиты от снега, отставлял в сторону, под аптекарскую конторку.
First they played some hands at trente-et-un; next Monsieur Homais played ecarte with Emma; Leon behind her gave her advice.	Сначала играли в тридцать одно, потом г-н Оме играл с Эммой в экарте, а Леон, стоя сзади, давал ей советы.
Standing up with his hands on the back of her chair he saw the teeth of her comb that bit into her chignon.	Опираясь на спинку ее стула, он смотрел на гребень, впившийся зубьями в ее прическу.
With every movement that she made to throw her cards the right side of her dress was drawn up.	Когда Эмма сбрасывала карты, на груди у нее всякий раз приподнималось с правой стороны платье.
From her turned-up hair a dark colour fell over her back, and growing gradually paler, lost itself little by little in the shade.	От зачесанных кверху волос ложился на спину коричневый отблеск и, постепенно бледнея, в конце концов сливался с полумраком.
Then her dress fell on both sides of her chair, puffing out full of folds, and reached the ground.	Внизу платье Эммы, пузырясь, морщась бесчисленными складками, свешивалось по обеим сторонам стула и ниспадало до полу.
When Leon occasionally felt the sole of his boot resting on it, he drew back as if he had trodden upon some one.	Нечаянно дотронувшись до него ботинком, Леон с таким испуганным видом отшатывался, словно наступил кому-нибудь на ногу.
When the game of cards was over, the druggist and the Doctor played dominoes, and Emma, changing her place, leant her elbow on the table, turning over the leaves of	После карт аптекарь с врачом сражались в домино, Эмма пересаживалась и, облокотившись на стол, перелистывала
"L'Illustration".	"Иллюстрацию".
She had brought her ladies' journal with her.	Она приносила с собою журнал мод.
Leon sat down near her; they looked at the engravings together, and waited for one another at the bottom of the pages.	Леон подсаживался к ней; они вместе смотрели картинки и ждали друг друга, чтобы перевернуть страницу.
She often begged him to read her the verses; Leon declaimed them in a languid voice, to which he carefully gave a dying fall in the love passages.	Она часто просила его почитать стихи; Леон декламировал нараспев и нарочно делал паузы после строк, в которых говорилось о любви.
But the noise of the dominoes annoyed him.	Но его раздражал стук костяшек.

Monsieur Homais was strong at the game; he could beat Charles and give him a double-six.	Г-н Оме был сильный игрок и всегда обыгрывал Шарля на дубль-шесть.
Then the three hundred finished, they both stretched themselves out in front of the fire, and were soon asleep.	Дойдя до трехсот, оба разваливались в креслах у камина и очень скоро засыпали.
The fire was dying out in the cinders; the teapot was empty, Leon was still reading.	Под пеплом дотлевал огонь; в чайнике было пусто; Леон все читал.
Emma listened to him, mechanically turning around the lampshade, on the gauze of which were painted clowns in carriages, and tight-rope dances with their balancing-poles.	Эмма, слушая его, машинально вертела газовый абажур, на котором были нарисованы Пьеро в колясках и канатные плясуньи с балансирами в руках.
Leon stopped, pointing with a gesture to his sleeping audience; then they talked in low tones, and their conversation seemed the more sweet to them because it was unheard.	Леон указывал на заснувшую публику и переставал читать; тогда они начинали говорить шепотом, и эта беседа казалась им еще приятнее, оттого что их никто не слышал.
Thus a kind of bond was established between them, a constant commerce of books and of romances.	Они заключили между собой нечто вроде соглашения, предусматривавшего постоянный обмен книгами и романсами.
Monsieur Bovary, little given to jealousy, did not trouble himself about it.	Г-н Бовари не был ревнив, и это его не задевало.
On his birthday he received a beautiful phrenological head, all marked with figures to the thorax and painted blue.	На свои именины он получил в подарок прекрасную френологическую голову, выкрашенную в синий цвет и испещренную цифрами до самой шеи.
This was an attention of the clerk's.	Это был знак внимания со стороны Леона.
He showed him many others, even to doing errands for him at Rouen; and the book of a novelist having made the mania for cactuses fashionable, Leon bought some for Madame Bovary, bringing them back on his knees in the "Hirondelle," pricking his fingers on their hard hairs.	Он вообще был внимателен к лекарю и даже исполнял его поручения в Руане. А когда один нашумевший роман ввел в моду кактусы, Леон стал покупать их для г-жи Бовари и привозил в "Ласточке", всю дорогу держа их на коленях и накалывая пальцы колючками.
She had a board with a balustrade fixed against her window to hold the pots.	Эмма велела приделать у себя под окошком полочку с решеткой, чтобы было куда ставить горшки с цветами.
The clerk, too, had his small hanging garden; they saw each other tending their flowers at their windows.	Леон тоже устроил у себя подвесной садик. Ухаживая за цветами, они видели друг друга в окно.
Of the windows of the village there was one yet more often occupied; for on Sundays from morning to night, and every morning when the weather was bright, one could see at the dormer-window of the garret the profile of Monsieur Binet bending over his lathe, whose monotonous humming could be heard at the Lion d'Or.	Во всем городе было только одно окошко, в котором еще дольше маячила фигура человека: каждый день после обеда, а по воскресеньям с утра до ночи, если только погода была ясная, в слуховом окне вырисовывался худощавый профиль г-на Бине, склонившегося над токарным станком, однообразное жужжанье которого долетало даже до "Золотого льва".
One evening on coming home Leon found in his room a rug in velvet and wool with leaves on a pale ground.	Как-то вечером, вернувшись домой, Леон увидел у себя в комнате коврик из бархата и шерсти, расшитый листьями по палевому полю.

He called Madame Homais, Monsieur Homais, Justin, the children, the cook; he spoke of it to his chief; every one wanted to see this rug.	Он позвал г-жу Оме, г-на Оме, Жюстена, детей, кухарку, рассказал об этом патрону. Всем хотелось поглядеть на коврик.
Why did the doctor's wife give the clerk presents?	С чего это жена лекаря "расточает дары"?
It looked queer. They decided that she must be his lover.	Это показалось подозрительным, и все сошлись на том, что она его возлюбленная.
He made this seem likely, so ceaselessly did he talk of her charms and of her wit; so much so, that Binet once roughly answered him-	Сам Леон давал пищу толкам - он так много говорил об ее очаровании, об ее уме, что как-то раз Бине грубо его оборвал:
"What does it matter to me since I'm not in her set?"	- А мне-то что? Я с нею не знаком!
He tortured himself to find out how he could make his declaration to her, and always halting between the fear of displeasing her and the shame of being such a coward, he wept with discouragement and desire.	Леон ломал себе голову, как объясниться Эмме в любви. Он боялся оттолкнуть ее от себя; с другой стороны, ему было стыдно за свою трусость, и от полноты чувств и от сознания своей беспомощности на глазах у него выступали слезы.
Then he took energetic resolutions, wrote letters that he tore up, put it off to times that he again deferred.	Он принимал твердые решения, писал письма и тут же их рвал, назначал себе сроки, а потом отодвигал их.
Often he set out with the determination to dare all; but this resolution soon deserted him in Emma's presence, and when Charles, dropping in, invited him to jump into his chaise to go with him to see some patient in the neighbourhood, he at once accepted, bowed to madame, and went out.	Он часто шел к ней, готовый как будто бы на все, но в ее присутствии мужество покидало его, и когда Шарль, войдя, предлагал ему прокатиться в шарабанчике в одну из окрестных деревень, где надо было навестить больного, он немедленно соглашался, прощался с хозяйкой и уходил.
Her husband, was he not something belonging to her?	Он утешал себя тем, что в муже есть что-то от нее самой.
As to Emma, she did not ask herself whether she loved.	А Эмма даже не задавала себе вопроса, любит ли она Леона.
Love, she thought, must come suddenly, with great outbursts and lightnings-a hurricane of the skies, which falls upon life, revolutionises it, roots up the will like a leaf, and sweeps the whole heart into the abyss.	Любовь, казалось ей, приходит внезапно, с молнийным блеском и ударами грома; это вихрь, который налетает откуда-то с неба на жизнь, переворачивает ее вверх дном, обрывает желания, точно листья, и ввергает сердце в пучину.
She did not know that on the terrace of houses it makes lakes when the pipes are choked, and she would thus have remained in her security when she suddenly discovered a rent in the wall of it.	Она не подозревала, что когда водосточные трубы засорены, то от дождя на плоских крышах образуются целые озера, и жила спокойно до тех пор, пока в стене своего дома случайно не обнаружила трещины.
Chapter Five	V
It was a Sunday in February, an afternoon when the snow was falling.	Это было в одно из февральских воскресений, снежным днем.
They had all, Monsieur and Madame Bovary, Homais, and Monsieur Leon, gone to see a yarn-mill that was being built in the valley a mile and a half from Yonville.	Вся компания - г-н и г-жа Бовари, Оме и Леон -пошла посмотреть строившуюся в полумиле от города, в низине, льнопрядильную фабрику.

The druggist had taken Napoleon and Athalie to give them some exercise, and Justin accompanied them, carrying the umbrellas on his shoulder.	Аптекарь взял с собой прогулки ради Наполеона и Аталию; замыкал шествие Жюстен с зонтами на плече.
Nothing, however, could be less curious than this curiosity.	Ничего, однако, достопримечательного не было в этой достопримечательности.
A great piece of waste ground, on which pell-mell, amid a mass of sand and stones, were a few break-wheels, already rusty, surrounded by a quadrangular building pierced by a number of little windows.	На обширном пустыре, на котором, среди куч песка и камней, там и сям валялись уже успевшие проржаветь зубчатые колеса, стояло длинное четырехугольное здание со множеством пробитых в нем окошек.
The building was unfinished; the sky could be seen through the joists of the roofing.	Здание было недостроено, и между балками сквозило небо.
Attached to the stop-plank of the gable a bunch of straw mixed with corn-ears fluttered its tricoloured ribbons in the wind.	Привязанный к шесту на коньке пучок соломы с колосьями хлопал по ветру своею трехцветною лентой.
Homais was talking.	Оме разглагольствовал.
He explained to the company the future importance of this establishment, computed the strength of the floorings, the thickness of the walls, and regretted extremely not having a yard-stick such as Monsieur Binet possessed for his own special use.	Он объяснял спутникам, какое значение будет иметь это предприятие, определял на глаз толщину пола и стен и очень жалел, что у него нет измерительной линейки вроде той, какая есть у г-на Бине для его личных нужд.
Emma, who had taken his arm, bent lightly against his shoulder, and she looked at the sun's disc shedding afar through the mist his pale splendour.	Эмма шла под руку с аптекарем и, слегка прижимаясь к его плечу, смотрела на солнечный диск, излучавший в туманной дали свою слепящую матовость.
She turned. Charles was there.	Потом вдруг повернула голову - взгляд ее невольно остановился на Шарле.
His cap was drawn down over his eyebrows, and his two thick lips were trembling, which added a look of stupidity to his face; his very back, his calm back, was irritating to behold, and she saw written upon his coat all the platitude of the bearer.	Фуражка сползла у него чуть не на брови, толстые губы шевелились, и это придавало его лицу какое-то глупое выражение; даже его спина, его невозмутимая спина, раздражала ее; ей казалось, что заурядность этого человека сказывается во всем, вплоть до сюртука.
While she was considering him thus, tasting in her irritation a sort of depraved pleasure, Leon made a step forward.	Эмма все еще рассматривала Шарля, находя в своем раздражении какую-то злобную радость, но в это время Леон очутился на один шаг впереди нее.
The cold that made him pale seemed to add a more gentle languor to his face; between his cravat and his neck the somewhat loose collar of his shirt showed the skin; the lobe of his ear looked out from beneath a lock of hair, and his large blue eyes, raised to the clouds, seemed to Emma more limpid and more beautiful than those mountain-lakes where the heavens are mirrored.	Он побелел от холода, и от этого во всех чертах его разлилась еще более нежная томность. Воротник рубашки был ему широковат, и между подбородком и галстуком чуть-чуть видна была шея; из-под пряди волос выглядывала мочка уха; его большие голубые глаза, смотревшие на облака, казались Эмме прозрачнее и красивее горных озер, в которых отражается небо.
"Wretched boy!" suddenly cried the chemist.	- Куда тебя несет! - вдруг закричал аптекарь и бросился к сыну.

And he ran to his son, who had just precipitated himself into a heap of lime in order to whiten his boots.	Мальчик залез в известку - ему хотелось выбелить свои башмачки.
At the reproaches with which he was being overwhelmed Napoleon began to roar, while Justin dried his shoes with a wisp of straw.	Отец его как следует пробрал; Наполеон заревел от обиды, а Жюстен принялся отчищать башмаки жгутом соломы.
But a knife was wanted; Charles offered his.	Но, чтобы отскрести известку, нужен был нож. Шарль предложил свой.
"Ah!" she said to herself, "he carried a knife in his pocket like a peasant."	"Ах, - подумала Эмма, - он, как мужик, всюду ходит с ножом в кармане!"
The hoar-frost was falling, and they turned back to Yonville.	Сыпалась изморозь. Все повернули обратно.
In the evening Madame Bovary did not go to her neighbour's, and when Charles had left and she felt herself alone, the comparison re-began with the clearness of a sensation almost actual, and with that lengthening of perspective which memory gives to things.	Вечером г-жа Бовари не пошла к соседям, и когда после ухода Шарля она осталась одна, перед ней с отчетливостью почти непосредственного ощущения и с той удаленностью перспективы, какую сообщает предметам воспоминание, вновь возникла все та же параллель.
Looking from her bed at the clean fire that was burning, she still saw, as she had down there, Leon standing up with one hand behind his cane, and with the other holding Athalie, who was quietly sucking a piece of ice.	Лежа на кровати, она не отводила глаз от жарко пылавшего огня и как сейчас видела Леона - он стоял, одной рукой помахивая тросточкой, а другой держа Аталию, которая с невозмутимым видом посасывала льдинку.
She thought him charming; she could not tear herself away from him; she recalled his other attitudes on other days, the words he had spoken, the sound of his voice, his whole person; and she repeated, pouting out her lips as if for a kiss-	Он казался Эмме очаровательным; она приковала к нему мысленный взор; она припоминала те положения, какие он принимал в другие дни, сказанные им фразы, звук его голоса, весь его облик и, протягивая губы словно для поцелуя, твердила:
"Yes, charming! charming!	- Да, он обворожителен! Обворожителен!..
Is he not in love?" she asked herself; "but with whom?	Уж не влюблен ли он? - спрашивала она себя. - Но в кого же?..
With me?"	Да в меня!
All the proofs arose before her at once; her heart leapt.	Вся цепь доказательств в одно мгновение развернулась перед Эммой, сердце у нее запрыгало.
The flame of the fire threw a joyous light upon the ceiling; she turned on her back, stretching out her arms.	От огня в камине на потолке весело бегали отблески. Эмма легла на спину, потянулась.
Then began the eternal lamentation:	И вслед за тем начались беспрерывные вздохи:
"Oh, if Heaven had not willed it!	"Ах, если б это сбылось!
And why not?	А почему бы нет?
What prevented it?"	Кто может этому помешать?.."

When Charles came home at midnight, she seemed to have just awakened, and as he made a noise undressing, she complained of a headache, then asked carelessly what had happened that evening.	Шарль вернулся в полночь, и Эмма сделала вид, что только сейчас проснулась; когда же он, раздеваясь, чем-то стукнул, она пожаловалась на головную боль, а затем безучастным тоном спросила, как прошел вечер.
"Monsieur Leon," he said, "went to his room early."	- Леон сидел недолго, - ответил Шарль.
She could not help smiling, and she fell asleep, her soul filled with a new delight.	Она не могла сдержать улыбку и, отдавшись во власть нового для нее очарования, уснула.
The next day, at dusk, she received a visit from Monsieur Lherueux, the draper.	На другой день, когда уже смерклось, к ней пришел торговец модными товарами г-н Лере.
He was a man of ability, was this shopkeeper.	Ловкий человек был этот купец.
Born a Gascon but bred a Norman, he grafted upon his southern volubility the cunning of the Cauchois.	Уроженец Гаскони, он впоследствии стал нормандцем и сумел сочетать в себе южное краснобайство с кошской хитрецой.
His fat, flabby, beardless face seemed dyed by a decoction of liquorice, and his white hair made even more vivid the keen brilliance of his small black eyes.	Его обрюзгшее, дряблое безбородое лицо было точно окрашено отваром светлой лакрицы, а недобрый блеск маленьких черных глаз казался еще живее от седины.
No one knew what he had been formerly; a pedlar said some, a banker at Routot according to others.	Кем он был раньше - никто не знал: одни говорили - разносчиком, другие - менялой в Руто.
What was certain was that he made complex calculations in his head that would have frightened Binet himself.	Но вот что, однако, не подлежало сомнению: он обладал способностью делать в уме такие сложные вычисления, что даже сам Бине приходил в ужас.
Polite to obsequiousness, he always held himself with his back bent in the position of one who bows or who invites.	Угодливый до льстивости, он вечно изгибался, точно кому-то кланялся или кого-то приглашал.
After leaving at the door his hat surrounded with crape, he put down a green bandbox on the table, and began by complaining to madame, with many civilities, that he should have remained till that day without gaining her confidence.	Оставив при входе свою шляпу с крепом, он поставил на стол зеленую картонку и, рассыпаясь в любезностях, стал пенять на то, что до сих пор не заслужил доверия "сударыни".
A poor shop like his was not made to attract a "fashionable lady"; he emphasized the words; yet she had only to command, and he would undertake to provide her with anything she might wish, either in haberdashery or linen, millinery or fancy goods, for he went to town regularly four times a month.	И то сказать: чем же его жалкая лавчонка может привлечь такую элегантную даму? Он подчеркнул эти два слова. А между тем ей стоит только приказать, и он достанет для нее все что угодно: и белье, и чулки, и галантерейные, и модные товары - ведь он непременно каждую неделю ездит в город.
He was connected with the best houses.	У него дела с лучшими торговыми домами.
You could speak of him at the	Можете спросить про него в
"Trois Freres," at the	"Трех братьях", в
"Barbe d'Or," or at the	"Золотой бороде", в
"Grand Sauvage"; all these gentlemen knew him as well as the insides of their pockets.	"Длинноногом дикаре" - хозяева знают его как свои пять пальцев!

To-day, then he had come to show madame, in passing, various articles he happened to have, thanks to the most rare opportunity.	Так вот, нынче он хотел показать, между прочим, сударыне некоторые вещицы, которые попали к нему по счастливой случайности.
And he pulled out half-a-dozen embroidered collars from the box.	С этими словами он достал из картонки полдюжины вышитых воротничков.
Madame Bovary examined them.	Госпожа Бовари рассмотрела их.
"I do not require anything," she said.	- Мне это не нужно, - сказала она.
Then Monsieur Lheureux delicately exhibited three Algerian scarves, several packets of English needles, a pair of straw slippers, and finally, four eggcups in cocoanut wood, carved in open work by convicts.	Тогда г-н Лере бережно вынул три алжирских шарфа, несколько коробок английских булавок, соломенные туфли и, наконец, четыре рюмки для яиц, выточенные каторжниками из скорлупы кокосового ореха.
Then, with both hands on the table, his neck stretched out, his figure bent forward, open-mouthed, he watched Emma's look, who was walking up and down undecided amid these goods.	Опершись обеими руками на стол, вытянув шею, подавшись всем корпусом вперед, он жадно следил за выражением лица Эммы, растерянно перебегавшей глазами с предмета на предмет.
From time to time, as if to remove some dust, he filliped with his nail the silk of the scarves spread out at full length, and they rustled with a little noise, making in the green twilight the gold spangles of their tissue scintillate like little stars.	Время от времени г-н Лере, будто бы снимая пылинку, проводил ногтем по разостланному во всю длину шелковому шарфу, и шелк, чуть слышно шурша, трепетал, а золотые блестки ткани мерцали звездочками в зеленоватом свете сумерек.
"How much are they?"	- Что это стоит?
"A mere nothing," he replied, "a mere nothing.	- Пустяки, - ответил торговец, - да и дело-то не к спеху.
But there's no hurry; whenever it's convenient.	Когда вам будет угодно.
We are not Jews."	Мы ведь с вами не жиды!
She reflected for a few moments, and ended by again declining Monsieur Lheureux's offer. He replied quite unconcernedly-	Подумав немного, она поблагодарила г-на Лере и отказалась, а он, нисколько не удивившись, проговорил:
"Very well. We shall understand one another by andby.	- Ну, хорошо, после столкуемся.
I have always got on with ladies-if I didn't with my own!"	Я со всеми дамами лажу, кроме собственной жены!
Emma smiled.	Эмма улыбнулась.
"I wanted to tell you," he went on good-naturedly, after his joke, "that it isn't the money I should trouble about.	- Это я вот к чему, - с добродушным, но уже серьезным видом продолжал г-н Лере, - я о деньгах не беспокоюсь...
Why, I could give you some, if need be."	Денег я и сам мог бы вам дать, когда нужно.
She made a gesture of surprise.	Эмма выразила изумление.
"Ah!" said he quickly and in a low voice, "I shouldn't have to go far to find you some, rely on that."	- Да, да! - понизив голос, быстро заговорил он. - Я бы вам их мигом раздобыл. Можете на меня рассчитывать!
And he began asking after Pere Tellier, the proprietor of the	И потом вдруг начал расспрашивать, как здоровье папаши Телье, владельца кафе

"Cafe Francais," whom Monsieur Bovary was then attending.	"Франция", которого в это время лечил г-н Бовари.
"What's the matter with Pere Tellier?	- Что это с папашей Телье?..
He coughs so that he shakes his whole house, and I'm afraid he'll soon want a deal covering rather than a flannel vest.	Он кашляет так, что весь дом трясется. Боюсь, как бы вместо фланелевой фуфайки ему не понадобилось еловое пальто.
He was such a rake as a young man!	В молодости он любил кутнуть!
Those sort of people, madame, have not the least regularity; he's burnt up with brandy.	Такие люди, как он, сударыня, ни в чем меры не знают! Он сгорел от водки.
Still it's sad, all the same, to see an acquaintance go off."	А все-таки грустно, когда старый знакомый отправляется на тот свет.
And while he fastened up his box he discoursed about the doctor's patients.	Застегивая картонку, он продолжал перебирать пациентов Шарля.
"It's the weather, no doubt," he said, looking frowningly at the floor, "that causes these illnesses. I, too, don't feel the thing.	- Все эти заболевания от погоды! - хмуро поглядывая на окна, говорил он. - Мне тоже что-то не по себе.
One of these days I shall even have to consult the doctor for a pain I have in my back.	Надо будет зайти на днях посоветоваться с доктором - спина очень болит.
Well, good-bye, Madame Bovary.	Ну, до свидания, госпожа Бовари!
At your service; your very humble servant."	Всегда к вашим услугам! Нижайшее почтение.
And he closed the door gently.	С этими словами он тихонько затворил за собою дверь.
Emma had her dinner served in her bedroom on a tray by the fireside; she was a long time over it; everything was well with her.	Эмма велела подать обед к ней в комнату и села поближе к огню; ела она медленно; все казалось ей вкусным.
"How good I was!" she said to herself, thinking of the scarves.	"Как я умно поступила!" - подумала она, вспомнив о шарфах.
She heard some steps on the stairs. It was Leon.	На лестнице послышались шаги: это был Леон.
She got up and took from the chest of drawers the first pile of dusters to be hemmed.	Эмма встала и взяла с комода из стопки первое попавшееся неподрубленное полотенце.
When he came in she seemed very busy.	Когда Леон вошел, у нее был в высшей степени деловой вид.
The conversation languished; Madame Bovary gave it up every few minutes, whilst he himself seemed quite embarrassed.	Разговор не клеился. Г-жа Бовари поминутно прерывала его, Леон тоже как будто чувствовал себя крайне неловко.
Seated on a low chair near the fire, he turned round in his fingers the ivory thimble-case. She stitched on, or from time to time turned down the hem of the cloth with her nail.	Он сидел на низеньком стуле у камина и вертел в руке футлярчик из слоновой кости; Эмма шила и время от времени расправляла ногтем рубцы.
She did not speak; he was silent, captivated by her silence, as he would have been by her speech.	Она не говорила ни слова; Леон, завороженный ее молчанием, как прежде ее разговором, также был нем.
"Poor fellow!" she thought.	"Бедный мальчик!" - думала она.

"How have I displeased her?" he asked himself.	"Чем я ей не угодил?" - спрашивал себя он.
At last, however, Leon said that he should have, one of these days, to go to Rouen on some office business.	Наконец, сделав над собой усилие, он сказал, что на днях ему придется по делам нотариальной конторы съездить в Руан.
"Your music subscription is out; am I to renew it?"	- Ваш нотный абонемент кончился. Возобновить его?
"No," she replied.	- Нет, - ответила Эмма.
"Why?"	- Почему?
"Because-"	- Потому что...
And pursing her lips she slowly drew a long stitch of grey thread.	Поджав губы, она медленно вытянула длинную серую нитку.
This work irritated Leon.	Занятие Эммы раздражало Леона.
It seemed to roughen the ends of her fingers.	Ему казалось, что она все время колет себе пальцы.
A gallant phrase came into his head, but he did not risk it.	Он придумал галантную фразу, но не посмел произнести ее.
"Then you are giving it up?" he went on.	-Так вы больше не будете?.. - спросил он.
"What?" she asked hurriedly. "Music?	- Что? - живо отозвалась Эмма. - Играть?
Ah! yes!	Ах, боже мой, когда же мне?
Have I not my house to look after, my husband to attend to, a thousand things, in fact, many duties that must be considered first?"	Надо хозяйство вести, о муже заботиться, -словом, у меня много всяких обязанностей, масса куда более важных дел!
She looked at the clock.	Она посмотрела на часы.
Charles was late.	Шарль запаздывал.
Then, she affected anxiety.	Она сделала вид, что беспокоится.
Two or three times she even repeated, "He is so good!"	- Он такой добрый! - несколько раз повторила она.
The clerk was fond of Monsieur Bovary.	Помощник нотариуса был расположен к г-ну Бовари.
But this tenderness on his behalf astonished him unpleasantly; nevertheless he took up on his praises, which he said everyone was singing, especially the chemist.	Но это проявление нежности к нему со стороны Эммы неприятно поразило Леона. Однако он тоже рассыпался в похвалах Шарлю и добавил, что все от него в восторге, особенно фармацевт.
"Ah! he is a good fellow," continued Emma.	- Да, он очень хороший человек! - молвила Эмма.
"Certainly," replied the clerk.	- Бесспорно, - подтвердил Леон.
And he began talking of Madame Homais, whose very untidy appearance generally made them laugh.	И тут же заговорил о г-же Оме, над неряшливостью которой они оба часто посмеивались.
"What does it matter?" interrupted Emma. "A good housewife does not trouble about her appearance."	- Ну и что ж такого? - прервала его Эмма. -Настоящая мать семейства о своих туалетах не заботится.
Then she relapsed into silence.	И снова умолкла.

It was the same on the following days; her talks, her manners, everything changed.	С этого дня так и пошло. Ее слова, поведение -все изменилось.
She took interest in the housework, went to church regularly, and looked after her servant with more severity.	Она вся ушла в хозяйство, постоянно бывала в церкви, приструнила служанку.
She took Berthe from nurse.	Берту она взяла домой.
When visitors called, Felicite brought her in, and Madame Bovary undressed her to show off her limbs.	Когда приходили гости, Фелисите приносила ее, и г-жа Бовари раздевала девочку и показывала, какое у нее тельце.
She declared she adored children; this was her consolation, her joy, her passion, and she accompanied her caresses with lyrical outburst which would have reminded anyone but the Yonville people of Sachette in	Она всех уверяла, что обожает детей. Это ее утешение, ее радость, ее помешательство. Ласки сопровождались у нее изъявлениями восторга, которые всем, кроме ионвильцев, могли бы напомнить вретишницу из
"Notre Dame de Paris."	"Собора Парижской богоматери".
When Charles came home he found his slippers put to warm near the fire.	Когда Шарль приходил домой, ему всегда теперь грелись подле истопленного камина туфли.
His waistcoat now never wanted lining, nor his shirt buttons, and it was quite a pleasure to see in the cupboard the night-caps arranged in piles of the same height.	У всех его жилетов была теперь подкладка, на сорочках все до одной пуговицы были пришиты, ночные колпаки, ровными стопками разложенные в бельевом шкафу, радовали глаз.
She no longer grumbled as formerly at taking a turn in the garden; what he proposed was always done, although she did not understand the wishes to which she submitted without a murmur; and when Leon saw him by his fireside after dinner, his two hands on his stomach, his two feet on the fender, his two cheeks red with feeding, his eyes moist with happiness, the child crawling along the carpet, and this woman with the slender waist who came behind his arm-chair to kiss his forehead:	Когда супруги гуляли по саду, Эмма уже не хмурилась, как прежде; что бы Шарль ни предложил, она со всем соглашалась, всему подчинялась безропотно, не рассуждая. И когда Шарль, раскрасневшийся после сытного обеда, сидел у камелька, сложив руки на животе, поставив ноги на решетку, и глаза у него были масленые от испытываемого им блаженного состояния, когда девочка ползала по ковру, а эта женщина с гибким станом перевешивалась через спинку кресла и целовала мужа в лоб, Леон невольно думал:
"What madness!" he said to himself.	"Что за нелепость!
"And how to reach her!"	Ну как тут затронешь ее сердце?"
And thus she seemed so virtuous and inaccessible to him that he lost all hope, even the faintest.	Эмма казалась Леону столь добродетельной, столь неприступной, что у него уже не оставалось и проблеска надежды.
But by this renunciation he placed her on an extraordinary pinnacle.	Но, подавив в себе желания, он вознес ее на небывалую высоту.
To him she stood outside those fleshly attributes from which he had nothing to obtain, and in his heart she rose ever, and became farther removed from him after the magnificent manner of an apotheosis that is taking wing.	Чисто женские свойства отсутствовали в том образе, который он себе создал, - они уже не имели для него никакой цены. В его представлении она все больше и больше отрывалась от земли и, точно в апофеозе, с божественной легкостью уносилась в вышину.

It was one of those pure feelings that do not interfere with life, that are cultivated because they are rare, and whose loss would afflict more than their passion rejoices.	Он любил ее чистой любовью, - такая любовь не мешает заниматься делом, ее лелеют, потому что она не часто встречается в жизни, но радости этой любви перевешивает горе, которое она причиняет в конце.
Emma grew thinner, her cheeks paler, her face longer.	Эмма похудела, румянец на ее щеках поблек, лицо вытянулось.
With her black hair, her large eyes, her aquiline nose, her birdlike walk, and always silent now, did she not seem to be passing through life scarcely touching it, and to bear on her brow the vague impress of some divine destiny?	Казалось, эта всегда теперь молчаливая женщина, с летящей походкой, с черными волосами, большими глазами и прямым носом, идет по жизни, едва касаясь ее, и несет на своем челе неясную печать какого-то высокого жребия.
She was so sad and so calm, at once so gentle and so reserved, that near her one felt oneself seized by an icy charm, as we shudder in churches at the perfume of the flowers mingling with the cold of the marble.	Она была очень печальна и очень тиха, очень нежна и в то же время очень сдержанна, в ее обаянии было что-то леденящее, бросавшее в дрожь, - так вздрагивают в церкви от благоухания цветов, смешанного с холодом мрамора.
The others even did not escape from this seduction.	Никто не мог устоять против ее чар.
The chemist said-	Фармацевт говорил про нее:
"She is a woman of great parts, who wouldn't be misplaced in a sub-prefecture."	- Удивительно способная женщина, - ей бы в субпрефектуре служить.
The housewives admired her economy, the patients her politeness, the poor her charity.	Хозяйки восхищались ее расчетливостью, пациенты - учтивостью, беднота - сердечностью.
But she was eaten up with desires, with rage, with hate.	А между тем она была полна вожделений, яростных желаний и ненависти.
That dress with the narrow folds hid a distracted fear, of whose torment those chaste lips said nothing.	Под ее платьем с прямыми складками учащенно билось наболевшее сердце, но ее стыдливые уста не выдавали ее мук.
She was in love with Leon, and sought solitude that she might with the more ease delight in his image.	Эмма была влюблена в Леона, и она искала уединения, чтобы, рисуя себе его образ, насладиться им без помех.
The sight of his form troubled the voluptuousness of this mediation.	С его появлением кончалось блаженство созерцания.
Emma thrilled at the sound of his step; then in his presence the emotion subsided, and afterwards there remained to her only an immense astonishment that ended in sorrow.	Заслышав его шаги, Эмма вздрагивала, при встрече с ним ее волнение утихало и оставалось лишь состояние полнейшей ошеломленности, которую постепенно вытесняла грусть.
Leon did not know that when he left her in despair she rose after he had gone to see him in the street.	Когда Леон, в безнадежном отчаянии, уходил от нее, он не подозревал, что она сейчас же вставала и смотрела в окно, как он идет по улице.
She concerned herself about his comings and goings; she watched his face; she invented quite a history to find an excuse for going to his room.	Ее волновала его походка, она следила за сменой выражений на его лице; она придумывала целые истории только для того, чтобы под благовидным предлогом зайти к нему в комнату.
The chemist's wife seemed happy to her to sleep under the same roof, and her thoughts constantly centered upon this house, like the	Она завидовала счастью аптекарши, спавшей под одной кровлей с ним. Мысли ее вечно кружились над этим домом, точно голуби из

"Lion d'Or" pigeons, who came there to dip their red feet and white wings in its gutters.	"Золотого льва", которые слетались туда купать в сточной трубе свои розовые лапки и белые крылья.
But the more Emma recognised her love, the more she crushed it down, that it might not be evident, that she might make it less.	Но чем яснее становилось Эмме, что она любит, тем настойчивее пыталась она загнать свое чувство внутрь, чтобы оно ничем себя не обнаружило, чтобы уменьшить его силу.
She would have liked Leon to guess it, and she imagined chances, catastrophes that should facilitate this.	Она была бы рада, если б Леон догадался сам. Ей приходили в голову разные стечения обстоятельств, катастрофы, которые могли бы облегчить им сближение.
What restrained her was, no doubt, idleness and fear, and a sense of shame also.	Удерживали ее, конечно, душевная вялость, страх, а кроме того, стыд.
She thought she had repulsed him too much, that the time was past, that all was lost.	Ей казалось, что она его слишком резко оттолкнула, что теперь уже поздно, что все кончено.
Then, pride, and joy of being able to say to herself,	Но потом горделивая радость от сознания:
"I am virtuous," and to look at herself in the glass taking resigned poses, consoled her a little for the sacrifice she believed she was making.	"Я - честная женщина", радость - придав своему лицу выражение покорности, посмотреть на себя в зеркало, отчасти вознаграждала ее за принесенную, как ей казалось, жертву.
Then the lusts of the flesh, the longing for money, and the melancholy of passion all blended themselves into one suffering, and instead of turning her thoughts from it, she clave to it the more, urging herself to pain, and seeking everywhere occasion for it.	Веления плоти, жажда денег, томление страсти -все слилось у нее в одно мучительное чувство. Она уже не могла не думать о нем - мысль се беспрестанно к нему возвращалась; она бередила свою рану, всюду находила для этого повод.
She was irritated by an ill-served dish or by a half-open door; bewailed the velvets she had not, the happiness she had missed, her too exalted dreams, her narrow home.	Ее раздражали неаккуратно поданное блюдо, неплотно запертая дверь, она страдала, оттого что у нее нет бархата, оттого что она несчастна, от несбыточности своих мечтаний, оттого что дома у нее тесно.
What exasperated her was that Charles did not seem to notice her anguish.	Шарль, видимо, не догадывался о ее душевной пытке, и это приводило ее в бешенство.
His conviction that he was making her happy seemed to her an imbecile insult, and his sureness on this point ingratitude.	Он был убежден, что создал для нее счастливую жизнь, а ей эта его уверенность казалась обидной нелепостью, она расценивала ее как проявление черствости.
For whose sake, then was she virtuous?	Ради кого она была так благоразумна?
Was it not for him, the obstacle to all felicity, the cause of all misery, and, as it were, the sharp clasp of that complex strap that bucked her in on all sides.	Не он ли был ей вечной помехой на пути к счастью, ее злой долей, острым шпеньком на пряжке туго стягивавшего ее ремня?
On him alone, then, she concentrated all the various hatreds that resulted from her boredom, and every effort to diminish only augmented it; for this useless trouble was added to the other reasons for despair, and contributed still more to the separation between them.	В конце концов она на него одного перенесла ту ненависть, которая накапливалась у нее в душе от многообразных огорчений, и малейшая попытка смягчить это чувство только обостряла его, оттого что бесплодное усилие становилось лишней причиной для отчаяния и еще больше способствовало отчужденности.

Her own gentleness to herself made her rebel against him.	Собственная кротость возмущала ее.
Domestic mediocrity drove her to lewd fancies, marriage tenderness to adulterous desires.	Серость быта вызывала мечты о роскоши, ласки супруга - жажду измены.
She would have liked Charles to beat her, that she might have a better right to hate him, to revenge herself upon him.	Ей хотелось, чтобы Шарль побил ее, - тогда бы у нее было еще больше оснований ненавидеть его и мстить.
She was surprised sometimes at the atrocious conjectures that came into her thoughts, and she had to go on smiling, to hear repeated to her at all hours that she was happy, to pretend to be happy, to let it be believed.	Порой ее самое пугали те страшные мысли, что приходили ей на ум. А между тем надо было продолжать улыбаться, выслушивать рассуждения о том, как она счастлива, делать вид, что так оно и есть на самом деле, оставлять в этом заблуждении других!
Yet she had loathing of this hypocrisy.	Лицемерие это ей претило.
She was seized with the temptation to flee somewhere with Leon to try a new life; but at once a vague chasm full of darkness opened within her soul.	Ее одолевал соблазн бежать с Леоном - все равно куда, только как можно дальше, и там начать новую жизнь, но в душе у нее тотчас разверзалась мрачная бездна.
"Besides, he no longer loves me," she thought. "What is to become of me?	"Да он меня уже и не любит, - думалось ей. - Как же мне быть?
What help is to be hoped for, what consolation, what solace?"	От кого ждать помощи, участия, утешения?"
She was left broken, breathless, inert, sobbing in a low voice, with flowing tears.	Из глаз ее катились слезы; обессилевшая, разбитая, она ловила ртом воздух и тихо всхлипывала.
"Why don't you tell master?" the servant asked her when she came in during these crises.	- Почему ж вы барину не скажете? - видя, что с ней припадок, спрашивала служанка.
"It is the nerves," said Emma. "Do not speak to him of it; it would worry him."	- Это нервы, - отвечала Эмма. - Не говори ему, он только расстроится.
"Ah! yes," Felicite went on, "you are just like La Guerine, Pere Guerin's daughter, the fisherman at Pollet, that I used to know at Dieppe before I came to you.	- Ну да, - отзывалась Фелисите, - у вас то же самое, что у Герины, дочки дядюшки Герена, рыбака из Боле. Я с ней познакомилась в Дьеппе, еще до того, как поступила к вам.
She was so sad, so sad, to see her standing upright on the threshold of her house, she seemed to you like a winding-sheet spread out before the door.	Она всегда была такая грустная, такая грустная! Станет на пороге - ну прямо черное сукно, что вешают у входа в день похорон.
Her illness, it appears, was a kind of fog that she had in her head, and the doctors could not do anything, nor the priest either.	Это у нее, знать, такая болезнь была - что-то вроде тумана в голове, и никто ничего не мог поделать, ни доктора, ни священник.
When she was taken too bad she went off quite alone to the sea-shore, so that the customs officer, going his rounds, often found her lying flat on her face, crying on the shingle.	Когда уж очень лихо ей приходилось, она убегала к морю, и там ее часто видел при обходе таможенный досмотрщик: лежит ничком на гальке и плачет.
Then, after her marriage, it went off, they say."	Говорят, после свадьбы это у нее прошло.
"But with me," replied Emma, "it was after marriage that it began."	- А у меня это началось после свадьбы, - говорила Эмма.

Chapter Six	VI
One evening when the window was open, and she, sitting by it, had been watching Lestiboudois, the beadle, trimming the box, she suddenly heard the Angelus ringing.	Однажды вечером она сидела у открытого окна и смотрела, как причетник Лестибудуа подрезает кусты букса, но потом он вдруг исчез, и тотчас же зазвонил к вечерне колокол.
It was the beginning of April, when the primroses are in bloom, and a warm wind blows over the flower-beds newly turned, and the gardens, like women, seem to be getting ready for the summer fetes.	Это было в начале апреля, когда расцветают примулы, когда по разделанным грядкам кружится теплый ветер, а сады, словно женщины, наряжаются к летним праздникам.
Through the bars of the arbour and away beyond the river seen in the fields, meandering through the grass in wandering curves.	Сквозь переплет беседки и далеко кругом было видно, какие затейливые излучины выписывает в лугах река.
The evening vapours rose between the leafless poplars, touching their outlines with a violet tint, paler and more transparent than a subtle gauze caught athwart their branches.	Вечерний туман поднимался меж безлистых тополей, скрадывая их очертания лиловою дымкой, еще более нежной и прозрачной, чем тонкий флер, повисший на ветвях.
In the distance cattle moved about; neither their steps nor their lowing could be heard; and the bell, still ringing through the air, kept up its peaceful lamentation.	Вдали брело стадо, но не слышно было ни топота, ни мычанья, а колокол все звонил, в воздухе по-прежнему реяла его тихая жалоба.
With this repeated tinkling the thoughts of the young woman lost themselves in old memories of her youth and school-days.	Под этот мерный звон Эмма унеслась мыслью в давние воспоминания юности и пансиона.
She remembered the great candlesticks that rose above the vases full of flowers on the altar, and the tabernacle with its small columns.	Ей припомнились высокие светильники на престоле, возвышавшиеся над цветочными вазами и дарохранительницей с колонками.
She would have liked to be once more lost in the long line of white veils, marked off here and there by the stuff black hoods of the good sisters bending over their prie-Dieu.	Ей хотелось замешаться, как прежде, в длинный ряд белых косынок, кое-где оттенявшихся черными, стоявшими колом капюшонами инокинь, которые преклоняли колена на скамеечки.
At mass on Sundays, when she looked up, she saw the gentle face of the Virgin amid the blue smoke of the rising incense.	За воскресной литургией она поднимала глаза от молитвенника и меж сизых клубов ладана, возносившихся к куполу, видела кроткий лик Девы Марии.
Then she was moved; she felt herself weak and quite deserted, like the down of a bird whirled by the tempest, and it was unconsciously that she went towards the church, included to no matter what devotions, so that her soul was absorbed and all existence lost in it.	На душу Эммы снизошло умиление. Она вдруг почувствовала, что она слаба и беспомощна, как пушинка, которую кружит вихрь. И, не рассуждая, направилась к церкви, - она готова была дать любой обет, лишь бы на его исполнение ушли все ее душевные силы, лишь бы он поглотил ее всю без остатка.
On the Place she met Lestivoudois on his way back, for, in order not to shorten his day's labour, he preferred interrupting his work, then beginning it again, so that he rang the Angelus to suit his own convenience.	На площади ей встретился Лестибудуа, только что спустившийся с колокольни. Он звонил к вечерне между делом, когда ему было удобнее: оторвется от своих занятий, позвонит, потом опять за дела.

Besides, the ringing over a little earlier warned the lads of catechism hour.	Кроме того, преждевременным благовестом он созывал мальчиков на урок катехизиса.
Already a few who had arrived were playing marbles on the stones of the cemetery.	Некоторые из них уже играли на могильных плитах в шары.
Others, astride the wall, swung their legs, kicking with their clogs the large nettles growing between the little enclosure and the newest graves.	Другие сидели верхом на ограде и болтали ногами, сбивая верхушки высокой крапивы, разросшейся между крайними могилами и низенькой каменной стенкой.
This was the only green spot. All the rest was but stones, always covered with a fine powder, despite the vestry-broom.	Это был единственный зеленый уголок на всем кладбище; дальше шел сплошной камень, несмотря на метлу сторожа вечно покрытый мелкою пылью.
The children in list shoes ran about there as if it were an enclosure made for them. The shouts of their voices could be heard through the humming of the bell.	Мальчишки в матерчатых туфлях бегали по кладбищу, как будто это был настланный для них паркет, их крики покрывали гудение колокола.
This grew less and less with the swinging of the great rope that, hanging from the top of the belfry, dragged its end on the ground.	Звон ослабевал вместе с качаньем толстой веревки, конец которой, спускаясь с колокольни, волочился по земле.
Swallows flitted to and fro uttering little cries, cut the air with the edge of their wings, and swiftly returned to their yellow nests under the tiles of the coping.	Рассекая воздух своим режущим лётом, с визгом проносились ласточки и мгновенно исчезали в гнездах, желтевших под черепицей карниза.
At the end of the church a lamp was burning, the wick of a night-light in a glass hung up.	В глубине церкви горела лампада, попросту говоря - фитиль от ночника в подвешенной плошке.
Its light from a distance looked like a white stain trembling in the oil.	Издали свет ее можно было принять за мутное пятно, мерцающее поверх масла.
A long ray of the sun fell across the nave and seemed to darken the lower sides and the corners.	Длинный луч солнца тянулся через весь корабль, и от этого все углы и боковые приделы казались еще сумрачнее.
"Where is the cure?" asked Madame Bovary of one of the lads, who was amusing himself by shaking a swivel in a hole too large for it.	-Где священник?- обратилась г-жа Бовари к мальчугану, который от нечего делать вертел расхлябанный турникет.
"He is just coming," he answered.	- Сейчас придет, - ответил мальчуган.
And in fact the door of the presbytery grated; Abbe Bournisien appeared; the children, pell-mell, fled into the church.	В самом деле, дверь в доме священника скрипнула, и на пороге появился аббат Бурнизьен; мальчишки гурьбой кинулись в церковь.
"These young scamps!" murmured the priest, "always the same!"	- Вот безобразники! - пробормотал священник. -Одно баловство на уме!
Then, picking up a catechism all in rags that he had struck with is foot,	Наступив на растрепанный катехизис, он нагнулся и поднял его.
"They respect nothing!"	- Ничего для них нет святого!
But as soon as he caught sight of Madame Bovary,	Но тут он увидел г-жу Бовари.
"Excuse me," he said; "I did not recognise you."	- Извините, - сказал он, - я вас не узнал.

He thrust the catechism into his pocket, and stopped short, balancing the heavy vestry key between his two fingers.	Он сунул катехизис в карман и, все еще раскачивая двумя пальцами тяжелый ключ от ризницы, остановился.
The light of the setting sun that fell full upon his face paled the lasting of his cassock, shiny at the elbows, unravelled at the hem.	Заходящее солнце било ему прямо в глаза, и в его свете лоснившаяся на локтях ластиковая сутана с обтрепанным подолом казалась менее темной.
Grease and tobacco stains followed along his broad chest the lines of the buttons, and grew more numerous the farther they were from his neckcloth, in which the massive folds of his red chin rested; this was dotted with yellow spots, that disappeared beneath the coarse hair of his greyish beard.	Широкую грудь вдоль ряда пуговок усеяли следы жира и табака; особенно много их было внизу, где от них не защищал нагрудник, на который свисали складки красной кожи, испещренной желтыми пятнами, прятавшимися в щетине седеющей бороды.
He had just dined and was breathing noisily.	Священник громко сопел - он только что пообедал.
"How are you?" he added.	- Как вы себя чувствуете? - спросил он.
"Not well," replied Emma; "I am ill."	- Плохо, - ответила Эмма. - Я страдаю.
"Well, and so am I," answered the priest. "These first warm days weaken one most remarkably, don't they?	- Вот и я тоже! - подхватил священнослужитель. -Первые дни жары невероятно расслабляют, правда?
But, after all, we are born to suffer, as St. Paul says.	Ну да ничего не поделаешь! Мы рождены для того, чтобы страдать, - так нас учит апостол Павел.
But what does Monsieur Bovary think of it?"	А как смотрит на ваше самочувствие господин Бовари?
"He!" she said with a gesture of contempt.	- Никак! - презрительно поведя плечами, ответила Эмма.
"What!" replied the good fellow, quite astonished, "doesn't he prescribe something for you?"	- Да неужели? - в полном изумлении воскликнул простодушный священник. - Он вам ничего не прописывает?
"Ah!" said Emma, "it is no earthly remedy I need."	- Ах, я в его лекарствах не нуждаюсь! - молвила Эмма.
But the cure from time to time looked into the church, where the kneeling boys were shouldering one another, and tumbling over like packs of cards.	Священник между тем все поглядывал, что делают в церкви мальчишки, а мальчишки, стоя на коленях, толкали друг друга плечом и потом вдруг падали, как карточные домики.
"I should like to know-" she went on.	- Мне важно знать... - снова заговорила Эмма.
"You look out, Riboudet," cried the priest in an angry voice; "I'll warm your ears, you imp!" Then turning to Emma, "He's Boudet the carpenter's son; his parents are well off, and let him do just as he pleases.	-Погоди, погоди, Наблудэ! Я тебе уши нарву, сорванец! - сердито крикнул священник и обратился к Эмме: - Это сын плотника Будэ. Родители у него зажиточные, вот они его и балуют.
Yet he could learn quickly if he would, for he is very sharp.	А так малый способный, был бы хорошим учеником, если б не лень.
And so sometimes for a joke I call him Riboudet (like the road one takes to go to Maromme) and I even say 'Mon Riboudet.'	Я иногда в шутку называю его Наблудэ.

Ha! Ha!	Ха-ха-ха!
' Mont Riboudet.'	Вечно он что-нибудь наблудит, напроказит...
The other day I repeated that just to Monsignor, and he laughed at it; he condescended to laugh at it.	Недавно я рассказал про это владыке, так он посмеялся... изволил смеяться...
And how is Monsieur Bovary?"	Ну, а как господин Бовари поживает?
She seemed not to hear him.	Эмма, видимо, не слушала его.
And he went on- "Always very busy, no doubt; for he and I are certainly the busiest people in the parish.	- Наверно, как всегда, в трудах! - продолжал священник. - Мы ведь с ним самые занятые люди во всем приходе.
But he is doctor of the body," he added with a thick laugh, "and I of the soul."	Но только он врачует тело, а я - душу! - с раскатистым смехом добавил он.
She fixed her pleading eyes upon the priest.	Эмма подняла на него умоляющий взор.
"Yes," she said, "you solace all sorrows."	-Да...- сказала она.- Вы утешаете во всех скорбях.
"Ah! don't talk to me of it, Madame Bovary.	- Ах, и не говорите, госпожа Бовари!
This morning I had to go to Bas-Diauville for a cow that was ill; they thought it was under a spell.	Не далее как сегодня утром мне пришлось идти в Ба-Дьовиль из-за коровы: ее раздуло, а они думают, что это от порчи.
All their cows, I don't know how it is-But pardon me!	Нынче с этими коровами прямо беда... Виноват! Одну минутку!
Longuemarre and Boudet!	Лонгмар и Будэ!
Bless me! Will you leave off?"	Да перестанете вы или нет, балбесы вы этакие?
And with a bound he ran into the church.	Священник устремился в церковь.
The boys were just then clustering round the large desk, climbing over the precentor's footstool, opening the missal; and others on tiptoe were just about to venture into the confessional.	Ребята в это время толклись вокруг высокого аналоя, влезали на скамеечку псаломщика, открывали служебник; другие крадучись уже подбирались к исповедальне.
But the priest suddenly distributed a shower of cuffs among them.	Неожиданно на них посыпался град оплеух.
Seizing them by the collars of their coats, he lifted them from the ground, and deposited them on their knees on the stones of the choir, firmly, as if he meant planting them there.	Священнослужитель хватал их за шиворот, отрывал от пола, а потом с такой силой ставил на колени, точно хотел вбить в камень амвона.
"Yes," said he, when he returned to Emma, unfolding his large cotton handkerchief, one corner of which he put between his teeth, "farmers are much to be pitied."	- Да, так вот, - вернувшись к Эмме, сказал он и, зажав в зубах уголок большого ситцевого носового платка, принялся развертывать его. -Крестьянам тяжело живется.
"Others, too," she replied.	- Не только одним крестьянам, - возразила Эмма.
"Assuredly.	- Совершенно справедливо!.
Town-labourers, for example."	Взять хотя бы рабочих в городах.
"It is not they-"	- Да нет...
"Pardon!	- Простите, мне эта среда знакома!

I've there known poor mothers of families, virtuous women, I assure you, real saints, who wanted even bread."	И я знаю случаи, когда у несчастных матерей, добродетельных, ну просто святых женщин, не было подчас куска хлеба.
"But those," replied Emma, and the corners of her mouth twitched as she spoke, "those, Monsieur le Cure, who have bread and have no-"	- Но те, ваше преподобие, - возразила Эмма, и углы губ у нее дрогнули, - те, у кого есть хлеб, но нет...
"Fire in the winter," said the priest.	- Дров на зиму? - подсказал священник.
"Oh, what does that matter?"	- Это не беда!
"What! What does it matter?	-То есть как не беда?
It seems to me that when one has firing and food-for, after all-"	По-моему, если человек живет в тепле, в сытости... ведь в конце-то концов...
"My God! my God!" she sighed.	- Боже мой! Боже мой! - вздыхала Эмма.
"It is indigestion, no doubt? You must get home, Madame Bovary; drink a little tea, that will strengthen you, or else a glass of fresh water with a little moist sugar."	- Вы неважно себя чувствуете? - подойдя к пей вплотную, с обеспокоенным видом спросил священник. - Наверно, желудок но в порядке? Идите-ка домой, госпожа Бовари, выпейте чайку для бодрости или же холодной воды с сахаром.
"Why?"	- Зачем?
And she looked like one awaking from a dream.	Эмма словно только сейчас проснулась.
"Well, you see, you were putting your hand to your forehead.	- Вы держитесь за голову.
I thought you felt faint."	Я и подумал, что вам нехорошо.
Then, bethinking himself, "But you were asking me something?	Ах да, - спохватился священник, - вы хотели меня о чем-то спросить.
What was it?	Что такое?
I really don't remember."	Я понятия не имею.
"I?	- Спросить?
Nothing! nothing!" repeated Emma.	Нет, ничего... ничего... - повторяла Эмма.
And the glance she cast round her slowly fell upon the old man in the cassock.	И ее блуждающий взгляд задержался на старике в сутане.
They looked at one another face to face without speaking.	Оба молча смотрели друг на друга в упор.
"Then, Madame Bovary," he said at last, "excuse me, but duty first, you know; I must look after my good-for-nothings.	- В таком случае, госпожа Бовари, извините, -сказал наконец священник, - долг, знаете ли, прежде всего. Мне пора заняться с моими шалопаями.
The first communion will soon be upon us, and I fear we shall be behind after all.	Скоро день их первого причастия. Боюсь, как бы они меня не подвели!
So after Ascension Day I keep them recta an extra hour every Wednesday.	Поэтому с самого Вознесения я регулярно каждую среду задерживаю их на час.
Poor children!	Ох, уж эти дети, дети!

One cannot lead them too soon into the path of the Lord, as, moreover, he has himself recommended us to do by the mouth of his Divine Son.	Надо как можно скорее направить их на путь спасения, как то заповедал нам сам господь устами божественного своего сына...
Good health to you, madame; my respects to your husband."	Будьте здоровы, сударыня! Кланяйтесь, пожалуйста, вашему супругу!
And he went into the church making a genuflexion as soon as he reached the door.	И, преклонив у входа колена, он вошел в церковь.
Emma saw him disappear between the double row of forms, walking with a heavy tread, his head a little bent over his shoulder, and with his two hands half-open behind him.	Эмма смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду: растопырив руки, склонив голову чуть-чуть набок, он тяжело ступал между двумя рядами скамеек.
Then she turned on her heel all of one piece, like a statue on a pivot, and went homewards.	Затем она повернулась, точно статуя на оси, и пошла домой.
But the loud voice of the priest, the clear voices of the boys still reached her ears, and went on behind her.	Но еще долго преследовал ее зычный голос священника и звонкие голоса мальчишек:
"Are you a Christian?"	-Ты христианин?
"Yes, I am a Christian."	- Да, я христианин.
"What is a Christian?"	- Кто есть христианин?
"He who, being baptized-baptized-baptized-"	- Христианин есть тот, кто принял таинство крещения... крещения... крещения...
She went up the steps of the staircase holding on to the banisters, and when she was in her room threw herself into an arm-chair.	Держась за перила, Эмма поднялась на крыльцо и, как только вошла к себе в комнату, опустилась в кресло.
The whitish light of the window-panes fell with soft undulations.	В окна струился мягкий белесоватый свет.
The furniture in its place seemed to have become more immobile, and to lose itself in the shadow as in an ocean of darkness.	Все предметы стояли на своих местах и казались неподвижней обычного, - они словно тонули в океане сумерек.
The fire was out, the clock went on ticking, and Emma vaguely marvelled at this calm of all things while within herself was such tumult.	Камин погас, маятник стучал себе и стучал, и Эмма бессознательно подивилась, как это вещи могут быть спокойны, когда в душе у нее так смутно.
But little Berthe was there, between the window and the work-table, tottering on her knitted shoes, and trying to come to her mother to catch hold of the ends of her apron-strings.	Между окном и рабочим столиком ковыляла в вязаных башмачках маленькая Берта; она пыталась подойти к матери и уцепиться за завязки ее передника.
"Leave me alone," said the latter, putting her from her with her hand.	- Отстань! - отведя ее руки, сказала Эмма.
The little girl soon came up closer against her knees, and leaning on them with her arms, she looked up with her large blue eyes, while a small thread of pure saliva dribbled from her lips on to the silk apron.	Немного погодя девочка еще ближе подошла к ее коленям. Упершись в них ручонками, она подняла на мать большие голубые глаза; изо рта у нее на шелковый передник Эммы стекала прозрачная струйка слюны.
"Leave me alone," repeated the young woman quite irritably.	- Отстань! - в сердцах повторила мать.

Her face frightened the child, who began to scream.	Выражение ее лица испугало девочку, и она расплакалась.
"Will you leave me alone?" she said, pushing her with her elbow.	- Да отстанешь ты от меня наконец? - толкнув ее локтем, крикнула Эмма.
Berthe fell at the foot of the drawers against the brass handle, cutting her cheek, which began to bleed, against it.	Берта упала около самого комода и ударилась о медное украшение; она разрезала себе щеку, показалась кровь.
Madame Bovary sprang to lift her up, broke the bell-rope, called for the servant with all her might, and she was just going to curse herself when Charles appeared.	Г-жа Бовари бросилась поднимать ее, позвонила так, что чуть не оборвала шнурок, истошным голосом стала звать служанку, проклинала себя, но тут вдруг появился Шарль.
It was the dinner-hour; he had come home.	Он пришел домой обедать.
"Look, dear!" said Emma, in a calm voice, "the little one fell down while she was playing, and has hurt herself."	- Посмотри, дружок, - спокойно заговорила Эмма, - девочка упала и поранила себе щечку.
Charles reassured her; the case was not a serious one, and he went for some sticking plaster.	Шарль уверил жену, что ничего опасного нет, и побежал за пластырем.
Madame Bovary did not go downstairs to the dining-room; she wished to remain alone to look after the child.	Госпожа Бовари не вышла в столовую, - ей хотелось остаться здесь и поухаживать за ребенком.
Then watching her sleep, the little anxiety she felt gradually wore off, and she seemed very stupid to herself, and very good to have been so worried just now at so little.	Она смотрела на уснувшую Берту, последние остатки ее тревоги мало-помалу рассеивались, и в конце концов Эмма решила, что она очень глупа и очень добра, иначе она бы не стала расстраиваться по пустякам.
Berthe, in fact, no longer sobbed.	В самом деле, Берта уже не всхлипывала.
Her breathing now imperceptibly raised the cotton covering.	Бумажное одеяльце чуть заметно шевелилось теперь от ее дыхания.
Big tears lay in the corner of the half-closed eyelids, through whose lashes one could see two pale sunken pupils; the plaster stuck on her cheek drew the skin obliquely.	В углах полузакрытых ввалившихся глаз стояли крупные слезы; меж ресниц видны были матовые белки; липкий пластырь натягивал кожу поперек щеки.
"It is very strange," thought Emma, "how ugly this child is!"	"На редкость некрасивый ребенок!" - думала Эмма.
When at eleven o'clock Charles came back from the chemist's shop, whither he had gone after dinner to return the remainder of the sticking-plaster, he found his wife standing by the cradle.	Вернувшись из аптеки в одиннадцать часов вечера (он пошел туда после обеда отдать остаток пластыря), Шарль застал жену подле детской кроватки.
"I assure you it's nothing." he said, kissing her on the forehead. "Don't worry, my poor darling; you will make yourself ill."	- Уверяю тебя, что все пройдет! - сказал он, целуя ее в лоб. - Не мучь ты себя, бедняжечка, а то сама заболеешь!
He had stayed a long time at the chemist's.	В тот вечер он засиделся у аптекаря.
Although he had not seemed much moved, Homais, nevertheless, had exerted himself to buoy him up, to "keep up his spirits."	Хотя он и не имел особенно расстроенного вида, все же г-н Оме старался ободрить его, "поднять его дух".

Then they had talked of the various dangers that threaten childhood, of the carelessness of servants.	Разговор зашел о различных опасностях, грозящих детям, о легкомыслии прислуги.
Madame Homais knew something of it, having still upon her chest the marks left by a basin full of soup that a cook had formerly dropped on her pinafore, and her good parents took no end of trouble for her.	Г-жа Оме знала это по опыту - на груди у нее так и остались следы от горящих углей, давным-давно упавших ей за фартук с совка, который держала кухарка. Вот почему нежные родители г-н и г-жа Оме были особенно осторожны.
The knives were not sharpened, nor the floors waxed; there were iron gratings to the windows and strong bars across the fireplace; the little Homais, in spite of their spirit, could not stir without someone watching them; at the slightest cold their father stuffed them with pectorals; and until they were turned four they all, without pity, had to wear wadded head-protectors.	Ножи у них в доме никогда не точились, полы не натирались. Окна были забраны железной решеткой, камины ограждены решеточками из толстых прутьев. Дети Оме пользовались самостоятельностью, и тем не менее за каждым их шагом зорко следили; при малейшей простуде отец поил их микстурами от кашля, лет до пяти их заставляли носить стеганые шапочки.
This, it is true, was a fancy of Madame Homais'; her husband was inwardly afflicted at it. Fearing the possible consequences of such compression to the intellectual organs. He even went so far as to say to her,	Правда, это была уже мания г-жи Оме: супруг ее в глубине души был недоволен, - он боялся, как бы давление шапочек на мозг не повлияло на умственные способности; иной раз он даже не выдерживал и говорил:
"Do you want to make Caribs or Botocudos of them?"	- Ты что же это, хочешь сделать из них караибов или ботокудов?
Charles, however, had several times tried to interrupt the conversation.	Шарль между тем неоднократно пытался прервать беседу.
"I should like to speak to you," he had whispered in the clerk's ear, who went upstairs in front of him.	- Мне надо с вами поговорить, - шепнул он при выходе Леону, который стал было подниматься к себе.
"Can he suspect anything?" Leon asked himself.	"Неужели он что-то заподозрил?" - подумал тот.
His heart beat, and he racked his brain with surmises.	Сердце у него сильно билось, он терялся в догадках.
At last, Charles, having shut the door, asked him to see himself what would be the price at Rouen of a fine daguerreotypes. It was a sentimental surprise he intended for his wife, a delicate attention-his portrait in a frock-coat.	Затворив за собой дверь, Шарль обратился к нему с просьбой разузнать в Руане, сколько может стоить хороший дагерротип; он хочет сделать жене трогательный сюрприз в знак особого внимания - сняться в черном фраке и преподнести ей свой портрет.
But he wanted first to know "how much it would be."	Но только прежде надо бы "прицениться".
The inquiries would not put Monsieur Leon out, since he went to town almost every week.	Шарль, однако, надеется, что это поручение не затруднит г-на Леона, - все равно он почти каждую неделю ездит в город.
Why?	Зачем?
Monsieur Homais suspected some "young man's affair" at the bottom of it, an intrigue.	Оме подозревал тут "проказы ветреной молодости", какую-нибудь интрижку.
But he was mistaken. Leon was after no love-making.	Но он ошибался: никаких любовных похождений у Леона не было.

He was sadder than ever, as Madame Lefrancois saw from the amount of food he left on his plate.	Никогда еще он так не грустил. Г-жа Лефрансуа судила об этом по тому, как много еды оставалось у него теперь на тарелках.
To find out more about it she questioned the tax-collector. Binet answered roughly that he "wasn't paid by the police."	Чтобы дознаться, в чем тут дело, она обратилась за разъяснениями к податному инспектору; Бине сухо ответил ей, что он "в полиции не служит".
All the same, his companion seemed very strange to him, for Leon often threw himself back in his chair, and stretching out his arms, complained vaguely of life.	Впрочем, и на Бине его сотрапезник производил весьма странное впечатление, - Леон часто откидывался на спинку стула и, разводя руками, в туманных выражениях жаловался на жизнь.
"It's because you don't take enough recreation," said the collector.	- Вам надо развлекаться, - говорил податной инспектор.
"What recreation?"	- Как развлекаться?
"If I were you I'd have a lathe."	- Я бы на вашем месте завел токарный станок!
"But I don't know how to turn," answered the clerk.	-Я же не умею точить!
"Ah! that's true," said the other, rubbing his chin with an air of mingled contempt and satisfaction.	- Да, это правда! - презрительно и самодовольно поглаживая подбородок, соглашался Бине.
Leon was weary of loving without any result; moreover he was beginning to feel that depression caused by the repetition of the same kind of life, when no interest inspires and no hope sustains it.	Безответная любовь истомила Леона; к душевной усталости примешалось еще уныние, порожденное однообразием бесцельного, беспросветного существования.
He was so bored with Yonville and its inhabitants, that the sight of certain persons, of certain houses, irritated him beyond endurance; and the chemist, good fellow though he was, was becoming absolutely unbearable to him.	Ему до того опостылели Ионвиль и его обитатели, что он уже видеть не мог некоторых знакомых, некоторые дома. Фармацевта, несмотря на все его добродушие, он буквально не выносил.
Yet the prospect of a new condition of life frightened as much as it seduced him.	А между тем перемена обстановки не только прельщала, но и пугала его.
This apprehension soon changed into impatience, and then Paris from afar sounded its fanfare of masked balls with the laugh of grisettes.	Впрочем, боязнь скоро уступила место нетерпению; Париж издалека манил его к себе музыкой на балах-маскарадах и смехом гризеток.
As he was to finish reading there, why not set out at once?	Ведь ему все равно необходимо закончить юридическое образование, - так что же он не едет?
What prevented him?	Кто ему мешает?
And he began making home-preparations; he arranged his occupations beforehand.	И он стал мысленно готовиться к отъезду. Он заблаговременно обдумал план занятий.
He furnished in his head an apartment.	Решил, как именно обставить свою комнату.
He would lead an artist's life there!	Он будет вести артистический образ жизни!
He would take lessons on the guitar!	Будет учиться играть на гитаре!
He would have a dressing-gown, a Basque cap, blue velvet slippers!	Заведет халат, баскский берет, голубые бархатные туфли!
He even already was admiring two crossed foils over his chimney-piece, with a death's head on the guitar above them.	Он представлял себе, как он повесит над камином две скрещенные рапиры, а над рапирами - гитару и череп.

The difficulty was the consent of his mother; nothing, however, seemed more reasonable.	Главная трудность заключалась в том, чтобы получить согласие матери; в сущности же, это был в высшей степени благоразумный шаг.
Even his employer advised him to go to some other chambers where he could advance more rapidly.	Даже сам патрон советовал ему перейти в другую контору, где он мог бы найти себе более широкое поле деятельности.
Taking a middle course, then, Leon looked for some place as second clerk at Rouen; found none, and at last wrote his mother a long letter full of details, in which he set forth the reasons for going to live at Paris immediately.	Леон принял сначала компромиссное решение, стал искать место младшего помощника нотариуса в Руане, но не нашел и только после этого написал матери длинное письмо, подробно изложив причины, по которым ему необходимо было немедленно переехать в Париж.
She consented.	Мать согласилась.
He did not hurry.	Леон не спешил.
Every day for a month Hivert carried boxes, valises, parcels for him from Yonville to Rouen and from Rouen to Yonville; and when Leon had packed up his wardrobe, had his three arm-chairs restuffed, bought a stock of neckties, in a word, had made more preparations than for a voyage around the world, he put it off from week to week, until he received a second letter from his mother urging him to leave, since he wanted to pass his examination before the vacation.	В течение месяца Ивер каждый день возил ему из Ионвиля в Руан, из Руана в Ионвиль сундуки, чемоданы, тюки, но, пополнив свой гардероб, перебив свои три кресла, накупив уйму кашне, словом, приготовившись так, как не готовятся и к кругосветному путешествию, он потом стал откладывать отъезд с недели на неделю - до тех пор, пока не пришло второе письмо от матери, в котором она торопила его, ссылаясь на то, что сам же он хотел сдать экзамены до каникул.
When the moment for the farewells had come, Madame Homais wept, Justin sobbed; Homais, as a man of nerve, concealed his emotion; he wished to carry his friend's overcoat himself as far as the gate of the notary, who was taking Leon to Rouen in his carriage.	Когда настал час разлуки, г-жа Оме заплакала, Жюстен зарыдал; один лишь г-н Оме, будучи человеком мужественным, сдержался, - он только изъявил желание донести пальто своего друга до калитки нотариуса, который вызвался отвезти Леона в Руан в своем экипаже.
The latter had just time to bid farewell to Monsieur Bovary.	Времени у Леона оставалось в обрез, только чтобы успеть проститься с г-ном Бовари.
When he reached the head of the stairs, he stopped, he was so out of breath.	Взбежав по лестнице, он так запыхался, что принужден был остановиться.
As he came in, Madame Bovary arose hurriedly.	Как только он вошел, г-жа Бовари встала.
"It is I again!" said Leon.	- Это опять я! - сказал Леон.
"I was sure of it!"	- Я так и знала!
She bit her lips, and a rush of blood flowing under her skin made her red from the roots of her hair to the top of her collar.	Эмма кусала себе губы; кровь прилила у нее к лицу, и она вся порозовела - от корней волос до самого воротничка.
She remained standing, leaning with her shoulder against the wainscot.	Она продолжала стоять, прислонившись плечом к стене.
"The doctor is not here?" he went on.	- Вашего супруга нет дома? - спросил Леон.
"He is out." She repeated, "He is out."	- Нет. - И еще раз повторила: - Нет.
Then there was silence.	Наступило молчание.

They looked at one another and their thoughts, confounded in the same agony, clung close together like two throbbing breasts.	Они смотрели друг на друга, и мысли их, проникнутые одним и тем же тоскливым чувством, сближались, как два трепещущих сердца.
"I should like to kiss Berthe," said Leon.	- Мне хочется поцеловать Берту, - сказал Леон.
Emma went down a few steps and called Felicite.	Эмма спустилась на несколько ступенек и позвала Фелисите.
He threw one long look around him that took in the walls, the decorations, the fireplace, as if to penetrate everything, carry away everything.	Леон пробежал глазами по стенам, по этажеркам, по камину, точно хотел проникнуть всюду, все унести с собой.
But she returned, and the servant brought Berthe, who was swinging a windmill roof downwards at the end of a string.	Но Эмма вернулась, а служанка привела Берту, -девочка дергала веревку, к которой была вверх ногами привязана игрушечная ветряная мельница.
Leon kissed her several times on the neck.	Леон несколько раз поцеловал Берту в шейку.
"Good-bye, poor child! good-bye, dear little one! good-bye!"	- Прощай, милое дитя! Прощай, дорогая крошка, прощай!
And he gave her back to her mother.	И отдал ее матери.
"Take her away," she said.	- Уведите ее, - сказала Эмма.
They remained alone-Madame Bovary, her back turned, her face pressed against a window-pane; Leon held his cap in his hand, knocking it softly against his thigh.	Они остались одни. Госпожа Бовари повернулась к Леону спиной и прижалась лицом к оконному стеклу; Леон тихонько похлопывал фуражкой по ноге.
"It is going to rain," said Emma.	- Будет дождь, - молвила Эмма.
"I have a cloak," he answered.	- У меня плащ, - сказал Леон.
"Ah!"	-А!
She turned around, her chin lowered, her forehead bent forward. The light fell on it as on a piece of marble, to the curve of the eyebrows, without one's being able to guess what Emma was seeing on the horizon or what she was thinking within herself.	Она снова повернулась к нему; голова у нее была опущена, свет скользил по ее лбу, как по мрамору, до самых надбровных дуг, и никто бы не мог сейчас догадаться, чтовысматривает она на горизонте, чтотворится у нее в душе.
"Well, good-bye," he sighed.	- Ну, прощайте! - вздохнул Леон.
She raised her head with a quick movement.	Она резким движением подняла голову:
"Yes, good-bye-go!"	- Да, прощайте... Пора!
They advanced towards each other; he held out his hand; she hesitated.	Они двинулись друг к другу; он протянул руку, она заколебалась.
"In the English fashion, then," she said, giving her own hand wholly to him, and forcing a laugh.	- Давайте по-английски, - сказала она и, силясь улыбнуться, подняла руку.
Leon felt it between his fingers, and the very essence of all his being seemed to pass down into that moist palm.	Пальцы Леона коснулись ее, и в эту минуту у него было такое чувство, точно все его существо проникает сквозь ее влажную кожу.
Then he opened his hand; their eyes met again, and he disappeared.	Потом он разжал ладонь; их взгляды встретились снова, и он удалился.

When he reached the market-place, he stopped and hid behind a pillar to look for the last time at this white house with the four green blinds.	Дойдя до крытого рынка, он спрятался за столб, чтобы в последний раз поглядеть на белый дом с четырьмя зелеными жалюзи.
He thought he saw a shadow behind the window in the room; but the curtain, sliding along the pole as though no one were touching it, slowly opened its long oblique folds that spread out with a single movement, and thus hung straight and motionless as a plaster wall.	Ему показалось, что за окном, в комнате, мелькнула тень. Но тут вдруг занавеска как бы сама отцепилась и, медленно шевельнув своими длинными косыми складками, отчего они сразу разгладились, распрямилась и осталась неподвижной, точно каменная стена.
Leon set off running.	Леон бросился бежать.
From afar he saw his employer's gig in the road, and by it a man in a coarse apron holding the horse.	Он издали увидел на дороге кабриолет патрона; какой-то человек в холщовом фартуке держал лошадь под уздцы.
Homais and Monsieur Guillaumin were talking.	Г-н Гильомен разговаривал с Оме.
They were waiting for him.	Леона ждали.
"Embrace me," said the druggist with tears in his eyes. "Here is your coat, my good friend.	- Давайте обнимемся, - со слезами на глазах сказал аптекарь. - Вот ваше пальто, дорогой друг.
Mind the cold; take care of yourself; look after yourself."	Смотрите не простудитесь! Следите за собой! Берегите себя!
"Come, Leon, jump in," said the notary.	- Ну, Леон, садитесь! - сказал нотариус.
Homais bent over the splash-board, and in a voice broken by sobs uttered these three sad words-	Оме перегнулся через крыло экипажа и сдавленным от рыдании голосом проронил печальные слова:
"A pleasant journey!"	- Счастливый путь!
"Good-night," said Monsieur Guillaumin. "Give him his head."	- Будьте здоровы! - сказал г-н Гильомен. - Пошел!
They set out, and Homais went back.	Они уехали. Оме повернул обратно. * * *
Madame Bovary had opened her window overlooking the garden and watched the clouds.	Госпожа Бовари открыла окно в сад и стала смотреть на тучи.
They gathered around the sunset on the side of Rouen and then swiftly rolled back their black columns, behind which the great rays of the sun looked out like the golden arrows of a suspended trophy, while the rest of the empty heavens was white as porcelain.	Скопляясь на западе, в стороне Руана, они быстро развертывали свои черные свитки, длинные лучи солнца пронзали их, точно золотые стрелы висящего трофея, а чистая часть неба отливала фарфоровой белизной.
But a gust of wind bowed the poplars, and suddenly the rain fell; it pattered against the green leaves.	Внезапно налетевший ветер пригнул тополя, и полил дождь; капли его зашуршали по зеленой листве.
Then the sun reappeared, the hens clucked, sparrows shook their wings in the damp thickets, and the pools of water on the gravel as they flowed away carried off the pink flowers of an acacia.	Потом опять выглянуло солнце, запели петухи, захлопали крылышками в мокрых кустах воробьи, по песку побежали ручейки, унося с собой розовые лепестки акации.
"Ah! how far off he must be already!" she thought.	"Он уж теперь, наверно, далёко!" - подумала Эмма.
Monsieur Homais, as usual, came at half-past six during dinner.	В половине седьмого, во время обеда, пришел, как всегда, г-н Оме.

"Well," said he, "so we've sent off our young friend!"	- Что ж, проводили мы нашего юношу? -заговорил он, присаживаясь.
"So it seems," replied the doctor. Then turning on his chair; "Any news at home?"	- Как будто бы так! - отозвался лекарь и, обернувшись к г-ну Оме, спросил: - А у вас что новенького?
"Nothing much.	- Ничего особенного.
Only my wife was a little moved this afternoon.	Вот только жена моя сегодня расстроилась.
You know women-a nothing upsets them, especially my wife.	Ох, уж эти женщины: любой пустяк может их взволновать. А про мою жену и говорить нечего!
And we should be wrong to object to that, since their nervous organization is much more malleable than ours."	Тут уж ничего не поделаешь - нервная система у женщин гораздо чувствительнее нашей.
"Poor Leon!" said Charles. "How will he live at Paris?	- Бедный Леон! - заговорил Шарль. - Каково-то ему будет в Париже?..
Will he get used to it?"	Приживется ли он там?
Madame Bovary sighed.	Госпожа Бовари вздохнула.
"Get along!" said the chemist, smacking his lips. "The outings at restaurants, the masked balls, the champagne-all that'll be jolly enough, I assure you."	- Полноте! - сказал фармацевт и прищелкнул языком. - Пирушки у рестораторов! Маскарады! Шампанское! Все пойдет как по маслу, можете мне поверить!
"I don't think he'll go wrong," objected Bovary.	- Я не думаю, что он собьется с пути, - возразил Шарль.
"Nor do I," said Monsieur Homais quickly; "although he'll have to do like the rest for fear of passing for a Jesuit.	-Я тоже! - живо отозвался г-н Оме. - Но ему нельзя будет отставать от других, иначе он прослывет ханжой.
And you don't know what a life those dogs lead in the Latin quarter with actresses.	А вы не представляете себе, что вытворяют эти повесы в Латинском квартале со своими актрисами!
Besides, students are thought a great deal of in Paris.	Впрочем, к студентам в Париже относятся превосходно.
Provided they have a few accomplishments, they are received in the best society; there are even ladies of the Faubourg Saint-Germain who fall in love with them, which subsequently furnishes them opportunities for making very good matches."	Те из них, кто умеет хоть чем-нибудь развлечь общество, приняты в лучших домах. В них даже влюбляются дамы из Сен-Жерменского предместья, и они потом очень удачно женятся.
"But," said the doctor, "I fear for him that down there-"	- Но я боюсь... - сказал лекарь, - боюсь, что там...
"You are right," interrupted the chemist; "that is the reverse of the medal.	- Вы правы, - перебил его фармацевт, - это оборотная сторона медали.
And one is constantly obliged to keep one's hand in one's pocket there.	Там надо ох как беречь карманы!
Thus, we will suppose you are in a public garden.	Вот вы, предположим, гуляете в увеселительном саду.

An individual presents himself, well dressed, even wearing an order, and whom one would take for a diplomatist. He approaches you, he insinuates himself; offers you a pinch of snuff, or picks up your hat.	Появляется некто, хорошо одетый, даже с орденом, по виду - дипломат, подходит к вам, заговаривает, подлаживается, предлагает свою табакерку, поднимает вам шляпу.
Then you become more intimate; he takes you to a cafe, invites you to his country-house, introduces you, between two drinks, to all sorts of people; and three-fourths of the time it's only to plunder your watch or lead you into some pernicious step.	Вы уже подружились, он ведет вас в кафе, приглашает к себе в имение, за стаканом вина знакомит с разными людьми, и в семидесяти пяти случаях из ста все это только для того, чтобы стянуть у вас кошелек или вовлечь в какое-нибудь разорительное предприятие.
"That is true," said Charles; "but I was thinking especially of illnesses-of typhoid fever, for example, that attacks students from the provinces."	- Это верно, - согласился Шарль. - Но я-то имел в виду главным образом болезни - брюшной тиф, например, - им часто болеют студенты, приехавшие из провинции.
Emma shuddered.	Эмма вздрогнула.
"Because of the change of regimen," continued the chemist, "and of the perturbation that results therefrom in the whole system.	- Вследствие перемены режима, - подхватил фармацевт, - и вследствие потрясения, которое из-за этого переживает весь организм.
And then the water at Paris, don't you know!	А потом, знаете ли, парижская вода!
The dishes at restaurants, all the spiced food, end by heating the blood, and are not worth, whatever people may say of them, a good soup.	Ресторанный стол! Вся эта острая пища в конце концов только горячит кровь. Что ни говорите, а хороший бульон куда полезнее!
For my own part, I have always preferred plain living; it is more healthy.	Я лично всегда предпочитал домашнюю кухню -это здоровее!
So when I was studying pharmacy at Rouen, I boarded in a boarding house; I dined with the professors."	Поэтому, когда я изучал в Гуане фармацевтику, я был на полном пансионе, я столовался вместе с профессорами.
And thus he went on, expounding his opinions generally and his personal likings, until Justin came to fetch him for a mulled egg that was wanted.	Аптекарь продолжал высказывать суждения общего характера и толковать о своих личных вкусах, пока за ним не пришел Жюстен и не сказал, что пора делать гоголь-моголь.
"Not a moment's peace!" he cried; "always at it!	- Ни минуты покоя! - воскликнул аптекарь. -Вечно на привязи!
I can't go out for a minute!	На один миг нельзя отлучиться!
Like a plough-horse, I have always to be moiling and toiling.	Трудись до кровавого пота, как рабочая лошадь!
What drudgery!"	Хомут нищеты!
Then, when he was at the door,	Уже на пороге фармацевт спросил:
"By the way, do you know the news?"	- Да, знаете новость?
"What news?"	- Какую?
"That it is very likely," Homais went on, raising his eyebrows and assuming one of his most serious expression, "that the agricultural meeting of the Seine-Inferieure will be held this year at Yonville-l'Abbaye.	- Весьма возможно, - поднимая брови и придавая своему лицу многозначительное выражение, сказал Оме, - что в этом году сельскохозяйственная выставка Нижней-Сены будет в Ионвиль-д'Аббей.

The rumour, at all events, is going the round.	Такие, по крайней мере, ходят слухи.
This morning the paper alluded to it.	На это намекает и сегодняшняя газета.
It would be of the utmost importance for our district.	Для нашего округа это будет иметь огромное значение!
But we'll talk it over later on.	Мы еще об этом поговорим.
I can see, thank you; Justin has the lantern."	Благодарю вас, мне хорошо видно - у Жюстена фонарь.
Chapter Seven	VII
The next day was a dreary one for Emma.	Следующий день был для Эммы тягостным днем.
Everything seemed to her enveloped in a black atmosphere floating confusedly over the exterior of things, and sorrow was engulfed within her soul with soft shrieks such as the winter wind makes in ruined castles.	Ей казалось, будто все вокруг нее повито какой-то черной мглой, чуть заметно колышущейся на поверхности предметов, и, жалобно воя, точно зимний ветер в пустом замке, все глубже оседала в ее душе тоска.
It was that reverie which we give to things that will not return, the lassitude that seizes you after everything was done; that pain, in fine, that the interruption of every wonted movement, the sudden cessation of any prolonged vibration, brings on.	То были думы о невозвратном, усталость, охватывающая человека после какого-нибудь сделанного дела, и, наконец, боль, которую испытываешь, чуть только прекратится уже ставший привычным душевный подъем, едва лишь внезапно ослабнет длительное душевное напряжение.
As on the return from Vaubyessard, when the quadrilles were running in her head, she was full of a gloomy melancholy, of a numb despair.	Как и по возвращении из Вобьесара, когда в голове у нее кружился вихрь кадрилей, она впала в черную меланхолию, в мрачное отчаяние.
Leon reappeared, taller, handsomer, more charming, more vague.	Леон представлялся ей стройнее, красивее, обаятельнее, загадочнее, чем когда бы то ни было.
Though separated from her, he had not left her; he was there, and the walls of the house seemed to hold his shadow.	Разлучившись с нею, он ее не покинул, он был здесь, - стены дома, казалось, сторожили его тень.
She could not detach her eyes from the carpet where he had walked, from those empty chairs where he had sat.	Она не могла отвести глаза от ковра, по которому он ступал, от стульев, на которых он сидел.
The river still flowed on, and slowly drove its ripples along the slippery banks.	Река струилась по-прежнему, неторопливо пронося свою легкую зыбь мимо скользкого берега.
They had often walked there to the murmur of the waves over the moss-covered pebbles.	Они часто гуляли здесь вдвоем по замшелым камням, под неумолкающий плеск волн.
How bright the sun had been!	Как ярко светило им солнце!
What happy afternoons they had seen alone in the shade at the end of the garden!	Как любили они укрыться от полдневного зноя в тенистом уголке сада!
He read aloud, bareheaded, sitting on a footstool of dry sticks; the fresh wind of the meadow set trembling the leaves of the book and the nasturtiums of the arbour.	Он сидел с непокрытой головой на скамейке с ветхими столбиками и читал вслух. Свежий луговой ветер шевелил страницы книги и настурции возле беседки...

Ah! he was gone, the only charm of her life, the only possible hope of joy.	И вот он уехал, единственная радость ее жизни, единственная надежда на счастье!
Why had she not seized this happiness when it came to her?	Как могла она упустить это блаженство, когда оно само шло ей навстречу?
Why not have kept hold of it with both hands, with both knees, when it was about to flee from her?	Почему она не упала на колени и не ухватилась за него обеими руками, когда оно собиралось улететь?
And she cursed herself for not having loved Leon. She thirsted for his lips.	Она проклинала себя за то, что не полюбила тогда Леона, - теперь она жаждала его поцелуев.
The wish took possession of her to run after and rejoin him, throw herself into his arms and say to him,	Ей хотелось бежать за ним, упасть в его объятия, сказать ему:
"It is I; I am yours."	"Это я, я - твоя!"
But Emma recoiled beforehand at the difficulties of the enterprise, and her desires, increased by regret, became only the more acute.	Но ее заранее отпугивали препятствия, и чувство горечи, примешиваясь к желаниям, лишь усиливало их.
Henceforth the memory of Leon was the centre of her boredom; it burnt there more brightly than the fire travellers have left on the snow of a Russian steppe.	С той поры память о Леоне стала как бы средоточием ее тоски. Она горела в ее душе ярче, нежели костер, разведенный на снегу путешественниками в русской степи.
She sprang towards him, she pressed against him, she stirred carefully the dying embers, sought all around her anything that could revive it; and the most distant reminiscences, like the most immediate occasions, what she experienced as well as what she imagined, her voluptuous desires that were unsatisfied, her projects of happiness that crackled in the wind like dead boughs, her sterile virtue, her lost hopes, the domestic tete-a-tete-she gathered it all up, took everything, and made it all serve as fuel for her melancholy.	Эмма бросалась к огню, грелась около него, осторожно помешивала в этом догоравшем очаге, всюду искала, что бы еще в него подбросить. Самые далекие воспоминания и совсем недавние происшествия, то, что она испытала, и то, что она воображала, разлетевшиеся сладострастные мечты, думы о счастье, ломавшиеся на ветру, как сухие ветки, ее никому не нужная нравственность, ее неутоленные чаяния, домашние дрязги - все это она подбирала, все это она ловила, все это годилось, чтобы разжечь ее кручину.
The flames, however, subsided, either because the supply had exhausted itself, or because it had been piled up too much.	И все же пламя погасло, - быть может, оттого, что не хватило топлива, а быть может, наоборот, оттого, что Эмма слишком много сразу его положила.
Love, little by little, was quelled by absence; regret stifled beneath habit; and this incendiary light that had empurpled her pale sky was overspread and faded by degrees.	Разлука мало-помалу притушила любовь, привычка приглушила тоску, зарево пожара, заливавшее багрянцем пасмурное небо Эммы, с каждым днем все бледнело, а потом и совсем померкло.
In the supineness of her conscience she even took her repugnance towards her husband for aspirations towards her lover, the burning of hate for the warmth of tenderness; but as the tempest still raged, and as passion burnt itself down to the very cinders, and no help came, no sun rose, there was night on all sides, and she was lost in the terrible cold that pierced her.	Усыпленное сознание Эммы принимало отвращение к мужу за влечение к любимому человеку, ожоги злобы - за вспышки нежности. Но буря не утихала, а страсть сгорела дотла, помощь ниоткуда не приходила, луч солнца ниоткуда не пробивался, со всех сторон ее обступала темная ночь, и она вся закоченела от дикого, до костей пробирающего холода.
Then the evil days of Tostes began again.	Мрачная полоса жизни в Тосте повторялась для нее сызнова.

She thought herself now far more unhappy; for she had the experience of grief, with the certainty that it would not end.	Но только теперь она считала себя еще несчастнее, ибо уже познала горе и прониклась уверенностью, что оно неизбывно.
A woman who had laid on herself such sacrifices could well allow herself certain whims.	Женщина, принесшая такие огромные жертвы, может позволить себе некоторые прихоти.
She bought a Gothic prie-dieu, and in a month spent fourteen francs on lemons for polishing her nails; she wrote to Rouen for a blue cashmere gown; she chose one of Lheureux's finest scarves, and wore it knotted around her waist over her dressing-gown; and, with closed blinds and a book in her hand, she lay stretched out on a couch in this garb.	Эмма купила готическую скамеечку, за один месяц истратила четырнадцать франков на лимоны для полировки ногтей, выписала из Руана голубое кашемировое платье, выбрала у Лере самый красивый шарф, стала подпоясывать им капот и в этом наряде при закрытых ставнях лежала с книгой в руках на диване.
She often changed her coiffure; she did her hair a la Chinoise, in flowing curls, in plaited coils; she parted in on one side and rolled it under like a man's.	Теперь она часто меняла прическу: то причесывалась по-китайски, то распускала волнистые локоны, то заплетала косы; потом сделала себе сбоку пробор, сзади подвернула волосы, и у нее вышло подобие мужской прически.
She wanted to learn Italian; she bought dictionaries, a grammar, and a supply of white paper.	Ей захотелось выучиться итальянскому языку: она обзавелась словарями, купила грамматику, купила бумаги.
She tried serious reading, history, and philosophy.	Попробовала читать серьезные книги по истории и философии.
Sometimes in the night Charles woke up with a start, thinking he was being called to a patient.	Шарль иногда просыпался ночью и вскакивал -ему казалось, что его зовут к больному.
"I'm coming," he stammered; and it was the noise of a match Emma had struck to relight the lamp.	- Сейчас приду, - бормотал он. Но это Эмма, зажигая лампу, чиркала спичкой.
But her reading fared like her piece of embroidery, all of which, only just begun, filled her cupboard; she took it up, left it, passed on to other books.	Между тем с книгами повторилась та же история, что с вышиваньем: весь шкаф у нее был завален неоконченными работами, и точно так же Эмма брала одну книгу, бросала и принималась за другую.
She had attacks in which she could easily have been driven to commit any folly. She maintained one day, in opposition to her husband, that she could drink off a large glass of brandy, and, as Charles was stupid enough to dare her to, she swallowed the brandy to the last drop.	Временами Эмму охватывало лихорадочное возбуждение, и тогда ее легко можно было подбить на любую дикую выходку: как-то раз она поспорила с мужем, что выпьет залпом полстакана водки, и так как Шарль имел глупость раззадорить ее, то она и выпила все до дна.
In spite of her vapourish airs (as the housewives of Yonville called them), Emma, all the same, never seemed gay, and usually she had at the corners of her mouth that immobile contraction that puckers the faces of old maids, and those of men whose ambition has failed.	Несмотря на свои чудачества, как выражались ионвильские дамы, Эмма все же не производила впечатления жизнерадостной женщины, углы ее рта были вечно опущены, как у старой девы или у незадачливого честолюбца.
She was pale all over, white as a sheet; the skin of her nose was drawn at the nostrils, her eyes looked at you vaguely.	Она всегда была бледна, бела как полотно, морщила нос, смотрела на всех невидящим взглядом.
After discovering three grey hairs on her temples, she talked much of her old age.	Обнаружив у себя на висках три седых волоса, она заговорила о том, что начинает стареть.

She often fainted.	Она заметно слабела.
One day she even spat blood, and, as Charles fussed around her showing his anxiety-	Как-то раз у нее даже открылось кровохарканье. Шарль встревожился, забегал.
"Bah!" she answered, "what does it matter?"	- А, да не все ли равно! - сказала она.
Charles fled to his study and wept there, both his elbows on the table, sitting in an arm-chair at his bureau under the phrenological head.	Шарль забился в свой кабинет, сел в кресло и, облокотившись на письменный стол, на котором возвышалась френологическая голова, заплакал.
Then he wrote to his mother begging her to come, and they had many long consultations together on the subject of Emma.	Он выписал мать, и они вели долгие разговоры об Эмме.
What should they decide?	Как быть?
What was to be done since she rejected all medical treatment?	Что с ней делать, раз она отказывается от всякого лечения?
"Do you know what your wife wants?" replied Madame Bovary senior. "She wants to be forced to occupy herself with some manual work.	- Знаешь, как бы надо поступить с такой женой? -твердила г-жа Бовари-мать. - Приучить ее заниматься делом, ручным трудом!
If she were obliged, like so many others, to earn her living, she wouldn't have these vapours, that come to her from a lot of ideas she stuffs into her head, and from the idleness in which she lives."	Пришлось бы ей, как другим, работать ради куска хлеба, так небось сразу бы поздоровела, - это у нее все оттого, что голова не тем забита, да от безделья.
"Yet she is always busy," said Charles.	- Она все-таки занимается, - возражал Шарль.
"Ah! always busy at what?	- Занимается! А чем?
Reading novels, bad books, works against religion, and in which they mock at priests in speeches taken from Voltaire.	Романы читает, вредные книги, в которых против религии пишут, да, подражая Вольтеру, высмеивают духовенство.
But all that leads you far astray, my poor child.	Проку от этого не жди, бедный мой мальчик!
Anyone who has no religion always ends by turning out badly."	Кто не верит в Бога, тот добром не кончит.
So it was decided to stop Emma reading novels.	Словом, было решено не давать Эмме читать романы.
The enterprise did not seem easy.	Задача была не из легких.
The good lady undertook it. She was, when she passed through Rouen, to go herself to the lending-library and represent that Emma had discontinued her subscription.	Тем не менее г-жа Бовари-мать взяла это на себя: она обещала проездом через Руан зайти к библиотекарю и сказать, что Эмма отказывается от абонемента.
Would they not have a right to apply to the police if the librarian persisted all the same in his poisonous trade?	Если же библиотекарь, этот змей-искуситель, станет упорствовать, то ведь недолго и в полицию заявить.
The farewells of mother and daughter-in-law were cold.	Свекровь и невестка простились холодно.
During the three weeks that they had been together they had not exchanged half-a-dozen words apart from the inquiries and phrases when they met at table and in the evening before going to bed.	Если не считать обычных вопросов во время еды и пожеланий спокойной ночи, то за три недели, что они прожили вместе, они и двух слов не сказали друг другу.

Madame Bovary left on a Wednesday, the market-day at Yonville.	Госпожа Бовари-мать уехала в среду - в Ионвиле это был базарный день.
The Place since morning had been blocked by a row of carts, which, on end and their shafts in the air, spread all along the line of houses from the church to the inn.	С утра на площади вдоль домов, от церкви и до трактира, выстроился ряд телег, поставленных на задок, вверх оглоблями.
On the other side there were canvas booths, where cotton checks, blankets, and woollen stockings were sold, together with harness for horses, and packets of blue ribbon, whose ends fluttered in the wind.	На противоположной стороне в брезентовых палатках торговали бумажными тканями, одеялами, шерстяными чулками, недоуздками, синими лентами в связках, и концы этих лент плескались на ветру.
The coarse hardware was spread out on the ground between pyramids of eggs and hampers of cheeses, from which sticky straw stuck out. Near the corn-machines clucking hens passed their necks through the bars of flat cages.	Между пирамидами яиц и плетушками с сыром, из которых торчала склеившаяся солома, прямо на землю был свален грузный скобяной товар; рядом с сельскохозяйственными орудиями, высовывая головы между прутьями низких клеток, кудахтали куры.
The people, crowding in the same place and unwilling to move thence, sometimes threatened to smash the shop front of the chemist.	Толпа сгрудилась на одном месте и по временам так напирала, что витрина аптеки грозила треснуть.
On Wednesdays his shop was never empty, and the people pushed in less to buy drugs than for consultations. So great was Homais' reputation in the neighbouring villages.	По средам здесь всегда была толкотня - люди протискивались в аптеку не столько за лекарствами, сколько для того, чтобы посоветоваться с Оме, - так он был популярен в окрестных селениях.
His robust aplomb had fascinated the rustics.	Его несокрушимая самоуверенность пленяла сельчан.
They considered him a greater doctor than all the doctors.	Лучшего лекаря, чем он, они не могли себе представить.
Emma was leaning out at the window; she was often there. The window in the provinces replaces the theatre and the promenade, she was amusing herself with watching the crowd of boors when she saw a gentleman in a green velvet coat.	Эмма сидела, облокотившись на подоконник (это было ее излюбленное место - в провинции окно заменяет театр и прогулки) , и от скуки смотрела на толпившееся мужичье, как вдруг внимание ее остановил господин в зеленом бархатном сюртуке.
He had on yellow gloves, although he wore heavy gaiters; he was coming towards the doctor's house, followed by a peasant walking with a bent head and quite a thoughtful air.	На нем были щегольские желтые перчатки и вместе с тем грубые краги. Направлялся он к докторскому дому, а за ним, понурив голову, задумчиво брел крестьянин.
"Can I see the doctor?" he asked Justin, who was talking on the doorsteps with Felicite, and, taking him for a servant of the house-"Tell him that Monsieur Rodolphe Boulanger of La Huchette is here."	- Барин дома? - спросил незнакомец Жюстена, который болтал на пороге с Фелисите. Все еще принимая Жюстена за слугу доктора, он добавил:- Скажите, что его спрашивает господни Родольф Буланже де Ла Юшет.
It was not from territorial vanity that the new arrival added "of La Huchette" to his name, but to make himself the better known.	Новоприбывший присоединил к своему имени название географического пункта не из местного патриотизма, а для того, чтобы сразу дать понять, кто он такой.

La Huchette, in fact, was an estate near Yonville, where he had just bought the chateau and two farms that he cultivated himself, without, however, troubling very much about them.	Под Ионвилем действительно было поместье Ла Юшет, и он его купил вместе с барской усадьбой и двумя фермами; управлял он имением сам, но жил на довольно широкую ногу.
He lived as a bachelor, and was supposed to have "at least fifteen thousand francs a year."	Говорили, что у этого холостяка "по меньшей мере пятнадцать тысяч ренты".
Charles came into the room.	Шарль вошел в залу.
Monsieur Boulanger introduced his man, who wanted to be bled because he felt "a tingling all over."	Г-н Буланже сказал, что вот этот его работник желает, чтобы ему отворили кровь, а то-де у него "мурашки по всему телу бегают".
"That'll purge me," he urged as an objection to all reasoning.	- Мне от этого полегчает, - на все доводы отвечал работник.
So Bovary ordered a bandage and a basin, and asked Justin to hold it.	Бовари велел принести бинт и попросил Жюстена подержать таз.
Then addressing the peasant, who was already pale-	Видя, что малый побледнел, - он его подбодрил:
"Don't be afraid, my lad."	- Не бойся, милейший, не бойся!
"No, no, sir," said the other; "get on."	- Ничего, ничего, - ответил тот, - действуйте!
And with an air of bravado he held out his great arm.	И, расхрабрившись, протянул свою ручищу.
At the prick of the lancet the blood spurted out, splashing against the looking-glass.	Из-под ланцета выбилась струя крови и забрызгала оконное стекло.
"Hold the basin nearer," exclaimed Charles.	- Ближе таз! - крикнул Шарль.
"Lor!" said the peasant, "one would swear it was a little fountain flowing.	- Вот на! - сказал крестьянин. - Прямо целый фонтан!
How red my blood is!	А кровь-то какая красная!
That's a good sign, isn't it?"	Ведь это хорошо?
"Sometimes," answered the doctor, "one feels nothing at first, and then syncope sets in, and more especially with people of strong constitution like this man."	- Некоторые сперва ничего не чувствуют, а потом вдруг теряют сознание, - заметил лекарь. -Особенно часто это бывает с людьми крепкого телосложения, как вот он.
At these words the rustic let go the lancet-case he was twisting between his fingers.	При этих словах сельчанин выронил футляр от ланцета, который он все время вертел в руке.
A shudder of his shoulders made the chair-back creak.	У него так свело плечи, что затрещала спинка стула.
His hat fell off.	Шапка упала на пол.
"I thought as much," said Bovary, pressing his finger on the vein.	- Так я и знал, - зажимая пальцем вену, сказал Бовари.
The basin was beginning to tremble in Justin's hands; his knees shook, he turned pale.	В руках у Жюстена заплясал таз, колени у него подгибались, он побледнел.
"Emma!	- Жена!
Emma!" called Charles.	Жена! - позвал Шарль.
With one bound she came down the staircase.	Эмма сбежала с лестницы.

"Some vinegar," he cried. "O dear! two at once!"	-Уксусу! - крикнул он.- Ах, боже мой, сразу двое!
And in his emotion he could hardly put on the compress.	От волнения Шарль с трудом наложил повязку.
"It is nothing," said Monsieur Boulanger quietly, taking Justin in his arms.	- Пустяки! - подхватив Жюстена, совершенно спокойно сказал г-н Буланже.
He seated him on the table with his back resting against the wall.	Он усадил его на стол и прислонил спиной к стене.
Madame Bovary began taking off his cravat.	Госпожа Бовари стала снимать с Жюстена галстук.
The strings of his shirt had got into a knot, and she was for some minutes moving her light fingers about the young fellow's neck.	Шнурки его рубашки были завязаны на шее узлом. Тонкие пальцы Эммы долго распутывали его.
Then she poured some vinegar on her cambric handkerchief; she moistened his temples with little dabs, and then blew upon them softly.	Потом, смочив свой батистовый платок уксусом, она начала осторожно тереть ему виски и тихонько дуть на них.
The ploughman revived, but Justin's syncope still lasted, and his eyeballs disappeared in the pale sclerotics like blue flowers in milk.	Конюх очнулся, а Жюстен все никак не мог прийти в себя, зрачки его, тонувшие в мутных белках, напоминали голубые цветы в молоке.
"We must hide this from him," said Charles.	- Это надо убрать от него подальше, - сказал Шарль.
Madame Bovary took the basin to put it under the table.	Госпожа Бовари взяла таз.
With the movement she made in bending down, her dress (it was a summer dress with four flounces, yellow, long in the waist and wide in the skirt) spread out around her on the flags of the room; and as Emma stooping, staggered a little as she stretched out her arms. The stuff here and there gave with the inflections of her bust.	Чтобы задвинуть его под стол, она присела, и ее платье, летнее желтое платье (длинный лиф и широкая юбка с четырьмя воланами), прикрыло плиты пола. Нагнувшись и расставив локти, она слегка покачивалась, и при колебаниях ее стана колокол платья местами опадал.
Then she went to fetch a bottle of water, and she was melting some pieces of sugar when the chemist arrived.	Потом она взяла графин с водой и бросила туда несколько кусков сахара, но в это время подоспел фармацевт.
The servant had been to fetch him in the tumult.	Пока все тут суетились, служанка за ним сбегала.
Seeing his pupil's eyes staring he drew a long breath; then going around him he looked at him from head to foot.	Увидев, что глаза у племянника открыты, он облегченно вздохнул. Потом обошел его со всех сторон и смерил взглядом.
"Fool!" he said, "really a little fool!	- Дурак! - говорил он. - Право, дурачина!
A fool in four letters!	Набитый дурак!
A phlebotomy's a big affair, isn't it!	Велика важность - флеботомия!
And a fellow who isn't afraid of anything; a kind of squirrel, just as he is who climbs to vertiginous heights to shake down nuts.	А ведь такой храбрец! Вы не поверите, это сущая белка, за орехами лазает на головокружительную высоту.
Oh, yes! you just talk to me, boast about yourself!	Ну-ка, похвастайся!

Here's a fine fitness for practising pharmacy later on; for under serious circumstances you may be called before the tribunals in order to enlighten the minds of the magistrates, and you would have to keep your head then, to reason, show yourself a man, or else pass for an imbecile."	А как же твои благие намерения? Ты ведь хочешь быть фармацевтом. Тебя могут вызвать в суд, дабы ты пролил свет на какое-нибудь чрезвычайно запутанное дело, и тебе надо будет сохранять спокойствие, рассуждать, вести себя, как подобает мужчине, а иначе тебя примут за идиота!
Justin did not answer.	Ученик в ответ не произнес ни слова.
The chemist went on- "Who asked you to come? You are always pestering the doctor and madame.	- Кто тебя сюда звал? - продолжал аптекарь. -Вечно надоедаешь доктору и его супруге!
On Wednesday, moreover, your presence is indispensable to me.	Как раз по средам мне твоя помощь особенно необходима.
There are now twenty people in the shop.	Сейчас в аптеке человек двадцать.
I left everything because of the interest I take in you.	А я вот пожалел тебя и все бросил.
Come, get along!	Ну иди!
Sharp!	Живо!
Wait for me, and keep an eye on the jars."	Жди меня и поглядывай за склянками!
When Justin, who was rearranging his dress, had gone, they talked for a little while about fainting-fits.	Жюстен, приведя себя в порядок, удалился, и тут речь зашла о дурноте.
Madame Bovary had never fainted.	Г-жа Бовари никогда ею не страдала.
"That is extraordinary for a lady," said Monsieur Boulanger; "but some people are very susceptible.	- Для женщины это редкость! - заметил г-н Буланже. - А ведь есть на свете очень слабые люди.
Thus in a duel, I have seen a second lose consciousness at the mere sound of the loading of pistols."	При мне на поединке секундант потерял сознание, как только стали заряжать пистолеты.
"For my part," said the chemist, "the sight of other people's blood doesn't affect me at all, but the mere thought of my own flowing would make me faint if I reflected upon it too much."	- А меня вид чужой крови ничуть не пугает, -заговорил аптекарь. - Но если я только представлю себе, что кровь течет у меня самого, и буду развивать эту мысль, вот тогда мне ничего не стоит лишиться чувств.
Monsieur Boulanger, however, dismissed his servant, advising him to calm himself, since his fancy was over.	Между тем г-н Буланже отпустил своего работника и велел ему успокоиться, коль скоро прихоть его удовлетворена.
"It procured me the advantage of making your acquaintance," he added, and he looked at Emma as he said this.	- Впрочем, благодаря этой прихоти я имел удовольствие познакомиться с вами, - добавил он, глядя на Эмму.
Then he put three francs on the corner of the table, bowed negligently, and went out.	Затем положил на угол стола три франка, небрежно кивнул головой и вышел.
He was soon on the other side of the river (this was his way back to La Huchette), and Emma saw him in the meadow, walking under the poplars, slackening his pace now and then as one who reflects.	Немного погодя он был уже за рекой (дорога в Ла Юшет тянулась вдоль того берега). Эмма видела, как он шел по лугу под тополями, порой как бы в раздумье замедляя шаг.
"She is very pretty," he said to himself; "she is very pretty, this doctor's wife.	- Очень мила! - говорил он сам с собой. - Очень мила эта докторша!

Fine teeth, black eyes, a dainty foot, a figure like a Parisienne's.	Хорошенькие зубки, черные глаза, кокетливая ножка, а манеры, как у парижанки.
Where the devil does she come from?	Откуда она, черт побери, взялась?
Wherever did that fat fellow pick her up?"	Где ее подцепил этот увалень?
Monsieur Rodolphe Boulanger was thirty-four; he was of brutal temperament and intelligent perspicacity, having, moreover, had much to do with women, and knowing them well.	Родольфу Буланже исполнилось тридцать четыре года; у этого грубого по натуре и проницательного человека в прошлом было много романов, и женщин он знал хорошо.
This one had seemed pretty to him; so he was thinking about her and her husband.	Г-жа Бовари ему приглянулась, и теперь он все думал о ней и о ее муже.
"I think he is very stupid.	"По-моему, он очень глуп...
She is tired of him, no doubt.	Она, наверно, тяготится им.
He has dirty nails, and hasn't shaved for three days.	Ногти у него грязные, он по три дня не бреется.
While he is trotting after his patients, she sits there botching socks.	Пока он разъезжает по больным, она штопает ему носки.
And she gets bored!	И как же ей скучно!
She would like to live in town and dance polkas every evening.	Хочется жить в городе, каждый вечер танцевать польку!
Poor little woman!	Бедная девочка!
She is gaping after love like a carp after water on a kitchen-table.	Она задыхается без любви, как рыба без воды на кухонном столе.
With three words of gallantry she'd adore one, I'm sure of it.	Два-три комплимента, и она будет вас обожать, ручаюсь!
She'd be tender, charming.	Она будет с вами нежна! Обворожительна!..
Yes; but how to get rid of her afterwards?"	Да, а как потом от нее отделаться?"
Then the difficulties of love-making seen in the distance made him by contrast think of his mistress.	В предвидении тьмы наслаждений, которые может доставить Эмма, он по контрасту вспомнил о своей любовнице.
She was an actress at Rouen, whom he kept; and when he had pondered over this image, with which, even in remembrance, he was satiated-	Он содержал руанскую актрису. И вот, когда ее образ возник перед ним, он при одной мысли о ней почувствовал пресыщение.
"Ah! Madame Bovary," he thought, "is much prettier, especially fresher.	"Нет, госпожа Бовари гораздо красивее! - подумал он. - А главное, свежее.
Virginie is decidedly beginning to grow fat.	Виржини уж очень расплылась.
She is so finiky about her pleasures; and, besides, she has a mania for prawns."	Ее восторженность мне опротивела. А потом, эта ее страсть к креветкам!"
The fields were empty, and around him Rodolphe only heard the regular beating of the grass striking against his boots, with a cry of the grasshopper hidden at a distance among the oats.	Кругом не было ни души, и Родольф слышал только мерный шорох травы, бившей его по башмакам, да стрекотанье кузнечиков в овсах.
He again saw Emma in her room, dressed as he had seen her, and he undressed her.	Ему представлялась Эмма, какая она была у себя в зале, точь-в-точь так же одетая, и мысленно он раздевал ее.

"Oh, I will have her," he cried, striking a blow with his stick at a clod in front of him.	- Она будет моя! - разбивая палкой сухой ком земли, воскликнул он.
And he at once began to consider the political part of the enterprise.	И сейчас же стал думать о том, как за это дело взяться.
He asked himself- "Where shall we meet? By what means?	"Где мы с ней будем видеться? - задавал он себе вопрос. - Каким образом?
We shall always be having the brat on our hands, and the servant, the neighbours, and husband, all sorts of worries.	Свою девчонку она, верно, с рук не спускает, а тут еще служанка, соседи, муж, - возни не оберешься".
Pshaw! one would lose too much time over it."	- Только время зря потратишь! - проговорил он вслух.
Then he resumed,	А потом опять начал вспоминать.
"She really has eyes that pierce one's heart like a gimlet.	"Глаза ее, как два буравчика, впиваются тебе прямо в сердце.
And that pale complexion!	А какая она бледная!..
I adore pale women!"	Обожаю бледных женщин!"
When he reached the top of the Arguiel hills he had made up his mind.	На вершине Аргейльского холма решение его созрело.
"It's only finding the opportunities.	"Надо ждать удобного случая, вот и все.
Well, I will call in now and then.	Что ж, буду к ним заходить, пришлю им дичи, живности.
I'll send them venison, poultry; I'll have myself bled, if need be.	Попрошу себе даже кровь пустить, если нужен будет предлог.
We shall become friends; I'll invite them to my place.	Мы подружимся, я приглашу их к себе..."
By Jove!" added he, "there's the agricultural show coming on.	- Дьявольщина! - воскликнул он. - Ведь скоро выставка.
She'll be there.	Я ее там и увижу.
I shall see her.	С этого мы начнем.
We'll begin boldly, for that's the surest way."	Главное, не робеть - и успех обеспечен.
Chapter Eight	VIII
At last it came, the famous agricultural show.	Наконец пресловутая выставка открылась!
On the morning of the solemnity all the inhabitants at their doors were chatting over the preparations.	Утром жители, стоя у своих домов, толковали о приготовлениях к торжеству.
The pediment of the town hall had been hung with garlands of ivy; a tent had been erected in a meadow for the banquet; and in the middle of the Place, in front of the church, a kind of bombarde was to announce the arrival of the prefect and the names of the successful farmers who had obtained prizes.	Фронтон мэрии был увит гирляндами плюща. На лугу раскинули для званого пира шатер, а посреди площади, перед церковью поставили нечто вроде бомбарды для салютов при въезде в город г-на префекта и при оглашении имен земледельцев-лауреатов.
The National Guard of Buchy (there was none at Yonville) had come to join the corps of firemen, of whom Binet was captain.	Из Бюши прибыл отряд национальной гвардии (своей гвардии в Ионвиле не было) и присоединился к пожарной дружине под командой Бине.

On that day he wore a collar even higher than usual; and, tightly buttoned in his tunic, his figure was so stiff and motionless that the whole vital portion of his person seemed to have descended into his legs, which rose in a cadence of set steps with a single movement.	Ради празднества Бине надел какой-то особенно высокий воротничок. Корпус его, затянутый в мундир, был прям и неподвижен; казалось, будто вся жизненная сила, заключавшаяся в его теле, притекла к ногам, шагавшим мерно, отчетисто, не сгибаясь.
As there was some rivalry between the tax-collector and the colonel, both, to show off their talents, drilled their men separately.	Податной инспектор и гвардейский полковник вечно друг с другом соперничали, и поэтому сейчас, желая показать товар лицом, они, каждый со вверенным ему отрядом, проводили строевые занятия.
One saw the red epaulettes and the black breastplates pass and re-pass alternately; there was no end to it, and it constantly began again.	По площади проходили то красные погоны, то черные нагрудники. Конца этому не было, все опять начиналось сначала!
There had never been such a display of pomp.	Ионвиль никогда не видел такого церемониального марша!
Several citizens had scoured their houses the evening before; tri-coloured flags hung from half-open windows; all the public-houses were full; and in the lovely weather the starched caps, the golden crosses, and the coloured neckerchiefs seemed whiter than snow, shone in the sun, and relieved with the motley colours the sombre monotony of the frock-coats and blue smocks.	Кое-кто из горожан еще накануне вымыл стены своих домов; из приоткрытых окон свисали трехцветные флаги; во всех кабачках было полно народу. День выдался ясный, и накрахмаленные чепчики казались белее снега, золотые крестики блестели на солнце, а на однообразном темном фоне сюртуков и синих блуз там и сям пестрели разноцветные косынки.
The neighbouring farmers' wives, when they got off their horses, pulled out the long pins that fastened around them their dresses, turned up for fear of mud; and the husbands, for their part, in order to save their hats, kept their handkerchiefs around them, holding one corner between their teeth.	Вылезая из повозок, фермерши откалывали огромные булавки, которыми они скрепляли платья вокруг талии, чтобы их не забрызгало грязью. Мужья берегли свои шляпы и дорогой накрывали их носовыми платками, уголки которых они держали в зубах.
The crowd came into the main street from both ends of the village.	Народ прибывал на главную улицу с обоих концов города.
People poured in from the lanes, the alleys, the houses; and from time to time one heard knockers banging against doors closing behind women with their gloves, who were going out to see the fete.	Он вливался в нее из переулков, из проездов, из домов; то и дело раздавался стук дверного молотка за какой-нибудь горожанкой в нитяных перчатках, вышедшей поглядеть на праздник.
What was most admired were two long lamp-stands covered with lanterns, that flanked a platform on which the authorities were to sit.	Особое внимание привлекали установленные по бокам эстрады, где должно было находиться начальство, два высоких треугольных станка с иллюминационными шкаликами.
Besides this there were against the four columns of the town hall four kinds of poles, each bearing a small standard of greenish cloth, embellished with inscriptions in gold letters.	А напротив четырех колонн мэрии торчали четыре шеста, к которым были прикреплены светло-зеленые полотняные флажки с золотыми надписями.
On one was written,	На одном флажке надпись гласила -
"To Commerce"; on the other, "To Agriculture"; on the third,	"Торговля", на другом -"Земледелие", на третьем -
"To Industry"; and on the fourth,	"Промышленность", на четвертом -

"To the Fine Arts."	"Изящные искусства".
But the jubilation that brightened all faces seemed to darken that of Madame Lefrancois, the innkeeper.	Но от этого ликования, светившегося на всех лицах, явно мрачнела трактирщица, г-жа Лефрансуа.
Standing on her kitchen-steps she muttered to herself,	Стоя на кухонном крыльце, она бурчала себе под нос:
"What rubbish! what rubbish! With their canvas booth!	- Экая дурацкая затея, экая дурацкая затея - этот их брезентовый балаган!
Do they think the prefect will be glad to dine down there under a tent like a gipsy?	Что ж им префект - ярмарочный петрушка? Неужто ему приятно будет обедать в балагане?
They call all this fussing doing good to the place!	Толкуют о пользе края, а сами невесть что творят!
Then it wasn't worth while sending to Neufchatel for the keeper of a cookshop!	Тогда незачем было вызывать невшательского кухаря!
And for whom?	Для кого?
For cowherds! tatterdemalions!"	Для пастухов? Для голодранцев?..
The druggist was passing.	Мимо проходил аптекарь.
He had on a frock-coat, nankeen trousers, beaver shoes, and, for a wonder, a hat with a low crown.	На нем был черный фрак, нанковые панталоны, башмаки с касторовым верхом и - ради такого торжественного случая - шляпа, шляпа с низкой тульей.
"Your servant! Excuse me, I am in a hurry."	- Мое почтение! - сказал он. - Извините, я тороплюсь.
And as the fat widow asked where he was going-	Пышнотелая вдова спросила, куда он идет.
"It seems odd to you, doesn't it, I who am always more cooped up in my laboratory than the man's rat in his cheese."	- А вы что, удивлены? Я и впрямь сижу у себя в лаборатории, точно крыса в сыре.
"What cheese?" asked the landlady.	- В каком сыре? - спросила трактирщица.
"Oh, nothing! nothing!" Homais continued. "I merely wished to convey to you, Madame Lefrancois, that I usually live at home like a recluse.	- Да нет, да нет! - поспешил ее разуверить Оме. -Я хотел сказать, госпожа Лефрансуа, что я -домосед.
To-day, however, considering the circumstances, it is necessary-"	Однако нынче уж такой день, приходится...
"Oh, you're going down there!" she said contemptuously.	- А, вы идете туда? - с презрительным видом спросила трактирщица.
"Yes, I am going," replied the druggist, astonished. "Am I not a member of the consulting commission?"	- Конечно, - в недоумении проговорил аптекарь. -Разве вы не знаете, что я член консультативной комиссии?
Mere Lefrancois looked at him for a few moments, and ended by saying with a smile-	Тетушка Лефрансуа посмотрела на него и усмехнулась.
"That's another pair of shoes! But what does agriculture matter to you?	- Тогда другое дело! - сказала она. - Но только какое отношение вы имеете к земледелию?
Do you understand anything about it?"	Что вы в нем смыслите?

"Certainly I understand it, since I am a druggist-that is to say, a chemist. And the object of chemistry, Madame Lefrancois, being the knowledge of the reciprocal and molecular action of all natural bodies, it follows that agriculture is comprised within its domain.	-Еще как смыслю! Ведь я же фармацевт, следовательно - химик, а так как химия, госпожа Лефрансуа, изучает молекулярное взаимодействие всех физических тел, то, само собою разумеется, к ее области относится и сельское хозяйство!
And, in fact, the composition of the manure, the fermentation of liquids, the analyses of gases, and the influence of miasmata, what, I ask you, is all this, if it isn't chemistry, pure and simple?"	В самом деле, состав удобрений, ферментация жидкостей, анализ газов и влияние миазмов - что же это такое, позвольте вас спросить, как не самая настоящая химия?
The landlady did not answer.	Трактирщица ничего ему на это не ответила.
Homais went on-	Оме продолжал:
"Do you think that to be an agriculturist it is necessary to have tilled the earth or fattened fowls oneself?	- Вы думаете, агроном - это тот, кто сам пашет землю и откармливает живность?
It is necessary rather to know the composition of the substances in question-the geological strata, the atmospheric actions, the quality of the soil, the minerals, the waters, the density of the different bodies, their capillarity, and what not.	Нет, этого недостаточно, - агроному прежде всего должны быть известны состав веществ, с которыми ему приходится иметь дело, геологические сдвиги, атмосферические явления, свойства почвы, свойства минералов, качество воды, удельный вес различных тел, их капиллярность, да мало ли еще что!
And one must be master of all the principles of hygiene in order to direct, criticize the construction of buildings, the feeding of animals, the diet of domestics.	Дабы руководить другими, он должен основательно изучить основы гигиены, должен что-то понимать в строительном деле, в уходе за животными, в питании рабочей силы!
And, moreover, Madame Lefrancois, one must know botany, be able to distinguish between plants, you understand, which are the wholesome and those that are deleterious, which are unproductive and which nutritive, if it is well to pull them up here and re-sow them there, to propagate some, destroy others; in brief, one must keep pace with science by means of pamphlets and public papers, be always on the alert to find out improvements."	И это еще не все, госпожа Лефрансуа: он должен, знаете ли, изучить ботанику, уметь определять растения, отличать целебные от ядовитых, непитательные от кормовых, должен сообразить, что такие-то травы нужно сеять не здесь, а там, размножать одни, уничтожать другие. Словом, чтобы вводить улучшения, он должен читать брошюры, журналы, следить за всеми открытиями, знать последнее слово науки...
The landlady never took her eyes off the	Трактирщица не спускала глаз с дверей кафе
"Cafe Francois" and the chemist went on-	"Франция", а фармацевт все рассуждал:
"Would to God our agriculturists were chemists, or that at least they would pay more attention to the counsels of science.	- Дай бог, чтобы наши земледельцы сделались химиками! По крайней мере, пусть они почаще прислушиваются к советам ученых!
Thus lately I myself wrote a considerable tract, a memoir of over seventy-two pages, entitled,	Вот я, например, недавно окончил капитальный труд, научную работу на семидесяти двух с половиной страницах под заглавием:
'Cider, its Manufacture and its Effects, together with some New Reflections on the Subject,' that I sent to the Agricultural Society of Rouen, and which even procured me the honour of being received among its members-Section, Agriculture; Class, Pomological.	"Сидр, его производство и его действие в свете некоторых новых фактов". Я послал ее в Руанское агрономическое общество и удостоился чести быть принятым в его члены по секции земледелия, по разряду помологии.

Well, if my work had been given to the public-" But the druggist stopped, Madame Lefrancois seemed so preoccupied.	И вот, если бы мой труд опубликовать... Между тем лицо г-жи Лефрансуа приняло столь озабоченное выражение, что аптекарь невольно смолк.
"Just look at them!" she said. "It's past comprehension!	- Гляньте-ка! - сказала она. - Ничего не понимаю!
Such a cookshop as that!"	В эта-кой-то харчевне!
And with a shrug of the shoulders that stretched out over her breast the stitches of her knitted bodice, she pointed with both hands at her rival's inn, whence songs were heard issuing.	И, пожав плечами так, что петли вязаной кофты растянулись у нее на груди, она обеими руками показала на трактир своего соперника, откуда сейчас доносилось пение.
"Well, it won't last long," she added. "It'll be over before a week."	- Ну да это ненадолго, - прибавила она, - через неделю конец всему.
Homais drew back with stupefaction.	Оме попятился от изумления.
She came down three steps and whispered in his ear-	Г-жа Лефрансуа сошла с крыльца и зашептала ему на ухо:
"What! you didn't know it?	- Как? Разве вы не знаете?
There is to be an execution in next week.	Его на днях опишут.
It's Lheureux who is selling him out; he has killed him with bills."	Это Лере пустил его по миру. Допек векселями.
"What a terrible catastrophe!" cried the druggist, who always found expressions in harmony with all imaginable circumstances.	- Какая страшная катастрофа! - воскликнул аптекарь, у которого для любого случая были припасены готовые фразы.
Then the landlady began telling him the story that she had heard from Theodore, Monsieur Guillaumin's servant, and although she detested Tellier, she blamed Lheureux.	Тут хозяйка начала рассказывать ему историю, которую она знала от работника г-на Гильомена, Теодора. Ненависть к Телье не мешала ей порицать Лере.
He was "a wheedler, a sneak."	Подлипала, палец в рот не клади!
"There!" she said. "Look at him! he is in the market; he is bowing to Madame Bovary, who's got on a green bonnet. Why, she's taking Monsieur Boulanger's arm."	- Э, да он вон он, под навесом! - сказала она. -Кланяется госпоже Бовари. А на ней зеленая шляпка, и она идет под руку с господином Буланже.
"Madame Bovary!" exclaimed Homais. "I must go at once and pay her my respects. Perhaps she'll be very glad to have a seat in the enclosure under the peristyle."	- Госпожа Бовари! - воскликнул Оме. - Сейчас я ее догоню, предложу ей место за оградой, у самых колонн, - может быть, там ей будет удобнее.
And, without heeding Madame Lefrancois, who was calling him back to tell him more about it, the druggist walked off rapidly with a smile on his lips, with straight knees, bowing copiously to right and left, and taking up much room with the large tails of his frock-coat that fluttered behind him in the wind.	Тетушка Лефрансуа тщетно пыталась его остановить, чтобы досказать ему про Телье, -сложив губы в улыбку, раскланиваясь направо и налево и задевая встречных развевающимися фалдами черного фрака, фармацевт бодро понесся вперед.
Rodolphe, having caught sight of him from afar, hurried on, but Madame Bovary lost her breath; so he walked more slowly, and, smiling at her, said in a rough tone-	Завидев его издали, Родольф прибавил шагу, но г-жа Бовари запыхалась; тогда он пошел медленнее и, улыбаясь, грубовато сказал:

"It's only to get away from that fat fellow, you know, the druggist."	- Я хотел убежать от этого толстяка, от небезызвестного вам аптекаря.
She pressed his elbow.	Она толкнула его локтем.
"What's the meaning of that?" he asked himself. And he looked at her out of the corner of his eyes.	"Что бы это значило?" - спросил он себя и на ходу искоса взглянул на нее.
Her profile was so calm that one could guess nothing from it.	По ее спокойному профилю ничего нельзя было понять.
It stood out in the light from the oval of her bonnet, with pale ribbons on it like the leaves of weeds.	Он отчетливо вырисовывался на свету, в овале шляпки с бледно-желтыми завязками, похожими на сухие стебли камыша.
Her eyes with their long curved lashes looked straight before her, and though wide open, they seemed slightly puckered by the cheek-bones, because of the blood pulsing gently under the delicate skin.	Ее глаза с длинными загнутыми ресницами смотрели прямо перед собой, и хотя они были широко раскрыты, все же казалось, будто она их слегка прищуривает, оттого что к нежной коже щек приливала и чуть заметно билась под нею кровь.
A pink line ran along the partition between her nostrils.	Носовая перегородка отсвечивала розовым.
Her head was bent upon her shoulder, and the pearl tips of her white teeth were seen between her lips.	Голову Эмма склонила набок, между губами был виден перламутровый край белых зубов.
"Is she making fun of me?" thought Rodolphe.	"Может быть, она просто дразнит меня?" -подумал Родольф.
Emma's gesture, however, had only been meant for a warning; for Monsieur Lheureux was accompanying them, and spoke now and again as if to enter into the conversation. "What a superb day! Everybody is out!	Между тем она своим жестом хотела только предостеречь его - дело в том, что сзади шел г-н Лере. - Какая чудесная погода! - попытался он с ними заговорить. - Весь город высыпал на улицы!
The wind is east!"	Ни один листок не шелохнется!
And neither Madame Bovary nor Rodolphe answered him, whilst at the slightest movement made by them he drew near, saying, "I beg your pardon!" and raised his hat.	Госпожа Бовари и Родольф ему не отвечали, но стоило им сделать едва уловимое движение, как он нагонял их и, поднося руку к шляпе, спрашивал: "Чем могу служить?"
When they reached the farrier's house, instead of following the road up to the fence, Rodolphe suddenly turned down a path, drawing with him Madame Bovary.	Поравнявшись с кузницей, Родольф, вместо того чтобы идти прямо по дороге до самой заставы, круто повернул на тропинку, увлекая за собою г-жу Бовари.
He called out- "Good evening, Monsieur Lheureux! See you again presently."	-Будьте здоровы, господин Лере! - сказал он.-Всего наилучшего!
"How you got rid of him!" she said, laughing.	- Ловко же вы от пего отделались! - смеясь, сказала Эмма.
"Why," he went on, "allow oneself to be intruded upon by others? And as to-day I have the happiness of being with you-"	- А для чего нам посторонние? - сказал он. - Раз уж мне сегодня выпало на долю счастье быть с вами...
Emma blushed.	Эмма покраснела.

He did not finish his sentence. Then he talked of the fine weather and of the pleasure of walking on the grass.	Не закончив своей мысли, Родольф заговорил о том, какая сегодня хорошая погода и как приятно идти по траве.
A few daisies had sprung up again.	Ромашки уже цвели.
"Here are some pretty Easter daisies," he said, "and enough of them to furnish oracles to all the amorous maids in the place."	- Прелестные цветочки! - сказал он. - Их тут так много, что всем здешним влюбленным хватит на гаданье.
He added, "Shall I pick some?	Не нарвать ли?
What do you think?"	Как вы думаете? - спросил он.
"Are you in love?" she asked, coughing a little.	- А вы разве влюблены? - слегка покашливая, спросила Эмма.
"H'm, h'm! who knows?" answered Rodolphe.	-Гм! Гм! Как знать!- ответил Родольф.
The meadow began to fill, and the housewives hustled you with their great umbrellas, their baskets, and their babies.	На лугу становилось людно, хозяйки задевали встречных своими большими зонтами, корзинками, малышами.
One had often to get out of the way of a long file of country folk, servant-maids with blue stockings, flat shoes, silver rings, and who smelt of milk, when one passed close to them.	То и дело приходилось сторониться и пропускать длинную шеренгу батрачек с серебряными колечками на пальцах, в синих чулках, в туфлях без каблуков; на близком расстоянии от них пахло молоком.
They walked along holding one another by the hand, and thus they spread over the whole field from the row of open trees to the banquet tent.	Держась за руки, они прошли всю луговину - от шпалеры осин до пиршественного шатра.
But this was the examination time, and the farmers one after the other entered a kind of enclosure formed by a long cord supported on sticks.	Скоро должен был начаться осмотр выставки, и земледельцы один за другим входили в круг, огороженный кольями, между которыми была натянута длинная веревка, и напоминавший ипподром.
The beasts were there, their noses towards the cord, and making a confused line with their unequal rumps.	На кругу, мордами к бечеве, вычерчивая ломаную линию своими неодинаковыми спинами, стоял скот.
Drowsy pigs were burrowing in the earth with their snouts, calves were bleating, lambs baaing; the cows, on knees folded in, were stretching their bellies on the grass, slowly chewing the cud, and blinking their heavy eyelids at the gnats that buzzed round them.	Уткнув рыла в землю, дремали свиньи, мычали телята, блеяли овцы, коровы с поджатыми ногами лежали брюхом на траве и, мигая тяжелыми веками, медленно пережевывали жвачку, а над ними вился жужжащий рой мух.
Plough-men with bare arms were holding by the halter prancing stallions that neighed with dilated nostrils looking towards the mares.	Жеребцы взвивались на дыбы и, косясь на кобыл, заливисто ржали; конюхи, засучив рукава, держали их под уздцы.
These stood quietly, stretching out their heads and flowing manes, while their foals rested in their shadow, or now and then came and sucked them.	Кобылы стояли смирно, вытянув гривастые шеи, а жеребята то лежали в тени, которая падала от маток, то подходили пососать.
And above the long undulation of these crowded animals one saw some white mane rising in the wind like a wave, or some sharp horns sticking out, and the heads of men running about.	А над длинной волнистой линией всех этих сгрудившихся тел то здесь, то там вспененным валом вздымалась развевавшаяся на ветру белая грива, выступали острые рога или головы бегущих людей.

Apart, outside the enclosure, a hundred paces off, was a large black bull, muzzled, with an iron ring in its nostrils, and who moved no more than if he had been in bronze.	Поодаль, шагах в ста от барьера, не шевелясь, точно отлитый из бронзы, стоял огромный черный бык в наморднике, с железным кольцом в ноздре.
A child in rags was holding him by a rope.	Мальчик в обносках держал его за веревку.
Between the two lines the committee-men were walking with heavy steps, examining each animal, then consulting one another in a low voice.	Между двумя рядами экспонатов тяжелым шагом шли какие-то господа, осматривали каждое животное, потом тихо совещались.
One who seemed of more importance now and then took notes in a book as he walked along.	Один из них, по-видимому - самый главный, на ходу что-то заносил в книжку.
This was the president of the jury, Monsieur Derozerays de la Panville.	Это был председатель жюри, г-н Дерозере из Панвиля.
As soon as he recognised Rodolphe he came forward quickly, and smiling amiably, said-	Увидев Родольфа, он бросился к нему и с любезной улыбкой спросил:
"What! Monsieur Boulanger, you are deserting us?"	- Что же вы нас покинули, господин Буланже?
Rodolphe protested that he was just coming.	Родольф ответил, что сейчас придет.
But when the president had disappeared-	Но как только председатель скрылся из виду, он сказал Эмме:
"Ma foi!" said he, "I shall not go.	- Нет уж, я останусь с вами!
Your company is better than his."	Ваше общество куда приятнее!
And while poking fun at the show, Rodolphe, to move about more easily, showed the gendarme his blue card, and even stopped now and then in front of some fine beast, which Madame Bovary did not at all admire.	Продолжая посмеиваться над выставкой, Родольф для большей свободы передвижения показал полицейскому синий пригласительный билет. Время от времени он даже останавливался перед примечательными "экземплярами", но г-жа Бовари не проявляла к ним ни малейшего интереса.
He noticed this, and began jeering at the Yonville ladies and their dresses; then he apologised for the negligence of his own.	Заметив это, он проехался насчет туалетов ионвильских дам, потом извинился за небрежность своей одежды.
He had that incongruity of common and elegant in which the habitually vulgar think they see the revelation of an eccentric existence, of the perturbations of sentiment, the tyrannies of art, and always a certain contempt for social conventions, that seduces or exasperates them.	Его туалет представлял собою то сочетание банальности и изысканности, в котором мещане обыкновенно видят признак непостоянной натуры, душевного разлада, непреодолимого желания порисоваться, во всяком случае, признак несколько пренебрежительного отношения к правилам приличия, и это пленяет обывателей или, наоборот, возмущает.
Thus his cambric shirt with plaited cuffs was blown out by the wind in the opening of his waistcoat of grey ticking, and his broad-striped trousers disclosed at the ankle nankeen boots with patent leather gaiters.	Так, у Родольфа в вырезе серого тикового жилета надувалась от ветра батистовая рубашка с гофрированными рукавами, панталоны в широкую полоску доходили до лодыжек, а под ними виднелись лаковые ботинки с нанковым верхом.
These were so polished that they reflected the grass.	Отлакированы они были до зеркального блеска, и в них отражалась трава.

He trampled on horses's dung with them, one hand in the pocket of his jacket and his straw hat on one side.	Держа руку в кармане пиджака, сдвинув набок соломенную шляпу, Родольф расшвыривал носками ботинок конский навоз.
"Besides," added he, "when one lives in the country-"	- Впрочем, - прибавил он, - в деревне...
"It's waste of time," said Emma.	- И так сойдет, - сказала Эмма.
"That is true," replied Rodolphe. "To think that not one of these people is capable of understanding even the cut of a coat!"	- Вот именно, - подхватил Родольф. - Разве кто-нибудь из местных уважаемых граждан способен оценить хотя бы покрой фрака?
Then they talked about provincial mediocrity, of the lives it crushed, the illusions lost there.	И тут они заговорили о провинциальной пошлости, о том, как она засасывает, как она разрушает все иллюзии.
"And I too," said Rodolphe, "am drifting into depression."	-Вот и я начинаю впадать в уныние... - сказал Родольф.
"You!" she said in astonishment; "I thought you very light-hearted."	- Вы? - с удивлением спросила Эмма. - А я думала, вы такой веселый!
"Ah! yes. I seem so, because in the midst of the world I know how to wear the mask of a scoffer upon my face; and yet, how many a time at the sight of a cemetery by moonlight have I not asked myself whether it were not better to join those sleeping there!"	- Да, с виду, потому что на людях я умею носить маску шутника. А между тем сколько раз, глядя на озаренное луною кладбище, я спрашивал себя, не лучше ли соединиться с теми, кто спит вечным сном...
"Oh! and your friends?" she said. "You do not think of them."	- А ваши друзья? - спросила Эмма. - О них вы не подумали?
"My friends!	-Друзья?
What friends?	Какие друзья?
Have I any?	Где они?
Who cares for me?"	Кому я нужен?
And he accompanied the last words with a kind of whistling of the lips.	При этом он издал легкий свист.
But they were obliged to separate from each other because of a great pile of chairs that a man was carrying behind them.	Но тут им пришлось расступиться и дать дорогу громоздкому сооружению из стульев, которое кто-то нес сзади них.
He was so overladen with them that one could only see the tips of his wooden shoes and the ends of his two outstretched arms.	Из-за этого многоярусного сооружения выглядывали только носки башмаков да пальцы широко расставленных рук.
It was Lestiboudois, the gravedigger, who was carrying the church chairs about amongst the people.	Это могильщик Лестибудуа в самой гуще народа тащил церковные стулья.
Alive to all that concerned his interests, he had hit upon this means of turning the show to account; and his idea was succeeding, for he no longer knew which way to turn.	Отличаясь необыкновенной изобретательностью во всем, что касалось его личной выгоды, он живо смекнул, что из выставки тоже можно извлечь доход, и его затея имела огромный успех -могильщика рвали на части.

In fact, the villagers, who were hot, quarreled for these seats, whose straw smelt of incense, and they leant against the thick backs, stained with the wax of candles, with a certain veneration.	Духота разморила собравшихся, и они расхватывали эти стулья с пропахшими ладаном соломенными сиденьями и почти благоговейно прислонялись к закапанным воском крепким спинкам.
Madame Bovary again took Rodolphe's arm; he went on as if speaking to himself-	Г оспожа Бовари опять взяла Родольфа под руку, а он снова заговорил как бы сам с собой:
"Yes, I have missed so many things.	- Да, мне недостает многого!
Always alone!	Я так одинок!
Ah! if I had some aim in life, if I had met some love, if I had found someone!	Ах, если б у меня была цель в жизни, если б я полюбил кого-нибудь, кого-нибудь встретил...
Oh, how I would have spent all the energy of which I am capable, surmounted everything, overcome everything!"	О, я бы этой привязанности отдал все свои силы, я бы все преодолел, все сокрушил!
"Yet it seems to me," said Emma, "that you are not to be pitied."	- Мне кажется, однако, - заметила Эмма, - что вам совсем не так плохо живется.
"Ah! you think so?" said Rodolphe.	- Вы находите? - спросил Родольф.
"For, after all," she went on, "you are free-" she hesitated, "rich-"	- В конце концов, - продолжала она, - вы свободны... - Она запнулась. - Богаты.
"Do not mock me," he replied.	- Не смейтесь надо мной, - сказал Родольф.
And she protested that she was not mocking him, when the report of a cannon resounded. Immediately all began hustling one another pell-mell towards the village.	Она поклялась, что говорит серьезно, но тут вдруг выстрелила пушка, и вся толпа ринулась в город.
It was a false alarm.	Это была фальшивая тревога.
The prefect seemed not to be coming, and the members of the jury felt much embarrassed, not knowing if they ought to begin the meeting or still wait.	Г-н префект запаздывал, и члены жюри не знали, что делать: то ли открывать заседание, то ли еще подождать.
At last at the end of the Place a large hired landau appeared, drawn by two thin horses, which a coachman in a white hat was whipping lustily.	Наконец в глубине площади показалось большое наемное ландо, запряженное двумя одрами, которых изо всех сил нахлестывал кучер в белой шляпе.
Binet had only just time to shout, "Present arms!" and the colonel to imitate him.	Бине, а за ним полковник только успели скомандовать: "В ружье!"
All ran towards the enclosure; everyone pushed forward.	Гвардейцы и пожарные бросились к козлам. Все засуетились.
A few even forgot their collars; but the equipage of the prefect seemed to anticipate the crowd, and the two yoked jades, trapesing in their harness, came up at a little trot in front of the peristyle of the town hall at the very moment when the National Guard and firemen deployed, beating drums and marking time.	Некоторые забыли даже надеть воротнички. Но выезд префекта как будто бы предвидел, что пойдет кутерьма, - по крайней мере, пара кляч, беспокойно грызя удила, подъехала к колоннаде мэрии как раз в тот момент, когда гвардейцы и пожарные, под барабанную дробь печатая шаг, развертывались по фронту.
"Present!" shouted Binet.	- На месте!.. - скомандовал Бине.

"Halt!" shouted the colonel. "Left about, march."	- Стой! - скомандовал полковник. - Равнение налево!
And after presenting arms, during which the clang of the band, letting loose, rang out like a brass kettle rolling downstairs, all the guns were lowered.	Взяли на караул, лязг колец на стволах винтовок прокатился, точно скачущий по ступенькам лестницы медный котел, и вслед за тем ружья снова опустились.
Then was seen stepping down from the carriage a gentleman in a short coat with silver braiding, with bald brow, and wearing a tuft of hair at the back of his head, of a sallow complexion and the most benign appearance.	Из экипажа вышел господин в шитом серебром коротком фраке, лысый, с пучком волос на затылке, с землистым цветом лица, по виду -весьма добродушный.
His eyes, very large and covered by heavy lids, were half-closed to look at the crowd, while at the same time he raised his sharp nose, and forced a smile upon his sunken mouth.	Вглядываясь в толпу, он щурил свои выкаченные глаза под тяжелыми веками, поднимал кверху свой птичий нос, а впалый рот складывал в улыбку.
He recognised the mayor by his scarf, and explained to him that the prefect was not able to come.	Узнав мэра по перевязи, он сказал ему, что г-н префект приехать не может.
He himself was a councillor at the prefecture; then he added a few apologies.	Потом сообщил, что он является советником префектуры, и проговорил несколько извинений.
Monsieur Tuvache answered them with compliments; the other confessed himself nervous; and they remained thus, face to face, their foreheads almost touching, with the members of the jury all round, the municipal council, the notable personages, the National Guard and the crowd.	Тюваш рассыпался в любезностях - советник сказал, что он его конфузит. Так они и стояли друг против друга, почти касаясь лбами, в плотном окружении членов жюри, муниципального совета, именитых граждан, национальных гвардейцев и толпы.
The councillor pressing his little cocked hat to his breast repeated his bows, while Tuvache, bent like a bow, also smiled, stammered, tried to say something, protested his devotion to the monarchy and the honour that was being done to Yonville.	Прижимая к груди маленькую черную треуголку, г-н советник опять начал произносить слова приветствия, а в это время Тюваш, изогнувшись дугой, тоже улыбался, мямлил, подыскивал выражения, изъявлял свою преданность монархии, лепетал что-то о чести, оказанной Ионвилю.
Hippolyte, the groom from the inn, took the head of the horses from the coachman, and, limping along with his club-foot, led them to the door of the	Трактирный слуга Ипполит взял лошадей под уздцы и, припадая на свою кривую ногу, отвел их под навес во двор
"Lion d'Or", where a number of peasants collected to look at the carriage.	"Золотого льва", где уже собрались крестьяне поглядеть на коляску.
The drum beat, the howitzer thundered, and the gentlemen one by one mounted the platform, where they sat down in red utrecht velvet arm-chairs that had been lent by Madame Tuvache.	Забил барабан, выстрелила пушка, господа один за другим взошли на эстраду и сели в обитые красным трипом кресла, предоставленные для этой цели г-жою Тюваш.
All these people looked alike.	Все эти господа были похожи друг на друга.
Their fair flabby faces, somewhat tanned by the sun, were the colour of sweet cider, and their puffy whiskers emerged from stiff collars, kept up by white cravats with broad bows.	Цвет их желтых, дряблых, чуть тронутых загаром лиц напоминал сидр, бакенбарды выбивались у них из высоких тугих воротничков, подпираемых белыми галстуками, которые были завязаны тщательно расправленными бантами.

All the waist-coats were of velvet, double-breasted; all the watches had, at the end of a long ribbon, an oval cornelian seal; everyone rested his two hands on his thighs, carefully stretching the stride of their trousers, whose unsponged glossy cloth shone more brilliantly than the leather of their heavy boots.	Жилеты у всех были бархатные, шалевые; часы у всех были на ленте с овальной сердоликовой печаткой; все упирались руками в колени и широко раздвигали ноги, на которых не декатированное сукно панталон блестело ярче, нежели на ботфортах кожа.
The ladies of the company stood at the back under the vestibule between the pillars while the common herd was opposite, standing up or sitting on chairs.	Позади эстрады, у входа в мэрию, между колонн расположились дамы из общества, а простонародье сидело на стульях или стояло напротив эстрады.
As a matter of fact, Lestiboudois had brought thither all those that he had moved from the field, and he even kept running back every minute to fetch others from the church. He caused such confusion with this piece of business that one had great difficulty in getting to the small steps of the platform.	Лестибудуа перетащил сюда с луга все стулья, поминутно бегал в церковь за пополнением, и эта его коммерческая деятельность производила такой беспорядок, что пробраться к ступенькам эстрады было почти невозможно.
"I think," said Monsieur Lheureux to the chemist, who was passing to his place, "that they ought to have put up two Venetian masts with something rather severe and rich for ornaments; it would have been a very pretty effect."	- По-моему, - сказал г-н Лере аптекарю, проходившему на свое место, - здесь надо бы поставить две венецианские мачты п украсить их какими-нибудь строгими, но в то же время дорогими модными материями - это было бы очень красиво.
"To be sure," replied Homais; "but what can you expect? The mayor took everything on his own shoulders. He hasn't much taste.	- Конечно, - согласился Оме. - Но ничего не поделаешь, - все взял в свои руки мэр.
Poor Tuvache! and he is even completely destitute of what is called the genius of art."	А бедняга Тюваш тонкостью вкуса не отличается, так называемого художественного чутья у него ни на волос нет.
Rodolphe, meanwhile, with Madame Bovary, had gone up to the first floor of the town hall, to the "council-room," and, as it was empty, he declared that they could enjoy the sight there more comfortably.	Тем временем Родольф и г-жа Бовари поднялись на второй этаж мэрии, в "зал заседаний"; здесь никого не было, и Родольф нашел, что отсюда им будет очень удобно смотреть на зрелище.
He fetched three stools from the round table under the bust of the monarch, and having carried them to one of the windows, they sat down by each other.	Он взял три табурета, стоявших вокруг овального стола, под бюстом монарха, и они сели рядом.
There was commotion on the platform, long whisperings, much parleying.	Господа на эстраде взволнованно шептались, переговаривались.
At last the councillor got up.	Наконец советник встал.
They knew now that his name was Lieuvain, and in the crowd the name was passed from one to the other.	Теперь всем уже было известно, что это г-н Льевен, - его фамилия облетела собравшихся.
After he had collated a few pages, and bent over them to see better, he began-	Разложив свои листки и не отводя от них взгляда, он начал:
"Gentlemen!	- "Господа!

May I be permitted first of all (before addressing you on the object of our meeting to-day, and this sentiment will, I am sure, be shared by you all), may I be permitted, I say, to pay a tribute to the higher administration, to the government to the monarch, gentle men, our sovereign, to that beloved king, to whom no branch of public or private prosperity is a matter of indifference, and who directs with a hand at once so firm and wise the chariot of the state amid the incessant perils of a stormy sea, knowing, moreover, how to make peace respected as well as war, industry, commerce, agriculture, and the fine arts?"	Позвольте мне с самого начала (прежде чем перейти к предмету нашего сегодняшнего собрания, и я убежден, что все вы разделяете мои чувства), позвольте мне, говорю я, принести дань восхищения нашей высшей власти, правительству, монарху, господа, королю, нашему обожаемому государю, ибо он неусыпно печется как о благо всего общества, так равно и о благе отдельных лиц, ибо он твердой и вместе с тем мудрой рукою ведет государственную колесницу среди неисчислимых опасностей, коими грозит бурное море, и не забывает ни о мире, ни о войне, ни о промышленности, ни о торговле, ни о земледелии, ни об изящных искусствах".
"I ought," said Rodolphe, "to get back a little further."	- Мне бы надо отсесть, - сказал Родольф.
"Why?" said Emma.	- Зачем? - спросила Эмма.
But at this moment the voice of the councillor rose to an extraordinary pitch.	Но как раз в эту минуту голос советника достиг необычайной силы.
He declaimed- "This is no longer the time, gentlemen, when civil discord ensanguined our public places, when the landlord, the business-man, the working-man himself, falling asleep at night, lying down to peaceful sleep, trembled lest he should be awakened suddenly by the noise of incendiary tocsins, when the most subversive doctrines audaciously sapped foundations."	- "Прошли те времена, господа, -разглагольствовал он, - когда междоусобица обагряла кровью наши стогны; когда собственник, негоциант и даже рабочий, мирным сном засыпая ввечеру, невольно вздрагивали при мысли о том, что их может пробудить звон мятежного набата; когда злокозненные учения дерзко подрывали основы..."
"Well, someone down there might see me," Rodolphe resumed, "then I should have to invent excuses for a fortnight; and with my bad reputation-"	- Меня могут увидеть снизу, - пояснил Родольф, -п тогда надо будет целых две недели извиняться, а при моей скверной репутации...
"Oh, you are slandering yourself," said Emma.	- О, вы клевещете на себя! - сказала Эмма.
"No! It is dreadful, I assure you."	- Нет, нет, у меня гнусная репутация, уверяю вас.
"But, gentlemen," continued the councillor, "if, banishing from my memory the remembrance of these sad pictures, I carry my eyes back to the actual situation of our dear country, what do I see there?	- "Но, господа, - продолжал советник, - отвращая умственный взор свой от этих мрачных картин, я перевожу глаза на теперешнее состояние нашего прекрасного отечества, и что же я вижу?
Everywhere commerce and the arts are flourishing; everywhere new means of communication, like so many new arteries in the body of the state, establish within it new relations. Our great industrial centres have recovered all their activity; religion, more consolidated, smiles in all hearts; our ports are full, confidence is born again, and France breathes once more!"	Всюду процветают торговля и ремесла; всюду новые пути сообщения, подобно новым кровеносным сосудам в государственном организме, связывают между собой различные его части; наши крупные промышленные центры возобновили свою деятельность; религия, воспрянув, всем простирает свои объятия; в наших гаванях снова тесно от кораблей, доверие возрождается, и наконец-то Франция вздохнула свободно!.."
"Besides," added Rodolphe, "perhaps from the world's point of view they are right."	- Впрочем, - прибавил Родольф, - со своей точки зрения, свет, пожалуй, прав.
"How so?" she asked.	-То есть? - спросила Эмма.

"What!" said he. "Do you not know that there are souls constantly tormented?	- Ну да! - сказал Родольф. - Разве вы не знаете о существовании мятущихся душ?
They need by turns to dream and to act, the purest passions and the most turbulent joys, and thus they fling themselves into all sorts of fantasies, of follies."	Они то грезят, то действуют, предаются то самому чистому чувству, то неистовству наслаждений, -им ведомы все прихоти, все безумства.
Then she looked at him as one looks at a traveller who has voyaged over strange lands, and went on-	При этих словах Эмма посмотрела на Родольфа как на путешественника, побывавшего в дальних странах.
"We have not even this distraction, we poor women!"	- Мы, бедные женщины, лишены и этого развлечения! - заметила Эмма.
"A sad distraction, for happiness isn't found in it."	- Грустное развлечение, - счастья оно не приносит.
"But is it ever found?" she asked.	- А счастье есть на земле? - спросила Эмма.
"Yes; one day it comes," he answered.	- Да, в один прекрасный день оно приходит, -ответил Родольф.
"And this is what you have understood," said the councillor. "You, farmers, agricultural labourers! you pacific pioneers of a work that belongs wholly to civilization! you, men of progress and morality, you have understood, I say, that political storms are even more redoubtable than atmospheric disturbances!"	- "И вы это поняли, - говорил советник, - вы, земледельцы и батраки, вы, скромные пионеры великого дела цивилизации, вы, поборники нравственности и прогресса! Вы поняли, говорю я, что политические бури, безусловно, более разрушительны, нежели потрясения атмосферы..."
"It comes one day," repeated Rodolphe, "one day suddenly, and when one is despairing of it.	- В один прекрасный день оно приходит, -повторил Родольф, - приходит внезапно, когда его уже перестаешь ждать.
Then the horizon expands; it is as if a voice cried,	Вдруг открывается бесконечная даль, и чей-то голос говорит:
' It is here!'	"Вот оно!"
You feel the need of confiding the whole of your life, of giving everything, sacrificing everything to this being.	Вы испытываете потребность доверить этому человеку всю свою жизнь, отдать ему все, пожертвовать для него всем!
There is no need for explanations; they understand one another.	Объяснений не надо - все понятно без слов.
They have seen each other in dreams!" (And he looked at her.) "In fine, here it is, this treasure so sought after, here before you.	Именно таким вы видели его в мечтах. (Он смотрел на Эмму.) Наконец сокровище, которое вы так долго искали, здесь, перед вами, и оно сверкает, блестит!
It glitters, it flashes; yet one still doubts, one does not believe it; one remains dazzled, as if one went out from darkness into light."	Но вы еще сомневаетесь, вы еще не смеете верить, вы ослеплены, как будто из темноты сразу вышли на свет.
And as he ended Rodolphe suited the action to the word.	Последнюю фразу Родольф подкрепил пантомимой.
He passed his hand over his face, like a man seized with giddiness.	Он схватился за голову, точно она у него закружилась, затем уронил руку на руку Эммы.
Then he let it fall on Emma's.	Она ее отдернула.
She took hers away.	А советник между тем все читал:

"And who would be surprised at it, gentlemen?	- "Но кого это может удивить, господа?
He only who is so blind, so plunged (I do not fear to say it), so plunged in the prejudices of another age as still to misunderstand the spirit of agricultural populations.	Только слепых, только опутанных (я не боюсь сказать об этом прямо), только опутанных вековыми предрассудками людей, которые до сих пор понятия не имеют о том, каков образ мыслей сельского населения.
Where, indeed, is to be found more patriotism than in the country, greater devotion to the public welfare, more intelligence, in a word?	В самом деле, где мы еще найдем такой патриотизм, такую преданность общему делу, одним словом - такое благоразумие, как не в деревне?
And, gentlemen, I do not mean that superficial intelligence, vain ornament of idle minds, but rather that profound and balanced intelligence that applies itself above all else to useful objects, thus contributing to the good of all, to the common amelioration and to the support of the state, born of respect for law and the practice of duty-"	Это не поверхностный ум, господа, не мишурный блеск празднословов, но ум глубокий, трезвый, прежде всего ставящий перед собой практические цели, тем самым повышая благосостояние отдельных лиц, соблюдая общественную пользу и служа опорой государству, - цели, которые проистекают из законопослушания и верности долгу..."
"Ah! again!" said Rodolphe. "Always 'duty.' I am sick of the word.	- Опять! - сказал Родольф. - Все долг и долг - меня тошнит от этого слова.
They are a lot of old blockheads in flannel vests and of old women with foot-warmers and rosaries who constantly drone into our ears	Тьма-тьмущая остолопов во фланелевых жилетах и святош с грелками и четками прожужжали нам все уши:
' Duty, duty!'	"Долг! Долг!"
Ah! by Jove! one's duty is to feel what is great, cherish the beautiful, and not accept all the conventions of society with the ignominy that it imposes upon us."	Черт подери, долг заключается в том, чтобы понимать великое, поклоняться прекрасному, а вовсе не в том, чтобы придерживаться разных постыдных условностей.
"Yet-yet-" objected Madame Bovary. "No, no!	- Да, но... да, по... - пыталась вставить Эмма.
Why cry out against the passions?	- Ну к чему ополчаться на страсти?
Are they not the one beautiful thing on the earth, the source of heroism, of enthusiasm, of poetry, music, the arts, of everything, in a word?"	Ведь это же лучшее, что есть на земле, это источник героизма, восторга, поэзии, музыки, искусства, решительно всего.
"But one must," said Emma, "to some extent bow to the opinion of the world and accept its moral code."	- Но надо же хоть немного считаться с мнением света, уважать его мораль, - возразила Эмма.
"Ah! but there are two," he replied. "The small, the conventional, that of men, that which constantly changes, that brays out so loudly, that makes such a commotion here below, of the earth earthly, like the mass of imbeciles you see down there.	- В том-то и дело, что есть две морали, - отрезал Родольф. - Есть мелкая, условная, человеческая, -она вечно меняется, она криклива, она копается в грязи, у нас под ногами, как вот это сборище дураков, которое вы видите перед собой.
But the other, the eternal, that is about us and above, like the landscape that surrounds us, and the blue heavens that give us light."	Но есть другая мораль, вечная - она вокруг нас, как вот эта природа, и она над нами, как голубое небо, откуда нам светит солнце.
Monsieur Lieuvain had just wiped his mouth with a pocket-handkerchief. He continued-	Г осподин Льевен вытер губы платком и продолжал:
"And what should I do here gentlemen, pointing out to you the uses of agriculture?	- "Нужно ли доказывать вам, господа, пользу земледелия?

Who supplies our wants?	Кто же удовлетворяет наши потребности?
Who provides our means of subsistence?	Кто доставляет нам пропитание?
Is it not the agriculturist?	Кто же, как не земледелец?
The agriculturist, gentlemen, who, sowing with laborious hand the fertile furrows of the country, brings forth the corn, which, being ground, is made into a powder by means of ingenious machinery, comes out thence under the name of flour, and from there, transported to our cities, is soon delivered at the baker's, who makes it into food for poor and rich alike.	Да, господа, земледелец! Это он, засевая своей трудолюбивой рукой плодородные борозды полей, выращивает зерно, которое, после того как его размельчат и смелют с помощью хитроумных приспособлений, уже в виде муки доставляется в города и тотчас же поступает к булочнику, а тот превращает ее в продукт питания как для богачей, так и для бедняков.
Again, is it not the agriculturist who fattens, for our clothes, his abundant flocks in the pastures?	Не тот же ли самый земледелец, чтобы одеть нас, выкармливает на пастбищах тучные стада?
For how should we clothe ourselves, how nourish ourselves, without the agriculturist?	Во что бы мы одевались, чем бы мы кормились, если бы не земледелец?
And, gentlemen, is it even necessary to go so far for examples?	За примерами ходить недалеко!
Who has not frequently reflected on all the momentous things that we get out of that modest animal, the ornament of poultry-yards, that provides us at once with a soft pillow for our bed, with succulent flesh for our tables, and eggs?	Все мы часто задумывались над тем, какую важную роль играет в нашей жизни скромное создание, украшение наших птичников, которое одновременно снабжает нас мягкими подушками для нашего ложа, сочным мясом и яйцами для нашего стола.
But I should never end if I were to enumerate one after the other all the different products which the earth, well cultivated, like a generous mother, lavishes upon her children.	Впрочем, если бы я стал перечислять многообразные дары, которые, словно добрая мать, балующая детей своих, расточает нам заботливо возделанная земля, я бы никогда не кончил.
Here it is the vine, elsewhere the apple tree for cider, there colza, farther on cheeses and flax.	Здесь - виноград, а в другом месте - яблоки, а следовательно - сидр, там - рапс, еще дальше -сыр. А лен?
Gentlemen, let us not forget flax, which has made such great strides of late years, and to which I will more particularly call your attention."	Запомните, господа: лен! За последние годы посевная площадь льна значительно увеличилась, вот почему я хочу остановить на нем ваше внимание".
He had no need to call it, for all the mouths of the multitude were wide open, as if to drink in his words.	Останавливать внимание слушателей не было никакой необходимости, - все и без того разинули рты, ловили каждое его слово.
Tuvache by his side listened to him with staring eyes. Monsieur Derozerays from time to time softly closed his eyelids, and farther on the chemist, with his son Napoleon between his knees, put his hand behind his ear in order not to lose a syllable.	Сидевший около него Тюваш слушал, вытаращив глаза, Дерозере время от времени слегка жмурился, а поодаль, приставив к уху ладонь, чтобы не пропустить ни единого звука, сидел со своим сыном Наполеоном на руках фармацевт.
The chins of the other members of the jury went slowly up and down in their waistcoats in sign of approval.	Прочие члены жюри в знак одобрения медленно покачивали головами.

The firemen at the foot of the platform rested on their bayonets; and Binet, motionless, stood with out-turned elbows, the point of his sabre in the air.	У эстрады, опершись на штыки, отдыхали пожарные. Бине стоял навытяжку и, держа локоть на отлете, делал саблей на караул.
Perhaps he could hear, but certainly he could see nothing, because of the visor of his helmet, that fell down on his nose.	Может быть, он и слушал, но видеть ничего не мог, оттого что козырек его каски сползал ему на нос.
His lieutenant, the youngest son of Monsieur Tuvache, had a bigger one, for his was enormous, and shook on his head, and from it an end of his cotton scarf peeped out.	У его поручика, младшего сына г-на Тюваша, каска была совсем не по мерке; огромная, она болталась у него на голове, и из-под нее торчал кончик ситцевого платка.
He smiled beneath it with a perfectly infantine sweetness, and his pale little face, whence drops were running, wore an expression of enjoyment and sleepiness.	Это обстоятельство вызывало у него по-детски кроткую улыбку, его бледное потное личико выражало блаженство, изнеможение и сонную одурь.
The square as far as the houses was crowded with people.	Площадь и даже дома на ней были полны народу.
One saw folk leaning on their elbows at all the windows, others standing at doors, and Justin, in front of the chemist's shop, seemed quite transfixed by the sight of what he was looking at.	Люди смотрели из всех окон, со всех порогов, а Жюстен, захваченный зрелищем, стоял как вкопанный перед аптечной витриной.
In spite of the silence Monsieur Lieuvain's voice was lost in the air.	В толпе никто не разговаривал, и все же г-на Льевена было плохо слышно.
It reached you in fragments of phrases, and interrupted here and there by the creaking of chairs in the crowd; then you suddenly heard the long bellowing of an ox, or else the bleating of the lambs, who answered one another at street corners.	Долетали только обрывки фраз, поминутно заглушаемых скрипом стульев. А сзади раздавался то протяжный рев быка, то блеянье ягнят, перекликавшихся с разных концов площади.
In fact, the cowherds and shepherds had driven their beasts thus far, and these lowed from time to time, while with their tongues they tore down some scrap of foliage that hung above their mouths.	Дело в том, что пастухи подогнали скотину поближе, и коровы и овцы, слизывая языком приставшие к мордам травинки, время от времени подавали голос.
Rodolphe had drawn nearer to Emma, and said to her in a low voice, speaking rapidly-	Родольф придвинулся к Эмме и быстро зашептал:
"Does not this conspiracy of the world revolt you?	- Разве этот всеобщий заговор вас не возмущает?
Is there a single sentiment it does not condemn?	Есть ли хоть одно чувство, которое бы он не осудил?
The noblest instincts, the purest sympathies are persecuted, slandered; and if at length two poor souls do meet, all is so organised that they cannot blend together.	Благороднейшие инстинкты, самые чистые отношения подвергаются преследованию, обливаются грязью, и если двум страдающим душам посчастливится в конце концов найти друг друга, то все подстраивается таким образом, чтобы им нельзя было сойтись.
Yet they will make the attempt; they will flutter their wings; they will call upon each other.	И все же они напрягут усилия, станут бить крылами, станут звать друг друга.
Oh! no matter.	Ничего!

Sooner or later, in six months, ten years, they will come together, will love; for fate has decreed it, and they are born one for the other."	Рано или поздно, через полгода, через десять лет, но они соединятся, оттого что так велит рок, оттого что они рождены друг для друга.
His arms were folded across his knees, and thus lifting his face towards Emma, close by her, he looked fixedly at her.	Сложив руки на коленях и подняв голову, он пристально, в упор смотрел на Эмму.
She noticed in his eyes small golden lines radiating from black pupils; she even smelt the perfume of the pomade that made his hair glossy.	Она различала в его глазах золотые лучики вокруг черных зрачков, ощущала запах помады от его волос.
Then a faintness came over her; she recalled the Viscount who had waltzed with her at Vaubyessard, and his beard exhaled like this air an odour of vanilla and citron, and mechanically she half-closed her eyes the better to breathe it in.	И ее охватывало томление; она вспомнила виконта, с которым танцевала в Вобьесаре, - от его бороды пахло так же: ванилью и лимоном, - и машинально опустила веки; ей казалось, что так легче вдыхать этот запах.
But in making this movement, as she leant back in her chair, she saw in the distance, right on the line of the horizon, the old diligence, the	Но, выгибая стан, Эмма увидела вдали, на горизонте, старый дилижанс
"Hirondelle," that was slowly descending the hill of Leux, dragging after it a long trail of dust.	"Ласточку", - он медленно спускался с холма Ле, волоча за собой длинный шлейф пыли.
It was in this yellow carriage that Leon had so often come back to her, and by this route down there that he had gone for ever.	В этой желтой карете так часто возвращался к ней Леон, и по этой самой дороге он уехал от нее навсегда!
She fancied she saw him opposite at his windows; then all grew confused; clouds gathered; it seemed to her that she was again turning in the waltz under the light of the lustres on the arm of the Viscount, and that Leon was not far away, that he was coming; and yet all the time she was conscious of the scent of Rodolphe's head by her side.	Вдруг ей почудилось, что напротив, в окне, мелькнуло его лицо; потом все смешалось, нашли облака; ей мнилось теперь, что она все еще кружится при блеске люстр, в объятиях виконта, а что Леон где-то недалеко, что он сейчас придет... и в то же время она чувствовала, что голова Родольфа совсем близко.
This sweetness of sensation pierced through her old desires, and these, like grains of sand under a gust of wind, eddied to and fro in the subtle breath of the perfume which suffused her soul.	Сладостью этого ощущения были пропитаны давнишние ее желания, и, подобно песчинкам, которые крутит вихрь, они роились в тонком дыму благоухания, окутывавшем ее душу.
She opened wide her nostrils several times to drink in the freshness of the ivy round the capitals.	Она широко раздувала ноздри, дыша свежестью увивавшего карнизы плюща.
She took off her gloves, she wiped her hands, then fanned her face with her handkerchief, while athwart the throbbing of her temples she heard the murmur of the crowd and the voice of the councillor intoning his phrases.	Она сняла перчатки, вытерла руки, затем стала обмахивать лицо платком; глухой гул толпы и монотонный голос советника она улавливала сквозь стук крови в висках.
He said-"Continue, persevere; listen neither to the suggestions of routine, nor to the over-hasty councils of a rash empiricism.	Советник говорил: - "Добивайтесь! Не сдавайтесь! Не слушайте ни нашептываний рутинеров, ни скороспелых советов самонадеянных экспериментаторов!
"Apply yourselves, above all, to the amelioration of the soil, to good manures, to the development of the equine, bovine, ovine, and porcine races.	Обратите особое внимание на плодородность почвы, на качество удобрений, на улучшение пород лошадей, коров, овец, свиней!

Let these shows be to you pacific arenas, where the victor in leaving it will hold forth a hand to the vanquished, and will fraternise with him in the hope of better success.	Пусть эта выставка будет для вас как бы мирной ареной, пусть победитель, перед тем как уйти с нее, протянет руку побежденному, братски обнимется с ним, и пусть у побежденного вспыхнет при этом надежда, что он добьется больших успехов в дальнейшем!
And you, aged servants, humble domestics, whose hard labour no Government up to this day has taken into consideration, come hither to receive the reward of your silent virtues, and be assured that the state henceforward has its eye upon you; that it encourages you, protects you; that it will accede to your just demands, and alleviate as much as in it lies the burden of your painful sacrifices."	А вы, преданные слуги, скромные работники, вы, чей тяжелый труд до сих пор не привлекал к себе внимания ни одного правительства! Ваши непоказные достоинства будут ныне вознаграждены, и вы можете быть уверены, что государство наконец обратило на вас свои взоры, что оно вас ободряет, что оно вам покровительствует, что оно удовлетворит ваши справедливые требования и по мере сил постарается облегчить бремя ваших огромных жертв!"
Monsieur Lieuvain then sat down; Monsieur Derozerays got up, beginning another speech.	Господин Льевен сел на место; затем произнес речь г-н Дерозере.
His was not perhaps so florid as that of the councillor, but it recommended itself by a more direct style, that is to say, by more special knowledge and more elevated considerations.	Слог ее был, пожалуй, менее цветист, но зато это была более деловая речь; он обнаружил в ней больше специальных познаний, высказал более высокие соображения.
Thus the praise of the Government took up less space in it; religion and agriculture more.	Правительство он восхвалял недолго, зато уделил больше внимания религии и сельскому хозяйству.
He showed in it the relations of these two, and how they had always contributed to civilisation.	Он указал на связь между ними и на те совместные усилия, которые они с давних пор прилагают во имя цивилизации.
Rodolphe with Madame Bovary was talking dreams, presentiments, magnetism.	Родольф и г-жа Бовари говорили в это время о снах, о предчувствиях, о магнетизме.
Going back to the cradle of society, the orator painted those fierce times when men lived on acorns in the heart of woods.	Оратор, обратив мысленный взор к колыбели человечества, описывал те мрачные времена, когда люди жили в лесах и питались желудями.
Then they had left off the skins of beasts, had put on cloth, tilled the soil, planted the vine.	Потом они сбросили звериные шкуры, оделись в сукно, вспахали землю, насадили виноград.
Was this a good, and in this discovery was there not more of injury than of gain?	Пошло ли это на пользу, чего больше принесло с собой это открытие: бед или благ?
Monsieur Derozerays set himself this problem.	Такой вопрос поставил перед собой г-н председатель.
From magnetism little by little Rodolphe had come to affinities, and while the president was citing Cincinnatus and his plough, Diocletian, planting his cabbages, and the Emperors of China inaugurating the year by the sowing of seed, the young man was explaining to the young woman that these irresistible attractions find their cause in some previous state of existence.	А Родольф от магнетизма постепенно перешел к сродству душ, и пока г-н Дерозере толковал о Цинциннате за плугом, о Диоклетиане, сажающем капусту, и о китайских императорах, встречающих новый год торжественным посевом, Родольф доказывал Эмме, что всякое неодолимое влечение уходит корнями в прошлое.
"Thus we," he said, "why did we come to know one another?	- Взять хотя бы нас с вами, - говорил он, - почему мы познакомились?

What chance willed it?	Какая случайность свела нас?
It was because across the infinite, like two streams that flow but to unite; our special bents of mind had driven us towards each other."	Разумеется, наши личные склонности толкали нас друг к другу, преодолевая пространство, - так в конце концов сливаются две реки.
And he seized her hand; she did not withdraw it.	Он взял ее руку; она не отняла.
"For good farming generally!" cried the president.	- "За разведение ценных культур..." - выкрикнул председатель.
"Just now, for example, when I went to your house."	- Вот, например, когда я к вам заходил...
"To Monsieur Bizat of Quincampoix."	- "...господину Визе из Кенкампуа..."
"Did I know I should accompany you?"	- ...думал ли я, что сегодня буду с вами?
"Seventy francs."	- "...семьдесят франков!"
"A hundred times I wished to go; and I followed you-I remained."	- Несколько раз я порывался уйти и все-таки пошел за вами, остался.
"Manures!"	- "За удобрение навозом..."
"And I shall remain to-night, to-morrow, all other days, all my life!"	- И теперь уже останусь и на вечер, и на завтра, и на остальное время, на всю жизнь!
"To Monsieur Caron of Argueil, a gold medal!"	- "...господину Карону из Аргейля - золотая медаль!
"For I have never in the society of any other person found so complete a charm."	- Я впервые сталкиваюсь с таким неотразимым очарованием...
"To Monsieur Bain of Givry-Saint-Martin."	- "Господину Бену из Живри-Сен-Мартен..."
"And I shall carry away with me the remembrance of you."	-...и память о вас я сохраню навеки.
"For a merino ram!"	- "...за барана-мериноса..."
"But you will forget me; I shall pass away like a shadow."	- А вы меня забудете, я пройду мимо вас, словно тень.
"To Monsieur Belot of Notre-Dame."	- "Господину Бело из Нотр-Дам..."
"Oh, no! I shall be something in your thought, in your life, shall I not?"	- Но нет, что-то от меня должно же остаться в ваших помыслах, в вашей жизни?
"Porcine race; prizes-equal, to Messrs. Leherisse and Cullembourg, sixty francs!"	- "За породу свиней приз делится ex aequo между господами Леэрисе и Кюлембуром: шестьдесят франков!"
Rodolphe was pressing her hand, and he felt it all warm and quivering like a captive dove that wants to fly away; but, whether she was trying to take it away or whether she was answering his pressure; she made a movement with her fingers.	Родольф сжимал ее горячую дрожащую руку, и ему казалось, будто он держит голубку, которой хочется выпорхнуть. И вдруг то ли Эмма попыталась высвободить руку, то ли это был ответ на его пожатие, но она шевельнула пальцами.
He exclaimed- "Oh, I thank you! You do not repulse me!	- Благодарю вас! - воскликнул Родольф. - Вы меня не отталкиваете!
You are good!	Вы - добрая!
You understand that I am yours!	Вы поняли, что я - ваш!

Let me look at you; let me contemplate you!"	Позвольте мне смотреть на вас, любоваться вами!
A gust of wind that blew in at the window ruffled the cloth on the table, and in the square below all the great caps of the peasant women were uplifted by it like the wings of white butterflies fluttering.	В раскрытые окна подул ветер, и сукно на столе собралось складками, а внизу, на площади, у всех крестьянок поднялись и крылышками белых мотыльков затрепетали оборки высоких чепцов.
"Use of oil-cakes," continued the president.	- "За применение жмыхов маслянистых семян..." -продолжал председатель.
He was hurrying on:	И зачастил:
"Flemish manure-flax-growing-drainage-long leases-domestic service."	- "За применение фламандских удобрений... за разведение льна... за осушение почвы при долгосрочной аренде... за услуги по хозяйству..."
Rodolphe was no longer speaking.	Родольф примолк.
They looked at one another.	Оба смотрели друг на друга.
A supreme desire made their dry lips tremble, and wearily, without an effort, their fingers intertwined.	Желание было так сильно, что и у него и у нее дрожали пересохшие губы. Их пальцы непроизвольно, покорно сплелись.
"Catherine Nicaise Elizabeth Leroux, of Sassetot-la-Guerriere, for fifty-four years of service at the same farm, a silver medal-value, twenty-five francs!"	- "Катрине-Никезе-Элизабете Леру из Сасето-Лагерьер за пятидесятичетырехлетнюю службу на одной и той же ферме серебряную медаль ценой в двадцать пять франков!"
"Where is Catherine Leroux?" repeated the councillor.	-Где же Катрина Леру? - спросил советник.
She did not present herself, and one could hear voices whispering-	Катрина Леру не показывалась. В толпе послышался шепот:
"Go up!"	- Да иди же! -Не туда! - Налево!
"Don't be afraid!"	- Не бойся!
"Oh, how stupid she is!"	- Вот дура!
"Well, is she there?" cried Tuvache.	- Да где же она? - крикнул Тюваш.
"Yes; here she is."	- Вон... вон она!
"Then let her come up!"	-Так пусть подойдет!
Then there came forward on the platform a little old woman with timid bearing, who seemed to shrink within her poor clothes.	На эстраду робко поднялась вся точно ссохшаяся старушонка в тряпье.
On her feet she wore heavy wooden clogs, and from her hips hung a large blue apron.	На ногах у нее были огромные деревянные башмаки, бедра прикрывал длинный голубой передник.
Her pale face framed in a borderless cap was more wrinkled than a withered russet apple.	Ее худое, сморщенное, как печеное яблоко, лицо выглядывало из простого, без отделки, чепца, длинные узловатые руки путались в рукавах красной кофты.

And from the sleeves of her red jacket looked out two large hands with knotty joints, the dust of barns, the potash of washing the grease of wools had so encrusted, roughened, hardened these that they seemed dirty, although they had been rinsed in clear water; and by dint of long service they remained half open, as if to bear humble witness for themselves of so much suffering endured.	От сенной трухи, от щелока, от овечьего жирового выпота руки у нее так разъело, так они заскорузли и загрубели, что казалось, будто они грязные, хотя она долго мыла их в чистой воде; натруженные пальцы всегда у нее слегка раздвигались, как бы скромно свидетельствуя о том, сколько ей пришлось претерпеть.
Something of monastic rigidity dignified her face.	В выражении ее лица было что-то монашески суровое.
Nothing of sadness or of emotion weakened that pale look.	Ее безжизненный взгляд не смягчали оттенки грусти и умиления.
In her constant living with animals she had caught their dumbness and their calm.	Постоянно имея дело с животными, она переняла у них немоту и спокойствие.
It was the first time that she found herself in the midst of so large a company, and inwardly scared by the flags, the drums, the gentlemen in frock-coats, and the order of the councillor, she stood motionless, not knowing whether to advance or run away, nor why the crowd was pushing her and the jury were smiling at her.	Сегодня она впервые очутилась в таком многолюдном обществе. Флаги, барабаны, господа в черных фраках, орден советника - все это навело на нее страх, и она стояла как вкопанная, не зная, что ей делать: подойти ближе или убежать, не понимая, зачем вытолкнули ее из толпы, почему ей улыбаются члены жюри.
Thus stood before these radiant bourgeois this half-century of servitude.	Прямо перед благоденствующими буржуа стояло олицетворение полувекового рабского труда.
"Approach, venerable Catherine Nicaise Elizabeth Leroux!" said the councillor, who had taken the list of prize-winners from the president; and, looking at the piece of paper and the old woman by turns, he repeated in a fatherly tone-"Approach! approach!"	- Подойдите, уважаемаяКатрина-Никеза-Элизабета Леру! - взяв у председателя список награжденных, сказал г-н советник. Глядя то на бумагу, то на старуху, он несколько раз повторил отеческим тоном:- Подойдите, подойдите!
"Are you deaf?" said Tuvache, fidgeting in his armchair; and he began shouting in her ear, "Fifty-four years of service.	- Вы что, глухая? - подскочив в своем кресле, спросил Тюваш и стал кричать ей в ухо: - За пятидесятичетырехлетнюю службу!
A silver medal!	Серебряная медаль!
Twenty-five francs!	Двадцать пять франков!
For you!"	Это вам, вам!
Then, when she had her medal, she looked at it, and a smile of beatitude spread over her face; and as she walked away they could hear her muttering	Получив медаль, старуха начала ее рассматривать. Лицо ее расплылось при этом в блаженную улыбку, и, уходя, она пробормотала:
"I'll give it to our cure up home, to say some masses for me!"	- Я ее священнику отдам, чтоб он за меня молился!
"What fanaticism!" exclaimed the chemist, leaning across to the notary.	- Вот фанатизм! - наклонившись к нотариусу, воскликнул фармацевт.

The meeting was over, the crowd dispersed, and now that the speeches had been read, each one fell back into his place again, and everything into the old grooves; the masters bullied the servants, and these struck the animals, indolent victors, going back to the stalls, a green-crown on their horns.	Заседание кончилось, толпа разошлась, речи были произнесены, и теперь каждый вновь занял свое прежнее положение, все вошло в свою колею: хозяева стали ругать работников, а те стали бить животных - этих бесстрастных триумфаторов, возвращавшихся с зелеными венками на рогах к себе в стойла.
The National Guards, however, had gone up to the first floor of the town hall with buns spitted on their bayonets, and the drummer of the battalion carried a basket with bottles.	Между тем национальные гвардейцы, насадив на штыки булки, поднялись на второй этаж мэрии; батальонный барабанщик нес впереди корзину с вином.
Madame Bovary took Rodolphe's arm; he saw her home; they separated at her door; then he walked about alone in the meadow while he waited for the time of the banquet.	Г-жа Бовари взяла Родольфа под руку, он довел ее до дому, они расстались у крыльца, и Родольф пошел прогуляться перед парадным обедом по лугу.
The feast was long, noisy, ill served; the guests were so crowded that they could hardly move their elbows; and the narrow planks used for forms almost broke down under their weight.	Плохо приготовленный обед был продолжителен и шумен. За столом было так тесно, что люди с трудом двигали локтями; узкие доски, служившие скамьями, казалось, вот-вот рухнут.
They ate hugely.	Ели до отвала.
Each one stuffed himself on his own account.	Каждый старался наесть на весь свой взнос.
Sweat stood on every brow, and a whitish steam, like the vapour of a stream on an autumn morning, floated above the table between the hanging lamps.	По лбам катился пот. Над столом, среди висячих кенкетов, точно осенний утренний туман над рекой, курился белесый пар.
Rodolphe, leaning against the calico of the tent was thinking so earnestly of Emma that he heard nothing.	Родольф, прислонившись к коленкоровой изнанке шатра, думал только об Эмме и ничего не слышал.
Behind him on the grass the servants were piling up the dirty plates, his neighbours were talking; he did not answer them; they filled his glass, and there was silence in his thoughts in spite of the growing noise.	Позади него слуги на траве составляли в стопки грязные тарелки; соседи заговаривали с ним - он не отвечал; ему подливали вина, и в то время как шум вокруг все усиливался, в сознании его ширилась тишина.
He was dreaming of what she had said, of the line of her lips; her face, as in a magic mirror, shone on the plates of the shakos, the folds of her gown fell along the walls, and days of love unrolled to all infinity before him in the vistas of the future.	Он вызывал в своем воображении ее слова, очертания ее губ; лицо ее, точно в волшебном зеркале, сверкало на шишках киверов, складки на стенах шатра превращались в складки ее платья, вереница грядущих дней любви уходила в бесконечную даль.
He saw her again in the evening during the fireworks, but she was with her husband, Madame Homais, and the druggist, who was worrying about the danger of stray rockets, and every moment he left the company to go and give some advice to Binet.	Вечером, во время фейерверка, он увидел ее еще раз, но она была с мужем, г-жой Оме и фармацевтом. Аптекарь, боясь, как бы ракеты не наделали бед, ежеминутно бросал своих спутников, подбегал к Бине и давал ему советы.
The pyrotechnic pieces sent to Monsieur Tuvache had, through an excess of caution, been shut up in his cellar, and so the damp powder would not light, and the principal set piece, that was to represent a dragon biting his tail, failed completely.	Так как пиротехнические приборы были присланы на имя г-на Тюваша, а тот из предосторожности сложил их до времени в погреб, то отсыревший порох не загорался, главный же эффект - дракон, кусающий свой собственный хвост, - не удался вовсе.

Now and then a meagre Roman-candle went off; then the gaping crowd sent up a shout that mingled with the cry of the women, whose waists were being squeezed in the darkness.	Порою вспыхивала жалкая римская свеча, и глазеющая толпа поднимала крик, прорезаемый визгом девок, которых в темноте щупали парни.
Emma silently nestled against Charles's shoulder; then, raising her chin, she watched the luminous rays of the rockets against the dark sky.	Эмма прижалась к плечу Шарля и, подняв голову, молча следила за тем, как в черном небе огнистыми брызгами рассыпаются ракеты.
Rodolphe gazed at her in the light of the burning lanterns.	При свете плошек Родольфу хорошо было видно ее лицо.
They went out one by one.	Но плошки одна за другой погасали.
The stars shone out.	Зажглись звезды.
A few crops of rain began to fall.	Упало несколько капель дождя.
She knotted her fichu round her bare head.	Эмма повязала голову косынкой.
At this moment the councillor's carriage came out from the inn.	В эту минуту из ворот трактира выехала коляска советника.
His coachman, who was drunk, suddenly dozed off, and one could see from the distance, above the hood, between the two lanterns, the mass of his body, that swayed from right to left with the giving of the traces.	Кучер был пьян и сейчас же заснул; над верхом экипажа, между двумя фонарями, виднелась бесформенная груда его тела, качавшаяся из стороны в сторону вместе с подпрыгивавшим на ремнях кузовом.
"Truly," said the druggist, "one ought to proceed most rigorously against drunkenness! I should like to see written up weekly at the door of the town hall on a board ad hoc the names of all those who during the week got intoxicated on alcohol.	- Нет, как хотите, а с пьянством надо вести самую решительную борьбу! - заметил аптекарь. - Я бы каждую неделю вывешивал на дверях мэрии доску ad hoc , на которую были бы занесены фамилии тех, кто за истекший период времени отравлял себя алкоголем.
Besides, with regard to statistics, one would thus have, as it were, public records that one could refer to in case of need.	С точки зрения статистической это были бы показательные таблицы, которые в случае надобности...
But excuse me!"	Извините!
And he once more ran off to the captain.	С этими словами он побежал к податному инспектору.
The latter was going back to see his lathe again.	Бине спешил домой. Он соскучился по своему станку.
"Perhaps you would not do ill," Homais said to him, "to send one of your men, or to go yourself-"	- Не худо было бы кого-нибудь послать, -заговорил Оме, - а то сходили бы вы сами...
"Leave me alone!" answered the tax-collector. "It's all right!"	- Да отстаньте вы от меня, - сказал податной инспектор, - ну чего вы боитесь?
"Do not be uneasy," said the druggist, when he returned to his friends. "Monsieur Binet has assured me that all precautions have been taken.	- Успокойтесь! - вернувшись к своим друзьям, молвил аптекарь. - Бине уверил меня, что меры приняты.
No sparks have fallen; the pumps are full.	Ни одна искра не упадет. В насосах полно воды.
Let us go to rest."	Идемте спать.

"Ma foi! I want it," said Madame Homais, yawning at large. "But never mind; we've had a beautiful day for our fete."	- А меня и правда давно уже клонит ко сну, -сказала сладко зевавшая г-жа Оме. - Ну да это не беда, зато день мы провели чудесно.
Rodolphe repeated in a low voice, and with a tender look,	Родольф, нежно глядя на Эмму, тихо повторил:
"Oh, yes! very beautiful!"	- О да, чудесно!
And having bowed to one another, they separated.	Все простились и разошлись по домам.
Two days later, in the	Два дня спустя в
"Final de Rouen," there was a long article on the show.	"Руанском светоче" появилась большая статья о выставке.
Homais had composed it with verve the very next morning.	В приливе вдохновения ее на другой же день после праздника написал Оме:
"Why these festoons, these flowers, these garlands?	"Откуда все эти фестоны, гирлянды, цветы?
Whither hurries this crowd like the waves of a furious sea under the torrents of a tropical sun pouring its heat upon our heads?"	Куда, подобно волнам бушующего моря, течет толпа, которую заливает потоками света жгучее солнце, иссушающее наши нивы?"
Then he spoke of the condition of the peasants.	Затем он обрисовал положение крестьян.
Certainly the Government was doing much, but not enough.	Правительство, конечно, делает для них много, но все еще недостаточно!
"Courage!" he cried to it; "a thousand reforms are indispensable; let us accomplish them!"	"Смелее! - взывал к нему фармацевт. - Необходим целый ряд реформ - осуществим же их!"
Then touching on the entry of the councillor, he did not forget "the martial air of our militia;" nor "our most merry village maidens;" nor the "bald-headed old men like patriarchs who were there, and of whom some, the remnants of our phalanxes, still felt their hearts beat at the manly sound of the drums."	Дойдя до появления советника, он не забыл упомянуть "нашу воинственную милицию", "наших деревенских резвушек" и лысых стариков, с видом патриархов стоявших в толпе, - "этих обломков наших бессмертных фаланг, почувствовавших, как сильно забились у них сердца при мужественных звуках барабана".
He cited himself among the first of the members of the jury, and he even called attention in a note to the fact that Monsieur Homais, chemist, had sent a memoir on cider to the agricultural society.	Перечисляя членов жюри, он одним из первых назвал себя, а в особом примечании напомнил, что это тот самый г-н Оме, фармацевт, который прислал в Агрономическое общество статью о сидре.
When he came to the distribution of the prizes, he painted the joy of the prize-winners in dithyrambic strophes.	Перейдя к раздаче наград, он в дифирамбических тонах описал радость лауреатов:
"The father embraced the son, the brother the brother, the husband his consort.	"Отец обнимал сына, брат - брата, супруг -супругу.
More than one showed his humble medal with pride; and no doubt when he got home to his good housewife, he hung it up weeping on the modest walls of his cot.	Все с гордостью показывали свои скромные медали, и, разумеется, каждый, вернувшись домой к своей дорогой хозяйке, со слезами повесит медаль на стене своей смиренной хижины.
"About six o'clock a banquet prepared in the meadow of Monsieur Leigeard brought together the principal personages of the fete.	Около шести часов главнейшие участники празднества встретились за пиршественным столом, накрытым на пастбище г-на Льежара.

The greatest cordiality reigned here.	Обед прошел в исключительно дружественной атмосфере.
Divers toasts were proposed: Monsieur Lieuvain, the King; Monsieur Tuvache, the Prefect; Monsieur Derozerays, Agriculture; Monsieur Homais, Industry and the Fine Arts, those twin sisters; Monsieur Leplichey, Progress.	Г-н Льевен провозгласил здравицу за монарха! Г-н Тюваш - за префекта! Г-н Дерозере - за земледелие! Г-н Оме - за брата и сестру: за искусство и промышленность! Г-н Леплише - за мелиорацию!
In the evening some brilliant fireworks on a sudden illumined the air.	Вечером блестящий фейерверк внезапно озарил воздушное пространство.
One would have called it a veritable kaleidoscope, a real operatic scene; and for a moment our little locality might have thought itself transported into the midst of a dream of the	То был настоящий калейдоскоп, оперная декорация; на одно мгновение наш тихий городок был как бы перенесен в сказочную обстановку
'Thousand and One Nights.'	"Тысячи и одной ночи".
Let us state that no untoward event disturbed this family meeting."	Считаем своим долгом засвидетельствовать, что семейное торжество не было омрачено ни одним неприятным происшествием".
And he added	К этому г-н Оме прибавлял:
"Only the absence of the clergy was remarked.	"Бросалось лишь в глаза блистательное отсутствие духовенства.
No doubt the priests understand progress in another fashion.	По-видимому, в ризницах понимают прогресс по-своему.
Just as you please, messieurs the followers of Loyola!"	Вольному воля, господа Лойолы!"
Chapter Nine	IX
Six weeks passed.	Прошло полтора месяца.
Rodolphe did not come again.	Родольф не появлялся.
At last one evening he appeared.	Наконец однажды вечером он пришел.
The day after the show he had said to himself-"We mustn't go back too soon; that would be a mistake."	На другой день после выставки он сказал себе: "Устроим перерыв - иначе можно все испортить".
And at the end of a week he had gone off hunting.	И в конце недели уехал на охоту.
After the hunting he had thought it was too late, and then he reasoned thus-	Вернувшись с охоты, он подумал, что уже поздно, а затем рассудил так:
"If from the first day she loved me, she must from impatience to see me again love me more.	"Ведь если она полюбила меня с первого дня, то разлука, наверное, усилила это чувство.
Let's go on with it!"	Подождем еще немного".
And he knew that his calculation had been right when, on entering the room, he saw Emma turn pale.	И когда он вошел к ней в залу и увидел, что она побледнела, он убедился, что рассчитал правильно.
She was alone.	Эмма была одна.
The day was drawing in.	Вечерело.

The small muslin curtain along the windows deepened the twilight, and the gilding of the barometer, on which the rays of the sun fell, shone in the looking-glass between the meshes of the coral.	Муслиновые занавески на окнах сгущали сумрак; в зеркале, между зубчатых ветвей кораллового полипа, отражался блеск позолоты барометра, на который падал солнечный луч.
Rodolphe remained standing, and Emma hardly answered his first conventional phrases.	Родольф не садился. Видно было, что Эмме стоит большого труда отвечать на его первые учтивые фразы.
"I," he said, "have been busy. I have been ill."	- Я был занят, - сказал он. - Потом болел.
"Seriously?" she cried.	- Опасно? - воскликнула она.
"Well," said Rodolphe, sitting down at her side on a footstool, "no; it was because I did not want to come back."	- Да нет! - садясь рядом с ней, ответил Родольф. -Просто я решил больше к вам не приходить.
"Why?"	- Почему?
"Can you not guess?"	- Вы не догадываетесь?
He looked at her again, but so hard that she lowered her head, blushing.	Родольф опять посмотрел на нее, и таким страстным взором, что она вспыхнула и опустила голову.
He went on- "Emma!"	- Эмма... - снова заговорил он.
"Sir," she said, drawing back a little.	- Милостивый государь! - слегка подавшись назад, сказала Эмма.
"Ah! you see," replied he in a melancholy voice, "that I was right not to come back; for this name, this name that fills my whole soul, and that escaped me, you forbid me to use!	- Ах, теперь вы сами видите, как я был прав, что не хотел больше к вам приходить! - печально сказал Родольф. - Ваше имя беспрерывно звучит у меня в душе, оно невольно срывается с моих уст, а вы мне запрещаете произносить его!
Madame Bovary! why all the world calls you thus!	Госпожа Бовари!.. Так вас называют все!..
Besides, it is not your name; it is the name of another!"	Да это и не ваше имя - это имя другого человека!
He repeated, "of another!" And he hid his face in his hands. "Yes, I think of you constantly.	Другого! -повторил он и закрыл лицо руками. -Да, я все время о вас вспоминаю!..
The memory of you drives me to despair.	Думы о вас не дают мне покою!
Ah! forgive me!	О, простите!..
I will leave you!	Мы больше не увидимся...
Farewell!	Прощайте!..
I will go far away, so far that you will never hear of me again; and yet-to-day-I know not what force impelled me towards you.	Я уезжаю далёко... так далёко, что больше вы обо мне не услышите!.. И тем не менее... сегодня что-то меня потянуло к вам!
For one does not struggle against Heaven; one cannot resist the smile of angels; one is carried away by that which is beautiful, charming, adorable."	С небом не поборешься, против улыбки ангела не устоишь! Все прекрасное, чарующее, пленительное увлекает невольно!
It was the first time that Emma had heard such words spoken to herself, and her pride, like one who reposes bathed in warmth, expanded softly and fully at this glowing language.	Эмма впервые слышала такие слова, и ее самолюбие нежилось в них, словно в теплой ванне.

"But if I did not come," he continued, "if I could not see you, at least I have gazed long on all that surrounds you.	- Да, я не приходил, - продолжал он, - я не мог вас видеть, но зато я любовался всем, что вас окружает.
At night-every night-I arose; I came hither; I watched your house, its glimmering in the moon, the trees in the garden swaying before your window, and the little lamp, a gleam shining through the window-panes in the darkness.	Ночами... каждую ночь я вставал, шел сюда, смотрел на ваш дом, на крышу, блестевшую при луне, на деревья, колыхавшиеся под вашим окном, на огонек вашего ночника, мерцавший во мраке сквозь оконные стекла.
Ah! you never knew that there, so near you, so far from you, was a poor wretch!"	А вы и не знали, что вон там, так близко и в то же время так далёко, несчастный страдалец...
She turned towards him with a sob.	Эмма повернулась к нему.
"Oh, you are good!" she said.	- Какой вы добрый! - дрогнувшим голосом проговорила она.
"No, I love you, that is all!	- Нет, я просто люблю вас - только и всего!
You do not doubt that!	А вы этого и не подозревали!
Tell me-one word-only one word!"	Скажите же мне... одно слово! Одно лишь слово!
And Rodolphe imperceptibly glided from the footstool to the ground; but a sound of wooden shoes was heard in the kitchen, and he noticed the door of the room was not closed.	Родольф незаметно соскользнул с табурета на пол, но в это время в кухне послышались шаги, и он обратил внимание, что дверь не заперта.
"How kind it would be of you," he went on, rising, "if you would humour a whim of mine."	- Умоляю вас, - сказал он, вставая, - исполните одно мое желание!
It was to go over her house; he wanted to know it; and Madame Bovary seeing no objection to this, they both rose, when Charles came in.	Ему хотелось осмотреть ее дом, знать, как она живет. Госпожа Бовари решила, что ничего неудобного в этом нет, но, когда они оба встали, вошел Шарль.
"Good morning, doctor," Rodolphe said to him.	- Здравствуйте, доктор, - сказал Родольф.
The doctor, flattered at this unexpected title, launched out into obsequious phrases. Of this the other took advantage to pull himself together a little.	Лекарь, польщенный этим неожиданным для него титулом, наговорил кучу любезностей, а Родольф тем временем оправился от смущения.
"Madame was speaking to me," he then said, "about her health."	-Ваша супруга жаловалась на здоровье... - начал было он.
Charles interrupted him; he had indeed a thousand anxieties; his wife's palpitations of the heart were beginning again.	Шарль перебил его: он в самом деле очень беспокоится за жену - у нее опять начались приступы удушья.
Then Rodolphe asked if riding would not be good.	Родольф спросил, не будет ли ей полезна верховая езда.
"Certainly! excellent! just the thing!	- Разумеется! Отлично, великолепно!..
There's an idea!	Блестящая мысль!
You ought to follow it up."	Непременно начни кататься.
And as she objected that she had no horse, Monsieur Rodolphe offered one. She refused his offer; he did not insist.	Эмма на это возразила, что у нее нет лошади, Родольф предложил свою; она отказалась, он не настаивал.

Then to explain his visit he said that his ploughman, the man of the blood-letting, still suffered from giddiness.	Потом в объяснение своего визита он сказал, что у его конюха, которому пускали кровь, головокружения еще не прошли,
"I'll call around," said Bovary.	-Я к вам заеду, - вызвался Бовари.
"No, no! I'll send him to you; we'll come; that will be more convenient for you."	- Нет, нет, я пришлю его к вам. Мы приедем с ним вместе, зачем же вам беспокоиться?
"Ah! very good!	- Прекрасно.
I thank you."	Благодарю вас.
And as soon as they were alone,	Когда супруги остались вдвоем, Шарль спросил Эмму:
"Why don't you accept Monsieur Boulanger's kind offer?"	- Почему ты отвергла предложение Буланже? Это так мило с его стороны!
She assumed a sulky air, invented a thousand excuses, and finally declared that perhaps it would look odd.	Лицо Эммы приняло недовольное выражение; она придумала тысячу отговорок и в конце концов заявила, что "это может показаться странным".
"Well, what the deuce do I care for that?" said Charles, making a pirouette. "Health before everything!	- А, наплевать! - сказал Шарль и сделал пируэт. -Здоровье - прежде всего!
You are wrong."	Ты не права!
"And how do you think I can ride when I haven't got a habit?"	- Как же это я буду ездить верхом, когда у меня даже амазонки нет?
"You must order one," he answered.	- Ну так закажи! - ответил Шарль.
The riding-habit decided her.	Это ее убедило.
When the habit was ready, Charles wrote to Monsieur Boulanger that his wife was at his command, and that they counted on his good-nature.	Когда костюм был сшит, Шарль написал Буланже, что жена согласна и что они рассчитывают на его любезность.
The next day at noon Rodolphe appeared at Charles's door with two saddle-horses.	Ровно в двенадцать часов следующего дня у крыльца появился Родольф с двумя верховыми лошадьми.
One had pink rosettes at his ears and a deerskin side-saddle.	На одной из них было дамское седло оленьей кожи; розовые помпончики прикрывали ей уши.
Rodolphe had put on high soft boots, saying to himself that no doubt she had never seen anything like them.	Родольф надел мягкие сапоги, - он был уверен, что Эмма никогда таких не видала.
In fact, Emma was charmed with his appearance as he stood on the landing in his great velvet coat and white corduroy breeches.	В самом деле, когда он в бархатном фраке и белых триковых рейтузах взбежал на площадку лестницы, Эмма пришла в восторг от его вида.
She was ready; she was waiting for him.	Она была уже готова и ждала.
Justin escaped from the chemist's to see her start, and the chemist also came out.	Жюстен удрал из аптеки, чтобы поглядеть на Эмму; сам фармацевт - и тот соизволил выйти.
He was giving Monsieur Boulanger a little good advice.	Он обратился к Буланже с наставлениями:
"An accident happens so easily. Be careful!	- Будьте осторожны! Долго ли до беды?

Your horses perhaps are mettlesome."	Лошади у вас не горячи?
She heard a noise above her; it was Felicite drumming on the windowpanes to amuse little Berthe.	Эмма услышала над головой стук: это, развлекая маленькую Берту, барабанила по стеклу Фелисите.
The child blew her a kiss; her mother answered with a wave of her whip.	Девочка послала матери воздушный поцелуй - та сделала ответный знак рукояткой хлыстика.
"A pleasant ride!" cried Monsieur Homais. "Prudence! above all, prudence!"	- Приятной прогулки! - крикнул г-н Оме. - Но только осторожней, осторожней!
And he flourished his newspaper as he saw them disappear.	И замахал им вслед газетой.
As soon as he felt the ground, Emma's horse set off at a gallop.	Вырвавшись на простор, лошадь Эммы тотчас понеслась галопом.
Rodolphe galloped by her side.	Родольф скакал рядом.
Now and then they exchanged a word.	По временам Эмма и Родольф переговаривались.
Her figure slightly bent, her hand well up, and her right arm stretched out, she gave herself up to the cadence of the movement that rocked her in her saddle.	Слегка наклонив голову, высоко держа повод, а правую руку опустив, Эмма вся отдалась ритму галопа, подбрасывавшего ее в седле.
At the bottom of the hill Rodolphe gave his horse its head; they started together at a bound, then at the top suddenly the horses stopped, and her large blue veil fell about her.	У подножия горы Родольф ослабил поводья; они пустили лошадей одновременно; на вершине лошади вдруг остановились, длинная голубая вуаль закрыла Эмме лицо.
It was early in October.	Было самое начало октября.
There was fog over the land.	Над полями стоял туман.
Hazy clouds hovered on the horizon between the outlines of the hills; others, rent asunder, floated up and disappeared.	На горизонте, между очертаниями холмов, вился клочковатый пар - поднимался и таял.
Sometimes through a rift in the clouds, beneath a ray of sunshine, gleamed from afar the roots of Yonville, with the gardens at the water's edge, the yards, the walls and the church steeple.	В прорывах облаков далеко-далеко виднелись освещенные солнцем крыши Ионвиля, сады, сбегавшие к реке, стены, дворы, колокольня.
Emma half closed her eyes to pick out her house, and never had this poor village where she lived appeared so small.	Эмма, щурясь, старалась отыскать свой дом, и никогда еще этот захудалый городишко не казался ей таким маленьким.
From the height on which they were the whole valley seemed an immense pale lake sending off its vapour into the air.	С той высоты, на которой они находились, вся долина представлялась огромным молочно-белым озером, испаряющимся в воздухе.
Clumps of trees here and there stood out like black rocks, and the tall lines of the poplars that rose above the mist were like a beach stirred by the wind.	Леса, уходившие ввысь, были похожи на черные скалы, а линия встававших из тумана высоких тополей образовывала как бы береговую полосу, колыхавшуюся от ветра.
By the side, on the turf between the pines, a brown light shimmered in the warm atmosphere.	Поодаль, на лужайке, среди елей, в теплом воздухе струился тусклый свет.

The earth, ruddy like the powder of tobacco, deadened the noise of their steps, and with the edge of their shoes the horses as they walked kicked the fallen fir cones in front of them.	Рыжеватая, как табачная пыль, земля приглушала шаги. Лошади, ступая, разбрасывали подковами упавшие шишки.
Rodolphe and Emma thus went along the skirt of the wood.	Родольф и Эмма ехали по краю леса.
She turned away from time to time to avoid his look, and then she saw only the pine trunks in lines, whose monotonous succession made her a little giddy.	Временами она отворачивалась, чтобы не встретиться с ним взглядом, и видела лишь бесконечные ряды еловых стволов, от которых у нее скоро стало рябить в глазах.
The horses were panting; the leather of the saddles creaked.	Храпели лошади. Поскрипывали кожаные седла.
Just as they were entering the forest the sun shone out.	В ту самую минуту, когда они въезжали в лес, показалось солнце.
"God protects us!" said Rodolphe.	- Бог благословляет нас! - воскликнул Родольф.
"Do you think so?" she said.	- Вы так думаете? - спросила Эмма.
"Forward! forward!" he continued.	-Вперед! Вперед!
He "tchk'd" with his tongue.	Он щелкнул языком.
The two beasts set off at a trot.	Лошади побежали.
Long ferns by the roadside caught in Emma's stirrup.	За стремена Эммы цеплялись высокие придорожные папоротники.
Rodolphe leant forward and removed them as they rode along.	Родольф, не останавливаясь, наклонялся и выдергивал их.
At other times, to turn aside the branches, he passed close to her, and Emma felt his knee brushing against her leg.	Время от времени он, чтобы раздвинуть ветви, обгонял Эмму, и тогда она чувствовала, как его колено касается ее ноги.
The sky was now blue, the leaves no longer stirred.	Небо разъяснилось. Листья деревьев были неподвижны.
There were spaces full of heather in flower, and plots of violets alternated with the confused patches of the trees that were grey, fawn, or golden coloured, according to the nature of their leaves.	Родольф и Эмма проезжали просторные поляны, заросшие цветущим вереском. Эти лиловые ковры сменялись лесными дебрями, то серыми, то бурыми, то золотистыми, в зависимости от цвета листвы.
Often in the thicket was heard the fluttering of wings, or else the hoarse, soft cry of the ravens flying off amidst the oaks.	Где-то под кустами слышался шорох крыльев, хрипло и нежно каркали вороны, взлетавшие на дубы.
They dismounted.	Родольф и Эмма спешились.
Rodolphe fastened up the horses.	Он привязал лошадей.
She walked on in front on the moss between the paths.	Она пошла вперед, между колеями, по замшелой дороге.
But her long habit got in her way, although she held it up by the skirt; and Rodolphe, walking behind her, saw between the black cloth and the black shoe the fineness of her white stocking, that seemed to him as if it were a part of her nakedness.	Длинное платье мешало ей, она подняла шлейф, и Родольф, идя сзади, видел между черным сукном платья и черным ботинком полоску тонкого белого чулка, которая, как ему казалось, заключала в себе частицу ее наготы.

She stopped.	Эмма остановилась.
"I am tired," she said.	- Я устала, - промолвила она.
"Come, try again," he went on. "Courage!"	- Ну еще немножко! - сказал Родольф. -Соберитесь с силами!
Then some hundred paces farther on she again stopped, and through her veil, that fell sideways from her man's hat over her hips, her face appeared in a bluish transparency as if she were floating under azure waves.	Пройдя шагов сто, она опять остановилась. Лицо ее, проглядывавшее сквозь прозрачную голубизну вуали, падавшей с ее мужской шляпы то на правое, то на левое бедро, точно плавало в лазури волн.
"But where are we going?"	- Куда же мы идем?
He did not answer.	Он не ответил.
She was breathing irregularly.	Она дышала прерывисто.
Rodolphe looked round him biting his moustache.	Родольф посматривал вокруг и кусал себе усы.
They came to a larger space where the coppice had been cut. They sat down on the trunk of a fallen tree, and Rodolphe began speaking to her of his love.	Они вышли на широкую просеку, где была вырублена молодая поросль, сели на поваленное дерево, и Родольф заговорил о своей любви.
He did not begin by frightening her with compliments.	Для начала он не стал отпугивать ее комплиментами.
He was calm, serious, melancholy.	Он был спокоен, серьезен, печален.
Emma listened to him with bowed head, and stirred the bits of wood on the ground with the tip of her foot.	Эмма слушала его, опустив голову, и носком ботинка шевелила валявшиеся на земле щепки.
But at the words,	И все же, когда он спросил:
"Are not our destinies now one?"	- Разве пути наши теперь не сошлись?
"Oh, no!" she replied.	Она ответила: - О нет!
"You know that well.	Вы сами знаете.
It is impossible!"	Это невозможно.
She rose to go.	Она встала и пошла вперед.
He seized her by the wrist.	Он взял ее за руку.
She stopped. Then, having gazed at him for a few moments with an amorous and humid look, she said hurriedly-	Она остановилась, посмотрела на него долгим влюбленным взглядом увлажнившихся глаз и неожиданно быстро произнесла:
"Ah! do not speak of it again!	- Ах, не будем об этом говорить!..
Where are the horses?	Где наши лошади?
Let us go back."	Поедем обратно.
He made a gesture of anger and annoyance.	У него вырвался жест досады и гнева.
She repeated:	Она повторила:
"Where are the horses?	-Где наши лошади?
Where are the horses?"	Где наши лошади?

Then smiling a strange smile, his pupil fixed, his teeth set, he advanced with outstretched arms.	Родольф как-то странно усмехнулся, стиснул зубы, расставил руки и, глядя на Эмму в упор, двинулся к ней.
She recoiled trembling. She stammered:	Эмма вздрогнула и отшатнулась.
"Oh, you frighten me!	- Ах, мне страшно!
You hurt me!	Мне неприятно!
Let me go!"	Едем! - лепетала она.
"If it must be," he went on, his face changing; and he again became respectful, caressing, timid.	- Как хотите, - изменившись в лице, сказал Родольф. Он опять стал почтительным, ласковым, робким.
She gave him her arm.	Она подала ему руку.
They went back.	Они пошли назад.
He said- "What was the matter with you? Why?	- Что это с вами было? - заговорил он. - Из-за чего?
I do not understand.	Ума не приложу.
You were mistaken, no doubt.	Вы, очевидно, не так меня поняли?
In my soul you are as a Madonna on a pedestal, in a place lofty, secure, immaculate.	В моей душе вы как мадонна на пьедестале, вы занимаете в ней высокое, прочное и ничем не загрязненное место!
But I need you to live!	Я не могу без вас жить!
I must have your eyes, your voice, your thought!	Не могу жить без ваших глаз, без вашего голоса, без ваших мыслей.
Be my friend, my sister, my angel!"	Будьте моим другом, моей сестрой, моим ангелом!
And he put out his arm round her waist.	Он протянул руку и обхватил ее стан.
She feebly tried to disengage herself.	Она сделала слабую попытку высвободиться.
He supported her thus as they walked along.	Но он не отпускал ее и продолжал идти.
But they heard the two horses browsing on the leaves.	Вдруг они услышали, как лошади щиплют листья.
"Oh! one moment!" said Rodolphe. "Do not let us go!	- Подождите! - сказал Родольф. - Побудем здесь еще!
Stay!"	Останьтесь!
He drew her farther on to a small pool where duckweeds made a greenness on the water.	И, увлекая ее за собой, пошел берегом маленького, покрытого зеленою ряскою пруда.
Faded water lilies lay motionless between the reeds.	Увядшие кувшинки, росшие среди камышей, были неподвижны.
At the noise of their steps in the grass, frogs jumped away to hide themselves.	Лягушки, заслышав шаги людей, ступавших по траве, прыгали в воду.
"I am wrong!	- Что я, безумная, делаю?
I am wrong!" she said. "I am mad to listen to you!"	Что я делаю? - твердила Эмма. - Я не должна вас слушать.

"Why?	- Почему?..
Emma!	Эмма!
Emma!"	Эмма!
"Oh, Rodolphe!" said the young woman slowly, leaning on his shoulder.	- О Родольф! - медленно проговорила она и склонилась на его плечо.
The cloth of her habit caught against the velvet of his coat.	Сукно ее платья зацепилось за бархат его фрака.
She threw back her white neck, swelling with a sigh, and faltering, in tears, with a long shudder and hiding her face, she gave herself up to him-	Она запрокинула голову, от глубокого вздоха напряглась ее белая шея, по всему ее телу пробежала дрожь, и, пряча лицо, вся в слезах, она безвольно отдалась Родольфу.
The shades of night were falling; the horizontal sun passing between the branches dazzled the eyes.	Ложились вечерние тени. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь ветви, слепили ей глаза.
Here and there around her, in the leaves or on the ground, trembled luminous patches, as it hummingbirds flying about had scattered their feathers.	Вокруг нее там и сям, на листьях и на земле, перебегали пятна света, - казалось, будто это колибри роняют на лету перья.
Silence was everywhere; something sweet seemed to come forth from the trees; she felt her heart, whose beating had begun again, and the blood coursing through her flesh like a stream of milk.	Кругом было тихо. От деревьев веяло покоем. Эмма чувствовала, как опять у нее забилось сердце, как теплая волна крови прошла по ее телу.
Then far away, beyond the wood, on the other hills, she heard a vague prolonged cry, a voice which lingered, and in silence she heard it mingling like music with the last pulsations of her throbbing nerves.	Вдруг где-то далеко за лесом, на другом холме, раздался невнятный протяжный крик, чей-то певучий голос, и она молча слушала, как он, словно музыка, сливался с замирающим трепетом ее возбужденных нервов.
Rodolphe, a cigar between his lips, was mending with his penknife one of the two broken bridles.	Родольф с сигарой во рту, орудуя перочинным ножом, чинил оборванный повод.
They returned to Yonville by the same road.	В Ионвиль они вернулись тою же дорогой.
On the mud they saw again the traces of their horses side by side, the same thickets, the same stones to the grass; nothing around them seemed changed; and yet for her something had happened more stupendous than if the mountains had moved in their places.	Они видели на грязи тянувшиеся рядом следы копыт своих лошадей, видели те же кусты, те же камни в траве. Ничто вокруг не изменилось. А между тем в самой Эмме произошла перемена, более для нее важная, чем если бы сдвинулись с места окрестные горы.
Rodolphe now and again bent forward and took her hand to kiss it.	Родольф время от времени наклонялся и целовал ей руку.
She was charming on horseback-upright, with her slender waist, her knee bent on the mane of her horse, her face somewhat flushed by the fresh air in the red of the evening.	Верхом на лошади Эмма была сейчас обворожительна. В седле она держалась прямо, стан ее был гибок, согнутое колено лежало на гриве, лицо слегка раскраснелось от воздуха и от закатного багрянца.
On entering Yonville she made her horse prance in the road.	В Ионвиле она загарцевала по мостовой.
People looked at her from the windows.	На нее смотрели из окон.

At dinner her husband thought she looked well, but she pretended not to hear him when he inquired about her ride, and she remained sitting there with her elbow at the side of her plate between the two lighted candles.	За обедом муж нашел, что она хорошо выглядит. Когда же он спросил, довольна ли она прогулкой, Эмма как будто не слыхала вопроса; она все так же сидела над тарелкой, облокотившись на стол, освещенный двумя свечами.
"Emma!" he said.	- Эмма! - сказал Шарль.
"What?"	-Что?
"Well, I spent the afternoon at Monsieur Alexandre's.	- Знаешь, сегодня я заезжал к Александру.
He has an old cob, still very fine, only a little broken-kneed, and that could be bought; I am sure, for a hundred crowns."	У него есть старая кобыла, очень неплохая, только вот колени облысели, - я уверен, что он отдаст ее за сто экю...
He added, "And thinking it might please you, I have bespoken it-bought it. Have I done right?	Я решил сделать тебе удовольствие и оставил ее за собой... я ее купил... - прибавил он. - Хорошо я сделал?
Do tell me?"	Ну? Что же ты молчишь?
She nodded her head in assent; then a quarter of an hour later-	Она утвердительно качнула головой. Четверть часа спустя она спросила:
"Are you going out to-night?" she asked.	- Вечером ты куда-нибудь идешь?
"Yes.	-Да.
Why?"	А что?
"Oh, nothing, nothing, my dear!"	- Просто так, милый, ничего!
And as soon as she had got rid of Charles she went and shut herself up in her room.	Отделавшись от Шарля, она сейчас же заперлась у себя в комнате.
At first she felt stunned; she saw the trees, the paths, the ditches, Rodolphe, and she again felt the pressure of his arm, while the leaves rustled and the reeds whistled.	Сначала это было какое-то наваждение: она видела перед собой деревья, дороги, канавы, Родольфа, все еще чувствовала его объятия, слышала шелест листьев и шуршание камышей.
But when she saw herself in the glass she wondered at her face.	Но, посмотрев в зеркало, она сама подивилась выражению своего лица.
Never had her eyes been so large, so black, of so profound a depth.	Прежде не было у нее таких больших, таких черных, таких глубоких глаз.
Something subtle about her being transfigured her.	Что-то неуловимое, разлитое во всем облике, преображало ее.
She repeated, "I have a lover! a lover!" delighting at the idea as if a second puberty had come to her.	"У меня есть любовник! Любовник!" - повторяла она, радуясь этой мысли, точно вновь наступившей зрелости.
So at last she was to know those joys of love, that fever of happiness of which she had despaired!	Значит, у нее будет теперь трепет счастья, радость любви, которую она уже перестала ждать.
She was entering upon marvels where all would be passion, ecstasy, delirium.	Перед ней открывалась область чудесного, где властвуют страсть, восторг, исступление.
An azure infinity encompassed her, the heights of sentiment sparkled under her thought, and ordinary existence appeared only afar off, down below in the shade, through the interspaces of these heights.	Лазоревая бесконечность окружала ее; мысль ее прозревала искрящиеся вершины чувства, а жизнь обыденная виднелась лишь где-то глубоко внизу, между высотами.

Then she recalled the heroines of the books that she had read, and the lyric legion of these adulterous women began to sing in her memory with the voice of sisters that charmed her.	Ей припомнились героини прочитанных книг, и ликующий хор неверных жен запел в ее памяти родными, завораживающими голосами.
She became herself, as it were, an actual part of these imaginings, and realised the love-dream of her youth as she saw herself in this type of amorous women whom she had so envied.	Теперь она сама вступала в круг этих вымыслов как его единственно живая часть и убеждалась, что отныне она тоже являет собою образ влюбленной женщины, который прежде возбуждал в ней такую зависть, убеждалась, что заветная мечта ее молодости сбывается.
Besides, Emma felt a satisfaction of revenge.	И еще она испытывала блаженство утоленной мести.
Had she not suffered enough?	Она так истомилась!
But now she triumphed, and the love so long pent up burst forth in full joyous bubblings.	Зато сейчас она торжествовала, и долго сдерживаемая страсть хлынула радостно бурлящим потоком.
She tasted it without remorse, without anxiety, without trouble.	Эмма наслаждалась ею безудержно, безмятежно, бездумно.
The day following passed with a new sweetness.	Следующий день прошел в новых ласках.
They made vows to one another She told him of her sorrows.	Родольф и Эмма дали друг другу клятву. Она поведала ему свои прежние горести.
Rodolphe interrupted her with kisses; and she looking at him through half-closed eyes, asked him to call her again by her name-to say that he loved her They were in the forest, as yesterday, in the shed of some woodenshoe maker.	Он прерывал ее поцелуями, а она, глядя на него сквозь полуопущенные ресницы, просила еще раз назвать ее по имени и повторить, что он ее любит. Это было, как и накануне, в лесу, в пустом шалаше башмачника.
The walls were of straw, and the roof so low they had to stoop.	Стены шалаша были соломенные, а крыша такая низкая, что приходилось все время нагибаться.
They were seated side by side on a bed of dry leaves.	Они сидели друг против друга на ложе из сухих листьев.
From that day forth they wrote to one another regularly every evening.	С этого дня они стали писать друг другу каждый вечер.
Emma placed her letter at the end of the garden, by the river, in a fissure of the wall. Rodolphe came to fetch it, and put another there, that she always found fault with as too short.	Эмма шла в самый конец сада, к реке, и засовывала свои письма в одну из трещин обрыва, Родольф приходил сюда за письмом и клал на его место свое, но оно всегда казалось Эмме слишком коротким.
One morning, when Charles had gone out before day break, she was seized with the fancy to see Rodolphe at once.	Однажды Шарль уехал еще до рассвета, и Эмме захотелось повидаться с Родольфом сию же минуту.
She would go quickly to La Huchette, stay there an hour, and be back again at Yonville while everyone was still asleep.	Можно было сбегать в Ла Юшет, пробыть там час и вернуться в Ионвиль, пока все еще спали.
This idea made her pant with desire, and she soon found herself in the middle of the field, walking with rapid steps, without looking behind her.	При одной этой мысли у нее захватило дух от страстного желания, и немного погодя она быстрыми шагами, не оглядываясь, уже шла лугом.

Day was just breaking.	Занималась заря.
Emma from afar recognised her lover's house. Its two dove-tailed weathercocks stood out black against the pale dawn.	Эмма, издали увидев два стрельчатых флюгера, черневших на фоне белеющего неба, догадалась, что это дом ее возлюбленного.
Beyond the farmyard there was a detached building that she thought must be the chateau She entered-it was if the doors at her approach had opened wide of their own accord.	За фермой виднелся флигель, - по всей вероятности, помещик жил именно там. Эмма вошла туда так, словно стены сами раздвинулись при ее приближении.
A large straight staircase led up to the corridor.	Длинная, без поворотов, лестница вела в коридор.
Emma raised the latch of a door, and suddenly at the end of the room she saw a man sleeping.	Эмма отворила дверь и вдруг увидела в глубине комнаты спящего человека.
It was Rodolphe.	Это был Родольф.
She uttered a cry.	Она вскрикнула.
"You here?	- Это ты?
You here?" he repeated. "How did you manage to come?	Это ты? - повторял он. - Как тебе удалось?..
Ah! your dress is damp."	Смотри, у тебя мокрое платье!
"I love you," she answered, throwing her arms about his neck.	-Я люблю тебя! - закидывая ему на шею руки, сказала она.
This first piece of daring successful, now every time Charles went out early Emma dressed quickly and slipped on tiptoe down the steps that led to the waterside.	Эта смелая затея окончилась благополучно, и теперь всякий раз, когда Шарль уезжал рано, Эмма второпях одевалась и на цыпочках спускалась по каменной лестнице к реке.
But when the plank for the cows was taken up, she had to go by the walls alongside of the river; the bank was slippery; in order not to fall she caught hold of the tufts of faded wallflowers.	Если досок, по которым переходили коровы, на месте не оказывалось, то надо было идти вдоль реки, у самой садовой ограды. Берег был скользкий. Чтобы не упасть, Эмма цеплялась за увядшие левкои.
Then she went across ploughed fields, in which she sank, stumbling; and clogging her thin shoes.	Затем она шла прямиком по вспаханному полю, увязая, спотыкаясь, пачкая свою изящную обувь.
Her scarf, knotted round her head, fluttered to the wind in the meadows. She was afraid of the oxen; she began to run; she arrived out of breath, with rosy cheeks, and breathing out from her whole person a fresh perfume of sap, of verdure, of the open air.	Она боялась быков и через выгон бежала опрометью; косынку ее трепал ветер. К Родольфу она входила тяжело дыша, раскрасневшаяся, и от нее веяло свежим ароматом молодости, зелени и вольного воздуха.
At this hour Rodolphe still slept.	Родольф обыкновенно еще спал.
It was like a spring morning coming into his room.	Вместе с ней в его комнату словно врывалось весеннее утро.
The yellow curtains along the windows let a heavy, whitish light enter softly.	Желтые занавески на окнах смягчали густой золотистый свет, проникавший снаружи.
Emma felt about, opening and closing her eyes, while the drops of dew hanging from her hair formed, as it were, a topaz aureole around her face.	Эмма шла ощупью, жмурясь, и капли росы сверкали у нее в волосах венцом из топазов.
Rodolphe, laughing, drew her to him, and pressed her to his breast.	Родольф, смеясь, привлекал ее и прижимал к груди.

Then she examined the apartment, opened the drawers of the tables, combed her hair with his comb, and looked at herself in his shaving-glass.	Потом она обводила глазами его комнату, выдвигала ящики, причесывалась его гребенкой, смотрелась в его зеркальце для бритья.
Often she even put between her teeth the big pipe that lay on the table by the bed, amongst lemons and pieces of sugar near a bottle of water.	Часто она даже брала в рот длинный чубук трубки, лежавшей на ночном столике, среди кусочков лимона и сахара, возле графина с водой.
It took them a good quarter of an hour to say goodbye.	Не менее четверти часа уходило у них на прощание.
Then Emma cried. She would have wished never to leave Rodolphe.	Эмма, расставаясь, плакала; ей хотелось всегда быть с Родольфом.
Something stronger than herself forced her to him; so much so, that one day, seeing her come unexpectedly, he frowned as one put out.	Какая-то неодолимая сила влекла ее к нему. Но вот однажды, когда она пришла к нему неожиданно, он досадливо поморщился.
"What is the matter with you?" she said. "Are you ill?	- Что с тобой? - спросила она. - Ты нездоров?
Tell me!"	Скажи!
At last he declared with a serious air that her visits were becoming imprudent-that she was compromising herself.	В конце концов он внушительным тоном заметил, что она забыла всякую осторожность и что эти посещения бросают на нее тень.
Chapter Ten	X
Gradually Rodolphe's fears took possession of her.	С течением времени опасения Родольфа передались и ей.
At first, love had intoxicated her; and she had thought of nothing beyond.	На первых порах она была упоена любовью и ни о чем другом не помышляла.
But now that he was indispensable to her life, she feared to lose anything of this, or even that it should be disturbed.	Но теперь, когда эта любовь стала для нее жизненной необходимостью, она боялась утратить хотя бы частицу ее, хоть чем-нибудь ее потревожить.
When she came back from his house she looked all about her, anxiously watching every form that passed in the horizon, and every village window from which she could be seen.	Возвращаясь от Родольфа, она пугливо озиралась, высматривая, нет ли какой-нибудь фигуры на горизонте, из какого окна ее могут увидеть.
She listened for steps, cries, the noise of the ploughs, and she stopped short, white, and trembling more than the aspen leaves swaying overhead.	Она прислушивалась к шагам, к голосам, к стуку повозок и внезапно останавливалась, бледная, трепещущая, как листва тополей, колыхавшихся у нее над головой.
One morning as she was thus returning, she suddenly thought she saw the long barrel of a carbine that seemed to be aimed at her.	Однажды утром, идя домой, она неожиданно увидела длинное дуло карабина, наставленное как будто бы прямо на нее.
It stuck out sideways from the end of a small tub half-buried in the grass on the edge of a ditch.	Оно торчало из бочки, прятавшейся в траве на краю канавы.
Emma, half-fainting with terror, nevertheless walked on, and a man stepped out of the tub like a Jack-in-the-box.	У Эммы подкашивались ноги от ужаса, но она все же продолжала идти вперед, как вдруг из бочки, точно чертик из коробочки, выскочил человек.

He had gaiters buckled up to the knees, his cap pulled down over his eyes, trembling lips, and a red nose.	Гетры на нем были застегнуты до самых колен, фуражку он надвинул на глаза. Губы у него дрожали, нос покраснел.
It was Captain Binet lying in ambush for wild ducks.	Это капитан Бине охотился на дичь.
"You ought to have called out long ago!" he exclaimed; "When one sees a gun, one should always give warning."	- Вам надо было меня окликнуть! - громко заговорил он. - Когда видишь ружье, непременно надо предупредить.
The tax-collector was thus trying to hide the fright he had had, for a prefectorial order having prohibited duckhunting except in boats, Monsieur Binet, despite his respect for the laws, was infringing them, and so he every moment expected to see the rural guard turnup.	Так податной инспектор пытался объяснить напавший на него страх. Но дело было в том, что приказ префекта разрешал охоту на уток только с лодки, и, таким образом, блюститель законов г-н Бине сам же их и нарушал. Вот почему податному инспектору все время казалось, что идет полевой сторож.
But this anxiety whetted his pleasure, and, all alone in his tub, he congratulated himself on his luck and on his cuteness.	Но сознание опасности лишь усиливало удовольствие охоты, и, сидя в бочке, Бине блаженствовал и восхищался собственной изобретательностью.
At sight of Emma he seemed relieved from a great weight, and at once entered upon a conversation.	Узнав Эмму, он почувствовал, что гора у него свалилась с плеч, и тотчас попытался завязать с ней разговор:
"It isn't warm; it's nipping."	- А ведь нынче не жарко! Пощипывает!
Emma answered nothing.	Эмма ничего ему не ответила.
He went on- "And you're out so early?"	- Что это вы нынче спозаранку? - не унимался Бине.
"Yes," she said stammering; "I am just coming from the nurse where my child is."	- Так пришлось, - пролепетала она, - моя дочь у кормилицы - я ее навещала.
"Ah! very good! very good!	- Ах, вот как? Хорошее дело! Хорошее дело!
For myself, I am here, just as you see me, since break of day; but the weather is so muggy, that unless one had the bird at the mouth of the gun-"	А я в таком виде торчу здесь с самой зари. Но только погода до того скверная, что если дичь не пролетит у вас под самым...
"Good evening, Monsieur Binet," she interrupted him, turning on her heel.	- Всего доброго, господин Бине! - повертываясь к нему спиной, прервала его Эмма.
"Your servant, madame," he replied drily; and he went back into his tub.	- Будьте здоровы, сударыня! - сухо отозвался он. И опять полез в бочку.
Emma regretted having left the tax-collector so abruptly.	Эмма пожалела, что так резко оборвала податного инспектора.
No doubt he would form unfavourable conjectures.	Теперь он непременно начнет строить самые невыгодные для нее предположения.
The story about the nurse was the worst possible excuse, everyone at Yonville knowing that the little Bovary had been at home with her parents for a year.	История с кормилицей была придумана неудачно: весь город знает, что уже год, как родители взяли Берту к себе.
Besides, no one was living in this direction; this path led only to La Huchette.	Да и потом, здесь поблизости нет никакого жилья. Эта дорога ведет только в Ла Юшет.

Binet, then, would guess whence she came, and he would not keep silence; he would talk, that was certain.	Значит, Бине догадался, откуда она идет, и, уж конечно, молчать не станет - всем раззвонит!
She remained until evening racking her brain with every conceivable lying project, and had constantly before her eyes that imbecile with the game-bag.	До самого вечера она ломала себе голову, придумывая, как бы ей получше вывернуться, и перед глазами у нее все стоял этот болван с ягдташем.
Charles after dinner, seeing her gloomy, proposed, by way of distraction, to take her to the chemist's, and the first person she caught sight of in the shop was the taxcollector again.	После обеда Шарль, видя, что жена чем-то расстроена, предложил ей пойти развлечься к фармацевту, и первый, кого она увидела в аптеке, был все тот же инспектор!
He was standing in front of the counter, lit up by the gleams of the red bottle, and was saying-	Он стоял перед прилавком так, что на него падал свет от красного шара, и говорил:
"Please give me half an ounce of vitriol."	- Дайте мне, пожалуйста, пол-унции купороса.
"Justin," cried the druggist, "bring us the sulphuric acid." Then to Emma, who was going up to Madame Homais' room, "No, stay here; it isn't worth while going up; she is just coming down.	- Жюстен, принеси-ка нам сюда серной кислоты! -крикнул аптекарь и обратился к Эмме, которая хотела подняться к г-же Оме: - Нет, нет, побудьте здесь, не беспокойтесь, она сейчас сама к вам сойдет.
Warm yourself at the stove in the meantime.	Погрейтесь пока у печки...
Excuse me.	Вы уж меня извините...
Good-day, doctor," (for the chemist much enjoyed pronouncing the word "doctor," as if addressing another by it reflected on himself some of the grandeur that he found in it). "Now, take care not to upset the mortars!	Здравствуйте, доктор!.. (Фармацевту очень нравилось называть Шарля доктором, точно это слово, обращенное к другому, бросало на него самого отблеск торжевственности, какую он, Оме, в него вкладывал.) Смотри не опрокинь ступки!
You'd better fetch some chairs from the little room; you know very well that the arm-chairs are not to be taken out of the drawing-room."	Принеси стулья из зальцы - ты же знаешь, что кресла в гостиной трогать нельзя.
And to put his arm-chair back in its place he was darting away from the counter, when Binet asked him for half an ounce of sugar acid.	С этими словами Оме выскочил из-за прилавка, чтобы поставить кресло на место, по тут Бине спросил у него пол-унции сахарной кислоты.
"Sugar acid!" said the chemist contemptuously, "don't know it; I'm ignorant of it!	- Сахарной кислоты? - презрительно переспросил аптекарь. - Я такой не знаю, понятия не имею!
But perhaps you want oxalic acid.	Может быть, вы хотите щавелевой кислоты?
It is oxalic acid, isn't it?"	Щавелевой, да?
Binet explained that he wanted a corrosive to make himself some copperwater with which to remove rust from his hunting things.	Бине пояснил, что ему нужно едкое вещество, чтобы свести ржавчину с охотничьего снаряжения.
Emma shuddered.	Эмма вздрогнула.
The chemist began saying- "Indeed the weather is not propitious on account of the damp."	- Да, в самом деле, погода вам не благоприятствует, - поспешил поддержать разговор фармацевт, - уж очень сыро.
"Nevertheless," replied the tax-collector, with a sly look, "there are people who like it."	- А вот некоторые сырости не боятся, - с лукавым видом заметил инспектор.

She was stifling.	Эмме стало нечем дышать.
"And give me-"	- Дайте мне еще...
"Will he never go?" thought she.	"Он никогда отсюда не уйдет!" - подумала она.
"Half an ounce of resin and turpentine, four ounces of yellow wax, and three half ounces of animal charcoal, if you please, to clean the varnished leather of my togs."	- ...пол-унции канифоли и скипидару, четыре унции желтого воску и еще, пожалуйста, полторы унции жженой кости - я этим чищу лаковые ремни.
The druggist was beginning to cut the wax when Madame Homais appeared, Irma in her arms, Napoleon by her side, and Athalie following.	Аптекарь начал резать воск. В это время вошла г-жа Оме с Ирмой на руках, рядом с ней шел Наполеон, а сзади - Аталия.
She sat down on the velvet seat by the window, and the lad squatted down on a footstool, while his eldest sister hovered round the jujube box near her papa.	Г-жа Оме села на обитую бархатом скамейку у окна, мальчуган вскарабкался на табурет, а его старшая сестра подбежала к папочке и стала вертеться вокруг коробочки с ююбой.
The latter was filling funnels and corking phials, sticking on labels, making up parcels.	Аптекарь наливал жидкости через воронки, закупоривал склянки, наклеивал этикетки, завязывал свертки.
Around him all were silent; only from time to time, were heard the weights jingling in the balance, and a few low words from the chemist giving directions to his pupil.	Все кругом него молчали. Время от времени слышалось только звяканье разновесок да шепот фармацевта, который наставлял своего ученика.
"And how's the little woman?" suddenly asked Madame Homais.	- Ну как ваша малышка? - вдруг спросила г-жа Оме.
"Silence!" exclaimed her husband, who was writing down some figures in his waste-book.	- Тише! - прикрикнул на нее г-н Оме, занося в черновую тетрадь какие-то цифры.
"Why didn't you bring her?" she went on in a low voice.	- Почему вы ее не взяли с собой? - снова, но уже вполголоса, обратилась к Эмме с вопросом г-жа Оме.
"Hush! hush!" said Emma, pointing with her finger to the druggist.	- Тсс! Тсс! - показывая пальцем на аптекаря, прошептала Эмма.
But Binet, quite absorbed in looking over his bill, had probably heard nothing.	Но Бине углубился в чтение счета и, по-видимому, ничего не слышал.
At last he went out.	Наконец он ушел.
Then Emma, relieved, uttered a deep sigh.	Почувствовав облегчение, Эмма испустила глубокий вздох.
"How hard you are breathing!" said Madame Homais.	- Как вы тяжело дышите! - заметила г-жа Оме.
"Well, you see, it's rather warm," she replied.	- Здесь у вас немного душно, - ответила Эмма.
So the next day they talked over how to arrange their rendezvous.	На другой же день Родольф и Эмма решили, что их свидания должны быть обставлены по-иному.
Emma wanted to bribe her servant with a present, but it would be better to find some safe house at Yonville.	Эмма предложила подкупить каким-нибудь подарком свою служанку. Родольф, однако, считал, что самое благое дело - найти в Ионвиле укромный домик.
Rodolphe promised to look for one.	И он обещал что-нибудь в этом роде подыскать.

All through the winter, three or four times a week, in the dead of night he came to the garden.	Всю зиму он раза три-четыре в неделю глухою ночью приходил к ней в сад.
Emma had on purpose taken away the key of the gate, which Charles thought lost.	Шарль думал, что ключ от калитки потерян; на самом же деле Эмма передала его Родольфу.
To call her, Rodolphe threw a sprinkle of sand at the shutters.	В виде условного знака Родольф бросал в окно горсть песку.
She jumped up with a start; but sometimes he had to wait, for Charles had a mania for chatting by the fireside, and he would not stop.	Эмма мгновенно вскакивала с постели. Но иногда приходилось ждать, так как у Шарля была страсть подсесть к камельку и болтать без конца.
She was wild with impatience; if her eyes could have done it, she would have hurled him out at the window.	Эмма сгорала от нетерпения; она готова была уничтожить своим взглядом Шарля.
At last she would begin to undress, then take up a book, and go on reading very quietly as if the book amused her.	Наконец она принималась за свой ночной туалет; потом брала книгу и преспокойно усаживалась читать, делая вид, что увлечена чтением.
But Charles, who was in bed, called to her to come too.	Но в это время слышался голос Шарля, уже успевшего лечь в постель, - он звал ее спать:
"Come, now, Emma," he said, "it is time."	- Иди, иди, Эмма, пора!
"Yes, I am coming," she answered.	- Сейчас иду! - отзывалась она.
Then, as the candles dazzled him; he turned to the wall and fell asleep.	Свет мешал ему, он поворачивался к стене и засыпал.
She escaped, smiling, palpitating, undressed.	Тогда Эмма, полуодетая, дрожащая, улыбающаяся, убегала.
Rodolphe had a large cloak; he wrapped her in it, and putting his arm round her waist, he drew her without a word to the end of the garden.	У Родольфа был широкий плащ. Он закутывал ее и, обхватив за талию, молча уводил в глубину сада.
It was in the arbour, on the same seat of old sticks where formerly Leon had looked at her so amorously on the summer evenings.	Это происходило в беседке, на той же самой скамейке с трухлявыми столбиками, на которой летними вечерами сидел Леон и таким влюбленным взглядом смотрел на Эмму.
She never thought of him now.	Теперь она уже совсем забыла его!
The stars shone through the leafless jasmine branches.	Сквозь безлистые ветви жасмина сверкали звезды.
Behind them they heard the river flowing, and now and again on the bank the rustling of the dry reeds.	Сзади шумела река, по временам слышался треск сухих стеблей камыша.
Masses of shadow here and there loomed out in the darkness, and sometimes, vibrating with one movement, they rose up and swayed like immense black waves pressing forward to engulf them.	Тьма кое-где сгущалась; порою по этим скоплениям мрака пробегал мгновенный трепет, они выпрямлялись, потом склонялись, и тогда Эмме и Родольфу чудилось, будто на них накатывают огромные черные волны и вот сейчас захлестнут их.

The cold of the nights made them clasp closer; the sighs of their lips seemed to them deeper; their eyes that they could hardly see, larger; and in the midst of the silence low words were spoken that fell on their souls sonorous, crystalline, and that reverberated in multiplied vibrations.	От ночного холода они еще тесней прижимались друг к другу; дыхание у них становилось как будто бы учащеннее; глаза, которых почти не было видно, в темноте казались больше, а каждое слово, шепотом произнесенное в тиши, падало в душу, хрустально звеня и будя бесконечные отголоски.
When the night was rainy, they took refuge in the consulting-room between the cart-shed and the stable.	В ненастные ночи они укрывались между каретником и конюшней, во флигельке, где Шарль принимал больных.
She lighted one of the kitchen candles that she had hidden behind the books.	В кухонный подсвечник Эмма вставляла свечу, которая у нее была припрятана за книгами, и зажигала ее.
Rodolphe settled down there as if at home.	Родольф располагался как у себя дома.
The sight of the library, of the bureau, of the whole apartment, in fine, excited his merriment, and he could not refrain from making jokes about Charles, which rather embarrassed Emma.	Его смешил книжный шкаф, письменный стол, общий вид комнаты, и он то и дело подшучивал над Шарлем, чем приводил Эмму в смущение.
She would have liked to see him more serious, and even on occasions more dramatic; as, for example, when she thought she heard a noise of approaching steps in the alley.	Ей хотелось, чтобы он был серьезнее, даже трагичнее, особенно в тот раз, когда ей вдруг почудилось, что кто-то идет по дорожке к флигелю.
"Someone is coming!" she said.	- Сюда идут! - сказала она.
He blew out the light.	Он потушил свет.
"Have you your pistols?"	- У тебя есть пистолеты?
"Why?"	- Зачем?
"Why, to defend yourself," replied Emma.	- Ну, чтобы... чтобы защищаться, - пояснила Эмма.
"From your husband?	- От твоего мужа?
Oh, poor devil!"	Ах он бедняга!
And Rodolphe finished his sentence with a gesture that said,	И Родольф сделал движение, означавшее:
"I could crush him with a flip of my finger."	"Да я из него одним щелчком вышибу дух!"
She was wonder-stricken at his bravery, although she felt in it a sort of indecency and a naive coarseness that scandalised her.	В этой его храбрости, поразившей Эмму, было, однако, что-то неделикатное, наивно-грубое, такое, отчего ее невольно покоробило.
Rodolphe reflected a good deal on the affair of the pistols.	Родольф потом долго думал над этим разговором о пистолетах.
If she had spoken seriously, it was very ridiculous, he thought, even odious; for he had no reason to hate the good Charles, not being what is called devoured by jealousy; and on this subject Emma had taken a great vow that he did not think in the best of taste.	Если она говорила серьезно, рассуждал он, то это смешно и даже противно. Ведь он не испытывал так называемых мук ревности и не имел оснований ненавидеть добродушного лекаря, - вот почему, когда Эмма, заговорив о своих отношениях с Шарлем, дала Родольфу торжественную клятву, он расценил это как бестактность.

Besides, she was growing very sentimental.	К тому же Эмма становилась чересчур сентиментальной.
She had insisted on exchanging miniatures; they had cut off handfuls of hair, and now she was asking for a ring-a real wedding-ring, in sign of an eternal union.	С ней непременно надо было обмениваться миниатюрами, срезать пряди волос, а теперь она еще требовала, чтобы он подарил ей кольцо, настоящее обручальное кольцо, в знак любви до гроба.
She often spoke to him of the evening chimes, of the voices of nature. Then she talked to him of her mother-hers! and of his mother-his!	Ей доставляло удовольствие говорить о вечернем звоне, о "голосах природы", потом она заводила разговор о своей и о его матери.
Rodolphe had lost his twenty years ago.	Родольф потерял ее двадцать лет тому назад.
Emma none the less consoled him with caressing words as one would have done a lost child, and she sometimes even said to him, gazing at the moon-	Это не мешало Эмме сюсюкать с ним по этому поводу так, точно Родольф был мальчик-сиротка. Иногда она даже изрекала, глядя на луну:
"I am sure that above there together they approve of our love."	- Я убеждена, что они оба благословляют оттуда нашу любовь.
But she was so pretty.	Но она была так хороша собой!
He had possessed so few women of such ingenuousness.	Так редко попадалось на его пути столь простодушное существо!
This love without debauchery was a new experience for him, and, drawing him out of his lazy habits, caressed at once his pride and his sensuality.	Ему, ветренику, ее чистая любовь была внове; непривычная для него, она льстила его самолюбию и будила в нем чувственность.
Emma's enthusiasm, which his bourgeois good sense disdained, seemed to him in his heart of hearts charming, since it was lavished on him.	Его мещанский здравый смысл презирал восторженность Эммы, однако в глубине души эта восторженность казалась ему очаровательной именно потому, что относилась к нему.
Then, sure of being loved, he no longer kept up appearances, and insensibly his ways changed.	Уверившись в любви Эммы, он перестал стесняться, его обращение с ней неприметным образом изменилось.
He had no longer, as formerly, words so gentle that they made her cry, nor passionate caresses that made her mad, so that their great love, which engrossed her life, seemed to lessen beneath her like the water of a stream absorbed into its channel, and she could see the bed of it.	Он уже не говорил ей, как прежде, тех нежных слов, что трогали ее до слез, не расточал ей тех бурных ласк, что доводили ее до безумия. Великая любовь, в которую она была погружена, высыхала, точно река, и уже видна была тина.
She would not believe it; she redoubled in tenderness, and Rodolphe concealed his indifference less and less.	Эмма не хотела этому верить, она стала еще нежнее с Родольфом, а он все менее тщательно скрывал свое равнодушие.
She did not know if she regretted having yielded to him, or whether she did not wish, on the contrary, to enjoy him the more.	Она сама не знала, жалеет ли она, что уступила тогда его домогательствам, или же, напротив, ее все сильнее тянет к нему.
The humiliation of feeling herself weak was turning to rancour, tempered by their voluptuous pleasures.	Унизительное сознание своей слабохарактерности вызывало в ней злобу, которую умеряло только сладострастие.
It was not affection; it was like a continual seduction.	Это была не привязанность, это был как бы непрерывный соблазн.

He subjugated her; she almost feared him.	Родольф порабощал ее. Эмма теперь уже почти боялась его.
Appearances, nevertheless, were calmer than ever, Rodolphe having succeeded in carrying out the adultery after his own fancy; and at the end of six months, when the spring-time came, they were to one another like a married couple, tranquilly keeping up a domestic flame.	На поверхности все, однако, было спокойнее, чем когда-либо; Родольфу удалось ввести этот роман в желаемое русло, и полгода спустя, когда пришла весна, они уже представляли собой что-то вроде супругов, которые поддерживают в домашнем очаге ровное пламя.
It was the time of year when old Rouault sent his turkey in remembrance of the setting of his leg.	Весной обыкновенно папаша Руо в память о своей сросшейся ноге посылал Шарлю и Эмме индейку.
The present always arrived with a letter.	К подарку неизменно прилагалось письмо.
Emma cut the string that tied it to the basket, and read the following lines:-	На сей раз Эмма, перерезав веревочку, которой оно было привязано к корзине, прочла следующее:
"My Dear Children-I hope this will find you well, and that this one will be as good as the others. For it seems to me a little more tender, if I may venture to say so, and heavier.	"Дорогие мои дети! Надеюсь, вы оба здоровы, и еще я надеюсь, что эта моя индейка окажется не хуже прежних; осмеливаюсь утверждать, что она будет даже понежнее, да и пожирнее.
But next time, for a change, I'll give you a turkeycock, unless you have a preference for some dabs; and send me back the hamper, if you please, with the two old ones.	А на будущий год я для разнообразия пришлю вам индюка или, если хотите, каплуна, а вы мне верните, пожалуйста, мою корзину вместе с теми двумя.
I have had an accident with my cart-sheds, whose covering flew off one windy night among the trees.	У меня случилась беда: ночью поднялся сильный ветер, сорвал с сарая крышу и забросил на деревья.
The harvest has not been overgood either.	Урожай тоже не так чтобы уж очень знатный.
Finally, I don't know when I shall come to see you.	Одним словом, я не могу сказать, когда сумею вас проведать.
It is so difficult now to leave the house since I am alone, my poor Emma."	Трудно мне стало выбираться из дому, - ведь я теперь совсем один, милая моя Эмма!"
Here there was a break in the lines, as if the old fellow had dropped his pen to dream a little while.	В этом месте между строчками был оставлен пробел - бедный старик словно выронил перо и погрузился в раздумье.
"For myself, I am very well, except for a cold I caught the other day at the fair at Yvetot, where I had gone to hire a shepherd, having turned away mine because he was too dainty.	"О себе скажу, что я здоров, вот только схватил на днях насморк, когда ездил на ярмарку в Ивето нанимать пастуха, а который был у меня раньше, того я прогнал: уж больно стал привередлив.
How we are to be pitied with such a lot of thieves!	Мученье с этими разбойниками!
Besides, he was also rude.	Вдобавок он еще нечист на руку.
I heard from a pedlar, who, travelling through your part of the country this winter, had a tooth drawn, that Bovary was as usual working hard.	От одного разносчика, который зимой побывал в ваших краях и вырвал там себе зуб, я слышал, что Бовари по-прежнему трудится не покладая рук.
That doesn't surprise me; and he showed me his tooth; we had some coffee together.	Это меня не удивило. Разносчик показал мне свою десну. Мы с ним выпили кофе.

I asked him if he had seen you, and he said not, but that he had seen two horses in the stables, from which I conclude that business is looking up.	Я спросил, видел ли он тебя, Эмма: он сказал, что нет, зато он видел двух лошадей в вашей конюшне, - стало быть, дела у вас идут.
So much the better, my dear children, and may God send you every imaginable happiness!	Ну и отлично, милые детки, давай вам бог!
It grieves me not yet to have seen my dear little grand-daughter, Berthe Bovary.	Мне очень грустно, что я еще не познакомился с моей любимой внучкой Бертой Бовари.
I have planted an Orleans plum-tree for her in the garden under your room, and I won't have it touched unless it is to have jam made for her by and bye, that I will keep in the cupboard for her when she comes.	Я посадил для нее в саду, как раз напротив твоей комнаты, Эмма, сливу и никому не позволяю ее трогать. Потом я наварю сливового варенья и спрячу в шкаф, а когда внучка ко мне приедет, то будет его кушать, сколько захочет.
"Good-bye, my dear children.	Прощайте, славные мои детки!
I kiss you, my girl, you too, my son-in-law, and the little one on both cheeks.	Целую тебя, дочурка, и Вас, дорогой зять, а малышку - в обе щечки.
I am, with best compliments, your loving father.	Всего, всего вам хорошего! Ваш любящий отец
"Theodore Rouault."	Теодор Руо".
She held the coarse paper in her fingers for some minutes.	Эмма долго держала в руках этот листок грубой бумаги.
The spelling mistakes were interwoven one with the other, and Emma followed the kindly thought that cackled right through it like a hen half hidden in the hedge of thorns.	В письме отца орфографические ошибки цеплялись одна за другую, но сквозь них до внутреннего слуха Эммы долетало невнятное биенье размягченного сердца, как сквозь ветви кустарника до нас доходит квохтанье прячущейся наседки.
The writing had been dried with ashes from the hearth, for a little grey powder slipped from the letter on to her dress, and she almost thought she saw her father bending over the hearth to take up the tongs.	Старик Руо присыпал чернила каминной золой, и когда Эмма заметила, что на ее платье село немного серой пыли, она до осязаемости ясно представила себе, как отец тянется за щипцами.
How long since she had been with him, sitting on the footstool in the chimney-corner, where she used to burn the end of a bit of wood in the great flame of the sea-sedges!	Давно-давно не сидела она с ним на скамеечке у камина и не помешивала потрескивающий дрок палкой, конец которой загорался от жаркого огня!
She remembered the summer evenings all full of sunshine.	Вспомнились ей светлые летние вечера.
The colts neighed when anyone passed by, and galloped, galloped.	Идешь, бывало, мимо жеребят, а они ржут и резвятся, резвятся!..
Under her window there was a beehive, and sometimes the bees wheeling round in the light struck against her window like rebounding balls of gold.	Под ее окном стоял улей, и пчелы, кружась в лучах солнца, золотыми шариками ударялись об оконное стекло, а потом тут же отскакивали.
What happiness there had been at that time, what freedom, what hope!	Какое это было счастливое время! Беззаботное! Полное надежд!
What an abundance of illusions!	Как много было тогда иллюзий!
Nothing was left of them now.	А теперь не осталось ни одной.

She had got rid of them all in her soul's life, in all her successive conditions of life, maidenhood, her marriage, and her love-thus constantly losing them all her life through, like a traveller who leaves something of his wealth at every inn along his road.	Эмма растратила их во время своих душевных бурь, растрачивала постепенно: в девичестве, в браке, в любви, на протяжении всей своей жизни, точно путешественник, оставляющий частицу своего состояния в каждой гостинице.
But what then, made her so unhappy?	Но кто повинен в ее несчастье?
What was the extraordinary catastrophe that had transformed her?	Откуда налетел этот страшный, все вырвавший с корнем ураган?
And she raised her head, looking round as if to seek the cause of that which made her suffer.	Эмма подняла голову и, словно высматривая источник своих страданий, обвела глазами комнату.
An April ray was dancing on the china of the whatnot; the fire burned; beneath her slippers she felt the softness of the carpet; the day was bright, the air warm, and she heard her child shouting with laughter.	На фарфоровых вещицах, которыми была заставлена этажерка, переливчато блестел солнечный луч; в камине горели дрова; под туфлями прощупывался мягкий ковер; день был солнечный, воздух - теплый, слышался звонкий смех ее ребенка.
In fact, the little girl was just then rolling on the lawn in the midst of the grass that was being turned.	Девочка каталась по лужайке, по свежескошенной траве.
She was lying flat on her stomach at the top of a rick.	Сейчас она лежала плашмя на копне.
The servant was holding her by her skirt.	Няня придерживала ее за платьице.
Lestiboudois was raking by her side, and every time he came near she lent forward, beating the air with both her arms.	Тут же рядом сгребал сено граблями Лестибудуа, и всякий раз, как он приближался, Берта наклонялась и всплескивала ручонками.
"Bring her to me," said her mother, rushing to embrace her. "How I love you, my poor child!	- Приведите ее ко мне! - крикнула мать и, раскрыв объятия, бросилась ей навстречу. - Как я люблю тебя, ненаглядная моя девочка!
How I love you!"	Как я тебя люблю!
Then noticing that the tips of her ears were rather dirty, she rang at once for warm water, and washed her, changed her linen, her stockings, her shoes, asked a thousand questions about her health, as if on the return from a long journey, and finally, kissing her again and crying a little, she gave her back to the servant, who stood quite thunder stricken at this excess of tenderness.	Заметив, что у нее не совсем чистые уши, Эмма позвонила, велела принести горячей воды, вымыла Берту, переменила ей белье, чулочки, башмачки, забросала няню вопросами о ее здоровье, как будто она сама только что вернулась из далекого путешествия, наконец со слезами на глазах еще раз поцеловала дочку и с рук на руки передала няне, оторопевшей от подобного прилива нежности.
That evening Rodolphe found her more serious than usual.	Вечером Родольф нашел, что Эмма как-то особенно серьезна.
"That will pass over," he concluded; "it's a whim:"	"Пройдет, - решил он. - Так просто, каприз".
And he missed three rendezvous running.	И пропустил три свидания подряд.
When he did come, she showed herself cold and almost contemptuous.	Когда же наконец пришел, она встретила его холодно, почти враждебно.
"Ah! you're losing your time, my lady!"	"Меня этим не возьмешь, моя деточка..." - сказал себе Родольф.

And he pretended not to notice her melancholy sighs, nor the handkerchief she took out.	Он делал вид, что не замечает ни ее тяжелых вздохов, ни того, как она комкает в руке платок.
Then Emma repented.	Вот когда Эмма раскаялась!
She even asked herself why she detested Charles; if it had not been better to have been able to love him?	Она даже призадумалась: за что она так ненавидит Шарля, и не лучше ли все-таки попытаться полюбить его?
But he gave her no opportunities for such a revival of sentiment, so that she was much embarrassed by her desire for sacrifice, when the druggist came just in time to provide her with an opportunity.	Но Шарль не оценил этого возврата былого чувства, ее жертвенный порыв разбился, это повергло ее в полное смятение, а тут еще подвернулся аптекарь и нечаянно подлил масла в огонь.
Chapter Eleven	XI
He had recently read a eulogy on a new method for curing club-foot, and as he was a partisan of progress, he conceived the patriotic idea that Yonville, in order to keep to the fore, ought to have some operations for strephopody or club-foot.	Он как раз недавно прочитал хвалебную статью о новом методе лечения искривления стопы, а так как он был поборником прогресса, то у него сейчас же родилась патриотическая мысль: дабы "поддержать честь города", необходимо начать производить в Ионвиле операции стрефоподии.
"For," said he to Emma, "what risk is there? See-" (and he enumerated on his fingers the advantages of the attempt), "success, almost certain relief and beautifying of the patient, celebrity acquired by the operator.	- Ну чем мы рискуем? - говорил он Эмме. -Подумайте (тут он принимался перебирать по пальцам выгоды этого предприятия): успех почти обеспечен, больной получает облегчение и избавляется от уродства, популярность хирурга быстро растет.
Why, for example, should not your husband relieve poor Hippolyte of the	Почему бы, например, вашему супругу не оказать помощь бедняге Ипполиту из
'Lion d'Or'?	"Золотого льва"?
Note that he would not fail to tell about his cure to all the travellers, and then" (Homais lowered his voice and looked round him) "who is to prevent me from sending a short paragraph on the subject to the paper?	Примите во внимание, что он непременно станет рассказывать о том, как его вылечили, всем приезжающим, а кроме того, - понизив голос и оглядевшись по сторонам, добавлял Оме, - кто мне помешает послать об этом заметочку в газету?
Eh! goodness me! an article gets about; it is talked of; it ends by making a snowball!	Господи боже мой! Статья нарасхват... всюду разговоры... все это растет, как снежный ком!
And who knows? who knows?"	И как знать? Как знать?..
In fact, Bovary might succeed.	Что же, может быть, Шарля и впрямь ждет удача?
Nothing proved to Emma that he was not clever; and what a satisfaction for her to have urged him to a step by which his reputation and fortune would be increased!	У Эммы нет ни малейших оснований сомневаться в его способностях. А какое удовлетворение получит она, если под ее влиянием он решится на такой шаг, который даст ему славу и деньги!
She only wished to lean on something more solid than love.	Она ведь как раз ищет для себя опору, более прочную, чем любовь.
Charles, urged by the druggist and by her, allowed himself to be persuaded.	Шарль сдался на уговоры аптекаря и собственной супруги.

He sent to Rouen for Dr. Duval's volume, and every evening, holding his head between both hands, plunged into the reading of it.	Он выписал из Руана книгу доктора Дюваля и теперь каждый вечер, сжав голову руками, углублялся в чтение.
While he was studying equinus, varus, and valgus, that is to say, katastrephopody, endostrephopody, and exostrephopody (or better, the various turnings of the foot downwards, inwards, and outwards, with the hypostrephopody and anastrephopody), otherwise torsion downwards and upwards, Monsier Homais, with all sorts of arguments, was exhorting the lad at the inn to submit to the operation.	Пока он изучал эквинусы, варусы и вальгусы, то есть стрефокатоподию, стрефендоподию и стрефекзоподию (проще говоря, различные случаи искривления стопы: книзу, внутрь и наружу), а также стрефиноподию и стрефаноподию (иными словами, выверт книзу и загиб кверху), г-н Оме всячески старался убедить трактирного слугу сделать себе операцию:
"You will scarcely feel, probably, a slight pain; it is a simple prick, like a little blood-letting, less than the extraction of certain corns."	- Ну, может, будет больновато, только и всего. Просто-напросто укол, вроде легонького кровопускания. Удалить мозоль, и то иногда бывает больнее.
Hippolyte, reflecting, rolled his stupid eyes.	Ипполит таращил свои глупые глаза и все раздумывал.
"However," continued the chemist, "it doesn't concern me.	- Мне-то ведь безразлично! - продолжал фармацевт. - Для тебя стараемся!
It's for your sake, for pure humanity!	Только из человеколюбия!
I should like to see you, my friend, rid of your hideous caudication, together with that waddling of the lumbar regions which, whatever you say, must considerably interfere with you in the exercise of your calling."	Я, друг мой, хочу, чтобы ты избавился от уродующего тебя прихрамывания, сопровождающегося колебанием поясничной области, а ведь, что ты там ни говори, это очень тебе мешает исполнять твои непосредственные обязанности.
Then Homais represented to him how much jollier and brisker he would feel afterwards, and even gave him to understand that he would be more likely to please the women; and the stable-boy began to smile heavily.	Оме расписывал ему, насколько он станет живее, подвижнее, даже намекал, что он будет пользоваться большим успехом у женского пола, и тогда на лице у конюха появлялась сонная улыбка.
Then he attacked him through his vanity:	Затем аптекарь пытался подействовать на его самолюбие:
"Aren't you a man?	- Какой же ты после этого мужчина, черт бы тебя побрал!
Hang it! what would you have done if you had had to go into the army, to go and fight beneath the standard?	А что, если б тебя призвали на военную службу, что, если б тебе пришлось сражаться под знаменами?..
Ah! Hippolyte!"	Эх, Ипполит!
And Homais retired, declaring that he could not understand this obstinacy, this blindness in refusing the benefactions of science.	И, заявив, что ему не понятно такое упрямство, такое безрассудное нежелание воспользоваться благодеяниями науки, удалялся.
The poor fellow gave way, for it was like a conspiracy.	В конце концов несчастный Ипполит уступил, ибо против него образовался целый заговор.

Binet, who never interfered with other people's business, Madame Lefrancois, Artemise, the neighbours, even the mayor, Monsieur Tuvache-everyone persuaded him, lectured him, shamed him; but what finally decided him was that it would cost him nothing.	Бине, который никогда прежде не вмешивался в чужие дела, г-жа Лефрансуа, Артемиза, соседи, даже сам мэр, г-н Тюваш, - все к нему приставали, все его убеждали, стыдили, однако сломил его упорство довод, что "это ничего ему не будет стоить".
Bovary even undertook to provide the machine for the operation.	Бовари взял на свой счет даже покупку прибора для операции.
This generosity was an idea of Emma's, and Charles consented to it, thinking in his heart of hearts that his wife was an angel.	Идея этого широкого жеста принадлежала Эмме, а Шарль согласился, подумав при этом, что жена его ангел.
So by the advice of the chemist, and after three fresh starts, he had a kind of box made by the carpenter, with the aid of the locksmith, that weighed about eight pounds, and in which iron, wood, sheer-iron, leather, screws, and nuts had not been spared.	По заказу лекаря, слушавшегося советов фармацевта, столяр с помощью слесаря в конце концов смастерил нечто вроде ящика фунтов на восемь весом, причем они троекратно переделывали этот прибор и не пожалели на него ни железа, ни дерева, ни жести, ни кожи, ни шурупов, ни гаек.
But to know which of Hippolyte's tendons to cut, it was necessary first of all to find out what kind of club-foot he had.	Но чтобы решить, какую связку перерезать, надо было сначала выяснить, каким именно видом искривления стопы страдает Ипполит.
He had a foot forming almost a straight line with the leg, which, however, did not prevent it from being turned in, so that it was an equinus together with something of a varus, or else a slight varus with a strong tendency to equinus.	На одной ноге у него стопа составляла почти прямую линию с голенью; в то же время она была вывернута и внутрь - следовательно, это был эквинус, осложненный небольшим варусом, или же слабый варус в сочетании с ярко выраженным эквинусом.
But with this equinus, wide in foot like a horse's hoof, with rugose skin, dry tendons, and large toes, on which the black nails looked as if made of iron, the clubfoot ran about like a deer from morn till night.	Но на этом своем эквинусе, шириной, в самом деле, с лошадиное копыто, загрубелом, сухожилом, длиннопалом, с черными ногтями, похожими на гвозди от подковы, наш стрефопод день-деньской бегал быстрее лани.
He was constantly to be seen on the Place, jumping round the carts, thrusting his limping foot forwards.	Вечно он, выбрасывая свою кривую подпорку, прыгал на площади вокруг повозок.
He seemed even stronger on that leg than the other.	Создавалось впечатление, что больная нога у него даже сильнее здоровой.
By dint of hard service it had acquired, as it were, moral qualities of patience and energy; and when he was given some heavy work, he stood on it in preference to its fellow.	От постоянного упражнения у нее точно появились душевные качества - терпение и настойчивость, и, исполняя какую-нибудь особенно тяжелую работу, Ипполит преимущественно ступал на нее.
Now, as it was an equinus, it was necessary to cut the tendon of Achilles, and, if need were, the anterior tibial muscle could be seen to afterwards for getting rid of the varus; for the doctor did not dare to risk both operations at once; he was even trembling already for fear of injuring some important region that he did not know.	Лекарь отказался делать две операции одновременно, - он и так уж дрожал от страха, что нечаянно заденет какую-нибудь ему не известную важную область, - он решил сначала разрезать ахиллесово сухожилие, то есть покончить с эквинусом, и только потом, чтобы устранить и варус, взяться за переднюю берцовую мышцу.

Neither Ambrose Pare, applying for the first time since Celsus, after an interval of fifteen centuries, a ligature to an artery, nor Dupuytren, about to open an abscess in the brain, nor Gensoul when he first took away the superior maxilla, had hearts that trembled, hands that shook, minds so strained as Monsieur Bovary when he approached Hippolyte, his tenotome between his fingers.	Ни у Амбруаза Паре, который впервые после Цельса, по прошествии пятнадцати столетий, осуществил непосредственную перевязку артерии; ни у Дюпюитрена, которому предстояло вскрыть нарыв внутри головного мозга; ни у Жансуля перед первой операцией верхней челюсти так не билось сердце, так не дрожала рука, так не было напряжено внимание, как у г-на Бовари, когда он с тенотомом в руке приблизился к Ипполиту.
And as at hospitals, near by on a table lay a heap of lint, with waxed thread, many bandages-a pyramid of bandages-every bandage to be found at the druggist's.	Как в настоящей больнице, рядом, на столе, лежала куча корпии, вощеных ниток и великое множество бинтов, целая пирамида бинтов, все бинты, какие только нашлись у аптекаря.
It was Monsieur Homais who since morning had been organising all these preparations, as much to dazzle the multitude as to keep up his illusions.	Все это еще с утра приготовил г-н Оме, - ему хотелось не только потрясти публику, но и пустить пыль в глаза самому себе.
Charles pierced the skin; a dry crackling was heard.	Шарль проткнул кожу; послышался сухой треск.
The tendon was cut, the operation over.	Связка была перерезана, операция кончилась.
Hippolyte could not get over his surprise, but bent over Bovary's hands to cover them with kisses.	Ипполит не мог прийти в себя от изумления; он наклонился и стал целовать руку г-ну Бовари.
"Come, be calm," said the druggist; "later on you will show your gratitude to your benefactor."	- Ну полно, полно! - сказал аптекарь. - У тебя еще будет время выразить признательность своему благодетелю!
And he went down to tell the result to five or six inquirers who were waiting in the yard, and who fancied that Hippolyte would reappear walking properly.	Он вышел рассказать об исходе операции пяти-шести любопытным, которые, вообразив, что вот-вот появится Ипполит и пройдется перед ними, уже не хромая, стояли во дворе.
Then Charles, having buckled his patient into the machine, went home, where Emma, all anxiety, awaited him at the door.	Шарль пристегнул больного к механическому приспособлению и пошел домой. На пороге его встретила взволнованная Эмма.
She threw herself on his neck; they sat down to table; he ate much, and at dessert he even wanted to take a cup of coffee, a luxury he only permitted himself on Sundays when there was company.	Она бросилась ему на шею. Оба сели обедать. Шарль ел много, а за десертом даже попросил налить ему кофе, тогда как обыкновенно он позволял себе эту роскошь только по воскресеньям, если приходили гости.
The evening was charming, full of prattle, of dreams together.	Вечер прошел чудесно; супруги оживленно беседовали, сообща строили планы.
They talked about their future fortune, of the improvements to be made in their house; he saw people's estimation of him growing, his comforts increasing, his wife always loving him; and she was happy to refresh herself with a new sentiment, healthier, better, to feel at last some tenderness for this poor fellow who adored her.	Разговор шел об их будущем благосостоянии, о том, что нового заведут они в своем хозяйстве. Шарль рисовал себе такую картину: больные к нему все идут, доходы его все растут, по-прежнему любящая жена создает ему уют. Эмма между тем испытывала блаженство от нового, освежающего чувства, которое было и здоровее и чище прежнего оттого, что в ней наконец шевельнулось нечто похожее на нежность к этому бедному малому, так горячо любившему ее.

The thought of Rodolphe for one moment passed through her mind, but her eyes turned again to Charles; she even noticed with surprise that he had not bad teeth.	Она вспомнила о Родольфе, но взгляд ее тотчас же обратился к Шарлю, и она с удивлением заметила, что у него довольно красивые зубы.
They were in bed when Monsieur Homais, in spite of the servant, suddenly entered the room, holding in his hand a sheet of paper just written.	Шарль и Эмма были уже в постели, когда, не слушая кухарку, к ним в спальню влетел с только что исписанным листком бумаги в руках г-н Оме.
It was the paragraph he intended for the	Это была рекламная статья, предназначавшаяся фармацевтом для
"Fanal de Rouen."	"Руанского светоча".
He brought it for them to read.	Он принес ее показать.
"Read it yourself," said Bovary.	- Прочтите сами, - сказал Бовари.
He read-	Аптекарь начал читать:
"'Despite the prejudices that still invest a part of the face of Europe like a net, the light nevertheless begins to penetrate our country places.	- "Несмотря на сеть предрассудков, которая все еще опутывает часть Европы, свет начал проникать и в нашу глухую провинцию.
Thus on Tuesday our little town of Yonville found itself the scene of a surgical operation which is at the same time an act of loftiest philanthropy.	Так, например, в прошедший вторник наш маленький городок Ионвиль оказался ареною хирургического опыта, который в то же время является актом высшего человеколюбия.
Monsieur Bovary, one of our most distinguished practitioners-'"	Г-н Бовари, один из наших выдающихся практикующих врачей..."
"Oh, that is too much! too much!" said Charles, choking with emotion.	- Ну, это уж чересчур! Это уж чересчур! -задыхаясь от волнения, проговорил Шарль.
"No, no! not at all! What next!.....-Performed anoperation on a club-footed man.'	-Да нет, что вы, нисколько!.. "...оперировал искривление стопы...".
I have not used the scientific term, because you know in a newspaper everyone would not perhaps understand. The masses must-'"	Я нарочно не употребил научного термина, - сами понимаете: газета... Пожалуй, не все поймут, а надо, чтобы массы...
"No doubt," said Bovary; "go on!"	- Вы правы, - сказал Шарль. - Продолжайте.
"I proceed," said the chemist. "'Monsieur Bovary, one of our most distinguished practitioners, performed an operation on a club-footed man called Hippolyte Tautain, stableman for the last twenty-five years at the hotel of the "Lion d'Or," kept by Widow Lefrancois, at the Place d'Armes.	- Я перечту всю фразу, - сказал фармацевт: - "Г-н Бовари, один из наших выдающихся практикующих врачей, оперировал искривление стопы некоему Ипполиту Тотену, который вот уже двадцать пять лет исполняет обязанности конюха в трактире "Золотой лев", чтона Оружейной площади, содержательницей коего является вдова г-жа Лефрансуа.
The novelty of the attempt, and the interest incident to the subject, had attracted such a concourse of persons that there was a veritable obstruction on the threshold of the establishment.	Новизна опыта и участие к больному вызвали такое скопление народа, что у входа в заведение образовалась форменная давка.
The operation, moreover, was performed as if by magic, and barely a few drops of blood appeared on the skin, as though to say that the rebellious tendon had at last given way beneath the efforts of art.	Сама операция совершилась словно по волшебству - выступило лишь несколько капель крови, как бы для того, чтобы возвестить, что усилия врачебного искусства восторжествовали над непокорной связкой.

The patient, strangely enough-we affirm it as an eye-witness-complained of no pain.	Удивительно, что больной (мы это утверждаем de visu ) нисколько не жаловался на боль.
His condition up to the present time leaves nothing to be desired.	Его состояние пока что не внушает ни малейших опасений.
Everything tends to show that his convelescence will be brief; and who knows even if at our next village festivity we shall not see our good Hippolyte figuring in the bacchic dance in the midst of a chorus of joyous boon-companions, and thus proving to all eyes by his verve and his capers his complete cure?	Все говорит о том, что выздоровление пойдет быстро, и, кто знает, быть может, на ближайшем же деревенском празднике мы увидим, как славный наш Ипполит вместе с другими добрыми молодцами принимает участие в вакхических плясках, доказывая своим воодушевлением и своими прыжками, что он вполне здоров?
Honour, then, to the generous savants!	Итак, слава нашим великодушным ученым!
Honour to those indefatigable spirits who consecrate their vigils to the amelioration or to the alleviation of their kind!	Слава неутомимым труженикам, которые не спят ночей для того, чтобы род человеческий стал прекраснее и здоровее!
Honour, thrice honour!	Слава! Трижды слава!
Is it not time to cry that the blind shall see, the deaf hear, the lame walk?	Теперь уже можно сказать с уверенностью, что прозреют слепые и бодро зашагают хромые!
But that which fanaticism formerly promised to its elect, science now accomplishes for all men.	Что фанатизм некогда сулил только избранным, то наука ныне дарует всем!
We shall keep our readers informed as to the successive phases of this remarkable cure.'"	Мы будем держать наших читателей в курсе последующих стадий этого замечательного лечения".
This did not prevent Mere Lefrancois, from coming five days after, scared, and crying out-	Однако пять дней спустя к Бовари прибежала перепуганная тетушка Лефрансуа.
"Help! he is dying! I am going crazy!"	- Помогите! Он умирает!.. - кричала она. - Прямо не знаю, что делать!
Charles rushed to the	Шарль кинулся в
"Lion d'Or," and the chemist, who caught sight of him passing along the Place hatless, abandoned his shop.	"Золотой лев"; вслед за ним фармацевт, видя, что он без шляпы бежит через площадь, бросил аптеку.
He appeared himself breathless, red, anxious, and asking everyone who was going up the stairs-	Весь красный от волнения, с трудом переводя дух, г-н Оме расспрашивал всех, кто попадался ему на трактирной лестнице:
"Why, what's the matter with our interesting strephopode?"	- Что такое с нашим любопытным стрефоподом?
The strephopode was writhing in hideous convulsions, so that the machine in which his leg was enclosed was knocked against the wall enough to break it.	А стрефопод тем временем извивался в страшных судорогах, и механический прибор, в который была зажата его нога, казалось, мог проломить стену - с такой силой он об нее ударялся.
With many precautions, in order not to disturb the position of the limb, the box was removed, and an awful sight presented itself.	Лекарь с величайшей осторожностью, чтобы не изменить положения конечности, снял с нее ящик - и ему представилось ужасающее зрелище.

The outlines of the foot disappeared in such a swelling that the entire skin seemed about to burst, and it was covered with ecchymosis, caused by the famous machine.	Стопа вся заплыла опухолью, кожа натянулась до того, что могла, того и гляди, лопнуть, все кругом было в кровоподтеках от знаменитого прибора.
Hippolyte had already complained of suffering from it.	Ипполит давно жаловался, что ему больно, но этому не придавали значения.
No attention had been paid to him; they had to acknowledge that he had not been altogether wrong, and he was freed for a few hours.	Теперь уже невозможно было отрицать, что Ипполит имел для этого некоторые основания, и на несколько часов его ногу оставили в покое.
But, hardly had the oedema gone down to some extent, than the two savants thought fit to put back the limb in the apparatus, strapping it tighter to hasten matters.	Но едва лишь отек немного опал, оба ученых мужа нашли, что пора вновь поместить ногу в аппарат и, чтобы дело пошло скорее, как можно крепче его завинтить.
At last, three days after, Hippolyte being unable to endure it any longer, they once more removed the machine, and were much surprised at the result they saw.	Наконец через три дня Ипполит не выдержал, прибор снова пришлось снять, и результат получился сверхнеожиданный.
The livid tumefaction spread over the leg, with blisters here and there, whence there oozed a black liquid.	Синеватая опухоль распространилась и на голень, а на опухоли местами образовались нарывчики, из которых сочилась черная жидкость.
Matters were taking a serious turn.	Дело принимало нешуточный оборот.
Hippolyte began to worry himself, and Mere Lefrancois, had him installed in the little room near the kitchen, so that he might at least have some distraction.	Ипполит затосковал, и, чтобы у него было хоть какое-нибудь развлечение, тетушка Лефрансуа поместила его в зальцу около кухни.
But the tax-collector, who dined there every day, complained bitterly of such companionship.	Но податной инспектор, который там ежедневно обедал, взбунтовался против такого соседства.
Then Hippolyte was removed to the billiard-room.	Тогда Ипполита перевели в бильярдную.
He lay there moaning under his heavy coverings, pale with long beard, sunken eyes, and from time to time turning his perspiring head on the dirty pillow, where the flies alighted.	Бледный, обросший, с глубоко запавшими глазами, он лежал под толстыми одеялами, беспрерывно стонал и лишь изредка поворачивал потную голову на грязной, засиженной мухами подушке.
Madame Bovary went to see him.	Г-жа Бовари приходила его проведать.
She brought him linen for his poultices; she comforted, and encouraged him.	Она приносила ему чистые тряпки для припарок, утешала его, ободряла.
Besides, he did not want for company, especially on market-days, when the peasants were knocking about the billiard-balls round him, fenced with the cues, smoked, drank, sang, and brawled.	Впрочем, у него не было недостатка в обществе, особенно в базарные дни, когда крестьяне толпились тут же, гоняли бильярдные шары, орудовали киями, курили, пили, пели, галдели.
"How are you?" they said, clapping him on the shoulder. "Ah! you're not up to much, it seems, but it's your own fault.	- Как дела? - хлопая больного по плечу, говорили они. - В ид-то у тебя неважный! Ну да сам виноват.
You should do this! do that!"	Тебе нужно было вот то-то и то-то.
And then they told him stories of people who had all been cured by other remedies than his. Then by way of consolation they added-	Они рассказывали ему целые истории, как люди излечивались другими средствами, и в утешение прибавляли:

"You give way too much!	- Больно ты мнительный!
Get up!	А ну, вставай!
You coddle yourself like a king!	Развалился тут, как барин!
All the same, old chap, you don't smell nice!"	У, притворщик! А уж запашок от тебя!
Gangrene, in fact, was spreading more and more.	В самом деле, гангрена поднималась все выше и выше.
Bovary himself turned sick at it.	Бовари чуть сам от этого не заболел.
He came every hour, every moment.	Он прибегал к больному каждый час, каждую минуту.
Hippolyte looked at him with eyes full of terror, sobbing-	Ипполит смотрел на него глазами, полными ужаса, и, всхлипывая, бормотал:
"When shall I get well?	- Когда же я выздоровлю?..
Oh, save me!	Ах, спасите меня!..
How unfortunate I am!	Что я за несчастный!
How unfortunate I am!"	Что я за несчастный!
And the doctor left, always recommending him to diet himself.	Но лекарь, всякий раз рекомендуя ему диету, уходил.
"Don't listen to him, my lad," said Mere Lefrancois, "Haven't they tortured you enough already?	- Не слушай ты его, сынок, - говорила тетушка Лефрансуа. - Довольно ты от них натерпелся!
You'll grow still weaker.	Ведь так ты и ног не потянешь.
Here! swallow this."	На, покушай.
And she gave him some good beef-tea, a slice of mutton, a piece of bacon, and sometimes small glasses of brandy, that he had not the strength to put to his lips.	И она предлагала ему то тарелочку крепкого бульона, то кусочек жареного мяса, то кусочек сала, а иной раз даже рюмку водки, однако больной не решался поднести ее ко рту.
Abbe Bournisien, hearing that he was growing worse, asked to see him.	Весть о том, что Ипполиту стало хуже, дошла до аббата Бурнизьена, и он пришел навестить больного.
He began by pitying his sufferings, declaring at the same time that he ought to rejoice at them since it was the will of the Lord, and take advantage of the occasion to reconcile himself to Heaven.	Прежде всего он посочувствовал ему, но тут же прибавил, что свои страдания Ипполит должен переносить с радостью, ибо такова воля божья, и что надо теперь же, не откладывая, примириться с небом.
"For," said the ecclesiastic in a paternal tone, "you rather neglected your duties; you were rarely seen at divine worship.	- А то ведь ты иногда ленился исполнять свой долг, - отеческим тоном говорил священник. - Ты редко посещал храм божий.
How many years is it since you approached the holy table?	Сколько лет ты не причащался святых тайн?
I understand that your work, that the whirl of the world may have kept you from care for your salvation.	Я понимаю, что от мыслей о спасении души тебя отвлекали дела, суета мирская.
But now is the time to reflect.	А теперь настала пора и о душе подумать.

Yet don't despair. I have known great sinners, who, about to appear before God (you are not yet at this point I know), had implored His mercy, and who certainly died in the best frame of mind.	Только ты не отчаивайся: я знал великих грешников, и все же они, готовясь предстать перед Господом (тебе-то еще до этого далеко, я знаю, знаю), взывали к его милосердию и, без сомнения, умирали просветленными.
Let us hope that, like them, you will set us a good example.	Будем надеяться, что и ты подашь благой пример!
Thus, as a precaution, what is to prevent you from saying morning and evening a	Отчего бы тебе на всякий случай не читать утром и вечером
' Hail Mary, full of grace,' and	"Богородице, дево, радуйся" и
'Our Father which art in heaven'?	"Отче наш, иже еси на небесех"?
Yes, do that, for my sake, to oblige me.	Начни-ка! Ради меня! Сделай мне такое одолжение!
That won't cost you anything.	Что тебе стоит?..
Will you promise me?"	Обещаешь?
The poor devil promised.	Бедный малый обещал.
The cure came back day after day.	Священник стал ходить к нему каждый день.
He chatted with the landlady; and even told anecdotes interspersed with jokes and puns that Hippolyte did not understand.	Он болтал с трактирщицей, рассказывал ей разные истории, подъезжал к ней с шуточками и прибауточками, смысла которых Ипполит не понимал.
Then, as soon as he could, he fell back upon matters of religion, putting on an appropriate expression of face.	Но при первом удобном случае аббат, придав своему лицу надлежащее выражение, заводил разговор с Ипполитом на религиозные темы.
His zeal seemed successful, for the club-foot soon manifested a desire to go on a pilgrimage to Bon-Secours if he were cured; to which Monsieur Bournisien replied that he saw no objection; two precautions were better than one; it was no risk anyhow.	Его рвение имело успех: вскоре стрефопод дал обет, если только выздоровеет, сходить на богомолье в Бон-Секур. Аббат Бурнизьен сказал, что это не помешает. - кашу маслом, дескать, не испортишь. "А риска никакого".
The druggist was indignant at what he called the manoeuvres of the priest; they were prejudicial, he said, to Hippolyte's convalescence, and he kept repeating to Madame Lefrancois,	Аптекаря возмущали эти, как он выражался, "поповские штучки". Он считал, что Ипполиту они вредны.
"Leave him alone! leave him alone! You perturb his morals with your mysticism."	- Оставьте его в покое! Оставьте его в покое! -твердил он г-же Лефрансуа. - Вы ему только настроение портите своим мистицизмом!
But the good woman would no longer listen to him; he was the cause of it all.	Но добрая женщина не слушала его, - ведь он же тут был "главным зачинщиком"!
From a spirit of contradiction she hung up near the bedside of the patient a basin filled with holy-water and a branch of box.	Из духа противоречия она даже повесила над изголовьем больного чашу со святой водой и ветку букса.
Religion, however, seemed no more able to succour him than surgery, and the invincible gangrene still spread from the extremities towards the stomach.	Тем не менее религия оказалась такой же бессильной, как и хирургия, - неумолимый процесс заражения крови поднимался к животу.

It was all very well to vary the potions and change the poultices; the muscles each day rotted more and more; and at last Charles replied by an affirmative nod of the head when Mere Lefrancois, asked him if she could not, as a forlorn hope, send for Monsieur Canivet of Neufchatel, who was a celebrity.	Какими только снадобьями ни пичкали Ипполита, сколько ни ставили ему припарок, разложение тканей шло полным ходом, и когда, наконец, тетушка Лефрансуа, видя, что никакие средства не помогают, спросила Шарля, не послать ли в Невшатель за местной знаменитостью, г-ном Каниве, то ему уже ничего иного не оставалось, как утвердительно кивнуть головой.
A doctor of medicine, fifty years of age, enjoying a good position and self-possessed, Charles's colleague did not refrain from laughing disdainfully when he had uncovered the leg, mortified to the knee.	Пятидесятилетний доктор медицины, преуспевающий, самоуверенный, не счел нужным стесняться и при виде ноги, тронутой разложением до самого колена, презрительно рассмеялся.
Then having flatly declared that it must be amputated, he went off to the chemist's to rail at the asses who could have reduced a poor man to such a state.	Потом он безапелляционным тоном заявил, что ногу необходимо отрезать, пошел к фармацевту и там начал ругательски ругать тех ослов, которые довели бедного малого до такого состояния.
Shaking Monsieur Homais by the button of his coat, he shouted out in the shop-	Дергая г-на Оме за пуговицу сюртука, он орал на всю аптеку:
"These are the inventions of Paris!	- Вот они, парижские-то новшества!
These are the ideas of those gentry of the capital!	Вот они, выдумки столичных господ!
It is like strabismus, chloroform, lithotrity, a heap of monstrosities that the Government ought to prohibit.	Это вроде лечения косоглазия, или хлороформа, или удаления камней из мочевого пузыря. Правительству давно бы надо запретить эти безобразия!
But they want to do the clever, and they cram you with remedies without, troubling about the consequences.	А они все мудрят, они пичкают больных лекарствами, совершенно не думая о последствиях.
We are not so clever, not we!	Нам, конечно, с ними не тягаться.
We are not savants, coxcombs, fops! We are practitioners; we cure people, and we should not dream of operating on anyone who is in perfect health.	Мы - не ученые, не франты, не краснобаи; мы -практики, лечащие врачи, нам в голову не придет оперировать человека, когда он здоровехонек!
Straighten club-feet!	Выпрямлять искривление стопы!
As if one could straighten club-feet!	Да разве можно выпрямить искривление стопы?
It is as if one wished, for example, to make a hunchback straight!"	Это все равно что исправить горбатого!
Homais suffered as he listened to this discourse, and he concealed his discomfort beneath a courtier's smile; for he needed to humour Monsier Canivet, whose prescriptions sometimes came as far as Yonville.	Аптекарю такие речи не доставляли удовольствия, но свое замешательство он маскировал льстивой улыбкой: дело в том, что рецепты г-на Каниве доходили и до Ионвиля, и с ним надо было быть полюбезнее.
So he did not take up the defence of Bovary; he did not even make a single remark, and, renouncing his principles, he sacrificed his dignity to the more serious interests of his business.	Вот почему он не выступил на защиту Бовари и ни разу даже не возразил доктору, - он пожертвовал своим достоинством ради более важных деловых интересов.

This amputation of the thigh by Doctor Canivet was a great event in the village.	Ампутация, которую должен был сделать доктор Каниве, в жизни города явилась событием значительным.
On that day all the inhabitants got up earlier, and the Grande Rue, although full of people, had something lugubrious about it, as if an execution had been expected.	В этот день обыватели, все как один, встали рано, и на Большой улице, хотя она была полна народа, царила зловещая тишина, как перед смертной казнью.
At the grocer's they discussed Hippolyte's illness; the shops did no business, and Madame Tuvache, the mayor's wife, did not stir from her window, such was her impatience to see the operator arrive.	У бакалейщика только и разговору было что о болезни Ипполита; во всех лавках торговля прекратилась; жена мэра г-жа Тюваш не отходила от окошка, - ей безумно хотелось посмотреть, как проедет мимо хирург.
He came in his gig, which he drove himself.	Он ехал в собственном кабриолете и сам правил лошадью.
But the springs of the right side having at length given way beneath the weight of his corpulence, it happened that the carriage as it rolled along leaned over a little, and on the other cushion near him could be seen a large box covered in red sheep-leather, whose three brass clasps shone grandly.	На правую рессору так долго давил груз его мощного тела, что она в конце концов ослабла, и оттого экипаж всегда немного кренился набок. На подушке, рядом с доктором, стоял обтянутый красным сафьяном поместительный ящик с тремя внушительно блестевшими медными замками.
After he had entered like a whirlwind the porch of the "Lion d'Or," the doctor, shouting very loud, ordered them to unharness his horse. Then he went into the stable to see that she was eating her oats all right; for on arriving at a patient's he first of all looked after his mare and his gig.	Доктор налетел на "Золотой лев", как ураган, еще в сенях зычным голосом велел распрячь его лошадь, а затем пошел в конюшню поглядеть, не мало ли задали ей овса. Надо заметить, что, приезжая к больным, он прежде всего проявлял заботу о своей лошади и о своем кабриолете.
People even said about this-	По этому поводу даже говорили:
"Ah! Monsieur Canivet's a character!"	"Господин Каниве - оригинал!"
And he was the more esteemed for this imperturbable coolness.	Но за это несокрушимое спокойствие его только еще больше уважали.
The universe to the last man might have died, and he would not have missed the smallest of his habits.	Если бы вымерла вселенная, вся до последнего человека, и тогда не изменил бы он самой пустячной своей привычке.
Homais presented himself.	Явился Оме.
"I count on you," said the doctor. "Are we ready?	- Я рассчитываю на вас, - сказал доктор. - Вы готовы?
Come along!"	Ну так за дело!
But the druggist, turning red, confessed that he was too sensitive to assist at such an operation.	Но аптекарь, краснея, признался, что он человек чересчур впечатлительный и потому присутствовать при такой операции не может.
"When one is a simple spectator," he said, "the imagination, you know, is impressed. And then I have such a nervous system!"	- Когда, понимаете ли, являешься простым зрителем, то это слишком сильно действует на воображение, - пояснил он. - Да и нервная система у меня в таком...
"Pshaw!" interrupted Canivet; "on the contrary, you seem to me inclined to apoplexy.	- А, будет вам! - прервал его Каниве. - По-моему, вы, наоборот, склонны к апоплексии.

Besides, that doesn't astonish me, for you chemist fellows are always poking about your kitchens, which must end by spoiling your constitutions.	Впрочем, меня это не удивляет. Вы, господа фармацевты, вечно копошитесь в своей кухне, и с течением времени у вас даже темперамент меняется.
Now just look at me. I get up every day at four o'clock; I shave with cold water (and am never cold). I don't wear flannels, and I never catch cold; my carcass is good enough!	Посмотрите-ка на меня: я встаю в четыре часа утра, для бритья употребляю холодную воду (мне никогда не бывает холодно), фуфаек не ношу, ни при каких обстоятельствах не простужаюсь, желудок у меня в исправности!
I live now in one way, now in another, like a philosopher, taking pot-luck; that is why I am not squeamish like you, and it is as indifferent to me to carve a Christian as the first fowl that turns up.	Живу я сегодня так, завтра этак, смотрю на вещи философски, питаюсь чем бог пошлет. Оттого-то я и не такой неженка, как вы. Мне решительно все равно, кого ни резать, - крещеного человека или жареную дичь.
Then, perhaps, you will say, habit! habit!"	Привычка - это великое дело!..
Then, without any consideration for Hippolyte, who was sweating with agony between his sheets, these gentlemen entered into a conversation, in which the druggist compared the coolness of a surgeon to that of a general; and this comparison was pleasing to Canivet, who launched out on the exigencies of his art.	Ипполит, завернувшись в одеяло, потел от страха, а эти господа, не обращая на него ни малейшего внимания, завели длинный разговор, во время которого аптекарь сравнил хладнокровие хирурга с хладнокровием полководца. Такого рода сопоставление польстило доктору Каниве, и он стал развивать мысль, что медицина - это высокое призвание.
He looked upon, it as a sacred office, although the ordinary practitioners dishonoured it.	Он считал, что, сколько бы разные коновалы ни оскверняли искусство врачевания, на него нельзя иначе смотреть, как на священнодействие.
At last, coming back to the patient, he examined the bandages brought by Homais, the same that had appeared for the club-foot, and asked for someone to hold the limb for him.	Вспомнив наконец о больном, он осмотрел принесенные аптекарем бинты, - те самые, что были заготовлены еще для первой операции, и попросил дать ему в помощь человека, который подержал бы ногу пациента.
Lestiboudois was sent for, and Monsieur Canivet having turned up his sleeves, passed into the billiard-room, while the druggist stayed with Artemise and the landlady, both whiter than their aprons, and with ears strained towards the door.	Послали за Лестибудуа, г-н Каниве, засучив рукава, проследовал в бильярдную, а фармацевт остался с Артемизой и трактирщицей - обе они были белее своих передников и все прикладывали ухо к двери.
Bovary during this time did not dare to stir from his house.	А Бовари между тем затворился у себя дома.
He kept downstairs in the sitting-room by the side of the fireless chimney, his chin on his breast, his hands clasped, his eyes staring.	Он сидел внизу, в зале, у нетопленного камина, и, свесив голову на грудь, сложив руки, смотрел в одну точку.
"What a mishap!" he thought, "what a mishap!"	"Какая неудача! - думал он. - Какое разочарование!" А ведь он принял все меры предосторожности. Тут что-то прямо роковое. Так или иначе, если Ипполит умрет, убийца его -Шарль. А что ему отвечать больным, если они станут расспрашивать его во время визитов?
Perhaps, after all, he had made some slip.	Ну, а если тут было все-таки с его стороны какое-нибудь упущение?

He thought it over, but could hit upon nothing.	Он искал и не находил.
But the most famous surgeons also made mistakes; and that is what no one would ever believe!	Но ведь ошибались самые знаменитые хирурги. Этого-то как раз никто и не примет во внимание.
People, on the contrary, would laugh, jeer!	Наоборот, все станут тыкать пальцем, судачить!
It would spread as far as Forges, as Neufchatel, as Rouen, everywhere!	Дойдет до Форжа! До Невшателя! До Руана! Куда угодно!
Who could say if his colleagues would not write against him.	Как бы еще коллеги не прохватили его в газетах!
Polemics would ensue; he would have to answer in the papers.	Начнется полемика, придется отвечать.
Hippolyte might even prosecute him.	Ипполит может подать на него в суд.
He saw himself dishonoured, ruined, lost; and his imagination, assailed by a world of hypotheses, tossed amongst them like an empty cask borne by the sea and floating upon the waves.	Ему грозит позор, разорение, гибель. Его фантазию, преследуемую роем домыслов, швыряло то туда, то сюда, как пустую бочку с волны на волну.
Emma, opposite, watched him; she did not share his humiliation; she felt another-that of having supposed such a man was worth anything.	Эмма сидела напротив Шарля и смотрела ему в лицо. Его унижение не находило в ней сочувствия - она тоже была унижена: откуда она взяла, будто этот человек на что-то способен?
As if twenty times already she had not sufficiently perceived his mediocrity.	Ведь она столько раз убеждалась в его никчемности!
Charles was walking up and down the room; his boots creaked on the floor.	Шарль стал ходить из угла в угол. Сапоги его скрипели.
"Sit down," she said; "you fidget me."	- Сядь! - сказала Эмма. - Ты мне действуешь на нервы.
He sat down again.	Он сел.
How was it that she-she, who was so intelligent-could have allowed herself to be deceived again? and through what deplorable madness had she thus ruined her life by continual sacrifices?	Как могла она (она, с ее умом!) еще раз в нем ошибиться! И вообще, какая это непростительная глупость - портить себе жизнь беспрестанными жертвами!
She recalled all her instincts of luxury, all the privations of her soul, the sordidness of marriage, of the household, her dream sinking into the mire like wounded swallows; all that she had longed for, all that she had denied herself, all that she might have had!	Она подумала о своей любви к роскоши, о своей душевной пустоте, о своем неудачном замужестве, о неприглядности своей семейной жизни, о своих мечтах, что, как раненые ласточки, упали в грязь, обо всем, к чему она стремилась, чем могла бы обладать и в чем себе отказала.
And for what? for what?	И ради чего? Ради чего?
In the midst of the silence that hung over the village a heart-rending cry rose on the air.	Внезапно напряженную тишину городка прорезал душераздирающий крик.
Bovary turned white to fainting.	Бовари стал бледен как смерть.
She knit her brows with a nervous gesture, then went on.	Эмма нервно сдвинула брови и снова ушла в свои мысли.
And it was for him, for this creature, for this man, who understood nothing, who felt nothing!	Все ради него, ради этого существа, ради этого человека, который ничего не понимает, ничего не чувствует!

For he was there quite quiet, not even suspecting that the ridicule of his name would henceforth sully hers as well as his.	Ведь он совершенно спокоен, ему и в голову не приходит, что, опорочив свое доброе имя, он осрамил и ее.
She had made efforts to love him, and she had repented with tears for having yielded to another!	А она еще старалась полюбить его, со слезами каялась, что отдалась другому!
"But it was perhaps a valgus!" suddenly exclaimed Bovary, who was meditating.	- А может, это был вальгус? - вдруг выйдя из задумчивости, воскликнул Бовари.
At the unexpected shock of this phrase falling on her thought like a leaden bullet on a silver plate, Emma, shuddering, raised her head in order to find out what he meant to say; and they looked at the other in silence, almost amazed to see each other, so far sundered were they by their inner thoughts.	Вопрос Шарля свалился на мысли Эммы, как свинцовый шар на серебряное блюдо; Эмма вздрогнула от этого неожиданного толчка и, силясь понять, что хотел этим сказать Шарль, подняла голову. Они обменялись безмолвным взглядом, как бы дивясь, что видят перед собой друг друга, - так они были сейчас внутренне далеки.
Charles gazed at her with the dull look of a drunken man, while he listened motionless to the last cries of the sufferer, that followed each other in long-drawn modulations, broken by sharp spasms like the far-off howling of some beast being slaughtered.	Шарль смотрел на нее мутными глазами пьяницы и в то же время чутко прислушивался к последним воплям оперируемого - к этим тягучим переливам, которые вдруг переходили в тонкий визг, и тогда казалось, что где-то далеко режут животное.
Emma bit her wan lips, and rolling between her fingers a piece of coral that she had broken, fixed on Charles the burning glance of her eyes like two arrows of fire about to dart forth.	Эмма кусала свои побелевшие губы и, вертя в руке отломанный ею кусочек кораллового полипа, не сводила с Шарля острия горящих зрачков, похожих на огненные стрелы, которые вот-вот будут пущены из лука.
Everything in him irritated her now; his face, his dress, what he did not say, his whole person, his existence, in fine.	Все в нем раздражало ее сейчас - раздражало его лицо, костюм, то, что он отмалчивался, весь его облик, наконец, самый факт его существования.
She repented of her past virtue as of a crime, and what still remained of it rumbled away beneath the furious blows of her pride.	Она раскаивалась в том, что прежде была такой добродетельной, - теперь это казалось ей преступлением, и последние остатки ее целомудрия падали под сокрушительными ударами, которые наносило ему самолюбие.
She revelled in all the evil ironies of triumphant adultery.	Упиваясь местью, она предвкушала торжество измены над верностью.
The memory of her lover came back to her with dazzling attractions; she threw her whole soul into it, borne away towards this image with a fresh enthusiasm; and Charles seemed to her as much removed from her life, as absent forever, as impossible and annihilated, as if he had been about to die and were passing under her eyes.	Образ возлюбленного с такой неудержимой силой притягивал ее к себе, что у нее кружилась голова. Душа ее, вновь исполнившись обожания, рвалась к нему. А в Шарле она видела теперь нечто совершенно ей чуждое, нечто такое, с чем раз навсегда покончено, что уже перестало для нее существовать и кануло в вечность, как будто он умирал, как будто он отходил у нее на глазах.
There was a sound of steps on the pavement.	На улице раздались шаги.
Charles looked up, and through the lowered blinds he saw at the corner of the market in the broad sunshine Dr. Canivet, who was wiping his brow with his handkerchief.	Шарль посмотрел в окно. Сквозь щели в ставне был виден доктор Каниве - он шел мимо рынка, по солнечной стороне, и вытирал платком лоб.

Homais, behind him, was carrying a large red box in his hand, and both were going towards the chemist's.	Следом за ним Оме тащил большой красный ящик. Оба направлялись в аптеку.
Then with a feeling of sudden tenderness and discouragement Charles turned to his wife saying to her-	В порыве нежности и отчаяния Шарль повернулся к жене.
"Oh, kiss me, my own!"	- Обними меня, моя хорошая! - сказал он.
"Leave me!" she said, red with anger.	- Оставь меня! - вся вспыхнув, проговорила Эмма.
"What is the matter?" he asked, stupefied. "Be calm; compose yourself.	- Что с тобой? Что с тобой? - растерянно забормотал он. - Не волнуйся! Успокойся!..
You know well enough that I love you.	Ты же знаешь, как я тебя люблю!..
Come!"	Поди ко мне!
"Enough!" she cried with a terrible look. And escaping from the room, Emma closed the door so violently that the barometer fell from the wall and smashed on the floor.	- Довольно! - страшно закричала Эмма и, выбежав из комнаты, так хлопнула дверью, что барометр упад со стены и разбился.
Charles sank back into his arm-chair overwhelmed, trying to discover what could be wrong with her, fancying some nervous illness, weeping, and vaguely feeling something fatal and incomprehensible whirling round him.	Шарль рухнул в кресло; недоумевающий, потрясенный, он искал причину в каком-нибудь нервном заболевании, плакал, и тяжелое, необъяснимое предчувствие томило его.
When Rodolphe came to the garden that evening, he found his mistress waiting for him at the foot of the steps on the lowest stair.	Когда Родольф пришел вечером в сад, возлюбленная ждала его на нижней ступеньке террасы.
They threw their arms round one another, and all their rancour melted like snow beneath the warmth of that kiss.	Они обнялись, и от жаркого поцелуя вся их досада растаяла, как снежный ком.
Chapter Twelve	XII
They began to love one another again.	Они опять полюбили друг друга.
Often, even in the middle of the day, Emma suddenly wrote to him, then from the window made a sign to Justin, who, taking his apron off, quickly ran to La Huchette.	Эмма часто писала ему днем записки, потом делала знак в окно Жюстену, и тот, мигом сбросив фартук, мчался в Ла Юшет.
Rodolphe would come; she had sent for him to tell him that she was bored, that her husband was odious, her life frightful.	Родольф приходил; ей нужно было только высказать ему, как она без него соскучилась, какой у нее отвратительный муж и как ужасна ее жизнь.
"But what can I do?" he cried one day impatiently.	- Что же я-то здесь могу поделать? - однажды запальчиво воскликнул Родольф.
"Ah! if you would-"	- Ах, тебе стоит только захотеть!..
She was sitting on the floor between his knees, her hair loose, her look lost.	Эмма с распущенными волосами сидела у его ног и смотрела перед собой отсутствующим взглядом.
"Why, what?" said Rodolphe.	- Что захотеть? - спросил Родольф.
She sighed.	Она вздохнула.
"We would go and live elsewhere-somewhere!"	- Мы бы отсюда уехали... куда-нибудь...

"You are really mad!" he said laughing. "How could that be possible?"	- Да ты с ума сошла! - смеясь, проговорил он. -Это невозможно!
She returned to the subject; he pretended not to understand, and turned the conversation.	Потом она снова вернулась к этой теме; он сделал вид, что не понимает, и переменил разговор.
What he did not understand was all this worry about so simple an affair as love.	Он не признавал осложнений в таком простом деле, как любовь.
She had a motive, a reason, and, as it were, a pendant to her affection.	А у нее на все были свои мотивы, свои соображения, ее привязанность непременно должна была чем-то подогреваться.
Her tenderness, in fact, grew each day with her repulsion to her husband.	Так, отвращение к мужу усиливало ее страсть к Родольфу.
The more she gave up herself to the one, the more she loathed the other.	Чем беззаветнее отдавалась она любовнику, тем острее ненавидела мужа.
Never had Charles seemed to her so disagreeable, to have such stodgy fingers, such vulgar ways, to be so dull as when they found themselves together after her meeting with Rodolphe.	Никогда еще Шарль, этот тяжелодум с толстыми пальцами и вульгарными манерами, не был ей так противен, как после свидания с Родольфом, после встречи с ним наедине.
Then, while playing the spouse and virtue, she was burning at the thought of that head whose black hair fell in a curl over the sunburnt brow, of that form at once so strong and elegant, of that man, in a word, who had such experience in his reasoning, such passion in his desires.	Разыгрывая добродетельную супругу, она пылала страстью при одной мысли о черных кудрях Родольфа, падавших на его загорелый лоб, об его мощном и в то же время стройном стане, об этом столь многоопытном и все же таком увлекающемся человеке!
It was for him that she filed her nails with the care of a chaser, and that there was never enough cold-cream for her skin, nor of patchouli for her handkerchiefs.	Для него она обтачивала свои ногти с тщательностью гранильщика, для него не щадила ни кольдкрема для своей кожи, ни пачулей для носовых платков.
She loaded herself with bracelets, rings, and necklaces.	Она унизывала себя браслетами, кольцами, ожерельями.
When he was coming she filled the two large blue glass vases with roses, and prepared her room and her person like a courtesan expecting a prince.	Перед его приходом она ставила розы в две большие вазы синего стекла, убирала комнату и убиралась сама, точно придворная дама в ожидании принца.
The servant had to be constantly washing linen, and all day Felicite did not stir from the kitchen, where little Justin, who often kept her company, watched her at work.	Она заставляла прислугу то и дело стирать белье. Фелисите по целым дням но вылезала из кухни, а Жюстен, который вообще часто проводил с нею время, смотрел, как она работает.
With his elbows on the long board on which she was ironing, he greedily watched all these women's clothes spread about him, the dimity petticoats, the fichus, the collars, and the drawers with running strings, wide at the hips and growing narrower below.	Облокотившись на длинную гладильную доску, он с жадным любопытством рассматривал разложенные перед ним принадлежности дамского туалета: канифасовые юбки, косынки, воротнички, панталоны на тесемках, широкие в бедрах и суживавшиеся книзу.
"What is that for?" asked the young fellow, passing his hand over the crinoline or the hooks and eyes.	- А это для чего? - указывая на кринолин или на застежку, спрашивал юнец.
"Why, haven't you ever seen anything?" Felicite answered laughing. "As if your mistress, Madame Homais, didn't wear the same."	- А ты что, первый раз видишь? - со смехом говорила Фелисите. - Небось у твоей хозяйки, госпожи Оме, точь-в-точь такие же.