Западня - английский и русский параллельные тексты

She was no longer so expert. She bungled her work to such an extent that the mistress had reduced her wages to two francs a day, the price paid to the clumsiest bungler.	Она работала все хуже и хуже, старалась отвалять кое-как, только чтобы отделаться, и в конце концов хозяйка перевела ее на сорок су - плату помощницы.
But she was still proud, reminding everyone of her former status as boss of her own shop.	К тому же Жервеза была крайне самолюбива, обидчива и постоянно ставила всем на вид, что раньше у нее у самой была прачечная.
When Madame Fauconnier hired Madame Putois, Gervaise was so annoyed at having to work beside her former employee that she stayed away for two weeks.	Она часто прогуливала и уходила с работы как только вздумается; когда, например, г-жа Фокоиье наняла г-жу Пютуа и Жервезе пришлось гладить бок о бок со своей бывшей работницей, она до того рассердилась, что не показывалась целых две недели. После таких выходок ее принимали обратно только из милости, и это еще больше раздражало ее. Понятно, что недельная получка Жервезы бывала не слишком-то велика. Она сама с горечью признавалась, что скоро не ей надо будет требовать платы с хозяйки, а хозяйке с нее.
As for Coupeau, he did perhaps work, but in that case he certainly made a present of his labor to the Government, for since the time he returned from Etampes Gervaise had never seen the color of his money.	Что до Купо, то он, может быть, и работал, но в таком случае, должно быть, дарил свой заработок правительству, потому что Жервеза с самого возвращения мужа из Этампа не получала от него ни гроша.
She no longer looked in his hands when he came home on paydays.	В дни получки она уже и не заглядывала ему в руки.
He arrived swinging his arms, his pockets empty, and often without his handkerchief; well, yes, he had lost his rag, or else some rascally comrade had sneaked it.	Купо возвращался, беспечно размахивая руками, с пустыми карманами и часто даже без носового платка. Ну да, он потерял свой сопельник, а может быть, и кто-нибудь из товарищей стянул. Ведь это такие канальи!
At first he always fibbed; there was a donation to charity, or some money slipped through the hole in his pocket, or he paid off some imaginary debts.	В первое время Купо придумывал всякие истории, подводил счет улетучившимся деньгам: десять франков он истратил на подписку, двадцать франков провалились в дырку в кармане, которую он тут же и показывал, пятьдесят франков пошли на уплату каких-то воображаемых долгов.
Later, he didn't even bother to make up anything.	Потом он и стесняться перестал.
He had nothing left because it had all gone into his stomach.	Испарились деньги - вот и все! В кармане он их не приносит, зато приносит в брюхе - все равно они приходят к хозяйке, только другим способом.

Madame Boche suggested to Gervaise that she go to wait for him at the shop exit. This rarely worked though, because Coupeau's comrades would warn him and the money would disappear into his shoe or someone else's pocket.	По совету г-жи Бош, прачка несколько раз пробовала подстерегать мужа при выходе из мастерской, чтобы захватить его врасплох и отнять получку, но из этого ничего не выходило: товарищи предупреждали Купо, и он запрятывал деньги, может быть, в сапоги, а может быть, и куда-нибудь подальше. Сама г-жа Бош была необычайно проворна в розысках, и если Бош, как это случалось частенько, утаивал от нее на угощение для приятельниц один-другой десятифранковик, она тщательно обшаривала его платье и большей частью находила утаенную им монетку зашитой в козырьке фуражки, между кожей и материей. Ну, а Купо не любил подбивать одежду золотом. Он спускал его прямо в желудок. Ведь Жервеза не могла же взять ножницы и взрезать ему живот!
Yes, it was their own fault if every season found them lower and lower.	Да, Купо были сами виноваты в том, что все ниже скатывались по наклонной плоскости, с каждым годом увязали все глубже.
But that's the sort of thing one never tells oneself, especially when one is down in the mire.	Но в этом люди даже себе не признаются, в особенности когда уже сидят по уши в грязи.
They accused their bad luck; they pretended that fate was against them.	Купо обвиняли злую судьбу, уверяли, что сам бог на них прогневался.
Their home had become a regular shambles where they wrangled the whole day long.	Теперь у них был вечный кавардак. Они грызлись с утра до ночи.
However, they had not yet come to blows, with the exception of a few impulsive smacks, which somehow flew about at the height of their quarrels.	Правда, до драк дело еще не доходило, если не считать двух-трех затрещин в пылу спора.
The saddest part of the business was that they had opened the cage of affection; all their better feelings had taken flight, like so many canaries.	Но самое худшее было то, что все добрые чувства, все привязанности разлетелись, как птицы из отворенной клетки.
The genial warmth of father, mother and child, when united together and wrapped up in each other, deserted them, and left them shivering, each in his or her own corner.	Отцовская, материнская, дочерняя нежность, так согревающая семью, так спаивающая воедино этот маленький мирок, исчезла, и теперь каждый одиноко дрожал от холода в своем углу.
All three - Coupeau, Gervaise and Nana - were always in the most abominable tempers, biting each other's noses off for nothing at all, their eyes full of hatred; and it seemed as though something had broken the mainspring of the family, the mechanism which, with happy people, causes hearts to beat in unison.	Все трое - Купо, Жервеза и Нана - стали очень раздражительны, они, казалось, готовы были съесть один другого и смотрели друг на друга полными ненависти глазами. Можно было подумать, что сломалась какая-то пружина, на которой держался семейный мир, испортился тот механизм, благодаря которому в счастливых семьях сердца бьются согласно.
Ah! it was certain Gervaise was no longer moved as she used to be when she saw Coupeau at the edge of a roof forty or fifty feet above the pavement.	И уж, конечно, Жервеза больше не волновалась за Купо, даже если видела его висящим на самом краю крыши, на высоте двенадцати-пятнадцати метров над землею.

She would not have pushed him off herself, but if he had fallen accidentally, in truth it would have freed the earth of one who was of but little account.	Сама бы она его не столкнула, но, если бы он свалился... Честное слово, потеря для мира была бы небольшая!
The days when they were more especially at enmity she would ask him why he didn't come back on a stretcher.	И в дни семейных раздоров Жервеза кричала: "Неужели его никогда не притащат на носилках?"
She was awaiting it. It would be her good luck they were bringing back to her.	Она этого ждет не дождется, это было бы просто счастьем!
What use was he - that drunkard?	Ну, кому он нужен, пьяница?
To make her weep, to devour all she possessed, to drive her to sin.	Он только объедает жену, мучает ее, толкает ее в грязь!
Well! Men so useless as he should be thrown as quickly as possible into the hole and the polka of deliverance be danced over them.	Таким лодырям одна дорога - в могилу, и чем скорее, тем лучше! Если бы он окочурился, она заплакала бы от радости.
And when the mother said	И когда мать кричала:
"Kill him!" the daughter responded	"Убить тебя надо!" - дочь подхватывала:
"Knock him on the head!"	"Пристукнуть!"
Nana read all of the reports of accidents in the newspapers, and made reflections that were unnatural for a girl.	С самыми противоестественными чувствами читала Нана в газетах о несчастных случаях.
Her father had such good luck an omnibus had knocked him down without even sobering him.	Ее отцу так везло: ведь он однажды попал под омнибус - и что же! - даже не протрезвился!
Would the beggar never croak?	Когда же, наконец, издохнет этот гад?!
In the midst of her own poverty Gervaise suffered even more because other families around her were also starving to death.	Среди этого убожества, голода, нищеты Жервеза страдала еще больше, видя, как кругом голодают другие несчастные.
Their corner of the tenement housed the most wretched. There was not a family that ate every day.	Угол дома, в котором жили Купо, был углом нищеты; здесь проживали три или четыре семьи, которые точно поклялись вечно сидеть без хлеба. Как бы часто ни открывались их двери, из них никогда не доносился запах стряпни. В коридоре царило мертвое молчание, стены звучали гулко, как пустые животы. По временам слышалось какое-то движение, женский плач, жалобы голодных ребятишек, ссоры, - да и ссорились-то для того, чтобы заглушить голод. Это была какая-то сплошная судорога желудка; голод царствовал здесь, голод зиял изо всех этих разинутых ртов. Люди чахли от самого воздуха; здесь даже муха не прожила бы, потому что и для нее не было пищи.
Gervaise felt the most pity for Pere Bru in his cubbyhole under the staircase where he hibernated.	Но особенную жалость возбуждал в Жервезе дядя Брю, ютившийся в конурке под лестницей.
Sometimes he stayed on his bed of straw without moving for days.	Он забивался в нее, как сурок, свертывался калачиком на куче соломы, чтобы не так мерзнуть, и не шевелился по целым дням.

Even hunger no longer drove him out since there was no use taking a walk when no one would invite him to dinner.	Даже голод не выгонял его на улицу. Зачем? Нагуливать аппетит? Все равно никто его не накормит.
Whenever he didn't show his face for several days, the neighbors would push open his door to see if his troubles were over.	Если дядя Брю не показывался три-четыре дня подряд, соседи заходили к нему посмотреть, не умер ли он.
No, he was still alive, just barely. Even Death seemed to have neglected him.	Но нет, он все еще был жив, - не совсем, а так, чуть-чуть, уголком глаза: он ждал смерти, а смерть все забывала его!
Whenever Gervaise had any bread she gave him the crusts.	Когда у Жервезы бывал хлеб, она давала ему корочку.
Even when she hated all men because of her husband, she still felt sincerely sorry for Pere Bru, the poor old man. They were letting him starve to death because he could no longer hold tools in his hand.	Да, она озлобилась, муж заставил ее возненавидеть людей, но животных она по-прежнему искренно жалела, а дядя Брю, жалкий старикашка, которого бросили околевать с голоду, потому что он уже не мог работать, казался ей чем-то вроде отслужившей свой век собаки, до того отощавшей, что даже и живодеры ее не берут: жира нет, шкура не годится. Жервезе было тяжко это постоянное сознание, что там, по ту сторону коридора, валяется забытый богом и людьми дядя Брю. От полного истощения он постепенно возвращался к размерам ребенка, сморщивался и высыхал, как завалявшийся на полке ссохшийся апельсин.
The laundress also suffered a great deal from the close neighborhood of Bazouge, the undertaker's helper.	Кроме того, Жервезу мучило соседство факельщика Базужа.
A simple partition, and a very thin one, separated the two rooms. He could not put his fingers down his throat without her hearing it.	Его комната была отделена только дощатой, очень тонкой перегородкой, так что каждый шорох был слышен у Купо.
As soon as he came home of an evening she listened, in spite of herself, to everything he did. His black leather hat laid with a dull thud on the chest of drawers, like a shovelful of earth; the black cloak hung up and rustling against the walls like the wings of some night bird; all the black toggery flung into the middle of the room and filling it with the trappings of mourning.	По вечерам, когда факельщик возвращался домой, Жервеза невольно прислушивалась к его движениям; вот он бросил на комод свою черную кожаную шляпу, и она глухо стукнула, словно ком земли о крышку гроба; вот он повесил плащ, и плащ зашуршал о стену, как крылья ночной птицы; вот он раздевается, бросает посреди комнаты свою черную одежду и как будто наполняет ее траурным флером.
She heard him stamping about, felt anxious at the least movement, and was quite startled if he knocked against the furniture or rattled any of his crockery.	Жервеза прислушивалась к его шагам, сторожила каждое его движение, вздрагивала, когда он натыкался на мебель или грохотал посудой.
This confounded drunkard was her preoccupation, filling her with a secret fear mingled with a desire to know.	Этот проклятый пьяница внушал ей смутный страх, смешанный с жадным любопытством.
He, jolly, his belly full every day, his head all upside down, coughed, spat, sang "Mother Godichon," made use of many dirty expressions and fought with the four walls before finding his bedstead.	Бесстыжий, насмешливый, вечно пьяный, он откашливался, плевал, распевал уличные песенки, отпускал забористые словечки и стукался о стены, отыскивая кровать.

And she remained quite pale, wondering what he could be doing in there. She imagined the most atrocious things. She got into her head that he must have brought a corpse home, and was stowing it away under his bedstead.	А Жервеза бледнела, спрашивая себя, что это он затевает, и воображала разные ужасы: ей мерещилось, что он притащил мертвеца и заталкивает его под кровать.
Well! the newspapers had related something of the kind - an undertaker's helper who collected the coffins of little children at his home, so as to save himself trouble and to make only one journey to the cemetery.	Боже мой, ведь писали же в газетах, что один служащий бюро похоронных процессий собирал у себя детские трупики, чтобы похоронить их разом и тем избавиться от лишних хлопот.
For certain, directly Bazouge arrived, a smell of death seemed to permeate the partition.	Во всяком случае, когда дядя Базуж приходил домой, сквозь перегородку веяло мертвечиной.
One might have thought oneself lodging against the Pere Lachaise cemetery, in the midst of the kingdom of moles.	Право, казалось, что живешь по соседству с Пер-Лашез.
He was frightful, the animal, continually laughing all by himself, as though his profession enlivened him.	А дядя Базуж - этакое животное! - постоянно хохотал в одиночестве, как будто его ремесло веселило его. Этот смех страшно было слушать.
Even when he had finished his rumpus and had laid himself on his back, he snored in a manner so extraordinary that it caused the laundress to hold her breath.	Когда же угомонившись, наконец, он заваливался спать, то поднимал такой невероятный храп, что у Жервезы спирало дыхание.
For hours she listened attentively, with an idea that funerals were passing through her neighbor's room.	Целыми часами прислушивалась она к этому храпу, и ей казалось, что за перегородкой бесконечной вереницей катятся погребальные дроги.
The worst was that, in spite of her terrors, something incited Gervaise to put her ear to the wall, the better to find out what was taking place.	Но самое худшее было то, что, несмотря на весь внушаемый им ужас, Базуж неотразимо притягивал к себе Жервезу, так что она часами просиживала, прильнув ухом к перегородке.
Bazouge had the same effect on her as handsome men have on good women: they would like to touch them.	Он действовал на нее так же, как действует красивый мужчина на порядочную женщину: ей и хочется изведать, каков этот красавец, и в то же время она не решается, - воспитание не позволяет.
Well! if fear had not kept her back, Gervaise would have liked to have handled death, to see what it was like.	Вот и Жервеза точно так же была не прочь изведать, какова она, эта смерть, но ее удерживал страх.
She became so peculiar at times, holding her breath, listening attentively, expecting to unravel the secret through one of Bazouge's movements, that Coupeau would ask her with a chuckle if she had a fancy for that gravedigger next door.	У нее иной раз делалось такое странное лицо, когда она, затаив дыхание, прислушивалась к движениям Базужа, стараясь разгадать в них тайный смысл, что Купо шутя спрашивал, уж не влюбилась ли она в факельщика.
She got angry and talked of moving, the close proximity of this neighbor was so distasteful to her; and yet, in spite of herself, as soon as the old chap arrived, smelling like a cemetery, she became wrapped again in her reflections, with the excited and timorous air of a wife thinking of passing a knife through the marriage contract.	А она сердилась и говорила, что это соседство отвратительно, что она хотела бы переменить квартиру. Но, как только старик возвращался домой и приносил с собою запах кладбища, Жервеза помимо воли снова впадала в задумчивость и сидела с каким-то возбужденным и нерешительным лицом, словно женщина, мечтающая об измене мужу.

Had he not twice offered to pack her up and carry her off with him to some place where the enjoyment of sleep is so great, that in a moment one forgets all one's wretchedness?	Ведь этот человек уже два раза предлагал уложить ее и унести куда-то, где можно заснуть таким крепким, счастливым сном, что разом позабудешь все горести.
Perhaps it was really very pleasant.	Может быть, это и в самом деле хорошо.
Little by little the temptation to taste it became stronger.	Мало-помалу Жервезу стало охватывать все более жгучее желание испытать это ощущение.
She would have liked to have tried it for a fortnight or a month.	Испытать на две недели, на месяц.
Oh! to sleep a month, especially in winter, the month when the rent became due, when the troubles of life were killing her!	Ах, проспать целый месяц, особенно зимою, проспать месяц квартирной платы, когда не знаешь, куда деваться от забот.
But it was not possible - one must sleep forever, if one commences to sleep for an hour; and the thought of this froze her, her desire for death departed before the eternal and stern friendship which the earth demanded.	Но нет, это невозможно; заснешь так хотя бы на час, - придется спать вечно. Эта мысль ужасала Жервезу, - перед вечной и жестокой привязанностью, которой требовала земля, жажда смерти отступала.
However, one evening in January she knocked with both her fists against the partition.	И все-таки однажды январским вечером Жервеза принялась стучать обоими кулаками в перегородку.
She had passed a frightful week, hustled by everyone, without a sou, and utterly discouraged.	Она провела ужасную неделю, сидела без гроша денег, ее шпыняли со всех сторон, и вот последние остатки мужества покинули ее.
That evening she was not at all well, she shivered with fever, and seemed to see flames dancing about her.	В этот вечер ей нездоровилось, ее трясла лихорадка, огненные искры плясали у нее перед глазами.
Then, instead of throwing herself out of the window, as she had at one moment thought of doing, she set to knocking and calling:	Одно мгновение она хотела было выброситься из окна, а потом застучала в перегородку и закричала:
"Old Bazouge!	- Дядя Базуж!
Old Bazouge!"	Дядя Базуж!
The undertaker's helper was taking off his shoes and singing,	Факельщик снимал башмаки, напевая:
"There were three lovely girls."	"Жили-были три красотки".
He had probably had a good day, for he seemed even more maudlin than usual.	По-видимому, сегодня он здорово поработал, так как был возбужден более обычного.
"Old Bazouge!	- Дядя Базуж!
Old Bazouge!" repeated Gervaise, raising her voice.	Дядя Базуж! - еще громче закричала Жервеза.
Did he not hear her then?	Неужели он не слышит?
She was ready to give herself at once; he might come and take her on his neck, and carry her off to the place where he carried his other women, the poor and the rich, whom he consoled.	Она готова - пусть он схватит ее в охапку и унесет туда же, куда уносит других женщин, жаждущих его утешения, богатых и бедных.
It pained her to hear his song,	Песенка факельщика:

"There were three lovely girls," because she discerned in it the disdain of a man with too many sweethearts.	"Жили-были три красотки" - раздражала Жерзезу: в ней слышалось презрение мужчины, у которого более чем достаточно любовниц!
"What is it? what is it?" stuttered Bazouge; "who's unwell?	- Что такое? В чем дело? - забормотал Базуж. -Болен кто-нибудь?..
We're coming, little woman!"	Иду, мамочка!
But the sound of this husky voice awoke Gervaise as though from a nightmare.	При звуке этого сиплого голоса Жервеза точно очнулась от кошмара. Что она делает? Неужели это она стучала в перегородку?
And a feeling of horror ascended from her knees to her shoulders at the thought of seeing herself lugged along in the old fellow's arms, all stiff and her face as white as a china plate.	Ее точно обухом по голове хватило; ноги подкосились от страха; она попятилась, точно боясь, что вот-вот огромные ручищи факельщика просунутся сквозь стену и ухватят ее за волосы. Нет, нет, она не хочет, она еще не готова! Она стукнула нечаянно, - просто неловко повернулась и ударилась локтем о перегородку. У нее и в мыслях не было стучать! Жервеза представила себе, как старик тащит ее, окоченевшую, белую, как тарелка; ужас охватил ее.
"Well! is there no one there now?" resumed Bazouge in silence.	В тишине снова раздался голос Базужа: - Ну что же? Никого нет?..
"Wait a bit, we're always ready to oblige the ladies."	Я всегда готов услужить даме!
"It's nothing, nothing," said the laundress at length in a choking voice.	- Нет, нет, ничего, - сказала, наконец, Жервеза сдавленным голосом.
"I don't require anything, thanks."	- Мне ничего не нужно. Спасибо.
She remained anxious, listening to old Bazouge grumbling himself to sleep, afraid to stir for fear he would think he heard her knocking again.	И пока факельщик засыпал, Жервеза сидела, трясясь от страха, прислушиваясь к его ворчанию и не смея даже пошевелиться, чтобы он не подумал, что она снова стучится к нему. Она клялась себе, что отныне будет осторожнее. Нет, как бы туго ей ни пришлось, к помощи соседа она не прибегнет. Так успокаивала себя Жервеза, но, несмотря ни на что, в иные минуты безумное влечение к факельщику снова охватывало ее.
In her corner of misery, in the midst of her cares and the cares of others, Gervaise had, however, a beautiful example of courage in the home of her neighbors, the Bijards.	В, этом царстве нищеты, посреди тяжелых забот, и своих, и чужих, Жервеза, однако, видела прекрасный пример мужества в семействе Бижаров.
Little Lalie, only eight years old and no larger than a sparrow, took care of the household as competently as a grown person.	Крошка Лали, восьмилетняя девочка, которую еще и от земли-то было не видать, вела хозяйство с умением и опрятностью взрослой женщины.
The job was not an easy one because she had two little tots, her brother Jules and her sister Henriette, aged three and five, to watch all day long while sweeping and cleaning.	А работа была тяжелая: на ее руках осталось двое малышей - трехлетний братишка Жюль и пятилетняя сестренка Анриетта. За ними надо было присматривать весь день, даже во время мытья посуды или уборки комнаты.

Ever since Bijard had killed his wife with a kick in the stomach, Lalie had become the little mother of them all.	С тех пор, как Бижар ударом сапога в живот убил свою жену, Лали сделалась в семействе матерью и хозяйкой.
Without saying a word, and of her own accord, she filled the place of one who had gone, to the extent that her brute of a father, no doubt to complete the resemblance, now belabored the daughter as he had formerly belabored the mother.	Она сама, не говоря ни слова, заступила место покойницы, - заступила до такой степени, что теперь зверь-отец избивал ее, как когда-то избивал жену, по-видимому, чтобы довершить сходство.
Whenever he came home drunk, he required a woman to massacre.	Возвращаясь пьяным, Бижар испытывал потребность истязать женщину.
He did not even notice that Lalie was quite little; he would not have beaten some old trollop harder.	Он даже не замечал, что Лали совсем еще крошка, он бил ее, как взрослую. Когда он закатывал ей оплеуху, грубая ладонь покрывала все ее личико, а это личико было еще так нежно, что следы пяти пальцев сохранялись на нем по два дня. Это были гнусные, незаслуженные, беспричинные избиения. Дикий зверь набрасывался на робкого, нежного, жалкого котенка, такого худенького, что на него без слез нельзя было смотреть.
Little Lalie, so thin it made you cry, took it all without a word of complaint in her beautiful, patient eyes.	А малютка принимала побои безропотно, ее прекрасные глаза были полны покорности.
Never would she revolt.	Нет, Лали никогда не возмущалась.
She bent her neck to protect her face and stifled her sobs so as not to alarm the neighbors.	Она только нагибала голову, чтобы защитить лицо, и удерживалась от крика, чтобы не будоражить соседей.
When her father got tired of kicking her, she would rest a bit until she got her strength back and then resume her work.	Когда же отец уставал, наконец, швырять ее пинками из угла в угол, она собиралась с силами, вставала с пола и снова принималась за работу: умывала детей, стряпала обед, тщательна вытирала пыль в комнате.
It was part of her job, being beaten daily.	Получать побои входило в число ее повседневных обязанностей.
Gervaise entertained a great friendship for her little neighbor.	Жервеза подружилась со своей соседкой.
She treated her as an equal, as a grown-up woman of experience.	Она относилась к ней, как к равной, как к взрослой женщине, уже знающей жизнь.
It must be said that Lalie had a pale and serious look, with the expression of an old girl.	Надо сказать, что в бледном, серьезном личике Лали было что-то, напоминавшее старую деву.
One might have thought her thirty on hearing her speak.	Когда она рассуждала, можно было подумать, что ей тридцать лет.
She knew very well how to buy things, mend the clothes, attend to the home, and she spoke of the children as though she had already gone through two or thee nurseries in her time.	Она прекрасно умела покупать, штопать, чинить, вести все хозяйство и говорила о детях так, как будто ей уже два или три раза приходилось рожать.

It made people smile to hear her talk thus at eight years old; and then a lump would rise in their throats, and they would hurry away so as not to burst out crying.	Такие речи в устах восьмилетней девочки сначала вызывали улыбку, но потом у слушателя сжималось горло, и он уходил, чтобы не заплакать.
Gervaise drew the child towards her as much as she could, gave her all she could spare of food and old clothing.	Жервеза всячески старалась помочь Лали, делилась с ней едой, отдавала ей старые платья -все, что только могла.
One day as she tried one of Nana's old dresses on her, she almost choked with anger on seeing her back covered with bruises, the skin off her elbow, which was still bleeding, and all her innocent flesh martyred and sticking to her bones.	Однажды она примеряла Лали старую кофточку Нана; ужас охватил ее при виде избитой, сплошь покрытой синяками спины, при виде ободранного и еще кровоточащего локтя и всего этого невинного, истерзанного, иссохшего тельца.
Well! Old Bazouge could get a box ready; she would not last long at that rate!	Ну, дядя Базуж может готовить гроб, - Лали недолго протянет.
But the child had begged the laundress not to say a word.	Но малютка умоляла прачку никому не говорить об этом.
She would not have her father bothered on her account.	Она не хотела, чтобы у отца вышли из-за нее неприятности.
She took his part, affirming that he would not have been so wicked if it had not been for the drink.	Лали защищала Бижара и уверяла, что если бы он не пил, он был бы вовсе не злой.
He was mad, he did not know what he did.	Он ведь сумасшедший, он не понимает, что делает.
Oh! she forgave him, because one ought to forgive madmen everything.	О, она прощает его: ведь сумасшедшим надо все прощать.
From that time Gervaise watched and prepared to interfere directly she heard Bijard coming up the stairs.	С этих пор Жервеза стала следить за Бижаром, подстерегала его возвращение домой и пыталась вмешиваться.
But on most of the occasions she only caught some whack for her trouble.	Но большей частью дело кончалось тем, что и ей самой доставалось несколько тумаков.
When she entered their room in the day-time, she often found Lalie tied to the foot of the iron bedstead; it was an idea of the locksmith's, before going out, to tie her legs and her body with some stout rope, without anyone being able to find out why - a mere whim of a brain diseased by drink, just for the sake, no doubt, of maintaining his tyranny over the child when he was no longer there.	Нередко, заходя к Бижарам днем, Жервеза находила Лали привязанной к ножке железной кровати: пьяница, уходя из дому, привязывал дочь поперек живота и за ноги толстой веревкой. Вряд ли он мог объяснить, зачем он это делал; по-видимому, он совсем свихнулся от пьянства и стремился тиранить малютку и во время своего отсутствия.
Lalie, as stiff as a stake, with pins and needles in her legs, remained whole days at the post. She once even passed a night there, Bijard having forgotten to come home.	Лали стояла целыми днями, вытянувшись в струнку на онемевших ногах; а раз, когда Бижар не вернулся домой, она простояла привязанная всю ночь.
Whenever Gervaise, carried away by her indignation, talked of unfastening her, she implored her not to disturb the rope, because her father became furious if he did not find the knots tied the same way he had left them.	Когда возмущенная Жервеза предлагала девочке отвязать ее, та умоляла не трогать веревки: если отец, вернувшись, найдет узел завязанным по-другому, он придет в бешенство.

Really, it wasn't so bad, it gave her a rest. She smiled as she said this though her legs were swollen and bruised.	Маленькие ножки Лали отекали и немели, но она, улыбаясь, говорила, что ей совсем неплохо, что она отдыхает.
What upset her the most was that she couldn't do her work while tied to the bed.	Ее огорчает только одно: нельзя работать.
She could watch the children though, and even did some knitting, so as not to entirely waste the time.	Право, неприятно быть привязанной к кровати, когда в комнате такой беспорядок. Отцу следовало бы выдумать что-нибудь другое. И все-таки Лали следила за детьми, заставляла их слушаться, подзывала к себе и вытирала им носики. Так как руки ее оставались свободными, то она, чтобы не терять даром времени в ожидании освобождения, вязала. Всего больнее ей было, когда Бижар, наконец, отвязывал ее. Лали добрых четверть часа ползала по полу, ноги у нее так затекали, что она не могла держаться на них.
The locksmith had thought of another little game too.	Слесарь придумал еще забаву.
He heated sous in the frying pan, then placed them on a corner of the mantle-piece; and he called Lalie, and told her to fetch a couple of pounds of bread.	Он раскаливал медяк в печке, клал его на край каменной доски, потом подзывал Лали и приказывал ей сходить за хлебом.
The child took up the sous unsuspectingly, uttered a cry and threw them on the ground, shaking her burnt hand.	Ничего не подозревая, малютка брала монету и с криком бросала ее, тряся обожженной ручкой.
Then he flew into a fury.	Тогда отец приходил в ярость.
Who had saddled him with such a piece of carrion?	Ах, дрянь паршивая! Это еще что за выдумки?
She lost the money now!	Да как она смеет бросать деньги?
And he threatened to beat her to a jelly if she did not pick the sous up at once.	И он грозил выпороть ее, если она сию же минуту не поднимет медяк.
When the child hesitated she received the first warning, a clout of such force that it made her see thirty-six candles.	Если малютка медлила, Бижар в качестве первого предостережения награждал ее такой затрещиной, что у нее искры сыпались из глаз.
Speechless and with two big tears in the corners of her eyes, she would pick up the sous and go off, tossing them in the palm of her hand to cool them.	Лали молча, со слезами на глазах, подбирала монету и уходила, подбрасывая ее на ладони, чтобы охладить.
No, one could never imagine the ferocious ideas which may sprout from the depths of a drunkard's brain.	Нет, трудно даже представить себе, какие зверские выдумки зарождаются в мозгу пьяницы.
One afternoon, for instance, Lalie having made everything tidy was playing with the children.	Вот один случай: однажды вечером, покончив с работой, Лали играла с детьми.
The window was open, there was a draught, and the wind blowing along the passage gently shook the door.	Окно было открыто, и сквозной ветер, пролетая по коридору, слегка хлопал дверью, открывая и закрывая ее.
"It's Monsieur Hardy," the child was saying.	- Это стучит господин Ветерок, - говорила малютка.
"Come in, Monsieur Hardy. Pray have the kindness to walk in."	- Войдите же, господин Ветерок, войдите, сделайте одолжение.

And she curtsied before the door, she bowed to the wind.	Она делала реверансы перед дверью и раскланивалась с ветром.
Henriette and Jules, behind her, also bowed, delighted with the game and splitting their sides with laughing, as though being tickled.	Анриетта и Жюль стояли позади нее и тоже раскланивались. Они были в восторге от игры и заливались смехом, точно их щекотали.
She was quite rosy at seeing them so heartily amused and even found some pleasure in it on her own account, which generally only happened to her on the thirty-sixth day of each month.	Лали раскраснелась от удовольствия: ей было приятно, что малыши так развеселились, да она и сама увлекалась игрой. А радость не часто выпадала на ее долю.
"Good day, Monsieur Hardy.	- Здравствуйте, господин Ветерок.
How do you do, Monsieur Hardy?"	Как вы поживаете, господин Ветерок?
But a rough hand pushed open the door, and Bijard entered.	Но тут грубая рука распахнула дверь, и вошел папаша Бижар.
Then the scene changed. Henriette and Jules fell down flat against the wall; whilst Lalie, terrified, remained standing in the very middle of the curtsey.	Сцена разом переменилась; Анриетта и Жюль так и откатились к стене, а Лали в ужасе застыла посреди реверанса.
The locksmith held in his hand a big waggoner's whip, quite new, with a long white wooden handle, and a leather thong, terminating with a bit of whip-cord.	Слесарь держал в руках огромный новешенький кучерской кнут с длинным белым кнутовищем. Кнут был ременный и оканчивался тонким хвостиком.
He placed the whip in the corner against the bed and did not give the usual kick to the child who was already preparing herself by presenting her back.	Бижар положил его на кровать и почему-то не тронул на этот раз Лали, которая уже съежилась, ожидая обычного пинка.
A chuckle exposed his blackened teeth and he was very lively, very drunk, his red face lighted up by some idea that amused him immensely.	Бижар был очень пьян и весел, улыбался и скалил свои черные зубы. По лицу его было видно, что он придумал что-то забавное.
"What's that?" said he. "You're playing the deuce, eh, you confounded young hussy!	-А, - сказал он, - ты балуешься, дрянь-девчонка!
I could hear you dancing about from downstairs. Now then, come here!	Я еще внизу слышал, как ты отплясывала... Ну-ка, подойди сюда!
Nearer and full face.	Да ближе, черт возьми!
I don't want to sniff you from behind.	Повернись лицом, не желаю я нюхать твою перечницу.
Am I touching you that you tremble like a mass of giblets?	Чего ты трясешься, как овечий хвост? Ведь я тебя не трогаю!..
Take my shoes off."	Сними с меня башмаки.
Lalie turned quite pale again and, amazed at not receiving her usual drubbing, took his shoes off.	Испуганная тем, что не получила обычной затрещины, бледная от страха, Лали сняла с отца башмаки.
He had seated himself on the edge of the bed. He lay down with his clothes on and remained with his eyes open, watching the child move about the room.	Он сидел на краю кровати, потом прилег и стал неотступно следить за движениями малютки.

She busied herself with one thing and another, gradually becoming bewildered beneath his glance, her limbs overcome by such a fright that she ended by breaking a cup.	Ужас парализовал ее члены, она до того одурела под этим взглядом, что в конце концов разбила чашку.
Then, without getting off the bed, he took hold of the whip and showed it to her.	Тогда, не меняя позы, Бижар взял кнут и показал ей на него.
"See, little chickie, look at this. It's a present for you.	- Ну, смотри сюда, растяпа, - это тебе подарочек.
Yes, it's another fifty sous you've cost me.	Да, пришлось все-таки истратить на тебя еще пятьдесят су... Хорошая игрушка?
With this plaything I shall no longer be obliged to run after you, and it'll be no use you getting into the corners.	Теперь мне не придется гоняться за тобой: все равно не спрячешься в угол.
Will you have a try?	Хочешь попробовать?..
Ah! you broke a cup!	А, ты чашки бить!
Now then, gee up!	Ну, живо, гоп!
Dance away, make your curtsies to Monsieur Hardy!"	Пляши теперь, делай свои реверансы господину Ветерку.
He did not even raise himself but lay sprawling on his back, his head buried in his pillow, making the big whip crack about the room with the noise of a postillion starting his horses.	Он даже не приподнялся с подушки и, лежа на спине, стал размахивать и оглушительно щелкать кнутом, как ямщик на лошадей.
Then, lowering his arm he lashed Lalie in the middle of the body, encircling her with the whip and unwinding it again as though she were a top.	Потом, вытянув руку, он стегнул Лали поперек тела. Кнут обвился вокруг девочки, закрутил ее и раскрутил, как волчок.
She fell and tried to escape on her hands and knees; but lashing her again he jerked her to her feet.	Она упала, попыталась спастись ползком, но отец снова стегнул ее и кнутом поставил на ноги.
"Gee up, gee up!" yelled he.	- Гоп, гоп! - рычал он. - Поворачивайся, кляча!
"It's the donkey race!	Вот так скачка!
Eh, it'll be fine of a cold morning in winter.	Здорово! Особенно хорошо зимой.
I can lie snug without getting cold or hurting my chilblains and catch the calves from a distance.	Я теперь могу валяться утром в постели, мне не к чему беспокоиться! От меня не уйдешь, достану издалека!
In that corner there, a hit, you hussy!	Ну-ка, в этом углу? Достал!
And in that other corner, a hit again! And in that one, another hit.	А в этом? Тоже достал!
Ah! if you crawl under the bed I'll whack you with the handle.	А, ты под кровать лезешь! Так я тебя кнутовищем!..
Gee up, you jade!	Гоп, гоп!
Gee up! Gee up!"	Живо, рысью!
A slight foam came to his lips, his yellow eyes were starting from their black orbits.	Легкая пена выступила на его губах, желтые глаза выкатились из темных орбит.

Lalie, maddened, howling, jumped to the four corners of the room, curled herself up on the floor and clung to the walls; but the lash at the end of the big whip caught her everywhere, cracking against her ears with the noise of fireworks, streaking her flesh with burning weals.	Обезумевшая Лали с воем металась по комнате, каталась по полу, прижималась к стенам, но тонкий кончик огромного кнута доставал ее повсюду; он щелкал в ее ушах, как петарда, он полосовал ее тело.
A regular dance of the animal being taught its tricks.	Это была настоящая дрессировка животного.
This poor kitten waltzed. It was a sight! Her heels in the air like little girls playing at skipping, and crying "Father!"	Надо было посмотреть, как плясала несчастная малютка, какие она пируэты выделывала, как она подпрыгивала, высоко вскидывая пятки в воздух, точно играла "в веревочку"!
She was all out of breath, rebounding like an india-rubber ball, letting herself be beaten, unable to see or any longer to seek a refuge.	Она задыхалась, она отскакивала, как резиновый мяч, и, ослепнув от ужаса и боли, сама подвертывалась под удары.
And her wolf of a father triumphed, calling her a virago, asking her if she had had enough and whether she understood sufficiently that she was in future to give up all hope of escaping from him.	А зверь-отец торжествовал, называл ее шлюхой, спрашивал, довольно ли с нее, поняла ли она, наконец, что ей теперь от него не спрятаться.
But Gervaise suddenly entered the room, attracted by the child's howls.	На вопли малютки прибежала Жервеза.
On beholding such a scene she was seized with a furious indignation.	Увидев эту картину, она пришла в негодование.
"Ah! you brute of a man!" cried she.	- Ах, мерзавец! - закричала она.
"Leave her alone, you brigand!	- Разбойник! Оставьте ее сию же минуту!
I'll put the police on to you."	Я побегу за полицией!
Bijard growled like an animal being disturbed, and stuttered:	Бижар заворчал, как потревоженный зверь.
"Mind your own business a bit, Limper.	- Эй, Колченогая, не суйтесь не в свое дело!
Perhaps you'd like me to put gloves on when I stir herup.	Что мне, перчатки, что ли, надевать, чтобы учить ее?..
It's merely to warm her, as you can plainly see -simply to show her that I've a long arm."	Это только для острастки, понимаете? Чтобы она знала, что у меня длинные руки.
And he gave a final lash with the whip which caught Lalie across the face.	И он нанес последний удар кнутом, который пришелся Лали по лицу.
The upper lip was cut, the blood flowed.	Он рассек верхнюю губу девочке, потекла кровь.
Gervaise had seized a chair, and was about to fall on to the locksmith; but the child held her hands towards her imploringly, saying that it was nothing and that it was all over.	Жервеза схватила стул и хотела броситься на слесаря, но малютка с мольбой протянула к ней руки, говоря, что все это пустяки, что ей уже не больно, что все кончено.
She wiped away the blood with the corner of her apron and quieted the babies, who were sobbing bitterly, as though they had received all the blows.	Она вытерла кровь краешком передника и стала утешать ребятишек, рыдавших так, словно и на них сыпался град ударов.
Whenever Gervaise thought of Lalie, she felt she had no right to complain for herself.	Вспоминая о Лали, Жервеза не смела жаловаться.

She wished she had as much patient courage as the little girl who was only eight years old and had to endure more than the rest of the women on their staircase put together.	Ей хотелось бы обладать мужеством этой восьмилетней крошки, которой приходилось выносить больше, чем всем женщинам, жившим в этом доме.
She had seen Lalie living on stale bread for months and growing thinner and weaker.	Жервеза видела, что Лали месяцами питается одними сухими корками, да и то не досыта, что она страшно слабеет и худеет и еле передвигается, держась за стены.
Whenever she smuggled some remnants of meat to Lalie, it almost broke her heart to see the child weeping silently and nibbling it down only by little bits because her throat was so shrunken.	Иногда она тайком приносила девочке остатки мяса, и сердце ее разрывалось от боли, когда она глядела, как малютка ест молча, заливаясь слезами. Лали ела малюсенькими кусочками, потому что ее горло, суженное продолжительным недоеданием, не пропускало пищу. И, несмотря на все это, она всегда была полна кротости и самоотречения; не по годам умненькая, она всегда готова была выполнять свои материнские обязанности, готова была умереть от переполнявших ее материнских чувств, слишком рано зародившихся в ее хрупкой, невинной, детской грудке.
Gervaise looked on Lalie as a model of suffering and forgiveness and tried to learn from her how to suffer in silence.	И Жервеза пыталась брать пример с этой крошки, которая страдала молча и прощала своему мучителю. Жервезе тоже хотелось научиться молча переносить свои несчастья. Но когда Лали безмолвно вскидывала свои огромные кроткие глаза, в темной глубине этих черных глаз можно было прочесть немую боль, затаенную смертную муку. Никогда ни слова, - только этот безмолвный взгляд, только эти широко раскрытые, огромные черные глаза.
In the Coupeau household the vitriol of l'Assommoir was also commencing its ravages.	А между тем сивуха "Западни" начала свою разрушительную работу и в семействе Купо.
Gervaise could see the day coming when her husband would get a whip like Bijard's to make her dance.	Прачка уже предвидела день, когда ее муж, подобно Бижару, возьмется за кнут и заставит ее "плясать". И несчастье, грозившее ей, естественно, заставляло ее еще сильнее сочувствовать несчастью Лали.
Yes, Coupeau was spinning an evil thread.	Да, дела Купо обстояли неважно.
The time was past when a drink would make him feel good. His unhealthy soft fat of earlier years had melted away and he was beginning to wither and turn a leaden grey. He seemed to have a greenish tint like a corpse putrefying in a pond.	Прошло то время, когда выпивка придавала ему цветущий вид. Теперь Купо уже не мог хлопать себя по животу, бахвалиться, хвастать, что он только жиреет от водки, - нет, он высох. Желтый, нездоровый жир первых годов его пьянства словно растаял, кожа приняла свинцовый цвет, с мертвенным, зеленоватым оттенком, как у утопленника.
He no longer had a taste for food, not even the most beautifully prepared stew.	Аппетит тоже исчез. Мало-помалу Купо потерял вкус к хлебу и стал фыркать даже на жаркое.
His stomach would turn and his decayed teeth refuse to touch it.	Его желудок не переваривал самого лучшего рагу; зубы отказывались жевать.

A pint a day was his daily ration, the only nourishment he could digest.	Чтобы поддерживать существование, ему нужна была бутылка водки в день: это был его паек, его еда и питье, единственная пища, которую принимал его желудок.
When he awoke in the mornings he sat coughing and spitting up bile for at least a quarter of an hour.	По утрам, встав с постели, Кровельшик добрых четверть часа просиживал, согнувшись в три погибели, схватившись за голову, харкая, кряхтя, отплевываясь: какая-то горечь подступала у него к горлу, слюна делалась горькой, как хина.
It never failed, you might as well have the basin ready.	Это повторялось с ним регулярно изо дня в день.
He was never steady on his pins till after his first glass of consolation, a real remedy, the fire of which cauterized his bowels; but during the day his strength returned.	Он чувствовал себя человеком только после того, как выпивал первый стаканчик "утешительного", -это было поистине чудодейственное лекарство, оно прожигало ему кишки как огнем. Но в течение дня неприятные явления возобновлялись.
At first he would feel a tickling sensation, a sort of pins-and-needles in his hands and feet; and he would joke, relating that someone was having a lark with him, that he was sure his wife put horse-hair between the sheets.	Сначала Купо чувствовал какое-то щекотание, легкое покалывание в коже рук и ног. Он шутил, говорил, что жена, наверно, насыпала в постель щетины, и утверждал, что это очень приятно: точно тебя ласкает женщина.
Then his legs would become heavy, the tickling sensation would end by turning into the most abominable cramps, which gripped his flesh as though in a vise.	Но потом ноги тяжелели, покалывания исчезали и сменялись ужасными судорогами; все мускулы словно тисками сдавливало.
That though did not amuse him so much.	В этом уже не было ничего забавного!
He no longer laughed; he stopped suddenly on the pavement in a bewildered way with a ringing in his ears and his eyes blinded with sparks.	Купо не смеялся: скорчившись от боли, он останавливался посреди улицы; в ушах стоял звон, в глазах мелькали искры.
Everything appeared to him to be yellow; the houses danced and he reeled about for three seconds with the fear of suddenly finding himself sprawling on the ground.	Все казалось ему желтым, дома плясали перед ним, - он по нескольку секунд шатался на месте, чувствуя, что вот-вот грохнется.
At other times, while the sun was shining full on his back, he would shiver as though iced water had been poured down his shoulders.	А случалось, что, стоя на солнышке, на самом припеке, Купо вдруг судорожно вздрагивал: точно струя ледяной воды пробегала у него по спине.
What bothered him the most was a slight trembling of both his hands; the right hand especially must have been guilty of some crime, it suffered from so many nightmares.	Но больше всего бесила кровельщика легкая дрожь в руках, особенно в правой, которая иной раз выкидывала совсем неожиданные фортели.
Mon Dieu! was he then no longer a man?	Черт побери! Как! Или он уж не мужчина больше?
He was becoming an old woman!	Он превращается в старую бабу?

He furiously strained his muscles, he seized hold of his glass and bet that he would hold it perfectly steady as with a hand of marble; but in spite of his efforts the glass danced about, jumped to the right, jumped to the left with a hurried and regular trembling movement.	Купо бешено напрягал мускулы, сжимал стакан в кулаке и держал пари, что стакан не шелохнется, что рука будет неподвижна, как каменная. Но, несмотря на все его усилия, стакан плясал, прыгал то вправо, то влево; а пальцы все время дрожали частой, размеренной дрожью.
Then in a fury he emptied it into his gullet, yelling that he would require dozens like it, and afterwards he undertook to carry a cask without so much as moving a finger.	Тогда Купо яростно опрокидывал его в глотку и кричал, что, выдув дюжину, удержит в руке не то что стакан, а целый бочонок, и у него даже палец не дрогнет.
Gervaise, on the other hand, told him to give up drink if he wished to cease trembling, and he laughed at her, emptying quarts until he experienced the sensation again, flying into a rage and accusing the passing omnibuses of shaking up his liquor.	Жервеза доказывала ему, что если он хочет, чтобы руки перестали трястись, надо перестать пить. Но Купо плевал на ее советы, пил бутылку за бутылкой, снова и снова повторял опыты, приходил в ярость от неудач и, наконец, начинал уверять, что стакан трясется у него в руке от проезжающих омнибусов.
In the month of March Coupeau returned home one evening soaked through.	Однажды мартовским вечером Купо вернулся, промокнув до костей.
He had come with My-Boots from Montrouge, where they had stuffed themselves full of eel soup, and he had received the full force of the shower all the way from the Barriere des Fourneaux to the Barriere Poissonniere, a good distance.	Он был с Сапогом в Монжуре, и они немножко хватили, а на обратном пути его застиг ливень, и он плелся под проливным дождем от самой заставы Фурно до заставы Пуассоньер - не близкий путь!
During the night he was seized with a confounded fit of coughing. He was very flushed, suffering from a violent fever and panting like a broken bellows.	Ночью у него начался страшный кашель, он весь пылал, его била лихорадка; он дышал часто и хрипло, как лопнувшие мехи.
When the Boches' doctor saw him in the morning and listened against his back he shook his head, and drew Gervaise aside to advise her to have her husband taken to the hospital.	Утром прислали доктора; тот выслушал больного, покачал головой, отвел Жервезу в сторону и посоветовал ей немедленно отправить мужа в больницу.
Coupeau was suffering from pneumonia.	У Купо было воспаление легких.
Gervaise did not worry herself, you may be sure.	Понятное дело, Жервеза не стала упрямиться.
At one time she would have been chopped into pieces before trusting her old man to the saw-bones.	В прежнее время она скорее дала бы изрубить себя на куски, чем доверила бы мужа студентам.
After the accident in the Rue de la Nation she had spent their savings in nursing him.	Когда случилось несчастье на улице Нации, она, чтобы выходить Купо, истратила все свои сбережения.
But those beautiful sentiments don't last when men take to wallowing in the mire.	Но если человек превращается в пьяницу, в свинью, все хорошие чувства к нему исчезают, как дым.
No, no; she did not intend to make a fuss like that again.	Нет, нет, она ни за что не возьмет на себя такой обузы!
They might take him and never bring him back; she would thank them heartily.	Пусть его берут, пусть уносят хоть навсегда, она только спасибо скажет.

Yet, when the litter arrived and Coupeau was put into it like an article of furniture, she became all pale and bit her lips; and if she grumbled and still said it was a good job, her heart was no longer in her words. Had she but ten francs in her drawer she would not have let him go.	Однако, когда прибыли носилки и Купо потащили, точно какую-то мебель, Жервеза побледнела) и закусила губы. Правда, она продолжала ворчать что-то сквозь зубы и приговаривать, что, мол, уносят, и слава богу, но делала это неискренне: будь у нее хоть десять франков, она не отпустила бы мужа.
She accompanied him to the Lariboisiere Hospital, saw the nurses put him to bed at the end of a long hall, where the patients in a row, looking like corpses, raised themselves up and followed with their eyes the comrade who had just been brought in.	Жервеза проводила носилки до самой больницы Ларибуазьер и видела, как санитары пронесли Купо через огромную палату мимо целой вереницы кроватей с больными и уложили его в самом конце. Больные, похожие на скелеты, приподнимались, когда Купо проносили мимо, и провожали глазами нового товарища.
It was a veritable death chamber. There was a suffocating, feverish odor and a chorus of coughing.	В палате лежали тяжелобольные; все было пропитано едким больничным запахом, а душераздирающий кашель, раздававшийся со всех сторон, казалось, разрывал легкие.
The long hall gave the impression of a small cemetery with its double row of white beds looking like an aisle of marble tombs.	К тому же палата была в точности похожа на небольшое кладбише, а ряды кроватей - на аллею надгробных плит.
When Coupeau remained motionless on his pillow, Gervaise left, having nothing to say, nor anything in her pocket that could comfort him.	Купо лежал пластом, Жервеза не знала, чем его утешить, и в конце концов ушла, так и не сказав ему ни слова. Она ничем не могла его побаловать, - у нее не было ни гроша в кармане.
Outside, she turned to look up at the monumental structure of the hospital and recalled the days when Coupeau was working there, putting on the zinc roof, perched up high and singing in the sun.	На улице она обернулась и окинула взглядом громадное здание больницы. И ей вспомнились былые дни, когда Купо прилаживал здесь цинковые листы, примостившись на самом краешке крыши и распевая на солнышке.
He wasn't drinking in those days.	Тогда он еще не пил, и кожа у него была нежная, как у молоденькой девушки.
She used to watch for him from her window in the Hotel Boncoeur and they would both wave their handkerchiefs in greeting.	Жервеза выглядывала из своего окошка в гостинице "Гостеприимство", искала его взглядом, отыскивала высоко, в самом небе, и оба махали платками, посылая друг другу улыбки. Да, работая здесь, наверху, Купо и не подозревал, что сам будет лежать под этой крышей.
Now, instead of being on the roof like a cheerful sparrow, he was down below.	Теперь он уже не скачет по карнизам, как веселый, влюбчивый воробей, - теперь он свил себе гнездо в больнице.
He had built his own place in the hospital where he had come to die.	Привезли его, положили, здесь он и умрет.
Mon Dieu! It all seemed so far way now, that time of young love.	Боже, какими далекими казались дни любви!
On the day after the morrow, when Gervaise called to obtain news of him, she found the bed empty.	Через день Жервеза зашла проведать мужа, но увидела пустую кровать.

A Sister of Charity told her that they had been obliged to remove her husband to the Asylum of Sainte-Anne, because the day before he had suddenly gone wild.	Сиделка объяснила ей, что Купо пришлось перевести в больницу святой Анны, потому что он начал буйствовать.
Oh! a total leave-taking of his senses; attempts to crack his skull against the wall; howls which prevented the other patients from sleeping.	Да, он совсем рехнулся, бился головой об стену, ревел, не давал больным спать.
It all came from drink, it seemed.	Должно быть, все это от водки. Накопившаяся в его теле водка воспользовалась воспалением легких, скрутила ослабленный организм и взбудоражила все нервы.
Gervaise went home very upset.	Прачка вернулась домой в полном смятении.
Well, her husband had gone crazy.	Теперь ее муж сошел с ума.
What would it be like if he came home?	То-то будет веселая жизнь, если его выпустят!
Nana insisted that they should leave him in the hospital because he might end by killing both of them.	Нана кричала, что его нужно оставить в больнице, а то он еще, пожалуй, укокошит их обеих.
Gervaise was not able to go to Sainte-Anne until Sunday.	Только в воскресенье Жервеза собралась в больницу святой Анны.
It was a tremendous journey.	Это было целое путешествие.
Fortunately, the omnibus from the Boulevard Rochechouart to La Glaciere passed close to the asylum.	К счастью, неподалеку от больницы проезжал омнибус, ходивший от бульвара Рошешуар до Гласьера.
She went down the Rue de la Sante, buying two oranges on her way, so as not to arrive empty-handed.	Жервеза сошла на улице Сантц и. чтобы не являться с пустыми руками, купила два апельсина.
It was another monumental building, with grey courtyards, interminable corridors and a smell of rank medicaments, which did not exactly inspire liveliness.	Опять огромное больничное здание, серые корпуса, бесконечные коридоры; опять этот застоявшийся запах прокисших лекарств, отнюдь не возбуждающий бодрости.
But when they had admitted her into a cell she was quite surprised to see Coupeau almost jolly.	Но, когда Жервезу провели в палату больного, она, к своему изумлению, застала Купо в самом веселом расположении духа.
He was just then seated on the throne, a spotlessly clean wooden case, and they both laughed at her finding him in this position.	Он как раз сидел на троне - очень чистом деревянном ящике, не издававшем ни малейшего запаха. Оба они засмеялись: было смешно, что она застает его за отправлением потребностей.
Well, one knows what an invalid is.	Ну, что ж тут особенного, ведь он больной, - что с него взять?
He squatted there like a pope with his cheek of earlier days.	Купо восседал, как римский папа, и зубоскалил, как в прежние времена.
Oh! he was better, as he could do this.	О, стул у него отличный, а следовательно, и все теперь пойдет хорошо.
"And the pneumonia?" inquired the laundress.	- А воспаление легких? - спросила Жервеза.
"Done for!" replied he.	- Спровадили, - ответил Купо.
"They cured it in no time.	- Просто как рукой сняло.

I still cough a little, but that's all that is left of it."	Немного еще кашляю, но это уж остаточки. Живо прочистят.
Then at the moment of leaving the throne to get back into his bed, he joked once more.	Слезая со своего трона и взбираясь на кровать, Купо снова пошутил:
"It's lucky you have a strong nose and are not bothered."	- Ну и здоровый же у тебя нос! Не боится понюшки табаку!
They laughed louder than ever.	И оба так и покатились.
At heart they felt joyful. It was by way of showing their contentment without a host of phrases that they thus joked together.	Они действительно радовались от души и этими грубыми шуточками выражали свою радость.
One must have had to do with patients to know the pleasure one feels at seeing all their functions at work again.	Надо испытать самому это, чтобы знать, как радует выздоровление близкого человека.
When he was back in bed she gave him the two oranges and this filled him with emotion.	Когда Купо улегся в постель, Жервеза отдала ему апельсины, и он совсем расчувствовался.
He was becoming quite nice again ever since he had had nothing but tisane to drink.	Купо снова стал добрым, с тех пор как пил лекарства, а не пропивал свое сердце за кабацкими стойками.
She ended by venturing to speak to him about his violent attack, surprised at hearing him reason like in the good old times.	В конце концов Жервеза даже решилась заговорить о его буйном помешательстве, и к ее изумлению он отвечал разумно, как в добрые старые времена.
"Ah, yes," said he, joking at his own expense;	- Н-да! - сказал он, подшучивая над самим собой.
"I talked a precious lot of nonsense! Just fancy, I saw rats and ran about on all fours to put a grain of salt under their tails.	- Я здорово плел... Представь себе, я повсюду видел крыс и гонялся за ними на четвереньках, чтоб насыпать им соли на хвост.
And you, you called to me, men were trying to kill you. In short, all sorts of stupid things, ghosts in broad daylight. Oh! I remember it well, my noodle's still solid. Now it's over, I dream a bit when I'm asleep.	А тебя какие-то люди хотели укокошить, ты звала меня на помощь... Словом, мерещилась какая-то чепуха, привидения среди бела дня... Но я все отлично помню, башка у меня пока что работает исправно... Теперь уже все прошло.
I have nightmares, but everyone has nightmares."	Я еще брежу, когда засыпаю, да по ночам у меня кошмары, но ведь кошмары бывают у всех.
Gervaise remained with him until the evening.	Жервеза пробыла у мужа до вечера.
When the house surgeon came, at the six o'clock inspection, he made him spread his hands; they hardly trembled at all, scarcely a quiver at the tips of the fingers.	В шесть часов на осмотр пришел студент-интерн и заставил больного вытянуть руки; они почти не тряслись, только чуть вздрагивали кончики пальцев.
However, as night approached, Coupeau was little by little seized with uneasiness.	Но с наступлением темноты Купо начал обнаруживать признаки беспокойства.
He twice sat up in bed looking on the ground and in the dark corners of the room.	Раза два он приподнимался на кровати, смотрел на пол, вглядывался в темный угол палаты.
Suddenly he thrust out an arm and appeared to crush some vermin against the wall.	Потом вдруг вытянул руку и, словно поймав что-то, изо всех сил хлопнул рукой.
"What is it?" asked Gervaise, frightened.	- Что такое? - испуганно спросила Жервеза.

"The rats! The rats!" murmured he.	- Крысы, крысы, - пробормотал Купо.
Then, after a pause, gliding into sleep, he tossed about, uttering disconnected phrases.	Он помолчал и, казалось, задремал, но вдруг начал биться и выкрикивать прерывающимся голосом:
"Mon Dieu! they're tearing my skin!	- Ах, черт! Они вгрызаются мне в шкуру!..
- Oh! the filthy beasts!	О, гнусные твари!..
- Keep steady!	Держись!
Hold your skirts right round you! beware of the dirty bloke behind you!	Подбери юбки! Берегись же, там сзади к тебе подбирается одна гадина!..
- Mon Dieu! she's down and the scoundrels laugh!	А, дьявол! Вот так кувырнулась! А эти морды как хохочут!..
- Scoundrels!	У, морды! Сколько их!
Blackguards!	Мошенники!
Brigands!"	Бандиты!
He dealt blows into space, caught hold of his blanket and rolled it into a bundle against his chest, as though to protect the latter from the violence of the bearded men whom he beheld.	Он бил руками по воздуху, стащил с себя одеяло и, свернув его в комок, загородился им, защищаясь от каких-то мерещившихся ему страшных бородатых людей.
Then, an attendant having hastened to the spot, Gervaise withdrew, quite frozen by the scene.	Прибежал служитель. Жервеза ушла, похолодев от ужаса.
But when she returned a few days later, she found Coupeau completely cured.	Но когда через несколько дней она пришла еще раз, Купо уже был совсем здоров.
Even the nightmares had left him; he could sleep his ten hours right off as peacefully as a child and without stirring a limb.	Кошмары исчезли; он спал, как ребенок, не шевелясь, по десяти часов в сутки.
So his wife was allowed to take him away.	И Жервезе позволили увести его.
The house surgeon gave him the usual good advice on leaving and advised him to follow it.	На прощание студент-интерн преподал Купо несколько разумных наставлений и посоветовал ему поразмыслить над ними.
If he recommenced drinking, he would again collapse and would end by dying.	Если он снова начнет пить, он опять заболеет и уж тогда не выкрутится.
Yes, it solely depended upon himself.	Да, все зависит только от него самого.
He had seen how jolly and healthy one could become when one did not get drunk.	Ведь он сам видел: как только перестал пьянствовать, так сразу сделался веселым и бодрым.
Well, he must continue at home the sensible life he had led at Sainte-Anne, fancy himself under lock and key and that dram-shops no longer existed.	Ну, так вот, дома он должен вести точно такую же трезвую жизнь, как в больнице; пусть вообразит, что он взаперти и что кабаков вовсе не существует.
"The gentleman's right," said Gervaise in the omnibus which was taking them back to the Rue de la Goutte-d'Or.	- Этот господин прав, - сказала Жервеза, когда они возвращались в омнибусе на улицу Гут-д'Ор.

"Of course he's right," replied Coupeau. Then, after thinking a minute, he resumed: "Oh! you know, a little glass now and again can't kill a man; it helps the digestion."	- Ну, разумеется, прав, - ответил Купо, но, поразмыслив минуту, добавил: - Хотя, знаешь, от рюмочки-другой человек не умирает, а для пищеварения это полезно.
And that very evening he swallowed a glass of bad spirit, just to keep his stomach in order.	И в тот же вечер он хлопнул "для пищеварения" рюмку горькой.
For eight days he was pretty reasonable.	Впрочем, в первую неделю Купо вел себя довольно осмотрительно.
He was a great coward at heart; he had no desire to end his days in the Bicetre mad-house.	В сущности, он был очень встревожен и вовсе не хотел помереть в желтом доме.
But his passion got the better of him; the first little glass led him, in spite of himself, to a second, to a third and to a fourth, and at the end of a fortnight, he had got back to his old ration, a pint of vitriol a day.	Но страсть брала свое; первая рюмка невольно влекла за собой вторую, потом третью, четвертую, так что к исходу второй недели он уже вернулся к своей обычной порции: бутылка водки в день.
Gervaise, exasperated, could have beaten him.	Взбешенная Жервеза готова была избить его.
To think that she had been stupid enough to dream once more of leading a worthy life, just because she had seen him at the asylum in full possession of his good sense!	Ну и дура же она, поверила в его исцеление, увидела его в больнице, обрадовалась, что он такой рассудительный, и сразу стала мечтать о новой, прекрасной жизни!
Another joyful hour had flown, the last one no doubt!	И вот вся ее радость кончилась, улетела и, теперь уж можно не сомневаться, - навсегда!
Oh! now, as nothing could reclaim him, not even the fear of his near death, she swore she would no longer put herself out; the home might be all at sixes and sevens, she did not care any longer; and she talked also of leaving him. Then hell upon earth recommenced, a life sinking deeper into the mire, without a glimmer of hope for something better to follow.	Если Купо не исправил страх смерти, то теперь его ничто не исправит. Так какого же дьявола станет она надсаживаться на работе! Пусть хозяйство летит ко всем чертям, она и глазом не моргнет! Жервеза клялась, что будет сидеть сложа руки и жить в свое удовольствие. И жизнь снова превратилась для них в сущий ад, с той только разницей, что теперь они уже опустились на самое дно и у них не было никакой надежды выкарабкаться.
Nana, whenever her father clouted her, furiously asked why the brute was not at the hospital.	Когда отец бил Нана по щекам, она в бешенстве кричала: "Почему эту гадину не оставили в сумасшедшем доме?"
She was awaiting the time when she would be earning money, she would say, to treat him to brandy and make him croak quicker.	Ах, только бы начать самой зарабатывать, говорила она, она будет сама давать ему на водку, чтобы он поскорее издох!
Gervaise, on her side, flew into a passion one day that Coupeau was regretting their marriage.	Как-то раз Купо стал плакаться, сетовать на свою женитьбу. Жервеза, не помня себя, раскричалась.
Ah! she had brought him her saucy children; ah! she had got herself picked up from the pavement, wheedling him with rosy dreams!	Ах, так ему достались объедки? Он подобрал ее на улице? Она заманила его, обольстила, притворилась невинной скромницей?
Mon Dieu! he had a rare cheek!	Ах, подлец этакий! Ему не занимать стать нахальства!
So many words, so many lies.	И что ни слово, то ложь!
She hadn't wished to have anything to do with him, that was the truth.	Нет, это он домогался ее, а она гнала его!

He had dragged himself at her feet to make her give way, whilst she was advising him to think well what he was about.	Это он валялся у нее в ногах, умолял ее, это он ее добивался, а она только советовала ему подумать хорошенько.
And if it was all to come over again, he would hear how she would just say "no!"	Ах, если бы можно было вернуть давно прошедшие дни!
She would sooner have an arm cut off.	Да она скорее дала бы руку себе отрубить, чем вышла бы за него!
Yes, she'd had a lover before him; but a woman who has had a lover, and who is a worker, is worth more than a sluggard of a man who sullies his honor and that of his family in all the dram-shops.	Ну да, у нее до замужества был любовник! Но работящая женщина, хотя бы и имевшая любовника, лучше бездельника, марающего свою честь и честь своей семьи по всем кабакам околотка!
That day, for the first time, the Coupeaus went in for a general brawl, and they whacked each other so hard that an old umbrella and the broom were broken.	В этот день у Купо впервые произошла настоящая потасовка: дрались так яростно, что сломали старый зонтик и щетку.
Gervaise kept her word.	Жервеза сдержала слово.
She sank lower and lower; she missed going to her work oftener, spent whole days in gossiping, and became as soft as a rag whenever she had a task to perform.	Она совсем опустилась, все чаще пропускала работу в прачечной, тараторила целыми днями и не делала решительно ничего.
If a thing fell from her hands, it might remain on the floor; it was certainly not she who would have stooped to pick it up.	Обленилась она до того, что, если какая-нибудь вещь падала у нее из рук, она даже не наклонялась за ней, - пусть себе валяется!
She took her ease about everything, and never handled a broom except when the accumulation of filth almost brought her to the ground.	Щадя свой покой, она даже перестала подметать комнату. Сор накапливался, и Жервеза бралась за щетку только тогда, когда от грязи становилось невозможно пройти.
The Lorilleuxs now made a point of holding something to their noses whenever they passed her room; the stench was poisonous, said they.	Теперь Лорилле, проходя мимо ее комнаты, старательно зажимали носы. "Сущая зараза", -говорили они.
Those hypocrites slyly lived at the end of the passage, out of the way of all these miseries which filled the corner of the house with whimpering, locking themselves in so as not to have to lend twenty sou pieces.	Лорилле жили все так же замкнуто, в самом конце коридора, отгородившись от всей этой нищеты, прячась за своей запертой дверью, чтобы как-нибудь не раскошелиться на двадцать су.
Oh! kind-hearted folks, neighbors awfully obliging! Yes, you may be sure!	О, добрые сердца! Милые, услужливые соседи! У кого угодно можно было просить помощи, но только не у них!
One had only to knock and ask for a light or a pinch of salt or a jug of water, one was certain of getting the door banged in one's face.	Попробуйте, постучитесь к ним, попросите спичку, щепотку соли или стакан воды, можете быть уверены, они захлопнут двери перед вашим носом!
With all that they had vipers' tongues.	А какие ехидны! Какие змеиные языки!
They protested everywhere that they never occupied themselves with other people. This was true whenever it was a question of assisting a neighbor; but they did so from morning to night, directly they had a chance of pulling any one to pieces.	Когда надо было помочь ближнему, Лорилле кричали, что они не суются в чужие дела, а сами совались в них с утра до ночи, перемывали косточки всему свету!

With the door bolted and a rug hung up to cover the chinks and the key-hole, they would treat themselves to a spiteful gossip without leaving their gold wire for a moment.	Запершись на задвижку, завесив дверь одеялом, чтобы закрыть щели и замочную скважину, они сплетничали в свое удовольствие, ни на секунду не выпуская из рук золотой проволоки.
The fall of Clump-clump in particular kept them purring like pet cats.	Особенную радость доставляло им разорение Хромуши; они целыми днями мурлыкали, как коты, у которых щекочут за ушами.
Completely ruined!	Вот до чего докатилась!
Not a sou remaining.	Совсем обнищала!
They smiled gleefully at the small piece of bread she would bring back when she went shopping and kept count of the days when she had nothing at all to eat.	Лорилле подглядывали за Жервезой, когда она ходила за провизией, и потешались над крохотными кусками хлеба, которые она приносила под фартуком. Они высчитывали, сколько дней она сидит без еды, знали, какой слой пыли накопился в ее комнате, сколько у нее стоит грязных тарелок, знали каждую черточку, каждый штрих возраставшей лени и нищеты, следили, как она с каждым днем опускается все ниже, задавленная нищетой и ленью.
And the clothes she wore now.	Полюбуйтесь, в каком она ходит наряде!
Disgusting rags!	Эдаких грязных лохмотьев не подобрал бы и тряпичник! Ах, черт возьми, и здорово же достается теперь этой миленькой блондинке, этой прелестнице, которая, бывало, так вертела хвостом в своей голубой прачечной!
That's what happened when one tried to live high.	Вот до чего доводят обжорство, выпивки и пирушки!
Gervaise, who had an idea of the way in which they spoke of her, would take her shoes off, and place her ear against their door; but the rug over the door prevented her from hearing much.	Жервеза, подозревая, что Лорилле перемывают ей косточки, снимала иногда башмаки, подкрадывалась к их двери и прижималась к ней ухом, но дверь была завешена одеялом, и она ничего не могла расслышать.
She was heartily sick of them; she continued to speak to them, to avoid remarks, though expecting nothing but unpleasantness from such nasty persons, but no longer having strength even to give them as much as they gave her, passed the insults off as a lot of nonsense.	Только раз она слышала, как они величали ее грудастой, потому что у нее, несмотря на плохое питание, все еще был пышный бюст. Впрочем, Жервеза, во избежание сплетен, все-таки поддерживала отношения и разговаривала с ними, хотя кроме гнусных пакостей ей нечего было ждать от этих людей. Но у нее уже не было сил ни осадить их, ни разругаться с ними начисто. Да и стоит ли с ними связываться!
And besides she only wanted her own pleasure, to sit in a heap twirling her thumbs, and only moving when it was a question of amusing herself, nothing more.	Жервезе хотелось только одного: бить баклуши, сидеть спокойно - копна копной - да гулять, когда на дворе хорошая погода. Больше ей ничего не надо.
One Saturday Coupeau had promised to take her to the circus.	Однажды в субботу Купо обещал сводить ее в цирк.

It was well worth while disturbing oneself to see ladies galloping along on horses and jumping through paper hoops.	Из-за этого еще стоило побеспокоиться: любопытно ведь посмотреть, как там дамы скачут на лошадях и прыгают сквозь большие обручи, обтянутые папиросной бумагой.
Coupeau had just finished a fortnight's work, he could well spare a couple of francs; and they had also arranged to dine out, just the two of them, Nana having to work very late that evening at her employer's because of some pressing order.	Купо должен был получить жалованье за две недели и мог разориться на сорок су. Нана в этот день будет работать в мастерской до самой ночи, так как хозяйка получила спешный заказ. Родители собирались даже пообедать в ресторане.
But at seven o'clock there was no Coupeau; at eight o'clock it was still the same.	Но вот семь часов - Купо нет, восемь - нет и нет!
Gervaise was furious.	Жервеза возмущалась.
Her drunkard was certainly squandering his earnings with his comrades at the dram-shops of the neighborhood.	Дело ясное: пьяница пропивает с приятелями свою двухнедельную получку в каком-нибудь соседнем кабаке!
She had washed a cap and had been slaving since the morning over the holes of an old dress, wishing to look decent.	А она-то выстирала чепчик, с самого утра корпела над своим старым платьем, зачинила все дырки, чтобы иметь приличный вид!
At last, towards nine o'clock, her stomach empty, her face purple with rage, she decided to go down and look for Coupeau.	Наконец в девять часов Жервеза не выдержала: голодная, посиневшая от злости, она спустилась вниз, намереваясь отправиться на поиски Купо.
"Is it your husband you want?" called Madame Boche, on catching sight of Gervaise looking very glum.	- Вы ищете мужа? - закричала г-жа Бош, увидев ее искаженное лицо.
"He's at Pere Colombe's.	- Он у дяди Коломба.
Boche has just been having some cherry brandy with him."	Бош только что пил с ним вишневку.
Gervaise uttered her thanks and stalked stiffly along the pavement with the determination of flying at Coupeau's eyes.	Жервеза поблагодарила и быстро пошла к "Западне". Уж она ему покажет! Она, кажется, готова была выцарапать Купо глаза.
A fine rain was falling which made the walk more unpleasant still.	Накрапывал мелкий дождь, и, разумеется, от этого прогулка не становилась приятнее.
But when she reached l'Assommoir, the fear of receiving the drubbing herself if she badgered her old man suddenly calmed her and made her prudent.	Подойдя к "Западне", Жервеза вдруг испугалась: если она разозлит мужа, ей и самой может здорово влететь. Эта мысль сразу охладила ее и заставила быть осторожной.
The shop was ablaze with the lighted gas, the flames of which were as brilliant as suns, and the bottles and jars illuminated the walls with their colored glass.	Кабачок был ярко освещен, газовые рожки отражались в мутных зеркалах, светясь, как маленькие солнца, бутылки и графинчики расцвечивали стены яркими бликами.

She stood there an instant stretching her neck, her eyes close to the window, looking between two bottle placed there for show, watching Coupeau who was right at the back; he was sitting with some comrades at a little zinc table, all looking vague and blue in the tobacco smoke; and, as one could not hear them yelling, it created a funny effect to see them gesticulating with their chins thrust forward and their eyes starting out of their heads.	Жервеза прильнула к оконному стеклу и в щель между двумя бутылками, стоявшими на витрине, разглядела Купо, сидевшего с приятелями в глубине зала за маленьким цинковым столиком. Их фигуры смутно вырисовывались сквозь облака синеватого табачного дыма. Голосов не было слышно, и странно было видеть, как они беззвучно жестикулируют, вытягивают шеи, закатывают глаза.
Good heavens! Was it really possible that men could leave their wives and their homes to shut themselves up thus in a hole where they were choking?	Как это могут мужчины бросать жен, бросать дом, чтобы запираться в такой вот душной дыре!
The rain trickled down her neck; she drew herself up and went off to the exterior Boulevard, wrapped in thought and not daring to enter.	Струи дождя стекали по шее Жервезы, забирались за воротник; она выпрямилась и задумчиво пошла по внешнему бульвару, не зная, на что решиться.
Ah! well Coupeau would have welcomed her in a pleasant way, he who objected to be spied upon!	Как быть? Купо не терпит, чтобы его выслеживали, и, конечно, встретит оплеухой.
Besides, it really scarcely seemed to her the proper place for a respectable woman.	Да и войти-то туда страшно; право, там совсем не место порядочной женщине. Однако под мокрыми деревьями на бульваре было холодно; Жервезу прохватывала дрожь; она подумала, что может, чего доброго, захворать, и не знала, на что решиться.
Twice she went back and stood before the shop window, her eyes again riveted to the glass, annoyed at still beholding those confounded drunkards out of the rain and yelling and drinking.	Два раза она возвращалась к кабаку и, прильнув к оконному стеклу, с возмущением смотрела, как эти пьяницы спокойно посиживают там, пьют и болтают.
The light of l'Assommoir was reflected in the puddles on the pavement, which simmered with little bubbles caused by the downpour.	Свет из окна "Западни" отражался в лужах на мостовой, покрытых легкой рябью и мелкими пузырьками от моросившего дождя. Каждый раз, как дверь кабака открывалась и вновь захлопывалась, щелкая медными петлями, Жервеза, прячась, отступала назад, на мокрую мостовую, прямо в лужу.
At length she thought she was too foolish, and pushing open the door, she walked straight up to the table where Coupeau was sitting.	Наконец она обругала себя дурой, толкнула дверь, вошла и направилась прямо к столику Купо.
After all it was her husband she came for, was it not? And she was authorized in doing so, because he had promised to take her to the circus that evening.	В конце концов она идет к своему собственному мужу, и он не имеет никакого права сердиться, ведь он обещал сводить ее сегодня в цирк.
So much the worse!	Ах, все равно, будь что будет!
She had no desire to melt like a cake of soap out on the pavement.	Не стоять же ей на улице под дождем до тех пор, пока ее не размочит всю, как мыло в корыте.
"Hullo!	-Ба!
It's you, old woman!" exclaimed the zinc-worker, half choking with a chuckle.	Да это моя старуха! - закричал кровельщик, давясь от смеха.
"Ah! that's a good joke. Isn't it a good joke now?"	- Ах, и смешная же баба!
All the company laughed.	Все захохотали.

Gervaise remained standing, feeling rather bewildered.	Хохотал и Сапог, и Шкварка-Биби, и Соленая Пасть. По-видимому, им и в самом деле было смешно, но что собственно было смешно, они и сами не знали.
Coupeau appeared to her to be in a pleasant humor, so she ventured to say:	Несколько ошеломленная таким приемом, Жервеза остановилась; но видя, что Купо настроен весело, она решилась сказать:
"You remember, we've somewhere to go.	- Что же, идем мы или нет?
We must hurry.	Надо торопиться.
We shall still be in time to see something."	Мы еще можем застать что-нибудь.
"I can't get up, I'm glued, oh! without joking," resumed Coupeau, who continued laughing.	- Не могу встать, я прилип. Нет, правду тебе говорю, прилип! - со смехом отвечал Купо.
"Try, just to satisfy yourself; pull my arm with all your strength; try it! harder than that, tug away, up with it!	- Попробуй, если не веришь, потяни меня за руку. Тяни же, черт возьми! Ну, изо всех сил! Еще, еще, наддай жару! Тяни же! Ух!
You see it's that louse Pere Colombe who's screwed me to his seat."	Ну, вот сама видишь, этот прохвост, дядя Коломб, привинтил меня к табуретке.
Gervaise had humored him at this game, and when she let go of his arm, the comrades thought the joke so good that they tumbled up against one another, braying and rubbing their shoulders like donkeys being groomed.	Жервеза поддалась на шутку и изо всех сил потянула мужа за руку, а когда она выпустила руку, приятели, в восторге от этой игры, так и покатились со смеху. Они ревели, хватались друг за друга, сгибались вдвое, трясясь всем телом, точно ослы, которых чистят скребницей.
The zinc-worker's mouth was so wide with laughter that you could see right down his throat.	Кровельщик хохотал, так широко разевая рот, что видно было всю глотку.
"You great noodle!" said he at length, "you can surely sit down a minute.	- Дурища, - сказал он наконец, - ну, присядь на минутку.
You're better here than splashing about outside. Well, yes; I didn't come home as I promised, I had business to attend to.	Так-то будет лучше, чем шлепать по грязи... Ну да, я не пришел, меня задержали дела.
Though you may pull a long face, it won't alter matters. Make room, you others."	Нечего крутить носом - не поможет... Ну-ка, подвиньтесь, вы!
"If madame would accept my knees she would find them softer than the seat," gallantly said My-Boots.	- Не угодно ли, госпожа Купо, сесть мне на колени? Так будет помягче, - любезно сказал Сапог.
Gervaise, not wishing to attract attention, took a chair and sat down at a short distance from the table.	Чтобы не привлекать к себе внимания, Жервеза взяла стул и уселась шагах в трех от стола.
She looked at what the men were drinking, some rotgut brandy which shone like gold in the glasses; a little of it had dropped upon the table and Salted-Mouth, otherwise Drink-without-Thirst, dipped his finger in it whilst conversing and wrote a woman's name - "Eulalie" - in big letters.	Она поглядела, что пили мужчины, - это была горькая настойка, светившаяся в стаканах, как золото. Небольшая лужица водки натекла на столик; Соленая Пасть, он же Пей-до-дна, не переставая разговаривать, макал в эту лужицу палец и выводил большими буквами имя Эвлали.
She noticed that Bibi-the-Smoker looked shockingly jaded and thinner than a hundred-weight of nails.	Жервеза нашла, что Шкварка-Биби совсем истаскался: он был худ, как щепка.

My-Boot's nose was in full bloom, a regular purple Burgundy dahlia.	У Сапога нос так и сиял, так и цвел - настоящий багровый георгин.
They were all quite dirty, their beards stiff, their smocks ragged and stained, their hands grimy with dirt.	Все четверо были грязны донельзя: жиденькие, слипшиеся бороденки были похожи на метелки для чистки ночных горшков, руки перепачканы, под ногтями траур.
Yet they were still quite polite.	Но все-таки посидеть с ними можно было: хоть они и пили с шести часов, у них все-таки был приличный вид, они были только навеселе.
Gervaise noticed a couple of men at the bar. They were so drunk that they were spilling the drink down their chins when they thought they were wetting their whistles.	Жервеза заметила двух молодцов, горланивших перед стойкой; те были до того пьяны, что, желая промочить горло, опрокидывали стаканчики мимо рта и поливали себе рубашки.
Fat Pere Colombe was calmly serving round after round.	Грузный дядя Коломб спокойно наполнял стаканы, вытягивая огромные ручищи, - не руки, а сущие блюстители порядка в этом заведении.
The atmosphere was very warm, the smoke from the pipes ascended in the blinding glare of the gas, amidst which it rolled about like dust, drowning the customers in a gradually thickening mist; and from this cloud there issued a deafening and confused uproar, cracked voices, clinking of glasses, oaths and blows sounding like detonations.	Было очень жарко; табачный дым расплывался в воздухе, вздымался, подобно клубам пыли, в ослепительном свете газа и окутывал посетителей медленно густеющим туманом. Из этих табачных облаков поднимался оглушительный смутный гул: хриплые голоса, звон стаканов, ругательства и удары кулаком по столу, похожие на взрывы.
So Gervaise pulled a very wry face, for such a sight is not funny for a woman, especially when she is not used to it; she was stifling, with a smarting sensation in her eyes, and her head already feeling heavy from the alcoholic fumes exhaled by the whole place.	Жервеза сидела съежившись: подобное зрелище вряд ли может казаться забавным женщине, особенно с непривычки. Она задыхалась, глаза ее слезились, в голове мутилось от одного только спиртного духа, пропитавшего всю залу насквозь.
Then she suddenly experienced the sensation of something more unpleasant still behind her back. She turned round and beheld the still, the machine which manufactured drunkards, working away beneath the glass roof of the narrow courtyard with the profound trepidation of its hellish cookery.	Вдруг ее охватило какое-то болезненное, тревожное чувство, - она обернулась и увидела позади себя, в застекленном маленьком дворике, перегонный куб на полном ходу; глубоко в недрах этой машины пьянства глухо клокотало адское варево.
Of an evening, the copper parts looked more mournful than ever, lit up only on their rounded surface with one big red glint; and the shadow of the apparatus on the wall at the back formed most abominable figures, bodies with tails, monsters opening their jaws as though to swallow everyone up.	В вечернем освещении ее медные трубы светились тускло и только на сгибах вспыхивали красными бликами. Тень от машины ложилась на заднюю стену в виде каких-то хвостатых чудовищ, разевающих пасти словно для того, чтобы проглотить всех, кто собрался здесь.
"Listen, mother Talk-too-much, don't make any of your grimaces!" cried Coupeau.	- Ну, что ты надулась, дурища? - закричал Купо.
"To blazes, you know, with all wet blankets!	- Знаешь ведь: кто портит компанию, того по шеям!
What'll you drink?"	Чего тебе дать выпить?
"Nothing, of course," replied the laundress.	- Ничего. Я не буду пить, - ответила прачка.
"I haven't dined yet."	- Я еще не обедала.

"Well! that's all the more reason for having a glass; a drop of something sustains one."	- Вот тут-то и полагается выпить. Это тебя поддержит.
But, as she still retained her glum expression, My-Boots again did the gallant.	Видя, что Жервеза все хмурится, Сапог снова выказал галантность.
"Madame probably likes sweet things," murmured he.	- Госпожа Купо, наверное, любит сладкие напитки, - вкрадчиво сказал он.
"I like men who don't get drunk," retorted she, getting angry.	- Я люблю людей, которые не пьянствуют, -сердито отвечала Жервеза.
"Yes, I like a fellow who brings home his earnings, and who keeps his word when he makes a promise."	- Да, я люблю, чтобы получку приносили домой и чтобы, дав слово, держали его.
"Ah! so that's what upsets you?" said the zinc-worker, without ceasing to chuckle.	- А, так вот на что ты обиделась, - сказал кровельщик, продолжая зубоскалить.
"Yes, you want your share.	- Ты хочешь получить свою долю!
Then, big goose, why do you refuse a drink?	Так чего ж ты отказываешься от угощения, дуреха?..
Take it, it's so much to the good."	Бери - прямой расчет!..
She looked at him fixedly, in a grave manner, a wrinkle marking her forehead with a black line.	Жервеза внимательно и серьезно поглядела на мужа. Глубокая поперечная складка темной чертой перерезала ее лоб.
And she slowly replied:	Потом медленно, с расстановкой она ответила:
"Why, you're right, it's a good idea.	-Что ж, ты, пожалуй, и прав... Верно ты говоришь.
That way, we can drink up the coin together."	Коли на то пошло, будем пропивать деньги вместе.
Bibi-the-Smoker rose from his seat to fetch her a glass of anisette.	Шкварка-Биби встал и пошел за анисовкой.
She drew her chair up to the table.	Жервеза придвинулась к столику.
Whilst she was sipping her anisette, a recollection suddenly flashed across her mind, she remembered the plum she had taken with Coupeau, near the door, in the old days, when he was courting her.	И, прихлебывая анисовку, она вдруг вспомнила, что когда-то в этой самой "Западне", в уголке у двери, Купо угощал ее сливянкой. Он в то время ухаживал за ней.
At that time, she used to leave the juice of fruits preserved in brandy.	И она тогда съела только ягоды, а спиртную настойку оставила.
And now, here was she going back to liqueurs.	А теперь вот она пьет.
Oh! she knew herself well, she had not two thimblefuls of will.	О, она хорошо себя знает, - у нее воли ни на грош нет.
One would only have had to have given her a walloping across the back to have made her regularly wallow in drink.	Стоит только дать ей легонько пинка, и она полетит на самое дно, запьет горькую.
The anisette even seemed to be very good, perhaps rather too sweet and slightly sickening.	Анисовка положительно нравилась Жервезе, хотя казалась чересчур приторной.

She went on sipping as she listened to Salted-Mouth, otherwise Drink-without-Thirst, tell of his affair with fat Eulalie, a fish peddler and very shrewd at locating him.	Она потихоньку потягивала из стаканчика и слушала, как Соленая Пасть рассказывает о своей любовнице, - рыбной торговке, толстухе Эвлали. Эта зловредная баба носом чуяла, в каком он кабаке пьянствует, и, толкая перед собой свою тачку, являлась и срамила его.
Even if his comrades tried to hide him, she could usually sniff him out when he was late. Just the night before she had slapped his face with a flounder to teach him not to neglect going to work.	Напрасно товарищи предупреждали и прятали Соленую Пасть, - Эвлали все равно находила своего дружка; а вчера, например, так даже запустила ему в рожу камбалой за то, что он не вышел на работу. Вот умора!
Bibi-the-Smoker and My-Boots nearly split their sides laughing. They slapped Gervaise on the shoulder and she began to laugh also, finding it amusing in spite of herself. They then advised her to follow Eulalie's example and bring an iron with her so as to press Coupeau's ears on the counters of the wineshops.	Шкварка-Биби и Сапог покатывались со смеху и, похлопывая Жервезу по плечу, радуясь, что, наконец, развеселили ее, советовали ей брать пример с толстой Эвлали: таскать с собой утюги и, изловив Купо, гладить ему уши тут же, на цинковом столике в кабачке.
"Ah, well, no thanks," cried Coupeau as he turned upside down the glass his wife had emptied.	- Ого-го! - кричал Купо, переворачивая вверх дном пустой стакан Жервезы.
"You pump it out pretty well.	- Да ты хлещешь, словно насос!..
Just look, you fellows, she doesn't take long over it."	Смотрите-ка, ребята, она даром времени не теряет!
"Will madame take another?" asked Salted-Mouth, otherwise Drink-without-Thirst.	- Не угодно ли повторить, сударыня? - сказал Соленая Пасть, он же Пей-до-дна.
No, she had had enough.	- Нет, довольно.
Yet she hesitated.	Впрочем, Жервеза колебалась.
The anisette had slightly bothered her stomach.	От анисовки ей стало нехорошо.
She should have taken straight brandy to settle her digestion.	Хотелось бы выпить чего-нибудь покрепче, чтобы все обожгло внутри.
She cast side glances at the drunkard manufacturing machine behind her.	Жервеза, оборачиваясь, украдкой поглядывала на машину пьянства, работавшую за ее спиной.
That confounded pot, as round as the stomach of a tinker's fat wife, with its nose that was so long and twisted, sent a shiver down her back, a fear mingled with a desire.	Этот проклятый, круглый, как брюхо богача, котел, с длинным, изогнутым носом, бросал ее в дрожь и вместе с тем точно притягивал к себе.
Yes, one might have thought it the metal pluck of some big wicked woman, of some witch who was discharging drop by drop the fire of her entrails.	Он был похож на медные кишки какой-то страшной ведьмы, какой-то колдуньи, выпускающей огненными копьями адский огонь из своей утробы.
A fine source of poison, an operation which should have been hidden away in a cellar, it was so brazen and abominable!	Эту машину следовало бы зарыть. Настоящий источник яда! Мерзкая стряпня, происходящая где-то в подвале.

But all the same she would have liked to have poked her nose inside it, to have sniffed the odor, have tasted the filth, though the skin might have peeled off her burnt tongue like the rind off an orange.	И тем не менее Жервезе хотелось сунуть в нее нос, хотелось вдыхать запах алкоголя, смаковать, пить до бесчувствия, пусть даже с ее обожженного языка разом сойдет кожа, точно с апельсина.
"What's that you're drinking?" asked she slyly of the men, her eyes lighted up by the beautiful golden color of their glasses.	- Что это вы там пьете? - с любопытством спросила она мужчин, глядя загоревшимся взглядом на отливающую золотом жидкость в их стаканах.
"That, old woman," answered Coupeau, "is Pere Colombe's camphor.	- Это камфара дяди Колокба, старушка, - ответил Купо.
Don't be silly now and we'll give you a taste."	- Будет ломаться. Мы тебе сейчас нальем, попробуй-ка.
And when they had brought her a glass of the vitriol, the rotgut, and her jaws had contracted at the first mouthful, the zinc-worker resumed, slapping his thighs:	Когда Жервезе подали стаканчик сивухи и челюсти ее свело от первого глотка, кровельщик, хлопая себя по ляжкам, прибавил:
"Ha!	-Что?
It tickles your gullet!	Ошпарило глотку?..
Drink it off at one go.	А ты хлопни разом.
Each glassful cheats the doctor of six francs."	Что? Это полезно, - что ни стаканчик, то шесть франков вон из докторского кармана.
At the second glass Gervaise no longer felt the hunger which had been tormenting her.	На втором стаканчике Жервеза перестала чувствовать мучительный голод.
Now she had made it up with Coupeau, she no longer felt angry with him for not having kept his word.	Она примирилась с Купо и уже не сердилась на него за то, что он не сдержал слова.
They would go to the circus some other day; it was not so funny to see jugglers galloping about on houses.	В цирк можно сходить как-нибудь в другой раз; в сущности, что там такого уж интересного, скачут по кругу на лошадях - и только.
There was no rain inside Pere Colombe's and if the money went in brandy, one at least had it in one's body; one drank it bright and shining like beautiful liquid gold.	А у дяди Коломба тепло, уютно, и если деньги тают, если они уходят на водку, то по крайней мере они возвращаются тебе же в брюхо, -возвращаются в виде прозрачной, сверкающей, прекрасной, как жидкое золото, влаги.
Ah! she was ready to send the whole world to blazes!	А-а! Плевать ей на все решительно!
Life was not so pleasant after all, besides it seemed some consolation to her to have her share in squandering the cash.	В жизни у нее не много радости! Все-таки утешение, что и она участвует в трате денег.
As she was comfortable, why should she not remain?	К чему уходить, если здесь хорошо!
One might have a discharge of artillery; she did not care to budge once she had settled in a heap.	Пусть там хоть трава не расти, чего беспокоиться.
She nursed herself in a pleasant warmth, her bodice sticking to her back, overcome by a feeling of comfort which benumbed her limbs.	Жервезу разморило в этой жаре, кофта ее прилипла к спине, по телу разливалась приятная истома.

She laughed all to herself, her elbows on the table, a vacant look in her eyes, highly amused by two customers, a fat heavy fellow and a tiny shrimp, seated at a neighboring table, and kissing each other lovingly.	Опершись локтями о стол, она смеялась сама с собою и мутными глазами поглядывала по сторонам. Особенно забавляли ее два посетителя за соседним столиком: один дылда, другой совсем карапузик; они были вдребезги пьяны и все время обнимались.
Yes, she laughed at the things to see in l'Assommoir, at Pere Colombe's full moon face, a regular bladder of lard, at the customers smoking their short clay pipes, yelling and spitting, and at the big flames of gas which lighted up the looking-glasses and the bottles of liqueurs.	Да, Жервезе все казалось смешным в "Западне"; ее смешила круглая, словно полная луна, рожа дяди Коломба - настоящий пузырь со свиным салом, и эти пьяницы, так смешно посасывающие свои носогрейки, стоящий в зале шум, и яркие газовые рожки, зажигавшие искорки в графинчиках и бутылках с ликерами.
The smell no longer bothered her, on the contrary it tickled her nose, and she thought it very pleasant.	Запах кабака уже не был ей противен, - наоборот, он приятно щекотал ноздри, и ей уже казалось, что здесь хорошо пахнет.
Her eyes slightly closed, whilst she breathed very slowly, without the least feeling of suffocation, tasting the enjoyment of the gentle slumber which was overcoming her.	Веки ее отяжелели, она дышала часто, но не задыхалась, - нет, она наслаждалась, погружаясь в приятную полудремоту.
Then, after her third glass, she let her chin fall on her hands; she now only saw Coupeau and his comrades, and she remained nose to nose with them, quite close, her cheeks warmed by their breath, looking at their dirty beards as though she had been counting the hairs.	После третьего стаканчика Жервеза опустила голову на руки и больше уже никого не видела, кроме Купо и трех его приятелей; теперь она сидела совсем рядом с ними, они тыкались друг в друга лицами, она чувствовала на своих щеках их горячее дыхание и близко разглядывала их грязные бороды, как будто считала в них волоски.
My-Boots drooled, his pipe between his teeth, with the dumb and grave air of a dozing ox.	Мужчины были уже совсем пьяны. Сапог, стиснув зубами трубку, пускал слюни важно и молчаливо, точно заснувший бык.
Bibi-the-Smoker was telling a story - the manner in which he emptied a bottle at a draught, giving it such a kiss that one instantly saw its bottom.	Шкварка-Биби рассказывал, что недавно выпил одним духом целую бутылку: опрокинул ее разом себе в глотку, зажал зубами и высосал.
Meanwhile Salted-Mouth, otherwise Drink-without-Thirst, had gone and fetched the wheel of fortune from the counter, and was playing with Coupeau for drinks.	Между тем Соленая Пасть пошел к прилавку за "фортункой". Он стал играть с Купо на угощение.
"Two hundred!	- Двести!..
You're lucky; you get high numbers every time!"	Тебе, франт, всегда выпадают большие номера!
The needle of the wheel grated, and the figure of Fortune, a big red woman placed under glass, turned round and round until it looked like a mere spot in the centre, similar to a wine stain.	Пружина "фортунки" скрипела, красная кукла под стеклянным колпаком, изображавшая Фортуну, вертелась, сливаясь в круглое, мутное, словно винное пятно.
"Three hundred and fifty!	- Триста пятьдесят!..
You must have been inside it, you confounded lascar!	Да ты сам, что ли, залез туда, прохвост ты этакий?..
Ah! I shan't play any more!"	Ну, нет, баста! Больше не играю.
Gervaise amused herself with the wheel of fortune.	Жервеза тоже заинтересовалась "фортункой".

She was feeling awfully thirsty, and calling My-Boots "my child."	Она хлопала водку стакан за стаканом и уже называла Сапога "сыночком".
Behind her the machine for manufacturing drunkards continued working, with its murmur of an underground stream; and she despaired of ever stopping it, of exhausting it, filled with a sullen anger against it, feeling a longing to spring upon the big still as upon some animal, to kick it with her heels and stave in its belly.	За ее спиной, с глухим рокотом подземного ручья, продолжала работать адская машина, и Жервеза приходила в бешенство оттого, что не могла ни остановить ее, ни вычерпать до дна. Глухой гнев охватывал ее, ей хотелось броситься на этот огромный змеевик, как на какого-то зверя, топтать его каблуками, пробить ему брюхо.
Then everything began to seem all mixed up. The machine seemed to be moving itself and she thought she was being grabbed by its copper claws, and that the underground stream was now flowing over her body.	Все смешалось перед ее глазами: Жервеза увидела, как машина зашевелилась, почувствовала, как медные лапы схватили ее, а спиртной ручей потек прямо по телу.
Then the room danced round, the gas-jets seemed to shoot like stars.	Потом зал заплясал, газовые рожки задрожали, потянулись нитями, словно звезды.
Gervaise was drunk.	Жервеза была пьяна в стельку.
She heard a furious wrangle between Salted-Mouth, otherwise Drink-without-Thirst, and that rascal Pere Colombe.	Она слышала бешеный спор между Соленой Пастью и этим мазуриком, дядей Коломбом.
There was a thief of a landlord who wanted one to pay for what one had not had!	Не хозяин, а обдирала, жила, прохвост.
Yet one was not at a gangster's hang-out.	Настоящий разбойник с большой дороги!
Suddenly there was a scuffling, yells were heard and tables were upset.	Вдруг началась свалка, раздался какой-то рев, с грохотом полетели столы.
It was Pere Colombe who was turning the party out without the least hesitation, and in the twinkling of an eye.	Это дядя Коломб, нимало не церемонясь, вышвыривал компанию за порог.
On the other side of the door they blackguarded him and called him a scoundrel.	Они топтались перед дверью, выкрикивая что-то пьяными голосами, осыпая его неистовой бранью.
It still rained and blew icy cold.	Дождь все еще моросил, дул холодный ветер.
Gervaise lost Coupeau, found him and then lost him again.	Жервеза потеряла Купо, нашла его и снова потеряла.
She wished to go home; she felt the shops to find her way.	Ей хотелось поскорей очутиться дома, она шла, ощупывая стены, чтобы не сбиться с дороги.
This sudden darkness surprised her immensely.	Внезапно наступившая темнота удивляла ее.
At the corner of the Rue des Poissonniers, she sat down in the gutter thinking she was at the wash-house.	На углу улицы Пуассонье она упала в канаву и решила, что попала в прачечную.
The water which flowed along caused her head to swim, and made her very ill.	Вода, лившаяся со всех сторон, сбивала ее с толку, ей делалось дурно от воды.
At length she arrived, she passed stiffly before the concierge's room where she perfectly recognized the Lorilleuxs and the Poissons seated at the table having dinner, and who made grimaces of disgust on beholding her in that sorry state.	Наконец Жервеза добрела до своего дома и шмыгнула мимо дворницкой. Там за столом сидели Лорилле и Пуассоны; заметив, до чего она дошла, они брезгливо поморщились.

She never remembered how she had got up all those flights of stairs.	Она и сама не могла потом вспомнить, как взобралась на седьмой этаж.
Just as she was turning into the passage at the top, little Lalie, who heard her footsteps, hastened to meet her, opening her arms caressingly, and saying, with a smile:	Когда она вошла в коридор, крошка Лали, услышав ее шаги, бросилась ей навстречу, ласково протягивая руки, смеясь и говоря:
"Madame Gervaise, papa has not returned.	- Жервеза, папа не вернулся.
Just come and see my little children sleeping. Oh! they look so pretty!"	Посмотрите, как спят мои детки... Ах, какие они милочки!
But on beholding the laundress' besotted face, she tremblingly drew back.	Но, увидев отупевшее лицо прачки, Лали вздрогнула и отшатнулась.
She was acquainted with that brandy-laden breath, those pale eyes, that convulsed mouth.	Она знала, что означает запах винного перегара, мутные глаза, судорожно сведенный рот.
Then Gervaise stumbled past without uttering a word, whilst the child, standing on the threshold of her room, followed her with her dark eyes, grave and speechless.	Жервеза, спотыкаясь, не произнося ни слова, прошла мимо, а девочка, стоя на пороге своей комнаты, молча следила за ней черными серьезными глазами.
CHAPTER XI	XI
Nana was growing up and becoming wayward.	Нана взрослела, становилась девушкой-подростком.
At fifteen years old she had expanded like a calf, white-skinned and very fat; so plump, indeed, you might have called her a pincushion.	К пятнадцати годам она налилась, как яблоко, пополнела, побелела, стала пухлой, точно пышка.
Yes, such she was - fifteen years old, full of figure and no stays.	Да, пятнадцать лет, крепкие зубы, и ликаких корсетов.
A saucy magpie face, dipped in milk, a skin as soft as a peach skin, a funny nose, pink lips and eyes sparkling like tapers, which men would have liked to light their pipes at.	Свежее личико - кровь с молоком, кожа бархатистая, как персик, задорный носик, розовые губки и такие блестящие глаза, что мужчинам хотелось закурить от них трубку.
Her pile of fair hair, the color of fresh oats, seemed to have scattered gold dust over her temples, freckle-like as it were, giving her brow a sunny crown.	С густых белокурых волос, цвета свежей соломы, казалось, слетала на виски золотистая пудра веснушек, и лицо Нана было словно в лучистом венке.
Ah! a pretty doll, as the Lorilleuxs say, a dirty nose that needed wiping, with fat shoulders, which were as fully rounded and as powerful as those of a full-grown woman.	"Да, недурна штучка! - говорили Лорилле. -Девчонку еще надо учить уму-разуму, а плечи у нее уже округлились, как у зрелой женщины".
Nana no longer needed to stuff wads of paper into her bodice, her breasts were grown.	Теперь Нана уже не подкладывала под корсаж комки бумаги. У нее развилась грудь, юная грудь, словно покрытая белым атласом.
She wished they were larger though, and dreamed of having breasts like a wet-nurse.	И это ничуть не смущало ее, она радовалась этому, ей хотелось иметь пышный бюст кормилицы, - так жадна и нерассудительна юность.
What made her particularly tempting was a nasty habit she had of protruding the tip of her tongue between her white teeth.	Но особенно соблазнительной выглядела дурная привычка выставлять между белыми зубами кончик языка.

No doubt on seeing herself in the looking-glasses she had thought she was pretty like this; and so, all day long, she poked her tongue out of her mouth, in view of improving her appearance.	Вероятно, разглядывая себя в зеркале, она нашла, что это ей идет, и с тех пор целый день ходила, высунув язык, чтобы выглядеть покрасивее.
"Hide your lying tongue!" cried her mother.	- Да спрячь ты своего вруна! - кричала ей мать.
Coupeau would often get involved, pounding his fist, swearing and shouting:	Часто приходилось вмешиваться и самому Купо. Он стучал кулаком, ругался и кричал:
"Make haste and draw that red rag inside again!"	- Уберешь ты свой красный лоскут или нет?
Nana showed herself very coquettish.	Нана была большой кокеткой.
She did not always wash her feet, but she bought such tight boots that she suffered martyrdom in St. Crispin's prison; and if folks questioned her when she turned purple with pain, she answered that she had the stomach ache, so as to avoid confessing her coquetry.	Ноги она мыла не слишком часто, зато носила такие узкие ботинки, что испытывала ужасные мучения; и если кто-нибудь замечал, как она бледнеет, и спрашивал, что с ней, то она, не желая признаться в своем кокетстве, жаловалась на колики.
When bread was lacking at home it was difficult for her to trick herself out.	В доме не хватало хлеба, и наряжаться ей было нелегко.
But she accomplished miracles, brought ribbons back from the workshop and concocted toilettes - dirty dresses set off with bows and puffs.	Но Нана делала настоящие чудеса: она таскала ленты из мастерской и придумывала себе наряды, - затасканные платья она украшала бантиками и помпончиками.
The summer was the season of her greatest triumphs.	Летом она торжествовала.
With a cambric dress which had cost her six francs she filled the whole neighborhood of the Goutte-d'Or with her fair beauty.	По воскресеньям, надев перкалевое платьице ценой в шесть франков, она весь день гуляла по улицам, и о белокурой красотке говорил весь квартал Гут-д'Ор.
Yes, she was known from the outer Boulevards to the Fortifications, and from the Chaussee de Clignancourt to the Grand Rue of La Chapelle.	Да, ее знали всюду: от внешних бульваров до укреплений и от шоссе Клиньянкур до Гранд-рю де-ла-Шапель.
Folks called her "chickie," for she was really as tender and as fresh-looking as a chicken.	Ее называли "курочкой", потому что и в самом деле она была свежа и миловидна, как курочка.
There was one dress which suited her perfectly, a white one with pink dots. It was very simple and without a frill.	Особенно шло ей одно платье, белое, в розовых горошинках, - совсем простенькое платьице без всяких украшений.
The skirt was rather short and revealed her ankles. The sleeves were deeply slashed and loose, showing her arms to the elbow. She pinned the neck back into a wide V as soon as she reached a dark corner of the staircase to avoid getting her ears boxed by her father for exposing the snowy whiteness of her throat and the golden shadow between her breasts.	Короткая юбка не скрывала ног; широкие свободные рукава обнажали руки до локтей; вырез в форме сердечка, который Нана, прячась от колотушек Купо, где-нибудь в укромном уголке на лестнице подкалывала булавками, открывал снежную белизну шеи и золотистую тень у груди.
She also tied a pink ribbon round her blond hair.	Вот и весь наряд, в придачу только розовая лента, развевавшаяся над затылком. Нана была свежа, как букет. От нее веяло прелестью молодости, чем-то женственным и детским.

Sundays she spent the entire day out with the crowds and loved it when the men eyed her hungrily as they passed.	Воскресенья были для нее в те времена днями свиданий с толпой, с мужчинами, проходившими по улице и бросавшими на нее жадные взгляды.
She waited all week long for these glances.	Она ждала этих свиданий целую неделю, ее подстрекали желания, она задыхалась, ее манил простор, прогулки на солнце в сутолоке праздничного предместья.
She would get up early to dress herself and spend hours before the fragment of mirror that was hung over the bureau. Her mother would scold her because the entire building could see her through the window in her chemise as she mended her dress.	С утра она принималась наряжаться и целыми часами просиживала в одной рубашке перед осколком зеркала, прикрепленным над комодом; весь дом мог видеть ее в окне, поэтому мать сердилась и спрашивала, долго ли она собирается разгуливать нагишом. Но Нана босиком, в сползавшей с плеч рубашке, с разметавшимися волосами продолжала спокойно приклеивать подсахаренной водой завитки на висках, пришивать пуговки к ботинкам или прикалывать бантики на платье.
Ah! she looked cute like that said father Coupeau, sneering and jeering at her, a real Magdalene in despair!	- Ну и пугало, - издевался над ней папаша Купо, -просто кающаяся Магдалина!
She might have turned "savage woman" at a fair, and have shown herself for a penny.	Тебя можно выставлять напоказ, как дикарку, и брать за это по два су.
Hide your meat, he used to say, and let me eat my bread!	Да спрячь же ты свое мясо, - кричал он, - а то я хлеб не могу есть!
In fact, she was adorable, white and dainty under her overhanging golden fleece, losing temper to the point that her skin turned pink, not daring to answer her father, but cutting her thread with her teeth with a hasty, furious jerk, which shook her plump but youthful form.	И сколько очарования было в прозрачной белизне ее кожи, в пышных белокурых волосах, когда она, не смея возражать отцу и вспыхнув от злости, наклоняла голову и звонко перекусывала нитку, перекусывала с такой силой, что дрожь пробегала по ее полуобнаженному телу.
Then immediately after breakfast she tripped down the stairs into the courtyard.	После завтрака она убегала во двор.
The entire tenement seemed to be resting sleepily in the peacefulness of a Sunday afternoon. The workshops on the ground floor were closed. Gaping windows revealed tables in some apartments that were already set for dinner, awaiting families out working up an appetite by strolling along the fortifications.	Жаркий воскресный покой усыплял дом; мастерские в нижнем этаже были заперты; квартиры зевали широко распахнутыми окнами; виднелись накрытые к вечеру столы, поджидавшие хозяев, нагуливавших аппетит на укреплениях. В четвертом этаже какая-то женщина пользовалась свободным днем, чтобы вымыть комнату; она отодвигала кровать, переставляла мебель и целыми часами пела тихим, плачущим голосом одну и ту же песню.
Then, in the midst of the empty, echoing courtyard, Nana, Pauline and other big girls engaged in games of battledore and shuttlecock.	И в этом безлюдье, среди пустого и гулкого двора, Нана, Полина и другие девушки-подростки заводили игру в волан.
They had grown up together and were now becoming queens of their building.	Их было пять-шесть подруг; вместе они выросли, расцвели, вместе становились теперь королевами дома и делили между собою взгляды прохожих.

Whenever a man crossed the court, flutelike laugher would arise, and then starched skirts would rustle like the passing of a gust of wind.	Стоило по двору пройти мужчине, как раздавался нежный девичий смех, и шуршанье крахмальных юбок разносилось по двору, как порыв ветра. А над девушками струился раскаленный и густой воздух, словно размякший от лени и выбеленный пылью праздничных прогулок.
The games were only an excuse for them to make their escape.	Но волан был только предлогом, чтобы улизнуть.
Suddenly stillness fell upon the tenement.	Дом внезапно погружался в полную тишину.
The girls had glided out into the street and made for the outer Boulevards.	Девчонки выскальзывали за ворота и пробирались на внешние бульвары.
Then, linked arm-in-arm across the full breadth of the pavement, they went off, the whole six of them, clad in light colors, with ribbons tied around their bare heads.	И там, взявшись за руки, они вшестером шагали посреди мостовой в своих светлых платьях, с лентами в непокрытых волосах.
With bright eyes darting stealthy glances through their partially closed eyelids, they took note of everything, and constantly threw back their necks to laugh, displaying the fleshy part of their chins.	Искоса бросая по сторонам быстрые лукавые взгляды, они все замечали и громко хохотали, запрокидывая голову, показывая нежную округлость шеи.
They would swing their hips, or group together tightly, or flaunt along with awkward grace, all for the purpose of calling attention to the fact that their forms were filling out.	Бурные вспышки веселости, - пройдет ли через улицу горбун, старушка ли остановится у тумбы, поджидая собаку, - разрывали их линию: одни отставали, другие изо всей силы тянули вперед. Они шли, покачивая бедрами, семенящей, вихляющей походкой, чтобы обратить на себя внимание, чтобы корсажи еще лучше обрисовывали линии молодого тела. Улица принадлежала им; здесь они выросли, бегая мимо лавок в коротких юбчонках; и теперь еще, поправляя подвязки, они задирали юбки выше колен. Так проносились они вшестером от заставы Рошешуар до заставы Сен-Дени, среди медлительной и бесцветной толпы, среди чахлых деревьев бульвара, толкаясь, врезаясь в толпу, то и дело оборачиваясь, отпуская шутки и заливаясь смехом. Разлетающиеся подолы словно вторили их дерзким выходкам. Они выставляли себя напоказ в ярком свете дня, на свежем воздухе, грубили и сквернословили, как уличные мальчишки, были нежны и желанны, как чистые девушки, которые возвращаются с купания, закрутив на затылке влажные волосы.
Nana was in the centre with her pink dress all aglow in the sunlight.	Нана, в своем розовом платье, искрящемся под солнечными лучами, всегда шла в середине.
She gave her arm to Pauline, whose costume, yellow flowers on a white ground, glared in similar fashion, dotted as it were with little flames.	Об руку с ней выступала Полина; ее белое платье в ярко-желтых цветочках тоже отливало всевозможными огоньками.

As they were the tallest of the band, the most woman-like and most unblushing, they led the troop and drew themselves up with breasts well forward whenever they detected glances or heard complimentary remarks.	Обе девушки были старше своих подруг, женственнее и смелее, и потому верховодили; они важничали, принимая на свой счет все взгляды и комплименты.
The others extended right and left, puffing themselves out in order to attract attention.	Остальные, совсем еще девочки, увязывались за ними, изо всех сил пыжились, стараясь казаться побольше, чтобы их тоже принимали за взрослых.
Nana and Pauline resorted to the complicated devices of experienced coquettes.	У Нана и Полины были подготовлены сложные и хитроумные планы атаки на мужчин.
If they ran till they were out of breath, it was in view of showing their white stockings and making the ribbons of their chignons wave in the breeze.	Если они пускались бежать во весь дух, - значит, им хотелось показать белые чулки и распустить по ветру ленты в волосах.
When they stopped, pretending complete breathlessness, you would certainly spot someone they knew quite near, one of the young fellows of the neighborhood. This would make them dawdle along languidly, whispering and laughing among themselves, but keeping a sharp watch through their downcast eyelids.	А когда они останавливались, притворяясь, что задыхаются, и, запрокинув голову, выставляли трепещущую грудь, - стояло только поискать, и вблизи непременно оказывался их знакомый, -какой-нибудь юнец из их квартала, и тогда походка девушек становилась томной и плавной, они перешептывались и пересмеивались, опустив глаза и бросая косые взгляды.
They went on these strolls of a Sunday mainly for the sake of these chance meetings.	Они вырывались из дому именно ради таких случайных свиданий среди уличной толкотни.
Tall lads, wearing their Sunday best, would stop them, joking and trying to catch them round their waists.	Парни, одетые по-воскресному, в куртках и круглых шляпах задерживали их на минутку где-нибудь у канавки, перешучивались с ними, пытались ущипнуть за талию. Двадцатилетние рабочие в небрежно распахнутых серых блузах не спеша болтали с ними, скрестив руки на груди и выпуская девушкам прямо в лицо дым из носогреек. Все это ни к чему не приводило, - ведь эти ребята росли вместе с ними на мостовой. Но каждая девушка уже остановила свой выбор на ком-нибудь из них.
Pauline was forever running into one of Madame Gaudron's sons, a seventeen-year-old carpenter, who would treat her to fried potatoes.	Полина постоянно встречалась с одним из сыновей г-жи Г одрон, семнадцатилетним столяром, угощавшим ее яблоками.
Nana could spot Victor Fauconnier, the laundress's son and they would exchange kisses in dark corners.	Нана даже на противоположном конце улицы узнавала Виктора Фоконье, сына прачки, с которым целовалась в темных уголках.
It never went farther than that, but they told each other some tall tales.	Но дальше этого дело не заходило: девчонки были слишком развращены, чтобы сделать глупость по неведению. Но на словах они заходили далеко.
Then when the sun set, the great delight of these young hussies was to stop and look at the mountebanks.	Позже, на закате солнца, излюбленным развлечением девчонок были уличные представления.
Conjurors and strong men turned up and spread threadbare carpets on the soil of the avenue.	Появлялись фокусники и атлеты, расстилали на земле дырявые ковры.

Loungers collected and a circle formed whilst the mountebank in the centre tried his muscles under his faded tights.	Сбегалась зеваки, становились в круг, внутри которого играл мускулами уличный акробат в поношенном трико.
Nana and Pauline would stand for hours in the thickest part of the crowd.	И Нана с Полиной целыми часами простаивали в самой гуще толпы.
Their pretty, fresh frocks would get crushed between great-coats and dirty work smocks.	Их хорошенькие, свежие платьица мялись и терлись о грязные пальто и куртки.
In this atmosphere of wine and sweat they would laugh gaily, finding amusement in everything, blooming naturally like roses growing out of a dunghill.	Их голые руки и шеи, непокрытые волосы обдавало нечистое дыхание, запах вина и пота. Но они были в восторге, смеялись, не чувствуя никакого отвращения, разрумянившись и словно расцветая среди взрастившего их навоза. Вокруг раздавались бранные слова, непристойные речи, пьяные разглагольствования. Это был их язык, они понимали решительно все и с улыбкой, бесстыдной и спокойной, оглядывались на шутников, а их атласная кожа не теряла белизны.
The only thing that vexed them was to meet their fathers, especially when the hatter had been drinking.	Одно им мешало - встречи с отцами, особенно, когда те были навеселе.
So they watched and warned one another.	Девчонки были начеку и предостерегали друг друга.
"Look, Nana," Pauline would suddenly cry out, "here comes father Coupeau!"	- Гляди, Нана, - вдруг закричит, бывало, Полина, -вон идет папаша Купо!
"Well, he's drunk too. Oh, dear," said Nana, greatly bothered.	-Ах!.. Ну, и пусть. Он, кажется, еще не нализался, - с досадой отвечала Нана.
"I'm going to beat it, you know. I don't want him to give me a wallop. Hullo!	- Ничего не поделаешь, надо бежать, а то как бы он мне не всыпал... Ой-ой!
How he stumbles!	Да он шатается!
Good Lord, if he could only break his neck!"	Черт возьми, хоть бы он шею себе сломал!
At other times, when Coupeau came straight up to her without giving her time to run off, she crouched down, made herself small and muttered:	Если же Купо шел прямо на нее и времени для бегства не оставалось, она приседала на корточки и шептала:
"Just you hide me, you others.	- Да спрячьте же меня!..
He's looking for me, and he promised he'd knock my head off if he caught me hanging about."	Он меня ищет, он пригрозил надавать мне пинков, если еще раз поймает на улице.
Then when the drunkard had passed them she drew herself up again, and all the others followed her with bursts of laughter.	Пьяный Купо проходил мимо, Нана вскакивала, и вся компания отправлялась вслед за ним, задыхаясь от смеха.
He'll find her - he will - he won't!	Вот он ее сейчас поймает, да нет, где ему!
It was a true game of hide and seek.	Это была настоящая игра в прятки.

One day, however, Boche had come after Pauline and caught her by both ears, and Coupeau had driven Nana home with kicks.	Однако Бош как-то поймал Полину и отвел ее домой за ухо, а Купо прогнал Нана с улицы пинками. Под вечер девушки делали последний круг и возвращались домой, пробираясь в бледных сумерках среди притихшей толпы. Нависшее небо тускнело от сгустившейся пыли. Улица Гут-д'Ор напоминала провинциальный уголок: у дверей стояли кумушки, голоса гулко звучали в теплой тишине квартала, не было слышно шума экипажей. Девчонки, помешкав во дворе, подбирали ракетки, делая вид, будто провели здесь целый день. Потом расходились по домам, наспех придумывая какую-нибудь историю, к которой часто и не приходилось прибегать, потому что родителям было не до дочерей: они дрались из-за пересоленного или недоваренного супа.
Nana was now a flower-maker and earned forty sous a day at Titreville's place in the Rue du Caire, where she had served as apprentice.	Теперь Нана была уже работницей; она служила в мастерской Титревиль, на улице Кэр - там же, где была раньше ученицей, - и зарабатывала сорок су в день.
The Coupeaus had kept her there so that she might remain under the eye of Madame Lerat, who had been forewoman in the workroom for ten years.	Родителям не хотелось, чтобы девочка меняла место, и они оставили ее на попечение г-жи Лера, которая уже десять лет служила у Титревиль старшей мастерицей.
Of a morning, when her mother looked at the cuckoo clock, off she went by herself, looking very pretty with her shoulders tightly confined in her old black dress, which was both too narrow and too short; and Madame Lerat had to note the hour of her arrival and tell it to Gervaise.	Утром мать замечала время на часах с кукушкой, и девочка выходила на улицу одна. Она была очень мила в своем коротком и узком черном платьице, немного жавшем в плечах. На обязанности г-жи Лера было замечать точное время прихода Нана в мастерскую и затем сообщать об этом Жервезе.
She was allowed twenty minutes to go from the Rue de la Goutte-d'Or to the Rue du Caire, and it was enough, for these young hussies have the legs of racehorses.	На переход с улицы Гут-д'Ор на улицу Кэр отводилось двадцать минут, времени было вполне достаточно, потому что у непосед девчонок резвые ноги.
Sometimes she arrived exactly on time but so breathless and flushed that she must have covered most of the distance at a run after dawdling along the way.	Иногда Нана приходила в мастерскую вовремя, но раскрасневшись и запыхавшись, - это говорило о том, что весь путь она пробежала минут за десять, а остальное время где-то шаталась.
More often she was a few minutes late. Then she would fawn on her aunt all day, hoping to soften her and keep her from telling.	Но чаще всего она опаздывала минут на семь, на восемь, - и тогда до самого конца рабочего дня ласкалась и подлизывалась к тетке, глядела на нее умоляющими глазами, чтобы та пожалела ее и не жаловалась матери.
Madame Lerat understood what it was to be young and would lie to the Coupeaus, but she also lectured Nana, stressing the dangers a young girl runs on the streets of Paris.	Г-жа Лера, понимавшая молодежь, лгала родителям, зато читала девочка бесконечные и многословные наставления, говорила о своей ответственности и обо всех опасностях, каким подвергается юная девица на парижских улицах.

Mon Dieu! she herself was followed often enough!	Ах, черт побери, вспомнить только, как в свое время преследовали и ее. Г-жа Лера не сводила с племянницы глаз, в которых постоянно вспыхивали огоньки фривольных мыслей; она была до крайности взбудоражена тем, что ей довелось охранять невинность "этой бедной кошечки". - Понимаешь, ты должна говорить мне все, все, - постоянно твердила она. - Я слишком мягка с тобой... Если ты попадешь в беду, то мне останется одно - броситься в Сену... Слышишь, кошечка моя, если с тобой заговорит мужчина, ты должна будешь рассказать мне все, не пропуская ни словечка!.. Так что же, тебе никто ничего не говорил? Честное слово?.. Нана, сдерживая смех, забавно морщила губы. Нет, нет, мужчины с ней никогда не заговаривают. Она слишком быстро ходит. И потом, о чем же мужчинам говорить с ней? Ей, право, с ними делать нечего. И она с самым невинным видом объясняла причины опоздания: остановилась у витрины поглядеть картинки, проводила Полину, - ведь Полина мастерица рассказывать всякие небылицы. Если не верите, проследите, пожалуйста, она даже никогда не переходит на другую сторону и всегда бежит изо всех сил, обгоняя всех других девиц, словно экипаж. Правда, однажды г-жа Лера застала ее на улице Пти-Карро в компании трех цветочниц; бесстыдницы хохотали, закидывая головы, потому что за окном брился какой-то мужчина. Но девочка сердилась и клялась, что как раз собиралась зайти в угловую булочную купить хлебец за одно су.
"Oh! I watch, you needn't fear," said the widow to the Coupeaus.	- О, не беспокойтесь, я слежу за ней, - говорила вдоза родителям.
"I will answer to you for her as I would for myself.	- Я отвечаю за нее, как за себя.
And rather than let a blackguard squeeze her, why I'd step between them."	Пусть меня в клочья разорвут, но я никому не позволю прикоснуться к ней!
The workroom at Titreville's was a large apartment on the first floor, with a broad work-table standing on trestles in the centre.	Мастерскую Титревиль, большую комнату с антресолями, загромождал огромный стол на козлах.
Round the four walls, the plaster of which was visible in parts where the dirty yellowish-grey paper was torn away, there were several stands covered with old cardboard boxes, parcels and discarded patterns under a thick coating of dust.	Вдоль голых стен выстроились этажерки, заваленные старыми картонками, пакетами и испорченными моделями, забытыми под толстым слоем пыли. Сквозь дыры желтовато-серых обоев виднелась штукатурка.
The gas had left what appeared to be like a daub of soot on the ceiling.	На потолке чернело большое пятно сажи от газовой горелки.
The two windows opened so wide that without leaving the work-table the girls could see the people walking past on the pavement over the way.	Два окна открывались настежь, и работницы, сидя за столом, видели всех, кто проходил на противоположном тротуаре.

Madame Lerat arrived the first, in view of setting an example.	Г-жа Лера, подавая пример, приходила раньше всех.
Then for a quarter of an hour the door swayed to and fro, and all the workgirls scrambled in, perspiring with tumbled hair.	Затем дверь хлопала целых четверть часа: девицы-цветочницы являлись поодиночке, растрепанные, потные.
One July morning Nana arrived the last, as very often happened.	Как-то раз июльским утром Нана пришла последняя, что, впрочем, вообще было в ее привычке.
"Ah, me!" she said, "it won't be a pity when I have a carriage of my own."	- Ах, - сказала она, - неплохо бы завести собственный экипаж!
And without even taking off her hat, one which she was weary of patching up, she approached the window and leant out, looking to the right and the left to see what was going on in the street.	И, не снимая шляпки - какой-то черной тряпицы (Нана называла ее каскеткой и без конца меняла на ней отделку), она подошла к окошку, высунулась и, перегибаясь вправо и влево, стала оглядывать улицу.
"What are you looking at?" asked Madame Lerat, suspiciously.	- Что это ты там высматриваешь? - подозрительно спросила г-жа Лера.
"Did your father come with you?"	- Разве отец провожал тебя?
"No, you may be sure of that," answered Nana coolly.	-Уж, конечно, нет, - беззаботно ответила Нана.
"I'm looking at nothing - I'm seeing how hot it is.	- Ничего я не высматриваю... Смотрю, что здорово жарко.
It's enough to make anyone, having to run like that."	В самом деле, не поздоровится в такую погоду, если будешь бежать, как я!
It was a stifling hot morning.	Утро было душное и жаркое.
The workgirls had drawn down the Venetian blinds, between which they could spy out into the street; and they had at last begun working on either side of the table, at the upper end of which sat Madame Lerat.	Работницы опустили жалюзи: через них они подсматривали за тем, что делается на улице; потом уселись за работу по обеим сторонам стола, за которым г-жа Лера председательствовала.
They were eight in number, each with her pot of glue, pincers, tools and curling stand in front of her. On the work-table lay a mass of wire, reels, cotton wool, green and brown paper, leaves and petals cut out of silk, satin or velvet.	Работало здесь восемь мастериц, и перед каждой стоял на столе горшочек с клеем, лежали щипчики, инструменты и подушечка для гофрировки.
In the centre, in the neck of a large decanter, one flower-girl had thrust a little penny nosegay which had been fading on her breast since the day before.	Середина стола была завалена тонкой проволокой, катушками, ватой, желтой и коричневой бумагой, готовыми листочками и лепестками, вырезанными из шелка, атласа или бархата. Посередине возвышался узкий графин, и одна из цветочниц поставила в него грошовый букетик, который еще накануне был приколот к ее корсажу, а теперь совсем завял.
"Oh, I have some news," said a pretty brunette named Leonie as she leaned over her cushion to crimp some rose petals.	- Да, вы еще не знаете, - сказала хорошенькая брюнетка Леони, нагибаясь над подушечкой и гофрируя на ней розовые лепестки.
"Poor Caroline is very unhappy about that fellow who used to wait for her every evening."	- Бедняжке Каролине ужасно не повезло с тем малым, который поджидал ее по вечерам.

"Ah!" said Nana, who was cutting thin strips of green paper.	Нана, разрезая зеленую бумагу на тонкие полоски, воскликнула: - Вот черт!
"A man who cheats on her every day!"	Да ведь этот малый волочится за ней все дни напролет!
Madame Lerat had to display severity over the muffled laughter.	Мастерицы хихикнули исподтишка, и г-жа Лера была вынуждена выказать строгость. - Очень мило, дитя мое, - затараторила она, потирая нос. -Изящно ты выражаешься! Вот я расскажу твоему отцу, - посмотрим, как это ему понравится. Нана надула щеки, как бы сдерживая взрыв хохота. Вот уж, в самом деле! Отец! Сам-то он как выражается!
Then Leonie whispered suddenly:	Но тут Леони очень быстро и очень тихо шепнула:
"Quiet.	- Берегитесь!
The boss!"	Хозяйка...
It was indeed Madame Titreville who entered.	В самом деле, в комнату входила высокая, сухопарая г-жа Титревиль.
The tall thin woman usually stayed down in the shop.	Обычно она сидела внизу, в магазине.
The girls were quite in awe of her because she never joked with them.	Работницы очень боялись ее; она не любила шутить.
All the heads were now bent over the work in diligent silence. Madame Titreville slowly circled the work-table. She told one girl her work was sloppy and made her do the flower over.	Она медленно обошла стол, над которым теперь безмолвно и прилежно склонились все головы, обозвала одну мастерицу растяпой, велела ей переделать маргаритку и удалилась, высокомерно, как всегда.
Then she stalked out as stiffly as she had come in. The complaining and low laughter began again.	- Ату, ату ее! - повторяла Нана, и девицы покатывались с хохота.
"Really, young ladies!" said Madame Lerat, trying to look more severe than ever.	- Барышни, барышни! - надрывалась г-жа Лера, стараясь казаться строгой.
"You will force me to take measures."	- Вы заставите меня принять меры...
The workgirls paid no attention to her. They were not afraid of her.	Но ее не слушали, ее не боялись.
She was too easy-going because she enjoyed being surrounded by these young girls whose zest for life sparkled in their eyes. She enjoyed taking them aside to hear their confidences about their lovers. She even told their fortunes with cards whenever a corner of the work-table was free.	Она была слишком снисходительна к этим девчонкам с озорными глазами: ей доставляло удовольствие где-нибудь в сторонке выведать у них о любовных похождениях, а если на столе находилось свободное местечко, то поиграть с ними в карты.
She was only offended by coarse expressions. As long as you avoided those you could say what you pleased.	Как только дело доходила до пересудов, каждая морщинка на ее топорном лице, вся ее жандармская фигура начинали светиться радостью, знакомой всем кумушкам. Ее коробили лишь непристойные слова; надо было избегать только этого, а говорить можно было что угодно...
To tell the truth, Nana perfected her education in nice style in the workroom!	Да, в самом деле, недурное воспитание получила Нана в мастерской.

No doubt she was already inclined to go wrong.	О, конечно, у нее были и соответствующие наклонности.
But this was the finishing stroke - associating with a lot of girls who were already worn out with misery and vice.	Но общение с целой кучей девчонок, вконец загубленных нищетой и пороком, окончательно отшлифовало ее.
They all hobnobbed and rotted together, just the story of the baskets of apples when there are rotten ones among them.	Девушки работали бок о бок и разлагались все вместе - так подгнивает целая корзина яблок, в которую попалось несколько штук с гнильцой.
They maintained a certain propriety in public, but the smut flowed freely when they got to whispering together in a corner.	Разумеется, на людях все старались вести себя прилично, воздерживаться от грубостей, от чересчур мерзких выражений, - словом, разыгрывали порядочных девиц. Но зато по углам и на ушко говорились гадости. Стоило двум девчонкам сойтись вместе, как они тотчас же начинали корчиться от хохота, перекидываться сальными словечками. Кончался рабочий день, и они провожали друг друга домой; тут-то и начинался поток таких признаний, таких историй, что у кого угодно волосы встали бы дыбом. За этими разговорами и задерживались на улицах девчонки, опьяненные сутолокой.
For inexperienced girls like Nana, there was an undesirable atmosphere around the workshop, an air of cheap dance halls and unorthodox evenings brought in by some of the girls.	А кроме того, на тех девушек, которые, подобно Нана, еще сохраняли благоразумие, - влияла тлетворная атмосфера мастерской, отвратительный дух кабацких попоек и разгульных ночей: его заносили гулящие работницы, приходившие в мастерскую с растрепанными волосами, в юбках, измятых до того, что казалось - они не снимались на ночь.
The laziness of mornings after a gay night, the shadows under the eyes, the lounging, the hoarse voices, all spread an odor of dark perversion over the work-table which contrasted sharply with the brilliant fragility of the artificial flowers.	Ленивая томность, словно после брачной ночи, глубоко запавшие глаза и темные круги, которые г-жа Лера изысканно называла "синяками любви", охрипшие голоса, вихляющая походка - от всего этого веяло пороком, который витал вокруг рабочего стола, вокруг блестящих и хрупких искусственных цветов.
Nana eagerly drank it all in and was dizzy with joy when she found herself beside a girl who had been around.	Нана жила этим и блаженствовала, если рядом с ней сидела девица, видавшая виды.
She always wanted to sit next to big Lisa, who was said to be pregnant, and she kept glancing curiously at her neighbor as though expecting her to swell up suddenly.	Долгое время она не отходила от долговязой Лизы, - говорили, что та беременна, - и не сводила с соседки сверкающих глаз, словно ожидая, что вот-вот Лиза вздуется и лопнет. Научить Нана чему-нибудь новому было бы очень трудно. Негодница знала решительно все; она узнала это еще на мостовой улицы Гут-д'Ор. В мастерской же она слышала, как все это делается, -постепенно ее охватывал задор, желание вести себя так, как ведут себя другие.

"It's hot enough to make one stifle," Nana said, approaching a window as if to draw the blind farther down; but she leant forward and again looked out both to the right and left.	- Задохнуться можно! - пробормотала она, подходя к окошку будто для того, чтобы пониже опустить жалюзи. Но она снова высунулась в окно и посмотрела по сторонам.
At the same moment Leonie, who was watching a man stationed at the foot of the pavement over the way, exclaimed,	В ту же минуту Леони, подглядывавшая за мужчиной, остановившимся на противоположном тротуаре, воскликнула:
"What's that old fellow about?	- Что здесь делает этот старик?
He's been spying here for the last quarter of an hour."	Вот уже четверть часа, как он шпионит за нами!
"Some tom cat," said Madame Lerat.	- Какой-нибудь повеса, - заметила г-жа Лера.
"Nana, just come and sit down!	- Нана, не угодно ли тебе сесть на место?
I told you not to stand at the window."	Ведь я запретила стоять у окна!
Nana took up the stems of some violets she was rolling, and the whole workroom turned its attention to the man in question.	Нана снова принялась свертывать стебельки для фиалок, а вся мастерская занялась мужчиной.
He was a well-dressed individual wearing a frock coat and he looked about fifty years old. He had a pale face, very serous and dignified in expression, framed round with a well trimmed grey beard.	Это был хорошо одетый человек лет пятидесяти, в пальто; у него было бледное лицо, очень серьезный и почтенный вид; седеющая, аккуратно подстриженная борода закрывала шею, как воротничок.
He remained for an hour in front of a herbalist's shop with his eyes fixed on the Venetian blinds of the workroom.	Он уже целый час стоял на противоположном тротуаре, у магазина лекарственных трав, и все поглядывал на опушенные жалюзи мастерской.
The flower-girls indulged in little bursts of laughter which died away amid the noise of the street, and while leaning forward, to all appearance busy with their work, they glanced askance so as not to lose sight of the gentleman.	Цветочницы тихонько посмеивались, уличный шум заглушал их голоса, и они с самым прилежным видом склонились над работой, все время посматривая в окно, не теряя господина из виду.
"Ah!" remarked Leonie, "he wears glasses.	-Да у него лорнет! - заметила Леони.
He's a swell.	- Ого, шикарный мужчина!
He's waiting for Augustine, no doubt."	Уж, - конечно, он поджидает Огюстину.
But Augustine, a tall, ugly, fair-haired girl, sourly answered that she did not like old men; whereupon Madame Lerat, jerking her head, answered with a smile full of underhand meaning:	Но Огюстина, неуклюжая, безобразная блондинка, сердито заявила, что не любит стариков. А г-жа Лера, покачивая головой, прошептала со своей двусмысленной, постоянно на что-то намекающей улыбкой:
"That is a great mistake on your part, my dear; the old ones are more affectionate."	- И напрасно, милочка. Старики очень нежны.
At this moment Leonie's neighbor, a plump little body, whispered something in her ear and Leonie suddenly threw herself back on her chair, seized with a fit of noisy laughter, wriggling, looking at the gentleman and then laughing all the louder.	В эту минуту маленькая, толстенькая соседка шепнула Леони что-то на ухо. Откинувшись на спинку стула, Леони безудержно расхохоталась. Она корчилась от смеха и, посматривая на старика, заливалась еще сильнее.
"That's it. Oh! that's it," she stammered.	- Верно, ой, верно, - еле могла выговорить она.
"How dirty that Sophie is!"	- Ах, уж эта Софи, - что за язычок!

"What did she say?	- Что она сказала?
What did she say?" asked the whole workroom, aglow with curiosity.	Что она сказала? - наперебой спрашивали мастерицы, сгорая от любопытства.
Leonie wiped the tears from her eyes without answering.	Леони вытирала слезы и не отвечала.
When she became somewhat calmer, she began curling her flowers again and declared,	Немного успокоившись, она принялась за гофрировку, заявив:
"It can't be repeated."	- Этого повторить нельзя.
The others insisted, but she shook her head, seized again with a gust of gaiety.	Ее упрашивали, но она качала головой и фыркала от смеха.
Thereupon Augustine, her left-hand neighbor, besought her to whisper it to her; and finally Leonie consented to do so with her lips close to Augustine's ear.	И вот ее соседка слева, Огюстина, упросила ее сказать на ухо, в чем дело. Леони, наконец, согласилась и прошептала ей что-то в самое ухо.
Augustine threw herself back and wriggled with convulsive laughter in her turn.	И Огюстина, в свою очередь, откинулась на стуле, покатываясь со смеху.
Then she repeated the phrase to a girl next to her, and from ear to ear it traveled round the room amid exclamations and stifled laughter.	Потом она передала фразу соседке; среди подавленных восклицаний и смеха острота обежала весь стол, из уст в уста.
When they were all of them acquainted with Sophie's disgusting remark they looked at one another and burst out laughing together although a little flushed and confused.	Когда всем стала известна шуточка Софи, мастерицы переглянулись и снова расхохотались. Однако все покраснели и были немного смущены.
Madame Lerat alone was not in the secret and she felt extremely vexed.	Одна только г-жа Лера не знала, в чем дело. Она была очень раздосадована.
"That's very impolite behavior on your part, young ladies," said she.	- Это очень невежливо, сударыня, - сказала она.
"It is not right to whisper when other people are present. Something indecent no doubt!	- В обществе не говорят на ухо... Уж, конечно, какая-нибудь непристойность!
Ah! that's becoming!"	Ах, как это мило!
She did not dare go so far as to ask them to pass Sophie's remark on to her although she burned to hear it.	Она не решалась попросить, чтобы ей повторили сальность, сказанную Софи, хотя ей безумно хотелось этого.
So she kept her eyes on her work, amusing herself by listening to the conversation.	Но, потупив глаза и напустив на себя важность, она наслаждалась болтовней работниц.

Now no one could make even an innocent remark without the others twisting it around and connecting it with the gentleman on the sidewalk.	Нельзя было слова вымолвить, самого невинного слова, даже если оно относилось только к работе, чтобы его не истолковали неприличным образом: извращали смысл каждой фразы, приписывая ей грязное значение; невероятными двусмыслицами звучали для них такие простые выражения, как: "У меня треснули щипчики", - или: "Кто это залез в мой горшочек?" И все это немедленно связывалось с господином, торчавшим на той стороне улицы; он неизбежно фигурировал во всех намеках. Ах, как, должно быть, у него горели уши! Цветочницам так хотелось прослыть насмешницами, что в конце концов они начали нести совершенную чепуху. Но забава им понравилась, и они разошлись, глаза у них горели, и тон все время повышался.
Madame Lerat herself once sent them into convulsions of laughter when she said,	Г-жа Лера сердиться не могла: ни одного грубого слова произнесено не было. И все покатились от хохота, когда она сказала:
"Mademoiselle Lisa, my fire's gone out.	- Лиза, у меня погас огонек.
Pass me yours."	Передайте мне, милочка, ваш.
"Oh! Madame Lerat's fire's out!" laughed the whole shop.	- Ах, у госпожи Лера огонек погас! - кричала вся мастерская.
They refused to listen to any explanation, but maintained they were going to call in the gentleman outside to rekindle Madame Lerat's fire.	Старшая мастерица попыталась пуститься в объяснения: - Доживите, барышня, до моих лет... Но ее не слушали. Все говорили, что нужно позвать того господина: пусть он зажжет потухший огонек г-жи Лера. Надо было поглядеть, как смаковала Нана эти шутки! От нее не ускользало ни одно двусмысленное словечко. Она и сама отпускала крепкие остроты, подчеркивая их кивком, взглядом, расцветая и сгорая от удовольствия. В этой порочной атмосфере Нана чувствовала себя, как рыба в воде. И чуть не падая со стула от хохота, она быстро и ловко крутила стебельки. О, работала она с большим шиком! Она скручивала стебелек быстрее, чем опытный курильщик папироску. Быстрым жестом она хватала узенькую полоску зеленой бумаги - и вот полоска начинала вертеться и накручиваться на проволочку; затем капельку клею на верхний конец - и готово. Получался пучок свежей и изящной зелени, прелестных стебельков, - украшение к дамскому наряду. Этот шик был у нее в самих пальцах -тонких, гибких и ласковых, как бы бескостных пальцах продажной женщины. Она умела только свертывать стебельки, - дальше она в мастерстве не пошла. Но зато эту деталь она выполняла так хорошо, что никто в мастерской, кроме нее, стебельками не занимался.
However, the gentleman over the way had gone off.	Между тем господин, привлекавший всеобщее внимание, ушел.

The room grew calmer and the work was carried on in the sultry heat.	Мастерская постепенно успокаивалась, девушки усердно работали в духоте.
When twelve o'clock struck - meal-time - they all shook themselves.	Все встрепенулись, когда на часах пробило двенадцать, - время завтрака.
Nana, who had hastened to the window again, volunteered to do the errands if they liked.	Нана немедленно бросилась к окну и крикнула, что она пойдет за покупками; кто хочет, может поручить ей купить, что надо.
And Leonie ordered two sous worth of shrimps, Augustine a screw of fried potatoes, Lisa a bunch of radishes, Sophie a sausage.	Леони заказала креветок на два су, Огюстина -тюрик жареной картошки, Лиза - пучок редиски, Софи - сосиски.
Then as Nana was doing down the stairs, Madame Lerat, who found her partiality for the window that morning rather curious, overtook her with her long legs.	Когда Нана спускалась по лестнице, ее догнала длинноногая г-жа Лера, которой казалось подозрительным, что сегодня девчонка все время льнет к окну.
"Wait a bit," said she. "I'll go with you. I want to buy something too."	- Погоди, - сказала она, - я пойду с тобой, мне кое-что нужно.
But in the passage below she perceived the gentleman, stuck there like a candle and exchanging glances with Nana.	Выйдя на аллею, она сразу заметила, что старый господин по-прежнему стоит, словно на часах, и переглядывается с Нана.
The girl flushed very red, whereupon her aunt at once caught her by the arm and made her trot over the pavement, whilst the individual followed behind.	Девочка вспыхнула. Тетка резко схватила ее за руку и потащила с тротуара на мостовую. Господин шел за ними по пятам.
Ah! so the tom cat had come for Nana.	Ах, значит, этот волокита бегает за Нана!
Well, that was nice!	Отлично!
At fifteen years and a half to have men trailing after her!	Как это мило: на шестнадцатом году уже ловить мужчин!
Then Madame Lerat hastily began to question her.	И г-жа Лера немедленно приступила к допросу.
Mon Dieu! Nana didn't know; he had only been following her for five days, but she could not poke her nose out of doors without stumbling on men.	Нана оправдывалась. Ах, боже мой, ничего она не знает, он преследует ее всего пять дней; она не может носа высунуть на улицу, чтобы сейчас же не напороться на него!..
She believed he was in business; yes, a manufacturer of bone buttons. Madame Lerat was greatly impressed.	Кажется, у него свое дело, да, да, у него фабрика костяных пуговиц... Это произвело на г-жу Лера большое впечатление.
She turned round and glanced at the gentleman out of the corner of her eye.	Она обернулась и искоса взглянула на господина.
"One can see he's got a deep purse," she muttered.	- Видно, денег у него много, - прошептала она.
"Listen to me, kitten; you must tell me everything.	- Послушай, кошечка, расскажи мне всю правду!
You have nothing more to fear now."	Бояться тебе нечего.
Whilst speaking they hastened from shop to shop - to the pork butcher's, the fruiterer's, the cook-shop; and the errands in greasy paper were piled up in their hands.	Болтая, они перебегали из лавки в лавку, из колбасной в зеленную, из зеленной в гастрономическую. Руки у них были полны покупками, завернутыми в просаленную бумагу.

Still they remained amiable, flouncing along and casting bright glances behind them with gusts of gay laughter.	Но они не переставали кокетничать, покачивали бедрами, оборачивались, посмеиваясь и играя глазами.
Madame Lerat herself was acting the young girl, on account of the button manufacturer who was still following them.	Даже г-жа Лера старалась понравиться и вела себя как девчонка. Как же, ведь от них не отставал настоящий фабрикант!
"He is very distinguished looking," she declared as they returned into the passage.	- Очень приличный господин, - объявила она, когда они подошли к дому.
"If he only has honorable views - "	- Если бы только у него были честные намерения...
Then, as they were going up the stairs she suddenly seemed to remember something.	Поднимаясь в мастерскую по лестнице, она сказала, будто только сейчас вспомнив об этом:
"By the way, tell me what the girls were whispering to each other - you know, what Sophie said?"	- Между прочим, о чем это вы шептались? Ну, знаешь, об этой гадости, придуманной Софи.
Nana did not make any ceremony.	И Нана не стала церемониться.
Only she caught Madame Lerat by the hand, and caused her to descend a couple of steps, for, really, it wouldn't do to say it aloud, not even on the stairs.	Она только обхватила г-жу Лера за шею и заставила ее спуститься на две ступеньки: в самом деле, такую вещь нельзя было повторить вслух даже на лестнице.
When she whispered it to her, it was so obscene that Madame Lerat could only shake her head, opening her eyes wide, and pursing her lips.	И она прошептала остроту на ухо. Это было так грубо, что тетка только головой тряхнула, широко раскрыв глаза и разинув рот.
Well, at least her curiosity wasn't troubling her any longer.	Теперь она, наконец, знала и перестала терзаться. Чтобы не пачкать стол, цветочницы раскладывали еду на коленях. Они спешили покончить с завтраком: ведь есть так скучно, лучше воспользоваться часовым перерывом и поглазеть на прохожих или посекретничать по уголкам. В этот день все из сил выбивались, чтобы разузнать, куда спрятался тот господин, что все утро торчал против окон мастерской; но он исчез. Г-жа Лера и Нана молчали, словно набрав в рот воды, и только переглядывались. Было уже десять минут второго, и работницы, казалось, вовсе не торопились снова взяться за свои щипчики, когда Леони характерным звуком "пррр...", каким подзывают друг друга маляры, возвестила о приближении хозяйки. Тут все сразу оказались на своих местах и уткнулись в работу. Г-жа Титревиль вошла и с обычной суровостью произвела обход.
From that day forth Madame Lerat regaled herself with her niece's first love adventure.	С этого дня первое похождение Нана сделалось для г-жи Лера источником наслаждений.
She no longer left her, but accompanied her morning and evening, bringing her responsibility well to the fore.	Тетка не отпускала от себя племянницу, провожала ее утром и вечером, твердя о своей ответственности.

This somewhat annoyed Nana, but all the same she expanded with pride at seeing herself guarded like a treasure; and the talk she and her aunt indulged in in the street with the button manufacturer behind them flattered her, and rather quickened her desire for new flirtations.	Конечно, Нана немного досадовала, но ей до известной степени даже льстило, что ее охраняют, словно какое-то сокровище. А разговоры, которые они вели с теткой на улице, шествуя в сопровождении фабриканта костяных пуговиц, разжигали ее любопытство и усиливали желание сделать решительный шаг.
Oh! her aunt understood the feelings of the heart; she even compassionated the button manufacturer, this elderly gentleman, who looked so respectable, for, after all, sentimental feelings are more deeply rooted among people of a certain age.	О, тетка отлично понимала, что такое чувство; пуговичный фабрикант, уже пожилой и такой приличный господин, прямо растрогал ее: в самом деле, ведь у пожилых людей чувство всегда имеет очень глубокие корни!
Still she watched.	Но она была начеку.
And, yes, he would have to pass over her body before stealing her niece.	Да, чтобы добраться до малютки, этому человеку придется перешагнуть через ее труп!
One evening she approached the gentleman, and told him, as straight as a bullet, that his conduct was most improper.	Однажды вечерам г-жа Лера подошла к фабриканту и прямо в глаза сказала ему, что он поступает нехорошо.
He bowed to her politely without answering, like an old satyr who was accustomed to hear parents tell him to go about his business.	Как старый повеса, привыкший к отпору, он только вежливо поклонился, не сказав ни слова.
She really could not be cross with him, he was too well mannered.	В самом деле, г-жа Лера не могла сердиться: у него были слишком хорошие манеры.
Then came lectures on love, allusions to dirty blackguards of men, and all sorts of stories about hussies who had repented of flirtations, which left Nana in a state of pouting, with eyes gleaming brightly in her pale face.	И вот начались практические советы по любовной части, намеки на гнусную натуру мужчин, всевозможные истории о девушках, которым приходилось горько раскаиваться в своих увлечениях. Нана выслушивала эти рассказы с томным видом, а в ее глазах, сверкавших на бледном лице, появлялось какое-то странное выражение.
One day, however, in the Rue du Faubourg-Poissonniere the button manufacturer ventured to poke his nose between the aunt and the niece to whisper some things which ought not to have been said.	Но в один прекрасный день, на улице Фобур-Пуассоньер, фабрикант осмелился просунуть голову между теткой и племянницей и начал нашептывать такие вещи, которых нельзя и повторить.
Thereupon Madame Lerat was so frightened that she declared she no longer felt able to handle the matter and she told the whole business to her brother.	Перепуганная г-жа Лера заявила, что теперь она не может быть спокойной даже за себя, и рассказала все брату.
Then came another row.	Дело приняло серьезный оборот.
There were some pretty rumpuses in the Coupeaus' room.	В семействе Купо поднялся невероятный скандал.
To begin with, the zinc-worker gave Nana a hiding.	Прежде всего кровельщик как следует отхлестал Нана.
What was that he learnt?	- Как! Что я слышу?
The hussy was flirting with old men.	Эта дрянь путается со стариками?

All right. Only let her be caught philandering out of doors again, she'd be done for; he, her father, would cut off her head in a jiffy.	Ну ладно, пусть она теперь поостережется показывать нос на улицу, я ей просто глотку, перережу!
Had the like ever been seen before!	Виданное ли это дело!
A dirty nose who thought of beggaring her family!	Сопливая девчонка бесчестит всю семью!
Thereupon he shook her, declaring in God's name that she'd have to walk straight, for he'd watch her himself in future.	И Купо тряс дочь за плечи, ругаясь на чем свет стоит, предупреждал, что впредь она должна вести себя как следует, ибо теперь он сам будет следить за ней.
He now looked her over every night when she came in, even going so far as to sniff at her and make her turn round before him.	Как только Нана возвращалась домой, он бросался к ней и пристально разглядывал ее лицо, выискивая, не осталось ли в ее глазах отсвета улыбки, следа случайного, незаметно сорванного поцелуя. Он обнюхивал дочь, поворачивал ее во все стороны.
One evening she got another hiding because he discovered a mark on her neck that he maintained was the mark of a kiss.	Однажды вечером он задал ей трепку, обнаружив у нее на шее темное пятнышко. Наглая девчонка смела говорить, что это не от поцелуя!
Nana insisted it was a bruise that Leonie had given her when they were having a bit of a rough-house.	Да, она утверждала, что это синяк, просто синяк, что Леони нечаянно ушибла ее, играя. - Я тебе понаставлю синяков, научу тебя врать! Руки и ноги тебе переломаю!
Yet at other times her father would tease her, saying she was certainly a choice morsel for men.	А когда Купо был в хорошем настроении, он насмехался над дочерью, вышучивал ее. В самом деле, лакомый кусочек для мужчины!
Nana began to display the sullen submissiveness of a trapped animal. She was raging inside.	Плоска, как камбала, а у ключиц такие ямы, что в каждую можно по кулаку засунуть... Он бил Нана за какие-то гадости, которых она не делала, беспощадно осыпал ее грязными и незаслуженными обвинениями, - и у нее появилась злобная и коварная покорность загнанного зверя.
"Why don't you leave her alone?" repeated Gervaise, who was more reasonable.	- Да оставь ты ее в покое, - говорила более рассудительная Жервеза.
"You will end by making her wish to do it by talking to her about it so much."	- Ты столько говоришь об этом, что ее, пожалуй, и в самом деле охота разберет!
Ah! yes, indeed, she did wish to do it.	О да, ее действительно разбирала охота!
She itched all over, longing to break loose and gad all the time, as father Coupeau said.	Всем своим существом Нана жаждала "покутить и покрутиться", как говорил папаша Купо.
He insisted so much on the subject that even an honest girl would have fired up.	Он заставлял ее слишком много об этом думать: тут и порядочная девушка поддалась бы искушению.
Even when he was abusing her, he taught her a few things she did not know as yet, which, to say the least was astonishing.	Купо, - у него была манера кричать обо всем, что взбредет на ум, - = умудрился познакомить дочь с такими вещами, которых она до тех пор не знала, - а это было не так-то легко.
Then, little by little she acquired some singular habits.	И вот у нее постепенно завелись новые привычки.

One morning he noticed her rummaging in a paper bag and rubbing something on her face.	Однажды утром Купо заметил, что она возится с какой-то бумажкой и чем-то натирает себе рожицу.
It was rice powder, which she plastered on her delicate satin-like skin with perverse taste.	Оказалось, это была рисовая пудра. Покорствуя извращенному вкусу, Нана пудрила свою нежную шелковистую кожу.
He caught up the paper bag and rubbed it over her face violently enough to graze her skin and called her a miller's daughter.	Купо схватил бумажку и, тыкая ею дочери в лицо, расцарапал его в кровь.
On another occasion she brought some ribbon home, to do up her old black hat which she was so ashamed of.	В другой раз Нана принесла с собой несколько красных лент и хотела отделать ими старую черную шляпку, которой она так стыдилась.
He asked her in a furious voice where she had got those ribbons from.	Отец стал с яростью допрашивать, откуда взялись эти ленты.
Had she earned them by lying on her back or had she bagged them somewhere?	Наверно, получила их от любовника или где-нибудь стянула?
A hussy or a thief, and perhaps both by now?	Непотребная девка или воровка! А может быть, и то, и другое?..
More than once he found her with some pretty little doodad.	Купо не раз видел у нее в руках разные хорошенькие вещички, - сердоликовое колечко, кружевные манжетки, сердечко накладного золота - такие безделушки девушки носят на груди. Купо хотел все стереть в порошок, но Нана защищала свое добро яростно и храбро: это ее вещи, одно ей дарят заказчицы, другое она выменивает в мастерской.
She had found a little interlaced heart in the street on Rue d'Aboukir.	Сердечко, например, она нашла на улице Абукир.
Her father crushed the heart under his foot, driving her to the verge of throwing herself at him to ruin something of his.	А когда отец растоптал золотое сердечко каблуком, Нана побледнела и застыла на месте; внутри у нее все кипело от возмущения, ей хотелось кинуться на отца, растерзать его.
For two years she had been longing for one of those hearts, and now he had smashed it!	Она мечтала о таком сердечке целых два года, - и теперь этот человек расплющил его каблуком.
This was too much, she was reaching the end of the line with him.	Нет, это уж слишком! Это добром не кончится.
Coupeau was often in the wrong in the manner in which he tried to rule Nana.	А между тем в приемах, которыми Купо старался наставить Нана на путь истины, было больше издевательства, чем справедливости.
His injustice exasperated her.	Он очень часто ошибался, и его несправедливость возмущала девочку.
She at last left off attending the workshop and when the zinc-worker gave her a hiding, she declared she would not return to Titreville's again, for she was always placed next to Augustine, who must have swallowed her feet to have such a foul breath.	Дошло до того, что она перестала ходить в мастерскую; а когда отец отхлестал ее за это, она рассмеялась ему в лицо и заявила, что больше в мастерскую не пойдет, потому что там ее сажают рядом с пьяницей Огюстиной, у которой воняет изо рта.

Then Coupeau took her himself to the Rue du Caire and requested the mistress of the establishment to place her always next to Augustine, by way of punishment.	Тогда Купо сам отвел ее на улицу Кэр и попросил хозяйку, чтобы Нана в наказание все время сажали рядом с этой Огюстиной.
Every morning for a fortnight he took the trouble to come down from the Barriere Poissonniere to escort Nana to the door of the flower shop. And he remained for five minutes on the footway, to make sure that she had gone in.	Целых две недели он каждое утро провожал Нана до самых дверей мастерской и затем минут пять ждал на тротуаре, чтобы убедиться, что она не выбежит на улицу, а пойдет на работу.
But one morning while he was drinking a glass with a friend in a wineshop in the Rue Saint-Denis, he perceived the hussy darting down the street.	Но однажды, задержавшись с приятелем в питейном заведении на улице Сен-Дени, он увидел через десять минут после того, как отошел от двери г-жи Титревиль, что девчонка, виляя бедрами, бежит вниз по улице.
For a fortnight she had been deceiving him; instead of going into the workroom, she climbed a story higher, and sat down on the stairs, waiting till he had gone off.	Оказывается, она целых две недели смеялась над ним. Вместо того чтобы войти в мастерскую, плутовка поднималась на третий этаж и там сидела на ступеньках, пока отец не уходил.
When Coupeau began casting the blame on Madame Lerat, the latter flatly replied that she would not accept it. She had told her niece all she ought to tell her, to keep her on her guard against men, and it was not her fault if the girl still had a liking for the nasty beasts. Now, she washed her hands of the whole business; she swore she would not mix up in it, for she knew what she knew about scandalmongers in her own family, yes, certain persons who had the nerve to accuse her of going astray with Nana and finding an indecent pleasure in watching her take her first misstep.	Купо хотел было взяться за г-жу Лера, но та закричала, что не желает слушать никаких упреков: она сказала племяннице о мужчинах все, что надо было сказать, и если у скверной девчонки еще осталась склонность к этим негодяям, то теперь она, Лера, за это уже не отвечает, теперь она умывает руки и клянется ни во что больше не вмешиваться, потому что она знает, прекрасно знает о пересудах в семье Купо! Да, да, находятся люди, которые осмеливаются обвинять ее, тетку, в том, что она помогает Нана, что ей приятно глядеть, как эта девчонка губит себя!
Then Coupeau found out from the proprietress that Nana was being corrupted by that little floozie Leonie, who had given up flower-making to go on the street.	Впрочем, Купо узнал от хозяйки, что Нана была испорчена другой работницей, этой поганой девкой Леони, которая бросила мастерскую и пошла по рукам.
Nana was being tempted by the jingle of cash and the lure of adventure on the streets.	Конечно, Нана еще ребенок, ей только нравится бегать по улицам и кокетничать, ее еще можно венчать с флердоранжем. Но, черт побери, если вы хотите отдать ее мужу без изъяна, в целости и сохранности, как честную и порядочную девушку, то надо поторапливаться.
In the tenement in the Rue de la Goutte-d'Or, Nana's old fellow was talked about as a gentleman everyone was acquainted with.	В доме на улице Гут-д'Ор о старике, бегавшем за Нана, говорили, как о человеке, всем известном.
Oh! he remained very polite, even a little timid, but awfully obstinate and patient, following her ten paces behind like an obedient poodle.	Он был вежлив, даже несколько робок, но при этом упрям и терпелив, точно сам дьявол. Он постоянно следовал за Нана шагах в десяти, смирный, покорный, как пес.
Sometimes, indeed, he ventured into the courtyard.	Иногда он даже осмеливался заходить во двор.

One evening, Madame Gaudron met him on the second floor landing, and he glided down alongside the balusters with his nose lowered and looking as if on fire, but frightened.	Однажды вечером г-жа Годрон застала его на площадке третьего этажа. Он слонялся вдоль перил, повесив нос, в страхе и нетерпении.
The Lorilleuxs threatened to move out if that wayward niece of theirs brought men trailing in after her.	Лорилле грозили съехать с квартиры, если негодяйка-племянница не перестанет таскать за собой мужчин.
It was disgusting. The staircase was full of them.	В самом деле, это, наконец, просто противно: вся лестница полна мужчин, невозможно выйти из квартиры, чтобы не натолкнуться на них, они высматривают, вынюхивают и ждут на всех ступеньках. Право, можно подумать, что в доме живет бесстыжая сука.
The Boches said that they felt sympathy for the old gentleman because he had fallen for a tramp.	Боши вздыхали над несчастной судьбой почтенного господина, которому вскружила голову дрянь-девчонка.
He was really a respectable businessman, they had seen his button factory on the Boulevard de la Villette.	Ведь это настоящий коммерсант, они сами видели на бульваре де-ла-Виллет его пуговичную фабрику.
He would be an excellent catch for a decent girl.	Попадись ему в жены порядочная девушка, он мог бы осчастливить ее. Узнав от привратника и его жены все эти подробности, жители дома и даже сама Лорилле стали выказывать старику знаки величайшего уважения всякий раз, как встречали его, когда он тащился по пятам за Нана, бледный, с отвислой губой и аккуратно подстриженной седеющей бородкой, закрывавшей шею, словно воротничок.
For the first month Nana was greatly amused with her old flirt.	В первый месяц Нана издевалась над стариком.
You should have seen him always dogging her - a perfect great nuisance, who followed far behind, in the crowd, without seeming to do so.	Смотреть противно, как он увивается за ней! Настоящий мышиный жеребчик. В толпе потихоньку прикасается к ее юбке, а сам делает вид, будто он тут ни при чем.
And his legs!	А что за ноги, - словно две кочерги!
Regular lucifers.	Нет, настоящие спички!
No more moss on his pate, only four straight hairs falling on his neck, so that she was always tempted to ask him where his hairdresser lived.	А темя совсем голое, только где-то на шее четыре завитка, из них так ловко сделан начес, что просто подмывает узнать адрес парикмахера, который так искусно устраивает ему пробор.
Ah! what an old gaffer, he was comical and no mistake, nothing to get excited over.	Ах, старый сморчок! Туда же лезет, - видно, совсем спятил!
Then, on finding him always behind her, she no longer thought him so funny.	Но старик не отставал, и постепенно он начал казаться Нана не таким уж смешным.
She became afraid of him and would have called out if he had approached her.	У нее появился смутный страх перед ним; если бы он подошел поближе, она бы закричала.
Often, when she stopped in front of a jeweler's shop, she heard him stammering something behind her.	Не раз, останавливаясь у витрин ювелиров, она слышала, как он что-то нашептывает ей.

And what he said was true; she would have liked to have had a cross with a velvet neck-band, or a pair of coral earrings, so small you would have thought they were drops of blood.	И то, что он говорил, было всегда верно: в самом деле, ей очень хотелось иметь вот этот крестик на бархатной ленточке или вот те крохотные, словно две капельки крови, коралловые сережки. Да что уж там драгоценности, не может же она всегда оставаться таким оборвышем; она уже устала без конца освежать свой наряд обрезками лент из цветочной мастерской и особенно надоела ей старая шапчонка, с которой свисали жалкие цветы, украденные у г-жи Титревиль, как свисает грязный носовой платок из заднего кармана бедняка.
More and more, as she plodded through the mire of the streets, getting splashed by passing vehicles and being dazzled by the magnificence of the window displays, she felt longings that tortured her like hunger pangs, yearnings for better clothes, for eating in restaurants, for going to the theatre, for a room of her own with nice furniture.	И вот, когда она семенила по улицам, когда экипажи обдавали ее грязью, а витрины магазинов слепили ей глаза, в ней поднималось бешеное, мучительное, как голод, желание быть хорошо одетой, есть вкусные вещи в ресторанах, ходить в театр, жить в собственной, красиво меблированной комнате. Она останавливалась, бледнея от желаний, и чувствовала, как с парижской мостовой поднимается по ее телу горячая волна, как ею овладевает страстная жажда вкусить те наслаждения, о которых она грезила в сутолоке тротуаров.
Right at those moments, it never failed that her old gentleman would come up to whisper something in her ear.	А старик всегда был тут, и как раз в такие минуты начинал нашептывать ей на ухо свои предложения.
Oh, if only she wasn't afraid of him, how readily she would have taken up with him.	Ах, с какой радостью ударила бы ояа с ним по рукам, если бы не боялась его, если бы не было в ней внутреннего возмущения, придававшего ее отказам твердость, если бы она, при всей своей порочности, не испытывала ужаса и отвращения к тому неизвестному, что несет с собою мужчина.
When the winter arrived, life became impossible at home.	Но когда наступила зима, жизнь в семействе Купо стала совсем невыносимой.
Nana had her hiding every night.	Каждый вечер Нана получала побои.
When her father was tired of beating her, her mother smacked her to teach her how to behave.	Когда отец уставал лупить ее, за нее принималась мать: она учила дочь хорошему поведению.
And there were free-for-alls; as soon as one of them began to beat her, the other took her part, so that all three of them ended by rolling on the floor in the midst of the broken crockery.	Сплошь и рядом дело доходило до общих потасовок. Один бил Нана, другой защищал ее и кончалось тем, что все оказывались на полу и катались по нему, колотя друг друга среди осколков перебитой посуды.
And with all this, there were short rations and they shivered with cold.	К тому же было и голодно и холодно.
Whenever the girl bought anything pretty, a bow or a pair of buttons, her parents confiscated the purchase and drank what they could get for it.	Если девочка покупала себе что-нибудь хорошенькое, - ленты ли, запонки ли к манжеткам, - родители немедленно отбирали у нее эти вещицы и пропивали.

She had nothing of her own, excepting her allowance of blows, before coiling herself up between the rags of a sheet, where she shivered under her little black skirt, which she stretched out by way of a blanket.	Нана имела право только на ежевечернюю порцию колотушек, после которой она укладывалась на рваную простыню и всю ночь дрожала под черной юбчонкой, служившей ей вместо одеяла.
No, that cursed life could not continue; she was not going to leave her skin in it.	Нет, - эта проклятая жизнь не могла вечно так продолжаться, Нана не хотела гибнуть в этой дыре!
Her father had long since ceased to count for her; when a father gets drunk like hers did, he isn't a father, but a dirty beast one longs to be rid of.	С отцом она уже давно не считалась. Когда отец пьянствует, как свинья, то это уже не отец, а просто грязная скотина, от которой надо поскорее избавиться.
And now, too, her mother was doing down the hill in her esteem.	А теперь дочь постепенно утрачивала любовь и к матери.
She drank as well.	Жервеза тоже стала пить.
She liked to go and fetch her husband at Pere Colombe's, so as to be treated; and she willingly sat down, with none of the air of disgust that she had assumed on the first occasion, draining glasses indeed at one gulp, dragging her elbows over the table for hours and leaving the place with her eyes starting out of her head.	Она с удовольствием являлась к дяде Коломбу за мужем, а в сущности за тем, чтобы выпить. Пила она очень ловко, без всякого ломанья, совсем не притворяясь, будто водка внушает ей отвращение, как она это делала вначале. Теперь она опрокидывала стаканчики одним духом, засиживалась в кабаке часами и, выходя оттуда, еле держалась на ногах.
When Nana passed in front of l'Assommoir and saw her mother inside, with her nose in her glass, fuddled in the midst of the disputing men, she was seized with anger; for youth which has other dainty thoughts uppermost does not understand drink.	Проходя мимо "Западни", и видя там свою мать, сидящую за столиком среди пьяных и орущих мужчин, Нана ощущала настоящее бешенство: молодежь не понимает, как можно любить водку, она тянется совсем к другим лакомствам.
On these evenings it was a pretty sight. Father drunk, mother drunk, a hell of a home that stunk with liquor, and where there was no bread.	Нечего сказать, приятными картинами любовалась она по вечерам: отец пьян, мать пьяна, сиди тут с ними в богом проклятой, насквозь проспиртованной дыре, да еще без хлеба.
To tell the truth, a saint would not have stayed in the place.	Святая, и то не выдержит.
So much the worse if she flew the coop one of these days; her parents would have to say their mea culpa, and own that they had driven her out themselves.	Если в один прекрасный день она улизнет из дому, то родителям придется только признать свою вину, сознаться в том, что они сами вытолкали ее на улицу.
One Saturday when Nana came home she found her father and her mother in a lamentable condition.	Как-то в субботу, вернувшись домой, Нана застала родителей в совсем скотском виде.
Coupeau, who had fallen across the bed was snoring.	Пьяный отец храпел, развалившись поперек кровати.
Gervaise, crouching on a chair was swaying her head, with her eyes vaguely and threateningly staring into vacancy.	Жерзеза, покачиваясь на стуле, мотала головой, устремив куда-то в пустоту взгляд мутных, тревожных глаз.
She had forgotten to warm the dinner, the remains of a stew.	Она даже забыла разогреть обед, - остатки рагу.

A tallow dip which she neglected to snuff revealed the shameful misery of their hovel.	Оплывшая свеча тускло освещала мерзкое убожество каморки.
"It's you, shrimp?" stammered Gervaise.	- Пришла, паскуда? - пробормотала Жервеза.
"Ah, well, your father will take care of you."	- Хорошо же, сейчас отец тебе покажет!
Nana did not answer, but remained pale, looking at the cold stove, the table on which no plates were laid, the lugubrious hovel which this pair of drunkards invested with the pale horror of their callousness.	Нана не отвечала. Побледнев, она пристально разглядывала остывшую печь, пустой стол, всю эту мрачную комнату; в ней было что-то безнадежное, ужасное, - присутствие пьяной четы, дошедшей до полного одичания, лишь усиливало это впечатление.
She did not take off her hat but walked round the room; then with her teeth tightly set, she opened the door and went out.	Не снимая шляпы, девушка обошла комнату, потом, стиснув зубы, открыла дверь и вышла.
"You are doing down again?" asked her mother, who was unable even to turn her head.	- Опять уходишь? - пробормотала мать, она не в силах была повернуть голову.
"Yes; I've forgotten something.	- Да, забыла кое-что.
I shall come up again. Good evening."	Сейчас приду... До свиданья.
And she did not return.	И не вернулась.
On the morrow when the Coupeaus were sobered they fought together, reproaching each other with being the cause of Nana's flight.	Наутро протрезвившиеся супруги дрались и обвиняли друг друга в бегстве Нана.
Ah! she was far away if she were running still!	Ну, теперь девчонка убежала далеко, если только она вообще еще бегает.
As children are told of sparrows, her parents might set a pinch of salt on her tail, and then perhaps they would catch her.	В утешение родителям можно было сказать только то, что говорят детям об улетевшей птичке: поймать ее нетрудно, надо только насыпать ей соли на хвост.
It was a great blow, and crushed Gervaise, for despite the impairment of her faculties, she realized perfectly well that her daughter's misconduct lowered her still more; she was alone now, with no child to think about, able to let herself sink as low as she could fall.	Для Жервезы это было последним и убийственным ударом; несмотря на все свое отупение, она ясно чувствовала, что после падения дочери ее еще глубже засосет трясина. Теперь она совсем одинока, у нее не осталось ребенка, с которым нужно было считаться, теперь ничто не мешало ей катиться вниз. Да, "эта гадина Нана" унесла со своими грязными юбками последние остатки ее порядочности.
She drank steadily for three days.	Жервеза пила запоем три дня.
Coupeau prowled along the exterior Boulevards without seeing Nana and then came home to smoke his pipe peacefully. He was always back in time for his soup.	Она была в бешенстве и, сжимая кулаки, осыпала гулящую дочь отвратительной бранью. Купо сначала обегал внешние бульвары, заглядывая под шляпки всем встречным девкам, а потом совсем успокоился и снова принялся за свою трубку. Лишь изредка он вдруг вскакивал из-за стола и, потрясая ножом, кричал, что его обесчестили, но затем снова усаживался и принимался доедать суп.

In this tenement, where girls flew off every month like canaries whose cages are left open, no one was astonished to hear of the Coupeaus' mishap.	Случай в семействе Купо никого особенно не изумил: девчонки постоянно исчезали из этого дома, словно чижи из открытой клетки.
But the Lorilleuxs were triumphant.	Но Лорилле торжествовали.
Ah! they had predicted that the girl would reward her parents in this fashion.	О, они всегда говорили, что эта штучка выкинет фокус.
It was deserved; all artificial flower-girls went that way.	Этого надо было ждать: все цветочницы кончают плохо.
The Boches and the Poissons also sneered with an extraordinary display and outlay of grief.	Боши и Пуассоны тоже посмеивались, напуская на себя необыкновенную добродетель.
Lantier alone covertly defended Nana.	Защищал Нана один только Лантье, да и то не без лукавства.
Mon Dieu! said he, with his puritanical air, no doubt a girl who so left her home did offend her parents; but, with a gleam in the corner of his eyes, he added that, dash it! the girl was, after all, too pretty to lead such a life of misery at her age.	- Боже мой, - говорил он со своим всегдашним пуританским видом, - разумеется, девушка, убегая из дома, попирает все законы, божеские и человеческие. Но, черт побери, эта крошка, право же, слишком хороша, чтобы терпеть нищету в таком возрасте! И его глаза загорались веселым огоньком.
"Do you know," cried Madame Lorilleux, one day in the Boches' room, where the party were taking coffee; "well, as sure as daylight, Clump-clump sold her daughter.	- Как, вы еще не знаете? - воскликнула однажды г-жа Лорилле в дворницкой Бошей, где вся компания угощалась кофе. - Ведь Хромуша сама продала свою дочь!
Yes she sold her, and I have proof of it!	Провалиться мне на этом месте!.. Да, да, продала, у меня есть доказательства!..
That old fellow, who was always on the stairs morning and night, went up to pay something on account.	Вы знаете, тот старик, что с утра до вечера вертелся у нас на лестнице, - ведь он же поднимался к ним расплачиваться по счету.
It stares one in the face.	Это прямо в глаза бросается.
They were seen together at the Ambigu Theatre - the young wench and her old tom cat.	А вчера-то! Один человек видел их в Амбипо. Да, да, - и барышню, и старого волокиту... честное слово!
Upon my word of honor, they're living together, it's quite plain."	Они были вместе, ей-богу!
They discussed the scandal thoroughly while finishing their coffee.	Допив кофе, начали обсуждать новость.
Yes, it was quite possible.	В конце концов во всем этом не было ничего невероятного. И не такие дела бывали.
Soon most of the neighborhood accepted the conclusion that Gervaise had actually sold her daughter.	Кончилось тем, что даже самые уважаемые обыватели квартала стали повторять, будто Жервеза сама продала свою дочь.
Gervaise now shuffled along in her slippers, without caring a rap for anyone.	Теперь Жервеза жила, как жилось, и не обращала никакого внимания на то, что о ней говорили.
You might have called her a thief in the street, she wouldn't have turned round.	Ее можно было в глаза назвать на улице воровкой: она даже не обернулась бы.

For a month past she hadn't looked at Madame Fauconnier's; the latter had had to turn her out of the place to avoid disputes.	Вот уже месяц, как она больше не работала в прачечной г-жи Фоконье: хозяйка вынуждена была выгнать ее, чтобы прекратить постоянные недоразумения.
In a few weeks' time she had successively entered the service of eight washerwomen; she only lasted two or three days in each place before she got the sack, so badly did she iron the things entrusted to her, careless and dirty, her mind failing to such a point that she quite forgot her own craft.	За несколько недель Жервеза переменила восемь прачечных; прослужив два-три дня, она неизменно получала расчет: она портила белье, работала небрежно, грязно и, совсем потеряв голову, утратила прежнее мастерство.
At last realizing her own incapacity she abandoned ironing; and went out washing by the day at the wash-house in the Rue Neuve, where she still jogged on, floundering about in the water, fighting with filth, reduced to the roughest but simplest work, a bit lower on the down-hill slopes.	Наконец, чувствуя, что работа валится у нее из рук, она бросила глаженье и стала стирать поденно в прачечной на Рю-Нев. Пришлось возиться с самой грязной, с самой черной работой, перейти на самую низшую ступень ремесла, спуститься до самой грубой и простой его части, -и это окончательно сбило Жервезу с пути, явилось новой фазой ее падения.
The wash-house scarcely beautified her.	Разумеется, от стирки она не хорошела.
A real mud-splashed dog when she came out of it, soaked and showing her blue skin.	Из прачечной она выходила, как паршивая собака, мокрая, ободранная, сквозь прорехи виднелось посиневшее тело.
At the same time she grew stouter and stouter, despite her frequent dances before the empty sideboard, and her leg became so crooked that she could no longer walk beside anyone without the risk of knocking him over, so great indeed was her limp.	Несмотря на вечную пустоту в желудке, она все толстела, а больная нога стала так часто подвертываться, что, идя с кем-нибудь по улице, Жервеза чуть не сбивала своего спутника с ног, до того сильно она хромала.
Naturally enough when a woman falls to this point all her pride leaves her.	Вполне понятно, что, дойдя до такого падения, она утратила всю свою женскую гордость.
Gervaise had divested herself of all her old self-respect, coquetry and need of sentiment, propriety and politeness.	У нее не осталось ни былого достоинства, ни кокетства, ни потребности в чистых человеческих чувствах, в приличии, в уважении.
You might have kicked her, no matter where, she did not feel kicks for she had become too fat and flabby.	Ее можно было теперь ударить куда угодно, и в живот, и в спину, - она сделалась такой дряблой, такой рыхлой, что уже ничего не чувствовала.
Lantier had altogether neglected her; he no longer escorted her or even bothered to give her a pinch now and again.	И Лантье окончательно бросил ее. Он перестал даже щипать ее для проформы.
She did not seem to notice this finish of a long liaison slowly spun out, and ending in mutual insolence.	А она, казалось, и не заметила, как оборвалась многолетняя связь, постепенно угасшая во взаимной усталости.
It was a chore the less for her.	К тому же это освобождало ее от лишней обузы.
Even Lantier's intimacy with Virginie left her quite calm, so great was her indifference now for all that she had been so upset about in the past.	Она равнодушно относилась ко всем этим "пустякам", волновавшим ее в былые годы, и даже связь Лантье с Виржини не трогала ее.
She would even have held a candle for them now.	Если бы они захотели, она сама держала бы им свечку в темноте.

Everyone was aware that Virginie and Lantier were carrying on.	Теперь связь шапочника с бакалейщицей уже ни для кого не составляла секрета, и парочка не стеснялась.
It was much too convenient, especially with Poisson on duty every other night.	Особенно удобно было то, что Пуассон раз в двое суток уходил на ночное дежурство. Пока он дрожал от холода на пустынных улицах, его жена грелась дома с соседом. О, они не торопились, они прислушивались, как он медленно шагает, стуча сапогами, мимо лавки, в черной пустоте улицы, - и даже не высовывали носа из-под одеяла. Ведь полицейский на посту должен думать только о своих обязанностях, не так ли? И пока этот суровый человек охранял чужое имущество, они до самого утра спокойно пользовались его собственностью. Над этой комедией потешался весь квартал Гут-д'Ор. Всем казалось очень смешным, что местный представитель власти украшен рогами. К тому же ведь Лантье завоевал этот угол. При лавке полагается и лавочница - это вполне естественно. Лантье только что съел прачку, а теперь стал объедать бакалейщицу; и если бы потом он взялся по очереди за владелиц портновских, писчебумажных и модных магазинов, то его крепкие челюсти справились бы и с ними. Нет, еще никому не доводилось столько лакомиться!
Lantier had thought of himself when he advised Virginie to deal in dainties.	Когда Лантье советовал Виржини торговать сластями, он отлично знал, что делал.
He was too much of a Provincial not to adore sugared things; and in fact he would have lived off sugar candy, lozenges, pastilles, sugar plums and chocolate.	Он был истым провансальцем и обожал сладкое. Право, он мог бы жить исключительно пастилой, леденцами, драже и шоколадом.
Sugared almonds especially left a little froth on his lips so keenly did they tickle his palate.	Особенно любил он драже и называл его "миндалем в сахаре". Эти конфеты так приятно щекотали небо, что при одном упоминании о них слюнки текли.
For a year he had been living only on sweetmeats.	Вот уже целый год, как он питался одними конфетами.
He opened the drawers and stuffed himself whenever Virginie asked him to mind the shop.	Когда Виржини оставляла его одного и просила постеречь лавку, он открывал шкафы и набивал сластями полные карманы.
Often, when he was talking in the presence of five or six other people, he would take the lid off a jar on the counter, dip his hand into it and begin to nibble at something sweet; the glass jar remained open and its contents diminished.	Часто, когда в лавке собиралось пять-шесть человек, он, разговаривая, снимал крышку с какой-нибудь вазы, запускал туда руку и принимался грызть леденцы. Ваза оставалась открытой и постепенно пустела.
People ceased paying attention to it, it was a mania of his so he had declared.	На его "манию", как называл это сам Лантье, все давно махнули рукой.
Besides, he had devised a perpetual cold, an irritation of the throat, which he always talked of calming.	К тому же он выдумал, будто у него хроническая простуда, постоянное раздражение в горле, и будто от сладкого ему становится легче.

He still did not work, for he had more and more important schemes than ever in view. He was contriving a superb invention - the umbrella hat, a hat which transformed itself into an umbrella on your head as soon as a shower commenced to fall; and he promised Poisson half shares in the profit of it, and even borrowed twenty franc pieces of him to defray the cost of experiments.	Он по-прежнему нигде не работал и носился со все более и более широкими планами; последнее время он трудился над совершенно исключительным изобретением: особой шляпой-зонтом, то есть такой шляпой, которая при первых же каплях дождя автоматически превращалась бы в огромный зонт. Он обещал Пуассону половину доходов от изобретения и часто занимал у него на опыты франков по двадцати.
Meanwhile the shop melted away on his tongue.	А тем временем лавочка буквально таяла у него во рту.
All the stock-in-trade followed suit down to the chocolate cigars and pipes in pink caramel.	Он съедал решительно все, вплоть до шоколадных сигар и сахарных трубок.
Whenever he was stuffed with sweetmeats and seized with a fit of tenderness, he paid himself with a last lick on the groceress in a corner, who found him all sugar with lips which tasted like burnt almonds.	Когда, объевшись сластями, он воспламенялся нежными чувствами и где-нибудь в темном уголке начинал лизаться с хозяйкой, - она чувствовала, что он весь насквозь пропитан сахаром, что губы у него сладкие, как конфеты.
Such a delightful man to kiss!	Приятно целовать такого мужчину!
He was positively becoming all honey.	Он стал медовым.
The Boches said he merely had to dip a finger into his coffee to sweeten it.	Боши говорили, что ему достаточно опустить палец в стакан кофе, чтобы он превратился в сироп.
Softened by this perpetual dessert, Lantier showed himself paternal towards Gervaise.	Разнежившись от сластей, Лантье обращался с Жервезой по-отечески.
He gave her advice and scolded her because she no longer liked to work.	Он постоянно давал ей советы, журил за то, что она разлюбила работу.
Indeed! A woman of her age ought to know how to turn herself round.	Черт возьми, в таком возрасте женщина должна уметь изворачиваться!
And he accused her of having always been a glutton.	Он обвинял ее в том, что она всегда была лакомкой.
Nevertheless, as one ought to hold out a helping hand, even to folks who don't deserve it, he tried to find her a little work.	Но ведь людям надо помогать даже и тогда, когда они этого не заслуживают, - и он часто подыскивал ей какой-нибудь мелкий заработок.
Thus he had prevailed upon Virginie to let Gervaise come once a week to scrub the shop and the rooms.	Он уговорил Виржини каждую неделю нанимать Жервезу мыть полы в лавке и в жилых комнатах.
That was the sort of thing she understood and on each occasion she earned her thirty sous.	Вода со щелоком - это как раз ее дело! За мытье Жервеза получала по тридцати су.
Gervaise arrived on the Saturday morning with a pail and a scrubbing brush, without seeming to suffer in the least at having to perform a dirty, humble duty, a charwoman's work in the dwelling-place where she had reigned as the beautiful fair-haired mistress.	Каждую субботу она приходила с самого утра, принося с собою таз и щетку. Казалось, она ничуть не страдала от того, что теперь ей приходится выполнять здесь самую грязную и унизительную работу, работу поломойки, - здесь, в той самой лавке, где она когда-то царила, как прелестная белокурая хозяйка.

It was a last humiliation, the end of her pride.	То было последнее унижение: о гордости было забыто.
One Saturday she had a hard job of it.	Как-то в субботу ей пришлось особенно трудно.
It had rained for three days and the customers seemed to have brought all the mud of the neighborhood into the shop on the soles of their boots.	Три дня подряд шел дождь, и, казалось, сапоги покупателей затащили в лавку всю грязь, какая только была в квартале.
Virginie was at the counter doing the grand, with her hair well combed, and wearing a little white collar and a pair of lace cuffs.	Виржини сидела за прилавком и корчила из себя барыню. Она была аккуратно причесана, в белом воротничке и кружевных манжетках.
Beside her, on the narrow seat covered with red oil-cloth, Lantier did the dandy, looking for the world as if he were at home, as if he were the real master of the place, and from time to time he carelessly dipped his hand into a jar of peppermint drops, just to nibble something sweet according to his habit.	Рядом с ней, на узкой скамейке, крытой красным молескином, развалился Лантье. Он, казалось, был у себя дома и выглядел, как настоящий хозяин заведения. Правой рукой он небрежно шарил в вазе с мятными лепешками: грызть сладкое сделалось для него необходимостью.
"Look here, Madame Coupeau!" cried Virginie, who was watching the scrubbing with compressed lips, "you have left some dirt over there in the corner.	- Послушайте, госпожа Купо, - крикнула Виржини, поджав губы, она все время следила за работой поломойки, - вы оставили грязь. Вон там, в углу.
Scrub that rather better please."	Подотрите-ка почище!
Gervaise obeyed.	Жервеза повиновалась.
She returned to the corner and began to scrub again. She bent double on her knees in the midst of the dirty water, with her shoulders protruding, her arms stiff and purple with cold.	Она вернулась в угол и снова принялась вытирать пол: Стоя на коленях в луже грязной воды, она склонилась до полу; ее плечи выпирали из-под кофты, руки посинели и утратили гибкость.
Her old skirt, fairly soaked, stuck to her figure.	Старая юбка прилипла к бедрам.
And there on the floor she looked a dirty, ill-combed drab, the rents in her jacket showing her puffy form, her fat, flabby flesh which heaved, swayed and floundered about as she went about her work; and all the while she perspired to such a point that from her moist face big drops of sweat fell on to the floor.	Казалось, на паркетном полу валяется куча грязных тряпок; Жервеза была растрепана. Сквозь дыры кофты виднелось дряблое тело; кожа собиралась складками: они то разглаживались, то снова собирались, трясясь от резких движений. Жервеза взмокла, с кончика ее носа падали на пол капли пота.
"The more elbow grease one uses, the more it shines," said Lantier, sententiously, with his mouth full of peppermint drops.	- Чем больше поту, тем больше блеску, -нравоучительно заявил Лантье, еле ворочая языком: рот у него был набит мятными лепешками.
Virginie, who sat back with the demeanor of a princess, her eyes partly open, was still watching the scrubbing, and indulging in remarks.	Виржини, полузакрыв глаза, медленно поворачивалась с томным и царственным видом. Она пристально следила за работой и рассуждала вслух:
"A little more on the right there.	- Еще немножко направо!
Take care of the wainscot. You know I was not very well pleased last Saturday.	А теперь обратите, пожалуйста, внимание на панель... Вы знаете, в прошлую субботу я была не совсем довольна вами.
There were some stains left."	У вас остались пятна.

And both together, the hatter and the groceress assumed a more important air, as if they had been on a throne whilst Gervaise dragged herself through the black mud at their feet.	Оба, шапочник и бакалейщица, напускали на себя спесь, словно сидели на троне, пока Жервеза ползала у их ног в грязи.
Virginie must have enjoyed herself, for a yellowish flame darted from her cat's eyes, and she looked at Lantier with an insidious smile.	Должно быть, Виржини наслаждалась этим, потому что ее кошачьи глаза на мгновение зажглись желтыми искрами, и она с томной улыбкой взглянула на Лантье.
At last she was revenged for that hiding she had received at the wash-house, and which she had never forgotten.	Наконец-то она вознаградила себя за давнюю порку в прачечной, все время не дававшую ей покоя!
Whenever Gervaise ceased scrubbing, a sound of sawing could be heard from the back room.	Когда Жервеза на минуту переставала тереть пол, из соседней комнаты доносился слабый звук лобзика.
Through the open doorway, Poisson's profile stood out against the pale light of the courtyard.	В открытую дверь был виден профиль Пуассона, вырисовывавшийся в тусклом дневном свете.
He was off duty that day and was profiting by his leisure time to indulge in his mania for making little boxes.	В этот день полицейский не дежурил и пользовался досугом, чтобы предаться своей любимой страсти - выпиливанию коробочек.
He was seated at a table and was cutting out arabesques in a cigar box with extraordinary care.	Он сидел за столом и с необыкновенным усердием выпиливал узоры на ящике красного дерева из-под сигар.
"Say, Badingue!" cried Lantier, who had given him this surname again, out of friendship.	-Послушайте, Баденгэ!- закричал Лантье, который снова начал дружески именовать полицейского этим прозвищем.
"I shall want that box of yours as a present for a young lady."	- Отдайте мне вашу коробочку, я подарю ее одной барышне.
Virginie gave him a pinch and he reached under the counter to run his fingers like a creeping mouse up her leg.	Виржини ущипнула его, но он, не переставая улыбаться, галантно воздал ей добром за зло -погладил ее колено и самым естественным образом убрал руку, как только Пуассон поднял голову и повернулся, показывая свою бороденку клинышком и рыжие усы, торчавшие на землистом лице.
"Quite so," said the policeman. "I was working for you, Auguste, in view of presenting you with a token of friendship."	- Да я как раз для вас и работаю, Огюст, - сказал полицейский. - Подарок на память.
"Ah, if that's the case, I'll keep your little memento!" rejoined Lantier with a laugh.	- А! Ну, в таком случае я, конечно, сохраню вашу коробочку для себя, - со смехом отвечал Лантье.
"I'll hang it round my neck with a ribbon."	- Знаете, я повешу ее на шею на ленточке.
Then suddenly, as if this thought brought another one to his memory, "By the way," he cried,	- И вдруг, словно эти слова напомнили ему что-то другое, он неожиданно воскликнул: - Да, кстати!
"I met Nana last night."	Ведь вчера вечером я встретил Нана.
This news caused Gervaise such emotion that she sunk down in the dirty water which covered the floor of the shop.	Эта новость настолько поразила Жервезу, что она села в лужу грязной воды, затоплявшей лавку, да так и осталась сидеть, вся в поту, задыхаясь, со щеткой в руках.

"Ah!" she muttered speechlessly.	- Ох! - только и произнесла она.
"Yes; as I was going down the Rue des Martyrs, I caught sight of a girl who was on the arm of an old fellow in front of me, and I said to myself: I know that shape.	- Да, да, я шел по улице Мартир. Вдруг вижу: какая-то девчонка скачет под руку со стариком. Я сразу подумал: кажется, мне знакома эта штучка!
I stepped faster and sure enough found myself face to face with Nana. There's no need to pity her, she looked very happy, with her pretty woolen dress on her back, a gold cross and an awfully pert expression."	Ну, прибавил шагу - и носом к носу столкнулся с нашей милой Нана... Что ж, жалеть ее не приходится, она очень счастлива. Прелестное шерстяное платьице, на шее золотой крестик, и вид превеселый!
"Ah!" repeated Gervaise in a husky voice.	- Ох! - повторила Жервеза еще глуше.
Lantier, who had finished the pastilles, took some barley-sugar out of another jar.	Лантье покончил с лепешками и полез в другую вазу, за ячменным сахаром.
"She's sneaky," he resumed.	- Ловкая девчонка! - продолжал он.
"She made a sign to me to follow her, with wonderful composure.	- Представьте себе, она сделала мне знак, чтобы я шел за ней, - да еще с каким шиком!
Then she left her old fellow somewhere in a cafe - oh a wonderful chap, the old bloke, quite used up! - and she came and joined me under the doorway.	Потом она спровадила своего старичка куда-то в кафе. Да, замечательный старичок! Совсем уж выдохся!.. Я остался у двери, и она вышла ко мне.
A pretty little serpent, pretty, and doing the grand, and fawning on you like a little dog.	Настоящая змейка! Хорошенькая, важничает и лижется, как щеночек.
Yes, she kissed me, and wanted to have news of everyone - I was very pleased to meet her."	Да, да, она поцеловала меня, расспрашивала обо всех... Словом, я очень рад, что встретился с ней.
"Ah!" said Gervaise for the third time.	-Ох!- произнесла Жервеза в третий раз.
She drew herself together, and still waited.	Она совсем сникла и все ждала.
Hadn't her daughter had a word for her then?	Неужели дочь ни слова не спросила о ней?
In the silence Poisson's saw could be heard again.	В наступившей тишине снова слышался только скрежет лобзика.
Lantier, who felt gay, was sucking his barley-sugar, and smacking his lips.	Лантье совсем развеселился и, причмокивая губами, энергично сосал ячменный сахар.
"Well, if I saw her, I should go over to the other side of the street," interposed Virginie, who had just pinched the hatter again most ferociously.	- Ну, если бы мне пришлось ее увидеть, я сейчас же перешла бы на другую сторону, - сказала Виржини, еще раз крепко ущипнув шапочника.
"It isn't because you are there, Madame Coupeau, but your daughter is rotten to the core. Why, every day Poisson arrests girls who are better than she is."	- Да, если бы со мной поздоровалась на улице такая девка, мне бы вся кровь бросилась в лицо... Не во гнев вам будь сказано, госпожа Купо, ваша дочь ужасная дрянь.
Gervaise said nothing, nor did she move; her eyes staring into space.	Пуассон каждый день подбирает на улице и не таких, а почище.
She ended by jerking her head to and fro, as if in answer to her thoughts, whilst the hatter, with a gluttonous mien, muttered:	Жервеза ничего не говорила и не шевелилась; глаза ее были устремлены в пустоту. Потом она медленно покачала головой, словно отвечая себе на какие-то невысказанные мысли. А Лантье мечтательно прошептал:

"Ah, a man wouldn't mind getting a bit of indigestion from that sort of rottenness.	- Ну, такой дряни всякий бы с радостью отведал.
It's as tender as chicken."	Нежна, как цыпленочек!..
But the grocer gave him such a terrible look that he had to pause and quiet her with some delicate attention.	Но Виржини взглянула на него так свирепо, что он счел необходимым тотчас же замолчать и умилостивить ее какой-нибудь любезностью.
He watched the policeman, and perceiving that he had his nose lowered over his little box again, he profited of the opportunity to shove some barley-sugar into Virginie's mouth.	Он оглянулся на полицейского, удостоверился, что тот уткнулся носом в свою коробочку, и, воспользовавшись этим, переправил в рот Виржини кусок ячменного сахара.
Thereupon she laughed at him good-naturedly and turned all her anger against Gervaise.	Виржини благосклонно усмехнулась и обратила свой гнев на Жервезу.
"Just make haste, eh?	- Поторапливайтесь, пожалуйста!
The work doesn't do itself while you remain stuck there like a street post. Come, look alive, I don't want to flounder about in the water till night time."	Торчит, как столб, а работа не движется... Ну, ну, поворачивайтесь, я вовсе не намерена шлепать по этой грязной воде до самого вечера.
And she added hatefully in a lower tone: "It isn't my fault if her daughter's gone and left her."	- И добавила тихим и злым голосом: - Я не виновата, что ваша дочь пошла по рукам.
No doubt Gervaise did not hear. She had begun to scrub the floor again, with her back bent and dragging herself along with a frog-like motion.	Жервеза, должно быть, не слышала, она снова принялась тереть пол щеткой; спину у нее ломило, она почти распласталась по полу и двигалась неуклюже, словно жаба. Судорожно вцепившись руками в щетку, она гнала перед собою черную волну; брызги перепачкали ее до самых волос.
She still had to sweep the dirty water out into the gutter, and then do the final rinsing.	Теперь оставалось только согнать грязную воду за порог, в канавку, и сполоснуть пол.
After a pause, Lantier, who felt bored, raised his voice again:	Между тем Лантье соскучился. Помолчав немного, он снова заговорил:
"Do you know, Badingue," he cried, "I met your boss yesterday in the Rue de Rivoli.	- Знаете, Баденгэ, - закричал он, - вчера я видел на улице Риволи вашего патрона.
He looked awfully down in the mouth.	Ну и поистаскался же он!
He hasn't six months' life left in his body. Ah! after all, with the life he leads - "	Дай бог, чтоб его хватило еще на полгода... Да, он живет вовсю!
He was talking about the Emperor.	Он говорил об императоре.
The policeman did not raise his eyes, but curtly answered:	Полицейский, не поднимая глаз, сухо ответил ему:
"If you were the Government you wouldn't be so fat."	- Если б вы были правительством, вы тоже не были бы таким жирным.
"Oh, my dear fellow, if I were the Government," rejoined the hatter, suddenly affecting an air of gravity, "things would go on rather better, I give you my word for it. Thus, their foreign policy - why, for some time past it has been enough to make a fellow sweat.	- О мой милый, - ответил шапочник, неожиданно напуская на себя необычайную серьезность, - если бы я был правительством, то, могу поручиться, дела шли бы несколько получше... Возьмите хоть нашу внешнюю политику: в самом деле, ведь просто холодный пот прошибает!

If I - I who speak to you - only knew a journalist to inspire him with my ideas."	Нет, приведись мне только найти какого-нибудь журналиста да внушить ему свои мысли...
He was growing animated, and as he had finished crunching his barley-sugar, he opened a drawer from which he took a number of jujubes, which he swallowed while gesticulating.	Он воодушевился. Ячменный сахар кончился, и Лантье открыл коробку с "девичьей кожей", которую и принялся сосать, не переставая жестикулировать.
"It's quite simple. Before anything else, I should give Poland her independence again, and I should establish a great Scandinavian state to keep the Giant of the North at bay. Then I should make a republic out of all the little German states. As for England, she's scarcely to be feared; if she budged ever so little I should send a hundred thousand men to India. Add to that I should send the Sultan back to Mecca and the Pope to Jerusalem, belaboring their backs with the butt end of a rifle. Eh?	-Все это очень просто... Прежде всего я восстановил бы Польшу и создал крупное скандинавское государство, которое держало бы в страхе северного гиганта... Затем я объединил бы все мелкие германские государства в одну республику... Что до Англии, то ее бояться не приходится; пусть бы только пошевелилась - я тотчас послал бы в Индию стотысячное войско... Прибавьте к этому, что султана я немедленно прогнал бы палкой в Мекку, а папу в Иерусалим... Ну?
Europe would soon be clean.	У меня бы Европа живо очистилась!
Come, Badingue, just look here."	Вот и все. Глядите сюда, Баденгэ...
He paused to take five or six jujubes in his hand.	Он сделал короткую паузу и взял в горсть пять-шесть кусочков "девичьей кожи".
"Why, it wouldn't take longer than to swallow these."	- Ну вот, все это отняло бы не больше времени, чем вот эти штучки.
And he threw one jujube after another into his open mouth.	И он быстро побросал все куски себе в рот.
"The Emperor has another plan," said the policeman, after reflecting for a couple of minutes.	- У императора несколько иной план... - сказал полицейский, подумав минуты две.
"Oh, forget it," rejoined the hatter.	- Да бросьте вы! - яростно закричал шапочник.
"We know what his plan is.	- Знаем мы его план!
All Europe is laughing at us. Every day the Tuileries footmen find your boss under the table between a couple of high society floozies."	Европа на нас плевать хочет... Каждый день тюильрийские холуи подбирают вашего патрона под столом между двумя великосветскими шлюхами!
Poisson rose to his feet.	Тут Пуассон встал.
He came forward and placed his hand on his heart, saying:	Он подошел поближе и, приложив руку к сердцу, сказал:
"You hurt me, Auguste.	- Вы оскорбляете меня, Огюст.
Discuss, but don't involve personalities."	Спорьте, но не касайтесь личностей.
Thereupon Virginie intervened, bidding them stop their row.	Тогда в дело вмешалась Виржини. Она попросила мужчин оставить ее в покое.
She didn't care a fig for Europe.	Убирайтесь вы со своей Европой - знаете куда?
How could two men, who shared everything else, always be disputing about politics?	Живут душа в душу и постоянно грызутся из-за политики!..

For a minute they mumbled some indistinct words. Then the policeman, in view of showing that he harbored no spite, produced the cover of his little box, which he had just finished; it bore the inscription in marquetry:	Мужчины немного поворчали, а потом полицейский в знак того, что он больше не сердится, принес готовую крышку от новой коробочки. На ней была выложена разноцветным деревом надпись:
"To Auguste, a token of friendship."	"Огюсту на добрую память".
Lantier, feeling exceedingly flattered, lounged back and spread himself out so that he almost sat upon Virginie.	Лантье был очень польщен. Он откинулся на стуле и так развалился, что, казалось, прильнул к Виржини.
And the husband viewed the scene with his face the color of an old wall and his bleared eyes fairly expressionless; but all the same, at moments the red hairs of his moustaches stood up on end of their own accord in a very singular fashion, which would have alarmed any man who was less sure of his business than the hatter.	А муж глядел на это, и ни его мутные глаза, ни потрепанное лицо ничего не выражали; но время от времени кончики рыжих усов шевелились так странно, что другому, не такому самоуверенному человеку, как Лантье, это должно было бы внушить некоторые опасения.
This beast of a Lantier had the quiet cheek which pleases ladies.	Пройдоха Лантье отличался спокойной наглостью, которая так нравится дамам.
As Poisson turned his back he was seized with the idea of printing a kiss on Madame Poisson's left eye.	Не успел Пуассон отвернуться, как он уже поцеловал его жену в левый глаз.
As a rule he was stealthily prudent, but when he had been disputing about politics he risked everything, so as to show the wife his superiority.	Обычно он отличался осторожностью и хитростью, но после споров о политике шел на любой риск: он хотел одержать верх над противником в глазах женщины.
These gloating caresses, cheekily stolen behind the policeman's back, revenged him on the Empire which had turned France into a house of quarrels.	Украдкой за спиной полицейского жадно целуя Виржини, Лантье мстил ему за императорский режим, сделавший Францию пятой спицей в колеснице.
Only on this occasion he had forgotten Gervaise's presence.	Но на этот раз он позабыл о присутствии Жервезы.
She had just finished rinsing and wiping the shop, and she stood near the counter waiting for her thirty sous.	Она уже ополоснула и вытерла пол и теперь стояла перед прилавком в ожидании своих тридцати су.
However, the kiss on Virginie's eye left her perfectly calm, as being quite natural, and as part of a business she had no right to mix herself up in.	К поцелую она отнеслась спокойно, как к чему-то вполне естественному, не имевшему к ней никакого отношения.
Virginie seemed rather vexed.	Виржини, казалось, была раздосадована.
She threw the thirty sous on to the counter in front of Gervaise.	Она швырнула на прилавок тридцать су.
The latter did not budge but stood there waiting, still palpitating with the effort she had made in scrubbing, and looking as soaked and as ugly as a dog fished out of the sewer.	Жервеза, мокрая и жалкая, как собака, вытащенная из сточной канавы, не трогалась с места и будто все еще ждала чего-то.
"Then she didn't tell you anything?" she asked the hatter at last.	- Так она вам ничего не сказала? - спросила она, наконец, у Лантье.
"Who?" he cried.	- Кто? - громко переспросил он.
"Ah, yes; you mean Nana.	- Ах, да, Нана!..

No, nothing else.	Нет, нет, больше ничего.
What a tempting mouth she has, the little hussy!	Какой ротик у этой штучки!
Real strawberry jam!"	Настоящий горшочек земляники!
Gervaise went off with her thirty sous in her hand.	И Жервеза ушла со своими тридцатью су в руках.
The holes in her shoes spat water forth like pumps; they were real musical shoes, and played a tune as they left moist traces of their broad soles along the pavement.	Ее. стоптанные башмаки чавкали, как два насоса, и разыгрывали целую арию, оставляя на тротуаре широкие грязные следы.
In the neighborhood the feminine tipplers of her own class now related that she drank to console herself for her daughter's misconduct.	Местные пьяницы говорили, что Жервеза пьет с горя, что ей хочется забыть о падении дочери.
She herself, when she gulped down her dram of spirits on the counter, assumed a dramatic air, and tossed the liquor into her mouth, wishing it would "do" for her.	Да и сама она, когда брала со стойки стакан чего-нибудь крепкого, неизменно принимала трагический вид и, выпив, заявляла, что хочет издохнуть от этой отравы.
And on the days when she came home boozed she stammered that it was all through grief.	Напившись допьяна, она повторяла, что пьет с горя.
But honest folks shrugged their shoulders. They knew what that meant: ascribing the effects of the peppery fire of l'Assommoir to grief, indeed! At all events, she ought to have called it bottled grief.	Но порядочные люди пожимали плечами: кто же не знает, чего стоит в "Западне" это бутылочное горе.
No doubt at the beginning she couldn't digest Nana's flight.	Конечно, вначале бегство Нана очень мучило Жервезу.
All the honest feelings remaining in her revolted at the thought, and besides, as a rule a mother doesn't like to have to think that her daughter, at that very moment, perhaps, is being familiarly addressed by the first chance comer.	В ней была возмущена вся ее порядочность; к тому же всякой матери неприятно думать, что, быть может, в эту минуту ее дочь путается с первым встречным.
But Gervaise was already too stultified with a sick head and a crushed heart, to think of the shame for long.	Но Жервеза слишком отупела, сердце ее было разбито, ум помутился, и она не могла долго страдать от позора.
With her it came and went.	Настроение у нее быстро менялось.
She remained sometimes for a week together without thinking of her daughter, and then suddenly a tender or an angry feeling seized hold of her, sometimes when she had her stomach empty, at others when it was full, a furious longing to catch Nana in some corner, where she would perhaps have kissed her or perhaps have beaten her, according to the fancy of the moment.	То она забывала о дочери и не думала о ней по целым неделям, то вдруг ее неожиданно охватывал гнев или, наоборот, нежность; случалось это и в трезвом и в пьяном виде; ею овладевала бешеная жажда видеть Нана, осыпать ее поцелуями или, наоборот, яростными ударами, смотря по расположению духа. Кончилось тем, что она утратила всякое представление о порядочности. Но ведь Нана была ее дочь, - не так ли? А когда у человека есть собственность, он не желает, чтобы она улетучивалась.
Whenever these thoughts came over her, Gervaise looked on all sides in the streets with the eyes of a detective.	Когда на Жервезу нападали такие мысли, она принималась оглядывать всю улицу взглядом сыщика.

Ah! if she had only seen her little sinner, how quickly she would have brought her home again!	Ах, если бы ей подстеречь эту дрянь! Уж она сумела бы притащить ее домой!..
The neighborhood was being turned topsy-turvy that year.	В тот год весь квартал перестраивался.
The Boulevard Magenta and the Boulevard Ornano were being pierced; they were doing away with the old Barriere Poissonniere and cutting right through the outer Boulevard.	Прокладывали бульвар Мажента и бульвар Орнано, которые снесли с лица земли старую заставу Пуассоньер и перерезали внешний бульвар.
The district could not be recognized.	Вся эта часть города стала совсем неузнаваемой.
The whole of one side of the Rue des Poissonniers had been pulled down.	С одной стороны улица Пуассонье была сровнена с землей.
From the Rue de la Goutte-d'Or a large clearing could now be seen, a dash of sunlight and open air; and in place of the gloomy buildings which had hidden the view in this direction there rose up on the Boulevard Ornano a perfect monument, a six-storied house, carved all over like a church, with clear windows, which, with their embroidered curtains, seemed symbolical of wealth.	Теперь с улицы Гут-д'Ор был виден огромный просвет, залитый солнцем и свежим воздухом, а на месте жалких домишек, закрывавших вид с этой стороны, возвышался на бульваре Орнано настоящий монумент, - огромный шестиэтажный дом, украшенный скульптурами, словно церковь; его сверкающие окна, прикрытые вышитыми занавесками, говорили о богатстве.
This white house, standing just in front of the street, illuminated it with a jet of light, as it were, and every day it caused discussions between Lantier and Poisson.	Этот ослепительный белый дом, стоявший как раз против улицы Гут-д'Ор, казалось, отбрасывал на нее целый поток света. Лантье и Пуассон спорили из-за него ежедневно. Шапочник никак не мог примириться с разрушениями, производившимися в Париже. Он обвинял императора, что тот повсюду строит дворцы, чтобы выгнать рабочих в провинцию, а полицейский, бледнея от гнева, холодно отвечал, что император, наоборот, заботится прежде всего о рабочих, и для того, чтобы дать им работу, он, если понадобится, снесет с лица земли весь Париж. Жервеза тоже досадовала, что перестройка разрушает привычный темный угол предместья. В сущности, ей было обидно, что, в то время как она катится ко дну, квартал обновляется и украшается. Тот, кто сидит в грязи, не любит, чтобы на него падал свет. Поэтому, разыскивая Нана, Жервеза приходила в ярость, шагая через наваленные строительные материалы, ковыляя по разрытым тротуарам, обходя загородки. Прекрасный дом на бульваре Орнано выводил ее из себя. Такие дома строятся для шлюх вроде Нана.
Gervaise had several times had tidings of Nana.	Между тем она не раз получала сведения о дочери.
There are always ready tongues anxious to pay you a sorry compliment.	Всегда ведь находятся добрые люди, которые любят и торопятся сообщать вам неприятности.
Yes, she had been told that the hussy had left her old gentleman, just like the inexperienced girl she was.	Да, ей рассказали, что Нана уже успела бросить своего старика, и притом, для начинающей, бросить очень ловко.

She had gotten along famously with him, petted, adored, and free, too, if she had only known how to manage the situation.	Со стариком ей было неплохо. Он баловал ее, души в ней не чаял; при известной ловкости она даже могла быть вполне свободной.
But youth is foolish, and she had no doubt gone off with some young rake, no one knew exactly where.	Но юность глупа, и Нана убежала с каким-то хлыщом; с кем - хорошо не знали.
What seemed certain was that one afternoon she had left her old fellow on the Place de la Bastille, just for half a minute, and he was still waiting for her to return.	Однако было доподлинно известно, что в один прекрасный день на площади Бастилии она попросила у старика три су на маленькую надобность, и что он так и ждет ее там по сей день. В хорошем обществе это называется откланяться по-английски.
Other persons swore they had seen her since, dancing on her heels at the "Grand Hall of Folly," in the Rue de la Chapelle.	Другие божились, что после этого ее уже видели в "Салоне Безумия", на улице Шапель, где она отплясывала канкан.
Then it was that Gervaise took it into her head to frequent all the dancing places of the neighborhood.	Тут-то Жервеза и решила обойти все местные кабачки и танцульки.
She did not pass in front of a public ball-room without going in.	Она посещала все публичные балы.
Coupeau accompanied her.	Купо сопровождал ее в этих поисках.
At first they merely made the round of the room, looking at the drabs who were jumping about.	Сначала они просто ходили по увеселительным местам, вглядываясь во всех вертящихся девиц.
But one evening, as they had some coin, they sat down and ordered a large bowl of hot wine in view of regaling themselves and waiting to see if Nana would turn up.	Но в один прекрасный вечер, - у них были деньги, - они сели за столик и заказали вина для того, видите ли, чтобы освежиться и подождать, не явится ли дочь.
At the end of a month or so they had practically forgotten her, but they frequented the halls for their own pleasure, liking to look at the dancers.	Через месяц они совсем забыли о Нана и стали шляться по кафешантанам для собственного удовольствия: им нравилось глядеть на танцующих.
They would remain for hours without exchanging a word, resting their elbows on the table, stultified amidst the quaking of the floor, and yet no doubt amusing themselves as they stared with pale eyes at the Barriere women in the stifling atmosphere and ruddy glow of the hall.	Целыми часами сидели они молча, облокотясь на столик, одурев от топота, сотрясавшего пол, с удовольствием следя тусклым взглядом, как в духоте крутится пестрая, освещенная красным светом толпа.
It happened one November evening that they went into the "Grand Hall of Folly" to warm themselves.	В ноябрьский вечер они зашли погреться в "Салон Безумия".
Out of doors a sharp wind cut you across the face.	На улице морозец пощипывал лицо.
But the hall was crammed.	Но зал был переполнен.
There was a thundering big swarm inside; people at all the tables, people in the middle, people up above, quite an amount of flesh. Yes, those who cared for tripes could enjoy themselves.	Стоял невероятный грохот; все столики были заняты, посетители толпились между ними, чуть ли не висели в воздухе. "Салон" напоминал огромную колбасную лавку; в самом деле, здесь было самое подходящее место для любителя жирных блюд.

When they had made the round twice without finding a vacant table, they decided to remain standing and wait till somebody went off.	Обойдя зал два раза и не найдя свободного столика, супруги решили постоять и подождать, пока какая-нибудь компания не освободит места.
Coupeau was teetering on his legs, in a dirty blouse, with an old cloth cap which had lost its peak flattened down on his head.	Купо переминался с ноги на ногу; он был в грязной блузе и старой суконной каскетке без козырька, сплющенной, как блин, и сдвинутой на затылок.
And as he blocked the way, he saw a scraggy young fellow who was wiping his coat-sleeve after elbowing him.	Он стоял в проходе, и вдруг ему бросилось в глаза, что хилый и невысокий молодой человек, который только что толкнул его, пробираясь мимо, отряхивает рукав пальто.
"Say!" cried Coupeau in a fury, as he took his pipe out of his black mouth.	- Эй, вы! - яростно закричал Купо, вытаскивая из запавшего рта носогрейку.
"Can't you apologize?	- Не угодно ли вам извиниться?..
And you play the disgusted one? Just because a fellow wears a blouse!"	Ему, видите ли, противно, что я в блузе!
The young man turned round and looked at the zinc-worker from head to foot.	Молодой человек обернулся и смерил кровельщика взглядом.
"I'll just teach you, you scraggy young scamp," continued Coupeau, "that the blouse is the finest garment out; yes! the garment of work.	Купо продолжал: - Знай же, паршивец, что блуза - самая прекрасная одежда! Да, одежда труда!..
I'll wipe you if you like with my fists. Did one ever hear of such a thing - a ne'er-do-well insulting a workman!"	Не хочешь ли, я тебя сам отряхну, дам хорошую затрещину... Видали вы щенка!.. Туда же, -оскорбляет рабочего.
Gervaise tried to calm him, but in vain.	Жервеза тщетно пыталась успокоить его.
He drew himself up in his rags, in full view, and struck his blouse, roaring:	Он выставлял напоказ свои лохмотья, бил себя кулаком в грудь и орал:
"There's a man's chest under that!"	- Здесь, под этой блузой, грудь настоящего мужчины!
Thereupon the young man dived into the midst of the crowd, muttering:	Молодой человек исчез в толпе, пробормотав:
"What a dirty blackguard!"	- Вот грязная скотина...
Coupeau wanted to follow and catch him.	Купо хотел поймать его.
He wasn't going to let himself be insulted by a fellow with a coat on.	Он не позволит этой шляпе издеваться.
Probably it wasn't even paid for!	Он еще разделается с этим типом!
Some second-hand toggery to impress a girl with, without having to fork out a centime.	Знаем мы их, - наверно, явился сюда попользоваться на даровщинку насчет женского пола!
If he caught the chap again, he'd bring him down on his knees and make him bow to the blouse.	Вот я его поймаю, поставлю на колени и заставлю кланяться блузе!
But the crush was too great; there was no means of walking.	Но в давке трудно передвигаться.

He and Gervaise turned slowly round the dancers; there were three rows of sightseers packed close together, whose faces lighted up whenever any of the dancers showed off.	Купо и Жервеза медленно пробирались среди толпы, глазевшей на танцующих. Зрители стояли вокруг в три ряда, и когда танцор растягивался на паркете, или когда дама делала слишком рискованное па, глаза у всех загорались.
As Coupeau and Gervaise were both short, they raised themselves up on tiptoe, trying to see something besides the chignons and hats that were bobbing about.	Супруги были невысоки и, даже поднявшись на цыпочки, могли разглядеть только прыгающие шляпы и шиньоны.
The cracked brass instruments of the orchestra were furiously thundering a quadrille, a perfect tempest which made the hall shake; while the dancers, striking the floor with their feet, raised a cloud of dust which dimmed the brightness of the gas.	Надтреснутые медные голоса оркестра яростно выводили кадриль, и весь зал дрожал от звуковой бури; танцующие, притоптывая ногами, поднимали тучи пыли, в которой тускнело пламя газовых рожков.
The heat was unbearable.	Жара стояла невыносимая.
"Look there," said Gervaise suddenly.	- Гляди,гляди! - вдруг закричала Жервеза.
"Look at what?"	- Что такое?
"Why, at that velvet hat over there."	- Вон, бархатная шляпка!
They raised themselves up on tiptoe.	Оба поднялись на цыпочки.
On the left hand there was an old black velvet hat trimmed with ragged feathers bobbing about - regular hearse's plumes. It was dancing a devil of a dance, this hat - bouncing and whirling round, diving down and then springing up again.	Почти рядом, слева от них, виднелась черная бархатная шляпка с двумя поломанными трясущимися перьями, - настоящий султан с похоронных дрог. Но Жервеза и Купо сумели разглядеть только эту шляпку, выплясывавшую дьявольский канкан. Она подскакивала, вертелась, погружалась в толпу и снова появлялась.
Coupeau and Gervaise lost sight of it as the people round about moved their heads, but then suddenly they saw it again, swaying farther off with such droll effrontery that folks laughed merely at the sight of this dancing hat, without knowing what was underneath it.	Они теряли ее в бешеной сумятице голов и снова находили, когда она подскакивала выше других, и было в ней столько веселого задора, что все хохотали при виде одной только этой пляшущей шляпки.
"Well?" asked Coupeau.	- Ну так что же? - спросил Купо.
"Don't you recognize that head of hair?" muttered Gervaise in a stifled voice.	- Не узнаешь волос? - задыхаясь, прошептала Жервеза.
"May my head be cut off if it isn't her."	- Голову дам на отсечение, это она!
With one shove the zinc-worker made his way through the crowd.	Кровельщик прорвался сквозь толпу.
Mon Dieu! yes, it was Nana!	Черт подери! Да, это была Нана!
And in a nice pickle too!	Да еще в каком туалете!..
She had nothing on her back but an old silk dress, all stained and sticky from having wiped the tables of boozing dens, and with its flounces so torn that they fell in tatters round about. Not even a bit of a shawl over her shoulders.	На ней была старая, залоснившаяся на кабацких столах шелковая юбка, рваные воланы которой разлетались во все стороны. Петли корсажа были разорваны, на плечах ни следа шали.

And to think that the hussy had had such an attentive, loving gentleman, and had yet fallen to this condition, merely for the sake of following some rascal who had beaten her, no doubt!	И подумать только, что у этой дряни был такой внимательный богатый покровитель и что она бросила его и убежала к какому-то сутенеру, который, наверно, бьет ее!
Nevertheless she had remained fresh and insolent, with her hair as frizzy as a poodle's, and her mouth bright pink under that rascally hat of hers.	Однако она была все так же свежа, соблазнительна и курчава, как пудель; все так же алел ее рот под огромной, безобразной шляпой.
"Just wait a bit, I'll make her dance!" resumed Coupeau.	- Постой, попляшешь ты у меня! - заговорил Купо.
Naturally enough, Nana was not on her guard.	Нана, разумеется, ничего не подозревала.
You should have seen how she wriggled about!	Надо было видеть, как она извивалась в пляске!
She twisted to the right and to the left, bending double as if she were going to break herself in two, and kicking her feet as high as her partner's face.	Она изгибалась то вправо, то влево, приседала, вскидывала ноги так, что, казалось, вот-вот сломается.
A circle had formed about her and this excited her even more. She raised her skirts to her knees and really let herself go in a wild dance, whirling and turning, dropping to the floor in splits, and then jigging and bouncing.	Вокруг нее теснились зрители, ей аплодировали, а она, увлеченная пляской, подбирала юбки до самых колен и, вертясь волчком в бешеном ритме канкана, чуть ли не распластывалась на полу, а потом снова мелко семенила, слегка покачивая бедрами и шеей с каким-то особенным вызывающим изяществом. Так и хотелось схватить ее и осыпать поцелуями.
Coupeau was trying to force his way through the dancers and was disrupting the quadrille.	А между тем Купо ворвался в самую середину круга; он расстроил фигуру, его толкали со всех сторон.
"I tell you, it's my daughter!" he cried; "let me pass."	-Говорят вам, это моя дочь! - кричал он. -Пустите!
Nana was now dancing backwards, sweeping the floor with her flounces, rounding her figure and wriggling it, so as to look all the more tempting.	В этот миг Нана, наклонившись к Купо спиной и подметая пол перьями шляпы, для большего шика покачивала бедрами.
She suddenly received a masterly blow just on the right cheek.	Купо крепко ударил ее ногой куда следует.
She raised herself up and turned quite pale on recognizing her father and mother.	Она выпрямилась и, узнав отца и мать, страшно побледнела.
Bad luck and no mistake.	Вот не повезло!..
"Turn him out!" howled the dancers.	- Вон! Вон! - кричали танцующие.
But Coupeau, who had just recognized his daughter's cavalier as the scraggy young man in the coat, did not care a fig for what the people said.	Но Купо никого знать не хотел: в кавалере своей дочери он узнал своего обидчика, тщедушного молодого человека в пальто.
"Yes, it's us," he roared.	- Да, это мы! - орал он.
"Eh? You didn't expect it.	- А, ты нас не ждала?..
So we catch you here, and with a whipper-snapper, too, who insulted me a little while ago!"	Значит, ты здесь подвизаешься? Да еще крутишься с этим молокососом, который только что оскорбил меня!..

Gervaise, whose teeth were tight set, pushed him aside, exclaiming,	Жервеза, стиснув зубы, отстранила мужа.
"Shut up.	- Замолчи! - сказала она.
There's no need of so much explanation."	- Долгих объяснений не требуется.
And, stepping forward, she dealt Nana a couple of hearty cuffs.	Она подошла к Нана и закатила ей две затрещины.
The first knocked the feathered hat on one side, and the second left a red mark on the girl's white cheek.	Первая сбила на сторону шляпку с перьями, а вторая оставила на белоснежной щеке большое красное пятно.
Nana was too stupefied either to cry or resist.	Нана остолбенела; она не сопротивлялась, не плакала.
The orchestra continued playing, the crowd grew angry and repeated savagely,	Оркестр продолжал греметь, толпа гудела и яростно выкрикивала:
"Turn them out!	- Вон!
Turn them out!"	Вон!
"Come, make haste!" resumed Gervaise.	- Ну, марш! - заявила Жервеза.
"Just walk in front, and don't try to run off. You shall sleep in prison if you do."	- Ступай вперед и не пробуй улизнуть, а то будешь ночевать в участке.
The scraggy young man had prudently disappeared.	Тщедушный молодой человек благоразумно скрылся.
Nana walked ahead, very stiff and still stupefied by her bad luck.	И Нана пошла вперед, выпрямившись во весь рост, подавленная неудачей.
Whenever she showed the lest unwillingness, a cuff from behind brought her back to the direction of the door.	Когда она чуть замедляла шаг, недовольно хмурясь, ее сейчас же подгоняли тумаком.
And thus they went out, all three of them, amid the jeers and banter of the spectators, whilst the orchestra finished playing the finale with such thunder that the trombones seemed to be spitting bullets.	Так они и вышли втроем под улюлюканье и насмешки толпы, переполнявшей зал, в тот миг, когда оркестр выводил последние мотивы канкана с таким грохотом, что казалось - швыряют ядра.
The old life began again.	Началась новая жизнь.
After sleeping for twelve hours in her closet, Nana behaved very well for a week or so.	Нана проспала в своей старой каморке двенадцать часов, а затем целую неделю вела себя очень мило.
She had patched herself a modest little dress, and wore a cap with the strings tied under her chignon.	Она смастерила себе скромное платьице, а на голове стала носить чепчик, ленты которого завязывались сзади, под прической.
Seized indeed with remarkable fervor, she declared she would work at home, where one could earn what one liked without hearing any nasty work-room talk; and she procured some work and installed herself at a table, getting up at five o'clock in the morning on the first few days to roll her sprigs of violets.	Она была охвачена добрыми намерениями и даже изъявила желание работать, но не в мастерской, а дома: заработать можно больше и не будешь слушать гадостей. Действительно, она нашла работу, расположилась у стола со своими инструментами и в первые дни вставала в пять часов утра и тут же принималась за свои стебельки.

But when she had delivered a few gross, she stretched her arms and yawned over her work, with her hands cramped, for she had lost her knack of stem-rolling, and suffocated, shut up like this at home after allowing herself so much open air freedom during the last six months.	Но, скрутив несколько гроссов, она начала потягиваться. Ей сводило руки, - она отвыкла от работы и, прогуляв полгода, теперь задыхалась взаперти.
Then the glue dried, the petals and the green paper got stained with grease, and the flower-dealer came three times in person to make a row and claim his spoiled materials.	И вот горшочек с клеем высох, разноцветные лепестки и зеленая бумага покрылись грязными пятнами; трижды являлся хозяин и скандалил, требуя назад свои загубленные материалы.
Nana idled along, constantly getting a hiding from her father, and wrangling with her mother morning and night - quarrels in which the two women flung horrible words at each other's head.	Нана бродила, точно сонная муха, получала колотушки от отца и с утра до вечера ссорилась с матерью, причем обе осыпали друг друга гнусной бранью.
It couldn't last; the twelfth day she took herself off, with no more luggage than her modest dress on her back and her cap perched over one ear.	Долго так продолжаться не могло, и на двенадцатый день Нана снова убежала, унеся только скромное платьице на плечах да чепчик на голове.
The Lorilleuxs, who had pursed their lips on hearing of her return and repentance, nearly died of laughter now.	Лорилле, которые были несколько смущены ее возвращением и исправлением, торжествовали и чуть не катались по полу от хохота.
Second performance, eclipse number two, all aboard for the train for Saint-Lazare, the prison-hospital for streetwalkers!	Второе представление, аттракцион номер два! Барышня направляется в коляске прямо в Сен-Лазар!
No, it was really too comical.	Нет, право, до чего смешно!..
Nana took herself off in such an amusing style.	С каким шиком улепетывает эта Нана.
Well, if the Coupeaus wanted to keep her in the future, they must shut her up in a cage.	Ну уж если теперь Купо захотят удержать ее дома, то им придется связать ее по ногам и рукам и посадить в клетку!..
In the presence of other people the Coupeaus pretended they were very glad to be rid of the girl, though in reality they were enraged.	Перед посторонними Купо притворялись, будто очень рады, что избавились от девчонки. В глубине же души они бесились.
However, rage can't last forever, and soon they heard without even blinking that Nana was seen in the neighborhood.	Но время шло, и они успокоились. Вскоре они уже, не моргнув глазом, выслушали новость, что Нана путается в их же квартале.
Gervaise, who accused her of doing it to enrage them, set herself above the scandal; she might meet her daughter on the street, she said; she wouldn't even dirty her hand to cuff her; yes, it was all over; she might have seen her lying in the gutter, dying on the pavement, and she would have passed by without even admitting that such a hussy was her own child.	Жервеза утверждала, что дочь делает это нарочно, хочет обесчестить семью, но сама становилась выше сплетен, говоря, что если бы ей довелось встретить эту девицу на улице, она не стала бы руки марать об ее рожу. Да, с ней все покончено; если бы ей, Жервезе, пришлось увидеть, как Нана в лохмотьях умирает на мостовой, она прошла бы мимо и даже не призналась бы, что носила эту гадину под сердцем.
Nana meanwhile was enlivening the dancing halls of the neighborhood.	Нана украшала все публичные балы в этой части города.
She was known from the	Ее знали всюду - от
"Ball of Queen Blanche" to the	"Белой Королевы" до

"Great Hall of Folly."	"Салона Безумия".
When she entered the	Когда она появлялась в
"Elysee-Montmartre," folks climbed onto the tables to see her do the "sniffling crawfish" during the pastourelle.	"Элизе-Монмартр", посетители влезали на столики, чтобы поглазеть, как она отплясывает канкан.
As she had twice been turned out of the "Chateau Rouge" hall, she walked outside the door waiting for someone she knew to escort her inside.	Из "Шато Руж" ее уже два раза выводили, поэтому теперь она только прогуливалась перед дверью, поджидая знакомых.
The "Black Ball" on the outer Boulevard and the "Grand Turk" in the Rue des Poissonniers, were respectable places where she only went when she had some fine dress on.	"Черный Шар" на бульваре и "Султан" на улице Пуассонье - были места приличные, и туда она ходила только в те дни, когда у нее бывало белье.
Of all the jumping places of the neighborhood, however, those she most preferred were the	Но всем другим кабачкам она предпочитала
"Hermitage Ball" in a damp courtyard and	"Баль-де-л'Эрмитаж" в глубине грязного двора и
"Robert's Ball" in the Impasse du Cadran, two dirty little halls, lighted up with a half dozen oil lamps, and kept very informally, everyone pleased and everyone free, so much so that the men and their girls kissed each other at their ease, in the dances, without being disturbed.	"Баль-Робер", в тупике Кадран, - два душных зальца, освещенных полудюжиной еле мерцавших ламп. В этих местах все были очень веселы и непринужденны; никто не мешал дамам и кавалерам целоваться по уголкам.
Nana had ups and downs, perfect transformations, now tricked out like a stylish woman and now all dirt.	В судьбе Нана бывали приливы и отливы; точно по мановению волшебной палочки, она то появлялась разряженной, как самая шикарная дама, то ходила в обносках, как последняя замарашка.
Ah! she had a fine life.	Да, похвальная жизнь, нечего сказать!..
On several occasions the Coupeaus fancied they saw her in some shady dive.	Супругам Купо несколько раз мерещилось, что они видят дочь, и бывало это в самых низкопробных местах.
They turned their backs and decamped in another direction so as not to be obliged to recognize her.	Они немедленно поворачивались и уходили, чтобы не встретиться с ней.
They didn't care to be laughed at by a whole dancing hall again for the sake of bringing such a dolt home.	Им больше не хотелось, чтобы их поднимали на смех, - не стоило и приводить домой такую мерзавку.
One night as they were going to bed, however, someone knocked at the door.	Но однажды, около десяти часов вечера, когда они уже ложились спать, кто-то, постучался к ним в дверь.
It was Nana who matter-of-factly came to ask for a bed; and in what a state.	То была Нана. Она совершенно спокойно явилась к родителям просить ночлега.
Mon Dieu! her head was bare, her dress in tatters, and her boots full of holes - such a toilet as might have led the police to run her in, and take her off to the Depot.	В каком же она была виде! Простоволосая, в лохмотьях, в стоптанных башмаках, - словом, в таком наряде людей подбирают на улице и отправляют в участок.

Naturally enough she received a hiding, and then she gluttonously fell on a crust of stale bread and went to sleep, worn out, with the last mouthful between her teeth.	Разумеется, прежде всего она получила надлежащую трепку. После этого она с жадностью набросилась на краюшку черствого хлеба, а затем заснула, измученная, не дожевав последнего куска.
Then this sort of life continued.	И вот с тех пор завелся новый порядок.
As soon as she was somewhat recovered she would go off and not a sight or sound of her.	Немного оправившись, Нана немедленно исчезала. Ни слуха ни духа - улетела птичка!
Weeks or months would pass and she would suddenly appear with no explanation.	Так проходили недели и месяцы, казалось, Нана пропала навсегда, но в один прекрасный день она неожиданно возвращалась, причем никогда не говорила откуда. Иногда она являлась до того грязная, что к ней противно было прикоснуться, да еще вся с ног до головы в ссадинах, - иногда же хорошо одетая, но при этом бывала так измучена, так расслаблена распутством, что еле держалась на ногах. Родителям пришлось привыкнуть и к этому. Побои ни к чему не приводили. Нана лупили, но это нисколько не мешало ей пользоваться родительским домом, как какой-то гостиницей, где всегда можно пожить недельку-другую. Она знала, что за ночлег приходится расплачиваться хорошей трепкой. Ну что ж, она все взвешивала, - и если это казалось ей выгодным, то являлась домой за трепкой и постелью. Да и нельзя же бить до бесконечности: ведь это просто утомительно.
The Coupeaus got used to these comings and goings.	В конце концов родителям пришлось примириться с Нана.
Well, as long as she didn't leave the door open.	Пусть приходит или не приходит, - как хочет, только бы закрывала за собою дверь.
What could you expect?	Что делать, привычка сильнее всего, даже порядочности!
There was only one thing that really bothered Gervaise.	Только одного не могла перенести Жервеза.
This was to see her daughter come home in a dress with a train and a hat covered with feathers.	Ее выводило из себя, когда дочь являлась в платье со шлейфом и в шляпе с перьями.
No, she couldn't stomach this display.	Нет, такая роскошь ей претила!
Nana might indulge in riotous living if she chose, but when she came home to her mother's she ought to dress like a workgirl.	Пусть Нана, если ей угодно, шляется по панели, но, живя у матери, пусть по крайней мере будет одета, как подобает работнице.
The dresses with trains caused quite a sensation in the house; the Lorilleuxs sneered; Lantier, whose mouth sneered, turned the girl round to sniff at her delicious aroma; the Boches had forbidden Pauline to associate with this baggage in her frippery.	Шикарные платья вызывали в доме необычайное волнение: Лорилле хихикали, Лантье оживлялся и начинал вертеться вокруг девчонки, жадно вдыхая запах ее духов; Боши запрещали своей Полине ходить к этой раззолоченной потаскушке.

And Gervaise was also angered by Nana's exhausted slumber, when after one of her adventures, she slept till noon, with her chignon undone and still full of hair pins, looking so white and breathing so feebly that she seemed to be dead.	Точно так же злилась Жервеза и на непробудный сон Нана, когда та после своих похождений спала до полудня, растерзанная, растрепанная, не вынув шпилек из прически, еле дыша, бледная, как мертвец.
Her mother shook her five or six times in the course of the morning, threatening to throw a jugful of water over her.	Мать расталкивала ее по пяти, по шести раз в утро, грозясь обдать водой из кувшина.
The sight of this handsome lazy girl, half naked and besotted with wine, exasperated her, as she saw her lying there.	Ее выводила из себя эта ленивая, полуголая, жиреющая от разврата красавица, жившая одной только любовью, от которой, казалось, раздувалось все ее тело.
Sometimes Nana opened an eye, closed it again, and then stretched herself out all the more.	Эта дрянь даже не могла проснуться. Нана приоткрывала один глаз, снова закрывала его и вновь засыпала.
One day after reproaching her with the life she led and asking her if she had taken on an entire battalion of soldiers, Gervaise put her threat into execution to the extent of shaking her dripping hand over Nana's body.	Однажды Жервеза, жестоко попрекая дочь и спрашивая, не загуляла ли она с целым полком пехотинцев, наконец исполнила свою угрозу: отряхнула над девушкой мокрую руку.
Quite infuriated, the girl pulled herself up in the sheet, and cried out:	Нана в бешенстве завернулась в одеяло и крикнула:
"That's enough, mamma.	- Хватит, мама! Слышишь?
It would be better not to talk of men.	Не стоит говорить о мужчинах.
You did as you liked, and now I do the same!"	В свое время ты жила, как хотела. Теперь не мешай и мне жить, как я хочу!
"What!	-Как?
What!" stammered the mother.	Что? - изумилась мать.
"Yes, I never spoke to you about it, for it didn't concern me; but you didn't used to be very fussy.	- Да, до сих пор я молчала, потому что это дело не мое!
I often saw you when we lived at the shop sneaking off as soon as papa started snoring.	Но ведь ты не стеснялась, и я не раз видела, как ты разгуливала в одной рубашке и чулках, пока папа храпел. Теперь тебе это разонравилось, а другим еще нравится.
So just shut up; you shouldn't have set me the example."	Оставь меня в покое, не надо было показывать пример!
Gervaise remained pale, with trembling hands, turning round without knowing what she was about, whilst Nana, flattened on her breast, embraced her pillow with both arms and subsided into the torpor of her leaden slumber.	Жервеза побледнела, руки ее затряслись. Сама не зная, что делает, она отвернулась и отошла в сторону, а Нана легла ничком, обхватила подушку руками и снова впала в тупой свинцовый сон.
Coupeau growled, no longer sane enough to think of launching out a whack.	Купо только ворчал и больше не думал о побоях.
He was altogether losing his mind.	Он совершенно потерял голову.

And really there was no need to call him an unprincipled father, for liquor had deprived him of all consciousness of good and evil.	В самом деле, водка вытравила из него всякое представление о добре и зле, его уже нельзя было даже обвинять в забвении отцовского долга.
Now it was a settled thing.	Теперь его жизнь вошла в колею.
He wasn't sober once in six months; then he was laid up and had to go into the Sainte-Anne hospital; a pleasure trip for him.	Он не протрезвлялся по полугоду, а потом, свалившись с ног, попадал в больницу святой Анны; это было у него вроде летней дачи.
The Lorilleuxs said that the Duke of Bowel-Twister had gone to visit his estates.	Когда он попадал в больницу, Лорилле говорили, что герцог де Бурдюк отбыл в свое имение.
At the end of a few weeks he left the asylum, repaired and set together again, and then he began to pull himself to bits once more, till he was down on his back and needed another mending.	Через несколько месяцев Купо, починенный и подправленный, выписывался из больницы и снова принимался разрушать себя, пока опять не заболевал и не отправлялся в ремонт.
In three years he went seven times to Sainte-Anne in this fashion.	За три года он побывал таким образом в больнице святой Анны семь раз.
The neighborhood said that his cell was kept ready for him.	В квартале рассказывали, что там за ним постоянно оставляют место в палате.
But the worst of the matter was that this obstinate tippler demolished himself more and more each time so that from relapse to relapse one could foresee the final tumble, the last cracking of this shaky cask, all the hoops of which were breaking away, one after the other.	Но скверно было то, что с каждым разом этот неисправимый алкоголик попадал в больницу все в худшем и худшем состоянии, и уже можно было предвидеть печальный конец, полный распад этой подгнившей бочки, на которой постепенно лопались все обручи.
At the same time, he forgot to improve in appearance; a perfect ghost to look at!	Все это, конечно, не красило Купо. Он стал похож на привидение.
The poison was having terrible effects.	Яд алкоголя жестоко разрушал его.
By dint of imbibing alcohol, his body shrunk up like the embryos displayed in glass jars in chemical laboratories.	Истощенное тело сморщилось, как заспиртованные зародыши в банках у аптекарей.
When he approached a window you could see through his ribs, so skinny had he become.	Он стал так худ, что, когда подходил к окну, можно было увидеть на свет все его ребра. Щеки у него впали, глаза гноились, вызывая брезгливое чувство; красный, вспухший нос выделялся на испитом лице, как гвоздика на опустевшей клумбе.
Those who knew his age, only forty years just gone, shuddered when he passed by, bent and unsteady, looking as old as the streets themselves.	Люди, знавшие, что ему едва исполнилось сорок лет, просто содрогались, видя его сгорбленную, шатающуюся, одряхлевшую фигуру.
And the trembling of his hands increased, the right one danced to such an extent, that sometimes he had to take his glass between both fists to carry it to his lips.	Дрожь в руках тоже усилилась; особенно плохо было с правой рукой: в иные дни она так плясала, что Купо мог донести стакан до рта только обеими руками.
Oh! that cursed trembling! It was the only thing that worried his addled brains.	О, эта проклятая дрожь, - только она еще и беспокоила Купо, ко всему остальному он относился с тупым безразличием.
You could hear him growling ferocious insults against those hands of his.	Он осыпал яростной бранью свои руки.

This last summer, during which Nana usually came home to spend her nights, after she had finished knocking about, was especially bad for Coupeau.	Иногда он целыми часами смотрел на их пляску, наблюдал, как они прыгают, словно лягушки, -наблюдал молча, не сердясь, с таким видом, точно разыскивал тот внутренний механизм, который заставлял их так странно двигаться. За таким занятием застала его однажды вечером Жервеза; по его сморщенным щекам катились крупные слезы. В то лето, когда Нана проводила ночи у родителей, Купо пришлось особенно плохо.
His voice changed entirely as if liquor had set a new music in his throat.	Г олос его неузнаваемо изменился, казалось, водка завела у него в горле свой оркестр.
He became deaf in one ear.	Он оглох на одно ухо.
Then in a few days his sight grew dim, and he had to clutch hold of the stair railings to prevent himself from falling.	Потом за несколько дней у него испортилось зрение; когда он шел по лестнице, ему приходилось цепляться за перила, чтобы не свалиться. Его здоровье, как говорится, совсем подгуляло.
As for his health, he had abominable headaches and dizziness.	Начались ужасные головные боли и такие головокружения, что все предметы двоились и троились у него в глазах.
All on a sudden he was seized with acute pains in his arms and legs; he turned pale; was obliged to sit down, and remained on a chair witless for hours; indeed, after one such attack, his arm remained paralyzed for the whole day.	Вдруг стало сводить судорогой руки и ноги; Купо бледнел, он вынужден был садиться и в полном отупении целыми часами просиживал на стуле. После одного из таких припадков у него даже осталась парализованной на целый день рука.
He took to his bed several times; he rolled himself up and hid himself under the sheet, breathing hard and continuously like a suffering animal.	Он несколько раз падал, и порой ему приходилось ложиться в постель; он корчился, сворачивался в клубок, забивался под одеяло, дышал коротко и отрывисто, как больное животное.
Then the strange scenes of Sainte-Anne began again.	И тут начинались те припадки, которые доводили его до больницы.
Suspicious and nervous, worried with a burning fever, he rolled about in a mad rage, tearing his blouse and biting the furniture with his convulsed jaws; or else he sank into a great state of emotion, complaining like a child, sobbing and lamenting because nobody loved him.	Подозрительный, беспокойный, измученный лихорадкой, он в диком бешенстве катался по полу, разрывал на себе блузу, впивался зубами в ножки стульев; или, наоборот, впадал в какую-то расслабленность, плакал, вздыхал и по-детски жаловался, что никто его не любит.
One night when Gervaise and Nana returned home together they were surprised not to find him in his bed.	Однажды вечером Жервеза и Нана, вернувшись вместе домой, увидели, что его постель пуста.
He had laid the bolster in his place.	Вместо себя он положил подушку.
And when they discovered him, hiding between the bed and the wall, his teeth were chattering, and he related that some men had come to murder him.	Они нашли его на полу за кроватью, - стуча зубами от ужаса, он рассказал им, что приходили какие-то люди и хотели убить его.
The two women were obliged to put him to bed again and quiet him like a child.	Женщинам пришлось уложить его в постель и успокаивать, словно ребенка.

Coupeau knew only one remedy, to toss down a pint of spirits; a whack in his stomach, which set him on his feet again.	От всех болезней Купо знал только одно лекарство: водку. Он вышибал клин клином, и это ставило его на ноги.
This was how he doctored his gripes of a morning.	Так лечился он каждое утро.
His memory had left him long ago, his brain was empty; and he no sooner found himself on his feet than he poked fun at illness.	Кровельщик уже давно потерял память, голова у него была совсем пустая; стоило ему немного лучше себя почувствовать, и он уже начинал шутить и смеяться над своей болезнью.
He had never been ill.	Право же, он никогда и не хворал!..
Yes, he had got to the point when a fellow kicks the bucket declaring that he's quite well.	Он был в том состоянии, в котором умирающие уверяют, что они совершенно здоровы.
And his wits were going a-wool-gathering in other respects too.	Впрочем, он сбился с толку и во всех других отношениях.
When Nana came home after gadding about for six weeks or so he seemed to fancy she had returned from doing some errand in the neighborhood.	Когда Нана возвращалась домой, прогуляв целых полтора месяца, он вел себя так, будто она только сбегала в лавочку и тут же вернулась.
Often when she was hanging on an acquaintance's arm she met him and laughed at him without his recognizing her.	Сплошь и рядом, идя с кем-нибудь под руку, Нана встречалась с отцом и хохотала ему в лицо, но он не узнавал ее.
In short, he no longer counted for anything; she might have sat down on him if she had been at a loss for a chair.	Словом, теперь с ним можно было не считаться; не окажись под руками стула, Нана могла бы просто усесться на него.
When the first frosts came Nana took herself off once more under the pretence of going to the fruiterer's to see if there were any baked pears.	При первых заморозках Нана снова убежала из дому, сказав, что идет в лавку за печеными грушами.
She scented winter and didn't care to let her teeth chatter in front of the fireless stove.	Она видела, что наступает зима, и не желала щелкать зубами перед холодной печью.
The Coupeaus had called her no good because they had waited for the pears.	Родители обругали ее мерзавкой только потому, что им хотелось груш.
No doubt she would come back again. The other winter she had stayed away three weeks to fetch her father two sous' worth of tobacco.	Разумеется, она вернется: в прошлую зиму она тоже пошла купить на два су табаку, а вернулась через три недели.
But the months went by and the girl did not show herself.	Но шел месяц за месяцем, Нана не являлась.
This time she must have indulged in a hard gallop.	Очевидно, теперь она пошла в гору.
When June arrived she did not even turn up with the sunshine.	Наступил июнь, но она не вернулась и с солнцем.
Evidently it was all over, she had found a new meal ticket somewhere or other.	На этот раз все было кончено, и кончено всерьез: видно, она нашла себе хлеб в другом месте.
One day when the Coupeaus were totally broke they sold Nana's iron bedstead for six francs, which they drank together at Saint-Ouen.	В один прекрасный день, когда пришлось особенно туго, родители продали ее железную кровать за шесть франков и пропили их в Сент-Уэне.
The bedstead had been in their way.	Кровать, видите ли, только загромождала помещение.

One morning in July Virginie called to Gervaise, who was passing by, and asked her to lend a hand in washing up, for Lantier had entertained a couple of friends on the day before.	Однажды утром, в июле, Виржини, встретив Жервезу на улице, подозвала ее и попросила перемыть грязную посуду: у Лантье обедало двое товарищей. Шапочник все еще доедал лавку.
And while Gervaise was cleaning up the plates and dishes, greasy with the traces of the spread, the hatter, who was still digesting in the shop, suddenly called out:	И когда Жервеза отмывала грязные тарелки, на которых осталось немного жира после его пирушки, он вдруг сказал:
"Say, I saw Nana the other day."	- Да, знаете, соседка, ведь я недавно видел Нана!
Virginie, who was seated at the counter looking very careworn in front of the jars and drawers which were already three parts emptied, jerked her head furiously.	Виржини, - она сидела за прилавком и озабоченно оглядывала пустеющие вазы и шкафы, - злобно подняла голову.
She restrained herself so as not to say too much, but really it was angering her.	Она сдерживалась, боясь сказать слишком много, потому что в конце концов все это начинало становиться подозрительным.
Lantier was seeing Nana often.	Лантье что-то слишком часто видел Нана.
Oh! she was by no means sure of him; he was a man to do much worse than that, when a fancy for a woman came into his head. Madame Lerat, very intimate just then with Virginie, who confided in her, had that moment entered the shop, and hearing Lantier's remark, she pouted ridiculously, and asked:	О, за него нельзя поручиться! Этот человек на все способен, когда вокруг него вертится какая-нибудь юбка... Тут в лавку вошла г-жа Лера; в то время она была очень близка с Виржини и выслушивала все ее секреты. Скорчив свою обычную двусмысленную мину, она спросила:
"What do you mean, you saw her?"	- В каком она была виде?
"Oh, in the street here," answered the hatter, who felt highly flattered, and began to laugh and twirl his moustaches.	- О, в самом лучшем виде, - отвечал польщенный шапочник, смеясь и подкручивая усы.
"She was in a carriage and I was floundering on the pavement. Really it was so, I swear it!	- Она ехала в коляске, а я шлепал по грязи... Право, честное слово!
There's no use denying it, the young fellows of position who are on friendly terms with her are terribly lucky!"	Да, можно позавидовать тем юнцам, что увиваются за ней!
His eyes had brightened and he turned towards Gervaise who was standing in the rear of the shop wiping a dish.	У него загорелись глаза, и он повернулся к Жервезе, которая стояла в глубине лавки и вытирала вымытое блюдо.
"Yes, she was in a carriage, and wore such a stylish dress!	- Да, она ехала в коляске. А какой шикарный туалет!..
I didn't recognise her, she looked so much like a lady of the upper set, with her white teeth and her face as fresh as a flower. It was she who waved her glove to me. She has caught a count, I believe.	Она была так похожа на даму из высшего общества, что я даже не узнал ее. Рожица свеженькая, как цветочек, зубки так и блестят... Она помахала мне перчаткой... Я думаю, она подцепила какого-нибудь виконта.
Oh! she's launched for good.	О, ей повезло!
She can afford to do without any of us; she's head over heels in happiness, the little beggar!	Теперь она может плевать на всех нас, у нее, шельмы, и своего счастья сколько угодно!..
What a love of a little kitten!	Любовь маленького котеночка!
No, you've no idea what a little kitten she is!"	Нет, вы не знаете, как мил такой котеночек.

Gervaise was still wiping the same plate, although it had long since been clean and shiny.	Жервеза все еще вытирала блюдо, хотя оно уже так и сверкало чистотой.
Virginie was reflecting, anxious about a couple of bills which fell due on the morrow and which she didn't know how to pay; whilst Lantier, stout and fat, perspiring the sugar he fed off, ventured his enthusiasm for well-dressed little hussies.	Виржини была погружена в задумчивость: ее беспокоили два счета, по которым нечем было завтра платить. А Лантье, толстый, жирный, сочащийся съеденным сахаром, на всю лавку восторгался "хорошенькой девчонкой".
The shop, which was already three parts eaten up, smelt of ruin.	Он уже проел эту лавочку на добрых три четверти, и в воздухе пахло разорением и банкротством.
Yes, there were only a few more burnt almonds to nibble, a little more barley-sugar to suck, to clean the Poissons' business out.	Да, чтобы доконать торговлю Пуассонов, ему стоило съесть всего несколько лепешек, сгрызть немного ячменного сахара.
Suddenly, on the pavement over the way, he perceived the policeman, who was on duty, pass by all buttoned up with his sword dangling by his side.	Вдруг он увидел на противоположном тротуаре полицейского. В этот день Пуассон дежурил. Застегнутый на все пуговицы, он шел мерным шагом, и сабля болталась у него на боку.
And this made him all the gayer.	Это еще больше развеселило Лантье.
He compelled Virginie to look at her husband.	Он подмигнул Виржини, показывая ей на мужа.
"Dear me," he muttered, "Badingue looks fine this morning! Just look, see how stiff he walks.	- Погляди-ка, - шепнул он, - до чего Баденгэ сегодня хорош... Только слишком он обтягивает брюки.
He must have stuck a glass eye in his back to surprise people."	Вправил бы себе в спину стеклянный глаз, чтобы получше все примечать.
When Gervaise went back upstairs, she found Coupeau seated on the bed, in the torpid state induced by one of his attacks.	Когда Жервеза вернулась домой, Купо сидел на кровати в полном отупении. Ему было плохо.
He was looking at the window-panes with his dim expressionless eyes.	Он уставился невидящими глазами в пол.
She sat herself down on a chair, tired out, her hands hanging beside her dirty skirt; and for a quarter of an hour she remained in front of him without saying a word.	Она тоже уселась на стул. Тело ее ныло, руки безжизненно повисли вдоль грязной юбки. Так и сидели они с четверть часа молча, друг против друга.
"I've had some news," she muttered at last.	- Знаешь новость, - проговорила она наконец.
"Your daughter's been seen. Yes, your daughter's precious stylish and hasn't any more need of you.	- Видели твою дочь... Да, теперь она очень шикарная, ты ей больше ни на что не нужен.
She's awfully happy, she is! Ah! Mon Dieu! I'd give a great deal to be in her place."	Что ж! Она, наверно, очень счастлива... Да, черт подери, дорого бы я дала, чтобы быть на ее месте!..
Coupeau was still staring at the window-pane.	Купо все еще глядел в пол.
But suddenly he raised his ravaged face, and stammered with an idiotic laugh:	Потом он поднял свое испитое лицо и засмеялся идиотским смехом:
"Well, my little lamb, I'm not stopping you. You're not yet so bad looking when you wash yourself.	-Что ж, голубушка, я тебя не держу... Ты еще далеко не дурна, когда помоешься.

As folks say, however old a pot may be, it ends by finding its lid.	Знаешь поговорку, - как ни стар горшок, а крышка на него найдется!..
And, after all, I wouldn't care if it only buttered our bread."	Куда ни шло, хоть бы этим заработать на масло к хлебу...
CHAPTER XII	XII
It must have been the Saturday after quarter day, something like the 12th or 13th of January - Gervaise didn't quite know.	Дело было в субботу после срока платежа за квартиру, - 12 или 13 января, точно числа Жервеза не знала.
She was losing her wits, for it was centuries since she had had anything warm in her stomach.	Она совсем потеряла голову, потому что с тех пор, как у нее в последний раз во рту было горячее, прошла целая вечность.
Ah! what an infernal week!	О, что за адская неделя!
A complete clear out.	Все подобралось под метелочку.
Two loaves of four pounds each on Tuesday, which had lasted till Thursday; then a dry crust found the night before, and finally not a crumb for thirty-six hours, a real dance before the cupboard!	Во вторник было куплено две булки по четыре фунта каждая, которые они и растянули до самого четверга; потом жевали сухую корку, найденную накануне, а там начался настоящий голод. Тридцать шесть часов подряд у Жервезы маковой росинки во рту не было, этак немудрено позабыть обо всем.
What did she know, by the way, what she felt on her back, was the frightful cold, a black cold, the sky as grimy as a frying-pan, thick with snow which obstinately refused to fall.	Жервеза знала только одно, - это она чувствовала на себе, - что стоит собачья погода, невыносимый холод, что почерневшее небо грозит, но все не разражается снегом.
When winter and hunger are both together in your guts, you may tighten your belt as much as you like, it hardly feeds you.	Тяжело голодному зимой: как ни стягивай пояс, легче не делается.
Perhaps Coupeau would bring back some money in the evening.	Быть может, к вечеру Купо принесет денег.
He said that he was working.	Он сказал, что получил работу.
Anything is possible, isn't it?	Что ж, все ведь случается.
And Gervaise, although she had been caught many and many a time, had ended by relying on this coin.	Жервеза уже не раз попадала впросак, но ей так хотелось есть, что в конце концов она начала рассчитывать на эти деньги.
After all sorts of incidents, she herself couldn't find as much as a duster to wash in the whole neighborhood; and even an old lady, whose rooms she did, had just given her the sack, charging her with swilling her liqueurs.	У нее было столько недоразумений с заказчиками, что теперь никто во всем квартале не доверил бы ей вымыть и тряпку; даже та старая дама, у которой она работала по хозяйству, выгнала ее за то, что она якобы воровала наливку.
No one would engage her, she was washed up everywhere; and this secretly suited her, for she had fallen to that state of indifference when one prefers to croak rather than move one's fingers.	Жервезу нигде не брали на работу, она ходила, как прокаженная, - и в сущности это даже устраивало ее: она уже дошла до того состояния, когда легче умереть с голоду, чем пошевелить пальцем.
At all events, if Coupeau brought his pay home they would have something warm to eat.	Если Купо действительно принесет получку, можно будет поесть чего-нибудь горячего.

And meanwhile, as it wasn't yet noon, she remained stretched on the mattress, for one doesn't feel so cold or so hungry when one is lying down.	Еще не было двенадцати часов, и в ожидании мужа Жервеза не вставала с тюфяка: лежа, меньше чувствуешь голод и холод.
The bed was nothing but a pile of straw in a corner.	То, что Жервеза называла тюфяком, было просто кучей соломы, наваленной в углу.
Bed and bedding had gone, piece by piece, to the second-hand dealers of the neighborhood.	Кровать и постель понемногу перебрались к местным старьевщикам.
First she had ripped open the mattress to sell handfuls of wool at ten sous a pound.	Сначала, когда приходилось особенно туго, Жервеза распарывала тюфяк, горстями вытаскивала из него волос, уносила в переднике на улицу Бельом и продавала по десяти су за фунт.
When the mattress was empty she got thirty sous for the sack so as to be able to have coffee. Everything else had followed.	Спустив весь волос, она как-то утром продала за тридцать су и чехол. Деньги пошли на кофе. Вскоре та же участь постигла и подушки. Оставалась только деревянная кровать, которую никак нельзя было вынести из комнаты: если бы Боши увидели, что Жервеза уносит последнее обеспечение домовладельца, они подняли бы на ноги весь дом. Тем не менее однажды вечером Жервеза и Купо выбрали минуту, когда Боши пировали у себя в дворницкой. Они разобрали кровать и преспокойно перетащили ее по частям к старьевщику. Сперва ушли ножки, потом спинки, а там и рама. Спустили все это за десять франков и жили на эти деньги три дня.
Well, wasn't the straw good enough for them?	Чем плохо спать на соломенном тюфяке? Но и полотняная покрышка тюфяка подверглась той же судьбе, что и кровать; супруги проели все, на чем можно спать; они купили хлеба, набросились на него и испортили себе желудок, так как перед этим голодали целые сутки. Больше продавать было нечего: осталась одна солома от тюфяка. Она переворачивалась от одного прикосновения щетки; труха поднималась в воздух и оседала на старое место, - и все это было такое же грязное, как и все в их убогом жилище.
Gervaise bent herself like a gun-trigger on the heap of straw, with her clothes on and her feet drawn up under her rag of a skirt, so as to keep them warm.	Жервеза лежала на этой куче соломы одетая. Она скорчилась и подогнула колени к животу, чтобы было теплее.
And huddled up, with her eyes wide open, she turned some scarcely amusing ideas over in her mind that morning.	Съежившись и широко раскрыв глаза, она предавалась невеселым мыслям.
Ah! no, they couldn't continue living without food.	Нет, черт возьми, дальше нельзя жить без еды!
She no longer felt her hunger, only she had a leaden weight on her chest and her brain seemed empty.	Голода она больше не чувствовала; только в желудке была свинцовая тяжесть, да череп казался совершенно пустым.
Certainly there was nothing gay to look at in the four corners of the hovel.	Грязная каморка настраивала не на очень-то веселый лад.

A perfect kennel now, where greyhounds, who wear wrappers in the streets, would not even have lived in effigy.	Самая настоящая собачья конура, да и то надо сказать, что хорошая барская левретка, на которую надевают попонку, не стала бы здесь жить.
Her pale eyes stared at the bare walls.	Тусклыми глазами Жервеза оглядывала голые стены.
Everything had long since gone to "uncle's."	Г олод уже давно унес отсюда решительно все, что можно было унести.
All that remained were the chest of drawers, the table and a chair. Even the marble top of the chest of drawers and the drawers themselves, had evaporated in the same direction as the bedstead.	Оставался только комод, стол да стул; впрочем, мраморная доска комода и выдвижные ящики попали туда же, куда и кровать.
A fire could not have cleaned them out more completely; the little knick-knacks had melted, beginning with the ticker, a twelve franc watch, down to the family photos, the frames of which had been bought by a woman keeping a second-hand store; a very obliging woman, by the way, to whom Gervaise carried a saucepan, an iron, a comb and who gave her five, three or two sous in exchange, according to the article; enough, at all events to go upstairs again with a bit of bread.	В комнате было как после пожара. Все мелкие вещи, начиная с карманных часов, стоимостью в двенадцать франков, и кончая семейными фотографиями, рамки от которых купила старьевщица, - исчезли. Надо сказать, что эта торговка-старьевщица была очень любезна. Жервеза относила к ней то кастрюльку, то утюг, то гребенку и получала по пяти, до два, по три су, - на такие деньги можно было раздобыть кусок хлеба.
But now there only remained a broken pair of candle snuffers, which the woman refused to give her even a sou for.	Оставались только старые сломанные щипцы для снимания нагара со свечей, но за них торговка не давала ни гроша.
Oh! if she could only have sold the rubbish and refuse, the dust and the dirt, how speedily she would have opened shop, for the room was filthy to behold!	О, если бы нашлись покупатели на пыль, грязь и мусор, - Жервеза живо открыла бы целую лавку: грязища в комнате была неописуемая, паутина затянула все углы.
She only saw cobwebs in the corners and although cobwebs are good for cuts, there are, so far, no merchants who buy them.	Правда, паутина очень хорошо помогает при порезах, но, к сожалению, ею еще не торгуют.
Then turning her head, abandoning the idea of doing a bit of trade, Gervaise gathered herself together more closely on her straw, preferring to stare through the window at the snow-laden sky, at the dreary daylight, which froze the marrow in her bones.	И Жервеза отвернулась. Она потеряла надежду что-нибудь продать и еще больше скорчилась на своей соломенной подстилке. Лучше уж было глядеть в окно на сизые тучи, грозившие разразиться снегом в этот сумрачный, холодный день.
What a lot of worry!	Как все глупо!
Though, after all, what was the use of putting herself in such a state and puzzling her brains?	К чему беспокоиться о всякой чепухе и только напрасно забивать себе голову?
If she had only been able to have a snooze.	Хоть бы соснуть, что ли!
But her hole of a home wouldn't go out of her mind.	Но Жервезе не давала покоя ее нищенская каморка.
Monsieur Marescot, the landlord had come in person the day before to tell them that he would turn them out into the street if the two quarters' rent now overdue were not paid during the ensuing week.	Вчера приходил сам хозяин, г-н Мареско. Он заявил, что если через неделю Купо не заплатят ему за два пропущенных срока, то он выставит их на улицу.

Well, so he might, they certainly couldn't be worse off on the pavement!	И, конечно, выставит: проживут как-нибудь и на мостовой!
Fancy this ape, in his overcoat and his woolen gloves, coming upstairs to talk to them about rent, as if they had had a treasure hidden somewhere!	Видали вы этакого негодяя? Сам-то он в теплом пальто и в вязаных перчатках! Лезет разговаривать о сроках, будто здесь припрятан мешок с деньгами! Черт бы тебя побрал! Да если бы деньги были, то Жервеза не глотала бы слюни, а поела бы досыта! В самом деле, этот толстопузый был уж слишком нахален, и Жервеза посылала его известно куда, - и притом далеко.
Just the same with that brute of a Coupeau, who couldn't come home now without beating her; she wished him in the same place as the landlord.	Хорош тоже и этот поганец Купо: не может обойтись без драки! И Жервеза посылала его туда же, куда и домовладельца.
She sent them all there, wishing to rid herself of everyone, and of life too.	Надо думать, что в тот день место это было чертовски просторно, потому что она отправляла туда решительно всех, так ей хотелось отделаться от людей и от жизни.
She was becoming a real storehouse for blows.	Сколько она переносила побоев!
Coupeau had a cudgel, which he called his ass's fan, and he fanned his old woman.	Купо завел себе дубинку и называл эту дубинку ослицыным веером.
You should just have seen him giving her abominable thrashings, which made her perspire all over.	Надо было поглядеть, как он обмахивал этим веером свою хозяйку, - она прямо плавала в холодном поту!
She was no better herself, for she bit and scratched him.	Но и Жервеза старалась не остаться в долгу - она кусалась и царапалась.
Then they stamped about in the empty room and gave each other such drubbings as were likely to ease them of all taste for bread for good.	И вот в пустой комнате разыгрывались такие побоища, что в самом деле можно было позабыть вкус хлеба.
But Gervaise ended by not caring a fig for these thwacks, not more than she did for anything else.	Но в конце концов синяки стали так же безразличны Жервезе, как и все остальное.
Coupeau might celebrate Saint Monday for weeks altogether, go off on the spree for months at a time, come home mad with liquor, and seek to sharpen her as he said, she had grown accustomed to it, she thought him tiresome, but nothing more.	Купо мог целыми неделями, месяцами праздновать святого лентяя, ругаться, приходить домой вдребезги пьяным и заводить драку, -Жервеза привыкла, ей было все равно, она только находила мужа надоедливым - вот и все.
It was on these occasions that she wished him somewhere else.	В такие-то дни она и посылала его к черту на рога!
Yes, somewhere, her beast of a man and the Lorilleuxs, the Boches, and the Poissons too; in fact, the whole neighborhood, which she had such contempt for.	Да, к черту на рога эту свинью! К черту на рога Лорилле, Бошей и Пуассонов! К черту на рога весь этот квартал, который только смеяться умеет над человеком!
She sent all Paris there with a gesture of supreme carelessness, and was pleased to be able to revenge herself in this style.	К черту на рога летел весь Париж, - Жервеза бросала его туда великолепно безразличным жестом и чувствовала себя счастливой и отомщенной.
One could get used to almost anything, but still, it is hard to break the habit of eating.	Ко всему можно привыкнуть, но, к сожалению, никак не привыкнешь обходиться без еды.

That was the one thing that really annoyed Gervaise, the hunger that kept gnawing at her insides. Oh, those pleasant little snacks she used to have.	Только это и выводило Жервезу из состояния полного безразличия. То, что она стала последней из последних, что очутилась на дне грязной канавы, что люди отряхивались, когда она проходила мимо, - все это было ей только смешно. Всеобщее презрение больше не смущало ее, но голод изводил.
Now she had fallen low enough to gobble anything she could find.	О, она давно распрощалась со всеми лакомыми блюдами, давно уже привыкла глотать все, что попадется.
On special occasions, she would get waste scraps of meat from the butcher for four sous a pound. Blacked and dried out meat that couldn't find a purchaser.	Она бывала счастлива, если удавалось купить у мясника "обрезки" по четыре су за фунт, - гниль, завалявшуюся на прилавке.
She would mix this with potatoes for a stew.	Жервеза тушила эту дрянь в горшке вместе с картошкой.
On other occasions, when she had some wine, she treated herself to a sop, a true parrot's pottage.	Иногда она жарила воловье сердце - блюдо было вкусное. В те дни, когда было вино, она размачивала в нем хлеб.
Two sous' worth of Italian cheese, bushels of white potatoes, quarts of dry beans, cooked in their own juice, these also were dainties she was not often able to indulge in now.	Купить на два су итальянского сыру, или мерку самых дешевых яблок, или четверку сухой фасоли удавалось далеко не часто.
She came down to leavings from low eating dens, where for a sou she had a pile of fish-bones, mixed with the parings of moldy roast meat.	Жервеза дошла до того, что стала покупать объедки в подозрительных закусочных. Здесь за одно су можно было получить целую кучу рыбных и мясных отбросов.
She fell even lower - she begged a charitable eating-house keeper to give her his customers' dry crusts, and she made herself a bread soup, letting the crusts simmer as long as possible on a neighbor's fire.	Бывало и хуже: выпросив у сердобольных кухмистеров хлебные корки, Жервеза размачивала их в воде и долго держала эту кашицу в соседской печи, чтобы она сделалась хоть сколько-нибудь съедобной.
On the days when she was really hungry, she searched about with the dogs, to see what might be lying outside the tradespeople's doors before the dustmen went by; and thus at times she came across rich men's food, rotten melons, stinking mackerel and chops, which she carefully inspected for fear of maggots.	Когда голод становился совсем невыносимым, Жервеза по утрам рылась вместе с собаками в мусорных кучах у черного хода. Приходилось вставать спозаранку, чтобы опередить мусорщиков; иногда там попадались такие вещи, которые выбрасывают только богатые люди: то кусок гнилой дыни, то остатки прокисшей макрели, то целая отбивная котлета; но надо было хорошенько осмотреть косточку, чтобы не было червей.
Yes, she had come to this.	Да, дошло и до этого!
The idea may be a repugnant one to delicate-minded folks, but if they hadn't chewed anything for three days running, we should hardly see them quarreling with their stomachs; they would go down on all fours and eat filth like other people.	Конечно, брезгливому человеку о таких кушаньях и подумать противно, но хотели бы мы поглядеть, что запел бы этот брезгливый человек, если бы ему пришлось посидеть не евши несколько дней! Уж, конечно, он тоже встал бы на четвереньки и вместе с собаками принялся бы рыться в помойках.

Ah! the death of the poor, the empty entrails, howling hunger, the animal appetite that leads one with chattering teeth to fill one's stomach with beastly refuse in this great Paris, so bright and golden!	О, этот голод, терзающий бедняков, - голод, сжимающий внутренности, заставляющий человека позвериному щелкать зубами и пожирать всякую дрянь. И это в раззолоченном, блестящем Париже!
And to think that Gervaise used to fill her belly with fat goose!	Подумать только, что в былые времена Жервеза брезговала требухой!
Now the thought of it brought tears to her eyes.	Теперь она, не задумываясь, проглотила бы ее.
One day, when Coupeau bagged two bread tickets from her to go and sell them and get some liquor, she nearly killed him with the blow of a shovel, so hungered and so enraged was she by this theft of a bit of bread.	Однажды, когда Купо стащил у нее и пропил два куска хлеба, она чуть не убила его лопатой. Она была голодна, и кража хлеба вывела ее из себя.
However, after a long contemplation of the pale sky, she had fallen into a painful doze.	Жервеза так долго глядела на бесцветное небо, что в конце концов впала в тягостную дремоту.
She dreamt that the snow-laden sky was falling on her, so cruelly did the cold pinch.	Было так холодно, что ей снилось, будто с неба на нее сыплется снег.
Suddenly she sprang to her feet, awakened with a start by a shudder of anguish.	Вдруг она вскочила. Какая-то мучительная дрожь разбудила ее.
Mon Dieu! was she going to die?	Боже мой, неужели это смерть?..
Shivering and haggard she perceived that it was still daylight.	Стуча зубами, в диком ужасе, она увидела, что на дворе еще день.
Wouldn't the night ever come?	Неужели же никогда не наступит ночь?
How long the time seems when the stomach is empty!	Как тянется время, когда человек голоден!
Hers was waking up in its turn and beginning to torture her.	Желудок Жервезы тоже проснулся и снова принялся мучить ее.
Sinking down on the chair, with her head bent and her hands between her legs to warm them, she began to think what they would have for dinner as soon as Coupeau brought the money home: a loaf, a quart of wine and two platefuls of tripe in the Lyonnaise fashion. Three o'clock struck by father Bazouge's clock.	Упав на стул, опустив голову, зажав руки меж коленями, чтобы согреться, она мысленно распределяла получку Купо, соображая, какой можно сделать обед. Хлеб, литр вина, две порции рубцов по-лионски... Часы-кукушка у дяди Базужа пробили три часа.
Yes, it was only three o'clock.	Только три!
Then she began to cry.	И Жервеза заплакала.
She would never have strength enough to wait until seven.	Нет, не дождаться ей семи часов!
Her body swayed backwards and forwards, she oscillated like a child nursing some sharp pain, bending herself double and crushing her stomach so as not to feel it.	Она закачалась всем телом, как девочка, которой очень больно, сгибалась, сдавливая живот, чтобы не чувствовать голода.
Ah! an accouchement is less painful than hunger!	Ах, легче родить, чем голодать!
And unable to ease herself, seized with rage, she rose and stamped about, hoping to send her hunger to sleep by walking it to and fro like an infant.	И, не находя облегчения, в ярости она встала и заходила по комнате, надеясь усыпить свой голод, как усыпляют ребенка.

For half an hour or so, she knocked against the four corners of the empty room.	Целых полчаса плутала она в четырех стенах пустой каморки.
Then, suddenly, she paused with a fixed stare.	Потом вдруг остановилась. Взгляд ее принял решительное выражение.
So much the worse!	Делать нечего, - будь что будет!
They might say what they liked; she would lick their feet if needs be, but she would go and ask the Lorilleuxs to lend her ten sous.	Пусть говорят, что угодно; если понадобится, она будет лизать Лорилле ноги, но выпросит у них взаймы десять су.
At winter time, up these stairs of the house, the paupers' stairs, there was a constant borrowing of ten sous and twenty sous, petty services which these hungry beggars rendered each other.	Всю зиму обитатели этой лестницы, лестницы нищих, постоянно занимали друг у друга по десять, по двадцать су. Умирающие с голоду люди понемногу помогали друг другу.
Only they would rather have died than have applied to the Lorilleuxs, for they knew they were too tight-fisted.	Однако всякий скорее бы умер, чем обратился к Лорилле: всем хорошо была известна их скупость и бессердечность.
Thus Gervaise displayed remarkable courage in going to knock at their door.	Собираясь постучаться к ним, Жервеза проявляла большую храбрость.
She felt so frightened in the passage that she experienced the sudden relief of people who ring a dentist's bell.	Но, войдя в коридор, она так оробела, что когда, наконец, стукнула в дверь, то почувствовала внезапное облегчение, - то же самое испытывает робкий человек, решившись позвонить у двери зубного врача.
"Come in!" cried the chainmaker in a sour voice.	- Войдите! - раздался резкий голос цепочного мастера.
How warm and nice it was inside.	Как здесь было хорошо!
The forge was blazing, its white flame lighting up the narrow workroom, whilst Madame Lorilleux set a coil of gold wire to heat.	Пылающий горн освещал тесную мастерскую белым пламенем.
Lorilleux, in front of his worktable, was perspiring with the warmth as he soldered the links of a chain together. And it smelt nice. Some cabbage soup was simmering on the stove, exhaling a steam which turned Gervaise's heart topsy-turvy, and almost made her faint.	Г-жа Лорилле прокаливала золотую проволоку, сам Лорилле потел перед своим станком, запаивая на паяльной лампе колечки, а на очаге кипел суп с капустой, и от него шел такой пар, такой запах, что у Жервезы подкатывало к сердцу; она чувствовала, что сейчас упадет в обморок.
"Ah! it's you," growled Madame Lorilleux, without even asking her to sit down.	- А, это вы, - буркнула г-жа Лорилле и даже не предложила ей сесть.
"What do you want?"	- Вам чего надо?
Gervaise did not answer for a moment.	Жервеза не отвечала.
She had recently been on fairly good terms with the Lorilleuxs, but she saw Boche sitting by the stove. He seemed very much at home, telling funny stories.	На этой неделе у нее с Лорилле не было стычек. Но просьба застряла у нее в горле: она вдруг увидела Боша, который расположился у самой печки и сплетничал с хозяевами. Настоящее животное, ему наплевать на все! Он посмеивался; рот у него был дырочкой, а щеки так надулись, что носа вовсе не было видно. Не человек, а боров, если на него посмотреть сзади.
"What do you want?" repeated Lorilleux.	- Что вам надо? - повторил Лорилле.

"You haven't seen Coupeau?" Gervaise finally stammered at last.	- Не видали ли вы Купо? - пробормотала, наконец, Жервеза.
"I thought he was here."	- Я думала, он здесь...
The chainmakers and the concierge sneered.	Хозяева и привратник рассмеялись.
No, for certain, they hadn't seen Coupeau.	Нет, Купо они, конечно, не видели.
They didn't stand treat often enough to interest Coupeau.	Слишком мало они выставляют вина, чтобы Купо бывал у них.
Gervaise made an effort and resumed, stuttering:	Жервеза сделала над собою усилие и, заикаясь, заговорила снова:
"It's because he promised to come home. Yes, he's to bring me some money. And as I have absolute need of something - "	-Он обещал мне вернуться... Да, он должен принести деньги... А мне, знаете, совершенно необходимо купить одну вещь...
Silence followed.	Наступило тягостное молчание.
Madame Lorilleux was roughly fanning the fire of the stove; Lorilleux had lowered his nose over the bit of chain between his fingers, while Boche continued laughing, puffing out his face till it looked like the full moon.	Г-жа Лорилле с силой раздувала очаг. Лорилле уткнулся носом в цепочку, а лицо Боша расплывалось от смеха, словно полная луна; рот у него раскрылся такой широкой и круглой ямой, что так и подмывало сунуть в него кулак.
"If I only had ten sous," muttered Gervaise, in a low voice.	-Мне бы только десять су... - пробормотала Жервеза.
The silence persisted.	Молчание продолжалось.
"Couldn't you lend me ten sous?	- Вы не могли бы одолжить мне десять су?..
Oh! I would return them to you this evening!"	О, я отдам сегодня же вечером!
Madame Lorilleux turned round and stared at her.	Г-жа Лорилле повернулась и пристально поглядела на нее.
Here was a wheedler trying to get round them.	Вот так пролаза! Ну нет, это не так просто.
To-day she asked them for ten sous, to-morrow it would be for twenty, and there would be no reason to stop.	Сегодня подавай ей десять су, завтра двадцать, а потом уж и отказать будет нельзя!
No, indeed; it would be a warm day in winter if they lent her anything.	Нет, нет, пусть не клянчит. По пятницам не подаем.
"But, my dear," cried Madame Lorilleux. "You know very well that we haven't any money!	- Милая моя, - закричала она, - да вы же знаете, что денег у нас нет!
Look! There's the lining of my pocket.	Вот я сейчас выверну карманы.
You can search us.	Хоть обыскивайте!..
If we could, it would be with a willing heart, of course."	Конечно, мы бы от всей души...
"The heart's always there," growled Lorilleux. "Only when one can't, one can't."	- Мы всегда от всей души, - пробурчал Лорилле, -но раз нельзя, то нельзя.
Gervaise looked very humble and nodded her head approvingly.	Жервеза униженно кивала головой, как бы подтверждая их слова.

However, she did not take herself off. She squinted at the gold, at the gold tied together hanging on the walls, at the gold wire the wife was drawing out with all the strength of her little arms, at the gold links lying in a heap under the husband's knotty fingers.	Но она не уходила, она искоса поглядывала на золото, на связки золотой проволоки, висевшие на стене, на золотую нить, которую хозяйка изо всех сил вытягивала на волоке, на золотые кончики, лежавшие горкой под пальцами хозяина.
And she thought that the least bit of this ugly black metal would suffice to buy her a good dinner.	И она думала, что одного маленького кусочка этого мерзкого закопченного металла ей хватило бы на сытный обед.
The workroom was as dirty as ever, full of old iron, coal dust and sticky oil stains, half wiped away; but now, as Gervaise saw it, it seemed resplendent with treasure, like a money changer's shop.	В мастерской было грязно, всюду валялся железный лом, всюду густым слоем лежала угольная пыль, повсюду виднелись плохо затертые масляные пятна, - но в глазах Жервезы все это сверкало богатством, словно лавка менялы.
And so she ventured to repeat softly:	И она осмелилась еще раз повторить тихим шепотом:
"I would return them to you, return them without fail. Ten sous wouldn't inconvenience you."	-Я отдам, я непременно отдам... всего десять су... Ведь это не разорит вас!
Her heart was swelling with the effort she made not to own that she had had nothing to eat since the day before.	Сердце ее сжималось, не хотелось признаться, что уже вторые сутки она ничего не ела.
Then she felt her legs give way. She was frightened that she might burst into tears, and she still stammered:	Потом ноги у нее подкосились; боясь, что сейчас разрыдается, она снова забормотала:
"It would be kind of you!	- Будьте добры!..
You don't know. Yes, I'm reduced to that, good Lord - reduced to that!"	Вы представить себе не можете... О, до чего я дошла! Боже мой, до чего я дошла...
Thereupon the Lorilleuxs pursed their lips and exchanged covert glances.	Тут хозяева закусили губы и переглянулись.
So Clump-clump was begging now!	Хромуша начала побираться!
Well, the fall was complete.	Ну, теперь все понятно!
But they did not care for that kind of thing by any means.	Этого они не любят.
If they had known, they would have barricaded the door, for people should always be on their guard against beggars - folks who make their way into apartments under a pretext and carry precious objects away with them; and especially so in this place, as there was something worth while stealing.	Знали бы, забаррикадировали бы дверь, потому что с нищими всегда надо быть начеку. Знакомы нам такие люди! Втираются в квартиру под каким-нибудь предлогом, а потом уносят с собой ценные вещи. А у Лорилле, слава богу, было что украсть.
One might lay one's fingers no matter where, and carry off thirty or forty francs by merely closing the hands.	Стоило только протянуть руку в любой угол, чтобы унести добра на тридцать - сорок франков.
They had felt suspicious several times already on noticing how strange Gervaise looked when she stuck herself in front of the gold.	Они уже не раз замечали, что, когда Жервеза глядит на золото, у нее на лице появляется какое-то странное выражение.
This time, however, they meant to watch her.	Но на этот раз они за ней присмотрят!

And as she approached nearer, with her feet on the board, the chainmaker roughly called out, without giving any further answer to her question:	И когда Жервеза шагнула вперед, ступив на деревянную решетку, Лорилле, не отвечая на ее просьбу, грубо крикнул:
"Look out, pest - take care; you'll be carrying some scraps of gold away on the soles of your shoes. One would think you had greased them on purpose to make the gold stick to them."	- Послушайте! Поосторожнее тут, а то еще унесете на подошвах золотые опилки... Право, можно подумать, что вы нарочно смазали чем-нибудь башмаки, чтобы к ним прилипало.
Gervaise slowly drew back.	Жервеза медленно отступила.
For a moment she leant against a rack, and seeing that Madame Lorilleux was looking at her hands, she opened them and showed them, saying softly, without the least anger, like a fallen women who accepts anything:	Она оперлась на этажерку и, заметив, что г-жа Лорилле разглядывает ее руки, сейчас же разжала пальцы, показала ладони и мягким голосом, не обижаясь, - как может обижаться такая пропащая женщина! - проговорила:
"I have taken nothing; you can look."	- Я ничего не взяла, можете поглядеть.
And then she went off, because the strong smell of the cabbage soup and the warmth of the workroom made her feel too ill.	И ушла, потому что крепкий запах супа и приятная теплота мастерской бесконечно мучили ее.
Ah! the Lorilleuxs did not detain her.	Разумеется, Лорилле не стали ее задерживать.
Good riddance; just see if they opened the door to her again.	Скатертью дорога, в другой раз не откроем!
They had seen enough of her face. They didn't want other people's misery in their rooms, especially when that misery was so well deserved.	Довольно они нагляделись на ее рожу, нечего им любоваться в своем доме на чужую нищету, особенно, когда эта нищета заслужена.
They reveled in their selfish delight at being seated so cozily in a warm room, with a dainty soup cooking.	И они предались эгоистическому наслаждению, радуясь теплу, кипящему супу.
Boche also stretched himself, puffing with his cheeks still more and more, so much, indeed, that his laugh really became indecent.	Бош тоже разнежился в кресле. Он сидел, надув щеки, и смех его был отвратителен.
They were all nicely revenged on Clump-clump, for her former manners, her blue shop, her spreads, and all the rest.	Все трое чувствовали себя вполне отомщенными за былые успехи Хромуши, за ее голубую прачечную, за ее пирушки и за все прочее.
It had all worked out just as it should, proving where a love of showing-off would get you.	Вот великолепный пример! Можно поучиться, до чего доводит любовь к лакомствам. Долой всех обжор, лентяев и распутниц!
"So that is the style now?	- Хороша, нечего сказать!
Begging for ten sous," cried Madame Lorilleux as soon as Gervaise had gone.	Приходит выклянчивать по десяти су! - закричала г-жа Лорилле чуть ли не в спину Жервезе.
"Wait a bit; I'll lend her ten sous, and no mistake, to go and get drunk with."	- Да, держи карман, так я тебе и дала десять су, чтоб ты их тут же и пропила!..
Gervaise shuffled along the passage in her slippers, bending her back and feeling heavy.	Жервеза тащилась по коридору. Она чувствовала, что какая-то огромная тяжесть навалилась ей на спину, плечи ее сутулились.
On reaching her door she did not open it - her room frightened her.	Дойдя до своей двери, она не вошла в комнату: там ей было страшно.

It would be better to walk about, she would learn patience.	К тому же на ходу как-то теплее и легче терпеть голод.
As she passed by she stretched out her neck, peering into Pere Bru's kennel under the stairs.	Проходя под лестницей мимо конуры дяди Брю, она заглянула в нее.
There, for instance, was another one who must have a fine appetite, for he had breakfasted and dined by heart during the last three days.	Этому тоже, должно быть, есть хочется: уже три дня он сидит без куска хлеба.
However, he wasn't at home, there was only his hole, and Gervaise felt somewhat jealous, thinking that perhaps he had been invited somewhere.	Но дяди Брю не было дома, темная конура была пуста, и Жервеза позавидовала ему: ей представилось, что старика, быть может, куда-нибудь пригласили.
Then, as she reached the Bijards' she heard Lalie moaning, and, as the key was in the lock as usual, she opened the door and went in.	Потом, проходя мимо комнаты Бижаров, она услышала стоны. Ключ торчал в двери, и Жервеза вошла в комнату.
"What is the matter?" she asked.	- Что случилось? - спросила она.
The room was very clean. One could see that Lalie had carefully swept it, and arranged everything during the morning.	В комнате было очень чисто, видно, что Лали еще с утра подмела ее и убрала.
Misery might blow into the room as much as it liked, carry off the chattels and spread all the dirt and refuse about. Lalie, however, came behind and tidied everything, imparting, at least, some appearance of comfort within.	Пусть здесь царствовала нищета, пусть изнашивалась одежда, пусть собиралась грязь, -Лали все зашивала, все прибирала, всему придавала приличный вид.
She might not be rich, but you realized that there was a housewife in the place.	Достатка не было, но зато во всем чувствовалась заботливая хозяйка.
That afternoon her two little ones, Henriette and Jules, had found some old pictures which they were cutting out in a corner.	В этот день "ее дети", Анриетта и Жюль, нашли какие-то старые картинки и теперь спокойно вырезали их в уголку.
But Gervaise was greatly surprised to see Lalie herself in bed, looking very pale, with the sheet drawn up to her chin.	Но Жервеза была поражена, что Лали лежит на своей узкой складной кровати, закутавшись в одеяло до подбородка. Она была очень бледна. Что это значит?
In bed, indeed, then she must be seriously ill!	Уж если Лали лежит в постели, то, конечно, ей совсем плохо.
"What is the matter with you?" inquired Gervaise, feeling anxious.	- Что с вами? - с беспокойством повторила Жервеза.
Lalie no longer groaned.	Лали не жаловалась.
She slowly raised her white eyelids, and tried to compel her lips to smile, although they were convulsed by a shudder.	Она медленно подняла бледные веки и попыталась улыбнуться. Но губы ее судорожно кривились от боли.
"There's nothing the matter with me," she whispered very softly.	- Ничего, - тихонько прошептала она.
"Really nothing at all." Then, closing her eyes again, she added with an effort: "I made myself too tired during the last few days, and so I'm doing the idle; I'm nursing myself, as you see."	- Право, ничего... - Она снова закрыла глаза и с усилием проговорила: - Я очень устала за все эти дни, - и вот, видите, теперь лентяйничаю, валяюсь в постели.

But her childish face, streaked with livid stains, assumed such an expression of anguish that Gervaise, forgetting her own agony, joined her hands and fell on her knees near the bed.	Но ее детское личико, в белесоватых пятнах, выражало такую великую боль, что Жервеза, забыв о своих страданиях, сложила руки и упала на колени перед кроватью.
For the last month she had seen the girl clinging to the walls for support when she went about, bent double indeed, by a cough which seemed to presage a coffin.	Вот уже месяц, как девочка цеплялась за стены при ходьбе и вся сгибалась от мучительного кашля.
Now the poor child could not even cough. She had a hiccough and drops of blood oozed from the corners of her mouth.	Теперь она не могла кашлять: она икнула, и из угла ее рта вытекли две струйки крови. Ей как будто стало легче.
"It's not my fault if I hardly feel strong," she murmured, as if relieved.	- Я не виновата, сегодня я что-то ослабла, -прошептала она.
"I've tired myself to-day, trying to put things to rights. It's pretty tidy, isn't it?	- С утра я кое-как таскалась, немного навела порядок... Ведь правда, теперь здесь довольно чисто?..
And I wanted to clean the windows as well, but my legs failed me.	Я хотела протереть стекла, но ноги не держат.
How stupid!	Как это глупо!
However, when one has finished one can go to bed." She paused, then said, "Pray, see if my little ones are not cutting themselves with the scissors."	Что ж, когда кончишь все, то можно и прилечь... -Тут она вспомнила о другом: - Поглядите, пожалуйста, не порезались ли мои ребятишки ножницами?
And then she relapsed into silence, trembling and listening to a heavy footfall which was approaching up the stairs.	И она замолчала, дрожа и прислушиваясь к тяжелым шагам, раздававшимся на лестнице.
Suddenly father Bijard brutally opened the door.	Папаша Бижар грубо толкнул дверь.
As usual he was far gone, and his eyes shone with the furious madness imparted by the vitriol he had swallowed.	Он, по обыкновению, был на взводе. Глаза его горели пьяным бешенством.
When he perceived Lalie in bed, he tapped on his thighs with a sneer, and took the whip from where it hung.	Видя, что Лали лежит в постели, он с хохотом хлопнул себя, по ляжкам, а потом, развернув длинный кнут, заорал:
"Ah! by blazes, that's too much," he growled, "we'll soon have a laugh. So the cows lie down on their straw at noon now!	- Ах, чтоб тебя разорвало! Нет, это уж слишком!.. Ну, сейчас мы посмеемся... Теперь эта корова валяется на соломе среди бела дня!..
Are you poking fun at me, you lazy beggar?	Ты что же это, дрянь ты этакая, смеешься, что ли, над людьми?..
Come, quick now, up you get!"	Ну, вставай! Гоп!
And he cracked the whip over the bed.	Он щелкнул кнутом над кроватью.
But the child beggingly replied:	На девочка заговорила умоляющим голосом:
"Pray, papa, don't - don't strike me. I swear to you you will regret it. Don't strike!"	-Нет, папа, не бей меня, прошу тебя, не бей... Право, ты сам пожалеешь... Не бей!..
"Will you jump up?" he roared still louder, "or else I'll tickle your ribs!	- Вставай, - заорал он еще громче, - или я тебе все ребра переломаю!

Jump up, you little hound!"	Да встанешь ли ты, кобыла проклятая!
Then she softly said,	Тогда девочка тихо сказала:
"I can't - do you understand?	-Я не могу, папа. Понимаешь?..
I'm going to die."	Я умираю.
Gervaise had sprung upon Bijard and torn the whip away from him.	Жервеза бросилась на Бижара и стала вырывать у него кнут.
He stood bewildered in front of the bed.	Он остолбенел и неподвижно остановился перед кроватью.
What was the dirty brat talking about?	Что она болтает, эта сопливая дрянь?
Do girls die so young without even having been ill?	Да разве кто умирает в таком возрасте, да еще и не хворавши!
Some excuse to get sugar out of him no doubt.	Просто притворяется; сахару, наверно, хочется.
Ah! he'd make inquiries, and if she lied, let her look out!	Ну нет, он разберется, в чем дело, и если только она врет...
"You will see, it's the truth," she continued.	- Правда, ты сам увидишь, - продолжала Лали.
"As long as I could I avoided worrying you; but be kind now, and bid me good-bye, papa."	- Пока у меня были силы, я старалась не огорчать вас всех... Будь добр ко мне в этот час. Попрощайся со мной, папа.
Bijard wriggled his nose as if he fancied she was deceiving him.	Бижар только теребил себя за нос: он боялся попасться на удочку.
And yet it was true she had a singular look, the serious mien of a grown up person.	Впрочем, у девочки в самом деле лицо стало какое-то странное: удлинилось, сделалось строгим, как у взрослого человека.
The breath of death which passed through the room in some measure sobered him.	Дыхание смерти, проносившееся по комнате, протрезвило пьяного.
He gazed around like a man awakened from a long sleep, saw the room so tidy, the two children clean, playing and laughing.	Он огляделся, словно пробудившись от долгого сна, и увидел заботливо прибранную комнату, чистеньких, играющих, смеющихся детей.
And then he sank on to a chair stammering,	И он упал на стул, бормоча:
"Our little mother, our little mother."	- Мамочка наша... мамочка...
Those were the only words he could find to say, and yet they were very tender ones to Lalie, who had never been much spoiled.	Других слов он не находил. Но для Лали и это звучало лаской, - она ведь не была избалована.
She consoled her father. What especially worried her was to go off like this without having completely brought up the little ones.	Она стала утешать отца: ей только досадно уходить, не поставив детей на ноги.
He would take care of them, would he not?	Но ведь теперь он сам будет заботиться о них, правда?
With her dying breath she told him how they ought to be cared for and kept clean.	Прерывающимся голоском она давала ему наставления, как ходить за детьми, как держать их в чистоте.

But stultified, with the fumes of drink seizing hold of him again, he wagged his head, watching her with an uncertain stare as she was dying.	А он в полном отупении, вновь во власти винных паров, только вертел головой и глядел на нее во все глаза.
All kind of things were touched in him, but he could find no more to say and he was too utterly burnt with liquor to shed a tear.	Он был взволнован до глубины души, но не находил слов, а для слез у него была слишком грубая натура.
"Listen," resumed Lalie, after a pause.	- Да, вот еще, - снова заговорила Лали после короткого молчания.
"We owe four francs and seven sous to the baker; you must pay that. Madame Gaudron borrowed an iron of ours, which you must get from her.	- Мы задолжали в булочную четыре франка и семь су, - надо будет заплатить... Госпожа Годрон взяла у нас утюг - ты отбери у нее.
I wasn't able to make any soup this evening, but there's some bread left and you can warm up the potatoes."	Сегодня я не могла сварить суп, но там есть хлеб, а ты испеки картошку...
Till her last rattle, the poor kitten still remained the little mother.	До последней минуты бедная девочка оставалась матерью всего семейства.
Surely she could never be replaced!	Да, заменить ее было некому.
She was dying because she had had, at her age, a true mother's reason, because her breast was too small and weak for so much maternity.	Она умирала оттого, что в детском возрасте у нее уже была душа настоящей матери, а между тем она была еще ребенком, и ее узкая, хрупкая грудка не выдержала бремени материнства.
And if her ferocious beast of a father lost his treasure, it was his own fault.	Отец ее терял настоящее сокровище, и сам был во всем виноват.
After kicking the mother to death, hadn't he murdered the daughter as well?	Этот дикарь убил ударом ноги свою жену, а потом замучил насмерть и дочь.
The two good angels would lie in the pauper's grave and all that could be in store for him was to kick the bucket like a dog in the gutter.	Теперь оба его добрых ангела сошли в могилу, и самому ему оставалось только издохнуть, как собаке, где-нибудь под забором.
Gervaise restrained herself not to burst out sobbing.	Жервеза еле удерживала рыдания.
She extended her hands, desirous of easing the child, and as the shred of a sheet was falling, she wished to tack it up and arrange the bed.	Она протягивала руки, чтобы помочь ребенку; у девочки сбилось одеяло, и Жервеза решила перестлать постель.
Then the dying girl's poor little body was seen.	И тут обнажилось крохотное тельце умирающей.
Ah! Mon Dieu! what misery! What woe!	Боже великий, какой ужас, какая жалость!
Stones would have wept.	Камень заплакал бы от этого зрелища.
Lalie was bare, with only the remnants of a camisole on her shoulders by way of chemise; yes, bare, with the grievous, bleeding nudity of a martyr.	Лали была совершенно обнажена. На ее плечах была не рубашка, а лохмотья какой-то старой кофты; да, она лежала нагая, то была кровоточащая и страшная нагота мученицы.
She had no flesh left; her bones seemed to protrude through the skin.	Мышц у нее совсем не было, выступы костей чуть не пробивали кожу.
From her ribs to her thighs there extended a number of violet stripes - the marks of the whip forcibly imprinted on her.	По бокам до самых ног виднелись тонкие синие полоски: следы отцовского кнута.

A livid bruise, moreover, encircled her left arm, as if the tender limb, scarcely larger than a lucifer, had been crushed in a vise.	На левой руке выше локтя темным обручем выделялось лиловатое пятно, как бы след от тисков, сжимавших эту нежную, тонкую ручку -не толще спички.
There was also an imperfectly closed wound on her right leg, left there by some ugly blow and which opened again and again of a morning, when she went about doing her errands.	На правой ноге зияла плохо затянувшаяся рана, вероятно открывавшаяся каждое утро, когда Лали вставала с постели и наминала хлопотать по хозяйству.
From head to foot, indeed, she was but one bruise!	С ног до головы ее тело покрывали синяки.
Oh! this murdering of childhood; those heavy hands crushing this lovely girl; how abominable that such weakness should have such a weighty cross to bear!	О, это истязание ребенка, эти подлые тяжелые мужские лапы, сжимающие нежную шейку, это потрясающее зрелище бесконечной слабости, изнемогшей под тяжким крестом! В церквах поклоняются изображениям мучениц, но их нагота не так чиста.
Again did Gervaise crouch down, no longer thinking of tucking in the sheet, but overwhelmed by the pitiful sight of this martyrdom; and her trembling lips seemed to be seeking for words of prayer.	Жервеза снова стала на колени, забыв о том, что хотела перестлать постель; она была потрясена видом этой жалкой крошки, лежавшей пластом на кровати. Ее губы дрожали и искали слов молитвы.
"Madame Coupeau," murmured the child, "I beg you	- Госпожа Купо, - шептала девочка, - прошу вас, не надо...
With her little arms she tried to draw up the sheet again, ashamed as it were for her father.	И она тянулась ручонками за одеялом, ей стало стыдно за отца.
Bijard, as stultified as ever, with his eyes on the corpse which was his own work, still wagged his head, but more slowly, like a worried animal might do.	А Бижар в полном оцепенении уставился на тело убитого им ребенка и только продолжал медленно мотать головой, как удивленное животное.
When she had covered Lalie up again, Gervaise felt she could not remain there any longer.	Жервеза накрыла Лали одеялом и почувствовала, что не в силах оставаться здесь.
The dying girl was growing weaker and ceased speaking; all that was left to her was her gaze - the dark look she had had as a resigned and thoughtful child and which she now fixed on her two little ones who were still cutting out their pictures.	Умирающая совсем ослабела; она больше не говорила, на. ее лице, казалось, остались одни глаза, черные глаза с вдумчивым и безропотным взглядом; она смотрела на своих ребятишек, все еще вырезавших картинки.
The room was growing gloomy and Bijard was working off his liquor while the poor girl was in her death agonies.	Комната наполнялась тьмой; Бижар заснул. Хмель туго выходил из его отупевшей головы.
No, no, life was too abominable!	Нет, нет, слишком уж отвратительна жизнь!
How frightful it was!	О, какая гадость!
How frightful!	Какая гадость!
And Gervaise took herself off, and went down the stairs, not knowing what she was doing, her head wandering and so full of disgust that she would willingly have thrown herself under the wheels of an omnibus to have finished with her own existence.	И Жервеза ушла. Она спускалась по лестнице машинально, ничего не соображая; ее переполняло такое отвращение, что она с радостью бросилась бы под колеса омнибуса, чтобы покончить со всей этой мерзостью.

As she hastened on, growling against cursed fate, she suddenly found herself in front of the place where Coupeau pretended that he worked.	Так бежала она, яростно проклиная окаянную судьбу, пока не очутилась перед дверью мастерской, где будто бы работал Купо.
Her legs had taken her there, and now her stomach began singing its song again, the complaint of hunger in ninety verses - a complaint she knew by heart.	Ноги принесли ее сюда сами, желудок снова начинал свою песню, - бесконечную песню голода, невыносимую, наизусть заученную песню.
However, if she caught Coupeau as he left, she would be able to pounce upon the coin at once and buy some grub.	Если удастся поймать Купо, когда он будет выходить, она отберет у него деньги и купит чего-нибудь поесть.
A short hour's waiting at the utmost; she could surely stay that out, though she had sucked her thumbs since the day before.	Надо подождать еще часок - ну что ж, ведь она не ела со вчерашнего дня. Часом больше, часом меньше - не все ли равно?
She was at the corner of Rue de la Charbonniere and Rue de Chartres.	Мастерская помещалась на углу улицы Шарбоньер и улицы Шартр.
A chill wind was blowing and the sky was an ugly leaden grey.	Проклятый перекресток, ветер так и продувает со всех сторон.
The impending snow hung over the city but not a flake had fallen as yet.	Черт подери, на улице было далеко не жарко. В шубе, конечно, было бы теплее. Небо по-прежнему было противного свинцового цвета, и снег, скопившийся наверху, нависал над кварталом ледяным покровом. Ни снежинки не падало, но в воздухе уже царила глубокая тишина, сулившая Парижу новенький, белый бальный наряд. Жервеза, поднимая голову к небу, умоляла господа бога подождать со снегом, не опускать на город белое покрывало.
She tried stamping her feet to keep warm, but soon stopped as there was no use working up an appetite.	Она топала ногами и поглядывала на бакалейную лавку, находившуюся на противоположной стороне улицы, - а потом отворачивалась: к чему напрасно дразнить аппетит?..
There was nothing amusing about.	Развлечься на этом перекрестке было нечем.
The few passers-by strode rapidly along, wrapped up in comforters; naturally enough one does not care to tarry when the cold is nipping at your heels.	Редкие прохожие ускоряли шаг, кутаясь в шарфы: на таком холоду не мешкают.
However, Gervaise perceived four or five women who were mounting guard like herself outside the door of the zinc-works; unfortunate creatures of course - wives watching for the pay to prevent it going to the dram-shop.	Между тем Жервеза заметила, что вместе с ней дверь мастерской стерегут еще пять-шесть женщин; конечно, эти несчастные тоже подкарауливают получку. Они ждали своих мужей, чтобы не дать им спустить по кабакам весь заработок.
There was a tall creature as bulky as a gendarme leaning against the wall, ready to spring on her husband as soon as he showed himself.	Здесь была какая-то долговязая сухопарая женщина, настоящий жандарм. Она прижалась к самой стене, готовясь наброситься на мужа, как только он покажется.
A dark little woman with a delicate humble air was walking about on the other side of the way.	На другой стороне улицы прогуливалась маленькая, скромная, худенькая брюнетка.

Another one, a fat creature, had brought her two brats with her and was dragging them along, one on either hand, and both of them shivering and sobbing.	Третья женщина, какая-то неуклюжая, нескладная, привела двоих малышей. Она тащила их за руки, они дрожали и плакали.
And all these women, Gervaise like the others, passed and repassed, exchanging glances, but without speaking to one another.	Все эти женщины - и Жервеза; и ее товарки по дежурству - ходили взад и вперед, искоса поглядывая друг на друга, но не заговаривая.
A pleasant meeting and no mistake.	Нечего сказать, приятное место для встречи!
They didn't need to make friends to learn what number they lived at.	Знакомиться не было никакой надобности: каждая и без того знала, зачем пришли все остальные и кто они такие.
They could all hang out the same sideboard, "Misery & Co."	Все жили в одном и том же доме - в огромном доме фирмы Голь и ^.
It seemed to make one feel even colder to see them walk about in silence, passing each other in this terrible January weather.	Стоило поглядеть, как они топтались, как они сходились и расходились на этом ужасном январском холоду - и становилось еще холоднее.
However, nobody as yet left the zinc-works.	Однако из мастерской еще никто не выходил.
But presently one workman appeared, then two, and then three, but these were no doubt decent fellows who took their pay home regularly, for they jerked their heads significantly as they saw the shadows wandering up and down.	Наконец появился один рабочий, за ним еще двое, затем трое. Но это, конечно, были честные ребята, добросовестно относившие получку женам, - недаром, видя жалкие тени, бродившие перед воротами, они покачивали головой.
The tall creature stuck closer than ever to the side of the door, and suddenly fell upon a pale little man who was prudently poking his head out.	Долговязая женщина еще крепче прижалась к стене у двери и вдруг коршуном бросилась на маленького бледного человечка, осторожно просунувшего голову в дверь.
Oh! it was soon settled!	Он и опомниться не успел!
She searched him and collared his coin.	Жена живо обыскала его и отобрала все деньги.
Caught, no more money, not even enough to pay for a dram!	Он был ограблен, у него не осталось ни гроша, выпить было не на что.
Then the little man, looking very vexed and cast down, followed his gendarme, weeping like a child.	И маленький человечек в злобе и отчаянии поплелся за жандармом в юбке, роняя крупные детские слезы.
The workmen were still coming out; and as the fat mother with the two brats approached the door, a tall fellow, with a cunning look, who noticed her, went hastily inside again to warn her husband; and when the latter arrived he had stuffed a couple of cart wheels away, two beautiful new five franc pieces, one in each of his shoes.	Рабочие все выходили; грузная женщина с ребятишками подошла к двери, и сейчас же какой-то рослый брюнет с хитрым лицом вернулся обратно и предупредил ее мужа. Когда тот, приплясывая, вышел на улицу, в башмаках у него уже были припрятаны две новенькие монетки по сто су.
He took one of the brats on his arm, and went off telling a variety of lies to his old woman who was complaining.	Он взял одного сына на руки и пошел рядом с женой, рассказывая ей какую-то чепуху, а она в чем-то упрекала его.

There were other workmen also, mournful-looking fellows, who carried in their clinched fists the pay for the three or five days' work they had done during a fortnight, who reproached themselves with their own laziness, and took drunkards' oaths.	Иные молодцы одним прыжком весело выскакивали на улицу, торопясь поскорее пропить получку в приятной компании. Иные с помятыми, мрачными лицами стискивали в кулаке двухдневный или трехдневный заработок, отложенный на выпивку. Эти люди внутренно ругали себя негодяями и, как настоящие пьяницы, клялись, что больше это не повторится.
But the saddest thing of all was the grief of the dark little woman, with the humble, delicate look; her husband, a handsome fellow, took himself off under her very nose, and so brutally indeed that he almost knocked her down, and she went home alone, stumbling past the shops and weeping all the tears in her body.	Но ужаснее всего было горе скромной, тщедушной маленькой брюнетки: ее муж, красивый малый, молча прошел мимо нее, чуть не сбив ее с ног. И теперь она возвращалась в одиночестве: разбитой походкой шла она мимо лавок и плакала горькими слезами.
At last the defile finished.	Наконец длинная вереница рабочих оборвалась.
Gervaise, who stood erect in the middle of the street, was still watching the door. The look-out seemed a bad one.	Жервеза все стояла посреди улицы и глядела на дверь.
A couple of workmen who were late appeared on the threshold, but there were still no signs of Coupeau.	Показалось еще двое запоздавших мастеровых, но Купо все не было.
And when she asked the workmen if Coupeau wasn't coming, they answered her, being up to snuff, that he had gone off by the back-door with Lantimeche.	И когда она спросила рабочих, почему же не выходит Купо, они со смехом ответили, что он только что вышел через черный ход, пошел пасти кур.
Gervaise understood what this meant. Another of Coupeau's lies; she could whistle for him if she liked.	Жервеза поняла все: Купо снова солгал, ждать больше нечего.
Then shuffling along in her worn-out shoes, she went slowly down the Rue de la Charbonniere.	Она медленно пошла вниз по улице Шарбоньер, шлепая стоптанными, развалившимися башмаками.
Her dinner was going off in front of her, and she shuddered as she saw it running away in the yellow twilight.	Обед убегал от нее, и она с содроганием глядела, как он скрывался в желтеющем закате.
This time it was all over.	На этот раз все было кончено.
Not a copper, not a hope, nothing but night and hunger.	Ни гроша, ни проблеска надежды. Впереди голодная ночь.
Ah! a fine night to kick the bucket, this dirty night which was falling over her shoulders!	Ах, какая мучительная, какая тяжкая ночь спускалась на плечи этой женщины!
She was walking heavily up the Rue des Poissonniers when she suddenly heard Coupeau's voice.	Когда Жервеза с трудом поднималась по улице Пуассонье, она вдруг услышала голос Купо.
Yes, he was there in the Little Civet, letting My-Boots treat him.	Он сидел в кабачке "Луковка". Сапог угощал его водкой.
That comical chap, My-Boots, had been cunning enough at the end of last summer to espouse in authentic fashion a lady who, although rather advanced in years, had still preserved considerable traces of beauty.	В конце лета этому ловкачу Сапогу необычайно повезло: он женился на настоящей даме. Правда, дама эта была потрепана, но у нее еще кое-что оставалось.