Помоги проекту - поделись книгой:
Но вслух я сказал совсем иное:
– Хотелось бы вместо него получить какой-нибудь Орден Южного Креста, или как там еще будут называться наши ордена...
– Спокойствие, – вскинул голову мистер Бота, – Независимость мы получим уже первого января следующего года...
– Если нам ее дадут, – желчно произнес я, – сводки с фронта таковы, что кажется мы, сменив флаг, вляпались при этом в дерьмо. Русские показали, что летом они могут воевать ничуть не хуже, чем зимой, и Гитлер потерпел от них очередное поражение.
– Но ведь наша независимость прописана в документах! – воскликнул минеер Бота, – И у нас даже появилось свое посольство. Пусть оно пока и называется всего лишь миссией. А все неудачи на фронте, безусловно, всего лишь временное явление. Бои идут далеко от нас, на востоке, и нам совершенно не о чем беспокоиться.
– Да, – подумал я, – слыхал я про обещания этих самых англичан. Если б все было так, как меня клятвенно заверял Рамзи, то мы б уже давно вернулись в Южную Африку. Кроме того, был у меня один знакомый офицер, который втайне сохранил у себя всеволновой приемник и слушал «Свободную Британию» вещающую с русской территории, и «Голос Москвы» на английском языке. Так вот он утверждал, что, судя по русским сводкам, немцы разгромлены как французы в сороковом, и их потери превысили все мыслимые и немыслимые цифры. С другой стороны, стал бы Гитлер объявлять у себя в Рейхе трехдневный траур, если бы речь шла о каком-то мелком поражении, которое можно легко исправить.
Но вслух я этого решил не говорить, ограничившись лишь вопросом:
– Минеер Бота, вы, кажется, сказали, что у вас две новости. Давайте теперь плохую.
– А почему вы думаете, что новость будет обязательно плохой? – раздраженно спросил у меня Бота.
– Иначе вы бы с ней не тянули, – ответил я, – и не предваряли той, которую сами же назвали хорошей.
Бота чуть опустил глаза и тихо сказал:
– Мы получили распоряжение от начальника нашей миссии, Робби Лейббрандта – вы же знаете, что он наш будущий премьер-министр – согласно которому, Второй Блумфонтейнский полк и другие наши части, ныне находящиеся в Англии, будут отправлены на Восточный фронт на помощь немецким и союзным войскам, борющимся с гидрой коммунизма.
– Минеер Бота, – у меня от такой новости даже во рту пересохло, – в законе от 25 мая прописано, что наши части не будут участвовать в боевых действиях на Восточном фронте!
– Увы, майор, кроме как в случае крайней опасности. А именно это исключение указано в законе. Минеер Лейббрандт согласился с доводами господина Рамзи и одобрил вашу отправку на Восточный фронт.
Если бы это требование поступило от самого Рамзи или любого другого британского чиновника, я б просто отказался его выполнять. Но когда оно исходит от своих людей, тем более, имеющих на это право... Я внимательно посмотрел на Боту и отчеканил:
– Минеер Бота, если нам не суждено будет оттуда вернуться, то, помяните мое слово – первого января следующего года никто нам независимости не даст. Более того, то, что случилось совсем недавно на Восточном фронте, это начало чего-то ужасного, означающего конец цивилизации в том виде в каком мы ее знаем. Это что-то вроде нашествия Алариха, захватившего и разграбившего Рим.
Не знаю, услышал ли меня мой ливерпульский друг, но приказ есть приказ, и позавчера нас привезли в Дувр. А вчера мы пересекли Ла-Манш на пароходах. Рассказывали, что советские подлодки в последнее время начали пошаливать в Канале, но, к счастью для нас все обошлось. Только высоко в небе над нами прошел их большой четырехмоторный разведчик.
Далее, выгрузившись с парохода, мы совершили пеший марш из порта на вокзал, где нас погрузили в вагоны третьего класса с жесткими деревянными скамейками. При этом нас даже не удосужились накормить – в последний раз мы получили паек еще в Дувре. Взяв с собой Геррита и Хендрика, я вышел из вагона и, услышав: «Не положено, вернитесь в вагон!», наставили оружие на горе-часовых.
– Если нас немедленно не покормят, – предупредил я, – то вы пожалеете, что родились на свет.
Те сразу сбавили обороты, и один из них проблеял:
– Вопросы питания, герр майор, решает комендант станции.
– И где я его найду? – поинтересовался я.
– В здании вокзала, герр майор, – ответил один из часовых.
Я поручил обоих часовых моим ребятам – в мои планы не входило, чтобы они раньше времени подняли тревогу – и отправился на вокзал. В кабинете коменданта станции, в огромном кожаном кресле восседал порядком отъевшийся немец.
– Кто вы такие? – возмутился он, – По какому праву вы вломились ко мне без приглашения?
Я, стараясь быть спокойным, сказал ему:
– Вы комендант станции?
– Да, – он надменно поднял свою голову с аккуратным пробором посредине, – я комендант станции майор Урс фон дер Лайен. Немедленно покиньте помещение и вернитесь в свой эшелон, иначе я прикажу арестовать вас!
Я достал из кобуры револьвер и наставил его на майора. Конечно, я бы смог уделать эту жирную свинью и без оружия, но время уделывания еще не пришло. Взведя курок, я усмехнулся:
– Ну что, майор, я жду приказа меня арестовать…
Немец растекся в кресле жирной кляксой. В воздухе отчетливо запахло нечищеным сортиром, а на бриджах бравого майора майора расплылось мокрое пятно. Да, не герой ты фон дер Лайен, ох, не герой.
Майор беззвучно разевал рот, словно рыба, выброшенная на берег. Потом он все же собрался, и ответил мне дрожащим от страха голосом:
– Что вам угодно?
– Мне угодно следующее. Мои солдаты не получали ни еды, ни воды со вчерашнего дня. Если они не получат то, что им положено, причем хорошего качества, в течение часа, то пеняйте на себя.
Майор попытался было возразить мне, дескать, «а откуда у меня все это», но ствол револьвера, поднесенный к его виску, заставил его замолчать. Через пару секунд, он жалобно промямлил:
– Но ведь это очень дорого…
– Меня это не интересует, – ответил я, – Или вы думаете, что мне не известно о том, что вы получаете со складов все необходимое для обеспечения воинских эшелонов. Если вы сбагрили продовольствие на черном рынке, то это уже не мои проблемы. Так что выбирайте – или пуля в лоб, или мои солдаты получат все необходимое?
– Да-да, конечно! – проблеял майор, – в течение часа вам выдадут все, что положено.
Как ни странно, но мы все получили в полной мере, и майор даже не стал никуда жаловаться. Наверное он понял, что если ГФП (тайную полевую полицию, которую называли еще «гестапо вермахта»), заинтересует – куда регулярно уплывает казенное продовольствие, то майор может получить вполне реальный шанс отправиться на Восточный фронт, только уже не в качестве коменданта железнодорожной станции. Его ждало бы «испытательное подразделение 500», то есть воинская часть для штрафников.
А где-то ближе к утру наш поезд тронулся, и мы покинули не слишком гостеприимное для нас Остенде.
Теперь в окно мы видели абсолютно плоскую равнину – поля, луга, каналы. И только торчащие тут и там острые шпили церквей придавали всему этому унылому пейзажу хоть какую-то рельефность. Ну что ж, до свидания, западная Европа, не знаем, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Ведь с Восточного фронта в последнее время мало кто возвращался живым...
Со времени моей встречи с большевистским вождем в его кремлевском кабинете прошло уже почти три месяца, но я все чаще и чаще вспоминаю о ней. С той поры многое изменилось и многое мне стало куда яснее, чем тогда. Ожидавшееся примерно в середине лета генеральное наступление германцев было остановлено большевиками. Похоже, что в России, хотя и Советской, не перевелись еще талантливые полководцы. И, как ни странно, они в основном вышли из унтеров той Великой войны. По крайней мере, таковыми являются лучшие большевистские генералы: Жуков, Конев, Малиновский и Рокоссовский. И лишь нынешний начальник Генерального штаба Василевский в старой армии имел чин штабс-капитана, а командующий Прибалтийским фронтом генерал Говоров – звание прапорщика.
А наших главных противников по Гражданской войне среди победителей что-то и не видать. Хотя, почти все советские военачальники поучаствовали в войне против нас. Кого-то господин-товарищ Сталин приказал расстрелять во время разгрома так называемой военной оппозиции, кто-то не проявил себя в самом начале войны, повторив то, что произошло в 1904 и 1914 годах, когда с началом войны выяснялось, что генералов много, а воевать-то и некому. Один Буденный, как и двадцать лет назад, лихо воюет во главе красной конницы, которая входит в проделанный для нее пехотой, танками и артиллерией уже готовый прорыв, и устремляется в рейд по вражеским тылам, разрывая коммуникации, уничтожая мелкие гарнизоны противника, сжигая заготовленные запасы. Тоже, между прочим, по той войне всего-навсего вахмистр, правда с полным Георгиевским бантом. А вот Киев с налету взял, и немцы его обратно никак отбить не могут. Большой крови, говорит Александр Васильевич Тамбовцев, в их истории стоила Киевская наступательная операция. По иному воевали, и заплатили за победу совсем другую цену.
Вот, генералы Жуков, Василевский и Бережной – сумели втроем разгромить целую немецкую группу армий! Это до сих пор вызывает у меня чувство зависти и даже легкой досады. Неужели так нельзя было воевать в ту войну? Врасплох нас немцы в четырнадцатом не застали, так что у государя шансы закончить все до осеннего листопада были вполне реальными. Есть у нас инструктор из потомков – капитан Ошкин. Во время зимнего крымского дела он был тяжело ранен, да так, что едва выкарабкался. Потом он был признан временно негодным к строевой службе, и сейчас командует в нашей бригаде инструкторским взводом, одновременно преподавая господам офицерам тактику и стратегию нынешней войны.
Так вот, этого капитана не грех послушать и генерал-лейтенанту, к тому же он грамотный, и в бою труса не праздновал. Есть у него теория, что, если бы государь не поддался на уговоры союзников и велел бы командованию выполнять еще те планы, которые были составлены до войны, войну мы выиграли бы. Ведь сосредоточив основные силы против Австро-Венгрии, а против Германии ограничившись маневренной обороной и местными наступательными операциями, нам удалось бы, если не до первого листопада, то до Рождества точно добить австрияков.
Я выслушал его, и не нашел в его рассуждениях особых изъянов. Ведь, действительно, в августе 1914-го австрийская армия была уже фактически разгромлена, и дорога на Будапешт открыта. Войск противника чтобы преградить нашей армии победный путь не было. Взятие же нашими войсками Будапешта означало бы неизбежный крах Австро-Венгрии, после чего наши казаки оказались уже у южного подбрюшья Германии. Долго воевать в таких условиях кайзер не смог, и неизбежно пошел бы с нами на мировую. И Россия при таком варианте развития событий достигла бы своих целей совершено ничтожными для себя средствами.
Но в тот критический момент, когда победа была уже так близка, французы стали требовать, чтобы основные силы русской армии были переброшены в Силезию против германцев, стоявших уже у порога Парижа. И император пошел у них на поводу. А что нам этот Париж? Это французам было бы обидно заключать мир в такой конфигурации, когда русские оказались бы победителями, а германцы опять, как это было в 1870 году, промаршировали бы по Парижу. Хотя, хотел бы я посмотреть, как кто-нибудь рискнул бы настаивать на том, чтобы господин-товарищ Сталин изменил бы свои планы!
Но хватит о нашей больной теме, о которой господа офицеры, наверное, никогда уже не перестанут говорить. Что было – то было – этого уже не изменишь. Ну, если только снова не появится очередная эскадра адмирала Ларионова, решившая переиграть еще и четырнадцатый год. Но даже если это и случится, то мы о том никогда не узнаем.
А пока господа офицеры регулярно, перед обедом собираются у репродуктора, чтобы прослушают очередную сводку Совинформбюро. Новости приятные, а потому настроение у нас в бригаде прекрасное. Наши вовсю лупят германцев, так что от тех только брызги летят. Каждый день, как праздник.
После недельных ожесточенных боев завершена ликвидация германского котла южнее Курска, а это – две германских и одна венгерская армии. Красная армия с севера и северо-запада подошли к Белгороду, охватив город с трех сторон, взяв Белгородско-Харьковскую группировку германо-итальяно-румынских войск в кольцо, и прервав ее снабжение. И, если продовольствие германцы могут отобрать у мирного населения, то медикаменты, патроны, снаряды и бензин для своей техники взять им неоткуда. И когда внутри кольца кончатся все запасы, то, как говорит Александр Васильевич Тамбовцев, неизбежно капитулирует и эта германская группировка.
Кстати, что-то затевается и на нашем фронте. За минувшую неделю уже дважды проводились учения с погрузкой бригады со всей ее техникой на корабли, с последующей высадкой ее в условиях приближенных к боевым на учебном полигоне под Саками. Наши ветераны хитро улыбаются и говорят, что это верная примета того, что скоро придет и наш черед повоевать. Скорее бы уже. Ведь мы прибыли сюда драться с германцем и вернуть ему все долги еще за ту войну, а не сидеть на пляже у теплого синего моря. Ведь пока у нас курорт, да и только.
Хотя всего три месяца назад у меня были совсем другие настроения, и я желал не воевать с германцем, а уехать подальше от войны, скажем, в Соединенные Штаты Америки, чтобы в качестве частного лица наконец-то обрести покой, которого нет в Европе. И совершенно забылось то, что я прибыл сюда командовать этой бригадой не совсем добровольно, что меня скорее похитили из дома наших друзей во Франции, чем пригласили в гости. Но я на это совсем не в обиде и понимаю, что так было надо. Или мне просто передалось настроение людей, которых уже второй раз в жизни зовут добровольцами*.
Я спрашивал у господина Тамбовцева – когда же нас, в конце концов, пошлют в бой. Но он лишь хитро улыбался, и говорил, что знает об этом не более меня, и что отдать приказ выступить нашей бригаде может только один человек. А потом пошутил, что, дескать, военные должны стойко переносить все тяготы и лишения службы, а, как известно, нет более тяжелого занятия, чем ждать, а потом догонять. Но, поди, объясни это нашим офицерам, которые как дети рвутся в бой, чтобы или вернуться со славой, или со славой сложить голову за свое Отечество.
Мы все прекрасно понимаем, что Красная империя – это теперь для нас новый дом, и лучше быть ее солдатом, подобно многим нашим товарищам еще по той войне, чем бесправным и одиноким изгнанником на чужбине. Так считают многие, и осторожно спрашивают у Александра Васильевича Тамбовцева о том, что будет с ними после войны, и каким образом можно будет остаться на советской службе. Но я думаю, что об этом еще рано говорить. Прежде всего, надо суметь выжить и победить в грядущих боях, которые несомненно будут до предела ожесточенными, ибо нашу бригаду готовили с таким тщанием совсем не для того, чтобы мы бездельничали здесь в Крыму. Но, чувствую, что скорее всего еще до конца месяца нас бросят в бой, и вот тогда мы наконец узнаем – чего на самом деле стоит вся наша подготовка.
На то чтобы доехать из Бельгии до этого захолустного русского городка, в котором, как сказали мне знающие люди, живут практически одни только евреи, нашему эшелону потребовалось почти пять суток. Причем сутки с небольшим мы ехали почти не останавливаясь на железнодорожных станциях по Бельгии, Германии и западной части Польши, и еще четверо суток добирались от Кракова до этого самого города Berditschew. В такой дыре, кроме евреев, наверное, не живут даже кошки.
Чем ближе мы подъезжали к фронту, тем, несмотря на весь немецкий орднунг, железные дороги работали все хуже и хуже. Повсюду нам попадались следы бомбежек и диверсий, кое-как засыпанные бомбовые воронки на станциях, разрушенные и обгоревшие здания, сброшенные под откос разбитые паровозы и вагоны. А самое печальное, расположенные совсем неподалеку от полотна ровные и аккуратные ряды свежеоструганных березовых крестов, под которыми, похоже, покоились те, кому повезло меньше, чем нам. Большинство капитальных, построенных до войны мостов были разрушены, и эшелон пересекал реки по деревянным, кое-как сколоченным временным переправам, медленно и печально, стараясь не расшатать хлипкую конструкцию.
Кроме того повсюду попадались и другие приметы германской «цивилизованности». На железнодорожных станциях, полустанках, и даже на обычном железнодорожном разъезде можно было увидеть повешенных людей. Часто их вешали просто на придорожных столбах и деревьях. Порой это были старики, чаще, женщины и почти дети, и редко мужчины. Часть повешенных была частично или полностью обнажена, у всех у них на груди висели аккуратные таблички с готической надписью «PARTISAN». Такие таблички были даже у совсем юных девушек или у детей, которым на вид не было и десяти лет.
В ответ на эти зверства, вся эта земля сочилась ненавистью к немцам и всем, кого она считала их пособниками. Ненависть могла грянуть из придорожных кустов винтовочным выстрелом по раскрытым в такую жару дверям вагона. Ненависть могла принять облик мины, заложенной под железнодорожное полотно, или куска тола с детонатором, обсыпанного угольной пылью и подброшенного в паровозный тендер. Ненависть оказывалась установленной на обочине осколочной миной направленного действия, способной сдуть в небытие сразу целый взвод, и изрядно проредить следующий. Ненависть могла обернуть ядом в пище или воде. Ненависть могла принять такие формы, что тот же десятилетний ребенок, подошедший к немецкому солдату якобы для того, чтобы поменять папины часы на хлеб, стрелял ему в грудь из дамского пистолета и стремительно убегал, пока кто-нибудь успевал спохватиться.
Но страшнее всего были бомбы, сыпавшиеся с синего неба, которые сеяли краснозвездные самолеты. Иногда они сбрасывали обычные фугаски, воронками от которых были испятнаны все станции и железнодорожные пути. Иногда это были бомбовые кассеты, после раскрытия которых на головы немцев сыпался целый рой мелких двухфунтовых осколочных бомбочек, накрывающих землю сплошным ковром, и не оставляющих на ней ничего живого. Иногда это был дождь из липкого зловонного студня, который прилипал к любой поверхности и горел так жарко, что в местах, куда он попадал, плавилась и текла сталь. Там где применялось это оружие, земля превращалась в пепел, а в воздухе еще долго стоял удушливый запах.
Питу на всю оставшуюся жизнь запомнится оплывшая и как бы потекшая от жара ферма водокачки, которую он вчера вечером видел на станции Schepetowka. Скрученные от жара и оплавленные рельсы были сняты и отброшены немецкими ремонтниками в сторону, после чего заменены на новые. А вот ремонтировать разрушенную водокачку они не стали. Наверное, просто не было времени, потому что количество повреждений превосходило все мыслимые пределы. Железная дорога функционировала с трудом, и в ней уже не было того почти идеального порядка, какой буры видели в Западной Европе.
Но все это были, так сказать, теория, потому что эшелон, в котором следовал на Восточный фронт 2-й Блумфонтейнский полк, еще ни разу ни не попал под дневную, ни под ночную бомбежку. Буры пока без особого страха провожали взглядом летящие по небу плотные группы двух и четырехмоторных самолетов с красными звездами на крыльях. Но все когда-нибудь случается впервые. В ночь с девятнадцатое на двадцатое июля, когда эшелон с трудом пробирался по раздолбанной вдребезги дороге, потратив восемь часов на то, чтобы преодолеть сто двадцать километров, во время отстоя на очередном разъезде недалеко от станции Чуднов, солдаты и офицеры полка впервые услышали на востоке гул артиллерийской канонады.
А сегодня утром, лишь только летнее солнце оторвалось от горизонта и стало подниматься в ясное небо, а эшелон на черепашьей скорости по наспех отремонтированному пути подползал к Бердичеву, где-то в вышине раздалось слабое, едва слышное гудение моторов. Прошло еще четверть часа, и со стороны Бердичева к которому подходил их поезд, прогремел страшный взрыв. В воздух взметнулась туча дыма, смешанная с пылью и обломками. Пару минут спустя раздался еще один такой же взрыв, за ним еще и еще. После третьего взрыва поезд заскрежетал тормозами и застыл словно вкопанный в чистом поле, не доехав до станции всего несколько километров.
– Всем немедленно выйти из вагонов! – заорал бегущий вдоль путей оберлейтенант железнодорожных войск, сопровождавший эшелон после города Rowno.
Пит Гроббелаар выглянул из вагона. Буры, не привыкшие подчиняться никому, кроме своих командиров, неуверенно толпились в дверях, поглядывая то на немца, то на небо, то на Пита.
– Оберлейтенант, – крикнул он немцу, – Черт побери, вы можете объяснить мне, что здесь происходит и почему мы должны покинуть поезд?
– Лучше делайте то, что вам говорят, майор, – сорванным от крика голосом ответил ему немец, – иначе вы дождетесь, что сюда прилетят «мясники» Иванов, и после их объяснений вы будете слушать уже не меня, а Святого Петра. Поторопитесь сами и поторопите ваших солдат, если вам не надоела жизнь.
Едва только Пит успел отдать соответствующую команду и, выскочив из вагона, на несколько десятков метров отбежать от железнодорожного полотна, увлекая за собой своих солдат, как из-за ближайшего леска с ревом вывалилась два десятка остроносых стремительных краснозвездных самолетов в темно-зеленой камуфляжной раскраске, плотной группой идущих прямо на них. Еще мгновение, и они, опустив носы, открыли огонь по эшелону. Было хорошо видно, как на их крыльях затрепетали огненные бабочки выстрелов из пушек и пулеметов, а с пилонов подвески стали срываться огненные кометы реактивных снарядов, помчавшихся к вагонам, в которых только что сидели солдаты и офицеры 2-го Блумфонтейнского полка.
Эрэсы у штурмовиков оказались снаряжеными напалмом. В каждом снаряде было шесть литров смеси, и эшелон вспыхнул, подожженный сразу в нескольких местах. Снаряды, не попавшие в цель, разрывались рядом с вагонами, разбрызгивая вокруг себя капли горящего огненного студня. Пит Гроббелаар впервые в жизни услышал, как кричит охваченный пламенем человек, и впервые в жизни увидел, как выглядят обгоревшие до костей тела боевых товарищей.
Один из русских самолетов пронесся над головой Пита, и массивная, еще горячая гильза от авиационной пушки пребольно стукнула его по макушке. Последняя тройка самолетов, пролетев на бреющем над разбегающимися бурами, сыпанула в воздух несколько пачек листовок, после чего русские самолеты, развернувшись, исчезли так же внезапно, как и появились. Наступила тишина, прерываемая только ревом пламени от горящих вагонов и дикими криками тех, кому «повезло» угодить адское пламя страшного русского зелья.
Пит посмотрел на горящий поезд и поежился. Задержись он там еще немного, и его уже не было бы в живых. Он уцелел, и даже не ранен, что весьма обрадовало Пита. С другой стороны, в вагоне сгорели все его личные вещи, и уцелело лишь то, что было при нем. Впрочем, зачем вещи покойнику? Ведь сегодня он лишь чудом остался в живых. А завтра это чудо может и не повториться.
При подсчете потерь выяснилось, что полк лишился около трети своего личного состава, причем, большая часть потерь – почти две трети – это убитые и раненые. Таковы реалии современной войны – полк понес невосполнимые потери, даже не вступив в бой с противником.
От Бердичева к фронту бурам пришлось идти пешком. Но путь был не таким уж долгим – около ста двадцати километров до города Киев, где сборная солянка из тыловых немецких, венгерских и словацких частей, охранных батальонов украинских националистов, отчаянно пытались отбить недавно освобожденный Киев. Им противостояли части 1-й конно-механизированной армии Буденного, которую каждый день усиливали новыми стрелковыми дивизиями, для закрепления успеха перебрасываемыми из тыла.
Советский плацдарм на правом берегу Днепра образовавшийся в результате рейда тяжелой танковой бригады генерала Бережного и зимнего наступления советских войск, закончившегося освобождением Донбасса, по большей части совпадал с территорией правобережной части Ленинского района города Запорожье. В метельные дни и ночи, когда рушилась конструкция группы армий «Юг», и трещала по швам весь Восточный фронт, взявшим город с налету танкистам и мотострелкам Бережного удалось не только захватить отремонтированную немцами плотину Днепрогэса, вместе с завезенными, но еще не смонтированными сименсовскими генераторами, но и занять всю правобережную часть Ленинского района.
Ширина плацдарма была чуть больше четырех километров, глубина – три, общая протяженность линии фронта – чуть меньше восьми километров. Обороняла плацдарм 270-я стрелковая дивизия из состава 12-й армии*, занимавшей оборону в районе Запорожья, и имеющей соседом справа (с севера) 9-ю армию, а соседом слева (с юга) 37-ю армию. Связь с левым берегом осуществлялась по внутренней потерне плотины Днепрогэса.
Примечание авторов:
В интересах 270-й дивизии работали два ГАП РГК, обеспечивающих приличное поведение расположенной против плацдарма немецкой артиллерии, и два ЗенАПа, которые осуществляли противовоздушную оборону плотины. Плотность зенитного огня над Днепрогэсом была такой, что немецкие пикировщики не решались встать в свою знаменитую карусель, а бомбить такое сооружение с больших высот и горизонтального полета было бессмысленно, ибо вероятность прямого попадания бомбы в плотину была ничтожной.
В результате получилось, что наши части занимали, пусть и изрядно разрушенный, но все же город, а сводная немецко-румынская* кампфгруппа, штаб которой располагался в поселке Солнечном, оказалась чистом поле. Это оккупантам не нравилось, но все попытки отбросить наглых русских за Днепр успеха не имели. Именно в Запорожье советские специалисты в течении конца весны – начала лета испытывали и обкатывали первую, созданную на американских лампах радарную систему контрбатарейной борьбы, и интегрированную систему автоматического управления огнем зенитно-артиллерийского полка.
Примечание авторов:
Почти месяц назад, с началом операции «Блау», в Запорожье по железной дороге стали прибывать укупорки со специальными реактивными снарядами особой мощности М-31, которые сопровождали хмурые бойцы специального охранного полка НКВД. Шло время, снаряды все прибывали и прибывали. Когда же немецкое наступление выдохлось, и началось советское контрнаступление, одновременно с появлением в Запорожье батальона артиллерийской разведки 7-й гвардейской минометной дивизии особого назначения, реактивные снаряды начали понемногу перебрасывать на плацдарм, складируя их поблизости от тех мест откуда предполагалось вести стрельбу. На этом этапе происходил выбор целей, и размечались огневые позиции.
Примерно неделю назад, прибывшие батарейцы-минометчики, ночами, с тщательным соблюдением мер маскировки, начали собирать разовые пусковые установки. В результате, к рассвету 25 июля, полный комплекс «Жупела» для уничтожения немецкой обороны на участке плацдарма был готов. «Вишенкой на торте» должны были послужить два полка гвардейских реактивных минометов БМ-13Н из резерва Верховного Главнокомандования, размещенных на левом берегу Днепра. Один полк должен был нанести удар по Солнечному, другой – по Новослободке, в которой находился штаб румынской дивизии.
Если немцы о чем-то догадались, то этого они не показали. Может их успокоило отсутствие большого количества тяжелой ствольной артиллерии, бригад и полков МЛ-20 и А-19, предназначенных для прорыва долговременной обороны, которую немцы создали за последние полгода. Бетон, рельсы, курка, млеко, яйки – прямо курорт, а не ужасный Восточный фронт. Но все когда-то кончается. Кончилось и здешнее немецкое счастье.
Вечером 24 июля в район Запорожья вышли передовые части 3-й танковой армии генерала Ротмистрова и 3-го гвардейского конно-механизированного корпуса генерала Плиева. Конно-механизированным корпус Плиева стал после того, как каждая кавалерийская дивизия из его состава получила по одному танковому полку на Т-34-76, а каждый кавалерийский полк – по батарее самоходок СУ-76, которые были выведены из состава корпусного самоходного артполка, получившего вместо них 122-мм самоходки нового поколения на шасси БМП-42.
Ровно в четыре утра, так же как и два месяца и десять дней назад под Брянском, предутреннюю тишину разорвал режущий вой стартующих тяжелых реактивных снарядов. Подрыв бензовоздушной смеси создал эффект группового боеприпаса объемного взрыва, который смел с лица земли оба немецких пехотных полка и их румынских камрадов, оставив после себя на поверхности только полуразрушенные окопы и обезображенные тела. Даже в глубоких блиндажах и нижних ярусах бетонных дотов у вражеских солдат и офицеров полопались барабанные перепонки и вытекли глаза. Суммарная мощность примененных боеприпасов была примерно в два раза больше, чем под Брянском, где в немецкой обороне была пробита пятикилометровая дыра. А здесь пришлось обрабатывать почти восемь километров фронта, обратив особое внимания на примыкающие к реке шверпункты, на которые немецкое командование возлагало особые надежды.
Скорее всего, это было последнее применение оружия, созданного по промежуточной технологии. В недрах советского Остехбюро НКВД уже родился боеприпас объемного взрыва нормальной конструкции, имеющий в качестве начинки обычный в таких случаях оксид этилена. Да и резко увеличившиеся поставки по ленд-лизу «студебеккеров» из Америки (Англии они больше не нужны) позволили перейти к массовому выпуску мобильных подвижных установок БМ-31-12.
Едва только в небо взметнулось смешанной с гарью подковообразное облако пыли, как ударившие полными пакетами гвардейские минометные полки принялись ровнять с землей те населенные пункты, в которых дислоцировались вражеские штабы. Пехота в окопах получила приказ – не теряя времени подниматься в атаку и идти вперед. Как и тогда под Брянском, некоторые особо слабонервные советские пехотинцы струхнули при виде мощи своего же советского оружия. Потом, исполнив «арию Риголетто», они обтерли от липкой слюны рты, и поднявшись из окопов двинулись вперед на врага. В течении получаса изрытый воронками, почти лунный пейзаж, был полностью занят советскими бойцами, и в небо взлетела зеленая ракета.
На правый берег непрерывным потоком по нижней потерне пошли танки генерала Ротмистрова, а по гребню плотины – кавалерия и боевые машины генерала Плиева. Пройдет еще несколько часов, эти два соединения вырвутся на оперативный простор правобережных степей, и мир узнает о еще одной крупной наступательной операции начатой советским командованием.
Поделиться книгой: