Отверженные (часть 2) английский и русский параллельные тексты

"I entreat you! I conjure you in the name of Heaven, with clasped hands, sir, I throw myself at your feet, permit me to marry her!"	- Умоляю вас, заклинаю вас во имя неба, я простираю к вам руки, сударь, я у ваших ног, позвольте мне на ней жениться!
The old man burst into a shout of strident and mournful laughter, coughing and laughing at the same time.	Старик рассмеялся злобным, скрипучим смехом, прерываемым кашлем.
"Ah! ah! ah!	- Ха-ха-ха!
You said to yourself:	Вы, верно, сказали себе:
'Pardine! I'll go hunt up that old blockhead, that absurd numskull!	"Чем черт не шутит, пойду-ка я разыщу это старое чучело, этого набитого дурака!
What a shame that I'm not twenty-five!	Какая досада, что мне еще не минуло двадцати пяти лет!
How I'd treat him to a nice respectful summons!	Я бы ему показал мое полное к нему уважение!
How nicely I'd get along without him!	Обошелся бы тогда и без него!
It's nothing to me, I'd say to him:	Ну да все равно, я ему скажу:
"You're only too happy to see me, you old idiot, I want to marry, I desire to wed Mamselle No-matter-whom, daughter of Monsieur No-matter-what, I have no shoes, she has no chemise, that just suits; I want to throw my career, my future, my youth, my life to the dogs; I wish to take a plunge into wretchedness with a woman around my neck, that's an idea, and you must consent to it!" and the old fossil will consent.'	"Старый осел! Счастье твое, что ты еще видишь меня, мне угодно жениться, мне угодно вступить в брак с мадмуазель - все равно какой, дочерью -все равно чьей, правда, у меня нет сапог, а у нее рубашки, сойдет и так, мне наплевать на мою карьеру, на мое будущее, на мою молодость, на мою жизнь, мне угодно навязать себе жену на шею и погрязнуть в нищете, вот о чем я мечтаю, а ты не чини препятствий!" И старое ископаемое не будет чинить препятствий.
Go, my lad, do as you like, attach your paving-stone, marry your Pousselevent, your Coupelevent-Never, sir, never!"	Валяй, мой милый, делай, как хочешь, вешай себе камень на шею, женись на своей Кашлеван, Пеклеван... Нет, сударь, никогда, никогда !
"Father-"	- Отец!
"Never!"	- Никогда!
At the tone in which that "never" was uttered, Marius lost all hope.	По тону, каким было произнесено это "никогда", Мариус понял, что всякая надежда утрачена.
He traversed the chamber with slow steps, with bowed head, tottering and more like a dying man than like one merely taking his departure.	Он медленно направился к выходу, понурив голову, пошатываясь, словно видел перед собой порог смерти, а не порог комнаты.
M. Gillenormand followed him with his eyes, and at the moment when the door opened, and Marius was on the point of going out, he advanced four paces, with the senile vivacity of impetuous and spoiled old gentlemen, seized Marius by the collar, brought him back energetically into the room, flung him into an armchair and said to him:-	Жильнорман провожал его взглядом, а когда дверь была уже открыта и Мариусу оставалось только выйти, он с той особенной живостью, какая свойственна вспыльчивым и избалованным старикам, подбежал к нему, схватил его за ворот, втащил обратно и втолкнул в кресло.
"Tell me all about it!"	- Ну, рассказывай!
"It was that single word "father" which had effected this revolution.	Этот переворот произвело одно лишь слово "отец", вырвавшееся у Мариуса.

Marius stared at him in bewilderment.	Мариус растерянно взглянул на него.
M. Gillenormand's mobile face was no longer expressive of anything but rough and ineffable good-nature.	Подвижное лицо Жильнормана выражало грубое, не находившее себе выражения в слове добродушие.
The grandsire had given way before the grandfather.	Предок уступил место деду.
"Come, see here, speak, tell me about your love affairs, jabber, tell me everything!	- Ну полно, посмотрим, говори, рассказывай о своих любовных делишках, выбалтывай, скажи мне все!
Sapristi! how stupid young folks are!"	Черт побери, до чего глупы эти юнцы!
"Father-" repeated Marius.	- Отец...- снова начал Мариус.
The old man's entire countenance lighted up with indescribable radiance.	Все лицо старика озарилось каким-то необыкновенным сиянием.
"Yes, that's right, call me father, and you'll see!"	- Так, вот именно! Называй меня отцом, и дело пойдет на лад!
There was now something so kind, so gentle, so openhearted, and so paternal in this brusqueness, that Marius, in the sudden transition from discouragement to hope, was stunned and intoxicated by it, as it were.	В этой его грубоватости сейчас сквозило такое доброе, такое нежное, такое открытое, такое отцовское чувство, что Мариус был оглушен и опьянен этим внезапным переходом от отчаяния к надежде.
He was seated near the table, the light from the candles brought out the dilapidation of his costume, which Father Gillenormand regarded with amazement.	Он сидел у стола; жалкое состояние его одежды при свете горевших свечей так бросалось в глаза, что Жильнорман взирал на него с изумлением.
"Well, father-" said Marius.	- Итак, отец...- начал Мариус.
"Ah, by the way," interrupted M. Gillenormand, "you really have not a penny then?	- Так вот оно что! - прервал его Жильнорман. - У тебя правда нет ни гроша?
You are dressed like a pickpocket."	Ты одет, как воришка.
He rummaged in a drawer, drew forth a purse, which he laid on the table:	Он порылся в ящике, вынул кошелек и положил на стол.
"Here are a hundred louis, buy yourself a hat."	- Возьми, тут сто луидоров, купи себе шляпу.
"Father," pursued Marius, "my good father, if you only knew!	- Отец! - продолжал Мариус. - Дорогой отец, если бы вы знали!
I love her.	Я люблю ее.
You cannot imagine it; the first time I saw her was at the Luxembourg, she came there; in the beginning, I did not pay much heed to her, and then, I don't know how it came about, I fell in love with her.	Можете себе представить, в первый раз я увидел ее в Люксембургском саду - она приходила туда; сначала я не обращал на нее особенного внимания, а потом, - не знаю сам, как это случилось, - влюбился в нее.
Oh! how unhappy that made me!	О, как я был несчастен!
Now, at last, I see her every day, at her own home, her father does not know it, just fancy, they are going away, it is in the garden that we meet, in the evening, her father means to take her to England, then I said to myself:	Словом, теперь я вижусь с ней каждый день у нее дома, ее отец ничего не знает, вообразите только: они собираются уехать, мы видимся в саду по вечерам, отец хочет увезти ее в Англию, ну я и подумал:

'I'll go and see my grandfather and tell him all about the affair.	"Пойду к дедушке и скажу ему все".
I should go mad first, I should die, I should fall ill, I should throw myself into the water.	Я ведь сойду с ума, умру, заболею, утоплюсь.
I absolutely must marry her, since I should go mad otherwise.'	Я непременно должен жениться на ней, а то я сойду с ума.
This is the whole truth, and I do not think that I have omitted anything.	Вот вам вся правда: кажется, я ничего не забыл.
She lives in a garden with an iron fence, in the Rue Plumet.	Она живет в саду с решеткой, на улице Плюме.
It is in the neighborhood of the Invalides."	Это недалеко от Дома инвалидов.
Father Gillenormand had seated himself, with a beaming countenance, beside Marius. As he listened to him and drank in the sound of his voice, he enjoyed at the same time a protracted pinch of snuff.	Жильнорман, сияя от удовольствия, уселся возле Мариуса Внимательно слушая его и наслаждаясь звуком его голоса, он в то же время с наслаждением, медленно втягивал в нос понюшку табаку.
At the words "Rue Plumet" he interrupted his inhalation and allowed the remainder of his snuff to fall upon his knees.	Услышав название улицы Плюме, он задержал дыхание и просыпал остатки табака на ^лени.
"The Rue Plumet, the Rue Plumet, did you say?-Let us see!-Are there not barracks in that vicinity?-Why, yes, that's it.	- Улица Плюме? Ты говоришь, улица Плюме? Погоди-ка! Нет ли там казармы? Ну да, это та самая.
Your cousin Theodule has spoken to me about it.	Твой двоюродный братец Теодюль рассказывал мне что-то.
The lancer, the officer.	Ну, этот улан, офицер.
A gay girl, my good friend, a gay girl!-Pardieu, yes, the Rue Plumet.	Про девочку, мой дружок, про девочку! Черт возьми, да, на улице Плюме.
It is what used to be called the Rue Blomet.-It all comes back to me now.	На той самой, что называлась Бломе. Теперь я вспомнил.
I have heard of that little girl of the iron railing in the Rue Plumet.	Я уже слышал об этой малютке за решеткой на улице Плюме.
In a garden, a Pamela.	В саду. Настоящая Памела.
Your taste is not bad.	Вкус у тебя недурен.
She is said to be a very tidy creature.	Говорят, прехорошенькая.
Between ourselves, I think that simpleton of a lancer has been courting her a bit.	Между нами, я думаю, что этот пустельган -улан слегка ухаживал за ней.
I don't know where he did it.	Не знаю, далеко ли там зашло.
However, that's not to the purpose.	Впрочем, беды в этом нет.
Besides, he is not to be believed.	Да и не стоит ему верить.
He brags, Marius!	Он бахвал. Мариус!
I think it quite proper that a young man like you should be in love.	Я считаю, что если молодой человек влюблен, то это похвально.

It's the right thing at your age.	Так и надо в твоем возрасте.
I like you better as a lover than as a Jacobin.	Я предпочитаю тебя видеть влюбленным, нежели якобинцем.
I like you better in love with a petticoat, sapristi! with twenty petticoats, than with M. de Robespierre.	Уж лучше, черт побери, быть пришитым к юбке, к двадцати юбкам, чем к господину Робеспьеру!
For my part, I will do myself the justice to say, that in the line of sans-culottes, I have never loved any one but women.	Я должен отдать себе справедливость: из всех санкюлотов я всегда признавал только женщин.
Pretty girls are pretty girls, the deuce!	Хорошенькие девчонки остаются хорошенькими девчонками, шут их возьми!
There's no objection to that.	Спорить тут нечего.
As for the little one, she receives you without her father's knowledge.	Так, значит, малютка принимает тебя тайком от папеньки.
That's in the established order of things.	Это в порядке вещей.
I have had adventures of that same sort myself.	У меня тоже бывали такие истории.
More than one.	И не одна.
Do you know what is done then?	Знаешь, как в этом случае поступают?
One does not take the matter ferociously; one does not precipitate himself into the tragic; one does not make one's mind to marriage and M. le Maire with his scarf.	В раж не приходят, трагедий не разыгрывают, супружеством и визитом к мэру с его шарфом не кончают.
One simply behaves like a fellow of spirit.	Просто-напросто надо быть умным малым.
One shows good sense.	Обладать рассудком.
Slip along, mortals; don't marry.	Шалите, смертные, но не женитесь.
You come and look up your grandfather, who is a good-natured fellow at bottom, and who always has a few rolls of louis in an old drawer; you say to him:	Надо разыскать дедушку, добряка в душе, а у него всегда найдется несколько сверточков с золотыми в ящике старого стола; ему говорят:
'See here, grandfather.'	"Дедушка, вот какое дело".
And the grandfather says:	Дедушка отвечает:
' That's a simple matter.	"Да это очень просто.
Youth must amuse itself, and old age must wear out.	Смолоду перебесишься, в старости угомонишься.
I have been young, you will be old.	Я был молод, тебе быть стариком.
Come, my boy, you shall pass it on to your grandson.	На, мой мальчик, когда-нибудь ты вернешь этот долг твоему внуку.
Here are two hundred pistoles.	Здесь двести пистолей.
Amuse yourself, deuce take it!'	Забавляйся, черт побери!
Nothing better!	Нет ничего лучше на свете!"
That's the way the affair should be treated.	Так вот дело и делается.
You don't marry, but that does no harm.	В брак не вступают, но это не помеха.
You understand me?"	Ты меня понимаешь?

Marius, petrified and incapable of uttering a syllable, made a sign with his head that he did not.	Мариус, окаменев и не в силах вымолвить ни слова, отрицательно покачал головой.
The old man burst out laughing, winked his aged eye, gave him a slap on the knee, stared him full in the face with a mysterious and beaming air, and said to him, with the tenderest of shrugs of the shoulder:-	Старик захохотал, прищурился, хлопнул его по колену, с таинственным и сияющим видом заглянул ему в глаза и сказал, лукаво пожимая плечами:
"Booby! make her your mistress."	- Дурачок! Сделай ее своей любовницей.
Marius turned pale.	Мариус побледнел.
He had understood nothing of what his grandfather had just said.	Он ничего не понял из всего сказанного ему дедом.
This twaddle about the Rue Blomet, Pamela, the barracks, the lancer, had passed before Marius like a dissolving view.	Вся эта мешанина из улицы Бломе, Памелы, казармы, улана промелькнула мимо него какой-то фантасмагорией.
Nothing of all that could bear any reference to Cosette, who was a lily.	Это не могло касаться Козетты, чистой, как лилия.
The good man was wandering in his mind.	Старик бредил.
But this wandering terminated in words which Marius did understand, and which were a mortal insult to Cosette.	Но этот бред кончился словами, которые Мариус понял и которые представляли собой смертельное оскорбление для Козетты.
Those words, "make her your mistress," entered the heart of the strict young man like a sword.	Эти слова "сделай ее своей любовницей" пронзили сердце целомудренного юноши, как клинок шпаги.
He rose, picked up his hat which lay on the floor, and walked to the door with a firm, assured step.	Он встал, поднял с пола свою шляпу и твердым, уверенным шагом направился к дверям.
There he turned round, bowed deeply to his grandfather, raised his head erect again, and said:-	Затем обернулся, поклонился деду, поднял голову и промолвил:
"Five years ago you insulted my father; to-day you have insulted my wife.	- Пять лет тому назад вы оскорбили моего отца; сегодня вы оскорбляете мою жену.
I ask nothing more of you, sir.	Я ни о чем вас больше не прошу, сударь.
Farewell."	Прощайте.
Father Gillenormand, utterly confounded, opened his mouth, extended his arms, tried to rise, and before he could utter a word, the door closed once more, and Marius had disappeared.	Жильнорман, окаменев от изумления, открыл рот, протянул руки, попробовал подняться, но, прежде чем он успел произнести слово, дверь закрылась и Мариус исчез.
The old man remained for several minutes motionless and as though struck by lightning, without the power to speak or breathe, as though a clenched fist grasped his throat.	Несколько мгновений старик сидел неподвижно, как пораженный громом не в силах ни говорить, ни дышать, словно чья-то мощная рука сжимала ему горло.
At last he tore himself from his armchair, ran, so far as a man can run at ninety-one, to the door, opened it, and cried:-	Наконец он сорвался со своего кресла, со всей возможной в девяносто один год быстротой подбежал к двери, открыл ее и завопил:
"Help!	- Помогите!
Help!"	Помогите!

His daughter made her appearance, then the domestics.	Явилась дочь, затем слуги.
He began again, with a pitiful rattle:	Он снова закричал жалким, хриплым голосом:
"Run after him!	- Бегите за ним!
Bring him back!	Догоните его!
What have I done to him?	Что я ему сделал?
He is mad!	Он сумасшедший!
He is going away!	Он ушел!
Ah! my God! Ah! my God!	Боже мой, боже мой!
This time he will not come back!"	Теперь он уже не вернется!
He went to the window which looked out on the street, threw it open with his aged and palsied hands, leaned out more than half-way, while Basque and Nicolette held him behind, and shouted:-	Он бросился к окну, выходившему на улицу, раскрыл его старческими дрожащими руками, высунулся чуть не до пояса, - Баск и Николетта удерживали его сзади, - и стал кричать:
"Marius!	- Мариус!
Marius!	Мариус!
Marius!	Мариус!
Marius!"	Мариус!
But Marius could no longer hear him, for at that moment he was turning the corner of the Rue Saint-Louis.	Но Мариус не мог услышать его; в это мгновение он уже сворачивал на улицу Сен -Луи.
The octogenarian raised his hands to his temples two or three times with an expression of anguish, recoiled tottering, and fell back into an armchair, pulseless, voiceless, tearless, with quivering head and lips which moved with a stupid air, with nothing in his eyes and nothing any longer in his heart except a gloomy and profound something which resembled night.	Девяностолетний старик, с выражением тягчайшей муки, несколько раз поднял руки к вискам, шатаясь отошел от окна и грузно опустился в кресло, без пульса, без голоса, без слез, бессмысленно покачивая головой и шевеля губами, с пустым взглядом, с опустевшим сердцем, где осталось лишь нечто мрачное и беспросветное, как ночь.
BOOK NINTH.-WHITHER ARE THEY GOING?	Книга девятая КУДА ОНИ ИДУТ?
CHAPTER I-JEAN VALJEAN	Глава первая ЖАН ВАЛЬЖАН
That same day, towards four o'clock in the afternoon, Jean Valjean was sitting alone on the back side of one of the most solitary slopes in the Champ-de-Mars.	В тот же день, в четыре часа Жан Вальжан сидел на одном из самых пустынных откосов Марсова поля.
Either from prudence, or from a desire to meditate, or simply in consequence of one of those insensible changes of habit which gradually introduce themselves into the existence of every one, he now rarely went out with Cosette.	Из осторожности ли, из желания ли сосредоточиться, или просто вследствие одной из тех нечувствительных перемен в привычках, которые мало-помалу назревают в жизни каждого человека, он теперь довольно редко выходил с Козеттой.
He had on his workman's waistcoat, and trousers of gray linen; and his long-visored cap concealed his countenance.	Он был в рабочей куртке и в серых холщовых штанах, картуз с длинным козырьком скрывал его лицо.

He was calm and happy now beside Cosette; that which had, for a time, alarmed and troubled him had been dissipated; but for the last week or two, anxieties of another nature had come up.	Сейчас, думая о Козетте, он был спокоен и счастлив; то, что его волновало и пугало еще недавно, рассеялось; однако недели две назад в нем возникло беспокойство другого рода.
One day, while walking on the boulevard, he had caught sight of Thenardier; thanks to his disguise, Thenardier had not recognized him; but since that day, Jean Valjean had seen him repeatedly, and he was now certain that Thenardier was prowling about in their neighborhood. This had been sufficient to make him come to a decision.	Однажды, гуляя по бульвару, он заметил Тенардье; Жан Вальжан был переодет, и Тенардье его не узнал; но с тех пор он видел его еще несколько раз и теперь был уверен, что Тенардье бродит здесь неспроста. Этого было достаточно, чтобы принять важное решение. Тенардье здесь -значит все опасности налицо.
Moreover, Paris was not tranquiname = "note" political troubles presented this inconvenient feature, for any one who had anything to conceal in his life, that the police had grown very uneasy and very suspicious, and that while seeking to ferret out a man like Pepin or Morey, they might very readily discover a man like Jean Valjean.	Кроме того, в Париже чувствовал себя неспокойно всякий, кто имел основания что-либо скрывать: политические смуты представляли неудобство в том отношении, что полиция, ставшая весьма недоверчивой и весьма подозрительной, выслеживая какого-нибудь Пепена или Море, легко могла разоблачить такого человека, как Жан Вальжан.
Jean Valjean had made up his mind to quit Paris, and even France, and go over to England.	Он решил покинуть Париж, и даже Францию, и переехать в Англию.
He had warned Cosette.	Козетту он предупредил.
He wished to set out before the end of the week.	Он хотел отправиться в путь уже на этой неделе.
He had seated himself on the slope in the Champ-de-Mars, turning over all sorts of thoughts in his mind,-Thenardier, the police, the journey, and the difficulty of procuring a passport.	Сидя на откосе Марсова поля, он глубоко задумался- его обуревали мысли о Тенардье, о полиции, о путешествии и о трудностях, связанных с получением паспорта.
He was troubled from all these points of view.	Он был очень озабочен всем этим.
Last of all, an inexplicable circumstance which had just attracted his attention, and from which he had not yet recovered, had added to his state of alarm.	Один поразивший его необъяснимый факт, под свежим впечатлением которого он находился сейчас, усиливал его тревогу.
On the morning of that very day, when he alone of the household was stirring, while strolling in the garden before Cosette's shutters were open, he had suddenly perceived on the wall, the following line, engraved, probably with a nainame = "note" -	Утром, встав раньше всех и прогуливаясь в саду, когда окна Козетты были еще закрыты, он вдруг увидел надпись, нацарапанную на стене, по-видимому, гвоздем:
16 Rue de la Verrerie.	Стекольная улица, № 16.
This was perfectly fresh, the grooves in the ancient black mortar were white, a tuft of nettles at the foot of the wall was powdered with the fine, fresh plaster.	Это было сделано совсем недавно; царапины казались белыми на старой потемневшей штукатурке, а кустик крапивы у стены был обсыпан мелкой известковой пылью.
This had probably been written on the preceding night.	По всей вероятности, надпись сделали ночью.
What was this?	Что это значит?
A signal for others?	Чей-то адрес? Условный знак для кого-то?
A warning for himself?	Предупреждение ему?

In any case, it was evident that the garden had been violated, and that strangers had made their way into it.	Так или иначе, было ясно, что сад стал доступен и туда пробрались какие-то неизвестные люди.
He recalled the odd incidents which had already alarmed the household.	Он вспомнил о странных случаях, уже не раз полошивших дом.
His mind was now filling in this canvas.	Это послужило канвой для усиленной работы мысли.
He took good care not to speak to Cosette of the line written on the wall, for fear of alarming her.	Он ничего не сказал Козетте о строчке, нацарапанной на стене, - он боялся ее испугать.
In the midst of his preoccupations, he perceived, from a shadow cast by the sun, that some one had halted on the crest of the slope immediately behind him.	Внезапно его тревожные размышления были прерваны- он заметил по тени, упавшей рядом с ним, что кто-то остановился за его спиной на откосе.
He was on the point of turning round, when a paper folded in four fell upon his knees as though a hand had dropped it over his head.	Он хотел обернуться, но тут к нему на колени упала сложенная вчетверо бумажка, словно переброшенная чьей-то рукой через его голову.
He took the paper, unfolded it, and read these words written in large characters, with a penciname = "note" -	Он взял бумажку, развернул и прочел написанное карандашом, большими буквами, слово:
"MOVE AWAY FROM YOUR HOUSE."	Переезжайте
Jean Valjean sprang hastily to his feet; there was no one on the slope; he gazed all around him and perceived a creature larger than a child, not so large as a man, clad in a gray blouse and trousers of dust-colored cotton velvet, who was jumping over the parapet and who slipped into the moat of the Champ-de-Mars.	Жан Вальжан вскочил - на откосе уже никого не было. Осмотревшись, он заметил человека, ростом побольше ребенка и поменьше мужчины, в серой блузе и табачного цвета плисовых штанах, -перешагнув парапет, он соскользнул в ров Марсова поля.
Jean Valjean returned home at once, in a very thoughtful mood.	Жаль Вальжан в глубоком раздумье отправился домой.
CHAPTER II-MARIUS	Глава вторая МАРИУС
Marius had left M. Gillenormand in despair.	Мариус ушел от Жильнормана с разбитым сердцем.
He had entered the house with very little hope, and quitted it with immense despair.	Отправляясь к нему, он таил в душе надежду, а уходил в полном отчаянии.
However, and those who have observed the depths of the human heart will understand this, the officer, the lancer, the ninny, Cousin Theodule, had left no trace in his mind.	Впрочем, - те, кто изучал законы человеческого сердца, поймут это, - улан, пустельга-офицер, двоюродный брат Теодюль не оставил никакого следа в его сознании.
Not the slightest.	Ни малейшего.
The dramatic poet might, apparently, expect some complications from this revelation made point-blank by the grandfather to the grandson.	По внешнему ходу событий драматург мог бы ожидать некоторых осложнений в результате разоблачения, сделанного дедом внуку.
But what the drama would gain thereby, truth would lose.	Но там, где выиграла бы драма, проиграла бы истина.
Marius was at an age when one believes nothing in the line of evil; later on comes the age when one believes everything.	Мариус был в том возрасте, когда не верят ничему дурному; позднее наступает возраст, когда верят всему.

Suspicions are nothing else than wrinkles.	Подозрения - те же морщины.
Early youth has none of them.	В ранней юности их не бывает.
That which overwhelmed Othello glides innocuous over Candide.	Что потрясает Отелло, то не задевает Кандида.
Suspect Cosette!	Подозревать Козетту!
There are hosts of crimes which Marius could sooner have committed.	Мариусу легче было бы совершить какое угодно преступление.
He began to wander about the streets, the resource of those who suffer.	Он пустился бродить по улицам - обычное средство, к которому обращаются те, кто страдает.
He thought of nothing, so far as he could afterwards remember.	О чем он думал, он вспомнить не мог.
At two o'clock in the morning he returned to Courfeyrac's quarters and flung himself, without undressing, on his mattress.	В два часа ночи, вернувшись к Курфейраку, он, не раздеваясь, бросился на свой тюфяк.
The sun was shining brightly when he sank into that frightful leaden slumber which permits ideas to go and come in the brain.	На дворе уже было утро, когда он уснул тем гнетущим, тяжелым сном, который сопровождается беспорядочной сменой образов.
When he awoke, he saw Courfeyrac, Enjolras, Feuilly, and Combeferre standing in the room with their hats on and all ready to go out.	Проснувшись, он увидел Курфейрака, Анжольраса, Фейи и Комбефера. Все они стояли в шляпах, имели деловой вид и собирались уходить.
Courfeyrac said to him:-	Курфейрак спросил его:
"Are you coming to General Lamarque's funeral?"	-Ты пойдешь на похороны генерала Ламарка?
It seemed to him that Courfeyrac was speaking Chinese.	Ему показалось, что Курфейрак говорит по-китайски.
He went out some time after them.	Он ушел немного спустя после них.
He put in his pocket the pistols which Javert had given him at the time of the adventure on the 3d of February, and which had remained in his hands.	В карман он сунул пистолеты, доверенные ему Жавером во время приключения 3 февраля и оставшиеся у него.
These pistols were still loaded.	Они так и лежали заряженными до сих пор.
It would be difficult to say what vague thought he had in his mind when he took them with him.	Было бы трудно сказать, почему он взял их с собой, какая неясная мысль пришла ему в голову.
All day long he prowled about, without knowing where he was going; it rained at times, he did not perceive it; for his dinner, he purchased a penny roll at a baker's, put it in his pocket and forgot it.	Весь день он скитался, сам не зная где; время от времени шел дождь, но Мариус его не замечал. На обед он купил в булочной хлебец за одно су, сунул его в карман и забыл о нем.
It appears that he took a bath in the Seine without being aware of it.	Кажется, он даже выкупался в Сене, не сознавая этого.
There are moments when a man has a furnace within his skull.	Бывают у человека такие минуты, когда в голове у него словно пылает адская печь.
Marius was passing through one of those moments.	Наступила такая минута и для Мариуса.

He no longer hoped for anything; this step he had taken since the preceding evening.	Он больше ни на что не надеялся, он больше ничего не боялся; он перешагнул через все еще вчера.
He waited for night with feverish impatience, he had but one idea clearly before his mind;-this was, that at nine o'clock he should see Cosette.	В лихорадочном нетерпении он ожидал вечера, у него была только одна определенная мысль: в девять часов он увидит Козетту.
This last happiness now constituted his whole future; after that, gloom.	В этом последнем счастье заключалось ныне все его будущее; дальше - тьма.
At intervals, as he roamed through the most deserted boulevards, it seemed to him that he heard strange noises in Paris.	Он шел по самым пустынным бульварам, и порою ему чудился какой-то странный шум, доносившийся из города.
He thrust his head out of his reverie and said:	Тогда он выходил из задумчивости и спрашивал себя
"Is there fighting on hand?"	"Не дерутся ли там?"
At nightfall, at nine o'clock precisely, as he had promised Cosette, he was in the Rue Plumet.	С наступлением темноты, ровно в девять часов, Мариус, как обещал Козетте, был на улице Плюме.
When he approached the grating he forgot everything.	Подойдя к решетке, он забыл обо всем.
It was forty-eight hours since he had seen Cosette; he was about to behold her once more; every other thought was effaced, and he felt only a profound and unheard-of joy.	Прошло двое суток с тех пор, как он видел Козетту, сейчас он снова увидит ее; все другие мысли исчезли, он чувствовал лишь глубокую, невыразимую радость.
Those minutes in which one lives centuries always have this sovereign and wonderful property, that at the moment when they are passing they fill the heart completely.	Мгновения, в которые человек переживает века, столь властны над ним и столь восхитительны, что, посетив его, они заполняют все его сердце.
Marius displaced the bar, and rushed headlong into the garden.	Мариус раздвинул решетку и устремился в сад.
Cosette was not at the spot where she ordinarily waited for him.	Козетты не было на том месте, где она обычно его ожидала.
He traversed the thicket, and approached the recess near the flight of steps:	Он пробрался сквозь заросли и прошел к углублению возле крыльца
"She is waiting for me there," said he.	"Она ждет меня здесь", - подумал он.
Cosette was not there.	Козетты и там не было.
He raised his eyes, and saw that the shutters of the house were closed.	Он поднял глаза и увидел, что ставни во всем доме закрыты.
He made the tour of the garden, the garden was deserted.	Он обошел сад, - в саду никого.
Then he returned to the house, and, rendered senseless by love, intoxicated, terrified, exasperated with grief and uneasiness, like a master who returns home at an evil hour, he tapped on the shutters.	Он вернулся к дому и, обезумев от любви, одурманенный, испуганный, вне себя от горя и беспокойства, как хозяин, вернувшийся к себе в недобрый час, застучал в ставни.
He knocked and knocked again, at the risk of seeing the window open, and her father's gloomy face make its appearance, and demand:	Он стучал, стучал, еще и еще, рискуя увидеть, как откроется окно и в нем покажется мрачное лицо отца, который спросит:

"What do you want?"	"Что вам угодно?"
This was nothing in comparison with what he dimly caught a glimpse of.	Все это были пустяки по сравнению с тем, что он предчувствовал.
When he had rapped, he lifted up his voice and called Cosette.-"Cosette!" he cried;	Постучав, он громко позвал Козетту. "Козетта!" -крикнул он.
"Cosette!" he repeated imperiously.	"Козетта!" повелительно повторил он.
There was no reply.	Никто не откликнулся.
All was over.	Все было кончено.
No one in the garden; no one in the house.	Никого в саду; никого в доме.
Marius fixed his despairing eyes on that dismal house, which was as black and as silent as a tomb and far more empty.	Мариус вперил отчаянный взор в мрачный дом, черный и безмолвный, как гробница, но пустой.
He gazed at the stone seat on which he had passed so many adorable hours with Cosette.	Он взглянул на каменную скамью, где провел столько дивных часов возле Козетты.
Then he seated himself on the flight of steps, his heart filled with sweetness and resolution, he blessed his love in the depths of his thought, and he said to himself that, since Cosette was gone, all that there was left for him was to die.	Потом сел на ступеньку крыльца; сердце его было полно нежности и решимости. В глубине души он благословлял эту любовь и сказал себе, что теперь, когда Козетта уехала, ему остается только умереть.
All at once he heard a voice which seemed to proceed from the street, and which was calling to him through the trees:-	Вдруг он услышал голос, казалось, доносившийся с улицы, заслоненной от него деревьями:
"Mr. Marius!"	- Господин Мариус!
He started to his feet.	Он встал.
"Hey?" said he.	- Что? - спросил он.
"Mr. Marius, are you there?"	- Господин Мариус! Вы здесь?
"Yes."	-Да.
"Mr. Marius," went on the voice, "your friends are waiting for you at the barricade of the Rue de la Chanvrerie."	- Господин Мариус! - снова раздался голос.- Ваши друзья ожидают вас у баррикады на улице Шанврери.
This voice was not wholly unfamiliar to him.	Голос показался ему знакомым.
It resembled the hoarse, rough voice of Eponine.	Он напоминал хриплый и грубый голос Эпонины.
Marius hastened to the gate, thrust aside the movable bar, passed his head through the aperture, and saw some one who appeared to him to be a young man, disappearing at a run into the gloom.	Мариус подбежал к решетке, отодвинул расшатавшийся прут, просунул голову и увидел человека, с виду - юношу, исчезавшего в сумерках.
CHAPTER III-M. MABEUF	Глава третья МАБЕФ
Jean Valjean's purse was of no use to M. Mabeuf.	Кошелек Жана Вальжана не принес пользы Мабефу.
M. Mabeuf, in his venerable, infantile austerity, had not accepted the gift of the stars; he had not admitted that a star could coin itself into louis d'or.	По своей благородной, но наивной строгости, Мабеф не принял подарка звезд; он не мог допустить, чтобы звезда способна была рассыпаться золотыми монетами.

He had not divined that what had fallen from heaven had come from Gavroche. He had taken the purse to the police commissioner of the quarter, as a lost article placed by the finder at the disposal of claimants.	Он не догадался, что упавшее с неба было даром Г авроша, и отнес кошелек полицейскому приставу своего квартала как утерянную вещь, которую нашедший передает в распоряжение заявивших о пропаже.
The purse was actually lost.	Теперь кошелек был действительно утерян.
It is unnecessary to say that no one claimed it, and that it did not succor M. Mabeuf.	Само собой разумеется, что никто его не потребовал, а Мабефа он не выручил.
Moreover, M. Mabeuf had continued his downward course.	Мабеф продолжал спускаться все ниже под гору.
His experiments on indigo had been no more successful in the Jardin des Plantes than in his garden at Austerlitz.	Опыты с индиго в Ботаническом саду удались не лучше, чем в Аустерлицком.
The year before he had owed his housekeeper's wages; now, as we have seen, he owed three quarters of his rent.	В прошлом году он задолжал своей служанке; теперь, как известно читателю, он задолжал домохозяину.
The pawnshop had sold the plates of his Flora after the expiration of thirteen months.	Ломбард в конце тринадцатого месяца продал медные клише его Флоры.
Some coppersmith had made stewpans of them.	Какой-нибудь медник сделал из них кастрюли.
His copper plates gone, and being unable to complete even the incomplete copies of his Flora which were in his possession, he had disposed of the text, at a miserable price, as waste paper, to a second-hand bookseller.	С исчезновением клише он не мог пополнить даже оставшиеся у него разрозненные экземпляры Флоры и уступил по дешевой цене букинисту гравюры и отпечатанный текст как неполноценные.
Nothing now remained to him of his life's work.	У него ничего больше не осталось от труда всей его жизни.
He set to work to eat up the money for these copies.	Он проедал деньги, полученные за проданные экземпляры.
When he saw that this wretched resource was becoming exhausted, he gave up his garden and allowed it to run to waste.	Увидев, что и этот жалкий источник иссякает, он бросил сад и оставил его невозделанным.
Before this, a long time before, he had given up his two eggs and the morsel of beef which he ate from time to time.	Уже давно он отказался от яиц и куска мяса.
He dined on bread and potatoes.	Он заменил их хлебом и картофелем.

He had sold the last of his furniture, then all duplicates of his bedding, his clothing and his blankets, then his herbariums and prints; but he still retained his most precious books, many of which were of the greatest rarity, among others, Les Quadrins Historiques de la Bible, edition of 1560; La Concordance des Bibles, by Pierre de Besse; Les Marguerites de la Marguerite, of Jean de La Haye, with a dedication to the Queen of Navarre; the book de la Charge et Dignite de l'Ambassadeur, by the Sieur de Villiers Hotman; a Florilegium Rabbinicum of 1644; a Tibullus of 1567, with this magnificent inscription: Venetiis, in ?dibus Manutianis; and lastly, a Diogenes Laertius, printed at Lyons in 1644, which contained the famous variant of the manuscript 411, thirteenth century, of the Vatican, and those of the two manuscripts of Venice, 393 and 394, consulted with such fruitful results by Henri Estienne, and all the passages in Doric dialect which are only found in the celebrated manuscript of the twelfth century belonging to the Naples Library.	Он продал свою последнюю мебель, затем все, без чего мог обойтись, из постельного белья, лишнюю одежду, одеяла, затем гербарии и эстампы; но у него еще оставались самые ценные его книги, среди которых были редчайшие, как, например, Исторические и библейские четверостишия, издание 1560 года, Свод библии Пьера де Бесса, Жемчужины. Маргариты Жана де Лаэ, с посвящением королеве Наваррской, об обязанностях и достоинстве посла сьёра де Вилье -Хотмана, Раввинский стихослов 1644 года, Тибулл 1567 года с великолепной надписью: "Венеция, в доме Мануция"; наконец, экземпляр Диогена Лаэрция, напечатанный в Лионе в 1644 году и включавший знаменитые варианты рукописи 411, XIII века, из Ватикана, и двух венецианских рукописей 393 и 394, плодотворно исследованных Анри Этьеном, а также все отрывки на дорическом наречии, имеющиеся только в знаменитой рукописи XII столетия из Неаполитанской библиотеки.
M. Mabeuf never had any fire in his chamber, and went to bed at sundown, in order not to consume any candles.	Мабеф не разжигал камина в спальне и ложился с наступлением вечера, чтобы не жечь свечи.
It seemed as though he had no longer any neighbors: people avoided him when he went out; he perceived the fact.	Казалось, у него не стало больше соседей, его избегали, когда он выходил; он это замечал.
The wretchedness of a child interests a mother, the wretchedness of a young man interests a young girl, the wretchedness of an old man interests no one.	Нищета ребенка внушает участие любой матери, нищета молодого человека внушает участие молодой девушке, нищета старика никому не внушает участия.
It is, of all distresses, the coldest.	Из всех бедствий это наиболее леденящее.
Still, Father Mabeuf had not entirely lost his childlike serenity.	Однако папаша Мабеф не утратил своей детской ясности.
His eyes acquired some vivacity when they rested on his books, and he smiled when he gazed at the Diogenes Laertius, which was a unique copy.	Его глаза даже становились живее, когда он устремлял их на книги; он улыбался, созерцая редчайший экземпляр Диогена Лаэрция.
His bookcase with glass doors was the only piece of furniture which he had kept beyond what was strictly indispensable.	Из всей обстановки, за исключением самого необходимого, уцелел только его книжный шкаф со стеклянными дверцами.
One day, Mother Plutarque said to him:-	Однажды тетушка Плутарх сказала ему:
"I have no money to buy any dinner."	- Мне не на что приготовить обед.
What she called dinner was a loaf of bread and four or five potatoes.	То, что она называла обедом, состояло из хлебца и нескольких картофелин.
"On credit?" suggested M. Mabeuf.	-А в долг? - спросил Мабеф.
"You know well that people refuse me."	- Вы отлично знаете, что в долг мне не дают.

M. Mabeuf opened his bookcase, took a long look at all his books, one after another, as a father obliged to decimate his children would gaze upon them before making a choice, then seized one hastily, put it in under his arm and went out.	Мабеф открыл библиотечный шкаф, долго рассматривал свои книги, словно отец, вынужденный отдать на заклание одного из своих сыновей и оглядывающий их, прежде чем сделать выбор, затем быстро взял одну, сунул под мышку и ушел.
He returned two hours later, without anything under his arm, laid thirty sous on the table, and said:-	Он вернулся два часа спустя без книги, положил тридцать су на стол и сказал:
"You will get something for dinner."	- Вот вам на обед.
From that moment forth, Mother Plutarque saw a sombre veil, which was never more lifted, descend over the old man's candid face.	Тетушка Плутарх заметила, что с этого времени ясное лицо старика подернулось тенью, и тень эта уже не исчезала.
On the following day, on the day after, and on the day after that, it had to be done again.	Но завтра, послезавтра, каждый день нужно было начинать сначала.
M. Mabeuf went out with a book and returned with a coin.	Мабеф уходил с книгой и возвращался с серебряной монетой.
As the second-hand dealers perceived that he was forced to sell, they purchased of him for twenty sous that for which he had paid twenty francs, sometimes at those very shops.	Когда букинисты увидели, что он вынужден продавать книги, то стали покупать у него за двадцать су то, за что он заплатил двадцать франков тем же книгопродавцам.
Volume by volume, the whole library went the same road.	Том за томом, вся библиотека перешла к ним.
He said at times:	Иногда он говорил:
"But I am eighty;" as though he cherished some secret hope that he should arrive at the end of his days before reaching the end of his books. His melancholy increased. Once, however, he had a pleasure.	"Мне ведь восемьдесят лет", словно у него была тайная надежда добраться до конца своих дней раньше конца своих книг.
He had gone out with a Robert Estienne, which he had sold for thirty-five sous under the Quai Malaquais, and he returned with an Aldus which he had bought for forty sous in the Rue des Gres.-"I owe five sous," he said, beaming on Mother Plutarque.	Он ушел из дому с Робером Этьеном, которого он продал за тридцать пять су на набережной Малаке, а вернулся с Альдом, купленным за сорок су на улице Гре. "Я должен пять су", - сказал он тетушке Плутарх, весь сияя.
That day he had no dinner.	В этот день он не обедал.
He belonged to the Horticultural Society.	Он был членом Общества садоводства.
His destitution became known there.	Там знали о его нищете.
The president of the society came to see him, promised to speak to the Minister of Agriculture and Commerce about him, and did so.-"Why, what!" exclaimed the Minister,	Председатель Общества навестил его, обещал поговорить о нем с министром земледелия и торговли и выполнил обещание. "Ну как же! -воскликнул министр.
"I should think so!	- Конечно, надо помочь!
An old savant! a botanist! an inoffensive man!	Старый ученый! Ботаник! Безобидный человек!
Something must be done for him!"	Нужно для него что-нибудь сделать!"
On the following day, M. Mabeuf received an invitation to dine with the Minister. Trembling with joy, he showed the letter to Mother Plutarque.	На следующий день Мабеф получил приглашение обедать у министра и, дрожа от радости, показал письмо тетушке Плутарх.

"We are saved!" said he.	"Мы спасены", сказал он ей.
On the day appointed, he went to the Minister's house.	В назначенный день он отправился к министру.
He perceived that his ragged cravat, his long, square coat, and his waxed shoes astonished the ushers.	Он заметил, что его измятый галстук, его старый фрак с прямыми полами и плохо начищенные старые башмаки поразили привратников.
No one spoke to him, not even the Minister.	Никто к нему не обратился, не исключая самого министра.
About ten o'clock in the evening, while he was still waiting for a word, he heard the Minister's wife, a beautiful woman in a low-necked gown whom he had not ventured to approach, inquire:	Часов в десять вечера, все еще ожидая, что с ним заговорят, он услышал, как жена министра, красивая декольтированная дама, к которой он не осмеливался подойти, спросила кого-то:
"Who is that old gentleman?"	"Кто этот старик?"
He returned home on foot at midnight, in a driving rain-storm.	Он вернулся домой пешком, в полночь, под проливным дождем.
He had sold an Elzevir to pay for a carriage in which to go thither.	Он продал томик Эльзевира, чтобы оплатить фиакр, доставивший его в дом министра.
He had acquired the habit of reading a few pages in his Diogenes Laertius every night, before he went to bed.	Каждый вечер перед сном он привык прочитывать несколько страничек из Диогена Лаэрция.
He knew enough Greek to enjoy the peculiarities of the text which he owned.	Он достаточно хорошо знал греческий язык, чтобы насладиться красотами принадлежавшего ему подлинника.
He had now no other enjoyment.	Теперь у него уже не оставалось иной радости.
Several weeks passed.	Так прошло несколько недель.
All at once, Mother Plutarque fell ill.	Внезапно заболела тетушка Плутарх.
There is one thing sadder than having no money with which to buy bread at the baker's and that is having no money to purchase drugs at the apothecary's.	Существует нечто более огорчительное, чем невозможность уплатить булочнику за хлеб: невозможность уплатить аптекарю за лекарства.
One evening, the doctor had ordered a very expensive potion.	Как-то вечером доктор прописал очень дорогую микстуру.
And the malady was growing worse; a nurse was required.	Кроме того, больная чувствовала себя хуже, нужна была сиделка.
M. Mabeuf opened his bookcase; there was nothing there.	Мабеф открыл шкаф - там было пусто.
The last volume had taken its departure.	Последний том был продан.
All that was left to him was Diogenes Laertius.	У него остался только Диоген Лаэрций.
He put this unique copy under his arm, and went out. It was the 4th of June, 1832; he went to the Porte Saint-Jacques, to Royal's successor, and returned with one hundred francs.	Он сунул этот уникальный экземпляр под мышку и вышел из дому; это было 4 июня 1832 года; он отправился к воротам Сен -Жак, к наследнику Руайоля, и возвратился с сотней франков.
He laid the pile of five-franc pieces on the old serving-woman's nightstand, and returned to his chamber without saying a word.	Он положил столбик пятифранковых монет на ночной столик старой служанки и молча ушел в свою комнату.

On the following morning, at dawn, he seated himself on the overturned post in his garden, and he could be seen over the top of the hedge, sitting the whole morning motionless, with drooping head, his eyes vaguely fixed on the withered flower-beds.	На следующий день с рассветом он сел в саду на опрокинутую тумбу; через забор можно было видеть, как он неподвижно сидел все утро, опустив голову и тупо глядя на запущенные грядки.
It rained at intervals; the old man did not seem to perceive the fact.	Время от времени шел дождь; старик, казалось, этого не замечал.
In the afternoon, extraordinary noises broke out in Paris.	После полудня в Париже поднялся необычный шум.
They resembled shots and the clamors of a multitude.	Этот шум был похож на ружейные выстрелы и крики толпы.
Father Mabeuf raised his head.	Мабеф поднял голову.
He saw a gardener passing, and inquired:- "What is it?" The gardener, spade on back, replied in the most unconcerned tone:-	Заметив проходившего с лопатой на плече садовника, он спросил: - Что это такое? Садовник совершенно спокойно ответил:
"It is the riots."	- Бунт.
"What riots?"	- Какой бунт?
"Yes, they are fighting."	- Такой. Дерутся.
"Why are they fighting?"	- Почему дерутся?
"Ah, good Heavens!" ejaculated the gardener.	- А бог их знает! - сказал садовник.
"In what direction?" went on M. Mabeuf.	-Где же это? - спросил Мабеф.
"In the neighborhood of the Arsenal."	- Где-то возле Арсенала.
Father Mabeuf went to his room, took his hat, mechanically sought for a book to place under his arm, found none, said:	Мабеф пошел к себе, взял шляпу, по привычке стал искать книгу, чтобы сунуть ее под мышку, не нашел и, сказав:
"Ah! truly!" and went off with a bewildered air.	"Ах да, я и забыл!", вышел из дому с растерянным видом.
BOOK TENTH.-THE 5TH OF JUNE, 1832	Книга десятая 5 ИЮНЯ 1832 ГОДА
CHAPTER I-THE SURFACE OF THE QUESTION	Глава первая ВНЕШНЯЯ СТОРОНА ВОПРОСА
Of what is revolt composed?	Из чего слагается мятеж?
Of nothing and of everything.	Из ничего и из всего.
Of an electricity disengaged, little by little, of a flame suddenly darting forth, of a wandering force, of a passing breath.	Из мало-помалу накопившегося электричества, из внезапно вырвавшегося пламени, из блуждающей силы, из проносящегося неведомого дуновения.
This breath encounters heads which speak, brains which dream, souls which suffer, passions which burn, wretchedness which howls, and bears them away.	Дуновению этому встречаются на пути головы, обладающие даром речи, умы, способные мечтать, души, способные страдать, пылающие страсти, рычащая нищета, и оно увлекает их за собой.
Whither?	Куда?
At random.	На волю случая.

Athwart the state, the laws, athwart prosperity and the insolence of others.	Наперекор общественному строю, наперекор законам, наперекор благоденствию и наглости других.
Irritated convictions, embittered enthusiasms, agitated indignations, instincts of war which have been repressed, youthful courage which has been exalted, generous blindness; curiosity, the taste for change, the thirst for the unexpected, the sentiment which causes one to take pleasure in reading the posters for the new play, and love, the prompter's whistle, at the theatre; the vague hatreds, rancors, disappointments, every vanity which thinks that destiny has bankrupted it; discomfort, empty dreams, ambitions that are hedged about, whoever hopes for a downfall, some outcome, in short, at the very bottom, the rabble, that mud which catches fire,-such are the elements of revolt.	Оскорбленные убеждения, озлобившийся энтузиазм, всколыхнувшееся чувство негодования, подавленные воинственные инстинкты, задор восторженной молодежи, великодушие в сочетании с ослеплением, любопытство, вкус к перемене, жажда неожиданного, то чувство, которое заставляет с удовольствием читать афишу о новом спектакле и любить в театре внезапный свисток машиниста сцены; смутная ненависть, злоба, обманутые надежды, тщеславие, считающее себя обойденным судьбой, недовольство, несбыточные мечты, честолюбие, окруженное непреодолимыми преградами, тщеславие, обвиняющее судьбу в крушении своих надежд, наконец, в самом низу, чернь, воспламеняющаяся грязь - таковы составные элементы мятежа.
That which is grandest and that which is basest; the beings who prowl outside of all bounds, awaiting an occasion, bohemians, vagrants, vagabonds of the crossroads, those who sleep at night in a desert of houses with no other roof than the cold clouds of heaven, those who, each day, demand their bread from chance and not from toil, the unknown of poverty and nothingness, the bare-armed, the bare-footed, belong to revolt.	Самое великое и самое ничтожное; существа, которые скитаются за пределами общества, ожидая удачи, праздношатающиеся, темные личности, бродяги предместий, все, кто ночует в застроенной домами пустыне, не имея иной кровли над головой, кроме равнодушных облаков, те, которые каждый день просят хлеба у случая, а не у труда, безымянные сыны нищеты и убожества, раздетые, разутые, все они принадлежат мятежу.
Whoever cherishes in his soul a secret revolt against any deed whatever on the part of the state, of life or of fate, is ripe for riot, and, as soon as it makes its appearance, he begins to quiver, and to feel himself borne away with the whirlwind.	Всякий, кто носит в душе тайный бунт против государства, жизни или судьбы, причастен к мятежу, и стоит ему только вспыхнуть, как человек начинает оживать, он чувствует, что его подхватывает вихрь.
Revolt is a sort of waterspout in the social atmosphere which forms suddenly in certain conditions of temperature, and which, as it eddies about, mounts, descends, thunders, tears, razes, crushes, demolishes, uproots, bearing with it great natures and small, the strong man and the feeble mind, the tree trunk and the stalk of straw.	Мятеж - это своего рода смерч, при известной температуре внезапно образующийся в социальной атмосфере. Вращаясь, он поднимается, мчится, гремит, вырывает, стирает с лица земли, повергает в прах, разрушает, искореняет, увлекает за собой натуры возвышенные и жалкие, умы сильные и немощные, ствол дерева и соломинку.
Woe to him whom it bears away as well as to him whom it strikes!	Горе тому, кого он уносит с собой, и тому, кого он сталкивает с пути!
It breaks the one against the other.	Он разбивает их друг о друга.
It communicates to those whom it seizes an indescribable and extraordinary power.	Он сообщает неведомое могущество тем, кого он подхватывает.
It fills the firstcomer with the force of events; it converts everything into projectiles.	Он наполняет первого встречного силой событий; он все претворяет в метательный снаряд.

It makes a cannon-ball of a rough stone, and a general of a porter.	Он обращает камешек в ядро, носильщика - в генерала.
If we are to believe certain oracles of crafty political views, a little revolt is desirable from the point of view of power.	Если поверить некоторым оракулам тайной политики, то, с точки зрения власти, мятеж в небольшой дозе не вреден.
System: revolt strengthens those governments which it does not overthrow.	Система их воззрений такова: мятеж укрепляет правительства, которые он не опрокидывает.
It puts the army to the test; it consecrates the bourgeoisie, it draws out the muscles of the police; it demonstrates the force of the social framework.	Он испытывает армию; он сплачивает буржуазию; он развивает мускулы полиции; он свидетельствует о крепости социального костяка.
It is an exercise in gymnastics; it is almost hygiene.	Это гимнастика; это почти гигиена.
Power is in better health after a revolt, as a man is after a good rubbing down.	Власть чувствует себя лучше после мятежа, как человек после растирания.
Revolt, thirty years ago, was regarded from still other points of view.	Мятеж тридцать лет назад рассматривался еще и с других точек зрения.
There is for everything a theory, which proclaims itself "good sense"; Philintus against Alcestis; mediation offered between the false and the true; explanation, admonition, rather haughty extenuation which, because it is mingled with blame and excuse, thinks itself wisdom, and is often only pedantry.	Существует всеобъемлющая теория, которая сама себя провозглашает "здравым смыслом". Филинт против Альцеста, добровольный посредник между истинным и ложным, она предполагает объяснение, увещание, несколько высокомерное доброжелательство; являясь смешением порицания и прощения, она воображает себя мудростью, на самом деле часто оказываясь всего лишь педантством.
A whole political school called "the golden mean" has been the outcome of this.	Целая политическая школа, именуемая "золотой серединой", вышла отсюда.
As between cold water and hot water, it is the lukewarm water party.	Это партия теплой водицы - между горячей и холодной.
This school with its false depth, all on the surface, which dissects effects without going back to first causes, chides from its height of a demi-science, the agitation of the public square.	Школа эта, с ее ложной глубиной и верхоглядством, изучает следствия, не восходя к причинам, и с высоты полузнания бранит народные волнения.
If we listen to this school,	Если послушать эту школу, то окажется, что:
"The riots which complicated the affair of 1830 deprived that great event of a portion of its purity.	"Мятежи, усложнившие переворот 1830 года, лишили в известной мере это великое событие его чистоты.
The Revolution of July had been a fine popular gale, abruptly followed by blue sky.	Июльская революция была великолепным порывом, рожденным бурей народного гнева, внезапно сменившейся безоблачным небом.
They made the cloudy sky reappear.	Мятежи вновь нагнали на небо тучи.
They caused that revolution, at first so remarkable for its unanimity, to degenerate into a quarrel.	Они обратили в распрю революцию, вначале отмеченную единодушием.
In the Revolution of July, as in all progress accomplished by fits and starts, there had been secret fractures; these riots rendered them perceptible.	В Июльской революции, как и в каждом движении вперед скачками, были скрытые изъяны; мятеж обнаружил их.
It might have been said:	Появились основания для того, чтобы утверждать:

' Ah! this is broken.'	"Ага! Наступил перелом".
After the Revolution of July, one was sensible only of deliverance; after the riots, one was conscious of a catastrophe.	После Июльской революции люди чувствовали только освобождение; после мятежей они почувствовали катастрофу.
"All revolt closes the shops, depresses the funds, throws the Exchange into consternation, suspends commerce, clogs business, precipitates failures; no more money, private fortunes rendered uneasy, public credit shaken, industry disconcerted, capital withdrawing, work at a discount, fear everywhere; counter-shocks in every town.	Всякий мятеж закрывает лавки, понижает ценные бумаги, вызывает растерянность на бирже, приостанавливает торговлю, мешает делам, ускоряет банкротства; нет больше денег, владельцы крупных состояний обеспокоены, общественный кредит поколеблен, промышленность приходит в расстройство, капиталы припрятываются, труд обесценивается, всюду страх, во всех городах отголоски этого удара.
Hence gulfs.	Вот причина разверзающейся бездны.
It has been calculated that the first day of a riot costs France twenty millions, the second day forty, the third sixty, a three days' uprising costs one hundred and twenty millions, that is to say, if only the financial result be taken into consideration, it is equivalent to a disaster, a shipwreck or a lost battle, which should annihilate a fleet of sixty ships of the line.	Высчитано, что первый день мятежа стоит Франции двадцать миллионов, второй- сорок, третий шестьдесят. Трехдневный мятеж обходится в сто двадцать миллионов, - иными словами, если иметь в виду только финансовые итоги, он равнозначен громадному бедствию, кораблекрушению или проигранной битве, в которой бы погиб флот из шестидесяти линейных кораблей.
"No doubt, historically, uprisings have their beauty; the war of the pavements is no less grandiose, and no less pathetic, than the war of thickets: in the one there is the soul of forests, in the other the heart of cities; the one has Jean Chouan, the other has a Jeanne.	Конечно, с точки зрения исторической, мятеж по-своему прекрасен; уличный бой не менее грандиозен и исполнен пафоса, чем партизанская война; в одной чувствуется душа леса, в другом -сердце города; там Жан Шуан, здесь Жанн.
Revolts have illuminated with a red glare all the most original points of the Parisian character, generosity, devotion, stormy gayety, students proving that bravery forms part of intelligence, the National Guard invincible, bivouacs of shopkeepers, fortresses of street urchins, contempt of death on the part of passers-by.	Мятежи озарили пусть красным, но великолепным светом все наиболее яркие особенности парижского характера: великодушие, самоотверженность, бурную веселость; здесь и студенчество, доказывающее, что опрометчивая смелость есть свойство просвещенного ума, и непоколебимость национальной гвардии, и сторожевые посты лавочников, и крепостцы уличных мальчишек, и презрение к смерти у прохожих.
Schools and legions clashed together.	Учебные заведения сталкивались с войсками.
After all, between the combatants, there was only a difference of age; the race is the same; it is the same stoical men who died at the age of twenty for their ideas, at forty for their families.	Впрочем, между сражающимися есть только различие в возрасте, - это одна и та же раса, это те же стоики, умирающие в возрасте двадцати лет за идею и в сорок лет - за семью.
The army, always a sad thing in civil wars, opposed prudence to audacity.	Армия, которую всегда огорчает гражданская война, противопоставляла отваге благоразумие.
Uprisings, while proving popular intrepidity, also educated the courage of the bourgeois.	Мятежи, свидетельствовавшие о народной неустрашимости, одновременно воспитывали мужество буржуазии.
"This is well.	Хорошо.

But is all this worth the bloodshed?	Но стоит ли все это пролитой крови?
And to the bloodshed add the future darkness, progress compromised, uneasiness among the best men, honest liberals in despair, foreign absolutism happy in these wounds dealt to revolution by its own hand, the vanquished of 1830 triumphing and saying:	А к пролитой крови прибавьте омраченное будущее, запятнанный прогресс, тревогу среди лучших, отчаяние честных либералов, чужеземный абсолютизм, радующийся этим ранам, нанесенным революции ею же самой, торжество побежденных в 1830 году, твердящих:
'We told you so!'	"Что же, мы все это предвидели!
Add Paris enlarged, possibly, but France most assuredly diminished.	Прибавьте Париж, быть может возвеличившийся, и Францию, несомненно ослабевшую.
Add, for all must needs be told, the massacres which have too often dishonored the victory of order grown ferocious over liberty gone mad.	Прибавьте - потому что следует сказать обо всем кровопролития, слишком часто позорящие победу рассвирепевшего порядка над обезумевшей свободой.
To sum up all, uprisings have been disastrous."	В общем итоге - мятежи были губительны".
Thus speaks that approximation to wisdom with which the bourgeoisie, that approximation to the people, so willingly contents itself.	Так утверждает эта псевдомудрость, которой буржуазия, этот псевдонарод, удовлетворяется весьма охотно.
For our parts, we reject this word uprisings as too large, and consequently as too convenient.	А мы - мы отбрасываем слово "мятеж", слишком широкое и, следовательно, слишком удобное.
We make a distinction between one popular movement and another popular movement.	Мы отличаем одно народное движение от другого.
We do not inquire whether an uprising costs as much as a battle.	Мы не спрашиваем себя, обходится ли мятеж в такую же цену, как битва.
Why a battle, in the first place?	Прежде всего, почему именно битва?
Here the question of war comes up.	Здесь возникает вопрос о войне.
Is war less of a scourge than an uprising is of a calamity?	Разве бич войны есть меньшее бедствие, чем мятеж?
And then, are all uprisings calamities?	И всякий ли мятеж является бедствием?
And what if the revolt of July did cost a hundred and twenty millions?	А если бы 14 июля и обошлось в сто двадцать миллионов!
The establishment of Philip V. in Spain cost France two milliards.	Возведение Филиппа V на испанский престол стоило Франции два миллиарда.
Even at the same price, we should prefer the 14th of July.	Даже за ту же цену мы предпочли бы 14 июля.
However, we reject these figures, which appear to be reasons and which are only words.	Впрочем, мы отбрасываем эти цифры, которые только кажутся доводами, а на самом деле представляют собой только слова.
An uprising being given, we examine it by itself.	Предмет наших размышлений -мятеж, исследуем же его сущность.
In all that is said by the doctrinarian objection above presented, there is no question of anything but effect, we seek the cause.	В вышеизложенном доктринерском возражении речь идет только о следствии, мы же ищем причины.
We will be explicit.	Мы уточняем.

CHAPTER II-THE ROOT OF THE MATTER	Глава вторая СУТЬ ВОПРОСА
There is such a thing as an uprising, and there is such a thing as insurrection; these are two separate phases of wrath; one is in the wrong, the other is in the right.	Есть мятеж и есть восстание; это проявление двух видов гнева: один неправый, другой - правый.
In democratic states, the only ones which are founded on justice, it sometimes happens that the fraction usurps; then the whole rises and the necessary claim of its rights may proceed as far as resort to arms.	В демократических государствах, единственных, которые основаны на справедливости, иногда кучке людей удается захватить власть; тогда поднимается весь народ, и необходимость отстоять свое право может заставить его взяться за оружие.
In all questions which result from collective sovereignty, the war of the whole against the fraction is insurrection; the attack of the fraction against the whole is revolt; according as the Tuileries contain a king or the Convention, they are justly or unjustly attacked.	Во всех вопросах, вытекающих из державной власти коллектива, война целого против отдельной его части является восстанием, а нападение части на целое есть мятеж; в зависимости от того, кто занимает Тюильри, король или Конвент, нападение на Тюильри может быть справедливым или несправедливым.
The same cannon, pointed against the populace, is wrong on the 10th of August, and right on the 14th of Vendemiaire.	Одно и то же оружие, наведенное на толпу, виновно 10 августа и право 14 вандемьера.
Alike in appearance, fundamentally different in reality; the Swiss defend the false, Bonaparte defends the true.	С виду схоже, по существу различно; швейцарцы защищали ложное, Бонапарт - истинное.
That which universal suffrage has effected in its liberty and in its sovereignty cannot be undone by the street.	То, что всеобщее голосование создало, сознавая свою свободу и верховенство, не может быть разрушено улицей.
It is the same in things pertaining purely to civilization; the instinct of the masses, clear-sighted to-day, may be troubled to-morrow.	Так же и во всем, что касается собственно цивилизации; инстинкт массы, вчера ясновидящий, может на следующий день изменить ей.
The same fury legitimate when directed against Terray and absurd when directed against Turgot.	Один и тот же порыв ярости законен против Террея и бессмыслен против Тюрго.
The destruction of machines, the pillage of warehouses, the breaking of rails, the demolition of docks, the false routes of multitudes, the refusal by the people of justice to progress, Ramus assassinated by students, Rousseau driven out of Switzerland and stoned,-that is revolt.	Поломка машин, разграбление складов, порча рельсов, разрушение доков, заблуждение масс, осуждение прогресса народным правосудием. Рамюс, убитый школярами, Руссо, изгнанный из Швейцарии градом камней, -это мятеж.
Israel against Moses, Athens against Phocian, Rome against Cicero,-that is an uprising; Paris against the Bastille,-that is insurrection.	Израиль против Моисея, Афины против Фокиона, Рим против Сципиона - это мятеж; Париж против Бастилии - это восстание.
The soldiers against Alexander, the sailors against Christopher Columbus,-this is the same revolt; impious revolt; why?	Солдаты против Александра, матросы против Христофора Колумба - это бунт, бунт нечестивый. Почему?
Because Alexander is doing for Asia with the sword that which Christopher Columbus is doing for America with the compass; Alexander like Columbus, is finding a world.	Потому что Александр сделал для Азии с помощью меча то, что Христофор Колумб сделал для Америки с помощью компаса; Александр, как Колумб, нашел целый мир.

These gifts of a world to civilization are such augmentations of light, that all resistance in that case is culpable.	Приобщение этих миров к цивилизации означает такое расширение владений света, что здесь всякое противодействие преступно.
Sometimes the populace counterfeits fidelity to itself.	Иногда народ нарушает верность самому себе.
The masses are traitors to the people.	Толпа предает народ.
Is there, for example, anything stranger than that long and bloody protest of dealers in contraband salt, a legitimate chronic revolt, which, at the decisive moment, on the day of salvation, at the very hour of popular victory, espouses the throne, turns into chouannerie, and, from having been an insurrection against, becomes an uprising for, sombre masterpieces of ignorance!	Что, например, может представиться более невероятным, чем длительное и кровавое сопротивление соляных контрабандистов, этот законный непрерывный протест, который в решительный момент, в день спасения, в час народной победы, оборачивается шуанством, объединяется с троном, и восстание "против" становится мятежом "за"? Мрачные образцы невежества!
The contraband salt dealer escapes the royal gibbets, and with a rope's end round his neck, mounts the white cockade.	Соляной контрабандист ускользает от королевской виселицы и, еще с обрывком веревки, болтающимся у него на шее, нацепляет белую кокарду.
"Death to the salt duties," brings forth,	"Смерть соляной пошлине!" порождает
"Long live the King!"	"Да здравствует король!".
The assassins of Saint-Barthelemy, the cut-throats of September, the manslaughterers of Avignon, the assassins of Coligny, the assassins of Madam Lamballe, the assassins of Brune, Miquelets, Verdets, Cadenettes, the companions of Jehu, the chevaliers of Brassard,-behold an uprising.	Злодеи Варфоломеевской ночи, сентябристы 1792 года, авиньонские душегубы, убийцы Колиньи, убийцы г-жи де Ламбаль, убийцы Брюна, шайки сторонников Наполеона в Испании, зеленые лесные братья, термидорианцы, банды Жегю, кавалеры Нарукавной повязки - вот мятеж.
La Vendee is a grand, catholic uprising.	Вандея - это огромный католический мятеж.
The sound of right in movement is recognizable, it does not always proceed from the trembling of excited masses; there are mad rages, there are cracked bells, all tocsins do not give out the sound of bronze.	Голос возмущенного права распознать нетрудно, но он не всегда исходит от потрясенных, взбудораженных, пришедших в движение масс; есть бессмысленное бешенство, есть треснувшие колокола, не во всяком набате звучит бронза.
The brawl of passions and ignorances is quite another thing from the shock of progress.	Колебание страстей и невежества -нечто иное, чем толчок прогресса. Восставайте, но только для того, чтобы расти!
Show me in what direction you are going.	Укажите мне, куда вы идете.
Rise, if you will, but let it be that you may grow great.	Восстание-это движение вперед.
There is no insurrection except in a forward direction.	Всякое другое возмущение вредно.
Any other sort of rising is bad; every violent step towards the rear is a revolt; to retreat is to commit a deed of violence against the human race.	Всякий яростный шаг назад есть мятеж; движение вспять -это насилие над человеческим родом.
Insurrection is a fit of rage on the part of truth; the pavements which the uprising disturbs give forth the spark of right.	Восстание-это взрыв ярости, охватившей истину; уличные мостовые, взрытые восстанием, высекают искры права.
These pavements bequeath to the uprising only their mud.	Эти же мостовые предоставляют мятежу только свою грязь.

Danton against Louis XIV. is insurrection; Hebert against Danton is revolt.	Дантон против Людовика XVI - это восстание; Гебер против Дантона - это мятеж.
Hence it results that if insurrection in given cases may be, as Lafayette says, the most holy of duties, an uprising may be the most fatal of crimes.	Отсюда следует, что если восстание, подобное упомянутым выше, может быть, как сказал Лафайет, самым священным долгом, то мятеж может быть самым роковым, преступным покушением.
There is also a difference in the intensity of heat; insurrection is often a volcano, revolt is often only a fire of straw.	Существует и некоторое различие в степени накала; нередко восстание вулкан, а мятеж -горящая солома.
Revolt, as we have said, is sometimes found among those in power.	Бунт, как мы уже отмечали, вспыхивает иной раз в недрах самой власти.
Polignac is a rioter; Camille Desmoulins is one of the governing powers.	Полиньяк - мятежник; Камилл Демулен -правитель.
Insurrection is sometimes resurrection.	Порою восстание - это возрождение.
The solution of everything by universal suffrage being an absolutely modern fact, and all history anterior to this fact being, for the space of four thousand years, filled with violated right, and the suffering of peoples, each epoch of history brings with it that protest of which it is capable.	Решение всех вопросов посредством всеобщего голосования - явление совершенно новое, и четыре предшествовавшие ему века характеризовались попранием прав и страданиями народа, и все же каждая историческая эпоха несла с собой свою, возможную для нее, форму протеста.
Under the C?sars, there was no insurrection, but there was Juvenal.	При цезарях не было восстаний, зато был Ювенал.
The facit indignatio replaces the Gracchi.	Facit indignatio(негодование порождает) заступает место Гракхов.
Under the C?sars, there is the exile to Syene; there is also the man of the Annales.	При цезарях был сиенский изгнанник; кроме него, был еще человек, написавший Анналы..
We do not speak of the immense exile of Patmos who, on his part also, overwhelms the real world with a protest in the name of the ideal world, who makes of his vision an enormous satire and casts on Rome-Nineveh, on Rome-Babylon, on Rome-Sodom, the flaming reflection of the Apocalypse.	Мы не говорим о великом изгнаннике Патмоса; он тоже обрушил свой гнев на мир реальный во имя мира идеального, создал из своего видения чудовищную сатиру и отбросил на Рим-Ниневию, на Рим-Вавилон, на Рим-Содом пылающий отблеск Апокалипсиса.
John on his rock is the sphinx on its pedestal; we may understand him, he is a Jew, and it is Hebrew; but the man who writes the Annales is of the Latin race, let us rather say he is a Roman.	Иоанн на своей скале - это сфинкс на пьедестале; можно его не понимать, он еврей, и язык его слишком труден; но человек, написавший Анналы, - латинянин; скажем точнее: римлянин.
As the Neros reign in a black way, they should be painted to match.	Царствование неронов напоминает мрачные гравюры, напечатанные меццо-тинто, поэтому надо и их самих изображать тем же способом.
The work of the graving-tool alone would be too pale; there must be poured into the channel a concentrated prose which bites.	Работа одним гравировальным резцом вышла бы слишком бледной; следует влить в сделанные им борозды сгущенную, язвящею прозу.
Despots count for something in the question of philosophers.	Деспоты оказывают некоторое влияние на мыслителей.
A word that is chained is a terrible word.	Слово, закованное в цепи, -слово страшное.

The writer doubles and trebles his style when silence is imposed on a nation by its master.	Когда молчание навязано народу властелином, писатель удваивает, утраивает силу своего пера.
From this silence there arises a certain mysterious plenitude which filters into thought and there congeals into bronze.	Из этого молчания вытекает некая таинственная полнота, просачивающаяся в мысль и застывающая в ней бронзой.
The compression of history produces conciseness in the historian.	Гнет в истории порождает сжатость у историков.
The granite solidity of such and such a celebrated prose is nothing but the accumulation effected by the tyrant.	Гранитная прочность их прославленной прозы лишь следствие уплотнения ее тираном.
Tyranny constrains the writer to conditions of diameter which are augmentations of force.	Тирания вынуждает писателя к уменьшению объема, что увеличивает силу произведения.
The Ciceronian period, which hardly sufficed for Verres, would be blunted on Caligula.	Острие цицероновского периода, едва ощутимое для Верреса, совсем затупилось бы о Калигулу.
The less spread of sail in the phrase, the more intensity in the blow.	Меньше размаха в строении фразы - больше напряженности в ударе.
Tacitus thinks with all his might.	Тацит мыслит со всей мощью.
The honesty of a great heart, condensed in justice and truth, overwhelms as with lightning.	Честность великого сердца, превратившаяся в сгусток истины и справедливости, поражает подобно молнии.
Be it remarked, in passing, that Tacitus is not historically superposed upon C?sar.	Заметим мимоходом, примечательно, что Тацит исторически не противостоял Цезарю.
The Tiberii were reserved for him.	Для него были приуготовлены Тиберии.
C?sar and Tacitus are two successive phenomena, a meeting between whom seems to be mysteriously avoided, by the One who, when He sets the centuries on the stage, regulates the entrances and the exits.	Цезарь и Тацит - два последовательных явления, встречу которых таинственным образом отклонил тот, кто в постановке веков на сцене руководит входами и выходами.
C?sar is great, Tacitus is great; God spares these two greatnesses by not allowing them to clash with one another.	Цезарь велик, Тацит велик, бог пощадил эти два величия, не столкнув их между собой.
The guardian of justice, in striking C?sar, might strike too hard and be unjust.	Страж справедливости, нанеся удар Цезарю, мог бы ударить слишком сильно и быть несправедливым.
God does not will it.	Господь не пожелал этого.
The great wars of Africa and Spain, the pirates of Sicily destroyed, civilization introduced into Gaul, into Britanny, into Germany,-all this glory covers the Rubicon.	Великие войны в Африке и в Испании, уничтожение сицилийских пиратов, насаждение цивилизации в Галлии, в Британии, в Германии, -вся эта слава искупает Рубикон.
There is here a sort of delicacy of the divine justice, hesitating to let loose upon the illustrious usurper the formidable historian, sparing C?sar Tacitus, and according extenuating circumstances to genius.	Здесь сказывается особая чуткость божественного правосудия, которое не решилось выпустить на узурпатора грозного историка и спасло Цезаря от Тацита, признав за гением смягчающие обстоятельства.
Certainly, despotism remains despotism, even under the despot of genius.	Конечно, деспотизм остается деспотизмом даже при гениальном деспоте.

There is corruption under all illustrious tyrants, but the moral pest is still more hideous under infamous tyrants.	И во времена прославленных тиранов процветает развращенность, но нравственная чума еще более отвратительна при тиранах бесчестных.
In such reigns, nothing veils the shame; and those who make examples, Tacitus as well as Juvenal, slap this ignominy which cannot reply, in the face, more usefully in the presence of all humanity.	В пору их владычества ничто не заслоняет постыдных дел, и мастера на примеры -Тацит и Ювенал-с еще большею пользой бичуют перед лицом человечества этот позор, которому нечего возразить.
Rome smells worse under Vitellius than under Sylla.	Рим смердит отвратительнее при Вителлии, чем при Сулле.
Under Claudius and under Domitian, there is a deformity of baseness corresponding to the repulsiveness of the tyrant.	При Клавдии и Домициане отвратительное пресмыкательство соответствует мерзости тирана.
The villainy of slaves is a direct product of the despot; a miasma exhales from these cowering consciences wherein the master is reflected; public powers are unclean; hearts are small; consciences are dull, souls are like vermin; thus it is under Caracalla, thus it is under Commodus, thus it is under Heliogabalus, while, from the Roman Senate, under C?sar, there comes nothing but the odor of the dung which is peculiar to the eyries of the eagles.	Низость рабов - дело рук деспота; их растленная совесть, в которой отражается их повелитель, распространяет вокруг себя миазмы; власть имущие гнусны, сердца мелки, совесть немощна, души зловонны; то же при Каракалле, то же при Коммоде, то же при Гелиогабале, тогда как из римского сената времен Цезаря исходит запах помета, свойственный орлиному гнезду.
Hence the advent, apparently tardy, of the Tacituses and the Juvenals; it is in the hour for evidence, that the demonstrator makes his appearance.	Отсюда появление, с виду запоздалое, Тацитов и Ювеналов; лишь когда очевидность становится бесспорной, приходит ее истолкователь.
But Juvenal and Tacitus, like Isaiah in Biblical times, like Dante in the Middle Ages, is man; riot and insurrection are the multitude, which is sometimes right and sometimes wrong.	Но и Ювенал и Тацит, точно так же как Исайя в библейские времена, как Данте в средние века, -это человек; мятеж и восстание - народ, иногда неправый, иногда правый.
In the majority of cases, riot proceeds from a material fact; insurrection is always a moral phenomenon.	Чаще всего мятеж является следствием причин материального порядка; восстание - всегда явление нравственного порядка.
Riot is Masaniello; insurrection, Spartacus.	Мятеж - это Мазаньелло, восстание - это Спартак.
Insurrection borders on mind, riot on the stomach; Gaster grows irritated; but Gaster, assuredly, is not always in the wrong.	Восстание в дружбе с разумом, мятеж - с желудком. Чрево раздражается, но Чрево, конечно, не всегда виновно.
In questions of famine, riot, Buzancais, for example, holds a true, pathetic, and just point of departure.	Когда народ голодает, у мятежа, - в Бюзансе, например, - реальный, волнующий, справедливый повод.
Nevertheless, it remains a riot.	Тем не менее он остается мятежом.
Why?	Почему?
It is because, right at bottom, it was wrong in form.	Потому что, будучи правым по существу, он неправ по форме.

Shy although in the right, violent although strong, it struck at random; it walked like a blind elephant; it left behind it the corpses of old men, of women, and of children; it wished the blood of inoffensive and innocent persons without knowing why.	Свирепый, хотя и справедливый, исступленный, хотя и мощный, он поражал наугад; он шествовал, как слепой слон, все круша на пути. Он оставлял за собой трупы стариков, женщин и детей, он проливал, сам не зная почему, кровь невинных и безобидных.
The nourishment of the people is a good object; to massacre them is a bad means.	Накормить народ-цель хорошая, истреблять его -плохой для этого способ.
All armed protests, even the most legitimate, even that of the 10th of August, even that of July 14th, begin with the same troubles.	Всякий вооруженный народный протест, даже самый законный, даже 10 августа, даже 14 июля, начинается со смуты.
Before the right gets set free, there is foam and tumult.	Перед тем как право разобьет свои оковы, поднимаются волнение и пена.
In the beginning, the insurrection is a riot, just as a river is a torrent.	Нередко начало восстания - мятеж, точно так же, как исток реки - горный поток.
Ordinarily it ends in that ocean: revolution.	И обычно оно впадает в океан - Революцию.
Sometimes, however, coming from those lofty mountains which dominate the moral horizon, justice, wisdom, reason, right, formed of the pure snow of the ideal, after a long fall from rock to rock, after having reflected the sky in its transparency and increased by a hundred affluents in the majestic mien of triumph, insurrection is suddenly lost in some quagmire, as the Rhine is in a swamp.	Впрочем, иногда, рожденное на тех горных вершинах, которые возносятся над нравственным горизонтом, на высотах справедливости, мудрости, разума и права, созданное из чистейшего снега идеала, после долгого падения со скалы на скалу, отразив в своей прозрачности небо и вздувшись от сотни притоков в величественном, триумфальном течении, восстание вдруг теряется в какой-нибудь буржуазной трясине, как Рейн в болоте.
All this is of the past, the future is another thing.	Все это в прошлом, будущее-иное.
Universal suffrage has this admirable property, that it dissolves riot in its inception, and, by giving the vote to insurrection, it deprives it of its arms.	Всеобщее голосование замечательно тем, что оно уничтожает самые принципы мятежа и, предоставляя право голоса восстанию, обезоруживает его.
The disappearance of wars, of street wars as well as of wars on the frontiers, such is the inevitable progression.	Исчезновение войн, - как уличных войн, так и войн на границах государства, - вот в чем скажется неизбежный прогресс.
Whatever To-day may be, To-morrow will be peace.	Каково бы ни было наше Сегодня, наше Завтра -это мир.
However, insurrection, riot, and points of difference between the former and the latter,-the bourgeois, properly speaking, knows nothing of such shades.	Впрочем, восстание, мятеж, чем бы первое ни отличалось от второго, в глазах истого буржуа одно и то же, он плохо разбирается в этих оттенках.
In his mind, all is sedition, rebellion pure and simple, the revolt of the dog against his master, an attempt to bite whom must be punished by the chain and the kennel, barking, snapping, until such day as the head of the dog, suddenly enlarged, is outlined vaguely in the gloom face to face with the lion.	Для него все это просто-напросто беспорядки, крамола, бунт собаки против хозяина, лай, тявканье, попытка укусить, за которую следует посадить на цепь в конуру; так он думает до того дня, когда собачья голова, внезапно увеличившись, неясно обрисуется в полутьме, приняв львиный облик.
Then the bourgeois shouts:	Тогда буржуа кричит:

"Long live the people!"	"Да здравствует народ!"
This explanation given, what does the movement of June, 1832, signify, so far as history is concerned?	Так чем же является для истории июньское движение 1832 года?
Is it a revolt?	Мятеж это или восстание?
Is it an insurrection?	Восстание.
It may happen to us, in placing this formidable event on the stage, to say revolt now and then, but merely to distinguish superficial facts, and always preserving the distinction between revolt, the form, and insurrection, the foundation.	Может статься, в изображении грозного события нам придется иногда употребить слово "мятеж", но лишь для того, чтобы определить внешние его проявления, не забывая о различии между его формой - мятежом и его сущностью восстанием.
This movement of 1832 had, in its rapid outbreak and in its melancholy extinction, so much grandeur, that even those who see in it only an uprising, never refer to it otherwise than with respect.	Движение 1832 года, в его стремительном взрыве, в его мрачном угасании, было так величаво, что даже те, кто видит в нем только мятеж, говорят о нем с уважением.
For them, it is like a relic of 1830.	Для них это как бы отзвук 1830 года.
Excited imaginations, say they, are not to be calmed in a day.	Взволнованное воображение, заявляют они, в один день не успокоить.
A revolution cannot be cut off short.	Революция сразу не прекращается.
It must needs undergo some undulations before it returns to a state of rest, like a mountain sinking into the plain.	Подобно горной цепи, спускающейся к долине, она неизбежно вздымается несколько раз, прежде чем приходит в состояние спокойствия.
There are no Alps without their Jura, nor Pyrenees without the Asturias.	Без Юрского кряжа нет Альп, без Астурии нет Пиренеев.
This pathetic crisis of contemporary history which the memory of Parisians calls "the epoch of the riots," is certainly a characteristic hour amid the stormy hours of this century.	Этот исполненный пафоса кризис современной истории, который остался в памяти парижан как эпоха мятежей, без сомнения представляет собой характерный час среди бурных часов нынешнего века.
A last word, before we enter on the recital.	Еще несколько слов, прежде чем приступить к рассказу.
The facts which we are about to relate belong to that dramatic and living reality, which the historian sometimes neglects for lack of time and space.	События, подлежащие изложению, неотделимы от той живой, драматической действительности, которой историк иногда пренебрегает за отсутствием места и времени.
There, nevertheless, we insist upon it, is life, palpitation, human tremor.	Однако тут, -мы на этом настаиваем, - именно тут жизнь, трепет, биение человеческого сердца.
Petty details, as we think we have already said, are, so to speak, the foliage of great events, and are lost in the distance of history.	Мелкие подробности, как мы, кажется, уже говорили, - это, так сказать, листва великих событий, и они теряются в далях истории.
The epoch, surnamed "of the riots," abounds in details of this nature.	Эпоха, именуемая мятежной, изобилует такого рода подробностями.
Judicial inquiries have not revealed, and perhaps have not sounded the depths, for another reason than history.	Судебные следствия, хотя и по иным причинам, чем история, но также не все выявили и, быть может, не все глубоко изучили.

We shall therefore bring to light, among the known and published peculiarities, things which have not heretofore been known, about facts over which have passed the forgetfulness of some, and the death of others. The majority of the actors in these gigantic scenes have disappeared; beginning with the very next day they held their peace; but of what we shall relate, we shall be able to say: "We have seen this."	Поэтому мы собираемся осветить, кроме известных и попавших в печать обстоятельств, то, что неведомо никому, факты, которые повлекли за собой забвение одних и смерть других Большинство действующих лиц этих гигантских сцен исчезло, они умолкли уже назавтра; но мы можем дать клятву: мы сами видели то, о чем собираемся рассказать.
We alter a few names, for history relates and does not inform against, but the deed which we shall paint will be genuine.	Мы изменим некоторые имена, потому что история повествует, а не выдает, но изобразим то, что было на самом деле.
In accordance with the conditions of the book which we are now writing, we shall show only one side and one episode, and certainly, the least known at that, of the two days, the 5th and the 6th of June, 1832, but we shall do it in such wise that the reader may catch a glimpse, beneath the gloomy veil which we are about to lift, of the real form of this frightful public adventure.	В рамках книги, которую мы пишем, мы покажем только одну сторону событий и только один эпизод, и, наверное, наименее известный, дни 5 и 6 июня 1832 года; но мы сделаем это таким образом, что читатель увидит под темным покрывалом, которое мы приподнимем, подлинный облик этого страшного общественного дерзновения.
CHAPTER III-A BURIAL; AN OCCASION TO BE BORN AGAIN	Глава третья ПОГРЕБЕНИЕ-ПОВОД К ВОЗРОЖДЕНИЮ
In the spring of 1832, although the cholera had been chilling all minds for the last three months and had cast over their agitation an indescribable and gloomy pacification, Paris had already long been ripe for commotion.	Весной 1832 года, несмотря на то, что эпидемия холеры в течение трех месяцев леденила возбужденные умы, наложив на них печать какого-то мрачного успокоения, Париж, в котором давно назревало недовольство, готов был вспыхнуть.
As we have said, the great city resembles a piece of artillery; when it is loaded, it suffices for a spark to fall, and the shot is discharged.	Как мы уже отмечали, большой город похож на артиллерийское орудие: когда оно заряжено, достаточно искры, чтобы последовал залп.
In June, 1832, the spark was the death of General Lamarque.	В июле 1832 года такой искрой оказалась смерть генерала Ламарка.
Lamarque was a man of renown and of action.	Ламарк был человек действия и доброй славы.
He had had in succession, under the Empire and under the Restoration, the sorts of bravery requisite for the two epochs, the bravery of the battle-field and the bravery of the tribune.	И при Империи и при Реставрации он проявил двойную доблесть, необходимую для этих двух эпох: доблесть воина и доблесть оратора.
He was as eloquent as he had been valiant; a sword was discernible in his speech.	Он был так же красноречив, как ранее был отважен: его слово было подобно мечу.
Like Foy, his predecessor, after upholding the command, he upheld liberty; he sat between the left and the extreme left, beloved of the people because he accepted the chances of the future, beloved of the populace because he had served the Emperor well; he was, in company with Comtes Gerard and Drouet, one of Napoleon's marshals in petto.	Как и его предшественник Фуа, он, высоко державший знамя командования, теперь высоко держал знамя свободы. Занимая место между левой и крайней левой, он был любим народом за то, что смело смотрел в будущее, и толпой - за то, что хорошо служил императору. Вместе с графом Жераром и графом Друэ он чувствовал себя in petto (В душе) одним из маршалов Наполеона.
The treaties of 1815 removed him as a personal offence.	Трактаты 1815 года он воспринял как личное оскорбление.

He hated Wellington with a downright hatred which pleased the multitude; and, for seventeen years, he majestically preserved the sadness of Waterloo, paying hardly any attention to intervening events.	Он ненавидел Веллингтона нескрываемой ненавистью, вызывавшей сочувствие у народа, и в продолжение семнадцати лет, едва замечая происходившие в это время события, величественно хранил печаль Ватерлоо.
In his death agony, at his last hour, he clasped to his breast a sword which had been presented to him by the officers of the Hundred Days.	Умирая, он в свой смертный час прижал к груди шпагу, которую ему поднесли как почетную награду офицеры Ста дней.
Napoleon had died uttering the word army, Lamarque uttering the word country.	Наполеон умер со словом армия на устах. Ламарк со словом отечество.
His death, which was expected, was dreaded by the people as a loss, and by the government as an occasion.	Близкая его смерть страшила народ, как потеря, а правительство - как повод к волнениям.
This death was an affliction.	Эта смерть была трауром.
Like everything that is bitter, affliction may turn to revolt.	Как всякая скорбь, траур может обернуться взрывом.
This is what took place.	Так именно и произошло.
On the preceding evening, and on the morning of the 5th of June, the day appointed for Lamarque's burial, the Faubourg Saint-Antoine, which the procession was to touch at, assumed a formidable aspect.	Накануне и в самый день 5 июня - день, назначенный для погребения генерала Ламарка, -Сент -Антуанское предместье, мимо которого должна была проходить похоронная процессия, приняло угрожающий вид.
This tumultuous network of streets was filled with rumors.	Запутанная сеть улиц наполнилась глухим ропотом толпы.
They armed themselves as best they might.	Люди вооружались, как могли.
Joiners carried off door-weights of their establishment "to break down doors."	Столяры запасались распорками от верстаков, "чтобы взламывать двери".
One of them had made himself a dagger of a stocking-weaver's hook by breaking off the hook and sharpening the stump.	Один из них сделал кинжал из крючка для надевания сапог, взятого у сапожника, отломив загнутую часть и заточив обломок.
Another, who was in a fever "to attack," slept wholly dressed for three days.	Другой, горя желанием "идти на приступ", три дня спал не раздеваясь.
A carpenter named Lombier met a comrade, who asked him:	Плотник Ломбье встретил приятеля; тот спросил:
"Whither are you going?" "Eh! well, I have no weapons."	"Куда ты идешь?" -"Да видишь ли, у меня нет оружия". -
"What then?"	"Ну так что же?" -
"I'm going to my timber-yard to get my compasses."	"Вот я и иду на стройку за своим циркулем" -
"What for?"	"А на что он тебе?" -
"I don't know," said Lombier.	"Не знаю", -ответил Ломбье.
A certain Jacqueline, an expeditious man, accosted some passing artisans:	Некто Жаклин, человек предприимчивый, ловил проходивших рабочих:
"Come here, you!"	"Ну-ка, поди сюда!"

He treated them to ten sous' worth of wine and said:	Потом давал им десять су на вино и спрашивал-
"Have you work?" "No." "Go to Filspierre, between the Barriere Charonne and the Barriere Montreuil, and you will find work."	"У тебя есть работа?" -"Нет". -"Поди к Фиспьеру -это между Монрейльской и Шаронской заставами, -там найдешь работу".
At Filspierre's they found cartridges and arms.	У Фиспьера они получали патроны и оружие.
Certain well-known leaders were going the rounds, that is to say, running from one house to another, to collect their men. At Barthelemy's, near the Barriere du Trone, at Capel's, near the Petit-Chapeau, the drinkers accosted each other with a grave air.	Некоторые известные главари "мчались как на почтовых", то есть бегали всюду, чтобы собрать свой народ У Бартелеми, возле Тронной заставы, и у Капеля, в "Колпачке", посетители подходили друг к другу с серьезным видом.
They were heard to say:	Слышно было, как они переговаривались:
"Have you your pistol?"	"Ты где держишь пистолет?" -
"Under my blouse."	"Под блузой". -
"And you?"	"А ты?" -
"Under my shirt."	"Под рубашкой".
In the Rue Traversiere, in front of the Bland workshop, and in the yard of the Maison-Brulee, in front of tool-maker Bernier's, groups whispered together.	На Поперечной улице, у мастерской Роланда, и во дворе Мезон -Брюле, против мастерской инструментальщика Бернье, шептались кучки людей.
Among them was observed a certain Mavot, who never remained more than a week in one shop, as the masters always discharged him "because they were obliged to dispute with him every day."	Неистовой своей горячностью бросался в глаза некий Маво, который ни в одной мастерской не работал больше недели, - хозяева увольняли его, "потому что приходилось все время с ним спорить".
Mavot was killed on the following day at the barricade of the Rue Menilmontant.	Маво был убит на баррикаде на улице Менильмонтан.
Pretot, who was destined to perish also in the struggle, seconded Mavot, and to the question:	Прето, которому тоже суждено было умереть в схватке, вторил Маво и на вопрос
"What is your object?" he replied:	"Чего же ты хочешь?" - отвечал
"Insurrection."	"Восстания".
Workmen assembled at the corner of the Rue de Bercy, waited for a certain Lemarin, the revolutionary agent for the Faubourg Saint-Marceau.	Рабочие, собравшись на углу улицы Берси, поджидали Лемарена, революционного уполномоченного предместья Сен -Марсо.
Watchwords were exchanged almost publicly.	Пароль передавался друг другу почти открыто.
On the 5th of June, accordingly, a day of mingled rain and sun, General Lamarque's funeral procession traversed Paris with official military pomp, somewhat augmented through precaution.	Итак, 5 июня, в день, то солнечный, то дождливый, по улицам Парижа, с официальной, военной пышностью, из предосторожности несколько преувеличенной, следовал траурный кортеж.
Two battalions, with draped drums and reversed arms, ten thousand National Guards, with their swords at their sides, escorted the coffin.	Гроб генерала Ламарка сопровождали два батальона, с барабанами, затянутыми черным крепом, и с опущенными ружьями, десять тысяч национальных гвардейцев с саблями на боку, и артиллерийские батареи национальной гвардии.
The hearse was drawn by young men.	Катафалк везла молодежь.

The officers of the Invalides came immediately behind it, bearing laurel branches.	За ним шли отставные офицеры с лавровыми ветвями в руках.
Then came an innumerable, strange, agitated multitude, the sectionaries of the Friends of the People, the Law School, the Medical School, refugees of all nationalities, and Spanish, Italian, German, and Polish flags, tricolored horizontal banners, every possible sort of banner, children waving green boughs, stone-cutters and carpenters who were on strike at the moment, printers who were recognizable by their paper caps, marching two by two, three by three, uttering cries, nearly all of them brandishing sticks, some brandishing sabres, without order and yet with a single soul, now a tumultuous rout, again a column.	Затем шествовало несметное множество людей, возбужденное, необычное, - члены общества Друзей народа, студенты юридического факультета, медицинского факультета, изгнанники всех национальностей, знамена испанские, итальянские, польские, немецкие, длинные трехцветные знамена, всевозможные флаги; дети, размахивавшие зелеными ветками, плотники и каменотесы, как раз бастовавшие в это время, типографщики, приметные по их бумажным колпакам, шли по двое, по трое, крича, размахивая палками, а некоторые и саблями, беспорядочно и тем не менее дружно, где шумной толпой, где стройной колонной.
Squads chose themselves leaders; a man armed with a pair of pistols in full view, seemed to pass the host in review, and the files separated before him.	Отдельные группы выбирали себе предводителей, какой-то человек, вооруженный двумя отчетливо проступавшими под одеждой пистолетами, казалось, делал смотр плотным рядам, которые проходили перед ним.
On the side alleys of the boulevards, in the branches of the trees, on balconies, in windows, on the roofs, swarmed the heads of men, women, and children; all eyes were filled with anxiety.	На боковых аллеях бульваров, на деревьях, на балконах, в окнах, на крышах, всюду виднелись головы мужчин, женщин, детей; у всех глаза были полны тревоги.
An armed throng was passing, and a terrified throng looked on.	Толпа вооруженная проходила, толпа смятенная глядела.
The Government, on its side, was taking observations.	Правительство тоже наблюдало.
It observed with its hand on its sword.	Наблюдало, держа руку на эфесе шпаги.
Four squadrons of carabineers could be seen in the Place Louis XV. in their saddles, with their trumpets at their head, cartridge-boxes filled and muskets loaded, all in readiness to march; in the Latin country and at the Jardin des Plantes, the Municipal Guard echelonned from street to street; at the Halle-aux-Vins, a squadron of dragoons; at the Greve half of the 12th Light Infantry, the other half being at the Bastille; the 6th Dragoons at the Celestins; and the courtyard of the Louvre full of artillery.	На площади Людовика XV можно было заметить в боевой готовности, с полными патронташами, с заряженными ружьями и мушкетонами, четыре эскадрона карабинеров на конях, с трубачами впереди; в Латинском квартале и в Ботаническом саду - муниципальную гвардию, построенную эшелонами от улицы к улице, на Винном рынке -эскадрон драгун; на Гревской площади -половину 12-го полка легкой кавалерии, другую половину - на площади Бастилии, 6-й драгунский - у Целестинцев; двор Лувра запрудила артиллерия.
The remainder of the troops were confined to their barracks, without reckoning the regiments of the environs of Paris.	Остальные войска, не считая полков парижских окрестностей, стояли в казармах, ожидая приказа.
Power being uneasy, held suspended over the menacing multitude twenty-four thousand soldiers in the city and thirty thousand in the banlieue.	Встревоженные власти держали наготове, чтобы обрушить их на грозные толпы, двадцать четыре тысячи солдат в городе и тридцать тысяч в пригороде.
Divers reports were in circulation in the cortege.	В процессии передавались слухи.

Legitimist tricks were hinted at; they spoke of the Duc de Reichstadt, whom God had marked out for death at that very moment when the populace were designating him for the Empire.	Говорили о происках легитимистов; говорили о герцоге Рейхштадском, которого бог приговорил к смерти в ту самую минуту, когда толпа прочила его в императоры.
One personage, whose name has remained unknown, announced that at a given hour two overseers who had been won over, would throw open the doors of a factory of arms to the people.	Некто, оставшийся неизвестным, объявил, что в назначенный час два завербованных мастера откроют народу ворота оружейного завода.
That which predominated on the uncovered brows of the majority of those present was enthusiasm mingled with dejection.	Выражение лица у большинства людей, шедших с непокрытыми головами, было восторженное и вместе с тем подавленное.
Here and there, also, in that multitude given over to such violent but noble emotions, there were visible genuine visages of criminals and ignoble mouths which said:	Среди народа, находившегося во власти необузданных, но благородных страстей, виднелись физиономии настоящих злодеев, виднелись мерзкие рты, словно кричавшие:
"Let us plunder!"	"Пограбим!"
There are certain agitations which stir up the bottoms of marshes and make clouds of mud rise through the water.	Существуют волнения, которые словно взбалтывают глубину болот, и тогда вся муть поднимается со дна на поверхность.
A phenomenon to which "well drilled" policemen are no strangers.	Явление это возникает не без участия "хорошо организованной" полиции.
The procession proceeded, with feverish slowness, from the house of the deceased, by way of the boulevards as far as the Bastille.	Шествие двигалось с какой-то лихорадочной медлительностью вдоль бульваров, от дома умершего до самой Бастилии.
It rained from time to time; the rain mattered nothing to that throng.	Время от времени накрапывал дождь, но толпа не замечала его.
Many incidents, the coffin borne round the Vendome column, stones thrown at the Duc de Fitz-James, who was seen on a balcony with his hat on his head, the Gallic cock torn from a popular flag and dragged in the mire, a policeman wounded with a blow from a sword at the Porte Saint-Martin, an officer of the 12th Light Infantry saying aloud:	Несколько происшествий - обнесли гроб вокруг Вандомской колонны, бросили камни в замеченного на балконе герцога Фицжама, который не обнажил головы при виде шествия, сорвали галльского петуха с народного знамени и втоптали в грязь, у ворот Сен -Мартен полицейского ударили саблей, офицер 12-го легкого кавалерийского полка громко провозгласил:
"I am a Republican," the Polytechnic School coming up unexpectedly against orders to remain at home, the shouts of:	"Я республиканец", Политехническая школа вырвалась из своего вынужденного заточения и появилась здесь, крики:
"Long live the Polytechnique!	"Да здравствует Политехническая школа!
Long live the Republic!" marked the passage of the funeral train.	Да здравствует Республика!" - отметили путь процессии.
At the Bastille, long files of curious and formidable people who descended from the Faubourg Saint-Antoine, effected a junction with the procession, and a certain terrible seething began to agitate the throng.	У Бастилии длинные ряды любопытных устрашающего вида, спустившись из Сент -Антуанского предместья, присоединились к кортежу, и какое-то грозное волнение всколыхнуло толпу.
One man was heard to say to another:	Слышали, как один человек сказал другому:

"Do you see that fellow with a red beard, he's the one who will give the word when we are to fire."	"Видишь вон того, с рыжей бородкой? Он-то и скажет, когда надо будет стрелять".
It appears that this red beard was present, at another riot, the Quenisset affair, entrusted with this same function.	Кажется, этот самый с рыжей бородкой появился в той же самой роли, но во время другого выступления, в деле Кениссе.
The hearse passed the Bastille, traversed the small bridge, and reached the esplanade of the bridge of Austerlitz.	Колесница миновала Бастилию, проследовала вдоль канала, пересекла маленький мост и достигла эспланады Аустерлицкого моста.
There it halted.	Там она остановилась.
The crowd, surveyed at that moment with a bird's-eye view, would have presented the aspect of a comet whose head was on the esplanade and whose tail spread out over the Quai Bourdon, covered the Bastille, and was prolonged on the boulevard as far as the Porte Saint-Martin.	Если бы в это время взглянуть на толпу с высоты птичьего полета, то она показалась бы кометой, голова которой находилась у эспланады, а хвост распускался на Колокольной набережной, площади Бастилии и тянулся по бульвару до ворот Сен -Мартен.
A circle was traced around the hearse.	У колесницы образовался круг.
The vast rout held their peace.	Огромная толпа умолкла.
Lafayette spoke and bade Lamarque farewell.	Говорил Лафайет, -он прощался с Ламарком.
This was a touching and august instant, all heads uncovered, all hearts beat high.	Это была умилительная и торжественная минута. Все головы обнажились, забились все сердца.
All at once, a man on horseback, clad in black, made his appearance in the middle of the group with a red flag, others say, with a pike surmounted with a red liberty-cap.	Внезапно среди толпы появился всадник в черном, с красным знаменем в руках, а некоторые говорили - с пикой, увенчанной красным колпаком.
Lafayette turned aside his head.	Лафайет отвернулся.
Exelmans quitted the procession.	Эксельманс покинул процессию.
This red flag raised a storm, and disappeared in the midst of it.	Красное знамя подняло бурю и исчезло в ней.
From the Boulevard Bourdon to the bridge of Austerlitz one of those clamors which resemble billows stirred the multitude.	От Колокольного бульвара до Аустерлицкого моста по толпе прокатился гул, подобный шуму морского прибоя.
Two prodigious shouts went up: "Lamarque to the Pantheon!-Lafayette to the Town-hall!"	Раздались громкие крики: Ламарка в Пантеон! Лафайета в ратушу!
Some young men, amid the declamations of the throng, harnessed themselves and began to drag Lamarque in the hearse across the bridge of Austerlitz and Lafayette in a hackney-coach along the Quai Morland.	Молодые люди при одобрительных восклицаниях толпы впряглись в похоронную колесницу и фиакр и повлекли Ламарка через Аустерлицкий мост, а Лафайета - по Морландской набережной.
In the crowd which surrounded and cheered Lafayette, it was noticed that a German showed himself named Ludwig Snyder, who died a centenarian afterwards, who had also been in the war of 1776, and who had fought at Trenton under Washington, and at Brandywine under Lafayette.	В толпе, окружавшей и приветствовавшей Лафайета, люди, заметив одного немца, по имени Людвиг Шнейдер, показывали на него друг другу; этот человек, умерший впоследствии столетним стариком, тоже участвовал в войне 1776 года, дрался при Трентоне под командой Вашингтона и при Брендивайне под командой Лафайета.

In the meantime, the municipal cavalry on the left bank had been set in motion, and came to bar the bridge, on the right bank the dragoons emerged from the Celestins and deployed along the Quai Morland.	Тем временем на левом берегу двинулась вперед муниципальная кавалерия и загородила мост, на правом драгуны тронулись от Целестинцев и развернулись на Морландской набережной.
The men who were dragging Lafayette suddenly caught sight of them at the corner of the quay and shouted:	Народ, сопровождавший катафалк Лафайета, внезапно заметил их на повороте набережной и закричал:
"The dragoons!"	"Драгуны!"
The dragoons advanced at a walk, in silence, with their pistols in their holsters, their swords in their scabbards, their guns slung in their leather sockets, with an air of gloomy expectation.	Драгуны, с пистолетами в кобурах, саблями в ножнах, мушкетами в чехлах при седлах, молча, с мрачно выжидающим видом, двигались шагом.
They halted two hundred paces from the little bridge.	В двухстах шагах от маленького моста они остановились.
The carriage in which sat Lafayette advanced to them, their ranks opened and allowed it to pass, and then closed behind it.	Фиакр Лафайета достиг их, они разомкнули ряды, пропустили его и снова сомкнулись.
At that moment the dragoons and the crowd touched.	В это время драгуны и толпа вошли в соприкосновение.
The women fled in terror.	Женщины в ужасе бросились бежать.
What took place during that fatal minute?	Что произошло в эту роковую минуту?
No one can say.	Никто не сумел бы ответить.
It is the dark moment when two clouds come together.	Это было смутное мгновение, когда две тучи слились в одну.
Some declare that a blast of trumpets sounding the charge was heard in the direction of the Arsenal, others that a blow from a dagger was given by a child to a dragoon.	Кто говорил, что со стороны Арсенала была услышана фанфара, подавшая сигнал к атаке, другие - что какой-то мальчик ударил кинжалом драгуна, с этого и началось.
The fact is, that three shots were suddenly discharged: the first killed Cholet, chief of the squadron, the second killed an old deaf woman who was in the act of closing her window, the third singed the shoulder of an officer; a woman screamed:	Несомненно одно: внезапно раздались три выстрела; первым был убит командир эскадрона Шоле, вторым -глухая старуха, закрывавшая окно на улице Контрэскарп, третий задел эполет у одного офицера; какая-то женщина закричала:
"They are beginning too soon!" and all at once, a squadron of dragoons which had remained in the barracks up to this time, was seen to debouch at a gallop with bared swords, through the Rue Bassompierre and the Boulevard Bourdon, sweeping all before them.	"Начали слишком рано!.." -и тут же, со стороны, противоположной Морландской набережной, показался остававшийся до сих пор в казармах эскадрон драгун, с саблями наголо, мчавшийся галопом по улице Бассомпьера и Колокольному бульвару, сметая перед собой все.

Then all is said, the tempest is loosed, stones rain down, a fusillade breaks forth, many precipitate themselves to the bottom of the bank, and pass the small arm of the Seine, now filled in, the timber-yards of the Isle Louviers, that vast citadel ready to hand, bristle with combatants, stakes are torn up, pistol-shots fired, a barricade begun, the young men who are thrust back pass the Austerlitz bridge with the hearse at a run, and the municipal guard, the carabineers rush up, the dragoons ply their swords, the crowd disperses in all directions, a rumor of war flies to all four quarters of Paris, men shout:	Этим все сказано: разражается буря, летят камни, гремят ружейные выстрелы, многие стремглав бегут вниз по скату и перебираются через малый рукав Сены, в настоящее время засыпанный; тесные дворы острова Лувье, этой обширной естественной крепости, наводнены сражающимися; здесь вырывают из оград колья, стреляют из пистолетов, воздвигается баррикада, молодые люди, оттесненные назад, проносятся бегом с похоронной колесницей по Аустерлицкому мосту и нападают на муниципальную гвардию, прибегают карабинеры, драгуны рубят саблями, толпа рассыпается в разные стороны, шум войны долетает до четырех сторон Парижа, люди кричат:
"To arms!" they run, tumble down, flee, resist.	"К оружию!", люди бегут, падают, отступают, сопротивляются.
Wrath spreads abroad the riot as wind spreads a fire.	Гнев раздувает мятеж, как ветер раздувает огонь.
CHAPTER IV-THE EBULLITIONS OF FORMER DAYS	Глава четвертая ВОЛНЕНИЯ БЫЛЫХ ВРЕМЕН
Nothing is more extraordinary than the first breaking out of a riot.	Нет ничего более изумительного, чем первые часы закипающего мятежа.
Everything bursts forth everywhere at once.	Все вспыхивает всюду и сразу.
Was it foreseen?	Было ли это предвидено?
Yes.	Да.
Was it prepared?	Было ли подготовлено?
No.	Нет.
Whence comes it?	Откуда это исходит?
From the pavements.	От уличных мостовых.
Whence falls it?	Откуда это падает?
From the clouds.	С облаков.
Here insurrection assumes the character of a plot; there of an improvisation.	Здесь восстание имеет характер заговора, там -внезапного порыва гнева.
The first comer seizes a current of the throng and leads it whither he wills.	Первый прохожий завладевает потоком толпы и направляет его куда хочет.
A beginning full of terror, in which is mingled a sort of formidable gayety.	Начало, исполненное ужаса, к которому примешивается какая-то зловещая веселость.
First come clamors, the shops are closed, the displays of the merchants disappear; then come isolated shots; people flee; blows from gun-stocks beat against portes-cocheres, servants can be heard laughing in the courtyards of houses and saying:	Сперва раздаются крики, магазины запираются, мигом исчезают выставки товаров; потом слышатся одиночные выстрелы; люди бегут; удары прикладов сотрясают ворота; слышно, как во дворах хохочут служанки, приговаривая:
"There's going to be a row!"	"Ну, началась потеха!"

A quarter of an hour had not elapsed when this is what was taking place at twenty different spots in Paris at once.	Не прошло и четверти часа, как в двадцати местах Парижа почти одновременно произошло следующее:
In the Rue Sainte-Croix-de-la-Bretonnerie, twenty young men, bearded and with long hair, entered a dram-shop and emerged a moment later, carrying a horizontal tricolored flag covered with crape, and having at their head three men armed, one with a sword, one with a gun, and the third with a pike.	На улице Сент -Круа -де -ла -Бретоннери десятка два молодых людей, длинноволосых и бородатых, вошли в кабачок и минуту спустя вышли оттуда, неся горизонтально трехцветное, обернутое крепом знамя, предшествуемые тремя вооруженными людьми, - один из них держал саблю, другой ружье, третий пику.
In the Rue des Nonaindieres, a very well-dressed bourgeois, who had a prominent belly, a sonorous voice, a bald head, a lofty brow, a black beard, and one of these stiff moustaches which will not lie flat, offered cartridges publicly to passers-by.	На улице Нонендьер хорошо одетый буржуа, лысый, с брюшком, с высоким лбом, черной бородой и жесткими торчащими усами, зычным голосом предлагал прохожим патроны.
In the Rue Saint-Pierre-Montmartre, men with bare arms carried about a black flag, on which could be read in white letters this inscription: "Republic or Death!"	На улице Сен -Пьер -Монмартр люди с засученными рукавами несли черное знамя; на нем белыми буквами начертаны были слова: Республика или смерть!
In the Rue des Jeuneurs, Rue du Cadran, Rue Montorgueil, Rue Mandar, groups appeared waving flags on which could be distinguished in gold letters, the word section with a number.	На улицах Постников, Часовой, Монторгейль, Мандар появились люди ш знаменами, на которых блестели написанные золотыми буквами слово секция и номер.
One of these flags was red and blue with an almost imperceptible stripe of white between.	Одно из этих знамен было красное с синим и с чуть заметной промежуточной белой полоской.
They pillaged a factory of small-arms on the Boulevard Saint-Martin, and three armorers' shops, the first in the Rue Beaubourg, the second in the Rue Michel-le-Comte, the other in the Rue du Temple.	На бульваре Сен -Мартен разгромили оружейную мастерскую и три лавки оружейников, -одну на улице Бобур, вторую на улице Мишель -Конт, третью на улице Тампль.
In a few minutes, the thousand hands of the crowd had seized and carried off two hundred and thirty guns, nearly all double-barrelled, sixty-four swords, and eighty-three pistols.	В течение нескольких минут тысячерукая толпа расхватала и унесла двести тридцать ружей, -почти все двуствольные, -шестьдесят четыре сабли, восемьдесят три пистолета.
In order to provide more arms, one man took the gun, the other the bayonet.	Один брал ружье, другой - штык; таким образом можно было вооружить больше народа.
Opposite the Quai de la Greve, young men armed with muskets installed themselves in the houses of some women for the purpose of firing.	Напротив Гревской набережной молодые люди, вооруженные карабинами, располагались для стрельбы в квартирах, где остались только женщины.
One of them had a flint-lock.	У одного из них было кремневое ружье.
They rang, entered, and set about making cartridges.	Эти люди звонили у дверей, входили и принимались делать патроны.
One of these women relates:	Одна из женщин рассказывала:
"I did not know what cartridges were; it was my husband who told me."	"Я и не знала, что это такое патроны, мой муж потом сказал мне".
One cluster broke into a curiosity shop in the Rue des Vieilles-Haudriettes, and seized yataghans and Turkish arms.	Толпа людей на улице Вьей -Одриет взломала двери лавки редкостей и унесла ятаганы и турецкое оружие.

The body of a mason who had been killed by a gun-shot lay in the Rue de la Perle.	Труп каменщика, убитого ружейным выстрелом, валялся на Жемчужной улице.
And then on the right bank, the left bank, on the quays, on the boulevards, in the Latin country, in the quarter of the Halles, panting men, artisans, students, members of sections read proclamations and shouted:	И всюду - на левом берегу, на правом берегу, на всех набережных, на бульварах, в Латинском квартале, в квартале рынков -запыхавшиеся мужчины, рабочие, студенты, члены секций читали прокламации и кричали
"To arms!" broke street lanterns, unharnessed carriages, unpaved the streets, broke in the doors of houses, uprooted trees, rummaged cellars, rolled out hogsheads, heaped up paving-stones, rough slabs, furniture and planks, and made barricades.	"К оружию!", били фонари, распрягали повозки, разбирали мостовые, взламывали двери домов, вырывали с корнем деревья, шарили в погребах, выкатывали бочки, громоздили булыжник, бут, мебель, доски, строили баррикады.
They forced the bourgeois to assist them in this.	Они заставляли буржуа помогать им.
They entered the dwellings of women, they forced them to hand over the swords and guns of their absent husbands, and they wrote on the door, with whiting:	Заходили к женщинам, требовали у них сабли и ружья отсутствовавших мужей, потом испанскими белилами писали на дверях: Оружие сдано.
"The arms have been delivered"; some signed "their names" to receipts for the guns and swords and said: "Send for them to-morrow at the Mayor's office."	Некоторые ставили "собственное имя" на расписке в получении ружья или сабли и говорили: Завтра пошлите за ними в мэрию.
They disarmed isolated sentinels and National Guardsmen in the streets on their way to the Townhall.	На улицах разоружали часовых-одиночек и национальных гвардейцев, шедших в муниципалитет.
They tore the epaulets from officers.	С офицеров срывали эполеты.
In the Rue du Cimitiere-Saint-Nicholas, an officer of the National Guard, on being pursued by a crowd armed with clubs and foils, took refuge with difficulty in a house, whence he was only able to emerge at nightfall and in disguise.	На улице Кладбище Сен -Никола офицеру национальной гвардии, которого преследовала толпа, вооруженная палками и рапирами, с большим трудом удалось укрыться в доме, откуда он мог выйти только ночью и переодетый.
In the Quartier Saint-Jacques, the students swarmed out of their hotels and ascended the Rue Saint-Hyacinthe to the Cafe du Progress, or descended to the Cafe des Sept-Billards, in the Rue des Mathurins.	В квартале Сен -Жак студенты роями вылетали из меблированных комнат и поднимались по улице Сен -Иасент к кафе "Прогресс" или спускались вниз к кафе "Семь бильярдов" на улице Матюринцев.
There, in front of the door, young men mounted on the stone corner-posts, distributed arms.	Там молодые люди, стоя на каменных тумбах у подъездов, распределяли оружие.
They plundered the timber-yard in the Rue Transnonain in order to obtain material for barricades.	На улице Транснонен, чтобы построить баррикады, разобрали лесной склад.
On a single point the inhabitants resisted, at the corner of the Rue Sainte-Avoye and the Rue Simon-Le-Franc, where they destroyed the barricade with their own hands.	Только в одном месте - на углу улиц Сент -Авуа и Симон- де -Фран - жители оказали сопротивление и разрушили баррикаду.
At a single point the insurgents yielded; they abandoned a barricade begun in the Rue de Temple after having fired on a detachment of the National Guard, and fled through the Rue de la Corderie.	И только в одном месте повстанцы отступили: обстреляв отряд национальной гвардии, они оставили баррикаду, которую начали возводить на улице Тампль, и бежали по Канатной улице.

The detachment picked up in the barricade a red flag, a package of cartridges, and three hundred pistol-balls.	Отряд подобрал на баррикаде красное знамя, пакет с патронами и триста пистолетных пуль.
The National Guardsmen tore up the flag, and carried off its tattered remains on the points of their bayonets.	Гвардейцы разорвали знамя и унесли клочья на своих штыках.
All that we are here relating slowly and successively took place simultaneously at all points of the city in the midst of a vast tumult, like a mass of tongues of lightning in one clap of thunder.	То, что мы рассказываем здесь медленно и в определенной последовательности, происходило сразу во всем городе, в невероятной суматохе; это было как бы множество молний и один раскат грома.
In less than an hour, twenty-seven barricades sprang out of the earth in the quarter of the Halles alone.	Меньше чем за час двадцать семь баррикад выросли точно из-под земли в одном только квартале рынков.
In the centre was that famous house No. 50, which was the fortress of Jeanne and her six hundred companions, and which, flanked on the one hand by a barricade at Saint-Merry, and on the other by a barricade of the Rue Maubuee, commanded three streets, the Rue des Arcis, the Rue Saint-Martin, and the Rue Aubry-le-Boucher, which it faced.	Средоточием их был знаменитый дом № 50, который служил крепостью Жанну и его ста шести соратникам; защищенный с одной стороны баррикадой Сен -Мерри, с другой - баррикадой на улице Мобюэ, он господствовал над улицами Арси, Сен -Мартен и улицей Обри -ле -Буше, являвшейся его фронтом.
The barricades at right angles fell back, the one of the Rue Montorgueil on the Grande-Truanderie, the other of the Rue Geoffroy-Langevin on the Rue Sainte-Avoye.	Две баррикады заходили под прямым углом: одна - с улицы Монторгейль на Большую Бродяжную, другая -с улицы Жофруа -Ланжевен на Сент -Авуа.
Without reckoning innumerable barricades in twenty other quarters of Paris, in the Marais, at Mont-Sainte-Genevieve; one in the Rue Menilmontant, where was visible a porte-cochere torn from its hinges; another near the little bridge of the Hotel-Dieu made with an "ecossais," which had been unharnessed and overthrown, three hundred paces from the Prefecture of Police.	Это не считая бесчисленных баррикад в двадцати других кварталах Парижа, в Маре, на горе Сент -Женевьев; не считая еще одной - на улице Менильмонтан, где виднелись ворота, сорванные с петель, и другой -возле маленького моста Отель -Дье, сооруженной из опрокинутой двуколки, в трехстах шагах от полицейской префектуры.
At the barricade of the Rue des Menetriers, a well-dressed man distributed money to the workmen.	У баррикад на улице Гудочников какой-то хорошо одетый человек раздавал деньги ее строителям.
At the barricade of the Rue Grenetat, a horseman made his appearance and handed to the one who seemed to be the commander of the barricade what had the appearance of a roll of silver.	У баррикады на улице Гренета появился всадник и вручил тому, кто был начальником над баррикадой, сверток, похожий на сверток с монетами.
"Here," said he, "this is to pay expenses, wine, et c?tera."	"Вот, -сказал он, - на расходы, на вино и прочее".
A light-haired young man, without a cravat, went from barricade to barricade, carrying pass-words.	Молодой блондин, без галстука, переходил от баррикады к баррикаде, сообщая пароль.
Another, with a naked sword, a blue police cap on his head, placed sentinels.	Другой, в синей полицейской фуражке, с обнаженной саблей, расставлял часовых.
In the interior, beyond the barricades, the wine-shops and porters' lodges were converted into guard-houses.	Кабачки и помещения привратников внутри, за баррикадами, были превращены в караульные посты.

Otherwise the riot was conducted after the most scientific military tactics.	Мятеж действовал по всем законам искуснейшей военной тактики.
The narrow, uneven, sinuous streets, full of angles and turns, were admirably chosen; the neighborhood of the Halles, in particular, a network of streets more intricate than a forest.	Узкие, неровные, извилистые улицы, с бесчисленными углами и поворотами были выбраны превосходно, в особенности окрестности рынков, представляющие собой сеть улиц, более запутанную и беспорядочною, чем лес.
The Society of the Friends of the People had, it was said, undertaken to direct the insurrection in the Quartier Sainte-Avoye.	Говорили, что общество Друзей народа взяло на себя руководство восстанием в квартале Сент -Авуа.
A man killed in the Rue du Ponceau who was searched had on his person a plan of Paris.	У человека, убитого на улице Понсо, как установили, обыскав его, был план Парижа.
That which had really undertaken the direction of the uprising was a sort of strange impetuosity which was in the air.	В действительности мятежом правила какая-то неведомая стремительная сила, носившаяся в воздухе.
The insurrection had abruptly built barricades with one hand, and with the other seized nearly all the posts of the garrison.	Восстание, мгновенно построив баррикады одною рукою, другою захватило почти все сторожевые посты гарнизона.
In less than three hours, like a train of powder catching fire, the insurgents had invaded and occupied, on the right bank, the Arsenal, the Mayoralty of the Place Royale, the whole of the Marais, the Popincourt arms manufactory, la Galiote, the Chateau-d'Eau, and all the streets near the Halles; on the left bank, the barracks of the Veterans, Sainte-Pelagie, the Place Maubert, the powder magazine of the Deux-Moulins, and all the barriers.	Меньше чем в три часа, подобно вспыхнувшей пороховой дорожке, повстанцы отбили и заняли на правом берегу Арсенал, мэрию на Королевской площади, все Маре, оружейный завод Попенкур, Галиот, Шато- д'О, все улицы возле рынков; на левом берегу -казармы Ветеранов, Сент -Пелажи, площадь Мобер, пороховой погреб Двух мельниц, все заставы.
At five o'clock in the evening, they were masters of the Bastille, of the Lingerie, of the Blancs-Manteaux; their scouts had reached the Place des Victoires, and menaced the Bank, the Petits-Peres barracks, and the Post-Office.	К пяти часам вечера они уже были хозяевами Бастилии, Ленжери, квартала Белые мантии; их разведчики вошли в соприкосновение с площадью Победы и угрожали Французскому банку, казарме Пти -Пер, Почтамту.
A third of Paris was in the hands of the rioters.	Треть Парижа была в руках повстанцев.
The conflict had been begun on a gigantic scale at all points; and, as a result of the disarming domiciliary visits, and armorers' shops hastily invaded, was, that the combat which had begun with the throwing of stones was continued with gun-shots.	Битва завязалась всюду с гигантским размахом; разоружения, обыски, быстрый захват оружейных лавок свидетельствовали о том, что сражение, начатое градом камней, продолжалось ливнем оружейных выстрелов.
About six o'clock in the evening, the Passage du Saumon became the field of battle.	К шести часам вечера пассаж Сомон стал полем боя.
The uprising was at one end, the troops were at the other.	Мятежники заняли один его конец, войска -другой, противоположный.
They fired from one gate to the other.	Перестрелка шла от решетки к решетке.
An observer, a dreamer, the author of this book, who had gone to get a near view of this volcano, found himself in the passage between the two fires.	Наблюдатель, мечтатель, автор этой книги, отправившись взглянуть на вулкан поближе, оказался между двух огней.

All that he had to protect him from the bullets was the swell of the two half-columns which separate the shops; he remained in this delicate situation for nearly half an hour.	Он мог укрыться от пуль, только спрятавшись за полуколоннами, разделявшими лавки; почти полчаса провел он в этом затруднительном положении.
Meanwhile the call to arms was beaten, the National Guard armed in haste, the legions emerged from the Mayoralities, the regiments from their barracks.	Тем временем пробили сбор, национальные гвардейцы торопливо одевались и вооружались, отряды выходили из мэрий, полки из казарм.
Opposite the passage de l'Ancre a drummer received a blow from a dagger.	Против Якорного пассажа барабанщику нанесли удар кинжалом.
Another, in the Rue du Cygne, was assailed by thirty young men who broke his instrument, and took away his sword.	Другой барабанщик, на Лебяжьей улице, был окружен тридцатью молодыми людьми; они прорвали барабан и отобрали у него саблю.
Another was killed in the Rue Grenier-Saint-Lazare.	Третий был убит на улице Гренье -Сен -Лазар.
In the Rue Michel-le-Comte, three officers fell dead one after the other.	На улице Мишель -ле -Конт были убиты, один за другим, три офицера.
Many of the Municipal Guards, on being wounded, in the Rue des Lombards, retreated.	Многие муниципальные гвардейцы, раненные на Ломбардской улице, отступили.
In front of the Cour-Batave, a detachment of National Guards found a red flag bearing the following inscription: Republican revolution, No. 127.	Перед Батавским подворьем отряд национальной гвардии обнаружил красное знамя с надписью: Республиканская революция. № 127.
Was this a revolution, in fact?	Была ли это революция на самом деле?
The insurrection had made of the centre of Paris a sort of inextricable, tortuous, colossal citadel.	Восстание превратило центр Парижа в недоступную, в извилинах его улиц, огромную цитадель.
There was the hearth; there, evidently, was the question.	Здесь находился очаг восстания; очевидно, все дело было в нем.
All the rest was nothing but skirmishes.	Остальное представляло собою лишь мелкие стычки.
The proof that all would be decided there lay in the fact that there was no fighting going on there as yet.	В центре до сих пор еще не дрались- это и доказывало, что вопрос решался именно здесь.
In some regiments, the soldiers were uncertain, which added to the fearful uncertainty of the crisis.	В некоторых полках солдаты колебались, и от этого неизвестность исхода представлялась еще ужаснее.
They recalled the popular ovation which had greeted the neutrality of the 53d of the Line in July, 1830.	Солдаты вспоминали народное ликование, с которым был встречен в июне 1830 года нейтралитет 53-го линейного полка.
Two intrepid men, tried in great wars, the Marshal Lobau and General Bugeaud, were in command, Bugeaud under Lobau.	Два человека, бесстрашные и испытанные в больших войнах, маршал Лобо и генерал Бюжо, командовали войсками, - Бюжо под началом Лобо.
Enormous patrols, composed of battalions of the Line, enclosed in entire companies of the National Guard, and preceded by a commissary of police wearing his scarf of office, went to reconnoitre the streets in rebellion.	Многочисленные отряды, состоявшие из пехотных батальонов, окруженные ротами национальной гвардии и предшествуемые полицейскими приставами в шарфах, производили разведку занятых повстанцами улиц.

The insurgents, on their side, placed videttes at the corners of all open spaces, and audaciously sent their patrols outside the barricades.	А повстанцы ставили дозоры на перекрестках и дерзко высылали патрули за линию баррикад.
Each side was watching the other.	Обе стороны наблюдали.
The Government, with an army in its hand, hesitated; the night was almost upon them, and the Saint-Merry tocsin began to make itself heard.	Правительство, располагавшее целой армией, все же было в нерешительности; близилась ночь, послышался набат в монастыре Сен -Мерри.
The Minister of War at that time, Marshal Soult, who had seen Austerlitz, regarded this with a gloomy air.	Тогдашний военный министр, маршал Сульт, помнивший Аустерлиц, смотрел на вещи мрачно.
These old sailors, accustomed to correct man?uvres and having as resource and guide only tactics, that compass of battles, are utterly disconcerted in the presence of that immense foam which is called public wrath.	Старые морские волки, привыкшие к правильным военным приемам и обладавшие в качестве источника силы и сведений о руководстве только знанием тактики этого компаса сражений, совершенно растерялись при виде необозримой бурлящей стихии, которая зовется народным гневом. Ветром революции управлять нельзя.
The National Guards of the suburbs rushed up in haste and disorder.	Второпях прибежали национальные гвардейцы предместья.
A battalion of the 12th Light came at a run from Saint-Denis, the 14th of the Line arrived from Courbevoie, the batteries of the Military School had taken up their position on the Carrousel; cannons were descending from Vincennes.	Батальон 12-го легкого полка прибыл па рысях из Сен -Дени, 14-й линейный пришел из Курбвуа, батареи военной школы заняли позиции на площади Карусель; из Венсенского леса спустились пушки.
Solitude was formed around the Tuileries. Louis Philippe was perfectly serene.	В Тюильри становилось пустынно, но Луи -Филипп сохранял полнейшее спокойствие.
CHAPTER V-ORIGINALITY OF PARIS	Глава пятая СВОЕОБРАЗИЕ ПАРИЖА
During the last two years, as we have said, Paris had witnessed more than one insurrection.	Как мы уже говорили, Париж в течение двух лет видел не одно восстание.
Nothing is, generally, more singularly calm than the physiognomy of Paris during an uprising beyond the bounds of the rebellious quarters.	Обычно, за исключением взбунтовавшихся кварталов, ничто не отличается столь удивительным спокойствием, как облик Парижа во время мятежа.
Paris very speedily accustoms herself to anything,-it is only a riot,-and Paris has so many affairs on hand, that she does not put herself out for so small a matter.	Париж очень быстро свыкается со всем, -ведь это всего лишь мятеж, а у Парижа так много дел, что он не беспокоится из-за всякого пустяка.
These colossal cities alone can offer such spectacles.	Только такие огромные города могут представлять собой подобное зрелище.
These immense enclosures alone can contain at the same time civil war and an odd and indescribable tranquillity.	Только в их бесконечных пределах совместима гражданская война с какой-то странной невозмутимостью.
Ordinarily, when an insurrection commences, when the shop-keeper hears the drum, the call to arms, the general alarm, he contents himself with the remark:-	Каждый раз, когда в Париже начинается восстание, когда слышится барабан, сигналы сбора и тревоги, лавочник говорит:
"There appears to be a squabble in the Rue Saint-Martin."	- Кажется, заварилась каша на улице Сен -Мартен.
Or:-	Или:

"In the Faubourg Saint-Antoine."	- В предместье Сент -Антуан.
Often he adds carelessly:-	Часто он беззаботно прибавляет:
"Or somewhere in that direction."	- Где-то в той стороне.
Later on, when the heart-rending and mournful hubbub of musketry and firing by platoons becomes audible, the shopkeeper says:-	Позже, когда уже можно различить мрачную, душераздирающую трескотню перестрелки и ружейные залпы, лавочник говорит:
"It's getting hot!	- Дерутся там, что ли?
Hullo, it's getting hot!"	Так и есть, пошла драка!
A moment later, the riot approaches and gains in force, he shuts up his shop precipitately, hastily dons his uniform, that is to say, he places his merchandise in safety and risks his own person.	Немного спустя, если мятеж приближается и берет верх, хозяин лавки проворно закрывает ее и поспешно напяливает мундир, иначе говоря, спасает свои товары и подвергает опасности самого себя.
Men fire in a square, in a passage, in a blind alley; they take and re-take the barricade; blood flows, the grape-shot riddles the fronts of the houses, the balls kill people in their beds, corpses encumber the streets.	Пальба на перекрестке, в пассаже, в тупике. Захватывают, отдают и снова берут баррикады; течет кровь, картечь решетит фасады домов, пули убивают людей в постелях, трупы усеивают мостовые.
A few streets away, the shock of billiard-balls can be heard in the cafes.	А пройдя несколько улиц, можно услышать стук бильярдных шаров в кофейнях.
The theatres open their doors and present vaudevilles; the curious laugh and chat a couple of paces distant from these streets filled with war.	Театры открыты, там разыгрываются водевили; любопытные беседуют и смеются в двух шагах от улиц, где торжествует война.
Hackney-carriages go their way; passers-by are going to a dinner somewhere in town. Sometimes in the very quarter where the fighting is going on.	Проезжают фиакры, прохожие идут обедать в рестораны, и иногда в тот самый квартал, где сражаются.
In 1831, a fusillade was stopped to allow a wedding party to pass.	В 1831 году стрельба была приостановлена, чтобы пропустить свадебный поезд.
At the time of the insurrection of 1839, in the Rue Saint-Martin a little, infirm old man, pushing a hand-cart surmounted by a tricolored rag, in which he had carafes filled with some sort of liquid, went and came from barricade to troops and from troops to the barricade, offering his glasses of cocoa impartially,-now to the Government, now to anarchy.	Во время восстания 12 мая 1839 года на улице Сен -Мартен хилый старичок, тащивший увенчанною трехцветной тряпкой ручную тележку, в которой стояли графины с какой-то жидкостью, переходил от баррикады к осаждавшим ее войскам и от войск к баррикаде, услужливо предлагая стаканчик настойки то правительству, то анархии.
Nothing can be stranger; and this is the peculiar character of uprisings in Paris, which cannot be found in any other capital.	Нет ничего более поразительного, но такова характерная особенность парижских мятежей; в других столицах ее не обнаружишь.
To this end, two things are requisite, the size of Paris and its gayety.	Для этого необходимы два условия - величие Парижа и его веселость.
The city of Voltaire and Napoleon is necessary.	Надо быть городом Вольтера и Наполеона.
On this occasion, however, in the resort to arms of June 25th, 1832, the great city felt something which was, perhaps, stronger than itself.	Однако на этот раз, в вооруженном выступлении 5 июня 1832 года, великий город почувствовал нечто, быть может, более сильное, чем он сам.
It was afraid.	Он испугался.

Closed doors, windows, and shutters were to be seen everywhere, in the most distant and most "disinterested" quarters.	Всюду, в наиболее отдаленных и "безучастных" кварталах, виднелись запертые среди бела дня двери, окна и ставни.
The courageous took to arms, the poltroons hid.	Храбрецы вооружались, трусы прятались.
The busy and heedless passer-by disappeared.	Исчез и праздный и занятой прохожий.
Many streets were empty at four o'clock in the morning.	Многие улицы были безлюдны, словно в четыре часа утра.
Alarming details were hawked about, fatal news was disseminated,-that they were masters of the Bank;-that there were six hundred of them in the Cloister of Saint-Merry alone, entrenched and embattled in the church; that the line was not to be depended on; that Armand Carrel had been to see Marshal Clausel and that the Marshal had said: "Get a regiment first"; that Lafayette was ill, but that he had said to them, nevertheless: "I am with you.	Передавались тревожные подробности, распространялись зловещие слухи о том, что они овладели Французским банком; что в одном только монастыре Сен -Мерри шестьсот человек укрепились в церкви и засели за проделанными в стенах бойницами; что пехотные войска ненадежны; что Арман Карель видел маршала Клозеля, и маршал сказал: Сначала раздобудьте полк; что Лафайет болен, но тем не менее заявил: Я ваш.
I will follow you wherever there is room for a chair"; that one must be on one's guard; that at night there would be people pillaging isolated dwellings in the deserted corners of Paris (there the imagination of the police, that Anne Radcliffe mixed up with the Government was recognizable); that a battery had been established in the Rue Aubry le Boucher; that Lobau and Bugeaud were putting their heads together, and that, at midnight, or at daybreak at latest, four columns would march simultaneously on the centre of the uprising, the first coming from the Bastille, the second from the Porte Saint-Martin, the third from the Greve, the fourth from the Halles; that perhaps, also, the troops would evacuate Paris and withdraw to the Champ-de-Mars; that no one knew what would happen, but that this time, it certainly was serious.	Я буду с вами всюду, где только найдется место для носилок; что нужно быть настороже; что ночью явятся люди, которые пойдут грабить уединенные дома в пустынных уголках Парижа (здесь можно узнать разыгравшееся воображение полиции, этой Анны Ратклиф в услужении у правительства); что целая батарея заняла позицию на улице Обри -ле -Буше, что Лобо и Бюжо согласовали свои действия и в полночь, или, самое позднее, на рассвете четыре колонны одновременно выступят по направлению к центру восстания: первая -от Бастилии, вторая- от ворот Сен -Мартен, третья - от Гревской площади, четвертая - от рынков; что, возможно, впрочем, поиска оставят Париж и отступят к Марсову полю; что вообще неизвестно, чего надо ждать, но на этот раз дело обстоит серьезно.
People busied themselves over Marshal Soult's hesitations.	Всех тревожила нерешительность маршала Сульта.
Why did not he attack at once?	Почему он не атакует немедленно?
It is certain that he was profoundly absorbed.	Было ясно, что он крайне озабочен.
The old lion seemed to scent an unknown monster in that gloom.	Казалось, старый лев учуял в этом мраке неведомое чудовище.
Evening came, the theatres did not open; the patrols circulated with an air of irritation; passers-by were searched; suspicious persons were arrested.	Наступил вечер, театры не открылись, патрули, разъезжая с сердитым видом, обыскивали прохожих, арестовывали подозрительных.
By nine o'clock, more than eight hundred persons had been arrested, the Prefecture of Police was encumbered with them, so was the Conciergerie, so was La Force.	К десяти часам было задержано более восьмисот человек; префектура была переполнена, тюрьма Консьержери переполнена, тюрьма Форс переполнена.

At the Conciergerie in particular, the long vault which is called the Rue de Paris was littered with trusses of straw upon which lay a heap of prisoners, whom the man of Lyons, Lagrange, harangued valiantly.	В Консьержери, в длинном подземелье, именовавшемся "Парижской улицей", на охапках соломы валялись арестованные; лионец Лагранж мужественно поддерживал их своим красноречием.
All that straw rustled by all these men, produced the sound of a heavy shower.	Шуршание соломы под копошившимися на ней людьми напоминало шум ливня.
Elsewhere prisoners slept in the open air in the meadows, piled on top of each other.	В других местах задержанные спали вповалку под открытым небом, во внутренних дворах тюрем.
Anxiety reigned everywhere, and a certain tremor which was not habitual with Paris.	Всюду чувствовались тревога и какой-то несвойственный Парижу трепет.
People barricaded themselves in their houses; wives and mothers were uneasy; nothing was to be heard but this:	В домах баррикадировались; жены и матери выражали беспокойство; только и слышалось:
"Ah! my God! He has not come home!"	"Боже мой, его еще нет!"
There was hardly even the distant rumble of a vehicle to be heard.	Изредка доносился отдаленный грохот повозок.
People listened on their thresholds, to the rumors, the shouts, the tumult, the dull and indistinct sounds, to the things that were said:	Стоя на порогах дверей, прислушивались к гулу голосов, крикам, суматохе, к глухому, неясному шуму, о котором говорили:
"It is cavalry," or:	"Это кавалерия" или:
"Those are the caissons galloping," to the trumpets, the drums, the firing, and, above all, to that lamentable alarm peal from Saint-Merry.	"Это мчатся артиллерийские повозки"; прислушивались к рожкам, барабанам, ружейной трескотне, а больше всего -к исступленному набату Сен -Мерри.
They waited for the first cannon-shot.	Ждали первого пушечного выстрела.
Men sprang up at the corners of the streets and disappeared, shouting:	На углах появлялись люди и исчезали, крича:
"Go home!"	"Идите домой!"
And people made haste to bolt their doors.	И все торопились запереть двери на засовы.
They said:	Спрашивали друг друга:
"How will all this end?"	"Чем все это кончится?"
From moment to moment, in proportion as the darkness descended, Paris seemed to take on a more mournful hue from the formidable flaming of the revolt.	По мере того как сгущалась ночь, на Париж, казалось, все гуще ложились зловещие краски грозного зарева восстания.
BOOK ELEVENTH.-THE ATOM FRATERNIZES WITH THE HURRICANE	Книга одиннадцатая ATOM БРАТАЕТСЯ С УРАГАНОМ
CHAPTER I-SOME EXPLANATIONS WITH REGARD TO THE ORIGIN OF GAVROCHE'S POETRY. THE INFLUENCE OF AN ACADEMICIAN ON THIS POETRY	Глава первая О КОРНЯХ ПОЭЗИИ ГАВРОША. ВЛИЯНИЕ НА ЕГО ПОЭЗИЮ ОДНОГО АКАДЕМИКА

At the instant when the insurrection, arising from the shock of the populace and the military in front of the Arsenal, started a movement in advance and towards the rear in the multitude which was following the hearse and which, through the whole length of the boulevards, weighed, so to speak, on the head of the procession, there arose a frightful ebb.	В тот миг, когда восстание, вспыхнувшее при столкновении народа и войска перед Арсеналом, вызвало движение передних рядов назад, в толпу, сопровождавшую погребальную колесницу и, так сказать, навалившуюся всей длиной бульваров на головную часть процессии, начался ужасающий отлив людей.
The rout was shaken, their ranks were broken, all ran, fled, made their escape, some with shouts of attack, others with the pallor of flight.	Все это скопище дрогнуло, ряды расстроились, все бросились бежать, спасаться, - одни, призывая к сопротивлению, другие, побледнев от страха.
The great river which covered the boulevards divided in a twinkling, overflowed to right and left, and spread in torrents over two hundred streets at once with the roar of a sewer that has broken loose.	Огромная река людей, затоплявшая бульвары, мгновенно разделилась, выступила из берегов направо и налево и разлилась потоками по двумстам улицам, струясь ручьями, как из прорвавшейся плотины.
At that moment, a ragged child who was coming down through the Rue Menilmontant, holding in his hand a branch of blossoming laburnum which he had just plucked on the heights of Belleville, caught sight of an old holster-pistol in the show-window of a bric-a-brac merchant's shop.	В это время какой-то оборванный мальчишка, спускавшийся по улице Менильмонтан с веткой цветущего дрока, которую он сорвал на высотах предместья Бельвиль, обнаружил на лотке торговки всяким хламом старый седельный пистолет. Он бросил ветку на мостовую и, крикнув:
"Mother What's-your-name, I'm going to borrow your machine." And off he ran with the pistol.	"Мамаша, как тебя? Я забираю твою машинку!" -убежал с пистолетом.
Two minutes later, a flood of frightened bourgeois who were fleeing through the Rue Amelot and the Rue Basse, encountered the lad brandishing his pistol and singing:-	Минуты две спустя волна перепуганных буржуа, устремившаяся по улице Амело и по Нижней, увидела мальчика, который шел ей навстречу, размахивая пистолетом и напевая:
La nuit on ne voit rien,	Днем видно все, зато ночами
Le jour on voit tres bien,	Мы ни черта не видим с вами!
D'un ecrit apocryphe	Любой забористый стишок
Le bourgeois s'ebouriffe,	Для буржуа - что вилы в бок
Pratiquez la vertu, Tutu, chapeau pointu!	Эй, колпаки! Господь-свидетель, Вы позабыли добродетель.
It was little Gavroche on his way to the wars.	То был маленький Гаврош, отправлявшийся на войну.
On the boulevard he noticed that the pistol had no trigger.	На бульваре он заметил, что у пистолета нет собачки.
Who was the author of that couplet which served to punctuate his march, and of all the other songs which he was fond of singing on occasion?	Кто сочинил этот куплет, в такт которому он шагал, и другие песни, которые он охотно распевал при случае?
We know not. Who does know?	Бог знает.
Himself, perhaps.	Возможно, он сам.
However, Gavroche was well up in all the popular tunes in circulation, and he mingled with them his own chirpings.	Г аврош хорошо знал народные песенки и присоединял их к своему щебету.

An observing urchin and a rogue, he made a potpourri of the voices of nature and the voices of Paris.	Проказливый гном, уличный мальчишка, он создавал попурри из голосов природы и голосов Парижа.
He combined the repertory of the birds with the repertory of the workshops.	К птичьему репертуару он добавлял песенки рабочих мастерских.
He was acquainted with thieves, a tribe contiguous to his own.	Он водился с подмастерьями живописцев, этим родственным ему племенем.
He had, it appears, been for three months apprenticed to a printer.	Кажется, он работал три месяца типографским учеником.
He had one day executed a commission for M. Baour-Lormian, one of the Forty.	Как-то ему даже пришлось выполнить поручение господина Баур -Лормиана, одного из сорока Бессмертных.
Gavroche was a gamin of letters.	Гаврош был гамен, причастный к литературе.
Moreover, Gavroche had no suspicion of the fact that when he had offered the hospitality of his elephant to two brats on that villainously rainy night, it was to his own brothers that he had played the part of Providence.	Кстати сказать, Гаврош и не подозревал, что в ту ненастную, дождливую ночь, когда он предложил двум карапузам воспользоваться гостеприимством своего слона, он выполнил роль провидения для братьев.
His brothers in the evening, his father in the morning; that is what his night had been like.	Братья вечером, отец утром вот какова была его ночь.
On quitting the Rue des Ballets at daybreak, he had returned in haste to the elephant, had artistically extracted from it the two brats, had shared with them some sort of breakfast which he had invented, and had then gone away, confiding them to that good mother, the street, who had brought him up, almost entirely.	Покинув на рассвете Балетную улицу, он поспешил вернуться к слону, мастерски извлек оттуда обоих малышей, разделил с ними кое-какой изобретенный им завтрак, а затем ушел, доверив их доброй матушке-улице, которая, можно сказать, воспитала его самого.
On leaving them, he had appointed to meet them at the same spot in the evening, and had left them this discourse by way of a farewelname = "note"	Расставаясь с ними, он назначил им свидание вечером здесь же и на прощание произнес речь.
"I break a cane, otherwise expressed, I cut my stick, or, as they say at the court, I file off.	"Теперь драла, иначе говоря, я даю тягу, или, как выражаются при дворе, удираю.
If you don't find papa and mamma, young 'uns, come back here this evening.	Ребята! Если вы не найдете папу-маму, возвращайтесь сюда вечером.
I'll scramble you up some supper, and I'll give you a shakedown."	Я вам дам поужинать и уложу спать".
The two children, picked up by some policeman and placed in the refuge, or stolen by some mountebank, or having simply strayed off in that immense Chinese puzzle of a Paris, did not return.	Мальчики, подобранные полицейским сержантом и отведенные в участок, или украденные каким-нибудь фокусником, или просто заблудившиеся в огромном городе-этой китайской головоломке, не возвратились.
The lowest depths of the actual social world are full of these lost traces.	На дне нашего общества полно таких потерянных следов.
Gavroche did not see them again.	Гаврош больше не видел ребят.
Ten or twelve weeks had elapsed since that night.	С той ночи прошло месяца три.

More than once he had scratched the back of his head and said:	Не раз Г аврош почесывал себе затылок, приговаривая:
"Where the devil are my two children?"	"Куда, черт возьми, девались мои ребята?"
In the meantime, he had arrived, pistol in hand, in the Rue du Pont-aux-Choux.	Итак, он пришел, с пистолетом в руке, на Капустный мост.
He noticed that there was but one shop open in that street, and, a matter worthy of reflection, that was a pastry-cook's shop.	Он заметил, что на этой улице оставалась открытой только одна лавчонка, и притом, что заслуживало особого внимания, лавчонка пирожника.
This presented a providential occasion to eat another apple-turnover before entering the unknown.	Это был ниспосланный провидением случай поесть еще разок яблочного пирожка, перед тем как ринуться в неизвестность.
Gavroche halted, fumbled in his fob, turned his pocket inside out, found nothing, not even a sou, and began to shout:	Г аврош остановился, пошарил во всех своих карманах и кармашках, вывернул их и, не найдя ни единого су, закричал:
"Help!"	"Караул!"
It is hard to miss the last cake.	Тяжело лишаться последнего в жизни пирожка!
Nevertheless, Gavroche pursued his way.	Однако это не помешало Гаврошу продолжить свой путь.
Two minutes later he was in the Rue Saint-Louis.	Через две минуты он был на улице Сен -Луи.
While traversing the Rue du Parc-Royal, he felt called upon to make good the loss of the apple-turnover which had been impossible, and he indulged himself in the immense delight of tearing down the theatre posters in broad daylight.	Переходя Королевский парк, он почувствовал потребность вознаградить себя за недоступный яблочный пирожок и доставил себе глубочайшее удовлетворение, принявшись срывать среди бела дня театральные афиши.
A little further on, on catching sight of a group of comfortable-looking persons, who seemed to be landed proprietors, he shrugged his shoulders and spit out at random before him this mouthful of philosophical bile as they passed:	Немного дальше, увидев группу пышущих здоровьем прохожих, показавшихся ему домовладельцами, он пожал плечами и послал им вслед плевок философской желчи:
"How fat those moneyed men are!	- До чего они жирные, эти самые рантье!
They're drunk!	Откормленные.
They just wallow in good dinners.	Набивают себе зобы до отказа.
Ask 'em what they do with their money.	А спросите-ка их, что они делают со своими деньгами?
They don't know.	Они не скажут.
They eat it, that's what they do!	Они их прожирают, вот что!
As much as their bellies will hold."	Жрут - сколько влезет в брюхо.
CHAPTER II-GAVROCHE ON THE MARCH	Глава вторая ГАВРОШ В ПОХОДЕ
The brandishing of a triggerless pistol, grasped in one's hand in the open street, is so much of a public function that Gavroche felt his fervor increasing with every moment.	Размахивать среди улицы пистолетом без собачки- занятие, имеющее весьма важное общественное значение, и Г аврош чувствовал, что его пыл возрастает с каждым шагом.

Amid the scraps of the Marseillaise which he was singing, he shouted:-	Между обрывками распеваемой им Марсельезы он выкрикивал:
"All goes well.	- Все идет отлично!
I suffer a great deal in my left paw, I'm all broken up with rheumatism, but I'm satisfied, citizens.	У меня здорово болит левая лапа, я ушиб мой ревматизм, но я доволен, граждане.
All that the bourgeois have to do is to bear themselves well, I'll sneeze them out subversive couplets.	Держитесь, буржуа, вы у меня зачихаете от моих зажигательных песенок.
What are the police spies?	Что такое шпики?
Dogs.	Собачья порода.
And I'd just like to have one of them at the end of my pistol.	Нет, черт возьми, не надо оскорблять собак! Мне так нужна собачка в пистолете!
I'm just from the boulevard, my friends. It's getting hot there, it's getting into a little boil, it's simmering.	Друзья мои! Я шел бульваром, там варится, там закипает, там бурлит.
It's time to skim the pot.	Пора снимать пенку с горшка.
Forward march, men!	Мужчины, вперед!
Let an impure blood inundate the furrows!	Пусть вражья кровь поля зальет!
I give my days to my country, I shall never see my concubine more, Nini, finished, yes, Nini?	Я за отечество умру, не видеть мне моей подружки! О да, Нини, конец, ни-ни!
But never mind! Long live joy!	Но все равно, да здравствует веселье!
Let's fight, crebleu!	Будем драться, черт побери!
I've had enough of despotism."	Хватит с меня деспотизма!
At that moment, the horse of a lancer of the National Guard having fallen, Gavroche laid his pistol on the pavement, and picked up the man, then he assisted in raising the horse.	В эту минуту упала лошадь проезжавшего мимо улана национальной гвардии; Г аврош положил пистолет на мостовую, поднял всадника, затем помог поднять лошадь.
After which he picked up his pistol and resumed his way.	После этого он подобрал свой пистолет и пошел дальше.
In the Rue de Thorigny, all was peace and silence.	На улице Ториньи все было тихо и спокойно.
This apathy, peculiar to the Marais, presented a contrast with the vast surrounding uproar.	Это равнодушие, присущее Маре, представляло резкий контраст с сильнейшим возбуждением вокруг.
Four gossips were chatting in a doorway.	Четыре кумушки беседовали у входа в дом.
Scotland has trios of witches, Paris has quartettes of old gossiping hags; and the	Если в Шотландии известны трио ведьм, то в Париже -квартеты кумушек, и
"Thou shalt be King" could be quite as mournfully hurled at Bonaparte in the Carrefour Baudoyer as at Macbeth on the heath of Armuyr.	"Ты будешь королем" столь же мрачно могло быть брошено Бонапарту на перекрестке Бодуайе, как в свое время Макбету -в вереске Армюира.
The croak would be almost identical.	Это было бы почти такое же карканье.
The gossips of the Rue de Thorigny busied themselves only with their own concerns. Three of them were portresses, and the fourth was a rag-picker with her basket on her back.	Но кумушки с улицы Ториньи - три привратницы и одна тряпичница с корзиной и крюком -занимались только своими обычными делами.

All four of them seemed to be standing at the four corners of old age, which are decrepitude, decay, ruin, and sadness.	Казалось, все четыре стоят у четырех углов старости - одряхления, немощи, нужды и печали.
The rag-picker was humble.	Тряпичница была женщина смиренная.
In this open-air society, it is the rag-picker who salutes and the portress who patronizes.	В этом обществе, живущем на вольном воздухе, тряпичница кланяется, привратница покровительствует.
This is caused by the corner for refuse, which is fat or lean, according to the will of the portresses, and after the fancy of the one who makes the heap.	Причина этого коренится в куче отбросов за уличной тумбой; она бывает такой, какой создают ее привратницы, скоромной или постной, -по прихоти того, кто сгребает кучу.
There may be kindness in the broom.	Случается, что метла добросердечна.
This rag-picker was a grateful creature, and she smiled, with what a smile! on the three portresses.	Тряпичница была благодарна поставщицам ее мусорной корзинки, она улыбалась трем привратницам, и какой улыбкой!
Things of this nature were said:-	Разговор? между ними шли примерно такие:
"Ah, by the way, is your cat still cross?"	- А ваша кошка все такая же злюка?
"Good gracious, cats are naturally the enemies of dogs, you know.	- Боже мой, кошки, сами знаете, от природы враги собак.
It's the dogs who complain."	Собаки - вот кто может на них пожаловаться.
"And people also."	-Да и люди тоже.
"But the fleas from a cat don't go after people."	- Однако кошачьи блохи не переходят на людей.
"That's not the trouble, dogs are dangerous.	- Это пустяки, вот собаки - те опаснее.
I remember one year when there were so many dogs that it was necessary to put it in the newspapers.	Я помню год, когда развелось столько собак, что пришлось писать об этом в газетах.
That was at the time when there were at the Tuileries great sheep that drew the little carriage of the King of Rome.	Это было в те времена, когда в Тюильри большие бараны возили колясочку Римского короля.
Do you remember the King of Rome?"	Вы помните Римского короля?
"I liked the Duc de Bordeau better."	- А мне больше нравился герцог Бордоский.
"I knew Louis XVIII.	-А я знала Людовика Семнадцатого.
I prefer Louis XVIII."	Я больше люблю Людовика Семнадцатого.
"Meat is awfully dear, isn't it, Mother Patagon?"	- Говядина-то как вздорожала, мамаша Патагон!
"Ah! don't mention it, the butcher's shop is a horror.	-И не говорите, мясники -это просто мерзавцы!
A horrible horror-one can't afford anything but the poor cuts nowadays."	Мерзкие мерзавцы. Одни только обрезки и получаешь.
Here the rag-picker interposed:-	Тут вмешалась тряпичница.
"Ladies, business is dull.	- Да, сударыни, с торговлей дело плохо.
The refuse heaps are miserable.	В отбросах ничего не найдешь.
No one throws anything away any more.	Ничего больше не выкидывают.

They eat everything."	Все поедают.
"There are poorer people than you, la Vargouleme."	- Есть люди и победнее вас, тетушка Варгулем.
"Ah, that's true," replied the rag-picker, with deference, "I have a profession."	- Что правда, то правда, -угодливо согласилась тряпичница, -у меня все-таки есть профессия.
A pause succeeded, and the rag-picker, yielding to that necessity for boasting which lies at the bottom of man, added:-	После недолгого молчания тряпичница, уступая потребности похвастаться, присущей натуре человека, прибавила:
"In the morning, on my return home, I pick over my basket, I sort my things.	- Как вернусь утром домой, так сразу разбираю плетенку и принимаюсь за сервировку (по-видимому, она хотела сказать: сортировку).
This makes heaps in my room.	И все раскладываю по кучкам в комнате.
I put the rags in a basket, the cores and stalks in a bucket, the linen in my cupboard, the woollen stuff in my commode, the old papers in the corner of the window, the things that are good to eat in my bowl, the bits of glass in my fireplace, the old shoes behind my door, and the bones under my bed."	Тряпки убираю в корзину, огрызки - в лохань, простые лоскутья -в шкаф, шерстяные -в комод, бумагу -в угол под окном, съедобное - в миску, осколки стаканов - в камин, стоптанные башмаки - за двери, кости - под кровать.
Gavroche had stopped behind her and was listening.	Гаврош, остановившись сзади, слушал.
"Old ladies," said he, "what do you mean by talking politics?"	- Старушки! По какому это случаю вы завели разговор о политике? - спросил он.
He was assailed by a broadside, composed of a quadruple howl.	Целый залп ругательств, учетверенный силой четырех глоток, обрушился на него.
"Here's another rascal."	- Еще один злодей тут как тут!
"What's that he's got in his paddle?	- Что это он держит в своей культяпке?
A pistol?"	Пистолет?
"Well, I'd like to know what sort of a beggar's brat this is?"	- Скажите на милость, этакий негодник!
"That sort of animal is never easy unless he's overturning the authorities."	- Такие не успокоятся, пока не сбросят правительство!
Gavroche disdainfully contented himself, by way of reprisal, with elevating the tip of his nose with his thumb and opening his hand wide.	Г аврош, исполненный презрения, вместо возмездия ограничился тем, что всей пятерней сделал им нос.
The rag-picker cried:- "You malicious, bare-pawed little wretch!"	- Ах ты, бездельник босопятый! -крикнула тряпичница.
The one who answered to the name of Patagon clapped her hands together in horror.	Мамаша Патагон яростно всплеснула руками:
"There's going to be evil doings, that's certain.	- Быть беде, это уж наверняка.
The errand-boy next door has a little pointed beard, I have seen him pass every day with a young person in a pink bonnet on his arm; to-day I saw him pass, and he had a gun on his arm.	Есть тут по соседству один молодчик с бороденкой, он мне попадался каждое утро с красоткой в розовом чепце под ручку, а нынче смотрю, -уж у него ружье под ручкой.
Mame Bacheux says, that last week there was a revolution at-at-at-where's the calf!-at Pontoise.	Мамаша Баше мне говорила, что на прошлой неделе была революция в... в...- ну там, где этот теленок! - в Понтуазе.

And then, there you see him, that horrid scamp, with his pistol!	А теперь посмотрите-ка на этого с пистолетом, на этого мерзкого озорника!
It seems that the Celestins are full of pistols.	Кажется, у Целестинцев полно пушек.
What do you suppose the Government can do with good-for-nothings who don't know how to do anything but contrive ways of upsetting the world, when we had just begun to get a little quiet after all the misfortunes that have happened, good Lord! to that poor queen whom I saw pass in the tumbril!	Что же еще может сделать правительство с негодяями, которые сами не знают, что выдумать, лишь бы не давать людям жить, и ведь только-только начали успокаиваться после всех несчастий! Господи боже мой, я-то видела нашу бедную королеву, как ее везли на телеге!
And all this is going to make tobacco dearer.	И опять из-за всего этого вздорожает табак!
It's infamous!	Это подлость!
And I shall certainly go to see him beheaded on the guillotine, the wretch!"	А тебя-то, разбойник, я уж, наверное, увижу на гильотине!
"You've got the sniffles, old lady," said Gavroche.	- Ты сопишь, старушенция, - заметил Гаврош.
"Blow your promontory."	- Высморкай получше свой хобот.
And he passed on.	И пошел дальше.
When he was in the Rue Pavee, the rag-picker occurred to his mind, and he indulged in this soliloquy:-	Когда он дошел до Мощеной улицы, он вспомнил о тряпичнице и произнес следующий монолог:
"You're in the wrong to insult the revolutionists, Mother Dust-Heap-Corner.	- Напрасно ты ругаешь революционеров, мамаша Мусорная Куча.
This pistol is in your interests.	Этот пистолет на тебя же поработает.
It's so that you may have more good things to eat in your basket."	Чтобы ты нашла побольше съедобного для своей корзинки.
All at once, he heard a shout behind him; it was the portress Patagon who had followed him, and who was shaking her fist at him in the distance and crying:-	Внезапно он услышал сзади крик; погнавшаяся за ним привратница Патагон издали погрозила ему кулаком и крикнула:
"You're nothing but a bastard."	- Ублюдок несчастный!
"Oh! Come now," said Gavroche, "I don't care a brass farthing for that!"	- Плевать мне на это с высокого дерева, -ответил Гаврош.
Shortly afterwards, he passed the Hotel Lamoignon.	Немного погодя он прошел мимо особняка Ламуаньона.
There he uttered this appeaname = "note" -	Здесь он кликнул клич:
"Forward march to the battle!"	- Вперед, на бой!
And he was seized with a fit of melancholy.	Но его вдруг охватила тоска.
He gazed at his pistol with an air of reproach which seemed an attempt to appease it:-	С упреком посмотрел он на свой пистолет, казалось, пытаясь его растрогать.
"I'm going off," said he, "but you won't go off!"	- Я иду биться, - сказал он, - а ты вот не бьешь!
One dog may distract the attention from another dog. A very gaunt poodle came along at the moment. Gavroche felt compassion for him.	Одна собачка может отвлечь внимание от другой. Мимо пробегал тощий пуделек, Г аврош разжалобился.

"My poor doggy," said he, "you must have gone and swallowed a cask, for all the hoops are visible."	-Бедненький мой тяв -тяв! - сказал он ему. -Ты, верно, проглотил целый бочонок, у тебя все обручи наружу.
Then he directed his course towards l'Orme-Saint-Gervais.	Затем он направился к Орм -Сен -Жерве.
CHAPTER III-JUST INDIGNATION OF A HAIR-DRESSER	Глава третья СПРАВЕДЛИВОЕ НЕГОДОВАНИЕ ПАРИКМАХЕРА
The worthy hair-dresser who had chased from his shop the two little fellows to whom Gavroche had opened the paternal interior of the elephant was at that moment in his shop engaged in shaving an old soldier of the legion who had served under the Empire.	Почтенный парикмахер, выгнавший двух малышей, для которых Г аврош разверз гостеприимное чрево слона, в это время был занят в своем заведении бритьем старого солдата-легионера, служившего во времена Империи.
They were talking.	Между ними завязалась беседа.
The hair-dresser had, naturally, spoken to the veteran of the riot, then of General Lamarque, and from Lamarque they had passed to the Emperor.	Разумеется, парикмахер говорил с ветераном о мятеже, затем о генерале Ламарке, а от Ламарка перешли к императору.
Thence sprang up a conversation between barber and soldier which Prudhomme, had he been present, would have enriched with arabesques, and which he would have entitled:	Если бы Прюдом присутствовал при этом разговоре брадобрея с солдатом, он приукрасил бы его и назвал:
"Dialogue between the razor and the sword."	"Диалог бритвы и сабли".
"How did the Emperor ride, sir?" said the barber.	- А как император держался на лошади? -спросил парикмахер.
"Badly.	- Плохо.
He did not know how to fall-so he never fell."	Он не умел падать. Поэтому он никогда не падал.
"Did he have fine horses?	- А хорошие у него были кони?
He must have had fine horses!"	Должно быть, прекрасные?
"On the day when he gave me my cross, I noticed his beast.	- В тот день, когда он мне пожаловал крест, я разглядел его лошадь.
It was a racing mare, perfectly white.	Это была белая рысистая кобыла.
Her ears were very wide apart, her saddle deep, a fine head marked with a black star, a very long neck, strongly articulated knees, prominent ribs, oblique shoulders and a powerful crupper.	У нее были широко расставленные уши, глубокая седловина, изящная голова с черной звездочкой, длинная шея, крепкие колени, выпуклые бока, покатые плечи, мощный круп.
A little more than fifteen hands in height."	И немного больше пятнадцати пядей ростом.
"A pretty horse," remarked the hair-dresser.	- Славная лошадка, - заметил парикмахер.
"It was His Majesty's beast."	- Да, это была верховая лошадь его величества.
The hair-dresser felt, that after this observation, a short silence would be fitting, so he conformed himself to it, and then went on:-	Парикмахер почувствовал, что после таких торжественных слов надо помолчать; потом заговорил снова:
"The Emperor was never wounded but once, was he, sir?"	- Император был ранен только раз, ведь правда, сударь?

The old soldier replied with the calm and sovereign tone of a man who had been there:-	Старый солдат ответил спокойным и важным тоном человека, который при этом присутствовал:
"In the heel.	- В пятку.
At Ratisbon.	Под Ратисбоном.
I never saw him so well dressed as on that day.	Я никогда не видел, чтобы он был так хорошо одет, как в тот день.
He was as neat as a new sou."	Он был чистенький, как новая монетка.
"And you, Mr. Veteran, you must have been often wounded?"	- А вы, господин ветеран, надо думать, были ранены не раз?
"I?" said the soldier, "ah! not to amount to anything.	-Я? - спросил солдат. - Пустяки!
At Marengo, I received two sabre-blows on the back of my neck, a bullet in the right arm at Austerlitz, another in the left hip at Jena. At Friedland, a thrust from a bayonet, there,-at the Moskowa seven or eight lance-thrusts, no matter where, at Lutzen a splinter of a shell crushed one of my fingers.	Под Маренго получил два удара саблей по затылку, под Аустерлицем - пулю в правую руку, другую - в левую ляжку под Иеной, под Фридландом - удар штыком, вот сюда, под Москвой -не то семь, не то восемь ударов пикой куда попало, под Люценом осколок бомбы раздробил мне палец...
Ah! and then at Waterloo, a ball from a biscaien in the thigh, that's all."	Ах да, еще в битве под Ватерлoo меня ударило картечью в бедро. Вот и все.
"How fine that is!" exclaimed the hair-dresser, in Pindaric accents, "to die on the field of battle! On my word of honor, rather than die in bed, of an illness, slowly, a bit by bit each day, with drugs, cataplasms, syringes, medicines, I should prefer to receive a cannon-ball in my belly!"	- Как прекрасно умереть на поле боя! - с пиндарическим пафосом воскликнул цирюльник. -Что касается меня, то, честное слово, вместо тою чтобы подыхать на дрянной постели от какой-нибудь болезни, медленно, постепенно, каждый день, с лекарствами, припарками, спринцовками и слабительными, я предпочел бы получить в живот ядро!
"You're not over fastidious," said the soldier.	- У вас губа не дура, -заметил солдат
He had hardly spoken when a fearful crash shook the shop.	Только успел он это сказать, как оглушительный грохот потряс лавочку.
The show-window had suddenly been fractured.	Стекло витрины внезапно украсилось звездообразной трещиной.
The wig-maker turned pale.	Парикмахер побледнел как полотно.
"Ah, good God!" he exclaimed, "it's one of them!"	- О боже! - воскликнул он - Это то самое!
"What?"	-Что?
"A cannon-ball."	- Ядро.
"Here it is," said the soldier. And he picked up something that was rolling about the floor.	- Вот оно, - сказал солдат и поднял что то, катившееся по полу.
It was a pebble.	То был булыжник.
The hair-dresser ran to the broken window and beheld Gavroche fleeing at the full speed, towards the Marche Saint-Jean.	Парикмахер подбежал к разбитому стеклу и увидел Гавроша, убегавшего со всех ног к рынку Сен -Жан.

As he passed the hair-dresser's shop Gavroche, who had the two brats still in his mind, had not been able to resist the impulse to say good day to him, and had flung a stone through his panes.	Проходя мимо парикмахерской, Гаврош, таивший в себе обиду за малышей, не мог воспротивиться желанию приветствовать брадобрея по-своему и швырнул камнем в окно.
"You see!" shrieked the hair-dresser, who from white had turned blue, "that fellow returns and does mischief for the pure pleasure of it.	- Понимаете, -прохрипел цирюльник, у которого бледность перешла в синеву, -они- делают пакости лишь бы напакостить!
What has any one done to that gamin?"	Кто его обидел, этого мальчишку?
CHAPTER IV-THE CHILD IS AMAZED AT THE OLD MAN	Глава четвертая РЕБЕНКА УДИВЛЯЕТ СТАРИК
In the meantime, in the Marche Saint-Jean, where the post had already been disarmed, Gavroche had just "effected a junction" with a band led by Enjolras, Courfeyrac, Combeferre, and Feuilly.	Между тем на рынке Сен -Жан, где уже успели разоружить пост, произошло соединение Г авроша с кучкой людей, которую вели Анжольрас, Курфейрак, Комбефер и Фейи.
They were armed after a fashion.	Почти все были вооружены.
Bahorel and Jean Prouvaire had found them and swelled the group.	Баорель и Жан Прувер разыскали их и вступили в их отряд.
Enjolras had a double-barrelled hunting-gun, Combeferre the gun of a National Guard bearing the number of his legion, and in his belt, two pistols which his unbuttoned coat allowed to be seen, Jean Prouvaire an old cavalry musket, Bahorel a rifle; Courfeyrac was brandishing an unsheathed sword-cane. Feuilly, with a naked sword in his hand, marched at their head shouting:	У Анжольраса была охотничья двустволка, у Комбефера - ружье национальной гвардии с номером легиона, а за поясом - два пистолета, высовывавшихся из-под расстегнутого сюртука; у Жана Прувера - старый кавалерийский мушкетон, у Баореля - карабин, Курфейрак размахивал тростью, из которой он вытащил клинок Фейи, с обнаженной саблей в руке, шествовал впереди и кричал-
"Long live Poland!"	"Да здравствует Польша!"
They reached the Quai Morland. Cravatless, hatless, breathless, soaked by the rain, with lightning in their eyes.	Они шли с Морландской набережной, без галстуков, без шляп, запыхавшиеся, промокшие под дождем, с горящими глазами.
Gavroche accosted them calmly:-	Гаврош спокойно подошел к ним.
"Where are we going?"	- Куда мы идем?
"Come along," said Courfeyrac.	- Иди с нами, -ответил Курфейрак.
Behind Feuilly marched, or rather bounded, Bahorel, who was like a fish in water in a riot.	Позади Фейи шел, или, вернее, прыгал, Баорель, чувствовавший себя среди мятежников, как рыба в воде.
He wore a scarlet waistcoat, and indulged in the sort of words which break everything.	Он был в малиновом жилете и имел запас слов, способных сокрушить все что угодно.
His waistcoat astounded a passer-by, who cried in bewilderment:-	Его жилет потряс какого-то прохожего. Потеряв голову от страха, прохожий крикнул:
"Here are the reds!"	- Красные пришли!
"The reds, the reds!" retorted Bahorel.	-Красные, красные! -подхватил Баорель.
"A queer kind of fear, bourgeois.	- Что за нелепый страх, буржуа!
For my part I don't tremble before a poppy, the little red hat inspires me with no alarm.	Я вот, например, нисколько не боюсь алых маков, красная шапочка не внушает мне ужаса.

Take my advice, bourgeois, let's leave fear of the red to horned cattle."	Поверьте мне, буржуа: предоставим бояться красного только рогатому скоту.
He caught sight of a corner of the wall on which was placarded the most peaceable sheet of paper in the world, a permission to eat eggs, a Lenten admonition addressed by the Archbishop of Paris to his "flock."	Где-то на стене он заметил листок бумаги самого миролюбивого свойства разрешение есть яйца, это было великопостное послание парижского архиепископа своей "пастве".
Bahorel exclaimed:- "'Flock'; a polite way of saying geese."	- Паства! - воскликнул Баорель. - Это вежливая форма слова "стадо".
And he tore the charge from the nail. This conquered Gavroche.	И сорвал со стены послание, покорив этим сердце Гавроша.
From that instant Gavroche set himself to study Bahorel.	С этой минуты он стал присматриваться к Баорелю.
"Bahorel," observed Enjolras, "you are wrong.	-Ты неправ, Баорель, -заметил Анжольрас.
You should have let that charge alone, he is not the person with whom we have to deal, you are wasting your wrath to no purpose.	- Тебе бы следовало оставить это разрешение в покое, не в нем дело, ты зря расходуешь гнев.
Take care of your supply.	Береги боевые припасы.
One does not fire out of the ranks with the soul any more than with a gun."	Не следует открывать огонь в одиночку, ни ружейный, ни душевный.
"Each one in his own fashion, Enjolras," retorted Bahorel.	- У каждого своя манера, -возразил Баорель.
"This bishop's prose shocks me; I want to eat eggs without being permitted.	- Эти епископские упражнения в прозе меня оскорбляют, я хочу есть яйца без всякого разрешения.
Your style is the hot and cold; I am amusing myself.	Ты вот весь пылаешь, хоть с виду и холоден, ну, а я развлекаюсь.
Besides, I'm not wasting myself, I'm getting a start; and if I tore down that charge, Hercle! 'twas only to whet my appetite."	К тому же я вовсе не расходую себя, я беру разбег. А послание я разорвал, клянусь Геркулесом, только чтобы войти во вкус!
This word, Hercle, struck Gavroche.	Слово "Геркулес" поразило Гавроша.
He sought all occasions for learning, and that tearer-down of posters possessed his esteem.	Он пользовался случаем чему-нибудь поучиться, а к этому срывателю объявлений он почувствовал уважение.
He inquired of him:-	И он спросил его:
"What does Hercle mean?"	- Что это значит - "Геркулес?
Bahorel answered:- "It means cursed name of a dog, in Latin."	- По-латыни это значит: черт меня побери, -ответил Баорель.
Here Bahorel recognized at a window a pale young man with a black beard who was watching them as they passed, probably a Friend of the A B C. He shouted to him:-	Тут он увидел в окне смотревшего на них бледного молодого человека с черной бородкой, по-видимому, одного из Друзей азбуки, и крикнул ему:
"Quick, cartridges, para bellum."	- Живо патронов! Para bellum!
"A fine man! that's true," said Gavroche, who now understood Latin.	- Красивый мужчина! Это верно, -сказал Гаврош, теперь уже понимавший латынь.

A tumultuous retinue accompanied them,-students, artists, young men affiliated to the Cougourde of Aix, artisans, longshoremen, armed with clubs and bayonets; some, like Combeferre, with pistols thrust into their trousers.	Их сопровождала шумная толпа - студенты, художники, молодые люди, члены Кугурды из Экса, рабочие, портовые грузчики, вооруженные дубинами и штыками, а иные и с пистолетами за поясом, как Комбефер.
An old man, who appeared to be extremely aged, was walking in the band.	В толпе шел старик, с виду очень дряхлый.
He had no arms, and he made great haste, so that he might not be left behind, although he had a thoughtful air.	Оружия у него не было, но он старался не отставать, хотя, видимо, был погружен в свои мысли.
Gavroche caught sight of him:-	Гаврош заметил его.
"Keksekca?" said he to Courfeyrac.	- Этшкое? - спросил он.
"He's an old duffer."	- Так, старичок.
It was M. Mabeuf.	То был Мабеф.
CHAPTER V-THE OLD MAN	Глава пятая СТАРИК
Let us recount what had taken place.	Расскажем о том, что произошло.
Enjolras and his friends had been on the Boulevard Bourdon, near the public storehouses, at the moment when the dragoons had made their charge.	Анжольрас и его друзья проходили по Колокольному бульвару, мимо казенных хлебных амбаров, как вдруг драгуны бросились в атаку.
Enjolras, Courfeyrac, and Combeferre were among those who had taken to the Rue Bassompierre, shouting:	Анжольрас, Курфейрак и Комбефер были среди тех, кто двинулся по улице Бассомпьера с криком:
"To the barricades!"	"На баррикады!"
In the Rue Lesdiguieres they had met an old man walking along.	На улице Ледигьера они встретили медленно шедшего старика.
What had attracted their attention was that the goodman was walking in a zig-zag, as though he were intoxicated.	Их внимание привлекло то, что старика шатало из стороны в сторону, точно пьяного.
Moreover, he had his hat in his hand, although it had been raining all the morning, and was raining pretty briskly at the very time.	Хотя все утро моросило, да и теперь шел довольно сильный дождь, шляпу он держал в руке.
Courfeyrac had recognized Father Mabeuf.	Курфейрак узнал папашу Мабефа.
He knew him through having many times accompanied Marius as far as his door.	Он был с ним знаком, так как не раз провожал Мариуса до самого его дома.
As he was acquainted with the peaceful and more than timid habits of the old beadle-book-collector, and was amazed at the sight of him in the midst of that uproar, a couple of paces from the cavalry charges, almost in the midst of a fusillade, hatless in the rain, and strolling about among the bullets, he had accosted him, and the following dialogue had been exchanged between the rioter of fire and the octogenarian:-	Зная мирный и более чем робкий нрав бывшего церковного старосты и любителя книг, он изумился, увидев в этой сутолоке, в двух шагах от надвигавшейся конницы, старика, который разгуливал с непокрытой головой, под дождем, среди пуль, почти в самом центре перестрелки; он подошел к нему, и здесь между двадцатипятилетним бунтовщиком и восьмидесятилетним старцем произошел следующий диалог:
"M. Mabeuf, go to your home."	- Господин Мабеф! Идите домой.

"Why?"	- Почему?
"There's going to be a row."	- Начинается суматоха.
"That's well."	- Отлично.
"Thrusts with the sword and firing, M. Mabeuf."	- Будут рубить саблями, стрелять из ружей, господин Мабеф.
"That is well."	- Отлично.
"Firing from cannon."	- Палить из пушек.
"That is good.	- Отлично.
Where are the rest of you going?"	А куда вы все идете?
"We are going to fling the government to the earth."	- Мы идем свергать правительство.
"That is good."	- Отлично.
And he had set out to follow them.	И он пошел с ними.
From that moment forth he had not uttered a word.	С этого времени он не произнес ни слова.
His step had suddenly become firm; artisans had offered him their arms; he had refused with a sign of the head.	Его шаг сразу стал твердым; рабочие хотели взять его под руки - он отказался, отрицательно покачав головой.
He advanced nearly to the front rank of the column, with the movement of a man who is marching and the countenance of a man who is sleeping.	Он шел почти в первом ряду колонны, и все его движения были как у человека бодрствующего, а лицо - как у спящего.
"What a fierce old fellow!" muttered the students.	- Что за странный старикан! - перешептывались студенты.
The rumor spread through the troop that he was a former member of the Convention,-an old regicide.	В толпе пронесся слух, что это старый член Конвента, старый цареубийца.
The mob had turned in through the Rue de la Verrerie.	Все это скопище вступило на Стекольную улицу.
Little Gavroche marched in front with that deafening song which made of him a sort of trumpet.	Маленький Гаврош шагал впереди, во все горло распевая песенку и как бы изображая собой живой рожок горниста.
He sang:	Он пел:
"Voici la lune qui parait,	Вот луна поднялась в небеса
Quand irons-nous dans la foret?	- Не пора ли? Ложится роса,
Demandait Charlot a Charlotte.	Молвил Жан несговорчивой Жанне.
Tou tou tou	Ту, ту, ту
Pour Chatou.	На Шату.
Je n'ai qu'un Dieu, qu'un roi, qu'un liard, et qu'une botte.	Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
"Pour avoir bu de grand matin	Чтобы клюкнуть, - не смейтесь, друзья!
La rosee a meme le thym,	Встали до свету два воробья
Deux moineaux etaient en ribotte.	И росы налакались в тимьяне.

Zi zi zi	Зи, за, зи
Pour Passy.	На Пасси.
Je n'ai qu'un Dieu, qu'un roi, qu'un liard, et qu'une botte.	Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
"Et ces deux pauvres petits loups,	Точно пьяницы, в дым напились,
Comme deux grives etaient souls;	Точно два петуха подрались.
Un tigre en riait dans sa grotte.	Тигр от смеха упал на поляне.
Don don don	Дон, дон, дон
Pour Meudon.	На Медон.
Je n'ai qu'un Dieu, qu'un roi, qu'un liard, et qu'une botte.	Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
"L'un jurait et l'autre sacrait.	Чертыхались на все голоса.
Quand irons nous dans la foret? Demandait Charlot a Charlotte.	-Не пора ли? Ложится роса, Молвил Жан несговорчивой Жанне.
Tin tin tin	Тен, тен, тен
Pour Pantin.	На Пантен.
Je n'ai qu'un Dieu, qu'un roi, qu'un liard, et qu'une botte."	Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
They directed their course towards Saint-Merry.	Они направлялись к Сен -Мерри.
CHAPTER VI-RECRUITS	Глава шестая НОВОБРАНЦЫ
The band augmented every moment.	Толпа увеличивалась с каждым мгновением.
Near the Rue des Billettes, a man of lofty stature, whose hair was turning gray, and whose bold and daring mien was remarked by Courfeyrac, Enjolras, and Combeferre, but whom none of them knew, joined them.	Возле Щепной улицы к ней присоединился высокий седоватый человек; Курфейрак, Анжольрас и Комбефер заметили его вызывающую, грубую внешность, но никто из них не знал его.
Gavroche, who was occupied in singing, whistling, humming, running on ahead and pounding on the shutters of the shops with the butt of his triggerless pistol; paid no attention to this man.	Г аврош шел, поглощенный пением, свистом, шумом, движением вперед, постукивал в ставни лавочек рукояткой своего увечного пистолета и не обратил никакого внимания на этого человека.
It chanced that in the Rue de la Verrerie, they passed in front of Courfeyrac's door.	Свернув на Стекольную улицу, толпа прошла мимо подъезда Курфейрака.
"This happens just right," said Courfeyrac, "I have forgotten my purse, and I have lost my hat."	- Это очень кстати, -сказал Курфейрак, -я забыл дома кошелек и потерял шляпу.
He quitted the mob and ran up to his quarters at full speed.	Он оставил толпу и, шагая через четыре ступеньки, взбежал к себе наверх.
He seized an old hat and his purse. He also seized a large square coffer, of the dimensions of a large valise, which was concealed under his soiled linen.	Он взял старую шляпу и кошелек и захватил с собой довольно объемистый квадратный ящик, который был запрятан у него в грязном белье.
As he descended again at a run, the portress hailed him:-	Когда он бегом спускался вниз, его окликнула привратница:
"Monsieur de Courfeyrac!"	- Господин де Курфейрак!

"What's your name, portress?"	- Привратница! Как вас зовут? - вместо ответа спросил Курфейрак.
The portress stood bewildered.	Привратница опешила.
"Why, you know perfectly well, I'm the concierge; my name is Mother Veuvain."	- Но вы же хорошо знаете, что меня зовут тетушка Вевен.
"Well, if you call me Monsieur de Courfeyrac again, I shall call you Mother de Veuvain.	- Ну так вот, если вы еще раз назовете меня господин де Курфейрак, то я вас буду звать тетушка де Вевен.
Now speak, what's the matter?	А теперь говорите, в чем дело?
What do you want?"	Что такое?
"There is some one who wants to speak with you."	- Здесь кто-то вас спрашивает.
"Who is it?"	- Кто такой?
"I don't know."	- Не знаю.
"Where is he?"	-Где он?
"In my lodge."	- У меня, в привратницкой.
"The devil!" ejaculated Courfeyrac.	- К черту! - крикнул Курфейрак.
"But the person has been waiting your return for over an hour," said the portress.	- Но он уже больше часа вас ждет, -заметила привратница.
At the same time, a sort of pale, thin, small, freckled, and youthful artisan, clad in a tattered blouse and patched trousers of ribbed velvet, and who had rather the air of a girl accoutred as a man than of a man, emerged from the lodge and said to Courfeyrac in a voice which was not the least in the world like a woman's voice:-	В это время из каморки привратницы вышел юноша, по виду молодой рабочий, худой, бледный, маленький, веснушчатый, в дырявой блузе и заплатанных плисовых панталонах, больше похожий на переряженную девушку, чем на мужчину, и обратился к Курфейраку, причем голос его, кстати сказать, нисколько не походил на женский.
"Monsieur Marius, if you please."	- Можно видеть господина Мариуса?
"He is not here."	- Его нет.
"Will he return this evening?"	- Вечером он вернется?
"I know nothing about it." And Courfeyrac added:-"For my part, I shall not return."	- Не знаю, - ответил Курфейрак и прибавил: - А я не вернусь.
The young man gazed steadily at him and said:-	Молодой человек пристально взглянул на него и спросил:
"Why not?"	- Почему?
"Because."	- Потому.
"Where are you going, then?"	- Куда же вы идете?
"What business is that of yours?"	- А тебе какое дело?
"Would you like to have me carry your coffer for you?"	- Можно мне понести ваш ящик?
"I am going to the barricades."	- Я иду на баррикаду.
"Would you like to have me go with you?"	- Можно мне пойти с вами?

"If you like!" replied Courfeyrac. "The street is free, the pavements belong to every one."	- Как хочешь! - ответил Курфейрак. -Улица свободна, мостовые - для всех.
And he made his escape at a run to join his friends.	И он бегом бросился догонять своих друзей.
When he had rejoined them, he gave the coffer to one of them to carry.	Нагнав их, он поручил одному из них нести ящик.
It was only a quarter of an hour after this that he saw the young man, who had actually followed them.	Только через четверть часа он заметил, что молодой человек действительно последовал за ними.
A mob does not go precisely where it intends.	Толпа никогда не идет туда, куда хочет.
We have explained that a gust of wind carries it away.	Мы уже говорили, что ее как бы несет ветер.
They overshot Saint-Merry and found themselves, without precisely knowing how, in the Rue Saint-Denis.	Она миновала Сен -Мерри и оказалась, сама хорошенько не зная, каким образом, на улице Сен -Дени.
BOOK TWELFTH.-CORINTHE	Книга двенадцатая "КОРИНФ"
CHAPTER I-HISTORY OF CORINTHE FROM ITS FOUNDATION	Глава первая ИСТОРИЯ "КОРИНФА" СО ВРЕМЕНИ ЕГО ОСНОВАНИЯ
The Parisians who nowadays on entering on the Rue Rambuteau at the end near the Halles, notice on their right, opposite the Rue Mondetour, a basket-maker's shop having for its sign a basket in the form of Napoleon the Great with this inscription:-	Нынешние парижане, входя на улицу Рамбюто со стороны Центрального рынка, замечают направо, против улицы Мондетур, лавку корзинщика, вывеской которому служит корзина, изображающая императора Наполеона I с надписью:
NAPOLEON IS MADE WHOLLY OF WILLOW,	НАПОЛЕОН ИЗ ИВЫ ЗДЕСЬ СПЛЕТЕН
have no suspicion of the terrible scenes which this very spot witnessed hardly thirty years ago.	Однако они не подозревают о тех страшных сценах, свидетелем которых был этот самый квартал каких-нибудь тридцать лет назад.
It was there that lay the Rue de la Chanvrerie, which ancient deeds spell Chanverrerie, and the celebrated public-house called Corinthe.	Здесь была улица Шанврери, которая в старину писалась Шанверери, и прославленный кабачок "Коринф".
The reader will remember all that has been said about the barricade effected at this point, and eclipsed, by the way, by the barricade Saint-Merry.	Вспомним все, что говорилось о воздвигнутой в этом месте баррикаде, которую, впрочем, затмила баррикада Сен -Мерри.
It was on this famous barricade of the Rue de la Chanvrerie, now fallen into profound obscurity, that we are about to shed a little light.	На эту-то замечательную баррикаду по улице Шанврери, ныне покрытую глубоким мраком забвения, мы и хотим пролить немного света.
May we be permitted to recur, for the sake of clearness in the recital, to the simple means which we have already employed in the case of Waterloo.	Да будет нам позволено прибегнуть для ясности к простому способу, уже примененному нами при описании Ватерлоо.

Persons who wish to picture to themselves in a tolerably exact manner the constitution of the houses which stood at that epoch near the Pointe Saint-Eustache, at the northeast angle of the Halles of Paris, where to-day lies the embouchure of the Rue Rambuteau, have only to imagine an N touching the Rue Saint-Denis with its summit and the Halles with its base, and whose two vertical bars should form the Rue de la Grande-Truanderie, and the Rue de la Chanvrerie, and whose transverse bar should be formed by the Rue de la Petite-Truanderie.	Кто пожелал бы достаточно точно представить себе массивы домов, возвышавшихся в то время поблизости от церкви Сен -Эсташ, в северо -восточном углу Центрального рынка, где сейчас начинается улица Рамбюто, должен лишь мысленно начертить букву N, приняв за вершину улицу Сен -Дени, а за основание-рынок, вертикальные ее черточки обозначали бы улицы Большую Бродяжную и Шанврери, а поперечина -улицу Малую Бродяжную.
The old Rue Mondetour cut the three strokes of the N at the most crooked angles.	Старая улица Мондетур перерезала все три линии буквы N под самыми неожиданными углами.
So that the labyrinthine confusion of these four streets sufficed to form, on a space three fathoms square, between the Halles and the Rue Saint-Denis on the one hand, and between the Rue du Cygne and the Rue des Precheurs on the other, seven islands of houses, oddly cut up, of varying sizes, placed crosswise and hap-hazard, and barely separated, like the blocks of stone in a dock, by narrow crannies.	Таким образом, путаный лабиринт этих четырех улиц создавал на пространстве в сто квадратных туаз, между Центральным рынком и улицей Сен -Дени -с одной стороны, и улицами Лебяжьей и Проповедников-с другой, семь маленьких кварталов причудливой формы, разной величины, расположенных вкривь и вкось, как бы случайно, и едва отделенных друг от друга узкими щелями, подобно каменным глыбам на стройке.
We say narrow crannies, and we can give no more just idea of those dark, contracted, many-angled alleys, lined with eight-story buildings.	Мы говорим "узкими щелями", так как не можем дать более ясного понятия об этих темных уличках, тесных, коленчатых, окаймленных ветхими восьмиэтажными домами.
These buildings were so decrepit that, in the Rue de la Chanvrerie and the Rue de la Petite-Truanderie, the fronts were shored up with beams running from one house to another.	Эти развалины были столь преклонного возраста, что на улицах Шанврери и Малой Бродяжной между фасадами домов тянулись подпиравшие их балки.
The street was narrow and the gutter broad, the pedestrian there walked on a pavement that was always wet, skirting little stalls resembling cellars, big posts encircled with iron hoops, excessive heaps of refuse, and gates armed with enormous, century-old gratings.	Улица была узкая, а сточная канава - широкая; прохожие брели по мокрой мостовой, пробираясь возле лавчонок, похожих на погреба, возле толстых каменных тумб с железными обручами, возле невыносимо зловонных мусорных куч и ворот с огромными вековыми решетками.
The Rue Rambuteau has devastated all that.	Улица Рамбюто все это стерла.
The name of Mondetour paints marvellously well the sinuosities of that whole set of streets.	Название Мондетур* точно соответствует своенравию улицы.
A little further on, they are found still better expressed by the Rue Pirouette, which ran into the Rue Mondetour.	Еще выразительнее говорит об этом название улицы Пируэт, находящейся поблизости от улицы Мондетур. *Мондетур -в буквальном переводе с французского значит - гора-извилина.
The passer-by who got entangled from the Rue Saint-Denis in the Rue de la Chanvrerie beheld it gradually close in before him as though he had entered an elongated funnel.	Прохожий, свернувший с улицы Сен -Дени на улицу Шанврери, видел, что она мало-помалу суживается перед ним, как если бы он вошел в удлиненную воронку.

At the end of this street, which was very short, he found further passage barred in the direction of the Halles by a tall row of houses, and he would have thought himself in a blind alley, had he not perceived on the right and left two dark cuts through which he could make his escape.	В конце этой коротенькой улички он обнаруживал, что впереди со стороны Центрального рынка путь преграждает ряд высоких домов, и мог предположить, что попал в тупик, если бы не замечал направо и налево двух темных проходов, через которые он мог выбраться наружу.
This was the Rue Mondetour, which on one side ran into the Rue de Precheurs, and on the other into the Rue du Cygne and the Petite-Truanderie.	Это и была улица Мондетур, одним концом соединявшаяся с улицей Проповедников, а другим - с улицами Лебяжьей и Малой Бродяжной.
At the bottom of this sort of cul-de-sac, at the angle of the cutting on the right, there was to be seen a house which was not so tall as the rest, and which formed a sort of cape in the street.	В глубине этого подобия тупика, на углу правого прохода, стоял дом ниже остальных, мысом выдававшийся на улицу.
It is in this house, of two stories only, that an illustrious wine-shop had been merrily installed three hundred years before.	В этом-то трехэтажном доме обосновался на целых три столетия знаменитый кабачок.
This tavern created a joyous noise in the very spot which old Theophilus described in the following couplet:-	Он наполнял шумным весельем то самое место, которому старик Теофиль посвятил двустишие:
La branle le squelette horrible	Там качается страшный скелет
D'un pauvre amant qui se pendit.	То повесился бедный влюбленный.
The situation was good, and tavern-keepers succeeded each other there, from father to son.	Место для заведения было подходящее; заведение переходило от отца к сыну.
In the time of Mathurin Regnier, this cabaret was called the Pot-aux-Roses, and as the rebus was then in fashion, it had for its sign-board, a post (poteau) painted rose-color.	Во времена Матюрена Ренье кабачок назывался "Горшок роз", а так как тогда были в моде ребусы, то вывеску ему заменял столб, выкрашенный в розовый цвет.
In the last century, the worthy Natoire, one of the fantastic masters nowadays despised by the stiff school, having got drunk many times in this wine-shop at the very table where Regnier had drunk his fill, had painted, by way of gratitude, a bunch of Corinth grapes on the pink post. The keeper of the cabaret, in his joy, had changed his device and had caused to be placed in gilt letters beneath the bunch these words:	В прошлом столетии почтенный Натуар, один из причудливых живописцев, ныне презираемый чопорной школой, многократно напиваясь в этом кабачке за тем самым столом, где пил Ренье, из благодарности нарисовал на розовом столбе кисть коринфского винограда Восхищенный кабатчик изменил вывеску и велел под кистью написать золотом
"At the Bunch of Corinth Grapes" ("Au Raisin de Corinthe").	"Коринфский виноград".
Hence the name of Corinthe.	Отсюда название "Коринф".
Nothing is more natural to drunken men than ellipses.	Для пьяниц нет ничего более естественного, чем пропустить слово.
The ellipsis is the zig-zag of the phrase.	Пропуск слова - это извилина фразы.
Corinthe gradually dethroned the Pot-aux-Roses.	Название "Коринф" мало-помалу вытеснило "Горшок роз".

The last proprietor of the dynasty, Father Hucheloup, no longer acquainted even with the tradition, had the post painted blue.	Последний представитель династии кабатчиков, дядюшка Гюшлу, уже не знал предания и приказал выкрасить столб в синий цвет.
A room on the ground floor, where the bar was situated, one on the first floor containing a billiard-table, a wooden spiral staircase piercing the ceiling, wine on the tables, smoke on the walls, candles in broad daylight,-this was the style of this cabaret.	Зала внизу, где была стойка, зала на втором этаже, где был бильярд, узкая винтовая лестница, проходившая через потолок, вино на столах, копоть на стенах, свечи среди бела дня - вот что представлял собой кабачок.
A staircase with a trap-door in the lower room led to the cellar.	Лестница с люком в нижней зале вела в погреб.
On the second floor were the lodgings of the Hucheloup family.	На третьем этаже жил сам Гюшлу.
They were reached by a staircase which was a ladder rather than a staircase, and had for their entrance only a private door in the large room on the first floor.	Туда поднимались по лестнице, вернее по лесенке, скрытой за незаметной дверью в большой зале второго этажа.
Under the roof, in two mansard attics, were the nests for the servants.	Под крышей находились две каморки - приют служанок.
The kitchen shared the ground floor with the tap-room.	Первый этаж делили между собой кухня и зала со стойкой.
Father Hucheloup had, possibly, been born a chemist, but the fact is that he was a cook; people did not confine themselves to drinking alone in his wine-shop, they also ate there.	Дядюшка Гюшлу, возможно, родился химиком, но вышел из него повар; в его кабачке не только пили, но и ели.
Hucheloup had invented a capital thing which could be eaten nowhere but in his house, stuffed carps, which he called carpes au gras.	Гюшлу изобрел изумительное блюдо, которым можно было лакомиться только у него, а именнофаршированных карпов, которых он называл carpes аu gras (Скоромными карпами).
These were eaten by the light of a tallow candle or of a lamp of the time of Louis XVI., on tables to which were nailed waxed cloths in lieu of table-cloths.	Их ели при свете сальной свечи или кенкетов времен Людовика XVI, за столами, где прибитая гвоздями клеенка заменяла скатерть.
People came thither from a distance.	Сюда приходили издалека.
Hucheloup, one fine morning, had seen fit to notify passers-by of this "specialty"; he had dipped a brush in a pot of black paint, and as he was an orthographer on his own account, as well as a cook after his own fashion, he had improvised on his wall this remarkable inscription:-	В одно прекрасное утро Гюшлу счел уместным уведомить прохожих о своей "специальности"; он обмакнул кисть в горшок с черной краской, и так как у него была своя орфография, равно как и своя кухня, то он изобразил на стене следующую примечательную надпись:
CARPES HO GRAS.	Carpes ho gras.(лови часы)
One winter, the rain-storms and the showers had taken a fancy to obliterate the S which terminated the first word, and the G which began the third; this is what remained:-	Зиме, ливням и граду заблагорассудилось стереть букву s, которой кончалось первое слово, и g, которой начиналось третье, после чего осталось:
CARPE HO RAS.	Carpe ho ras.
Time and rain assisting, a humble gastronomical announcement had become a profound piece of advice.	При помощи непогоды и дождя скромное гастрономическое извещение стало глубокомысленным советом.

In this way it came about, that though he knew no French, Father Hucheloup understood Latin, that he had evoked philosophy from his kitchen, and that, desirous simply of effacing Lent, he had equalled Horace.	Оказалось, что, не зная французского, Гюшлу знал латинский, что кухня помогла ему создать философское изречение и, желая лишь затмить Карема, он сравнялся с Горацием*.
And the striking thing about it was, that that also meant:	Поразительно также, что изречение означало еще:
"Enter my wine-shop."	"Зайдите в мой кабачок".
Nothing of all this is in existence now.	Теперь от всего этого не осталось и следа.
The Mondetour labyrinth was disembowelled and widely opened in 1847, and probably no longer exists at the present moment.	Лабиринг Мондетур был разворочен и широко открыт в 1847 году и, по всей вероятности, уже не существует.
The Rue de la Chanvrerie and Corinthe have disappeared beneath the pavement of the Rue Rambuteau.	Улица Шанврери и "Коринф" исчезли под мостовой улицы Рамбюто.
As we have already said, Corinthe was the meeting-place if not the rallying-point, of Courfeyrac and his friends.	Как мы уже упоминали, "Коринф" был местом встреч, если не сборным пунктом, для Курфейрака и его друзей.
It was Grantaire who had discovered Corinthe.	Открыл "Коринф" Грантер.
He had entered it on account of the Carpe horas, and had returned thither on account of the Carpes au gras.	Он зашел туда, привлеченный надписью Carpe horas, и возвратился ради carpes au gras.
There they drank, there they ate, there they shouted; they did not pay much, they paid badly, they did not pay at all, but they were always welcome.	Здесь пили, здесь ели, здесь кричали; мало ли платили, плохо ли платили, вовсе ли не платили, -здесь всякого ожидал радушный прием.
Father Hucheloup was a jovial host.	Дядюшка Гюшлу был добряк.
Hucheloup, that amiable man, as was just said, was a wine-shop-keeper with a moustache; an amusing variety.	Да, Г юшлу был добряк, как мы сказали, но вместе с тем трактирщик -вояка -забавная разновидность.
He always had an ill-tempered air, seemed to wish to intimidate his customers, grumbled at the people who entered his establishment, and had rather the mien of seeking a quarrel with them than of serving them with soup.	Казалось, он всегда пребывал в скверном настроении, он словно стремился застращать своих клиентов, ворчал на посетителей и с виду был больше расположен затеять с ними ссору, чем подать им ужин.
And yet, we insist upon the word, people were always welcome there.	И, тем не менее, мы настаиваем на том, что здесь всякого ожидал радушный прием.
This oddity had attracted customers to his shop, and brought him young men, who said to each other:	Чудаковатость хозяина привлекала в его заведение посетителей и была приманкой для молодых людей, приглашавших туда друг друга так:
"Come hear Father Hucheloup growl."	"Ну-ка пойдем послушаем, как дядюшка Гюшлу будет брюзжать!"
He had been a fencing-master.	Когда-то он был учителем фехтования.
All of a sudden, he would burst out laughing.	Порою он вдруг разражался оглушительным хохотом.
A big voice, a good fellow.	У кого громкий голос, тот добрый малый.

He had a comic foundation under a tragic exterior, he asked nothing better than to frighten you, very much like those snuff-boxes which are in the shape of a pistol. The detonation makes one sneeze.	В сущности, это был шутник с мрачной внешностью; для него не было большего удовольствия, чем напугать; он напоминал табакерку в форме пистолета, выстрел из которой вызывает чихание.
Mother Hucheloup, his wife, was a bearded and a very homely creature.	Его жена, тетушка Гюшлу, была бородатое и весьма безобразное создание.
About 1830, Father Hucheloup died.	В 1830 году Гюшлу умер.
With him disappeared the secret of stuffed carps.	Вместе с ним исчезла тайна приготовления "скоромных карпов".
His inconsolable widow continued to keep the wine-shop.	Его безутешная вдова продолжала вести дело.
But the cooking deteriorated, and became execrable; the wine, which had always been bad, became fearfully bad.	Но кухня ухудшалась, она стала отвратительной; вино, которое всегда было скверным, стало ужасным.
Nevertheless, Courfeyrac and his friends continued to go to Corinthe,-out of pity, as Bossuet said.	Курфейрак и его друзья продолжали, однако, ходить в "Коринф", "из жалости", как говорил Боссюэ.
The Widow Hucheloup was breathless and misshapen and given to rustic recollections.	Тетушка Гюшлу была грузновата, страдала одышкой и любила предаваться воспоминаниям о сельской жизни.
She deprived them of their flatness by her pronunciation.	Эти воспоминания благодаря ее произношению были свободны от слащавости.
She had a way of her own of saying things, which spiced her reminiscences of the village and of her springtime.	Она умела приправить остреньким свои размышления о весенней поре ее жизни, когда она жила в деревне.
It had formerly been her delight, so she affirmed, to hear the loups-de-gorge (rouges-gorges) chanter dans les ogrepines (aubepines)-to hear the redbreasts sing in the hawthorn-trees.	"В девушках слушаю, бывало, пташку-малиновку, как она заливается в кустах боярышника, и ничего мне на свете не нужно", - рассказывала тетушка Гюшлу.
The hall on the first floor, where "the restaurant" was situated, was a large and long apartment encumbered with stools, chairs, benches, and tables, and with a crippled, lame, old billiard-table.	Зала во втором этаже, где помещался "ресторан", представляла собой большую, длинную комнату, уставленную табуретками, скамеечками, стульями, длинными лавками и столами; здесь же стоял и старый, хромой бильярд.
It was reached by a spiral staircase which terminated in the corner of the room at a square hole like the hatchway of a ship.	Туда поднимались по винтовой лестнице, кончавшейся в углу залы четырехугольной дырой, наподобие корабельного трапа.
This room, lighted by a single narrow window, and by a lamp that was always burning, had the air of a garret.	Эта зала с одним-единственным узким окном освещалась всегда горевшим кенкетом и была похожа на чердак.
All the four-footed furniture comported itself as though it had but three legs-the whitewashed walls had for their only ornament the following quatrain in honor of Mame Hucheloup:-	Любая мебель, снабженная четырьмя ножками, вела себя в ней так, как будто была трехногой. Единственным украшением выбеленных известкой стен было четверостишие в честь хозяйки Гюшлу:
Elle etonne a dix pas, elle epouvente a deux,	В десяти шагах удивляет, а в двух пугает она.

Une verrue habite en son nez hasardeux;	В ее ноздре волосатой бородавка большая видна.
On tremble a chaque instant qu'elle ne vous la mouche	Ее встречая, дрожишь: вот-вот на тебя чихнет,
Et qu'un beau jour son nez ne tombe dans sa bouche.	И нос ее крючковатый провалится в черный рот
This was scrawled in charcoal on the wall.	Это было написано углем на стене.
Mame Hucheloup, a good likeness, went and came from morning till night before this quatrain with the most perfect tranquillity.	Госпожа Гюшлу, очень похожая на свой портрет, написанный поэтом, с утра до вечера невозмутимо ходила мимо этих стихов.
Two serving-maids, named Matelote and Gibelotte, and who had never been known by any other names, helped Mame Hucheloup to set on the tables the jugs of poor wine, and the various broths which were served to the hungry patrons in earthenware bowls.	Две служанки, Матлота и Жиблота, известные только под этими именами помогали г-же Гюшлу ставить на столы кувшинчики с красным скверным вином и всевозможную бурду, подававшуюся голодным посетителям в глиняных мисках.
Matelote, large, plump, redhaired, and noisy, the favorite ex-sultana of the defunct Hucheloup, was homelier than any mythological monster, be it what it may; still, as it becomes the servant to always keep in the rear of the mistress, she was less homely than Mame Hucheloup.	Матлота, жирная, круглая, рыжая и крикливая, в свое время любимая султанша покойного Гюшлу, была безобразнее любого мифологического чудовища, но так как служанке всегда подобает уступать первое место хозяйке, то она и была менее безобразна, чем г-жа Гюшлу.
Gibelotte, tall, delicate, white with a lymphatic pallor, with circles round her eyes, and drooping lids, always languid and weary, afflicted with what may be called chronic lassitude, the first up in the house and the last in bed, waited on every one, even the other maid, silently and gently, smiling through her fatigue with a vague and sleepy smile.	Жиблота, долговязая, тощая, с лимфатическим бледным лицом, с синевой под глазами и всегда опущенными ресницами, изнуренная, изнемогающая, если можно так выразиться -пораженная хронической усталостью, вставала первая, ложилась последняя, прислуживала всем, даже другой служанке, молча и кротко улыбаясь какой-то неопределенной, усталой, сонной улыбкой.
Before entering the restaurant room, the visitor read on the door the following line written there in chalk by Courfeyrac:-	У входа в залу кабачка взгляд посетителя останавливали на себе строчки, написанные на дверях мелом рукой Курфейрака:
Regale si tu peux et mange si tu l'oses.	Коли можешь - угости, Коли смеешь - сам поешь.
CHAPTER II-PRELIMINARY GAYETIES	Глава вторая ЧЕМ КОНЧИЛАСЬ ВЕСЕЛАЯ ПОПОЙКА
Laigle de Meaux, as the reader knows, lived more with Joly than elsewhere.	Легль из Мо, как известно, обретался главным образом у Жоли.
He had a lodging, as a bird has one on a branch.	Он находил жилье, так же, как птица - на любой ветке.
The two friends lived together, ate together, slept together.	Друзья жили вместе, ели вместе, спали вместе.
They had everything in common, even Musichetta, to some extent.	Все у них было общее, даже отчасти Мюдикетта.
They were, what the subordinate monks who accompany monks are called, bini.	Эти своеобразные близнецы никогда не расставались.

On the morning of the 5th of June, they went to Corinthe to breakfast.	Утром 5 июня они отправились завтракать в "Коринф".
Joly, who was all stuffed up, had a catarrh which Laigle was beginning to share.	Жоли был простужен и гнусавил от сильного насморка, насморк начинался и у Легля.
Laigle's coat was threadbare, but Joly was well dressed.	Сюртук у Легля был поношенный, Жоли был одет хорошо.
It was about nine o'clock in the morning, when they opened the door of Corinthe.	Было около девяти часов утра, когда они толкнулись в двери "Коринфа".
They ascended to the first floor.	Они поднялись на второй этаж.
Matelote and Gibelotte received them.	Их встретили Матлота и Жиблота.
"Oysters, cheese, and ham," said Laigle.	- Устриц, сыру и ветчины, -приказал Легль.
And they seated themselves at a table.	Они сели за стол.
The wine-shop was empty; there was no one there but themselves.	В кабачке, кроме них, никого больше не было.
Gibelotte, knowing Joly and Laigle, set a bottle of wine on the table.	Жиблота, узнав Жоли и Легля, поставила бутылку вина на стол.
While they were busy with their first oysters, a head appeared at the hatchway of the staircase, and a voice said:-	Только они принялись за устриц, как чья-то голова просунулась в люк и чей-то голос произнес:
"I am passing by.	- Шел мимо.
I smell from the street a delicious odor of Brie cheese.	Почувствовал на улице восхитительный запах сыра бри.
I enter."	Зашел.
It was Grantaire.	То был Грантер.
Grantaire took a stool and drew up to the table.	Он взял табурет и сел за стол.
At the sight of Grantaire, Gibelotte placed two bottles of wine on the table.	Жиблота, увидев Грантера, поставила на стол две бутылки вина.
That made three.	Итого -три.
"Are you going to drink those two bottles?" Laigle inquired of Grantaire.	- Ты разве собираешься выпить обе бутылки? -спросил Грантера Легль.
Grantaire replied:- "All are ingenious, thou alone art ingenuous.	- Тут все люди с умом, один ты недоумок, -ответил Грантер.
Two bottles never yet astonished a man."	- Где это видано, чтобы две бутылки удивили мужчину?
The others had begun by eating, Grantaire began by drinking.	Друзья начали с еды, Грантер - с вина.
Half a bottle was rapidly gulped down.	Пол бутылки было живо опорожнено.
"So you have a hole in your stomach?" began Laigle again.	- Дыра у тебя в желудке, что ли? -спросил Легль.
"You have one in your elbow," said Grantaire. And after having emptied his glass, he added:-	- Дыра у тебя на локте, -отрезал Грантер и, допив стакан, прибавил:

"Ah, by the way, Laigle of the funeral oration, your coat is old."	- Да, да, Легль, орел надгробных речей, сюртук-то у тебя старехонек.
"I should hope so," retorted Laigle.	- Надеюсь, - сказал Легль.
"That's why we get on well together, my coat and I.	- Мы живем дружно - мой сюртук и я.
It has acquired all my folds, it does not bind me anywhere, it is moulded on my deformities, it falls in with all my movements, I am only conscious of it because it keeps me warm.	Он принял форму моего тела, нигде не жмет, прилегает к моей нескладной фигуре, снисходительно относится к моим движениям; я его чувствую только потому, что мне в нем тепло.
Old coats are just like old friends."	Старое платье - это старый друг.
"That's true," ejaculated Joly, striking into the dialogue, "an old goat is an old abi" (ami, friend).	- Вод это правда! - вступив в разговор, воскликнул Жоли. -Сдарый сюрдук -все равдо, что сдарый друг.
"Especially in the mouth of a man whose head is stuffed up," said Grantaire.	- Особенно в устах человека с насморком, -согласился Грантер.
"Grantaire," demanded Laigle, "have you just come from the boulevard?"	-Ты с бульвара, Грантер? - спросил Легль.
"No."	- Нет.
"We have just seen the head of the procession pass, Joly and I."	- А мы с Жоли видели начало шествия.
"It's a marvellous sight," said Joly.	- Чудесдое зрелшце! - заметил Жоли.
"How quiet this street is!" exclaimed Laigle.	- А как спокойно на этой улице! - воскликнул Легль.
"Who would suspect that Paris was turned upside down?	- Кто бы подумал, что все в Париже вверх дном?
How plainly it is to be seen that in former days there were nothing but convents here!	Чувствуется и сейчас, что здесь когда-то были одни монастыри!
In this neighborhood! Du Breul and Sauval give a list of them, and so does the Abbe Lebeuf.	Дю Брель и Соваль приводят их список и аббат Лебеф тоже. Они тут были повсюду.
They were all round here, they fairly swarmed, booted and barefooted, shaven, bearded, gray, black, white, Franciscans, Minims, Capuchins, Carmelites, Little Augustines, Great Augustines, old Augustines-there was no end of them."	Все так и кишело обутыми, разутыми, бритыми, бородатыми, серыми, черными, белыми францисканцами Франциска Ассизского, францисканцами Франциска де Поля, капуцинами, кармелитами, малыми августинцами, большими августинцами, старыми августинцами... Их расплодилось видимо-невидимо.
"Don't let's talk of monks," interrupted Grantaire, "it makes one want to scratch one's self."	- Не будем говорить о монахах, - прервал Грантер,- от этого хочется чесаться.
Then he exclaimed:-	Тут его вдруг как прорвало:
"Bouh!	-Брр!
I've just swallowed a bad oyster.	Я только что проглотил скверную устрицу.
Now hypochondria is taking possession of me again.	Гипохондрия снова овладевает мной!
The oysters are spoiled, the servants are ugly.	Устрицы испорчены, служанки безобразны.
I hate the human race.	Я ненавижу род людской.

I just passed through the Rue Richelieu, in front of the big public library.	Сейчас я проходил по улице Ришелье мимо большой книжной лавки.
That pile of oyster-shells which is called a library is disgusting even to think of.	Эта куча устричных раковин, именуемая библиотекой, отбивает у меня охоту мыслить.
What paper!	Сколько бумаги!
What ink!	Сколько чернил!
What scrawling!	Сколько мазни!
And all that has been written!	И все это написано людьми!
What rascal was it who said that man was a featherless biped?51 And then, I met a pretty girl of my acquaintance, who is as beautiful as the spring, worthy to be called Floreal, and who is delighted, enraptured, as happy as the angels, because a wretch yesterday, a frightful banker all spotted with small-pox, deigned to take a fancy to her!	Какой же это плут сказал, что человек -двуногое без перьев? А потом я встретил одну знакомую хорошенькую девушку, прекрасную, как весна, достойную называться Флореалью, и она, презренное существо, была в восхищении, в восторге, на седьмом небе от счастья, потому что вчера некий омерзительный банкир, рябой от оспы, удостоил пожелать ее!
Alas! woman keeps on the watch for a protector as much as for a lover; cats chase mice as well as birds.	Увы! Женщина подстерегает и старого откупщика и молодого щеголя; кошки охотятся и за мышами и за птицами.
Two months ago that young woman was virtuous in an attic, she adjusted little brass rings in the eyelet-holes of corsets, what do you call it?	Не прошло и двух месяцев, как эта мамзель вела благонравную жизнь в мансарде. Она вставляла медные колечки в петельки корсета, или как это у них там называется.
She sewed, she had a camp bed, she dwelt beside a pot of flowers, she was contented.	Она шила, спала на складной кровати, у нее был горшок с цветами, и она была счастлива.
Now here she is a bankeress.	Теперь она банкирша.
This transformation took place last night.	Это превращение произошло сегодня ночью.
I met the victim this morning in high spirits.	Утром я встретил жертву развеселой.
The hideous point about it is, that the jade is as pretty to-day as she was yesterday.	И всего омерзительней то, что бесстыдница сегодня была так же красива, как и вчера.
Her financier did not show in her face.	Сделка с финансистом не отразилась на ее лице.
Roses have this advantage or disadvantage over women, that the traces left upon them by caterpillars are visible.	Розы в том отношении лучше или хуже женщин, что следы, оставляемые на них гусеницами, заметны.
Ah! there is no morality on earth.	Ах, нет более нравственности на земле!
I call to witness the myrtle, the symbol of love, the laurel, the symbol of air, the olive, that ninny, the symbol of peace, the apple-tree which came nearest rangling Adam with its pips, and the fig-tree, the grandfather of petticoats.	В свидетели я призываю мирт-символ любви, лавр-символ войны, оливу, эту глупышку, -символ мира, яблоню, которая промахнулась, не заставив Адама подавиться ее семечком, и смоковницу -эту прародительницу прекрасного пола.
As for right, do you know what right is?	Вы говорите - право? Хотите знать, что такое право?
The Gauls covet Clusium, Rome protects Clusium, and demands what wrong Clusium has done to them.	Г аллы зарятся на Клузиум, Рим оказывает покровительство Клузиуму и спрашивает их, в чем же Клузиум виноват перед ними.

Brennus answers:	Бренн отвечает:
'The wrong that Alba did to you, the wrong that Fiden? did to you, the wrong that the Eques, the Volsci, and the Sabines have done to you.	"В том же, в чем были виноваты перед вами Альба, Фидены, в чем виноваты эквы, вольски и сабиняне.
They were your neighbors.	Они были ваши соседи.
The Clusians are ours.	Жители Клузиума наши.
We understand neighborliness just as you do.	Мы понимаем соседство так же, как вы.
You have stolen Alba, we shall take Clusium.'	Вы захватили Альбу, мы берем Клузиум".
Rome said:	Рим отвечает:
' You shall not take Clusium.'	"Вы не возьмете Клузиум".
Brennus took Rome.	Тогда Бренн взял Рим.
Then he cried: 'V? victis!' That is what right is.	После этого он воскликнул: V ае victis!(Горе побежденным!) Вот что такое право.
Ah! what beasts of prey there are in this world!	Ах, сколько в этом мире хищных тварей!
What eagles!	Сколько орлов!
It makes my flesh creep."	Прямо мороз по коже подирает!
He held out his glass to Joly, who filled it, then he drank and went on, having hardly been interrupted by this glass of wine, of which no one, not even himself, had taken any notice:-	Он протянул свой стакан, Жоли наполнил его, Грантер выпил - ни он, ни его друзья как будто и не заметили этого, - и продолжал разглагольствовать:
"Brennus, who takes Rome, is an eagle; the banker who takes the grisette is an eagle.	- Бренн, завладевающий Римом, - орел; банкир, завладевающий гризеткой, -орел.
There is no more modesty in the one case than in the other.	Здесь не меньше бесстыдства, чем там.
So we believe in nothing.	Так не будем же верить ничему.
There is but one reality: drink.	Истина лишь в вине.
Whatever your opinion may be in favor of the lean cock, like the Canton of Uri, or in favor of the fat cock, like the Canton of Glaris, it matters little, drink.	Каково бы ни было наше мнение, будете ли вы за тощего петуха, вместе с кантоном Ури, или за петуха жирного, вместе с кантоном Гларис, -не важно, пейте.
You talk to me of the boulevard, of that procession, et c?tera, et c?tera.	Вы спрашиваете меня о бульваре, шествии и прочем.
Come now, is there going to be another revolution?	Вот как! Значит, опять наклевывается революция?
This poverty of means on the part of the good God astounds me.	Меня удивляет такая скудость средств у господа бога.
He has to keep greasing the groove of events every moment.	Ему то и дело приходится смазывать маслом пазы событий.
There is a hitch, it won't work.	Там цепляется, тут не идет.
Quick, a revolution!	Революция, живо!

The good God has his hands perpetually black with that cart-grease.	У господа бога руки всегда в этом скверном смазочном масле.
If I were in his place, I'd be perfectly simple about it, I would not wind up my mechanism every minute, I'd lead the human race in a straightforward way, I'd weave matters mesh by mesh, without breaking the thread, I would have no provisional arrangements, I would have no extraordinary repertory.	На его месте я поступил бы проще: я бы не занимался каждую минуту починкой моей механики, я плавно вел бы человеческий род, нанизывал бы события, петля за петлей, не разрывая нити, не прибегая к запасным средствам и экстраординарным мизансценам.
What the rest of you call progress advances by means of two motors, men and events.	То, что иные прочие называют прогрессом, приводится в движение двумя двигателями: людьми и событиями.
But, sad to say, from time to time, the exceptional becomes necessary.	Но как это ни печально, время от времени необходимо что-нибудь из ряда вон выходящее.
The ordinary troupe suffices neither for event nor for men: among men geniuses are required, among events revolutions.	Для событий, как и для людей, заурядного недостаточно: среди людей должны быть гении, а меж событий - революции.
Great accidents are the law; the order of things cannot do without them; and, judging from the apparition of comets, one would be tempted to think that Heaven itself finds actors needed for its performance.	Чрезвычайные события - это закон; мировой порядок вещей не может обойтись без них; вот почему при появлении кометы нельзя удержаться от соблазнительной мысли, что само небо нуждается в актерах для своих постановок.
At the moment when one expects it the least, God placards a meteor on the wall of the firmament.	В ту минуту, когда этого меньше всего ожидают, бог вывешивает на стене небесного свода блуждающее светило.
Some queer star turns up, underlined by an enormous tail.	Появляется какая-то чудная звезда с огромным хвостом.
And that causes the death of C?sar.	И это служит причиной смерти Цезаря.
Brutus deals him a blow with a knife, and God a blow with a comet.	Брут наносит ему удар кинжалом, а бог - кометой.
Crac, and behold an aurora borealis, behold a revolution, behold a great man; '93 in big letters, Napoleon on guard, the comet of 1811 at the head of the poster.	Трах! - и вот северное сияние, вот - революция, вот - великий человек; девяносто третий год дается крупной прописью, с красной строки -Наполеон, наверху афиши - комета тысяча восемьсот одиннадцатого года.
Ah! what a beautiful blue theatre all studded with unexpected flashes!	Ах, прекрасная голубая афиша, вся усеянная нежданными, сверкающими звездами!
Boum! Boum! extraordinary show!	Бум! бум! Редкое зрелище!
Raise your eyes, boobies.	Смотрите вверх, зеваки!
Everything is in disorder, the star as well as the drama.	Тут все в беспорядке - и светила и пьеса.
Good God, it is too much and not enough.	Бог мой! Это чересчур, и вместе с тем этого недостаточно.
These resources, gathered from exception, seem magnificence and poverty.	Такие способы, применяемые в исключительных случаях, как будто бы свидетельствуют о великолепии, но означают скудость.

My friends, Providence has come down to expedients.	Друзья! Провидение прибегает здесь к крайним средствам.
What does a revolution prove?	Революция - что этим доказывается?
That God is in a quandry.	Что господь иссяк.
He effects a coup d'etat because he, God, has not been able to make both ends meet.	Он производит переворот, потому что налицо разрыв связи между настоящим и будущим и потому что он, бог, не мог связать концы с концами.
In fact, this confirms me in my conjectures as to Jehovah's fortune; and when I see so much distress in heaven and on earth, from the bird who has not a grain of millet to myself without a hundred thousand livres of income, when I see human destiny, which is very badly worn, and even royal destiny, which is threadbare, witness the Prince de Conde hung, when I see winter, which is nothing but a rent in the zenith through which the wind blows, when I see so many rags even in the perfectly new purple of the morning on the crests of hills, when I see the drops of dew, those mock pearls, when I see the frost, that paste, when I see humanity ripped apart and events patched up, and so many spots on the sun and so many holes in the moon, when I see so much misery everywhere, I suspect that God is not rich.	Право, меня это укрепляет в моих предположениях относительно материального положения Иеговы. Видя столько неблагополучия наверху и внизу, столько мелочности, скряжничества, скаредности и нужды в небесах и на земле, начиная с птицы, у которой нет ни зернышка проса, и кончая мной, у которого нет ста тысяч ливров годового дохода; видя, что наша человеческая доля, даже доля королевская протерта до самой веревочной основы, чему свидетель - повесившийся принц Конде; видя, что зима - не что иное, как прореха в зените, откуда дует ветер, видя столько лохмотьев даже в совершенно свежем пурпуре утра, одевающем вершины холмов; видя капли росы этот поддельный жемчуг; видя иней- этот стеклярус; видя разлад среди человечества, и заплаты на событиях, и столько пятен на солнце, и столько трещин на луне, видя всюду столько нищеты, я начинаю думать, что бог не богат.
The appearance exists, it is true, but I feel that he is hard up.	Правда, у него есть видимость богатства, но я чую тут безденежье.
He gives a revolution as a tradesman whose money-box is empty gives a ball.	Под небесной позолотой я угадываю бедную вселенную.
God must not be judged from appearances.	Он дает революцию, как банкир дает бал, когда у него пуста касса.
Beneath the gilding of heaven I perceive a poverty-stricken universe.	Не следует судить о богах по видимости вещей.
Creation is bankrupt.	Все в их творениях говорит о несостоятельности.
That is why I am discontented.	Вот почему я и недоволен.
Here it is the 4th of June, it is almost night; ever since this morning I have been waiting for daylight to come; it has not come, and I bet that it won't come all day.	Смотрите: сегодня пятое июня, а почти темно; с самого утра я жду наступления дня, но его нет, и я держу пари, что он так и не наступит нынче.
This is the inexactness of an ill-paid clerk.	Это неаккуратность плохо оплачиваемого приказчика.
Yes, everything is badly arranged, nothing fits anything else, this old world is all warped, I take my stand on the opposition, everything goes awry; the universe is a tease.	Да, все скверно устроено, одно не прилажено к другому, старый мир совсем скособочился, я перехожу в оппозицию. Все идет вкривь и вкось. Вселенная только дразнит.

It's like children, those who want them have none, and those who don't want them have them.	Все равно, как детей: тем, которые чего-то хотят, ничего не дают, а тем, которые не хотят, дают.
Totaname = "note" I'm vexed.	Словом, я сердит.
Besides, Laigle de Meaux, that bald-head, offends my sight.	Кроме того, меня огорчает вид этого плешивца Легля из Мо.
It humiliates me to think that I am of the same age as that baldy.	Унизительно думать, что я в том же возрасте, как это голое колено.
However, I criticise, but I do not insult.	Впрочем, я критикую, но не оскорбляю.
The universe is what it is.	Мир таков, каков он есть.
I speak here without evil intent and to ease my conscience.	Я говорю без дурного умысла, а просто для очистки совести.
Receive, Eternal Father, the assurance of my distinguished consideration.	Прими, отец предвечный, уверение в моем совершенном уважении.
Ah! by all the saints of Olympus and by all the gods of paradise, I was not intended to be a Parisian, that is to say, to rebound forever, like a shuttlecock between two battledores, from the group of the loungers to the group of the roysterers.	Ах, клянусь всеми святыми ученого Олимпа и всеми кумирами райка, я не был создан, чтобы стать парижанином, то есть чтобы всегда отскакивать, как мяч, между двух ракеток, от толпы бездельников к толпе буянов!
I was made to be a Turk, watching oriental houris all day long, executing those exquisite Egyptian dances, as sensuous as the dream of a chaste man, or a Beauceron peasant, or a Venetian gentleman surrounded by gentlewoman, or a petty German prince, furnishing the half of a foot-soldier to the Germanic confederation, and occupying his leisure with drying his breeches on his hedge, that is to say, his frontier.	Мне бы родиться турком, целый день созерцать глуповатых дщерей востока, исполняющих восхитительные танцы Египта, сладострастные, подобно сновидениям целомудренного человека, мне бы родиться босеронским крестьянином, или венецианским вельможей, окруженным прелестными синьоринами, или немецким князьком, поставляющим половину пехотинца германскому союзу и посвящающим досуги сушке своих носков на плетне, то есть на границах собственных владений!
Those are the positions for which I was born!	Вот для чего я был предназначен!
Yes, I have said a Turk, and I will not retract.	Да, я сказал, что рожден быть турком, и не отрекаюсь от этого.
I do not understand how people can habitually take Turks in bad part; Mohammed had his good points; respect for the inventor of seraglios with houris and paradises with odalisques!	Не понимаю, почему так плохо относятся к туркам; у Магомета есть кое-что и хорошее. Почет изобретателю сераля с гуриями и рая с одалисками!
Let us not insult Mohammedanism, the only religion which is ornamented with a hen-roost!	Не будем оскорблять магометанство -единственную религию, возвеличившую роль петуха в курятнике!
Now, I insist on a drink.	Засим выпьем.
The earth is a great piece of stupidity.	Земной шар - неимоверная глупость.

And it appears that they are going to fight, all those imbeciles, and to break each other's profiles and to massacre each other in the heart of summer, in the month of June, when they might go off with a creature on their arm, to breathe the immense heaps of new-mown hay in the meadows!	Похоже на правду, что они идут драться, все эти дураки, идут бить друг другу морды, резать друг друга, и когда же? -в разгар лета, в июне, когда можно отправиться с каким-нибудь милым созданием под руку в поле и вдохнуть полной грудью чайный запах необъятного моря скошенной травы!
Really, people do commit altogether too many follies.	Нет, право, делается слишком много глупостей.
An old broken lantern which I have just seen at a bric-a-brac merchant's suggests a reflection to my mind; it is time to enlighten the human race.	Старый разбитый фонарь, который я только что заметил у торговца рухлядью, внушил мне такую мысль: пора просветить человеческий род!
Yes, behold me sad again.	Увы, я снова печален!
That's what comes of swallowing an oyster and a revolution the wrong way!	Вот что значит проглотить такую устрицу и пережить такую революцию.
I am growing melancholy once more.	Я снова мрачнею.
Oh! frightful old world.	О, этот ужасный старый мир!
People strive, turn each other out, prostitute themselves, kill each other, and get used to it!"	Здесь силы напрягают, со службы увольняют, здесь унижают, здесь убивают, здесь ко всему привыкают!
And Grantaire, after this fit of eloquence, had a fit of coughing, which was well earned.	После этого прилива красноречия Грантер стал жертвой вполне им заслуженного приступа кашля.
"A propos of revolution," said Joly, "it is decidedly abberent that Barius is in lub."	- Кстати, о революции, - сказал Жоли, - виддо Бариус влюблед по -датстоящему.
"Does any one know with whom?" demanded Laigle.	-А в кого, не знаешь? - спросил Легль.
"Do."	-Дет.
"No?"	-Нет?
"Do! I tell you."	-Я же тебе говорю - дет!
"Marius' love affairs!" exclaimed Grantaire. "I can imagine it.	- Любовные истории Мариуса! - воскликнул Грантер. -Мне все известно заранее.
Marius is a fog, and he must have found a vapor.	Мариус - туман, и он, наверное, нашел свое облачко.
Marius is of the race of poets.	Мариус из породы поэтов.
He who says poet, says fool, madman, Tymbr?us Apollo.	Поэт - значит безумец. Timbroeus Apollo.
Marius and his Marie, or his Marion, or his Maria, or his Mariette. They must make a queer pair of lovers.	Мариус и его Мари, или его Мария, или его Мариетта, или его Марион, -должно быть, забавные влюбленные.
I know just what it is like.	Отлично представляю себе их роман.
Ecstasies in which they forget to kiss.	Тут такие восторги, что забывают о поцелуе.
Pure on earth, but joined in heaven.	Они хранят целомудрие здесь, на земле, но соединяются в бесконечности.
They are souls possessed of senses.	Это неземные души, но с земными чувствами.

They lie among the stars."	Они воздвигли себе ложе среди звезд.
Grantaire was attacking his second bottle and, possibly, his second harangue, when a new personage emerged from the square aperture of the stairs.	Грантер уже собрался приступить ко второй бутылке и, быть может, ко второй речи, как вдруг новая фигура вынырнула из квадратного отверстия люка.
It was a boy less than ten years of age, ragged, very small, yellow, with an odd phiz, a vivacious eye, an enormous amount of hair drenched with rain, and wearing a contented air.	Появился мальчишка лет десяти, оборванный, очень маленький, желтый, с остреньким личиком, с живым взглядом, вихрастый, промокший под дождем, однако с виду вполне довольный.
The child unhesitatingly making his choice among the three, addressed himself to Laigle de Meaux.	Не колеблясь, он сразу сделал выбор между тремя собеседниками и, хотя не знал ни одного, обратился к Леглю из Мо.
"Are you Monsieur Bossuet?"	- Не вы ли господин Боссюэ? - спросил он.
"That is my nickname," replied Laigle.	- Это мое уменьшительное имя, - ответил Легль.
"What do you want with me?"	- Что тебе надо?
"This.	- Вот что.
A tall blonde fellow on the boulevard said to me:	Какой-то высокий блондин на бульваре спросил меня:
'Do you know Mother Hucheloup?'	"Ты знаешь тетушку Гюшлу?" -
I said: 'Yes, Rue Chanvrerie, the old man's widow;' he said to me:	"Да, - говорю я, - на улице Шанврери, вдова старика". Он и говорит:
' Go there.	"Поди туда.
There you will find M. Bossuet. Tell him from me:	Там ты найдешь господина Боссюэ и скажешь ему от моего имени:
"A B C".'	"Азбука".
It's a joke that they're playing on you, isn't it.	Он вас разыгрывает, что ли?
He gave me ten sous."	Он дал мне десять су.
"Joly, lend me ten sous," said Laigle; and, turning to Grantaire:	- Жоли! Дай мне взаймы десять су. - сказал Легль: потом повернулся к Грантеру: -Грантер!
"Grantaire, lend me ten sous."	Дай мне взаймы десять су.
This made twenty sous, which Laigle handed to the lad.	Так составилось двадцать су, и Легль дал их мальчику.
"Thank you, sir," said the urchin.	- Благодарю вас, сударь, - сказал тот.
"What is your name?" inquired Laigle.	- Как тебя зовут? - спросил Легль.
"Navet, Gavroche's friend."	- Наве. Я приятель Гавроша.
"Stay with us," said Laigle.	- Оставайся с нами, - сказал Легль.
"Breakfast with us," said Grantaire.	- Позавтракай с нами, -сказал Грантер.
The child replied:- "I can't, I belong in the procession, I'm the one to shout	- Не могу, - ответил мальчик, - я иду в процессии, ведь это я кричу:
' Down with Polignac!'"	"Долой Полиньяка!"

And executing a prolonged scrape of his foot behind him, which is the most respectful of all possible salutes, he took his departure.	Отставив ногу как можно дальше назад, что является наиболее почтительным из всех возможных приветствий, он удалился.
The child gone, Grantaire took the word:-	Когда мальчик ушел, взял слово Грантер:
"That is the pure-bred gamin.	- Вот это чистокровный гамен.
There are a great many varieties of the gamin species.	Есть много разновидностей этой породы.
The notary's gamin is called Skip-the-Gutter, the cook's gamin is called a scullion, the baker's gamin is called a mitron, the lackey's gamin is called a groom, the marine gamin is called the cabin-boy, the soldier's gamin is called the drummer-boy, the painter's gamin is called paint-grinder, the tradesman's gamin is called an errand-boy, the courtesan gamin is called the minion, the kingly gamin is called the dauphin, the god gamin is called the bambino."	Г амен -нотариус зовется попрыгуном, гамен -повар - котелком, гамен -булочник колпачником, гамен -лакей - грумом, гамен -моряк - юнгой, гамен -солдат барабанщиком, гамен -живописец -мазилкой, гамен -лавочник - мальчишкой на побегушках, гамен -царедворец- пажом, гамен -король -дофином, гамен -бог -младенцем.
In the meantime, Laigle was engaged in reflection; he said half aloud:-	Легль между тем размышлял; потом сказал вполголоса:
"A B C, that is to say: the burial of Lamarque."	- "Азбука", иначе говоря - "Похороны Ламарка".
"The tall blonde," remarked Grantaire, "is Enjolras, who is sending you a warning."	- А высокий блондин - это Анжольрас, уведомивший тебя, - установил Грантер.
"Shall we go?" ejaculated Bossuet.	- Пойдем? - спросил Боссюэ.
"It's raiding," said Joly.	- Да улице дождь, - заметил Жоли.
"I have sworn to go through fire, but not through water.	- Я поклялся идти в огонь, до де в воду.
I don't wand to ged a gold."	Я де хочу простудиться.
"I shall stay here," said Grantaire. "I prefer a breakfast to a hearse."	-Я остаюсь здесь, -сказал Грантер. -Я предпочитаю завтрак похоронным дрогам.
"Conclusion: we remain," said Laigle.	- Короче, мы остаемся, -заключил Легль. -Отлично!
"Well, then, let us drink.	Выпьем в таком случае.
Besides, we might miss the funeral without missing the riot."	Тем более что можно пропустить похороны, не пропуская мятежа.
"Ah! the riot, I am with you!" cried Joly.	- А, бятеж! Я за дего! - воскликнул Жоли.
Laigle rubbed his hands.	Легль потер себе руки и сказал:
"Now we're going to touch up the revolution of 1830.	- Вот и взялись подправить революцию тысяча восемьсот тридцатого года!
As a matter of fact, it does hurt the people along the seams."	В самом деле, она жмет народу под мышками.
"I don't think much of your revolution," said Grantaire.	- Для меня она почти безразлична, ваша революция, - сказал Грантер.
"I don't execrate this Government.	- Я не питаю отвращения к нынешнему правительству.
It is the crown tempered by the cotton night-cap.	Это корона, укрощенная ночным колпаком.

It is a sceptre ending in an umbrella.	Это скипетр, заканчивающийся дождевым зонтом.
In fact, I think that to-day, with the present weather, Louis Philippe might utilize his royalty in two directions, he might extend the tip of the sceptre end against the people, and open the umbrella end against heaven."	В самом деле, я думаю, что сегодня Луи -Филипп благодаря непогоде может воспользоваться своими королевскими атрибутами двояко: поднять скипетр против народа, а зонт - против дождя.
The room was dark, large clouds had just finished the extinction of daylight.	В зале стало темно, тяжелые тучи заволокли небо.
There was no one in the wine-shop, or in the street, every one having gone off "to watch events."	Ни в кабачке, ни на улице никого не было: все пошли "смотреть на события".
"Is it midday or midnight?" cried Bossuet.	- Полдень сейчас или полночь? - вскричал Боссюэ.
"You can't see your hand before your face.	- Ничего не видно.
Gibelotte, fetch a light."	Жиблота, огня!
Grantaire was drinking in a melancholy way.	Грантер мрачно продолжал пить.
"Enjolras disdains me," he muttered.	- Анжольрас презирает меня, - бормотал он.
"Enjolras said:	- Анжольрас сказал:
' Joly is ill, Grantaire is drunk.'	"Жоли болен, Грантер пьян".
It was to Bossuet that he sent Navet.	И он послал Наве к Боссюэ, а не ко мне.
If he had come for me, I would have followed him.	А приди он за мной, я бы с ним пошел.
So much the worse for Enjolras!	Тем хуже для Анжольраса!
I won't go to his funeral."	Я не пойду на эти его похороны.
This resolution once arrived at, Bossuet, Joly, and Grantaire did not stir from the wine-shop.	Приняв такое решение, Боссюэ, Жоли и Грантер остались в кабачке.
By two o'clock in the afternoon, the table at which they sat was covered with empty bottles.	К двум часам дня стол, за которым они заседали, был уставлен пустыми бутылками.
Two candles were burning on it, one in a flat copper candlestick which was perfectly green, the other in the neck of a cracked carafe.	На нем горели две свечи: одна - в медном позеленевшем подсвечнике, другая - в горлышке треснувшего графина.
Grantaire had seduced Joly and Bossuet to wine; Bossuet and Joly had conducted Grantaire back towards cheerfulness.	Грантер пробудил у Жоли и Боссюэ вкус к вину; Боссюэ и Жоли помогли Грантеру вновь обрести веселое расположение духа.
As for Grantaire, he had got beyond wine, that merely moderate inspirer of dreams, ever since midday.	После полудня Грантер бросил пить вино - этот жалкий источник грез.
Wine enjoys only a conventional popularity with serious drinkers.	У настоящих пьяниц вино пользуется только уважением, не больше.
There is, in fact, in the matter of inebriety, white magic and black magic; wine is only white magic.	Опьянению сопутствует черная и белая магия; вино всего лишь белая магия.
Grantaire was a daring drinker of dreams.	Грантер был великий охотник до зелья грез.
The blackness of a terrible fit of drunkenness yawning before him, far from arresting him, attracted him.	Тьма опасного опьянения, приоткрывшаяся ему, вместо того чтобы остановить, притягивала его.

He had abandoned the bottle and taken to the beerglass.	Он оставил рюмки и принялся за кружку.
The beer-glass is the abyss.	Кружка - это бездна.
Having neither opium nor hashish on hand, and being desirous of filling his brain with twilight, he had had recourse to that fearful mixture of brandy, stout, absinthe, which produces the most terrible of lethargies.	Не имея под рукой ни опиума, ни гашиша и желая затемнить сознание, он прибегнул к той ужасающей смеси водки, пива и абсента, которая вызывает страшное оцепенение.
It is of these three vapors, beer, brandy, and absinthe, that the lead of the soul is composed.	Три вида паров -пива, водки и абсента ложатся на душу свинцовой тяжестью.
They are three grooms; the celestial butterfly is drowned in them; and there are formed there in a membranous smoke, vaguely condensed into the wing of the bat, three mute furies, Nightmare, Night, and Death, which hover about the slumbering Psyche.	Это тройной мрак; душа-этот небесный мотылек -тонет в нем, и в слоистом дыму, который, сгущаясь, принимает неясные очертания крыла летучей мыши, возникают три немые фигуры -Кошмар, Ночь, Смерть, парящие над заснувшей Психеей.
Grantaire had not yet reached that lamentable phase; far from it.	Грантер еще не дошел до такого прискорбного состояния, отнюдь нет.
He was tremendously gay, and Bossuet and Joly retorted. They clinked glasses.	Он был возмутительно весел, а Боссюэ и Жоли тоже весело чокались с ним.
Grantaire added to the eccentric accentuation of words and ideas, a peculiarity of gesture; he rested his left fist on his knee with dignity, his arm forming a right angle, and, with cravat untied, seated astride a stool, his full glass in his right hand, he hurled solemn words at the big maid-servant Matelote:-	Грантер подчеркивал причудливость своих мыслей и слов непринужденностью движений. С важным видом опершись кулаком левой руки на колено и выставив вперед локоть, он сидел верхом на табурете, с развязавшимся галстуком, с полным стаканом вина в правой руке, и, обращаясь к толстухе Матлоте, произносил торжественную тираду:
"Let the doors of the palace be thrown open!	- Да откроются ворота дворца!
Let every one be a member of the French Academy and have the right to embrace Madame Hucheloup.	Да будут все академиками и да получат право обнимать мадам Гюшлу!
Let us drink."	Выпьем!
And turning to Madame Hucheloup, he added:-	Повернувшись к тетушке Гюшлу, он прибавил:
"Woman ancient and consecrated by use, draw near that I may contemplate thee!"	- О женщина античная и древностью освященная, приблизься, дабы я созерцал тебя!
And Joly exclaimed:-	А Жоли кричал:
"Matelote and Gibelotte, dod't gib Grantaire anything more to drink.	- Батлота и Жиблота, де давайте больше пить Градтеру.
He has already devoured, since this bording, in wild prodigality, two francs and ninety-five centibes."	Од истратил субасшедшие дедьги. Од с утра уже прожрал с чудовищдой расточительдостью два фрадка девядосто пять садтибов!
And Grantaire began again:-	А Грантер все вопил:
"Who has been unhooking the stars without my permission, and putting them on the table in the guise of candles?"	- Кто же это без моего позволения сорвал с небосвода звезды и поставил их на стол под видом свечей?

Bossuet, though very drunk, preserved his equanimity.	Упившийся Боссюэ сохранял обычное спокойствие.
He was seated on the sill of the open window, wetting his back in the falling rain, and gazing at his two friends.	Он сидел на подоконнике открытого окна, подставив спину поливавшему его дождю, и взирал на своих друзей.
All at once, he heard a tumult behind him, hurried footsteps, cries of	Внезапно он услышал позади какой-то смутный шум, быстрые шаги и крики-
"To arms!"	"К оружию!"
He turned round and saw in the Rue Saint-Denis, at the end of the Rue de la Chanvrerie, Enjolras passing, gun in hand, and Gavroche with his pistol, Feuilly with his sword, Courfeyrac with his sword, and Jean Prouvaire with his blunderbuss, Combeferre with his gun, Bahorel with his gun, and the whole armed and stormy rabble which was following them.	Он обернулся и увидел на улице Сен -Дени, где кончалась улица Шанврери, Анжольраса, шедшего с карабином в руке, Г авроша с пистолетом, Фейи с саблей, Курфейрака со шпагой, Жана Прувера с мушкетоном, Комбефера с ружьем, Баореля с ружьем и все вооруженное шумное сборище людей, следовавшее за ними.
The Rue de la Chanvrerie was not more than a gunshot long.	Улица Шанврери в длину не превышала расстояния ружейного выстрела.
Bossuet improvised a speaking-trumpet from his two hands placed around his mouth, and shouted:-	Боссюэ, приставив ладони рупором ко рту, крикнул:
"Courfeyrac! Courfeyrac!	- Курфейрак, Курфейрак!
Hohee!"	Ого-го!
Courfeyrac heard the shout, caught sight of Bossuet, and advanced a few paces into the Rue de la Chanvrerie, shouting:	Курфейрак услышал призыв, заметил Боссюэ, сделал несколько шагов по улице Шанврери, и
"What do you want?" which crossed a	"Чего тебе надо?" Курфейрака скрестилось с
"Where are you going?"	"Куда ты идешь?" Боссюэ.
"To make a barricade," replied Courfeyrac.	- Строить баррикаду, - ответил Курфейрак.
"Well, here!	- Отлично, иди сюда!
This is a good place!	Место хорошее!
Make it here!"	Строй здесь!
"That's true, Aigle," said Courfeyrac.	- Правильно, Орел, - ответил Курфейрак.
And at a signal from Courfeyrac, the mob flung themselves into the Rue de la Chanvrerie.	И по знаку Курфейрака вся ватага устремилась на улицу Шанврери.
CHAPTER III-NIGHT BEGINS TO DESCEND UPON GRANTAIRE	Глава третья НА ГРАНТЕРА НАЧИНАЕТ ОПУСКАТЬСЯ НОЧЬ
The spot was, in fact, admirably adapted, the entrance to the street widened out, the other extremity narrowed together into a pocket without exit.	Место действительно было указано превосходное: улица с въезда была широкая, потом суживалась, превращаясь в глубине в тупик, где ее перехватывал
Corinthe created an obstacle, the Rue Mondetour was easily barricaded on the right and the left, no attack was possible except from the Rue Saint-Denis, that is to say, in front, and in full sight.	"Коринф"; загородить улицу Мондетур справа и слева не представляло труда; таким образом, атака была возможна только с улицы Сен -Дени, то есть в лоб и по открытой местности.

Bossuet had the comprehensive glance of a fasting Hannibal.	У пьяного Боссюэ был острый глаз трезвого Ганнибала.
Terror had seized on the whole street at the irruption of the mob.	При вторжении этого скопища страх охватил всю улицу.
There was not a passer-by who did not get out of sight.	Не было ни одного прохожего, который не поспешил бы скрыться.
In the space of a flash of lightning, in the rear, to right and left, shops, stables, area-doors, windows, blinds, attic skylights, shutters of every description were closed, from the ground floor to the roof.	С быстротой молнии по всей улице, направо, налево, заперлись лавочки, мастерские, подъезды, окна, жалюзи, мансарды, ставни всевозможных размеров, с первого этажа до самой крыши.
A terrified old woman fixed a mattress in front of her window on two clothes-poles for drying linen, in order to deaden the effect of musketry.	Перепуганная старуха, чтобы заглушить ружейную стрельбу, закрыла свое окно тюфяком, укрепив его при помощи двух жердей для сушки белья.
The wine-shop alone remained open; and that for a very good reason, that the mob had rushed into it.-"Ah my God!	Только кабачок оставался открытым, и по уважительной причине, ибо в него ворвалась толпа. - Боже мой!
Ah my God!" sighed Mame Hucheloup.	Боже мой! - вздыхала тетушка Гюшлу.
Bossuet had gone down to meet Courfeyrac.	Боссюэ сошел вниз, навстречу Курфейраку.
Joly, who had placed himself at the window, exclaimed:-	Жоли, высунувшись в окно, кричал:
"Courfeyrac, you ought to have brought an umbrella.	- Курфейрак! Почебу ты без зодтика?
You will gatch gold."	Ты простудишься!
In the meantime, in the space of a few minutes, twenty iron bars had been wrenched from the grated front of the wine-shop, ten fathoms of street had been unpaved; Gavroche and Bahorel had seized in its passage, and overturned, the dray of a lime-dealer named Anceau; this dray contained three barrels of lime, which they placed beneath the piles of paving-stones: Enjolras raised the cellar trap, and all the widow Hucheloup's empty casks were used to flank the barrels of lime; Feuilly, with his fingers skilled in painting the delicate sticks of fans, had backed up the barrels and the dray with two massive heaps of blocks of rough stone. Blocks which were improvised like the rest and procured no one knows where.	В течение нескольких минут из зарешеченных нижних окон кабачка было вырвано двадцать железных прутьев и разобрано десять туаз мостовой. Гаврош и Баорель остановили и опрокинули проезжавшие мимо роспуски торговца известью Ансо; на этих роспусках стояли три бочонка с известью, которые тут же были завалены грудами булыжника из развороченной мостовой. Анжольрас поднял дверцу погреба, и все пустые бочки вдовы Г юшлу отправились прикрывать с флангов эти бочонки с известью. Фейи, пальцы которого привыкли разрисовывать тонкие пластинки вееров, подпер бочки и роспуски двумя внушительными кучами щебня, появившегося внезапно, как и все остальное, и взятого неизвестно где.
The beams which served as props were torn from the neighboring house-fronts and laid on the casks.	Балки, подпиравшие соседний дом, были положены на бочки.
When Bossuet and Courfeyrac turned round, half the street was already barred with a rampart higher than a man.	Когда Боссюэ и Курфейрак обернулись, половина улицы уже была перегорожена валом выше человеческого роста.
There is nothing like the hand of the populace for building everything that is built by demolishing.	Ничто не может сравниться с рукою народа, когда необходимо построить все то, что строят разрушая.

Matelote and Gibelotte had mingled with the workers.	Матлота и Жиблота присоединились к работающим.
Gibelotte went and came loaded with rubbish.	Жиблота таскала для строителей щебень.
Her lassitude helped on the barricade.	Ее равнодушная усталость пришла на помощь баррикаде.
She served the barricade as she would have served wine, with a sleepy air.	Она подавала булыжник, как подавала бы вино, -словно во сне.
An omnibus with two white horses passed the end of the street.	В конце улицы показался омнибус, запряженный двумя белыми лошадьми.
Bossuet strode over the paving-stones, ran to it, stopped the driver, made the passengers alight, offered his hand to "the ladies," dismissed the conductor, and returned, leading the vehicle and the horses by the bridle.	Боссюэ перескочил через груды булыжника, побежал за ним, остановил кучера, заставил выйти пассажиров, помог сойти "дамам", отпустил кондуктора и, взяв лошадей под уздцы, возвратился с экипажем к баррикаде.
"Omnibuses," said he, "do not pass the Corinthe.	- Омнибусы, - сказал он, - не проходят перед "Коринфом".
Non licet omnibus adire Corinthum."	Non licet omnibus adire Corinthum*. *Не всем дано достигнуть Коринфа (лат.).-античная поговорка.
An instant later, the horses were unharnessed and went off at their will, through the Rue Mondetour, and the omnibus lying on its side completed the bar across the street.	Мгновение спустя распряженные лошади отправились куда глаза глядят по улице Мондетур, а омнибус, поваленный набок, довершил заграждение улицы.
Mame Hucheloup, quite upset, had taken refuge in the first story.	Потрясенная тетушка Гюшлу укрылась во втором этаже.
Her eyes were vague, and stared without seeing anything, and she cried in a low tone.	Глаза ее блуждали, она смотрела на все невидящим взглядом и тихо выла.
Her terrified shrieks did not dare to emerge from her throat.	Вопль испуга словно не осмеливался вылететь из ее глотки.
"The end of the world has come," she muttered.	- Светопреставление, - бормотала она.
Joly deposited a kiss on Mame Hucheloup's fat, red, wrinkled neck, and said to Grantaire:	Жоли запечатлел поцелуй на жирной, красной, морщинистой шее тетушки Гюшлу, сказав при этом Грантеру:
"My dear fellow, I have always regarded a woman's neck as an infinitely delicate thing."	- Здаешь, бой билый, жедская шея всегда была для бедя чеб -то бескодечдо изыскаддым.
But Grantaire attained to the highest regions of dithryamb.	Но Грантер продолжал покорять высоты дифирамбического красноречия.
Matelote had mounted to the first floor once more, Grantaire seized her round her waist, and gave vent to long bursts of laughter at the window.	Он схватил за талию поднявшуюся на второй этаж Матлоту и раскатисто хохотал у открытого окна.
"Matelote is homely!" he cried:	- Матлота безобразна! - кричал он.
"Matelote is of a dream of ugliness!	- Матлота -идеал безобразия.
Matelote is a chim?ra.	Матлота -химера.

This is the secret of her birth: a Gothic Pygmalion, who was making gargoyles for cathedrals, fell in love with one of them, the most horrible, one fine morning.	Тайна ее рождения такова: некий готический Пигмалион, делавший фигурные рыльца для водосточных труб на крышах соборов, в один прекрасный день влюбился в самое страшное из них.
He besought Love to give it life, and this produced Matelote.	Он умолил Любовь одушевить его, и оно стало Матлотой.
Look at her, citizens!	Взгляните на нее, граждане!
She has chromate-of-lead-colored hair, like Titian's mistress, and she is a good girl.	У нее рыжие волосы, как у любовницы Тициана, и она славная девушка.
I guarantee that she will fight well.	Ручаюсь, что она будет драться хорошо.
Every good girl contains a hero.	В каждой славной девушке сидит герой.
As for Mother Hucheloup, she's an old warrior.	А уж тетушка Гюшлу - старый вояка.
Look at her moustaches!	Посмотрите, что у нее за усы!
She inherited them from her husband.	Она их унаследовала от своего супруга.
A hussar indeed!	Женщина-гусар, вот она кто!
She will fight too.	Она тоже будет драться.
These two alone will strike terror to the heart of the banlieue.	Они вдвоем нагонят страху на все предместье.
Comrades, we shall overthrow the government as true as there are fifteen intermediary acids between margaric acid and formic acid; however, that is a matter of perfect indifference to me.	Товарищи! Мы свалим правительство, -это так же верно, как верно то, что существует пятнадцать промежуточных кислот между кислотой муравьиной и кислотой маргариновой. Впрочем, наплевать мне на это.
Gentlemen, my father always detested me because I could not understand mathematics.	Господа! Отец презирал меня за то, что я не понимал математику.
I understand only love and liberty.	Я понимаю только любовь и свободу.
I am Grantaire, the good fellow.	Я, Грантер, -добрый малый!
Having never had any money, I never acquired the habit of it, and the result is that I have never lacked it; but, if I had been rich, there would have been no more poor people!	У меня никогда не бывает денег, я к ним не привык, а потому никогда в них и не нуждаюсь; но если бы я был богат, больше бы не осталось бедняков!
You would have seen!	Вы бы увидели!
Oh, if the kind hearts only had fat purses, how much better things would go!	О, если бы у добрых людей была толстая мошна! Насколько все пошло бы лучше!
I picture myself Jesus Christ with Rothschild's fortune!	Представляю себе Иисуса Христа с состоянием Ротшильда!
How much good he would do!	Сколько бы добра он сделал!
Matelote, embrace me!	Матлота, поцелуй меня!
You are voluptuous and timid!	Ты сладострастна и робка!
You have cheeks which invite the kiss of a sister, and lips which claim the kiss of a lover."	Твои щечки жаждут сестринского поцелуя, а губки поцелуя любовника!

"Hold your tongue, you cask!" said Courfeyrac.	- Замолчи, пивная бочка! -сказал Курфейрак.
Grantaire retorted:- "I am the capitoul52 and the master of the floral games!"	- Я член муниципального совета Тулузы и магистр игр в честь Флоры там же! - с важностью ответил Грантер.
Enjolras, who was standing on the crest of the barricade, gun in hand, raised his beautiful, austere face.	Анжольрас, стоявший с ружьем в руке на гребне заграждения, поднял свое прекрасное строгое лицо.
Enjolras, as the reader knows, had something of the Spartan and of the Puritan in his composition.	Анжольрас, как известно, был из породы спартанцев и пуритан.
He would have perished at Thermopyl? with Leonidas, and burned at Drogheda with Cromwell.	Он умер бы при Фермопилах вместе с Леонидом и сжег бы Дрохеду вместе с Кромвелем.
"Grantaire," he shouted, "go get rid of the fumes of your wine somewhere else than here.	-Грантер! - крикнул он. - Пойди куда-нибудь, проспись.
This is the place for enthusiasm, not for drunkenness.	Здесь место опьянению, а не пьянству.
Don't disgrace the barricade!"	Не позорь баррикаду.
This angry speech produced a singular effect on Grantaire.	Эти гневные слова произвели на Грантера необычайное впечатление.
One would have said that he had had a glass of cold water flung in his face.	Ему словно выплеснули стакан холодной воды в лицо.
He seemed to be rendered suddenly sober. He sat down, put his elbows on a table near the window, looked at Enjolras with indescribable gentleness, and said to him:-	Он, казалось, сразу протрезвился, сел, облокотился на стол возле окна, с невыразимой кротостью взглянул на Анжольраса и сказал:
"Let me sleep here."	- Позволь мне поспать здесь.
"Go and sleep somewhere else," cried Enjolras.	- Ступай для этого в другое место! - крикнул Анжольрас.
But Grantaire, still keeping his tender and troubled eyes fixed on him, replied:-	Но Грантер, не сводя с него нежного и мутного взгляда, проговорил:
"Let me sleep here,-until I die."	- Позволь мне тут поспать, пока я не умру.
Enjolras regarded him with disdainful eyes:-	Анжольрас презрительно взглянул на него.
"Grantaire, you are incapable of believing, of thinking, of willing, of living, and of dying."	-Грантер! Ты неспособен ни верить, ни думать, ни хотеть, ни жить, ни умирать.
Grantaire replied in a grave tone:- "You will see."	- Вот ты увидишь, -серьезно сказал Грантер.
He stammered a few more unintelligible words, then his head fell heavily on the table, and, as is the usual effect of the second period of inebriety, into which Enjolras had roughly and abruptly thrust him, an instant later he had fallen asleep.	Он пробормотал еще несколько невнятных слов, потом его голова тяжело упала на стол, и мгновение спустя он уже спал, что довольно обычно для второй стадии опьянения, к которому его резко и безжалостно подтолкнул Анжольрас.
CHAPTER IV-AN ATTEMPT TO CONSOLE THE WIDOW HUCHELOUP	Глава четвертая ПОПЫТКА УТЕШИТЬ ТЕТУШКУ ГЮШЛУ
Bahorel, in ecstasies over the barricade, shouted:-	Баорель, в восторге от баррикады, кричал:
"Here's the street in its low-necked dress!	- Вот улица и декольтирована!
How well it looks!"	Любо смотреть!

Courfeyrac, as he demolished the wine-shop to some extent, sought to console the widowed proprietress.	Курфейрак, продолжая понемногу растаскивать кабачок, старался утешить вдову кабатчика:
"Mother Hucheloup, weren't you complaining the other day because you had had a notice served on you for infringing the law, because Gibelotte shook a counterpane out of your window?"	- Тетушка Гюшлу! Вы как будто жаловались, что полиция составила на вас протокол, когда Жиблота вытряхнула постельный коврик в окно?
"Yes, my good Monsieur Courfeyrac.	- Да, да, дорогой господин Курфейрак.
Ah! good Heavens, are you going to put that table of mine in your horror, too?	Ах, боже мой, неужели вы собираетесь втащить и столик на эту вашу ужасную штуку?
And it was for the counterpane, and also for a pot of flowers which fell from the attic window into the street, that the government collected a fine of a hundred francs.	А за коврик да за горшок с цветами, который вывалился из чердачной каморки на улицу, правительство взяло с меня сто франков штрафу.
If that isn't an abomination, what is!"	Подумайте, какая гнусность!
"Well, Mother Hucheloup, we are avenging you."	- Вот видите, тетушка Гюшлу, мы мстим за вас.
Mother Hucheloup did not appear to understand very clearly the benefit which she was to derive from these reprisals made on her account.	Но тетушка Гюшлу, кажется, не очень ясно понимала, какое благодеяние оказывают ей подобным возмещением убытков.
She was satisfied after the manner of that Arab woman, who, having received a box on the ear from her husband, went to complain to her father, and cried for vengeance, saying:	Ей предлагали такое же удовлетворение, как той арабской женщине, которая, получив пощечину от мужа, пошла жаловаться своему отцу, требуя отмщения
"Father, you owe my husband affront for affront."	"Отец! - сказала она - Ты должен воздать моему мужу оскорблением за оскорбление".
The father asked:	Отец спросил-
"On which cheek did you receive the blow?"	"В какую щеку он ударил тебя?" -
"On the left cheek."	"В левую".
The father slapped her right cheek and said:	Отец ударил ее в правую и сказал:
"Now you are satisfied.	"Теперь ты можешь быть довольна.
Go tell your husband that he boxed my daughter's ears, and that I have accordingly boxed his wife's."	Поди скажи своему мужу, что если он дал пощечину моей дочери, то я дал пощечину его жене".
The rain had ceased.	Дождь прекратился.
Recruits had arrived.	Желающие драться прибывали.
Workmen had brought under their blouses a barrel of powder, a basket containing bottles of vitriol, two or three carnival torches, and a basket filled with fire-pots, "left over from the King's festival." This festival was very recent, having taken place on the 1st of May.	Рабочие принесли под блузами бочонок пороху, корзинку, наполненную бутылками с купоросом, два-три карнавальных факела и плетенку с плошками, оставшимися от праздника "тезоименитства короля", каковой состоялся совсем недавно, 1 мая.
It was said that these munitions came from a grocer in the Faubourg Saint-Antoine named Pepin.	Говорили. что этими припасами снабдил их лавочник из Сент -Антуанского предместья, некий Пепен.

They smashed the only street lantern in the Rue de la Chanvrerie, the lantern corresponding to one in the Rue Saint-Denis, and all the lanterns in the surrounding streets, de Mondetour, du Cygne, des Precheurs, and de la Grande and de la Petite-Truanderie.	На улице Шанврери разбили единственный фонарь, затем стоявший против него фонарь на улице Сен -Дени и все фонари на окрестных улицах - Мондетур, Лебяжьей, Проповедников, Большой и Малой Бродяжной.
Enjolras, Combeferre, and Courfeyrac directed everything.	Анжольрас, Комбефер и Курфейрак руководили всем.
Two barricades were now in process of construction at once, both of them resting on the Corinthe house and forming a right angle; the larger shut off the Rue de la Chanvrerie, the other closed the Rue Mondetour, on the side of the Rue de Cygne.	Одновременно строились две баррикады, опиравшиеся на "Коринф" и образовавшие прямой угол; большая замыкала улицу Шанврери, а другая - улицу Мондетур со стороны Лебяжьей.
This last barricade, which was very narrow, was constructed only of casks and paving-stones.	Меньшая баррикада, очень узкая, была построена из одних бочек и булыжника.
There were about fifty workers on it; thirty were armed with guns; for, on their way, they had effected a wholesale loan from an armorer's shop.	Здесь собралось около пятидесяти рабочих; тридцать были вооружены ружьями, так как по дороге они сделали внушительный "заем" в лавке оружейника.
Nothing could be more bizarre and at the same time more motley than this troop.	Трудно представить себе что-либо более причудливое и пестрое, чем это сборище людей.
One had a round-jacket, a cavalry sabre, and two holster-pistols, another was in his shirt-sleeves, with a round hat, and a powder-horn slung at his side, a third wore a plastron of nine sheets of gray paper and was armed with a saddler's awl.	Один был в куртке с кавалерийской саблей и двумя седельными пистолетами, другой в жилете, в круглой шляпе, с пороховницей на боку, третий был в нагруднике из девяти листов серой бумаги и вооружен шилом шорника.
There was one who was shouting:	Один кричал:
"Let us exterminate them to the last man and die at the point of our bayonet."	"Истребим всех до последнего и умрем на острие наших штыков!"
This man had no bayonet.	Как раз у него-то и не было штыка.
Another spread out over his coat the cross-belt and cartridge-box of a National Guardsman, the cover of the cartridge-box being ornamented with this inscription in red worsted: Public Order.	У других поверх сюртука красовалась кожаная портупея и патронташ национальной гвардии, на покрышке которого красной шерстью была вышита надпись: "Общественный порядок".
There were a great many guns bearing the numbers of the legions, few hats, no cravats, many bare arms, some pikes.	Здесь было много ружей с номерами легионов, мало шляп, полное отсутствие галстуков, много обнаженных рук, несколько пик.
Add to this, all ages, all sorts of faces, small, pale young men, and bronzed longshoremen.	И при этом какая разница в возрасте, какие разные лица у бледных подростков, у загорелых портовых рабочих!
All were in haste; and as they helped each other, they discussed the possible chances. That they would receive succor about three o'clock in the morning-that they were sure of one regiment, that Paris would rise.	Все торопились и, помогая друг другу, говорили о надежде на успех, о том, что к трем часам утра подойдет помощь, что можно рассчитывать на один из полков, что поднимется весь Париж.
Terrible sayings with which was mingled a sort of cordial joviality.	То были страшные слова, к которым примешивалось сердечное веселье.

One would have pronounced them brothers, but they did not know each other's names.	Эти люди казались братьями, но они даже не знали, как кого зовут.
Great perils have this fine characteristic, that they bring to light the fraternity of strangers.	Великая опасность прекрасна тем, что выявляет братство незнакомых.
A fire had been lighted in the kitchen, and there they were engaged in moulding into bullets, pewter mugs, spoons, forks, and all the brass table-ware of the establishment.	На кухне развели огонь, в формочке для отливки пуль плавили жбаны, ложки, вилки, все оловянное "серебро" кабачка.
In the midst of it all, they drank.	Тут же пили.
Caps and buckshot were mixed pell-mell on the tables with glasses of wine.	На столах меж стаканов вина были рассыпаны капсули и крупная дробь.
In the billiard-hall, Mame Hucheloup, Matelote, and Gibelotte, variously modified by terror, which had stupefied one, rendered another breathless, and roused the third, were tearing up old dish-cloths and making lint; three insurgents were assisting them, three bushy-haired, jolly blades with beards and moustaches, who plucked away at the linen with the fingers of seamstresses and who made them tremble.	В бильярдной тетушка Гюшлу, Матлота и Жиблота, по-разному изменившись от страха: одна - отупев, другая избегавшись, третья -проснувшись, рвали старые полотенца и щипали корпию; им помогали трое повстанцев, - трое волосатых, бородатых и усатых молодцов, внушавших им ужас и раздиравших холст с ловкостью приказчиков из бельевого магазина.
The man of lofty stature whom Courfeyrac, Combeferre, and Enjolras had observed at the moment when he joined the mob at the corner of the Rue des Billettes, was at work on the smaller barricade and was making himself useful there.	Человек высокого роста, замеченный Курфейраком, Комбефером и Анжольрасом в ту минуту, когда он пристал к отряду на углу Щепной улицы, работал на малой баррикаде и оказался там полезным.
Gavroche was working on the larger one.	Гаврош работал на большой.
As for the young man who had been waiting for Courfeyrac at his lodgings, and who had inquired for M. Marius, he had disappeared at about the time when the omnibus had been overturned.	А молодой человек, который поджидал Курфейрака у него на дому и спрашивал про Мариуса, исчез незадолго до того, как опрокинули омнибус.
Gavroche, completely carried away and radiant, had undertaken to get everything in readiness.	Гаврош, полный вдохновения, сияющий, взял на себя задачу наладить дело.
He went, came, mounted, descended, re-mounted, whistled, and sparkled.	Он сновал взад и вперед, поднимался, спускался, снова поднимался, шумел, сверкал радостью.
He seemed to be there for the encouragement of all.	Казалось, он явился сюда для того, чтобы всех подбадривать.
Had he any incentive?	Была ли у него для этого какая-нибудь побудительная причина?
Yes, certainly, his poverty; had he wings? yes, certainly, his joy.	Да, конечно, -его нищета. Были ли у него крылья? Да, конечно, -его веселость.
Gavroche was a whirlwind.	Это был какой-то вихрь.
He was constantly visible, he was incessantly audible.	Г авроша видели непрерывно, его слышали непрестанно.
He filled the air, as he was everywhere at once.	Он как бы наполнял собою воздух, присутствуя одновременно всюду.
He was a sort of almost irritating ubiquity; no halt was possible with him.	То была своего рода вездесущность, почти раздражающая; он никому не давал передышки.

The enormous barricade felt him on its haunches.	Огромная баррикада чувствовала его на своем хребте.
He troubled the loungers, he excited the idle, he reanimated the weary, he grew impatient over the thoughtful, he inspired gayety in some, and breath in others, wrath in others, movement in all, now pricking a student, now biting an artisan; he alighted, paused, flew off again, hovered over the tumult, and the effort, sprang from one party to another, murmuring and humming, and harassed the whole company; a fly on the immense revolutionary coach.	Он приставал к бездельникам, подстегивал ленивых, оживлял усталых, досаждал медлительным, веселил одних, вдохновлял других, сердил третьих, всех расшевеливал, жалил студента, язвил рабочего; он останавливался, присаживался, снова убегал, носился над всей этой суматохой и работой, прыгал от одних к другим, жужжал, звенел и изводил всю упряжку, настоящая муха, суетившаяся возле исполинской колесницы Революции.
Perpetual motion was in his little arms and perpetual clamor in his little lungs.	Его маленькие руки действовали без устали, а маленькое горло неустанно исторгало крики:
"Courage! more paving-stones! more casks! more machines!	- Смелей! Давай еще булыжника! Еще бочек! Еще какую-нибудь штуку!
Where are you now?	Где бы ее взять?
A hod of plaster for me to stop this hole with!	Вали сюда корзинку со щебнем, заткнем эту дыру.
Your barricade is very small.	Она совсем маленькая, ваша баррикада.
It must be carried up.	Ей надо подрасти.
Put everything on it, fling everything there, stick it all in.	Бросай в нее все, швыряй в нее все, втыкай в нее все!
Break down the house.	Ломайте дом.
A barricade is Mother Gibou's tea.	Баррикада - это окрошка из всякой крошки.
Hullo, here's a glass door."	Глянь-ка, вон застекленная дверь!
This elicited an exclamation from the workers.	Один из работавших воскликнул:
"A glass door? what do you expect us to do with a glass door, tubercle?"	- Застекленная дверь! На что она, по-твоему, нужна, пузырь?
"Hercules yourselves!" retorted Gavroche.	- Подумаешь, сам богатырь! -отпарировал Гаврош.
"A glass door is an excellent thing in a barricade.	- Застекленная дверь на баррикаде - превосходная вещь!
It does not prevent an attack, but it prevents the enemy taking it.	Атаковать баррикаду она не мешает, а взять помешает.
So you've never prigged apples over a wall where there were broken bottles?	Разве вам никогда не приходилось воровать яблоки и перелезать через стену, где понатыкано донышек от бутылок?
A glass door cuts the corns of the National Guard when they try to mount on the barricade.	Стеклянная дверь! Да она срежет все мозоли на ногах национальной гвардии, когда та полезет на баррикаду!
Pardi! glass is a treacherous thing.	Черт побери, со стеклом не шутите!
Well, you haven't a very wildly lively imagination, comrades."	Эх, плохо вы соображаете, приятели!

However, he was furious over his triggerless pistol.	Гавроша бесил его пистолет без собачки.
He went from one to another, demanding:	Он ходил от одного к другому и требовал:
"A gun, I want a gun!	- Ружье, дайте ружье!
Why don't you give me a gun?"	Почему мне не дают ружья?
"Give you a gun!" said Combeferre.	- Ружье, тебе? - удивился Комбефер.
"Come now!" said Gavroche, "why not?	- Вот те на! - возмутился Гаврош. - А почему бы нет?
I had one in 1830 when we had a dispute with Charles X."	Было ведь у меня ружье в тысяча восемьсот тридцатом году, когда поспорили с Карлом Десятым.
Enjolras shrugged his shoulders.	Анжольрас пожал плечами.
"When there are enough for the men, we will give some to the children."	- Когда ружей хватит для мужчин, тогда их дадут детям.
Gavroche wheeled round haughtily, and answered:-	Гаврош гордо повернулся к нему и объявил:
"If you are killed before me, I shall take yours."	- Если тебя убьют раньше меня, я возьму твое.
"Gamin!" said Enjolras.	- Мальчишка! - крикнул Анжольрас.
"Greenhorn!" said Gavroche.	- Молокосос! - не остался в долгу Гаврош.
A dandy who had lost his way and who lounged past the end of the street created a diversion!	Заблудившийся щеголь, бродивший в конце улицы, отвлек его внимание.
Gavroche shouted to him:-	Гаврош крикнул:
"Come with us, young fellow! well now, don't we do anything for this old country of ours?"	- Идите к нам, молодой человек! Как насчет нашей старушки-родины? Неужели нет желания ей помочь?
The dandy fled.	Щеголь поспешил скрыться.
CHAPTER V-PREPARATIONS	Глава пятая ПОДГОТОВКА
The journals of the day which said that that nearly impregnable structure, of the barricade of the Rue de la Chanvrerie, as they call it, reached to the level of the first floor, were mistaken.	Г азеты того времени, сообщавшие, что баррикада на улице Шанврери, "сооружение почти неодолимое", достигала уровня второго этажа, заблуждались.
The fact is, that it did not exceed an average height of six or seven feet.	Она была не выше шести-семи футов.
It was built in such a manner that the combatants could, at their will, either disappear behind it or dominate the barrier and even scale its crest by means of a quadruple row of paving-stones placed on top of each other and arranged as steps in the interior.	Ее построили с таким расчетом, чтобы сражавшиеся могли исчезать за нею или показываться над заграждением и даже взбираться на верхушку при помощи четырех рядов камней, положенных один на другой и образовывавших с внутренней стороны ступени.
On the outside, the front of the barricade, composed of piles of paving-stones and casks bound together by beams and planks, which were entangled in the wheels of Anceau's dray and of the overturned omnibus, had a bristling and inextricable aspect.	Сложенная из куч булыжника, из бочек, укрепленных балками и досками, концы которых были просунуты в колеса роспусков Ансо и опрокинутого омнибуса, баррикада словно ощетинилась и снаружи, с фронта, казалась неприступной.

An aperture large enough to allow a man to pass through had been made between the wall of the houses and the extremity of the barricade which was furthest from the wine-shop, so that an exit was possible at this point.	Между стеной дома и самым далеким от кабачка краем баррикады была оставлена щель, достаточная для того, чтобы в нее мог пройти человек, - таким образом, выход был возможен.
The pole of the omnibus was placed upright and held up with ropes, and a red flag, fastened to this pole, floated over the barricade.	Дышло омнибуса поставили стоймя и привязали веревками; красное знамя, прикрепленное к этому дышлу, реяло над баррикадой.
The little Mondetour barricade, hidden behind the wine-shop building, was not visible.	Малая баррикада Мондетур, скрытая за кабачком, была незаметна.
The two barricades united formed a veritable redoubt.	Обе соединенные баррикады представляли собой настоящий редут.
Enjolras and Courfeyrac had not thought fit to barricade the other fragment of the Rue Mondetour which opens through the Rue des Precheurs an issue into the Halles, wishing, no doubt, to preserve a possible communication with the outside, and not entertaining much fear of an attack through the dangerous and difficult street of the Rue des Precheurs.	Анжольрас и Курфейрак не сочли нужным забаррикадировать другой конец улицы Мондетур, открывавший через улицу Проповедников выход к Центральному рынку, без сомнения, желая сохранить возможность сообщаться с внешним миром и не очень боясь нападения со стороны опасной и труднопроходимой улицы Проповедников.
With the exception of this issue which was left free, and which constituted what Folard in his strategical style would have termed a branch and taking into account, also, the narrow cutting arranged on the Rue de la Chanvrerie, the interior of the barricade, where the wine-shop formed a salient angle, presented an irregular square, closed on all sides.	Таким образом, если не считать этого выхода, который Фолар на своем военном языке назвал бы "коленом траншеи", а также узкой щели, оставленной на улице Шанврери, внутренность баррикады, где кабачок образовывал резко выступавший угол, представляла собой неправильный четырехугольник, закрытый со всех сторон.
There existed an interval of twenty paces between the grand barrier and the lofty houses which formed the background of the street, so that one might say that the barricade rested on these houses, all inhabited, but closed from top to bottom.	Между большим заграждением и высокими домами, расположенными в глубине улицы, имелся промежуток шагов в двадцать, таким образом баррикада, можно сказать, прикрывала свой тыл этими, хотя и населенными, но запертыми сверху донизу домами.
All this work was performed without any hindrance, in less than an hour, and without this handful of bold men seeing a single bear-skin cap or a single bayonet make their appearance.	Вся работа была произведена без помехи, меньше чем за час; перед горсточкой этих смельчаков ни разу не появилась ни меховая шапка гвардейца, ни штык.
The very bourgeois who still ventured at this hour of riot to enter the Rue Saint-Denis cast a glance at the Rue de la Chanvrerie, caught sight of the barricade, and redoubled their pace.	Изредка попадавшиеся буржуа, которые еще отваживались пройти по улице Сен -Дени, ускоряли шаг, взглянув на улицу Шанврери и заметив баррикаду.
The two barricades being finished, and the flag run up, a table was dragged out of the wine-shop; and Courfeyrac mounted on the table.	Как только были закончены обе баррикады и водружено знамя, из кабачка вытащили стол, на который тут же взобрался Курфейрак.
Enjolras brought the square coffer, and Courfeyrac opened it.	Анжольрас принес квадратный ящик, и Курфейрак открыл его.
This coffer was filled with cartridges.	Ящик был набит патронами.

When the mob saw the cartridges, a tremor ran through the bravest, and a momentary silence ensued.	Даже самые храбрые, когда они увидели патроны, вздрогнули, и на мгновение воцарилась тишина.
Courfeyrac distributed them with a smile.	Курфейрак раздавал их улыбаясь.
Each one received thirty cartridges.	Каждый получил тридцать патронов.
Many had powder, and set about making others with the bullets which they had run.	У многих повстанцев был порох, и они принялись изготовлять новые патроны, забивая в них отлитые пули.
As for the barrel of powder, it stood on a table on one side, near the door, and was held in reserve.	Бочонок пороха стоял в сторонке на столе у дверей, и его не тронули, оставив про запас.
The alarm beat which ran through all Paris, did not cease, but it had finally come to be nothing more than a monotonous noise to which they no longer paid any attention.	Сигналы боевой тревоги, разносившиеся по всему Парижу, все не умолкали, но, превратись в конце концов в однообразный шум, уже не привлекали внимания.
This noise retreated at times, and again drew near, with melancholy undulations.	Этот шум то удалялся, то приближался с заунывными раскатами.
They loaded the guns and carbines, all together, without haste, with solemn gravity.	Все не спеша, с торжественной важностью, зарядили ружья и карабины.
Enjolras went and stationed three sentinels outside the barricades, one in the Rue de la Chanvrerie, the second in the Rue des Precheurs, the third at the corner of the Rue de la Petite Truanderie.	Анжольрас расставил перед баррикадами трех часовых: одного на улице Шанврери, другого на улице Проповедников, третьего на углу Малой Бродяжной.
Then, the barricades having been built, the posts assigned, the guns loaded, the sentinels stationed, they waited, alone in those redoubtable streets through which no one passed any longer, surrounded by those dumb houses which seemed dead and in which no human movement palpitated, enveloped in the deepening shades of twilight which was drawing on, in the midst of that silence through which something could be felt advancing, and which had about it something tragic and terrifying, isolated, armed, determined, and tranquil.	А когда баррикады были построены, места определены, ружья заряжены, дозоры поставлены, тогда, одни на этих страшных безлюдных улицах, одни, среди безмолвных и словно мертвых домов, в которых не ощущалось признаков жизни, окутанные сгущавшимися сумерками, оторванные от всего мира, в этом мраке и тишине, в которой чудилось приближение чего-то трагического и ужасного, повстанцы, полные решимости, вооруженные, спокойные, стали ждать.
CHAPTER VI-WAITING	Глава шестая В ОЖИДАНИИ
During those hours of waiting, what did they do?	Что делали они в часы ожидания?
We must needs tell, since this is a matter of history.	Нам следует рассказать об этом, ибо это принадлежит истории.

While the men made bullets and the women lint, while a large saucepan of melted brass and lead, destined to the bullet-mould smoked over a glowing brazier, while the sentinels watched, weapon in hand, on the barricade, while Enjolras, whom it was impossible to divert, kept an eye on the sentinels, Combeferre, Courfeyrac, Jean Prouvaire, Feuilly, Bossuet, Joly, Bahorel, and some others, sought each other out and united as in the most peaceful days of their conversations in their student life, and, in one corner of this wine-shop which had been converted into a casement, a couple of paces distant from the redoubt which they had built, with their carbines loaded and primed resting against the backs of their chairs, these fine young fellows, so close to a supreme hour, began to recite love verses.	Пока мужчины изготовляли патроны, а женщины корпию, пока широкая кастрюля, предназначенная для отливки пуль, полная расплавленного олова и свинца, дымилась на раскаленной жаровне, пока дозорные, с оружием в руках, наблюдали за баррикадой, а Анжольрас, которого ничем нельзя было отвлечь, наблюдал за дозорами, Комбефер, Курфейрак, Жан Прувер, Фейи, Боссюэ, Жоли, Баорель и некоторые другие отыскали друг друга и собрались вместе, как в самые мирные дни студенческой дружбы. В уголке кабачка, превращенного в каземат, в двух шагах от воздвигнутого ими редута, прислонив заряженные и приготовленные карабины к спинкам стульев, эти прекрасные молодые люди на пороге смертного часа начали читать любовные стихи.
What verses?	Какие стихи?
These:-	Вот они:
Vous rappelez-vous notre douce vie,	Ты помнишь ту пленительную пору,
Lorsque nous etions si jeunes tous deux,	Когда клокочет молодостью кровь
Et que nous n'avions au c?ur d'autre envie	И жизнь идет не под гору, а в гору,
Que d'etre bien mis et d'etre amoureux,	Костюм поношен, но свежа любовь.
Lorsqu'en ajoutant votre age a mon age,	Мы не могли начислить даже сорок,
Nous ne comptions pas a deux quarante ans,	К твоим годам прибавив возраст мой
Et que, dans notre humble et petit menage,	А как нам был приют укромный дорог,
Tout, meme l'hiver, nous etait printemps? Beaux jours!	Где и зима казалась нам весной!
Manuel etait fier et sage,	Наш Манюэль тогда был на вершине,
Paris s'asseyait a de saints banquets,	Париж святое правил торжество,
Foy lancait la foudre, et votre corsage	Фуа гремел, и я храню доныне
Avait une epingle ou je me piquais.	Булавку из корсажа твоего.
Tout vous contemplait. Avocat sans causes,	Ты всех пленяла Адвокат без дела,
Quand je vous menais au Prado diner,	Тебя водил я в Прадо на обед
Vous etiez jolie au point que les roses	И даже роза в цветниках бледнела,
Me faisaient l'effet de se retourner.	Завистливо косясь тебе вослед.
Je les entendais dire: Est elle belle!	Цветы шептались "Боже, как прелестна!
Comme elle sent bon!	Какой румянец!
Quels cheveux a flots!	А волос волна!
Sous son mantelet elle cache une aile,	Иль это ангел низошел небесный,
Son bonnet charmant est a peine eclos.	Иль воплотилась в девушку весна?"
J'errais avec toi, pressant ton bras souple.	И мы, бывало, под руку гуляем,

Les passants croyaient que l'amour charme	И нам в лицо глядят с улыбкой все,
Avait marie, dans notre heureux couple,	Как бы дивясь, что рядом с юным маем
Le doux mois d'avril au beau mois de mai.	Апрель явился в праздничной красе.
Nous vivions caches, contents, porte close,	Все было нам так сладостно, так ново!
Devorant l'amour, bon fruit defendu,	Любовь! любовь! Запретный плод и цвет!
Ma bouche n'avait pas dit une chose	Бывало, молвить не успею слово,
Que deja ton c?ur avait repondu.	Уже мне сердцем ты даешь ответ.
La Sorbonne etait l'endroit bucolique	В Сорбонне был приют мой безмятежный,
Ou je t'adorais du soir au matin.	Где о тебе всечасно я мечтал,
C'est ainsi qu'une ame amoureuse applique	Где пленным сердцем карту Страсти нежной
La carte du Tendre au pays Latin. O place Maubert!	Я перенес в студенческий квартал.
O place Dauphine!	И каждый день заря нас пробуждала
Quand, dans le taudis frais et printanier,	В душистом нашем, свежем уголке.
Tu tirais ton bas sur ta jambe fine,	Надев чулки, ты ножками болтала,
Je voyais un astre au fond du grenier.	Звезда любви - на нищем чердаке!
J'ai fort lu Platon, mais rien ne m'en reste;	В те дни я был поклонником Платона,
Mieux que Malebranche et que Lamennais,	Мальбранш и Ламенне владели мной.
Tu me demontrais la bonte celeste	Ты, приходя с букетом, как Мадонна,
Avec une fleur que tu me donnais.	Сияла мне небесной красотой.
Je t'obeissais, tu m'etais soumise;	О наш чердак!
O grenier dore! te lacer! te voir	Мы, как жрецы, умели
Aller et venir des l'aube en chemise,	Друг другу в жертву приносить сердца!
Mirant ton jeune front a ton vieux miroir.	Как, по утрам, в сорочке встав с постели,
Et qui donc pourrait perdre la memoire	Ты в зеркальце гляделась без конца!
De ces temps d'aurore et de firmament,	Забуду ли те клятвы, те объятья,
De rubans, de fleurs, de gaze et de moire,	Восходом озаренный небосклон,
Ou l'amour begaye un argot charmant?	Цветы и ленты, газовое платье,
Nos jardins etaient un pot de tulipe;	Речей любви пленительный жаргон!
Tu masquais la vitre avec un jupon;	Считали садом мы горшок с тюльпаном,
Je prenais le bol de terre de pipe,	Окну служила юбка вместо штор, Но я простым довольствуясь стаканом,
Et je te donnais le tasse en japon.	Тебе японский подносил фарфор.
Et ces grands malheurs qui nous faisaient rire!	И смехом все трагедии кончались:
Ton manchon brule, ton boa perdu!	Рукав сожженный иль пропавший плед!
Et ce cher portrait du divin Shakespeare	Однажды мы с Шекспиром распрощались,

Qu'un soir pour souper nons avons vendu!	Продев портрет чтоб раздобыть обед.
J'etais mendiant et toi charitable.	И каждый день мы новым счастьем пьяны, И поцелуям новый счет я вел.
Je baisais au vol tes bras frais et ronds.	Смеясь, уничтожали мы каштаны,
Dante in folio nous servait de table	Огромный Данте заменял нам стол.
Pour manger gaiment un cent de marrons.	Когда впервые, уловив мгновенье,
La premiere fois qu'en mon joyeux bouge	Твой поцелуй ответный я сорвал,
Je pris un baiser a ta levre en feu,	И, раскрасневшись, ты ушла в смятенье,
Quand tu t'en allais decoiffee et rouge, Je restai tout pale et je crus en Dieu!	Как побледнев, я небо призывал!
Te rappelles-tu nos bonheurs sans nombre,	Ты помнишь эти радости печали,
Et tous ces fichus changes en chiffons?	Разорванных косынок лоскуты,
Oh que de soupirs, de nos c?urs pleins d'ombre,	Ты помнишь все, чем жили, чем дышали,
Se sont envoles dans les cieux profonds!	Весь этот мир, все счастье - помнишь ты?
The hour, the spot, these souvenirs of youth recalled, a few stars which began to twinkle in the sky, the funeral repose of those deserted streets, the imminence of the inexorable adventure, which was in preparation, gave a pathetic charm to these verses murmured in a low tone in the dusk by Jean Prouvaire, who, as we have said, was a gentle poet.	Час, место, ожившие воспоминания юности, редкие звезды, загоравшиеся в небе, кладбищенская тишина пустынных улиц, неизбежность неумолимо надвигавшихся событий - все придавало волнующее очарование этим стихам, прочитанным вполголоса в сумерках Жаном Прувером, который, - мы о нем упоминали, - был чувствительным поэтом.
In the meantime, a lamp had been lighted in the small barricade, and in the large one, one of those wax torches such as are to be met with on Shrove-Tuesday in front of vehicles loaded with masks, on their way to la Courtille.	Тем временем зажгли плошку на малой баррикаде, а на большой -один из тех восковых факелов, которые на масленице можно увидеть впереди колясок с ряжеными, отправляющимися в Куртиль.
These torches, as the reader has seen, came from the Faubourg Saint-Antoine.	Эти факелы, как мы знаем, доставили из Сент -Антуанского предместья.
The torch had been placed in a sort of cage of paving-stones closed on three sides to shelter it from the wind, and disposed in such a fashion that all the light fell on the flag.	Факел был помещен в своего рода клетку из булыжника, закрытую с трех сторон для защиты его от ветра и установлен таким образом, что весь свет падал на знамя.
The street and the barricade remained sunk in gloom, and nothing was to be seen except the red flag formidably illuminated as by an enormous dark-lantern.	Улица и баррикада оставались погруженными в тьму, и было видно только красное знамя, грозно освещенное как бы огромным потайным фонарем.
This light enhanced the scarlet of the flag, with an indescribable and terrible purple.	Этот свет придавал багрецу знамени зловещий кровавый отблеск.
CHAPTER VII-THE MAN RECRUITED IN THE RUE DES BILLETTES	Глава седьмая ЧЕЛОВЕК, ЗАВЕРБОВАННЫЙ НА ЩЕПНОП УЛИЦЕ
Night was fully come, nothing made its appearance.	Наступила ночь, а все оставалось по-прежнему.

All that they heard was confused noises, and at intervals, fusillades; but these were rare, badly sustained and distant.	Слышался только смутный гул, порой ружейная стрельба, но редкая, прерывистая и отдаленная.
This respite, which was thus prolonged, was a sign that the Government was taking its time, and collecting its forces.	Затянувшаяся передышка свидетельствовала о том, что правительство стягивает свои силы.
These fifty men were waiting for sixty thousand.	На баррикаде пятьдесят человек ожидали шестидесяти тысяч.
Enjolras felt attacked by that impatience which seizes on strong souls on the threshold of redoubtable events.	Анжольрасом овладело нетерпение, испытываемое сильными душами на пороге опасных событий.
He went in search of Gavroche, who had set to making cartridges in the tap-room, by the dubious light of two candles placed on the counter by way of precaution, on account of the powder which was scattered on the tables.	Он пошел за Г аврошем, -тот занялся изготовлением патронов в нижней зале при неверном свете двух свечей, поставленных из предосторожности на прилавок, так как на столах был рассыпан порох.
These two candles cast no gleam outside.	На улицу от этих двух свечей не проникало ни одного луча.
The insurgents had, moreover, taken pains not to have any light in the upper stories.	Повстанцы позаботились также о том, чтобы не зажигали огня в верхних этажах.
Gavroche was deeply preoccupied at that moment, but not precisely with his cartridges.	В эту минуту Гаврош был очень занят, и отнюдь не одними своими патронами.
The man of the Rue des Billettes had just entered the tap-room and had seated himself at the table which was the least lighted.	Только что в нижнюю залу вошел человек со Щепной улицы и сел за наименее освещенный стол.
A musket of large model had fallen to his share, and he held it between his legs.	При распределении оружия ему досталось солдатское ружье крупного калибра, которое он поставил между колен.
Gavroche, who had been, up to that moment, distracted by a hundred "amusing" things, had not even seen this man.	До сих пор Г аврош, отвлеченный множеством "занятных" вещей, не замечал этого человека.
When he entered, Gavroche followed him mechanically with his eyes, admiring his gun; then, all at once, when the man was seated, the street urchin sprang to his feet.	Когда он вошел, Г аврош, восхитившись его ружьем, машинально взглянул на него, потом, когда человек сел, мальчишка опять вскочил.
Any one who had spied upon that man up to that moment, would have seen that he was observing everything in the barricade and in the band of insurgents, with singular attention; but, from the moment when he had entered this room, he had fallen into a sort of brown study, and no longer seemed to see anything that was going on.	Тот, кто проследил бы за ним до этого мгновения, заметил бы, что человек со Щепной улицы внимательно наблюдал решительно за всем происходившим на баррикаде и в отряде повстанцев; но, едва войдя в залу, он погрузился в сосредоточенную задумчивость и, казалось, перестал замечать окружающее.
The gamin approached this pensive personage, and began to step around him on tiptoe, as one walks in the vicinity of a person whom one is afraid of waking.	Мальчик подошел к задумавшемуся человеку и начал вертеться вокруг него па цыпочках, как это делают, когда боятся кого-нибудь разбудить.

At the same time, over his childish countenance which was, at once so impudent and so serious, so giddy and so profound, so gay and so heart-breaking, passed all those grimaces of an old man which signify: Ah bah! impossible!	В то же время на его детском лице, дерзком и рассудительном, легкомысленном и серьезном, веселом и скорбном, замелькали издавна известные гримасы, которые обозначают: "Вздор! Не может быть!
My sight is bad!	Мне померещилось!
I am dreaming! can this be? no, it is not! but yes! why, no! etc.	Разве это не... Нет, не он! Конечно, он! Да нет же!" и т. д.
Gavroche balanced on his heels, clenched both fists in his pockets, moved his neck around like a bird, expended in a gigantic pout all the sagacity of his lower lip.	Гаврош раскачивался па пятках, сжимал кулаки в карманах, вытягивал шею, как птица, и выпячивал нижнюю губу-свидетельство того, что он пустил в ход всю свою проницательность.
He was astounded, uncertain, incredulous, convinced, dazzled.	Он был озадачен, нерешителен, неуверен, убежден, поражен.
He had the mien of the chief of the eunuchs in the slave mart, discovering a Venus among the blowsy females, and the air of an amateur recognizing a Raphael in a heap of daubs.	Ужимками своими он напоминал начальника евнухов, отыскавшего на невольничьем рынке среди дебелых бабищ Венеру, или знатока, распознавшего среди бездарной мазни картину Рафаэля.
His whole being was at work, the instinct which scents out, and the intelligence which combines.	Все в нем пришло в движение: инстинкт его что-то учуял, ум его что-то сопоставлял.
It was evident that a great event had happened in Gavroche's life.	Было очевидно, что Гаврош сделал важное открытие.
It was at the most intense point of this preoccupation that Enjolras accosted him.	В самый разгар его усиленных размышлений к нему подошел Анжольрас.
"You are small," said Enjolras, "you will not be seen.	- Ты маленький, -сказал Анжольрас, -тебя не заметят.
Go out of the barricade, slip along close to the houses, skirmish about a bit in the streets, and come back and tell me what is going on."	Выйди за баррикаду, прошмыгни вдоль домов, пошатайся немножко по улицам, потом вернешься и расскажешь мне, что там происходит.
Gavroche raised himself on his haunches.	Гаврош выпрямился.
"So the little chaps are good for something! that's very lucky!	- Значит, и маленькие на что-нибудь годятся! Очень приятно!
I'll go!	Иду.
In the meanwhile, trust to the little fellows, and distrust the big ones."	А покамест доверяйте маленьким и не доверяйте большим...
And Gavroche, raising his head and lowering his voice, added, as he indicated the man of the Rue des Billettes:	Подняв голову и понизив голос, Г аврош прибавил, показав на человека со Щепной улицы:
"Do you see that big fellow there?"	- Вы хорошо видите этого верзилу?
"Well?"	- Ну и что же?
"He's a police spy."	- Это сыщик.
"Are you sure of it?"	-Ты уверен?

"It isn't two weeks since he pulled me off the cornice of the Port Royal, where I was taking the air, by my ear."	- Не прошло и двух недель, как он стащил меня за ухо с карниза Королевского моста, где я уселся подышать свежим воздухом.
Enjolras hastily quitted the urchin and murmured a few words in a very low tone to a longshoreman from the winedocks who chanced to be at hand.	Анжольрас быстро отошел от мальчика и тихо прошептал несколько слов оказавшемуся здесь портовому рабочему.
The man left the room, and returned almost immediately, accompanied by three others.	Тот вышел из залы и почти тотчас вернулся обратно в сопровождении трех товарищей.
The four men, four porters with broad shoulders, went and placed themselves without doing anything to attract his attention, behind the table on which the man of the Rue des Billettes was leaning with his elbows. They were evidently ready to hurl themselves upon him.	Четверо мужчин, четыре широкоплечих грузчика, незаметно встали за столом, на который облокотился человек со Щепной улицы, явно готовые броситься на него.
Then Enjolras approached the man and demanded of him:-	Анжольрас подошел к нему и спросил:
"Who are you?"	- Кто вы такой?
At this abrupt query, the man started. He plunged his gaze deep into Enjolras' clear eyes and appeared to grasp the latter's meaning.	При этом неожиданном вопросе человек вздрогнул. -Пристально взглянув в ясные глаза Анжольраса, он в их глубине, казалось, прочел его мысль.
He smiled with a smile than which nothing more disdainful, more energetic, and more resolute could be seen in the world, and replied with haughty gravity:-	Он улыбнулся самой презрительной, самой смелой и решительной улыбкой, какую только можно себе представить, и с высокомерным видом ответил:
"I see what it is.	- Я вижу, что...
Well, yes!"	Ну да!
"You are a police spy?"	- Вы сыщик?
"I am an agent of the authorities."	- Я представитель власти.
"And your name?"	- Ваше имя?
"Javert."	- Жавер.
Enjolras made a sign to the four men.	Анжольрас сделал знак четырем рабочим.
In the twinkling of an eye, before Javert had time to turn round, he was collared, thrown down, pinioned and searched.	В мгновение ока, прежде чем Жавер успел обернуться, он был схвачен за шиворот, опрокинут на землю, связан, обыскан.
They found on him a little round card pasted between two pieces of glass, and bearing on one side the arms of France, engraved, and with this motto: Supervision and vigilance, and on the other this note: "JAVERT, inspector of police, aged fifty-two," and the signature of the Prefect of Police of that day, M. Gisquet.	У него нашли круглую карточку, вделанную между двух стекол, с гербом Франции, с оттиснутой вокруг надписью "Надзор и Бдительность" на одной стороне, а на другой -"ЖАВЕР, полицейский надзиратель, Пятидесяти двух лет" и с подписью тогдашнего префекта полиции Жиске.
Besides this, he had his watch and his purse, which contained several gold pieces.	Кроме того, у него были обнаружены часы и кошелек с несколькими золотыми монетами.
They left him his purse and his watch.	Кошелек и часы ему оставили.

Under the watch, at the bottom of his fob, they felt and seized a paper in an envelope, which Enjolras unfolded, and on which he read these five lines, written in the very hand of the Prefect of Police:-	Под часами, в глубине жилетного кармана, нащупали и извлекли вложенный в конверт листок бумаги. Развернув его, Анжольрас прочел пять строк, написанных рукой того же префекта полиции:
"As soon as his political mission is accomplished, Inspector Javert will make sure, by special supervision, whether it is true that the malefactors have instituted intrigues on the right bank of the Seine, near the Jena bridge."	"Выполнив свою политическую задачу, полицейский надзиратель Жавер должен удостовериться путем особого розыска, действительно ли замечены следы злоумышленников на откосе правого берега Сены, возле Иенского моста".
The search ended, they lifted Javert to his feet, bound his arms behind his back, and fastened him to that celebrated post in the middle of the room which had formerly given the wine-shop its name.	Окончив обыск, Жавера поставили на ноги и, скрутив ему руки за спиной, привязали к тому знаменитому столбу, стоявшему посредине нижней залы, который некогда дал название кабачку.
Gavroche, who had looked on at the whole of this scene and had approved of everything with a silent toss of his head, stepped up to Javert and said to him:-	Г аврош, присутствовавший при этой сцене, вынес всему свое молчаливое одобрение кивком головы, потом подошел к Жаверу и сказал:
"It's the mouse who has caught the cat."	- Вот мышь и поймала кота.
All this was so rapidly executed, that it was all over when those about the wine-shop noticed it.	Рабочие действовали так проворно, что когда о поимке сыщика узнали люди, толпившиеся возле кабачка, дело было кончено.
Javert had not uttered a single cry.	Жавер ни разу не крикнул.
At the sight of Javert bound to the post, Courfeyrac, Bossuet, Joly, Combeferre, and the men scattered over the two barricades came running up.	Услышав, что Жавер привязан к столбу, Курфейрак, Боссюэ, Жоли, Комбефер и повстанцы с обеих баррикад сбежались в нижнюю залу.
Javert, with his back to the post, and so surrounded with ropes that he could not make a movement, raised his head with the intrepid serenity of the man who has never lied.	Жавер, стоявший у столба и так опутанный веревками, что не мог пошевельнуться, поднял голову с неустрашимым спокойствием никогда не лгавшего человека.
"He is a police spy," said Enjolras.	- Это сыщик, - сказал Анжольрас
And turning to Javert:	И, обернувшись к Жаверу, добавил:
"You will be shot ten minutes before the barricade is taken."	- Вас расстреляют за десять минут до того, как баррикада будет взята.
Javert replied in his most imperious tone:-	Жавер с высокомерным видом спросил:
"Why not at once?"	- Почему же не сейчас?
"We are saving our powder."	- Мы бережем порох.
"Then finish the business with a blow from a knife."	- В таком случае прикончите меня ударом ножа.
"Spy," said the handsome Enjolras, "we are judges and not assassins."	- Шпион! -сказал красавец Анжольрас - Мы судьи, а не убийцы.
Then he called Gavroche:-	Затем он позвал Гавроша:
"Here you! go about your business!	- Ну, а ты отправляйся по своим делам!
Do what I told you!"	Выполни, что я тебе сказал.

"I'm going!" cried Gavroche.	- Иду! - крикнул Гаврош.
And halting as he was on the point of setting out:-	Уже на пороге он сказал:
"By the way, you will give me his gun!" and he added:	- Кстати, вы мне отдадите его ружье! И прибавил:
"I leave you the musician, but I want the clarinet."	- Я оставляю вам музыканта, но хочу получить кларнет.
The gamin made the military salute and passed gayly through the opening in the large barricade.	Мальчик с сияющим лицом отдал честь по-военному и юркнул в проход большой баррикады.
CHAPTER VIII-MANY INTERROGATION POINTS WITH REGARD TO A CERTAIN LE CABUC WHOSE NAME MAY NOT HAVE BEEN LE CABUC	Г лава весьмая НЕСКОЛЬКО ВОПРОСИТГЛЬНЫХ ЗНАКОВ ПО ПОВОДУ НЕКОЕГО КАБЮКА, КОТОРЫЙ, БЫТЬ МОЖЕТ, И НЕ ЗВАЛСЯ КАБЮКОМ
The tragic picture which we have undertaken would not be complete, the reader would not see those grand moments of social birth-pangs in a revolutionary birth, which contain convulsion mingled with effort, in their exact and real relief, were we to omit, in the sketch here outlined, an incident full of epic and savage horror which occurred almost immediately after Gavroche's departure.	Наше трагическое повествование не было бы полным, и читатель не увидел бы во всей их строгой и правдивой выразительности великие часы рождения революции, часы наивысшего общественного напряжения, сопровождавшегося мучительными судорогами, если бы мы опустили в начатом здесь наброске исполненный эпического, чудовищного ужаса случай, происшедший тотчас после ухода Гавроша.
Mobs, as the reader knows, are like a snowball, and collect as they roll along, a throng of tumultuous men. These men do not ask each other whence they come.	Скопища людей, как известно, подобны снежному кому; катясь вперед, они обрастают шумной человеческой массой, где не спрашивают, кто откуда пришел.
Among the passers-by who had joined the rabble led by Enjolras, Combeferre, and Courfeyrac, there had been a person wearing the jacket of a street porter, which was very threadbare on the shoulders, who gesticulated and vociferated, and who had the look of a drunken savage.	Среди прохожих, присоединившихся к сборищу, руководимому Анжольрасом, Комбефером и Курфейраком, находился некто, одетый в потертую на спине куртку грузчика; он размахивал руками, кричал и был похож на человека, который хватил лишнего.
This man, whose name or nickname was Le Cabuc, and who was, moreover, an utter stranger to those who pretended to know him, was very drunk, or assumed the appearance of being so, and had seated himself with several others at a table which they had dragged outside of the wine-shop.	Этот человек, которого звали или который назвался Кабюком, совершенно неизвестный тем, кто утверждал, будто знает его, сильно подвыпивший или притворявшийся пьяным, сидел с несколькими повстанцами за столом; этот стол они вытащили из кабачка.
This Cabuc, while making those who vied with him drunk seemed to be examining with a thoughtful air the large house at the extremity of the barricade, whose five stories commanded the whole street and faced the Rue Saint-Denis.	Кабюк, приставая с угощением к тем, кто отказывался пить, казалось, в то же время внимательно оглядывал большой дом в глубине баррикады, пять этажей которого возвышались над всей улицей и глядели в сторону Сен -Дени.
All at once he exclaimed:-	Внезапно он вскричал:
"Do you know, comrades, it is from that house yonder that we must fire.	- Товарищи, знаете что? Вон из какого дома нам следует стрелять.
When we are at the windows, the deuce is in it if any one can advance into the street!"	Если мы там засядем за окнами, тогда - черта с два! -никто не пройдет по улице!

"Yes, but the house is closed," said one of the drinkers.	- Да, но дом заперт, -возразил один из его собутыльников.
"Let us knock!"	- А мы постучимся.
"They will not open."	- Не откроют.
"Let us break in the door!"	- Высадим дверь!
Le Cabuc runs to the door, which had a very massive knocker, and knocks.	Кабюк бежит к двери, возле которой висит увесистый молоток, и стучится.
The door opens not.	Ему не открывают.
He strikes a second blow.	Он стучит еще раз.
No one answers.	Никто не отвечает.
A third stroke.	Третий раз.
The same silence.	В ответ ни звука.
"Is there any one here?" shouts Cabuc.	- Есть тут кто-нибудь? - кричит Кабюк.
Nothing stirs.	Никаких признаков жизни.
Then he seizes a gun and begins to batter the door with the butt end.	Тогда он хватает ружье и начинает бить в дверь прикладом.
It was an ancient alley door, low, vaulted, narrow, solid, entirely of oak, lined on the inside with a sheet of iron and iron stays, a genuine prison postern.	Дверь старинная, сводчатая, низкая, узкая, крепкая, из цельного дуба, обитая изнутри листовым железом, с железной оковкой, -настоящая потайная дверь крепости.
The blows from the butt end of the gun made the house tremble, but did not shake the door.	Дом задрожал от ударов, но дверь не поддалась.
Nevertheless, it is probable that the inhabitants were disturbed, for a tiny, square window was finally seen to open on the third story, and at this aperture appeared the reverend and terrified face of a gray-haired old man, who was the porter, and who held a candle.	Тем не менее жильцы дома, вероятно, встревожились: на третьем этаже осветилось и открылось, наконец, слуховое квадратное оконце. В оконце показалась свеча и благообразное испуганное лицо седовласого старика привратника.
The man who was knocking paused.	Кабюк перестал стучать.
"Gentlemen," said the porter, "what do you want?"	- Что вам угодно, господа? -спросил привратник.
"Open!" said Cabuc.	- Отворяй! - потребовал Кабюк.
"That cannot be, gentlemen."	- Это невозможно, господа.
"Open, nevertheless."	- Отворяй сейчас же!
"Impossible, gentlemen."	- Нельзя, господа!
Le Cabuc took his gun and aimed at the porter; but as he was below, and as it was very dark, the porter did not see him.	Кабюк взял ружье и прицелился в привратника, но так как он стоял внизу и было очень темно, то привратник этого не видел.
"Will you open, yes or no?"	-Ты отворишь? Да или нет?
"No, gentlemen."	- Нет, господа!
"Do you say no?"	-Ты говоришь - нет?

"I say no, my goo-"	- Я говорю, - нет, милостивые...
The porter did not finish.	Привратник не договорил.
The shot was fired; the ball entered under his chin and came out at the nape of his neck, after traversing the jugular vein.	Раздался выстрел; пуля ударила ему под подбородок и вышла сквозь затылок, пронзив шейную вену.
The old man fell back without a sigh.	Старик свалился без единого стона.
The candle fell and was extinguished, and nothing more was to be seen except a motionless head lying on the sill of the small window, and a little whitish smoke which floated off towards the roof.	Свеча упала и потухла, и ничего больше нельзя было различить, кроме неподвижной головы, лежавшей на краю оконца, и беловатого дымка, поднимавшегося к крыше.
"There!" said Le Cabuc, dropping the butt end of his gun to the pavement.	-Так! - сказал Кабюк, опустив ружье прикладом на мостовую.
He had hardly uttered this word, when he felt a hand laid on his shoulder with the weight of an eagle's talon, and he heard a voice saying to him:-	Едва он произнес это слово, как почувствовал чью-то руку, взявшую его за плечо со всей мощью орлиной хватки, и услышал голос:
"On your knees."	- На колени!
The murderer turned round and saw before him Enjolras' cold, white face.	Убийца обернулся и увидел перед собой бледное и холодное лицо Анжольраса.
Enjolras held a pistol in his hand.	Анжольрас держал в руке пистолет.
He had hastened up at the sound of the discharge.	Он пришел на звук выстрела.
He had seized Cabuc's collar, blouse, shirt, and suspender with his left hand.	Левой рукой он сгреб в кулак ворот блузы, рубаху и подтяжки Кабюка.
"On your knees!" he repeated.	- На колени! - повторил он.
And, with an imperious motion, the frail young man of twenty years bent the thickset and sturdy porter like a reed, and brought him to his knees in the mire.	Властным движением согнув, как тростинку, коренастого, здоровенного крючника, хрупкий двадцатилетний юноша поставил его на колени в грязь.
Le Cabuc attempted to resist, but he seemed to have been seized by a superhuman hand.	Кабюк пытался сопротивляться, но, казалось, его схватила рука, обладавшая сверхчеловеческой силой.
Enjolras, pale, with bare neck and dishevelled hair, and his woman's face, had about him at that moment something of the antique Themis.	Бледный, с голой шеей и разметавшимися волосами, Анжольрас женственным своим лицом напоминал античную Фемиду.
His dilated nostrils, his downcast eyes, gave to his implacable Greek profile that expression of wrath and that expression of Chastity which, as the ancient world viewed the matter, befit Justice.	Раздувавшиеся ноздри и опущенные глаза придавали его строгому греческому профилю выражение неумолимого гнева и чистоты, которое, в представлении древнего мира, должно было быть у правосудия.
The whole barricade hastened up, then all ranged themselves in a circle at a distance, feeling that it was impossible to utter a word in the presence of the thing which they were about to behold.	Сбежавшиеся с баррикады люди стали поодаль; то, что им предстояло увидеть, было так страшно, что никто из них не мог вымолвить ни слова.
Le Cabuc, vanquished, no longer tried to struggle, and trembled in every limb.	Поверженный Кабюк не пытался отбиваться и дрожал всем телом.
Enjolras released him and drew out his watch.	Анжольрас отпустил его и вынул часы.