Наполеон Ноттингхильский - английский и русский параллельные тексты

"Caught out!" said the King, enthusiastically and quite impersonally, as if he were watching a cricket match.	-- Вмазал! -- заметил король с восторженным безучастием, словно зритель на матче.
"This man Wayne," continued Buck, "would be shut up by any doctors in England.	-- Уэйна этого,-- продолжал Бак, -- любой доктор тут же упрячет в больницу.
But we only ask to have it put before them.	Но этого нам не надо, пусть его просто посмотрят.
Meanwhile no one's interests, not even in all probability his own, can be really damaged by going on with the improvements in Notting Hill.	А тем временем ну никто, ну даже он сам, не понесет ни малейшего урона из-за обновления Ноттинг-Хилла.
Not our interests, of course, for it has been the hard and quiet work of ten years.	Мы-то, само собой, не понесем: мы это дело тихо обмозговывали добрых десять лет.
Not the interest of Notting Hill, for nearly all its educated inhabitants desire the change.	И в Ноттинг-Хилле никто не пострадает: все его нормальные обитатели ждут не дождутся перемен.
Not the interests of your Majesty, for you say, with characteristic sense, that you never contemplated the rise of the lunatic at all.	Ваше Величество тоже останется при своем: вы же сами говорите и, как всегда, здраво, что никак не предвидели появления этого оглашенного.
Not, as I say, his own interests, for the man has a kind heart and many talents, and a couple of good doctors would probably put him righter than all the free cities and sacred mountains in creation.	И, повторяю, сам он тоже только выиграет: он -малый добродушный и даже даровитый, а ежели его посмотрит доктор-другой, так толку будет больше, чем от всех свободных городов и священных гор.
I therefore assume, if I may use so bold a word, that your Majesty will not offer any obstacle to our proceeding with the improvements."	Словом, я полагаю -- извините, если это на ваш слух дерзко звучит,-- что Ваше Величество не станет препятствовать продолжению строительных работ.
And Mr. Buck sat down amid subdued but excited applause among the allies.	И мистер Бак уселся под негромкий, но восторженный гул одобрения.
"Mr. Buck," said the King, "I beg your pardon, for a number of beautiful and sacred thoughts, in which you were generally classified as a fool.	-- Мистер Бак, прошу у вас прощенья за посещавшие меня порой изящные и возвышенные мысли, в которых вам неизменно отводилась роль последнего болвана.
But there is another thing to be considered.	Впрочем, мы сейчас не о том.
Suppose you send in your workmen, and Mr. Wayne does a thing regrettable indeed, but of which I am sorry to say, I think him quite capable...knocks their teeth out."	Предположим, пошлете вы своих рабочих, а мистер Уэйн -- он ведь на это вполне способен -- выпроводит их с колотушками?
"I have thought of that, your Majesty," said Mr. Buck, easily, "and I think it can simply be guarded against.	-- Я подумал об этом, Ваше Величество,-- с готовностью отвечал Бак,-- и не предвижу особых затруднений.
Let us send in a strong guard of say a hundred men...a hundred Of the North Kensington Halberdiers" (he smiled grimly), "of whom your Majesty is so fond.	Отправим рабочих с хорошей охраной, отправим с ними -- ну, скажем, сотню алебардщиков Северного Кенсингтона (он брезгливо ухмыльнулся), столь любезных сердцу Вашего Величества.
Or say...a hundred and fifty.	Или, пожалуй, сто пятьдесят.

The whole population of Pump Street, I fancy, is only about a hundred."	В Насосном переулке всего-то, кажется, сотня жителей, вряд ли больше.
"Still they might stand together and lick you," said the King, dubiously.	-- А если эта сотня все-таки задаст вам жару? -задумчиво спросил король.
"Then say two hundred," said Buck, gaily.	-- В чем дело, пошлем две сотни,-- весело возразил Бак.
"It might happen," said the King, restlessly, "that one Notting Hiller fought better than two, North Kensingtons."	-- Знаете ли,-- мягко предположил король,-- оно ведь может статься, что один алебардщик Ноттинг-Хилла стоит двух северных кенсингтонцев.
"It might," said Buck, coolly; "then say two hundred and fifty."	-- Может и такое статься,-- равнодушно согласился Бак.-- Ну что ж, пошлем двести пятьдесят.
The King bit his lip.	Король закусил губу.
"And if they are beaten, too," he said viciously.	-- А если и этих побьют? -- ехидно спросил он.
"Your Majesty," said Buck, and leaned back easily in his chair. "Suppose they are. If anything be clear, it is clear that all fighting matters are mere matters of arithmetic.	-- Ваше Величество,-- ответствовал Бак, усевшись поудобнее, -- и такое может быть. Ясно одно -и уж это яснее ясного: что война -- простая арифметика.
Here we have a hundred and fifty say of Notting Hill soldiers.	Положим, выставит против нас Ноттинг-Хилл сто пятьдесят бойцов.
Or say two hundred. If one of them can fight two of us...we can send in, not four hundred, but six hundred, and smash him. That is all.	Ладно, пусть двести И каждый из них стоит двух наших -- тогда что же, пошлем туда не четыре даже сотни, а целых шесть, и уж тут хочешь не хочешь, наша возьмет.
It is out of all immediate probability that one of them could fight four of us.	Невозможно ведь предположить, что любой из них стоит наших четверых?
So what I say is this. Run no risks.	И все же -- зачем рисковать?
Finish it at once.	Покончить с ними надо одним махом.
Send in eight hundred men and smash him...smash him almost without seeing him. And go on with the improvements."	Шлем восемьсот, сотрем их в порошок -- и за работу.
And Mr. Buck pulled out a bandanna and blew his nose.	Мистер Бак извлек из кармана пестрый носовой платок и шумно высморкался.
"Do you know, Mr. Buck," said the King, staring gloomily at the table, "the admirable clearness of your reason produces in my mind a sentiment which I trust I shall not offend you by describing as an aspiration to punch your head.	-- Знаете ли, мистер Бак,-- сказал король, грустно разглядывая стол,-- вы так ясно мыслите, что у меня возникает немыслимое желание съездить вам, не примите за грубость, по морде.
You irritate me sublimely.	Вы меня чрезвычайно раздражаете.
What can it be in me?	Почему бы это, спрашивается?
Is it the relic of a moral sense?"	Остатки, что ли, нравственного чувства?
"But your Majesty," said Barker, eagerly and suavely, "does not refuse our proposals?"	-- Однако же, Ваше Величество,-- вкрадчиво вмешался Баркер,-- вы же не отвергаете наших предложений?

"My dear Barker, your proposals are as damnable as your manners.	-- Любезный Баркер, ваши предложения еще отвратительнее ваших манер.
I want to have nothing to do with them.	Я их знать не хочу.
Suppose I stopped them altogether.	Ну, а если я вам ничего этого не позволю?
What would happen?"	Что тогда будет?
Barker answered in a very low voice:	И Баркер отвечал вполголоса:
"Revolution."	-- Будет революция.
The King glanced quickly at the men around the table.	Король быстро окинул взглядом собравшихся.
They were all looking down silently: their brows were red.	Все сидели потупившись; все покраснели.
He rose with a startling suddenness, and an unusual pallor.	Он же, напротив, странно побледнел и внезапно поднялся.
"Gentlemen," he said, "you have overruled me.	-- Джентльмены,-- сказал он,-- вы меня приперли к стенке.
Therefore I can speak plainly. I think Adam Wayne, who is as mad as a hatter, worth more than a million of you.	Говорю вам прямо, что, по-моему, полоумный Адам Уэйн стоит всех вас и еще миллиона таких же впридачу.
But you have the force, and, I admit, the common sense, and he is lost.	Но за вами сила и, надо признать, здравый смысл, так что ему несдобровать.
Take your eight hundred halberdiers and smash him.	Давайте собирайте восемьсот алебардщиков и стирайте его в порошок.
It would be more sportsmanlike to take two hundred."	По-честному, лучше бы вам обойтись двумя сотнями.
"More sportsmanlike," said Buck, grimly, "but a great deal less humane.	-- По-честному, может, и лучше бы,-- сурово отвечал Бак,-- но это не по-хорошему.
We are not artists, and streets purple with gore do not catch our eye in the right way."	Мы не художники, нам неохота любоваться на окровавленные улицы.
"It is pitiful," said Auberon. "With five or six times their number there will be no fight at all."	-- Подловато, -- сказал Оберон.-- Вы их задавите числом, и битвы никакой не будет.
"I hope not," said Buck, rising and adjusting his gloves. "We desire no fight, your Majesty.	-- Надеемся, что не будет,-- сказал Бак, вставая и натягивая перчатки.-- Нам, Ваше Величество, никакие битвы не нужны.
We are peaceable business men."	Мы мирные люди, мы народ деловой.
"Well," said the King, wearily, "the conference is at an end at last."	-- Ну что ж,-- устало сказал король,-- вот и договорились.
And he went out of the room before any one else could stir.	Он мигом вышел из палаты; никто и шевельнуться не успел.
* * *	* * *

Forty workmen, a hundred Bayswater Halberdiers, two hundred from South, and three from North Kensington, assembled at the foot of Holland Walk and marched up it, under the general direction of Barker, who looked flushed and happy in full dress.	Сорок рабочих, сотня бейзуотерских алебардщиков, две сотни южных кенсингтонцев и три сотни северных собрались возле Холланд-Парка и двинулись к Ноттинг-Хиллу под водительством Баркера, раскрасневшегося и разодетого.
At the end of the procession a small and sulky figure lingered like an urchin.	Он замыкал шествие; рядом с ним угрюмо плелся человек, похожий на уличного мальчишку.
It was the King.	Это был король.
"Barker," he said at length, appealingly, "you are an old friend of mine...you understand my hobbies as I understand yours.	-- Баркер,-- принялся он канючить,-- вы же старый мой приятель, вы знаете мои пристрастия не хуже, чем я ваши.
Why can't you let it alone?	Не надо, а?
I hoped that such fun might come out of this Wayne business.	Сколько потехи-то могло быть с этим Уэйном!
Why can't you let it alone?	Оставьте вы его в покое, а?
It doesn't really so much matter to you...what's a road or so?	Ну что вам, подумаешь -- одной дорогой больше, одной меньше?
For me it's the one joke that may save me from pessimism.	А для меня это очень серьезная шутка -- может, она меня спасет от пессимизма.
Take fewer men and give me an hour's fun.	Ну, хоть меньше людей возьмите, и я часок-другой порадуюсь.
Really and truly, James, if you collected coins or humming-birds, and I could buy one with the price of your road, I would buy it.	Нет, правда, Джеймс, собирали бы вы монеты или, пуще того, колибри, и я бы мог раздобыть для вас монетку или пташку -- ей-богу, не пожалел бы за нее улицы!
I collect incidents...those rare, those precious things.	А я собираю жизненные происшествия -- это такая редкость, такая драгоценность.
Let me have one. Pay a few pounds for it.	Не отнимайте его у меня, плюньте вы на эти несчастные фунты стерлингов.
Give these Notting Hillers a chance.	Пусть порезвятся ноттингхилльцы.
Let them alone."	Не трогайте вы их, а?
"Auberon," said Barker, kindly, forgetting all royal titles in a rare moment of sincerity,	-- Оберон,-- мягко сказал Баркер, в этот редкий миг откровенности обращаясь к нему запросто,--ты знаешь, Оберон, я тебя понимаю.
"I do feel what you mean. I have had moments when these hobbies have hit me.	Со мною тоже такое бывало: кажется, и пустяк, а дороже всего на свете.
I have had moments when I have sympathized with your humours.	И дурачествам твоим я, бывало, иногда сочувствовал.
I have had moments, though you may not easily believe it, when I have sympathized with the madness of Adam Wayne.	Ты не поверишь, а мне даже безумство Адама Уэйна бывало по-своему симпатично.
But the world, Auberon, the real world, is not run on these hobbies.	Однако же, Оберон, жизнь есть жизнь, и она дурачества не терпит.

It goes on great brutal wheels of facts... wheels on which you are the butterfly. And Wayne is the fly on the wheel."	Двигатель жизни -- грубые факты, они вроде огромных колес, и ты вокруг них порхаешь, как бабочка, а Уэйн садится на них, как муха.
Auberon's eyes looked frankly at the other's.	Оберон заглянул ему в глаза.
"Thank you, James; what you say is true.	-- Спасибо, Джеймс, ты кругом прав.
It is only a parenthetical consolation to me to compare the intelligence of flies, somewhat favourably with the intelligence of wheels.	Я, конечно, могу слегка утешаться в том смысле, что даже мухи неизмеримо разумнее колес.
But it is the nature of flies to die soon, and the nature of wheels to go on for ever.	Но мушиный век короткий, а колеса -- они вертятся, вертятся и вертятся.
Go on with the wheel.	Ладно, вертись с колесом.
Good-bye, old man."	Прощай, старина.
And James Barker went on, laughing, with a high colour, slapping his bamboo on his leg.	И Джеймс Баркер бодро зашагал дальше, румяный и веселый, постукивая по ноге бамбуковой тросточкой.
The King watched the tail of the retreating regiment with a look of genuine depression, which made him seem more like a baby than ever.	Король проводил удаляющееся воинство тоскливым взглядом и стал еще больше обычного похож на капризного младенца.
Then he swung round and struck his hands together.	Потом он повернулся и хлопнул в ладоши.
"In a world without humour," he said, "the only thing to do is to eat.	-- В этом серьезнейшем из миров,-- сказал он,--нам остается только есть.
And how perfect an exception!	Тут как-никак смеху не оберешься.
How can these people strike dignified attitudes, and pretend that things matter, when the total ludicrousness of life is proved by the very method by which it is supported?	Это же надо -- становятся в позы, пыжатся, а жизнь-то от природы смехотворна: как ее, спрашивается, поддерживают?
A man strikes the lyre, and says,	Поиграет человек на лире, скажет:
'Life is real, life is earnest,' and then goes into a room and stuffs alien substances into a hole in his head.	"Да, жизнь -- это священнодействие", а потом идет, садится за стол и запихивает разные разности в дырку на лице.
I think Nature was indeed a little broad in her humour in these matters.	По-моему, тут природа все-таки немного сгрубила -- ну что это за дурацкие шутки!
But we all fall back on the pantomime, as I have in this municipal affair.	Мы, конечно, и сами хороши, нам подавай для смеху балаган, вроде как мне с этими предместьями.
Nature has her farces, like, the act of eating or the shape of the kangaroo, for the more brutal appetite.	Вот природа и смешит нас, олухов, зрелищем еды или зрелищем кенгуру.
She keeps her stars and mountains for those who can appreciate something more subtly ridiculous."	А звезды или там горы -- это для тех, у кого чувство юмора потоньше.
He turned to his equerry.	Он обратился к своему конюшему:
"But, as I said 'eating,' let us have a picnic like two nice little children.	-- Но я сказал "есть", так поедим же: давайте-ка устроим пикник, точно благонравные детки.

Just run and bring me a table and a dozen courses or so, and plenty of champagne, and under these swinging boughs, Bowler, we will return to Nature."	Шагом марш, Баулер, и да будет стол, а на нем двенадцать, не меньше, яств и вдоволь шампанского -- под этими густолиственными ветвями мы с вами вернемся к природе.
It took about an hour to erect in Holland Lane the monarch's simple repast, during which time he walked up and down and whistled, but still with an unaffected air of gloom.	Около часу заняла подготовка к скромной королевской трапезе на Холланд-Лейн; тем временем король расхаживал и посвистывал -впрочем, довольно мрачно.
He had really been done out of a pleasure he had promised himself, and had that empty and sickened feeling which a child has when disappointed of a pantomime.	Он предвкушал потеху, обманулся и теперь чувствовал себя ребенком, которому показали фигу вместо обещанного представления.
When he and the equerry had sat down, however, and consumed a fair amount of dry champagne, his spirits began mildly to revive.	Но когда они с конюшим подзакусили и выпили как следует сухого шампанского, он понемногу воспрянул духом.
"Things take too long in this world," he said. "I detest all this Barkerian business about evolution and the gradual modification of things.	-- Как все, однако, медленно делается,-- сказал он.-- Очень мне мерзостны эти баркеровские идеи насчет эволюции и маломальского преображения того-сего в то да се.
I wish the world had been made in six days, and knocked to pieces again in six more.	По мне, уж лучше бы мир и вправду сотворили за шесть дней и еще за шесть разнесли вдребезги.
And I wish I had done it.	Да я бы сам за это и взялся.
The joke's good enough in a broad way, sun and moon and the image of God and all that, but they keep it up so damnably long.	А так -- ну что ж, в целом неплохо придумано: солнце, луна, по образу и подобию и тому подобное, но как же все это долго тянется!
Did you ever long for a miracle, Bowler?"	Вот вы, Баулер, никогда не жаждали чуда?
"No, sir," said Bowler, who was an evolutionist, and had been carefully brought up.	-- Никак нет, сэр,-- отвечал Баулер, эволюционист по долгу службы.
"Then I have," answered the King. "I have walked along a street with the best cigar in the cosmos in my mouth, and more Burgundy inside me than you ever saw in your life, and longed that the lamp-post would turn into an elephant to save me from the hell of blank existence.	-- А я жаждал,-- вздохнул король.-- Иду, бывало, по улице с лучшей на свете и во вселенной сигарой в зубах, в животе у меня столько бургундского, сколько вы за всю свою жизнь не видывали; иду и мечтаю -- эх, вот бы фонарный столб взял да и превратился в слона, а то скучно, как в аду.
Take my word for it, my evolutionary Bowler, don't you believe people when they tell you that people sought for a sign, and believed in miracles because they were ignorant.	Вы уж мне поверьте, разлюбезный мой эволюционист Баулер,-- вовсе не от невежества люди искали знамений и веровали в чудеса.
They did it because they were wise, filthily, vilely wise...too wise to eat or sleep or put on their boots with patience.	Наоборот, они были мудрецами -- может, гнусными и гадкими, а все же мудрецами, и мудрость мешала им есть, спать и терпеливо обуваться.
This seems delightfully like a new theory of the origin of Christianity, which would itself be a thing of no mean absurdity.	Батюшки, да этак я, чего доброго, создам новую теорию происхождения христианства -- вот уж, право, нелепица!
Take some more wine."	Хлопнем-ка лучше еще винишка.

The wind blew round them as they sat at their little table, with its white cloth and bright wine-cups, and flung the tree-tops of Holland Park against each other, but the sun was in that strong temper which turns green into gold.	Они сидели за небольшим столиком, застланным белоснежной скатертью и уставленным разноцветными бокалами; свежий ветер овевал их и раскачивал верхушки деревьев Холланд-Парка, а лучистое солнце золотило зелень.
The King pushed away his plate, lit a cigar slowly, and went on:	Король отодвинул тарелку, не спеша раскурил сигару и продолжал:
"Yesterday I thought that something next door to a really entertaining miracle might happen to me before I went to amuse the worms.	-- Вчера я было подумал, будто случилось нечто едва ли не чудесное, и я успею этому порадоваться, прежде чем обрадую могильных червей своим появлением под землей.
To see that red-haired maniac waving a great sword and making speeches to his incomparable followers, would have been a glimpse of that Land of Youth from which the Fates shut us out.	Ох, поглядел бы я, как этот рыжий маньяк размахивает огромным мечом и произносит зажигательные речи перед сонмом своих невообразимых сторонников -- и приоткрылся бы мне Край Вечной Юности, сокрытый от нас судьбами.
I had planned some quite delightful things.	Я такое напридумывал!
A Congress of Knightsbridge with a treaty, and myself in the chair, and perhaps a Roman triumph, with jolly old Barker led in chains.	Конгресс в Найтсбридже, Найтсбриджский договор -- я тут как тут, на троне; может, даже триумф по-древнеримски и бедняга Баркер в каких ни на есть цепях.
And now these wretched prigs have gone and stamped out the exquisite Mr. Wayne altogether, and I suppose they will put him in a private asylum somewhere in their damned humane way.	А теперь эти мерзавцы, эти устроители жизни, будь они трижды прокляты, пошли устранять мистера Уэйна, и заточат они его ради вящей гуманности в какую-нибудь такую лечебницу.
Think of the treasures daily poured out to his unappreciative keeper!	Да вы подумайте, какие сокровища красноречия будут изливаться на голову равнодушного смотрителя, а?
I wonder whether they would let me be his keeper.	Хоть бы уж меня, что ли, назначили его смотрителем.
But life is a vale.	Словом, жизнь -- это юдоль.
Never forget at any moment of your existence to regard it in the light of a vale.	Всегда об этом помните, и все будет в порядке.
This graceful habit, if not acquired in youth..."	Главное, надо сызмала...
The King stopped, with his cigar lifted, for there had slid into his eyes the startled look of a man listening.	Король прервался, и сигара, которой он жестикулировал, замерла в воздухе: он явно прислушивался к чему-то.
He did not move for a few moments; then he turned his head sharply towards the high, thin, and lath-like paling which fenced certain long gardens and similar spaces from the lane.	Несколько секунд он не двигался; потом резко обернулся к высокой и сплошной реечной изгороди, отделявшей сады и лужайки от улицы.
From behind it there was coming a curious scrambling and scraping noise, as of a desperate thing imprisoned in this box of thin wood.	Изгородь содрогалась, будто какой-то плененный зверь царапал и грыз деревянную клетку.

The King threw away his cigar and jumped on to the table. From this position he saw a pair of hands hanging with a hungry clutch on the top of the fence.	Король отшвырнул сигару, вспрыгнул на стол -и сразу увидел руки, уцепившиеся за верх изгороди.
Then the hands quivered with a convulsive effort, and a head shot up between them...the head of one of the Bayswater Town Council, his eyes and whiskers wild with fear.	Руки напряглись в судорожном усилии, и между ними появилась голова -- не чья-нибудь, а бейзуотерского городского советника: глаза выпучены, бакенбарды торчком.
He swung himself over, and fell on the other side on his face, and groaned openly and without ceasing.	Он перевалился и плюхнулся оземь, издавая громкие и непрерывные стоны.
The next moment the thin, taut wood of the fence was struck as by a bullet, so that it reverberated like a drum, and over it came tearing and cursing, with torn clothes and broken nails and bleeding faces, twenty men at one rush.	Точно залп ударил в тонкую дощатую ограду; она загудела, как барабан, послышалась суматошная ругань, и через нее перемахнули разом человек двадцать в изорванной одежде, со сломанными ногтями и окровавленными лицами.
The King sprang five feet clear off the table on to the ground. The moment after the table was flung over, sending bottles and glasses flying, and the debris was literally swept along the ground by that stream of men pouring past, arid Bowler was borne along with them, as the King said in his famous newspaper article, "like a captured bride."	Король соскочил со стола и отпрянул футов на пять в сторону; стол был опрокинут, бутылки и бокалы, тарелки и объедки разлетелись, людской поток подхватил и унес Баулера, как впоследствии написал в своем знаменитом репортаже король, "словно похищенную невесту".
The great fence swung and split under the load of climbers that still scaled and cleared it. Tremendous gaps were torn in it by this living artillery; and through them the King could see more and more frantic faces, as in a dream, and more and more men running.	Высокая ограда зашаталась, разламываясь, как под градом картечи: на нее лезли, с нее прыгали и падали десятки людей, из проломов появлялись все новые и новые безумные лица, выскакивали все новые беглецы.
They were as miscellaneous as if some one had taken the lid off a human dustbin. Some were untouched, some were slashed and battered and bloody, some were splendidly dressed, some tattered and half-naked, some were in the fantastic garb of the burlesque cities, some in the dullest modern dress.	Это была сущая человечья свалка: одни каким-то чудом целы и невредимы, другие -израненные, в крови и грязи; некоторые роскошно одеты, а иные -- полуголые и в лохмотьях; те -- в несуразном шутовском облаченье, эти -- в обычнейших современных костюмах.
The King stared at all of them, but none of them looked at the King.	Король глядел на них во все глаза, но из них никто даже не взглянул на короля.
Suddenly he stepped forward.	Вдруг он сделал шаг вперед.
"Barker," he said, "what is all this?"	-- Баркер,-- крикнул он,-- что случилось?
"Beaten," said the politician "beaten all to hell!" And he plunged past with nostrils shaking like a horse's, and more and more men plunged after him.	-- Разбиты,-- отозвался тот,-- разгромлены -- в пух и прах! -- и умчался, пыхтя, как загнанная лошадь, в толпе беглецов.
Almost as he spoke, the last standing strip of fence bowed and snapped, flinging, as from a catapult, a new figure upon the road. He wore the flaming red of the halberdiers of Notting Hill, and on his weapon there was blood, and in his face victory.	В это самое время последний стоячий кусок изгороди, треща, накренился, и камнем из пращи выбросило на аллею человека, вовсе не похожего на остальных, в алой форме стражника Ноттинг-Хилла; алебарда его была в крови, на лице -- упоение победы.

In another moment masses of red glowed through the gaps of the fence, and the pursuers, with their halberds, came pouring down the lane.	И тут же через поверженную изгородь хлынуло алое воинство с алебардами наперевес.
Pursued and pursuers alike swept by the little figure with the owlish eyes, who had not taken his hands out of his pockets.	Гонители вслед за гонимыми промелькнули мимо человечка с совиными глазами, который не вынимал рук из карманов
The King had still little beyond the confused sense of a man caught in a torrent...the feeling of men eddyingby.	Сперва он понимал только, что ненароком чуть не угодил в бредовый людской водоворот.
Then something happened which he was never able afterwards to describe, and which we cannot describe for him.	Но потом случилось что-то неописуемое -- у него описание не выходило, а мы и пробовать не будем.
Suddenly in the dark entrance, between the broken gates of a garden, there appeared framed a flaming figure.	В темном проходе на месте разметанных ворот возникла, как в раме, пламенеющая фигура.
Adam Wayne, the conqueror, with his face flung back, and his mane like a lion's, stood with his great sword point upwards, the red raiment of his office flapping round him like the red wings of an archangel.	Победитель Адам Уэйн стоял, закинув голову и воздев к небесам свой огромный меч; его пышные волосы вздыбились, как львиная грива, а красное облачение реяло за плечами, точно архангельские крылья.
And the King saw, he knew not how, something new and overwhelming.	И король вдруг почему-то увидел мир совсем иными глазами.
The great green trees and the great red robes swung together in the wind.	Ветер качал густозеленые кроны деревьев и взметывал полы алой мантии.
The sword seemed made for the sunlight.	Меч сверкал в солнечных лучах.
The preposterous masquerade, born of his own mockery, towered over him and embraced the world.	Нелепый маскарад, в насмешку выдуманный им самим, сомкнулся вокруг него и поглотил весь свет.
This was the normal, this was sanity, this was nature; and he himself, with his rationality and his detachment and his black frock-coat, he was the exception and the accident...a blot of black upon a world of crimson and gold.	И это было нормально, разумно и естественно; зато он, рассудительный и насмешливый джентльмен в черном сюртучке, был исключением, случайностью -- черным пятном на ало-золотых ризах.
BOOK IV.	Книга четвертая
CHAPTER I.	Глава 1
THE BATTLE OF THE LAMPS.	ФОНАРНАЯ БИТВА
MR. BUCK, who, though retired, frequently went down to his big drapery stores in Kensington High Street, was locking up those premises, being the last to leave.	Мистер Бак хоть и жил на покое, но частенько захаживал в свой большой фирменный магазин на Кенсингтон-Хай-стрит; и нынче он запирал его, уходя последним.
It was a wonderful evening of green and gold, but that did not trouble him very much. If you had pointed it out, he would have agreed seriously, for the rich always desire to be artistic.	Стоял чудесный золотисто-зеленый вечер, но до этого ему особого дела не было; впрочем, скажи ему кто-нибудь об этом, он бы степенно согласился: богатому человеку идет тонкая натура.

He stepped out into the cool air, buttoning up his light coat, and blowing great clouds from his cigar, when a figure dashed up to him in another yellow overcoat, but unbuttoned and flying behind him.	Потянуло прохладой: он застегнул желтое летнее пальто и задымил сигарой; в это время на него чуть не наскочил человек тоже в желтом пальто, но демисезонном и расстегнутом, чтоб не сказать распахнутом.
"Hullo, Barker!" said the draper. "Any of our summer articles?	-- А, Баркер! -- узнал его суконщик.-- За покупками, на распродажу?
You're too late.	Опоздали, опоздали.
Factory Acts, Barker.	Рабочий день кончен, закон не велит, Баркер.
Humanity and progress, my boy."	Гуманность и прогресс -- не шутка, голубчик мой.
"Oh, don't chatter," cried Barker, stamping. "We've been beaten."	-- Ох, да не болтайте вы! -- крикнул Баркер, топнув ногой.-- Мы разбиты.
"Beaten...by what?" asked Buck, mystified.	-- Что значит разбиты? -- не понял Бак.
"By Wayne."	-- Уэйн разгромил нас.
Buck looked at Barker's fierce white face for the first time, as it gleamed in the lamplight.	Бак наконец посмотрел в лицо Баркеру: лицо было искаженное, бледное и потное, поблескивавшее в фонарном свете.
"Come and have a drink," he said.	-- Пойдемте выпьем чего-нибудь,-- сказал он.
They adjourned to a cushioned and glaring buffet, and Buck established himself slowly and lazily in a seat, and pulled out his cigar-case.	Они зашли в первый попавшийся ресторанчик, уютный и светлый; Бак развалился в кресле и вытащил портсигар.
"Have a smoke," he said.	-- Закуривайте,-- предложил он.
Barker was still standing, and on the fret, but after a moment's hesitation, he sat down, as if he might spring up again the next minute.	Взбудораженный Баркер словно бы не собирался садиться; потом все-таки присел так, будто вот-вот вскочит.
They ordered drinks in silence.	Они заказали виски, не обменявшись ни словом.
"How did it happen?" asked Buck, turning his big bold eyes on him.	-- Ну и как же это случилось? -- спросил Бак, устремив на собеседника крупные властные глаза.
"How the devil do I know?" cried Barker. "It happened like...like a dream.	-- А я почем знаю? -- выкрикнул Баркер.--Случилось, будто -- будто во сне.
How can two hundred men beat six hundred?	Как могут двести человек одолеть шестьсот?
How can they?"	Вот как?
"Well," said Buck, coolly. "How did they?	-- Ну-ну, -- спокойно сказал Бак, -- и как же они вас одолели?
You ought to know."	Припомните-ка.
"I don't know. I can't describe," said the other, drumming on the table. "It seemed like this.	-- Не знаю; это уму непостижимо,-- отвечал тот, барабаня по столу.-- Значит, так.

We were six hundred and marched with those damned poleaxes of Auberon's...the only weapons we've got. We marched two abreast. We went up to Holland Walk, between the high palings which seemed to me to go straight as an arrow for Pump Street.	Нас было шестьсот, все с этими треклятыми обероновыми рогатинами -- и никакого другого оружия Шли колонной по двое, мимо Холланд-Парка между высокими изгородями --мне-то казалось, мы идем напрямик к Насосному переулку.
I was near the tail of the line and it was a long one. When the end of it was still between the high palings, the head of the line was already crossing Holland Park Avenue.	Я шел в хвосте длинной колонны, нам еще идти и идти между оградами, а головные уже пересекали Холланд-Парк-авеню.
Then the head plunged into the network of narrow streets on the other side, and the tail and myself came out on the great crossing. When we also had reached northern side and turned up a small street that points, crookedly as it were, towards Pump Street, the whole thing felt different.	Они там за авеню далеко углубились в узенькие улочки, а мы вышли к перекрестку и следом за ними на той, северной стороне свернули в улочку, которая хоть вкось и вкривь, а все ж таки ведет к Насосному переулку -- и тут все переменилось.
The street dodged and bent so much that the head of our line seemed lost altogether: it might as well have been in North America. And all this time we hadn't seen a soul."	Улочки стали теряться, мешаться, сливаться, петлять, голова колонны была уже невесть где, спасибо, если не в Северной Америке И кругом -ни души.
Buck, who was idly dabbing the ash of his cigar on the ash-tray, began to move it deliberately over the table, making feathery grey lines, a kind of map.	Бак стряхнул столбик сигарного пепла мимо пепельницы и начал развозить его по столу: серые штрихи сложились в подобие карты.
"But though the little streets were all deserted (which got a trifle on my nerves), as we got deeper and deeper into them, a thing began to happen that I couldn't understand. Sometimes a long way ahead...three turns or corners ahead, as it were...there broke suddenly a sort of noise, clattering, and confused cries, and then stopped.	-- И вот, хотя на этих улочках никого не было (а это, знаете ли, действует на нервы), но когда мы в них втянулись и углубились, начало твориться что-то совсем уж непонятное Спереди -- из-за трех-четырех поворотов -вдруг доносился шум, лязг, сдавленные крики, и снова все затихало.
Then, when it happened, something, I can't describe it...a kind of shake or stagger went down the line, as if the line were a live thing, whose head had been struck, or had been an electric cord.	И когда это случалось, по всей колонне -- ну, как бы сказать -- дрожь, что ли, пробегала, всех дергало, будто колонна -- не колонна, а змея, которой наступили на голову, или провод под током.
None of us knew why we were moving, but we moved and jostled. Then we recovered, and went on through the little dirty streets, round corners, and up twisted ways.	Чего мы мечемся -- никто не понимал, но метались, толпились, толкались; потом, опомнившись, шли дальше, дальше, петляли грязными улочками и взбирались кривыми проулками.
The little crooked streets began to give me a feeling I can't explain...as if it were a dream.	Что это было за петляние -- ни объяснить, ни рассказать: как страшный сон.
I felt as if things had lost their reason, and we should never get out of the maze.	Все словно бы потеряло всякий смысл, и казалось, что мы никогда не выберемся из этого лабиринта.
Odd to hear me talk like that, isn't it?	Странно от меня такое слышать, правда?
The streets were quite well-known streets, all down on the map.	Обыкновенные это были улицы, известные, все есть на карте.
But the fact remains.	Но я говорю, как было.

I wasn't afraid of something happening.	Я не того боялся, что вот сейчас что-нибудь случится.
I was afraid of nothing ever happening...nothing ever happening for all God's eternity."	Я боялся, что не случится больше ничего до скончания веков.
He drained his glass and called for more whisky. He drank it and went on.	Он осушил стакан, заказал еще виски, выпил его и продолжал:
"And then something did happen.	-- Но наконец случилось.
Buck, it's the solemn truth, that nothing has ever happened to you in your life.	Клянусь вам, Бак, что с вами никогда еще ничего не происходило.
Nothing had ever happened to me in my life."	И со мной не происходило.
"Nothing ever happened!" said Buck, staring. "What do you mean?"	-- Как это -- не происходило? -- изумился Бак.--Что вы хотите сказать?
"Nothing has ever happened," repeated Barker, with a morbid obstinacy. "You don't know what a thing happening means?	-- Никогда ничего не происходило,-- с болезненным упорством твердил Баркер.-- Вы даже не знаете, как это бывает!
You sit in your office expecting customers, and customers come; you walk in the street expecting friends, and friends meet you; you want a drink and get it; you feel inclined for a bet and make it.	Вот вы сидите в конторе, ожидаете клиентов -- и клиенты приходят, идете по улице навстречу друзьям -- и встречаете друзей; хотите выпить -пожалуйста; решили держать пари -- и держите.
You expect either to win or lose, and you do either one or the other.	Вы можете выиграть или проиграть, и либо выигрываете, либо проигрываете.
But things happening!" and he shuddered ungovernably.	Но уж когда происходит! -- И его сотрясла дрожь.
"Go on," said Buck, shortly. "Get on."	-- Дальше,-- коротко сказал Бак.-- Дальше.
"As we walked wearily round the corners, something happened.	-- Вот так мы плутали и плутали, и наконец -бац!
When something happens, it happens first, and you see it afterwards.	Когда что-то происходит, то это лишь потом замечаешь.
It happens of itself, and you have nothing to do with it.	Оно ведь происходит само, ты тут ни при чем.
It proves a dreadful thing...that there are other things besides one's self.	И выясняется жуткая вещь: ты, оказывается, вовсе не пуп земли!
I can only put it in this way.	Иначе не могу это выразить.
We went round one turning, two turnings, three turnings, four turnings, five.	Мы свернули за угол, за другой, за третий, за четвертый, за пятый.
Then I lifted myself slowly up from the gutter where I had been shot half senseless, and was beaten down again by living men crashing on top of me, and the world was full of roaring, and big men rolling about like ninepins."	Потом я медленно пришел в сознание и выкарабкался из сточной канавы, а меня опять сшибли, и на меня валились, весь мир заполнился грохотом, и больших, живых людей расшвыривало, как кегли.
Buck looked at his map with knitted brows.	Бак посмотрел на свою карту, насупив брови.
"Was that Portobello Road?" he asked.	-- Это было на Портобелло-роуд? -- спросил он.

"Yes," said Barker. "Yes; Portobello Road...I saw it afterwards; but, my God...what a place it was!	-- Да,-- сказал Баркер,-- да, на Портобелло-роуд. Я потом увидел табличку; но Боже мой, какое там Портобелло-роуд!
Buck, have you ever stood and let a six foot of a man lash and lash at your head with six feet of pole with six pounds of steel at the end?	Вы себе представьте, Бак: вы стоите, а шестифутовый детина, у которого в руках шестифутовое древко с шестью фунтами стали на конце, снова и снова норовит раскроить этой штукой вам череп!
Because, when you have had that experience, as Walt Whitman says, 'you re-examine philosophies and religions.' "	Нет, уж если вы такое переживете, то придется вам, как говорит Уолт Уитмен, "пересмотреть заново философии и религии".
"I have no doubt," said Buck. "If that was Portobello Road, don't you see what happened?"	-- Оно конечно,-- сказал Бак.-- Ну, а коли это было на Портобелло-роуд, вы сами-то разве не понимаете, что случилось?
"I know what happened exceedingly well.	-- Как не понимать, отлично понимаю.
I was knocked down four times; an experience which, as I say, has an effect on the mental attitude.	Меня сшибли с ног четыре раза: я же говорю, это сильно меняет отношение к жизни.
And another thing happened, too. I knocked down two men.	Да, случилось еще кое-что: я сшиб с ног двоих.
After the fourth fall (there was not much bloodshed...more brutal rushing and throwing...for nobody could use their weapons), after the fourth fall, I say, I got up like a devil, and I tore a poleaxe out of a man's hand and struck where I saw the scarlet of Wayne's fellows, struck again and again.	В четвертый раз на карачках (кровопролития особого не было, просто жестокая драка -- где там размахнешься алебардой!) -- так вот, поднявшись на ноги в четвертый раз, я осатанел, выхватил у кого-то протазан и давай гвоздить им где только вижу красные хламиды уэйновских молодчиков.
Two of them went over, bleeding oh the stones, thank God...and I laughed and found myself sprawling in the gutter again, and got up again, and struck again, and broke my halberd to pieces.	С Божьей помощью сбил с ног двоих -- они здорово окровавили мостовую. А я захохотал -и опять грохнулся в канаву, и снова встал и гвоздил направо и налево, пока не разломался протазан.
I hurt a man's head, though."	Кого-то все-таки еще ранил в голову.
Buck set down his glass with a bang, and spat out curses through his thick moustache.	Бак стукнул стаканом по столу и крепко выругался, топорща густые усы.
"What is the matter?" asked Barker, stopping, for the man had been calm up to now, and now his agitation was far more violent than his own.	-- В чем дело? -- удивленно осекся Баркер: то он его слушал с завидным спокойствием, а теперь взъярился больше его самого.
"The matter?" said Buck, bitterly; "don't you see how these maniacs have got us?	-- В чем дело? -- злобно переспросил Бак.-- А вы не видите, как они обставили нас, эти маньяки?
Why should two idiots, one a clown and the other a screaming lunatic, make sane men so different from themselves?	Что эти два идиота -- шут гороховый и полоумный горлопан -- подстроили нормальным людям ловушку, и те будто ошалели.
Look here, Barker; I will give you a picture. A very well-bred young man of this century is dancing about in a frock-coat. He has in his hands a nonsensical seventeenth century halberd, with which he is trying to kill men in the street in Notting Hill.	Да вы себе только представьте, Баркер, такую картину: современный, благовоспитанный молодой человек в сюртуке скачет туда-сюда, размахивая курам на смех алебардой семнадцатого века -- и покушается на смертоубийство обитателей Ноттинг-Хилла!

Damn it! don't you see how they've got us?	Черт побери! И вам непонятно, как они нас обставили?
Never mind how you felt...that is how you looked.	Не важно, что вы чувствовали,-- важно, как это выглядело.
The King would put his cursed head on one side and call it exquisite.	Король склонил бы свою дурацкую головенку набок и сказал бы, что это восхитительно.
The Provost of Notting Hill would put his cursed nose in the air and call it heroic.	Лорд-мэр Ноттинг-Хилла задрал бы кверху свой дурацкий носище и сказал бы, что это геройство.
But in Heaven's name what would you have called it...two days before?"	Но вы-то ради Бога подумайте -- как бы вы сами это назвали два дня назад?
Barker bit his lip.	Баркер закусил губу.
"You haven't been through it, Buck," he said. "You don't understand fighting...the atmosphere."	-- Вас там не было, Бак, -- сказал он.-- Вы себе не представляете этой стихии -- стихии битвы.
"I don't deny the atmosphere," said Buck, striking the table. "I only say it's their atmosphere.	-- Да не спорю я против стихии! -- сказал Бак, ударив по столу.-- Я только говорю, что это их стихия.
It's Adam Wayne's atmosphere.	Это стихия Адама Уэйна.
It's the atmosphere which you and I thought had vanished from an educated world for ever."	Мы же с вами считали, что эта стихия давным-давно навсегда исчезла из цивилизованного мира!
"Well, it hasn't," said Barker; "and if you have any lingering doubts, lend me a poleaxe and I'll show you."	-- Так вот не исчезла,-- сказал Баркер,-- а коли сомневаетесь, дайте мне протазан, и я вам докажу, что не исчезла.
There was a long silence, and then Buck turned to his neighbour and spoke in that good-tempered tone that comes of a power of looking facts in the face; the tone in which he concluded great bargains.	Молчание затянулось; потом Бак обратился к собеседнику тем доверительным тоном -будем, дескать, смотреть правде в глаза,--который помогал ему заключать особо выгодные сделки.
"Barker," he said, "you are right.	-- Баркер,-- сказал он,-- вы правы.
This old thing...this fighting, has come back.	Эта древняя стихия -- стихия битвы -- снова тут как тут.
It has come back suddenly and taken us by surprise.	Она ворвалась внезапно и застала нас врасплох.
So it is first blood to Adam Wayne.	Пусть так, пусть на первый случай победил Адам Уэйн.
But, unless reason and arithmetic and everything else have gone crazy, it must be next and last blood to us.	Но не перевернулось же все вверх дном -- и разум, и арифметика остались в силе, а значит, в следующий раз мы одолеем его, и одолеем окончательно.
But when an issue has really arisen, there is only one thing to do...to study that issue as such and win in it.	Раз перед нами встает какая-то задача, надо толком изучить ее условия и повернуть дело в свою пользу.
Barker, since it is fighting, we must understand fighting.	Раз надо воевать -- что ж, разберемся, в чем тут секрет.

I must understand fighting as coolly and completely as I understand drapery; you must understand fighting as coolly and completely as you understand politics.	Я должен уразуметь условия войны так же спокойно и обстоятельно, как я вникаю в сукноделие; вы -- так же, как вникаете в политику, спокойно и обстоятельно.
Now, look at the facts.	Перейдем к фактам.
I stick without hesitation to my original formula.	Я ничуть не отступаюсь от того, что говорил прежде.
Fighting, when we have the stronger force, is only a matter of arithmetic.	Если у нас есть решающий перевес, то война -простая арифметика.
It must be.	А как же иначе?
You asked me just now how two hundred men could defeat six hundred.	Вы спрашивали, каким образом двести человек могут победить шестьсот.
I can tell you.	Я вам отвечу.
Two hundred men can defeat six hundred when the six hundred behave like fools.	Двести человек могут победить шестьсот, когда шестьсот воюют по-дурацки.
When they forget the very conditions they are fighting in; when they fight in a swamp as if it were a mountain; when they fight in a forest as if it were a plain; when they fight in streets without remembering the object of streets."	Когда они теряют из виду обстановку и ведут боевые действия на болотах, точно это горы, в лесу -- будто это равнина; когда они ведут уличные бои, забывая о назначении улиц.
"What is the object of streets?" asked Barker.	-- А каково назначение улиц? -- спросил Баркер.
"What is the object of supper?" cried Buck, furiously. "Isn't it obvious?	-- А каково назначение ужина? -- сердито передразнил его Бак.-- Разве неясно?
This military science is mere common sense.	Военное дело требует здравого смысла, и не более того.
The object of a street is to lead from one place to another; therefore all streets join; therefore street fighting is quite a peculiar thing.	Назначение улиц -- вести из одного места в другое: поэтому улицы соединяются и поэтому уличный бой -- дело особое.
You advanced into that hive of streets as if you were advancing into an open plain where you could see everything.	Вы шествовали по лабиринту улочек, словно по открытой равнине, точно у вас был круговой обзор.
Instead of that you were advancing into the bowels of a fortress, with streets pointing at you, streets turning on you, streets jumping out at you, and all in the hands of the enemy.	А вы углублялись в крепостные ходы, и улицы вас выдавали, улицы вас предавали, улицы сбивали вас с пути, и все это было на руку неприятелю.
Do you know what Portobello Road is?	Вы знаете, что такое Портобелло-роуд?
It is the only point on your journey where two side streets run up opposite each other.	Это единственное место на вашем пути, где боковые улочки встречаются напрямую.
Wayne massed his men on the two sides, and when he had let enough of your line go past, cut it in two like a worm.	Уэйн собрал своих людей по обе стороны, пропустил половину колонны и перерезал ее, как червяка.
Don't you see what would have saved you?"	А вы не понимаете, что могло вас выручить?
Barker shook his head.	Баркер покачал головой.

"Can't your 'atmosphere' help you?" asked Buck, bitterly. "Must I attempt explanations in the romantic manner?	-- Эх вы, а еще толкуете про "стихию"! -- горько усмехнулся Бак.-- Ну что мне, объяснять вам на высокопарный лад?
Suppose that, as you were fighting blindly with the red Notting Hillers who imprisoned you on both sides, you had heard a shout from behind them.	Представьте же, что, когда вы вслепую отбивались с обеих сторон от красных ноттингхилльцев, за спиной у них послышался бы боевой клич.
Suppose, oh, romantic Barker! that behind the red tunics you had seen the blue and gold of South Kensington taking them in the rear, surrounding them in their turn and hurling them on to your halberds."	Представьте, о романтик Баркер! что за их красными хламидами вы узрели бы синее с золотом облачение южных кенсингтонцев, которые напали на них с тыла, окружили их в свою очередь и отбросили на острия ваших протазанов!
"If the thing had been possible," began Barker, cursing.	-- Если б такое было возможно...-- начал Баркер и разразился проклятием.
"The thing would have been as possible," said Buck, simply; "as simple as arithmetic.	-- Такое было очень даже возможно,-- отрезал Бак,-- по всем правилам арифметики.
There are a certain number of street entries that lead to Pump Street. There are not nine hundred; there are not nine million.	К Насосному переулку ведет известное число улиц: их не девятьсот и не девять миллионов.
They do not grow in the night.	Они по ночам не удлиняются.
They do not increase like mushrooms.	Они не вырастают, как грибы.
It must be possible with such an overwhelming force as we have to advance by all of them at once.	Наш огромный численный перевес дает нам возможность наступать сразу со всех сторон.
In every one of the arteries, or approaches, we can put almost as many men as Wayne can put into the field altogether.	И на каждой уличной артерии, на каждом подходе мы выставим почти столько же бойцов, сколько их всего у Уэйна.
Once do that and we have him to demonstration.	Вот и все, и попался птенчик.
It is like a proposition in Euclid."	Просто, как чертеж.
"You think that is certain," said Barker, anxious but dominated delightfully.	-- И вы думаете, это наверняка? -- спросил Баркер, еще неуверенный, но страстно желая поверить.
"I'll tell you what I think," said Buck, getting up jovially. "I think Adam Wayne made an uncommonly spirited little fight. And I think I am confoundedly sorry for him."	-- Я вот что думаю, -- добродушно сказал Бак, поднимаясь с кресла,-- я думаю, что Адам Уэйн учинил на диво лихую потасовку; и мне его, признаться, дьявольски жаль.
"Buck, you are a great man," cried Barker, rising also. "You've knocked me sensible again.	-- Бак, я преклоняюсь перед вами! -- воскликнул Баркер и тоже встал.-- Вы меня вернули к рассудку.
I am ashamed to say it, but I was getting romantic.	Стыдно сказать, но я поддался романтическому наваждению.
Of course, what you say is adamantine sense.	Да, у вас железная логика.
Fighting, being physical, must be mathematical.	Война подчиняется физическим законам, а стало быть, и математике.

We were beaten because we were neither mathematical nor physical nor anything else...because we deserved to be beaten.	Мы потерпели поражение потому, что мы не считались ни с математикой, ни с физикой, ни с логикой -- потерпели заслуженное поражение.
Hold all the approaches, and with our force we must have him.	Занять все подступы, и он, разумеется, в наших руках.
When shall we open the next campaign?"	Когда откроем боевые действия?
"Now," said Buck, and walked out of the bar.	-- Сейчас, -- сказал Бак, выходя из ресторана.
"Now!" cried Barker, following him eagerly. "Do you mean now?	-- Как сейчас! -- воскликнул Баркер, торопливо следуя за ним.-- Прямо сейчас?
It is so late."	Но ведь поздно уже.
Buck turned on him, stamping.	Бак обернулся к нему и топнул ногой.
"Do you think fighting is under the Factory Acts?" he said. And he called a cab. "Notting Hill Gate Station," he said, and the two drove off.	-- Вы что, думаете, на войне бывает рабочий день? -- сказал он, подзывая кеб.-- К Ноттинг-Хиллу,-- сказал он, и кеб помчался.
* * *	* * *
A genuine reputation can sometimes be made in an hour.	Иной раз прочную репутацию можно завоевать за час.
Buck, in the next sixty or eighty minutes showed himself a really great man of action.	За шестьдесят или восемьдесят минут Бак с блеском доказал, что он поистине человек дела.
His cab carried him like a thunderbolt from the King to Wilson, from Wilson to Swindon, from Swindon to Barker again; if his course was jagged, it had the jaggedness of the lightning.	Его зигзагообразное перемещение от короля к Уилсону, от Уилсона к Свиндону, от Свиндона назад к Баркеру было молниеносно.
Only two things he carried with him, his inevitable cigar and the map of North Kensington and Notting Hill.	В зубах его была неизменная сигара, в руках -карта Северного Кенсингтона и Ноттинг-Хилла.
There were, as he again and again pointed out, with every variety of persuasion and violence, only nine possible ways of approaching Pump Street within a quarter of a mile around it; three out of Westbourne Grove, two out of Ladbroke Grove, and four out of Notting Hill High Street.	Он снова и снова объяснял, убеждал, настаивал, что в радиусе четверти мили имеется лишь девять подходов к Насосному переулку: три от Уэстборн-Гроув, два от Ледбрук-Гроув и четыре от Ноттинг-Хилл-Хай-стрит.
And he had detachments of two hundred each, stationed at every one of the entrances before the last green of that strange sunset had sunk out of the black sky.	Эти подходы были заняты отрядами по двести человек прежде, чем последний зеленоватый отблеск странного заката погас в темном небе.
The sky was particularly black, and on this alone was one false protest raised against the triumphant optimism of the Provost of North Kensington.	Ночь выдалась на редкость темная, и, указывая на это, какой-то маловер попытался оспорить оптимистические прогнозы лорд-мэра Северного Кенсингтона.
He overruled it with his infectious common sense.	Но возобладал заразительный здравый смысл новоявленного полководца.
"There is no such thing," he said, "as night in London.	-- В Лондоне,-- сказал он,-- никакая ночь не темна.
You have only to follow the line of street lamps.	Идите от фонаря к фонарю.

Look, here is the map.	Смотрите вот сюда, на карту.
Two hundred purple North Kensington soldiers under myself march up Ossington Street, two hundred more under Captain Bruce, of the North Kensington Guard, up Clanricarde Gardens. [Clanricarde Gardens at this time was no longer a cul-de-sac, but was connected by Pump Street to Pembridge Square. See map.] Two hundred yellow West Kensingtons under Provost Swindon attack from Pembridge Road. Two hundred more of my men from the eastern streets, leading away from Queen's Road.	Две сотни лиловых северных кенсингтонцев под моей командой займут Оссингтон-стрит, еще двести начальник стражи Северного Кенсингтона капитан Брюс поведет через Кланрикард-Гарденз. Двести желтых западных кенсингтонцев под командой лорд-мэра Свиндона наступают от Пембридж-роуд, а еще две сотни моих людей -- от восточных улиц, со стороны Квинз-роуд.
Two detachments of yellows enter by two roads from Westbourne Grove.	Два отряда желтых двигаются двумя улицами от Уэстборн-Гроув.
Lastly, two hundred green Bayswaters come down from the North through Ghepstow Place, and two hundred more under Provost Wilson himself, through the upper part of Pembridge Road.	И наконец, две сотни зеленых бейзуотерцев подходят с севера по Чепстоу-Плейс; и лорд-мэр Уилсон лично поведет еще две сотни от конца Пембридж-роуд.
Gentlemen, it is mate in two moves.	Джентльмены, это мат в два хода.
The enemy must either mass in Pump Street and be cut to pieces...or they must retreat past the Gaslight & Coke Co....and rush on my four hundred...or they must retreat past St. Luke's Church and rush on the six hundred from the West.	Неприятель либо сгрудится в Насосном переулке, где и будет истреблен, либо же отступит -- если в сторону Коксогазоосветительной компании, то напорется на мои четыре сотни; если же в сторону церкви святого Луки -- то на шестьсот копий с запада.
Unless we are all mad, it's plain.	Либо мы все свихнулись, либо же дело ясное.
Come on.	Приступаем.
To your quarters and await Captain Brace's signal to advance. Then you have only to walk up a line of gas-lamps and smash this nonsense by pure mathematics.	Командиры по местам; капитан Брюс подаст сигнал к наступлению -- и вперед, от фонаря к фонарю: простая математика одолеет бессмыслицу.
To-morrow we shall be all civilians again."	Завтра все мы вернемся к мирной жизни.
His optimism glowed like a great fire in the night, and ran round the terrible ring in which Wayne was now held helpless.	Его уверенность разгоняла темноту, словно огромный факел, и она передалась всем и каждому в том многосотенном воинстве, которое сомкнулось железным кольцом вокруг жалкой горстки ноттингхилльцев.
The fight was already over.	Сражение было выиграно заранее.
One's man energy for one hour had saved the city from war.	Усилия одного человека за один час спасли город от гражданской войны.
For the next ten minutes Buck walked up and down silently beside the motionless clump of his two hundred.	Следующие десять минут Бак молча расхаживал возле недвижного строя своих сотен.
He had not changed his appearance in any way, except to sling across his yellow overcoat a case with a revolver in it. So that his light-clad modern figure showed up oddly beside the pompous purple uniforms of his halberdiers, which darkly but richly coloured the black night.	Он был одет, как и прежде, но поверх желтого пальто появилась перевязь и кобура с револьвером, и странно выглядел одетый по-нынешнему человек подле алебардщиков в пышных облаченьях, казавшихся лиловыми сгустками ночной темноты.

At length a shrill trumpet rang from some way up the street; it was the signal of advance.	Наконец откуда-то с соседней улицы донесся пронзительный трубный звук: это был сигнал к наступлению.
Buck briefly gave the word, and the whole purple line, with its dimly shining steel, moved up the side alley. Before it was a slope of street, long, straight, and shining in the dark. It was a sword pointed at Pump Street, the heart at which nine other swords were pointed that night.	Бак подал команду, и лиловая колонна, тускло поблескивая стальными жалами протазанов, выползла из проулка на длинную улицу, залитую газовым светом, прямую, как шпага, одну из девяти, направленных в ту ночь в сердце Ноттинг-Хилла.
A quarter of an hour's silent marching brought them almost within earshot of any tumult in the doomed citadel. But still there was no sound and no sign of the enemy.	Четверть часа прошагали в безмолвии; до осажденной крепости было уже рукой подать, но оттуда не доносилось ни звука.
This time, at any rate, they knew that they were closing in on it mechanically, and they marched on under the lamplight and the dark without any of that eerie sense of ignorance which Barker had felt when entering the hostile country by one avenue alone.	На этот раз, однако же, они знали, что неприятель зажат в тисках, и переходили из одного светового озерца в другое, вовсе не чувствуя той жуткой беспомощности, какую испытывал Баркер, когда их одинокую колонну затягивали враждебные улицы.
"Halt...point arms!" cried Buck, suddenly, and as he, spoke there came a clatter of feet tumbling along the stones.	-- Стой! Оружие к бою! -- скомандовал Бак: спереди послышался топот.
But the halberds were levelled in vain.	Но втуне ощетинились протазаны.
The figure that rushed up was a messenger from the contingent of the North.	Подбежал гонец от бейзуотерцев.
"Victory, Mr. Buck!" he cried, panting, "they are ousted.	-- Победа, мистер Бак! -- возгласил он, задыхаясь.-- Они бежали.
Provost Wilson of Bayswater has taken Pump Street."	Лорд-мэр Уилсон занял Насосный переулок.
Buck ran forward in his excitement.	Бак взволнованно выбежал ему навстречу.
"Then, which way are they retreating?	-- Куда же они отступают?
It must be either by St. Luke's to meet Swindon, or by the Gas Company to meet us.	Либо к церкви святого Луки -- там их встретит Свиндон, либо нам навстречу, мимо газовщиков.
Run like mad to Swindon and see that the yellows are holding the St. Luke's Road.	Беги со всех ног к Свиндону, скажи, чтоб желтые наглухо перекрыли все проходы мимо церкви.
We will hold this, never fear.	Мы здесь начеку, не беспокойтесь.
We have them in an iron trap.	Все, они в капкане.
Run!"	Беги!
As the messenger dashed away into the darkness, the great guard of North Kensington swung on with the certainty of a machine.	Г онец скрылся в темноте, а воинство Северного Кенсингтона двинулось дальше, размеренно и неотвратимо.
Yet scarcely a hundred yards further their halberd points again fell in line gleaming in the gaslight. For again a clatter of feet was heard on the stones, and again it proved to be only the messenger.	Не прошли они и сотни ярдов, как снова заблистали в газовом свете протазаны, взятые наизготовку: ибо опять раздался топот, и опять прибежал все тот же гонец.

"Mr. Provost," he said, "the yellow West Kensingtons have been holding the road by St. Luke's for twenty minutes since the capture of Pump Street.	-- Мистер лорд-мэр, -- доложил он,-- желтые западные кенсингтонцы уже двадцать минут после захвата Насосного стерегут все проходы мимо церкви святого Луки.
Pump Street is not two hundred yards away, they cannot be retreating down that road."	До Насосного и двухсот ярдов не будет: не могли они отступить в ту сторону.
"Then they are retreating down this!" said Provost Buck, with a final cheerfulness, "and by good fortune down a well-lighted road, though it twists about.	-- Значит, отступают в эту,-- радостно заключил лорд-мэр Бак,-- и, по счастью, вот-вот покажутся на отлично освещенной, хотя, правда, извилистой улице.
Forward!"	Вперед!
As they moved along the last three hundred yards of their journey, Buck fell, for the first time in his life, perhaps, into a kind of philosophical reverie, for men of his type are always made kindly, and as it were melancholy, by success.	Им оставалось шагать немногим более трехсот ярдов, и Бак, может статься, впервые в жизни впал в философическое размышление, ибо люди его склада под воздействием успеха добреют и чуть-чуть как бы грустнеют.
"I am sorry for poor old Wayne, I really am," he thought. "He spoke up splendidly for me at that Council.	-- А вот, ей-богу, жаль мне старину Уэйна,--пробормотал он.-- Как он за меня заступился тогда на совещании!
And he blacked old Barker's eye with considerable spirit.	И Баркеру, ах ты, чтоб его, крепко натянул нос.
But I don't see what a man can expect when he fights against arithmetic, to say nothing of civilization.	Вольно ж ему сдуру переть против арифметики, не говоря уж о цивилизации.
And what a wonderful hoax all this military genius is.	Ну и вздор же, однако, все эти разговоры о военном гении!
I suspect I've just discovered what Cromwell discovered, that a sensible tradesman is the best general, and that a man who can buy men and sell men can lead and kill them.	Я, видно, подтверждаю открытие Кромвеля: что смекалистый торговец -- лучший полководец и что, ежели кто умеет покупать и продавать, тот сумеет посылать людей убивать.
The thing's simply like adding up a column in a ledger.	Дело-то немудреное: точь-в-точь как подсчитывать приход-расход.
If Wayne has two hundred men, he can't put two hundred men in nine places at once.	Раз у Уэйна две сотни бойцов, то не может он выставить по две сотни на девяти направлениях.
If they're ousted from Pump Street they're flying somewhere.	Если их вышибли с Насосного -- значит, они куда-то отступают.
If they're not flying past the church they're flying past the Works. And so we have them.	Коли не отступают к церкви, значит, пробираются мимо газовщиков -- и сейчас угодят к нам в лапы.
We business men should have no chance at all except that cleverer people than we get bees in their bonnets that prevent them from reasoning properly...so we reason alone.	У нас, деловых людей, вообще-то своих забот хватает и великие дела нам ни к чему, да вот беда -- умники народ ненадежный: чуть что и с панталыку, а мы поправляй.
And so I, who am comparatively stupid, see things as God sees them, as a vast machine.	Вот и приходится мне, человеку, скажем так, среднего ума, разглядывать мир взором Г оспода Бога, взирать на него, как на огромный механизм.
My God, what's this?" And he clapped his hands to his eyes and staggered back.	О Господи, что такое? -- Он прижал ладони к глазам и попятился.

Then through the darkness he cried in a dreadful voice:	И в темноте раздался его дикий, растерянный голос:
"Did I blaspheme God?...I am struck blind."	-- Неужели я богохульствовал? Боже мой, я ослеп!
"What?" wailed another voice behind him, the voice of a certain Wilfred Jarvis of North Kensington.	-- Что? -- возопил кто-то сзади голосом некоего Уилфрида Джарвиса, северного кенсингтонца.
"Blind!" cried Buck; "blind!"	-- Ослеп! -- крикнул Бак.-- Я ослеп!
"I'm blind, too!" cried Jarvis, in an agony.	-- Я тоже ослеп! -- отчаянно подхватил Джарвис.
"Fools, all of you," said a gross voice behind them; "we're all blind.	-- Одурели вы, а не ослепли,-- сказал грубый голос сзади,-- а ослепли мы все.
The lamps have gone out."	Фонари погасли.
"The lamps...but why? where?" cried Buck, turning furiously in the darkness.	-- Погасли? Почему?
"How are we to get on?	Отчего? -- вскрикивал Бак, ни за что не желая примириться с темнотой и вертясь волчком.--Как же нам наступать?
How are we to chase the enemy?	Мы же упустим неприятеля!
Where have they gone?"	Куда они подевались?
"The enemy went..." said the rough voice behind, and then stopped, doubtfully.	-- Да они, видать...-- произнес все тот же сипловатый голос и осекся.
"Where?" shouted Buck, stamping like a madman.	-- Что видать? -- крикнул Бак, топая и топая ногой.
"They went," said the gruff voice, "past the Gas Works, and they've used their chance."	-- Да они,-- сказал непочтительный голос,--видать, пошли мимо газовщиков ну и сообразили кое-что.
"Great God!" thundered Buck, and snatched at his revolver; "do you mean they've turned out..."	-- Боже праведный! -- воскликнул Бак и схватился за револьвер,-- вы думаете, они перекрыли...
But almost before he had spoken the words, he was hurled like a stone from a catapult into the midst of his own men.	Не успел он договорить, как невидимая сила швырнула его в черно-лиловую людскую гущу.
"Notting Hill!	-- Ноттинг-Хилл!
Notting Hill!" cried frightful voices out of the darkness, and they seemed to come from all sides, for the men of North Kensington, unacquainted with the road, had lost all their bearings in the black world of blindness.	Ноттинг-Хилл! -- закричали из темноты грозные голоса: казалось, кричали со всех сторон, ибо северные кенсингтонцы мгновенно заплутались -- чужая сторона, да еще в темноте, тут же обернулась темным лесом.
"Notting Hill!	-- Ноттинг-Хилл!
Notting Hill!" cried the invisible people, and the invaders were hewn down horribly with black steel, with steel that gave no glint against any light.	Ноттинг-Хилл! -- кричали невидимки, и захватчиков разила насмерть черная сталь, впотьмах потерявшая блеск.
* * *	* * *

Buck, though badly maimed with the blow of a halberd, kept an angry but splendid sanity.	Контуженный протазаном Бак злобно силился сохранить соображение.
He groped madxy for the wall and found it.	Он поискал стену неверной рукой -- и наконец нашел ее.
Struggling with crawling fingers along it, he found a side opening and retreated into it with the remnants of his men.	Потом ощупью, срывая ногти, добрался по стенке до проулка и увел туда остаток отряда.
Their adventures during that prodigious night are not to be described.	Приключения их в ту бредовую ночь не поддаются описанию.
They did not know whether they were going towards or away from the enemy.	Они не знали, куда идут -- навстречу неприятелю или бегут от него.
Not knowing where they themselves were, or where their opponents were, it was mere irony to ask where was the rest of their army.	А не зная, где они сами, смешно было бы спрашивать, куда делась остальная армия.
For a thing had descended upon them which London does not know...darkness, which was before the stars were made, and they were as much lost in it as if they had been made before the stars.	Ибо на Лондон обрушилась давным-давно забытая дозвездная темнота, и они потерялись в ней, точно до сотворения звезд.
Every now and then, as those frightful hours wore on, they buffetted in the darkness against living men, who struck at them and at whom they struck, with an idiot fury.	Черный час шел за часом, и они вдруг сталкивались с живыми людьми, и те убивали их, а они тоже убивали с бешеной яростью.
When at last the grey dawn came, they found they had wandered back to the edge of the Uxbridge Road.	Когда наконец забрезжил серый рассвет, оказалось, что их отбросили на Аксбридж-роуд.
They found that in those horrible eyeless encounters, the North Kensingtons and the Bayswaters and the West Kensingtons had again and again met and butchered each other, and they heard that Adam Wayne was barricaded in Pump Street.	И еще оказалось, что, встречаясь вслепую, северные кенсингтонцы, бейзуотерцы и западные кенсингтонцы снова и снова крошили друг друга, а тем временем Уэйн занял круговую оборону в Насосном переулке.
CHAPTER II.	Глава II
THE CORRESPONDENT OF THE "COURT JOURNAL"	КОРРЕСПОНДЕНТ "ПРИДВОРНОГО ЛЕТОПИСЦА"
JOURNALISM had become like most other such things in England, under the cautious government and philosophy represented by James Barker, somewhat sleepy and much diminished in importance. This was partly due to the disappearance of party government and public speaking, partly to the compromise or deadlock which had made foreign wars impossible, but mostly, of course, to the temper of the whole nation, which was that of a people in a kind of back-water.	В те будущие, благочинные и благонадежные, баркеровские времена журналистика, в числе прочего, сделалась вялым и довольно никчемным занятием: во-первых, не стало ни партий, ни ораторства; во-вторых, с полнейшим прекращением войн упразднились дела иностранные; в последних же и в главных -вся нация заболотилась и подернулась ряской.
Perhaps the most well-known of the remaining newspapers was the Court Journal, which was published in a dusty but genteel looking office just out of Kensington High Street.	Из оставшихся газет, пожалуй, известней других был "Придворный летописец", запыленная редакция которого помещалась в миленьком особнячке на задворках Кенсингтон-Хай-стрит.

For when all the papers of a people have been for years growing more and more dim and decorous and optimistic, the dimmest and most decorous and most optimistic is very likely to win. In the journalistic competition which was still going on at the beginning of the twentieth century, the final victor was the Court Journal.	Когда все газеты, как одна, год от года становятся зануднее, степеннее и жизнерадостнее, то главенствует самая занудная, самая степенная и самая жизнерадостная из них. И в этом газетном соревновании к концу XX века победил "Придворный летописец".
For some mysterious reason the King had a great affection for hanging about in the Court Journal office, smoking a morning cigarette and looking over files.	По какой-то таинственной причине король был завсегдатаем редакции "Придворного летописца": он обычно выкуривал там первую утреннюю сигарету и рылся в подшивках.
Like all ingrainedly idle men, he was very fond of lounging and chatting in places where other people were doing work.	Как всякий заядлый лентяй, он пуще всего любил болтаться и трепаться там, где люди более или менее работают.
But one would have thought that, even in the prosaic England of his day, he might have found a more bustling centre.	Однако и в тогдашней прозаической Англии он все же мог бы сыскать местечко пооживленней.
On this particular morning, however, he came out of Kensington Palace with a more alert step and a busier air than usual.	Но в это утро он шел от Кенсингтонского дворца бодрым шагом и с чрезвычайно деловым видом.
He wore an extravagantly long frock-coat, a pale-green waistcoat, a very full and degage black tie, and curious yellow gloves. This was his uniform as Colonel of a regiment of his own creation, the 1st Decadents Green.	На нем был непомерно длинный сюртук, бледно-зеленый жилет, пышный и весьма degage {Небрежно повязанный (фр.)} черный галстук и чрезвычайно желтые перчатки: форма командира им самим учрежденного Первого Его Величества Полка Зеленоватых Декадентов.
It was a beautiful sight to see him drilling them.	Муштровал он их так, что любо-дорого было смотреть.
He walked quickly across the Park and the High Street, lighting his cigarette as he went, and flung open the door of the Court Journal office.	Он быстро прошел по аллее, еще быстрее -- по Хай-стрит, на ходу закурил сигарету и распахнул дверь редакции "Придворного летописца".
"You've heard the news, Pally...you've heard the news?" he said.	-- Вы слышали новости, Палли, вы новости знаете? -- спросил он.
The Editor's name was Hoskins, but the King called him Pally, which was an abbreviation of Paladium of our Liberties.	Редактора звали Хоскинс, но король называл его Палли, сокращая таким образом полное наименование -- Паладин Свобод Небывалых.
"Well, your Majesty," said Hoskins, slowly (he was a worried, gentlemanly looking person, with a wandering brown beard) "...well, your Majesty, I have heard rather curious things, but I..."	-- Ну как, Ваше Величество,-- медленно отвечал Хоскинс (у него был устало-интеллигентный вид, жидкая каштановая бородка),-- ну, вы знаете, Ваше Величество, до меня доходили любопытные слухи, но я...
"You'll hear more of them," said the King, dancing a few steps of a kind of negro shuffle. "You'll hear more of them, my blood-and-thunder tribune.	-- Сейчас до вас дойдут слухи еще любопытнее,-- сказал король, исполнив, но не до конца, негритянскую пляску.-- Еще куда любопытнее, да-да, уверяю вас, о мой громогласный трибун.
Do you know what I am going to do for you?"	Знаете, что я намерен с вами сделать?

"No, your Majesty," replied the Paladium, vaguely.	-- Нет, не знаю, Ваше Величество,-- ответил Паладин, по-видимому, растерявшись.
"I'm going to put your paper on strong, dashing, enterprising lines," said the King. "Now, where are your posters of last night's defeat?"	-- Я намерен сделать вашу газету яростной, смелой, предприимчивой,-- объявил король.--Ну-ка, где ваши афиши вчерашних боевых действий?
"I did not propose, your Majesty," said the Editor, "to have any posters exactly..."	-- Я, собственно, Ваше Величество,--промямлил редактор, -- и не собирался особенно афишировать...
"Paper, paper!" cried the King, wildly; "bring me paper as big as a house.	-- Бумаги мне, бумаги! -- вдохновенно воскликнул король.-- Несите мне бумаженцию с дом величиной.
I'll do you posters.	Уж я вам афиш понаделаю.
Stop, I must take my coat off."	Погодите-ка, надобно снять сюртук.
He began removing that garment with an air of set intensity, flung it playfully at Mr. Hoskins' head, entirely enveloping him, and looked at himself in the glass.	Он весьма церемонно снял его -- и набросил на голову мистеру Хоскинсу -- тот скрылся под сюртуком -- и оглядел самого себя в зеркале.
"The coat off," he said, "and hat on.	-- Сюртук долой,-- сказал он,-- а цилиндр оставить.
That looks like a sub-editor.	Как есть помощник редактора.
It is indeed the very essence of sub-editing.	По сути дела, именно в таком виде редактору и можно помочь.
Well," he continued, turning round abruptly, "come along with that paper."	Где вы там,-- продолжал он, обернувшись, -- и где бумага?
The Paladium had only just extricated himself reverently from the folds of the King's frock-coat, and said bewildered:	Паладин к этому времени выбрался из-под королевского сюртука и смущенно сказал:
"I am afraid, your Majesty..."	-- Боюсь, Ваше Величество...
"Oh, you've got no enterprise," said Auberon. "What's that roll in the corner?	-- Ох, нет у вас хватки, -- сказал Оберон.-- Что это там за рулон в углу?
Wall-paper?	Обои?
Decorations for your private residence?	Обставляете собственное неприкосновенное жилище?
Art in the home, Pally?	Искусство на дому, а, Палли?
Fling it over here, and I'll paint such posters on the back of it that when you put it up in your drawing-room you'll paste the original pattern against the wall."	Ну-ка, сюда их, я такое нарисую, что вы и в гостиной-то у себя станете клеить обои рисунком к стене.
And the King unrolled the wall-paper, spreading it over, the whole floor.	И король развернул по всему полу обойный рулон.
"Now give me the scissors," he cried and took them himself before the other could stir.	-- Ножницы давайте,-- крикнул он и взял их сам, прежде чем тот успел пошевелиться.

He slit the paper into about five pieces, each nearly as big as a door.	Он разрезал обои примерно на пять кусков, каждый величиною с дверь.
Then he took a big blue pencil and went down on his knees on the dusty oil-cloth, and began to write on them, in huge letters:	Потом схватил большой синий карандаш, встал на колени, подстелив замызганную клеенку, и огромными буквами написал:
"FROM THE FRONT. GENERAL BUCK DEFEATED. DARKNESS, DANGER, AND DEATH. WAYNE SAID TO BE IN PUMP STREET. FEELING IN THE CITY."	НОВОСТИ С ФРОНТА. ГЕНЕРАЛ БАК РАЗГРОМЛЕН. СМУТА, СТРАХ И СМЕРТЬ. УЭЙН ОКОПАЛСЯ В НАСОСНОМ. ГОРОДСКИЕ СЛУХИ.
He contemplated it for some time, with his head on one side, and got up, with a sigh.	Он поразмыслил над афишей, склонив голову набок, и со вздохом поднялся на ноги.
"Not quite intense enough," he said...not alarming.	-- Нет, как-то жидковато,-- сказал он,-- не встревожит, пожалуй.
"I want the Court Journal to be feared as well as loved.	Я хочу, чтобы "Придворный летописец" внушал страх заодно с любовью.
Let's try something more hard-hitting."	Попробуем что-нибудь покрепче.
And he went down on his knees again. After sucking the blue pencil for some time, he began writing again busily.	Он снова опустился на колени, посасывая карандаш, потом принялся деловито выписывать литеры.
"How will this do?" he said:	-- А если вот так? -- сказал он.--
"WAYNE'S WONDERFUL VICTORY."	УЭЙН УБИВАЕТ В КРОМЕШНОЙ ТЬМЕ?
"I suppose," he said, looking up appealingly, and sucking the pencil "I suppose we couldn't say 'wictory'...'Wayne's wonderful wictory'?	Ну ведь нельзя же,-- сказал он, умоляюще прикусив карандаш,-- нельзя же написать "у их во тьме"? "Уэйн убивает у их в кромешной тьме"?
No, no. Refinement, Pally, refinement. I have it."	Нет, нет, нельзя: дешевка. Надо шлифовать слог, Палли, шлифовать, шлифовать и шлифовать! Вот как надо:
"WAYNE WINS. ASTOUNDING FIGHT IN THE DARK.	УДАЛЕЦ УЭЙН. КРОВАВАЯ БОЙНЯ В КРОМЕШНОЙ ТЬМЕ
The gas-lamps in their courses fought against Buck."	Затмились светила на тверди фонарной.
"(Nothing like our fine old English translation.) What else can we say?	(Эх, хорошо у нас Библия переведена!) Что бы еще такое измыслить?
Well, anything to annoy old Buck;" and he added, thoughtfully, in smaller letters:	А вот сыпанем-ка мы соли на хвост бесценному Баку! -- и он приписал, на всякий случай помельче:
"Rumoured Court-martial on General Buck."	"По слухам, генерал Бак предан военно-полевому суду".
"Those will do for the present," he said, and turned them both face downwards. "Paste, please."	-- Для начала неплохо,-- сказал он и повернул обойные листы узором кверху.-- Попрошу клейстеру.
The Paladium, with an air of great terror, brought the paste out of an inner room.	С застывшим выражением ужаса на лице Паладин принес клейстер из другой комнаты.

The King slabbed it on with the enjoyment of a child messing with treacle.	Король принялся размазывать его по обоям -- радостно, как грязнуля-младенец, опрокинувший банку патоки.
Then taking one of his huge compositions fluttering in each hand, he ran outside, and began pasting them up in prominent positions over the front of the office.	Потом он схватил в обе руки по обойному листу и побежал наклеивать их на фасад, где повиднее.
"And now," said Auberon, entering again with undiminished vivacity "now for the leading article."	-- Ну-с,-- сказал Оберон, вернувшись и бурля по-прежнему,-- а теперь -- за передовую!
He picked up another of the large strips of wall-paper, and, laying it across a desk, pulled out a fountain-pen and began writing with feverish intensity, reading clauses and fragments aloud to himself, and rolling them on his tongue like wine, to see if they had the pure journalistic flavour.	Он расстелил на столе обрезки обоев, вытащил авторучку и начал лихорадочно и размашисто писать, перечитывая вслух написанное и смакуя фразы, словно глотки вина,-- есть букет или нет букета?
"The news of the disaster to our forces in Notting Hill, awful as it is, awful as it is... (no, distressing as it is), may do some good if it draws attention to the what's-his-name inefficiency (scandalous inefficiency, of course) of the Government's preparations.	-- Вести о сокрушительном поражении наших вооруженных сил в Ноттинг-Хилле, как это ни ужасно -- как это ни ужасно -- (нет! как это ни прискорбно) -- может быть, и ко благу, поскольку они привлекают внимание к такой-сякой халатности (ну, разумеется, к безобразной халатности) нашего правительства.
In our present state of information, it would be premature (what a jolly word!)... it would be premature to cast any reflections upon the conduct of General Buck, whose services upon so many stricken fields (ha, ha!), and whose honourable scars and laurels give him a right to have judgment upon him at least suspended.	Судя по всему, было бы преждевременным (ай да оборот!) -- да, было бы преждевременным в чем бы то ни было винить генерала Бака, чьи подвиги на бесчисленных полях брани (ха-ха!), чьи боевые шрамы и заслуженные лавры дают ему полное право на снисходительность, чтоб не сказать больше.
But there is one matter on which we must speak plainly.	Есть другой виновник, и настало время сказать о нем в полный голос.
We have been silent on it too long, from feelings, perhaps of mistaken caution, perhaps of mistaken loyalty.	Слишком долго молчали мы -- то ли из ложной щепетильности, то ли из ложной лояльности.
This situation would never have arisen but for what we can only call the indefensible conduct of the King.	Подобная ситуация никогда не могла бы возникнуть, если бы не королевская политика, которую смело назовем непозволительной.
It pains us to say such things, but, speaking as we do in the public interests (I plagiarize from Barker's famous epigram), we shall not shrink because of the distress we may cause to any individual, even the most exalted.	Нам больно писать это, однако же, отстаивая интересы общественности (краду у Баркера: никуда не денешься от его исторического высказывания), мы не должны шарахаться при мысли о том, что будет задета личность, хотя бы и самая высокопоставленная.
At this crucial moment of our country, the voice of the People demands with a single tongue,	И в этот роковой для нашей страны час народ единогласно вопрошает:
'Where is the King?'	"А где же король?"
What is he doing while his subjects tear each other in pieces in the streets of a great city?	Чем он занят в то время, когда его подданные, горожане великого города, крошат друг друга на куски?

Are his amusements and his dissipations (of which we cannot pretend to be ignorant) so engrossing that he can spare no thought for a perishing nation?	Может быть, его забавы и развлечения (не будем притворяться, будто они нам неизвестны) столь поглотили его, что он и не помышляет о гибнущей нации?
It is with a deep sense of our responsibility that we warn that exalted person that neither his great position nor his incomparable talents will save him in the hour of delirium from the fate of all those who, in the madness of luxury or tyranny, have met the English people in the rare day of its wrath."	Движимые глубоким чувством ответственности, мы предупреждаем это высокопоставленное лицо, что ни высокое положение, ни несравненные дарования не спасут его в лихую годину от судьбы всех тех, кого, ослепленных роскошью или тиранией, постиг неотвратимый народный гнев, ибо английский народ нелегко разгневать, но в гневе он страшен.
"I am now," said the King, "going to write an account of the battle by an eye-witness."	-- Вот так,-- сказал король,-- а теперь опишу-ка я битву пером очевидца.
And he picked up a fourth sheet of wall-paper. Almost at the same moment Buck strode quickly into the office. He had a bandage round his head.	Он схватил новый лист обоев в тот самый миг, когда в редакцию вошел Бак с перевязанной головой.
"I was told," he said with his usual gruff civility, "that your Majesty was here."	-- Мне сказали,-- заявил он с обычной неуклюжей учтивостью,-- что Ваше Величество находитесь здесь.
"And of all things on earth," cried the King, with delight, "here is an eye-witness!	-- Скажите пожалуйста,-- восторженно воскликнул король, -- вот он и очевидец!
An eyewitness who, I regret to observe, has at present only one eye to witness with.	Или, вернее, оковидец, ибо я не без грусти замечаю, что вы смотрите на мир одним оком.
Can you write us the special article, Buck?	Вы нам напишете отчет о битве, а, Бак?
Have you a rich style?"	Вы владеете газетным слогом?
Buck, with a self-restraint which almost approached politeness, took no notice whatever of the King's maddening geniality.	Сдержанный до вежливости Бак счел за благо не обращать внимания на королевское бессовестное дружелюбие.
"I took the liberty, your Majesty," he said shortly, "of asking Mr. Barker to come here also."	-- Я позволил себе, Ваше Величество, -- коротко сказал он,-- пригласить сюда мистера Баркера.
As he spoke, indeed, Barker came swinging into the office, with his usual air of hurry.	И точно, не успел он договорить, как на пороге возник Баркер: он, по обыкновению, куда-то торопился.
"What is happening now?" asked Buck, turning to him with a kind of relief.	-- Теперь-то в чем дело? -- облегченно вздохнув и поворачиваясь к нему, спросил Бак.
"Fighting still going on," said Barker. "The four hundred from West Kensington were hardly touched last night. They hardly got near the place.	-- Бои продолжаются,-- сказал Баркер.-- Четыре западно-кенсингтонские сотни почти невредимы: они к побоищу не приближались.
Poor Wilson's Bayswater men got cut about, though.	Зато бейзуотерцев Уилсона -- тех здорово порубали.
They fought confoundedly well. They took Pump Street once.	Но они и сами рубились на славу: что говорить, даже Насосный переулок заняли.
What mad things do happen in the world. To think that of all of us it should be little Wilson with the red whiskers who came put best."	Ну и дела на свете творятся: это ж подумать, что из всех нас один замухрышка Уилсон с его рыжими баками оказался на высоте!

The King made a note on his paper:	Король быстро черкнул на обойной бумаге:
"Romantic Conduct of Mr. Wilson."	"Геройские подвиги мистера Уилсона".
"Yes," said Buck, "it makes one a bit less proud of one's 'h's.' "	-- Н-да,-- сказал Бак,-- а мы-то чванились перед ним правильным произношением.
The King suddenly folded or crumpled up the paper, and put it in his pocket.	Внезапно король свернул, не то скомкал клок обоев и запихал его в карман.
"I have an idea," he said. "I will be an eyewitness.	-- Возникла мысль,-- сказал он.-- Я сам буду очевидцем.
I will write you such letters from the Front as will be more gorgeous than the real thing.	Я вам такие буду писать репортажи с передовой, что перед ними померкнет действительность.
Give me my coat, Paladium.	Подайте мне сюртук, Паладин.
I entered this room a mere King of England. I leave it, Special War Correspondent of the Court Journal.	Я вошел сюда простым королем Англии, а выхожу специальным военным корреспондентом "Придворного летописца".
It is useless to stop me, Pally; it is vain to cling to my knees, Buck; it is hopeless, Barker, to weep upon my neck.	Бесполезно удерживать меня, Палли; не обнимайте моих колен, Бак; напрасно вы, Баркер, будете рыдать у меня на груди.
'When duty calls'... the remainder of the sentiment escapes me.	"По зову долга..." -- конец этой замечательной фразы вылетел у меня из головы.
You will receive my first article this evening by the eight o'clock post."	Первый репортаж получите сегодня вечером, с восьмичасовой почтой.
And, running out of the office, he jumped upon a blue Bayswater omnibus that went swinging by.	И, выбежав из редакции, он на полном ходу вскочил в синий бейзуотерский омнибус.
"Well," said Barker, gloomily, "well."	-- Да-а, -- угрюмо протянул Баркер,-- вот такие дела.
"Barker," said Buck, "business may be lower than politics, but war is, as I discovered last night, a long sight more like business.	-- Баркер, -- сказал Бак,-- может, политика и выше бизнеса, зато война с бизнесом, как я понял ночью, очень даже накоротке.
You politicians are such ingrained demagogues that even when you have a despotism you think of nothing but public opinion.	Вы, политики,-- такие отпетые демагоги, что даже и при деспотии, как огня, боитесь общественного мнения.
So you learn to tack and run, and are afraid of the first breeze.	Привыкли цап и бежать, а чуть что -отступаетесь.
Now we stick to a thing and get it.	Мы же вцепляемся мертвой хваткой.
And our mistakes help us.	И учимся на ошибках.
Look here! at this moment we've beaten Wayne."	Да поймите же! В этот самый миг мы уже победили Уэйна!
"Beaten Wayne," repeated Barker.	-- Уже победили Уэйна? -- недоуменным эхом отозвался Баркер.
"Why the dickens not?" cried the other, flinging out his hands. "Look here. I said last night that we had them by holding the nine entrances.	-- Еще бы нет! -- вскричал Бак с выразительным жестом.-- Вы поймите: да, я сказал прошлой ночью, что, коли мы заняли девять подходов, они у нас в руках.

Well, I was wrong. We should have had them but for a singular event...the lamps went out.	Ну, я ошибся: то есть они были бы в наших руках, но вмешалось непредвиденное происшествие -- погасли фонари.
But for that it was certain.	А то бы все сладилось как надо.
Has it occurred to you, my brilliant Barker, that another singular event has happened since that singular event of the lamps going out?"	Но вы не заметили, о мой великолепный Баркер, что с тех пор произошло еще кое-что?
"What event?" asked Barker.	-- Нет -- а что? -- спросил Баркер.
"By an astounding coincidence, the sun has risen," cried out Buck, with a savage air of patience. "Why the hell aren't we holding all those approaches now, and passing in on them again?	-- Вы только представьте себе -- солнце взошло! -- с нечеловеческим терпением разъяснил Бак.--Почему бы нам снова не занять все подступы и не двинуться на них?
It should have been done at sunrise. The confounded doctor wouldn't let me go out.	Это еще на восходе солнца надо было сделать, да меня чертов доктор не выпускал.
You were in command."	Вы командовали, вам и надо было.
Barker smiled grimly.	Баркер мрачно улыбнулся.
"It is a gratification to me, my dear Buck, to be able to say that we anticipated your suggestions precisely.	-- С превеликим удовольствием сообщаю вам, дорогой Бак, что мы это ваше намерение в точности осуществили.
We went as early as possible to reconnoitre the nine entrances.	Едва рассвело, как мы устремились со всех девяти сторон.
Unfortunately, while we were fighting each other in the dark, like a lot of drunken navvies, Mr. Wayne's friend's were working very hard indeed.	К несчастью, пока мы лупили друг друга впотьмах, как пьяные землекопы, мистер Уэйн со товарищи даром времени отнюдь не теряли.
Three hundred yards from. Pump Street, at every one of those entrances, there is a barricade nearly as high as the houses.	За три сотни ярдов от Насосного переулка все девять подходов преграждены баррикадами высотою с дом.
They were finishing the last, in Pembridge Road, when we arrived.	К нашему прибытию они как раз достраивали последнюю, на Пембридж-роуд.
Our mistakes," he cried bitterly, and flung his cigarette on the ground. "It is not we who learn from them."	Учимся на ошибках! -- горько воскликнул он и бросил на пол окурок.-- Это они учатся, а не мы.
There was a silence for a few moments, and Barker lay back wearily in a chair.	С минуту оба молчали; Баркер устало откинулся в кресле.
The office clock ticked exactly in the stillness.	Резко тикали настенные часы.
At length Barker said suddenly:	И Баркер вдруг сказал:
"Buck, does it ever cross your mind what this is all about?	-- Послушайте, Бак, а вам не приходит в голову, что это все как-то чересчур?
The Hammersmith to Maida Vale thoroughfare was an uncommonly good speculation. You and I hoped a great deal from it.	Отличная была идея -- соединить трассой Хаммер-смит и Мейд-Вейл, и мы с вами рассчитывали на изрядный куш.
But is it worth it?	Но нынче -- стоит ли оно того?
It will cost us thousands to crush this ridiculous riot.	Ведь на подавление этого дурацкого мятежа уйдут многие тысячи.

Suppose we let it alone?"	Может, пусть их дурачатся дальше?
"And be thrashed in public by a red-haired madman whom any two doctors would lock up?" cried out Buck, starting to his feet. "What do you propose to do, Mr. Barker?	-- Ну да: и расписаться в поражении, в том, что верх над нами взял этот рыжий остолоп, которого любые два врача немедля отправили бы в лечебницу? -- воскликнул Бак, вскакивая на ноги.-- Еще чего не предложите ли, мистер Баркер?
To apologize to the admirable Mr. Wayne?	Может, уж заодно извиниться перед великолепным мистером Уэйном?
To kneel to the Charter of the Cities?	Преклонить колена перед Хартией предместий?
To clasp to your bosom the flag of the Red Lion? To kiss in succession every sacred lamp-post that saved Notting Hill?	Приложиться к хоругви с Красным Львом, а потом перелобызать священные фонари, спасшие Ноттинг-Хилл?
No, by God!	Нет, Богом клянусь!
My men fought jolly well... they were beaten by a trick.	Мои ребята здорово дрались -- их не победили, а провели за нос.
And they'll fight again."	И они из рук оружия не выпустят -- до победы!
"Buck," said Barker, "I always admired you.	-- Бак,-- сказал Баркер,-- я всегда вами восхищался.
And you were quite right in what you said the other day."	И вчера вы тоже все правильно говорили.
"In what?"	-- Про что я вчера говорил правильно?
"In saying," said Barker, rising quietly, "that we had all got into Adam Wayne's atmosphere and out of our own.	-- Про то,-- отвечал Баркер, медленно поднявшись,-- что вы выпали из своей стихии и попали в стихию Адама Уэйна.
My friend, the whole territorial kingdom of Adam Wayne extends to about nine streets, with barricades at the end of them.	Друг мой, земные владения Адама Уэйна простираются не далее девяти улиц, запертых баррикадами.
But the spiritual kingdom of Adam Wayne extends, God knows where...it extends to this office at any rate.	Но его духовное владычество простерлось куда как далеко -- и здесь, в редакции, оно очень чувствуется.
The red-haired madman whom any two doctors would lock up is filling this room with his roaring, unreasonable soul.	Рыжий остолоп, которого любые два врача немедля запрут в лечебницу, заполняет эту вот комнату своим бредом и безрассудством.
And it was the red-haired madman who said the last word you spoke."	И последние ваши слова -- это ведь он говорит вашими устами.
Buck walked to the window without replying.	Бак ничего не ответил и отошел к окну.
"You understand, of course," he said at last, "I do not dream of giving in."	-- Словом,-- сказал он наконец,-- вы сами понимаете -- и речи быть не может о том, чтобы я отступился от своего.
* * *	* * *
The King, meanwhile, was rattling along on the top of his blue omnibus.	А король между тем поспешал на передовую на крыше синего омнибуса.

The traffic of London as a whole had not, of course, been greatly disturbed by these events, for the affair was treated as a Notting Hill riot, and that area was marked off as if it had been in the hands of a gang of recognized rioters.	Бурные события последних дней лондонскому сообщению особенно не помешали: в Ноттинг-Хилле беспорядки, район захвачен бандой мятежников -- и его попросту объезжали.
The blue omnibuses simply went round as they would have done if a road were being mended, and the omnibup on which the correspondent of the Court Journal was sitting swept round the corner of Queen's Road, Bayswater.	Синие омнибусы огибали его, будто там ведутся строительные работы: точно так же свернул на углу бейзуотерской Квинз-роуд и тот омнибус, на котором восседал специальный корреспондент "Придворного летописца".
The King was alone on the top of the vehicle, and was enjoying the speed at which it was going.	Король сидел наверху один-одинешенек и восхищался бешеной скоростью продвижения.
"Forward, my beauty, my Arab," he said, patting the omnibus encouragingly, "fleetest of all thy bounding tribe.	-- Вперед, мой красавец, мой верный скакун,--говорил он, ласково похлопывая омнибус по боку, -- резвей тебя нет во всей Аравии!
Are thy relations with thy driver, I wonder, those of the Bedouin and his steed?	Вот интересно: водитель твой так же ли холит тебя, как своего коня бедуин?
Does he sleep side by side with thee..."	Спите ли вы с ним бок о бок или...
His meditations were broken by a sudden and jarring stopage.	Но его размышления были прерваны: омнибус внезапно и резко остановился.
Looking over the edge, he saw that the heads of the horses were being held by men in the uniform of Wayne's army, and heard the voice of an officer calling out orders.	Король поглядел и увидел сверху, как лошадей отпрягают люди в алых хламидах; и услышал распорядительные команды.
King Auberon descended from the omnibus with dignity.	Засим король Оберон с превеликим достоинством сошел с крыши омнибуса.
The guard or picket of red halberdiers who had stopped the vehicle did not number more than twenty, and they were under the command of a short, dark, cl ever-looking young man, conspicuous among the rest as being clad in an ordinary frock-coat, but girt round the waist with a red sash and a long seventeenth-century sword.	Наряд или пикет алых алебардщиков, остановивших омнибус, насчитывал не более двадцати человек; командовал ими чернявый молодой офицерик, непохожий на остальных: он был в обычном черном сюртуке, но препоясан алым кушаком с прицепленной длинной шпагой семнадцатого века.
A shiny silk hat and spectacles completed the outfit in a pleasing manner.	Лоснистый цилиндр и очки самым приятным образом довершали его наряд.
"To whom have I the honour of speaking?" said the King, endeavouring to look like Charles I, in spite of personal difficulties.	-- С кем имею честь? -- спросил король, стараясь, вопреки невозможности, явить собой подобие Карла Первого.
The dark man in spectacles lifted his hat with equal gravity.	Чернявый офицерик в очках приподнял цилиндр не менее чинно.
"My name is Bowles," he said. "I am a chemist.	-- Моя фамилия Баулз,-- сказал он.-- Я -- аптекарь.
I am also a captain of O company of the army of Notting Hill.	И под моей командой состоит энская рота армии Ноттинг-Хилла.
I am distressed at having to incommode you by stopping the omnibus, but this area is covered by our proclamation, and we intercept all traffic.	Крайне прискорбно, что я вынужден остановить омнибус и прервать ваше путешествие, однако же, согласно вывешенной прокламации, мы останавливаем всех проезжающих.

May I ask to whom I have the honour... Why, good gracious, I beg your Majesty's pardon.	Смею ли полюбопытствовать, с кем имею честь... О Боже мой, прошу прощения у Вашего Величества.
I am quite overwhelmed at finding myself concerned with the King."	Я польщен и восхищен, что имею дело с самим королем.
Auberon put up his hands with indescribable grandeur.	Оберон простер длань с несказанным величием.
"Not with the King," he said; "with the special war correspondent of the Court Journal."	-- Не с королем, нет,-- заявил он,-- вы имеете дело со специальным военным корреспондентом "Придворного летописца".
"I beg your Majesty's pardon," began Mr. Bowles, doubtfully.	-- Прошу прощения у Вашего Величества,-- с большим сомнением сказал мистер Баулз.
"Do you call me Majesty?	-- Вы по-прежнему именуете меня Величеством?
I repeat," said Auberon firmly, "I am a representative of the press.	А я повторяю,-- твердо сказал Оберон,-- что я здесь в качестве представителя прессы.
I have chosen, with a deep sense of responsibility, the name of Pinker.	Как нельзя более ответственно заявляю, что меня зовут -- как бы вы думали? -- Пинкер.
I should desire a veil to be drawn over the past."	Над своим прошлым я опускаю занавес.
"Very well, sir," said Mr. Bowles, with an air of submission, "in our eyes the sanctity of the press is at least as great as that of the throne.	-- Как скажете, сэр,-- сказал мистер Баулз, покоряясь,-- мы чтим прессу не менее, нежели трон.
We desire nothing better than that our wrongs and our glories should be widely known.	Мы кровно заинтересованы в том, чтобы весь мир узнал о наших обидах и наших дерзаниях.
May I ask, Mr. Pinker, if you have any objection to being presented to the Provost and to General Turnbull?"	Вы не против, мистер Пинкер, если я вас представлю лорд-мэру и генералу Тернбуллу?
"The Provost I have had the honour of meeting," said Auberon, easily. "We old journalists, you know, meet everybody.	-- С лорд-мэром мы уже имели удовольствие познакомиться, -- небрежно заметил Оберон.--Наш брат матерый журналист всюду, вы знаете, вхож.
I should be most delighted to have the same honour again.	Однако я со своей стороны был бы не прочь, что называется, возобновить знакомство.
General Turnbull, also, it would be a gratification to know.	А с генералом Тернбуллом не худо бы повидаться впервые.
The younger men are so interesting.	Люблю молодежь!
We of the old Fleet Street gang lose touch with them."	А то мы, старики с Флит-стрит, как-то, бывает, Отрываемся от жизни.
"Will you be so good as to step this way?" said the leader of O company.	-- Вы не будете так любезны проследовать вон туда? -- осведомился командир энской роты.
"I am always good," said Mr. Pinker. "Lead on."	-- Я буду любезен и так, и этак,-- ответствовал мистер Пинкер.-- Ведите.
CHAPTER III.	Глава III
THE GREAT ARMY OF SOUTH KENSINGTON.	ВОИНСТВО ЮЖНОГО КЕНСИНГТОНА

THE article from the special correspondent of the Court Journal arrived in due course, written on very coarse copy-paper in the King's arabesque of handwriting, in which three words filled a page, and yet were illegible.	Специальный корреспондент "Придворного летописца" прислал, как обещался, в тот же вечер стопку шершавых листков чернового блокнота, покрытых королевскими каракулями,--по три слова на страницу, и ни одно не разберешь.
Moreover, the contribution was the more perplexing at first as it opened with a succession of erased paragraphs.	А начало статьи и вовсе ставило в тупик: абзацы, один за другим, были перечеркнуты.
The writer appeared to have attempted the article once or twice in several journalistic styles.	Видимо, автор подбирал нужный слог.
At the side of one experiment was written,	Возле одного абзаца было написано на полях:
"Try American style," and the fragment began:	"Попробуем на американский манер", а сам абзац начинался так:
"The King must go.	"Королю не место на троне.
We want gritty men.	Нам нужны люди напористые.
Flapdoodle is all very...;" and then broke off, followed by the note,	Оно, конечно, болтовня, она..." На этом абзац обрывался, и приписано было:
"Good sound journalism safer.	"Нет уж, лучше добротно, по старинке.
Try it."	Ну-ка..."
The experiment in good sound journalism appeared to begin:	Добротно и по старинке получалось так:
"The greatest of English poets has said that a rose by any..."	"Величайший из английских поэтов заметил, что роза, как бы..."
This also stopped abruptly.	И этот пассаж обрывался.
The next annotation at the side was almost undecipherable, but seemed to be something like:	Дальше на полях было написано что-то совсем уж неразборчивое, примерно такое:
"How about old Steevens and the mot juste?	"А что, ежели по стопам старика Стивенса ловчить слово за словом, а?
E.g. ..."	Вот, например:
"Morning winked a little wearily at me over the cult edge of Campden Hill and its houses with their sharp shadows.	Утро устало подмигивало мне из-за крутого склона Кампденского холма и тамошних домов в четком теневом обрамленье.
Under the abrupt black cardboard of the outline, it took some little time to detect colours; but at length I saw a brownish yellow shifting in the obscurity, and I knew that it was the guard of Swindon's West Kensington army.	Серая тень огромного черного квадрата мешает различать цвета, однако же я наконец увидел в тумане какое-то коричневато-желтое передвижение и понял, что это движутся ратники Свиндона, армия Западного Кенсингтона.
They are being held as a reserve, and lining the whole ridge above the Bayswater Road.	Их держали в резерве, они охраняли склон над Бейзуотер-роуд.
Their camp and their main force is under the great water works tower on Campden Hill.	Главные силы их расположились в тени Водонапорной башни на Кампденском холме.
I forgot to say that the water works tower looked swart.	Забыл сказать: Водонапорная башня выглядит как-то зловеще.

"As I passed them and came over the curve of Silver Street, I saw the blue cloudy masses of Barker's men blocking the entrance to the highroad like a sapphire smoke (good).	Я миновал их и, свернув излучиной Силвер-стрит, увидел густо-синее воинство Баркера, заслонившее выходы на шоссе, словно облако сапфирного дыма (хорошо!).
The disposition of the allied troops, under the general management of Mr. Wilson, appears to be as follows...The Yellow Army (if I may so describe the West Kensingtonians) lies, as I have said, hi a strip along the ridge; its furthest point westward being the west side of Campden Hill Road, its furthest point eastward the beginning of Kensington Gardens.	Расположение союзных войск под общим командованием мистера У илсона приблизительно таково: желтяки (да не обидятся на меня за это слово западные кенсингтонцы) узкой полоской пересекают холм с запада на восток -- от Кампден-Хилл-роуд до начала Кенсингтон-Гарденз.
The Green Army of Wilson lines the Notting Hill High Road itself from Queen's Road to the corner of Pembridge Road, curving round the latter, and extending some three hundred yards up towards Westbourne Grove.	Изумрудцы Уилсона облегли Ноттинг-Хилл-Хай-роуд от Квинз-роуд до самого угла Пембридж-роуд и дальше за угол еще ярдов на триста по направлению к Уэстборн-Гроув.
Westbourne Grove itself is occupied by Barker of South Kensington.	А уж Уэстборн-Гроув блокируют южные кенсингтонцы Баркера.
The fourth side of this rough square, the Queen's Road side, is held by some of Buck's Purple warriors.	И наконец четвертая сторона этого неровного четырехугольника со стороны Квинз-роуд занята лиловыми бойцами Бака.
"The whole resembles some ancient and dainty Dutch flower-bed.	Все это вместе взятое напоминает старинную, изящную голландскую клумбу.
Along the crest of Campden Hill lie the golden crocuses of West Kensington.	На гребне холма -- золотые крокусы Западного Кенсингтона.
They are, as it were, the first fiery fringe of the whole.	Они служат, так сказать, огневеющей закраиной.
Northward lies our hyacinth Barker, with all his blue hyacinths.	С севера напирает темно-синий Баркер, теснятся его несчетные гиацинты.
Round to the south-west run the green rushes of Wilson of Bayswater, and a line of violet irises (aptly symbolized by Mr. Buck) complete the whole.	А там, к юго-западу, простирается зеленая поросль бейзуотерцев Уилсона, и далее -- гряда лиловых ирисов (из коих крупнейший -- сам мистер Бак) завершает композицию.
The argent exterior... (I am losing the style. I should have said 'Curving with a whisk' instead of merely 'Curving.'	А серебристый отблеск извне... (Нет, я теряю слог, надо было написать, что "дальше за угол" -- "великолепным витком".
Also I should have called the hyacinths 'sudden.'	И гиацинты надо было назвать "внезапными".
I cannot keep this up.	Мне этот слог не по силам.
War is too rapid for this style of writing.	Он ломается под напором войны.
Please ask the office-boy to insert mots justes.)	Будьте добры, отдайте статью рассыльному, пусть выправит слог.)

"The truth is that there is nothing to report. That commonplace element which is always ready to devour all beautiful things (as the Black Pig in the Irish Mythology will finally devour the stars and gods); that commonplace element, as I say, has in its Black Piggish way devoured finally the chances of any romance in this affair; that which once consisted of absurd but thrilling combats in the streets, has degenerated into something which is the very prose of warfare...it has degenerated into a siege.	А по правде-то говоря, сообщать особенно не о чем: тусклая обыденщина, всегда готовая пожрать всю красоту мира (как Черная Свинья в ирландской мифологии в конце концов слопает звезды и всех богов); так вот обыденщина, подобно Черной Свинье, сожрала всю жидкую романтическую поросль: еще вчера были возможны нелепые, но волнующие уличные стычки, а сегодня война принижена до самого прозаического предела -- она превратилась в осаду.
A siege may be defined as a peace plus the inconvenience of war.	Осаду можно определить как мир со всеми военными неудобствами.
Of course Wayne cannot hold out.	Конечно же, Уэйн осады не выдержит.
There is no more chance of help from anywhere else than of ships from the moon.	Помощи со стороны ему не будет -- равно как и кораблей с Луны.
And if old Wayne had stocked his street with tinned meats till all his garrison had to sit on them, he couldn't hold out for more than a month or two. As a matter of melancholy fact he has done something rather like this. He has stocked his street with food until there must be uncommonly little room to turn round. But what is the good? To hold out for all that time and then to give in of necessity, what does it mean?	Если бы старина Уэйн набил до отказа свой Насосный переулок консервами и уселся на них -- а он, увы, так и сделал: там, говорят, и повернуться негде,-- что толку?
It means waiting until your victories are forgotten and then taking the trouble to be defeated.	Ну, продержатся месяц-другой, а там припасу конец, изволь сдаваться на милость победителя, и ломаный грош цена всем твоим прежним подвигам, не стоило и утруждаться.
I cannot understand how Wayne can be so inartistic.	Как это, право, неталантливо со стороны Уэйна!
"And how odd it is that one views a thing quite differently when one knows it is defeated.	Но странное дело: обреченные чем-то притягательны.
I always thought Wayne was rather fine. But now, when I know that he is done for, there seems to be nothing else but Wayne.	Я всегда питал слабость к Уэйну, а теперь, когда я точно знаю, что его песенка спета, в мыслях у меня один сплошной Уэйн.
All the streets seem to point at him, all the chimneys seem to lean towards him.	Все улицы указуют на него, все трубы кренятся в его сторону.
I suppose it is a morbid feeling; but Pump Street seems to be the only part of London that I feel physically. I suppose, I say, that it is morbid.	Какое-то болезненное чувство: этот его Насосный переулок я прямо-таки физически ощущаю.
I suppose it is exactly how a man feels about his heart when his heart is weak.	Ей-богу, болезненно -- будто сердце сдает.
'Pump Street'-the heart is a pump.	"Насосный переулок" -- а что же сердце, как не насос?
And I am drivelling.	Это я распускаю слюни.
"Our finest leader at the front is beyond all question, General Wilson.	Лучший наш военачальник -- разумеется, генерал Уилсон.

He has adopted alone among the other Provosts the uniform of his own halberdiers, although that fine old sixteenth-century garb was not originally intended to go with red side-whiskers.	В отличие от прочих лорд-мэров он облачился в форму алебардщика -- жаль, этот дивный костюм шестнадцатого века не очень идет к его рыжим бакенбардам.
It was he who, against a most admirable and desperate defence, broke last night into Pump Street and held it for at least half an hour.	Это он, сломив героическое сопротивление, вломился прошлой ночью в Насосный переулок и целых полчаса его удерживал.
He was afterwards expelled from it by General Turnbull, of Notting Hill, but only after desperate fighting and the sudden descent of that terrible darkness which proved so much more fatal to the forces of General Buck and General Swindon.	Потом его выбил оттуда генерал Тернбулл, но рубились отчаянно, и кто знает, чья бы взяла, если бы не обрушилась темень, столь губительная для ратников генерала Бака и генерала Свиндона.
"Provost Wayne himself, with whom I had, with great good fortune, a most interesting interview, bore the most eloquent testimony to the conduct of General Wilson and his men. His precise words are as follows:	Лорд-мэр Уэйн, с которым мне довелось иметь любопытнейшую беседу, воздал должное доблести генерала Уилсона в следующих красноречивых выражениях:
'I have bought sweets at his funny little shop when I was four years old, and ever since.	"Я впервые купил леденцы в его лавочке четырех лет от роду и с тех пор был его постоянным покупателем.
I never noticed anything, I am ashamed to say, except that he talked through his nose, and didn't wash himself particularly.	Стыдно признаться, но я замечал лишь, что он гнусавит и не слишком часто умывается.
And he came over our barricade like a devil from hell.'	А он шутя перемахнул нашу баррикаду и низринулся на нас, точно дьявол из пекла".
I repeated this speech to General Wilson himself, with some delicate improvements, and he seemed pleased with it.	Я повторил этот отзыв с некоторыми купюрами самому генералу Уилсону, и тот, похоже, остался им доволен.
He does not, however, seem pleased with anything so much just now as he is with the wearing of a sword.	Впрочем, по-настоящему он доволен разве что мечом, которым не преминул препоясаться.
I have it from the front on the best authority that General Wilson was not completely shaved yesterday.	Из надежных источников мне стало известно, что побрит он более чем небрежно.
It is believed in military circles that he is growing a moustache....	В военных кругах полагают, что он отращивает усы...
"As I have said, there is nothing to report.	Как я уже сообщил, сообщать не о чем.
I walk wearily to the pillar-box at the corner of Pembridge Road to post my copy.	Усталым шагом бреду я к почтовому ящику на углу Пембридж-роуд.
Nothing whatever has happened, except the preparations for a particularly long and feeble siege, during which I trust I shall not be required to be at the Front.	Ровным счетом ничего не происходит: готовятся к длительной и вялой осаде, и вероятно, я в это время на фронте не понадоблюсь.
As I glance up Pembridge Road in the growing dusk, the aspect of that road reminds me that there is one note worth adding.	Вот я гляжу на Пембридж-роуд, а сумерки сгущаются: по этому поводу мне припомнилось еще кое-что.

General Buck has suggested, with characteristic acumen, to General Wilson, that in order to obviate the possibility of such a catastrophe as overwhelmed the allied forces in the last advance on Notting Hill (the catastrophe, I mean, of the extinguished lamps), that each soldier should have a lighted lantern round his neck.	Хитроумный генерал Бак присоветовал генералу Уилсону, дабы не повторилась вчерашняя катастрофа (я имею в виду всего лишь коварную темень), повесить на шею каждому воину зажженный фонарь.
This is one of the things which I really admire about General Buck. He possesses what people used to mean by 'the humility of the man of science,' that is, he learns steadily from his mistakes.	За что я перед генералом Баком преклоняюсь, так это за так называемое "смирение человека науки", за готовность без устали учиться на своих ошибках.
Wayne may score off him in some other way, but not in that way.	Тут он даст Уэйну сто очков вперед.
The lanterns look like fairy lights as they curve round the end of Pembridge Road.	Вереница огоньков на Пембридж-роуд похожа на гирлянду китайских фонариков.
"Later...	Позднее.
I write with some difficulty, because the blood will run down my face and make patterns on the paper.	Писать мне затруднительно: все лицо в крови, и боюсь испачкать бумагу.
Blood is a very beautiful thing; that is why it is concealed.	Кровь очень красива, поэтому ее и скрывают.
If you ask me why blood runs down my face, I can only reply that I was kicked by a horse.	Если вы спросите, отчего мое лицо в крови, я отвечу вам, что меня лягнул конь.
If you ask me what horse, I can reply with some pride that it was a war-horse.	А если вы спросите, что еще за конь, я не без гордости отвечу: это боевой конь.
If you ask me how a war-horse came on the scene in our simple pedestrian warfare, I am reduced to the necessity, so painful to a special correspondent, of recounting my experiences.	Если же вы, не унявшись, поинтересуетесь, откуда на пехотной войне взялся боевой конь, то я вынужден буду исполнить тягостный долг военного корреспондента и рассказать о том, что случилось.
"I was, as I have said, in the very act of posting my copy at the pillar-box, and of glancing as I did so up the glittering curve of Pembridge Road, studded with the lights of Wilson's men.	Как было сказано, я собирался бросить корреспонденцию в почтовый ящик и взглянул на огнистую излучину Пембридж-роуд, на бейзуотерские фонарики.
I don't know what made me pause to examine the matter, but I had a fancy that the line of lights, where it melted into the indistinct brown twilight, was more indistinct than usual.	И замешкался: вереница огней в буроватых сумерках словно бы потускнела.
I was almost certain that in a certain stretch of the road where there had been five lights there were now only four.	Я был почти уверен, что там, где только что горело пять огоньков, теперь горят четыре.
I strained my eyes; I counted them again, and there were only three. A moment after there were only two; an instant after only one; and an instant after that the lanterns near to me swung like jangled bells, as if struck suddenly.	Я вгляделся, пересчитал их: их стало три -- два -- один, и все огоньки вблизи вдруг заплясали, как колокольчики на сбруе.
They flared and fell; and for the moment the fall of them was like the fall of the sun and stars out of heaven. It left everything in a primal blindness.	Они вспыхивали и гасли: казалось, это меркнут светила небесные, и вот-вот воцарится первозданная темнота.

As a matter of fact, the road was not yet legitimately dark.	На самом-то деле еще даже не стемнело: дотлевал рдяный закат, рассеивая по небу как бы каминные отсветы.
There were still red rays of a sunset in the sky, and the brown gloaming was still warmed, as it were, with a feeling as of firelight.	Для меня, однако же, три долгих мгновения темнота была полная.
But for three seconds after the lanterns swung and sank, I saw in front of me a blackness blocking the sky. And with the fourth second I knew that this blackness which blocked the sky was a man on a great horse; and I was trampled and tossed aside as a swirl of horsemen swept round the corner.	В четвертое мгновение я понял, что небо мне заслоняет всадник на огромной лошади; на меня наехала и отбросила к тротуару черная кавалькада, вылетевшая из-за угла.
As they turned I saw that they were not black but scarlet; they were a sortie of the besieged, Wayne riding ahead.	Они свернули влево, и я увидел, что они вовсе не черные, они алые: это была вылазка осажденных во главе с Уэйном.
"I lifted myself from the gutter, blinded with blood from a very slight skin-wound, and, queerly enough, not caring either for the blindness or for the slightness of the wpund.	Я выбрался из канавы: рана, хоть и пустяковая, обильно кровоточила, но мне все это было как-то нипочем.
For one mortal minute after that amazing cavalcade had spun past, there was dead stillness on the empty road. And then came Barker and all his halberdiers running like devils in the track of them.	Отряд проскакал, настала мертвая тишина; потом набежали алебардщики Баркера -- они со всех ног гнались за конниками.
It had been their business to guard the gate by which the sortie had broken out; but they had not reckoned, and small blame to them, on cavalry.	Их-то заставу и опрокинула вылазка, но уж чего-чего, а кавалерии они не ожидали, и можно ли их за это винить?
As it was, Barker and his men made a perfectly splendid run after them, almost catching Wayne's horses by the tails.	Да если на то пошло, Баркер и его молодцы едва не нагнали конников: еще бы немного, и ухватили бы лошадей за хвосты.
"Nobody can understand the sortie.	К чему сей сон -- никто не понимает.
It consists only of a small number of Wayne's garrison. Turnbull himself, with the vast mass of it, is undoubtedly still barricaded in Pump Street.	И вылазка-то малочисленная -- Тернбулл с войском остался за баррикадами.
Sorties of this kind are natural enough in the majority of historical sieges, such as the siege of Paris in 1870, because in such cases the besieged are certain of some support outside.	История знает подобные примеры: скажем, во время осады Парижа в 1870-м -- но ведь тогда осажденные надеялись на помощь извне.
But what can be the object of it in this case?	А этим на что надеяться?
Wayne knows (or if he is too mad to know anything, at least Turnbull knows) that there is not, and never has been, the smallest chance of support for him outside; that the mass of the sane modern inhabitants of London regard his farcical patriotism with as much contempt as they do the original idiotcy that gave it birth...the folly of our miserable King. What Wayne and his horsemen are doing nobody can even conjecture.	Уэйн знает (а если он вконец свихнулся, так знает Тернбулл), что здравомыслящие лондонцы единодушно презирают его шутовской патриотизм, как и породившее его дурачество нашего жалкого монарха.

The general theory round here is that he is simply a traitor, and has abandoned the besieged.	Словом, все в полном недоумении; многие думают, что Уэйн попросту предатель, что он бросил осажденных на произвол судьбы.
But all such larger but yet more soluble riddles are as nothing compared to the one small but unanswerable riddle: Where did they get the horses?	Загадки загадками, они постепенно разъяснятся, а вот чего уж никак не понять, так это откуда у них взялись лошади?
"Later...	Позднее.
I have heard a most extraordinary account of the origin of the appearance of the horses.	Мне рассказали удивительную историю о том, откуда они взялись.
It appears that that amazing person, General Turnbull, who is now ruling Pump Street in the absence of Wayne, sent out, on the morning of the declaration of war, a vast number of little boys (or cherubs of the gutter, as we pressmen say), with half-crowns in their pockets, to take cabs all over London.	Оказывается, генерал Тернбулл, этот сногсшибательный военачальник, а ныне, в отсутствие Уэйна, властелин Насосного переулка, поутру в день объявления войны собрал ораву уличных мальчишек (по-нашему, по-газетному -- херувимов сточных канав), раздал им по полкроны и, разослав их во все концы Лондона, велел возвращаться на извозчиках.
No less than a hundred and sixty cabs met at Pump Street; were commandeered by the garrison. The men were set free, the cabs used to make barricades, and the horses kept in Pump Street, where they were fed and exercised for several days, until they were sufficiently rapid and efficient to be used for this wild ride out of the town.	Едва ли не сто шестьдесят кебов съехались в Ноттинг-Хилл, да там и остались: извозчиков отпустили, пролетками забаррикадировали улицы, а лошадей свели в Насосный переулок, превращенный в конюшню и манеж; вот они и сгодились для этой безумной вылазки.
If this is so, and I have it on the best possible authority, the method of the sortie is explained. But we have no explanation of its object.	Сведения самые достоверные; теперь все ясно, кроме главного -- зачем вылазка?
Just as Barker's Blues were swinging round the corner after them, they were stopped, but not by an enemy; only by the voice of one man, and he a friend. Red Wilson of Bayswater ran alone along the main road like a madman waving them back with a halberd snatched from a sentinel.	За углом баркеровцев властно остановили, но не враги, а рыжий Уилсон, который стремглав бежал им навстречу, размахивая вырванной у часового алебардой.
He was in supreme command, and Barker stopped at the corner, staring and bewildered.	Баркер с дружиною ошеломленно повиновался: как-никак главнокомандующий!
We could hear Wilson's voice loud and distinct out of the dusk, so that it seemed strange that the great voice should come out of the little body.	Сумеречную улицу огласила громкая и отчетливая команда -- даже не верилось, что у такого тщедушного человечка может быть такой зычный голос:
' Halt, South Kensington!	"Стойте, южные кенсингтонцы!
Guard this entry, and prevent them returning.	Стерегите на всякий случай этот проход.
I will pursue.	Их я беру на себя.
Forward, the Green Guards!'	Бойцы Бейзуотера, вперед!"

"A wall of dark blue uniforms and a wood of pole-axes was between me and Wilson, for Barker's men blocked the mouth of the road in two rigid lines. But through them and through the dusk I could hear the clear orders and the clank of arms, and see the green army of Wilson marching by towards the west.	Меня отделяла от Уилсона двойная темно-синяя шеренга и целый лес протазанов; но из-за этой живой изгороди слышны были четкие приказы и бряцанье оружия, виднелась зеленая дружина, устремившаяся в погоню.
They were our great fighting-men. Wilson had filled them with his own fire; in a few days they had become veterans.	Да, это наши чудо-богатыри: Уилсон зажег их сердца своей отвагой, и они за день-другой стали ветеранами.
Each of them wore a silver medal of a pump, to boast that they alone of all the allied armies had stood victorious in Pump Street.	На груди у каждого поблескивал серебряный значок-насос: они побывали в логове врага.
"I managed to slip past the detachment of Barker's Blues, who are guarding the end of Pembridge Road, and a sharp spell of running brought me to the tail of Wilson's green army as it swung down the road in pursuit of the flying Wayne.	Кенсингтонцы остались стоять, преграждая Пембридж-роуд, а я помчался следом за наступающими и вскоре нагнал их задние ряды.
The dusk had deepened into almost total darkness; for some time I only heard the throb of the marching pace.	Сумерки сгустились, и я почти ничего не видел, только слышал тяжкий маршевый шаг.
Then suddenly there was a cry, and the tall fighting men were flung back on me, almost crushing me, and again the lanterns swung and jingled and the cold nozzles of great horses pushed into the press of us.	Потом раздался общий крик, рослые воины, пятясь, спотыкались об меня, снова заплясали фонарики, и лошади, фыркая в лицо, разбрасывали людей по сторонам.
They had turned and charged us.	Они, стало быть, развернулись и атаковали нас.
"'You fools!' came the voice of Wilson, cleaving our panic with a splendid cold anger; 'Don't you see? the horses have no riders!'	-- Болваны! -- прокричал холодный и гневный голос Уилсона, мигом смиривший панику.-- Вы что, не видите? Кони-то без всадников!
"It was true. We were being plunged at by a stampede of horses with empty saddles.	В самом деле, смяли нас лошади без седоков.
What could it mean?	Что бы это значило?
Had Wayne met some of our men and been defeated?	Может, Уэйна уже разгромили?
Or had he flung these horses at us as some kind of ruse or mad new mode of warfare, such as he seemed bent on inventing? Or did he and his men want to get away in disguise?	Или это новая военная хитрость, на которые он, как известно, горазд?
Or did they want to hide in houses somewhere?	А может быть, они там все переоделись и попрятались по домам?
"Never did I admire any man's intellect (even my own) so much as I did Wilson's at that moment.	Никогда еще не бывал я так восхищен ничьей смекалкой (даже своей собственной), как восхитился уилсоновской.
Without a word, he simply pointed the halberd (which he still grasped) to the southern side of the road.	Он молча указал протазаном на южную сторону улицы.

As you know, the streets running up to the ridge of Campden Hill from the main road are peculiarly steep, they are more like sudden flights of stairs. We were just opposite Aubrey Road, the steepest of all; up that it would have been far more difficult to urge half-trained horses than to run up on one's feet.	Знаете ведь, какие крутые проулки, чуть не лестницы, ведут на вершину холма: так вот, мы были возле самого крутого, возле Обри-роуд. Взбежать по нему нетрудно; куда труднее взвести необученных лошадей.
"'Left wheel!' hallooed Wilson. 'They have gone up here,' he added to me, who happened to be at his elbow.	-- Левое плечо вперед! -- скомандовал Уилсон.--Вон их куда понесло,-- сообщил он мне, оказавшемуся рядом.
"'Why?' I ventured to ask.	-- Зачем? -- отважился я спросить.
"'Can't say for certain,' replied the Bayswater General. 'They've gone up here in a great hurry anyhow. They've simply turned their horses loose, because they couldn't take them up.	-- Да кто их знает,-- отвечал бейзуотерский генерал.-- Но, видать, очень спешили -- потому и спешились.
I fancy I know. I fancy they're trying to get over the ridge to Kensington or Hammersmith, or somewhere, and are striking up here because it's just beyond the end of our line.	Вроде понятно: они хотят прорваться в Кенсингтон или Хаммерсмит -- и нанесли удар здесь, на стыке армий.
Damned fools, not to have gone further along the road, though. They've only just shaved our last outpost.	Им бы, дуракам, взять чуть подальше: глядишь, и обошли бы нашу последнюю заставу.
Lambert is hardly four hundred yards from here. And I've sent him word.'	Ламберт отсюда ярдов за четыреста; правда, я его предупредил.
"'Lambert!' I said.	-- Ламберт! -- воскликнул я.-- Уж не Уилфрид ли Ламберт, мой однокорытник?
'Not young Wilfrid Lambert...my old friend.' "'Wilfrid Lambert's his name,' said the General; 'used to be a "man about town"; silly fellow with a big nose.	-- Уилфрид Ламберт его зовут, это уж точно,--отвечал генерал,-- повеса из повес, эдакий длинноносый обалдуй.
That kind of man always volunteers for some war or other.	Дурням вроде него на войне самое место, тут они при деле.
And what's funnier, he generally isn't half bad at it, Lambert is distinctly good.	И Ламберт хорош, грех жаловаться.
The yellow West Kensingtons I always reckoned the weakest part of the army; but he has pulled them together uncommonly well, though he's subordinate to Swindon, who's a donkey.	Эти желтяки, западные кенсингтонцы,-- не войско, а сущее охвостье. Он привел их в божеский вид, хотя сам под началом у Суиндона -- ну, тот попросту осел.
In the attack from Pembridge Road the other night he showed great pluck.'	А Ламберт давеча показал себя -- в атаке с Пембридж-роуд.
"'He has shown greater pluck than that,' I said. 'He has criticized my sense of humour.	-- Он еще раньше показал себя, -- сказал я.-- Он ополчился на мое чувство юмора.
That was his first engagement.'	Это был его первый бой.
"This remark was, I am sorry to say, lost on the admirable commander of the allied forces.	Мое замечание, увы, пропало попусту: командир союзных войск его не понял.

We were in the act of climbing the last half of Aubrey Road, which is so abrupt a slope that it looked like an old-fashioned map leaning up against the wall. There are lines of little trees, one above the other, as in the old-fashioned map.	Мы в это время взбирались по Обри-роуд, на кручу, похожую на старинную карту с нарисованными деревцами.
"We reached the top of it, panting somewhat, and were just about to turn the corner by a place called (in chivalrous anticipation of our wars of sword and axe) Tower Crecy, when we were suddenly knocked in the stomach (I can use no other term) by a horde of men hurled back upon us. They wore the red uniform of Wayne; their halberds were broken; their foreheads bleeding; but the mere impetus of their retreat staggered us as we stood at the last ridge of the slope,	Немного пыхтя, мы наконец одолели подъем и едва свернули в улочку под названием Подбашенная Креси, словно бы предвосхитившим наши нынешние рукопашные битвы, как вдруг получили в поддых (иначе не знаю, как и сказать): нас чуть не смела вниз гурьба ноттингхилльцев -- в крови и грязи, с обломками алебард.
"'Good old Lambert!' yelled out, suddenly, the stolid Mr. Wilson of Bayswater, in an uncontrollable excitement. 'Damned Jolly old Lambert!	-- Да это же старина Ламберт! -- заорал дотоле невозмутимый повелитель Бейзуотера.-- Черт его подери, ну и хват!
He's got there already!	Он уже здесь!
He's driving them back on us!	Он их на нас гонит!
Hurrah! hurrah!	Урра! Урра!
Forward the Green Guards!'	Вперед, бейзуотерцы!
"We swung round the corner eastwards, Wilson running first, brandishing the halberd.	Мы ринулись за угол, и впереди всех бежал Уилсон, размахивая алебардой, она же протазан...
"Will you pardon a little egotism?	А можно, я немного о себе?
Every one likes a little egotism, when it takes the form, as mine does in this case, of a disgraceful confession.	Пожалуй, можно,-- тем более что ничего особенно лестного, а даже слегка и постыдное.
The thing is really a little interesting, because it shows how the merely artistic habit has bitten into men like me.	Впрочем, скорее забавное: вот ведь какой мы, журналисты, впечатлительный народ!
It was the most intensely exciting occurrence that had ever come to me in my life; and I was really intensely excited about it. And yet, as we turned that corner, the first impression I had was of something that had nothing to do with the fight at all.	Казалось бы, я с головой погружен в поток захватывающих событий; и однако же, когда мы обогнули угол, мне первым делом бросилось в глаза то, что не имеет никакого отношения к нынешней войне.
I was stricken from the sky as by a thunderbolt, by the height of the Waterworks Tower on Campden Hill.	Я был поражен, точно черной молнией с небес, высотой Водонапорной башни.
I don't know whether Londoners generally realize how high it looks when one comes out, in this way, almost immediately under it.	Не знаю, замечают ли обычно лондонцы, какая она высокая, если внезапно выйти к самому ее подножию.
For the second it seemed to me that at the foot of it even human war was a triviality.	На миг мне показалось, что подле этой громады все людские распри -- просто пустяки.
For the second I felt as if I had been drunk with some trivial orgie, and that I had been sobered by the shock of that shadow.	На один миг, не более -- но я чувствовал себя так, будто захмелел на какой-то попойке, и меня вдруг отрезвила эта надвинувшаяся гигантская тень.

A moment afterwards, I realized that under it was going on something more enduring than stone, and something wilder than the dizziest height...the agony of man. And I knew that compared to that, this overwhelming tower was itself a triviality; it was a mere stalk of stone which humanity could snap like a stick.	И почти тут же я понял, что у подножия этой башни свершается то, что долговечней камня и головокружительней любой высоты -свершается человеческое действо, а по сравнению с ним эта огромная башня -- сущая пустяковина, всего-навсего каменный отросток, который род людской может переломить как спичку.
"I don't know why I have talked so much about this silly old Waterworks Tower, which at the very best was only a tremendous background. It was that, certainly, a sombre and awful landscape, against which our figures were relieved.	Впрочем, не знаю, чего я разболтался про эту дурацкую, обшарпанную Водонапорную башню: она идет к делу самое большее как задник декорации -- правда, задник внушительный, и мрачновато обрисовались на нем наши фигуры.
But I think the real reason was, that there was in my own mind so sharp a transition from the tower of stone to the man of flesh.	Но главная причина, должно быть, в том, что в сознании моем как бы столкнулись каменная башня и живой человек.
For what I saw first when I had shaken off, as it were, the shadow of the tower, was a man, and a man I knew.	Ибо стряхнув с себя, так сказать, тень башни, я сразу же увидел человека, и человека мне очень знакомого.
"Lambert stood at the further corner of the street that curved round the tower, his figure outlined in some degree by the beginning of moonrise.	Ламберт стоял на дальнем углу подбашенной улицы, отчетливо видный при свете восходящей луны.
He looked magnificent, a hero; but he looked something much more interesting than that.	Он был великолепен -- герой, да и только, но я -то углядел кое-что поинтересней героизма.
He was, as it happened, in almost precisely the same swaggering attitude in which he had stood nearly fifteen years ago, when he swung his walking-stick and struck it into the ground, and told me that all my subtlety was drivel.	Дело в том, что он стоял почти в той же самодовольной позе, в какой запомнился мне около пятнадцати лет назад, когда он воинственно взмахнул тростью, вызывающе воткнул ее в землю и сказал мне, что все мои изыски -- просто околесица.
And, upon my soul, I think he required more courage to say that than to fight as he does now.	И ей-богу же, тогда ему на это требовалось больше мужества, чем теперь -- на ратные подвиги.
For then he was fighting against something that was in the ascendant, fashionable, and victorious.	Ибо тогда его противник победно восходил на вершину власти и славы.
And now he is fighting (at the risk of his life, no doubt) merely against something which is already dead, which is impossible, futile; of which nothing has been more impossible and futile than this very sortie which has brought him into contact with it.	А сейчас он добивает (хоть и с риском для жизни) врага поверженного, обреченного и жалкого -- какой жалкой и обреченной была эта вылазка навстречу гибели!
People nowadays allow infinitely too little for the psychological sense of victory as a factor in affairs.	Нынче никому невдомек, что победное чувство -- это целых полдела.
Then he was attacking the degraded but undoubtedly victorious Quin; now he is attacking the interesting but totally extinguished Wayne.	Тогда он нападал на растленного, однако же победительного Квина; теперь -- сокрушает вдохновенного, но полуизничтоженного Уэйна.
"His name recalls me to the details of the scene.	Имя его возвращает меня на поле брани.

The facts were these. A line of red halberdiers, headed by Wayne, were marching up the street, close under the northern wall, which is, in fact, the bottom of a sort of dyke or fortification of the Waterworks. Lambert and his yellow West Kensingtons had that instant swept round the corner and had shaken the Waynites heavily, hurling back a few of the more timid, as I have just described, into our very arms.	Случилось вот что: колонна алых алебардщиков двигалась по улице у северной стены -низовой дамбы, ограждающей башню,-- и тут из-за угла на них ринулись желтые кенсингтонцы Ламберта, смяли их и отшвырнули нестойких, как я уже описал, прямо к нам в объятия.
When our force struck the tail of Wayne's, every one knew that all was up with him.	И когда мы ударили на них с тыла, стало ясно, что с Уэйном покончено.
His favourite military barber was struck down. His grocer was stunned.	Его любимца -- бравого цирюльника -- сшибли с ног, бакалейщика контузили.
He himself was hurt in the thigh, and reeled back against the wall.	Уэйн и сам был ранен в ногу и отброшен к стене.
We had him in a trap with two jaws.	Они угодили в челюсти капкана.
'Is that you?' shouted Lambert, genially, to Wilson, across the hemmed-in host of Notting Hill.	-- Ага, подоспели? -- радостно крикнул Ламберт Уилсону через головы окруженных ноттингхилльцев.
'That's about the ticket,' replied General Wilson; 'keep them under the wall.'	-- Давай, давай! -- отозвался генерал Уилсон.--Прижимай их к стене!
"The men of Notting Hill were falling fast.	Ратники Ноттинг-Хилла падали один за другим.
Adam Wayne threw up his long arms to the wall above him, and with a spring stood upon it, a gigantic figure against the moon.	Адам Уэйн ухватился длинными ручищами за верх стены, подтянулся и вспрыгнул на нее: его гигантскую фигуру ярко озаряла луна.
He tore the banner put of the hands of the standard-bearer below him, and shook it out suddenly above our heads, so that it was like thunder in the heavens.	Он выхватил хоругвь у знаменосца под стеной и взмахнул ею: она с шумом зареяла над головами, точно раскатился небесный гром
"'Round the Red Lion!' he cried. 'Swords round the Red Lion! Halberds round the Red Lion! They are the thorns round the rose.'	-- Сомкнемся вокруг Красного Льва! -воскликнул он.-- Выставим острия мечей и жала алебард -- это шипы на стебле розы!
"His voice and the crack of the banner made a momentary rally, and Lambert, whose idiotic face was almost beautiful with battle, felt it as by an instinct, and cried:	Его громовой голос и плеск знамени мгновенно взбодрили ноттингхилльцев, и почуяв это, Ламберт, чья идиотская физиономия была едва ли не прекрасна в упоении битвы, заорал:
"'Drop your public-house flag, you footler!	-- Брось свою кабацкую вывеску, дуралей!
Drop it!'	Бросай сейчас же!
"'The banner of the Red Lion seldom stoops,' said Wayne, proudly, letting it out luxuriantly on the night wind.	-- Хоругвь Красного Льва редко склоняется,--горделиво ответствовал Уэйн, и вновь зашумело на ветру развернутое знамя.
"The next moment I knew that poor Adam's sentimental theatricality had cost him much. Lambert was on the wall at a bound, his sword in his teeth, and had slashed at Wayne's head before he had time to draw his sword, his hands being busy with the enormous flag.	На этот раз любовь к театральным жестам могла дорого обойтись бедняге Адаму: Ламберт вспрыгнул на стену со шпагой в зубах, и клинок свистнул возле уха Уэйна прежде, чем тот успел обнажить меч -- руки-то у него были заняты тяжелым знаменем.

He stepped back only just in time to avoid the first cut, and let the flag-staff fall, so that the spear-blade at the end of it pointed to Lambert.	Он едва успел отступить и уклониться от выпада; древко с длинным острием поникло почти к ногам Ламберта.
"'The banner stoops,' cried Wayne, in a voice that must have startled streets. 'The banner of Notting Hill stoops to a hero.'	-- Знамя склонилось! -- громогласно воскликнул Уэйн.-- Знамя Ноттинг-Хилла склонилось перед героем!
And with the words he drove the spear-point and half the flag-staff through Lambert's body and dropped him dead upon the road below, a stone upon the stones of the street.	С этими словами он пронзил Ламберта насквозь и стряхнул его тело с древка знамени вниз, с глухим стуком грянулось оно о камни мостовой.
"'Notting Hill!	-- Ноттинг-Хилл!
Notting Hill!' cried Wayne, in a sort of divine rage. 'Her banner is all the holier for the blood of a brave enemy!	Ноттинг-Хилл! -- неистово, как одержимый, восклицал Уэйн.-- Наше знамя освящено кровью отважного врага!
Up on the wall, patriots!	Ко мне, на стену, патриоты!
Up on the wall!	Все сюда, на стену!
Notting Hill!'	Ноттинг-Хилл!
"With his long strong arm he actually dragged a man up on to the wall to be silhouetted against the moon, and more and more men climbed up there, pulled themselves and were pulled, till clusters and crowds of the half-massacred men of Pump Street massed upon the wall above us.	Его длинная могучая рука протянулась кому-то на помощь, и на озаренной луной стене возник второй силуэт, за ним еще и еще; одни забирались сами, других втаскивали, и вскоре израненные, полуживые защитники Насосного переулка кое-как взгромоздились на стену.
"'Notting Hill!	-- Ноттинг-Хилл!
Notting Hill!' cried Wayne, unceasingly.	Ноттинг-Хилл! -- неустанно восклицал Уэйн.
"'Well, what about Bayswater?' said a worthy working-man in Wilson's army, irritably. 'Bayswater for ever!'	-- А чем хуже Бейзуотер? -- сердито крикнул почтенный мастеровой из дружины Уилсона.--Да здравствует Бейзуотер!
"'We have won!' cried Wayne, striking his flag-staff in the ground. 'Bayswater for ever!	-- Мы победили! -- возгласил Уэйн, ударив оземь древком знамени.-- Да здравствует Бейзуотер!
We have taught our enemies patriotism!'	Мы научили наших врагов патриотизму!
"'Oh, cut these fellows up and have done with it!' cried one of Lambert's lieutenants, who was reduced to something bordering on madness by the responsibility of succeeding to the command.	-- Ох, да перебить их всех, и дело с концом! -выкрикнул офицер из отряда Ламберта почти в панике: ему ведь надо было принимать команду.
"'Let us by all means try,' said Wilson, grimly; and the two armies closed round the third.	-- Попробуем, если получится,-- мрачно сказал Уилсон, и оба войска накинулись на третье.
* * *	* * *
"I simply cannot describe what followed.	Я просто не берусь описывать, что было дальше.
I am sorry, but there is such a thing as physical fatigue, as physical nausea, and, I may add, as physical terror.	Прошу прощения, но меня одолевает усталость, мне тошно, да вдобавок еще и ужас берет.
Suffice it to say that the above paragraph was written about 11 p.m., and that it is now about 2 a.m., and that the battle is not finished, and is not likely to be.	Замечу лишь, что предыдущий кусок я дописал часов в 11 вечера, сейчас около двух ночи, а битва все длится, и конца ей не видно.

Suffice it further to say that down the steep streets which lead from the Waterworks Tower to the Notting Hill High Road, blood has been running, and is running, in great red serpents, that curl out into the main thoroughfare and shine in the moon.	Да, вот еще что: по крутым проулкам, от Водонапорной башни к Ноттинг-Хилл-Хай-роуд красными змеями вьются кровавые ручьи; там, на широкой улице, они сливаются в огромную лужу, сверкающую под луной.
"Later...	Позднее.
The final touch has been given to all this terrible futility.	Ну вот, близится конец всей этой жуткой бессмыслице.
Hours have passed; morning has broken; men are still swaying and fighting at the foot of the tower and round the corner of Aubrey Road; the fight has not finished.	Минуло несколько часов, настало утро, а люди все мечутся и рубятся у подножия башни и за углом, на Обри-роуд; битва не кончилась.
But I know it is a farce.	Но смысла в ней нет ни малейшего.
"News has just come to show that Wayne's amazing sortie, followed by the amazing resistance through a whole night on the wall of the Waterworks, is as if it had not been.	В свете новых известий ясно, что и отчаянная вылазка Уэйна, и отчаянное упорство его бойцов, ночь напролет сражавшихся на стене у Водонапорной башни,-- все это было попусту.
What was the object of that strange exodus we shall probably never know, for the simple reason that every one who knew will probably be cut to pieces in the course of the next two or three hours.	И наверно, мы никогда не узнаем, с чего это вдруг осажденные выбрались погибать -- по той простой причине, что еще через два-три часа их перебьют всех до последнего.
"I have heard, about three minutes ago, that Buck and Buck's methods have won after all.	Минуты три назад мне сообщили, что Бак, собственно, уже выиграл войну: победила его деловая сметка.
He was perfectly right, of course, when one comes to think of it, in holding that it was physically impossible for a street to defeat a city.	Он, конечно, был прав, что переулку с городом не тягаться.
While we thought he was patrolling the eastern gates with his Purple army; while we were rushing about the streets and waving halberds and lanterns; while poor old Wilson was scheming like Moltke and fighting like Achilles to entrap the wild Provost of Notting Hill...Mr. Buck, retired draper, has simply driven down in a hansom cab and done something about as plain as butter and about as useful and nasty.	Мы-то думали, он торчит на восточных подступах со своим лиловым войском; мы-то бегали по улицам, размахивая алебардами и потрясая фонарями; бедняга Уилсон мудрил, как Мольтке, и бился, как Ахиллес; а мистер Бак, суконщик на покое, тем временем разъезжал в пролетке и обстряпал дельце проще простого: долго ли умеючи?
He has gone down to South Kensington, Brompton, and Fulham, and by spending about four thousand pounds of his private means, has raised an army of nearly, as many men; that is to say, an army big enough to beat, not only Wayne, but Wayne and all his present enemies put together.	Он съездил в Южный Кенсингтон, Бромптон и Фулем, израсходовал около четырех тысяч фунтов собственных денег и снарядил почти четырехтысячную армию, которая может шутя раздавить не только Уэйна, но и всех его нынешних противников.
The army, I understand, is encamped along High Street, Kensington, and fills it from the Church to Addison Road Bridge.	Армия, как я понимаю, расположилась на Кенсингтон-Хай-стрит, заняв ее от собора до моста на Аддисон-роуд.
It is to advance by ten different roads uphill to the north.	Она будет наступать на север десятью колоннами.
"I cannot endure to remain here.	Не хочу я больше здесь оставаться.
Everything makes it worse than it need be.	Глаза бы мои на все это не глядели.

The dawn, for instance, has broken round Campden Hill; splendid spaces of silver, edged with gold, are torn out of the sky.	Холм озарен рассветом; в небе раскрываются серебряные окна в золотистых рамах.
Worse still, Wayne and his men feel the dawn; their faces, though bloody and pale, are strangely hopeful... insupportably pathetic.	Ужасно: Уэйна и его ратников рассвет словно бодрит, на их бледных, окровавленных лицах появляется проблеск надежды... невыносимо трогательно.
Worst of all, for the moment they are winning.	Еще ужаснее, что сейчас они берут верх.
If it were not for Buck and the new army they might just, and only just, win.	Если бы не новое полчище Бака, они могли бы -пусть ненадолго -- оказаться победителями.
"I repeat, I cannot stand it.	Повторяю, это непереносимо.
It is like watching that wonderful play of old Maeterlinck's (you know my partiality for the healthy, jolly old authors of the nineteenth century), in which one has to watch the quiet conduct of people inside a parlour, while knowing that the very men are outside the door whose word can blast it all with tragedy.	Точно смотришь этакую пьесу старика Метерлинка (люблю я жизнерадостных декадентов XIX века!), где персонажи безмятежно беседуют в гостиной, а зрители знают, какой ужас подстерегает их за дверями.
And this is worse, for the men are not talking, but writhing and bleeding and dropping dead for a thing that is already settled...and settled against them.	Только еще тягостней, потому что люди не беседуют, а истекают кровью и падают замертво, не ведая, что бьются и гибнут зря, что все уже решено и дело их проиграно.
The great grey masses of men still toil and tug and sway hither and thither around the great grey tower; and the tower is still motionless, as it will always be motionless.	Серые людские толпы сшибаются, теснят друг друга, колышутся и растекаются вокруг серой каменной громады; а башня недвижна и пребудет недвижной.
These men will be crushed before the sun is set; and new men will arise and be crushed, and new wrongs done, and tyranny will always rise again like the sun, and injustice will always be as fresh as the flowers of spring.	Этих людей истребят еще до захода солнца; на их место придут другие -- и будут истреблены, и обновится ложь, и заново отяготеет над миром тирания, и новая низость заполонит землю.
And the stone tower will always look down on it. Matter, in its brutal beauty, will always look down on those who are mad enough to consent to die, and yet more mad, since they consent to live."	А каменная башня будет все так же выситься и, неживая, свысока взирать на безумцев, приемлющих смерть, и на еще худших безумцев, приемлющих жизнь".
Thus ended abruptly the first and last contribution of the Special Correspondent of the Court Journal to that valued periodical.	На этом обрывался первый и последний репортаж специального корреспондента "Придворного летописца", отосланный в сию почтенную газету.
The Correspondent himself, as has been said, was simply sick and gloomy at the last news of the triumph of Buck. He slouched sadly down the steep Aubrey Road, up which he had the night before run in so unusual an excitement, and strolled out into the empty dawn-lit main road, looking vaguely for a cab.	А корреспондент, расстроенный и угнетенный известием о торжестве Бака, уныло побрел вниз по крутой Обри-роуд, по которой накануне так бодро взбегал, и вышел на широкую, по-рассветному пустынную улицу.
He saw nothing in the vacant space except a blue-and-gold glittering thing, running very fast, which looked at first like a very tall beetle, but turned out, to his great astonishment, to be Barker.	Без особой надежды на кеб он огляделся: кеба не было, зато издали быстро приближалось, сверкая на солнце, что-то синее с золотом, похожее на огромного жука; король удивился и узнал Баркера.

"Have you heard the good news?" asked that gentleman.	-- Слыхали хорошие новости? -- спросил тот.
"Yes," said Quin, with a measured voice. "I have heard the glad tidings of great joy.	-- Да,-- отвечал Квин ровным голосом,-- да, меня уже успели порадовать.
Shall we take a hansom down to Kensington?	Может, возьмем извозчика до Кенсингтона?
I see one over there."	Вон, кажется, едет.
They took the cab, and, were, in four minutes, fronting the ranks of the multitudinous and invincible army.	Не прошло и пяти минут, как они выехали навстречу несметной и непобедимой армии.
Quin had not spoken a word all the way, and something about him had prevented the essentially impressionable Barker from speaking either.	Квин по дороге не обмолвился ни словом, и Баркер, чуя неладное, тоже помалкивал.
The great army, as it moved up Kensington High Street, calling many heads to the numberless windows, for it was long indeed...longer than the lives of most of the tolerably young... since such an army had been seen in London.	Великая армия шествовала по Кенсингтон-Хай-стрит, а изо всех окон высовывались головы, ибо тогдашние лондонцы в жизни своей не видывали такого огромного войска.
Compared with the vast organization which was now swallowing up the miles, with Buck at its head as leader, and the King hanging at its tail as journalist, the whole story of our problem was insignificant.	Это полчище, которое возглавлял Бак и к которому пристроился король-журналист, разом упраздняло все проблемы.
In the presence of that army the red Notting Hills and the green Bayswaters were alike tiny and straggling groups. In its presence the whole struggle round Pump Street was like an ant-hill under the hoof of an ox.	И красные ноттингхилльцы, и зеленые бейзуотерцы превращались в копошащихся насекомых, а вся война за Насосный переулок становилась суматохой в муравейнике под копытом вола.
Every man who felt or looked at that infinity of men knew that it was the triumph of Buck's brutal arithmetic.	При одном взгляде на эту человеческую махину всякому было ясно, что грубая арифметика Бака наконец взяла свое.
Whether Wayne was right or wrong, wise or foolish, was quite a fair matter for discussion. But it was a matter of history.	Прав был Уэйн или нет, умник он или дуралей -об этом теперь можно было спорить, это уже отошло в историю.
At the foot of Church Street, opposite Kensington Church, they paused in their glowing good humour.	В конце Соборной улицы, возле Кенсингтонского собора воинство остановилось; командиры были в отличнейшем настроении.
"Let us send some kind of messenger or herald up to them," said Buck, turning to Barker and the King. "Let us send and ask them to cave in without more muddle."	-- Вышлем-ка мы к ним, что ли, вестника или там глашатая,-- предложил Бак, обращаясь к Баркеру и королю.-- Пусть живенько сдаются -нечего канителиться.
"What shall we say to them?" said Barker, doubtfully.	-- А что мы им скажем? -- с некоторым сомнением спросил Баркер.
"The facts of the case are quite sufficient," rejoined Buck. "It is the facts of the case that make an army surrender.	-- Да сообщим голые факты, и все тут,--отозвался Бак.-- Армии капитулируют перед лицом голых фактов.
Let us simply say that our army that is fighting their army, and their army that is fighting our army, amount altogether to about a thousand men.	Просто-напросто напомним, что покамест их армия и наши, вместе взятые, насчитывали примерно тысячу человек.

Say that we have four thousand.	И скажем, что у нас прибавилось четыре тысячи.
It is very simple.	Чего тут мудрить?
Of the thousand fighting, they have at the very most, three hundred, so that, with those three hundred, they have now to fight four thousand seven hundred men.	Из прежней тысячи бойцов ихних самое большее -- триста, так что теперь им противостоит четыре тысячи семьсот человек.
Let them do it if it amuses them." And the Provost of North Kensington laughed.	Хотят -- пусть дерутся,-- и лорд-мэр Северного Кенсингтона расхохотался.
The herald who was dispatched up Church Street in all the pomp of the South Kensington blue and gold, with the Three Birds on his tabard, was attended by two trumpeters.	Г лашатая снарядили со всей пышностью: он был в синей хламиде с тремя золотыми птахами; его сопровождали два трубача.
"What will they do when they consent?" asked Barker, for the sake of saying something in the sudden stillness of that immense army.	-- Как, интересно, они будут сдаваться? -спросил Баркер, чтобы хоть что-то сказать: все огромное войско внезапно притихло.
"I know my Wayne very well," said Buck, laughing. "When he submits he will send a red herald flaming with the Lion of Notting Hill.	-- Я Уэйна знаю как облупленного,-- смеясь, сказал Бак.-- Он пришлет к нам алого глашатая с ноттингхилльским Львом на хламиде.
Even defeat will be delightful to him, since it is formal and romantic."	Кто-кто, а Уэйн не упустит случая капитулировать романтически, по всем правилам.
The King, who had strolled up to the head of the line, broke silence for the first time.	Король, стоявший рядом с ним в начале шеренги, нарушил свое долгое молчание.
"I shouldn't wonder," he said, "if he defied you, and didn't send the herald after all.	-- Не удивлюсь,-- сказал он,-- если Уэйн, вопреки вашим ожиданиям, никакого глашатая не пришлет.
I don't think you do know your Wayne quite so well as you think."	Вряд ли вы так уж хорошо его знаете.
"All right, your Majesty," said Buck, easily; "if it isn't disrespectful, I'll put my political calculations in a very simple form.	-- Что ж, Ваше Величество,-- снизошел к нему Бак,-- тогда не извольте обижаться, коли я переведу свой политический расчет на язык цифр.
I'll lay you ten pounds to a shilling the herald comes with the surrender."	Ставлю десять фунтов против шиллинга, что вот-вот явится глашатай и возвестит о сдаче.
"All right," said Auberon. "I may be wrong, but it's my notion of Adam Wayne that he'll die in his city, and that, till he is dead, it will not be a safe property."	-- Идет,-- сказал Оберон.-- Может, я и не прав, но как я понимаю Адама Уэйна, он ляжет костьми, защищая свой город, и пока не ляжет, покоя вам не будет.
"The bet's made, your Majesty," said Buck.	-- Заметано, Ваше Величество,-- сказал Бак.
Another long silence ensued, in the course of which Barker alone, amid the motionless army, strolled and stamped in his restless way.	И снова все смолкли в ожидании; Баркер нервно расхаживал перед строем замершего воинства.
Then Buck suddenly leant forward.	Внезапно Бак подался вперед
"It's taking your money, your Majesty," he said. "I knew it was.	-- Готовьте денежки, Ваше Величество,-- сказал он.-- Я же вам говорил!
There comes the herald from Adam Wayne."	Вон он -- глашатай Адама Уэйна.

"It's not," cried the King, peering forward also. "You brute, it's a red omnibus."	-- Ничего подобного! -- воскликнул король, приглядываясь.-- Врете вы, это красный омнибус.
"It's not," said Buck, calmly; and the King did not answer, for down the centre of the spacious and silent Church Street was walking, beyond question, the herald of the Red Lion, with two trumpeters.	-- Нет, не омнибус,-- спокойно возразил Бак, и король смолчал, ибо сомнений не оставалось: посредине широкой, пустынной улицы шествовал глашатай с Красным Львом на хламиде и два трубача.
Buck had something in him which taught him how to be magnanimous.	Бак умел, когда надо, проявлять великодушие.
In his hour of success he felt magnanimous towards Wayne, whom he really admired; magnanimous towards the King, off whom he had scored so publicly; and, above all, magnanimous towards Barker, who was the titular leader of this vast South Kensington army, which his own talent had evoked.	А в час своего торжества ему хотелось выглядеть великодушным и перед Уэйном, которым он по-своему восхищался, и перед королем, которого только что осрамил на людях, и в особенности перед Баркером, номинальным главнокомандующим великой армии, хоть она и возникла его, Бака, стараниями.
"General Barker," he said, bowing, "do you propose now to receive the message from the besieged?"	-- Генерал Баркер,-- сказал он, поклонившись, -- угодно ли вам выслушать посланца осажденных?
Barker bowed also, and advanced towards the herald.	Баркер поклонился в свою очередь и выступил навстречу глашатаю.
"Has your master, Mr. Adam Wayne, received our request for surrender?" he asked.	-- Получил ли ваш лорд-мэр, мистер Адам Уэйн, наше требование капитуляции? -- спросил он.
The herald conveyed a solemn and respectful affirmative.	Г лашатай ответствовал утвердительно, степенным и учтивым наклоном головы.
Barker resumed, coughing slightly, but encouraged.	Баркер кашлянул и продолжал более сурово:
"What answer does your master send?"	-- И каков же ответ лорда-мэра?
The herald again inclined himself submissively, and answered in a kind of monotone.	Глашатай снова почтительно склонил голову и отвечал, размеренно и монотонно:
"My message is this. Adam Wayne, Lord High Provost of Notting Hill, under the charter of King Auberon and the laws of God and all mankind, free and of a free city, greets James Barker, Lord High Provost of South Kensington, by the same rights free and honourable, leader of the army of the South.	-- Мне поручено передать следующее: Адам Уэйн, лорд-мэр Ноттинг-Хилла, согласно хартии короля Оберона и всем установлениям, божеским и человеческим, свободного и суверенного града, приветствует Джеймса Баркера, лорд-мэра Южного Кенсингтона, согласно тем же установлениям, града свободного, досточтимого и суверенного.
With all friendly reverence, and with all constitutional consideration, he desires James Barker to lay down his arms, and the whole army under his command to lay down their arms also."	Со всем дружественным почтением и во исполнение законов Джеймсу Баркеру, а равно и всему войску под его началом, предлагается немедля сложить оружие.
Before the words were ended the King had run forward into the open space with shining eyes.	Еще не отзвучали эти слова, как король с сияющими глазами радостно вырвался вперед, на пустую площадь.
The rest of the staff and the forefront of the army were literally struck breathless.	Остальные -- и командиры, и рядовые воины -онемели от изумления.

When they recovered they began to laugh beyond restraint; the revulsion was too sudden.	Придя в себя, они разразились неудержимым хохотом -- вот уж чего никто не ожидал!
"The Lord High Provost of Notting Hill," continued the herald, "does not propose, in the event of your surrender, to use his victory for any of those repressive purposes which others have entertained against him.	-- Лорд-мэр Ноттинг-Хилла,-- продолжал глашатай,-- отнюдь не намерен после вашей капитуляции использовать свою победу в целях утеснений, подобных тем, какие претерпел сам.
He will leave you your free laws and your free cities, your flags and your governments.	Он оставит в неприкосновенности ваши законы и границы, ваши знамена и правительства.
He will not destroy the religion of South Kensington, or crush the old customs of Bayswater."	Он не покусится на религию Южного Кенсингтона и не станет попирать древние обычаи Бейзуотера.
An irrepressible explosion of laughter went up from the fore front of the great army.	И опять содрогнулся от хохота строй великой армии.
"The King must have had something to do with this humour," said Buck, slapping his thigh. "It's too deliciously insolent.	-- Не иначе как король к этому руку приложил,--заметил Бак, хлопнув себя по ляжке.-- До такого нахальства надо додуматься.
Barker, have a glass of wine."	Баркер, давайте-ка выпьем по стакану вина.
And in his conviviality he actually sent a soldier across to the restaurant opposite the church and brought out two glasses for a toast.	Вконец развеселившись, он и правда послал алебардщика в ресторанчик напротив собора; подали два стакана, и дело было за тостом.
When the laughter had died down, the herald continued quite monotonously:	Когда хохот утих, глашатай столь же монотонно продолжал:
"In the event of your surrendering your arms and dispersing under the superintendence ot our forces, these local rights of yours shall be carefully observed.	-- В случае капитуляции, сдачи оружия и роспуска армии под нашим наблюдением все ваши суверенные права вам гарантируются.
In the event of your not doing so, the Lord High Provost of Notting Hill desires to announce that he has just captured the Waterworks Tower, just above you, on Campden Hill, and that within ten minutes from now, that is, on the reception through me of your refusal, he will open the great reservoir and flood the whole valley where you stand in thirty feet of water.	Если же вы не пожелаете сдаться, то лорд-мэр Ноттинг-Хилла доводит до вашего сведения, что он полностью захватил Водонапорную башню и что ровно через десять минут, то есть получив или не получив от меня известие о вашем отказе, он откроет шлюзы главного водохранилища, и низина, в которой вы находитесь, окажется на глубине тридцати футов.
God save King Auberon!"	Боже, храни короля Оберона!
Buck had dropped his glass and sent a great splash of wine over the road.	Бак уронил стакан, и лужа вина растеклась по мостовой.
"But...but..." he said; and then by a last and splendid effort of his great sanity, looked the facts in the face.	-- Но... но...-- проговорил он и, заново призвав на помощь все свое великолепное здравомыслие, посмотрел правде в глаза.
"We must surrender," he said. "You could do nothing against fifty thousand tons of water coming down a steep hill, ten minutes hence.	-- Надо сдаваться,-- сказал он.-- Если на нас через десять минут обрушатся пятьдесят тысяч тонн воды, то деваться некуда.
We must surrender.	Надо сдаваться.
Our four thousand men might as well be four.	Тут уж все равно, четыре нас тысячи или четыре человека.

Vicisti Galilae!	Ты победил, Галилеянин!
Perkins, you may as well get me another glass of wine."	Перкинс, налейте мне стакан вина.
In this way the vast army of South Kensington surrendered and the Empire of Notting Hill began.	Таким образом сдалась несметная рать Южного Кенсингтона и началось владычество Ноттинг-Хилла.
One further fact in this connection is perhaps worth mentioning...the fact that, after his victory, Adam Wayne caused the great tower on Campden Hill to be plated with gold and inscribed with a great epitaph, saying that it was the monument of Wilfrid Lambert, the heroic defender of the place, and surmounted with a statue, in which his large nose was done something less than justice to.	Надо еще, пожалуй, упомянуть вот о чем: Адам Уэйн приказал облицевать Водонапорную башню золотом и начертать на ней эпитафию, гласящую, что это -- постамент памятника Уилфреду Ламберту, павшему здесь смертью храбрых; сам же памятник под облаками не очень удался: у живого Ламберта нос был куда длиннее.
BOOK V.	Книга пятая
CHAPTER I.	Глава 1
THE EMPIRE OF NOTTING HILL.	ВЛАДЫЧЕСТВО НОТТИНГ-ХИЛЛА
ON the evening of the third of October, twenty years after the great victory of Notting Hill, which gave it the dominion of London, King Auberon, came, as of old, out of Kensington Place.	Вечером третьего октября, через двадцать с лишним лет после великой победы Ноттинг-Хилла, которая принесла ему главенство над Лондоном, король Оберон вышел, как бывало, из Кенсингтонского дворца.
He had changed little, save for a streak or two of grey in his hair, for his face had always been old, and his step slow, and, as it were, decrepit.	Он мало изменился, только в волосах проглянули седые пряди; а лицо у него всегда было старообразное, походка медлительная, шаткая.
If he looked old, it was not because of anything physical or mental. It was because he still wore, with a quaint conservatism, the frock-coat and high hat of the days before the great war.	Выглядел он древним стариком вовсе не потому, что одряхлел умом или телом, а из-за того, что упорно держался допотопной моды -- носил сюртук и цилиндр.
"I have survived the Deluge," he said. "I am a pyramid, and must behave as such."	-- Я пережил потоп,-- говаривал он.-- Я сохраняюсь как пирамида.
As he passed up the street the Kensingtonians in their picturesque blue smocks, saluted him as a King, and then looked after him as a curiosity. It seemed odd to them that men had once worn so elvish an attire.	Кенсингтонцы в своих живописных синих нарядах почтительно приветствовали короля и качали головами ему вслед: ну и чудно же одевались в старину!
The King, cultivating the walk attributed to the oldest inhabitant ("Gaffer Auberon" his friends were now confidentially desired to call him), went toddling northward.	Король, шаркая сверх всякой меры (друзьям было велено заглазно называть его " Старинушка Оберон"), доковылял до Южных ворот Ногтинг-Хилла и постоял перед ними.
He paused, with reminiscence in his eye, at the Southern Gate of Notting Hill, one of those nine great gates of bronze and steel, wrought with reliefs of the old battles, by the hand of Chiffy himself.	Всего ворот было девять: огромные створки из стали и бронзы покрывали барельефы -- картины былых сражений работы самого Чиффи.
"Ah!" he said, shaking his head and assuming an unnecessary air of age, and a provincialism of accent, "Ah! I mind when there warn't none of this here."	-- Эх-хо-хо! -- покряхтел он, тряся головой.-- В мое время ничего этого и в помине-то, помнится, не было.

He passed through the Ossington Gate, surmounted by a great lion, wrought in red copper on yellow brass, with the motto,	Вошел он через Оссингтонские ворота, украшенные медно-красным Львом на желтой латуни и девизом
"Nothing Ill." The guard in red and gold saluted him with his halberd.	"Никто тут не хил" Красно-золотой страж отсалютовал ему алебардой.
It was about sunset, and the lamps were being lit.	Вечерело; на улицах зажигали фонари.
Auberon paused to look at them, for they were Chiffy's finest work, and his artistic eye never failed to feast on them.	Оберон полюбовался ими; глаз знатока радовала эта, может быть, лучшая работа Чиффи.
In memory of the Great Battle of the Lamps, each great iron lamp was surmounted by a veiled figure, sword in hand, holding over the flame an iron hood or extinguisher, as if ready to let it fall if the armies of the South and West should again show their flags in the city.	В память о Великой Фонарной битве каждый чугунный фонарь был увенчан изваянием: ратник с мечом и в плаще держал над пламенем колпак, как бы всегда готовый опустить его, если в город снова вторгнутся недруги с юга или с запада.
Thus no child in Notting Hill could play about the streets without the very lamp-posts reminding him of the salvation of his country in the dreadful year.	И дети, играя на улицах Ноттинг-Хилла, вспоминали рассказы о том, как их родной город спасся от вражеского нашествия.
"Old Wayne was right in a way," commented the King. "The sword does make things beautiful. It has made the whole world romantic by now.	-- Старина Уэйн был в своем роде прав,--заметил король -- Меч действительно преображает: мир переполнился романтикой.
And to think people once thought me a buffoon for suggesting a romantic Notting Hill.	А меня-то, эх, считали шутом: вообразится же, мол, такое -- романтический Ноттинг-Хилл!
Deary me, deary me (I think that is the expression).	Батюшки светы! (или "охти мне" -- как лучше?) -- это надо же!
It seems like a previous existence."	Словно из другой жизни.
Turning a corner he found himself in Pump Street, opposite the four shops which Adam Wayne had studied twenty years before.	Свернув за угол, он попал в Насосный переулок и оказался перед четырьмя домиками, перед которыми двадцать лет назад расхаживал в раздумье Адам Уэйн.
He entered idly the shop of Mr. Mead, the grocer.	От нечего делать он зашел в бакалейную лавку мистера Мида.
Mr. Mead was somewhat older, like the rest of the world, and his red beard, which he now wore with a moustache, and long and full, was partly blanched and discoloured.	Хозяин ее постарел, как и весь мир; окладистая рыжая борода и пышные усы поседели и поблекли.
He was dressed in a long and richly embroidered robe of blue, brown, and crimson, interwoven with an Eastern complexity of pattern, and covered with obscure symbols and pictures, representing his wares passing from hand to hand and from nation to nation.	Синий, коричневый и красный цвета его длинной ризы сочетались по-восточному замысловато; она была расшита иероглифами и картинками, изображавшими, как бакалейные товары переходят из рук в руки, от нации к нации.
Round his neck was the chain with the Blue Argosy cut in turquoise, which he wore as Grand Master of the Grocers.	На шее у него, на цепочке висел бирюзовый кораблик, знак сана: он был Великим Магистром Бакалейщиков.
The whole shop had the sombre and sumptuous look of its owner.	Лавка не уступала хозяину своим сумрачным великолепием.

The wares were displayed as prominently as in the old days, but they were now blended and arranged with a sense of tint and grouping, too often neglected by the dim grocers of those forgotten days.	Все товары были на виду, как и встарь, но теперь они были разложены с толком и вкусом, со вниманием к цвету -- бакалейщик прежних дней нашел бы тут, чему поучиться.
The wares were shown plainly, but shown not so much as an old grocer would have shown his stock, but rather as an educated virtuoso would have shown his treasures.	Никакой торгашеской назойливости; выставка товаров казалась прекрасной, умело подобранной коллекцией тонкого знатока.
The tea was stored in great blue and green vases, inscribed with the nine indispensable sayings of the wise men of China.	Чай хранился в больших синих и зеленых вазах; на них были начертаны девять необходимых изречений китайских мудрецов.
Other vases of a confused orange and purple, less rigid and dominant, more humble and dreamy, stored symbolically the tea of India.	Другие вазы, оранжево-лиловые, не столь строгие и чопорные, более скромные и более таинственные, содержали индийский чай.
A row of caskets of a simple silvery metal contained tinned meats. Each was wrought with some rude but rhythmic form, as a shell, a horn, a fish, or an apple, to indicate what material had been canned in it.	В серебристых ларцах предлагались покупателю консервы, и на каждом ларце была простая, но изящная чеканка: раковина, рога, рыба или яблоко -- внятное для взора пояснение.
"Your Majesty," said Mr. Mead, sweeping an Oriental reverence. "This is an honour to me, but yet more an honour to the city."	-- Ваше Величество,-- сказал мистер Мид, склонившись с восточной учтивостью.-- Великая честь для меня, но еще большая -- для нашего города.
Auberon took off his hat.	Оберон снял цилиндр.
"Mr. Mead," he said, "Notting Hill, whether in giving or taking, can deal in nothing but honour.	-- Мистер Мид,-- сказал он,-- у вас в Ноттинг-Хилле только и слышно, что о чести: то вы ее оказываете, то вам ее воздают.
Do you happen to sell liquorice?"	А вот есть ли у вас, к примеру, лакрица?
"Liquorice, sire," said Mr. Mead, "is not the least important of our benefits out of the dark heart of Arabia."	-- Лакрица, сэр,-- ответствовал мистер Мид,-- это драгоценное достояние темных недр Аравии, и она у нас есть.
And going reverently towards a green and silver canister, made in the form of an Arabian mosque, he proceeded to serve his customer.	Плавным жестом указал он на серебристо-зеленый сосуд в форме арабской мечети; затем неспешно приблизился к нему.
"I was just thinking, Mr. Mead," said the King reflectively, "I don't know why I should think about it just now, but I was just thinking of twenty years ago.	-- Не знаю уж почему,-- задумчиво произнес король,-- но что-то нынче не идут у меня из головы дела двадцатилетней Давности.
Do you remember the times before the war?"	Вы как, мистер Мид, помните довоенные времена?
The grocer, having wrapped up the liquorice sticks in a piece of paper (inscribed with some appropriate sentiment), lifted his large grey eyes dreamily, and looked at the darkening sky outside.	Завернув лакричные палочки в вощеную бумажку с подобающей надписью, бакалейщик устремил отуманенные воспоминанием большие серые глаза в окно, на вечернее небо
"Oh yes, your Majesty," he said. "I remember these streets before the Lord Provost began to rule us.	-- О, да, Ваше Величество,-- молвил он. -- Я помню эти улицы до начала правления нашего лорда-мэра.

I can't remember how we felt very well.	Не помню только, почему мы жили, будто так и надо.
All the great songs and the fighting change one so; and I don't think we can really estimate all we owe to the Provost; but I can remember his coming into this very shop twenty-two years ago, and I remember the things he said.	Сраженья и песенная память о сраженьях -- они, конечно, все изменили, и не оценить, сколь многим обязаны мы лорд-мэру; но вот я вспоминаю, как он зашел ко мне в лавку двадцать два года назад, вспоминаю, что он говорил.
The singular thing is that as far as I remember I thought the things he said odd at that time.	И представьте себе, тогда мне его слова вроде бы показались диковинными.
Now it's the things that I said, as far as I can recall them, that seem to me odd...as odd as a madman's antics."	Теперь-то наоборот -- я не могу надивиться тому, что говорил я: говорил, точно бредил
"Ah!" said the King; and looked at him with an unfathomable quietness.	-- Вот так, да? -- сказал король, глядя на него более чем спокойно.
"I thought nothing of being a grocer then," he said. "Isn't that odd enough for anybody?	-- Я тогда ничего не смыслил в бакалейном деле, -- продолжал тот -- Ну не диковинно ли это?
I thought nothing of all the wonderful places that my goods came from, and wonderful ways that they are made.	Я и знать не знал, откуда взялись мои товары, как их изготовили.
I did not know that I was for all practical purposes a king with slaves spearing fishes near the secret-pool, and gathering fruits in the islands under the world.	Я и ведать не ведал, что по сути дела я -властелин, рассылающий рабов гарпунить рыб в неведомых водоемах и собирать плоды на незнаемых островах.
My mind was a blank on the thing. I was as mad as a hatter."	Ничего этого в голове у меня не было: ни дать ни взять умалишенный.
The King turned also, and stared out into the dark, where the great lamps that commemorated the battle were already flaming.	Король тоже обернулся и взглянул в темное окно, за которым уже зажглись фонари, напоминавшие о великой битве.
"And is this the end of poor old Wayne?" he said, half to himself. "To inflame every one so much that he is lost himself in the blaze; Is this his victory, that he, my incomparable Wayne, is now only one in a world of Waynes?	-- Выходит, крышка бедняге Уэйну? -- сказал он сам себе.-- Воспламенил он всех кругом, а сам пропал в отблесках пламени Это ли твоя победа, о мой несравненный Уэйн,-- что ты стал одним из несчетных уэйнов?
Has he conquered and become by conquest commonplace?	Затем ли ты побеждал, чтобы затеряться в толпе?
Must Mr. Mead, the grocer, talk as high as he?	Чего доброго, мистер Мид, бакалейщик, затмит тебя красноречием.
Lord! what a strange world in which a man cannot remain unique even by taking the trouble to go mad."	Чудны дела твои, Господи! -- не стоит и с ума сходить: оглядишься -- а кругом такие же сумасшедшие!
And he went dreamily out of the shop. He paused outside the next one almost precisely as the Provost had done two decades before.	В раздумье он вышел из лавки и остановился у следующей витрины -- точь-в-точь, как лорд-мэр два десятилетия назад.
"How uncommonly creepy this shop looks," he said. "But yet somehow encouragingly creepy, invitingly creepy.	-- Ух ты, как жутковато! -- сказал он -Только жуть какая-то заманчивая, обнадеживающая.

It looks like something in a jolly old nursery story in which you are frightened out of your skin, and yet know that things always end well.	Похоже на страшную детскую сказку: мурашки ползут по спине, а все-таки знаешь, что все кончится хорошо.
The way those low sharp gables are carved like great black bat's wings folded down, and the way those queer-coloured bowls underneath are made to shine like giant's eyeballs.	Фронтон-то, фронтон! острый, низкий -- ну прямо черный нетопырь крылья сложил! а эти чаши как странно светятся -- вурдалачьи глаза, да и только.
It looks like a benevolent warlock's hut. It is apparently a chemist's."	А все ж таки похоже на пещеру доброго колдуна: по всему видать, аптека.
Almost as he spoke, Mr. Bowles, the chemist, came to his shop door in a long black velvet gown and hood, monastic as it were, but yet with a touch of the diabolic.	Тут-то и показался в дверях мистер Баулз: на нем была черная бархатная мантия с капюшоном, вроде бы и монашеская, но отчасти сатанинская.
His hair was still quite black, and his face even paler than of old.	Он был по-прежнему темноволос, а лицо стало бледнее прежнего.
The only spot of colour he carried was a red star cut in some precious stone of strong tint, hung on his breast. He belonged to the Society of the Red Star of Charity, founded on the lamps displayed by doctors and chemists.	На груди его вспыхивала самоцветная звезда -знак принадлежности к Ордену Красного Огня Милосердия, ночного светила врачей и фармацевтов.
"A fine evening, sir," said the chemist. "Why, I can scarcely be mistaken in supposing it to be your Majesty.	-- Дивный вечер, сэр, -- сказал аптекарь.-- Но позвольте, как мог я не узнать сразу Ваше Величество!
Pray step inside and share a bottle of sal-volatile, or anything that my take your fancy.	Заходите, прошу вас, разопьем бутылочку салициловой или чего-нибудь другого, что вам по вкусу.
As it happens there is an old acquaintance of your Majesty's in my shop carousing (if I may be permitted the term) upon that beverage at this moment."	Кстати же, ко мне как раз наведался старинный приятель Вашего Величества: он, с позволения сказать, смакует этот целебный напиток.
The King entered the shop, which was an Aladdin's garden of shades and hues, for as the chemist's scheme of colour was more brilliant than the grocer's scheme, so it was arranged with even more delicacy and fancy.	Король вошел в аптеку, словно в сказочную пещеру, озаренную переливчатой игрой оттенков и полутонов: аптечные товары богаче цветами, нежели бакалейные, и сочетанье их было здесь еще причудливее и утонченнее.
Never, if the phrase may be employed, had such a nosegay of medicines been presented to the artistic eye.	Никогда еще подобный, так сказать, фармацевтический букет не предлагался глазу ценителя.
But even the solemn rainbow of that evening interior was rivalled or even eclipsed by the figure standing in the centre of the shop.	Но даже это таинственное многоцветье ночной аптеки не скрадывало пышности фигуры у стойки; напротив, блекло перед нею.
His form, which was a large and stately one, was clad in a brilliant blue velvet, cut in the richest Renaissance fashion, and slashed so as to show gleams and gaps of a wonderful lemon or pale yellow.	Высокий, статный мужчина был в синем бархатном костюме с прорезями, как на портретах Возрождения; в прорезях сквозила ярко-лимонная желтизна.
He had several chains round his neck and his plumes, which were of several tints, of bronze and gold, hung down to the great gold hilt of his long sword.	Орденские цепи висели у него на шее; а золотисто-бронзовые перья на его шляпе были так длинны, что достигали золотого эфеса длинного меча, что висел у него при бедре.

He was drinking a dose of sal-volatile, and admiring its opal tint.	Он отпивал из бокала салициловой и любовался на свет ее опаловым сияньем.
The King advanced with a slight mystification towards the tall figure, whose face was in shadow, then he said:	Лицо его скрывала тень; король недоуменно приблизился и воскликнул:
"By the Great Lord of Luck, Barker!"	-- Пресвятой Боже, да это вы, Баркер!
The figure, removed his plumed cap, showing the same dark head and long, almost equine, face which the King had so often seen rising out of the high collar of Bond Street.	Тот снял пышно оперенную шляпу, и король увидел ту же темную шевелюру и длинную лошадиную физиономию, которая, бывало, виднелась над высоким чиновничьим воротничком.
Except for a grey patch on each temple, it was totally unchanged.	На висках пробилась седина, а в остальном изменений не было: Баркер был как Баркер.
"Your Majesty," said Barker, "this is a meeting nobly retrospective, a meeting that has about it a certain October gold.	-- Ваше Величество, -- сказал он,-- при виде вас в душе моей оживает славное прошлое, осиянное золотистым октябрьским светом.
I drink to old days;" and he finished his sal-volatile with simple feeling.	Пью за дни былые,-- с чувством проговорил он и духом осушил свой бокал.
"I am delighted to see you again, Barker," said the King. "It is, indeed, long since we met.	-- Отрадно вас видеть снова, Баркер,-- отозвался король.-- Давненько мы не встречались.
What with my travels in Asia Minor, and my book having to be written (you have read my 'Life of Prince Albert for Children,' of course), we have scarcely met twice since the Great War. That is twenty years ago."	Я, знаете, путешествовал по Малой Азии, писал книгу (вы читали мою "Жизнь викторианского мужа в изложении для детей"?) -- словом, раза всего два мы с вами виделись после Великой войны.
"I wonder," said Barker, thoughtfully, "if I might speak freely to your Majesty."	-- Вы позволите,-- немного замялся Баркер,--можно говорить с Вашим Величеством напрямик?
"Well," said Auberon, "it's rather late in the day to start speaking respectfully.	-- Чего уж там, -- разрешил Оберон,-- время позднее, разговор приватный.
Flap away, my bird of freedom."	В добрый час, мой буревестник!
"Well, your Majesty," replied Barker, lowering his voice, "I don't think it will be so long to the next war."	-- Так вот, Ваше Величество,-- промолвил Баркер, понизив голос.-- Думается, мы -- на пороге новой войны.
"What do you mean?" asked Auberon.	-- Это как? -- спросил Оберон.
"We will stand this insolence no longer," burst out Barker, fiercely. "We are not slaves because Adam Wayne twenty years ago cheated us with a water-pipe.	-- Мы этого ига больше не потерпим! -негодующе выкрикнул Баркер.-- Мы не стали рабами оттого, что Адам Уэйн двадцать лет назад обвел нас вокруг пальца.
Notting Hill is Notting Hill; it is not the world.	На Ноттинг-Хилле свет не клином сошелся.
We in South Kensington, we also have memories...aye, and hopes.	Мы в Южном Кенсингтоне тоже не беспамятные -- и у нас есть свои упованья.
If they fought for these trumpery shops and a few lamp-posts, shall we not fight for the great High Street and the sacred Natural History Museum?"	Если они отстояли несколько фонарей и лавчонок -- неужели же мы не постоим за нашу Хай-стрит и священный Музей естественной истории?

"Great Heavens!" said the astounded Auberon. "Will wonders never cease?	-- Силы небесные! -- промолвил потрясенный Оберон.-- Будет ли конец чудесам?
Have the two greatest marvels been achieved? Have you turned altruistic, and has Wayne turned selfish?	А это уж чудо из чудес -- вы, значит, теперь угнетенный, а Уэйн -- угнетатель?
Are you the patriot, and he the tyrant?"	Вы -- патриот, а он -- тиран?
"It is not from Wayne himself altogether that the evil comes," answered Barker. "He, indeed, is now mostly wrapped in dreams, and sits with his old sword beside the fire.	-- Корень зла отнюдь не в самом Уэйне,--возразил Баркер.-- Он большей частью сидит у камина с мечом на коленях, погруженный в мечтания.
But Notting Hill is the tyrant, your Majesty.	Не он тиран, а Ноттинг-Хилл.
Its Council and its crowds have been so intoxicated by the spreading over the whole city of Wayne's old ways and visions, that they try to meddle with every one, and rule every one, and civilize every one, and tell every one what is good for him.	Здешние советники и здешняя чернь так приохотились насаждать повсеместно старые замыслы и проекты Уэйна, что они всюду суют нос, всем указывают, всех норовят перекроить на свой лад.
I do not deny the great impulse which his old war, wild as it seemed, gave to the civic life of our time.	Я не спорю, та давнишняя война, казалось бы, и нелепая, необычайно оживила общественную жизнь.
It came when I was still a young man, and I admit it enlarged my career.	Она разразилась, когда я был еще молод, и -согласен -- открыла передо мной новые горизонты.
But we are not going to see our own cities flouted and thwarted from day to day because of something Wayne did for us all nearly a quarter of a century ago.	Но мы больше не желаем сносить ежедневные и ежечасные глумления и придирки лишь потому, что Уэйн четверть века назад нам в чем-то помог.
I am just waiting here for news upon this very matter.	Я здесь дожидаюсь важных новостей.
It is rumoured that Notting Hill has vetoed the statue of General Wilson they are putting up opposite Chepstow Place.	Говорят, Ноттинг-Хилл запретил открытие памятника генералу Уилсону на Чепстоу-Плейс.
If that is so, it is a black and white shameless breach of the terms of which we surrendered to Turnbull after the battle of the Tower.	Если это действительно так, то это прямое и вопиющее нарушение условий, на которых мы сдались Тернбуллу после битвы у Башни.
We were to keep our own customs and self-government.	Это -- посягательство на наши обычаи и самоуправление.
If that is so..."	Если это действительно так...
"It is so," said a deep voice; and both men turned round.	-- Это действительно так,-- подтвердил глубокий бас, и собеседники обернулись.
A burly figure in purple robes, with a silver eagle hung round his neck and moustaches almost as florid as his plumes, stood in the doorway.	В дверях стояла плотная фигура в лиловом облачении, с серебряным орлом на шее; усы его спорили пышностью с плюмажем.
"Yes," he said, acknowledging the King's start, "I am Provost Buck, and the news is true.	-- Да, да,-- сказал он в ответ на изумленный взор короля,-- я -- лорд-мэр Бак, а слухи -верны.

These men of the Hill have forgotten that we fought round the Tower as well as they did, and that it is sometimes foolish, as well as base, to despise the conquered."	Здешний сброд забыл, что мы дрались у Башни не хуже их и что иной раз не только подло, но и опрометчиво оскорблять побежденных.
"Let us step outside," said Barker, with a grim composure.	-- Выйдем отсюда,-- сказал посуровевший Баркер.
Buck did so, and stood rolling his eyes up and down the lamp-lit street.	Они вышли на крыльцо вслед за Баком; тот обводил ненавистным взглядом ярко освещенную улицу.
"I would like to have a go at smashing all this," he muttered, "though I am over sixty.	-- Хотел бы я своей рукой смести это все с лица земли,-- прорычал он,-- хоть мне и под семьдесят.
I would like..."	Уж я бы...
His voice ended in a cry, and he reeled back a step, with his hands to his eyes, as he had done in those streets twenty years before.	Вдруг он страшно вскрикнул и отшатнулся, прижав ладони к глазам, в точности как на этих же улицах двадцать лет назад.
"Darkness!" he cried "darkness again!	-- Темнота! -- вскрикнул он.-- Опять темнота!
What does it mean?"	Что это значит?
For in truth every lamp in the street had gone out, so that they could not see even each other's outline, except faintly.	И правда, все фонари в переулке погасли, и при свете витрины они еле-еле различали силуэты друг друга.
The voice of the chemist came with startling cheerfulness out of the density.	Из черноты послышался неожиданно радостный голос аптекаря.
"Oh, don't you know?" he said. "Did they never tell you this is the Feast of the Lamps, the anniversary of the great battle that almost lost and just saved Notting Hill?	-- А, вы и не знали? -- сказал тот.-- Вас разве не предупредили, что сегодня -- Праздник Фонарей, годовщина Великой битвы, когда Ноттинг-Хилл едва не сгинул и был спасен едва ли не чудом?
Don't you know, your Majesty, that on this night twenty-one years ago we saw Wilson's green uniforms charging down this street, and driving Wayne and Turnbull back upon the gas-works, fighting with their handful of men like fiends from hell?	Вы разве не знаете, Ваше Величество, что в ту ночь, двадцать один год назад, мы увидели, как по нашему переулку мчатся яростные, будто исчадия ада, зеленые алебардщики Уилсона, а горстка наших, с Уэйном и Тернбуллом, отступает к газовому заводу?
And that then, in that great hour, Wayne sprang through a window of the gas-works, with one blow of his hand brought darkness on the whole city, and then with a cry like a lion's, that was heard through four streets, flew at Wilson's men, sword in hand, and swept them, bewildered as they were, and ignorant of the map, clear out of the sacred street again?	Тогда, в тот роковой час, Уэйн запрыгнул в заводское окно и одним могучим ударом погрузил город во тьму -- а потом, издав львиный рык, слышный за несколько кварталов, ринулся с мечом в руках на растерявшихся бейзуотерцев -- и очистил от врага наш священный переулок.
And don't you know that upon that night every year all lights are turned out for half an hour while we sing the Notting Hill anthem in the darkness?	Вы разве не знаете, что в эту ночь каждый год на полчаса гасят фонари и мы поем в темноте гимн Ноттинг-Хилла?
Hark! there it begins."	Слушайте! Вот -- начинают.
Through the night came a crash of drums, and then a strong swell of human voices:	В темноте раскатился глухой барабанный бой, и мощный хор мужских голосов завел:

"When the world was in the balance, there was night on Notting Hill, (There was night on Notting Hill): it was nobler than the day; On the cities where the lights are and the firesides glow, From the seas and from the deserts came the thing we did not know, Came the darkness, came the darkness, came the darkness on the foe, And the old guard of God turned to bay. For the old guard of God turns to bay, turns to bay, And the stars fall down before it ere its banners fall to-day. For when armies were around us as a howling and a horde, When falling was the citadel and broken was the sword, The darkness came upon them like the Dragon of the Lord, When the old guard of God turned to bay."	Содрогнулся мир, и свет померк и погас, Свет померк и погас в тот ночной, ненадежный час, Когда враг вступал в Ноттинг-Хилл, погруженный в сон, Накатил океанской волной и накрыл с головою он -- Мрак, спасительный мрак, когда враг был со всех сторон И ратники Ноттинг-Хилла расслышали трубный глас, И стала их знаменем эта черная мгла, И прежде, чем стяг их поникнет, звезды сгорят дотла Ибо в час, когда в Переулке послышалась вражья речь, Когда рушилась крепость и преломился меч -Почернела ночь и склубилась, точно Господень смерч -- Ратники Ноттинг-Хилла расслышали трубный глас {Пер Н Муравьевой}
The voices were just uplifting themselves in a second verse, when they were stopped by a scurry and a yell.	Голоса затянули вторую строфу, но ее прервала суматоха и яростный вопль.
Barker had bounded into the street with a cry of "South Kensington!" and a drawn dagger.	Баркер выхватил кинжал и прыгнул с крыльца в темноту с кличем: "Южный Кенсингтон!"
In less time than man could blink, the whole packed street was full of curses and struggling.	Во мгновение ока заполненный народом переулок огласился проклятьями и лязгом оружия.
Barker was flung back against the shop-front, but used the second only to draw his sword as well as his dagger, and calling out,	Баркера отшвырнули назад, к витрине; он перехватил кинжал в левую руку, обнажил меч и кинулся на толпу, выкрикнув:
"This is not the first time I've come through the thick of you," flung himself again into the press.	"Мне вас не впервой рубить!"
It was evident that he had drawn blood at last, for a more violent outcry arose, and many other knives and sworlds were discernible in the faint light.	Кого-то он и правда зарубил или приколол: раздались крики, в полутьме засверкали ножи и мечи.
Barker, after having wounded more than one man, seemed on the point of being flung back again, when Buck suddenly stepped out into the street.	Баркера снова оттеснили, но тут подоспел Бак.
He had no weapon, for he affected rather the peaceful magnificence of the great burgher, than the pugnacious dandyism which had replaced the old sombre dandyism in Barker.	При нем не было оружия; в отличие от Баркера, который из чопорного фата стал фатом драчливым, он сделался мирным, осанистым бюргером.
But with a blow of his clenched fist he broke the pane of the next shop, which was the old curiosity shop, and, plunging in his hand, snatched a kind of Japanese scimitar, and calling out, "Kensington!	Но он разбил кулаком витрину лавки древностей, схватил самурайский меч и, восклицая "Кенсингтон!
Kensington!" rushed to Barker's assistance.	Кенсингтон!", кинулся на подмогу.
Barker's sword was broken, but he was laying about him with his dagger.	Меч Баркера сломался; он отмахивался кинжалом.
Just as Buck ran up, a man of Hotting Hill struck Barker down, but Buck struck the man down on top of him, and Barker sprang up again, the blood running down his face.	Его сшибли с ног, но подбежавший Бак уложил нападающего, и Баркер снова вскочил с залитым кровью лицом.

Suddenly all these cries were cloven by a great voice, that seemed to fall out of heaven.	Внезапно все крики перекрыл могучий голос; казалось, он слышался с небес.
It was terrible to Buck and Barker and the King from its seeming to come out the empty skies; but it was more terrible because it was a familiar voice, and one which at the same time they had not heard for so long.	Но Бака, Баркера и короля испугало не это -- они знали, что небеса пусты; страшней было то, что голос был им знаком, хотя они давно его не слышали.
"Turn up the lights," said the voice from above them, and for a moment there was no reply, but only a tumult. "In the name of Notting Hill, and of the great Council of the City, turn up the lights."	-- Зажгите фонари! -- повелел голос из поднебесья; в ответ раздался смутный ропот -Именем Ноттинг-Хилла и Совета Старейшин Города, зажгите фонари!
There was again a tumult and a vagueness for a moment, then the whole street and every object in it sprang suddenly out of the darkness, as every lamp sprang into life.	Снова ропот, минутная заминка -- и вдруг переулок осветился нестерпимо ярко: все фонари зажглись разом.
And looking up they saw, standing upon a balcony near the roof of one of the highest houses, the figure and the face of Adam Wayne, his red hair blowing behind him, a little streaked with grey.	На балконе под крышей самого высокого дома стоял Адам Уэйн; его рыжую с проседью гриву ворошил ветер.
"What is this, my people?" he said. "Is it altogether impossible to make a thing good without it immediately insisting on being wicked?	-- Что с тобою, народ мой? -- вымолвил он.--Неужели едва мы достигаем благой цели, как она тут же являет свою оборотную сторону?
The glory of Notting Hill in having achieved its independence, has been enough for me to dream of for many years, as I sat beside the fire.	Г ордая слава Ноттинг-Хилла, достигшего независимости, окрыляла мой ум и согревала сердце в долгие годы уединенного созерцания.
Is it really not enough for you, who have had so many other affairs to excite and distract you?	Неужели же вам этого недостаточно -- вам, увлеченным и захваченным бурями житейскими?
Notting Hill is a nation. Why should it condescend to be a mere Empire?	Ноттинг-Хилл -- это нация; зачем нам становиться простой империей?
You wish to pull down the statue of General Wilson, which the men of Bayswater have so rightly erected in Westbourne Grove.	Вы хотите низвергнуть статую генерала Уилсона, которую бейзуотерцы по справедливости воздвигли на Уэстборн-Гроув.
Fools! Who erected that statue?	Глупцы!
Did Bayswater erect it? No.	Разве Бейзуотер породил этот памятник?
Notting Hill erected it.	Его породил Ноттинг-Хилл.
Do you not see that it is the glory of our achievement that we have infected the other cities with the idealism of Notting Hill?	Разве не в том наша слава, наше высшее достижение, что благородный идеализм Ноттинг-Хилла вдохновляет другие города?
It is we who have created not only our own side, but both sides of this controversy.	Правота нашего противника -- это наша победа.
O too humble fools...why should you wish to destroy your enemies?	О, близорукие глупцы, зачем хотите вы уничтожить своих врагов?
You have done something more to them. You have created your enemies.	Вы уже сделали больше -- вы их создали.
You wish to pull down that gigantic silver hammer, which stands, like an obelisk, in the centre of the Broadway of Hammersmith.	Вы хотите низвергнуть огромный серебряный молот, который высится, как обелиск, посреди хаммерсмитского Бродвея.

Fools!	Глупцы!
Before Notting Hill arose, did any person passing through Hammersmith Broadway expect to see there a gigantic silver hammer?	До того, как победил Ноттинг-Хилл, появился бы на хаммерсмитском Бродвее серебряный молот?
You wish to abolish the great bronze figure of a knight standing upon the artificial bridge at Knightsbridge.	Вы хотите убрать бронзового всадника вместе с декоративным бронзовым мостом в Найтсбридже?
Fools!	Глупцы!
Who would have thought of it before Notting Hill arose?	Кому бы пришло в голову воздвигнуть мост и статую, если бы не Ноттинг-Хилл?
I have even heard, and with deep pain I have heard it, that the evil eye of our imperial envy has been cast towards the remote horizon of the west, and that we have objected to the great black monuments of a crowned raven, which commemorates the skirmish of Ravenscourt Park.	Я слышал даже, и болью это отдалось в моем сердце, что вы устремили завистливый взор далеко на запад и в своей имперской спеси требуете уничтожить великое черное изваяние Ворона, увенчанного короной -- память о побоище в Рэвенскорт-Парке.
Who created all these things? Were they there before we came?	Откуда взялись все эти памятники? Не наша ли слава создала их?
Cannot you be content with that destiny which was enough for Athens, which was enough for Nazareth? the destiny, the humble purpose of creating a new world. Is Athens angry because Romans and Florentines have adopted her phraseology for expressing their own patriotism? Is Nazareth angry because as a little village it has become the type of all little villages out of which, as the Snobs say, no good can come?	Умалились ли Афины оттого, что римляне и флорентийцы переняли афинское патриотическое красноречие? Неужто судьба Афин, судьба Назарета -- скромный удел созидателей нового мира кажется вам недостойным? Умалится ли Назарет оттого, что миру были явлены многие такие же селеньица, о которых вопрошают спесивцы: может ли быть оттуда что доброе?
Has Athens asked every one to wear the chlamys?	Разве требовали афиняне, чтобы все облеклись в хитоны?
Are all followers of the Nazarene compelled to wear turbans?	Разве приверженцам Назорея должно было носить тюрбаны?
No! but the soul of Athens went forth and made men drink hemlock, and the soul of Nazareth went forth and made men consent to be crucified.	Нет! но частица души Афин была в тех, кто твердой рукой подносил к губам чашу цикуты, и частица души Назарета -- в тех, кто радостно и твердо шел на распятие.
So has the soul of Notting Hill gone forth and made men realize what it is to live in a city.	Те, кто принял в себя частицу души Ноттинг-Хилла, постигли высокий удел горожанина.
Just as we inaugurated our symbols and ceremonies, so they have inaugurated theirs; and are you so mad as to contend against them?	Мы создали свои символы и обряды; они создают свои -- что за безумие препятствовать этому!
Notting Hill is right; it has always been right. It has moulded itself on its own necessities, its own sine qua non, it has accepted its own ultimatum.	Ноттинг-Хилл изначально прав: он искал себя и обретал, менялся по мере надобности, и менялся самостоятельно.
Because it is a nation it has created itself. And because it is a nation it can destroy itself.	Ноттинг-Хилл воздвигся как нация и как нация может рухнуть.
Notting Hill shall always be the judge.	Он сам решает свою судьбу.

If it is your will because of this matter of General Wilson's statue to make war upon Bayswater..."	И если вы сами решите воевать из-за памятника генералу Уилсону...
A roar of cheers broke in upon his words, and further speech was impossible.	Рев одобрения заглушил его слова; речь прервалась.
Pale to the lips, the great patriot tried again and again to speak; but even his authority could not keep down the dark and roaring masses in the street below him.	Бледный, как смерть, великий патриот снова и снова пытался продолжать, но даже его влияние не могло унять беснующуюся уличную стихию.
He said something further, but it was not audible. He descended at last sadly from the garret in which he lived, and mingled with the crowd at the foot of the houses. Finding General Turnbull, he put his hand on his shoulder with a queer affection and gravity, and said:	Его попросту не было слышно; и он, опечаленный, спустился из своей мансарды и отыскал в толпе генерала Тернбулла. С какой-то суровой лаской положив руку ему на плечо, он сказал:
"To-morrow, old man, we shall have a new experience, as fresh as the flowers of spring.	-- Завтра, мой друг, нас ждут свежие, неизведанные впечатления.
We shall be defeated.	Нас ждет разгром.
You and I have been through three battles together, and have somehow or other missed this peculiar delight.	Мы вместе сражались в трех битвах, но своеобразного восторга поражения мы не изведали.
It is unfortunate that we shall not probably be able to exchange our experiences, because, as it most annoyingly happens, we shall probably both be dead."	Вот обменяться впечатленьями нам, увы, вряд ли удастся: скорее всего, как назло, мы оба будем убиты.
Turnbull looked dimly surprised.	Смутное удивление выразилось на лице Тернбулла.
"I don't mind so much about being dead," he said, "but why should you say that we shall be defeated?"	-- Да убиты -- это ничего, дело житейское,--сказал он,-- но почему нас непременно ждет разгром?
"The answer is very simple," replied Wayne, calmly. "It is because we ought to be defeated.	-- Ответ очень простой, -- спокойно отозвался Уэйн.-- Потому что мы ничего другого не заслужили.
We have been in the most horrible holes before now; but in all those I was perfectly certain that the stars were on our side, and that we ought to get out.	Бывали мы на волосок от гибели, но я твердо верил в нашу звезду, в то, что мы заслужили победу.
Now, I know that we ought not to get out; and that takes away from me everything with which I won."	А теперь я знаю так же твердо, что мы заслужили поражение: и у меня опускаются руки.
As Wayne spoke he started a little, for both men became aware that a third figure was listening to them...a small figure with wondering eyes.	Проговорив это, Уэйн встрепенулся: оба заметили, что им внимает человечек с круглыми любопытствующими глазами.
"Is it really true, my dear Wayne," said the King, interrupting, "that you think you will be beaten to-morrow?"	-- Простите, милейший Уэйн,-- вмешался король,-- но вы и правда думаете, что завтра вас разобьют?
"There can be no doubt about it whatever," replied Adam Wayne; "the real reason is the one of which I have just spoken.	-- Вне всякого сомнения,-- отвечал Адам Уэйн,--я только что объяснил почему.
But as a concession to your materialism, I will add that they have an organized army of a hundred allied cities against our one.	Если угодно,есть и другое, сугубо практическое объяснение -- их стократное превосходство. Все города в союзе против нас.

That in itself, however, would be unimportant."	Одно это, впрочем, дела бы не решило.
Quin, with his round eyes, seemed strangely insistent.	Совиные глаза Квина не смигнули; он настаивал:
"You are quite sure," he said, "that you must be beaten?"	-- Нет, вы совершенно уверены, что вас должны разбить?
"I am afraid," said Turnbull, gloomily, "that there can be no doubt about it."	-- Боюсь, что это неминуемо,-- мрачно подтвердил Тернбулл.
"Then," cried the King, flinging out his arms, "give me a halberd!	-- В таком случае,-- воскликнул король, взмахнув руками, -- давайте мне алебарду.
Give me a halberd, somebody!	Эй, кто-нибудь, алебарду мне!
I desire all men to witness that I, Auberon, King of England, do here and now abdicate and implore the Provost of Notting Hill to permit me to enlist in his army.	Призываю всех в свидетели, что я, Оберон, король Англии, отрекаюсь от престола и прошу лорд-мэра Ноттинг-Хилла зачислить меня в его лейб-гвардию.
Give me a halberd!"	Живо, алебарду!
He seized one from some passing guard, and, shouldering it, stamped solemnly after the shouting columns of halberdiers which were, by this time, parading the streets.	Он выхватил алебарду у растерявшегося стражника и, взяв ее на плечо, пристроился к колонне, шествовавшей по улице с воинственными кликами.
He had, however, nothing to do with the wrecking of the statue of General Wilson, which took place before morning.	Еще до рассвета памятник генералу Уилсону был низвергнут; впрочем, в этой акции король-алебардщик участия не принимал
CHAPTER II.	Глава II
THE LAST BATTLE.	ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
THE day was cloudy when Wayne went down to die with all his army in Kensington Gardens; it was cloudy again when that army had been swallowed up by the vast armies of a new world.	Под хмурыми небесами Уэйн повел свое войско на гибель в Кенсингтон-Гарденз; еще пуще нахмурилось небо, когда алых ратников обступили разноцветные полчища обновленного мира.
There had been an almost uncanny interval of sunshine, in which the Provost of Notting Hill, with all the placidity of an onlooker, had gazed across to the hostile armies on the great spaces of verdure opposite; the long strips of green and blue and gold lay across the park in squares and oblongs like a proposition in Euclid wrought in a rich embroidery.	В промежутке зловеще блеснуло солнце, и лорд-мэр Ноттинг-Хилла каким-то сторонним, безмятежным взором окинул расположение неприятеля: изумрудные, сапфирные и золотые прямоугольники и квадраты, точно вытканный на зеленом ковре чертеж к эвклидовой теореме.
But the sunlight was a weak and, as it were, a wet sunlight, and was soon swallowed up.	Но солнечный свет был жидкий, едва сочился и вскоре вовсе иссяк.
Wayne spoke to the King, with a queer sort of coldness and languor, as to the military operations.	Король попытался было расспрашивать Уэйна, как мыслится битва, однако же тот отвечал равнодушно и вяло.
It was as he had said the night before, that being deprived of his sense of an impracticable rectitude he was, in effect, being deprived of everything.	Он верно сказал накануне, что вместе с чувством нездешней правоты утратил все качества вождя.

He was out of date, and at sea in a mere world of compromise and competition, of Empire against Empire, of the tolerably right and the tolerably wrong.	Он отстал от времени, ему непонятны были ни соглашенья, ни раздоры враждующих империй, когда примерно один черт, кто виноват и кто прав.
When his eye fell on the King, however, who was marching very gravely with a top hat and a halberd, it brightened slightly.	И все же, завидя короля, который чинно расхаживал в цилиндре и с алебардой, он немного посветлел.
"Well, your Majesty," he said, "you at least ought to be proud to-day.	-- Что же, Ваше Величество,-- сказал он,-- вы-то, по крайней мере, можете нынче гордиться.
If your children are fighting each other, at least those who win are your children.	Пусть ваши дети встали друг на друга, так или иначе ваши дети победят.
Other kings have distributed justice, you have distributed life.	Другие короли отправляли правосудие, а вы наделяли жизнью.
Other kings have ruled a nation, you have created nations.	Другие правили нацией, а вы нации создавали.
Others have made kingdoms, you have begotten them.	Те скапливали земли, а вы порождали царства земные.
Look at your children, father." And he stretched his hand out towards the enemy.	Отец, взгляни на своих детей! -- и он обвел рукой неприятельский стан.
Auberon did not raise his eyes.	Оберон не поднял глаз.
"See how splendidly," cried Wayne, "the new cities come on...the new cities from across the river.	-- Посмотрите же, как это великолепно! -воскликнул Уэйн.-- Как подступают из-за реки новые города.
See where Battersea advances over there...under the flag of the Lost Dog; and Putney... don't you see the Man on the White Boar shining on their standard as the sun catches it?	Смотрите, вон Баттерси -- под знаменем Блудного Пса; а Патни -- видите Патни? -- вот как раз солнце озарило их знамя, знамя Белого Оседланного Кабана!
It is the coming of a new age, your Majesty.	Настают новые времена, Ваше Величество.
Notting Hill is not a common empire; it is a thing like Athens, the mother of a mode of life, of a manner of living, which shall renew the youth of the world...a thing like Nazareth.	Ноттинг-Хилл не так себе владычествует: он, вроде Афин, порождает новый образ жизни, возвращает вселенной юность, наподобие Назарета.
When I was young I remember, in the old dreary days, wiseacres used to write books about how trains would get faster, and all the world would be one empire, and tram-cars go to the moon.	Помню, в былые, тусклые дни умники писали книги о сверхскоростных поездах, о всемирной империи и о том, как трамваи будут ездить на луну.
And even as a child I used to say to myself,	Еще ребенком я говорил себе:
'Far more likely that we shall go on the crusades again, or worship the gods of the city.'	"Нет, скорее уж снова мы все двинемся в крестовый поход или возобожаем городские божества!"
And so it has been.	Так оно и случилось.
And I am glad, though this is my last battle."	И я этому рад, хотя это -- моя последняя битва.
Even as he spoke there came a crash of steel from the left, and he turned his head.	Его слова прервал скрежет и гул слева, и он радостно обернулся.

"Wilson!" he cried, with a kind of joy. "Red Wilson has charged our left.	-- Уилсон! -- восторженно крикнул он.-- Рыжий Уилсон громит наш левый фланг!
No one can hold him; he eats swords.	Ему нет преграды: что ему мечи!
He is as keen a soldier as Turnbull, but less patient...less really great.	Он -- воин не хуже Тернбулла; только терпенья ему не хватает, вот потому и хуже.
Ha! and Barker is moving.	Ух ты! Баркер пошел в атаку.
How Barker has improved; how handsome he looks.	Баркер-то каков: залюбуешься!
It is not all having plumes; it is also having a soul in one's daily life.	Перья перьями, а вот ты попробуй оправдай свои перья!
Ha!"	Ну!
And another crash of steel on the right showed that Barker had closed with Notting Hill on the other side.	Лязг и громыхание справа возвестили о том, что Баркер всею силою обрушился на ноттингхилльцев.
"Turnbull is there!" cried Wayne. "See him hurl them back! Barker is checked! Turnbull charges...wins!	-- Там Тернбулл! -- крикнул Уэйн.--Контратакует -- остановил?-- отбросил!
But our left is broken. Wilson has smashed Bowles and Mead, and may turn our flank.	А слева дела плохи: Уилсон расколошматил Баулза и Мида, того и гляди сомнет.
Forward, the Provost's Guard!"	Гвардия лорд-мэра, к бою!
And the whole centre moved forward, Wayne's face and hair and sword flaming in the van.	И центр стронулся: впереди сверкал меч и пламенела рыжая грива Уэйна.
The King ran suddenly forward. The next instant a great jar that went through it told that it had met the enemy.	Король побежал следом; задние ряды содрогнулись -- передние сшиблись с врагом.
And right over against them through the wood of their own weapons Auberon saw the Purple Eagle of Buck of North Kensington.	За лесом протазанов Оберон увидел стяг с лиловым орлом Северного Кенсингтона.
On the left Red Wilson was storming the broken ranks, his little green figure conspicuous even in the tangle of men and weapons, with the flaming red moustaches and the crown of laurel.	Слева напирал Рыжий Уилсон: его зеленая фигурка мелькала повсюду, в самой гуще сечи появлялись огненные усы и лавровый венок.
Bowles slashed at his head and tore away some of the wreath, leaving the rest bloody, and, with a roar like a bull's, Wilson sprang at him, and, after a rattle of fencing, plunged his point into the chemist, who fell, crying	Баулз рубанул его по голове: посыпались лавровые листья, венок окровянился; взревев, как бык, Уилсон бросился на аптекаря, и после недолгого поединка тот пал, пронзенный мечом, с криком:
"Notting Hill!"	"Ноттинг-Хилл!"
Then the Notting Hillers wavered, and Bayswater swept them back in confusion. Wilson had carried everything before him.	Ноттингхилльцы дрогнули и уступили натиску зеленых воинов во главе с Уилсоном.
On the right, however, Turnbull had carried the Red Lion banner with a rush against Barker's men, and the banner of the Golden Birds bore up with difficulty against it.	Зато справа Тернбулл громил ратников Баркера, и уже ясно было, что Золотые Птахи не выстоят против Красного Льва.
Barker's men fell fast.	Баркеровцы падали один за другим.

In the centre Wayne and Buck were engaged, stubborn and confused.	В центре рубились, смешавшись, ратники Уэйна и Бака.
So far as the fighting went, it was precisely equal. But the fighting was a farce.	Словом, сражение шло наравне, но сражались словно в насмешку.
For behind the three small armies with which Wayne's small army was engaged lay the great sea of the allied armies, which looked on as yet as scornful spectators, but could have broken all four armies by moving a finger. Suddenly they did move.	За спиною трех небольших ратей, с которыми схватились ратники Ноттинг-Хилла, стояло несметное союзное воинство: оттуда презрительно следили за схваткой. Им стоило только шевельнуться, чтобы шутя раздавить все четыре дружины.
Some of the front contingents, the pastoral chiefs from Shepherd's Bush, with their spears and fleeces, were seen advancing, and the rude clans from Paddington Green.	Вдруг они всколыхнулись: в бой пошли пастухи Шепердс-Буша, в овчинах и с рогатинами, и свирепые, оголтелые паддингтонцы.
They were advancing for a very good reason. Buck, of North Kensington, was signalling wildly; he was surrounded, and totally cut off.	Всколыхнулись они недаром: Бак яростно призывал их на подмогу; он был окружен, отрезан от своих.
His regiments were a struggling mass of people, islanded in a red sea of Notting Hill.	Остатки его дружины тонули в алом потопе ноттингхилльцев.
The allies had been too careless and confident.	Союзники здорово проморгали.
They had allowed Barker's force to be broken to pieces by Turnbull, and the moment that was done, the astute old leader of Notting Hill swung his men round and attacked Buck behind and on both sides.	На их глазах Тернбулл наголову разгромил дружину Баркера; покончив с нею, старый опытный военачальник тут же развернул войско и атаковал Бака с тылу и с флангов.
At the same moment Wayne cried "Charge!" and struck him in front like a thunderbolt.	Уэйн крикнул громовым голосом "Вперед!" и ударил с фронта.
Two-thirds of Buck's men were cut to pieces before their allies could reach them.	Две трети северных кенсингтонцев изрубили в капусту прежде, чем подмога подоспела.
Then the sea of cities came on with their banners like breakers, and swallowed Notting Hill for ever.	Но потом нахлынуло море городов -- знамена были точно буруны -- и захлестнуло Ноттинг-Хилл на веки вечные.
The battle was not over, for not one of Wayne's men would surrender, and it lasted till sundown, and long after.	Битва не кончилась, ибо никто из ноттингхилльцев живым не сдавался: битва продолжалась до заката и после заката.
But it was decided; the story of Notting Hill was ended.	Но все было решено -- история Ноттинг-Хилла завершилась.
When Turnbull saw it, he ceased a moment from fighting, and looked round him.	Увидевши это, Тернбулл на миг опустил меч и огляделся.
The evening sunlight struck his face; it looked like a child's.	Закатное солнце озарило его лицо: в нем был младенческий восторг.
"I have had my youth," he said.	-- Юность не миновала меня,-- сказал он.
Then snatching an axe from a man, he dashed into the thick of the spears of Shepherd's Bush, and died somewhere far in the depths of their reeling ranks.	И, выхватив у кого-то бердыш, кинулся на рогатины Шепердс-Буша и принял смерть где-то в глубине взломанных рядов неприятеля.
Then the battle roared on; every man of Notting Hill was slain before night.	А битва все длилась и длилась; лишь к ночи добили последнего ноттингхилльца.

Wayne was standing by a tree alone after the battle.	Один Уэйн стоял, прислонившись к могучему дубу.
Several men approached him with axes.	На него надвигались воины с бердышами.
One struck at him. His foot seemed partly to slip; but he flung his hand out, and steadied himself against the tree.	Один с размаху ударил; он отразил удар, но оскользнулся -- и, протянув руку, ухватился за дерево.
Barker sprang after him, sword in hand, and shaking with excitement.	К нему подскочил Баркер с мечом в руке, дрожа от возбужденья.
"How large now, my lord," he cried, "is the Empire of Notting Hill?"	-- Ну как, милорд,-- крикнул он,-- велик ли нынче Ноттинг-Хилл?
Wayne smiled in the gathering dark.	Уэйн улыбнулся; темнота сгущалась.
"Always as large as this," he said, and swept his sword round in a semicircle of silver.	-- Вот его границы,-- сказал он, и меч его описал серебряный полукруг.
Barker dropped, wounded in the neck; and Wilson sprang over his body like a tiger-cat, rushing at Wayne.	Баркер упал, обезглавленный; но на труп его по-кошачьи вспрыгнул Уилсон, и Уэйн отбил смертоносный меч.
At the same moment there came behind the Lord of the Red Lion a cry and a flare of yellow, and a mass of the West Kensington halberdiers ploughed up the slope, knee-deep in grass, bearing the yellow banner of the city before them, and shouting aloud.	Позади послышались крики, мелькнул желтый стяг, и показались алебардщики Западного Кенсингтона, взбиравшиеся на холм по колено в траве. Знамя несли впереди; сзади подбадривали криками.
At the same second Wilson went down under Wayne's sword, seemingly smashed like a fly. The great sword rose again like, a bird, but Wilson seemed to rise with it, and, his sword being broken, sprang at Wayne's throat like a dog.	Новый взмах меча Уэйна, казалось, покончил с Уилсоном; но взметнулся меч, и вместе с ним взметнулся Уилсон; меч его был сломан, и он, словно пес, метнулся к горлу Уэйна.
The foremost of the yellow halberdiers had reached the tree and swung his axe above the struggling Wayne. With a curse the King whirled up his own halberd and dashed the blade in the man's face. He reeled, and rolled, down the slope, just as the furious Wilson was flung on his back again. And again he was on his feet, and again at Wayne's throat.	Передовой желтый алебардщик занес секиру над его головой, но король со злобным проклятием раскроил ему череп и сам упал и покатился по склону; а тем временем неистовый Уилсон, снова отброшенный, опять вскочил на ноги и опять бросился на Уэйна.
Then he was flung again, but this time laughing triumphantly. Grasped in his hand was the red and yellow favour that Wayne wore as Provost of Notting Hill.	Отскочил он с торжествующим смехом: в руке у него была орденская лента, знак отличия ноттингхилльского лорд-мэра.
He had torn it from the place where it had been carried for twenty-five years.	Он сорвал ее с груди, где она пребывала четверть века.
With a shout the West Kensington men closed round Wayne, the great yellow banner flapping over his head.	Западные кенсингтонцы с криками сгрудились вокруг Уэйна; желтое знамя колыхалось над его головой.
"Where is your favour now, Provost?" cried the West Kensington leader.	-- Ну, и где же твоя лента, лорд-мэр? -воскликнул вожак западных кенсингтонцев.
And a laugh went up.	Вокруг захохотали.

Adam struck at the standard-bearer and brought him reeling forward. As the banner stooped, he grasped the yellow folds and tore off a shred.	Адам одним ударом меча сокрушил знаменосца и вырвал клок поникшего желтого знамени.
A halberdier struck him on the shoulder, wounding bloodily.	Алебардщик пырнул его в плечо: хлынула кровь.
"Here is one colour!" he cried, pushing the yellow into his belt; "and here!" he cried, pointing to his own blood, "Here is the other."	-- Вот желтый! -- крикнул он, затыкая за пояс клок знамени.-- А вот,-- указывая на окровавленное плечо,-- вот и красный!
At the same instant the shock of a sudden and heavy halberd laid the King stunned or dead.	Между тем тяжелый удар алебарды уложил короля.
In the wild visions of vanishing consciousness, he saw again something that belonged to an utterly forgotten time, something that he had seen somewhere long ago in a restaurant.	Перед глазами его пронеслось видение давних времен, что-то виденное давным-давно, возле какого-то ресторана.
He saw, with his swimming eyes, red and yellow, the colours of Nicaragua.	Перед его меркнущими глазами сверкнули цвета Никарагуа -- красный и желтый.
Quin did not see the end.	Квину не привелось увидеть, чем это все кончилось.
Wilson, wild with joy, sprang again at Adam Wayne, and the great sword of Notting Hill was whirled above once more.	Уилсон, вне себя от ярости, снова кинулся на Уэйна, и еще раз просвистел страшный меч Ноттинг-Хилла.
Then men ducked instinctively at the rushing noise of the sword coming down out of the sky, and Wilson of Bayswater was smashed and wiped down upon the floor like a fly. Nothing was left of him but a wreck; but the blade that had broken him was broken. In dying he had snapped the great sword and the spell of it; the sword of Wayne was broken, at the hilt.	Кругом втянули головы в плечи, а повелитель Бейзуотера превратился в кровавый обрубок, но и клинок, сокрушивший его, был сломан. Страшное очарование исчезло; у самой рукояти сломался клинок.
One rush of the enemy carried Wayne by force against the tree. They were too close to use halberd or even sword; they were breast to breast, even nostrils to nostrils.	Уэйна прижали к дереву: нельзя было ни колоть алебардой, ни ударить мечом; враги сошлись грудь с грудью и даже ноздря к ноздре.
But Buck got his dagger free.	Но Бак успел выхватить кинжал.
"Kill him!" he cried, in a strange stifled voice. "Kill him!	-- Убить его! -- крикнул он не своим, придушенным голосом.-- Убить его!
Good or bad, he is none of us!	Какой он ни есть, он не наш!
Do not be blinded by the face! ...	Не смотрите ему в лицо!
God! have we not been blinded all along!" and he drew his arm back for a stab and seemed to close his eyes.	Да Господи! Давно бы нам в лицо ему не смотреть! насмотрелись! -- и он занес руку для удара, зажмурив глаза.
Wayne did not drop the hand that hung on to the tree-branch. But a mighty heave went over his breast, and his whole huge figure, like an earthquake over great hills.	Уэйн по-прежнему держался за ветвь дуба; и грудь его, и вся его мощная фигура напряглась, словно горы в предвестии землетрясения.

And with that convulsion of effort he rent the branch out of the tree, with tongues of torn wood. And swaying it once only, he let the splintered club fall on Buck, breaking his neck.	Этим страшным усилием он выломал, вырвал ветвь с древесными клочьями -- и с размаху ударил ею Бака, сломав ему шею.
The planner of the Great Road fell face foremost dead, with his dagger in a grip of steel.	И планировщик Великого Шоссе замертво рухнул ничком, стальною хваткой сжимая кинжал.
"For you and me, and for all brave men, my brother," said Wayne, in his strange chant, "there is good wine poured in the inn at the end of the world."	-- Для тебя, и для меня, и для всех отважных, брат мой,-- нараспев проговорил Уэйн,-- много доброго, крепкого вина в том кабачке за гранью мирозданья.
The packed men made another lurch or heave towards him; it was almost too dark to fight clearly.	Толпа снова тяжко надвинулась на него; сражаться в темноте возможности не было.
He caught hold of the oak again, this time getting his hand into a wide crevice and grasping, as it were, the bowels of the tree.	А он опять ухватился за дуб, на этот раз просунув руку в дупло, как бы цепляясь за самое нутро дерева.
The whole crowd, numbering some thirty men, made a rush to tear him away from it; they hung on with all their weight and numbers, and nothing stirred.	Толпа -- человек тридцать -- налегла на него, но оторвать его от дуба не смогла.
A solitude could not have been stiller than that group of straining men.	Тишина стояла такая, точно здесь никого не было.
Then there was a faint sound.	Потом послышался какой-то слабый звук.
"His hand is slipping," cried two men in exultation.	-- Рука у него соскользнула! -- в один голос воскликнули двое.
"You don't know much of him," said another, grimly (a man of the old war). "More likely his bone cracks."	-- Много вы понимаете,-- проворчал третий (ветеран прошлой войны).-- Скорее кости у него переломятся.
"It is neither...by God, it is neither!" said one of the first two.	-- Да нет, это не то. Господи, пронеси! -- сказал один из тех двоих.
"What is it, then?" asked the second.	-- А чего тогда? -- спросил другой.
"The tree is falling," he replied.	-- Дерево падает,-- ответил тот.
"As the tree falleth, so shall it lie," said Wayne's voice out of the darkness, and it had the same sweet and yet horrible air that it had had throughout, of coming from a great distance, from before or after the event.	-- Если упадет дерево, то там оно и останется, куда упадет,-- сказал из темноты голос Уэйна, и была в нем, как всегда, заманчиво-бредовая жуть, и звучал он издалека, из былого или из будущего, но уж никак не из настоящего.
Even when he was struggling like an eel or battering like a madman, he spoke like a spectator, "As the tree falleth, so shall it lie," he said. "Men have called that a gloomy text. It is the essence of all exultation.	Что бы ни делал Уэйн, говорил он будто бы декламировал.-- Если дерево упадет, там оно и останется,-- сказал он. -- Этот стих Екклезиаста считается мрачным; а я на него не нарадуюсь.
I am doing now what I have done all my life, what is the only happiness, what is the only universality. I am clinging to something. Let it fall, and there let it lie.	Это апофеоз верности, и я остаюсь верен себе, срастаясь и сживаясь с тем, что стало моим. Да, пусть упадет, но, упавши, пребудет навечно.

Fools, you go about and see the kingdoms of the earth, and are liberal, and wise, and cosmopolitan, which is all that the devil can give you...all that he could offer to Christ only to be spurned away.	Глупы те, кто разъезжает по миру, пожирая глазами царства земные, либеральные и рассудительные космополиты, поддавшиеся дешевому искушению, презрительно отвергнутому Христом.
I am doing what the truly wise do. When a child goes out into the garden and takes hold of a tree, saying, 'Let this tree be all I have,' that moment its roots take hold on hell and its branches on the stars.	Нет, я предпочел мудрость истинную, мудрость ребенка, который выходит в сад и выбирает дерево себе во владение: и корни дерева нисходят в ад, а ветви протягиваются к звездам.
The joy I have is what the lover knows when a woman is everything. It is what a savage knows when his idol is everything.	Я радуюсь, как влюбленный, для которого в мире нет ничего, кроме возлюбленной, как дикарь, которому, кроме своего идола, ничего на свете не надо.
It is what I know when Notting Hill is everything. I have a city. Let it stand or fall."	И мне ничего не надо, кроме моего Ноттинг-Хилла: здесь он, мой город, здесь и останется, куда упадет дерево.
As he spoke the turf lifted itself like a living thing, and out of it rose slowly, like crested serpents, the roots of the oak.	При этих его словах земля вздыбилась, как живая, и клубком змей вывернулись наружу корни дуба.
Then the great head of the tree, that seemed a green cloud among grey ones, swept the sky suddenly like a broom, and the whole tree heeled over like a ship, smashing every one in its fall.	Его громадная крона, казавшаяся темно-зеленой тучей среди туч серых, помелом прошлась по небу, и дерево рухнуло, опрокинулось, как корабль, погребая под собою всех и вся.
CHAPTER III.	Глава III
TWO VOICES.	ДВА ГОЛОСА
IN a place in which there was total darkness for hours, there was also for hours total silence.	На несколько часов воцарилась кромешная тьма и полное безмолвие.
Then a voice spoke out of the darkness, no one could have told from where, and said aloud:	Потом откуда-то из темноты прозвучал голос:
"So ends the Empire of Notting Hill.	-- Вот и конец владычеству Ноттинг-Хилла.
As it began in blood, so it ended in blood, and all things are always the same."	И началось оно, и закончилось кровопролитием; все было, есть и пребудет всегда одинаково.
And there was silence again, and then again there was a voice, but it had not the same tone; it seemed that it was not the same voice.	И снова настало молчание, и опять зазвучал голос, но зазвучал иначе; а может, это был другой голос.
"If all things are always the same, it is because they are always heroic.	-- Если все всегда одинаково, то потому лишь, что в сущности все и всегда героично.
If all things are always the same, it is because they are always new. To each man one soul only is given; to each soul only is given a little power...the power at some moments to outgrow and swallow up the stars.	Все всегда одинаково новое: каждому даруется душа, и каждой душе единожды даруется власть вознестись над звездами.
If age after age that power comes upon men, whatever gives it to them is great.	Век за веком заново дается нам эта власть: видимо, источник ее неиссякаем.
Whatever makes men feel old is mean...an empire or a skin-flint shop.	И все, отчего люди дряхлеют -- будь то империя или торгашество,-- все подло.

Whatever makes men feel young is great...a great war or a love story.	А то, что возвращает юность -- великая война или несбыточная любовь,-- все благородно.
And in the darkest of the books of God there is written a truth that is also a riddle.	Темнейшая из богодухновенных книг дарит нас истиной под видом загадки.
It is of the new things that men tire...of fashions and proposals and improvements and change.	Люди устают от новизны -- от новейших мод и прожектов, от улучшений и благотворных перемен.
It is the old things that startle and intoxicate.	А все, что ведется издревле,-- поражает и опьяняет.
It is the old things that are young.	Издревле является юность.
There is no sceptic who does not feel that many have doubted before.	Всякий скептик чувствует, как дряхлы его сомнения.
There is no rich and fickle man who does not feel that all his novelties are ancient.	Всякий капризный богач знает, что ему не выдумать ничего нового.
There is no worshipper of change who does not feel upon his neck the vast weight of the weariness of the universe.	И обожатели перемен склоняют головы под гнетом вселенской усталости.
But we who do the old things are fed by nature with a perpetual infancy.	А мы, не гонясь за новизной, остаемся в детстве -- и сама природа заботится о том, чтобы мы не повзрослели.
No man who is in love thinks that any one has been in love before.	Ни один влюбленный не думает, что были влюбленные и до него.
No woman who has a child thinks that there have been such things as children.	Ни одна мать, родив ребенка, не помышляет, что дети бывали и прежде.
No people that fight for their own city are haunted with the burden of the broken empires.	И тех, кто сражаются за свой город, не тяготит бремя рухнувших империй.
Yes, oh dark voice, the world is always the same, for it is always unexpected."	Да, о темный голос, мир извечно одинаков, извечно оставаясь нежданным.
A little gust of wind brew through the night, and then the first voice answered:	Повеяло ночным ветерком, и первый голос отвечал:
"But in this world there are some, be they wise or foolish, whom nothing intoxicates. There are some who see all your disturbances like a cloud of flies.	-- Но есть в этом мире и такие, дураки они или мудрецы, кого ничто не опьяняет, кому и все ваши невзгоды -- что рой мошкары.
They know that while men will laugh at your Notting Hill, and will study and rehearse and sing of Athens and Jerusalem, Athens and Jerusalem were silly suburbs like your Notting Hill.	Они-то знают, что хотя над Ноттинг-Хиллом смеются, а Иерусалим и Афины воспевают, однако же и Афины, и Иерусалим были жалкими местечками -- такими же, как Ноттинг-Хилл.
They know that the earth itself is a suburb, and can feel only drearily and respectably amused as they move upon it."	Они знают, что и земля тоже не Бог весть какое местечко и что даже перемещаться-то по ней немножечко смешновато.
"They are philosophers or they are fools," said the other voice. "They are not men.	-- То ли они зафилософствовались, то ли попросту одурели,-- отозвался тот, другой голос.-- Это не настоящие люди.

Men live, as I say, rejoicing from age to age in something fresher than progress...in the fact that with every baby a new sun and a new moon are made.	Я же говорю, люди век от века радуются не затхлому прогрессу, а тому, что с каждым ребенком нарождается новое солнце и новая луна.
If our ancient humanity were a single man, it might perhaps be that he would break down under the memory of so many loyalties, under the burden of so many diverse heroisms, under the load and terror of all the goodness of men.	Будь человечество нераздельно, оно бы давно уже рухнуло под бременем совокупной верности, под тяжестью общего героизма, под страшным гнетом человеческого достоинства.
But it has pleased God so to isolate the individual soul that it can only learn of all other souls by hearsay, and to each one goodness and happiness come with the youth and violence of lightning, as momentary and as pure.	Но вышним произволением души людские так разобщены, что судят друг о друге вчуже, и на всех порознь нисходит счастливое озарение, мгновенное и яркое, как молния.
And the doom of failure that lies on all human systems does not in real fact affect them any more than the worms of the inevitable grave affect a children's game hi a meadow.	А что все человеческие свершения обречены -так же не мешает делу, как не мешают ребенку играть на лужайке будущие черви в его будущей могиле.
Notting Hill has fallen; Notting Hill has died.	Ноттинг-Хилл низвержен; Ноттинг-Хилл погиб.
But that is not the tremendous issue.	Но не это главное.
Notting Hill has lived."	Главное, что Ноттинг-Хилл был.
"But if," answered the other voice, "if what is achieved by all these efforts be only the common contentment of humanity, why do men so extravagantly toil and die in them?	-- Но если,-- возразил первый голос,-- только всего и было, что обыденное прозябание, то зачем утруждаться, из-за чего гибнуть?
Has nothing been done by Notting Hill that any chance clump of farmers or clan of savages would not have done without it?	Свершил ли Ноттинг-Хилл что-нибудь такое, что отличает его от любого крестьянского селения или дикарского племени?
What might have been done to Notting Hill if the world had been different may be a deep question; but there is a deeper.	Что случилось бы с Ноттинг-Хиллом, будь мир иным,-- это глубокий вопрос, но есть другой, поглубже.
What could have happened to the world if Notting Hill had never been?"	Что потеряло бы мироздание, не окажись в нем Ноттинг-Хилла?
The other voice replied: "The same that would have happened to the world and all the starry systems if an apple-tree grew six apples instead of seven; something would have been eternally lost.	-- Оно понесло бы невозместимый урон, равно как если бы на любой яблоне уродилось шесть, а не семь яблок.
There has never been anything in the world absolutely like Notting Hill.	Ничего вполне подобного Ноттинг-Хиллу до сей поры не было -- и не будет до скончания веков.
There will never be anything quite like it to the crack of doom.	И я верую, что он был любезен Господу, как любезно ему все подлинное и неповторимое.
I cannot believe anything but that God loved it as He must surely love anything that is itself and unreplaceable. But even for that I do not care. If God, with all His thunders, hated it, I loved it."	Впрочем, я и тут не уступлю. Если даже Всевышнему он был ненавистен, я его все равно любил.
And with the voice a tall, strange figure lifted itself out of the debris in the half-darkness.	И над хаосом, в полутьме воздвиглась высокая фигура.

The other voice came after a long pause, and as it were hoarsely.	Другой голос заговорил нескоро и как бы сипловато.
"But suppose the whole matter were really a hocus-pocus. Suppose that whatever meaning you may choose in your fancy to give to it, the real meaning of the whole was mockery. Suppose it was all folly.	-- Но предположим, что все это было дурацкой проделкой, и как ее ни расписывай, нет в ней ничего, кроме сумасбродной издевки.
Suppose..."	Предположим...
"I have been in it," answered the voice from the tall and strange figure, "and I know it was not."	-- Я был участником этой проделки,--послышалось в ответ,-- и я знаю, как все это было.
A smaller figure seemed half to rise in the dark.	Из темноты появилась маленькая фигурка, и голос сказал:
"Suppose I am God," said the voice, "and suppose I made the world in idleness. Suppose the stars, that you think eternal, are only the idiot fireworks of an everlasting schoolboy.	-- Предположим, что я -- Бог и что я создал мир от нечего делать, что звезды, которые кажутся вам вечными,-- всего-навсего бенгальские огни, зажженные лоботрясом-школьником.
Suppose the sun and the moon, to which you sing alternately, are only the two eyes of one vast and sneering giant, opened alternately in a never-ending wink.	Что солнце и луна, на которые вы никак не налюбуетесь, -- это два глаза насмешливого великана, непрестанно подмигивающего?
Suppose the trees, in my eyes, are as foolish as enormous toad-stools.	Что деревья, на мой господень взгляд, омерзительны, как огромные поганки?
Suppose Socrates and Charlemagne are to me only beasts, made funnier by walking on their hind legs.	Что Сократ и Карл Великий для меня оба не более, чем скоты, расхаживающие, курам на смех, на задних лапах?
Suppose I am God, and having made things, laugh at them."	Предположим, что я -- Бог и что я потешаюсь над своим мирозданием.
"And suppose I am man," answered the other. "And suppose that I give the answer that shatters even a laugh.	-- Предположим, что я -- человек,-- отвечал другой.-- И что у меня есть наготове ответ сокрушительней всякой насмешки.
Suppose I do not laugh back at you, do not blaspheme you, do not curse you.	Что я не буду хохотать в лицо Всевышнему, поносить и проклинать Его.
But suppose, standing up straight under the sky, with every power of my being, I thank you for the fools' paradise you have made.	Предположим, что я, воздев руки к небесам, от всей души поблагодарю Его за обольщение, мне предоставленное.
Suppose I praise you, with a literal pain of ecstacy, for the jest that has brought me so terrible a joy.	Что я, задыхаясь от счастья, воздам хвалу Тому, чья издевка доставила мне столь несравненную радость.
If we have taken the child's games, and given them the seriousness of a Crusade, if we have drenched your grotesque Dutch garden with the blood of martyrs, we have turned a nursery into a temple.	Если детские игры стали крестовым походом, если уютный и прихотливый палисадник окропила кровь мучеников -- значит, детская превратилась во храм.
I ask you, in the name of Heaven, who wins?"	Кто же выиграл, смею спросить?
The sky close about the crest of the hills and trees was beginning to turn from black to grey, with a random suggestion of the morning.	Небо над вершинами холмов и верхушками деревьев посерело; издалека повеяло утром.

The slight figure seemed to crawl towards the larger one, and the voice was more human.	Маленький собеседник перебрался поближе к высокому и заговорил немного иначе.
"But suppose, friend," it said, "suppose that, in a bitterer and more real sense, it was all a mockery.	-- Предположи, друг,-- сказал он,-- ты предположи в простейшем и горчайшем смысле, что все это -- одно сплошное издевательство.
Suppose that there had been, from the beginning of these great wars, one who watched them with a sense that is beyond expression, a sense of detachment, of responsibility, of irony, of agony.	Что от начала ваших великих войн некто следил за вами с чувством невыразимым -отчужденно, озабоченно, иронично и беспомощно.
Suppose that there were one who knew it was all a joke."	Кому-то, предположи,-- известно, что все это, с начала до конца, пустая и глупая шутка.
The tall figure answered:	Высокий отвечал:
"He could not know it.	-- Не может ему это быть известно.
For it was not all a joke."	Не шутка это была.
And a gust of wind blew away some clouds that sealed the sky-line, and showed a strip of silver behind his great dark legs.	Порывом ветра разогнало облака, и сверкнула серебряная полоса у его ног.
Then the other voice came, having crept nearer still.	А другой голос проговорил, еще ближе.
"Adam Wayne," it said, "there are men who confess only in articulo mortis; there are people who blame themselves only when they can no longer help others.	-- Адам Уэйн, -- сказал он,-- есть люди, которые исповедуются только на смертном одре; люди, которые винят себя, лишь если не в силах помочь другим.
I am one of them.	Я из них.
Here, upon the field of the bloody end of it all, I come to tell you plainly what you would never understand before.	Здесь, на поле кровавой сечи, положившей всему этому конец, я прямо и просто объясняю то, что тебе не могло быть понятно.
Do you know who I am?"	Ты меня узнаешь?
"I know you, Auberon Quin," answered the tall figure, "and I shall be glad to unburden your spirit of anything that lies upon it."	-- Я узнаю тебя, Оберон Квин,-- отозвался высокий, -- и я рад буду облегчить твою совесть от того, что ее тяготит.
"Adam Wayne," said the other voice, "of what I have to say you cannot in common reason be glad to unburden me.	-- Адам Уэйн,-- повторил тот,-- ты не будешь рад облегчить меня, услышав, что я скажу.
Wayne, it was all a joke.	Уэйн, это было издевкой с начала и до конца.
When I made these cities, I cared no more for them than I care for a centaur, or a merman, or a fish with legs, or a pig with feathers, or any other absurdity.	Когда я выдумывал ваши города, я выдумывал их точно кентавров, водяных, рыб с ногами или пернатых свиней -- ну, или еще какую-нибудь нелепость.
When I spoke to you solemnly and encouragingly about the flag of your freedom and the peace of your city, I was playing a vulgar practical joke on an honest gentleman, a vulgar practical joke that has lasted for twenty years.	Когда я торжественно ободрял тебя, говоря о свободе и нерушимости вашего града, я просто издевался над первым встречным, и эта тупая, грубая шутка растянулась на двадцать лет.

Though no one could believe it of me perhaps, it is the truth that I am a man both timid and tender-hearted.	Вряд ли кто мне поверит, но на самом-то деле я человек робкий и милосердный.
I never dared in the early days of your hope, or the central days of your supremacy, to tell you this; I never dared to break the colossal calm of your face.	И когда ты кипел надеждой, когда был на вершине славы, я побоялся открыть тебе правду, нарушить твой великолепный покой.
God knows why I should do it now, when my farce has ended in tragedy and the ruin of all your people!	Бог его знает, зачем я открываю ее теперь, когда шутка моя закончилась трагедией и гибелью всех твоих подданных.
But I say it now.	Однако же открываю.
Wayne, it was done as a joke."	Уэйн, я просто пошутил.
There was silence, and the freshening breeze blew the sky clearer and clearer, leaving great spaces of the white dawn.	Настало молчанье, и ветер свежел, расчищая небо, и занимался бледный рассвет.
At last Wayne said, very slowly:	Наконец Уэйн медленно выговорил:
"You did it all only as a joke?"	-- Значит, для тебя это была пустая шутка?
"Yes," said Quin.	-- Да,-- коротко отвечал Квин.
"When you conceived the idea," went on Wayne, dreamily, "of an army for Bayswater and a flag for Notting Hill, there was no gleam, no suggestion in your mind that such things might be real and passionate?"	-- И значит, когда ты измыслил,-- задумчиво продолжал Уэйн,-- армию Бейзуотера и хоругвь Ноттинг-Хилла, ты даже отдаленно не предполагал, что люди пойдут за это умирать?
"No," answered Auberon, turning his round, white face to the morning with a dull and splendid sincerity; "I had none at all."	-- Да нет,-- отвечал Оберон, и его круглое, выбеленное рассветом лицо светилось простоватой искренностью,-- ничуть не предполагал.
Wayne sprang down from the height above him and held out his hand.	Уэйн спустился к нему и протянул руку.
"I will not stop to thank you," he said, with a curious joy in his voice, "for the great good for the world you have actually wrought.	-- Не перестану благодарить тебя,-- сказал он звенящим голосом,-- за то добро, которое ты нехотя сотворил.
All that I think of that I have said to you a moment ago, even when I thought that your voice was the voice of a derisive omnipotence, its laughter older than the winds of heaven.	Главное я уже сказал тебе, хотя и думал, что ты -- это не ты, а насмешливый голос того всевластья, которое древнее вихрей небесных.
But let me say what is immediate and true.	А теперь я скажу доподлинно и действительно.
You and I, Auberon Quin, have both of us throughout our lives been again and again called mad.	Нас с тобою, Оберон Квин, то и дело называли безумцами.
And we are mad. We are mad, because we are not two men but one man.	Мы и есть безумцы -- потому что нас не двое, мы с тобою один человек.
We are mad, because we are two lobes of the same brain, and that brain has been cloven in two.	А безумны мы потому, что мы -- полушария одного мозга, рассеченного надвое.
And if you ask for the proof of it, it is not hard to find.	Спросишь доказательства -- за ним недалеко ходить.

It is not merely that you, the humourist, have been in these dark days stripped of the joy of gravity.	Не в том даже дело, что ты, насмешник, был в эти тусклые годы лишен счастия быть серьезным.
It is not merely that I, the fanatic, have had to grope without humour.	И не в том, что мне, фанатику, был заказан юмор.
It is that though we seem to be opposite iii everything, we have been opposite like man and woman, aiming at the same moment at the same practical thing.	Мы с тобой, различные во всем, как мужчина и женщина, мы притязали на одно и то же.
We are the father and the mother of the Charter of the Cities."	Мы -- как отец и мать Хартии Предместий.
Quin looked down at the debris of leaves and timber, the relics of the battle and stampede, now glistening in the glowing daylight, and finally said:	Квин поглядел на груду листьев и ветвей, на поле кровавой битвы в утренних лучах, и наконец сказал:
"Yet nothing can alter the antagonism...the fact that I laughed at these things and you adored them."	-- Ничем не отменить простое противоречие: что я над этим смеялся, а ты это обожал.
Wayne's wild face flamed with something god-like, as he turned it to be struck by the sunrise.	Восторженный лик Уэйна, едва ли не богоподобный, озарил ясный рассвет.
"I know of something that will alter that antagonism, something that is outside us, something that you and I have all our lives perhaps taken too little account of.	-- Это противоречие теряется, его снимает та сила, которая вне нас и о которой мы с тобой всю жизнь мало вспоминали.
The equal and eternal human being will alter that antagonism, for the human being sees no real antagonism between laughter and respect, the human being, the common man, whom mere geniuses like you and me, can only worship like a god.	Вечный человек равен сам себе, и ему нет дела до нашего противоречия, потому что он не видит разницы между смехом и обожанием; тот человек, самый обыкновенный, перед которым гении, вроде нас с тобой, могут только пасть ниц.
When dark and dreary days come, you and I are necessary, the pure fanatic, the pure satirist.	Когда настают темные и смутные времена, мы с тобой оба необходимы -- и оголтелый фанатик, и оголтелый насмешник.
We have between us remedied a great wrong.	Мы Возместили великую порчу.
We have lifted the modern cities into that poetry which every one who knows mankind knows to be immeasurably more common than the commonplace.	Мы подарили нынешним городам ту поэзию повседневности, без которой жизнь теряет сама себя.
But in healthy people there is no war between us.	Для нормальных людей нет между нами противоречия.
We are but the two lobes of the brain of a ploughman.	Мы -- два полушария мозга простого пахаря.
Laughter and love are everywhere.	Насмешка и любовь неразличимы.
The cathedrals, built in the ages that loved God, are full of blasphemous grotesques.	Храмы, воздвигнутые в боголюбивые века, украшены богохульными изваяниями.
The mother laughs continually at the child, the lover laughs continually at the lover, the wife at the husband, the friend at the friend.	Мать все время смеется над своим ребенком, влюбленный смеется над любимой, жена над мужем, друг -- над другом.
Auberon Quin, we have been too long separated, let us go out together.	Оберон Квин, мы слишком долго жили порознь: давай объединимся.

You have a halberd and I a sword, let us start our wanderings over the world.	У тебя есть алебарда, я найду меч — пойдем же по миру.
For we are its two essentials.	Пойдем, без нас ему жизни нет.
Come, it is already day."	Идем, уже рассветает.
In the blank white light Auberon hesitated a moment.	И Оберон замер, осиянный трепетным светом дня.
Then he made the formal salute with his halberd, and they went away together into the unknown world. THE END.	Потом отсалютовал алебардой, и они пошли бок о бок в неведомый мир, в незнаемые края.