Наполеон Ноттингхильский - английский и русский параллельные тексты

Gilbert Keith Chesterton. The Napoleon of Notting Hill. To Hilaire Belloc.	Г.К.Честертон. Наполеон Ноттингхильский. ХИЛЭРУ БЕЛЛОКУ.
For every tiny town or place God made the stars especially; Babies look up with owlish face And see them tangled in a tree; You saw a moon from Sussex Downs, A Sussex moon, untravelled still, I saw a moon that was the town's, The largest lamp on Campden Hill.	Все города, пока стоят, Бог одарил звездой своей. Младенческий совиный взгляд Найдет ее в сетях ветвей. На взгорьях Сассекса яснела Твоя луна в молочном сне. Моя -- над городом бледнела, Фонарь на Кэмпденском холме.
Yea; Heaven is everywhere at home The big blue cap that always fits, And so it is (be calm; they come To goal at last, my wandering wits), So is it with the heroic thing; This shall not end for the world's end And though the sullen engines swing, Be you not much afraid, my friend.	Да, небеса везде свои, Повсюду место небесам. И так же (друг, слова мои Не без толку, увидишь сам), И так над скоротечной жизнью Героики витает дух, И лязг зловещих механизмов Не упразднит ее, мой друг.
This did not end by Nelson's urn Where an immortal England sits- Nor where your tall young men in turn Drank death like wine at Austerlitz. And when the pedants bade us mark What cold mechanic happenings Must come; our souls said in the dark, "Belike; but there are likelier things."	Она пребудет, освятив Аустерлица кровь и тлен, Пред урной Нельсона застыв, Не встанет с мраморных колен. Пусть реалисты утверждают, Что все размечено давно, Во тьме неведенья блуждая, "Возможно,-- говорим мы,-- но..."
Likelier across these flats afar These sulky levels smooth and free The drums shall crash a waltz of war And Death shall dance with Liberty; Likelier the barricades shall blare Slaughter below and smoke above, And death and hate and hell declare That men have found a thing to love.	Еще возможнее другое -- В просторах благостных равнин Под барабанный грохот боя Возникнет новый властелин. Свобода станет жизнью править И баррикады громоздить, А смерть и ненависть объявят, Что явлено -- кого любить.
Far from your sunny uplands set I saw the dream; the streets I trod The lit straight streets shot out and met The starry streets that point to God. This legend of an epic hour A child I dreamed, and dream it still, Under the great grey water-tower That strikes the stars on Campden Hill	Вдали холмов твоих, в ночи Мне грезилось: взметались ввысь Под небо улицы-лучи И там со звездными сплелись. Так я ребенком грезил, сонный. И ныне брежу этим сном Под серой башней, устремленной К звезде над Кэмпденским холмом.
G. K. C.	Г.-К. Ч.
BOOK I.	Книга первая.
CHAPTER I.	Глава 1.
INTRODUCTORY REMARKS ON THE ART OF PROPHECY.	ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ЧАСТИ ПРОРОЧЕСТВА.
THE human race, to which so many of my readers belong, has been playing at children's games from the beginning, and will probably do it till the end, which is a nuisance for the few people who grow up.	Род людской, а к нему относится немалая толика моих читателей, от века привержен детским играм и вовек не оставит их, сердись не сердись те немногие, кому почему-либо удалось повзрослеть.
And one of the games to which it is most attached is called, "Keep to-morrow dark," and which is also named (by the rustics in Shropshire, I have no doubt) "Cheat the Prophet."	И есть у детей-человеков излюбленная игра под названием "Завтра -- небось не нынче"; шропширцы из глубинки именуют ее "Натяни-пророку-нос".
The players listen very carefully and respectfully to all that the clever men have to say about what is to happen in the next generation.	Игроки внимательно и почтительно выслушивают умственную братию, в точности предуказывающую общеобязательное будущее.

The players then wait until all the clever men are dead, and bury them nicely.	Потом дожидаются, пока братия перемрет, и хоронят их брата с почестями.
They then go and do something else.	А похоронивши, живут себе дальше как ни в чем не бывало своей непредуказанной жизнью.
That is all. For a race of simple tastes, however, it is great fun.	Вот и все, но у рода людского вкус непритязательный, нам и это забавно.
For human beings, being children, have the childish wilfulness and the childish secrecy. And they never have from the beginning of the world done what the wise men have seen to be inevitable.	Ибо люди, они капризны, как дети, чисто по-детски скрытничают и спокон веков не слушаются мудрых предуказаний.
They stoned the false prophets, it is said; but they could have stoned true prophets with a greater and juster enjoyment.	Говорят, лжепророков побивали каменьями; но куда бы вернее, да и веселее побивать пророков подлинных.
Individually, men may present a more or less rational appearance, eating, sleeping, and scheming.	Сам по себе всякий человек с виду существо, пожалуй что, и разумное: и ест, и спит, и планы строит.
But humanity as a whole is changeful, mystical, fickle, delightful.	А взять человечество? Оно изменчивое и загадочное, привередливое и очаровательное.
Men are men, but Man is a woman.	Словом, люди -- большей частью мужчины, но Человек есть женщина.
But in the beginning of the twentieth century the game of Cheat the Prophet was made far more difficult than it had ever been before.	Однако же в начале двадцатого столетия играть в "Натяни-пророку-нос" стало очень трудно, трудней прямо-таки не бывало.
The reason was, that there were so many prophets and so many prophecies, that it was difficult to elude all their ingenuities.	Пророков развелось видимо-невидимо, а пророчеств еще больше, и как ни крутись, а того и гляди исполнишь чье-то предуказание.
When a man did something free and frantic and entirely his own, a horrible thought struck him afterwards; it might have been predicted.	Выкинет человек что-нибудь несусветное, сам себе удивится, и вдруг его оторопь возьмет: а ведь это небось ему на роду предуказано!
Whenever a duke climbed a lamp-post, when a dean got drunk, he could not be really happy, he could not be certain that he was not fulfilling some prophecy.	Залезет тот же герцог на фонарный столб, или, положим, настоятель собора наклюкается до положения риз -- а счастья ни тому, ни другому нет: думают, а ну как мы чего исполнили?
In the beginning of the twentieth century you could not see the ground for clever men.	Да, в начале двадцатого столетия умствующая братия заполонила чуть не всю землю.
They were so common that a stupid man was quite exceptional, and when they found him, they followed him in crowds down the street and treasured him up and gave him some high post in the State.	Так они расплодились, что простака было днем с огнем не сыскать, а уж ежели находили -толпами шли за ним по улице, подхватывали его на руки и сажали на высокий государственный пост.
And all these clever men were at work giving accounts of what would happen in the next age, all quite clear, all quite keen-sighted and ruthless, and all quite different.	И все умники в голос объясняли, чему быть и чего не миновать -- твердо-натвердо, с беспощадной прозорливостью и на разные лады.

And it seemed that the good old game of hoodwinking your ancestors could not really be managed this time, because the ancestors neglected meat and sleep and practical politics, so that they might meditate day and night on what their descendants would be likely to do.	Казалось, прощай, старая добрая забава, игра в надуй-предка: какая тут игра! Предки есть не ели, спать не спали, даже политику забросили, и денно и нощно помышляли о том, чем будут заняты и как будут жить их потомки.
But the way the prophets of the twentieth century went to work was this.	А помышляли пророки двадцатого века все как один совершенно одинаково.
They took something or other that was certainly going on in their time, and then said that it would go on more and more until something extraordinary happened.	Заметят что-нибудь, что и взаправду случалось -и говорят, будто оно дальше так и пойдет и дойдет до чего-нибудь совсем чрезвычайного.
And very often they added that in some odd place that extraordinary thing had happened, and that it showed the signs of the times.	И тут же сообщалось, что кое-где уже и чрезвычайное произошло и что вот оно, знамение времени.
Thus, for instance, there were Mr. H. G.	Имелся, например, в начале века некий Г.-Дж.
Wells and others, who thought that science would take charge of the future; and just as the motor-car was quicker than the coach, so some lovely thing would be quicker than the motorcar; and so on for ever.	Уэллс со товарищи -- они все вместе полагали, что наука со временем все превзойдет: автомобили быстрее извозчиков, вот-вот придумается что-нибудь превосходнее и замечательнее автомобилей; а уж там быстрота умножится более чем многократно.
And there arose from their ashes Dr. Quilp, who said that a man could be sent on his machine so fast round the world that he could keep up a long chatty conversation in some old-world village by saying a word of a sentence each time he came round.	Из пепла их предуказаний возник доктор наук Квилп: он предуказал, что однажды некоего человека посадят в некую машину и запустят вокруг света с такою быстротой, что он при этом будет спокойненько растарыбарывать где-нибудь в деревенской глуши, огибая земной шар с каждым словом.
And it was said that the experiment had been tried on an apoplectic old major, who was sent round the world so fast that there seemed to be (to the inhabitants of some other star) a continuous band round the earth of white whiskers, red complexion and tweeds...a thing like the ring of Saturn.	Говорили даже, будто уж и был запущен вокруг земли один престарелый и краснолицый майор -и запущен так быстро, что обитатели дальних планет только и видели охватившее землю кольцо бакенбардов на огненной физиономии и молниеносный твидовый костюм: что говорить, кольцо не хуже Сатурнова.
Then there was the opposite school.	Но другие им возражали.
There was Mr. Edward Carpenter, who thought we should in a very short time return to Nature, and live simply and slowly as the animals do.	Некто мистер Эдвард Карпентер сообразил, что все мы не сегодня-завтра возвратимся к природе и будем жить просто, медлительно и правильно, как животные.
And Edward Carpenter was followed by James Pickie, D.D. (of Pocahontas College), who said that men were immensely improved by grazing, or taking their food slowly and continuously, alter the manner of cows.	У этого Эдварда Карпентера нашелся последователь, такой Джеймс Пики, доктор богословия из богобоязненного Покахонтаса: он сказал, что человечеству прежде всего надлежит жевать, то бишь пережевывать принятую пищу спокойно и неспешно, и коровы нам образец.

And he said that he had, with the most encouraging results, turned city men out on all fours in a field covered with veal cutlets.	Вот я, например, сказал он, засеял поле телячьими котлетами и выпустил на него целую стаю горожан на четвереньках -- очень хорошо получилось.
Then Tolstoy and the Humanitarians said that the world was growing more merciful, and therefore no one would ever desire to kill.	А Толстой и иже с ним разъяснили, что мир наш с каждым часом становится все милосерднее и ни малейшего убийства в нем быть не должно.
And Mr. Mick not only became a vegetarian, but at length declared vegetarianism doomed ("shedding," as he called it finely, "the green blood of the silent animals"), and predicted that men in a better age would live on nothing but salt.	А мистер Мик не только стал вегетарианцем, он и дальше пошел: "Да разве же можно,--великолепно воскликнул он,-- проливать зеленую кровь бессловесных тварей земных?" И предуказал, что в лучшие времена люди обойдутся одной солью.
And then came the pamphlet from Oregon (where the thing was tried), the pamphlet called	А в Орегоне (С. А. С. Ш.) это дело попробовали, и вышла статья:
"Why should Salt suffer?" and there was more trouble.	"Соль-то в чем провинилась?" -- Тут-то и началось.
And on the other hand, some people were predicting that the lines of kinship would become narrower and sterner.	Явились также предуказатели на тот предмет, что узы родства впредь станут уже и строже.
There was Mr. Cecil Rhodes, who thought that the one thing of the future was the British Empire, and that there would be a gulf between those who were of the Empire and those who were not, between the Chinaman in Hong-Kong and the Chinaman outside, between the Spaniard on the Rock of Gibraltar and the Spaniard off it, similar to the gulf between man and the lower animals.	Некий мистер Сесил Родс заявил, что отныне пребудет лишь Британская империя и что пропасть между имперскими жителями и жителями внеимперскими, между китайцем из Гонконга и китайцем Оттуда, между испанцем с Гибралтарской Скалы и испанцем из Испании такова же, как пропасть между людьми и низшими животными.
And in the same way his impetuous friend, Dr. Zoppi ("the Paul of Anglo-Saxonism"), carried it yet further, and held that, as a result of this view, cannibalism should be held to mean eating a member of the Empire, not eating one of the subject peoples, who should, he said, be killed without needless pain.	А его пылкий друг мистер Дзоппи (его еще называли апостолом Англо-Саксонства) повел дело дальше: в итоге получилось, что каннибализм есть поедание гражданина Британской империи, а других и поедать не надо, их надо просто ликвидировать без ненужных болевых ощущений.
His horror at the idea of eating a man in British Guiana showed how they misunderstood his stoicism who thought him devoid of feeling.	И напрасно считали его бесчувственным: чувства в нем просыпались, как только ему предлагали скушать уроженца Британской Гайаны -- не мог он его скушать.
He was, however, in a hard position; as it was said that he had attempted the experiment, and, living in London, had to subsist entirely on Italian organ-grinders.	Правда, ему сильно не повезло: он, говорят, попробовал, живучи в Лондоне, питаться одним лишь мясом итальянцев-шарманщиков.

And his end was terrible, for just when he had begun, Sir Paul Swiller read his great paper at the Royal Society, proving that the savages were not only quite right in eating their enemies, but right on moral and hygienic grounds, since it was true that the qualities of the enemy, when eaten, passed into the eater.	Конец его был ужасен: не успел он начать питаться, как сэр Пол Суэллер зачитал в Королевском Обществе свой громогласный доклад, где доказывал как дважды два, что дикари были не просто правы, поедая своих врагов: их правоту подкрепляла нравственная гигиена, ибо науке ясно как день, что все, как таковые, качества едомого сообщаются едоку.
The notion that the nature of an Italian organ-man was irrevocably growing and burgeoning inside him was almost more than the kindly old professor could bear.	И старый добрый профессор не вынес мысли, что ему сообщаются и в нем неотвратимо произрастают страшные свойства шарманщиков-итальянцев.
There was Mr. Benjamin Kidd, who said that the growing note of our race would be the care for and knowledge of the future.	А был еще такой мистер Бенджамин Килд, каковой утверждал, что главное и надежнейшее занятие рода человеческого -- забота о будущем, заведомо известном.
His idea was developed more powerfully by William Borker, who wrote that passage which every schoolboy knows by heart, about men in future ages weeping by the graves of their descendants, and tourists being shown over the scene of the historic battle which was to take place some centuries afterwards.	Его продолжил и мощно развил Уильям Боркер, перу которого принадлежит бессмертный абзац, известный наизусть любому школьнику -- о том, как люди грядущих веков восплачут на могилах потомков, как туристам будут показывать поле исторической битвы, которая разыграется на этом поле через многие столетия.
And Mr. Stead, too, was prominent, who thought that England would in the twentieth century be united to America; and his young lieutenant, Graham Podge, who included the states of France, Germany, and Russia in the American Union, the State of Russia being abbreviated to Ra.	И не последним из предвещателей явился мистер Стед, сообщивший, что в двадцатом столетии Англия наконец воссоединится с Америкой, а его юный последователь, некто Грэхем Подж, включил в Соединенные Штаты Америки Францию, Германию и Россию, причем Россия обозначалась литерами СР, т.е. Соединенная Россия.
There was Mr. Sidney Webb, also, who said that the future would see a continuously increasing order and neatness in the life of the people, and his poor friend Fipps, who went mad and ran about the country with an axe, hacking branches off the trees whenever there were not the same number on both sides.	Мало того, мистер Сидней Уэбб разъяснил, что в будущей человеческой жизни воцарится закон и порядок, и друг его, бедняга Фипс, спятил и бегал по лесам и долам с топором, обрубая лишние ветви деревьев, дабы росли поровну в обе стороны.
All these clever men were prophesying with every variety of ingenuity what would happen soon, and they all did it in the same way, by taking something they saw 'going strong,' as the saying is, and carrying it as far as ever their imagination could stretch.	И все эти умники предвещали напропалую, все наперебой объясняли, изощряясь в объяснениях, что неминуемо случится то, что по слову их "развивается", и впредь разовьется так, что за этим и не уследишь.
This, they said, was the true and simple way of anticipating the future.	Вот оно вам и будущее, говорили они, прямо как на ладони.

"Just as," said Dr. Pellkins, in a fine passage, "...just as when we see a pig in a litter larger than the other pigs, we know that by an unalterable law of the Inscrutable it will some day be larger than an elephant, just as we know, when we see weeds and dandelions growing more and more thickly in a garden, that they must, in spite of all our efforts, grow taller than the chimney-pots and swallow the house from sight, so we know and reverently acknowledge, that when any power in human politics has shown for any period of time any considerable activity, it will go on until it reaches to the sky."	"Равно как,-- изрекал доктор Пелкинс, блистая красноречием, -- равно как наблюдаем мы крупнейшую, паче прочих, свинью с пометом ее и знаем несомненно, что силою Непостижимого и Неизъяснимого Закона оная свинья раньше или позже превзойдет размерами слона; равно как ведаем мы, наблюдая сорняки и тому подобные одуванчики, разросшиеся в саду, что они рано или поздно вырастут выше труб и поглотят дом с усадьбами,-- точно так же мы знаем и научно признаем, что если в некий период времени политика нечто оказывает, то это нечто будет расти и возрастать, покуда не достигнет небес".
And it did certainly appear that the prophets had put the people (engaged in the old game of Cheat the Prophet) in a quite unprecedented difficulty.	Что правда, то правда: новейшие пророки и предвещатели сильно помешали человекам, занятым старинной игрой в Натяни-нос-пророку.
It seemed really hard to do anything without fulfilling some of their prophecies.	Вот уж куда ни плюнь, оказывалось, что плюешь в пророчество.
But there was, nevertheless, in the eyes of labourers in the streets, of peasants in the fields, of sailors and children, and especially women, a strange look that kept the wise men in a perfect fever of doubt.	А все-таки было в глазах и у каменщиков на улицах, и у крестьян на полях, у моряков и у детей, а особенно у женщин что-то загадочное, и умники прямо-таки заходились от недоумения.
They could not fathom the motionless mirth in their eyes.	Насмешка, что ли, была в этих глазах?
They still had something up their sleeve; they were still playing the game of Cheat the Prophet.	Все им предсказали, а они чего-то скрытничали -- дальше, видать, хотели играть в дурацкую игру Натяни-пророку-нос.
Then the wise men grew like wild things, and swayed hither and thither, crying,	И умные люди забегали, как взбесились, мотались туда и сюда, вопрошая:
"What can it be?	"Ну так что?
What can it be?	Ну так что?
What will London be like a century hence?	Вот Лондон -- каков он будет через сто лет?
Is there anything we have not thought of?	Может быть, мы чего-нибудь недодумали?
Houses upside down...more hygienic, perhaps?	Дома, например, вверх тормашками -- а что, очень гигиенично!
Men walking on hands...make feet flexible, don't you know?	Люди -- конечно же, будут ходить на руках, ноги станут чрезвычайно гиб... ах, уже?
Moon... motor-cars... no heads..."	Луна упадет... моторы... головы спрячут...?"
And so they swayed and wondered until they died and were buried nicely.	И так они мытарились и приставали ко всем, пока не умерли; а похоронили их с почестями.
Then the people went and did what they liked.	Все остальные ушли с похорон, облегченно вздохнули и принялись за свое.
Let me no longer conceal the painful truth.	Позвольте уж мне сказать горькую-прегорькую правду.

The people had cheated the prophets of the twentieth century.	И в двадцатом столетии тоже люди натянули нос пророкам.
When the curtain goes up on this story, eighty years after the present date, London is almost exactly like what it is now.	Вот поднимается занавес над нашей повестью, время восемьдесят лет тому вперед, а Лондон такой же, каким был в наши дни.
CHAPTER II	Глава II
THE MAN IN GREEN	МУЖЧИНА В ЗЕЛЕНОМ
VERY few words are needed to explain why London, a hundred years hence, will be very like it is now, or rather, since I must slip into a prophetic past, why London, when my story opens, was very like it was in those enviable days when I was still alive.	В двух словах объясню, почему Лондон через сто лет без малого будет тем же городом, что... да нет, раз уж я, заодно с прорицателями, перешел в приснопрошедшее время, то -- почему Лондон к началу моей повести был так похож на город, в котором проходили незабвенные дни моей жизни.
The reason can be stated in one sentence. The people had absolutely lost faith in revolutions.	Вообще-то хватит и одной фразы: народ напрочь утратил веру в революции.
All revolutions are doctrinal...such as the French one, or the one that introduced Christianity.	Революции, они, как известно, все держатся на догмах -- Великая Французская, например, или та, которая одарила нас христианством.
For it stands to common sense that you cannot upset all existing things, customs, and compromises, unless you believe in something outside them, something positive and divine.	Ведь куда как ясно, что нет возможности разрушить порядок вещей, опрокинуть верования и переменить обычаи, если не иметь за душой иной веры, надежной и обнадеженной свыше.
Now, England, during this century, lost all belief in this.	Так вот, англичане двадцатого столетия во всем тому подобном разуверились.
It believed in a thing called Evolution. And it said,	Они теперь верили в нечто, именуемое, в отличие от революции, "эволюцией", верили и приговаривали:
"All theoretic changes have ended in blood and ennui.	"Все, какие были, преображения мысли захлебывались кровью и утыкались в полную безысходность.
If we change, we must change slowly and safely, as the animals do.	Нет, если уж мы станем изменяться, то изменимся неспешно и степенно, наподобие животных.
Nature's revolutions are the only successful ones. There has been no conservative reaction in favour of tails."	Подлинные революции вершит природа, и хвосты пока никто не отстаивал".
And some things did change.	Но кое-что все-таки изменилось.
Things that were not much thought of dropped out of sight.	Чего в мыслях не было, то теперь и на ум не шло.
Things that had not often happened did not happen at all.	Что бывало нечасто, исчезло начисто.
Thus, for instance, the actual physical force ruling the country, the soldiers and police, grew smaller and smaller, and at last vanished almost to a point.	Вот, положим, солдатня или полиция, бывшие управители страны, -- их становилось меньше и меньше, а под конец и вообще почти не стало.

The people combined could have swept the few policemen away in ten minutes: they did not, because they did not believe it would do them the least good.	Какие остались полицейские, с теми восставший народ справился бы за десять минут: но зачем бы это с ними справляться, какой толк?
They had lost faith in revolutions.	В революциях все как есть разуверились.
Democracy was dead; for no one minded the governing class governing.	И демократия омертвела: пусть его правит, решили все, раз ему охота, правящий класс.
England was now practically a despotism, but not an hereditary one.	Англия стала деспотией, но не наследственной.
Some one in the official class was made King. No one cared how; no one cared who.	Какой-нибудь чиновник становился королем, и никому не было дела ни как, ни кто именно.
He was merely an universal secretary. In this manner it happened that everything in London was very quiet.	По сути дела, и не монархом он становился, а генеральным секретарем. И сделался Лондон спокойней спокойного.
That vague and somewhat depressed reliance upon things happening as they have always happened, which is with all Londoners a mood, had become an assumed condition.	Лондонцы и раньше-то не любили ни во что мешаться: как, мол, оно шло, так пусть и дальше идет; а теперь и вовсе перестали -- не вмешивались, да и только.
There was really no reason for any man doing anything but the thing he had done the day before.	Вчерашний день прожили -- ну, и нынче проживем, как вчера.
There was therefore no reason whatever why the three young men who had always walked up to their Government office together should not walk up to it together on this particular wintry and cloudy morning.	Ну, и в это ветреное, облачное утро три молодых чиновника, всегда ходившие на службу вместе, должны были вроде бы прогуляться по-обычному.
Everything in that age had become mechanical, and Government clerks especially. All those clerks assembled regularly at their posts.	В те будущие времена все стало делаться само собой, а уж о чиновниках и говорить нечего: они всегда являлись где следует в положенный час.
Three of those clerks always walked into town together. All the neighbourhood knew them: two of them were tall and one short.	Эти три чиновника неизменно ходили втроем, и вся округа их знала: двое рослых, один низенький.
And on this particular morning the short clerk was only a few seconds late to join the other two as they passed his gate: he could have overtaken them in three strides; he could have called after them easily.	Однако в тот день коротышка припозднился на секунду-другую, и рослые прошагали мимо его калитки. Чуть он поднажми -- и запросто догнал бы своих привычных спутников, а мог бы и окликнуть.
But he did not.	Но он не поднажал и не окликнул.
For some reason that will never be understood until all souls are judged (if they are ever judged; the idea was at this time classed with fetish worship) he did not join his two companions, but walked steadily behind them.	По некой причине, каковая останется втайне, доколе все и всяческие души не будут призваны на Страшный суд (а они, кто их знает, может, и не будут призваны -- тогда подобные верования стали считаться дикарскими) -- так вот по этой некой причине он, коротышка, отстал от своих, хотя и последовал за ними.
The day was dull, their dress was dull, everything was dull; but in some odd impulse he walked through street after street, through district after district, looking at the backs of the two men, who would have swung round at the sound of his voice.	День был серый, и они были серые, и все было серое; и все же, сам не зная отчего, он от них поотстал и пошел позади, глядя им в спины, которые превратились бы в лица при одном звуке его голоса.

Now, there is a law written in the darkest of the Books of Life, and it is this: If you look at a thing nine hundred and ninety-nine times, you are perfectly safe; if you look at it the thousandth time, you are in frightful danger of seeing it for the first time.	А в Книге Жизни, на одной из ее темных, нечитанных страниц значится такой закон: гляди и гляди себе девятьсот девяносто девятижды, но бойся тысячного раза: не дай Бог увидишь впервые.
So the short Government official looked at the coat-tails of the tall Government officials, and through street after street, and round corner after corner, saw only coat-tails, coat-tails, and again coat-tails... when, he did not in the least know why, something happened to his eyes.	Вот и коротышка-чиновник -- шел и поглядывал на фалды и хлястики своих рослых сотоварищей: улица за улицей, поворот за поворотом, и все хлястики да фалды, фалды да хлястики -- и вдруг ни с того, ни с сего он увидел совсем-совсем другое.
Two black dragons were walking backwards in front of him. Two black dragons were looking at him with evil eyes.	Оказалось, перед ним отступают два черных дракона: пятятся, злобно поглядывая на него.
The dragons were walking backwards it was true, but they kept their eyes fixed on him none the less.	Пятиться-то они пятились, но глядели тем более злобно.
The eyes which he saw were, in truth, only the two buttons at the back of a frock-coat: perhaps some traditional memory of their meaningless character gave this half-witted prominence to their gaze.	Мало ли что глаза эти были всего лишь пуговицами на хлястиках: может, их заведомая пуговичная бессмыслица и отсвечивала теперь полоумной драконьей злобищей?
The slit between the tails was the nose-line of the monster: whenever the tails flapped in the winter wind the dragons licked their lips.	Разрезы между фалдами были драконьими носами; поддувал зимний ветер, и чудовища облизывались.
It was only a momentary fancy, but the small clerk found it imbedded in his soul ever afterwards.	Так ему, коротышке, на миг привиделось -- и навеки отпечаталось в его душе.
He never could again think of men in frock-coats except as dragons walking backwards.	Отныне и навсегда мужчины в сюртуках стали для него драконами задом наперед.
He explained afterwards, quite tactfully and nicely, to his two official friends, that while feeling an inexpressible regard for each of them he could not seriously regard the face of either of them as anything but a kind of tail.	Он потом объяснил, очень спокойно и тактично, своим двум сослуживцам, что при всем глубочайшем к ним уважении вынужден рассматривать их физиономии как разновидности драконовых задниц.
It was, he admitted, a handsome tail...a tail elevated in the air.	Задницы, соглашался он, по-своему миловидные, воздетые -- скорее вскинутые -- к небесам.
But if, he said, any true friend of theirs wished to see their faces, to look into the eyes of their soul, that friend must be allowed to walk reverently round behind them, so as to see them from the rear. There he would see the two black dragons with the blind eyes.	Но если -- замечал он при этом -- если истинный друг их пожелает увидеть лица друзей и заглянуть им в глаза, в зеркала души, то другу надлежит почтительно их обойти и поглядеть на них сзади: тут-то он и увидит двух черных, мутно-подслеповатых драконов.
But when first the two black dragons sprang out of the fog upon the small clerk, they had merely the effect of all miracles...they changed the universe.	Однако же когда эти черные драконы впервые выпрыгнули на него из мглы, они всего лишь, как всякое чудо, переменили вселенную.
He discovered the fact that all romantics know...that adventures happen on dull days, and not on sunny ones.	Он уяснил то, что всем романтикам давно известно: что приключения случаются не в солнечные дни, а во дни серые.
When the chord of monotony is stretched most tight, then it breaks with a sound like song.	Напряги монотонную струну до отказа, и она порвется так звучно, будто зазвучала песня.

He had scarcely noticed the weather before, but with the four dead eyes glaring at him he looked round and realized the strange dead day.	Прежде ему не было дела до погоды, но под взором четырех мертвенных глаз он огляделся и заметил, как странно замер тусклый день.
The morning was wintry and dim, not misty, but darkened with that shadow of cloud or snow which steeps everything in a green or copper twilight.	Утро выдалось ветреное и хмурое, не туманное, но омраченное тяжкой снеговой тучей, от которой все становится зеленовато-медным.
The light there is on such a day seems not so much to come from the clear heavens as to be a phosphorescence clinging to the shapes themselves.	В такой день светятся не небеса, а сами по себе, в жутковатом ореоле, фигуры и предметы.
The load of heaven and the clouds is like a load of waters, and the men move like fishes, feeling that they are on the floor of a sea.	Небесная, облачная тяжесть кажется водяной толщей, и люди мелькают, как рыбы на дне морском.
Everything in a London street completes the fantasy; the carriages and cabs themselves resemble deep-sea creatures with eyes of flame.	А лондонская улица дополняет воображение: кареты и кебы плывут, словно морские чудища с огненными глазами.
He had been startled at first to meet two dragons. Now he found he was among deep-sea dragons possessing the deep sea.	Сперва он удивился двум драконам; потом оказалось, что он -- среди глубоководных чудищ.
The two young men in front were like the small young man himself, well-dressed.	Два молодых человека впереди были, как и он сам, тоже нестарый коротышка, одеты с иголочки.
The lines of their frock-coats and silk hats had that luxuriant severity which makes the modern fop, hideous as he is, a favourite exercise of the modern draughtsman; that element which Mr. Max Beerbohm has admirably expressed in speaking of "certain congruities of dark cloth and the rigid perfection of linen."	Строгая роскошь оттеняла их великолепные сюртуки и шелковистые цилиндры: то самое очаровательное безобразие, которое влечет к нынешнему хлыщу современного рисовальщика; мистер Макс Бирбом дивно обозначил его как "некое сообразие темных тканей и безукоризненной строгости белья".
They walked with the gait of an affected snail, and they spoke at the longest intervals, dropping a sentence at about every sixth lamp-post.	Они шествовали поступью взволнованной улитки и неспешно беседовали, роняя по фразе возле каждого шестого фонарного столба.
They crawled on past the lamp-posts; their mien was so immovable that a fanciful description might almost say, that the lamp-posts crawled past the men, as in a dream.	Невозмутимо ползли они мимо столбов: в повествовании более прихотливом оно бы можно, пожалуй, сказать, что столбы ползли мимо них, как во сне.
Then the small man suddenly ran after them and said:	Но вдруг коротышка забежал вперед и сказал им:
"I want to get my hair cut.	-- Имею надобность подстричься.
I say, do you know a little shop anywhere where they cut your hair properly?	Вы, часом, не знаете здесь какой-нибудь завалящей цирюльни, где бы пристойно стригли?
I keep on having my hair cut, but it keeps on growing again."	Я, изволите видеть, все время подстригаю волосы, а они почему-то заново отрастают.
One of the tall men looked at him with the air of a pained naturalist.	Один из рослых приятелей окинул его взором расстроенного натуралиста.

"Why, here is a little place," cried the small man, with a sort of imbecile cheerfulness, as the bright bulging window of a fashionable toilet-saloon glowed abruptly out of the foggy twilight. "Do you know, I often find hairdressers when I walk about London.	-- Да вот же она, завалященькая! -- воскликнул коротышка, полоумно осклабившись при виде ярких выпуклых витрин парикмахерского салона, пронизавших сумеречную мглу.-- Эдак ходишь-ходишь по Лондону, и все время подвертываются парикмахерские.
I'll lunch with you at Cicconani's.	Обедаем у Чикконани.
You know, I'm awfully fond of hairdressers' shops.	Ах, вы знаете, я просто без ума от этих цирюльницких витрин.
They're miles better than those nasty butchers'."	Правда ведь, цирюльни гораздо лучше, чем гадкие бойни?
And he disappeared into the doorway.	И он юркнул в двери парикмахерской.
The man called James continued to gaze after him, a monocle screwed into his eye.	Спутник его по имени Джеймс глядел ему вслед, ввинтив в глазницу монокль.
"What the devil do you make of that fellow?" he asked his companion, a pale young man with a high nose.	-- Ну и как тебе этот хмырь? -- спросил он своего бледного, горбоносого приятеля.
The pale young man reflected conscientiously for some minutes, and then said:	Тот честно поразмыслил минуту-другую и заявил:
"Had a knock on his head when he was a kid, I should think."	-- Сызмальства чокнутый, надо понимать.
"No, I don't think it's that," replied the Honourable James Barker. "I've sometimes fancied he was a sort of artist, Lambert."	-- Это вряд ли,-- возразил достопочтенный Джеймс Баркер.-- Нет, Ламберт, по-моему, он в своем роде артист.
"Bosh!" cried Mr. Lambert, briefly.	-- Чушь! -- кратко возразил мистер Ламберт.
"I admit I can't make him out," resumed Barker, abstractedly; "he never opens his mouth without saying something so indescribably half-witted that to call him a fool seems the very feeblest attempt at characterization. But there's another thing about him that's rather funny.	-- Признаюсь, не могу его до конца раскусить,--задумчиво произнес Баркер.-- Он ведь рта не разинет, чтобы не ляпнуть такую несусветицу, которой постыдится последний идиот, извиняюсь за выражение.
Do you know that he has the one collection of Japanese lacquer in Europe?	А между тем известно ли тебе, что он -обладатель лучшей в Европе коллекции лаковых миниатюр? Забавно, не правда ли?
Have you ever seen his books? All Greek poets and mediaeval French and that sort of thing.	Видел бы ты его книги: сплошняком древние греческие поэты, французское средневековье и тому подобное.
Have you ever been in his rooms? It's like being inside an amethyst.	В доме у него -- как в аметистовом чертоге, представляешь?
And he moves about in all that and talks like...like a turnip."	А сам он мотается посреди всей этой прелести и мелет -- ну, сущий вздор.
"Well, damn all books. Your blue books as well," said the ingenuous Mr. Lambert, with a friendly simplicity. "You ought to understand such things.	-- В задницу все книги, и твою Синюю Книгу парламентских уложений туда же,-- по-дружески заявил остроумный мистер Ламберт.-- Иначе говоря -- тебе и книги в руки.
What do you make of him?"	Ты-то как дело понимаешь?

"He's beyond me," returned Barker. "But if you asked me for my opinion, I should say he was a man with a taste for nonsense, as they call it...artistic fooling, and all that kind of thing.	-- Говорю же -- не понимаю,-- ответствовал Баркер.-- Но уж коли на то пошло, скажу, что у него особый вкус к бессмыслице -артистическая, видите ли, натура, валяет дурака, с тем и возьмите.
And I seriously believe that he has talked nonsense so much that he has half bewildered his own mind and doesn't know the difference between sanity and insanity.	Я вот, честное слово, уверен, что он, болтаючи вздор, помрачил собственный рассудок и сам теперь не знает разницы между бредом и нормальностью.
He has gone round the mental world, so to speak, and found the place where the East and the West are one, and extreme idiocy is as good as sense.	Он, можно сказать, объехал разум на кривой и отыскал то место, где Запад сходится с Востоком, а полнейший идиотизм -- со здравым смыслом.
But I can't explain these psychological games."	Впрочем, вряд ли я сумею объяснить сей психологический казус.
"You can't explain them to me," replied Mr. Wilfrid Lambert, with candour.	-- Мне-то уж точно не сумеешь,-- ничтоже сумняшеся отозвался мистер Уилфрид Ламберт.
As they passed up the long streets towards their restaurant the copper twilight cleared slowly to a pale yellow, and by the time they reached it they stood discernible in a tolerable winter daylight.	Они проходили улицу за длинной улицей, а медноватый полумрак рассеивался, сменяясь желтоватым полусветом, и возле дверей ресторана их озарило почти обычное зимнее утро.
The Honourable James Barker, one of the most powerful officials in the English Government (by this time a rigidly official one), was a lean and elegant young man, with a blank handsome face and bleak blue eyes.	Досточтимый Джеймс Баркер, один из виднейших сановников тогдашнего английского правительства (превратившегося в непроницаемый аппарат управления), был сухощав и элегантен; холодно глядели его блекло-голубые глаза с невыразительно красивого лица.
He had a great amount of intellectual capacity, of that peculiar kind which raises a man from throne to throne and lets him die loaded with honours without having either amused or enlightened the mind of a single man.	Интеллекта у него было хоть отбавляй; наделенный таким интеллектом человек высоко поднимается по должностной лестнице и медленно сходит в гроб, окруженный почестями, никого ни единожды не просветив и даже не позабавив.
Wilfrid Lambert, the youth with the nose which appeared to impoverish the rest of his face, had also contributed little to the enlargement of the human spirit, but he had the honourable excuse of being a fool.	Его спутник по имени Уилфрид Ламберт, молодой человек, чей нос почти заслонил его физиономию, тоже не очень-то обогатил сокровищницу человеческого духа, но ему это было простительно, он был попросту дурак.
Lambert would have been called a silly man; Barker, with all his cleverness, might have been called a stupid man.	Да, он, пожалуй что, был дурак дураком, а друг его Баркер, умный-преумный -- идиот идиотом.
But mere silliness and stupidity sank into insignificance in the presence of the awful and mysterious treasures of foolishness apparently stored up in the small figure that stood waiting for them outside Cicconani's.	Но их общая глупость пополам с идиотизмом были сущее тьфу перед таинственным ужасом бредового скудоумия, которое явственно являл малышок-замухрышка, дожидавшийся их у входа в ресторан Чикконани.
The little man, whose name was Auberon Quin, had an appearance compounded of a baby and an owl.	Этого человечка звали Оберон Квин; с виду он был дитя не то совенок.

His round head, round eyes, seemed to have been designed by nature playfully with a pair of compasses.	Его круглую головку и круглые глазищи, казалось, вычертил, на страх природе, один и тот же циркуль.
His flat dark hair and preposterously long frock-coat gave him something of the look of a child's "Noah."	Так по-дурацки были прилизаны его темные волосенки и так дыбились длиннющие фалды, что быть бы ему игрушечным допотопным Ноем, да и только.
When he entered a room of strangers, they mistook him for a small boy, and wanted to take him on their knees, until he spoke, when they perceived that a boy would have been more intelligent.	Кто его не знал, те обычно принимали его за мальчишечку и хотели взять на колени, но чуть он разевал рот, становилось ясно, что таких глупых детей не бывает.
"I have been waiting quite a long time," said Quin, mildly. "It's awfully funny I should see you coming up the street at last."	-- Очень я вас долго ждал-поджидал,-- кротко заметил Квин.-- И смеху подобно: гляжу и вижу -- вы, откуда ни возьмись, идете-грядете.
"Why?" asked Lambert, staring. "You told us to come here yourself."	-- Это почему же? -- удивился Ламберт.-- Ты, по-моему, сам здесь нам назначил.
"My mother used to tell people to come to places," said the sage.	-- Вот и мамаша моя, покойница, тоже любила кое-что кое-кому кое-где назначать,-- заметил в ответ умник.
They were about to turn into the restaurant with a resigned air, when their eyes were caught by something in the street.	За неимением лучшего они собрались было зайти в ресторан, но улица их отвлекла.
The weather, though cold and blank, was now quite clear, and across the dull brown of the wood pavement and between the dull grey terraces was moving something not to be seen for miles around...not to be seen perhaps at that time in England...a man dressed in bright colours.	Холодно было и тускло, однако ж вполне рассвело, и на бурой деревянной брусчатке между мутно-серыми террасами вдруг объявилось нечто поблизости невиданное, а по тем будущим временам вообще невиданное в Англии -- человек в яркой одежде.
A small crowd hung on the man's heels.	Окруженный зеваками.
He was a tall stately man, clad in a military uniform of brilliant green, splashed with great silver facings.	Человек был высокий и величавый, в ярко-зеленом мундире, расшитом серебряным позументом.
From the shoulder swung a short green furred cloak, somewhat like that of a Hussar, the lining of which gleamed every now and then with a kind of tawny crimson.	На плече его висел короткий зеленый ментик гусарский с меховой опушкой и лоснисто-багряным подбоем.
His breast glittered with medals; round his neck was the red ribbon and star of some foreign order; and a long straight sword, with a blazing hilt, trailed and clattered along the pavement.	Грудь его была увешана медалями; на шее, на красной ленте красовался звездчатый иностранный орден; длинный палаш, сверкая рукоятью, дребезжа, волочился по мостовой.
At this time the pacific and utilitarian development of Europe had relegated all such customs to the Museums.	В те далекие времена умиротворенная и практичная Европа давным-давно разбросала по музеям всяческое цветное тряпье и побрякушки.
The only remaining force, the small but well-organized police, were attired in a sombre and hygienic manner.	Военного народу только и было, что немногочисленная и отлично организованная полиция в скромных, суровых и удобных униформах.

But even those who remembered the last Life Guards and Lancers who disappeared in 1912 must have known at a glance that this was not, and never had been, an English uniform; and this conviction would have been heightened by the yellow aquiline face, like Dante carved in bronze, which rose, crowned with white hair, out of the green military collar, a keen and distinguished, but not an English face.	И даже те немногие, кто еще помнил последних английских лейб-гвардейцев и уланов, упраздненных в 1912 году,-- и те с первого взгляда понимали, что таких мундиров в Англии нет и не бывало; вдобавок над жестким зеленым воротником возвышался смуглый орлиный профиль в серебристо-седой шевелюре, ни дать ни взять бронзовый Данте -- твердое и благородное, но никак не английское лицо.
The magnificence with which the green-clad gentleman walked down the centre of the road would be something difficult to express in human language.	Облаченный в зеленое воин выступал посреди улицы столь величаво, что и слов-то для этого в человеческом языке не сыщется.
For it was an ingrained simplicity and arrogance, something in the mere carriage of the head and body, which made ordinary moderns in the street stare after him; but it had comparatively little to do with actual conscious gestures or expression.	И простота была тут, и особая осанка: посадка головы и твердая походка -- все на него оборачивались, и многие шли за ним, хотя он за собой никого не звал.
In the matter of these merely temporary movements, the man appeared to be rather worried and inquisitive, but he was inquisitive with the inquisitiveness of a despot and worried as with the responsibilities of a god.	Напротив того, сам он был чем-то вроде бы озабочен, что-то вроде бы искал, но искал повелительно, озабочен был, словно идол.
The men who lounged and wondered behind him followed partly with an astonishment at his brilliant uniform, that is to say, partly because of that instinct which makes us all follow one who looks like a madman, but far more because of that instinct which makes all men follow (and worship) any one who chooses to behave like a king.	Те, кто толпились и поспешали за ним,-- те отчасти изумлялись яркому мундиру, отчасти же повиновались инстинкту, который велит нам следовать за юродивыми и уж тем более -- за всяким, кто соизволит выглядеть по-царски: следовать за ним и обожать его.
He had to so sublime an extent that great quality of royalty...an almost imbecile unconsciousness of everybody, that people went after him as they do after kings...to see what would be the first thing or person he would take notice of.	А он выглядел более чем царственно: он, почти как безумец, не обращал ни на кого никакого внимания. Оттого-то и тянулась за ним толпа, словно кортеж: ожидали, что или кого первого он удостоит взора.
And all the time, as we have said, in spite of his quiet splendour, there was an air about him as if he were looking for somebody; an expression of inquiry.	Шествовал он донельзя величественно, однако же, как было сказано, кого-то или что-то искал; взыскующее было у него выражение.
Suddenly that expression of inquiry vanished, none could tell why, and was replaced by an expression of contentment.	Внезапно это взыскующее выражение исчезло, и никто не понял, отчего; но, видимо, что-то нашлось.
Amid the rapt attention of the mob of idlers, the magnificent green gentleman deflected himself from his direct course down the centre of the road and walked to one side of it.	Раздвинув толпу волнующихся зевак, роскошный зеленый воин отклонился к тротуару от прямого пути посредине улицы.
He came to a halt opposite to a large poster of Colman's Mustard erected on a wooden hoarding.	Он остановился у огромной рекламы Горчицы Колмена, наклеенной на деревянном щите.
His spectators almost held their breath.	Зеваки затаили дыхание.
He took from a small pocket in his uniform a little penknife; with this he made a slash at the stretched paper.	А он достал из карманчика перочинный ножичек и пропорол толстую бумагу.

Completing the rest of the operation with his fingers, he tore off a strip or rag of paper, yellow in colour and wholly irregular in outline.	Потом отодрал извилистый клок.
Then for the first time the great being addressed his adoring onlookers: "Can any one," he said, with a pleasing foreign accent, "lend me a pin?"	И наконец, впервые обративши взгляд на обалделых зевак, спросил с приятным чужеземным акцентом: -- Не может ли кто-нибудь одолжить мне булавку?
Mr. Lambert, who happened to be nearest, and who carried innumerable pins for the purpose of attaching innumerable buttonholes, lent him one, which was received with extravagant but dignified bows, and hyperboles of thanks.	Мистер Ламберт оказался рядом, и булавок у него было сколько угодно, дабы пришпиливать бесчисленные бутоньерки; одолженную булавку приняли с чрезвычайными, но полными достоинства поклонами, рассыпаясь в благодарностях.
The gentleman in green, then, with every appearance of being gratified, and even puffed up, pinned the piece of yellow paper to the green silk and silver-lace adornments of his breast.	Затем джентльмен в зеленом, с довольным видом и слегка приосанившись, приколол обрывок горчичной бумаги к своей зеленой груди в серебряных позументах.
Then he turned his eyes round again, searching and unsatisfied.	И опять огляделся, словно ему чего-то недоставало.
"Anything else I can do, sir?" asked Lambert, with the absurd politeness of the Englishman when once embarrassed.	-- Еще чем могу быть полезен, сэр? -- спросил Ламберт с дурацкой угодливостью растерянного англичанина.
"Red," said the stranger, vaguely, "red."	-- Красное нужно,-- заявил чужестранец,-- не хватает красного.
"I beg your pardon?"	-- Простите, не понял?
"I beg yours also, Senor," said the stranger, bowing. "I was wondering whether any of you had any red about you."	-- И вы меня также простите, сеньор,-- произнес тот, поклонившись.-- Я лишь полюбопытствовал, нет ли у кого-либо из вас при себе чего-нибудь красного.
"Any red about us?...well, really...no, I don't think I have...I used to carry a red bandanna once, but..."	-- Красного при себе? ну как то есть... нет, боюсь, при себе... у меня был красный платок, но в настоящее время...
"Barker," asked Auberon Quin, suddenly, "where's your red cockatoo?	-- Баркер! -- воскликнул Оберон Квин.-- А где же твой красный лори?
Where's your red cockatoo?"	Лори-то красный -- он где?
"What do you mean?" asked Barker, desperately. "What cockatoo?	-- Какой еще красный лори? -- безнадежно вопросил Баркер.-- Что за лори?
You've never seen me with any cockatoo."	Когда ты видел у меня красного лори?
"I know," said Auberon, vaguely mollified.	-- Не видел, -- как бы смягчаясь, признал Оберон.-- Никогда не видел.
"Where's it been all the time?"	Вот и спрашиваю -- где он был все это время, куда ты его подевал?
Barker swung round, not without resentment.	Возмущенно пожав плечами, Баркер обратился к чужестранцу:

"I am sorry, sir," he said, shortly but civilly, "none of us seem to have anything red to lend you.	-- Извините, сэр,-- сухо и вежливо отрезал он,--ничего красного никто из нас вам предложить не сможет.
But why, if one may ask..."	Но зачем, позвольте спросить...
"I thank you, Senor, it is nothing.	-- Благодарствуйте, сеньор, не извольте беспокоиться.
I can, since there is nothing else, fulfil my own requirements."	Как обстоит дело, то мне придется обойтись собственными возможностями.
And standing for a second of thought with the penknife in his hand, he stabbed his left palm.	И, на миг задумавшись, он, все с тем же перочинным ножичком в руке, вдруг полоснул им по ладони.
The blood fell with so full a stream that it struck the stones without dripping. The foreigner pulled out his handkerchief and tore a piece from it with his teeth. The rag was immediately soaked in scarlet.	Кровь хлынула струей: чужестранец вытащил платок и зубами оторвал от него лоскут -приложенный к ранке, лоскут заалел.
"Since you are so generous, Senor," he said, "another pin, perhaps."	-- Позволю себе злоупотребить вашей любезностью, сеньор,-- сказал он.-- Если можно, еще одну булавку.
Lambert held one out, with eyes protruding like a frog's.	Ламберт протянул ему булавку; глаза у него стали совсем лягушачьи.
The red linen was pinned beside the yellow paper, and the foreigner took off his hat.	Окровавленный лоскут был приколот возле горчичного клочка, и чужеземец снял шляпу.
"I have to thank you all, gentlemen," he said; and wrapping the remainder of the handkerchief round his bleeding hand, he resumed his walk with an overwhelming stateliness.	-- Благодарю вас всех, судари мои,-- сказал он, обращаясь к окружающим; и, обмотав обрывком платка свою кровоточащую руку, двинулся далее как ни в чем не бывало.
While all the rest paused, in some disorder, little Mr. Auberon Quin ran after the stranger and stopped him, with hat in hand.	Публика смешалась, а коротыш Оберон Квин побежал за чужестранцем и остановил его, держа цилиндр на отлете.
Considerably to everybody's astonishment, he addressed him in the purest Spanish:	Ко всеобщему изумлению он адресовался к нему на чистейшем испанском:
"Senor," he said in that language, "pardon a hospitality, perhaps indiscreet, towards one who appears to be a distinguished, but a solitary guest in London.	-- Сеньор,-- проговорил он,-- прошу прощения за непрошеное, отчасти назойливое гостеприимство, может статься, неуместное по отношению к столь достойному, однако же, одинокому гостю Лондона.
Will you do me and my friends, with whom you have held some conversation, the honour of lunching with us at the adjoining restaurant?"	Не окажете ли вы мне и моим друзьям, которых вы удостоили беседы, чести пообедать с нами в близлежащем ресторане?
The man in the green uniform had turned a fiery colour of pleasure at the mere sound of his own language, and he accepted the invitation with that profusion of bows which so often shows, in the case of the Southern races, the falsehood of the notion that ceremony has nothing to do with feeling.	Мужчина в зеленом покраснел, как свекла, радуясь звукам родного языка, и принял приглашение с бесчисленными поклонами, каковые у южан отнюдь не лицедейство, но нечто, как бы сказать, прямо противоположное.

"Senor," he said, "your language is my own; but all my love for my people shall not lead me to deny to yours the possession of so chivalrous an entertainer.	-- Сеньор,-- сказал он,-- вы обратились ко мне на языке моей страны, и сколь ни люблю я мой народ, однако же не откажу в восхищении вашему, рыцарственно гостеприимному.
Let me say that the tongue is Spanish but the heart English."	Скажу лишь, что в нашей испанской речи слышно биение вашего английского сердца.
And he passed with the rest into Cicconani's.	И с этими словами он проследовал в ресторан.
"Now, perhaps," said Barker, over the fish and sherry, intensely polite, but burning with curiosity, "perhaps it would be rude of me to ask why you did that?"	-- Может быть, теперь,-- сказал Баркер, запивая рыбу хересом и сгорая от нетерпения, но изо всех сил соблюдая вежливость,-- теперь-то, может быть, будет мне позволено спросить, зачем вам все это было надо?
"Did what, Senor?" asked the guest, who spoke English quite well, though in a manner indefinably American.	-- Что -- "все это", сеньор? -- спросил гость, который отлично говорил по-английски с неуловимо американским акцентом.
"Well," said the Englishman, in some confusion, "I mean tore a strip off a hoarding and... er... cut yourself... and..."	-- Ну как,-- смутился его собеседник-англичанин,-- зачем вы оторвали кусок рекламы и... это... порезали руку... и вообще...
"To tell you that, Senor," answered the other, with a certain sad pride, "involves merely telling you who I am.	-- Дабы объяснить вам это, сеньор,-- отвечал тот с некой угрюмой гордостью,-- мне придется всего лишь назвать себя.
I am Juan del Fuego, President of Nicaragua."	Я -- Хуан дель Фуэго, президент Никарагуа.
The manner with which the President of Nicaragua leant back and drank his sherry showed that to him this explanation covered all the facts observed and a great deal more. Barker's brow, however, was still a little clouded.	И президент Никарагуа откинулся на спинку кресла, прихлебывая херес, будто и взаправду объяснил свои поступки и кое-что сверх того; но Баркер хмурился по-прежнему.
"And the yellow paper," he began, with anxious friendliness, "and the red rag..."	-- И вот эта желтая бумага,- начал он с нарочитым дружелюбием,-- и красная тряпка...
"The yellow paper and the red rag," said Fuego, with indescribable grandeur, "are the colours of Nicaragua."	-- Желтая бумага и красная тряпка,-- величавей величавого возвестил дель Фуэго,-- это наши цвета, символика Никарагуа.
"But Nicaragua..." began Barker, with great hesitation, "Nicaragua is no longer a..."	-- Но Никарагуа,-- смущенно проговорил Баркер,--Никарагуа более не... э-мм...
"Nicaragua has been conquered like Athens.	-- Да, Никарагуа покорили, как были покорены Афины.
Nicaragua has been annexed like Jerusalem," cried the old man, with amazing fire. "The Yankee and the German and the brute powers of modernity have trampled it with the hoofs of oxen.	Да, Никарагуа изничтожили, как изничтожили Иерусалим,-- возвестил старец с несуразным восторгом.-- Янки, германцы и другие нынешние давители истоптали Никарагуа, точно скотские стада.
But Nicaragua is not dead.	Но несть погибели Никарагуа.
Nicaragua is an idea."	Никарагуа -- это идея.
Auberon Quin suggested timidly, "A brilliant idea."	-- Блистательная идея,-- робко предположил Оберон Квин.

"Yes," said the foreigner, snatching at the word. "You are right, generous Englishman.	-- Именно,-- согласился чужеземец, подхватывая слово.-- Ваша правда, великодушный англичанин.
An idea brilliant, a burning thought.	Блистательная идея, пламенеющая мысль.
Senor, you asked me why, in my desire to see the colours of my country, I snatched at paper and blood.	Вы, сеньор, спросили меня, почему, желая узреть цвета флага моей отчизны, я оторвал клок бумаги и окрасил кровью платок.
Can you not understand the ancient sanctity of colours?	Но не издревле ль освящены значением цвета?
The Church has her symbolic colours.	У всякой церкви есть своя цветовая символика.
And think of what colours mean to us... think of the position of one like myself, who can see nothing but those two colours, nothing but the red and the yellow.	Рассудите же, что значат цвета для нас,--подумайте, каково мне, чей взор открыт лишь двум цветам,-- красному и желтому.
To me all shapes are equal, all common and noble things are in a democracy of combination.	Это двуцветное равенство объединяет все, что ни есть на свете, высокое и низкое.
Wherever there is a field of marigolds and the red cloak of an old woman, there is Nicaragua.	Я вижу желтую россыпь одуванчиков и старуху в красной накидке, и знаю -- это Никарагуа.
Wherever there is a field of poppies and a yellow patch of sand, there is Nicaragua, Wherever there is a lemon and a red sunset, there is my country.	Вижу алое колыханье маков и желтую песчаную полосу -- и это Никарагуа. Озарится ли закатным багрянцем лимон -- вот она, моя отчизна.
Wherever I see a red pillar-box and a yellow sunset, there my heart beats.	Увижу ли красный почтовый ящик на желтом закате -- и сердце мое радостно забьется.
Blood and a splash of mustard can be my heraldry.	Немного крови, мазок горчицы -- и вот он, флаг и герб Никарагуа.
If there be yellow mud and red mud in the same ditch, it is better to me than white stars."	Желтая и красная грязь в одной канаве для меня отраднее алмазных звезд.
"And if," said Quin, with equal enthusiasm, "there should happen to be yellow wine and red wine at the same lunch, you could not confine yourself to sherry.	-- А уж ежели,-- восторженно поддержал его Квин,-- ежели к столу подадут золотистый херес и красное вино, то придется вам хочешь не хочешь пить и то, и другое.
Let me order some Burgundy, and complete, as it were, a sort of Nicaraguan heraldry in your inside."	Позвольте же мне заказать бургундского, чтобы вы, так сказать, проглотили никарагуанский флаг и герб нераздельные и вместе взятые.
Barker was fiddling with his knife, and was evidently making up his mind to say something, with the intense nervousness of the amiable Englishman.	Баркер поигрывал столовым ножом и со всей нервозностью дружелюбного англичанина явно собирался что-то высказать.
"I am to understand, then," he said at last, with a cough, "that you, ahem, were the President of Nicaragua when it made its...er...one must, of course, agree...its quite heroic resistance to...er..."	-- Надо ли это понимать так,-- промямлил он наконец, чуть покашливая,-- что вы, кх-кхм, были никарагуанским президентом в то время, когда Никарагуа оказывала... э-э-э... о, разумеется, весьма героическое сопротивление... э-э-э...
The ex-President of Nicaragua waved his hand.	Экс-президент Никарагуа отпустительно помахал рукой.
"You need not hesitate in speaking to me," he said. "I am quite fully aware that the whole tendency of the world of to-day is against Nicaragua and against me.	-- Говорите, не смущаясь,-- сказал он.-- Мне отлично известно, что нынешний мир всецело враждебен по отношению к Никарагуа и ко мне.

I shall not consider it any diminution of your evident courtesy if you say what you think of the misfortunes that have laid my republic in ruins."	И я не сочту за нарушение столь очевидной вашей учтивости, если вы скажете напрямик, что думаете о бедствиях, сокрушивших мою республику.
Barker looked immeasurably relieved and gratified.	Безмерное облегчение и благодарность выразились на лице Баркера.
"You are most generous, President," he said, with some hesitation over the title, "and I will take advantage of your generosity to express the doubts which, I must confess, we moderns have about such things as...er...the Nicaraguan independence."	-- Вы чрезвычайно великодушны, президент.-- Он чуть-чуть запнулся на титуле.-- И я воспользуюсь вашим великодушием, дабы изъявить сомнения, которые, должен признаться, мы, люди нынешнего времени, питаем относительно таких пережитков, как... э-э-э... независимость Никарагуа.
"So your sympathies are," said Del Fuego, quite calmly, "with the big nation which..."	-- То есть ваши симпатии,-- с полным спокойствием отозвался дель Фуэго,-- на стороне большой нации, которая...
"Pardon me, pardon me, President," said Barker, warmly; "my sympathies are with no nation.	-- Простите, простите, президент,-- мягко возразил Баркер.-- Мои симпатии отнюдь не на стороне какой бы то ни было нации.
You misunderstand, I think, the modern intellect.	По-видимому, вы упускаете из виду самую сущность современной мысли.
We do not disapprove of the fire and extravagance of such commonwealths as yours only to become more extravagant on a larger scale.	Мы не одобряем пылкой избыточности сообществ, подобных вашему; но не затем, чтобы заменить ее избыточностью иного масштаба.
We do not condemn Nicaragua because we think Britain ought to be more Nicaraguan.	Не оттого осуждаем мы Никарагуа, что Британия, по-нашему, должна занять его место в мире, его переникарагуанить.
We do not discourage small nationalities because we wish large nationalities to have all their smallness, all their uniformity of outlook, all their exaggeration of spirit.	Мелкие нации упраздняются не затем, чтобы крупные переняли всю их мелочность, всю узость их кругозора, всю их духовную неуравновешенность.
If I differ with the greatest respect from your Nicaraguan enthusiasm, it is not because a nation or ten nations were against you; it is because civilization was against you.	И если я — с величайшим почтением -- не разделяю вашего никарагуанского пафоса, то вовсе не оттого, что я на стороне враждебной вам нации или десяти наций: я на стороне враждебной вам цивилизации.
We moderns believe in a great cosmopolitan civilization, one which shall include all the talents of all the absorbed peoples..."	Мы, люди нового времени, верим во всеобъемлющую космополитическую цивилизацию, которая откроет простор всем талантам и дарованиям поглощенных ею народностей и...
"The Senor will forgive me," said the President. "May I ask the Senor how, under ordinary circumstances, he catches a wild horse?"	-- Прошу прощения, сеньор,-- перебил его президент.-- Позволю себе спросить у сеньора, как он обычно ловит мустангов?
"I never catch a wild horse," replied Barker, with dignity.	-- Я никогда не ловлю мустангов,-- с достоинством ответствовал Баркер.

"Precisely," said the other; "and there ends your absorption of the talents.	-- Именно,-- согласился тот. -- Здесь и конец открытому вами простору.
That is what I complain of your cosmopolitanism.	Этим и огорчителен ваш космополитизм.
When you say you want all peoples to unite, you really mean that you want all peoples to unite to learn the tricks of your people.	Провозглашая объединение народов, вы на самом деле хотите, чтобы они все, как один, переняли бы ваши обыкновения и утратили свои.
If the Bedouin Arab does not know how to read, some English missionary or schoolmaster must be sent to teach him to read, but no one ever says,	Если, положим, араб-бедуин не умеет читать, то вы пошлете в Аравию миссионера или преподавателя; надо, мол, научить его грамоте; кто из вас, однако же, скажет:
'This schoolmaster does not know how to ride on a camel; let us pay a Bedouin to teach him.'	"А учитель-то наш не умеет ездить на верблюде; наймем-ка бедуина, пусть он его поучит?"
You say your civilization will include all talents.	Вы говорите, цивилизация ваша откроет простор всем дарованиям.
Will it?	Так ли это?
Do you really mean to say that at the moment when the Esquimaux has learnt to vote for a County Council, you will have learnt to spear a walrus?	Вы действительно полагаете, будто эскимосы научатся избирать местные советы, а вы тем временем научитесь гарпунить моржей?
I recur to the example I gave.	Возвращаюсь к первоначальному примеру.
In Nicaragua we had a way of catching wild horses...by lassoing the fore-feet-which was supposed to be the best in South America.	В Никарагуа мы ловим мустангов по-своему: накидываем им лассо на передние ноги, и способ этот считается лучшим в Южной Америке.
If you are going to include all the talents, go and do it.	Если вы и вправду намерены овладеть всеми талантами и дарованиями -- идите учитесь ловить мустангов.
If not, permit me to say, what I have always said, that something went from the world when Nicaragua was civilized."	А если нет, то уж позвольте мне повторить то, что я говорил всегда -- что, когда Никарагуа цивилизовали, мир понес невозместимую утрату.
"Something, perhaps," replied Barker, "but that something a mere barbarian dexterity.	-- Кое-что утрачивается, конечно,-- согласился Баркер,-- кое-какие варварские навыки.
I do not know that I could chip flints as well as a primeval man, but I know that civilization can make these knives which are better, and I trust to civilization."	Вряд ли я научусь тесать кремни ловчее первобытного человека, однако же, как известно, цивилизация сподобилась изготовлять ножи получше кремневых, и я уповаю на цивилизацию.
"You have good authority," answered the Nicaraguan. "Many clever men like you have trusted to civilization. Many clever Babylonians, many clever Egyptians, many clever men at the end of Rome.	-- Вполне основательно с вашей стороны,--подтвердил никарагуанец.-- Множество умных людей, подобно вам, уповали на цивилизацию: множество умных вавилонян, умных египтян и умнейших римлян на закате Римской империи.
Can you tell me, in a world that is flagrant with the failures of civilization, what there is particularly immortal about yours?"	Мы живем на обломках погибших цивилизаций: не могли бы вы сказать, что такого особенно бессмертного в вашей теперешней?

"I think you do not quite understand, President, what ours is," answered Barker. "You judge it rather as if England was still a poor and pugnacious island; you have been long out of Europe.	-- Видимо, вы не вполне понимаете, президент, что такое наша цивилизация,--отвечал Баркер.-- Вы так рассуждаете, будто английские островитяне по-прежнему бедны и драчливы: давненько же вы не бывали в Европе!
Many things have happened."	С тех пор многое произошло.
"And what," asked the other, "would you call the summary of those things?"	-- И что же,-- спросил президент,-- произошло, хотя бы в общих чертах?
"The summary of those things," answered Barker, with great animation, "is that we are rid of the superstitions, and in becoming so we have not merely become rid of the superstitions which have been most frequently and most enthusiastically so described.	-- Произошло то,-- вдохновенно отвечал Баркер,--что мы избавились от пережитков, и отнюдь не только от тех, которые столь часто и с таким пафосом обличались как таковые.
The superstition of big nationalities is bad, but the superstition of small nationalities is worse.	Плох пережиток великой нации, но еще хуже пережиток нации мелкой.
The superstition of reverencing our own country is bad, but the superstition of reverencing other people's countries is worse.	Плохо, неправильно почитать свою страну, но почитать чужие страны -- еще хуже.
It is so everywhere, and in a hundred ways.	И так везде и повсюду, и так в сотне случаев.
The superstition of monarchy is bad, and the superstition of aristocracy is bad, but the superstition of democracy is the worst of all."	Плох пережиток монархии и дурен пережиток аристократии, но пережиток демократии -- хуже всего.
The old gentleman opened his eyes with some surprise.	Старый воин воззрился на него, слегка изумившись.
"Are you, then," he said, "no longer a democracy in England?"	-- Так что же,-- сказал он,-- стало быть, Англия покончила с демократией?
Barker laughed.	Баркер рассмеялся.
"The situation invites paradox," he said. "We are, in a sense, the purest democracy.	-- Тут напрашивается парадокс,-- заметил он.--Мы, собственно говоря, демократия из демократий.
We have become a despotism.	Мы стали деспотией.
Have you not noticed how continually in history democracy becomes despotism?	Вы не замечали, что исторически демократия непременно становится деспотией?
People call it the decay of democracy. It is simply its fulfilment.	Это называется загниванием демократии: на самом деле это лишь ее реализация.
Why take the trouble to number and register and enfranchise all the innumerable John Robinsons, when you can take one John Robinson with the same intellect or lack of intellect as all the rest, and have done with it?	Кому это надо -- разбираться, нумеровать, регистрировать и добиваться голоса несчетных Джонов Робинсонов, когда можно выбрать любого из этих Джонов с тем же самым интеллектом или с отсутствием оного -- и дело с концом?
The old idealistic republicans used to found democracy on the idea that all men were equally intelligent.	Прежние республиканцы-идеалисты, бывало, основывали демократию, полагая, будто все люди одинаково умны.

Believe me, the sane and enduring democracy is founded on the fact that all men are equally idiotic.	Однако же уверяю вас: прочная и здравая демократия базируется на том, что все люди -одинаковые болваны.
Why should we not choose out of them one as much as another?	Зачем выбирать из них кого-то? чем один лучше или хуже другого?
All that we want for Government is a man not criminal and insane, who can rapidly look over some petitions and sign some proclamations.	Все, что нам требуется -- это чтобы избранник не был клиническим преступником или клиническим недоумком, чтобы он мог скоренько проглядеть подложенные петиции и подписать кой-какие воззвания.
To think what time was wasted in arguing about the House of Lords, Tories saying it ought to be preserved because it was clever, and Radicals saying it ought to be destroyed because it was stupid, and all the time no one saw that it was right because it was stupid, because that chance mob of ordinary men thrown there by accident of blood, were a great democratic protest against the Lower House, against the eternal insolence of the aristocracy of talents.	Подумать только, времени-то было потрачено на споры о палате лордов; консерваторы говорили: да, ее нужно сохранить, ибо это -- умная палата, а радикалы возражали: нет, ее нужно упразднить, ибо эта палата -- глупая! И никому из них было невдомек, что глупостью-то своей она и хороша, ибо случайное сборище обычных людей -- мало ли, у кого какая кровь? -- они как раз и представляют собой великий демократический протест против нижней палаты, против вечного безобразия, преобладания аристократии талантов.
We have established now in England, the thing towards which all systems have dimly groped, the dull popular despotism without illusions.	Нынче мы установили в Англии новый порядок, и сбылись все смутные чаяния прежних государственных устройств: установили тусклый народный деспотизм без малейших иллюзий.
We want one man at the head of our State, not because he is brilliant or virtuous, but because he is one man and not a chattering crowd.	Нам нужен один человек во главе государства -не оттого, что он где-то блещет или в чем-то виртуоз, а просто потому, что он -- один, в отличие от своры болтунов.
To avoid the possible chance of hereditary diseases or such things, we have abandoned hereditary monarchy.	Наследственную монархию мы упразднили, дабы избежать наследственных болезней и т. п.
The King of England is chosen like a juryman upon an official rotation list.	Короля Англии нынче выбирают, как присяжного -- списочным порядком.
Beyond that the whole system is quietly despotic, and we have not found it raise a murmur."	В остальном же мы установили тихий деспотизм, и ни малейшего протеста не последовало.
"Do you really mean," asked the President, incredulously, "that you choose any ordinary man that comes to hand and make him despot...that you trust to the chance of some alphabetical list..."	-- То есть вы хотите сказать,-- недоверчиво полуспросил президент,-- что любой, кто подвернется, становится у вас деспотом, что он, стало быть, является у вас из алфавитных списков...?
"And why not?" cried Barker. "Did not half the historical nations trust to the chance of the eldest sons of eldest sons, and did not half of them get on tolerably well?	-- А почему бы и нет! -- воскликнул Баркер.--Вспомним историю: не в половине ли случаев нации доверялись случайности -- старший сын наследовал отцу; и в половине опять-таки случаев не обходилось ли это сравнительно сносно?

To have a perfect system is impossible; to have a system is indispensable.	Совершенное устройство невозможно; некоторое устройство необходимо.
All hereditary monarchies were a matter of luck: so are alphabetical monarchies.	Все наследственные монархии полагались на удачу, и алфавитные монархии ничуть не хуже их.
Can you find a deep philosophical meaning in the difference between the Stuarts and the Hanoverians?	Вы как, найдете глубокое философское различие между Стюартами и Ганноверцами?
Believe me, I will undertake to find a deep philosophical meaning in the contrast between the dark tragedy of the A's, and the solid success of the B's."	Тогда и я берусь изыскать различие глубокое и философское между мрачным крахом буквы "А" и прочным успехом буквы "Б".
"And you risk it?" asked the other. "Though the man may be a tyrant or a cynic or a criminal?"	-- И вы идете на такой риск? -- спросил тот -Избранник ваш может ведь оказаться тираном, циником, преступником.
"We risk it," answered Barker, with a perfect placidity. "Suppose he is a tyrant...he is still a check on a hundred tyrants.	-- Идем,-- безмятежно подтвердил Баркер.--Окажется он тираном -- что ж, зато он обуздает добрую сотню тиранов.
Suppose he is a cynic, it is to his interest to govern well.	Окажется циником -- будет править с толком, блюсти свой интерес.
Suppose he is a criminal...by removing poverty and substituting power, we put a check on his criminality.	А преступником он если и окажется, то перестанет быть, получив власть взамен бедности.
In short, by substituting despotism we have put a total check on one criminal and a partial check on all the rest."	Выходит, с помощью деспотизма мы избавимся от одного преступника и опять-таки слегка обуздаем всех остальных.
The Nicaraguan old gentleman leaned over with a queer expression in his eyes.	Никарагуанский старец наклонился вперед со странным выражением в глазах.
"My church, sir," he said, "has taught me to respect faith. I do not wish to speak with any disrespect of yours, however fantastic.	-- Моя церковь, сэр,-- сказал он,-- приучила меня уважать всякую веру, и я не хочу оскорблять вашу, как она ни фантастична.
But do you really mean that you will trust to the ordinary man, the man who may happen to come next, as a good despot?"	Но вы всерьез утверждаете, что готовы подчиниться случайному, какому угодно человеку, предполагая, что из него выйдет хороший деспот?
"I do," said Barker, simply. "He may not be a good man. But he will be a good despot.	-- Готов,-- напрямик отвечал Баркер.-- Пусть человек он нехороший, но деспот -- хоть куда.
For when he comes to a mere business routine of government he will endeavour to do ordinary justice.	Ибо когда дойдет до дела, до управленческой рутины, то он будет стремиться к элементарной справедливости.
Do we not assume the same thing in a jury?"	Разве не того же мы ждем от присяжных?
The old President smiled.	Старый президент усмехнулся.
"I don't know," he said, "that I have any particular objection in detail to your excellent scheme of Government.	-- Ну что ж,-- сказал он,-- пожалуй, даже и нет у меня никаких особых возражений против вашей изумительной системы правления.
My only objection is a quite personal one.	Которое есть -- то глубоко личное.

It is, that if I were asked whether I would belong to it, I should ask first of all, if I was not permitted, as an alternative, to be a toad in a ditch.	Если б меня спросили, согласен ли я жить при такой системе, я бы разузнал, нельзя ли лучше пристроиться жабой в какой-нибудь канаве.
That is all.	Только и всего.
You cannot argue with the choice of the soul."	Тут и спору нет, просто душа не приемлет.
"Of the soul," said Barker, knitting his brows, "I cannot pretend to say anything, but speaking in the interests of the public..."	-- По части души,-- заметил Баркер, презрительно сдвинув брови,-- я небольшой знаток, но если проникнуться интересами общественности...
Mr. Auberon Quin rose suddenly to his feet.	И вдруг мистер Оберон Квин так-таки вскочил на ноги.
"If you'll excuse me, gentlemen," he said, "I will step out for a moment into the air."	-- Попрошу вас, джентльмены, меня извинить,--сказал он,-- но мне на минуточку надо бы на свежий воздух.
"I'm so sorry, Auberon," said Lambert, good-naturedly; "do you feel bad?"	-- Вот незадача-то, Оберон,-- добродушно заметил Ламберт,-- что, плохое самочувствие?
"Not bad exactly," said Auberon, with self-restraint; "rather good, if anything. Strangely and richly good.	-- Да не то чтобы плохое,-- отозвался Оберон, явно сдерживаясь.-- Нет, самочувствие скорее даже хорошее.
The fact is I want to reflect a little on those beautiful words that have just been uttered.	Просто хочу поразмыслить над этими дивной прелести словами, только что произнесенными
'Speaking,' yes, that was the phrase, 'speaking in the interests of the public.'	"Если проникнуться...-- да-да, именно так было сказано,-- проникнуться интересами общественности..."
One cannot get the honey from such things without being alone for a little."	Такую фразу так просто не прочувствуешь -- тут надо побыть одному.
"Is he really off his chump, do you think?" asked Lambert.	-- Слушайте, по-моему, он вконец свихнулся, а? -- вопросил Ламберт, проводив его глазами.
The old President looked after him with queerly vigilant eyes.	Старый президент поглядел ему вслед, странно сощурившись.
"He is a man, I think," he said, "who cares for nothing but a joke.	-- У этого человека,-- сказал он,-- как я понимаю, на уме одна издевка.
He is a dangerous man."	Опасный это человек.
Lambert laughed in the act of lifting some macaroni to his mouth.	Ламберт от смеха чуть не уронил поднесенную ко рту макаронину.
"Dangerous!" he said. "You don't know little Quin, sir!"	-- Опасный!-- хохотнул он.-- Да что вы, сэр, это коротышка-то Квин?
"Every man is dangerous," said the old man, without moving, "who cares only for one thing.	-- Тот человек опаснее всех,-- заметил старик, не шелохнувшись,-- у кого на уме одно, и только одно.
I was once dangerous myself."	Я и сам был когда-то опасен.
And with a pleasant smile he finished his coffee and rose, bowing profoundly, passed out into the fog, which had again grown dense and sombre.	И он, вежливо улыбаясь, допил свой кофе, поднялся, раскланялся, удалился и утонул в тумане, снова густом и сумрачном.

Three days afterwards they heard that he had died quietly in lodgings in Soho. * * *	Через три дня стало известно, что он мирно скончался где-то в меблированных комнатушках Сохо.
Drowned somewhere else in the dark sea of fog was a little figure shaking and quaking, with what might at first sight have seemed terror or ague; but which was really that strange malady, a lonely laughter.	А пока что в темных волнах тумана блуждала маленькая фигурка, сотрясаясь и приседая,--могло показаться, что от страха или от боли, а на самом деле от иной загадочной болезни, от одинокого хохота.
He was repeating over and over to himself with a rich accent "But speaking in the interests of the public...."	Коротышка снова и снова повторял как можно внушительней: "Но если проникнуться интересами общественности..."
CHAPTER III.	Глава III.
THE HILL OF HUMOUR.	НАГОРНЫЙ ЮМОР.
"IN a little square garden of yellow roses, beside the sea," said Auberon Quin, "there was a Nonconformist minister who had never been to Wimbledon.	-- У самого моря, за палисадничком чайных роз,--сказал Оберон Квин,-- жил да был пастор-диссидент, и отродясь не бывал он на Уимблдонском теннисном турнире.
His family did not understand his sorrow or the strange look in his eyes.	А семье его было невдомек, о чем он тоскует и отчего у него такой нездешний взор.
But one day they repented their neglect, for they heard that a body had been found on the shore, battered, but wearing patent leather boots.	И однажды пришлось им горько раскаяться в своем небрежении, ибо они прослышали, что на берег выброшено мертвое тело, изуродованное до неузнаваемости, но все же в лакированных туфлях.
As it happened, it turned out not to be the minister at all. But in the dead man's pocket there was a return ticket to Maidstone."	Оказалось, что это мертвое тело не имеет ничего общего с пастором; однако в кармане утопленника нашли обратный билет до Мейдстоуна.
There was a short pause as Quin and his friends Barker and Lambert went swinging on through the slushy grass of Kensington Gardens.	Последовала короткая пауза; Квин и его приятели Баркер и Ламберт разгуливали по тощим газонам Кенсингтон-Гарденз.
Then Auberon resumed. "That story," he said reverently, "is the test of humour."	Затем Оберон заключил: -- Этот анекдот,--почтительно сказал он,-- является испытанием чувства юмора.
They walked on further and faster, wading through higher grass as they began to climb a slope.	Они пошли быстрей, и трава у склона холма стала погуще.
"I perceive," continued Auberon, "that you have passed the test, and consider the anecdote excruciatingly funny; since you say nothing.	-- На мой взгляд,-- продолжал Оберон,-- вы испытание выдержали, сочтя анекдот нестерпимо забавным; свидетельство тому -ваше молчание.
Only coarse humour is received with pot-house applause.	Грубый хохот под стать лишь кабацкому юмору.
The great anecdote is received in silence, like a benediction.	Истинно же смешной анекдот подобает воспринимать безмолвно, как благословение.
You felt pretty benedicted, didn't you, Barker?"	Ты почувствовал, что на тебя нечто нисходит, а, Баркер?

"I saw the point," said Barker, somewhat loftily.	-- Я уловил суть,-- не без высокомерия отозвался Баркер.
"Do you know," said Quin, with a sort of idiot gaiety, "I have lots of stories as good as that.	-- И знаете,-- с идиотским хихиканьем заявил Квин,-- у меня в запасе пропасть анекдотов едва ли не забавнее этого.
Listen to this one."	Вот послушайте.
And he slightly cleared his throat.	И, кхекнув, он начал:
"Dr. Polycarp was, as you all know, an unusually sallow bimetallist.	-- Как известно, доктор Поликарп был до чрезвычайности болезненным сторонником биметаллизма.
'There,' people of wide experience would say, 'there goes the sallowest bimetallist in Cheshire.'	"Смотрите-ка,-- говорили люди с большим жизненным опытом,-- вон идет самый болезненный биметаллист в Чешире".
Once this was said so that he overheard it: it was said by an actuary, under a sunset of mauve and grey.	Однажды этот отзыв достиг его ушей; на сей раз так отозвался о нем некий страховой агент, в лучах серо-буро-малинового заката.
Polycarp turned upon him.	Поликарп повернулся к нему.
'Sallow!' he cried fiercely, 'sallow!	"Ах, болезненный? -- яростно воскликнул он.--Ах, болезненный!
Quis tulerit Gracchos de seditione querentes.'	Quis tulerit Gracchos de seditio querentes? {Кто потерпит Гракхов, сетующих на мятеж? (лат)}
It was said that no actuary ever made game of Dr. Polycarp again."	Говорят, после этого ни один страховой агент к доктору Поликарпу близко не подступался.
Barker nodded with a simple sagacity.	Баркер мудро и просто кивнул.
Lambert only grunted.	Ламберт лишь хмыкнул.
"Here is another," continued the insatiable Quin. "In a hollow of the grey-green hills of rainy Ireland, lived an old, old woman, whose uncle was always Cambridge at the Boat Race.	-- А вот еще послушайте,-- продолжал неистощимый Квин.-- В серо-зеленой горной ложбине дождливой Ирландии жила-была старая-престарая женщина, чей дядя на "Гребных гонках" всегда греб в кембриджской восьмерке.
But in her grey-green hollows, she knew nothing of this: she didn't know that there was a Boat Race.	Но у себя, в серо-зеленой ложбине, она и слыхом об этом не слыхала; она и знать-то не знала, что бывают "Гребные гонки".
Also she did not know that she had an uncle.	Не ведала она также, что у нее имеется дядя.
She had heard of nobody at all, except of George the First, of whom she had heard (I know not why), and in whose historical memory she put her simple trust.	И ни про кого она ничего не ведала, слышала только про короля Георга Первого (а от кого и почему -- даже не спрашивайте) и простодушно верила в его историческое прошлое.
And by and by, in God's good time, it was discovered that this uncle of hers was not really her uncle, and they came and told her so.	Но постепенно, соизволением Божиим, открылось, что дядя ее -- на самом-то деле вовсе не ее дядя; и ее об этом оповестили.
She smiled through her tears, and said only,	Она улыбнулась сквозь слезы и промолвила:
' Virtue is its own reward.' "	"Добродетель -- сама себе награда".

Again there was a silence, and then Lambert said:	Снова воцарилось молчание, и затем Ламберт сказал:
"It seems a bit mysterious."	-- Что-то малость загадочно.
"Mysterious!" cried the other. "The true humour is mysterious.	-- А, загадочно? -- воскликнул рассказчик.-- Еще бы: подлинный юмор вообще загадочен.
Do you not realize the chief incident of the nineteenth and twentieth centuries?"	Вы заметили главное, что случилось в девятнадцатом и двадцатом веках?
"And what's that?" asked Lambert, shortly.	-- Нет, а что такое? -- кратко полюбопытствовал Ламберт.
"It is very simple," replied the other. "Hitherto it was the ruin of a joke that people did not see it.	-- А это очень просто,-- отвечал тот.-- Доныне шутка не была шуткой, если ее не понимали.
Now it is the sublime victory of a joke that people do not see it.	Нынче же шутка не есть шутка, если ее понимают.
Humour, my friends, is the one sanctity remaining to mankind.	Да, юмор, друзья мои, это последняя святыня человечества.
It is the one thing you are thoroughly afraid of.	И последнее, чего вы до смерти боитесь.
Look at that tree."	Смотрите-ка на это дерево.
His interlocutors looked vaguely towards a beech that leant out towards them from the ridge of the hill.	Собеседники вяло покосились на бук, который нависал над их тропой.
"If," said Mr. Quin, "I were to say that you did not see the great truths of science exhibited by that tree, though they stared any man of intellect in the face, what would you think or say?	-- Так вот, -- сказал мистер Квин,-- скажи я, что вы не осознаете великих научных истин, явленных этим деревом, хотя любой мало-мальски умный человек их осознает,-- что вы подумаете или скажете?
You would merely regard me as a pedant with some unimportant theory about vegetable cells.	Вы меня сочтете всего-то навсего ученым сумасбродом с какой-то теорийкой о растительных клетках.
If I were to say that you did not see in that tree the vile mismanagement of local politics, you would dismiss me as a Socialist crank with some particular fad about public parks.	Если я скажу, что как же вы не видите в этом дереве живого свидетельства гнусных злоупотреблений местных властей, вы на меня попросту наплюете: еще, мол, один полоумный социалист выискался -- с завиральными идейками насчет городских парков.
If I were to say that you were guilty of the supreme blasphemy of looking at that tree and not seeing in it a new religion, a special revelation of God, you would simply say I was a mystic, and think no more about me.	А скажи я, что вы сверхкощунственно не замечаете в этом дереве новой религии, сугубого откровения Господня,-- тут вы меня зачислите в мистики, и дело с концом.
But if... and he lifted a pontifical hand...if I say that you cannot see the humour of that tree, and that I see the humour of it...my God! you will roll about at my feet."	Но если,-- и тут он воздел руку,-- если я скажу, что вы не понимаете, в чем юмор этого дерева, а я понимаю, в чем его юмор, то Боже ты мой! -да вы в ногах у меня будете ползать.
He paused a moment, and then resumed.	Он эффектно помолчал и продолжил:
"Yes; a sense of humour, a weird and delicate sense of humour, is the new religion of mankind!	-- Да; чувство юмора, причудливое и тонкое,-- оно и есть новая религия человечества!

It is towards that men will strain themselves with the asceticism of saints.	Будут еще ради нее свершаться подвиги аскезы!
Exercises, spiritual exercises, will be set in it.	И поверять его, это чувство, станут упражнениями, духовными упражнениями.
It will be asked,	Спрошено будет:
'Can you see the humour of this iron railing?' or	"Чувствуете ли вы юмор этих чугунных перил?" или:
'Can you see the humour of this field of corn?	"Ощущаете ли вы юмор этого пшеничного поля?"
Can you see the humour of the stars?	"Вы чувствуете юмор звезд?
Can you see the humour of the sunsets?'	А юмор закатов -- ощущаете?"
How often I have laughed myself to sleep over a violet sunset."	Ах, как часто я хохотал до упаду, засыпаючи от смеха при виде лилового заката!
"Quite so," said Mr. Barker, with an intelligent embarrassment.	-- Вот именно, -- сказал мистер Баркер, по-умному смутившись.
"Let me tell you another story.	-- Дайте-ка я расскажу вам еще анекдот.
How often it happens that the M.P.'s for Essex are less punctual than one would suppose.	Частенько случается, что парламентарии от Эссекса не слишком-то пунктуальны.
The least punctual Essex M.P., perhaps, was James Wilson, who said, in the very act of plucking a p°ppy..."	Может статься, самый не слишком пунктуальный парламентарий от Эссекса был Джеймс Уилсон, который, срывая мак, промолвил...
Lambert suddenly faced round and struck his stick into the ground in a defiant attitude.	Но Ламберт вдруг обернулся и воткнул свою трость в землю в знак протеста.
"Auberon," he said, "chuck it.	-- Оберон,-- сказал он,-- заткнись, пожалуйста!
I won't stand it.	С меня хватит!
It's all bosh."	Чепуха все это!
Both men stared at him, for there was something very explosive about the words, as if they had been corked up painfully for a long time.	И Квин, и Баркер были несколько ошарашены: слова его прыснули, будто пена из-под наконец-то вылетевшей пробки.
"You have," began Quin, "no..."	-- Стало быть,-- начал Квин,-- у тебя нет ни...
"I don't care a curse," said Lambert, violently, "whether I have 'a delicate sense of humour' or not.	-- Плевать я хотел сто раз,-- яростно выговорил Ламберт,-- есть или нет у меня "тонкого чувства юмора".
I won't stand it.	Не желаю больше терпеть.
It's all a confounded fraud.	Перестань валять дурака.
There's no joke in those infernal tales at all. You know there isn't as well as I do."	Нет ничего смешного в твоих чертовых анекдотах, и ты это знаешь не хуже меня!
"Well," replied Quin, slowly, "it is true that I, with my rather gradual mental processes, did not see any joke in them.	-- Ну да,-- не спеша согласился Квин,-- что правда, то правда: я, по природе своей тугодум, ничего смешного в них не вижу.

But the finer sense of Barker perceived it."	Зато Баркер, он меня куда посмышленей -- и ему было смешно.
Barker turned a fierce red, but continued to stare at the horizon.	Баркер покраснел, как рак, однако же продолжал всматриваться в даль.
"You ass," said Lambert; "why can't you be like other people?	-- Осел, и больше ты никто,-- сказал Ламберт.--Ну, почему ты не можешь, как люди?
Why can't you say something really funny, or hold your tongue?	Насмеши толком или придержи язык.
The man who sits on his hat in a pantomime is a long sight funnier than you are."	Когда клоун в дурацкой пантомиме садится на свою шляпу -- и то куда смешнее.
Quin regarded him steadily.	Квин пристально поглядел на него.
They had reached the top of the ridge and the wind struck their faces.	Они взошли на гребень холма, и ветер посвистывал в ушах.
"Lambert," said Auberon, "you are a great and good man, though I'm hanged if you look it.	-- Ламберт,-- сказал Оберон,-- ты большой человек, ты достойный муж, хотя, глядя на тебя, чтоб мне треснуть, этого не подумаешь.
You are more.	Мало того.
You are a great revolutionist or deliverer of the world, and I look forward to seeing you carved in marble between Luther and Danton, if possible in your present attitude, the hat slightly on one side.	Ты -- великий революционер, ты -- избавитель мира, и я надеюсь узреть твой мраморный бюст промежду Лютером и Дантоном, желательно, как нынче, со шляпой набекрень.
I said as I came up the hill that the new humour was the last of the religions.	Восходя на эту гору, я сказал, что новый юмор -последняя из человеческих религий.
You have made it the last of the superstitions.	Ты же объявил его последним из предрассудков.
But let me give you a very serious warning.	Однако позволь тебя круто предостеречь.
Be careful how you ask me to do anything outre, to imitate the man in the pantomime, and to sit on my hat.	Будь осторожнее, предлагая мне выкинуть что-нибудь outre, {Необычное (фр)} в подражание, скажем, клоуну, сесть, положим, на свою шляпу.
Because I am a man whose soul has been emptied of all pleasures but folly.	Ибо я из тех людей, которым душу не тешит ничего, кроме дурачества.
And for twopence I'd do it."	И за такую выходку я с тебя и двух пенсов не возьму.
"Do it then," said Lambert, swinging his stick impatiently. "It would be funnier than the bosh you and Barker talk."	-- Ну и давай, в чем же дело,-- молвил Ламберт, нетерпеливо размахивая тростью.-- Все будет смешнее, чем та чепуха, что вы мелете наперебой с Баркером.
Quin, standing on the top of the hill, stretched his hand out towards the main avenue of Kensington Gardens.	Квин, стоя на самой вершине холма, простер длань к главной аллее Кенсингтон-Гарденз.
"Two hundred yards away," he said, "are all your fashionable acquaintances with nothing on earth to do but to stare at each other and at us.	-- За двести ярдов отсюда,-- сказал он, -разгуливают ваши светские знакомцы, и делать им нечего, кроме как глазеть на вас и друг на друга.

We are standing upon an elevation under the open sky, a peak as it were of fantasy, a Sinai of humour.	А мы стоим на возвышении под открытым небом, на фантасмагорическом плато, на Синае, воздвигнутом юмором.
We are in a great pulpit or platform, lit up with sunlight, and half London can see us.	Мы -- на кафедре, а хотите -- на просцениуме, залитом солнечным светом, мы видны половине Лондона.
Be careful how you suggest things to me.	Поосторожнее с предложениями!
For there is in me a madness which goes beyond martyrdom, the madness of an utterly idle man."	Ибо во мне таится безумие более, нежели мученическое, безумие полнейшей праздности.
"I don't know what you are talking about," said Lambert, contemptuously. "I only know I'd rather you stood on your silly head, than talked so much."	-- Не возьму я в толк, о чем ты болтаешь,--презрительно отозвался Ламберт.-- Ей-богу, чем трепаться, лучше бы ты поторчал вверх ногами, авось в твоей дурацкой башке что-нибудь встанет на место!
"Auberon! for goodness' sake..." cried Barker, springing forward; but he was too late.	-- Оберон! Ради Бога!...-- вскрикнул Баркер, кидаясь к нему; но было поздно.
Faces from, all the benches and avenues were turned in their direction.	На них обернулись со всех скамеек и всех аллей.
Groups stopped and small crowds collected; and the sharp sunlight picked out the whole scene in blue, green and black, like a picture in a child's toy-book.	Гуляки останавливались и толпились; а яркое солнце обрисовывало всю сцену в синем, зеленом и черном цветах, словно рисунок в детском альбоме.
And on the top of the small hill Mr. Auberon Quin stood with considerable athletic neatness upon his head, and waved his patent-leather boots in the air.	На вершине невысокого холма мистер Оберон Квин довольно ловко стоял на голове, помахивая ногами в лакированных туфлях.
"For God's sake, Quin, get up, and don't be an idiot," cried Barker, wringing his hands; "we shall have the whole town here."	-- Ради всего святого, Квин, встань на ноги и не будь идиотом!-- воскликнул Баркер, заламывая руки.-- Кругом же весь город соберется!
"Yes, get up, get up, man," said Lambert, amused and annoyed. "I was only fooling; get up."	-- Да правда, встань ты на ноги, честное слово,-- сказал Ламберт, которому было и смешно, и противно.-- Ну, пошутил я: давай вставай.
Auberon did so with a bound, and flinging his hat higher than the trees, proceeded to hop about on one leg with a serious expression.	Оберон прыжком встал на ноги, подбросил шляпу выше древесных крон и стал прыгать на одной ноге, сохраняя серьезнейшее выражение лица.
Barker stamped wildly.	Баркер в отчаянии топнул ногой.
"Oh, let's get home, Barker, and leave him," said Lambert; "some of your proper and correct police will look after him.	-- Слушай, Баркер, пойдем домой, а он пусть резвится,-- сказал Ламберт.-- Твоя разлюбезная полиция за ним как-нибудь приглядит.
Here they come!"	Да вон они уже идут!
Two grave-looking men in quiet uniforms came up the hill towards them.	Двое чинных мужчин в строгих униформах поднимались по склону холма.
One held a paper in his hand.	Один держал в руке бумажный свиток.
"There he is, officer," said Lambert, cheerfully; "we ain't responsible for him."	-- Берите его, начальник, вот он,-- весело сказал Ламберт,-- а мы за него не в ответе.

The officer looked at the capering Mr. Quin with a quiet eye.	Полисмен смерил спокойным взглядом скачущего Квина.
"We have not come, gentlemen," he said, "about what I think you are alluding to.	-- Нет, джентльмены,-- сказал он,-- мы пришли не затем, зачем вы нас, кажется, ожидаете.
We have come from head-quarters to announce the selection of His Majesty the King.	Нас направило начальство оповестить об избрании Его Величества Короля.
It is the rule, inherited from the old regime, that the news should be brought to the new Sovereign immediately, wherever he is; so we have followed you across Kensington Gardens."	Обыкновение, унаследованное от старого режима, требует, чтобы весть об избрании была принесена новому самодержцу немедля, где бы он ни находился: вот мы и нашли вас в Кенсингтон-Гарденз.
Barker's eyes were blazing in his pale face.	Глаза Баркера сверкнули на побледневшем лице.
He was consumed with ambition throughout his life.	Всю жизнь его снедало честолюбие.
With a certain dull magnanimity of the intellect he had really believed in the chance method of selecting despots.	С туповатым, головным великодушием он и вправду уверовал в алфавитный метод избрания деспота.
But this sudden suggestion, that the selection might have fallen upon him, unnerved him with pleasure.	Но неожиданное предположение, что выбор может пасть на него, было поразительно, и он зашатался от радости.
"Which of us," he began, and the respectful official interrupted him.	-- Который из нас...-- начал он, но полисмен почтительно прервал его.
"Not you, sir, I am sorry to say.	-- Не вы, сэр, говорю с грустью.
If I may be permitted to say so, we know your services to the Government, and should be very thankful if it were.	Извините за откровенность, но мы знаем все ваши заслуги перед правительством, и были бы несказанно рады, если бы...
The choice has fallen..."	Но выбор пал...
"God bless my soul!" said Lambert, jumping back two paces. "Not me.	-- Господи Боже ты мой! -- воскликнул Ламберт, отскочив на два шага.-- Только не я!
Don't say I'm autocrat of all the Russias."	Не говорите мне, что я -- самодержец всея Руси!
"No, sir," said the officer, with a slight cough and a glance towards Auberon, who was at that moment putting his head between his legs and making a noise like a cow; "the gentleman whom we have to congratulate seems at the moment...er...er...occupied."	-- Нет, сэр,-- сказал полисмен, кашлянув и посмотрев на Оберона, сунувшего голову между колен и мычавшего по-коровьему,--джентльмен, которого нам надлежит поздравить, в настоящее время -- э-э-э-э, так сказать, занят.
"Not Quin!" shrieked Barker, rushing up to him; "it can't be.	-- Неужели Квин! -- крикнул Баркер, подскочив к избраннику.-- Не может этого быть!
Auberon, for God's sake pull yourself together.	Оберон, ради Бога, одумайся!
You've been made King!"	Ты избран королем!
With his head still upside down between his legs, Mr. Quin answered modestly:	Мистер Квин с головою между колен скромно ответствовал:
"I am not worthy.	-- Я недостоин избрания.
I cannot reasonably claim to equal the great men who have previously swayed the sceptre of Britain.	Могу ли я, подумавши, сравниться с былыми венценосцами Британии?

Perhaps the only peculiarity that I can claim is that I am probably the first monarch that ever spoke out his soul to the people of England with his head and body in this position.	Единственное, на что я уповаю -- это что впервые в истории Англии монарх изливает душу своему народу в такой позиции.
This may in some sense give me, to quote a poem that I wrote in my youth:	В некотором смысле это может мне обеспечить, цитируя мое юношеское стихотворение
"A nobler office on the earth Than valour, power of brain, or birth Could give the warrior kings of old. The intellect clarified by this posture..."	То благородство, что дает Не доблесть, мудрость и не род Воителям, древнейшим королям Короче, сознание, проясненное данной позицией...
Lambert and Barker made a kind of rush at him.	Ламберт и Баркер бросились к нему.
"Don't you understand?" cried Lambert. "It's not a joke.	-- Ты что, не понял? -- крикнул Ламберт.-- Это тебе не шуточки.
They've really made you King.	Тебя взаправду выбрали королем.
By gosh! they must have rum taste."	Ну и натворили же они!...
"The great Bishops of the Middle Ages," said Quin, kicking his legs in the air, as he was dragged, up more or less upside down, "were in the habit of refusing the honour of election three times and then accepting it.	-- Великие епископы средних веков,-- объявил Квин, брыкаясь, когда его волокли вниз по склону чуть ли не вниз головой, -- обыкновенно трикраты отказывались от чести избрания и затем принимали его.
A mere matter of detail separates me from those great men. I will accept the post three times and refuse it afterwards.	Я с этими великими людьми породнюсь наоборот: трикраты приму избрание, а уж потом откажусь.
Oh! I will toil for you, my faithful people!	Ох, и потружусь же я для тебя, мой добрый народ!
You shall have a banquet of humour."	Ну, ты у меня посмеешься!
By this time he had been landed the right way up, and the two men were still trying in vain to impress him with the gravity of the situation.	К этому времени его уже перевернули как следует, и оба спутника понапрасну пытались его образумить.
"Did you not tell me, Wilfrid Lambert," he said, "that I should be of more public value if I adopted a more popular form of humour?	-- Не ты ли, Уилфрид Ламберт,-- возражал он,--объяснил мне, что больше будет от меня толку, если я стану насмешничать более доступным манером?
And when should a popular form of humour be more firmly riveted upon me than now, when I have become the darling of a whole people?	Вот и надо быть как можно доступнее, раз уж я вдруг сделался всенародным любимцем.
Officer," he continued, addressing the startled messenger, "are there no ceremonies to celebrate my entry into the city?"	Сержант,-- продолжал он, обращаясь к обалделому вестнику,-- каковы церемонии, сопутствующие моему вступлению в должность и явлению в городе?
"Ceremonies," began the official, with embarrassment, "have been more or less neglected for some little time, and..."	-- Церемонии,-- смущенно ответствовал тот,--некоторое, знаете ли, время были как бы отменены, так что...
Auberon Quin began gradually to take off his coat.	Оберон Квин принялся снимать сюртук.

"All ceremony," he said, "consists in the reversal of the obvious.	-- Любая церемония, -- сказал он,-- требует, чтобы все было шиворот-навыворот.
Thus men, when they wish to be priests or judges, dress up like women.	Так мужчины, изображая из себя священников или судей, надевают женское платье.
Kindly help me on with this coat." And he held it out.	Будьте любезны, подайте мне этот сюртук,-- и он вручил его вестнику.
"But, your Majesty," said the officer, after a moment's bewilderment and manipulation, "you're putting it on with the tails in front."	-- Но, Ваше величество,-- пролепетал полисмен, повертев сюртук в руках и вконец растерявшись,-- вы же его так наденете задом наперед!
"The reversal of the obvious," said the King, calmly, "is as near as we can come to ritual with our imperfect apparatus. Lead on."	-- А можно бы и шиворот-навыворот,-- спокойно заметил король, -- что поделать, выбор у нас невелик. Возглавьте процессию.
The rest of that afternoon and evening was to Barker and Lambert a nightmare, which they could not properly realize or recall.	Для Баркера и Ламберта остаток дня преобразился в сутолочную, кошмарную неразбериху.
The King, with his coat on the wrong way, went towards the streets that were awaiting him, and the old Kensington Palace which was the Royal residence.	Монарх, надев сюртук задом наперед, шествовал по улицам, на которых его ожидали, к древнему Кенсингтонскому дворцу, королевской резиденции.
As he passed small groups of men, the groups turned into crowds, and gave forth sounds which seemed strange in welcoming an autocrat.	На пути его кучки людей превращались в толпы, и странными звуками приветствовали они самодержца.
Barker walked behind, his brain reeling, and, as the crowds grew thicker and thicker, the sounds became more and more unusual.	Баркер понемногу отставал; в голове у него мутилось, а толпы становились все гуще, и галдеж их все необычнее.
And when he had reached the great market-place opposite the church, Barker knew that he had reached it, though he was roods behind, because a cry went up such as had never before greeted any of the kings of the earth.	Когда король достиг рыночной площади у собора, Баркер, оставшись далеко позади, узнал об этом безошибочно, ибо таким восторженным гвалтом не встречали еще никогда никого из царей земных.
BOOK II.	Книга вторая.
CHAPTER I.	Глава 1.
THE CHARTER OF THE CITIES.	ХАРТИЯ ПРЕДМЕСТИЙ.
LAMBERT was standing bewildered outside the door of the King's apartments amid the scurry of astonishment and ridicule.	Ламберт стоял в замешательстве у дверей королевских покоев, посреди развеселой суматохи.
He was just passing out into the street, in a dazed manner, when James Barker dashed by him.	Наконец он пошел неверными шагами на улицу и едва не столкнулся с Джеймсом Баркером.
"Where are you going?" he asked.	-- Ты куда? -- спросил его Ламберт.
"To stop all this foolery, of course," replied Barker; and he disappeared into the room.	-- Да надо же прекратить это безобразие,--отвечал Баркер на ходу.
He entered it headlong, slamming the door, and slapping his incomparable silk hat on the table. His mouth opened, but before he could speak, the King said:	Он ворвался в покои, хлопнув дверью, швырнул на стол свой щегольской цилиндр и раскрыл было рот, но король опередил его:

Dragon Knight: "Your hat, if you please."	-- Позвольте-ка ваш цилиндр.
Fidgeting with his fingers, and scarcely knowing what he was doing, the young politician held it out.	Молодой государственный муж невольно повиновался; при этом рука его дрожала.
The King placed it on his own chair, and sat on it.	Король поставил цилиндр на сиденье трона и уселся сверху, сплющив тулью.
"A quaint old custom," he explained, smiling above the ruins. "When the King receives the representatives of the House of Barker, the hat of the latter is immediately destroyed in this manner.	-- Диковатый старинный обычай,-- пояснил он, как ни в чем не бывало.-- Лишь только представитель Дома Баркеров является к монарху засвидетельствовать преданность, шляпа его немедленно приводится в негодность.
It represents the absolute finality of the act of homage expressed in the removal of it.	Таким образом как бы увековечивается акт почтительного снятия шляпы.
It declares that never until that hat shall once more appear upon your head (a contingency which I firmly believe to be remote) shall the House of Barker rebel against the Crown of England."	Это символический намек: доколе оная шляпа не появится снова на вашей голове (а я твердо убежден, что это маловероятно), дотоле Дом Баркеров пребудет верен нашей английской короне.
Barker stood with clenched fist, and shaking lip.	Баркер стоял, закусив губу, со сжатыми кулаками.
"Your jokes," he began, "and my property..." and then exploded with an oath, and stopped again.	-- Твои шуточки,-- начал он,-- и попрание моей собственности...-- у него вырвалось ругательство, и он осекся.
"Continue, continue," said the King, waving his hands.	-- Продолжайте, продолжайте,-- разрешил король, великодушно махнув рукой.
"What does it all mean?" cried the other with a gesture of passionate rationality. "Are you mad?"	-- Что все это значит? -- воскликнул Баркер, страстным жестом взывая к рассудку.-- Ты не с ума ли сошел?
"Not in the least," replied the King, pleasantly. "Madmen are always serious; they go mad from lack of humour.	-- Нимало, -- приятно улыбнувшись, возразил король.-- Сумасшедшие -- народ серьезный; они и с ума-то сходят за недостатком юмора.
You are looking serious yourself, James."	Вот вы, например, Джеймс, подозрительно серьезны.
"Why can't you keep it to your own private life?" expostulated the other. "You've got plenty of money, and plenty of houses now to play the fool in, but in the interests of the public..."	-- Ну что тебе стоит не дурачиться на людях, а? -увещевал Баркер.-- Денег у тебя хватает, домов и дворцов сколько угодно -- валяй дурака взаперти, но в интересах общественности надо...
"Epigrammatic," said the King, shaking his finger sadly at him. "None of your daring scintillations here.	-- Звучит, как злонамеренная эпиграмма,--заметил король и грустно погрозил пальцем,--однако же воздержитесь по мере сил от ваших блистательных дерзостей.
As to why I don't do it in private, I rather fail to understand your question.	Ваш вопрос -- почему я не валяю дурака взаперти -- мне не вполне ясен.
The answer is of comparative limpidity.	Зато ответ на него ясен донельзя.
I don't do it in private, because it is funnier to do it in public.	Не взаперти, потому что смешнее на людях.

You appear to think that it would be amusing to be dignified in the banquet hall and in the street, and at my own fireside (I could procure a fireside) to keep the company in a roar.	Вы, кажется, полагаете, что забавнее всего чинно держаться на улицах и на торжественных обедах, а у себя дома, возле камина (вы правы -камин мне по средствам) смешить гостей до упаду.
But that is what every one does.	Но так все и делают.
Every one is grave in public, and funny in private.	Возьмите любого -- на людях серьезен, а на дому -- юморист.
My sense of humour suggests the reversal of this; it suggests that one should be funny in public, and solemn in private.	Чувство юмора подсказывает мне, что надо бы наоборот, что надо быть шутом на людях и степенным на дому.
I desire to make the State functions, parliaments, coronations, and so on, one roaring old-fashioned pantomime.	Я хочу превратить все государственные занятия, все парламенты, коронации и т. п. в дурацкое старомодное представленьице.
But, on the other hand, I shut myself up alone in a small store-room for two hours a day, where I am so dignified that I come out quite ill."	А с другой стороны -- каждый день на пару часов запираться в чуланчике и уж там, наедине с собой, до упаду серьезничать.
By this time Barker was walking up and down the room, his frock-coat flapping like the black wings of a bird.	Баркер тем временем расхаживал по чертогу, и фалды его сюртука взлетали, как черноперые крылья.
"Well, you will ruin the country, that's all," he said shortly.	-- Ну что ж, ты погубишь страну, только и всего,--резко проговорил он.
"It seems to me," said Auberon, "that the tradition of ten centuries is being broken, and the House of Barker is rebelling against the Crown of England.	-- Ай-яй-яй, -- заметил Оберон, -- похоже на то, что десятивековая традиция нарушена, что Дом Баркеров восстал против английской короны.
It would be with regret (for I admire your appearance) that I should be obliged forcibly to decorate your head with the remains of this hat, but..."	Не без горечи, хотя вид ваш меня восхищает, придется мне обязать вас водрузить на голову останки цилиндра, но...
"What I can't understand," said Barker, flinging up his fingers with a feverish American movement, "is why you don't care about anything else but your games."	-- Вот чего не могу понять,-- прервал его Баркер, вскинув руки на американский манер,--как же это тебе все нипочем, кроме собственных выходок?
The King stopped sharply in the act of lifting the silken remnants, dropped them, and walked up to Barker, looking at him steadily.	Король обронил сплюснутый цилиндр и подошел к Баркеру, пристально разглядывая его.
"I made a kind of vow," he said, "that I would not talk seriously, which always means answering silly questions.	-- Я дал себе нечто вроде зарока,-- сказал он,-- ни о чем не говорить всерьез: ведь серьезный разговор означает всего-навсего дурацкие ответы на дурацкие вопросы.
But the strong man will always be gentle with politicians.	Однако же не к лицу сильному обижать малых сих, а политиков и подавно.
"'The shape my scornful looks deride Required a God to form;' "if I may so theologically express myself.	А то выходит, что С презрительной ухмылкой ты Глядишь на Божью тварь,-- выражаясь, с вашего позволения, богословски.

And for some reason I cannot in the least understand, I feel impelled to answer that question of yours, and to answer it as if there were really such a thing in the world as a serious subject.	И вот по некоторой причине, мне совершенно непонятной, я, оказывается, вынужден ответить на ваш вопрос и вдобавок вообразить, будто на свете есть хоть что-нибудь серьезное.
You ask me why I don't care for anything else.	Вы спрашиваете меня, как это мне все нипочем.
Can you tell me, in the name of all the gods you don't believe in, why I should care for anything else?"	А можете вы мне сказать ради всего святого, в которое вы ни на грош не верите, что именно должно мне быть дорого?
"Don't you realize common public necessities?" cried Barker. "Is it possible that a man of your intelligence does not know that it is every one's interest..."	-- Ты что ж, не признаешь общественных потребностей? -- воскликнул Баркер.-- Да как это может быть, чтобы человек твоего ума не понимал, что в общих интересах...
"Don't you believe in Zoroaster?	-- Да как это может быть, чтобы вы не верили Заратустре?
Is it possible that you neglect Mumbo-Jumbo?" returned the King, with startling animation. "Does a man of your intelligence come to me with these damned early Victorian ethics?	Вам что же, Мамбо-Джамбо не указ? -- почти вдохновенно возразил король.-- Неужели же человек вашего, так сказать, ума станет предъявлять мне прописи ранневикторианской этики?
If, on studying my features and manner, you detect any particular resemblance to the Prince Consort, I assure you you are mistaken.	Мой облик и поведение, чего доброго, навели вас на мысль, будто я -- тот же принц-консорт, двойник супруга незабвенной королевы? Вы, ей-богу, ошиблись.
Did Herbert Spencer ever convince you...did he ever convince anybody...did he ever for one mad moment convince himself...that it must be to the interest of the individual to feel a public spirit?	Убедил ли вас Герберт Спенсер -- хоть кого-нибудь он убедил? Убедил ли на один безумный миг самого себя, что индивиду, в своих же интересах, надлежит проникнуться интересами общественными?
Do you believe that, if you rule your department badly, you stand any more chance, or one half of the chance, of being guillotined, than an angler stands, of being pulled into the river by a strong pike?	Вы что, и вправду верите, что если вы -плохой столоначальник, то вы на целый дюйм или полдюйма ближе к гильотине, чем рыболов к утоплению -- а вдруг его утащит в реку огромная щука?
Herbert Spencer refrained from theft for the same reason that he refrained from wearing feathers in his hair, because he was an English gentleman with different tastes.	Герберт Спенсер не воровал по той простой причине, по которой не носил в носу кольца: он был английский джентльмен, у него были иные вкусы.
I am an English gentleman with different tastes.	Я тоже английский джентльмен, и у меня тоже иные вкусы, нежели у него.
He liked philosophy.	Ему была любезна философия.
I like art.	А мне любезно искусство.
He liked writing ten books on the nature of human society.	Ему понравилось написать десяток книг о природе человеческого сообщества.
I like to see the Lord Chamberlain walking in front of me with a piece of paper pinned to his coat-tails.	А мне нравится, когда лорд-гофмейстер шествует передо мной, вихляя бумажным хвостом, прицепленным к фалдам.
It is my humour.	Таков мой юмор.

Are you answered?	Я вам ответил?
At any rate, I have said my last serious word today, and my last serious word I trust for the remainder of my life in this Paradise of Fools.	Но так или иначе, а нынче я сказал свое последнее серьезное слово -- полагаю, что и вообще в нашей Стране Дураков мне больше серьезничать не придется.
The remainder of my conversation with you today, which I trust will be long and stimulating, I propose to conduct in a new language of my own by means of rapid and symbolic movements of the left leg."	Впрочем, я надеюсь, что нынешняя наша беседа продлится еще долго и на многое нас подвигнет, но остаток ее лично я буду вести на новом языке, мною разработанном,-- путем быстрых знакообразующих движений моей левой ноги.
And he began to pirouette slowly round the room with a preoccupied expression.	И он закружился по комнате с самоуглубленным выражением.
Barker ran round the room after him, bombarding him with demands and entreaties. But he received no response except in the new language.	Баркер бегал за ним, вопрошая и умоляя, но ответы получал лишь на новом языке.
He came out banging the door again, and sick like a man coming on shore.	Он вышел из покоев, заново хлопнув дверью, и голова у него кружилась, словно он вышел на берег из волн морских.
As he strode along the streets he found himself suddenly opposite Cicconani's restaurant, and for some reason there rose up before him the green fantastic figure of the Spanish General, standing, as he had seen him last, at the door with the words on his lips,	Он прошелся по улицам, и вдруг оказался возле ресторана Чикконани: ему почему-то припомнилась зеленая нездешняя фигура латиноамериканского генерала, как он видел его на прощанье у дверей, и послышались его слова: "...
"You cannot argue with the choice of the soul."	И спору нет, просто душа не приемлет".
The King came out from his dancing with the air of a man of business legitimately tired.	А король прекратил свой танец с видом человека, утомленного делами.
He put on an overcoat, lit a cigar, and went out into the purple night.	Он надел пальто, закурил сигару и вышел в лиловые сумерки.
"I will go," he said, "and mingle with the people."	-- Пойду-ка я,-- сказал он,-- смешаюсь с моим народом.
He passed swiftly up a street in the neighbourhood of Notting Hill, when suddenly he felt a hard object driven into his waistcoat.	Он быстро прошел улицей по соседству от Ноттинг-Хилла, и вдруг что-то твердое с размаху ткнулось ему в живот.
He paused, put up a single eye-glass, and beheld a boy with a wooden sword and a paper cocked hat, wearing that expression of awed satisfaction with which a child contemplates his work when he has hit some one very hard.	Он остановился, вставил в глаз монокль и оглядел мальчика с деревянным мечом, в бумажном шлеме, восторженно-обрадованного, как всякий ребенок, когда он кого-нибудь изо всех сил ударит.
The King gazed thoughtfully for some time at his assailant, and slowly took a note-book from his breast-pocket.	Король задумчиво разглядывал юного злоумышленника; наконец он извлек из нагрудного кармана блокнот.

"I have a few notes," he said, "for my dying speech;" and he turned over the leaves. "Dying speech for political assassination; ditto, if by former friend...h'm, h'm. Dying speech for death at hands of injured husband (repentant).	-- Тут у меня кой-какие наброски предсмертной речи,-- сказал он, перелистывая страницы,-- ага, вот: предсмертная речь на случай политического убийства; она же, если убийца -прежний друг, хм, хм. Предсмертная речь ввиду гибели от руки обманутого мужа (покаянная).
Dying speech for same (cynical).	Предсмертная речь по такому же случаю (циническая).
I am not quite sure which meets the present..."	Я не очень понимаю, какая в данной ситуации...
"I'm the King of the Castle," said the boy, truculently, and very pleased with nothing in particular.	-- Я -- властитель замка! -- сердито воскликнул мальчик, чрезвычайно довольный собой, всем остальным и ничем в частности.
The King was a kind-hearted man, and very fond of children, like all people who are fond of the ridiculous.	Король был человек добросердечный, и детей он очень любил: что может быть смешнее детей!
"Infant," he said. "I'm glad you are so stalwart a defender of your old inviolate Notting Hill.	-- Дитя,-- сказал он,-- я рад видеть такого стойкого защитника старинной неприступной твердыни Ноттинг-Хилла.
Look up nightly to that peak, my child, where it lifts itself among the stars so ancient, so lonely, so unutterably Notting.	Гляди, гляди ночами на свою гору, малыш, смотри, как она возносится к звездам -- древняя, одинокая и донельзя ноттинговая, чтобы не сказать хиллая.
So long as you are ready to die for the sacred mountain, even if it were ringed with all the armies of Bayswater..."	И пока ты готов погибнуть за это священное возвышение, пусть даже его обступят все несметные полчища Бейзуотера...
The King stopped suddenly, and his eyes shone.	Король вдруг задумался, и глаза его просияли.
"Perhaps," he said, "perhaps the noblest of all my conceptions.	-- А что, -- сказал он,-- может, ничего великолепнее и не придумаешь.
A revival of the arrogance of the old mediaeval cities applied to our glorious suburbs.	Возрождение величия былых средневековых городов силами наших районов и предместий, а?
Clapham with a city guard.	Клэпам с городской стражей.
Wimbledon with a city wall.	Уимблдон, обнесенный городской стеной.
Surbiton tolling a bell to raise its citizens.	Сэрбитон бьет в набат, призывая горожан к оружию.
West Hampstead going into battle with its own banner.	Уэст-Хемпстед кидается в битву под своим знаменем.
It shall be done.	А?
I, the King, have said it." And, hastily presenting the boy with half-a-crown, remarking,	Я, король, говорю: да будет так! -- И, поспешно вознаградив мальчишку полукроной со словами
"For the war-chest of Notting Hill," he ran violently home at such a rate of speed that crowds followed him for miles.	"На оборону Ноттинг-Хилла", он сломя голову помчался во дворец, и зеваки не отставали от него всю дорогу.

On reaching his study, he ordered a cup of coffee, and plunged into profound meditation upon the project. At length he called his favourite Equerry, Captain Bowler, for whom he had a deep affection, founded principally upon the shape of his whiskers.	У себя в кабинете, заказав чашку кофе, он погрузился в размышления, и наконец, когда проект был всесторонне обдуман, он послал за конюшим, капитаном Баулером, который ему сразу полюбился своими бакенбардами.
"Bowler," he said, "isn't there some society of historical research, or something of which I am an honorary member?"	-- Баулер,-- спросил он,-- не числюсь ли я почетным членом какого-нибудь общества исторических изысканий?
"Yes, sir," said Captain Bowler, rubbing his nose, "you are a member of ' The Encouragers of Egyptian Renaissance,' and ' The Teutonic Tombs Club,' and ' The Society for the Recovery of London Antiquities,' and..."	-- Как же, сэр,-- ответствовал Баулер, степенно потирая нос,-- вы являетесь членом общества "Сподвижников Египетского Возрождения", клуба "Тевтонских Гробокопателей", а также "Общества реставрации лондонских древностей" и...
"That is admirable," said the King. "The London Antiquities does my trick.	-- Превосходно,-- прервал его король.--Лондонские древности меня устраивают.
Go to the Society for the Recovery of London Antiquities and speak to their secretary, and their sub-secretary, and their president, and their vice-president, saying, ' The King of England is proud, but the honorary member of the Society for the Recovery of London Antiquities is prouder than kings.	Ступайте же в "Общество реставрации лондонских древностей", призовите их секретаря и заместителя секретаря, их президента и вице-президента и скажите им: "Король Англии горд, но почетный член "Общества реставрации лондонских древностей" горделивее королей.
I should like to tell you of certain discoveries I have made touching the neglected traditions of the London boroughs.	Нельзя ли ему обнародовать перед почтенным собранием некоторые открытия касательно забытых и незабвенных традиций лондонских предместий (ныне -- городских районов)?
The revelations may cause some excitement, stirring burning memories and touching old wounds in Shepherd's Bush and Bayswater, in Pimlico and South Kensington.	Открытия эти могут вызвать смуту; они разожгут тлеющие воспоминания, разбередят старые раны Шепердс-Буша и Бейзуотера, Пимлико и Южного Кенсингтона.
The King hesitates, but the honorary member is firm.	Король колеблется, но тверд почетный член.
I approach you invoking the vows of my initiation, the Sacred Seven Cats, the Poker of Perfection, and the Ordeal of the Indescribable Instant (forgive me if I mix you up with the Clan-na-Gael or some other club I belong to), and ask you to permit me to read a paper at your next meeting on the ' Wars of the London Boroughs.'	И вот -- он готов предстать перед вами, верный принесенным им при вступлении клятвам; во имя Семи Священных Котов, Кривоколенной Кочерги, а также Искуса Магического Мига (простите, если я вас перепутал с "Клан-на-Гэлем" или каким-нибудь другим клубом, в который вступал) позвольте ему прочитать на вашем очередном заседании доклад под названием "Войны лондонских предместий".
Say all this to the Society, Bowler.	Оповестите об этом Общество, Баулер.
Remember it very carefully, for it is most important, and I have forgotten it altogether, and send me another cup of coffee and some of the cigars that we keep for vulgar and successful people.	И запомните досконально все, что я вам сказал: это крайне важно, а то я уже не помню ни единого слова, так что пришлите-ка мне еще чашечку кофе и несколько сигар -- из тех, что у нас заготовлены для пошляков и дельцов.
I am going to write my paper."	А я буду писать доклад.

The Society for the Recovery of London Antiquities met a month after in a corrugated iron hall on the outskirts of one of the southern suburbs of London.	"Общество реставрации лондонских древностей" собралось через месяц в крытом жестью зале где-то на задворках, на южной окраине Лондона.
A large number of people had collected there under the coarse and flaring gas-jets when the King arrived, perspiring and genial.	Куча народу кое-как расселась под неверными газовыми светильниками, и наконец прибыл король, потный и приветливый.
On taking off his great-coat, he was perceived to be in evening dress, wearing the Garter.	Его появление за маленьким столиком, украшенным стаканом воды, было встречено почтительным гулом.
His appearance at the small table, adorned only with a glass of water, was received with respectful cheering. The chairman (Mr. Huggins) said that he was sure that they had all been pleased to listen to such distinguished lecturers as they had heard for some time past (hear, hear). Mr. Burton (hear, hear), Mr. Cambridge, Professor King (loud and continued cheers), our old friend Peter Jessop, Sir William White (loud laughter), and other eminent men, had done honour to their little venture (cheers).	Председательствующий (мистер Хаггинс) выразил уверенность в том, что все члены Общества были в свое время польщены выступлениями столь именитых докладчиков (внимание, внимание!), как мистер Бертон (внимание, внимание!), мистер Кембридж, профессор Королек (бурные, продолжительные аплодисменты), наш давний друг Питер Джессоп, сэр Уильям Уайт (громкий смех) и других достопримечательных лиц -- тем более что никто из них не ударил в грязь лицом (аплодисменты).
But there were other circumstances which lent a certain unique quality to the present occasion (hear, hear).	Но в силу некоторых привходящих обстоятельств данныйслучай выходит из ряда вон (внимание, внимание!).
So far as his recollection went, and in connection with the Society for the Recovery of London Antiquities it went very far (loud cheers), he did not remember that any of their lecturers had borne the title of King.	Насколько он, председатель, помнит, а что касается "Общества реставрации лондонских древностей", то он помнит очень многое (бурные аплодисменты), ни один из докладчиков покамест не носил королевского титула.
He would therefore call upon King Auberon briefly to address the meeting.	Короче, он предоставляет слово королю Оберону, который пожелал выступить перед Обществом с небольшим сообщением.
The King began by saying that this speech might be regarded as the first declaration of his new policy for the nation.	Король начал с того, что его речь может рассматриваться как провозглашение новой общегосударственной политики.
"At this supreme hour of my life I feel that to no one but the members of the Society for the Recovery of London Antiquities can I open my heart (cheers).	-- Я чувствую,-- сказал он,-- что в этот звездный час моей жизни я смогу открыть сердце лишь членам "Общества реставрации лондонских древностей" (аплодисменты).
If the world turns upon my policy, and the storms of popular hostility begin to rise (no, no), I feel that it is here, with my brave Recoverers around me, that I can best meet them, sword in hand" (loud cheers).	Если весь мир обратится против моей политики, если поднимется против нее волна народного негодования (нет! нет!), то лишь здесь, среди моих доблестных реставраторов, я сумею, с мечом в руках, встретить судьбу лицом к лицу (бурные аплодисменты).

His Majesty then went on to explain that, now old age was creeping upon him, he proposed to devote his remaining strength to bringing about a keener sense of local patriotism in the various municipalities of London.	Его Величество разъяснил затем, что, невозвратно дряхлея, он решил отдать свои последние силы возрождению и обострению чувства местного патриотизма в лондонских районах.
How few of them knew the legends of their own boroughs!	Многим ли нынче памятны легенды их собственных предместий?
How many there were who had never heard of the true origin of the Wink of Wandsworth!	Как много таких, что даже и не слыхивали о подлинном происхождении Уондз-уортского Улюлюкания!
What a large proportion of the younger generation in Chelsea neglected to perform the old Chelsea Chuff!	А взять молодое поколение Челси -- кому из них случалось отхватить старинную челсийскую чечетку?
Pimlico no longer pumped the Pimlies.	В Пимлико больше не пимликуют пимлей.
Battersea had forgotten the name of Blick.	А в Баттерси почти совсем не баттерсеют.
There was a short silence, and then a voice said	После недоуменного молчания чей-то голос выкрикнул:
"Shame."	"Позор!"
The King continued:	Король продолжал:
"Being called, however unworthily, to this high estate, I have resolved that, so far as possible, this neglect shall cease.	-- Будучи призван, хоть и не по заслугам, на высший пост, я решил, поелику возможно, небрежение это пресечь.
I desire no military glory.	Нет, я не желаю военной славы.
I lay claim to no constitutional equality with Justinian or Alfred.	Нет, я не стану состязаться с законодателями -ни с Юстинианом, ниже с Альфредом.
If I can go down to history as the man who saved from extinction a few old English customs, if our descendants can say it was through this man, humble as he was, that the Ten Turnips are still eaten in Fulham, and the Putney parish councillor still shaves one half of his head I shall look my great fathers reverently but not fearfully in the face when I go down to the last house of Kings."	Но если я войду в историю, спасаючи старинные английские обычаи, если потомки скажут, что благодаря скромному властителю в Фулеме по-прежнему надесятеро режут репу, а в Патни приходской священник выбривает полголовы, то я почтительно и бесстрашно взгляну в глаза своим великим пращурам, нисходя в усыпальницу королей.
The King paused, visibly affected, but collecting himself, resumed once more.	Король помедлил, явно взволнованный, но собрался с силами и продолжал:
"I trust that to very few of you, at least, I need dwell on the sublime origins of these legends.	-- Вам-то нет нужды объяснять, все вы, за редкими исключениями, знаете величественное происхождение этих легенд.
The very names of your boroughs bear witness to them.	Да и сами названия наших предместий о том свидетельствуют.

So long as Hammersmith is called Hammersmith, its people will live in the shadow of that primal hero, the Blacksmith, who led the democracy of the Broadway into battle till he drove the chivalry of Kensington before him and overthrew them at that place which in honour of the best blood of the defeated aristocracy is still called Kensington Gore.	Покуда Хаммерсмит зовется Хаммерсмитом, то есть кузнечной, дотоле тамошний народ пребудет под защитой своего изначального героя, кузнеца Блэксмита, который возглавил натиск простого бродвейского люда на рыцарство Кенсингтона и сокрушил их незыблемый строй на том месте, которое и поныне, в знак почтения к пролитой голубой крови, называется Кенсингтонские Грязи.
Men of Hammersmith will not fail to remember that the very name of Kensington originated from the lips of their hero.	И хаммерсмитцы никогда не забудут, что и самое имя Кенсингтона явилось из уст их хаммерсмитского героя.
For at the great banquet of reconciliation held after the war, when the disdainful oligarchs declined to join in the songs of the men of the Broadway (which are to this day of a rude and popular character), the great Republican leader, with his rough humour, said the words which are written in gold upon his monument,	Ибо на примирительном пиршестве, устроенном после войны, когда высокомерные аристократы отказались подпевать бродвейским песням (а песни эти и поныне грубоватые и простецкие), великий вождь простонародья промолвил незамысловатые, но золотые слова:
'Little birds that can sing and won't sing, must be made to sing.'	"Птичек, которые могут петь (по-древнему -"кан синг") в тон, но не поют, надо заставить петь -- они у нас кан синг в тон!"
So that the Eastern Knights were called Cansings or Kensings ever afterwards.	С тех пор рыцарей восточных предместий называли кансингами или кенсингами.
But you also have great memories, O men of Kensington!	Но и вы не обделены героической памятью, о кенсингтонцы!
You showed that you could sing, and sing great war-songs.	Вы показали, что можете петь (по-древнему -"кан синг") -- и петь боевые песни!
Even after the dark day of Kensington Gore, history will not forget those three Knights who guarded your disordered retreat from Hyde Park (so called from your hiding there), those three Knights after whom Knightsbridge is named.	Как ни мрачен был тот день, день Кенсингтонских Грязей, но история не забудет трех рыцарей (по-древнему -- Найтов), оборонявших ваше беспорядочное отступление от Гайд-Парка (потому и Гайд, что по-древнеанглийски "гайд" значит прятаться) --и в честь этих трех Найтов мост и назван был Найтсбридж, Рыцарский мост.
Nor will it forget the day of your re-emergence, purged in the fire of calamity, cleansed of your oligarchic corruptions, when, sword in hand, you drove the Empire of Hammersmith back mile by mile, swept it past its own Broadway, and broke it at last in a battle so long and bloody that the birds of prey have left their name upon it.	И не забудется день, когда вы, закаленные в горниле бедствий, очистившись от аристократических наслоений, потеснили с мечом в руке милю за милей владетелей Хаммерсмита и наконец разгромили их наголову в битве столь кровавой, что одни лишь хищные птицы даровали ей свое имя.
Men have called it, with austere irony, the Ravenscourt.	С мрачной иронией люди назвали это место Рэвенскорт, воронье гнездовье.
I shall not, I trust, wound the patriotism of Bayswater, or the lonelier pride of Brompton, or that of any other historic township, by taking these two special examples.	Надеюсь, я не оскорбил патриотические чувства Бейзуотера, мрачно-горделивых бромптонцев или другие героические предместья тем, что привел лишь эти два примера.

I select them, not because they are more glorious than the rest, but partly from personal association (I am myself descended from one of the three heroes of Knightsbridge), and partly from the consciousness that I am an amateur antiquarian and cannot presume to deal with times and places more remote and more mysterious.	Я выбрал не потому, что они славнее иных, но отчасти по личной причине (я сам -- потомок одного из героев Найтсбриджа), отчасти же затем, что я в истории дилетант, сам это сознаю и не дерзаю углубляться в тайны, сокрытые древностию.
It is not for me to settle the question between two such men as Professor Hugg and Sir William Whisky as to whether Notting Hill means Nutting Hill (in allusion to the rich woods which no longer cover it), or whether it is a corruption of Nothing-ill, referring to its reputation among the ancients as an Earthly Paradise.	Не мне судить, кто прав в ученом споре профессора Хрюкка и сэра Уильяма Уиски: то ли Ноттинг-Хилл -- это бывшие Енотники (должно быть, леса, покрывавшие эту возвышенность, изобиловали поименованными пушными зверьками), то ли искаженная редукция фразы "Ну, тут никто не хил", ибо древние полагали, что здесь находится рай земной.
When a Podkins and a Jossy confess themselves doubtful about the boundaries of West Kensington (said to have been traced in the blood of Oxen), I need not be ashamed to confess a similar doubt.	И если уж Подкинс и Джосси не могут точно определить границы Западного Кенсингтона (а говорят, они были начертаны бычьей кровью), то и мне не стыдно выразить аналогичные сомнения.
I will ask you to excuse me from further history, and to assist me with your encouragement in dealing with the problem which faces us to-day.	И позвольте больше не вдаваться в историю; лучше окажите мне поддержку в решении насущных проблем.
Is this ancient spirit of the London townships to die out?	Неужто же сгинет бесследно прежний дух лондонских предместий?
Are our omnibus conductors and policemen to lose altogether that light which we see so often in their eyes, the dreamy light of	И у кондукторов наших омнибусов, и у наших полицейских навеки погаснет в очах тот смутный свет, который мы столь часто замечаем, мерцающая память
"'Old unhappy far-off things And battles long ago' "to quote the words of a little-known poet who was a friend of my youth?	О давнишних невзгодах и О битвах дней былых, как писал один малоизвестный поэт, друг моей юности?
I have resolved, as I have said, so far as possible, to preserve the eyes of policemen and omnibus conductors in their present dreamy state.	Вот я и решил, как было сказано, по мере возможности сберечь нынешний мечтательный блеск в очах полицейских и кондукторов.
For what is a state without dreams?	Что за государство без мечтаний?
And the remedy I propose is as follows:	Предлагаю же я ниже следующее:
"To-morrow morning at twenty-five minutes past ten, if Heaven spares my life, I purpose to issue a Proclamation.	-- Наутро, в двадцать пять минут одиннадцатого, если я сподоблюсь дожить до этого времени, я издам Указ.
It has been the work of my life and is about half finished.	Указ этот -- дело всей моей жизни, и он почти наполовину готов.
With the assistance of a whisky and soda, I shall conclude the other half to-night, and my people will receive it to-morrow.	С помощью виски и содовой воды я нынче в ночь допишу его до конца, и завтра мой народ ему внемлет.

All these boroughs where you were born, and hope to lay your bones, shall be reinstated in their ancient magnificence...Hammersmith, Kensington,Bayswater, Chelsea, Battersea, Clapham, Balham, and a hundred others.	Все те районы, в которых вы родились и где уповаете сложить кости, да воздвигнутся в своем прежнем великолепии -- Хаммерсмит, Кенсингтон, Бейзуотер, Челси, Баттерси, Клэпам, Балэм и не менее сотни прочих.
Each shall immediately build a city wall with gates to be closed at sunset.	Каждый район, он же предместье, немедля выстроит городскую стену, и ворота в ней будут запираться на закате.
Each shall have a city guard, armed to the teeth. Each shall have a banner, a coat-of-arms, and, if convenient, a gathering cry.	У всех будет Городская стража, герб, и если на го пошло, боевой клич.
I will not enter into the details now, my heart is too full.	Я, впрочем, не буду входить в подробности, слишком переполнено чувствами мое сердце.
They will be found in the proclamation itself.	Тем более что все подробности будут перечислены в Указе.
You will all, however, be subject to enrolment in the local city guards, to be summoned together by a thing called the Tocsin, the meaning of which I am studying in my researches into history.	Все вы подлежите зачислению в предместную стражу, и созывать вас будет не что иное, как набат: значение этого слова мне пока что не удалось установить.
Personally, I believe a tocsin to be some kind of highly paid official.	Лично я полагаю, что набат -- это некий государственный чиновник, очень хорошо оплачиваемый.
If, therefore, any of you happen to have such a thing as a halberd in the house, I should advise you to practise with it in the garden."	Итак, если где-нибудь у вас в доме сыщется что-нибудь вроде алебарды, то упражняйтесь, непременно упражняйтесь с нею где-нибудь в садике.
Here the King buried his face in his handkerchief and hurriedly left the platform, overcome by emotions.	Тут король от избытка чувств уронил лицо в платок и поспешно удалился с кафедры.
The members of the Society for the Recovery of London Antiquities rose in an indescribable state of vagueness.	Члены Общества -- все, как один,-- привстали в неописуемом смятении.
Some were purple with indignation; an intellectual few were purple with laughter; the great majority found their minds a blank.	Кое-кто из них полиловел от возмущения; другие полиловели от смеха: но большей частью никто ничего не понял.
There remains a tradition that one pale face with burning blue eyes remained fixed upon the lecturer, and after the lecture a red-haired boy ran out of the room.	Говорят, будто некто, бледный, с горящими голубыми глазами, не спускал взгляда с короля, а когда тот закончил речь, из зала выбежал рыжеволосый мальчишка.
CHAPTER II.	Глава II.
THE COUNCIL OF THE PROVOSTS.	СОВЕЩАНИЕ ЛОРД-МЭРОВ.
THE King got up early next morning and came down three steps at a time like a schoolboy.	Наутро король проснулся спозаранок и сбежал вниз, прыгая через две ступеньки, как мальчишка.
Having eaten his breakfast hurriedly, but with an appetite, he summoned one of the highest officials of the Palace, and presented him with a shilling.	Он поспешно, однако же не без аппетита позавтракал, призвал одного из высших дворцовых сановников и вручил ему шиллинг.

"Go and buy me," he said, "a shilling paint-box, which you will get, unless the mists of time mislead me, in a shop at the corner of the second and dirtier street that leads out of Rochester Row.	-- Ступайте, -- сказал он,-- и купите мне набор красок ценою в один шиллинг, который продается, если память мне не изменяет, в лавочке на углу второго по счету и весьма грязноватого переулка, кое-как выводящего из Рочестер-роуд.
I have already requested the Master of the Buckhounds to provide me with cardboard.	Хозяину королевских гончих псов уже велено в достатке снабдить меня картоном.
It seemed to me (I know not why) that it fell within his department."	Я решил, не знаю почему, что это его призвание
The King was happy all that morning with his cardboard and his paint-box.	Целое утро король забавлялся, благо и картона, и красок вполне хватало.
He was engaged in designing the uniforms and coats-of-arms for the various municipalities of London.	Он придумывал облачения и гербы для новоявленных лондонских городов.
They gave him deep and no inconsiderable thought. He felt the responsibility.	Не однажды приходилось ему не на шутку задуматься, и он ощутил тяжкое бремя ответственности
"I cannot think," he said, "why people should think the names of places in the country more poetical than those in London.	-- Вот чего не могу понять, -- сказал он сам себе,-- это почему считается, будто деревенские названия поэтичней лондонских.
Shallow romanticists go away in trains and stop in places called Hugmy-in-the-Hole, or Bumps-on-the-Puddle.	Доморощенные романтики едут поездами и вылезают на станциях, именуемых "Дыра на дыре" или "Плюх в лужу".
And all the time they could, if they liked, go and live at a place with the dim, divine name of St. John's Wood. I have never been to St. John's Wood. I dare not.	А между тем они могли бы прийти своими ногами и даже поселиться в районе с загадочным, богоизбранным названием "Лес святого Иоанна" Оно, конечно, меня в Лес святого Иоанна дуриком не заманишь: я испугаюсь.
I should be afraid of the innumerable night of fir trees, afraid to come upon a blood-red cup and the beating of the wings of the Eagle.	Испугаюсь нескончаемой ночи среди мрачных елей, кровавой чаши и хлопания орлиных крыльев. Да, я пуглив.
But all these things can be imagined by remaining reverently in the Harrow train."	Но ведь это все можно пережить и не выходя из вагона, а благоговейно оставаясь в пригородном поезде.
And he thoughtfully retouched his design for the head-dress of the halberdier of St. John's Wood, a design in black and red, compounded of a pine tree and the plumage of an eagle.	Он задумчиво переиначил свой набросок головного убора для алебардщика из Леса святого Иоанна, выполненного в черном и красном: сосновая лапа и орлиные перья.
Then he turned to another card.	И пододвинул к себе другой обрезок картона.
"Let us think of milder matters," he said. "Lavender Hill!	-- Подумаем лучше о чем-нибудь не таком суровом,-- сказал он.-- Вот, например, Лавандовая гора!
Could any of your glebes and combes and all the rest of it produce so fragrant an idea?	Где, в каких долах и весях могла бы родиться такая благоуханная мысль?

Think of a mountain of lavender lifting itself in purple poignancy into the silver skies and filling men's nostrils with a new breath of life...a purple hill of incense.	Это же подумать -- целая гора лаванды, лиловая-лиловая, вздымается к серебряным небесам и наполняет наш нюх небывалым благоуханием жизни -- лиловая, пахучая гора!
It is true that upon my few excursions of discovery on a halfpenny tram I have failed to hit the precise spot. But it must be there; some poet called it by its name.	Правда, разъезжаючи по тамошним местам на полупенсовом трамвае, я никакой горы не приметил; но это вздор, она непременно там, и недаром некий поэт наделил ее столь поэтическим именем.
There is at least warrant enough for the solemn purple plumes (following the botanical formation of lavender) which I have required people to wear in the neighbourhood of Clapham Junction.	И уж во всяком случае этого предостаточно, чтобы обязать всех в окрестностях Клэпамского железнодорожного узла носить пышные лиловые плюмажи (в напоминанье о растительной ипостаси лаванды).
It is so everywhere, after all.	У меня в конце-то концов везде так.
I have never been actually to Southfields, but I suppose a scheme of lemons and olives represent their austral instincts.	На юге Лондона, в Саутфилдз, я и вовсе не бывал, но думаю, что символические изображения лимонов и олив под стать субтропическим наклонностям тамошних обывателей.
I have never visited Parson's Green, or seen either the Green or the Parson, but surely the pale-green shovel-hats I have designed must be more or less in the spirit.	Или взять тот же Пасторский Луг: опять-таки не довелось мне там побывать, повидать Луг или хотя бы Пастора, однако же бледно-зеленая пасторская шляпа с загнутыми полями наверняка придется ко двору.
I must work in the dark and let my instincts guide me.	Нет, работать надо вслепую, надо больше доверять собственным инстинктам.
The great love I bear to my people will certainly save me from distressing their noble spirit, or violating their great traditions."	Нешуточная любовь, которую я питаю к своим народам, разумеется же, не позволит мне нанести урон их вышним устремленьям или оскорбить их великие традиции.
As he was reflecting in this vein, the door was flung open, and an official announced Mr. Barker and Mr. Lambert.	Пока он вслух размышлял в этом духе, двери растворились и глашатай возвестил о прибытии мистера Баркера и мистера Ламберта.
Mr. Barker and Mr. Lambert were not particularly surprised to find the King sitting on the floor amid a litter of water-colour sketches.	Мистер Баркер и мистер Ламберт не слишком удивились, увидев короля на полу посреди кипы акварельных эскизов.
They were not particularly surprised because the last time they had called on him they had found him sitting on the floor, surrounded by a litter of children's bricks, and the time before surrounded by a litter of wholly unsuccessful attempts to make paper darts.	Они не слишком удивились, потому что прошлый раз он тоже сидел на полу посреди груды кубиков, а в позапрошлый -- среди вороха никуда не годных бумажных голубков.
But the trend of the royal infant's remarks, uttered from amid this infantile chaos, was not quite the same affair.	Однако бормотанье царственного инфанта, ползавшего средь инфантильного хаоса, на этот раз настораживало.
For some time they let him babble on, conscious that his remarks meant nothing.	Поначалу-то они пропускали его мимо ушей, понимая, что вздор этот ровным счетом ничего не значит.

And then a horrible thought began to steal over the mind of James Barker.	Но потом Джеймса Баркера исподволь обуяла ужасная мысль.
He began to think that the King's remarks did not mean nothing.	Он подумал -- а вдруг да его бормотанье на этот раз не пустяковое.
"In God's name, Auberon," he suddenly volleyed out, startling the quiet hall, "you don't mean that you are really going to have these city guards and city walls and things?"	-- Ради Бога, Оберон,-- внезапно выкрикнул он, нарушая тишину королевских покоев,-- ты что же, взаправду хочешь завести городскую стражу, выстроить городские стены и тому подобное?
"I am, indeed," said the infant, in a quiet voice. "Why shouldn't I have them?	-- Конечно, взаправду,-- отвечало более чем безмятежное дитя.-- А почему бы мне этого и не сделать?
I have modelled them precisely on your political principles.	Я в точности руководствовался твоими политическими принципами.
Do you know what I've done, Barker?	Знаешь ли, что я совершил, Баркер?
I've behaved like a true Barkerian.	Я вел себя как подлинный баркерианец.
I've... but perhaps it won't interest you, the account of my Barkerian conduct."	Я... но, пожалуй, тебя едва ли заинтересует повесть о моем баркерианстве.
"Oh, go on, go on," cried Barker.	-- Да ну же, ну, говори! -- воскликнул Баркер.
"The account of my Barkerian conduct," said Auberon, calmly, "seems not only to interest, but to alarm you.	-- Ага, оказывается, повесть о моем баркерианстве,-- спокойно повторил Оберон,--тебя не только заинтересовала, но растревожила.
Yet it is very simple.	А тревожиться-то нечего, все очень просто.
It merely consists in choosing all the provosts under any new scheme by the same principle by which you have caused the central despot to be appointed.	Дело в том, что лорд-мэров отныне будут избирать по тому же принципу, который вы утвердили для избрания самодержца.
Each provost, of each city, under my charter, is to be appointed by rotation.	Согласно моей хартии, всякий лорд-мэр всякого града назначается алфавитно-лотерейным порядком.
Sleep, therefore, my Barker, a rosy sleep."	Так что спите и далее, о мой Баркер, все тем же младенческим сном.
Barker's wild eyes flared.	Взор Баркера вспыхнул негодованием.
"But, in God's name, don't you see, Quin, that the thing is quite different?	-- Но Господи же, Квин, ты неужели не понимаешь, что это совершенно разные вещи?
In the centre it doesn't matter so much, just because the whole object of despotism is to get some sort of unity.	На самом верху это не так уж и существенно, потому что весь смысл самодержавия -просто-напросто некоторое единение!
But if any damned parish can go to any damned man..."	Но если везде и повсюду, черт побери, у власти окажутся, черт бы их взял...
"I see your difficulty," said King Auberon, calmly. "You feel that your talents may be neglected.	-- Я понял, о чем ты печешься,-- спокойно проговорил король Оберон.-- Ты опасаешься, что твоими дарованиями пренебрегут.

Listen!" And he rose with immense magnificence. "I solemnly give to my liege subject, James Barker, my special and splendid favour, the right to override the obvious text of the Charter of the Cities, and to be, in his own right, Lord High Provost of South Kensington.	Так внимай же! -- И он выпрямился донельзя величаво.-- Сим я торжественно дарую моему верноподданному вассалу Джеймсу Баркеру особую и сугубую милость -- вопреки букве и духу Хартии Предместий я назначаю его полномочным и несменяемым лорд-мэром Южного Кенсингтона.
And now, my dear James, you are all right.	Вот так, любезный Джеймс, получи по заслугам.
Good day."	Засим -- всего доброго.
"But..." began Barker.	-- Однако...-- начал Баркер.
"The audience is at an end, Provost," said the King, smiling.	-- Аудиенция окончена, лорд-мэр,-- с улыбкой прервал его король.
How far his confidence was justified, it would require a somewhat complicated description to explain.	Видно, он был уверен в будущем, но оправдало ли будущее его уверенность -- вопрос сложный.
"The Great Proclamation of the Charter of the Free Cities" appeared in due course that morning, and was posted by bill-stickers all over the front of the Palace, the King assisting them with animated directions, and standing in the middle of the road, with his head on one side, contemplating the result.	"Великая декларация Хартии Свободных Предместий" состоялась своим чередом в то же утро, и афиши с текстом Хартии были расклеены по стенам дворца, и сам король воодушевленно помогал их расклеивать, отбегал на мостовую, свешивал голову набок и оценивал, какова афиша.
It was also carried up and down the main thoroughfares by sandwichmen, and the King was, with difficulty, restrained from going out in that capacity himself, being, in fact, found by the Groom of the Stole and Captain Bowler, struggling between two boards.	Ее, Хартию, носили по главным улицам рекламщики, и короля едва-едва удержали от соучастия, когда он уже влез между двух щитов, Главный Постельничий и капитан Баулер.
His excitement had positively to be quieted like that of a child.	Его приходилось успокаивать буквально как ребенка.
The reception which the Charter of the Cities met at the hands of the public may mildly be described as mixed.	Принята была Хартия Предместий, мягко говоря, неоднозначно.
In one sense it was popular enough.	В каком-то смысле она стала довольно популярной.
In many happy homes that remarkable legal document was read aloud on winter evenings amid uproarious appreciation, when everything had been learnt by heart from that quaint but immortal old classic, Mr. W. W. Jacobs.	Во многих счастливых семьях это достопримечательное законоуложение читали вслух зимними вечерами под радостный хохот -- после того, разумеется, как были изучены до последней буквы сочинения нашего странного, но бессмертного древнего классика У.-У. Джекобса.
But when it was discovered that the King had every intention of seriously requiring the provisions to be carried out, of insisting that the grotesque cities, with their tocsins and city guards, should really come into existence, things were thrown into a far angrier confusion.	Но когда обнаружилось, что король самым серьезным образом требует исполнения своих предписаний и настаивает, чтобы эти фантастические предместья с набатами и городской стражей были воистину воссозданы,--тут воцарилось сердитое замешательство.

Londoners had no particular objection to the King making a fool of himself, but they became indignant when it became evident that he wished to make fools of them; and protests began to come in.	Лондонцы в общем ничего не имели против того, чтобы их король валял дурака; но дурака-то надлежало валять им -- и посыпались возмущенные протесты.
The Lord High Provost of the Good and Valiant City of West Kensington wrote a respectful letter to the King, explaining that upon State occasions it would, of course, be his duty to observe what formalities the King thought proper, but that it was really awkward for a decent householder not to be allowed to go out and put a post-card in a pillar-box without being escorted by five heralds, who announced, with formal cries and blasts of a trumpet, that the Lord High Provost desired to catch the post.	Лорд-мэр Достодоблестного Града Западного Кенсингтона направил королю почтительное послание, где разъяснялось, что он, конечно же, готов по мере государственной надобности во всех торжественных случаях соблюдать предписанный королем церемониал, однако же ему, скромному домовладельцу, как-то не к лицу опускать открытку в почтовый ящик в сопровождении пяти герольдов, с трубными звуками возглашающих, что лорд-мэр благоволит прибегнуть к услугам почты.
The Lord High Provost of North Kensington, who was a prosperous draper, wrote a curt business note, like a man complaining of a railway company, stating that definite inconvenience had been caused him by the presence of the halberdiers, whom he had to take with him everywhere.	Лорд-мэр Северного Кенсингтона, преуспевающий сукнодел, прислал краткую деловую записку, точно жалобу в железнодорожную компанию: он извещал, что постоянное сопровождение приставленных к нему алебардщиков в ряде случае чревато неудобствами.
When attempting to catch an omnibus to the City, he had found that while room could have been found for himself, the halberdiers had a difficulty in getting into the vehicle-believe him, theirs faithfuly.	Так, лично он без труда садится в омнибус, следующий в Сити, алебардщики же испытывают при этом затруднения -- с чем имею честь кланяться и т. д.
The Lord High Provost of Shepherd's Bush said his wife did not like men hanging round the kitchen.	Лорд-мэр Шепердс-Буша сетовал от лица супруги на то, что в кухне все время толкутся посторонние мужчины.
The King was always delighted to listen to these grievances, delivering lenient and kingly answers, but as he always insisted, as the absolute sine qua non, that verbal complaints should be presented to him with the fullest pomp of trumpets, plumes, and halberds, only a few resolute spirits were prepared to run the gauntlet of the little boys in the street.	Монарх с неизменным удовольствием выслушивал сообщения о подобных неурядицах, вынося милостивые, истинно королевские решения; однако он совершенно категорически настаивал, дабы жалобы приносились ему с полною помпой -- с алебардами, плюмажами, под звуки труб -- и лишь немногие сильные духом осмеливались выдерживать восторги уличных мальчишек.
Among these, however, was prominent the abrupt and business-like gentleman who ruled North Kensington. And he had before long, occasion to interview the King about a matter wider and even more urgent than the problem of the halberdiers and the omnibus.	Среди таковых выделялся немногословный и деловой джентльмен -- правитель Северного Кенсингтона, и долго ли, коротко, а довелось ему обратиться к королю по вопросу не столь частному и даже более насущному, нежели размещение алебардщиков в омнибусе.
This was the greatest question which then and for long afterwards brought a stir to the blood and a flush to the cheek of all the speculative builders and house agents from Shepherd's Bush to the Marble Arch, and from Westbourne Grove to High Street, Kensington.	На долгие годы этот великий вопрос лишил покоя и сна всех подрядчиков и комиссионеров от Шепердс-Буша до Марбл-Арч, от Уэстборн-Гроув до кенсингтонской Хай-стрит.

I refer to the great affair of the improvements in Notting Hill. The scheme was conducted chiefly by Mr. Buck, the abrupt North Kensington magnate, and by Mr. Wilson, the Provost of Bayswater.	Я говорю, разумеется, о грандиозном замысле реконструкции Ноттинг-Хилла, разработанном под началом мистера Бака, хваткого северокенсингтонского текстильного магната, и мистера Уилсона, лорд-мэра Бейзуотера.
A great thoroughfare was to be driven through three boroughs, through West Kensington, North Kensington and Notting Hill, opening at one end into Hammersmith Broadway, and at the other into Westbourne Grove.	Планировалось проложить широченную магистраль через три района, через Западный Кенсингтон, Северный Кенсингтон и Ноттинг-Хилл, соединив тем самым Хаммерсмитский Бродвей с Уэстборн-Гроув.
The negotiations, buyings, sellings, bullying and bribing took ten years, and by the end of it Buck, who had conducted them almost single-handed, had proved himself a man of the strongest type of material energy and material diplomacy.	Десять лет потребовалось на сговоры и сделки, куплю-продажу, запугивания и подкупы, и к концу десятилетия Бак, который занимался всем этим чуть ли не в одиночку, выказал себя подлинным хозяином жизни, великолепным дельцом и поразительным предпринимателем.
And just as his splendid patience and more splendid impatience had finally brought him victory, when workmen were already demolishing houses and walls along the great line from Hammersmith, a sudden obstacle appeared that had neither been reckoned with nor dreamed of, a small and strange obstacle, which, like a speck of grit in a great machine, jarred the whole vast scheme and brought it to a standstill, and Mr. Buck, the draper, getting with great impatience into his robes of office and summoning with indescribable disgust his halberdiers, hurried over to speak to the King.	И вот, как раз когда его завидное терпение и еще более завидное нетерпение увенчались успехом, когда рабочие уже рушили дома и стены, пролагая хаммерсмитскую трассу, возникло внезапное препятствие, ни сном ни духом никому не чудившееся, препятствие маленькое и нелепое, которое, точно песчинка в смазке, затормозило весь грандиозный проект; и мистер Бак, сукнодел, сердито облачившись в свои официальные одежды и призвав с зубовным скрежетом своих алебардщиков, поспешил на прием к королю.
Ten years had not tired the King of his joke.	За десять лет король не пресытился дурачеством.
There were still new faces to be seen looking out from the symbolic head-gears he had designed, gazing at him from amid the pastoral ribbons of Shepherd's Bush or from under the sombre hoods of the Blackfriars Road.	Все новые и новые лица глядели на него из-под когда-то нарисованных плюмажей -пастушьего убранства Шепердс-Буша или мрачных клобуков Блэкфрайерз-роуд.
And the interview which was promised him with the Provost of North Kensington he anticipated with a particular pleasure, for "he never really enjoyed," he said, "the full richness of the mediaeval garments unless the people compelled to wear them were very angry and businesslike."	И аудиенцию, испрошенную лорд-мэром Северного Кенсингтона он предвкушал с особым наслаждением -- ибо, говаривал он, "по-настоящему оцениваешь всю пышность средневековых одеяний, лишь когда те, кто облекся в них поневоле, очень сердиты и сверхделовиты".
Mr. Buck was both.	Мистер Бак отвечал обоим условиям.
At the King's command the door of the audience-chamber was thrown open and a herald appeared in the purple colours of Mr. Buck's commonwealth emblazoned with the Great Eagle which the King had attributed to North Kensington, in vague reminiscence of Russia, for he always insisted on regarding North Kensington as some kind of semi-arctic neighbourhood.	По мановению короля распахнулись двери приемной палаты, и на пороге появился лиловый глашатай из краев мистера Бака, изукрашенный большим серебряным орлом, которого король даровал в герб Северному Кенсингтону, смутно памятуя о России: он твердо стоял на том, что Северный Кенсингтон -- это полуарктическая провинция королевства.

The herald announced that the Provost of that city desired audience of the King.	Глашатай возвестил, что прибывший оттуда лорд-мэр просит королевской аудиенции.
"From North Kensington?" said the King, rising graciously. "What news does he bring from that land of high hills and fair women?	-- Мэр Северного Кенсингтона? -переспросил король, изящно приосанившись.--Какие же вести принес он из высокогорного края прекрасных дев?
He is welcome."	Мы рады его приветствовать.
The herald advanced into the room, and was immediately followed by twelve guards clad in purple, who were followed by an attendant bearing the banner of the Eagle, who was followed by another attendant bearing the keys of the city upon a cushion, who was followed by Mr. Buck in a great hurry.	Глашатай взошел в палату, и за ним немедля последовали двенадцать лиловых стражей, а за ними -- свитский, несший хоругвь с орлом, а за ним -- другой свитский с ключами города на лиловой подушке и, наконец,-- мистер Бак, отнюдь не настроенный терять время попусту.
When the King saw his strong animal face and steady eyes, he knew that he was in the presence of a great man of business, and consciously braced himself.	Увидев его массивную физиономию и суровый взор, король понял, что перед ним стоит истинный бизнесмен, и пришел в тихий восторг.
"Well, well," he said, cheerily coming down two or three steps from a dais, and striking his hands lightly together, "I am glad to see you.	-- Ну что же,-- сказал он, чуть не вприпрыжку спустившись на две-три ступени с помоста и прихлопнув в ладоши,-- счастлив видеть вас.
Never mind, never mind.	Не важно, не важно, не волнуйтесь.
Ceremony is not everything."	Подумаешь, большое дело -- церемонии!
"I don't understand your Majesty," said the Provost stolidly.	-- Не понял, о чем толкует Ваше Величество, -угрюмо отозвался лорд-мэр.
"Never mind, never mind," said the King, gaily. "A knowledge of Courts is by no means an unmixed merit; you will do it next time, no doubt."	-- Да не важно, не важно все это,-- весело повторил король.-- Этикет этикетом, но не в нем же в конце концов дело -- другой-то раз, я уверен, не оплошаете!
The man of business looked at him sulkily from under his black brows and said again without show of civility:	Бизнесмен мрачно взглянул на короля из-под насупленных черных бровей и снова спросил без малейшей учтивости:
"I don't follow you."	-- Опять-таки не понял?
"Well, well," replied the King, good-naturedly, "if you ask me I don't mind telling you, not because I myself attach any importance to these forms in comparison with the Honest Heart.	-- Да ладно, ладно уж,-- добродушно ответствовал король, -- раз вы спрашиваете -пожалуйста, хотя лично я не придаю особого значения церемониям, для меня важнее простосердечие.
But it is usual...it is usual...that is all, for a man when entering the presence of Royalty to lie down on his back on the floor and elevating his feet towards heaven (as the source of Royal power) to say three times 'Monarchical institutions improve the manners.'	Но обычно -- так уж принято, ничего не поделаешь,-- являясь пред царственные очи, положено опрокинуться навзничь, задрав пятки к небесам (ко всевышнему источнику королевской власти), и троекратно возгласить: "Монархические меры совершенствуют манеры".
But there, there-such pomp is far less truly dignified than your simple kindliness."	Но чего там, ладно -- ваша прямота и душевность стоят дороже всякой помпы.
The Provost's face was red with anger and he maintained silence.	Лорд-мэр был красен от злости, однако же смолчал.

"And now," said the King, lightly, and with the exasperating air of a man softening a snub; "what delightful weather we are having!	-- Ну что мы, право, о пустяках, -- сказал король, как бы отводя разговор в сторону и снисходительно улещивая грубияна,-- ведь какие дивные стоят погоды!
You must find your official robes warm, my Lord. I designed them for your own snow-bound land."	Должно быть, вам, милорд, тепловато в служебном облаченье: оно скорее пристало для ваших снеговых просторов.
"They're as hot as hell," said Buck, briefly. "I came here on business."	-- Да, в нем черт знает как жарко,-- отозвался Бак.-- Я, впрочем, пришел по делу.
"Right," said the King, nodding a great number of times with quite unmeaning solemnity; "right, right, right.	-- Вот-вот,-- сказал король и по-идиотски внушительно закивал головой,-- вот-вот-вот.
Business, as the sad glad old Persian said, is business.	Как сказал старый добрый грустный персиянин, -- да, дела-делишки.
Be punctual.	Не отлынивай.
Rise early.	Вставай с рассветом.
Point the pen to the shoulder.	Держи хвост пистолетом.
Point the pen to the shoulder, for you know not whence you come nor why.	Пистолетом держи хвост, ибо не ведаешь ни откуда явишися, ни зачем.
Point the pen to the shoulder, for you know not when you go nor where."	Держи пистолетом хвост, ибо неведомо тебе ни когда отыдешь, ниже куда.
The Provost pulled a number of papers from his pocket and savagely flapped them open.	Лорд-мэр вытащил из кармана ворох бумаг и яростно их расправил.
"Your Majesty may have heard," he began, sarcastically, "of Hammersmith and a thing called a road.	-- Может, Ваше Величество когда-нибудь слышали,-- саркастически начал он,-- про Хаммерсмит и про такую штуку, называемую шоссе.
We have been at work ten years buying property and getting compulsory powers and fixing compensation and squaring vested interests, and now at the very end, the thing is stopped by a fool.	Мы тут десять лет копаемся -- покупаем, откупаем, выкупаем и перекупаем земельные участки, и вот наконец, когда все почти что покончено, дело застопорилось из-за одного болвана.
Old Prout, who was Provost of Notting Hill, was a business man, and we dealt with him quite satisfactorily.	Старина Прут, бывший лорд-мэр Ноттинг-Хилла, был человек деловой, и с ним мы поладили в два счета.
But he's dead, and the cursed lot has fallen to a young man named Wayne, who's up to some game that's perfectly incomprehensible to me.	Но он умер, и лорд-мэром по жребию, черт бы его взял, стал один юнец по имени Уэйн, и пропади я пропадом, если понимаю, куда он клонит.
We offer him a better price than any one ever dreamt of, but he won't let the road go through. And his Council seem to be backing him up.	Мы ему предлагаем цену немыслимую, а он тормозит все дело -- заодно вроде бы со своим советом.
It's midsummer madness."	Чокнулся, да и только!
The King, who was rather inattentively engaged in drawing the Provost's nose with his finger on the window-pane, heard the last two words.	Король, который отошел к окну и рассеянно рисовал на стекле нос лорд-мэра, при этих словах встрепенулся.

"What a perfect phrase that is," he said. "'Midsummer madness!'"	-- Нет, как сказано, а? -- восхитился он.--"Чокнулся, да и только!"
"The chief point is," continued Buck, doggedly, "that the only part that is really in question is one dirty little street...Pump Street... a street with nothing in it but a public house and a penny toy-shop, and that sort of thing.	-- Тут суть дела в чем,-- упорно продолжал Бак,--тут единственно о чем речь -- это об одной поганой улочке, о Насосном переулке, там ничего и нет, только пивная, магазинчик игрушек, и тому подобное.
All the respectable people of Notting Hill have accepted our compensation. But the ineffable Wayne sticks out over Pump Street.	Все добропорядочные ноттингхилльцы согласны на компенсацию, один этот обалделый Уэйн цепляется за свой Насосный переулок.
Says he's Provost of Notting Hill.	Тоже мне, лорд-мэр Ноттинг-Хилла!
He's only Provost of Pump Street."	Если на то пошло, так он -- лорд-мэр Насосного переулка!
"A good thought," replied Auberon. "I like the idea of a Provost of Pump Street.	-- Неплохая мысль,-- одобрил Оберон.-- Мне нравится эта идея -- назначить лорд-мэра Насосного переулка.
Why not let him alone?"	А что бы вам оставить его в покое?
"And drop the whole scheme!" cried out Buck, with a burst of brutal spirit. "I'll be damned if we do. No.	-- И завалить все дело? -- выкрикнул Бак, теряя всякую сдержанность.-- Да будь я проклят! Черта с два.
I'm for sending in workmen to pull down without more ado."	Надо послать туда рабочих -- и пусть сносят все как есть, направо и налево!
"Strike for the purple Eagle," cried the King, hot with historical associations.	-- Кенсингтонский орел пощады не знает! -воскликнул король, как бы припоминая историю.
"I'll tell you what it is," said Buck, losing his temper altogether. "If your Majesty would spend less time in insulting respectable people with your silly coats-of-arms, and more time over the business of the nation..."	-- Я вот что вам скажу,-- заявил вконец обозленный Бак.-- Если бы Ваше Величество соизволило не тратить время попусту на оскорбление подданных, порядочных людей всякими там, черт его знает, гербами, а занялись бы серьезными государственными делами...
The King's brow wrinkled thoughtfully.	Король задумчиво насупил брови.
"The situation is not bad," he said; "the haughty burgher defying the King in his own Palace.	-- Кому как, а мне нравится,-- сказал он.--Надменный бюргер бросает вызов королю в его королевском дворце.
The burgher's head should be thrown back and the right arm extended; the left may be lifted towards Heaven, but that I leave to your private religious sentiment.	Бюргеру надлежит откинуть голову, простерши правую длань; левую надо бы воздеть к небесам, но это уж как вам подсказывает какое ни на есть религиозное чувство.
I have sunk back in this chair, stricken with baffled fury.	А я, погодите-ка, откинусь на троне в недоуменной ярости.
Now again, please."	Вот теперь давайте, еще раз.
Buck's mouth opened like a dog's, but before he could speak another herald appeared at the door.	Бак приготовился что-то рявкнуть, но не успел промолвить ни слова: в дверях появился новый глашатай.

"The Lord High Provost of Bayswater," he said, "desires an audience."	-- Лорд-мэр Бейзуотера,-- объявил он,-- просит аудиенции.
"Admit him," said Auberon. "This is a jolly day."	-- Впустите,-- повелел Оберон.-- Надо же -- какой удачный день.
The halberdiers of Bayswater wore a prevailing uniform of green, and the banner which was borne after them was emblazoned with a green bay-wreath on a silver ground, which the King, in the course of his researches into a bottle of champagne, had discovered to be the quaint old punning cognisance of the city of Bayswater.	Алебардщики Бейзуотера были облачены в зеленое, и знамя, внесенное за ними, украшал лавровый венок на серебряном поле, ибо король, посоветовавшись с бутылкой шампанского, решил, что именно таким гербом должно наделить древний град Бейзуотер.
"It is a fit symbol," said the King, "your immortal bay-wreath.	-- Да, это вам подходит,-- задумчиво промолвил король.-- Носите, носите свой лавровый венок.
Fulham may seek for wealth, and Kensington for art, but when did the men of Bayswater care for anything but glory?"	Фулему, может статься, нужно богачество, Кенсингтон притязает на изящество, но что нужно людям Бейзуотера, кроме славы?
Immediately behind the banner, and almost completely hidden by it, came the Provost of the city, clad in splendid robes of green and silver with white fur and crowned with bay.	Следом за знаменем, выбравшись из его складок, появился лорд-мэр в лавровом венке и роскошном зелено-серебряном облачении с белой меховой опушкой.
He was an anxious little man with red whiskers, originally the owner of a small sweet-stuff shop.	Он был суетливый человечек, носил рыжие баки и владел маленькой кондитерской.
"Our cousin of Bayswater," said the King, with delight; "what can we get for you?"	-- О, наш кузен из Бейзуотера! -- восхищенно вымолвил король.-- Чем обязаны?
The King was heard also distinctly to mutter, "Cold beef, cold 'am, cold chicken," his voice dying into silence.	Бейзуотерским только дай,-- пробормотал он во всеуслышание,-- слопают так, что ай! -- и примолк.
"I came to see your Majesty," said the Provost of Bayswater, whose name was Wilson, "about that Pump Street affair."	-- Я, это, явился к Вашему Величеству,-- сообщил лорд-мэр Бейзуотера по фамилии Уилсон,--насчет Насосного переулка.
"I have just been explaining the situation to his Majesty," said Buck, curtly, but recovering his civility. "I am not sure, however, whether his Majesty knows how much the matter affects you also."	-- А я только что имел случай разъяснить наше дело Его Величеству, -- сухо заметил Бак, вновь обретая подобие вежливости.-- Я, впрочем, не уверен, насколько понятно Его Величеству, что дело и вас касается.
"It affects both of us, yer see, yer Majesty, as this scheme was started for the benefit of the 'ole neighbourhood.	-- Касается нас обоих, знаете ли, Ваше Величество, всей округе будет хорошо, и нам тоже.
So Mr. Buck and me we put our 'eads together..."	Мы тут, я и мистер Бак, на пару пораскинули мозгами...
The King clasped his hands.	Король хлопнул в ладоши.
"Perfect," he cried in ecstacy. "Your heads together!	-- Великолепно! -- воскликнул он.-- Мозгами -на пару!
I can see it!	Как сейчас вижу!
Can't you do it now?	А теперь можете на пару пораскинуть?
Oh, do do it now."	Пораскиньте, прошу вас!

A smothered sound of amusement appeared to come from the halberdiers, but Mr. Wilson looked merely bewildered, and Mr. Buck merely diabolical.	Алебардщики изо всех сил старались не смеяться, мистер Уилсон просто-напросто растерялся, а мистер Бак ощерился.
"I suppose," he began, bitterly, but the King stopped him with a gesture of listening.	-- Ну, если на то пошло,-- начал он, но король прервал его мановением руки.
"Hush," he said, "I think I hear some one else coming.	-- Спокойно,-- сказал он,-- кажется, это не конец.
I seem to hear another herald, a herald whose boots creak."	Вот еще кто-то идет, уже не глашатай ли, ишь как сапоги скрипят!
As he spoke another voice cried from the doorway:	И в это время в дверях возгласили:
"The Lord High Provost of South Kensington desires an audience."	-- Лорд-мэр Южного Кенсингтона просит аудиенции.
"The Lord High Provost of South Kensington!" cried the King. "Why, that is my old friend James Barker!	-- Как, лорд-мэр Южного Кенсингтона! -воскликнул король. -- Да это же мой старый приятель Джеймс Баркер!
What does he want, I wonder?	Чего ему надо, хотел бы я знать?
If the tender memories of friendship have not grown misty, I fancy he wants something for himself, probably money.	Как подсказывает мне -- надеюсь, неложно -память о дружбе юных лет, зря он не явится: ему, наверно, деньги нужны.
How are you, James?"	А, Джеймс, вот и вы!
Mr. James Barker, whose guard was attired in a splendid blue, and whose blue banner bore three gold birds singing, rushed, in his blue and gold robes, into the room.	За пышносиней стражей и синим знаменем с тремя золотыми Певчими птахами в палату ворвался синий с золотом мистер Баркер.
Despite the absurdity of all the dresses, it was worth noticing that he carried his better than the rest, though he loathed it as much as any of them.	Облачение его -- несуразное, как и у прочих -было ему столь же омерзительно, однако же гляделось на нем не в пример лучше.
He was a gentleman, and a very handsome man, and could not help unconsciously wearing even his preposterous robe as it should be worn.	Будучи джентльменом, а вдобавок красавцем и щеголем, он невольно носил свой нелепый наряд именно так, как его следовало носить.
He spoke quickly, but with the slight initial hesitation he always showed in addressing the King, due to suppressing an impulse to address his old acquaintance in the old way.	Заговорил он сразу, но поначалу запнулся, едва не адресовавшись к старому знакомцу на прежний манер.
"Your Majesty...pray forgive my intrusion.	-- Ваше... э-э... Величество, извините мое вторжение.
It is about this man at Pump Street.	Я -- насчет одного типа с Насосного переулка.
I see you have Buck here, so you have probably heard what is necessary.	Ага, Бак здесь, так что все, что надо, вам уже, наверно, сказали.
I..."	Я должен...
The King swept his eyes anxiously round the room, which now blazed with the trappings of three cities.	Король настороженно окинул взором палату -пестрое смешение трех одеяний.
"There is one thing necessary," he said.	-- Вот что надобно,-- сказал он.

"Yes, your Majesty," said Mr. Wilson of Bayswater, a little eagerly. "What does yer Majesty think necessary?"	-- Да-да, Ваше Величество,-- поспешно подхватил владыка Бейзуотера мистер Уилсон.-- Ваше Величество изволили сказать "надобно" -- что надобно-то?
"A little yellow," said the King, firmly. "Send for the Provost of West Kensington."	-- Надобно подбавить желтого,-- молвил король. -- Пошлите-ка за лорд-мэром Западного Кенсингтона.
Amid some materialistic protests he was sent for and arrived with his yellow halberdiers in his saffron robes, wiping his forehead with a handkerchief.	Невзирая на слегка недоуменный ропот, за ним было послано, и он явился -- со своими канареечными алебардщиками, в своем шафрановом облачении, отирая лоб платком.
After all, placed as he was, he had a good deal to say on the matter.	Да и то сказать, все-таки шоссе пролегало через его район, не мешало б и его выслушать.
"Welcome, West Kensington," said the King. "I have long wished to see you, touching that matter of the Hammersmith land to the south of the Rowton House.	-- Добро пожаловать, Западный Кенсингтон,--обратился к нему король. -- Давно, давно желал я повидать вас касательно Хаммерсмитского пустыря -- ну, той самой спорной земли южнее ночлежки Раутона.
Will you hold it feudally from the Provost of Hammersmith?	А что бы вам арендовать ее у лорд-мэра Хаммерсмита на вассальных началах?
You have only to do him homage by putting his left arm in his overcoat and then marching home in state."	Невелик поклон, как подумаешь: поможете ему надеть пальто в левый рукав -- и шествуйте себе восвояси с развернутыми знаменами.
"No, your Majesty; I'd rather not," said the Provost of West Kensington, who was a pale young man with a fair moustache and whiskers, who kept a successful dairy.	-- Нет, Ваше Величество; это, собственно говоря, совершенно необязательно,-- отвечал лорд-мэр Западного Кенсингтона, бледный молодой человек с белокурыми усами и бакенбардами, владелец превосходной сыроварни.
The King struck him heartily on the shoulder.	Король крепко хлопнул его по плечу.
"The fierce old West Kensington blood," he said; "they are not wise who ask it to do homage."	-- Ох, и горяча кровь у вашего брата, западного кенсингтонца! -- сказал он.-- Да, уж вам лучше не предлагай кому-нибудь поклониться!
Tnen he glanced again round the room.	И он снова оглядел палату.
It was full of a roaring sunset of colour, and he enjoyed the sight, possible to so few artists...the sight of his own dreams moving and blazing before him.	Она пылала закатным многоцветием, и отрадно было ему это зрелище, доступное столь немногим художникам: зрелище собственных грез, блещущих во плоти.
In the foreground the yellow of the West Kensington liveries outlined itself against the dark blue draperies of South Kensington. The crests of these again brightened suddenly into green as the almost woodland colours of Bayswater rose behind them.	Желтые наряды стражников Западного Кенсингтона казались еще желтее на фоне темно-синего убранства южных кенсингтонцев, а густая синева вдруг светлела, разливалась зеленью почти лесной: за ними стояли бейзуотерцы.
And over and behind all, the great purple plumes of North Kensington showed almost funereal and black.	И поверх прочих высились и угрюмо чернели лиловые плюмажи Северного Кенсингтона.
"There is something lacking," said the King, "something lacking.	-- А все ж таки чего-то как будто не хватает, -сказал король,-- не хватает, и все тут.

What can...Ah, there it is!...there it is!"	Чего бы это... Ах, вот чего! Вот чего не хватало!
In the doorway had appeared a new figure, a herald in flaming red.	В дверях появилась новая фигура, ярко-алый глашатай.
He cried in a loud but unemotional voice:	Он зычно возгласил со спокойным достоинством:
"The Lord High Provost of Notting Hill desires an audience."	-- Лорд-мэр Ноттинг-Хилла просит аудиенции.
CHAPTER III.	Глава III.
ENTER A LUNATIC.	ТЕ ЖЕ И ПОЛОУМНЫЙ.
THE King of the Fairies, who was, it is to be presumed, the godfather of King Auberon, must have been very favourable on this particular day to his fantastic godchild, for with the entrance of the guard of the Provost of Notting Hill there was a certain more or less inexplicable addition to his delight.	Царь эльфов, в честь которого, вероятно, был назван король Оберон, в тот день явственно благоволил своему тезке: явление ноттингхилльской стражи доставило ему новую, более или менее неизъяснимую радость.
The wretched navvies and sandwich-men who carried the colours of Bayswater or South Kensington, engaged merely for the day to satisfy the Royal hobby, slouched into the room with a comparatively hang-dog air, and a great part of the King's intellectual pleasure consisted in the contrast between the arrogance of their swords and feathers and the meek misery of their faces.	Разодетые в красочные облачения стражники Бейзуотера и Южного Кенсингтона -- жалкий сброд, разнорабочие и рекламщики, нанятые по случаю королевской аудиенции, входили в палату как бы нехотя, с несчастным видом, и король на свой лад наслаждался: до чего же их оружье и наряд не шли к унылым, вялым лицам!
But these Notting Hill halberdiers in their red tunics belted with gold had the air rather of an absurd gravity.	Зато алебардщики Ноттинг-Хилла в алых хламидах с золотой опояской были до смешного суровы.
They seemed, so to speak, to be taking part in the joke.	Казалось, они, как бы сказать, вошли в игру.
They marched and wheeled into position with an almost startling dignity, and discipline.	И вошли в палату, отбивая шаг, и построились лицом к лицу двумя шеренгами, на диво слаженно и четко.
They carried a yellow banner with a great red lion, named by the King as the Notting Hill emblem, after a small public-house in the neighbourhood, which he once frequented.	Они внесли желтое знамя с красным львом: король пожаловал Ноттинг-Хиллу этот герб в память о маленьком окрестном кабачке, куда он, бывало, частенько хаживал.
Between the two lines of his followers there advanced towards the King a tall, red-haired young man, with high features, and bold blue eyes.	Между двумя шеренгами стражников к королю приближался высокий рыжеволосый юноша с крупными чертами лица и яростными голубыми глазами.
He would have been called handsome, but that a certain indefinable air of his nose being too big for his face, and his feet for his legs, gave him a look of awkwardness and extreme youth.	Можно бы его назвать и красивым, однако же нос его, пожалуй что, был великоват, да и ступни тоже велики не по ногам -- словом, неуклюжий юнец.
His robes were red, according to the King's heraldry, and alone among the Provosts, he was girt with a great sword.	Согласно королевской геральдике, он был в алом облачении и, в отличие от всех остальных лорд-мэров, препоясан огромным мечом.
This was Adam Wayne, the intractable Provost of Notting Hill.	Это был Адам Уэйн, несговорчивый лорд-мэр Ноттинг-Хилла.

The King flung himself back in his chair, and rubbed his hands.	Король уселся поудобнее, потирая руки.
"What a day, what a day!" he said to himself. "Now there'll be a row.	"Ну и денек, ах и денек! -- сказал он про себя.--Сейчас будет свара.
I'd no idea it would be such fun as it is.	Вот уж не думал, что так позабавлюсь.
These Provosts are so very indignant, so very reasonable, so very right.	Те-то лорд-мэры -- возмущенные, благоразумные, в себе уверенные.
This fellow, by the look in his eyes, is even more indignant than the rest.	А этот, по глазам судя, возмущен не меньше их.
No sign in those large blue eyes, at any rate, of ever having heard of a joke.	Н-да, по глазам: судя по этим голубым глазищам, он ни разу в жизни не пошутил.
He'll remonstrate with the others, and they'll remonstrate with him, and they'll all make themselves sumptuously happy remonstrating with me."	Он, стало быть, сцепится с прочими, они сцепятся с ним, и все они вместе взятые, изнывая от радости, накинутся на меня".
"Welcome, my Lord," he said aloud. "What news from the Hill of a Hundred Legends?	-- Приветствую вас, милорд! -- сказал он вслух.--Каковы вести с Горы, овеянной сонмищем легенд?
What have you for the ear of your King?	Что вы хотите донести до ушей своего короля?
I know that troubles have arisen between you and these others, our cousins, but these troubles it shall be our pride to compose.	Я знаю: между вами и соприсутствующими нашими кузенами возникли распри -- мне, королю, подобает их уладить.
And I doubt not, and cannot doubt, that your love for me is not less tender, no less ardent than theirs."	Ведь я нимало не сомневаюсь, да и не могу сомневаться, что ваша любовь ко мне не уступает их чувствам: она столь же нежная и столь же пылкая.
Mr. Buck made a bitter face, and James Barker's nostrils curled; Wilson began to giggle faintly, and the Provost of West Kensington followed in a smothered way.	Мистер Бак скроил гримасу, Джеймс Баркер скривил ноздри; Уилсон захихикал, а лорд-мэр Западного Кенсингтона смущенно подхихикнул.
But the big blue eyes of Adam Wayne never changed, and he called out in an odd, boyish voice down the halname = "note"	Но по-прежнему ясно глядели огромные голубые глаза Уэйна, и его ломкий юношеский голос разнесся по палате.
"I bring homage to my King.	-- Я пришел к своему королю.
I bring him the only thing I have...my sword."	И повергаю к его стопам единственное свое достояние -- свой меч.
And with a great gesture he flung it down on the ground, and knelt on one knee behind it.	Он с размаху бросил меч к подножию трона и встал на одно колено.
There was a dead silence.	Воцарилась мертвая тишина.
"I beg your pardon," said the King, blankly.	-- Извините, не понял,-- тускло промолвил король.
"You speak well, sire," said Adam Wayne, "as you ever speak, when you say that my love is not less than the love of these.	-- Сир, вы хорошо сказали,-- ответствовал Адам Уэйн,-- и речь ваша, как всегда, внятна сердцу: а сказали вы о том, что моя любовь к вам не уступает их чувствам.
Small would it be if it were not more.	Невелика была бы моя любовь к вам, если бы она им уступала.

For I am the heir of your scheme... the child of the great Charter.	Ибо я -- наследник вашего замысла, дитя великой Хартии.
I stand here for the rights the Charter gave me, and I swear, by your sacred crown, that where I stand, I stand fast."	Я отстаиваю права, дарованные Хартией, и клянусь вашей священной короной, что буду стоять насмерть.
The eyes of all five men stood out of their heads.	Четыре лорд-мэра и король разом выпучили глаза.
Then Buck said, in his jolly, jarring voice:	Потом Бак сказал скрипучим, насмешливым голосом:
"Is the whole world mad?"	-- Это что, все с ума посходили?
The King sprang to his feet, and his eyes blazed.	Король вскочил на ноги, и глаза его сверкали.
"Yes," he cried, in a voice of exultation, "the whole world is mad, but Adam Wayne and me.	-- Да! -- радостно воскликнул он.-- Да, все посходили с ума, кроме Адама Уэйна и меня.
It is true as death what I told you long ago, James Barker, seriousness sends men mad.	Я был сто раз прав, когда, помните, Джеймс Баркер, я сказал вам, что все серьезные люди -маньяки.
You are mad, because you care for politics, as mad as a man who collects tram tickets.	Вы -- маньяк, потому что вы свихнулись на политике -- это все равно, что собирать трамвайные билеты.
Buck is mad, because he cares for money, as mad as a man who lives on opium.	Бак -- маньяк, потому что он свихнулся на деньгах -- это все равно, что курить опиум.
Wilson is mad, because he thinks himself right, as mad as a man who thinks himself God Almighty.	Уилсон -- маньяк, потому что он свихнулся на своей правоте -- это все равно, что мнить себя Господом Богом.
The Provost of West Kensington is mad, because he thinks he is respectable, as mad as a man who thinks he is a chicken.	Лорд-мэр Западного Кенсингтона -- маньяк, потому что он свихнулся на благопристойности -а это все равно, что воображать себя каракатицей.
All men are mad, but the humourist, who cares for nothing and possesses everything.	Маньяки -- все, кроме юмориста, который ни к чему не стремится и ничем не владеет.
I thought that there was only one humourist in England.	Я думал, что в Англии всего один юморист.
FoolsL.doltsL.open your cows' eyes; there are two!	Болваны! олухи! протрите глаза: нас оказалось двое!
In Notting Hill... in that unpromising elevation...there has been born an artist!	В Ноттинг-Хилле, на этом неприглядном бугорке, появился на свет художник!
You thought to spoil my joke, and bully me out of it, by becoming more and more modern, more and more practical, more and more bustling and rational.	Вы думали переиграть меня, занудить мой замысел -- и становились все современнее и практичнее, все напористее и благоразумнее.
Oh, what a feast it was to answer you by becoming more and more august, more and more gracious, more and more ancient and mellow!	А я это с полным удовольствием парировал, делаясь все величавее, все милостивее, все старозаветнее и благосклоннее.
But this lad has seen how to bowl me out.	Где вам за мной угнаться?
He has answered me back, vaunt for vaunt, rhetoric for rhetoric.	Зато этот паренек обыграл меня в два хода: жест на жест, фраза на фразу.

He has lifted the only shield I cannot break, the shield of an impenetrable pomposity.	Такой заслон, как у него, я одолеть не могу -это заслон непроницаемой выспренности.
Listen to him.	Да вы его самого послушайте.
You have come, my Lord, about Pump Street?"	Итак, вы явились ко мне, милорд, дабы отстаивать Насосный переулок?
"About the city of Notting Hill," answered Wayne, proudly. "Of which Pump Street is a living and rejoicing part."	-- Дабы отстаивать град Ноттинг-Хилл, -горделиво ответствовал Уэйн,-- живую и неотъемлемую часть которого являет Насосный переулок.
"Not a very large part," said Barker, contemptuously.	-- Невелика часть,-- презрительно бросил Баркер.
"That which is large enough for the rich to covet," said Wayne, drawing up his head, "is large enough for the poor to defend."	-- Достаточно велика, чтобы богатеи на нее зарились,-- заметил Уэйн, вскинув голову,-- а беднота встала на ее защиту.
The King slapped both his legs, and waved his feet for a second in the air.	Король хлопнул себя по ляжкам и восторженно потряс ногами.
"Every respectable person in Notting Hill," cut in Buck, with his cold, coarse voice, "is for us and against you.	-- Все достойные представители Ноттинг-Хилла,--вступил Бак, хрипловато и презрительно,-- на нашей стороне, все они против вас.
I have plenty of friends in Notting Hill."	У меня масса друзей в Ноттинг-Хилле.
"Your friends are those who have taken your gold for other men's hearthstones, my Lord Buck," said Provost Wayne. "I can well believe they are your friends."	-- В друзья вам годятся лишь те, кто продает за ваше золото чужой домашний очаг,-- отвечал лорд-мэр Уэйн.-- Да, У вас достойные друзья, и все по сходной цене.
"They've never sold dirty toys, anyhow," said Buck, laughing shortly.	-- Ну, они хоть не торговали грязными безделушками,-- хохотнул Бак.
"They've sold dirtier things," said Wayne, calmly; "they have sold themselves."	-- Безделушек грязнее, чем они сами, свет не видывал,-- спокойно возразил Уэйн,-- а собой они торгуют.
"It's no good, my Buckling," said the King, rolling about on his chair. "You can't cope with this chivalrous eloquence.	-- Сдавайтесь, разлюбезный Бак-Бачок,--посоветовал король, весело ерзая на троне.--Куда вам супротив рыцарственного красноречия?
You can't cope with an artist. You can't cope with the humourist of Notting Hill.	Где вам состязаться с художником жизни, с новоявленным ноттингхилльским юмористом?
O, Nunc dimittis...that I have lived to see this day!	Ох, ныне, как говорится, отпущаеши! -- до какого славного дня я дожил!
Provost Wayne, you stand firm?"	Лорд-мэр Уэйн, вы твердо стоите на своем?
"Let them wait and see," said Wayne. "If I stood firm before, do you think I shall weaken now that I have seen the face of the King?	-- Кто попробует меня сдвинуть -- узнает,--отвечал Уэйн. -- Я и раньше стоял твердо, неужели же дрогну теперь, узрев своего суверена?
For I fight for something greater, if greater there can be, than the hearthstones of my people and the Lordship of the Lion.	Ибо я отстаиваю то, что превыше -- если бывает превыше -- нерушимости наших домашних очагов и незыблемости нашего града.

I fight for your royal vision, for the great dream you dreamt of the League of the Free Cities.	Я отстаиваю ваше царственное ясновидение, великую вашу мечту о Свободном Союзе Свободных Городов.
You have given me this liberty.	Вы сами препоручили мне это.
If I had been a beggar and you had flung me a coin, if I had been a peasant in a dance and you had flung me a favour, do you think I would have let it be taken by any ruffians on the road?	Был бы я нищий, и мне бы швырнули монету, был бы крестьянин, и меня одарили б за пляску -- разве отдал бы я разбойникам с большой дороги милостыню или подарок?
This leadership and liberty of Notting Hill is a gift from your Majesty. And if it is taken from me, by God! it shall be taken in battle, and the noise of that battle shall be heard in the flats of Chelsea and in the studios of St. John's Wood."	А моя скромная власть и свободы Ноттинг-Хилла дарованы Вашим Величеством, и если попробуют отобрать эти милостивые подарки, то, клянусь Богом! отберут лишь в бою, и шум этого боя раскатится по равнинам Челси, а живописцы Леса святого Иоанна содрогнутся в своих мастерских!
"It is too much...it is too much," said the King. "Nature is weak.	-- Это уж чересчур, это уж чересчур,-- возразил король.-- Смилуйтесь над человеческой природой!
I must speak to you, brother artist, without further disguise. Let me ask you a solemn question. Adam Wayne, Lord High Provost of Notting Hill, don't you think it splendid?"	Нет, брат мой художник, далее нам должно беседовать в открытую, и я торжественно вопрошаю вас: Адам Уэйн, лорд-мэр Ноттинг-Хилла, не правда ли, это великолепно?
"Splendid!" cried Adam Wayne. "It has the splendour of God."	-- Еще бы не великолепно! -- воскликнул Адам Уэйн.-- Великолепно, как творение Господне!
"Bowled out again," said the King. "You will keep up the pose.	-- Опять сдаюсь,-- сказал король.-- Да, трудненько вас сбить с позиции.
Funnily, of course, it is serious.	В насмешку-то все это серьезно, не спорю.
But seriously, isn't it funny?"	Но всерьез-то -- неужели не смешно?
"What?" asked Wayne, with the eyes of a baby.	-- Что смешно? -- спросил Уэйн, по-детски округлив глаза.
"Hang it all, don't play any more.	-- Черт побери, ну перестаньте же паясничать.
The whole business...the Charter of the Cities.	Да вся эта затея с Хартией предместий.
Isn't it immense?"	Разве не потрясающе?
"Immense is no unworthy word for that glorious design."	-- Столь ослепительный замысел поистине можно назвать потрясающим
"Oh, hang you...but, of course, I see.	-- Ну что ты с ним будешь делать! Ах, впрочем, понимаю.
You want me to clear the room of these reasonable sows. You want the two humourists alone together.	Вы хотите без них, без этих рассудительных олухов, хотите, чтоб два юмориста потолковали с глазу на глаз.
Leave us, gentlemen."	Оставьте нас, джентльмены!

Buck threw a sour look at Barker, and at a sullen signal the whole pageant of blue and green, of red, gold and purple rolled out of the room, leaving only two in the great hall, the King sitting in his seat on the dais, and the red-clad figure still kneeling on the floor before his fallen sword.	Бак покосился на Баркера, тот угрюмо пожал плечами, и вся пестрая свита -- синие и зеленые, красные с золотом и лиловые,-- вскружившись хороводом, удалилась из палаты. Остались лишь двое: король на тронном помосте и коленопреклоненная у брошенного меча фигура в алом облачении.
The King bounded down the steps and smacked Provost Wayne on the back.	Король спустился с помоста и хлопнул лорд-мэра Уэйна по спине.
"Before the stars were made," he cried, "we were made for each other.	-- Еще до сотворения тверди,-- возгласил он,-- мы были созданы друг для друга.
It is too beautiful. Think of the valiant independence of Pump Street.	Красота-то какая, подумать только: декларация независимости Насосного переулка!
That is the real thing. It is the deification of the ludicrous."	Это же сущее обожествление смехотворного!
The kneeling figure sprang to his feet with a fierce stagger.	Лорд-мэр порывисто вскочил с колен и едва устоял на ногах.
"Ludicrous!" he cried, with a fiery face.	-- Как смехотворного! -- Голос его сорвался, лицо раскраснелось.
"Oh, come, come," said the King, impatiently. "You needn't keep it up with me.	-- Ну будет, будет,-- нетерпеливо сказал король,-- для меня одного можно так не стараться.
The augurs must wink sometimes from sheer fatigue of the eyelids.	Авгуры -- и те иногда смаргивают: глаза все-таки устают.
Let us enjoy this for half an hour, not as actors, but as dramatic critics.	Выйдем из ролей на полчасика, побудем театральными критиками.
Isn't it a joke?"	Что, оценили затею?
Adam Wayne looked down like a boy, and answered in a constrained voice:	Адам Уэйн по-мальчишески потупился и отвечал сдавленным голосом:
"I do not understand your Majesty.	-- Я не понимаю Ваше Величество.
I cannot believe that while I fight for your royal charter your Majesty deserts me for these dogs of the gold hunt."	И не могу поверить, что Ваше Величество бросит меня, готового отдать жизнь за вашу королевскую Хартию, на растерзание этой своре ростовщиков.
"Oh, damn your...But what's this?	-- Ох, да оставьте же... Это еще что такое?
What the devil's this?"	Какого черта?...
The King stared into the young Provost's face, and in the twilight of the room began to see that his face was quite white, and his lip shaking.	Палата полнилась предвечерним сумраком. Король всмотрелся в лицо юного лорд-мэра: тот был бледен как мел, и губы его дрожали.
"What in God's name is the matter?" cried Auberon, holding his wrist.	-- Боже мой, что случилось? -- спросил Оберон, хватая его за руку.
Wayne flung back his face, and the tears were shining on it.	Уэйн поднял голову; на щеках его блистали слезы.
"I am only a boy," he said, "but it's true.	-- Я всего лишь мальчишка,-- сказал он,-- но это правда.

I would paint the Red Lion on my shield if I had only my blood."	Я готов кровью нарисовать на своем щите Красного Льва.
King Auberon dropped the hand and stood without stirring, thunderstruck.	Король Оберон уронил его руку и оцепенело замер.
"My God in Heaven!" he said; "is it possible that there is within the four seas of Britain a man who takes Notting Hill seriously?"	-- Господи, святая воля Твоя! -- наконец вымолвил он.-- Возможно ли, чтобы хоть один человек меж четырех британских морей принимал Ноттинг-Хилл всерьез?
"And my God in Heaven!" said Wayne passionately; "is it possible that there is within the four seas of Britain a man who does not take it seriously?"	-- Да будет святая воля Его! -- пылко подхватил Уэйн.-- Возможно ли, чтобы хоть один человек меж четырех британских морей не принимал всерьез Ноттинг-Хилл?
The King said nothing, but merely went back up the steps of the dais like a man dazed. He fell back in his chair again and kicked his heels.	Король ничего не ответил; он рассеянно взошел на помост, снова уселся на трон и слегка взбрыкнул ногами.
"If this sort of thing is to go on," he said weakly, "I shall begin to doubt the superiority of art to life.	-- Ну, если и дальше так пойдет,-- тихо сказал он,-- я усомнюсь в превосходстве искусства над жизнью.
In Heaven's name, do not play with me. Do you really mean that you are...God help me!...a Notting Hill patriot...that you are..."	Ради всего святого, не морочьте мне голову Вы что, на самом деле... Боже, помоги выговорить! --ноттингхилльский патриот, вы действительно...?
Wayne made a violent gesture, and the King soothed him wildly.	Уэйн встрепенулся, и король замахал на него руками.
"All right...all right...I see you are; but let me take it in.	-- Хорошо, хорошо, вижу -- да, действительно, но дайте же мне освоиться с этой мыслью!
You do really propose to fight these modern improvers with their boards and inspectors and surveyors and all the rest of it..."	И вы взаправду собрались противиться этим воротилам новейших дней с их комитетами, инспекторами, землемерами и прочей саранчой?
"Are they so terrible?" asked Wayne, scornfully.	-- Разве они так уж страшны? -- презрительно отозвался Уэйн.
The King continued to stare at him as if he were a human curiosity.	Король разглядывал его, словно чудо-юдо в человеческом облике.
"And I suppose," he said, "that you think that the dentists and small tradesmen and maiden ladies who inhabit Notting Hill, will rally with war-hymns to your standard?"	-- И стало быть, -- сказал он,-- вы думаете, что зубодеры, лавочники и старые девы, населяющие Ноттинг-Хилл, соберутся под ваше знамя с воинственными песнопениями?
"If they have blood they will," said the Provost.	-- Я думаю, что у них на это станет духу,--отвечал лорд-мэр.
"And I suppose," said the King, with his head back among the cushions, "that it never crossed your mind that...his voice seemed to lose itself luxuriantly...never crossed your mind that any one ever thought that the idea of a Notting Hill idealism was...er...slightly...slightly ridiculous."	-- И стало быть,-- продолжал король, откинувшись затылком на мягкую спинку,-- вам никогда не приходило на ум,-- и голос его, казалось, вот-вот заглохнет в тиши тронного зала,-- не приходило на ум, что такое пылкое ноттингхилльство может кому-нибудь показаться... э-э... несколько смехотворным?
"Of course they think so," said Wayne.	-- Непременно покажется,-- сказал Уэйн,-- а как же иначе?

"What was the meaning of mocking the prophets?"	Разве над пророками не измывались?
"Where?" asked the King, leaning forward. "Where in Heaven's name did you get this miraculously inane idea?"	-- Да откуда же,-- спросил король, подавшись к собеседнику,-- откуда же, о Господи, взялась-то у вас эта бредовая идея?
"You have been my tutor, Sire," said the Provost, "in all that is high and honourable."	-- Моим наставником были вы, сир,-- отвечал лорд-мэр,-- вы внушили мне понятия о чести и достоинстве.
"Eh?" said the King.	-- Я? -- сказал король.
"It was your Majesty who first stirred my dim patriotism into flame.	-- Да, Ваше Величество, вы взлелеяли мой патриотизм в зародыше.
Ten years ago, when I was a boy (I am only nineteen), I was playing on the slope of Pump Street, with a wooden sword and a paper helmet, dreaming of great wars.	Десять лет назад, совсем еще ребенком (сейчас мне девятнадцать), я играл сам с собой в войну на склоне ноттингхилльского холма, возле Насосного переулка -- в бумажной каске, с деревянным мечом в руке я мечтал о великих битвах.
In an angry trance I struck out with my sword and stood petrified, for I saw that I had struck you, Sire, my King, as you wandered in a noble secrecy, watching over your people's welfare.	Замечтавшись, я сделал яростный выпад мечом -- и застыл на месте, ибо нечаянно ударил вас, сир, своего короля, тайно и скрытно блуждавшего по городу, пекущегося о благоденствии своих подданных.
But I need have had no fear. Then was I taught to understand kingliness.	Но пугаться мне было нечего: вы обошлись со мной воистину по-королевски.
You neither shrank nor frowned.	Вы не отпрянули и не насупились.
You summoned no guards.	Вы не призвали стражу.
You invoked no punishments.	И ничем не пригрозили.
But in august and burning words, which are written in my soul, never to be erased, you told me ever to turn my sword against the enemies of my inviolate city.	Напротив того, вы произнесли величественные и огневые слова, поныне начертанные в моей душе, где они и пребудут: вы повелели мне обратить меч против врагов моего нерушимого града.
Like a priest pointing to the altar, you pointed to the hill of Notting. ' So long,' you said, ' as you are ready to die for the sacred mountain, even if it were ringed with all the armies of Bayswater.'	Точно священник, указующий на алтарь, вы указали на холм Ноттинг-Хилла. "Покуда ты, -- сказали вы, -- готов погибнуть за это священное возвышение, пусть даже его обступят все несметные полчища Бейзуотера..."
I have not forgotten the words, and I have reason now to remember them, for the hour is come and the crown of your prophecy.	Я не забыл этих слов, а нынче они мне особо памятны: пробил час, и сбылось ваше пророчество.
The sacred hill is ringed with the armies of Bayswater, and I am ready to die."	Священное возвышение обступили полчища Бейзуотера, и я готов погибнуть.
The King was lying back in his chair, a kind of wreck.	Король полулежал на своем троне: у него недоставало ни слов, ни сил.
"O Lord, Lord, Lord," he murmured, "what a life! what a life!	-- Господи Боже ты мой! -- бормотал он.-- Ну и дела, ну и дела!
All my work!	И все мои дела!

I seem to have done it all.	Оказывается, это я всему виною.
So you're the red-haired boy that hit me in the waistcoat.	А вы, значит, тот рыжий мальчишка, который ткнул меня в живот.
What have I done?	Что я натворил?
God, what have I done?	Боже, что я натворил!
I thought I would have a joke, and I have created a passion.	Я-то хотел просто-напросто пошутить, а породил страсть.
I tried, to compose a burlesque, and it seems to be turning halfway through into an epic.	Я сочинял фарс, а он, того и гляди, обернется эпосом.
What is to be done with such a world?	Ну что ты будешь делать с этим миром?
In the Lord's name, wasn't the joke broad and bold enough?	Ей-богу же, задумано было лихо, исполнялось грубо.
I abandoned my subtle humour to amuse you, and I seem to have brought tears to your eyes.	Я отринул свой тонкий юмор, лишь бы вас позабавить -- а вы, наоборот, готовы в слезы удариться?
What's to be done with people when you write a pantomime for them...call the sausages classic festoons, and the policeman cut in two a tragedy of public duty?	Вот и устраивай после этого балаган, размахивай сосисками -- скажут, ах, какие гирлянды; руби башку полицейскому -- скажут, погиб при исполнении служебных обязанностей!
But why am I talking?	И чего я разглагольствую?
Why am I asking questions of a nice young gentleman who is totally mad?	С какой стати я пристаю с вопросами к милейшему молодому человеку, которому хоть кол на голове теши?
What is the good of it?	Какой в этом толк?
What is the good of anything?	Какой вообще толк в чем бы то ни было?
O Lord, O Lord!"	О, Господи! О, Господи!
Suddenly he pulled himself upright.	Внезапно он выпрямился и спросил:
"Don't you really think the sacred Notting Hill at all absurd?"	-- Нет, вам и правда священный град Ноттинг-Хилл не кажется нелепицей?
"Absurd?" asked Wayne, blankly. "Why should I?"	-- Нелепицей? -- изумился Уэйн.-- Почему же нелепицей?
The King stared back equally blankly.	Король поглядел на него столь же изумленно.
"I beg your pardon?" he said.	-- Как то есть...-- пролепетал он.
"Notting Hill," said the Provost, simply, "is a rise or high ground of the common earth, on which men have built houses to live, in which they are born, fall in love, pray, marry, and die.	-- Ноттинг-Хилл,-- сурово сказал лорд-мэр,--это большой холм, городское возвышение, на котором люди построили свои жилища, где они рождаются, влюбляются, молятся, женятся и умирают.
Why should I think it absurd?"	Почему же мне считать Ноттинг-Хилл нелепицей?
The King smiled.	Король усмехнулся.

"Because, my Leonidas..." he began, then suddenly, he knew not how, found his mind was a total blank.	-- Да потому, о мой Леонид, -- начал он и вдруг ни с того ни с сего понял, что дальше сказать ему нечего.
After all, why was it absurd?	В самом деле, почему же это нелепица?
Why was it absurd?	Почему?
He felt as if the floor of his mind had given way.	На минуту ему показалось, что он вовсе потерял рассудок.
He felt as all men feel when their first principles are hit hard with a question.	Так бывает со всеми, у кого ставят под вопрос изначальный принцип жизни.
Barker always felt so when the King said, "Why trouble about politics?"	Баркер, например, всегда терялся, услышав королевский вопрос: "А какое мне дело до политики?"
The King's thoughts were in a kind of rout; he could not collect them.	Словом, мысли у короля разбежались, и собрать их не было никакой возможности.
"It is generally felt to be a little funny," he said, vaguely.	-- Ну как, все-таки это немножко смешно,--неопределенно выразился он.
"I suppose," said Adam, turning on him with a fierce suddenness, "I suppose you fancy crucifixion was a serious affair?"	-- Как по-вашему, -- спросил Адам, резко повернувшись к нему,-- по-вашему, распятие -дело серьезное?
"Well, I..." began Auberon, "I admit I have generally thought it had its graver side."	-- По-моему...-- замялся Оберон, -- ну, мне всегда казалось, что распятие -- оно не лишено серьезности.
"Then you are wrong," said Wayne, with incredible violence. "Crucifixion is comic.	-- И вы ошибались, -- сказал Уэйн, как отрезал. -- Распятие -- смехотворно.
It is exquisitely diverting.	Это сущая потеха.
It was an absurd and obscene kind of impaling reserved for people who were made to be laughed at...for slaves and provincials...for dentists and small tradesmen, as you would say.	Это -- нелепая и позорная казнь, надругательство, которому подвергали жалкий сброд -- рабов и варваров, зубодеров и лавочников, как вы давеча сказали.
I have seen the grotesque gallows-shape, which the little Roman gutter-boys scribbled on walls as a vulgar joke, blazing on the pinnacles of the temples of the world.	И вот кресты, эти древние виселицы, которые римские мальчишки для пущего озорства рисовали на стенах, ныне блещут над куполами храмов.
And shall I turn back?"	А я, значит, убоюсь насмешки?
The King made no answer.	Король промолчал.
Adam went on, his voice ringing in the roof.	Адам же продолжал, и голос его гулко отдавался в пустой палате.
"This laughter with which men tyrannize is not the great power you think it.	-- Напрасно вы думаете, что убийственный смех непременно убивает.
Peter was crucified, and crucified head downwards.	Петра, помните, распяли, и распяли вниз головой.
What could be funnier than the idea of a respectable old Apostle upside down? What could be more in the style of your modern humour?	Куда уж смешнее -- почтенный старик апостол вверх ногами?

But what was the good of it?	Ну и что?
Upside down or right side up, Peter was Peter to mankind.	Так или иначе распятый Петр остался Петром.
Upside down he still hangs over Europe, and millions move and breathe only in the life of his church."	Вверх ногами он висит над Европой, и миллионы людей не мыслят жизни помимо его церкви.
King Auberon got up absently.	Король Оберон задумчиво приподнялся.
"There is something in what you say," he said. "You seem to have been thinking, young man."	-- Речи ваши не вполне бессмысленны,-- сказал он.-- Вы, похоже, немало поразмышляли, молодой человек.
"Only feeling, sire," answered the Provost. "I was born, like other men, in a spot of the earth which I loved because I had played boys' games there, and fallen in love, and talked with my friends through nights that were nights of the gods.	-- Скорее перечувствовал, сир,-- отвечал лорд-мэр.-- Я родился, как и все прочие, на клочочке земли и полюбил его потому, что здесь я играл, здесь влюбился, здесь говорил с друзьями ночи напролет, и какие дивные это были ночи!
And I feel the riddle.	И я почуял странную загадку.
These little gardens where we told our loves. These streets where we brought out our dead. Why should they be commonplace?	Чем же так невзрачны и будничны садики, где мы признавались в любви, улицы, по которым мы проносили своих усопших?
Why should they be absurd? Why should it be grotesque to say that a pillar-box is poetic when for a year I could not see a red pillar-box against the yellow evening in a certain street without being wracked with something of which God keeps the secret, but which is stronger than sorrow or joy?	Почему нелепо видеть почтовый ящик в волшебном ореоле, если целый год при виде одного такого красного ящика на желтом закате я испытывал чувство, тайна которого ведома одному Богу, но которое сильнее всякой радости и всякого горя?
Why should any one be able to raise a laugh by saying 'the Cause of Notting Hill'?...Notting Hill where thousands of immortal spirits blaze with alternate hope and fear."	Что смешного можно услышать в словах "Именем Ноттинг-Хилла"? -- то есть именем тысяч бессмертных душ, томимых страхом и пламенеющих надеждой?
Auberon was flicking dust off his sleeve with quite a new seriousness on his face, distinct from the owlish solemnity which was the pose of his humour.	Оберон старательно счищал соринку с рукава, и в лице его, по-новому серьезном, не было и тени обычной совиной напыщенности.
"It is very difficult," he said at last. "It is a damned difficult thing.	-- Трудно, трудно,-- сказал он.-- Чертовски трудно перескочить.
I see what you mean...I agree with you even up to a point...or I should like to agree with you, if I were young enough to be a prophet and poet.	Я вас понимаю и даже более или менее согласен с вами -- был бы согласен, если бы годился по возрасту в поэты-провидцы.
I feel a truth in everything you say until you come to the words ' Notting Hill.'	Все верно, что вы говорите,-- за исключением слов "Ноттинг-Хилл".
And then I regret to say that the old Adam awakes roaring with laughter and makes short work of the new Adam, whose name is Wayne."	При этих словах, как это ни грустно, ветхий Адам с хохотом пробуждается и шутя разделывается с новым Адамом по имени Уэйн.
For the first time Provost Wayne Was silent, and stood gazing dreamily at the floor.	Впервые за весь разговор лорд-мэр смолчал: он стоял, задумчиво понурившись.
Evening was closing in, and the room had grown darker.	Сумерки сгущались, в палате становилось все темнее.

"I know," he said, in a strange, almost sleepy voice, "there is truth in what you say, too.	-- Я знаю,-- сказал он каким-то странным, полусонным голосом,-- есть своя правда и в ваших словах.
It is hard not to laugh at the common names...I only say we should not.	Трудно не смеяться над будничными названиями -- я просто говорю, что смеяться не надо.
I have thought of a remedy; but such thoughts are rather terrible."	Я придумал, как быть, но от этих мыслей мне самому жутко.
"What thoughts?" asked Auberon.	-- От каких мыслей? -- спросил Оберон.
The Provost of Notting Hill seemed to have fallen into a kind of trance; in his eyes was an elvish light.	Лорд-мэр Ноттинг-Хилла словно бы впал в некий транс; глаза его зажглись призрачным огнем.
"I know of a magic wand, but it is a wand that only one or two may rightly use, and only seldom.	-- Есть колдовской жезл, но он мало кому по руке, да и применять его можно лишь изредка.
It is a fairy wand of great fear, stronger than those who use it...often frightful, often wicked to use.	Это могучее и опасное волшебство, особенно опасное для того, кто осмелится пустить его в ход.
But whatever is touched with it is never again wholly common. Whatever is touched with it takes a magic from outside the world.	Но то, что тронуто этим жезлом, никогда более не станет по-прежнему обыденным; то, что им тронуто, озаряется потусторонним отблеском.
If I touch, with this fairy wand, the railways and the roads of Notting Hill, men will love them, and be afraid of them for ever."	Стоит мне коснуться этим волшебным жезлом трамвайных рельс и улиц Ноттинг-Хилла -- и они станут навечно любимы и сделаются навсегда страшны.
"What the devil are you talking about?" asked the King.	-- Что вы такое несете? -- спросил король.
"It has made mean landscapes magnificent, and hovels outlast cathedrals," went on the madman. "Why should it not make lampposts fairer than Greek lamps, and an omnibus ride like a painted ship?	-- Бывало, от его прикосновения безвестные местности обретали величие, а хижины становились долговечней соборов,-- Продолжал декламировать полоумный.-- Так и фонарные столбы станут прекраснее греческих лампад, а омнибусы -- красочнее древних кораблей.
The touch of it is the finger of a strange perfection."	Да, касанье этого жезла дарит таинственное совершенство.
"What is your wand?" cried the King, impatiently.	-- Что еще за жезл? -- нетерпеливо прервал его король.
"There it is," said Wayne; and pointed to the floor, where his sword lay flat and shining.	-- Вон он,-- отозвался Уэйн, -- указывая на сверкающий меч у подножия трона.
"The sword!" cried the King; and sprang up straight on the dais.	-- Меч! -- воскликнул король, резко выпрямившись.
"Yes, yes," cried Wayne, hoarsely. "The things touched by that are not vulgar. The things touched by that..."	-- Да, да,-- осипшим голосом подтвердил Уэйн.--Его касанье преображает и обновляет; его касанье...
King Auberon made a gesture of horror.	Король Оберон всплеснул руками.
"You will shed blood for that!" he cried. "For a cursed point of view..."	-- Проливать из-за этого кровь! -- воскликнул он.-- Из-за вздорной разницы во взглядах...

"Oh, you kings, you kings," cried out Adam, in a burst of scorn. "How humane you are, how tender, how considerate.	-- О вы, владыки земные! -- не сдержал негодования Адам.-- Какие же вы милосердные, кроткие, рассудительные!
You will make war for a frontier, or the imports of a foreign harbour; you will shed blood for the precise duty on lace, or the salute to an admiral.	Вы затеваете войны из-за пограничных споров и из-за таможенных пошлин; вы проливаете кровь из-за налога на кружева или из-за невозданных адмиралу почестей.
But for the things that make life itself worthy or miserable...how humane you are.	Но как дело доходит до главного, до того, что красит или обесценивает самую жизнь,-- тут у вас пробуждается милосердие!
I say here, and I know well what I speak of, there were never any necessary wars but the religious wars.	А я говорю и отвечаю за свои слова: единственно необходимые войны -- это войны религиозные.
There were never any just wars but the religious wars.	Единственно справедливые войны -религиозные.
There were never any humane wars but the religious wars.	И единственно человечные -- тоже.
For these men were fighting for something that claimed, at least, to be the happiness of a man, the virtue of a man.	Ибо в этих войнах бьются -- или думают, что бьются за человеческое счастье, за человеческое достоинство.
A Crusader thought, at least, that Islam hurt the soul of every man, king or tinker, that it could really capture.	Крестоносец, по крайней мере, думал, что ислам губит душу всякого человека, будь то король или жестянщик, которого подчиняет своей власти.
I think Buck and Barker and these rich vultures hurt the soul of every man, hurt every inch of the ground, hurt every brick of the houses, that they can really capture.	А я думаю, что Бак и Баркер и подобные им богатеи-кровососы губят душу всякого человека, оскверняют каждую пядь земли и каждый камень дома -- словом, все и вся, им подвластное.
Do you think I have no right to fight for Notting Hill, you whose English Government has so often fought for tomfooleries?	И вы думаете, что у меня нет права драться за Ноттинг-Хилл, -- это вы-то, глава английского государства, которое только и делало, что воевало из-за пустяков!
If, as your rich friends say, there are no gods, and the skies are dark above us, what should a man fight for, but the place where he had the Eden of childhood and the short heaven of first love?	Если поверить вашим богатым друзьям, будто ни Бога, ни богов нет, будто над нами пустые небеса, так за что же тогда драться, как не за то место на земле, где человек сперва побывал в Эдеме детства, а потом -- совсем недолго -- в райских кущах первой любви?
If no temples and no scriptures are sacred, what is sacred if a man's own youth is not sacred?"	Если нет более ни храмов, ни Священного писания, то что же и свято, кроме собственной юности?
The King walked a little restlessly up and down the dais.	Король расхаживал по помосту возле трона.
"It is hard," he said, biting his lips, "to assent to a view so desperate...so responsible..."	-- И все-таки вряд ли,-- сказал он, кусая губы,--вряд ли оправдано такое безрассудство -- вряд ли можно взять на себя ответственность за...

As he spoke, the door of the audience chamber fell ajar, and through the aperture came, like the sudden chatter of a bird, the high, nasal, but well-bred voice of Barker.	В это время приотворились двери приемной и снаружи донесся, точно внезапный птичий крик, высокий, гнусавый и хорошо поставленный голос Баркера:
"I said to him quite plainly...the public interests..."	-- Я ему сказал напрямик -- соблюдать общественные интересы...
Auberon turned on Wayne with violence.	Оберон быстро повернулся к Уэйну.
"What the devil is all this?	-- Что за дьявольщина!
What am I saying?	Что я болтаю?
What are you saying?	Что вы мелете?
Have you hypnotized me?	Может, вы меня околдовали?
Curse your uncanny blue eyes!	Ох, уж эти мне ваши голубые глазищи!
Let me go.	Оставьте меня в покое.
Give me back my sense of humour.	Верните мне чувство юмора.
Give it me back. Give it me back, I say!"	Верните его мне -- верните немедля, слышите!
"I solemnly assure you," said Wayne, uneasily, with a gesture, as if feeling all over himself, "that I haven't got it."	-- Я торжественно заверяю вас, -- смутившись и как бы ощупывая себя, проговорил Уэйн,-- что у меня его нет.
The King fell back in his chair, and went into a roar of Rabelaisian laughter.	Король плюхнулся на трон и закатился гомерическим хохотом.
"I don't think you have," he cried.	-- Вот уж в этом я более чем уверен! -- воскликнул он.
BOOK III.	Книга третья.
CHAPTER I.	Глава 1.
THE MENTAL CONDITION OF ADAM WAYNE.	ДУШЕВНЫЙ СКЛАД АДАМА УЭЙНА.
A LITTLE while after the King's accession a small book of poems appeared, called "Hymns of the Hill."	Через некоторое время после восшествия короля на престол был опубликован небольшой стихотворный сборник под названием "Горние песнопения".
They were not good poems, nor was the book successful, but it attracted a certain amount of attention from one particular school of critics.	Стихи были не слишком хороши, книга успеха не имела, но привлекла внимание одной критической школы.
The King himself, who was a member of the school, reviewed it in his capacity of literary critic to "Straight from the Stables," a sporting journal.	Сам король, видный ее представитель, откликнулся -- естественно, под псевдонимом -на появление сборничка в спортивном журнале "Прямиком с манежа".
They were known as the Hammock School, because it had been calculated malignantly by an enemy that no less than thirteen of their delicate criticisms had begun with the words, "I read this book in a hammock; half asleep in the sleepy sunlight, I..."; after that there were important differences.	Вообще-то школу эту называли "Прямиком из гамака", ибо какой-то недруг ехидно подсчитал, что не менее тринадцати образчиков их изящной критической прозы начинались словами: "Я прочел эту книгу в гамаке: дремотно пригревало солнце, и я, в зыбкой дреме..." -- правда, в остальном рецензии существенно различались.

Under these conditions they liked everything, but especially everything silly.	Из гамака критикам нравилось все, в особенности же все дурацкое.
"Next to authentic goodness in a book," they said "next to authentic goodness in a book (and that, alas! we never find) we desire a rich badness."	"Разумеется, лучше всего, когда книга подлинно хороша,-- говорили они,-- но этого, увы! не бывает, и стало быть, желательно, чтоб она была по-настоящему плоха".
Thus it happened that their praise (as indicating the presence of a rich badness) was not universally sought after, and authors became a little disquieted when they found the eye of the Hammock School fixed upon them with peculiar favour.	Поэтому за их похвалой -- то бишь свидетельством, что книга по-настоящему плоха,-- не очень-то гнались, и авторам, на которых обращали благосклонное внимание критики "Из гамака", становилось немного не по себе.
The peculiarity of "Hymns of the Hill" was the celebration of the poetry of London as distinct from the poetry of the country.	Но "Горние песнопения" и правда были особь статья: там воспевались красоты Лондона в пику красотам природы.
This sentiment or affectation was, of course, not uncommon in the twentieth century, nor was it, although sometimes exaggerated, and sometimes artificial, by any means without a great truth at its root, for there is one respect in which a town must be more poetical than the country, since it is closer to the spirit of man; for London, if it be not one of the masterpieces of man, is at least one of his sins.	Такие чувства, а вернее, пристрастия в двадцатом столетье, конечно, не редкость, и хотя чувства эти порой преувеличивались, а нередко и подделывались, но питала их бесспорная истина: ведь город действительно поэтичнее, нежели лоно природы в том смысле, что он ближе человеку по духу,-- тот же Лондон если и не великий шедевр человека, то уж во всяком случае немалое человеческое прегрешение.
A street is really more poetical than a meadow, because a street has a secret.	Улица и вправду поэтичнее, чем лесная лужайка, потому что улица таинственна.
A street is going somewhere, and a meadow nowhere.	Она хоть куда-нибудь да ведет, а лужайка не ведет никуда.
But, in the case of the book called "Hymns on the Hill," there was another peculiarity, which the King pointed out with great acumen in his review.	Но "Горние песнопения" имели дополнительную особенность, которую король весьма проницательно подметил в своей рецензии.
He was naturally interested in the matter, for he had himself published a volume of lyrics about London under his pseudonym of "Daisy Daydream."	Он тут был лицо заинтересованное: он и сам недавно опубликовал сборник стихов о Лондоне под псевдонимом "Маргарита Млей".
This difference, as the King pointed out, consisted in the fact that, while mere artificers like "Daisy Daydream" (on whose elaborate style the King, over his signature of "Thunderbolt," was perhaps somewhat too severe) thought to praise London by comparing it to the country...using nature, that is, as a background from which all poetical images had to be drawn...the more robust author of "Hymns of the Hill" praised the country, or nature, by comparing it to the town, and used the town itself as a background.	Коренная разница между этими разновидностями городской лирики, как указывал король, состояла в том, что украшатели вроде Маргариты Млей (к чьему изысканному слогу король-рецензент за подписью Громобой был, пожалуй, чересчур придирчив) воспевают Лондон, точно творение природы, то есть в образах, заимствованных с ее лона -- и напротив того, мужественный автор "Горних песнопений" воспевает явления природы в образах города, на городском фоне.
"Take," said the critic, "the typically feminine lines, ' To the Inventor of the Hansom Cab'"	"Возьмите,-- предлагал критик,-- типично женские строки стихотворения "К изобретателю пролетки":

' Poet, whose cunning carved this amorous shell, Where twain may dwell.' "Surely," wrote the King, "no one but a woman could have written those lines.	Раковину поэт изваял мастерством своим, Где отнюдь не тесно двоим "Само собой разумеется, -- писал король,-- что только женщина могла сочинить эти строки.
A woman has always a weakness for nature; with her, art is only beautiful as an echo or shadow of it.	У женщин вообще слабость к природе; искусство имеет для них прелесть лишь как ее эхо или бледная тень.
She is praising the hansom cab by theme and theory, but her soul is still a child by the sea, picking up shells.	Казалось бы, теоретически и тематически она восхваляет пролетку, но в душе-то она -- все еще дитя, собирающее ракушки на берегу моря.
She can never be utterly of the town, as a man can; indeed, do we not speak (with sacred propriety) of 'a man about town'?	Она не может, подобно мужчине, сделаться, так сказать, городским завсегдатаем: не сам ли язык, заодно с приличиями, подсказывает нам выражение "завсегдатай злачных мест"?
Who ever spoke of a woman about town?	Кто когда-нибудь слышал о "завсегдатайщице"?
However much, physically, 'about town' a woman may be, she still models herself on nature; she tries to carry nature with her; she bids grasses to grow on her head, and furry beasts to bite her about the throat.	Но даже если женщина приноровится к городским злачным местам, образцом для нее все равно остается природа: она ее носит с собой во всех видах. На голове у нее колышутся как бы травы; пушные звери тянут оскаленные пасти к ее горлу.
In the heart of a dim city, she models her hat on a flaring cottage garden of flowers.	Посреди тусклого города она нахлобучивает на голову не столько шляпку, сколько коттедж с цветником.
We, with our nobler civic sentiment, model ours on a chimney pot; the ensign of civilization.	У нас больше чувства гражданской ответственности, чем у нее. Мы носим на голове подобие фабричной трубы, эмблему цивилизации.
And rather than be without birds, she will commit massacre, that she may turn her head into a tree, with dead birds to sing on it."	Без птиц ей никак нельзя, и по ее капризу пернатых убивают десятками -- и голова ее изображает дерево, утыканное символическими подобьями мертвых певуний".
This kind of thing went on for several pages, and then the critic remembered his subject, and returned to it.	В том же роде он упражнялся еще страницу-другую; затем король-критик вспоминал, о чем, собственно, идет речь, и снова цитировал:
"Poet, whose cunning carved this amorous shell, Where twain may dwell."	Раковину поэт изваял мастерством своим, Где отнюдь не тесно двоим
"The peculiarity of these fine though feminine lines," continued "Thunderbolt," "is, as we have said, that they praise the hansom cab by comparing it to the shell, to a natural thing.	"Специфика этих изящных, хоть и несколько изнеженных строк,-- продолжал Громобой, -- как мы уже сказали, в том, что они воспевают пролетку, сравнивая ее с раковиной, с изделием природы.
Now, hear the author of ' Hymns of the Hill,' and how he deals with the same subject.	Посмотрим же, как подходит к той же теме автор "Горних песнопений".

In his fine nocturne, entitled ' The Last Omnibus,' he relieves the rich and poignant melancholy of the theme by a sudden sense of rushing at the end"	В его прекрасном ноктюрне, названном "Последний омнибус", настроение тяжкой и безысходной грусти разрешается наконец мощным стиховым броском:
' The wind round the old street corner Swung sudden and quick as a cab.' "Here the distinction is obvious. ' Daisy Daydream' thinks it a great compliment to a hansom cab to be compared to one of the spiral chambers of the sea.	И ветер взметнулся из-за угла, Точно вылетел быстрый кеб "Вот где разница особенно очевидна. Маргарита Млей полагает, будто для пролетки сравнение с изящной морской завитушкой куда как лестно.
And the author of ' Hymns on the Hill' thinks it a great compliment to the immortal whirlwind to be compared to a hackney coach.	Автор же "Горних песнопений" считает лестным для предвечного вихря сравненье с извозчичьим кебом.
He surely is the real admirer of London.	Он не устает восхищаться Лондоном.
We have no space to speak of all his perfect applications of the idea; of the poem in which, for instance, a lady's eyes are compared, not to stars, but to two perfect street-lamps guiding the wanderer.	За недостатком места мы не можем сыпать дальнейшими превосходными примерами, подобными вышеприведенному, и не станем разбирать, например, стихотворение, в котором женские глаза уподобляются не путеводным звездам, нет -- а двум ярким уличным фонарям, озаряющим путь скитальца.
We have no space to speak of the fine lyric, recalling the Elizabethan spirit, in which the poet, instead of saying that the rose and the lily contend in her complexion, says, with a purer modernism, that the red omnibus of Hammersmith and the white omnibus of Fulham fight there for the mastery.	Не станем также говорить об отменных стансах, елизаветинских по духу, где поэт, однако, не пишет, что на лице возлюбленной розы соревновали лилеям -- нет, в современном и более строгом духе он описывает ее лицо совсем иначе: на нем соревнуются красный хаммерсмитский и белый фулемский омнибусы.
How perfect the image of two contending omnibuses!"	Великолепен этот образ двух омнибусов-соперников!"
Here, somewhat abruptly, the review concluded, probably because the King had to send off his copy at that moment, as he was in some want of money.	На этом статья довольно неожиданно заканчивалась: должно быть, королю понадобились деньги и он срочно отослал ее в редакцию.
But the King was a very good critic, whatever he may have been as King, and he had, to a considerable extent, hit the right nail on the head.	Но каким бы он ни был монархом, критиком он был Отличным, и угодил, можно сказать, в самую точку.
"Hymns on the Hill" was not at all like the poems originally published in praise of the poetry of London. And the reason was that it was really written by a man who had seen nothing else but London, and who regarded it, therefore, as the universe.	"Г орние песнопения" ничуть не походили ни на какие прежние восхваления Лондона, потому что автор их действительно ничего, кроме Лондона, в жизни не видел, так что Лондон казался ему вселенной.
It was written by a raw, red-headed lad of seventeen, named Adam Wayne, who had been born in Notting Hill.	Написал их зеленый, рыжеволосый юнец семнадцати лет от роду по имени Адам Уэйн, уроженец Ноттинг-Хилла.
An accident in his seventh year prevented his being taken away to the seaside, and thus his whole life had been passed in his own Pump Street, and in its neighbourhood.	Случилось так, что в семь лет его не взяли, как собирались, на море, и больше он из Лондона не выезжал: жил себе да жил в своем Насосном переулке, наведываясь в окрестные улочки.

And the consequence was, that he saw the street-lamps as things quite as eternal as the stars; the two fires were mingled.	Вот он и не отличал уличных фонарей от звезд небесных; для него их свет смешался.
He saw the houses as things enduring, like the mountains, and so he wrote about them as one would write about mountains.	Дома казались ему незыблемыми вроде гор: он и писал о них, как другой будет писать о горах.
Nature puts on a disguise when she speaks to every man; to this man she put on the disguise of Notting Hill.	Всякий видит природу в своем обличье; пред ним она предстала в обличье Ноттинг-Хилла.
Nature would mean to a poet born in the Cumberland hills, a stormy skyline and sudden rocks.	Для поэта -- уроженца графства Камберленд -природа -- это бурливое море и прибрежные рифы.
Nature would mean to a poet born in the Essex flats, a waste of splendid waters and splendid sunsets.	Для поэта, рожденного средь Эссекских равнин, природа -- сверканье тихих вод и сияние закатов.
So nature meant to this man Wayne a line of violet roofs and lemon lamps, the chiaroscuro of the town.	А Уэйну природа виделась лиловыми скатами крыш и вереницей лимонно-желтых фонарей -городской светотенью.
He did not think it clever or funny to praise the shadows and colours of the town; he had seen no other shadows or colours, and so he praised them...because they were shadows and colours.	Воспевая тени и цвета города, он не стремился быть ни остроумным, ни забавным: он просто не знал других Цветов и теней, вот и воспевал эти -- надо же поэту воспевать хоть какие-то.
He saw all this because he was a poet, though in practice a bad poet.	А он был поэтом, хоть и плохим.
It is too often forgotten that just as a bad man is nevertheless a man, so a bad poet is nevertheless a poet.	Слишком часто забывают, что как дурной человек -- все же человек, так и плохой поэт -- все же поэт.
Mr. Wayne's little volume of verse was a complete failure; and he submitted to the decision of fate with a quite rational humility, went back to his work, which was that of a draper's assistant, and wrote no more.	Томик стихов мистера Уэйна не имел ни малейшего успеха; и он, со смиренным благоразумием покорившись приговору судьбы, продолжал служить приказчиком в магазине тканей, а стихи писать бросил.
He still retained his feeling about the town of Notting Hill, because he could not possibly have any other feeling, because it was the back and base of his brain.	Чувство свое к Ноттинг-Хиллу он, конечно, сохранил, потому что это было главное чувство его жизни, краеугольный камень бытия.
But he does not seem to have made any particular attempt to express it or insist upon it.	Но больше он не пробовал ни выражать это чувство, ни вылезать с ним.
He was a genuine natural mystic, one of those who live on the border of fairyland. But he was perhaps the first to realize how often the boundary of fairyland runs through a crowded city.	Он был мистик по природе своей, из тех, кто живет на границе сказки: и может статься, он первый заметил, как часто эта граница проходит посреди многолюдного города.
Twenty feet from him (for he was very short-sighted) the red and white and yellow suns of the gas-lights thronged and melted into each other like an orchard of fiery trees, the beginning of the woods of elf-land.	В двадцати футах от него (он был очень близорук) красные, белые и желтые лучи газовых фонарей сплетались и сливались, образуя огневеющую окраину волшебного леса.
But, oddly enough, it was because he was a small poet that he came to his strange and isolated triumph.	Но, как это ни странно, именно поэтическая неудача вознесла его на вершину небывалого торжества.

It was because he was a failure in literature that he became a portent in English history.	Он не пробился в литературу -- и поэтому стал явлением английской истории.
He was one of those to whom nature has given the desire without the power of artistic expression. He had been a dumb poet from his cradle. He might have been so to his grave, and carried unuttered into the darkness a treasure of new and sensational song. But he was born under the lucky star of a single coincidence.	Его томила тщетная жажда художественного самовыражения: он был немым поэтом с колыбели и остался бы таковым до могилы, и унес бы в загробный мрак сокрытую в его душе новую и неслыханную песню -- но он родился под счастливой звездой, и ему выпала сказочная удача.
He happened to be at the head of his dingy municipality at the time of the King's jest, at the time when all municipalities were suddenly commanded to break out into banners and flowers.	Волею судеб он стал лорд-мэром жалкого райончика в самый разгар королевских затей, когда всем районам и райончикам велено было украситься цветами и знаменами.
Out of the long procession of the silent poets who have been passing since the beginning of the world, this one man found himself in the midst of an heraldic vision, in which he could act and speak and live lyrically.	Единственный из процессии безмолвных поэтов, шествующей от начала дней, он вдруг, точно по волшебству, оказался в своей поэтической сфере и смог говорить, действовать и жить по наитию.
While the author and the victims alike treated the whole matter as a silly public charade, this one man, by taking it seriously, sprang suddenly into a throne of artistic omnipotence.	И сам царственный шутник, и его жертвы полагали, что заняты дурацким розыгрышем; лишь один человек принял его всерьез и сделался всемогущим художником.
Armour, music, standards, watch-fires, the noise of drums, all the theatrical properties were thrown before him.	Доспехи, музыка, штандарты, сигнальные костры, барабанный бой -- весь театральный реквизит был к его услугам.
This one poor rhymster, having burnt his own rhymes, began to live that life of open air and acted poetry of which all the poets of the earth have dreamed in vain; the life for which the Iliad is only a cheap substitute.	Несчастный рифмоплет, спаливши свои опусы, вышел на подмостки и принялся разыгрывать свои поэтические фантазии -- а ведь об этом вотще мечтали все поэты, сколько их ни было, мечтали о такой жизни, перед которой сама "Илиада" -- всего-навсего дешевый подлог.
Upwards from his abstracted childhood, Adam Wayne had grown strongly and silently in a certain quality or capacity which is in modern cities almost entirely artificial, but which can be natural, and was primarily almost brutally natural in him, the quality or capacity of patriotism.	Детские мечтания исподволь выпестовали в нем способность или склонность, в современных больших городах почти целиком напускную, по существу же весьма естественную, а для него едва ли не физиологическую -- способность или склонность к патриотизму.
It exists, like other virtues and vices, in a certain undiluted reality. It is not confused with all kinds of other things.	Она существует, как и прочие пороки и добродетели, в некой сгущенной реальности, и ее ни с чем не спутаешь.
A child speaking of his country or his village may make every mistake in Mandeville or tell every lie in Munchausen, but in his statement there will be no psychological lies any more than there can be in a good song.	Ребенок, восторженно разглагольствующий о своей стране или своей деревне, может привирать, подобно Мандевилю, или врать напропалую, как барон Мюнхгаузен, но его болтовня будет внутренне столь же неложной, как хорошая песня.

Adam Wayne, as a boy, had for his dull streets in Notting Hill the ultimate and ancient sentiment that went out to Athens or Jerusalem.	Еще мальчишкой Адам Уэйн проникся к убогим улочкам Ноттинг-Хилла тем же древним благоговением, каким были проникнуты жители Афин или Иерусалима.
He knew the secret of the passion, those secrets which make real old national songs sound so strange to our civilization.	Он изведал тайну этого чувства, тайну, из-за которой так странно звучат на наш слух старинные народные песни.
He knew that real patriotism tends to sing about sorrows and forlorn hopes much more than about victory.	Он знал, что истинного патриотизма куда больше в скорбных и заунывных песнях, чем в победных маршах.
He knew that in proper names themselves is half the poetry of all national poems.	Он знал, что половина обаяния народных исторических песен -- в именах собственных.
Above all, he knew the supreme psychological fact about patriotism, as certain in connection with it as that a fine shame comes to all lovers, the fact that the patriot never under any circumstances boasts of the largeness of his country, but always, and of necessity, boasts of the smallness of it.	И знал, наконец, главнейшую психическую особенность патриотизма, такую же непременную, как стыдливость, отличающую всех влюбленных: знал, что патриот никогда, ни при каких обстоятельствах не хвастает огромностью своей страны, но ни за что не упустит случая похвастать тем, какая она маленькая.
All this he knew, not because he was a philosopher or a genius, but because he was a child.	Все это он знал не потому, что был философом или гением, а потому, что оставался ребенком.
Any one who cares to walk up a side slum like Pump Street, can see a little Adam claiming to be king of a paving-stone.	Пройдите по любому закоулку вроде Насосного -- увидите там маленького Адама, властелина торца мостовой: он тем горделивее, чем меньше этот торец, а лучше всего -- если на нем еле-еле умещаются две ступни.
And he will always be proudest if the stone is almost too narrow for him to keep his feet inside it.	И вот, когда он однажды собрался, не щадя живота, защищать то ли кусок тротуара, то ли неприступную твердыню крыльца, он встретил короля: тот бросил несколько насмешливых фраз -- и навсегда определил границы его души.
It was while he was in such a dream of defensive battle, marking out some strip of street or fortress of steps as the limit of his haughty claim, that the King had met him, and, with a few words flung in mockery, ratified for ever the strange boundaries of his soul.	С тех пор он только и помышлял о защите Ноттинг-Хилла в смертельном бою: помышлял так же привычно, как едят, пьют или раскуривают трубку.
Thenceforward the fanciful idea of the defence of Notting Hill in war became to him a thing as solid as eating or drinking or lighting a pipe. He disposed his meals for it, altered his plans for it, lay awake in the night and went over it again.	Впрочем, ради этого он забывал о еде, менял свои планы, просыпался среди ночи и все передумывал заново.
Two or three shops were to him an arsenal; an area was to him a moat; corners of balconies and turns of stone steps were points for the location of a culverin or an archer.	Две-три лавчонки служили ему арсеналом; приямок превращался в крепостной ров; на углах балконов и на выступах крылечек размещались мушкетеры и лучники.
It is almost impossible to convey to any ordinary imagination the degree to which he had transmitted the leaden London landscape to a romantic gold.	Почти невозможно представить себе, если не поднапрячься, как густо покрыл он свинцовый Лондон романтической позолотой.

The process began almost in babyhood, and became habitual like a literal madness.	Началось это с ним чуть ли не во младенчестве, и со временем стало чем-то вроде обыденного безумия.
It was felt most keenly at night, when London is really herself, when her lights shine in the dark like the eyes of innumerable cats, and the outline of the dark houses has the bold simplicity of blue hills.	Оно было всевластно по ночам, когда Лондон больше всего похож на себя; когда городские огни мерцают во тьме, как глаза бесчисленных кошек, а в упрощенных очертаниях черных домов видятся контуры синих гор.
But for him the night revealed instead of concealing, and he read all the blank hours of morning and afternoon, by a contradictory phrase, in the light of that darkness.	Но от него-то ночь ничего не прятала, ему она все открывала, и в бледные утренние и дневные часы он жил, если можно так выразиться, при свете ночной темноты.
To this man, at any rate, the inconceivable had happened. The artificial city had become to him nature, and he felt the curb-stones and gas-lamps as things as ancient as the sky.	Отыскался человек, с которым случилось немыслимое: мнимый город стал для него обычным, бордюрные камни и газовые фонари сравнялись древностию с небесами.
One instance may suffice.	Хватит и одного примера.
Walking along Pump Street with a friend, he said, as he gazed dreamily at the iron fence of a little front garden, "How those railings stir one's blood."	Прогуливаясь с другом по Насосному переулку, он сказал, мечтательно глядя на чугунную ограду палисадника: -- Как закипает кровь при виде этой изгороди!
His friend, who was also a great intellectual admirer, looked at them painfully, but without any particular emotion.	Его друг и превеликий почитатель мучительно вглядывался В изгородь, но ничего такого не испытывал.
He was so troubled about it that he went back quite a large number of times on quiet evenings and stared at the railings, waiting for something to happen to his blood, but without success.	Его это столь озадачило, что он раз за разом приходил под вечер поглядеть на изгородь: не закипит ли кровь и у него, но кровь не закипала.
At last he took refuge in asking Wayne himself.	Наконец он не выдержал и спросил у Уэйна, в чем тут дело.
He discovered that the ecstacy lay in the one point he had never noticed about the railings even after his six visits, the fact that they were like the great majority of others in London, shaped at the top after the manner of a spear.	Оказалось, что он хоть и приходил к изгороди целых шесть раз, но главного-то и не заметил: что чугунные прутья ограды венчают острия, подобные жалам копий -- как, впрочем, почти везде в Лондоне.
As a child, Wayne had half unconsciously compared them with the spears in pictures of Lancelot and St. George, and had grown up under the shadow of the graphic association. Now, whenever he looked at them, they were simply the serried weapons that made a hedge of steel round the sacred homes of Notting Hill.	Ребенком Уэйн полуосознанно уподобил их копьям на картинках с Ланселотом или святым Георгием, и ощущение этого зрительного подобья не покинуло его, так что когда он смотрел на эти прутья, то видел строй копьеносцев, стальную оборону священных жилищ Ноттинг-Хилла.
He could not have cleansed his mind of that meaning even if he tried. It was not a fanciful comparison, or anything like it.	Подобье это прочно, неизгладимо запечатлелось в его душе: это была вовсе не прихоть фантазии.
It would not have been true to say that the familiar railings reminded him of spears; it would have been far truer to say that the familiar spears occasionally reminded him of railings.	Неверно было бы сказать, что знакомая изгородь напоминает ему строй копий; вернее -- что знакомый строй копий иногда представлялся ему изгородью.

A couple of days after his interview with the King, Adam Wayne was pacing like a caged lion in front of five shops that occupied the upper end of the disputed street. They were a grocer's, a chemist's, a barber's, an old curiosity shop, and a toy-shop that sold also newspapers.	Через день-другой после королевской аудиенции Адам Уэйн расхаживал, точно лев в клетке, перед пятью домиками в верхнем конце пресловутого переулка: бакалея, аптека, цирюльня, лавка древностей и магазин игрушек, где также продавались газеты.
It was these five shops which his childish fastidiousness had first selected as the essentials of the Notting Hill campaign, the citadel of the city.	Эти пять строений он придирчиво облюбовал еще в детстве как средоточие обороны Ноттинг-Хилла, городскую крепость.
If Notting Hill was the heart of the universe, and Pump Street was the heart of Notting Hill, this was the heart of Pump Street.	Ноттинг-Хилл -- сердце вселенной, Насосный переулок -- сердце Ноттинг-Хилла, а здесь билось сердце Насосного переулка.
The fact that they were all small and side by side realized that feeling for a formidable comfort and compactness which, as we have said, was the heart of his patriotism and of all patriotism.	Строеньица жались друг к другу, и это было хорошо, это отвечало стремлению к уютной тесноте, которое, как водится и как мы уж говорили, было сердцевиной уэйновского патриотизма.
The grocer (who had a wine and spirit licence) was included because he could provision the garrison; the old curiosity shop because it contained enough swords, pistols, partisans, cross-bows, and blunderbusses to arm a whole irregular regiment; the toy and paper shop because Wayne thought a free press an essential centre for the soul of Pump Street; the chemist's to cope with outbreaks of disease among the besieged; and the barber's because it was in the middle of all the rest, and the barber's son was an intimate friend and spiritual affinity.	Бакалейщик (он к тому же торговал по лицензии вином и крепкими напитками) был нужен как интендант; мечами, пистолетами, протазанами, арбалетами и пищалями из лавки древностей можно было вооружить целое ополчение; игрушечный магазин, он же газетный киоск, нужен затем, что без свободной печати духовная жизнь Насосного переулка заглохнет; аптекарю надлежало гасить вспышки эпидемии среди осажденных, а цирюльник попал в эту компанию оттого, что цирюльня была посредине и потому, что сын цирюльника был близким другом и единомышленником Уэйна.
It was a cloudless October evening settling down through purple into pure silver around the roofs and chimneys of the steep little street, which looked black and sharp and dramatic.	Лиловые тени и серебряные отблески ясного октябрьского вечера ложились на крыши и трубы крутого переулка, темного, угрюмого и как бы настороженного.
In the deep shadows the gas-lit shop fronts gleamed like five fires in a row, and before them, darkly outlined like a ghost against some purgatorial furnaces, passed to and fro the tall bird-like figure and eagle nose of Adam Wayne. He swung his stick restlessly, and seemed fitfully talking to himself.	В густеющих сумерках пять витрин, точно пять разноцветных костров, лучились газовым светом, а перед ними, как беспокойная тень среди огней чистилища, металась черная нескладная фигура с орлиным носом. Адам Уэйн размахивал тростью и, по-видимому, горячо спорил сам с собой.
"There are, after all, enigmas," he said, "even to the man who has faith.	-- Вера,-- говорил он,-- сама по себе всех загадок не разрешает.
There are doubts that remain even after the true philosophy is completed in every rung and rivet.	Положим, истинная философия ясна до последней точки; однако же остается место сомнениям.
And here is one of them. Is the normal human need, the normal human condition, higher or lower than those special spates of the soul which call out a doubtful and dangerous glory? those special powers of knowledge or sacrifice which are made possible only by the existence of evil?	Вот, например, что первостепеннее: обычные ли человеческие нужды, обычное состояние человека или пламенное душевное устремление к неверной и ненадежной славе? Что предпочтительнее -- мирное ли здравомыслие или полубезумная воинская доблесть?

Which should come first to our affections, the enduring sanities of peace or the half-maniacal virtues of battle?	Кого мы предпочтем -- героя ли повседневности или героя годины бедствий?
Which should come first, the man great in the daily round or the man great in emergency?	А если вернуться к исходной загадке, то кто первый на очереди -- бакалейщик или аптекарь?
Which should come first, to return to the enigma before me, the grocer or the chemist? Which is more certainly the stay of the city, the swift chivalrous chemist or the benignant all-providing, grocer?	Кто из них твердыня нашего града -- быстрый ли рыцарственный аптекарь или щедрый благодетельный бакалейщик?
In such ultimate spiritual doubts it is only possible to choose a side by the higher instincts and to abide the issue.	Когда дух мятется в сомнениях, надобно ли довериться высшей интуиции и смело идти вперед?
In any case, I have made my choice.	Ну что ж, я сделал выбор.
May I be pardoned if I choose wrongly, but I choose the grocer."	Да простится мне, если я неправ, но я выбираю бакалейщика.
"Good morning, sir," said the grocer, who was a middle-aged man, partially bald, with harsh red whiskers and beard, and forehead lined with all the cares of the small tradesman. "What can I do for you, sir?"	-- Добрый вечер, сэр, -- сказал бакалейщик, человек в летах, изрядно облысевший, с жесткими рыжими баками и бородой, с морщинистым лбом, изборожденным заботами мелкого торговца.-- Чем могу быть полезен, сэр?
Wayne removed his hat on entering the shop, with a ceremonious gesture, which, slight as it was, made the tradesman eye him with the beginnings of wonder.	Входя в лавочку, Уэйн церемонным жестом снял шляпу; в жесте этом не было почти ничего особенного, но торговца он несколько изумил.
"I come, sir," he said soberly, "to appeal to your patriotism."	-- Я пришел, сэр,-- отчеканил он, -- дабы воззвать к вашему патриотизму.
"Why, sir," said the grocer, "that sounds like the times when I was a boy and we used to have elections."	-- Вот так так, сэр, -- сказал бакалейщик,-- это прямо как в детстве, когда у нас еще бывали выборы.
"You will have them again," said Wayne, firmly, "and far greater things.	-- Выборы еще будут,-- твердо сказал Уэйн, -- да и не только выборы.
Listen, Mr. Mead.	Послушайте меня, мистер Мид.
I know the temptations which a grocer has to a too cosmopolitan philosophy.	Я знаю, как бакалейщика невольно тянет к космополитизму.
I can imagine what it must be to sit all day as you do surrounded with wares from all the ends of the earth, from strange seas that we have never sailed and strange forests that we could not even picture.	Я могу себе представить, каково это -- сидеть целый день среди товаров со всех концов земли, из-за неведомых морей, по которым мы никогда не плавали, из неведомых лесов, которые и вообразить невозможно.
No Eastern king ever had such argosies or such cargoes coming from the sunrise and the sunset, and Solomon in all his glory was not enriched like one of you.	Ни к одному восточному владыке не спешило столько тяжелогруженых кораблей из закатных и полуденных краев, и царь Соломон во всей славе своей был беднее ваших собратий.

India is at your elbow," he cried, lifting his voice and pointing his stick at a drawer of rice, the grocer making a movement of some alarm, "China is before you, Demerara is behind you, America is above your head, and at this very moment, like some old Spanish admiral, you hold Tunis in your hands."	Индия -- у вашего локтя,-- заявил он, повышая голос и указуя тростью на ящик с рисом, причем бакалейщик слегка отшатнулся,-- Китай перед вами, позади вас -- Демерара, Америка у вас над головой, и в этот миг вы, словно некий испанский адмирал дней былых, держите в руках Тунис.
Mr. Mead dropped the box of dates which he was just lifting, and then picked it up again vaguely.	Мистер Мид обронил коробку фиников и снова растерянно поднял ее.
Wayne went on with a heightened colour, but in a lowered voice:	Уэйн, раскрасневшись, продолжал, но уже потише.
"I know, I say, the temptations of so international, so universal a vision of wealth.	-- Я знаю, сказал я, сколь искусительно зрелище этих всесветных, кругосветных богатств.
I know that it must be your danger not to fall like many tradesmen into too dusty and mechanical a narrowness, but rather to be too broad, to be too general, too liberal.	Я знаю -- вам, в отличие от многих других торговцев, не грозит вялость и затхлость, не грозит узость кругозора; напротив, есть опасность, что вы будете излишне широки, слишком открыты, чересчур терпимы.
If a narrow nationalism be the danger of the pastrycook who makes his own wares under his own heavens, no less is cosmopolitanism the danger of the grocer.	И если пирожнику надо остерегаться узкого национализма -- ведь свои изделия он печет под небом родной страны, то бакалейщик да остережется космополитизма.
But I come to you in the name of that patriotism which no wanderings or enlightenments should ever wholly extinguish, and I ask you to remember Notting Hill.	Но я пришел к вам во имя того негасимого чувства, которое обязано выдержать соблазны всех странствий, искусы всех впечатлений -- я призываю вас вспомнить о Ноттинг-Хилле!
For, after all, in this cosmopolitan magnificence, she has played no small part.	Отвлечемся от этой пышности, от этого вселенского великолепия и вспомним -- ведь и Ноттинг-Хилл сыграл здесь не последнюю роль.
Your dates may come from the tall palms of Barbary, your sugar from the strange islands of the tropics, your tea from the secret villages of the Empire of the Dragon.	Пусть финики ваши сорваны с высоких берберских пальм, пусть сахар прибыл с незнаемых тропических островов, а чай -- с тайных плантаций Поднебесной Империи.
That this room might be furnished, forests may have been spoiled under the Southern Cross, and leviathans speared under the Polar Star.	Чтобы обставить ваш торговый зал, вырубались леса под знаком Южного Креста, гарпунили левиафанов при свете Полярной звезды.
But you yourself... surely no inconsiderable treasure...you yourself, the brain that wields these vast interests...you yourself, at least, have grown to strength and wisdom between these grey houses and under this rainy sky.	Но вы-то -- не последнее из сокровищ этой волшебной пещеры,-- вы-то сами, мудрый правитель этих безграничных владений,-- вы же взросли, окрепли и умудрились здесь, меж нашими серенькими домишками, под нашим дождливым небом.
This city which made you, and thus made your fortunes, is threatened with war.	И вот -- граду, взрастившему вас и тем сопричастному вашему несметному достоянию,--этому граду угрожают войной.

Come forth and tell to the ends of the earth this lesson. Oil is from the North and fruits from the South; rices are from India and spices from Ceylon; sheep are from New Zealand and men from Notting Hill."	Смелее же -- выступите вперед и скажите громовым голосом: пусть ворванью дарит нас Север, а фруктами -- Юг; пусть рис наш -- из Индии, а пряности -- с Цейлона; пусть овцы -- из Новой Зеландии, но мужи -- из Ноттинг-Хилла!
The grocer sat for some little while, with dim eyes and his mouth open, looking rather like a fish.	Бакалейщик сидел, разинув рот и округлив глаза, похожий на большую рыбину.
Then he scratched the back of his head, and said nothing.	Потом он почесал в затылке и промолчал.
Then he said:	Потом спросил:
"Anything out of the shop, sir?"	-- Желаете что-нибудь купить, сэр?
Wayne looked round in a dazed way.	Уэйн окинул лавчонку смутным взором.
Seeing a pile of tins of pine-apple chunks, he waved his stick generally towards them.	На глаза ему попалась пирамида из ананасных консервов, и он махнул в ее сторону тростью.
"Yes," he said, "I'll take those."	-- Да, -- сказал он,-- заверните вот эти.
"All those, sir?" said the grocer, with greatly increased interest.	-- Все банки, сэр? -- осведомился бакалейщик уже с неподдельным интересом.
"Yes, yes; all those," replied Wayne, still a little bewildered, like a man splashed with cold water.	-- Да, да; все эти банки,-- отвечал Уэйн, слегка ошеломленный, словно после холодного душа.
"Very good, sir; thank you, sir," said the grocer with animation. "You may count upon my patriotism, sir."	-- Отлично, сэр; благодарим за покупку,--воодушевился бакалейщик.-- Можете рассчитывать на мой патриотизм, сэр.
"I count upon it already," said Wayne, and passed out into the gathering night.	-- Я и так на него рассчитываю, -- сказал Уэйн и вышел в темноту, уже почти ночную.
The grocer put the box of dates back in its place.	Бакалейщик поставил на место коробку с финиками.
"What a nice fellow he is," he said. "It's odd how often they are nice. Much nicer than those as are all right."	-- А что, отличный малый! -- сказал он. -- Да и все они, ей-богу, отличный народ, не то, что мы -- хоть и нормальные, а толку?
Meanwhile Adam Wayne stood outside the glowing chemist's shop, unmistakably wavering.	Тем временем Адам Уэйн стоял в сиянии аптечной витрины и явственно колебался.
"What a weakness it is," he muttered. "I have never got rid of it from childhood. The fear of this magic shop.	-- Никак не совладаю с собой,-- пробормотал он.-- С самого детства не могу избавиться от страха перед этим волшебством.
The grocer is rich, he is romantic, he is poetical in the truest sense, but he is not...no, he is not supernatural.	Бакалейщик -- он да, он богач, он романтик, он истинный поэт, но -- нет, он весь от мира сего.
But the chemist!	Зато аптекарь!
All the other shops stand in Notting Hill, but this stands in Elf-land.	Прочие дома накрепко стоят в Ноттинг-Хилле, а этот выплывает из царства эльфов.
Look at those great burning bowls of colour.	Страшно даже взглянуть на эти огромные разноцветные колбы.
It must be from them that God paints the sunsets.	Не на них ли глядя, Бог расцвечивает закаты?

It is superhuman, and the superhuman is all the more uncanny when it is beneficent.	Да, это сверхчеловеческое, а сверхчеловеческое тем страшнее, чем благотворнее.
That is the root of the fear of God.	Отсюда и страх Божий.
I am afraid.	Да, я боюсь.
But I must be a man and enter."	Но я соберусь с духом и войду.
He was a man, and entered.	Он собрался с духом и вошел.
A short, dark young man was behind the counter with spectacles, and greeted him with a bright but entirely business-like smile.	Низенький, чернявый молодой человек в очках стоял за конторкой и приветствовал клиента лучезарной, но вполне деловой улыбкой.
"A fine evening, sir," he said.	-- Прекрасный вечер, сэр,-- сказал он.
"Fine, indeed, strange Father," said Adam, stretching his hands somewhat forward. "It is on such clear and mellow nights that your shop is most itself.	-- Поистине прекрасный, о отец чудес,--отозвался Адам, опасливо простерши к нему руки.-- В такие-то ясные, тихие вечера ваше заведение и являет себя миру во всей своей красе.
Then they appear most perfect, those moons of green and gold and crimson, which from afar, oft guide the pilgrim of pain and sickness to this house of merciful witchcraft."	Круглее обычного кажутся ваши зеленые, золотые и темно-красные луны, издалека притягивающие паломников болести и хвори к чертогам милосердного волшебства.
"Can I get you anything?" asked the chemist.	-- Чего изволите? -- спросил аптекарь.
"Let me see," said Wayne, in a friendly but vague manner. "Let me have some sal-volatile."	-- Сейчас, минуточку,-- сказал Уэйн, дружелюбно и неопределенно.-- Знаете, дайте мне нюхательной соли.
"Eightpence, tenpence, or one and sixpence a bottle?" said the young man genially.	-- Вам какой флакон -- восемь пенсов, десять или шиллинг шесть пенсов? -- ласково поинтересовался молодой человек.
"One and six...one and six," replied Wayne, with a wild submissiveness. "I come to ask you, Mr. Bowles, a terrible question."	-- Шиллинг шесть, шиллинг шесть,-- отвечал Уэйн с диковатой угодливостью.-- Я пришел, мистер Баулз, затем, чтобы задать вам страшный вопрос.
He paused and collected himself.	Он помедлил и снова собрался с духом.
"It is necessary," he muttered "it is necessary to be tactful, and to suit the appeal to each profession in turn."	-- Главное,-- бормотал он,-- главное -- чутье, надо ко всем искать верный подход.
"I come," he resumed aloud, "to ask you a question which goes to the roots of your miraculous toils.	-- Я пришел,-- заявил он вслух,-- задать вам вопрос, коренной вопрос, от решения которого зависит судьба вашего чародейного ремесла.
Mr. Bowles, shall all this witchery cease?" And he waved his stick around the shop.	Мистер Баулз, неужели же колдовство это попросту сгинет? -- и он повел кругом тростью.
Meeting with no answer, he continued with animation:	Ответа не последовало, и он с жаром продолжал:
"In Notting Hill we have felt to its core the elfish mystery of your profession.	-- Мы у себя в Ноттинг-Хилле полною мерой изведали вашу чудодейственную силу.
And now Notting Hill itself is threatened."	Но теперь и самый Ноттинг-Хилл под угрозой.

"Anything more, sir?" asked the chemist.	-- Еще чего бы вы хотели, сэр? -- осведомился аптекарь.
"Oh," said Wayne, somewhat disturbed, "oh, what is it chemists sell?	-- Ну, -- сказал Уэйн, немного растерявшись,--ну что там продают в аптеках?
Quinine, I think.	Ах да, хинин.
Thank you.	Вот-вот, спасибо.
Shall it be destroyed?	Да, так что же, суждено ли ему сгинуть?
I have met these men of Bayswater and North Kensington...Mr. Bowles, they are materialists.	Я видел наших врагов из Бейзуотера и Северного Кенсингтона, мистер Баулз, они отпетые материалисты.
They see no witchery in your work, even when it is brought within their own borders.	Ничто для них ваша магия, и в своих краях они тоже ее в грош не ставят.
They think the chemist is commonplace.	Они думают, аптекарь -- это так, пустяки.
They think him human."	Они думают, что аптекарь -- человек как человек.
The chemist appeared to pause, only a moment, to take in the insult, and immediately said:	Аптекарь немного помолчал -- видимо, трудно было снести непереносимое оскорбление, -- и затем поспешно проговорил:
"And the next article, please?"	-- Что еще прикажете?
"Alum," said the Provost, wildly. "I resume. It is in this sacred town alone that your priesthood is reverenced. Therefore, when you fight for us you fight not only for yourself, but for everything youtypify.	-- Квасцы,-- бросил лорд-мэр.-- Итак, лишь в пределах нашего священного града чтут ваше дивное призвание. И, сражаясь за нашу землю, вы сражаетесь не только за себя, но и за все то, что вы воплощаете.
You fight not only for Notting Hill, but for Fairyland, for as surely as Buck and Barker and such men hold sway, the sense of Fairyland in some strange manner diminishes."	Вы бьетесь не только за Ноттинг-Хилл, но и за таинственный сказочный край, ибо если возобладают Бак, Баркер и им подобные золотопоклонники, то, как ни странно, поблекнет и волшебное царство сказок.
"Anything more, sir?" asked Mr. Bowles, with unbroken cheerfulness.	-- Еще что-нибудь, сэр? -- спросил мистер Баулз, сохраняя внешнюю веселость.
"Oh yes, jujubes...Gregory powder...magnesia.	-- Да, да, таблетки от кашля -- касторку -магнезию.
The danger is imminent.	Опасность надвинулась вплотную.
In all this matter I have felt that I fought not merely for my own city (though to that I owe all my blood), but for all places in which these great ideas could prevail.	И я все время чувствовал, что отстаиваю не один лишь свой родной город (хотя за него я готов пролить кровь до капли), но и за все те края, которые ждут не дождутся торжества наших идеалов.
I am fighting not merely for Notting Hill, but for Bayswater itself; for North Kensington itself.	Не один Ноттинг-Хилл мне дорог, но также и Бейзуотер, также и Северный Кенсингтон.
For if the gold-hunters prevail, these also will lose all their ancient sentiments and all the mystery of their national soul.	Ведь если верх возьмут эти денежные тузы, то они повсюду опоганят исконные благородные чувства и тайны народной души.
I know I can count upon you."	Я знаю, что могу рассчитывать на вас.

"Oh yes, sir," said the chemist, with great animation, "we are always glad to oblige a good customer."	-- Разумеется, сэр,-- горячо подтвердил аптекарь,--мы всегда стараемся удовлетворить покупателя.
Adam Wayne went out of the shop with a deep sense of fulfilment of soul.	Адам Уэйн вышел из аптеки с отрадным чувством исполненного долга.
"It is so fortunate," he said, "to have tact, to be able to play upon the peculiar talents and specialities, the cosmopolitanism of the grocer and the world-old necromancy of the chemist.	-- Как это замечательно,-- сказал он сам себе,--что у меня есть чутье, что я сумел сыграть на их чувствительных струнах, задеть за живое и космополита-бакалейщика, и некроманта-аптекаря с его древним, как мир, загадочным ремеслом.
Where should I be without tact?"	Да, где бы я был без чутья?
CHAPTER II	Глава II
THE REMARKABLE MR. TURNBULL	МИСТЕР ТЕРНБУЛЛ, ЧУДОДЕЙ
AFTER two more interviews with shopmen, however, the patriot's confidence in his own psychological diplomacy began vaguely to wane.	Две дальнейшие беседы несколько подточили уверенность патриота в своей психологической дипломатии.
Despite the care with which he considered the peculiar rationale and the peculiar glory of each separate shop, there seemed to be something unresponsive about the shopmen.	Хоть он и подходил с разбором, уясняя сущность и своеобразие каждого занятия, однако собеседники его были как-то неотзывчивы.
Whether it was a dark resentment against the uninitiate for peeping into their masonic magnificence, he could not quite conjecture.	Скорее всего, это было глухое негодование против профана, с улицы вторгшегося в святая святых их профессий, но в точности не скажешь.
His conversation with the man who kept the shop of curiosities had begun encouragingly.	Разговор с хозяином лавки древностей начался многообещающе.
The man who kept the shop of curiosities had indeed enchanted him with a phrase.	Хозяин лавки древностей, надо сказать, его прямо-таки очаровал.
He was standing drearily at the door of his shop, a wrinkled man with a grey pointed beard, evidently a gentleman who had come down in the world.	Он уныло стоял в дверях своей лавчонки -усохший человечек с седой бородкой клинышком: вероятно, джентльмен, который знавал лучшие дни.
"And how does your commerce go, you strange guardian of the past?" said Wayne, affably.	-- И как же идет ваша торговля, о таинственный страж прошлого? -- приветливо обратился к нему Уэйн.
"Well, sir, not very well," replied the man, with that patient voice of his class which is one of the most heart-breaking things in the world. "Things are terribly quiet."	-- Да не сказать, чтоб очень бойко, сэр,-- отвечал тот с присущей его сословию и надрывающей душу беспредельной готовностью к невзгодам.--Тихий ужас, прямо как в омуте.
Wayne's eyes shone suddenly.	Уэйн так и просиял.
"A great saying," he said, "worthy of a man whose merchandise is human history.	-- Речение, -- сказал он, -- достойное того, чей товар -- история человечества.
Terribly quiet; that is in two words the spirit of this age, as I have felt it from my cradle.	Да, именно тихий ужас: в двух словах выражен дух нашего времени, я чувствую его с колыбели.
I sometimes wondered how many other people felt the oppression of this union between quietude and terror.	Бывало, я задумывался -- неужели я один такой, а другим никому не в тягость этот тихий ужас, эта жуткая тишь да гладь?

I see blank well-ordered streets, and men in black moving about inoffensively, sullenly.	Смотрю и вижу аккуратные безжизненные улицы, а по ним проходят туда и сюда пасмурные, нелюдимые, наглухо застегнутые мужчины в черном.
It goes on day after day, day after day, and nothing happens; but to me it is like a dream from which I might awake screaming.	И так день за днем, день за днем все так же, и ничего не происходит, а у меня чувство такое, будто это сон, от которого просыпаешься с придушенным криком.
To me the straightness of our life is the straightness of a thin cord stretched tight.	По мне, так ровная прямизна нашей жизни -- это прямизна туго натянутой бечевки.
Its stillness is terrible. It might snap with a noise like thunder.	И тихо-тихо -- до ужаса, даже в ушах звенит; а лопнет эта бечева -- то-то грянет грохот!
And you who sit, amid the debris of the great wars, you who sit, as it were, upon a battlefield, you know that war was less terrible than this evil peace; you know that the idle lads who carried those swords under Francis or Elizabeth, the rude Squire or Baron who swung that mace about in Picardy or Northumberland battles, may have been terribly noisy, but were not, like us, terribly quiet."	А уж вы-то, восседая среди останков великих войн, сидя, так сказать, на полях древних битв, вы, как никто, знаете, что даже и войны те были не ужаснее нынешнего тухлого мира; вы знаете, что бездельники, носившие эти шпаги при Франциске или Елизавете, что какой-нибудь неотесанный сквайр или барон, махавший этой булавой в Пикардии или в Нортумберленде,-- что они были, может, и ужасно шумный народ, но не нам чета -- тихим до ужаса.
Whether it was a faint embarrassment of conscience as to the original source and date of the weapons referred to, or merely an engrained depression, the guardian of the past looked, if anything, a little more worried.	Страж прошлого, казалось, огорчился: то ли упомянутые образчики оружия были не такие старинные и в Пикардии или Нортумберленде ими не махали, то ли ему было огорчительно все на свете, но вид у него стал еще несчастнее и озабоченнее.
"But I do not think," continued Wayne, "that this horrible silence of modernity will last, though I think for the present it will increase.	-- И все же я не думаю,-- продолжал Уэйн,-- что эта жуткая современная тишь так и пребудет тишью, хотя гнет ее, наверно, усилится.
What a farce is this modern liberality.	Ну что за издевательство этот новейший либерализм!
Freedom of speech means practically in our modern civilization that we must only talk about unimportant things.	Свобода слова нынче означает, что мы, цивилизованные люди, вольны молоть любую чепуху, лишь бы не касались ничего важного.
We must not talk about religion, for that is illiberal; we must not talk about bread and cheese, for that is talking shop; we must not talk about death, for that is depressing; we must not talk about birth, for that is indelicate.	О религии помалкивай, а то выйдет нелиберально; о хлебе насущном -- нельзя, это, видите ли, своекорыстно; не принято говорить о смерти -- это действует на нервы; о рождении тоже не надо -- это неприлично.
It cannot last.	Так продолжаться не может.
Something must break this strange indifference, this strange dreamy egoism, this strange loneliness of millions in a crowd.	Должен же быть конец этому немому безразличию, этому немому и сонному эгоизму, немоте и одиночеству миллионов, превращенных в безгласную толпу.
Something must break it.	Сломается такой порядок вещей.
Why should it not be you and I?	Так, может, мы с вами его и сломаем?

Can you do nothing else but guard relics?"	Неужто вы только на то и годны, чтоб стеречь реликвии прошлого?
The shopman wore a gradually clearing expression, which would have led those unsympathetic with the cause of the Red Lion to think that the last sentence was the only one to which he had attached any meaning.	Наконец-то лицо лавочника чуть-чуть прояснилось, и те, кто косо смотрит на хоругвь Красного Льва, пусть их думают, будто он понял одну последнюю фразу.
"I am rather old to go into a new business," he said, "and I don't quite know what to be either."	-- Да староват я уже заводить новое дело,--сказал он,-- опять же и непонятно, куда податься.
"Why not," said Wayne, gently having reached the crisis of his delicate persuasion "why not be a Colonel?"	-- А не податься ли вам,-- сказал Уэйн, тонко подготовивший заключительный ход,-- в полковники?
It was at this point, in all probability, that the interview began to yield more disappointing results.	Кажется, именно тут разговор сперва застопорился, а потом постепенно потерял всякий смысл.
The man appeared inclined at first to regard the suggestion of becoming a Colonel as outside the sphere of immediate and relevant discussion.	Лавочник решительно не пожелал обсуждать предложение податься в полковники: это предложение якобы не шло к делу.
A long exposition of the inevitable war of independence, coupled with the purchase of a doubtful sixteenth-century sword for an exaggerated price, seemed to resettle matters.	Пришлось долго разъяснять ему, что война за независимость неизбежна, и приобрести втридорога сомнительную шпагу шестнадцатого века -- тогда все более или менее уладилось.
Wayne left the shop, however, somewhat infected with the melancholy of its owner.	Но Уэйн покинул лавку древностей, как бы заразившись неизбывной скорбью ее владельца.
That melancholy was completed at the barber's.	Скорбь эта усугубилась в цирюльне.
"Shaving, sir?" inquired that artist from inside his shop.	-- Будем бриться, сэр? -- еще издали осведомился мастер помазка.
"War!" replied Wayne, standing on the threshold.	-- Война! -- ответствовал Уэйн, став на пороге.
"I beg your pardon," said the other sharply.	-- Это вы о чем? -- сурово спросил тот.
"War!" said Wayne, warmly. "But not for anything inconsistent with the beautiful and the civilized arts.	-- Война! -- задушевно повторил Уэйн.-- Но не подумайте, война вовсе не наперекор вашему изящному и тонкому ремеслу.
War for beauty.	Нет, война за красоту.
War for society.	Война за общественные идеалы.
War for peace.	Война за мир.
A great chance is offered you of repelling that slander which, in defiance of the lives of so many artists, attributes poltroonery to those who beautify and polish the surface of our lives.	А какой случай для вас опровергнуть клеветников, которые, оскорбляя память ваших собратий-художников, приписывают малодушие тем, кто холит и облагораживает нашу внешность!
Why should not hairdressers be heroes?	Да чем же парикмахеры не герои?
Why should not..."	Почему бы им не...
"Now, you get out," said the barber, irascibly. "We don't want any of your sort here. You get out."	-- Вы вот что, а ну-ка проваливайте отсюда! -- гневно сказал цирюльник.-- Знаем мы вашего брата. Проваливайте, говорю!

And he came forward with the desperate annoyance of a mild person when enraged.	И он устремился к нему с неистовым раздражением добряка, которого вывели из себя.
Adam Wayne laid his hand for a moment on the sword, then dropped it.	Адам Уэйн положил было руку на эфес шпаги, но вовремя опомнился и убрал руку с эфеса.
"Notting Hill," he said, "will need her bolder sons;" and he turned gloomily to the toy-shop.	-- Ноттинг-Хиллу,-- сказал он,-- нужны будут сыны поотважнее,-- и угрюмо направился к магазину игрушек.
It was one of those queer little shops so constantly seen in the side streets of London, which must be called toy-shops only because toys upon the whole predominate; for the remainder of goods seem to consist of almost everything else in the world... tobacco, exercise-books, sweet-stuff, novelettes, halfpenny paper clips, halfpenny pencil sharpeners, bootlaces, and cheap fireworks.	Это была одна из тех чудных лавчонок, которыми изобилуют лондонские закоулки и которые называются игрушечными магазинами лишь потому, что игрушек там уйма; а кроме того, имеется почти все, что душе угодно: табак, тетрадки, сласти, чтиво, полупенсовые скрепки и полупенсовые точилки, шнурки и бенгальские огни.
It also sold newspapers, and a row of dirty-looking posters hung along the front of it.	А тут еще и газетами приторговывали, и грязноватые газетные щиты были развешаны у входа.
"I am afraid," said Wayne, as he entered, "that I am not getting on with these tradesmen as I should.	-- Сдается мне, -- сказал Уэйн, входя, -- что не нахожу я общего языка с нашими торговцами.
Is it that I have neglected to rise to the full meaning of their work?	Наверно, я упускаю из виду самое главное в их профессиях.
Is there some secret buried in each of these shops which no mere poet can discover?"	Может статься, в каждом деле есть своя заветная тайна, которая не по зубам поэту?
He stepped to the counter with a depression which he rapidly conquered as he addressed the man on the other side of it...a man of short stature, and hair prematurely white, and the look of a large baby.	Он понуро двинулся к прилавку, однако, подойдя, поборол уныние и сказал низенькому человечку с ранней сединой, похожему на очень крупного младенца:
"Sir," said Wayne, "I am going from house to house in this street of ours, seeking to stir up some sense of the danger which now threatens our city.	-- Сэр, -- сказал Уэйн,-- я хожу по нашей улице из дома в дом и тщетно пытаюсь пробудить в земляках сознание опасности, которая нависла над нашим городом.
Nowhere have I felt my duty so difficult as here.	Но с вами мне будет труднее, чем с кем бы то ни было.
For the toy-shop keeper has to do with all that remains to us of Eden before the first wars began.	Ведь хозяин игрушечного магазина -- обладатель всего того, что осталось нам от Эдема, от времен, когда род людской еще не ведал войн.
You sit here meditating continually upon the wants of that wonderful time when every staircase leads to the stars, and every garden-path to the other end of nowhere.	Сидя среди своих товаров, вы непрестанно размышляете о сказочном прошлом: тогда каждая лестница вела к звездам, а каждая тропка -- в тридесятое царство.
Is it thoughtlessly, do you think, that I strike the dark old drum of peril in the paradise of children?	И вы, конечно, подумаете: какое это безрассудство -- тревожить барабанным треском детский рай!
But consider a moment; do not condemn me hastily.	Но погодите немного, не спешите меня осуждать.

Even that paradise itself contains the rumour or beginning of that danger, just as the Eden that was made for perfection contained the terrible tree.	Даже в раю слышны глухие содроганья -предвестие грядущих бедствий: ведь и в том, предначальном Эдеме, обители совершенства, росло ужасное древо.
For judge childhood, even by your own arsenal of its pleasures.	Судя о детстве, окиньте глазами вашу сокровищницу его забав.
You keep bricks; you make yourself thus, doubtless, the witness of the constructive instinct older than the destructive.	Вот у вас кубики -- несомненное свидетельство, что строить начали раньше, нежели разрушать.
You keep dolls; you make yourself the priest of that divine idolatry.	Вот куклы -- и вы как бы жрец этого божественного идолопоклонства.
You keep Noah's Arks; you perpetuate the memory of the salvation of all life as a precious, an irreplaceable thing.	Вот Ноевы ковчеги -- память о спасении живой твари, о невозместимости всякой жизни.
But do you keep only, sir, the symbols of this prehistoric sanity, this childish rationality of the earth?	Но разве у вас только и есть, сэр, что эти символы доисторического благоразумия, младенческого земного здравомыслия?
Do you not keep more terrible things?	А нет ли здесь более зловещих игрушек?
What are those boxes, seemingly of lead soldiers, that I see in that glass case?	Что это за коробки, уж не с оловянными ли солдатиками -- вон там, в том прозрачном ящике?
Are they not witnesses to that terror and beauty, that desire for a lovely death, which could not be excluded even from the immortality of Eden?	А это разве не свидетельство страшного и прекрасного стремления к героической смерти, вопреки блаженному бессмертию?
Do not despise the lead soldiers, Mr. Turnbull."	Не презирайте оловянных солдатиков, мистер Тернбулл.
"I don't," said Mr. Turnbull, of the toy-shop, shortly, but with great emphasis.	-- Я и не презираю, -- кратко, но очень веско отозвался мистер Тернбулл.
"I am glad to hear it," replied Wayne. "I confess that I feared for my military schemes the awful innocence of your profession.	-- Рад это слышать,-- заметил Уэйн.-- Признаюсь, я опасался говорить о войне с вами, чей удел -дивная безмятежность.
How, I thought to myself, will this man, used only to the wooden swords that give pleasure, think of the steel swords that give pain?	Как, спрашивал я себя, как этот человек, привыкший к игрушечному перестуку деревянных мечей, помыслит о мечах стальных, вспарывающих плоть?
But I am at least partly reassured.	Но отчасти вы меня успокоили.
Your tone suggests to me that I have at least the entry of a gate of your fairyland...the gate through which the soldiers enter, for it cannot be denied...I ought, sir, no longer to deny, that it is of soldiers that I come to speak.	Судя по вашему тону, предо мною приоткрыты хотя бы одни врата вашего волшебного царства -- те врата, в которые входят солдатики, ибо -не должно более таиться -- я пришел к вам, сэр, говорить о солдатах настоящих.
Let your gentle employment make you merciful towards the troubles of the world.	Да умилосердит вас ваше тихое занятие перед лицом наших жестоких горестей.
Let your own silvery experience tone down our sanguine sorrows.	И ваш серебряный покой да умиротворит наши кровавые невзгоды.
For there is war in Notting Hill."	Ибо война стоит на пороге Ноттинг-Хилла.

The little toy-shop keeper sprang up suddenly, slapping his fat hands like two fans on the counter.	Низенький хозяин игрушечной лавки вдруг подскочил и всплеснул пухленькими ручонками, растопырив пальцы: словно два веера появились над прилавком.
"War?" he cried. "Not really, sir? Is it true?	-- Война? -- воскликнул он.-- Нет, правда, сэр?
Oh, what a joke?	Кроме шуток?
Oh, what a sight for sore eyes!"	Ох, ну и дела! Вот утешенье-то на старости лет!
Wayne was almost taken aback by this outburst.	Уэйн отшатнулся при этой вспышке восторга.
"I am delighted," he stammered. "I had no notion..."	-- Я... это замечательно,-- бормотал он.-- Я и подумать не смел...
He sprang out of the way just in time to avoid Mr. Turnbull, who took a flying leap over the counter and dashed to the front of the shop.	Он посторонился как раз вовремя, а то бы мистер Тернбулл, одним прыжком перескочив прилавок, налетел на него.
"You look here, sir," he said; "you just look here."	-- Гляньте, гляньте-ка, сэр, -- сказал он.-- Вы вот на что гляньте.
He came back with two of the torn posters in his hand which were flapping outside his shop.	Он вернулся с двумя афишами, сорванными с газетных щитов.
"Look at those, sir," he said, and flung them down on the counter.	-- Вы только посмотрите, сэр, -- сказал он, расстилая афиши на прилавке.
Wayne bent over them, and read on one:	Уэйн склонился над прилавком и прочел:
"LAST FIGHTING. REDUCTION OF THE CENTRAL DERVISH CITY. REMARKABLE, ETC."	ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ. ВЗЯТИЕ ГЛАВНОГО ОПЛОТА ДЕРВИТТТЕЙ. ПОТРЯСАЮЩИЕ ПОДРОБНОСТИ и проч.
On the other he read:	И на другой афише:
"LAST SMALL REPUBLIC ANNEXED. NICARAGUAN CAPITAL SURRENDERS AFTER A MONTH'S FIGHTING. GREAT SLAUGHTER."	ГИБЕЛЬ ПОСЛЕДНЕЙ МАЛЕНЬКОЙ РЕСПУБЛИКИ. СТОЛИЦА НИКАРАГУА СДАЛАСЬ ПОСЛЕ ТРИДЦАТИДНЕВНЫХ БОЕВ. КРОВАВОЕ ПОБОИЩЕ
Wayne bent over them again, evidently puzzled; then he looked at the dates.	В некоторой растерянности Уэйн перечел афиши, потом поглядел на даты.
They were both dated in August fifteen years before.	И та, и другая датирована была августом пятнадцатилетней давности.
"Why do you keep these old things?" he said, startled entirely out of his absurd tact of mysticism. "Why do you hang them outside your shop?"	-- А зачем вам это старье? -- спросил он, уж и не думая о тактичном подходе и о мистических призваниях.-- Зачем вы это вывесили перед магазином?
"Because," said the other simply, "they are the records of the last war. You mentioned war just now.	-- Да затем,-- напрямик отвечал тот, -- что это последние военные новости.
It happens to be my hobby."	Вы только что сказали "война", а война -- мой конек.
Wayne lifted his large blue eyes with an infantile wonder.	Уэйн поднял на него взгляд, и в его огромных голубых глазах было детское изумление.
"Come with me," said Turnbull, shortly, and led him into a parlour at the back of the shop.	-- Пойдемте, -- коротко предложил Тернбулл и провел его в заднее помещение магазина.

In the centre of the parlour stood a large deal table. On it were set rows and rows of the tin and lead soldiers which were part of the shopkeeper's stock. The visitor would have thought nothing of it if it had not been for a certain odd grouping of them, which did not seem either entirely commercial or entirely haphazard.	Посреди комнаты стоял большой сосновый стол, а на нем -- масса оловянных солдатиков. Магазин торговал ими, и удивляться вроде бы не приходилось, однако заметно было, что солдатики не сгрудились так себе, а расставлены строями -- не напоказ и не случайно.
"You are acquainted, no doubt," said Turnbull, turning his big eyes upon Wayne "you are acquainted, no doubt, with the arrangement of the American and Nicaraguan troops in the last battle." And he waved his hand towards the table.	-- Вам, разумеется, известно, -- сказал Тернбулл, выпучив на Уэйна свои лягушачьи глаза, -известно, разумеется, расположение американских и никарагуанских войск перед последней битвой, -- и он указал на стол.
"I am afraid not," said Wayne. "I..."	-- Боюсь, что нет,-- сказал Уэйн.-- Видите ли, я...
"Ah, you were at that time occupied too much, perhaps with the Dervish affair.	-- Понятно, понятно! Должно быть, вас тогда больше интересовало подавление восстаний дервишей.
You will find it in this corner." And he pointed to a part of the floor where there was another arrangement of children's soldiers grouped here and there.	Ну, это там, в том углу, -- и он показал на пол, где опять-таки были расставлены солдатики.
"You seem," said Wayne, "to be interested in military matters."	-- По-видимому, -- сказал Уэйн,-- вас очень занимают дела военные.
"I am interested in nothing else," answered the toy-shop keeper, simply.	-- Меня не занимают никакие другие,--бесхитростно отвечал хозяин магазина игрушек.
Wayne appeared convulsed with a singular, suppressed excitement.	Уэйн постарался подавить охватившее его бурное волнение.
"In that case," he said, "I may approach you with an unusual degree of confidence.	-- В таком случае,-- сказал он,-- я рискну довериться вам целиком.
Touching the matter of the defence of Notting Hill, I..."	Я полагаю, что оборона Ноттинг-Хилла...
"Defence of Notting Hill?	-- Оборона Ноттинг-Хилла?
Yes, sir.	Прошу вас, сэр.
This way, sir," said Turnbull, with great perturbation. "Just step into this side room;" and he led Wayne into another apartment, in which the table was entirely covered with an arrangement of children's bricks.	Вон туда, сэр, -- сказал Тернбулл, прямо-таки заплясав на месте,-- вон в ту боковую комнатушку.-- И он подвел Уэйна к столу, застроенному кубиками.
A second glance at it told Wayne that the bricks were arranged in the form of a precise and perfect plan of Notting Hill.	Уэйн присмотрелся и увидел перед собой четкий и точный макет Ноттинг-Хилла.
"Sir," said Turnbull, impressively, "you have, by a kind of accident, hit upon the whole secret of my life.	-- Сэр, -- внушительно промолвил Тернбулл,-- вы совершенно случайно открыли секрет всей моей жизни.
As a boy, I grew up among the last wars of the world, when Nicaragua was taken and the dervishes wiped out. And I adopted it as a hobby, sir, as you might adopt astronomy or bird-stuffing.	Последние войны -- в Никарагуа и на Востоке -разразились, когда я был мальчишкой, и я увлекся военным делом, сэр, как, бывает, увлекаются астрономией или набивкой чучел.
I had no ill-will to any one, but I was interested in war as a science, as a game.	Воевать-то я ни с кем не собирался, война интересовала меня как наука, как игра.

And suddenly I was bowled out. The big Powers of the world, having swallowed up all the small ones, came to that confounded agreement, and there was no more war.	Но не тут-то было: великие державы всех позавоевывали и заключили, черт бы его драл, соглашение больше между собой не воевать.
There was nothing more for me to do but to do what I do now...to read the old campaigns in dirty old newspapers, and to work them out with tin soldiers. One other thing had occurred to me.	Вот мне только и осталось, что представлять себе войны по старым газетам и расставлять оловянных солдатиков.
I thought it an amusing fancy to make a plan of how this district of ours ought to be defended if it were ever attacked.	И вдруг меня осенило: а не сделать ли мне макет нашего района и не составить ли план его обороны -- вдруг да на нас нападут?
It seems to interest you too."	Вам это, видать, тоже показалось любопытно?
"If it were ever attacked," repeated Wayne, awed into an almost mechanical. enunciation. "Mr. Turnbull, it is attacked.	-- Вдруг да на нас нападут,-- ошеломленный восторгом, механически повторил Уэйн.--Мистер Тернбулл, на нас напали.
Thank Heaven, I am bringing to at least one human being the news that is at bottom the only good news to any son of Adam.	Слава Богу, наконец-то я приношу хоть одному человеку благую весть, да какую -- вестей отрадней для сыновей Адама не бывает.
Your life has not been useless.	Жизнь ваша -- не бесполезна.
Your work has not been play.	Труд ваш -- не забава.
Now, when the hair is already grey on your head, Turnbull, you shall have your youth.	Время вашей юности, Тернбулл, настало теперь, когда вы уже поседели.
God has not destroyed it, He has only deferred it.	Господь не лишил вас ее; Он ее лишь отложил.
Let us sit down here, and you shall explain to me this military map of Notting Hill.	Давайте присядем, и вы объясните мне на макете ваш план обороны Ноттинг-Хилла.
For you and I have to defend Notting Hill together."	Ибо нам с вами предстоит защищать его.
Mr. Turnbull looked at the other for a moment, then hesitated, and then sat down beside the bricks and the stranger.	Мистер Тернбулл с минуту глядел на нежданного гостя, разинув рот; потом оставил колебания и уселся рядом с ним возле макета.
He did not rise again for seven hours, when the dawn broke.	Они поднялись на ноги лишь через семь часов, на рассвете.
* * *	* * *
The headquarters of Provost Adam Wayne and his Commander-in-Chief consisted of a small and somewhat unsuccessful milk-shop at the corner of Pump Street.	Ставка лорд-мэра Адама Уэйна и его главнокомандующего разместилась в маленькой захудалой молочной на углу Насосного переулка.
The blank white morning had only just begun to break over the blank London buildings when Wayne and Turnbull were to be found seated in the cheerless and unswept shop.	Белесое утро едва брезжило над белесыми лондонскими строениями, а Уэйн с Тернбуллом уже сидели в безлюдной и замызганной забегаловке.
Wayne had something feminine in his character; he belonged to that class of persons who forget their meals when anything interesting is in hand.	Уэйн имел отчасти женскую натуру: чем-нибудь поглощенный, он терял всякий аппетит.

He had had nothing for sixteen hours but hurried glasses of milk, and, with a glass standing empty beside him, he was writing and sketching and dotting and crossing out with inconceivable rapidity with a pencil and a piece of paper.	За последние шестнадцать часов он выпил наспех несколько стаканов молока; пустой стакан и теперь стоял у его локтя, а он с неимоверной быстротой что-то писал, черкал и подсчитывал на клочке бумаге.
Turnbull was of that more masculine type in which a sense of responsibility increases the appetite, and with his sketch-map beside him he was dealing strenuously with a pile of sandwiches in a paper packet, and a tankard of ale from the tavern opposite, whose shutters had just been taken down.	У Тернбулла натура была мужская: его аппетит возрастал с возрастанием чувства ответственности; он отложил исчерченную карту и доставал из бумажного пакета бутерброд за бутербродом, запивая их элем, кружку которого только что принес из открывшегося поутру кабачка напротив.
Neither of them spoke, and there was no sound in the living stillness except the scratching of Wayne's pencil and the squealing of an aimless-looking cat.	Оба молчали; слышалось лишь чирканье карандаша по бумаге да надрывное мяуканье приблудного кота.
At length Wayne broke the silence by saying:	Наконец Уэйн проговорил:
"Seventeen pounds, eight shillings and nine-pence."	-- Семнадцать фунтов восемь шиллингов девять пенсов.
Turnbull nodded and put his head in the tankard.	Тернбулл кивнул и запустил нос в кружку.
"That," said Wayne, "is not counting the five pounds you took yesterday. What did you do with it?"	-- Это не считая тех пяти фунтов, что вы вчера взяли,-- добавил Уэйн.-- Как вы ими распорядились?
"Ah, that is rather interesting!" replied Turnbull, with his mouth full. "I used that five pounds in a kindly and philanthropic act."	-- А, вот это не лишено интереса,-- пробурчал Тернбулл с набитым ртом.-- Те пять фунтов я израсходовал милосердно и человеколюбиво.
Wayne was gazing with mystification in his queer and innocent eyes.	Уэйн вопросительно поглядел на пучеглазого и невозмутимого соратника.
"I used that five pounds," continued the other, "in giving no less than forty little London boys rides in hansom cabs."	-- Те пять фунтов,-- продолжал тот,-- я разменял и раздал сорока -- да, именно сорока уличным мальчишкам, чтобы они катались на извозчиках.
"Are you insane?" asked the Provost.	-- Вы в своем уме? -- спросил лорд-мэр.
"It is only my light touch," returned Turnbull. "These hansom-cab rides will raise the tone...raise the tone, my dear fellow...of our London youths, widen their horizon, brace their nervous system, make them acquainted with the various public monuments of our great city.	-- А что такого особенного,-- возразил Тернбулл.--Эти поездки подымут тонус -- большое дело тонус, дорогой мой! -- нашей лондонской детворы, расширят их кругозор, укрепят их нервную систему, ознакомят с памятными местами нашей великой столицы.
Education, Wayne, education.	Воспитание, Уэйн, и еще раз воспитание!
How many excellent thinkers have pointed out that political reform is useless until we produce a cultured populace.	Многие замечательные мыслители указывали, что, пока нет культурного населения, нечего и затевать политические реформы.
So that twenty years hence, when these boys are grown up..."	А вот через двадцать лет, когда эти мальчишки подрастут...
"Mad!" said Wayne, laying down his pencil; "and five pounds gone!"	-- Так и есть, спятил,-- сказал Уэйн, бросая карандаш. -- А пяти фунтов как не бывало!

"You are in error," explained Turnbull. "You grave creatures can never be brought to understand how much quicker work really goes with the assistance of nonsense and good meals.	-- Ошибаетесь, -- заметил Тернбулл.-- Где вам, суровым людям, понять, насколько лучше спорится дело, если его приправить чепуховиной да вдобавок хорошенько перекусить.
Stripped of its decorative beauties, my statement was strictly accurate.	Я сказал вам сущую правду, только увешал ее словесными побрякушками.
Last night I gave forty half-crowns to forty little boys, and sent them all over London to take hansom cabs.	Да, вчера вечером я раздал сорок полукрон сорока мальчишкам и разослал их во все концы Лондона: пусть возвращаются оттуда на извозчиках.
I told them in every case to tell the cabman to bring them to this spot.	И сказал, куда возвращаться, -- всем к одному и тому же месту.
In half an hour from now the declaration of war will be posted up. At the same time the cabs will have begun to come in, you will have ordered out the guard, the little boys will drive up in state, we shall commandeer the horses for cavalry, use the cabs for barricade, and give the men the choice between serving in our ranks and detention in our basements and cellars.	Через полчаса будет расклеено объявление войны и как раз начнут прибывать кебы, а вы держите стражу наготове. Мальчишки знай подкатывают, а мы отпрягаем лошадей -- вот она и кавалерия, а кебы чем не баррикады? Извозчикам мы предложим драться вместе с нами или сидеть пока чего в подвалах и погребах.
The little boys we can use as scouts.	Мальчишки снова пригодятся, будут разведчиками.
The main thing is that we start the war with an advantage unknown in all the other armies...horses.	Главное -- что к началу боевых действий у нас будет преимущество над всеми противниками -- будет конница.
And now," he said, finishing his beer, "I will go and drill the troops."	Ну, а теперь,-- сказал он, выхлебывая эль,--пойду-ка я обучать ополченцев.
And he walked out of the milk-shop, leaving the Provost staring. A minute or two afterwards, the Provost laughed.	Он вышел из молочной, и лорд-мэр проводил его восхищенным взглядом. Через минуту-другую он рассмеялся.
He only laughed once or twice in his life, and then he did it in a queer way as if it were an art he had not mastered.	Смеялся он всего раза два в жизни, издавая довольно странные звуки,-- не давалось ему это искусство.
Even he saw something funny in the preposterous coup of the half-crowns and the little boys.	Однако даже ему показалась забавной головокружительная проделка с мальчишками и полукронами.
He did not see the monstrous absurdity of the whole policy and the whole war.	А чудовищной нелепости всех своих демаршей и военных приготовлений он не замечал.
He enjoyed it seriously as a crusade, that is, he enjoyed it far more than any joke can be enjoyed.	Он почувствовал себя воителем, и чужая пустая забава стала его душевной отрадой.
Turnbull enjoyed it partly as a joke, even more perhaps as a reversion from the things he hated...modernity and monotony and civilization.	Тернбулл же все-таки немного забавлялся, но больше радовался возможности противостоять ненавистной современности, монотонной цивилизации.

To break up the vast machinery of modern life and use the fragments as engines of war, to make the barricade of omnibuses and points of vantage of chimneypots, was to him a game worth infinite risk and trouble.	Разламывать огромные отлаженные механизмы современного бытия и превращать обломки в орудия войны, громоздить баррикады из омнибусов и устраивать наблюдательные посты на фабричных трубах -- такая военная игра, на его взгляд, стоила свеч.
He had that rational and deliberate preference which will always to the end trouble the peace of the world, the rational and deliberate preference for a short life and a merry one.	Он здраво рассудил -- и такое здравомыслие будет сотрясать мир до конца времен -рассудил неспешно и здраво, что в веселый час и смерть не страшна.
CHAPTER III.	Глава III.
THE EXPERIMENT OF MR. BUCK.	ПОПЫТКА МИСТЕРА БАКА.
AN earnest and eloquent petition was sent up to the King signed with the names of Wilson, Barker, Buck, Swindon and others.	Королю было подано проникновенное и красноречивое прошение за подписями Уилсона, Баркера, Бака, Свиндона и проч.
It urged that at the forthcoming conference to be held in his Majesty's presence touching the final disposition of the property in Pump Street, it might be held not inconsistent with political decorum and with the unutterable respect they entertained for his Majesty if they appeared in ordinary morning dress, without the costume decreed for them as Provosts.	Они просили дозволить им явиться на имеющее быть в присутствии Его Величества совещание касательно покупки земельного участка, занятого Насосным переулком, в обычных утренних парадных костюмах, а не в лорд-мэрских нарядах, уповая при этом, что придворный декорум пострадает лишь незначительно, и заверяя Его Величество в своем совершеннейшем и несказаннейшем почтении.
So it happened that the company appeared at that council in frock-coats and that the King himself limited his love of cefemony to appearing (after his not unusual manner) in evening dress with one order...in this case not the Garter, but the button of the Club of Old Clipper's Best Pals, a decoration obtained (with difficulty) from a halfpenny boy's paper.	Так что все участники совещания были в сюртуках и даже король явился всего-навсего в смокинге с орденом, что, впрочем, бывало и прежде, но на этот раз он нацепил не орден Подвязки, а бляху-значок клуба Дружков Старого Проныры, превеликими трудами раздобытый в редакции полупенсовой газетенки для школьников.
Thus also it happened that the only spot of colour in the room was Adam Wayne, who entered in great dignity with the great red robes and the great sword.	Итак, все были в черном; но в ярко-алом величественно вошел в палату Адам Уэйн, как всегда, препоясанный мечом.
"We have met," said Auberon, "to decide the most arduous of modern problems.	-- Мы собрались,-- объявил Оберон, -- дабы разрешить труднейший и неотложный вопрос.
May we be successful." And he sat down gravely.	Да сопутствует нам удача! -- И он чинно уселся во главе стола.
Buck turned his chair a little and flung one leg over the other.	Бак подвинул кресло поудобнее и заложил ногу на ногу.
"Your majesty," he said, quite good-humouredly, "there is only one thing I can't understand, and that is why this affair is not settled in five minutes.	-- Ваше Величество,-- как нельзя добродушней сказал он,-- я не пойму одного -- почему бы нам не решить этот вопрос за пять минут.
Here's a small property which is worth a thousand to us and is not worth a hundred to any one else.	Имеется застройка: мы ее сносим и получаем тысячную прибыль, даром что сама-то она и сотни не стоит.

We offer the thousand.	Ладно, мы даем за нее тысячу.
It's not business-like, I know, for we ought to get it for less, and it's not reasonable and it's not fair on us, but I'm damned if I can see why it's difficult."	Я знаю, так дела не делаются, можно бы сторговать и подешевле; неправильно это, не по-нашему, но вот чего уж тут нет -- так это затруднений.
"The difficulty may be very simply stated," said Wayne. "You may offer a million and it will be very difficult for you to get Pump Street."	-- Затруднение очень простое,-- сказал Уэйн.--Предлагайте хоть миллион -- Насосный переулок просто-напросто не продается.
"But, look here, Mr. Wayne," cried Barker, striking in with a kind of cold excitement. "Just look here.	-- Погодите, погодите, мистер Уэйн,-- холодно, однако же с напором вмешался Баркер.-- Вы одумайтесь.
You've no right to take up a position like that.	Вы не имеете никакого права занимать такую позицию.
You've a right to stand out for a bigger price, but you aren't doing that.	Торговаться вы имеете право -- но вы же не торгуетесь.
You're refusing what you and every sane man know to be a splendid offer simply from malice or spite...it must be malice or spite.	Вы, наоборот, отвергаете предложение, которое любой нормальный человек на вашем месте принял бы с благодарностью,-- а вы отвергаете, нарочито и злонамеренно; да, иначе не скажешь, злонамеренно и нарочито.
And that kind of thing is really criminal; it's against the public good; The King's Government would be justified in forging you."	Это, знаете ли, дело уголовное -- вы идете против общественных интересов. И королевское правительство вправе вас принудить.
With his lean fingers spread on the table he stared anxiously at Wayne's face, which did not move.	Он распластал пальцы на столе и впился глазами в лицо Уэйна: тот и бровью не повел.
"In forcing you ... it would," he repeated.	-- Да, вправе... принудить вас,-- повторил он.
"It shall," said Buck, shortly, turning to the table with a jerk. "We have done our best to be decent."	-- Какое вправе, обязано,-- коротко проговорил Бак, резко придвинувшись к столу.-- Мы со своей стороны сделали все.
Wayne lifted his large eyes slowly.	Уэйн медленно поднял на него глаза.
"Was it my Lord Buck," he inquired, "who said that the King of England 'shall' do something?"	-- Я ослышался,-- спросил он,-- или милорд Бак и вправду сказал, что король Англии что-то кому-то обязан?
Buck flushed and said testily:	Бак покраснел и сердито поправился:
"I mean it must...it ought to, as I say we've done our best to be generous.	-- Не обязан, так должен -- словом, что надо, то надо.
I defy any one to deny it.	Я говорю, мы уж, знаете, расщедрились донельзя: кто скажет, что нет?
As it is Mr. Wayne, I don't want to say a word that's uncivil.	В общем, мистер Уэйн, я человек вежливый, я вас обижать не хочу.
I hope it's not uncivil to say that you can be, and ought to be, in gaol.	И надеюсь, вы не очень обидитесь, если я скажу, что вам самое место в тюрьме.
It is criminal to stop public works for a whim.	Преступно это -- мешать по своей прихоти общественным работам.

A man might as well burn ten thousand onions in his front garden or bring up his children to run naked in the street, as do what you say you have a right to do.	Эдак другой спалит десять тысяч луковиц у себя в палисаднике, а третий пустит детей голышом бегать по улице; и вы вроде них, никакого права не имеете.
People have been compelled to sell before now.	Бывало и прежде, что людей заставляли продавать.
The King could compel you, and I hope he will."	Вот и король, надеюсь, вас заставит, велит -- и все тут.
"Until he does," said Wayne, calmly, "the power and government of this great nation is on my side and not yours, and I defy you to defy it."	-- Но пока не велит, -- спокойно отвечал Уэйн, -до тех пор законы и власти нашей великой нации на моей стороне, и попробуйте-ка это оспорить!
"In what sense," cried Barker, with his feverish eyes and hands, "is the Government on your side?"	-- В каком же это смысле, -- воскликнул Баркер, сверкая глазами и готовясь поймать противника на слове,-- в каком же это, извините, смысле законы и власти на вашей стороне?
With one ringing movement Wayne unrolled a great parchment on the table. It was decorated down the sides with wild water-colour sketches of vestrymen in crowns and wreaths.	Широким жестом Уэйн развернул на столе большой свиток, поля которого были изрисованы корявыми акварельными человечками в коронах и венках.
"The Charter of the Cities," he began.	-- Хартия предместий...-- заявил он.
Buck exploded in a brutal oath and laughed.	Бак грубо выругался и захохотал.
"That tomfool's joke.	-- Бросьте вы идиотские шутки.
Haven't we had enough..."	Хватит с нас и того...
"And there you sit," cried Wayne, springing erect and with a voice like a trumpet, "with no argument but to insult the King before his face."	-- И вы смеете сидеть здесь, -- воскликнул Уэйн, вскочив, и голос его зазвучал, как труба, -- и вместо ответа мне бросать оскорбления в лицо королю?
Buck rose also with blazing eyes.	Разъяренный Бак тоже вскочил.
"I am hard to bully," he began...and the slow tones of the King struck in with incomparable gravity:	-- Ну, меня криком не возьмешь, -- начал он, но тут король медлительно и неописуемо властно проговорил:
"My Lord Buck, I must ask you to remember that your King is present.	-- Милорд Бак, напоминаю вам, что вы находитесь в присутствии короля.
It is not often that he needs to protect himself among his subjects."	Редкостный случай: прикажете монарху просить защиты от верноподданных?
Barker turned to him with frantic gestures.	Баркер повернулся к нему, размахивая руками.
"For God's sake don't back up the madman now," he implored. "Have your joke another time.	-- Да ради же Бога не берите сторону этого сумасшедшего!-- взмолился он.-- Отложите свои шуточки до другого раза!
Oh, for Heaven's sake..."	Ради всего святого...
"My Lord Provost of South Kensington," said King Auberon, steadily. "I do not follow your remarks which are uttered with a rapidity unusual at Court.	-- Милорд правитель Южного Кенсингтона, -по-прежнему размеренно молвил король Оберон, -- я не улавливаю смысла ваших реплик, которые вы произносите чересчур быстро, а при дворе это не принято.

Nor do your well-meant efforts to convey the rest with your fingers materially assist me.	Очень похвально, что вы пытаетесь дополнить невнятную речь выразительными жестами, но увы, и они дела не спасают.
I say that my Lord Provost of North Kensington, to whom I spoke, ought not in the presence of his Sovereign to speak disrespectfully of his Sovereign's ordinances.	Я сказал, что лорд-мэр Северного Кенсингтона,--а я обращался к нему, а не к вам,-- лучше бы воздержался в присутствии своего суверена от непочтительных высказываний по поводу его королевских манифестов.
Do you disagree?"	Вы несогласны?
Barker turned restlessly in his chair, and Buck cursed without speaking. The King went on in a comfortable voice:	Баркер заерзал в кресле, а Бак смолчал, ругнувшись под нос, и король безмятежно приказал:
"My Lord Provost of Notting Hill, proceed."	-- Милорд правитель Ноттинг-Хилла, продолжайте.
Wayne turned his blue eyes on the King, and to every one's surprise there was a look in them not of triumph, but of a certain childish distress.	Уэйн обратил на короля взор своих голубых глаз, к общему удивлению, в них не было торжества -была почти ребяческая растерянность.
"I am sorry, your Majesty," he said; "I fear I was more than equally to blame with the Lord Provost of North Kensington.	-- Прошу прощения, Ваше Величество,-- сказал он,-- боюсь, что я виноват не менее, нежели лорд-мэр Северного Кенсингтона.
We were debating somewhat eagerly, and we both rose to our feet. I did so first, I am ashamed to say.	Мы оба в пылу спора вскочили на ноги; стыдно сказать, но я первый.
The Provost of North Kensington is, therefore, comparatively innocent. I beseech your Majesty to address your rebuke chiefly, at least, to me.	Это в немалой степени оправдывает лорд-мэра Северного Кенсингтона, и я смиренно прошу Ваше Величество адресовать упрек не ему, но главным образом мне.
Mr. Buck is not innocent, for he did no doubt, in the heat of the moment, speak disrespectfully.	Мистер Бак, разумеется, не без вины он погорячился и неуважительно высказался о Хартии.
But the rest of the discussion he seems to me to have conducted with great good temper."	В остальном же он, по-моему, тщательно соблюдал учтивость.
Buck looked genuinely pleased, for business men are all simple-minded, and have therefore that degree of communion with fanatics.	Бак прямо-таки расцвел: деловые люди -- народ простодушный, в этом смысле они сродни фанатикам.
The King, for some reason, looked, for the first time in his life, ashamed.	А король почему-то впервые в жизни выглядел пристыженно.
"This very kind speech of the Provost of Notting Hill," began Buck, pleasantly, "seems to me to show that we have at last got on to a friendly footing.	-- Спасибо лорд-мэру Ноттинг-Хилла на добром слове,-- заявил Бак довольным голосом,-- я так понимаю, что он не прочь от дружеского соглашения.
Now come, Mr. Wayne.	Стало быть, так, мистер Уэйн.
Five hundred pounds have been offered to you for a property you admit not to be worth a hundred.	Вам были поначалу предложены пятьсот фунтов за участочек, за который, по совести, и сотни-то много.
Well, I am a rich man and I won't be outdone in generosity.	Но я -- человек, прямо скажу, богатый, и коли уж вы со мной по-хорошему, то и я с сами так же.

Let us say fifteen hundred pounds and have done with it.	Чего там, кладу тысячу пятьсот, и Бог с вами.
And let us shake hands." And he rose, glowing and laughing.	На том и ударим по рукам, -- и он поднялся, расхохотавшись и сияя дружелюбием.
"Fifteen hundred pounds," whispered Mr. Wilson of Bayswater; "can we do fifteen hundred pounds?"	-- Ничего себе, полторы тысячи,-- прошептал мистер Уилсон, правитель Бейзуотера.-- А мы как, полторы тысячи-то наберем?
"I'll stand the racket," said Buck heartily. "Mr. Wayne is a gentleman and has spoken up for me.	-- Это уж моя забота,-- радушно сказал Бак.--Мистер Уэйн как настоящий джентльмен не поскупился замолвить за меня словечко, и я у него в долгу.
So I suppose the negotiations are at an end."	Ну что ж, вот, значит, и конец переговорам.
Wayne bowed.	Уэйн поклонился.
"They are indeed at an end.	-- И я того же мнения.
I am sorry I cannot sell you the property."	Сожалею, но сделка невозможна.
"What?" cried Mr. Barker, starting to his feet.	-- Как? -- воскликнул мистер Баркер, вскакивая на ноги.
"Mr. Buck has spoken correctly," said the King.	-- Я согласен с мистером Баком,-- объявил король.
"I have, I have," cried Buck, springing up also; "I said..."	-- Да еще бы нет.-- Тот сорвался на крик и тоже вскочил.-- Я же говорю...
"Mr. Buck has spoken correctly," said the King; "the negotiations are at an end."	-- Я согласен с мистером Баком,-- повторил король.-- Вот и конец переговорам.
All the men at the table rose to their feet; Wayne alone rose without excitement.	Все поднялись из-за стола, и один лишь Уэйн не выказывал ни малейшего волнения.
"Have I, then," he said, "your Majesty's permission to depart?	-- В таком случае,-- сказал он,-- Ваше Величество, наверно, разрешит мне удалиться?
I have given my last answer."	Я свое последнее слово сказал.
"You have it," said Auberon, smiling, but not lifting his eyes from the table.	-- Разрешаю вам удалиться,-- сказал Оберон с улыбкой, однако ж не поднимая глаз.
And amid a dead silence the Provost of Notting Hill passed out of the room.	И среди мертвого молчанья лорд-мэр Ноттинг-Хилла прошествовал к дверям.
"Well?" said Wilson, turning round to Barker, "Well?"	-- Ну? -- спросил Уилсон, оборачиваясь к Баркеру.-- Ну и как же?
Barker shook his head desperately.	Баркер безнадежно покачал головой.
"The man ought to be in an asylum," he said. "But one thing is clear, we need not bother further about him.	-- Место ему -- в лечебнице,-- вздохнул он.-- Но хотя бы одно ясно -- его можно сбросить со счетов.
The man can be treated as mad."	Чего толковать с сумасшедшим?
"Of course," said Buck, turning to him with sombre decisiveness. "You're perfectly right, Barker.	-- Да, -- сказал Бак, мрачно и решительно соглашаясь.-- Вы совершенно правы, Баркер.
He is a good enough fellow, but he can be treated as mad. Let's put it in simple form.	Он парень-то неплохой, но это верно: чего толковать с сумасшедшим?

Go and tell any twelve men in any town, go and tell any doctor in any town, that there is a man offered fifteen hundred pounds for a thing he could sell commonly for four hundred, and that when asked for a reason for not accepting it he pleads the inviolate sanctity of Notting Hill and calls it the Holy Mountain.	Давайте рассудим попросту: пойдите скажите первым десяти прохожим, любому городскому врачу, что одному тут предложили полторы тысячи фунтов за земельный участок, которому красная цена четыреста, а он в ответ что-то мелет о нерушимых правах Ноттинг-Хилла и называет его священной горой.
What would they say?	Что вам скажут, как вы думаете?
What more can we have on our side than the common-sense of everybody?	На нашей стороне здравый смысл простых людей -- чего еще нам надо?
On what else do all laws rest?	На чем все законы держатся, как не на здравом смысле?
I'll tell you, Barker, what's better than any further discussion.	Я вот что скажу, Баркер: правда, хватит трепаться.
Let's send in workmen on the spot to pull down Pump Street.	Прямо сейчас посылаем рабочих -- и с Насосным переулком покончено.
And if old Wayne says a word, arrest him as a lunatic.	А если старина Уэйн хоть слово против брякнет -- мы его тут же в желтый дом.
That's all."	Поговорили -- и будет.
Barker's eyes kindled.	У Баркера загорелись глаза.
"I always regarded you, Buck, if you don't mind my saying so, as a very strong man.	-- Извините за комплимент, Бак, но я всегда считал вас настоящим человеком дела.
I'll follow you."	Я вас целиком поддерживаю.
"So, of course will I," said Wilson.	-- Я, разумеется, тоже,-- заявил Уилсон.
Buck rose again impulsively.	Бак победно выпрямился.
"Your Majesty," he said, glowing with popularity, "I beseech your Majesty to consider favourably the proposal to which we have committed ourselves.	-- Ваше Величество,-- сказал он, в новой роли народного трибуна, -- я смиренно умоляю Ваше Величество поддержать это наше предложение, с которым все согласны.
Your Majesty's leniency, our own offers, have fallen in vain on that extraordinary man.	И уступчивость Вашего Величества, и наши старания -- все было впустую, не тот человек.
He may be right.	Может, он и прав.
He may be God. He may be the devil.	Может, он и взаправду Бог, а нет -- так дьявол.
But we think it, for practical purposes, more probable that he is off his head.	Но в интересах дела мы решили, что он -умалишенный.
Unless that assumption were acted on, all human affairs would go to pieces.	Начнешь с ним канителиться -- пиши пропало.
We act on it, and we propose to start operations in Notting Hill at once."	Мы канителиться не станем, и без всяких проволочек принимаемся за Ноттинг-Хилл.
The King leaned back in his chair.	Король откинулся в кресле.
"The Charter of the Cities..." he said with a rich intonation.	-- Хартия предместий...-- звучно выговорил он.

But Buck, being finally serious, was also cautious, and did not again make the mistake of disrespect.	Но Бак теперь уже взял быка за рога, сделался осторожнее и не проявил неуважения к монаршим дурачествам.
"Your Majesty," he said, bowing, "I am not here to say a word against anything your Majesty has said or done.	-- Ваше Величество,-- сказал он, почтительно поклонившись,-- я слова не скажу против ваших деяний и речений.
You are a far better educated man than I, and no doubt there were reasons, upon intellectual grounds, for those proceedings.	Вы человек образованный, не то что я, и стало быть, какие ни на есть, а есть причины -интеллектуальные, наверно,-- для всей этой круговерти.
But may I ask you and appeal to your common good-nature for a sincere answer?	Но я вас вот о чем спрошу -- и пожалуйста, если можно, ответьте мне по совести.
When you drew up the Charter of the Cities did you contemplate the rise of a man like Adam Wayne?	Вы когда сочиняли свою Хартию предместий -вы могли подумать, что явится на свет Божий такой Адам Уэйн?
Did you expect that the Charter... whether it was an experiment, or a scheme of decoration, or a joke...could ever really come to this...to stopping a vast scheme of ordinary business, to shutting up a road, to spoiling the chances of cabs, omnibuses, railway stations, to disorganizing half a city, to risking a kind of civil war?	Могли вы ожидать, что ваша Хартия -- пусть это будет эксперимент, пусть декорация, пусть просто шутка, не важно, -- но что она застопорит огромные деловые начинания, перегородит дорогу кебам, омнибусам, поездам, что она разорит полгорода и приведет чуть ли не к гражданской войне?
Whatever were your objects, were they that?"	На что бы вы ни рассчитывали, но уж не на это, верно?
Barker and Wilson looked at him admiringly; the King more admiringly still.	Баркер и Уилсон восхищенно посмотрели на него; король взглянул еще восхищенней.
"Provost Buck," said Auberon, "you speak in public uncommonly well.	-- Лорд-мэр Бак,-- сказал Оберон,-- ораторствуете вы так, что лучше некуда.
I give you your point with the magnanimity of an artist.	И я как художник слова великодушно снимаю перед вами шляпу.
My scheme did not include the appearance of Mr. Wayne.	Нет, я нимало не предвидел возникновения мистера Уэйна.
Alas! would that my poetic power had been great enough."	Ах! если б у меня хватило на это поэтического чутья!
"I thank your Majesty," said Buck, courteously but quickly. "Your Majesty's statements are always clear and studied: therefore I may draw a deduction.	-- Благодарствуйте, Ваше Величество, -- с почтительной поспешностью отозвался Бак.--Ваше Величество всегда изъясняетесь внятно и продуманно, и я не премину сделать вывод из ваших слов.
As the scheme, whatever it was, on which you set your heart did not include the appearance of Mr. Wayne, it will survive his removal.	Раз ваш заветный замысел, каков бы он ни был, не предполагал возникновения мистера Уэйна, то исчезновение мистера Уэйна вам тоже нипочем.
Why not let us clear away this particular Pump Street, which does interfere with our plans, and which does not, by your Majesty's own statement, interfere with yours."	Так позвольте уж нам снести к чертовой матери этот треклятый Насосный переулок, который мешает нашим замыслам и ничуть, как вы сами сказали, не способствует вашим.