Крейсер «Улисс»

Turner had no time to see how the Sirrus was faring.	Смотреть, как идут дела у "Сирруса", Тэрнеру было недосуг.
Indeed, he could hardly see how his own ship was faring, for thick acrid smoke was 'blowing back across the bridge from the barrels of 'A' and 'B' turrets.	Впору было следить лишь за тем, что происходит на собственном корабле: густой едкий дым, вырывавшийся из стволов носовых башенных орудий, обволок мостик.
In the gaps of sound between the crash of the 5.25 s, he could hear the quick-fire of Doyle's midship pom-pom, the vicious thudding of the Oeklikons.	В промежутках между оглушительными залпами орудий калибра 5,25 дюйма он слышал торопливые выстрелы скорострелки Дойл, установленной на шкафуте, и злобный стук "эрликонов".
Suddenly, startling in its breath-taking unexpectedness, two great beams of dazzling white stabbed out through the mirk and gloom.	Вдруг, да так, что у всех захватило дух, вспыхнули два мощных снопа ослепительно белого света, пронзившие сумрак дня.
Turner stared, then bared his teeth in fierce delight.	Широко раскрыв глаза, Тэрнер в яростном восторге оскалил зубы.
The 44-inch searchlights I Of course! The great Scharnhorst and not the Tirpitz. It never caught the great ship. She was destroyed at her anchorage in Alta Fjord by Lancaster bombers of the Royal Air Force.	Сорокачетырехдюймовые прожектора! Ну конечно же!
Searchlights, still on the official secret list, capable of lighting up an enemy six miles away!	Все ещё считающиеся секретными, огромные прожектора, способные обнаружить противника на расстоянии целых шести миль!
What a fool he had been to forget them, Vallery had used them often, in daylight and in dark, against attacking aircraft.	Вот глупец! Как он мог забыть, о них? Вэллери часто использовал прожектора во время воздушных налетов - как засветло, так и в темное время.
No man could look into those terrible eyes, those flaming arcs across the electrodes and not be blinded.	Ни один человек не мог выдержать взгляда этих страшных глаз, этого яркого, как солнце, пламени, не ослепнув при этом.
Blinking against the eye-watering smoke, Turner peered aft to see who was manning the control position.	Часто моргая (дым разъедал ему глаза), Тэрнер посмотрел назад, чтобы выяснить, кто же находится у пульта управления прожекторами.
But he knew who it was before he saw him.	Он догадался раньше, чем увидел его.
It could only be Ralston, searchlight control, Turner remembered, was his day action station: besides, he could think of no one other than the big, blond torpedoman with the gumption, the quick intelligence to burn the lamps on his own initiative.	Им мог быть только Ральстон. Пульт управления прожекторами был его боевым постом в дневное время. Тэрнер просто не мог себе представить, чтобы кто-то другой, кроме этого рослого белокурого торпедиста, такого смышленого и находчивого, мог по своей инициативе включить прожектора.
Jammed in the corner of the bridge by the gate, Turner watched him.	Забившись в угол мостика, Тэрнер наблюдал за юношей.
He forgot his ship, forgot even the bombers, he personally could do nothing about them anyway, as he stared in fascination at the man behind the controls.	Он забыл про корабль, забыл даже о бомбардировщиках - ко всему, лично он ничего не мог предпринять - и словно завороженный впился глазами в прожекториста.

His eyes were glued to the sights, his face expressionless, absolutely; but for the gradual stiffening of back and neck as the sight dipped in docile response to the delicate caress of his fingers on the wheel, he might have been carved from marble: the immobility of the face, the utter concentration was almost frightening.	Глаза юноши приникли к визиру, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Если бы в минуту, когда визир опускался, повинуясь легкому нажатию пальцев на штурвал, не напрягались мышцы спины и шеи, Ральстон походил бы на мраморное изваяние: при виде его неподвижного лица, нечеловеческой сосредоточенности становилось не по себе.
There was not a flicker of feeling or emotion: never a flicker as the first Stuka weaved and twisted in maddened torment, seeking to escape that eye-staring flame, not even a flicker as it swerved violently in its dive, pulled out too late and crashed into the sea a hundred yards short of the Ulysses.	Ни одна жилка не дрогнула на этом лице - ни в тот момент, когда первый "юнкере" начал, словно обезумев, метаться во все стороны, пытаясь спастись от этого ослепительного снопа света, ни в то мгновение, когда вражеская машина ринулась вниз, но, выйдя из пике слишком поздно, упала в море в сотне ярдов от "Улисса".
What was the boy thinking of? Turner wondered.	О чем, интересно, думал этот юноша?
His mother, his sisters, entombed under the ruins of a Croydon bungalow: of his brother, innocent victim of that mutiny, how impossible that mutiny seemed now!-in Scapa Flow: of his father, dead by his son's own hand?	О матери и сестрах, погребенных под развалинами дома в Кройдоне? О брате, павшем случайной жертвой мятежа в Скапа-Флоу, который теперь казался такой нелепицей? Об отце, погибшем от руки собственного сына?
Turner did not know, could not even begin to guess: clairvoyantiy, almost, he knew that it was too late, that no one would ever know now.	Тэрнер этого не знал, но что-то подсказывало, что задавать такие вопросы поздно, что этого не узнает никто.
The face was inhumanly still.	Лицо Ральстона было нечеловечески спокойно.
There wasn't a shadow of feeling as the second Stuka overshot the Ulysses, dropped its bomb into the open sea: not a shadow as a third blew up in mid-air: not a trace of emotion when the guns of the next Stuka smashed one of the lights... not even when the cannon shells of the last smashed the searchlight control, tore half his chest away.	Оно оставалось спокойным и в ту минуту, когда второй пикировщик, промахнувшись, сбросил бомбу в море. Лицо его было неподвижным, когда третий бомбардировщик взорвался в воздухе. Оно оставалось спокойным и после того, как пушечными снарядами четвертого "юнкерса" был выведен из строя один из прожекторов... и даже тогда, когда снарядами последнего "юнкерса" вдребезги разбило пульт управления прожекторами, а самому оператору разворотило грудь.
He died instantaneously, stood there a moment as if unwilling to abandon his post, then slumped back quietly on to the deck.	Ральстон умер мгновенно. Постояв долю секунды, словно не желая покидать свой боевой пост, он медленно опустился на палубу.
Turner bent over the dead boy, looked at the face, the eyes upturned to the first feathery flakes of falling snow.	Тэрнер склонился над погибшим. На открытые глаза юноши падали первые пушистые хлопья снега.
The eyes, the face, were still the same, mask-like, expressionless.	И лицо его, и глаза были по-прежнему бесстрастны, словно маска.
Turner shivered and looked away.	Тэрнер поежился словно от холода и отвернулся.
One bomb, and one only, had struck the Ulysses.	Всего одна бомба попала в "Улисс".
It had struck the fo'c'sle deck just for'ard of 'A' turret.	Она угодила в носовую палубу сразу перед первой башней.

There had been no casualties, but some freak of vibration and shock had fractured the turret's hydaulic lines. Temporarily, at least,	Не пострадал никто, но от удара и сотрясения вышла из строя гидравлика.
'B' was the only effective remaining turret in the ship.	Единственной на корабле действующей орудийной башней оказалась вторая башня.
The Sirrus hadn't been quite so lucky.	"Сиррусу" повезло меньше.
She had destroyed one Stuka-the merchantmen had claimed another-and had been hit twice, both bombs exploding in the after mess-deck.	Комендоры эсминца сбили один "юнкере", огнем с транспортов был уничтожен ещё один бомбардировщик, но две бомбы поразили корабль и взорвались в кормовом кубрике.
The Sirrus, overloaded with survivors, was carrying double her normal complement of men, and usually that mess-deck would have been crowded: during action stations it was empty.	На "Сиррусе", битком набитом моряками, снятыми с погибших кораблей, народу скопилось вдвое больше обыкновенного, и поэтому этот кубрик был обычно переполнен до отказа. Но по боевой тревоге все его покинули, так что там никто не погиб.
Not a man had lost his life-not a man was to lose his life on the destroyer Sirrus: she was never damaged again on the Russian convoys.	Ни один моряк не погиб и впоследствии; во время новых походов, в Россию эсминец не получил ни единого повреждения.
Hope was rising, rising fast.	Надежда крепла с каждой минутой.
Less than an hour to go, now, and the battle squadron would be there.	До подхода боевой эскадры оставалось меньше часа.
It was dark, dark with the gloom of an Arctic storm, and heavy snow was falling, hissing gently into the dark and rolling sea.	На корабли опустилась мгла, предвестница арктического шторма. Густо валил снег, падая в темные неспокойные воды океана.
No plane could find them in this-and they were almost beyond the reach of shore-based aircraft, except, of course, for the Condors.	Ни один самолет не смог бы теперь отыскать их в этой пронизанной свистом ветра снежной мгле. Ко всему, конвой оказался вне досягаемости береговой авиации, не считая, конечно, "кондоров".
And it was almost impossible weather for submarines.	Да и подводные лодки вряд ли осмелятся высунуть свой нос в такую пургу.
"It may be we shall touch the Happy Isles." Carrington quoted softly.	- "На остров Счастья выбросит, быть может..." -негромко продекламировал Кэррингтон.
"What?" Turner looked up, baffled. "What did you say. Number One?"	- Что? - недоуменно посмотрел на него Тэрнер. -Что вы сказали, каплей?
"Tennyson." Carrington was apologetic, "The Captain was always quoting him... Maybe we'll make it yet."	- Теннисон, - извиняющимся тоном произнес Кэррингтон. - Командир любил его цитировать... Возможно, и выкарабкаемся.
"Maybe, maybe." Turner was non-committal. "Preston!"	- Возможно, возможно, - машинально отозвался Тэрнер. - Престон!
"Yes, sir, I see it." Preston was staring to the north where the signal lamp of the Sirrus was flickering rapidly.	-Есть, сэр! Вижу семафор. - Престон впился взглядом в северную часть горизонта, где на "Сиррусе" торопливо мигал сигнальный фонарь.
"A ship, sir!" he reported excitedly.	- Корабль, сэр! - сообщил он взволнованно. -

"Sirrus says naval vessel approaching from the north!"	"Сиррус" докладывает, что с норда приближается военный корабль!
"From the north!	- С норда?
Thank God!	Слава Богу!
Thank God!" Turner shouted exultantly. "From the north!	Слава Богу! - оживился Тэрнер. - С норда!
It must be them!	Должно быть, эскадра.
They're ahead of time.... I take it all back.	Раньше, чем обещали... Зря я их ругал!
Can you see anything, Number One?"	Что-нибудь видите, каплей?
"Not a thing, sir.	- Ничего не вижу, сэр.
Too thick-but it's clearing a bit, I think... There's the Sirrus again."	Снежный заряд плотен, хотя видимость вроде улучшается... Снова светограмма с "Сирруса".
"What does she say, Preston?" Turner asked anxiously.	- Что он пишет, Престон? - озабоченно спросил Тэрнер сигнальщика.
"Contact.	- "Контакт.
Sub. contact.	Подводная цель.
Green 30.	Тридцать градусов левого борта.
Closing."	Дистанция уменьшается".
"Contact!	- Подводная лодка?
At this late hour!" Turner groaned, then smashed his fist down on the binnacle. He swore fiercely.	В такой-то темноте? - простонал Тэрнер. Изо всей силы он ударил кулаком по нактоузу и злобно выругался. - Черта с два!
"By God, she's not going to stop us now!	Лусть только попробует остановить нас!
Preston, signal the Sirrus to stay..."	Престон, напишите "Сиррусу", пусть остается...
He broke off, looked incredulously to the north.	И на полуслове умолк, вперив изумленный взгляд в северную часть горизонта.
Up there in the snow and gloom, stilettos of white flame had lanced out briefly, vanished again.	Сквозь снег и мрак он увидел, как вдали вспыхнули и снова погасли кинжалы белого пламени.
Carrington by his side now, he stared unwinkingly north, saw shells splashing whitely in the water under the bows of the Commodore's ship, the Cape Hatteras: then he saw the flashes again, stronger, brighter this time, flashes that lit up for a fleeting second the bows and superstructure of the ship that was firing.	Подошел Кэррингтон, не мигая глядел, как перед форштевнем "Кейп Гаттёраса", транспорта, на котором находился коммодор конвоя, взлетели белые водяные столбы. Потом снова увидел вспышки. На этот раз они были ярче, мощнее и на долю секунды озарили бак и надстройки ведущего огонь корабля.
He turned slowly, to find that Carrington, too, had turned, was gazing at him with set face and bitter eyes.	Старпом медленно повернулся к Кэррингтону и увидел застывшее лицо и погасший взгляд первого офицера.
Turner, grey and haggard with exhaustion and the sour foretaste of ultimate defeat, looked in turn at his First Lieutenant in a long moment of silence.	Как-то сразу побледнев и осунувшись от усталости и предчувствия неминуемой беды, Тэрнер в свою очередь пристально посмотрел на Кэррингтона.

"The answer to many questions," he said softly. "That's why they've been softening up the Stirling and ourselves for the past couple of days.	- Вот и ответ на многие вопросы, - проговорил он вполголоса. - Вот почему фрицы последние дни так обрабатывали "Стерлинг" и наш корабль.
The fox is in among the chickens.	Лиса попала в курятник.
It's our old pal the Hipper cruiser come to pay us a social call."	Наш старый приятель, крейсер типа "Хиппер", пришел к нам с визитом вежливости.
"It is."	- Совершенно верно.
"So near and yet..." Turner shrugged. "We deserved better than this..." He grinned crookedly. "How would you like to die a hero's death?"	-А спасение было так близко... - Тэрнер пожал плечами. - Мы заслужили лучшей участи... - Он криво усмехнулся. - Как вы относитесь к тому, чтобы погибнуть смертью героя?
"The very idea appals me!" boomed a voice behind him.	- Одна мысль об этом внушает мне отвращение! -прогудел чей-то голос у него за спиной.
Brooks had just arrived on the bridge.	Это появился Брукс.
"Me, too," Turner admitted.	- Мне тоже, - признался старший офицер.
He smiled: he was almost happy again. "Have we any option, gentlemen?"	Он улыбнулся: он снова был почти счастлив. - Но есть ли у нас иной выбор, джентльмены?
"Alas, no," Brooks said sadly.	- Увы, нет, - печально вымолвил Брукс.
"Full ahead both!" Carrington called down the speaking-tube: it was by way of his answer.	- Обе машины полный вперед! - скомандовал Кэррингтон по переговорной трубе. Это было его ответом.
"No, no," Turner chided gently. "Full power, Number One.	- Отставить, - возразил - Тэрнер. - Обе машины самый полный, капитан-лейтенант.
Tell them we're in a hurry: remind them of the boasts they used to make about the Abdiel and the Manxman... Preston!	Передайте в машинное отделение, что мы спешим, и напомните механикам, как они грозились перещеголять "Абдиэл" и "Манксман"... Престон!
General emergency signaname = "note"	Сигнал всем судам конвоя:
'Scatter: proceed independently to Russian ports.'"	"Рассеяться. Следовать в русские порты самостоятельно".
The upper deck was thick with freshly fallen snow, and the snow was still falling.	Верхняя палуба оказалась под плотной белой пеленой, но снег все валил, не переставая.
The wind was rising again and, after the warmth of the canteen where he had been operating, it struck at Johnny Nicholls's lungs with sudden, searing pain: the temperature, he guessed, must be about zero.	Снова поднялся ветер. Выйдя на палубу после тепла корабельной лавки, где он оперировал, Джонни Николлс едва не задохнулся от ледяного ветра. Легкие пронизала острая боль: температура воздуха, понял он, была градусов двадцать по Цельсию.
He buried his face in his duffel coat, climbed laboriously, haltingly up the ladders to the bridge.	Спрятав лицо в воротник канадки, он медленно, с остановками, стал подниматься по трапам на мостик.
He was tired, deadly weary, and he winced in agony every time his foot touched the deck: his splinted left leg was shattered just above the ankle-shrapnel from the bomb in the after mess-deck.	Николлс смертельно устал и всякий раз, ступая, корчился от боли: осколками бомбы, взорвавшейся в кормовом кубрике, он был ранен в левую ногу выше лодыжки.

Peter Orr, commander of the Sirrus, was waiting for him at the gate of the tiny bridge.	Командир "Сирруса" ждал его у дверцы крохотного мостика.
"I thought you might like to see this, Doc." The voice was strangely high-pitched for so big a man. "Rather I thought you would want to see this," he corrected himself. "Look at her go!" he breathed. "Just look at her go!"	- Я решил, вам будет любопытно взглянуть на это, док, - произнес Питер Орр высоким, необычным для такого рослого мужчины голосом. - Вернее, подумал, что вы захотели бы увидеть это зрелище,- поправился он. - Посмотрите, как он несется! -проговорил Орр. - Как он несется!
Nicholls looked out over the port side.	Николлс повернул голову туда, куда показывал коммандер.
Half a mile away on the beam, the Cape Hatteras was blazing furiously, slowing to a stop.	Слева по траверзу, в полумиле от эсминца, пылал охваченный пламенем "Кейп Гаттерас", почти потерявший ход.
Some miles to the north, through the falling snow, he could barely distinguish the vague shape of the German cruiser, a shape pinpointed by the flaming guns still mercilessly pumping shells into the sinking ship.	Сквозь снежную пелену Джонни с трудом разглядел смутный силуэт немецкого крейсера. С дистанции в несколько миль тот беспощадно всаживал в тонущее судно один снаряд за другим, видны были вспышки орудийных выстрелов.
Every shot went home: the accuracy of their gunnery was fantastic. Half a mile astern on the port quarter, the Ulysses was coming up.	Каждый залп попадал в цель: меткость немецких комендоров была фантастической. "Улисс" мчался, вздымая тучи брызг и пены, навстречу вражескому крейсеру. Он находился в полумиле, на левой раковине "Сирруса".
She was sheeted in foam and spray, the bows leaping almost clear of the water, then crashing down with a pistol-shot impact easily heard, even against the wind, on the bridge of the Sirrus, as the great engines thrust her through the water, faster, faster, with the passing of every second.	Носовая часть флагмана то почти целиком вырывалась из воды, то с громким, как пистолетний "выстрел, гулом, несмотря на ветер, слышным на мостике "Сирруса", ударялась о поверхность моря. А могучие машины с каждой секундой увлекали корабль все быстрей и быстрей вперед.
Nicholls gazed, fascinated.	Словно завороженный, Николлс наблюдал это зрелище.
This was the first time he'd seen the Ulysses since he'd left her and he was appalled.	Впервые увидев родной корабль с той минуты, как покинул его, он ужаснулся.
The entire upperworks, fore and aft, were a twisted, unbelievable shambles of broken steename = "note" both masts were gone, the smokestacks broken and bent, the Director Tower shattered and grotesquely askew: smoke was still pluming up from the great holes in fo'c'sle and poop, the after turrets, wrenched from their mountings, pitched crazily on the deck.	Носовые и кормовые надстройки превратились в изуродованные до неузнаваемости груды стали; обе мачты сбиты, дымовые трубы, изрешеченные насквозь, покосились; разбитый дальномерный пост смотрел куда-то в сторону. Из огромных пробоин в носовой палубе и в корме по-прежнему валил дым, сорванные с оснований кормовые башни валялись на палубе.
The skeleton of the Condor still lay athwart 'Y' turret, a Stuka was buried to the wings in the fo'c'sle deck, and she was, he knew, split right down to the water level abreast the torpedo tubes.	Поперек судна, на четвертой башне все ещё лежал обгорелый остов "кондора", из носовой палубы торчал фюзеляж вонзившегося по самые крылья "юнкерса", а корпусе корабля, Николлс это знал, напротив торпедных труб зияла гигантская брешь, доходившая до ватерлинии.
The Ulysses was something out of a nightmare.	"Улисс" представлял собой кошмарное зрелище.

Steadying himself against the violent pitching of the destroyer, Nicholls stared and stared, numbed with horror and disbelief.	Уцепившись за ограждение мостика, чтобы не упасть, Николлс неотрывно смотрел на крейсер, немея от ужаса и изумления.
Orr looked at him, looked away as a messenger came to the bridge.	Орр тоже глядел на корабль, отвернувшись на миг лишь при появлении на мостике посыльного.
"Rendezvous 1015," he read. "1015!	- "Рандеву в десять пятнадцать", - прочитал он вслух. - Десять пятнадцать!
Good lord, 25 minutes' time!	Господи Боже, через двадцать пять минут!
Do you hear that, Doc?	Вы слышите, док?
25 minutes' time!"	Через двадцать пять минут!
"Yes, sir," Nicholls said absently: he hadn't heard him.	- Да, сэр, - рассеянно отозвался Николлс, не слушая Орра.
Orr looked at him, touched his arm, pointed to the Ulysses.	Посмотрев на лейтенанта, тот коснулся его руки и показал в сторону "Улисса".
"Bloody well incredible, isn't it?" he murmured.	- Невероятное зрелище, черт побери! Не правда ли? - пробормотал коммандер.
"I wish to God I was aboard her," Nicholls muttered miserably. "Why did they send me------?	- Боже, как бы я хотел оказаться сейчас на борту нашего крейсера! - с несчастным видом проговорил Николлс. - Зачем меня отослали?..
Look!	Взгляните!
What's that?"	Что это?
A huge flag, a flag twenty feet in length, was streaming out below the yardarm of the Ulysses, stretched taut in the wind of its passing.	К ноку сигнального рея "Улисса" поднималось гигантское полотнище - флаг длиной шесть метров, туго натянувшийся на ветру.
Nicholls had never seen anything remotely like it: the flag was enormous, red and blue and whiter than the driving snow.	Николлс никогда ещё не видел ничего подобного. Флаг был огромен, на нем ярко горели полосы алого и голубого цвета, а белый был чище несшегося навстречу снега.
"The battle ensign," Orr murmured. "Bill Turner's broken out the battle ensign." He shook his head in wonder. "To take time off to do that now-well, Doc., only Turner would do that.	- Боевой флаг , - проронил Орр. - Билл Тэрнер поднял боевой флаг. - Он в изумлении, покачал головой. - Тратить на это время в подобную минуту... Ну, док, только Тэрнер способен на такое!
You know him well?"	Вы хорошо его знали?
Nicholls nodded silently.	Николлс молча кивнул.
"Me, too," Orr said simply. "We are both lucky men."	- Я тоже, - просто произнес Орр. - Нам с вами повезло.
The Sirus was still doing fifteen knots, still headed for the enemy, when the Ulysses passed them by a cable-length away as if they were stopped in the water.	"Сиррус" двигался навстречу противнику, делая пятнадцать узлов, когда в кабельтове от эсминца "Улисс" промчался с такой скоростью, словно тот застыл на месте.
Long afterwards, Nicholls could never describe it all accurately.	Впоследствии Николлс так и не смог как следует описать, что же произошло.

He had a hazy memory of the Ulysses no longer plunging and lifting, but battering through waves and troughs on a steady even keel, the deck angling back sharply from a rearing forefoot to the counter buried deep in the water, fifteen feet below the great boiling tortured sea of white that arched up in seething magnificence above the shattered poop-deck.	Он лишь смутно припоминал, что "Улисс" больше не нырял и не взлетал на волну, а летел с гребня на гребень волны на ровном киле. Палуба его круто накренилась назад, корма ушла под воду, метров на пять ниже кильватерной струи -могучего в своем великолепии потока воды, вздымавшегося над изуродованным ютом.
He could recall, too, that 'B' turret was firing continuously, shell after shell screaming away through the blinding snow, to burst in brilliant splendour over and on the German cruiser: for 'B' turret had only starshells left.	Еще он помнил, что вторая башня стреляла безостановочно, посылая снаряд за снарядом. Те с визгом уносились, пронзая слепящую пелену снега, и миллионами светящихся брызг рассыпались на палубе и над палубой немецкого крейсера: в артиллерийском погребе оставались лишь осветительные снаряды.
He carried, too, a vague mental picture of Turner waving ironically from the bridge, of the great ensign streaming stiffly astern, already torn and tattered at the edges.	В памяти его смутно запечатлелась фигура Тэрнера, приветственно махавшего ему рукой, - и огромное, туго натянутое полотнище флага, уже растрепавшееся и оборванное на углах.
But what he could never forget, what he would hear in his heart and mind as long as he lived, was the tremendous, frightening roar of the great boiler-room intake fans as they sucked in mighty draughts of air for the starving engines.	Но одного он не мог забыть - звука, который сердцем и разумом запомнил на всю жизнь. То был ужасающий рев гигантских втяжных вентиляторов, подававших в огромных количествах воздух задыхающимся от удушья машинам.
For the Ulysses was driving through the heavy seas under maximum power, at a speed that should have broken her shuddering back, should have burnt out the great engines.	Ведь "Улисс" мчался по бушующим волнам самым полным ходом, со скоростью, которая способна была переломить ему хребет и сжечь дотла могучие механизмы.
There was no doubt as to Turner's intentions: he was going to ram the enemy, to destroy him and take him with him, at a speed of just on or over forty incredible knots.	Сомнений относительно намерений Тэрнера не могло быть: он решил таранить врага, уничтожить его и погибнуть вместе с ним, нанеся удар с невероятной скоростью в сорок или более узлов.
Nicholls gazed and gazed and did not know what to think: he felt sick at heart, for that ship was part of him now, his good friends, especially the Kapok Kid-for he did not know that the Kid was already dead-they, too, were part of him, and it is always terrible to see the end of a legend, to see it die, to see it going into the gulfs.	Николлс неотрывно глядел, чувствуя какую-то растерянность, и тосковал душою: ведь "Улисс" стал частью его самого; милые его сердцу друзья, в особенности Капковый мальчик, - Джонни не знал, что штурман уже мертв, - они тоже были частью его существа. Видеть конец легенды, видеть, как она гибнет, погружается в волны небытия, - всегда ужасно.
But he felt, too, a strange exultation; she was dying but what a way to die!	Но Николлс испытывал ещё и какой-то особый подъем. Да, то был конец, но какой конец!
And if ships had hearts, had souls, as the old sailing men declared, surely the Ulysses would want it this way too.	Если у кораблей есть сердце, если они наделены живой душой, как уверяют старые марсофлоты, то наверняка "Улисс" сам выбрал бы себе подобную кончину.
She was still doing forty knots when, as if by magic, a great gaping hole appeared in her bows just above the water-line.	Крейсер продолжал мчаться со скоростью сорок узлов, как вдруг в носовой части корпуса над самой ватерлинией появилась огромная пробоина.

Shell-fire, possibly, but unlikely at that angle.	Возможно, то взорвался вражеский снаряд, хотя он вряд ли мог попасть в корабль под таким углом.
It must have been a torpedo from the U-boat, not yet located: a sudden dip of the bows could have coincided with the up-thrust of a heavy sea forcing a torpedo to the surface.	Вероятнее всего, то была торпеда, выпущенная не замеченной вовремя субмариной. Могло статься, что в момент, когда носовая часть корабля зарылась в воду, встречной волной торпеду выбросило на поверхность.
Such things had happened before: rarely, but they happened... The Ulysses brushed aside the torpedo, ignored the grievous wound, ignored the heavy shells crashing into her and kept on going.	Подобные случаи бывали и прежде; редко, но бывали... Не обращая внимания на страшную рану, на разрывы тяжелых снарядов, сыпавшихся на него градом, "Улисс" птицей летел навстречу врагу.
She was still doing forty knots, driving in under the guns of the enemy, guns at maximum depression, when "A" magazine blew up, blasted off the entire bows in one shattering detonation.	С опущенными до отказа орудиями "Улисс" по-прежнему мчался под огнем противника. Внезапно раздался страшной силы оглушительный взрыв: в орудийном погребе первой башни сдетонировал боезапас.
For a second, the lightened fo'c'sle reared high into the air: then it plunged down, deep down, into the shoulder of a rolling sea. She plunged down and kept on going down, driving down to the black floor of the Arctic, driven down by the madly spinning screws, the still thundering engines her own executioner.	Вся носовая часть корабля оказалась оторванной. Облегченный бак на секунду взлетел в воздух. Затем изувеченный корабль врезался в набежавший вал и стал погружаться. Уже целиком ушел под воду, а бешено вращающиеся лопасти винтов продолжали увлекать крейсер все дальше в черное лоно Ледовитого океана.
CHAPTER EIGHTEEN	Глава 18
EPILOGUE	ЭПИЛОГ
THE AIR was warm and kind and still.	Теплый воздух был ласков и неподвижен.
The sky was blue, a deep and wonderful blue, with little puffs of cotton-wool cloud drifting lazily to the far horizon.	В вышине разливалась лазурь небес. Лениво плыли к далекому горизонту легкие, похожие на клочки ваты облака.
The street-gardens, the hanging birdcage flower-baskets, spilled over with blue and yellow and red and gold, all the delicate pastel shades and tints he had almost forgotten had ever existed: every now and then an old man or a hurrying housewife or a young man with a laughing girl on his arm would stop to admire them, then walk on again, the better for having seen them.	Из похожих на птичьи клетки цветочных вазонов струились голубые, желтые, алые, золотые цветы нежнейших оттенков и тонов, о существовании которых Джонни успел забыть. Порой возле них останавливался какой-нибудь старик, озабоченная домашняя хозяйка или юноша, державший под руку свою смешливую подружку. Постояв и полюбовавшись на цветы, они снова продолжали свой путь, становясь красивее и лучше.
The nesting birds were singing, clear and sweet above the distant roar of the traffic, and Big Ben was booming the hour as Johnny Nicholls climbed awkwardly out of the taxi, paid off the driver and hobbled slowly up the marble steps.	Заглушая гул улицы, чистыми голосами пели птицы, на башне парламента гулко отбивал время Большой Бен. Джонни Николлс с трудом выбрался из такси и, расплатившись с шофером, медленно поковылял вверх по мраморным ступеням.
His face carefully expressionless, the sentry saluted, opened the heavy swing door.	Часовой с подчеркнуто бесстрастным лицом отдал честь и отворил тяжелую шарнирную дверь.

Nicholls passed inside, looked around the huge hall, saw that both sides were lined with heavy, imposing doors: at the far end, beneath the great curve of the stairs and overhanging the widely convex counter of the type usually found in banks, hung a sign:	Войдя, Джонни Николлс оглядел просторный вестибюль, по обеим сторонам которого выстроились ряды массивных, внушающих к себе почтение дверей. В дальнем конце вестибюля, под огромной винтовой лестницей, над широким выпуклым барьером, похожим на те, какие встречаются в банках, висела табличка:
"Typist Pooname = "note" Inquiries."	"Машинописное бюро. Стол справок".
The tip-tap of the crutches sounded unnaturally loud on the marble floor as he limped over to the counter.	Он заковылял к барьеру. Костыли неестественно громко стучали по мраморному полу.
Very touching and melodramatic, Nicholls, he thought dispassionately: trust the audience are having their money's worth.	"Очень трогательное и мелодраматичное зрелище, Николлс, - подумал он машинально, - зрители недаром заплатили свои деньги".
Half a dozen typists had stopped work as if by command, were staring at him in open curiosity, hands resting limply on their machines.	С полдюжины машинисток, словно по команде, перестали бить по клавишам и, не скрывая любопытства, широко раскрытыми, глазами глядели на раненого.
A trim young Wren, red-haired an3 shirt-sleeved, came to the counter.	К барьеру подошла стройная рыжеволосая девушка в форме женского вспомогательного корпуса, но без тужурки.
"Can I help you, sir?" The quiet voice, the blue eyes were soft with concern.	- Чем могу вам помочь, сэр? - В её спокойном голосе, голубых глазах было жалостливое участие.
Nicholls, catching a glimpse of himself in a mirror behind her, a glimpse of a scuffed uniform jacket over a grey fisherman's jersey, of blurred, sunken eyes and gaunt, pale cheeks, admitted wryly to himself that he couldn't blame her.	Взглянув на себя в зеркало, висевшее позади девушки, Николлс увидел вытертую тужурку, надетую на серый рыбацкий свитер, выцветшие, запавшие глаза, ввалившиеся, бледные щеки и мысленно усмехнулся.
He didn't have to be a doctor to know that he was in pretty poor shape.	Не нужно быть доктором, чтобы понять, что он очень плох.
"My name is Nicholls, Surgeon-Lieutenant Nicholls.	- Моя фамилия Николлс, лейтенант корабельной медицинской службы Николлс.
I have an appointment------"	Явился по вызову...
"Lieutenant Nicholls... H.M.S. Ulysses" The girl drew in her breath sharply. "Of course, sir.	- Лейтенант Николлс... Вы с "Улисса"! - Девушка затаила дыхание. - Да, да, разумеется, сэр.
They're expecting you."	Вас ждут.
Nicholls looked at her, looked at the Wrens sitting motionless in their chairs, caught the intense, wondering expression in their eyes, the awed gaze with which one would regard beings from another planet.	Николлс взглянул на рыжеволосую, на остальных девушек, неподвижно застывших в своих креслах. В их глазах было напряженное изумление, смешанное с испугом, словно перед ними существо с другой планеты.
It made him feel vaguely uncomfortable.	Николлсу стало не по себе.
"Upstairs, I suppose?" He hadn't meant to sound so brusque.	- Нужно подняться наверх? - Вопрос прозвучал неожиданно резко.

"No, sir." The Wren came quietly round the counter. "They-well, they heard you'd been wounded, sir," she murmured apologetically. "Just across the hall here, please."	- Нет, сэр. - Девушка спокойно, без суеты, вышла из-за барьера. - Они... Словом, им известно, что вы ранены, - проговорила она, как бы оправдываясь. - Сюда, через вестибюль, прошу вас.
She smiled at him, slowed her step to match his halting walk.	Девушка улыбнулась, придерживая шаг, чтобы приноровиться к неуклюжей походке раненого офицера.
She knocked, held open the door, announced him to someone he couldn't see, and closed the door softly behind him when he had passed through.	Постучавшись, она отворила дверь и сообщила кому-то о его приходе. Когда Николлс вошел, бесшумно закрыла за ним створку.
There were three men in the room.	В кабинете находились три человека.
The one man he recognised, Vice-Admiral Starr, came forward to meet him.	Единственным, кого он знал в лицо, был вице-адмирал Старр. Тот вышел навстречу молодому офицеру.
He looked older, far older, far more tired than when Nicholls had last seen him-hardly a fortnight previously.	Он показался Николлсу состарившимся и усталым, хотя с последней их встречи не прошло и двух недель.
"How are you, Nicholls?" he asked. "Not walking so well, I see." Under the assurance, the thin joviality so flat and misplaced, the harsh edge of strain burred unmistakably. "Come and sit down."	- Как себя чувствуете, Николлс? - спросил он. -Вижу, ходите вы не слишком-то быстро. - К самоуверенности и фамильярности, столь пошлой и неуместной, примешивалась заметная нервозность. - Присаживайтесь.
He led Nicholls across to the table, long, big and covered with leather. Behind the table, framed against huge wall-maps, sat two men.	Адмирал подвел Николлса к длинному, тяжелому столу, обитому кожей, за которым под огромными простынями настенных карт сидели два человека.
Starr introduced them.	Старр представил их вошедшему.
One, big, beefy, red of face, was in full uniform, the sleeves ablaze with the broad band and four stripes of an Admiral of the Fleet: the other was a civilian, a small, stocky man with iron-grey hair, eyes still and wise and old.	Один из них, рослый и грузный, с красным обветренным лицом, был облачен в парадный мундир с нашивками адмирала флота - одна широкая и четыре средних. Второй, низенький плотный человек с седыми, отливающими сталью волосами и спокойными, мудрыми, старческими глазами, был в штатском.
Nicholls recognised him immediately, would have known anyway from the deference of both the Admirals.	Николлс тотчас узнал пожилого, да его и трудно было не узнать, видя почтительность к нему обоих адмиралов.
He reflected wryly that the Navy was indeed doing him proud: such receptions were not for all...	"Морское министерство поистине оказывает мне честь", - подумал молодой офицер, подтрунивая над собой. Такие приемы устраивают не для каждого.
But they seemed reluctant to begin the reception, Nicholls thought-he had forgotten the shock his appearance must give.	Но, похоже, начинать беседу им не хочется. Николлс не сразу сообразил, что присутствующие потрясены его видом.
Finally, the grey-haired man cleared his throat.	Наконец седоволосый кашлянул.
"How's the leg, boy?" he asked. "Looks pretty bad to me." His voice was low, but alive with controlled authority.	- Как нога, дружок? - спросил он. - Похоже, далеко не в порядке? - Г олос его был негромок, но в нем чувствовалась сдержанная властность.

"Not too bad, thank you, sir," Nicholls answered. "Two, three weeks should see me back on the job."	- Все не так уж плохо, сэр, благодарю вас, -отозвался Николлс. - Через две-три недели смогу вернуться к своим обязанностям.
"You're taking two months, laddie," said the grey-haired man quietly. "More if you want it." He smiled faintly. "If anyone asks, just tell 'em I said so.	- Вы получите два месяца отпуска, мой мальчик, -спокойно произнес седоволосый. - А хотите, и больше. - Он чуть улыбнулся. - Если кто-нибудь спросит, скажите, я велел.
Cigarette?"	Сигарету?
He flicked the big table-lighter, sat back in his chair.	Взяв со стола массивную зажигалку, седоволосый прикурил и откинулся на спинку стула.
Temporarily, he seemed at a loss as to what to say next.	Казалось, что он не знает, о чем говорить.
Then he looked up abruptly.	Внезапно он поднял глаза на Николлса.
"Had a good trip home?"	- Как добрались?
"Very fair, sir.	- Превосходно, сэр.
V.I.P. treatment all the way.	Со мной повсюду обращались словно с очень важной персоной.
Moscow, Teheran, Cairo, Gib." Nicholls's mouth twisted. "Much more comfortable than the trip out." He paused, inhaled deeply on his cigarette, looked levelly across the table. "I would have preferred to come home in the Sirrus."	Где только я не побывал: Москва, Тегеран, Каир, Гибралтар. - Губы Николлса искривились. -Обратно ехал с гораздо большим комфортом, чем туда. - Помолчав, глубоко затянулся сигаретой, взглянул на собеседника, сидевшего напротив. -Однако предпочел бы вернуться домой на борту "Сирруса".
"No doubt," Starr broke in acidly. "But we cannot afford to cater for the personal prejudices of all and sundry.	- Несомненно, - едко заметил Старр. - Но мы не в состоянии угождать всем и каждому.
We were anxious to have a first-hand account of FR77-and particularly the Ulysses-as soon as possible."	Мы желаем узнать из первых рук, что же произошло с конвоем Эф-Ар-77, и в особенности с "Улиссом", и не хотели бы терять времени.
Nicholls's hands clenched on the edge of his chair.	Николлс впился пальцами в край стула.
The anger had leapt in him like a flame, and he knew that the man opposite was watching closely.	В душе его вспыхнул гнев. Юноша понял, что сидящий напротив него пожилой мужчина внимательно слепит за каждым его движением.
Slowly he relaxed, looked at the grey-haired man, interrogative eyebrows mutely asking confirmation.	Сделав усилие, молодой офицер взял себя в руки и, вопросительно подняв брови, посмотрел на седоволосого.
The grey-haired man nodded.	Тот утвердительно кивнул.
"Just tell us all you know," he said kindly. "Everything, about everything.	- Просто расскажите нам все, что вы знаете, -проговорил он приветливо. - Все и обо всем.
Take your time."	Не спешите, соберитесь с мыслями.
"From the beginning?" Nicholls asked in a low voice.	- С самого начала? - тихо спросил Николлс.
"From the beginning."	- С самого начала.
Nicholls told them.	И Николлс начал свой рассказ.

He would have liked to tell the story, right as it fell out, from the convoy before FR77 straight through to the end.	Ему хотелось объяснить, как все началось и как кончилось.
He did his best, but it was a halting story, strangely lacking in conviction.	Он старался как мог, но рассказ получился сбивчивым и до странного малоубедительным.
The atmosphere, the surroundings were wrong, the contrast between the peaceful warmth of these rooms and the inhuman cold and cruelty of the Arctic was an immense gulf that could be bridged only by experience and understanding.	Потому что атмосфера, обстановка была тут иной. Контраст между теплом и покоем, царившим в этих комнатах, и жестокой арктической стужей был бездонной пропастью, преодолеть которую можно, лишь опираясь на личный опыт и понимание конкретных условий.
Down here, in the heart of London, the wild, incredible tale he had to tell fell falsely, incredibly even on his own ears.	Здесь же, вдали от студеного океана, в самом центре Лондона, жуткая, невероятная история, которую ему предстояло поведать, даже самому Николлсу казалась фальшивой, неправдоподобной.
Half-way through, he looked at his listeners, almost gave up.	В середине своего повествования он взглянул на слушателей и через силу заставил себя продолжить рассказ, с трудом удержавшись от желания замолчать.
Incredulity?	Было ли это недоверием?
No, it wasn't that-at least, not with the grey-haired man and the Admiral of the Fleet.	Нет, вряд ли, во всяком случае, со стороны седовласого и адмирала флота.
Just a baffled incomprehension, an honest failure to understand.	На их лицах он увидел смущение и недоумение, несмотря на стремление понять.
It wasn't so bad when he stuck to the ascertainable facts, the facts of carriers crippled by seas, of carriers mined, stranded and torpedoed: the facts of the great storm, of the desperate struggle to survive: the facts of the gradual attrition of the convoy, of the terrible dying of the two gasoline tankers, of the U-boats and bombers sent to the bottom, of the Ulysses, battering through the snowstorm at 40 knots, blown up by the German cruiser, of the arrival of the battle squadron, of the flight of the cruiser before it could inflict further damage, of the rounding-up of the scattered convoy, of the curtain of Russian fighters in the Barents Sea, of the ultimate arrival in the Kola Inlet of the battered remnants of FR77-five ships in all.	Когда Николлс сообщал о реальных фактах, которые можно проверить, - об авианосцах, покалеченных во время шторма, о кораблях, подорвавшихся на минах, севших на банку и торпедированных, о страшной буре и отчаянной борьбе со стихией, - все было не так безнадежно. Так же и тогда, когда рассказывал о том, как с каждым днем таял конвой, о страшной судьбе двух танкеров-бензовозов, о потопленных подводных лодках и сбитых бомбардировщиках, об "Улиссе", несшемся сквозь пургу со скоростью сорок узлов и взорванном снарядами, выпущенными по нему в упор немецким крейсером, о подходе боевой эскадры и бегстве немца, так и не успевшего окончательно разгромить конвой. Или о том, как были собраны жалкие остатки каравана, о встрече его русскими истребителями, барражировавшими над Баренцевым морем, и, наконец, о прибытии остатков разгромленного конвоя Эф-Ар-77 в Кольский залив, до которого добралось всего пять судов.

It was when he came to less readily ascertainable facts, to statements that could never be verified at all, that he sensed the doubt, the something more than wonder.	И лишь тогда Николлс перешел к фактам иного рода - фактам, которые не так-то просто уточнить; принялся рассказывать о событиях, достоверность которых вообще невозможно установить, - в глазах слушателей Николлс увидел не просто изумление, а недоверие.
He told the story as calmly, as unemotionally as he could: the story of Ralston, Ralston of the fighting lights and the searchlights, of his father and family: of Riley, the ringleader of the mutiny and his refusal to leave the shaft tunnename = "note" of Petersen, who had killed a marine and gladly given his own life: of McQuater and Chrysler and Doyle and a dozen others.	Он старался говорить спокойно, без эмоций. Рассказал о Ральстоне, о том, как тот полез по обледенелой мачте, чтобы отремонтировать боевые огни, как в решающий момент боя ослепил прожекторами противника; поведал о гибели его отца и всей семьи; рассказал о Райли, зачинщике бунта, о том, как кочегар вручную смазывал коренной подшипник и отказался покинуть туннель гребного вала; не забыл и о Петерсене, который во время мятежа убил морского пехотинца, а потом охотно пожертвовал собственной жизнью; рассказал о Мак-Куэйтере, Крайслере, Дойле и десятке других моряков.
For a second, his own voice broke uncertainly as he told the story of the half-dozen survivors from the Ulysses, picked up by the Sirrus soon afterwards.	Когда Николлс стал рассказывать о нескольких моряках, спасшихся с "Улисса" и вскоре подобранных "Сиррусом", в голосе его на миг появилась нотка неуверенности.
He told how Brooks had given his lifejacket to an ordinary seaman, who amazingly survived fifteen minutes in that water: how Turner, wounded in head and arm, had supported a dazed Spicer till the Sirrus came plunging alongside, had passed a bowline round him, and was gone before anything could be done: how Car-rington, that enduring man of iron, a baulk of splintered timber under his arms, had held two men above water till rescue came.	Он поведал о том, как Брукс отдал собственный спасательный жилет простому матросу, чудом продержавшемуся в ледяной воде целых пятнадцать минут; как Тэрнер, раненный в голову и руку, поддерживал контуженного Спайсера до тех пор, пока, заливаемый волнами с бака до кормы, не подошел "Сиррус"; как старший офицер обвязал матроса булинем, а сам исчез в волнах, прежде чем его успели спасти. Рассказал о том, как Кэррингтон, этот поистине железный человек, зажав под мышкой обломок бруса, поддерживал на плаву двух моряков до тех пор, пока не подоспела помощь.
Both men-Preston was one-had died later: Carrington had climbed the rope unaided, clambered over the guard-rails dangling a left-leg with the foot blown off above the ankle.	Оба спасенных - одним из них был Престон -позднее скончались. Без посторонней помощи капитан-лейтенант вскарабкался по канату, самостоятельно перелез через леерное ограждение, хотя у него по щиколотку была оторвана левая нога.
Carrington would survive: Carrington was indestructible.	Первый лейтенант должен был выжить, такие, как он, не гибнут.
Finally, Doyle, too, was gone: they had thrown him a rope, but he had not seen it, for he was blind.	Наконец погиб и Дойл; ему бросили спасательный конец, но он не увидел его, поскольку был слеп.
But what the three men really wanted to know, Nicholls realised, was how the Ulysses had been, how a crew of mutineers had borne themselves.	Николлс догадался, что его собеседников интересует совсем иное. Им хотелось знать, как вели себя моряки "Улисса", экипаж мятежников.

He had told them, he knew, things of wonder and of splendour, and they could not reconcile these with men who would take up arms against their own ship, in effect, against their own King.	Он понимал, что рассказ его воспринимался, как повесть о невероятных подвигах; что сидящим перед ним людям не под силу понять, что моряки, решившиеся выступить против собственных командиров, а выходит, и против короля, оказались способными на такие подвиги.
So Nicholls tried to tell them, then knew, as he tried, that he could never tell them.	Вот почему Николлс пытался убедить их, что все, рассказанное им, - сущая правда, а потом осознал, что не сумеет ничего объяснить.
For what was there to tell?	Да и что было объяснять?
That Vallery had spoken to the men over the broadcast system: how he had gone among them and made them almost as himself, on that grim, exhausting tour of inspection: how he had spoken of them as he died: and how, most of all, his death had made them men again?	Как по трансляции обратился те личному составу командир? Как он беседовал с каждым членом экипажа и сделал своих моряков почти такими, каким был сам, как совершал то Страшное путешествие, обойдя все помещения и отсеки корабля? Какие слова сказал о своих моряках в минуту кончины? Рассказать о том, как смерть Вэллери снова превратила их в мужчин?
For that was all that there was to tell, and these things were just nothing at all.	Ведь только об этом Джонни и мог рассказать, а сами по себе подобные факты ничего не объяснят.
With sudden insight, Nicholls saw that the meaning of that strange transformation of the men of the Ulysses, a transformation of bitter, broken men to men above themselves, could neither be explained nor understood, for all the meaning was in Vallery, and Vallery was dead.	Николлса озарило. Он вдруг понял, что смысл этого удивительного превращения моряков "Улисса" - превращения ожесточенных, надломленных людей в тех, кто сумел подняться над своими страданиями, невозможно ни объяснить, ни понять, ибо смысл этот заключался в Вэллери, а Вэллери был мертв.
Nicholls felt tired, now, desperately so.	Неожиданно Николлс почувствовал усталость, бесконечную усталость.
He knew he was far from well.	Молодой врач понимал, что сам далеко не здоров.
His mind was cloudy, hazy in retrospect, and he was mixing things up: his sense of chronological time was gone, he was full of hesitations and uncertainties.	Он был словно в каком-то тумане; прошедшее вспоминалось нечетко, мысли путались. Он утратил чувство хронологической последовательности и уверенности в себе.
Suddenly he was overwhelmed by the futility of it all, and he broke off slowly, his voice trailing into silence.	Внезапно увидев всю бессмысленность разговора, Николлс сник и на полуслове умолк.
Vaguely, he heard the grey-haired man ask something in a quiet voice, and he muttered aloud, unthinking.	Словно во сне он услышал спокойный голос седовласого, о чем-то спрашивавшего его, и громко ответил ему.
"What was that?	- Как, как?
What did you say?" The grey-haired man was looking at him strangely.	Что вы сказали? - Седовласый посмотрел на него странным взглядом.
The face of the Admiral behind the table was impassive.	Лицо адмирала, сидевшего напротив, было бесстрастно.
Starr's, he saw, was open in disbelief.	На лице Старра было написано откровенное недоверие.

I only said, "They were the best crew God ever gave a Captain,'" Nicholls murmured.	- "Бог наделил меня лучшим экипажем, о каком только может мечтать командир корабля" - таковы были последние слова контр-адмирала Вэллери, -негромко повторил Николлс.
"I see." The old, tired eyes looked at him steadily, but there was no other comment.	- Понимаю. - Старческие, усталые глаза неотрывно глядели на него, но ничего не было сказано.
Fingers drumming on the table, he looked slowly at the two Admirals, then back to Nicholls again.	Барабаня пальцами по столу, седовласый обвел медленным взглядом обоих адмиралов, затем снова посмотрел на Николлса.
"Take things easy for a minute, boy.... If you'll just excuse us..."	- Извините нас, дружок. На минуту оставим вас одного.
He rose to his feet, walked slowly over to the big, bay windows at the other end of the long room, the others following.	Поднявшись, седовласый неторопливо направился в другой конец комнаты, где высокие, просторные окна освещали глубокую нишу - эркер. За ним последовали остальные.
Nicholls made no move, did not even look after them: he sat slumped in the chair, looking dejectedly, unsee-ingly, at the crutches on the floor between his feet.	Николлс даже не повернул головы в их сторону. Понурясь, он сидел на стуле и невидящим взором разглядывал лежавшие у его ног костыли.
From time to time, he could hear a murmur of voices. Starr's high-pitched voice carried most clearly.	Иногда до лейтенанта доносились обрывки фраз; Выделялся высокий голос Старра:
"Mutiny ship, sir... never the same again... better this way."	"Мятежный корабль, сэр... Иным он не стал... Так будет лучше".
There was a murmured reply, too low to catch, then he heard Starr saying, "... finished as a fighting unit."	Ему что-то ответили, но что именно, Николлс не расслышал. Затем прозвучали слова Старра: "...перестал существовать как боевая единица".
The grey-haired man said something rapidly, his tone sharp with disagreement, but the words were blurred.	Седовласый что-то возразил, в голосе его прозвучало раздражение, но слов было не разобрать.
Then the deep, heavy voice of the Fleet Admiral said something about "expiation," and the grey-haired man nodded slowly.	Затем раздался низкий, внушительный голос адмирала флота, говорившего что-то насчет "искупления", и седовласый медленно закивал головой.
Then Starr looked at him over his shoulder, and Nicholls knew they were talking about him.	Старр оглянулся через плечо на Николлса, и тот понял, что речь идет о нем.
He thought he heard the words "not well" and "frightful strain," but perhaps he was imagining it.	Лейтенанту показалось, что вице-адмирал произнес: "не здоров", "страшное перенапряжение", а возможно, ему это только почудилось.
Anyway, he no longer cared.	Николлса не интересовало, о чем там толкуют.
He was anxious for one thing only, and that was to be gone.	Ему хотелось поскорее уйти отсюда.
He felt an alien in an alien land, and whether they believed him or not no longer mattered.	Он чувствовал себя посторонним, а верят ему или нет, уже не имело значения.

He did not belong here, where everything was so sane and commonplace and real-and withal a world of shadows.	Ему нечего делать здесь, где все здраво, буднично и реально, - сам он принадлежал иному миру, миру теней.
He wondered what the Kapok Kid would have said had he been here, and smiled in fond reminiscence: the language would have been terrible, the comments rich and barbed and pungent.	Явственно представив себе, что сказал бы Капковый мальчик, очутись он здесь, Джонни тепло улыбнулся. Выбор эпитетов был бы убийствен, комментарии сочны, метки и злы.
Then he wondered what Vallery would have said, and he smiled again at the simplicity of it all, for Vallery would have said:	Затем вообразил себе, что бы сказал командир, и снова улыбнулся. Как просто оказалось это сделать, потому что Вэллери сказал бы:
"Do not judge them, for they do not understand."	"Не судите их, ибо они не ведают, что творят".
Gradually, he became aware that the murmuring had ceased, that the three men were standing above him. His smile faded, and he looked up slowly to see them looking down strangely at him, their eyes full of concern.	Лишь теперь дошло до его сознания, что шепот стих и что все трое стоят перед ним... Улыбка на лице юноши поблекла, он медленно поднял глаза и увидел, что седовласый и его спутники смотрят на него каким-то странньм взглядом, в котором была тревога.
"I'm damnably sorry, boy," the grey-haired man said sincerely. "You're a sick man and we've asked far too much of you.	- Страшно виноват перед вами, дружок, - с искренним сожалением произнес седовласый. -Вы больны, а мы докучаем вам своими расспросами.
A drink, Nicholls?	Не хотите ли выпить, Николлс?
It was most remiss------"	Было бы весьма...
"No, thank you, sir." Nicholls straightened himself in his chair. "I'll be perfectly all right." He hesitated. "Is, is there anything else?"	- Нет, благодарю вас, сэр. - Николлс расправил плечи. - Со мной все в порядке. - Помолчав, спросил: - Я вам ещё нужен?
"No, nothing at all." The smile was genuine, friendly. "You've been a great help to us, Lieutenant, a great help.	- Нет, все ясно. - Улыбка была искренней и дружелюбной. - Вы очень помогли нам, лейтенант.
And a fine report.	И сделали превосходный доклад.
Thank you very much indeed."	Огромное спасибо.
A liar and a gentleman, Nicholls thought gratefully.	"Лжец и джентльмен", - с благодарностью подумал Николлс.
He struggled to his feet, reached out for his crutches.	С трудом поднявшись на ноги, он подхватил свои костыли.
He shook hands with Starr and the Admiral of the Fleet, and said good-bye.	Пожав руки Старру и адмиралу флота, попрощался с ними.
The grey-haired man accompanied him to the door, his hand beneath Nicholls's arm.	Седовласый проводил Николлса до дверей, поддерживая молодого офицера под локоть.
At the door Nicholls paused.	На пороге Николлс остановился.
"Sorry to bother you but-when do I begin my leave, sir?"	- Прошу прощения, сэр. С какого числа начинается мой отпуск?
"As from now," the other said emphatically. "And have a good time.	- С сегодняшнего дня, - живо отозвался его собеседник. - Желаю хорошо отдохнуть.

God knows you've earned it, my boy... Where are you going?"	Видит Бог, вы это заслужили, мой мальчик... Куда поедете?
"Henley, sir."	- В Хенли, сэр.
"Henley!	- Хенли?
I could have sworn you were Scots."	Я был готов поклясться, что он шотландец.
"I am, sir-I have no family."	- Это действительно так, сэр. Но никого из родных у меня не осталось.
"Oh.... A girl, Lieutenant?"	- Ах, вот оно что... Выходит, девушка, лейтенант?
Nicholls nodded silently.	Николлс молча кивнул.
The grey-haired man clapped him on the shoulder, and smiled gently.	- И, должно быть, прехорошенькая? - хлопнув его по плечу, приветливо улыбнулся седовласый.
"Pretty, I'll be bound?"	Николлс поднял глаза.
Nicholls looked at him, looked away to where the sentry was already holding open the street doors, and gathered up his crutches.	Потом отвернулся, поглядел на часового, уже распахнувшего тяжелую, массивную дверь на улицу, и оперся о костыли.
"I don't know, sir," he said quietly. "I don't know at all. I've never seen her."	- Не знаю, сэр, - произнес спокойно лейтенант. -Не имею ни малейшего представления, в глаза её не видел.
He tip-tapped his way across the marble flags, passed through the heavy doors and limped out into the sunshine.	Простучав костылями по мраморным плитам, он вышел на залитую солнцем улицу.