Помоги проекту - поделись книгой:
Сергей Переслегин Возвращение к звездам: фантастика и эвология
От редакции
Агентство перспективных фантастических исследовательских проектов
Эпизод II
Эпоха русского/советского книгоиздания второй половины XX — начала XXI века четко разбивается на две части: период книжного дефицита, длившийся до середины 90-х годов, и период книжного перепроизводства, настигший страну с приходом третьего тысячелетия. Эти периоды изящно различаются первым вопросом, который задают русские книгоманы при встрече. Ранее спрашивали: «Что вышло новенького?» поскольку вычитывалось практически все. Сейчас спрашивают: «Что присоветуете прочесть?», потому что в океане современных изданий под похожими обложками оказываются как волшебные агнцы, так и разухабистые козлищи. Это соблюдается и в жестко коммерческой литературе, и в литературе бытового авангарда, позиционирующего себя как Большая Литература (пишется именно в такой фэнтезийной капитализации).
Подобная невозможность отделить зерна от плевел касается всей литературы в целом, а соответственно и фантастики — одной из любимых дочерей книгоиздания и кинематографа.
Попробуем заменить стремление поставить извечную оценку «хорош вообще» на оценку «хорош для чего-то». Как известно, великий Артур Конан Дойл хотел прославиться своими нетленными произведениями фундаментального характера, а остался навсегда в истории детективными рассказами о Шерлоке Холмсе, который применил научную методологию в актуальной социальной практике. Можно смело предположить, что мерой качества литературного произведения в нашем видении становится его инновационность, способность привнести новое в традиционное литературное пространство, а отнюдь не следование неким устоям.
Подобная литературная инновационность в первую очередь характерна для фантастической литературы.
Фантастика — достаточно уникальный литературный прием, давно сформировавший свое литературное же направление. Как и всякая приличная литературная зона, она ярко и страстно исследует в лучших своих образцах человека нашего времени и человека прошлых эпох. Она использует логически-психологические головоломки и криминальные сюжеты детективного жанра. Она выстраивает характерные для женского романа семейные саги, описывающие родовые истории цивилизаций. Но есть в ее литературном пространстве уникальная область: фантастика пишет о будущем, и в первую очередь — о человеке будущего.
На основе этого хочется выстроить некое Агентство перспективных фантастических исследовательских проектов (в английском представлении — FARPA: аббревиатура от Fantastic Advanced Research Projects Agency по аналогии с известным проектом DARPA[1], подарившем миру Интернет), которое опишет важнейшие социальные вызовы и научные фронтирные исследования современности и даст отправную точку для формирования репера современной литературной критики, волшебную меру Зоила, о которой так мечтали братья Стругацкие.
Что ж, добро пожаловать в наш эксперимент: в первое литературно-критическое представление современной реальности!
Возвращение к звездам
Вступление
Синдром Гэндальфа-Сикорски: Проклятье Власти в контексте Истории
В каждом
живет другой
на расстоянии
в одно крушение.
На таком расстоянии любой приказ
Превращается рацией в «буги-вуги».
Эта работа создавалась 17 лет: она была начата весной 1985 и закончена весной 2002 года. Мир изменился, изменились и авторские замыслы. То, что некогда начиналось как рассуждение о природе Власти, вылилось в размышление о столкновениях времен и эпох. Миражи памяти стали текстами, посланными из одной жизни в другую, аналитические обзоры — комментариями к ним.
Современная теоретическая история в значительной мере опирается на концепцию Представления — метафоры одной системы в понятийных рамках другой. Так, формула есть Представление физического или химического процесса в информационном пространстве, а Медный всадник — Представление Петербурга в мире мифологем.
Эту статью можно читать как Представление Времени в Вечности. Или, если угодно — в Безвременье.
Май 1998 года
Очень давно, две эпохи назад, я уже писал о Джоне Рональде Роуэлле Толкине. Тогда на русском языке были изданы только две его книги: «Хоббит» и почему-то обособленная первая треть «The Lord of the Rings» под названием «Хранители» — в великолепном, но очень вольном переводе В. Муравьева и А. Кистяковского.
В рамках эпохи нынешней та работа производит странное впечатление. Мир изменился, Толкин вроде бы остался таким, каким был, но изменились мы и читаем его теперь по-другому. А в статье 1985 г. с суровым названием «Проклятие власти», как на фотографии, запечатлелось прежнее восприятие, миросозерцание эпохи, уже ушедшей, но тогда и не подозревающей, что она исчезла.
«…Воздвигались высокие стены, образуя могучие крепости и мощные многобашенные твердыни; их владыки яростно враждовали друг с другом, и юное солнце багрово блистало на жаждущих крови клинках. Победы сменялись разгромами, с грохотом рушились башни, горели горделивые замки, и пламя взлетало в небеса. Золото осыпало усыпальницы мертвых царей, смыкались каменные своды, их забрасывали землей, а над прахом поверженных царств вырастала густая трава. С востока приходили кочевники, снова блеяли над гробницами овцы — и опять подступала пустошь. Из дальнего далека надвигалась Необоримая Тьма, и кости хрустели в могилах. Умертвия бродили по пещерам, бренча драгоценными кольцами и вторя завываниям ветра мертвым звоном золотых ожерелий. А каменные короны на безмолвных холмах осклаблялись в лунном свете, как обломанные белые зубья».
«Был в балете: мужики девок лапают…»
Вчера, презрев приличия, возраст и некий страх быть осмеянной, посетила местный клуб любителей Толкина — разгромленную квартиру с характерным названием «Мордор». Впечатлений — масса. Отрицательных — больше. Но есть и такие, которые можно назвать высоким именем удивление — эмоцией, достойной продолжения жизни и творчества, оправдания самого что ни на есть бытового засранства во имя идеи. В общем, после «клевых и бессвязных бесед, пива и тусклого чая» они вдруг стали петь. Это меня проняло
неожиданно и сильно. Слова! Бог мой, как они собирают слова в свои песни, как это похоже на мое единственное, сокровенное, никому еще не открытое восприятие Толкина. Это даже не противоречит моему избалованному английскому.
Из музыки дивных видений,
Из слов позабытых преданий,
Игрою танцующей Тени
Соткалась ткань мироздания…
Стоит ли у Вас еще башня скорби
Мы за тремя огнями во тьму уходим
Избранники благой земли.
Ты пишешь, что все наши надежды на свободу «предпринимательства», а значит, и творчества очень быстро обернутся выхолащиванием и того и другого, но Бог с нами — что станет с этими детьми, которые уже ушли в мир Средиземья и поселились там, общаясь через свои песни и игры с тем, что ты, кажется, назвал Текущей Реальностью? Они-то останутся целы? Мне они как-то ближе, чем ваши эти пророки: «чего боишься, то и случится», «пусть все идет, как идет» и прочие философы от Кармы в кармане. У нас это слово еще не в ходу. Зато в моде — Хранители. Это куда как более мощное самопожертвование, чем разговоры с клиентом или паствой типа: «а что такого страшного случится, если этот подвиг ты не совершишь?». НЛП пока не стало современным, я читаю в грязных распечатках «Водителя троллейбуса» Р. Бендлер[2] и думаю, что, если в какой-нибудь цивилизации два крохотных хоббита все еще плывут на восток, значит, «мудрые книги они в детстве читали» и честь свою, видимо, спасут, а зло увезут как можно дальше от своих маленьких счастливых земель.
Я вышла из толкинутого клуба немного ошарашенная, разговоров о чести там не было, на последней игре у них вообще победили темные силы, но в кухонном воздухе пахло стремительным Андуином, и это был Путь с течением, порогами и целью.
Про статью твою «Проклятие власти» напишу тебе завтра. А сейчас иду на «белый совет», где меня, видимо, уволят со службы за старомодные взгляды и отсутствие коммерческой смелости…
И эти люди по сей день являются моими родителями! «Что длится целый век, тому продлиться вдвое», — сокрушенно произносят они и занимают все интернетское и вообще все компьютерное время, принадлежащее мне, казалось бы, безраздельно… Ведь компьютер подарил мне дядя. Не они, а дядя, и именно мне. Мама с папой пишут письма из завтра во вчера. А я их читаю. Они не запрещают. Мне незачем тайно подглядывать, я даже могу показать тексты подругам. Ага! Чтоб те выразительно покрутили у виска. Впрочем, у нас у всех трудности с родителями. Мои еще из лучших. Мне только 13 лет. Что обнадеживает. Они, значит, все-таки родили меня между делом, несмотря на всеобщий «Мордор». Еще я самая читающая девочка в школе. Из-за них. Привыкла. Читаю, даже когда пью пиво во дворе. Пиво горькое, а читать — это как долгая вкусная жвачка. Когда смешно, я читаю олухам вслух. Олухи — друзья. Некоторые врубаются — смеются.
Вышел фильм «Властелин Колец». Я сидела на первом ряду и очень боялась пропасть в Ортханке или свалиться с моста вслед за Барлогом, очень все было близко. Я вышла из зала: меня трясло. Всюду взрослые люди говорили про Толкина, правильный перевод и обсуждали эпизоды битв. Я от них шарахалась, они все мне казались Саруманами, когда-то Белыми. Я прочла Толкина в восемь лет и уже подзабыла. Вот молодец, профессор, ему время не мешает управлять сегодняшними людьми, только какой ему с этого прок? Надо спросить у отца, он любит такие вопросы.
Нынче ветрено, и волны с перехлестом…
Ты спрашиваешь, «что с ними станет»? А, знаешь, ничего. «…
В чем-то я, конечно, упрощаю. Многие вышли из тусовки, став писателями, издателями, бардами и капиталистами. Другие пришли в нее. Очень может быть, что в «Мордоре» не осталось никого из тех, кого ты знала. Но сам «Мордор» остался. Точно таким же. И «они» все так же хронически неспособны вымыть за собой посуду!
Суть, конечно, не в этом. Хотя и в этом тоже. Недавно достал книгу. Как ни странно, это выражение еще сохранилось — по крайней мере для немногих, читающих не только детективы и стандартизованную фэнтези с одними и теми же девицами и мечами на обложке. Никогда не любил Вальеху, но сейчас его и иже с ним просто ненавижу. Отвлекся. Так вот, книга была о Лоуренсе Аравийском. Там есть очень «толкинутый» эпизод. Лоуренс обратил внимание араба на то, что его верблюд весь покрыт чесоткой, тот в ответ рассказал англичанину, какую совершенную медико-эпидемиологическую службу арабы организуют сразу после полной победы восстания… Впрочем, сражался этот араб не хуже других.
У толкинистов тоже все хорошо с личной смелостью.
Осенью 1993 года, когда в России в очередной раз делили власть — на этот раз при помощи танков и пулеметов, — погибли многие. В том числе и ребята из московской толкинской тусовки. И совершенно напрасно, потому что в той стычке умирать было не за что и не за кого.
Неверие — основа нашего мира.
Ты возразишь, что с этим было все хорошо и в 1987 году, и даже в позолоченном восприятии прекрасных шестидесятых. Нет, не возразишь. Потому что ты читаешь Толкина и мечтаешь о преодолении «проклятья власти», о победе Белого Совета и крушении Темного Властелина Мордора. Потому что для тебя «два крохотных хоббита плыли на восток» — фраза, порождающая какую-то надежду: там и честь спасут, и зло унесет от родной земли…
Нет, я даже не циничен.
Увы,
Прочитав «Хранителей» (и написав «Проклятие власти»), я как-то незаметно воспылал желанием создать Кольцо. Ну, пусть не То, Единственное, но довольно похожее. Кольцо, выводящее человека из мира Текущей Реальности и открывающее перед ним Информационное пространство. Некогда Профессор владел им — судя по тому, как свободно совершал он переход между Отражениями. Да, я забыл, что ты привыкла к строгим определениям.
Пожалуйста.
«Информационным объектом называется структурированная информация, существующая и развивающаяся независимо от своих носителей».
«Кольцом называется информационный объект, взаимодействующий с Владельцем или Создателем и лишь во взаимодействии с ним порождающий новые смыслы».
То есть Кольцо — информационный объект, созданный искусственно и «скроенный по мерке». Это — информация, которая только вместе с личностью владельца превращается в развивающийся, питающийся, функционирующий — живой — объект и которая поэтому вынуждена оберегать и лелеять этого владельца в Текущей Реальности и в информационном мире.
Вот тебе повод для размышлений. По чьему пути я иду? Ауле, Феанора, Саурона, Темного Властелина? Кстати, тебе будет интересно: на Всесоюзных «ХИ» 1993 года я был Сауроном. И меня развоплотили Хранители Кольца. Такая вот история…
Игровиков в чатах не любят: ну их, пусть уходят в свои чаты. «Если жить не можешь, играй в куклы», — говорит Лесли про игронутых. Она недавно сделала аборт. А Пашка ей говорит: «Если не можешь играть — живи, вдруг получится». Я люблю Пашку. Он редко приходит. Для него нет роли ни в одной книжке. Он ходит, дышит себе, увлекается своей диковинной микробиологией, зовет меня Кошкой. Каждый из нас учится, как справиться со скукой: я читаю книжки, Пашка смотрит в микроскоп, Лесли собирает острые ощущения, близнецы просто толкутся. В школе все учителки носят фальшивые кольца и поблескивают ими, а что-то реальное сделать боятся. Это хуже, чем Мордор, там хотя бы ясно, куда воевать.
Взрослые думают, что мы съедены рекламой. Дураки, это они ею съедены! У нас комплексов мало, мы это все с детства видели, а иногда и пробовали, у друзей, кто побогаче. А они без этих фантиков прожили и вопят теперь: пропала культура. Вон Толкин никуда не пропал. Толпы к кино рвутся. А пока «сникерс» по телеку показывают можно позвонить, чаю налить и даже сделать математику, и никто никого не предает при этом.
А каков он должен быть, эпос XX века? Русские былины, «Эдда», «Песнь о нибелунгах», кельтские сказания заканчиваются одинаково: герои, будь то богатыри, викинги, рыцари, либо погибают, либо — после славных блистательных побед — сталкиваются с неразрешимыми проблемами. Получается, что эпос — это память о прошлом и тревога за будущее, близкое, неотвратимое, в котором бессильны воспетые легендами витязи. Так остались в памяти народов Средиземья Элендил, Исилдур, Гил-Гэлад, сумевшие
Итак, все эпосы заканчиваются ощущением тупика и страха перед грядущим, невольным желанием продлить героическое прошлое.
«Хранители» — тоже тревога за будущее, ощущение наплывающей тьмы.
Не символично ли, что эпос XX века указывает нам если не путь, то возможность пути?
Близится реальная битва за Кольцо. И вновь точной оказывается толкинская символика: не объединенные дружины Свободных Народов способны защитить мир, а взаимная верность Хранителей. Если зло рассеяно в обществе, выход один — преодолеть его в себе и друзьях. Преодолеть и нести в Затемненные Земли доброту, человечность и мудрость — единственное оружие, которое способно уничтожить Темные Силы, а не просто в очередной раз временно сломить их. Это гораздо труднее, чем воевать. Тем более что мирный путь Хранителей остается смертельно опасным.
Им предстоит долгая и тяжелая битва. И почти безнадежная. Поэтому так горек оптимизм Толкина. Вторая часть «Хранителей» наполнена прощаниями: светлыми — с Раздолом и Лориэном, горестными — с Гэндальфом и Боромиром. Постоянно повторяется неумолимое «никогда». Никогда больше не увидят Фродо и Арагорн цветущего Лориэна. Исчезнет и никогда не вернется чудесная магия Третьей Эпохи. Никогда не жить эльфам среди исполинских ясеней Благословенного Края.
С незапамятных времен структура Ойкумены, мира Обитаемого, который Дж. Толкин называет Ардой, определялась так называемыми вековыми конфликтами. Следуя романтическому, эпическому, а в конце концов христианскому западному мироощущению, мы вправе назвать их Представлениями одного вечного конфликта между добром и злом. У Толкина зло персонифицируется в образах Мелькора и Саурона и их присных, в государствах-крепостях Утумно, Ангбад, Мордор. У нас в Текущей Реальности на эту роль претендовали (за последние две сотни лет) наполеоновская Франция, николаевская Россия, кайзеровская, а затем гитлеровская Германия, наконец, Советский Союз.
Как и писал Толкин, победы всякий раз оказывались поразительно бесплодными и на смену одному Черному Властелину чуть раньше или чуть позже с неизбежностью вырастал другой, еще более черный. Его давили за умеренную цену от одного до пятидесяти миллионов человеческих жизней, и все опять начиналось сначала, так что создавалось впечатление, что кто-то очень заинтересован в вечном круговороте
Книга Толкина с этой точки зрения — продукт своей, западной (англо-саксонской) культуры.
И — ирония истории — текст создавался больше двадцати пяти лет. Практически, он был начат еще в Первую Мировую войну, а закончен, когда ушла в прошлое Вторая и на роль Мирового зла вместо побежденной и повергнутой Германии была единогласно избрана страна Советов.
Само собой разумеется, Толкин создавал эпос. Эпос из другого Отражения, и уже поэтому проводить аналогии между событиями Текущей Реальности и текстами Профессора нельзя. Но ведь проводили же! Почему-то чаще всего со Второй Мировой войной, хотя если Толкин и имел в виду какие-то осмысленные намеки на исторические события, то это, конечно, были события той войны, в которой он сам участвовал. В результате христианское содержание толкинского эпоса, посвященного борьбе со злом абстрактным и вечным, вольно или невольно претворилось в сознании тех ста миллионов или что-то около этой цифры читателей в содержание политическое, направленное против конкретного зла, персонифицированного в образе Гитлера или безличного великого вождя и учителя. А это означает, что книга Дж. Толкина, вопреки воле создателя, стала оружием в идеологической борьбе.
В результате наше восприятие «Властелина Колец» не могло не измениться. В 1985 году мы читали текст глазами если не самого Белого Совета, то, во всяком случае, людей, сочувствующих ему. Ныне же гораздо ближе нам «взгляд из Мордора», павшего, разрушенного, обесчещенного государства. И волей-неволей мы считаем толкинский эпос
Сто пудов, так все и было, и случится еще не раз. Взрослые, они как дети: откроют Закон и любуются, а по нему выходит, что раз от разу все более трудно выиграть. Все знакомые у нас тоже такие, как мама с папой, с ними весело, они как дети, только умные дети: читают Гарри Поттера, Толкинский «кирпич», Желязны, Винджа и Симмонса, Эко и Павича, ходят на «Звездные войны» и запростяк целыми днями обсуждают все это. Пашка говорит, что это поколение так и не выросло, осталось подростками: они — фантазеры, умники и затейники, они азартные и радостные, как школьники, первый раз поставившие опыт по химии. Они учат нас изобретать, а мы идем курить. Про них говорят, «они сохранили юношескую креативность», еще у них есть честь, как у мушкетеров, это когда чего-то не хочется, но ты почему-то должен. Это нам совсем не подходит. Мы хотим купить на то, что есть, а долги отдать. Если моих родителей допустить, то они вмешаются в эволюцию и сыграют с ней партию в бридж. Когда нужно отвечать за что-то, они страдают и нервничают, перекладывают нервы друг на друга, и честь при этом ни при чем. Они даже деньги зарабатывают — и немалые, но смотрят на них, как на чудо, и исчезают эти деньги, конечно, потому, что куда, мол, откладывать — мир переменчив. А есть-таки папы, которые сели в кресла и стали важными, но как выпьют — нет-нет да и начинают играть в электрические паровозики, игры компьютерные или жен друг у друга сманивать. В открытую. У нас во дворе, если люди определились в пару, никто им не мешает. Разойтись сами могут — тогда и разбирайте, кому кого. Осенью у нас на скамейках под липами — Мордор, а весной, так там же и Лориэн. Все от солнца зависит и от длины дня.
…Профессор был столь умеренно религиозен, что даже наше отравленное принудительным атеизмом сознание легко принимает его почти библейские истины. Мне ужасно нравятся гномы, они такие земные, основательные, так похожи в своих принципиальных злопамятствах на нас, людей. Эльфы для меня— не боги, но поэты, а им, как известно, многое прощается в обыденной жизни. Ко мне ходит ученик, платит деньги за мой консервативный английский и мечтает сделать перевод «Хранителей»: свой, уникальный и удивительный. Я же, наоборот, читаю русский текст, силясь решить сомнительную задачу — понять, что же так притягательно для меня в этом детском мире, где еще и любовь-то не родилась — только мечта о ней, эльфийская, неявная, а в цене лишь дружба да неудержимая диалектика — поступай, как велит тебе мудрость и великодушие. Что ж, дети не напрасно зацепились за такую религию.
А я все больше обращаю внимание на неодушевленные знаки — карта пленяет меня особым распределением на ней загадочных, страшных, покойных и дружественных мест, и я уже невольно окрестила Мордором мою пресловутую службу, Андуином — Неву в верхнем течении, а опустевший кинотеатр — «Минас-Тиритом». Бродя по улицам в поисках реализации разноцветных квадратиков с именами продуктов и товаров, я упоенно делю людей на гномов, эльфов и этих высокорослых дунаданцев. Всю компанию витийствующих Гуру, призывающих к погружению в «астральное сверхсознание или магическое подсознание», я априори записываю в Мордор, потому что они как раз и способствуют помрачению изрядно напуганных пошатнувшимися устоями людей. Ты пишешь, что у вас там их стало уже привычно много, а мы не хотим привыкать.
Сейчас у страны такой счастливый период, когда у многих рождается и крепнет уверенность, что все будет «лучше, чем вчера». Юные кооператоры еще не стали бандитами, а прозревшие физики не изменили своим исследовательским страстям. У нас, кто смел, тот что-нибудь да обязательно съест и по товарищеской привычке — поделится с другими. Возможности мелькают, исчезая, иногда не хватает скорости реакции их ловить. Я устаю от этой беготни за тенью и читаю по вечерам Толкина, у которого основы конфликтологии изложены образно и подробно, а все разборки заканчиваются знаком качества «честь — ответственность — воля — судьба». Ой, как тревожит меня четвертая эпоха! В ней умрет идеализм, а с ним любовь, вышитая на знамени, и дружба, отмеченная в боях.
А среди молодежи сейчас принято играть в фаулзовские игры, они же «школа шпионов». Принято — подловить на чувствах, то есть, не открываясь самому, вскрыть «город иллюзий» другого и использовать в своих интересах. Принято вместо пленительной недоговоренности эмоций строго следить за лазейками недосказанного, чтобы потом в разговоре апеллировать: «слово не воробей» или «в твоих словах содержалось три смысла, я выбрал наиболее для меня удобный». Искренность не в чести, ведь она частенько волнительно недосказана. Дети, погибая от недостатка романтики, остервенело разыгрывают битву за Кольцо. Думаешь, они озабочены сохранением мирового баланса добра и зла? Нет, им все равно, кто победит в этой игре, им важно сохранить себя, свой неистовый романтизм души, свою детскую театральность, рожденную запрещенным бессознательным. Знаешь, среди толкинутых есть убежденные будущие капиталисты — они же, видимо, и будущие бандиты, чего они сюда ходят? — А очиститься, наверное. Хиппи, сражающиеся за мифическое кольцо, будут их первыми исповедникам, и, как знать, может быть, проповедь будет услышана.
В твоем письме я зацепился за словечко «проповедь». В самом деле, всем очевидна религиозность Профессора. Но всякая книга истинного католика (даже если это наставление по чистке мушкетов) — это проповедь, это исступленная защита своих чувств и убеждений, это козырная карта в вечной борьбе Света и Тьмы, Бога и Сатаны.
Так вот, хотелось бы понять, что именно содержится в проповеди Толкина? Я имею в виду не первый смысловой слой: борьба свободных народов Средиземья против народов несвободных или свободных не так, не в той мере и не тем способом. И не второй — борьба Хранителей Кольца с идеей абсолютной власти. Ведь «Властелина Колец» следует рассматривать через призму «Сильмариллиона». Сколько там занимает места поход Хранителей? Один абзац? Два? Одна-две ноты в музыке Айнур, крошечный эпизод в истории Арды.
Но закон всеобщей связи явлений говорит, что Атлантический океан весь отражается в своей капле, а музыка Айнур целиком может быть восстановлена по истории Хранителей. Другими словами, суть, глубинное содержание, смысл толкинской проповеди разлит во всех текстах Профессора и может быть однозначно восстановлен по любому осмысленному отрывку.
Когда известная тебе тусовка начала создавать, а затем и публиковать свои творения, появилось много текстов, написанных с позиций «темных». Это было неизбежно: очень уж однозначной оказывалась толкинская этика. «То хорошо, что хорошо для эльфов». В общем, «что полезно для "Дженерал Моторс", полезно для всей Америки».
Как исполняет группа «Зимовье Зверей»:
Обратила ли ты внимание, сколь безлики у Толкина Враги. Как уже в мое время напишет К. Еськов,
Кстати, Профессор постоянно пишет о «неисчислимых ордах» прислужников Зла. Но возьми его же собственные карты. Мордор занимает едва ли десятую часть Эриадора. Причем по авторскому описанию все эти земли, за исключением оазисов по берегам озера Нурнон, относятся к пустынным и полупустынным почвам. Ангбад — аналогично — расположен на крайнем севере Белерианда в зоне тундры и тоже занимает процентов 10–15 от общей площади Закатных Земель. Так что из соображений экономико-географических мы получаем, что на одного орка должно приходиться никак не менее семи эльфов — это, не считая людей, гномов и прочих свободных народов. А кавалерии у Мелькора не должно быть вообще — ввиду полного отсутствия пастбищ. У властелина Мордора ситуация чуть получше, но именно «чуть». Кстати, Толкин не отрицает, что Белый Совет имел абсолютное преимущество в кавалерии, в том числе в тяжелой рыцарской кавалерии, главной ударной силе того времени.
И что получается? Все переворачивается с ног на голову?
Ладно, не так все просто, не так все однозначно, и с толкинской этикой тоже далеко не все так очевидно, как я написал несколькими строками выше. А сейчас меня вызывают к начальству. «Если вернусь — объясню подробнее».
…Очень давно, еще на заре прошедшей Второй Эпохи, были выкованы Магические Кольца. В их изготовлении приняли участие эльфы, гномы и маги — народы Средиземья, фантастической толкинской страны, в которой нетрудно узнать Европу. Три эльфийских Кольца — с алмазом, сапфиром и рубином — ассоциируются со стихиями воздуха, воды, пламени. Еще семь досталось обитателям подземелий — гномам. Девять — открыли дорогу в Призрачный Мир — мир пятой, последней стихии.
Но было создано и двадцатое Кольцо.
Единственное из всех, это Кольцо имеет название. Оно зовется Кольцом Всевластия, ибо, связав в единую цепь остальные Магические Кольца, подчинив их себе, господствует оно над пятью стихиями Средиземья.
Прозрачна и проста символика повести: Кольцо Всевластия — The Ring of Power на языке оригинала — воплощает идею абсолютной власти. Казалось бы, люди XX века имели достаточно возможностей увидеть истинное лицо всеобщей, всепроникающей власти.
«Империализм, фашизм… десятки миллионов загубленных жизней, исковерканных судеб… миллионы погибших… злых и добрых, виноватых и невиноватых»… победы превратились в поражения. Почему-то решили, что само по себе существование твердой власти, призванной обеспечить порядок и дисциплину, прогресс и процветание, необходимо и даже этически оправданно — лишь бы ее воплощением был бы человек мудрый, честный, интеллигентный…
Поделиться книгой: