Помоги проекту - поделись книгой:
Андрей Стариков
«демократизация» и этнические конфликты
Демократизация по методичкам архитекторов "цветных революций" заканчивается вовсе не райскими кущами, свободой и благоденствием, как рисует ангажированная теория. Западные рецепты демократических преобразований — опасная терапия, после которой не всякий пациент остаётся в живых. Побочным эффектом такой терапии нередко становятся этнические конфликты, ранее сдерживаемые жёсткой рукой авторитарного дирижёра, способного блюсти баланс интересов различных этнических групп.
Извращение демократии — процесс, предваряющий этнический конфликт. В известной формуле "демократия есть власть народа" понятие народа зачастую подменяется понятием "этноса" — группы, которая определяет себя или определяется другими как имеющая общее происхождение и культуру. Только мы — "истинный народ" своей страны, утверждают "титульные" группировки в постсоветских странах, строящие псевдоэтнократические государства за ширмой псевдодемократической фразеологии. Национально мыслящие идеологи большинства новых республик определяют "народ" исключительно в этнических категориях. Единство этническое довлеет над единством гражданским. Для всех "иных", не вошедших в этот этнически выверенный "народ", "демократическая" власть становится тиранической.
Все 1990-е годы из бывших союзных республик, за исключением Белоруссии и Украины, шло массовое принудительное вытеснение русского населения. Во всех постсоветских республиках, за исключением Белоруссии и Украины, сложились этнократические режимы правления, которые обеспечивали представителям титульных элит занятие высших ступеней социальной лестницы. К началу 2000-х годов удельный вес русских в структуре населения бывших союзных республик серьёзно уменьшился, "титульным" элитам удалось не допустить их самоорганизации, оставшимся отводилась роль покорных ассимилянтов. "Русская угроза" миновала, и силовое давление "титульных" логичным образом начало ослабевать.
На сегодняшний день значительные русские фронтиры остаются в Прибалтике и Молдове. В Латвии и Эстонии всё ещё присутствуют достаточно устойчивые и консолидированные русские общины, в отношении которых "титульные" элиты продолжают осуществлять политику дискриминации: язык и культура "инородцев" подавляются, социальные институты воспроизводства идентичности демонтируются.
Русские Прибалтики в различных гуманитарных формах получают ограниченную помощь со стороны России. "Титульные" группы стран Прибалтики со своей стороны по-прежнему работают над ассимиляцией нацменьшинств, над превращением их в беспамятных манкуртов.
В отличие от Латвии, Эстонии и Литвы, где этнические конфликты носили и носят тлеющий ненасильственный характер с выборочным подавлением русских активистов государственным аппаратом принуждения, национал-демократы из молдавского Народного фронта на закате советского проекта довели дело до вооружённого этнического конфликта, в результате которого появилась самостоятельная русская Приднестровская Молдавская республика.
В условиях "демократизирующихся" обществ две-три этнические, религиозные или языковые группы заявляют о своих правах на строительство собственного государства на части или всей территории государства уже существующего. Более слабая сторона в этих условиях может получать помощь из-за рубежа, в противном случае ей отводится незавидная роль граждан второго сорта. Такую незамысловатую модель объяснения крайних форм этнических конфликтов — "чисток" и геноцида — предлагает профессор социологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе М. Манн1.
Манн анализирует геноцид армян младотурками, конфликты в Руанде, Югославии, Чечне, Кашмире. Говорит о недавней "демократизации" Ирака, где "свободные выборы" под протекторатом США превратились в голосование "за своих". Сунниты, шииты и курды, чьи интересы удавалось уравновешивать С. Хусейну, хотя последний и симпатизировал суннизму, начинают вооружённую борьбу за право считаться "истинным народом". Подпитка каждой из враждующих сторон из-за рубежа, а также распространение в суннитских областях террористической организации "Исламское государство" делают возможной дальнейшую эскалацию.
В каждом из примеров профессора Манна неудачный процесс демократизации оборачивается радикальными формами этнических или религиозных противостояний. Государства, где демократизация только началась, а сами "семена демократии" были присланы извне и малопригодны для почвы, в которой "должны" взрастать, риск этнических конфликтов гораздо выше, чем при стабильных авторитарных режимах. Когда крепкая авторитарная рука в полиэтническом обществе начинает слабеть, demos и ethnos нередко переплетаются воедино.
Этническая принадлежность в качестве маркера социальной стратификации начинает вытеснять принадлежность классовую. При этом чувства близкие к классовой ненависти активно используются новыми национально-сознательными элитами. Так, нынешние прибалтийские режимы, помимо прочего, определяют русских в качестве недавних эксплуататоров, за что и требуют с России многомиллиардные компенсации ущерба от "советской оккупации". Используется теория профессора М. Шмулдерса2 — спекулятивный миф, что, не будь советского периода, Латвия и Эстония сегодня были бы среди наиболее прогрессивных экономик Европы, развивались бы, как Финляндия. Нехитрыми инсинуациями вина за теперешнюю экономическую несостоятельность постсоветских прибалтийских республик перекладывается на русских и "жёсткую колониальную политику" СССР.
Споры, кто кого кормил в советской семье народов, активно использовались национал-демократами на закате Союза, когда решалась задача выхода из-под "гнёта Москвы". Понятно, что объеденными прожорливым Центром по определению представали союзные республики. Сегодня в ряд прибалтийских стран, определяющих русских как недавних эксплуататоров и колонистов, также встала Украина, "евромайданные" элиты которой корыстно используют миф о "житнице СССР" и канализируют чувства социального протеста и классовой ненависти в русло этнического национализма.
Пропустим через несколько грубоватую схему объяснения этнических чисток профессора Манна украинский сюжет. Важно лишь отметить, что в теории Манна этнические чистки сопровождает не демократия как идеал общественного устройства, идеал равенства, но "демократизация". Речь идёт не о каком-то имплицитном свойстве демократической формы правления, но о провале усилий установить такую форму.
"Две Украины" существовали и в советское время: преимущественно украиноязычный запад и центр, преимущественно русскоязычный восток и юго-восток. Авторитарный советский партаппарат сглаживал противоречия между ними, хотя кампания по коренизации руководящих кадров 20-х и 30-х годов XX века, реанимированная, пусть и в более мягкой форме, Н.С. Хрущевым, изначально закладывала под союзную республику мину замедленного действия.
После демонтажа советского проекта "незалежна Україна" пытается встать на "демократический" путь развития. Тот путь, который западные доброжелатели рекламировали и продолжают рекламировать для всех государств бывшего СССР. В республике появляются свободные, хотя и коррумпированные, выборы, которые с течением времени всё больше становятся похожи на регионально-языковые плебисциты, что лишь обостряет противоречия. Основные политические силы приобретают этнический оттенок. Партии становятся условно "русскими" или условно "украинскими".
На президентских выборах 2010 года при поддержке России побеждает В. Янукович, а парламентские выборы 2012 года приносят победу его политической силе — "Партии регионов", а также союзной ей КПУ. Русские Украины видят в "регионалах" защитников своих интересов. На данном этапе этно-цивилизационный раскол общества — хотя в случае Украины определение "этно" носит достаточно условный конструктивистский характер — достигает критической точки: чуть больше половины населения (49%-56%) выступают за вступление в Таможенный союз, тогда как вторая часть (41,5%-46%) — за путь евроинтеграции.
Новой вехой в истории постсоветской Украины становится Евромайдан 2013-2014 годов. Запад подталкивает украинский народ к отказу от "авторитарного" режима В. Януковича, к форсированной "демократизации". Страна погружается в пучину гражданской войны.
Прозападные силы захватывают столицу. Лидеры восточных регионов требуют автономии для своих областей. Киев получает поддержку ЕС и США, Восток — помощь России. Спираль противостояния закручивается. Наступает момент, когда от ответа уже не уйти. Каждый житель погрузившейся в конфликт страны должен определиться: "русский" он или "украинец".
Фитиль этнического конфликта на Украине был подожжён. Исправить ошибку нельзя. Русский Восток морально не может оставаться частью страны победившего майдана. Требуется раздел Украины и создание двух моноэтнических режимов. Пусть для начала и при помощи записанной в Минских соглашениях полумеры — особого статуса Донбасса. Реализм заставляет признать, что максимально широкая автономия представляет собой наименьшее зло в плане немедленных решений.
На примере украинского сюжета отчётливо видно, что такие неустоявшиеся демократические институты, как многопартийность и выборы, привели к обострению регионального и языкового конфликта и запустили вооружённое противостояние, не оставившее Украине шанса сохранить территориальное единство.
В случае прибалтийских республик, где удалось не допустить "большой крови", во избежание крайних форм этнических конфликтов государственные и общественные институты должны быть перенастроены в соответствии с запросами этничности: все многочисленные этнические группы должны иметь доступ к демократическим институтам и возможность использовать их для отстаивания своих интересов. Возможным решением могло бы стать соглашение о консоциативном правлении: квотах для нацменьшинств в органах власти, дополненных правом вето на политику, проводимую титульной этнической группой. Конституции прибалтийских республик должны быть очищены от этнократических маркеров. Но первым шагом в выработке противоядия от этнических конфликтов в Прибалтике должны стать ликвидация института массового безгражданства в Латвии и Эстонии и уравнивание всех жителей этих республик в правах вне зависимости от происхождения.
Верхом на взрыве
Верхом на взрыве
Алексей Анпилогов
Луна и Марс стали ближе
Российские учёные и конструкторы первыми в мире провели успешные испытания детонационного жидкостного ракетного двигателя. Новую силовую установку создали в НПО "Энергомаш", сейчас уникальный двигатель проходит стендовые испытания.
В чём же состоят преимущества детонационного двигателя, и почему за этой небольшой новостью стоит совершенно удивительная перспектива нового этапа покорения космического пространства?
Детонационное горение — это особый взрывной вид горения, в котором топливо буквально взрывается прямо в камере сгорания ракетного двигателя. Такой режим очень эффективен с точки зрения утилизации энергии, заключённой в топливе, но и очень нестабилен, как любой взрыв. Детонационный двигатель получается достаточно простым на бумаге и в концепте, но при этом сложным в реализации — недаром идею детонационного горения в ракетном двигателе предложил советский физик Яков Зельдович ещё в 1940 году, а реализовать её "в металле" смогли только сейчас, спустя три четверти века.
Современные обычные ракетные двигатели — результат эволюции, которую прошла вся ракетная техника за эти 75 лет. Несмотря на то, что в глазах общественности ракетная техника — это передний край научно-технического прогресса, в реальности процесс совершенствования ракетных двигателей уже везде в мире вышел "на полочку": и Россия, и США сегодня летают во многом на ракетных двигателях, разработанных и созданных ещё в 1960-1970-х годах. Космические идеи Сергея Королёва, Валентина Глушко и Вернера фон Брауна пережили своих создателей, и ракетные двигатели, созданные ими, до сих пор выводят на околоземную орбиту спутники и космонавтов.
Создать в ракетной отрасли что-то новое сегодня очень трудно: химический ракетный двигатель уже и так работает практически на пределе возможностей, представляя собой во многом вершину инженерной и технической мысли всего человечества. Основным же пределом в его дальнейшем совершенствовании, кроме ограниченности самих возможностей химического топлива, является напряжённость его конструкции. Чем лучше двигатель, чем он эффективнее и мощнее — тем большее давление надо поддерживать в камере его сгорания. Больше давление — с большей скоростью будет истекать из сопла реактивная струя, меньше топлива будет затрачено на то, чтобы придать то же ускорение одинаковому грузу.
Именно благодаря своему конструкционному совершенству нашли себя на мировом рынке одни из самых совершенных двигателей в мире — семейство РД-170 производства того же НПО "Энергомаш". Созданные в своё время для первой ступени советской сверхтяжёлой ракеты "Энергия", сегодня эти двигатели, после массы модификаций, служат в российской "Ангаре", в американских "Атласе" и "Антаресе", в украинской ракете "Зенит", используются в массе других ракет.
Давление в камере сгорания двигателей семейства РД-170 составляет 250 атмосфер — это один из лучших параметров в мире. Но давление на выходе из его кислородного насоса, качающего окислитель в камеру сгорания, — и того больше, достигая величины в 600 атм. Иначе никак нельзя — кислород просто не "запихнуть" в сопло, если не создать ещё большее давление. Для привода этого насоса используется турбина мощностью 189 МВт — сорокасантиметровое колёсико этой турбины выдаёт столько же энергии, сколько попадает на вал огромного супертанкера или сухогруза, везущего по морю тысячи тонн груза. При этом такой турбонасос — сверхсложное механическое устройство, вал его вращается со скоростью 230 оборотов в секунду, а любое постороннее тело внутри него приводит к взрыву. Технологии создания такого двигателя и есть главное ноу-хау "Энергомаша", которое позволяет ему продавать свои двигатели везде, где нужны мощные ракеты.
А у детонационного двигателя ничего этого нет. Громадное давление в камере сгорания создаёт сам взрыв, сжимая горючее и окислитель до неимоверных параметров. В силу этого детонационный двигатель получается в 10 раз мощнее, в несколько раз проще и где-то на 10-15% эффективнее по тяге, чем обычный ракетный двигатель.
Конечно, когда мы говорим о росте "эффективности" в 10-15%, читатели могут сказать: а почему так мало? Дело в том, что большего роста не достичь не из-за двигателя, а из-за того, что больше энергии просто нет в самом химическом топливе — не получается разогнать реактивную струю больше, чем даёт процесс горения в кислороде водорода или керосина, на которых летают современные ракеты. Но даже 10-15% экономии топлива, да ещё и помноженные на гораздо более простую и, как следствие, дешёвую конструкцию детонационного ракетного двигателя, могут сотворить чудеса с современным ракетостроением и космонавтикой. Речь о том, что новый двигатель может практически на треть снизить затраты по выводу грузов на орбиту Земли, позволяя уйти от создания сверхсложных устройств, которыми фактически являются современные ракетные двигатели.
А это значит, что и космос, и Луна, и Марс станут к нам гораздо ближе. Осталось лишь окончательно "оседлать" упрямую мощь управляемого взрыва в ракетном двигателе, и ближе всего к этому подошла сегодня Россия.
Реакторы нового поколения
Реакторы нового поколения
Алексей Анпилогов
на вопросы «Завтра» отвечает публицист Валентин Гибалов, специалист по ядерной и термоядерной энергетике
"ЗАВТРА". Суть нашей сегодняшней беседы я бы хотел изложить одной фразой: "Что дальше мы будем делать с атомной энергетикой?" Казалось бы, это такой уже старый наш знакомый, который с нами чуть ли не с начала, с 1960-х годов, но мы всё равно рассматриваем ядерную энергетику как развивающийся процесс, видим и некий тупик в существующей концепции "мирного атома". В чём он заключается?
Валентин ГИБАЛОВ. Если посмотреть на сегодняшнее состояние ядерной энергетики, то видно, что за последние тридцать лет главенствует один и тот же тип реакторов — водо-водяной (ВВЭР), который потихоньку развивается, и со стороны внешнего наблюдателя кажется, что атомная энергетика застыла полностью. Реактор ВВЭР (или PWR в западной терминологии) — это реактор с водой под давлением, двухконтурный, где первый контур — вода, которая крутится в реакторе парогенераторов, а второй контур — вода, идущая на паровую турбину и выполняющая работу, превращая тепло в электроэнергию.
Чтобы понимать, почему сейчас эта технология главенствует, нужно немножко вернуться назад, где-то в 1960-е годы, когда атомная энергетика только начинала свой путь. Даже не путь, а взрыв — тогда строились десятки блоков одновременно, а множество технологий было сразу опробовано. Тогда виделось, что к сегодняшнему времени, к 2010 году, на планете будут получать около 4 тысяч гигаватт ядерной энергии — что составляет где-то 5 тысяч ядерных реакторов.
"ЗАВТРА". Для сравнения можно сказать, что сейчас у нас по всему миру работает 450 реакторов. Правильно?
Валентин ГИБАЛОВ. Да. То есть получается, что прогнозисты ошиблись на порядок, в 10 раз, в том числе очень именитые, тот же Гленн Сиборг, нобелевский лауреат. Почему же так разошлись действительность и ожидание? Как известно, в атомной энергетике в 70-80-е случилось две больших аварии — это Три-Майл-Айленд в Америке и Чернобыль в СССР. Эти аварии повлияли, скорее, на психологию. Психологию простых людей, потребителей электроэнергии, вырабатываемой атомной энергетикой. Для них атомная энергетика сразу стала монстром, опасным и неприятным.
"ЗАВТРА". То есть из фантастической энергетики будущего она внезапно превратилась в монстра, который пожирает детей, судьбы, города?
Валентин ГИБАЛОВ. Да, именно. Как отреагировала индустрия? Индустрия свернула перспективные разработки и сосредоточилась на безопасности. Возник такой лозунг: "Безопасности не бывает много". В имевшуюся тогда самую безопасную технологию — в ВВЭР и PWR — начали вводить новые элементы. Окружать их дополнительными системами безопасности, которые отводят тепло в случае аварии, сжигают водород, который может выделиться в результате аварии, не допускают утечек расплавленной активной зоны. Сейчас эти реакторы буквально "обросли" сумасшедшим количеством систем безопасности. Есть такая отрасль — вероятностный анализ безопасности, где рассчитывается вероятность тяжёлой аварии при начальных условиях в сочетании разных факторов и при развитии событий. Так вот, в этом анализе для реакторов 1960-х годов постройки характерные значения — это 10-4, то есть для одного реактора надо ждать 10 тысяч лет, пока он с высокой вероятностью какую-то аварию "словит", но для 10 тысяч реакторов — это уже каждый год какой-то из них будет взрываться. А сейчас эта цифра опустилась до 10-7, то есть реакторы уже стали в тысячу раз безопаснее, чем в 1960-х годах.
"ЗАВТРА". Хорошо, вот мы сейчас упомянули, что вероятность аварии упала в тысячу раз. Но тут же критики, которые психологически не готовы принимать атомную энергетику, скажут: "У вас был Чернобыль, был Три-Майл-Айленд, вы столько всего внесли в эти конструкции, и у вас опять взорвалась Фукусима!". А что мы можем ответить на такие вопросы?
Валентин ГИБАЛОВ. Фукусима — тоже реактор 1960-х годов. Сейчас уже строят реакторы IV-го поколения — там при аварии могут погибнуть все операторы, все люди на площадке, но такой реактор вне зависимости от воли и действия или бездействия людей сам перейдёт в безопасный режим — заглохнет и остынет, чего не случилось на Фукусиме, так как там реактор был родом из 1960-х.
Проблема в том, что цикл разработки в атомной энергетике очень длинный, поэтому такие безопасные реакторы только строят.
"ЗАВТРА". И сколько нам их ждать?
Валентин ГИБАЛОВ. Чтобы начать строить их массово, потребовалось 20 лет напряжённой работы, причём в ситуации прямого противодействия властей и общественности: публика не принимала их ни в каком виде. Критики говорили: "Не надо, не надо! Всё равно взорвёмся!". В итоге такого противостояния сложилась парадоксальная ситуация. В мире сегодня, если не брать в расчёт строящиеся реакторы, где-то 95%, а где-то и 99% — это именно старые реакторы 1960-70-х годов постройки. Они, конечно, хорошо модернизированы, особенно в Европе. Но есть и проблемы. Например, такая глубокая модернизация заставляет многие американские компании, а там все реакторы частные, просто закрывать старые АЭС, потому что они видят, что электричество дешёвое, а модернизировать — это постоянно вкладывать деньги.
"ЗАВТРА". Получается, иногда легче построить что-то новое, чем переделать старое?
Валентин ГИБАЛОВ. Да. И это сильно повлияло на концепции, на альтернативы. Проблема с альтернативными ветками прежде всего в том, что мы не знаем, будут ли вообще дальше строиться реакторы, удастся ли убедить публику. В этом и состоит сложность ситуации: как убедить людей построить что-то передовое, новое и безопасное, имея на руках массу проблем со старыми реакторами.
"ЗАВТРА". Насколько я слышал, сейчас есть попытка продлить век водо-водяных реакторов, но она связана с той же проблемой безопасности. В итоге реактор оказывается "перегружен" такими дополнительными системами контроля и защиты, а новые реакторы западного дизайна, EPR-1600 и АР-1000, строят уже больше 10 лет. Это какой-то технологический тупик водо-водяного реактора — или это просто американцы и европейцы так подошли к вопросу? Может ли и новый российский ВВЭР-1200 разделить судьбу западных новинок?
Валентин ГИБАЛОВ. ВВЭР-1200, слава богу, запущен, чего пока не произошло ни с АР-1000, ни с EPR-1600, но он ровно так же перетяжелён. Есть простое сравнение: количество элементов старого ВВЭР-1000 и нового ВВЭР-1200. В новом количество установок, насосов, арматуры, электроники, электрики — всё возросло примерно в полтора раза. И это, конечно, не бесплатно.
"ЗАВТРА". То есть мы из старого ослика сначала делаем какого-то скакуна, а потом говорим: "Мы из него и слоника сделаем"?
Валентин ГИБАЛОВ. Да, именно. Американцы пытались уйти от такого подхода, в АР-1000 они попытались сократить количество систем, хотя есть различные точки зрения, получилось это у них или нет, потому что реактор АР-1000 должен был быть построен за 5 лет, а реально их строят уже больше 8 лет, и ни один не запущен.
"ЗАВТРА". Хорошо. А каков выход, куда идти сейчас с конструкцией нового реактора?
Валентин ГИБАЛОВ. Хочется прежде всего сказать о БРЕСТ-300 — это российский реактор с революционной концепцией. В нём собраны все перспективные наработки. Это реактор, в котором не может развиться такая авария, как в Чернобыле, когда реактор разгоняется на мгновенных нейтронах и, по сути, вызывает тепловой взрыв. В БРЕСТе этот путь полностью закрыт, в нём реактивность не превышает критического предела, он не может разогнаться на мгновенных нейтронах.
"ЗАВТРА". Насколько я знаю, там совершенно другой теплоноситель — свинцовый?
Валентин ГИБАЛОВ. Да. Свинец — это, конечно, то, чего не было никогда в атомной отрасли. В советских атомных подлодках использовали свинец-висмут, но это совершенно другое. Свинец-висмут работает при 1000оС, а свинец в БРЕСТе — это рабочая температура в 3300оС. Но такой теплоноситель даёт возможность построить тот самый реактор с очень низким запасом реактивности.
"ЗАВТРА". Я читал, что даже ОЯТ (отработанное ядерное топливо) БРЕСТа перерабатывается на самой площадке станции…
Валентин ГИБАЛОВ. Да. Из него происходит извлечение всех полезных элементов, которые можно опять запускать в замкнутый ядерный цикл. Что важно: такие реакторы, бридеры (русск. "размножители") — залог развития новой энергетики. Они не просто сжигают топливо, но и нарабатывают новое, примерно 20% от сожжённого, в одном цикле, на что запускаются новые бридеры. Только так можно обеспечить топливом энергетику, которая может выдать достаточно мощности всей Земле — иначе просто не хватит природного урана. Теперь, хоть мы и не строим 5 тысяч гигаватт, всё равно речь идёт о десятках и сотнях гигаватт новой мощности. Есть такой скромный прогноз МАГАТЭ — 1000 гигаватт к концу XXI века.
"ЗАВТРА". Получается, что теперь мы хотим только удвоить число реакторов в мире: сейчас их 450, а будет 1000?
Валентин ГИБАЛОВ. Да. БРЕСТ подразумевает, что воспроизводится то топливо, которое в нём сгорело. Оно тут же на площадке ядерной электростанции перерабатывается. Из него извлекаются плутоний, уран и возвращаются обратно в реактор. Один раз мы заряжаем реактор плутонием и ураном-235 со склада, а дальше только добавляем уран-238 — отвальный, доступный и дешёвый изотоп.
"ЗАВТРА". То есть нам впоследствии даже не нужен природный уран-235?
Валентин ГИБАЛОВ. Не нужен. Реактор сам себя кормит. Это и есть второй момент, вслед за указанной невозможностью аварии по типу Чернобыля. Замкнутый цикл сокращает расходы на 7-10% и решает проблему урана-235: если природного урана будет меньше и если он будет дорогой. Но есть и третий важный фактор: на БРЕСТе невозможна авария с потерей охлаждения, как в Три-Майл-Айленде и на Фукусиме. Здесь как бы свинец ни кипел — он не выкипает, а лишь нагревается и отдаёт тепло специальным системам.
"ЗАВТРА". Хорошо, Валентин, вернёмся к вопросу инерции отрасли. Если БРЕСТ такой инновационный реактор, который учитывает многие наработки последнего времени, то почему Росатом достраивал натриевый бридер БН-800? Ведь это концепция из 1960-х годов!
Валентин ГИБАЛОВ. Это "соломка", та самая "соломка, которую стоит подстелить", потому что БРЕСТ, как бы он ни был революционен в своих идеях, пока что не проверен в металле, это красивая концепция. Если что-то пойдёт не так, то тогда уже есть БН-800, который точно работает. А за БН-800 уже виден БН-1200, который в полтора раза мощнее и имеет, по расчётам, экономику, равную ВВЭР-1200. Это уже не дороже в два раза, чем ВВЭР, а реактор, который можно строить серийно. Кроме того, БН закрывает проблему ОЯТ от ВВЭРов. Из отработанного топлива извлекается плутоний, уран, и они служат топливом для БН-1200. Это замкнутый ядерный топливный цикл, решение проблемы ОЯТ, которое постоянно накапливаются. Его надо долго, дорого и опасно хранить, сто тысяч лет минимум. А так мы отправляем ОЯТ в реактор и минимум в пять раз сокращаем объём отходов, в сотни раз сокращая время контролируемого хранения.
"ЗАВТРА". Если разобраться, даже если сейчас БН-800 или БН-1200 как серийный реактор выдаст размножение в 1,2 (20%) — это уже будет победа?
Валентин ГИБАЛОВ. Пока даже этого не надо. Он ведь питается тем топливом, которое вышло из реакторов ВВЭРов и РБМК, из имеющегося парка старых реакторов. Они нарабатывают ему новый плутоний, и его предостаточно на один-два бридера.
"ЗАВТРА". То есть мы опять упираемся в то, что сейчас той экспоненты атомной энергетики, что планировали в 1960-е, не будет, и нам надо только удвоить число реакторов к 2100-му году? В чём тогда проблема?
Валентин ГИБАЛОВ. Единственная проблема, которая всё это сопровождает, — проблема дорогих реакторов ВВЭР-PWR новых поколений, очень безопасных, но и очень дорогих и сложных. И эти реакторы вынуждены конкурировать с возобновляемой энергетикой, которая подъедает ядерную со всех сторон. Она всё время дешевеет и в какой-то момент сталкивается с атомной отраслью, что очень плохо: у атомной отрасли есть масса накопленного ОЯТ, сотни радиационно-опасных объектов по всему миру — и с этим надо что-то делать. Одно дело, когда у вас есть целая отрасль, которая генерирует сотни миллиардов долларов в год, просто вырабатывая доступное электричество, но если она сожмётся в десять раз, кто будет отвечать за хранилища ОЯТ везде по миру? Например, в Швеции эта проблема уже встала в полный рост: оказывается, что если сейчас Швеция закроет все ядерные блоки, а там они, как и в США, частные — то просто некому будет содержать хранение отработанного топлива.
"ЗАВТРА". То есть, фактически, закрытие АЭС становится болью всего общества и государства Швеция?
Валентин ГИБАЛОВ. Да. В итоге все проблемы приходят к государству. А государство говорит: "Да как же так? Это же дорого! Да и вообще, мы не специалисты во всём этом: изотопы, реакторы, хранилища…". Нельзя всё это поручить неким "эффективным менеджерам", просто потому, что это и сложно, и опасно.
"ЗАВТРА". Хорошо, но, объективно, не БРЕСТом же единым жива отрасль? Какие есть перспективные модели реакторов, которые могут заменить реакторы под давлением?
Валентин ГИБАЛОВ. В рамках программы IV поколения есть целых шесть направлений — разные технологии реакторов, которые по-разному решают дилемму безопасности и стоимости. Одно из этих направлений — высокотемпературные газоохлаждаемые реакторы. Такая идея в своё время показалась очень привлекательной, когда широко обсуждалось, что водород станет следующим энергетическим укладом, в котором у нас будут водородные машины и самолёты, водородные турбины для получения энергии. Водород в такой энергетике будет аккумулятором энергии, а вырабатываться он будет на атомных электростанциях с помощью термохимических циклов.
Но тут есть свои сложности. Дело в том, что газоохлаждаемые реакторы только в первом приближении выглядят намного более дешёвыми. Сейчас фабрикация топлива для современных ВВЭР — это целая сложная и высокоточная машиностроительная отрасль, производящая ТВЭЛы и собирающая из них топливные сборки — ТВС.
А для газоохлаждаемых реакторов придумали совершенно иное топливо, так как в потоке газа работать проще. Это просто графитовые шарики, в которых практически графитовая пыль смешана с ураном. Их насыпают в большую "банку", которая представляет собой активную зону реактора, и они там нагреваются, а через них продувают гелий. Такое топливо уже способно работать при температуре в 8500оС, заработает и при 10000оС. А это и есть условия термохимического цикла, либо же хорошего цикла на газовой турбине. То есть мы получаем одноконтурный реактор, выбрасывая по дороге все эти парогенераторы и кучу арматуры.
"ЗАВТРА". Ставим большую турбину и внутри этого цикла гоняем гелий? А если, допустим, у нас дырочка появилась в реакторе или турбине?
Валентин ГИБАЛОВ. Есть такая проблема, которая, собственно, и поставила крест на этой красивой идее в своё время. Появляется дырочка, у нас весь теплоноситель, который ещё и под большим давлением, уходит наружу, и мы остаёмся без охлаждения. Даже если реактор заглушен, у него остаётся остаточное тепловыделение, которое, как мы знаем, прекрасно губит любой реактор. Вот вам и новая Фукусима…
А газовый реактор ведь не маленький, оболочка получается диаметром метров в 30, и всё это рассчитывается на давление в 100 атмосфер, иначе газом просто не отвести всё тепло, что выделяет реактор. Можно, конечно, такой реактор под воду спрятать, на морское дно, например, — будет внешнее давление, но это экзотика. Есть и другой вариант — конвективное охлаждение, но под него надо раздуть размеры реактора, к которому подводят охлаждающие каналы и так его охлаждают. Китайцы — основные запевалы в направлении газоохлаждаемых реакторов, они строят сейчас два таких энергоблока.
"ЗАВТРА". Здесь надо сказать, что китайцы не сами делают — они взяли немецкий опыт. Немцев в своё время очень сильно психологически задавила наша авария в Чернобыле, и они тогда свои реакторы закрыли. Хотя их газоохлаждаемые реакторы были уже почти готовы.
Валентин ГИБАЛОВ. Там тоже была авария, как раз на немецком газоохлаждаемом реакторе, в конце 1980-х. И под это дело, да ещё на фоне Чернобыля, реактор в ФРГ просто ликвидировали. Китайцы купили какой-то объём немецких технологий, а что-то просто скопировали. Но интересно, что их реактор мощностью в 1/12 от водо-водяного ВВЭР-1200 размером получился в три раза больше, чем российский. То есть для газа надо иметь гигантский корпус реактора. И эту проблему пока только думают, как решить.
"ЗАВТРА". Хорошо, это первая из шести концепций. А какие есть ещё?
Поделиться книгой: