Помоги проекту - поделись книгой:
Средневековые кулинары любили пряности, употребляя их щедро и постоянно. Однако многое из того, чем их снабжали заморские купцы, исчезло вместе с тогдашней кухней, несмотря на то что сборники кулинарных рецептов существовали еще в XIII веке. Первые поварские книги советовали, например, приставить слугу к каждому предназначенному для пира блюду. Тот, кто обслуживал гостей, должен был знать, какое кушанье следует предлагать всем пирующим, а какое сразу ставить на стол поближе к тому, для кого оно готовилось. Люди постигали тонкости застолья из личного опыта или книг, чаще серьезных, иногда шуточных, подобных той, что написал Арнольд из Виллановы, известный своими глубокими познаниями в медицине:
Тем не менее теплые сезоны проходили в бесконечных пирах и гуляньях. На сколько бы дней не затягивалось торжество в замке (чаще на неделю), приглашенные всегда оставались довольными, сытыми, не обделенными сердечностью хозяина. В такие дни обычно экономный сеньор кормил не только своих гостей, но и всю округу, раздавал драгоценные кубки, дарил каждому встречному одежду, порой демонстрируя щедрость странным, хотя и привычным для своего времени способом, то есть приказывал сжечь «лишние» продукты:
Пиршественный стол все еще не являлся мебелью, поскольку был временным, собранным из прямоугольных щитов, укрепленных на козлах. Неприглядность конструкции скрывала свисавшая до пола ткань. Ее традиционно укладывали в два слоя: снизу мягкий, сложенный вдвое материал, а сверху – красивая скатерть, которую после пиршества прятали в сундук. Когда гостей было очень много, столы расставляли буквой «П». В этом случае господин с супругой и почетными гостями восседал в центре, на небольшом помосте. Место гостя по отношению к блюдам определялось заранее и всегда отвечало его положению в обществе. Изредка по капризу хозяина иерархический порядок нарушался, и тогда кто-нибудь из гостей, сидя не на своем месте, был возвышен или, напротив, унижен.
Пиршество начиналось, когда под звуки музыки в зал цепочкой входили слуги, держа в поднятых руках блюда с легкой закуской. Чаще всего они несли свежие фрукты и кисло-соленые салаты, которые, как считалось, подготавливали желудок к тяжелой пище. Вторым номером программы служили супы, вслед за ними без перерыва несли жаркое – основное блюдо любого пиршества. Во Франции мясо щедро заливали соусом, приготовленным с пряностями, распространявшим экзотический аромат и определявшим реноме обеда. Тогдашний кулинарный этикет позволял одновременно подавать, казалось бы, несовместимые блюда: сладкие, соленые, пресные, острые, кислые. Еще одна особенность – на замковых пирах перед каждой сменой блюд устраивались перерывы-интермедии (от лат. intermedius – «посредине»), во время которых жонглеры развлекали гостей. Предпоследняя смена блюд именовалась десертом (от франц. dessert – «убирать со стола»), вполне соответствовавшим нынешнему понятию этого слова. В завершение трапезы хозяин предлагал то, чему полагалось «закрыть дверь желудка», то есть сыры, пирожные, фрукты в сладком сиропе. Сахар европейцы знали с XII века, но поначалу использовали в фармацевтических целях; в кулинарии этот продукт с успехом заменял мед.
В течение всего обеда рекой текло вино, разумеется, неразбавленное. В Эльзасе, кроме местных кисловатых вин, гостям предлагали сладкие, привезенные с Крита и из Греции. В то время был популярен гипокрас, или смесь вина с медом и пряностями, а также горячий хмельной напиток с чабрецом и мальвазией. Покончив с едой, все начинали жевать драже и засахаренный имбирь, которые улучшали пищеварение и освежали дыхание, ведь пирующим предстояли танцы.
Обычай многодневных застолий по праздникам можно рассматривать как награду, которую средневековый человек даровал себе за скудость повседневного бытия. Жизнь радовала его нечасто; даже самые знатные и богатые могли неожиданно утратить все, что приобреталось веками.
Испытав возрождение в соответствующую эпоху, Спесбург на долгое время исчез со страниц летописей. Известно, что его пытались разрушить в пору Тридцатилетней войны и Великой французской революции. Впрочем, к тому времени от него почти ничего не осталось: заброшенный господами, он привлекал внимание местных крестьян, которые понемногу разбирали постройки, используя камень для собственных домов. В XIX веке замок кто-то покупал и тотчас же продавал, пока последние хозяева не избавились от недвижимости, не дававшей ничего, кроме пафосного дополнения к титулу. В 1904 году Спесбург приобрели власти ближайшего городка, а с 1967 года он, наконец-то, узнал лучшие времена, поскольку был отнесен к историческим памятникам.
Сегодня изучением и сохранением развалин занимаются добровольцы из Ассоциации восстановления замка Спесбург. Сначала союз составляли только местные, однако со временем к ним присоединились и другие жители Эльзаса, столичные меценаты и зарубежные поклонники этой исторической местности. Благодаря государственным средствам и вниманию людей, не замеченных в беспечности, появилась возможность проведения реставрационных работ и культурных мероприятий. Теперь на фоне приведенных в должный порядок руин проходят концерты, а с 2002 года – выставки произведений искусства, причем не только старинного. Попасть в замок сегодня так же нелегко, как и 6 столетий назад. Узкая тропа словно нехотя открывает путь к величественному памятнику, который не только имеет огромную историческую ценность, но и весьма интересен сам по себе.
Проклятый замок Дантесов
Отель в замке Бученек – единственное частное здание в Эльзасе, над входом в которое развевается российский флаг. Бывшее родовое гнездо Дантесов ныне является одним из немногих мест, куда русские туристы заглядывают неохотно и ненадолго, порой лишь для того, чтобы посмотреть на дом, где жил убийца Пушкина, и по совету гида плюнуть на него. Если страсти накаляются, на крыльцо выходит хозяин гостиницы, кстати, не связанный родством с семьей «того самого» Дантеса. Своим рассказом он пытается изменить отношение людей к персонажам давней трагедии, тем более что никого из относящихся к ней здесь давно уже нет. Бароны де Геккерен-Дантес перебрались в другое свое имение, расположенное в том же городке Сульц. Замком теперь владеет посторонний человек, но прошлое не отпускает «проклятый» дом, а ведь в нем искренне почитают память поэта, хотя так же добросердечно относятся и к тому, кто был виновником его смерти.
Причина, заставившая благородное семейство покинуть Бученек, вполне понятна. Именно отсюда в поисках приключений уехал молодой Жорж-Шарль и сюда же в 1837 году вернулся с женой, Екатериной Гончаровой – тихой, милой скромницей, только внешне походившей на свою блистательную сестру Натали. После его кончины всем старшим мальчикам в роду стали давать имя Жорж, невзирая на примету, согласно которой участь мертвого предка переходит к новорожденному вместе с именем. Вопреки здравому смыслу здесь хранится и то, что служит мрачным напоминанием о драме на Черной речке – темный силуэт с мишенью на груди, помещенный в замковую башню.
Судьба подарила Жоржу-Шарлю долгую жизнь, но не дала ни счастья, ни просто покоя, заставив нести тяжкое бремя вины за ошибки молодости. Он заседал в правительстве страны и возглавлял муниципалитет Сульца, снискав любовь соотечественников, а также звание почетного гражданина и лучшего мэра в истории города. Его имя носит одна из центральных улиц, та, на которой была уложена первая труба городской канализации, появившейся благодаря заботе и деньгам Дантеса. «Застрели меня Пушкин, эльзасцам было бы труднее избавиться от выгребных ям», – шутил Жорж-Шарль в семейному кругу.
В последние годы жизни, будучи одиноким седовласым стариком, барон проводил долгие часы на скамейке под старым дубом. Это дерево он распорядился посадить перед замком в день рождения старшей дочери. Никто из близких не слышал от него рассказов ни о российских приключениях, ни о «славном прошлом» вообще. Наверное, слишком тяжелы были воспоминания, которые, впрочем, он доверял дневнику. Записки Дантеса, как и письма всех поколений рода, хранились в полуподвальной комнате с каменными стенами и дверью, окованной еще при возведении замка, несколько веков назад. Семейный архив покинул дом вместе с хозяевами, но комната осталась секретной, поскольку теперь в ней располагается клозет. Исчезла и старинная дверь, наверное, слишком тяжелая для того, чтобы ею пользовались туристы. Лишь скрип дверных петель, которые новые владельцы намеренно не смазывают маслом, вызывает в памяти прошлое.
В подвале Бученека висит картина эльзасской художницы русского происхождения. На ней изображены Пушкин и Наталия на балу, отвернувшиеся друг от друга, недовольные, усталые, одинокие среди чужих, недобро настроенных людей. Поэт ощущал интригу, постоянно раздражался и, как говорили, сам искал случая сорвать на ком-нибудь свое возмущение, чтобы прекратить разговоры, судя по всему, бывшие не просто сплетней. На картине видно, что конфликт между супругами вышел за рамки семейных отношений. Подобно всякому гению, Пушкин интересовался только собой и своим искусством, не признавая в жене самодостаточной личности. Невозможно усомниться в его любви к Натали, такой красивой, печальной, послушной, стыдливой, истинно русской женщине, пусть даже принадлежавшей к высшему свету. Если верить дневникам Дантеса, француз видел ее совсем другой – живой, умной и тонкой, с пылкой душой, полной чувств и желаний, о которых не подозревал муж.
Глубокой осенью 1836 года Пушкин получил анонимное письмо, где в оскорбительной форме описывалась связь его супруги с кавалергардским поручиком бароном Дантесом. К тому времени он уже успел познакомиться с красивым иностранцем, зачисленным в полк благодаря хлопотам отчима, голландского дипломата Луи Геккерена. То, что тот выделял из блестящего придворного круга Наталию Пушкину, тоже не являлось секретом, но обычное для великосветского общества ухаживание в данном случае переросло в нечто большее. Пылкую страсть француза видели все, многие устно или письменно высказывали свои догадки поэту, который в определенный момент воспользовался пасквилем и вступил в трагический для себя конфликт.
Дантесу, как и барону Геккерену, было отказано в посещении дома Пушкиных. Наталия Николаевна перестала выезжать в свет и не принимала писем, но разговоры не прекращались. После получения очередного послания поэт вызвал Дантеса на дуэль, тот принял вызов, хотя и с отсрочкой на две недели, как стало известно позже, для того чтобы отметить помолвку с Екатериной Гончаровой. По истечении срока он, принеся извинения, отказался от поединка. Уже в январе отшумела свадьба и все успокоились, посчитав ситуацию разрешенной. Однако неожиданное родство потребовало встреч, и таковые, к радости злопыхателей, состоялись. Накалу страстей невольно способствовал Луи Геккерен, имевший желание всего лишь сблизить новоиспеченных родственников. Пушкин слишком резко выражал неприязнь к Дантесу, который продолжал прилюдно восхищаться Натали, предоставляя все новые и новые поводы для сплетен. Окончательно выведенный из терпения, поэт написал посланнику крайне обидное письмо и в ответ получил вызов.
Противники сошлись вечером 27 января. Дуэль проходила по правилам: секунданты подготовили оружие, отмерили шаги, предложили перемирие и, услышав отказ, объявили, что первый выстрел достался Дантесу. Барон не промахнулся; он ранил Пушкина в живот, но тот, упав, сумел приподняться, прицелился, выстрелил и закричал от радости, увидев падающего француза.
Чувствуя приближение смерти, Пушкин просил врачей не пугать жену и велел секунданту написать царю, попросив извинения и обещание взять семью на попечение, что впоследствии и было исполнено. После двух неполных дней физических мук Пушкин умер, исповедавшись и причастившись, благословив близких и детей, попросив не мстить, простившись с друзьями и книгами. Его отпевали в придворной Конюшенной церкви, после чего Александр Тургенев отвез тело для погребения в Святогорский монастырь неподалеку от дорогого покойному села Михайловское.
Интеллигенция России была потрясена неожиданной смертью поэта. Известие о дуэли и кончине Пушкина вызвало в Санкт-Петербурге сильное волнение. Даже зарубежная пресса пестрила подробностями (порой весьма фантастичными) печального события, уделяя особое внимание жизни и смерти русского гения. Именно с этого времени в Германии и Франции появился интерес к изучению его творчества и русской литературы вообще.
Наталия Николаевна пережила мужа почти на 30 лет. Она вышла замуж, став почтенной генеральшей Ланской, подарила второму супругу детей и умерла от воспаления легких, окруженная многочисленным семейством. Ни с Дантесом, ни со своей сестрой вдова Пушкина не встречалась никогда.
После дуэли Жорж-Шарль уехал домой и, несмотря на благополучную жизнь, никогда не был счастлив. Чтобы не тревожить память, имя покойного поэта в этой семье никогда не произносилось вслух. Между тем третья, младшая дочь Дантеса, Леони, благоговела перед Пушкиным. Юная баронесса знала наизусть многие его стихи, немного сочиняла сама и вместо Бога обращалась к его портрету, вывешенному там, где русские традиционно ставили иконы. Леони умерла в клинике для душевнобольных: психическая болезнь стала развиваться у девочки после смерти матери. Несмотря на все попытки врачей, вылечить ее не удалось, но современники утверждали, что отец приложил к тому немало стараний.
Похоронив дочь, барон часто и подолгу сидел под дубом во дворе своего замка, записывая в дневник отрывистые строки: «За что меня покарала судьба, отчего единственная любимая мной женщина осталась недосягаемой, дай Бог, чтобы новый супруг любил ее так же как я…». Его похоронили на фамильном кладбище позади дома, где уже покоились его дочь, супруга Екатерина и обретенный отец Луи Геккерен.
Нынешние Геккерены-Дантесы почти свыклись с проклятьем рода. Они спокойно и даже с юмором относятся к тому, что в компаниях, где имеется хотя бы один русский, их представляют «убийцами Пушкина», словно забыв о дуэльных традициях и о том, кто именно стрелял в великого поэта. Некоторые из них, как в свое время Жорж-Шарль, страдают от одиночества и депрессии, заливая тоску вином или погружаясь в литературу, причем писать стихи здесь принято гусиным пером.
В старом Бученеке, перепланированном в комфортабельный отель, снаружи ничто не напоминает о прежних владельцах, зато память о Пушкине жива. Хозяин отказывается брать с русских плату за ночлег, шеф-повар привычно выписывает на тарелке красным перцем характерный арабский профиль, одно из мясных блюд подают в «чернильнице» из хлеба, с таким же «гусиным» пером. Кроме того, в меню значится шоколадный десерт «Царевна Лебедь», а со стойки бара гостям печально улыбается 2-метровое безе в виде золотой рыбки. По выходным в баре работает, ловко взбивая алкогольные коктейли, барон Лотер де Геккерен-Дантес, праправнук Жоржа-Шарля, поведавший о фамильных секретах в своей книге. Кроме писательства и барменства, он занимается мусорно-канализационным бизнесом, поддерживая тем давнюю традицию и добрую репутацию семьи, не гнушающейся трудом несмотря на богатство и высокое положение в обществе.
Венеция по-кольмарски
Путешествуя по дорогам Эльзаса, отыскать среди них прямые пути почти невозможно. Кажется, что здесь дорожным строительством занимался добрый волшебник, который устроил так, чтобы за каждым поворотом взору неожиданно открывалось что-то новое: готический собор, ренессансная ратуша, средневековая крепость или мрачная «башня ведьм», усадьбы виноделов со ступенчатыми виноградниками и причудливой формы колодцами. За одним из дорожных изгибов скрывается Кольмар – сказочно красивый город, не из пустой похвалы именуемый маленькой Венецией. Прогулка по нему занимает не более 2 часов даже с учетом тесноты старинных улиц и того, что при осмотре приходится частенько переходить с шага на езду, и не в автомобиле, а на лодке, по водной магистрали, роль которой играет городской канал.
Столица департамента Верхний Рейн невелика, но изумительно красива: островерхие черепичные крыши, легкие мостики над каналами, фахверковые здания, сияющая чистотой брусчатка мостовых, уютные дворики, каналы со свисающими над водой плакучими ивами, ухоженные фасады домов, столики на верандах и цветы повсюду, где только найдется клочок земли. Можно лишь удивляться обилию изысканных растений, которые в здешних краях высаживают для того, чтобы снизить уровень шума на дорогах и заставить водителей хоть немного снизить скорость.
История Кольмара – прелестного французского города с германским прошлым – во многом повторяет историю Эльзаса. Он фигурировал в хрониках начиная с IX века, когда был простой деревней с латинским называнием Коломбариум (от лат. Colombarium – «Голубятня»). Перед Тридцатилетней войной поселение превратилось в процветающий город, а после нее, уже под своим современным именем, впервые стало французским. Сами горожане тогда не причисляли себя ни к одной из известных наций и упорно именовались кольмарцами.
Для властей подобная вольность была нежелательна, хотя и простительна, поскольку еще в середине XIV века Кольмар присоединился к Лиге независимых городов Эльзаса, таким образом обеспечив себе свободу от Германии, точнее, от основанной ею Священной Римской империи.
Население Кольмара не превышает 90 тысяч человек, однако провинциальности в нем не ощущается, во многом из-за оживленных улиц и насыщенной культурной жизни. Горожане ежегодно отмечают День аиста, фестиваль вин, весело проводят праздники Ландышей, Улитки, Спаржи, гостеприимно распахивая двери в дни ярмарок, издавна ценимых обитателями Старого Света. В этом городе жил и работал автор колоссальной статуи Свободы, скульптор Фредерик-Огюст Бартольди. На его улицах можно повстречаться с певицей Патрисией Каас, избравшей Кольмар в качестве места постоянного проживания. Сюда же каждое лето приезжает русский дирижер Владимир Спиваков, но не на отдых, а для того, чтобы поучаствовать в Международном музыкальном фестивале, организатором которого он и является. Недалеко от Кольмара находится журавлиный заповедник, где можно увидеть белых почти ручных журавлей, спокойно разгуливающих по лужайкам.
Между тем своей всемирной известностью город обязан вовсе не птицам, и даже не музыке. Любому поклоннику Северного Возрождения знакомы шедевры Мартина Шонгауэра – живописное полотно «Мадонна в беседке из роз» (1473) и гравюра «Большое несение креста». Если говорить высокопарно, этот мастер родился вместе с Ренессансом, и потому в его творчестве соединились черты двух культур: средневековая статичность и более поздняя монументальность. Оба этих качества присущи и другой кольмарской ценности – Изенгеймскому алтарю, созданному в 1512–1515 годах Матисом Нитгардом, но не летописцем, а художником, более известным под прозвищем Грюневальд, чья жизнь окружена тайной, но произведения легко узнать по необыкновенному драматизму сюжетов. В настоящий момент его бессмертное творение находится в Унтерлинден, одном из самых популярных провинциальных музеев Франции, откуда обычно начинаются все местные экскурсии.
Это почтенное учреждение, которое в течение года посещает около 350 тысяч человек, располагается в монастыре, где с XIII века обитали монахи доминиканского ордена. Теперь комплекс принадлежит государству и служит местом постоянных выставок произведений средневекового и ренессансного искусства. Из множества представленных здесь живописных работ наибольшую ценность имеют картины Шонгауэра и родоначальников двух знаменитых династий – Ганса Гольбейна и Лукаса Кранаха. Не меньшего внимания заслуживают богатые коллекции скульптуры и алтарей, а также собрания предметов народных промыслов Эльзаса. Посещение музея будет полезным и для любителей современного искусства, если им интересны работы мастеров-абстракционистов прошлого века.
Очаровательный внутренний дворик монастыря опоясан галереей с ажурными готическими окнами. В нем особенно красиво летом, в солнечные дни, когда площадка, вымощенная большими каменными плитами, кажется кружевной из-за теней, падающих со стороны оконных проемов. Внешняя площадь, тоже уютная и красивая, получившая название Унтерлинден, как и музей, интересна уличными экспонатами: ренессансным колодцем с кранами для красного и белого вина, а также скульптурным изображением Мартина Шонгауэра работы его знаменитого поклонника Бартольди.
Оба этих мастера родились, учились и работали в Кольмаре, проживая на одной, Торговой, улице, правда, на разных ее концах и в разное время.
Первый, по слухам, занимал комнату в здании позднеготического вида, которое чаще называется Домом Шонгауэра и реже – Домиком у Лебедя. Это разногласие спровоцировали хронисты, не слишком внятно обозначив место жительства своего великого современника и затем не уточнив сведения о том, где именно около 500 лет назад жил художник по прозвищу Прекрасный Мартин. Зато известно, что он лишь однажды покидал родину, и то ради такого важного дела, как обучение живописи в Нидерландах, чьи мастера славились изысканной манерой письма. Семья Шонгауэра издавна занималась ювелирным ремеслом, поэтому работы художника, отличаясь филигранной тонкостью рисунка и тщательной проработкой каждой детали, напоминают драгоценные украшения.
Композиция «Мадонна в беседке из роз» – лучшее произведение Прекрасного Мартина – была написана в 1473 году для алтаря кольмарской церкви Святого Мартина. Ее сюжет типичен для религиозной живописи того времени и места: Богоматерь с младенцем на руках сидит в цветущем саду, окруженная ангелами, которые держат над ней корону. В отличие от своих германских, как, впрочем, и французских коллег, Шонгауэр поместил Марию среди роз и порхающих птичек, на фоне земли, словно ковром, покрытой яркими цветами. С реалистичной достоверностью и трогательной любовью к природе Эльзаса художник запечатлел растения, которые видел вокруг себя: ирисы, розы, садовую клубнику, пионы. Моделями для изображенных на полотне птиц послужили воробьи, малиновки, щеглы и синицы, заполнявшие кольмарские сады в конце весны, когда, видимо, и писалась картина. Тем не менее вся изображенная природа – как растения, так и птицы – глубоко символична. Например, колючки розовых кустов олицетворяют шипы на терновом венце Иисуса Христа, серо-коричневый воробей являет собой добродетель, белоснежный цветок клубники – девственную чистоту, а трилистник обозначает триединство Бога.
Подобно всем произведениям Шонгауэра, «Мадонна в беседке из роз» отличается трогательной готической хрупкостью. Мастерски написанная, картина не вызывает желания спорить о технике письма, зато оставляет чувство умиротворения и едва ощутимой тревоги. Жесткие складки красного платья Марии, заполняя нижнюю часть полотна, выглядят живыми, ее бледное лицо застыло в одухотворенном спокойствии, но в тонких пальцах заметно напряжение, предчувствие драмы, коснувшейся не только персонажей, но и самой картины.
Благополучно просуществовав почти 3 столетия, в XVIII веке «Мадонна в беседке из роз» по неясной причине была обрезана со всех сторон. От варварского акта, может быть, совершенного самими монахами, сильнее всего пострадал верх композиции, где находились изображения Бога Отца и Бога Духа Святого.
В таком виде картина пребывала до 1912 года, словно ожидая достойного обрамления, роль которого сыграл футляр с позолотой и пышной деревянной резьбой. Кроме пластического декора, его украшала живописная сцена Благовещения, выполненная на створках местным художником Мартином Фойрштайном. Оберегая шедевр от разрушительного действия времени, футляр не защитил свое драгоценное содержимое от людской жадности – в 1972 году «Мадонна» Шонгауэра была похищена и найдена спустя год в Лионе. Власти Кольмара решили не рисковать и не стали возвращать картину в действующую церковь. Покинув храм Святого Мартина, она оказалась под усиленной охраной в музее, к тому времени расположившемся в здании Доминиканской церкви. Братья-доминиканцы состояли в нищенствующем ордене и проповедовали аскетизм. Интерьер принадлежащего им храма, законченного вместе с остальными постройками монастыря в конце XIII века, отличался благородной простотой; скромным украшением белых стен служили тонкая резьба по дереву у алтаря и мерцающие свежими красками витражи. Как оказалось, именно такой фон лучше всего подходит для бессмертной «Мадонны в беседке из роз».
Говорили, что молодой Альбрехт Дюрер отправился в Кольмар специально для того, чтобы стать учеником Шонгауэра. Как следует из писем, к огромному своему сожалению не застав почтенного мастера в живых, он остался в его мастерской и несколько месяцев изучал технику гравюры на меди. По странному стечению обстоятельств Шонгауэр, посвятивший свою жизнь Кольмару и так любивший родной город, умер не дома, а в соседнем Брайзахе, где работал над крупным заказом.
Приходская церковь Святого Мартина стоит на улице Булочников, всего в нескольких минутах ходьбы от доминиканского монастыря. Кольмарцы по привычке именуют ее кафедральным собором несмотря на то, что кафедра епископа не действует в этом храме со времен Великой французской революции. Изначально не имевшая ничего примечательного, кроме картины Шонгауэра, она не радует ни обилием скульптуры, ни особо длинным шпилем. Однако архитектура здания своеобразна и по-своему привлекательна. Один из трех порталов церкви – западный – создавался по образцу подобного сооружения в соборе Страсбургской Богоматери. Разделенный надвое центральный портал украшен скульптурной сценой Страшного суда и статуями волхвов. Скульптура в этой части здания является копией с оригинала, хранящегося в Унтерлинден: святой Мартин отрезает мечом половину плаща затем, чтобы поделиться одеждой с нищим.
Нижний этаж церкви выполнен в романском стиле, поскольку был заложен в самом начале XII века, когда мир еще не знал готики. Через столетие стараниями архитектора Хумберта сверху появилась легкая стрельчатая постройка, а немного позже ее увенчала невысокая стройная башня. Скульптурный портрет зодчего (четвертая фигура слева), который изобразил себя с привычной ношей – чертежной доской и линейкой-угольником, – помещен на верхней арке южного портала, посвященного святому Николаю, среди фигур святых и тех, кто принимал участие в строительстве церкви.
Подчиняясь унылой реальности, власти Кольмара превратили площадь у церкви Святого Мартина в автостоянку. Впрочем, автомобили занимают лишь северную ее часть, тогда как в южной находятся самые красивые здания города. Небольшой домик рядом с порталом Святого Николая своим романтичным обликом напоминает об Италии. Трудно поверить, что изящная длинная лоджия, стройные колонны и балюстрады этого прекрасного сооружения XVI века являются частью церковной сторожки. Ближайший к ней Дом Адольфа возведен почти на два века раньше, но почтенные лета здания скрывают позднейшие детали. В его дворе можно полюбоваться оригинальной скульптурой Львиного колодца и красивым окном, в котором изгибы, присущие стилю позднеготической эпохи, соединяются со спокойной геометрией германского ренессанса.
Построенный в 1537 году Дом Пфистера особенно эффектно смотрится со стороны Торговой улицы, поражающей числом и разнообразием антикварных лавок. Первый его этаж прорезан аркадами, второй оформлен рельефными медальонами и настенной росписью на тему Священного Писания, третий выглядит настоящим произведением архитектурного искусства благодаря балкону из резного дерева. Мастерски выполнены такие элементы, как угловой эркер и лестничная башня. Завершает впечатление остроконечная черепичная крыша – прием в общем стандартный, но сообщающий зданию особое, европейское очарование.
Если торговля Кольмара издавна сосредотачивалась на соответствующей улице, то центром городской жизни служила площадь Старой таможни. В конце XV века собрания и деловые встречи отцов города стали проходить в доме, выделявшемся среди соседних зданий нарядной черепичной кровлей. Сегодня он является местом проведения конгрессов и мероприятий местного значения, а на самой площади народ собирается незадолго до Рождества, когда перед муниципалитетом открывается праздничный базар.
Ренессансный ансамбль, присущий этой части города, дополняет Дом Кёрна, построенный в 1594 году на Площади фруктового рынка. Неподалеку имеется еще одно интересное строение. Теперь уже никто не скажет, кому в германской провинции понадобилось палаццо в венецианском стиле, но называется оно Домом рыцаря из ордена Святого Жана и стоит на улице того же святого Жана.
От места со странным названием Площадь шести черных гор начинается самый живописный район Кольмара. Изрезанный вдоль и поперек каналами с разноцветными «пряничными» домиками по берегам, он буквально засыпан цветами. Здесь тихо, умиротворенно, а при вечернем освещении особенно поэтично и прекрасно. Небольшой по размеру, не располагающий ни одним выдающимся зданием, этот район знаменит своим ансамблем: фахверковые постройки, целиком занимающие оба берега реки Лаух, очаровательные каменные мостики, разукрашенные лодки, всюду плакучие ивы, открытые кафе у самой воды. В старину квартал именовался Крутенау, а жили в нем огородники и рыбаки. Сегодня, когда район называется более романтично – Маленькая Венеция, – занятия здешних обитателей не поддаются перечислению. Между тем традиции сохранились, о чем свидетельствует буйство цветущих растений на окнах и балконах и, конечно, все, что связано с рыбой. Рыбная набережная вдоль правого берега Лауха, согласно названию, располагает улицей Рыбного рынка и множеством дорогих рыбных магазинов. Здесь же имеется известный ресторан, где жарят рыбу по старинным эльзасским рецептам.
Стоит хоть немного удалиться от реки, как взгляду открывается совсем другая эпоха. Улица Кожевенников по соседству с Маленькой Венецией ведет к помпезной Большой улице, застроенной к началу XX столетия в стиле модерн. Если, пройдя ее, повернуть налево, можно попасть на Ключевую улицу, которая выведет к Унтерлинден, откуда начинается и где для многих завершается прогулка по Кольмару.
Впрочем, тот, кто поспешил в начале экскурсии, теперь может задержаться на этой площади, чтобы рассмотреть ее повнимательнее. Большинство гостей города только тогда открывает для себя витрины гастрономических лавочек, чье искусительное богатство вызывает безумное желание купить все. Полные деликатесов магазины Кольмара известны каждому французскому гурману. Тем не менее никакая, даже самая лучшая еда не способна отвлечь внимание от истинной красоты. Прогуливаясь по Унтерлинден, любители старины оценивают работу реставраторов, вложивших много сил в восстановление фасадов, ведь некоторые из построек на этой площади перешагнули 500-летний рубеж.
Расположенному вблизи музея Дому голов – наиболее яркой достопримечательности Эльзаса – вскоре предстоит отпраздновать 4-вековой юбилей. Он был возведен в 1609 году по заказу местного аристократа, но свое удивительное название получил намного позже из-за фасада, украшенного 105 скульптурными масками. Неизвестный ваятель разместил их повсюду: на эркере и входной арке, в обрамлении окон и на ограде балкона. После смерти последнего частного владельца в Доме голов долгое время находилась Винная биржа. Руководители этого учреждения не преминули отметить свое присутствие эффектным знаком, и в 1902 году на островерхом фронтоне появилась бронзовая фигура бочара, которую выполнил Бартольди. После Второй мировой войны Дом голов, уже признанный шедевром архитектуры, стал гостиницей с номерами-люкс и отличным рестораном, о чем также свидетельствует вывеска, красивая, хотя и не такая высокохудожественная, как маски или произведение Бартольди.
Знаменитый скульптор оставил соотечественникам немало своих работ. Кроме вышеупомянутых статуй, его резцу принадлежит статуя наполеоновского генерала Лазаруса Швенди, с 1897 года украшающая фонтан-колодец на площади Старой таможни. Герой многих сражений, он представлен в армейском мундире, с гордо поднятой головой, но вопреки традиции вместо оружия держит в руках виноградную гроздь. Мало кто знает, что прославленный командир, завершив службу, посвятил себя виноделию и на этом поприще снискал славу не меньшую, чем в боях. Посетив однажды венгерский город Токай, Швенди попробовал тамошнее вино и решил создать нечто подобное в своем поместье в Эльзасе. Привезенные им саженцы стали основой нового сорта винограда, из которого получилось отличное белое вино – эльзасское токайское.
Как и Швенди, скульптор Бартольди известен узкому кругу соотечественников, зато его лучшее произведение знают все. Установленная в нью-йоркской гавани, статуя с официальным названием «Свобода, несущая свет миру» была совместным франко-американским проектом. Заокеанские партнеры взяли на себя пьедестал, а французы выполнили все остальное, то есть собственно статую. Бартольди превосходно владел резцом, кистью и даже знал архитектуру, которой обучался в Париже. Расчетом сложной конструкции – мощной металлической опоры и каркаса – занимался инженер Александр Густав Эйфель, как нетрудно догадаться, будущий создатель Эйфелевой башни. Достигая в высоту 46 м, статуя Свободы состояла из 300 огромных медных пластин.
Работа велась одновременно в обеих странах, причем и французам, и американцам не хватало денег, поэтому проект к назначенному времени не был готов. Его осуществление могло бы состояться нескоро, не займись Бартольди сбором пожертвований. Невзирая на трудности, заказчики пожелали приурочить окончание работы к празднованию 100-летия подписания Декларации независимости, но из-за денежного кризиса получили готовый монумент лишь десятилетие спустя.
Летом 1886 года американцы смогли увидеть долгожданный шедевр. Им представили огромную статую женщины в ниспадающих одеждах, с «горящим» факелом в правой руке. Голову Свободы венчала корона, чьи зубцы олицетворяли части света. Моделью для грандиозной скульптуры послужила мадам Бартольди, что наполнило гордостью сердца земляков мастера и вызвало появление поговорки: «Факел американской свободы зажгла эльзасская женщина». Сегодня рабочие модели статуи можно увидеть в одном из нью-йоркских музеев, а на родине Бартольди, в доме на Торговой улице выставлены его ранние произведения и некоторые относящиеся к ним документы.
Создатель статуи Свободы был пламенным патриотом Франции. После того как французы проиграли германцам военную кампанию 1871 года и покинули Эльзас, он заявил, что не вернется в Кольмар, пока тот не станет французским. Свои горькие чувства художник выразил в композиции «Маленькая эльзаска, плачущая у пограничного камня». Он остался в Париже, плодотворно работал, создал много замечательных монументов, хотя ни одно из произведений той поры нельзя сравнить со статуей Свободы. Франция вернула Эльзас только через полвека, но Бартольди об этом не узнал, поскольку скончался вдали от родины, ни разу не посетив германский Кольмар.
Поделиться книгой: